Вопросы философии. 2002, № Хабермас и Фуко: мыслители для гражданского общества

Вопросы философии. – 2002, № 2.

Хабермас и Фуко: мыслители для гражданского общества

Реферат

БЕНТ ФЛИВБЬЕРГ

Взятые вместе работы Юргена Хабермаса и Мишеля Фуко выдвигают на первый план некую существенную напряженность в современном мире. Это - напряженность между нормативным и реальным, между тем, что сле­довало бы сделать, и тем, что фактически сделано. Понимание этой напря­женности играет ключевую роль для понимания современной демократии, какова она есть и какой она могла бы быть. Высказывалось мнение, что эффективным способом укрепить демократию было бы укрепить граждан­ское общество. В статье дается сравнительный анализ центральных идей Хабермаса и Фуко в тех их аспектах, которые имеют отношение к проб­леме демократии и гражданского общества. Конкретно, "этика дискурса" Хабермаса противопоставляется "силовым"' анализу и этике Фуко и дается оценка их полезности для всех заинтересованных в том, чтобы понять демократические изменения общества и способствовать им.

Ключевые слова: Гражданское общество, демократия, современность, власть (power), Мишель Фуко, Юрген Хабермас.

Вацлав Гавел (Havel 1993: 3) заметил, что сильное гражданское общество является ключевым условием сильной демократии. Укрепление (empowering2
) гражданского общества - главная забота "проекта демократии", точно так же, как вопрос о том, как лучше всего думать о таком наделении, важен для социальных и политических теорий. Но что такое "гражданское общество"? Искать ясные определения в соответствую­щей литературе - тщетно. И не потому, что этому понятию не хватает определений;

' В английском оригинале -
"power analytics and ethics".
Слово
"power",
которое может быть и сущест­вительным и прилагательным, означает (помимо прочего) "сила (синонимы -
strength, force),
власть (синоним -
authority),
нечто связанное с силой и/или властью или с их использованием". Например, выражение
"power analytics",
дословно переводимое как "силовой анализ", означает "анализ, основанный на рассмотрении отношений силы и/или власти". - Прим. перев.

2
Англо-русские словари переводят глагол
"empower"
как "давать возможность или право сделать что-либо"; английские толковые словари определяют его, в частности, как
"give power to", т.е.
"дать (кому-либо) силу, власть" — сделать сильным, крепким. — Прим. перев.

137

скорее наоборот - их слишком много и они слишком разные, чтобы могли прояснить дело. Большинство пишущих о гражданском обществе согласны, однако, друг с дру­гом в том, что у гражданского общества есть институциональное ядро, сердцевина, состоящая из добровольных ассоциаций, складывающихся вне сферы деятельности государства и экономики. Такие ассоциации варьируют от, например, церквей, куль­турных ассоциаций, спортивных клубов и дискуссионных обществ до независимых средств массовой информации, академий, групп заинтересованных или обеспокоенных граждан, инициативных проектов "снизу" и организаций по признакам пола, расы или сексуальной ориентации вплоть до профессиональных ассоциаций, политических пар­тий и рабочих союзов (Хабермас - Habermas 1992a: 453).

Фундаментальный акт гражданства в плюралистической демократии — создание подобной ассоциации. Кин[и?] (Кеапе 1988а: 14) приписывает этим ассоциациям задачу поддержания и пересмотра границ между гражданским обществом и государством посредством двух взаимозависимых и одновременно протекающих процессов: расши­рения общественного равенства и свободы и перестройки и демократизации инсти­тутов государства. Этим объясняется важность гражданского общества для демо­кратии. Этот вывод подкрепляется не только социальной и политической теорией, но и эмпирическими историческими свидетельствами (Патнем — Putnam 1993).

Работы Юргена Хабермаса и Мишеля Фуко выдвигают на первый план некую существенную напряженность в современном мире. Это - напряженность между сог­ласием и конфликтом. Отправляясь от учения Канта, Хабермас выступает как философ нравственности (Moralitat), основанной на консенсусе. Фуко, вслед за Ницше, выступает как философ wirkliche Historic (реальной истории), излагаемой в терминах конфликта и власти, или силы (power). В этой статье дается сравнительный анализ центральных идей Хабермаса и Фуко в тех их аспектах, которые имеют отношение к проблеме укрепления (empowering) гражданского общества и демократии. Мы зададимся вопросом: достигается ли лучшее понимание - и осуществление - этого укрепления в терминах консенсуса, или же более подходящей системой координат являются конфликты? Кин[и]? (19880: 21) открыто предостерегает: неравенство и господство были встроены в понятие "гражданского общества" с самого начала. Исторически гражданское общество установилось по образу цивилизованного [евро­пейского] мужчины, говорит Кин[и?], оно основано на исключении женщин, которым предлагается жить в условиях домашнего деспотизма. Сегодня проблему исключения J поднимают не только гендерные группы, но и группы, определяющие себя на основе, •I например, этноса и сексуальной ориентации. Ясно, что если в наше время мы хотим построить что-то - и притом такое важное, как демократия - на понятии граждан­ского общества, мы должны заняться проблемой исключения, различия, разнообразия и политики [поиска] тождества. Поэтому в качестве подтемы данной статьи мы J поставим вопрос: а что могут внести в решение этой задачи Хабермас и Фуко?

"С Канта началась современная эпоха, - говорит Хабермас (1987: 260), ссылаясь на значение попытки Канта разработать универсальную рациональную основу для демо­кратических институтов". Хабермас согласен с Кантом в том, что разработка такой основы для демократии и ее институтов нужна, но он указывает, что Канту не удалось достигнуть своей цели. Согласно Хабермасу (1987: 18-21, 302), причина этого в том, что мышление Канта базируется на субъектно-ориентированной рациональности. Более того, Хабермас указывает, что позднейшие философы, от Гегеля и Маркса до современных мыслителей, также оказались не способны разработать эту давно и многими разыскиваемую рациональную и универсальную основу для подобных общественных институтов. Согласно Хабермасу (1987: 294), это объясняется тем, что все они работали в русле традиции, которую он называет "философией субъекта".

Большинство современных философов и исследователей общественных наук сделали выводы из более чем двух тысячелетий неудачных попыток выработать

138

универсальное построение (constitution) для философии, общественных наук и органи­зации общества, придя к заключению, что такая основа не представляется осуществи­мой. Но не Хабермас, полагающий, что его собственные работы могут обеспечить такое построение и что последствия отказа от этого неприемлемы. Без универсально построенных философии, науки и демократии, говорит Хабермас, мы придем к контекстуализму, релятивизму и нигилизму, а все это он считает опасным.

Согласно Хабермасу, проблема с Кантом и последующими философами, размыш­лявшими о современности, не в том, что ошибочной была их цель - рациональное устройство общества, а в ошибочности их представлений о том, как этой цели дос­тигнуть. Для Хабермаса путь к рациональному устройству и к воздвижению бастиона против релятивизма лежит через переориентацию от сосредоточения ранних фило­софов на субъективности - куда Хабермас относит и гегелевский "мировой дух", и Марксов "рабочий класс" - к сосредоточению на межсубъектности. Собственные работы Хабермаса, особенно его "теория коммуникативного действия" и "этика дискурса", лежат в русле этого межсубъектного подхода к проблематике совре­менности (Habermas 1983, 1987, 1990,1993).

Цель хабермасовской теории коммуникативного действия — "прояснить пред­посылки (presuppositions) рациональности процессов достижения понимания, которые можно полагать универсальными, поскольку они неизбежны" (Habermas 1985:196). В своем "Философском рассуждении о современности" Хабермас развивает свой межсубъективный подход к современности, используя понятие "коммуникативной рациональности".

Коммуникативная рациональность напоминает старую идею логоса тем. что с ней ассоциируются представления о непринудительно объединяющей, вырабатывающей консенсус силе дискурса3
, - в котором участники преодо­левают их поначалу субъективно основанные взгляды в пользу рацио­нально мотивированного согласия (Habermas 1987: 294, 315).

Хотя Хабермас и считает, что фактически существующее современное общество представляет угрозу для коммуникативной рациональности, он, тем не менее, дока­зывает, что сердцевина коммуникативной рациональности - "невынужденная, объеди­няющая, рождающая консенсус сила аргументирующей речи" - есть "центральное переживание" в жизни человеческого существа (Habermas 1983: 10). Согласно Хабер­масу (Habermas 1983: 316), это центральное переживание внутренне присуще общест­венной жизни человека: "Коммуникативный разум непосредственно вовлечен в про­цессы общественной жизни в той мере, в какой акты взаимного понимания берут на [Себя роль механизма координации действий". И Хабермас не оставляет никакого сомнения в том, что под "внутренне присущим" он понимает универсально
внутренне присущее. Эта универсальность вытекает из того факта, что для Хабермаса общест­венная жизнь человека основана на процессах установления взаимопонимания. Эти процессы предполагаются "универсальными, поскольку они неизбежны" (Habermas 985: 196). В более ранней формулировкеХабермас (Habermas 1979: 97) выражает взгляд еще яснее:

В действии, направленном на достижение понимания, претензии на обще­значимость (validity claims) "всегда уже" неявно заявляются. Эти универ­сальные претензии... вложены в общие структуры возможной коммуника­ции. В этих претензиях на общезначимость теория коммуникации может распознать мягкий, но упорный, никогда не умолкающий, хотя и редко встречающий отклик призыв (claim) к разуму - призыв, который при­ходится признавать de facto везде и всегда, где речь идет о согласованных действиях.

3
"Дискурс" понимается здесь как межсубъектное рассуждение - рассуждение, проводимое в форме обсуждения со многими участниками. - Прим. Перев.

199

Следствием этого, для Хабермаса, является то, что человеческие существа опре­деляются как демократические существа, как homo democraticus.

Что касается претензий на общезначимость, Хабермас (Habermas 1990: 93) разъяс­няет, что общезначимость определяется как консенсус без применения силы: "оспари­ваемая норма не может получить согласие участников практического дискурса, если только... все затрагиваемые лица не могут свободно, без принуждения
(zwanglos)
принять последствия и побочные эффекты, которые общее
соблюдение этой нормы, как ожидается, может иметь для удовлетворения интересов каждого индивида"
(кур­сив в оригинале). Этот принцип общезначимости Хабермас (Habermas 1990: 120-121) называет "(У)", "принципом универсализации" этики дискурса. Аналогичным образом в ключевом пассаже об истине Хабермас (Habermas 1990: 198) заявляет: "Аргумен­тация гарантирует4
то, что все заинтересованные в принципе принимают участие, свободно и на равных правах, в сотрудничестве в поисках истины, где ничто никого не принуждает, кроме силы лучших аргументов". Единственная "сила", действующая в идеальной речевой ситуации и в [сфере] коммуникативной рациональности, есть, таким образом, "сила лучшего аргумента", которая, соответственно, приобретает ключевое место в трудах Хабермаса.

Общезначимость и истина гарантируются там, где участники данного дискурса соблюдают пять ключевых процессуальных требований этики дискурса: (1) ни одна из сторон, затрагиваемых предметом обсуждения, не должна исключаться из дискурса (требование общности); (2) все участники должны иметь равную возможность выстав­лять и критиковать претензии на общезначимость в ходе дискурса (автономия5
); (3) участники должны быть готовы и способны "вчувствоваться (to empathise)" в претензии других на общезначимость (принятие идеальных ролей); (4) существую­щие между участниками различия в смысле обладания властью (или силой) должны быть нейтрализованы, так чтобы эти различия не оказывали никакого воздействия на выработку консенсуса (властная, или силовая, нейтральность); и (5) участники долж­ны открыто разъяснить свои цели и намерения и [в ходе дискурса] воздерживаться от стратегических действий по их достижению и осуществлению (прозрачность) (Habermas 1993: 31, 1990: 65-66, Kettner 1993). Наконец, учитывая первые пять требо­ваний, мы можем добавить шестое: неограниченный запас времени.

В обществе, следующем этой модели, гражданство определялось бы в терминах участия в публичных дебатах. Участие означает здесь дискурсивное
участие. Кроме того, участие означает здесь отстраненное
участие, поскольку коммуникативная ра­циональность требует принятия идеальных ролей, властной (силовой) нейтральности и т.п. Модель Хабермаса, т.е. этику дискурса, не следует смешивать с конкретными (contingent) типами "торга" или с моделями компромиссов между противоречивыми частными интересами, достигаемыми путем стратегических переговоров. Чего не хватает в моделях поиска стратегических решений и рационального выбора - это обращения к окончательной нормативной оправданности, которую Хабермас, по его мнению, нам дает (Dallmayr 1990: 5). Эмпирически Хабермас рассматривает новые общественные движения как агентов коммуникативной рациональности и изменений в сфере публичности (public sphere).

Хабермасовское определение этики дискурса и коммуникативной рациональности, как и упомянутые выше процедурные требования, с полной ясностью показывают, что речь идет о процедурной, а не о субстанциальной рациональности: "Этика дис­курса не дает ориентации по существу (substantive). Вместо этого она устанавливает процедуру,
основанную на определенных исходных предпосылках (presuppositions) и спланированную так, чтобы гарантировать беспристрастность процесса суждения". В отношении процесса
Хабермас - моралист универсалистический, [рассуждающий] "сверху вниз": правила корректной процедуры нормативно задаются заранее в виде

4
"Argumentation insures that...".
Я бы сказал: "Аргументация предполагает, что...".- Прим. перев.

5
Можно было бы назвать это "требованием равноправия". - Прим. перев,

140

требований к идеальной речевой ситуации. И, соответственно, наоборот - в отно­шении содержания
Хабермас выступает как ситуационалист [рассуждающий] "снизу вверх": что правильно и верно в данном коммуникативном .процессе, определяют только участники этого процесса.

В результате центральное место в работах Хабермаса занимает исследование процессов установления консенсуса и [оценки] претензий на общезначимость, на базе которых строятся эти процессы. Точка зрения Хабермаса на демократический процесс непосредственно связана с правовым институционализмом: "Я хочу понимать демократическую процедуру как юридическую институционализацию форм коммуни­кации, необходимых для рационального формирования политической воли", - говорит Хабермас (без даты: 15). Об отношении между законом и властью в этом процессе Хабермас (без даты: 8) говорит, что "уполномочивание власти (силы) законом
и санкционирование закона (силы) властью
должны происходить uno acto6
" (курсив в оригинале). Тем самым Хабермас ясно показывает, что он оперирует с позиции (within a perspective) закона и суверенности. Как мы увидим ниже, эта позиция контрастирует с позицией Фуко (1980а: 87-88), который считает такое понимание власти (силы) "никоим образом не адекватным". Фуко (1980а: 82, 90) говорит о своем собственном "анализе власти (силы)", что он "может конституироваться, только освободившись полностью от [этого] представления о власти, которое я назвал бы "юридико-дискурсивным"... от образа власти-закона, власти-суверенитета". Именно в этой связи Фуко (1980а: 89) высказал свое знаменитое предложение "отрубить королю голову" в политическом анализе и заменить ее децентрализованным пониманием власти. Для Хабермаса же королевская голова все еще вполне на своем месте, в том смысле, что суверенитет является необходимой предпосылкой для регулирования власти законом.

Хабермас по существу более оптимистичен и некритичен по отношению к совре­менности по сравнению и с Максом Вебером и [другими] представителями франкфуртской школы, такими как Макс Хоркхаймер и Теодор Адорно. Основные хабермасовские "способы продвижения", например, в направлении укрепления граж­данского общества, состоят в сочинении конституций и развитии институтов, которые тем самым становятся и центральными элементами, и целями его проекта. Трудно переоценить важность этого момента. Хабермас (1954: 514) попросту видит в конституции главное средство объединения граждан в плюралистическом обществе:

То, что объединяет граждан в обществе, сформированном социальным, культурным и мировоззренческим (weltanschauunhch) плюрализмом, - это прежде всего абстрактные принципы искусственного республиканского порядка, созданного посредством закона.

Если Хабермас прав насчет важности сочинения конституций и институциональных реформ, то перспективы изменения правительств в более демократическом направ­лении с помощью этики дискурса и теории коммуникативной рациональности выг­лядят вполне обнадеживающими. Однако проблема - как указал Патнем (Putnam 1993: 17-18) - состоит в том, что "[д]ва столетия сочинения конституций во всем мире предостерегают нас... что конструкторы новых институтов часто пишут на воде... Что институциональные реформы меняют поведение - это не аксиома, а гипотеза". Проблема с Хабермасом в том, что он переставил местами аксиому и гипотезу: он принимает как данное то, что должно быть подвергнуто эмпирической и истори­ческой проверке.

Основная слабость хабермасовского проекта - несогласованность между идеалом и реальностью, между намерениями и их осуществлением. Это несоответствие

"
Uno acto
(лат.) - в едином действии. - Прим. перев.

пронизывает как самые общие, так и самые конкретные явления современности, и оно коренится в неадекватном (insufficient) понимании власти. Хабермас и сам отмечает, что сам по себе дискурс не может обеспечить соблюдения [необходимых] условий этики дискурса и демократии. Но все, что может предложить Хабермас - это дискурс об этике дискурса. В этом фундаментальная политическая дилемма хабер-масовской мысли: он описывает нам утопию коммуникативной рациональности, но не путь к ней. Хабермас (1990: 209) и сам упоминает об отсутствии "ключевых инсти­тутов", "ключевой социализации" и о "нищете, злоупотреблениях и деградации" как о препятствиях для дискурсивного принятия решений. Но он мало что может ска­зать о властных (силовых) отношениях, создаваемых этими препятствиями, и о том, каким образом можно изменить власть так, чтобы положить начало тем институ­циональным и образовательным переменам, тем улучшениям благосостояния и той реализации основополагающих прав человека, которые смогут помочь ослабить эти препятствия. Короче говоря, Хабермасу не хватает того рода конкретного понимания властных (силовых) отношений, которое требуется для политических изменений.

С характерным для него всеохватывающим (comprehensive) подходом Хабермас (1987: 322) дает нам понять, что его теория коммуникативного действия позволяет критиковать его как идеалиста: "Не так легко противостоять подозрению, что вместе с понятием действия, претендующего на общезначимость (oriented to validity claims), вновь может проскользнуть идеализм чистого, внеситуационного разума". Я бы ска­зал, что это не только трудно - это невозможно. И эта невозможность составляет основную проблему для всей деятельности Хабермаса.

«Для любой философии наступает момент, - пишет Ницше (1966: 15[§8]), - когда на сцену выступают "убеждения" философа»"'. Для Хабермаса этот момент связан с тем, что он основывает свою идеальную речевую ситуацию и универсальные претензии на общезначимость на киркегоровском "вдохновленном верой прыжке (leap of faith)"^. Как уже упоминалось, Хабермас утверждает, что поиски консенсуса и свобода от господства внутренне присущи, как [движущие] силы, всем формам человеческого разговора, и он подчеркивает именно эти аспекты. Другие значитель­ные философы и социальные мыслители были склонны подчеркивать другие аспекты. Макиавелли (1984: 96), которого Крик (Crick 1983: 12, 17) и другие называли "в высшей степени достойным гуманистом" и "безусловно современным" и которого, как и Хабермаса, занимало "дело хорошего управления", заявляет: "Можно высказать такое общее суждение о людях: они неблагодарны, переменчивы, лжецы и обман­щики". Менее радикальны, но все-таки противоположны хабермасовским, суждения Ницше, Фуко, Деррида и многих других о том, что коммуникация во все времена проникнута властью (силой): "власть (сила) присутствует всегда", — говорит Фуко (1988: 11, 18). И потому, согласно этим мыслителям, бессмысленно работать с поня­тием коммуникации, из которого исключен аспект власти (силы).

С точки зрения изучающих власть, для коммуникации более типична нерациональ­ная риторика и продвижение интересов, чем свобода от господства и поиски кон­сенсуса. В риторике "общезначимость" устанавливается через способы коммуни­кации, - такие как красноречие, скрытое управление, рационализирование, харизму, использование отношений зависимости между участниками, - а не через рациональ­ные аргументы по существу дела. С этой точки зрения Хабермас (1987: 297-298) кажется чересчур наивным и идеалистичным, когда противопоставляет "успешное" и "искаженное" высказывание (utterance) в разговоре между людьми, поскольку успех в риторике как раз и ассоциируется с искажением.

Какая из этих позиций "правильна" - коммуникативная или риторическая - здесь не важно. Решающим же является то, что неидеалистический исходный пункт должен учитывать тот факт, что обе эти позиции возможны и даже возможны одновременно. В контексте эмпирической науки - а именно относительно этого контекста Хабермас в других случаях всячески старается себя определить - проблема "коммуникативная рациональность versus риторика" должна поэтому остаться открытой. Ее нужно

142

решать конкретным рассмотрением каждого данного случая. Исследователь должен поставить вопрос: каким образом осуществляется коммуникация и как оперируют политика и демократия? Характерны ли для коммуникации поиски консенсуса и отсутствие силового давления (power)? Или же коммуникация есть упражнение в силовом давлении и риторике? И каким образом поиски консенсуса и риторика, свобода от господства и применение силы (exercise of power) в конце концов сходятся вместе в индивидуальных актах коммуникации^

Основной вопрос, поднимаемый здесь, состоит в следующем: можно ли осмысленно отличить друг от друга рациональность и власть (силу) в коммуникации и можно ли рассматривать коммуникацию в отрыве от власти (силы), как это делает Хабермас. Принимать ответ на этот вопрос a priori столь же несостоятельно, как претендовать на то, что можешь дать окончательный ответ на библейский вопрос: люди по сущест­ву добры или по существу злы? А принять любую из двух указанных позиций ex ante7
, универсализировать ее и строить на ней теорию, как это делает Хабермас - значит сделать нашу философию проблематичной, а науку об обществе - спекулятивной. В этом одна из причин того, что мы должны быть осторожными, когда используем теорию коммуникативной рациональности для понимания и действия в отношении к гражданскому обществу.

Вряд ли можно защитить построение рациональности и демократии на осно­ве вдохновленного верой прыжка. Хабермас, похоже, здесь забыл о своей собственной аксиоме, что философские вопросы надо подвергать эмпирической верификации. И именно в этом смысле Хабермаса следует считать утопистом. Ричард Рорти не употребляет в точности этих слов, но, тем не менее, именно эти самые вопросы вынуждают его (Rorty 1989: 68) критиковать коммуника­тивную рациональность за то, что в мышлении Хабермаса она имеет статус религии, являясь "исцеляющей и объединяющей силой, которая должна выполнять фаботу, которую когда-то выполнял Бог". Как говорит Рорти, "нам [это] уже не нужно".

В составлении конституций d la Хабермас может заключаться существенный элемент истины. Его родная страна - Германия - после Второй мировой войны явно нуждалась в новых конституционных принципах; и этот факт, по-видимому, сыграл формативную роль для мышления Хабермаса. Но Хабермас (1994: 513-514) опирается на нечто столь слабое, как Verfassungspatriotismus (конституционный патриотизм), как на основное средство, которое должно позволить конституционным принципам укорениться и приобрести практическое значение для общества:

Конституционные принципы могут укорениться в сердцах граждан только после того, как они приобретут достаточный опыт демократических инсти­тутов и привыкнут к условиям политической свободы. В ходе этого они также научатся, в рамках преобладающего национального контекста, пони­мать республику и ее конституцию как достижение. Без такого рода исто­рического, осознанно сформированного видения не могут возникнуть патриотические узы, исходящие из Конституции и относящиеся к ней. Ибо такие узы связаны, например, с гордостью успехами движения за граж­данские права.

Изучение борьбы, связанной с фактическим составлением, проведением в жизнь и изменением реальных конституций в реальных обществах доказывает, что эта модель - с ее акцентом на бесконфликтные явления, такие как "достаточный опыт", "видение" и "гордость" - далеко не достаточна (Putnam 1993). В ситуациях реальной жизни работает нечто бесконечно более сложное, чем эти явления, быть может, потому, что люди бесконечно сложнее, чем хабермасовский homo democraticus. Люди

7
Ex ante
(лат.) - заранее. - Прим. перев.

143

знают, как быть в одно и то же время трайбалистами и демократами, диссидентами и патриотами, экспертами по оценке того, в какой мере демократическую консти­туцию можно исказить и использовать недемократическим образом в личных или групповых интересах (Fly vbjerg 1998).

В том, что касается составления конституций, Макиавелли оказывается более просвещенным наставником по части социальных и политических перемен, чем Хабермас. В своих "Рассуждениях"^ он (Machiavelli 1983: 111-112 [§ 1.3]?) резюмирует:

"Как доказывают все, рассуждающие об общественной жизни... учредителю респуб­лики и создателю ее законов необходимо заведомо считать всех людей злыми и пред­полагать, что они всегда проявят свою злонамеренность, едва лишь им предста­вится к тому удобный случай'^". Если Макиавелли и другие авторы правы в своем мышлении "от худшего", то ясно, что мы можем попасть в беду, если будем руководствоваться хабермасовской этикой дискурса как основой для орга­низации общества, к чему призывает Хабермас, - поскольку этика дискурса не предусматривает никаких противовесов, помимо абстрактных призывов к разуму, для сдерживания той злонамеренности, о которой говорит Макиавелли. Хабермасовский прыжок, вдохновленный верой в добро, исключает эту злонамеренность из рассмотрения (assumes away). Однако история учит нас, что отказ видеть зло может дать ему полный простор. И потому урок, который дает нам Макиавелли, состоит не в том, что нравственность есть лицемерие, а в том, что первый шаг к тому, чтобы стать нравственными, - это осознать, что мы безнравственны.

Более того, определяя общезначимость, истину, справедливость и т.п. как резуль­тат "лучших аргументов", Хабермас просто отодвигает проблемы определения поня­тий, перечисленных первыми, на определение последнего. Как правильно указывает Бернстейн (Bernstein 1992: 220), "лучший аргумент", а вместе с ним и коммуникативная рациональность, - эмпирически пустое понятие: "В принципе есть что-то невероятно привлекательное в призыве Хабермаса к "силе лучших аргументов", пока мы не спросим себя, что это означает и что предполагает". Проблема состоит в том, что в нетривиальных ситуациях нет ясных критериев для определения того, что может считаться аргументом, насколько хорош аргумент и как надо оценивать сравни­тельные достоинства разных аргументов. Это не означает, что нам не следует пытаться выявлять аргументы и оценивать их. Но, как говорит Бернстейн (1992: 221), "любое общество должно иметь какие-то процедуры для разрешения конфликтов, которые не могут быть разрешены с помощью аргументов, даже когда все стороны принимают принцип рационального аргументирования". В реальном гражданском обществе - в отличие от идеального общества Хабермаса - именно этого рода кон­фликты представляют первоочередной интерес, как с эмпирической, так и с норма­тивной точек зрения.

Агнес Хеллер, Альбрехт Велльмер, Герман Люббе и Никлас Луман высказывали аналогичные серьезные критические замечания по адресу этики дискурса. Коммен­тируя упомянутый выше хабермасовский принцип универсализации (У), Хеллер (Heller 1984: 5-7) попросту отрицает всякую ценность хабермасовского подхода: "Говоря прямо, если мы обращаемся к нравственной философии за руководством своими действиями здесь и сейчас, мы не можем получить никакого позитивного руководства от хабермасовской переформулировки категорического императива". Велльмер (Wellmer 1986: 63) столь же суров, когда пишет, что обращение к принципу универсализации в нравственном суждении "сделало бы оправданное суждение о нрав­ственности невозможным (einem Ding der Unmoglichkeit)". На уровне институцио­нального анализа Люббе (Liibbe 1990) и Луман отмечают, что подтягивание любых конкретных институтов к требованиям этики дискурса парализовало бы их жизнь вплоть до полного расстройства (Benhabib 1990).

8
Микиапелли И. "Рассуждения о первой декаде Тита Ливия". Кн. I. Гл. 3. Абз. 1. Пер. Р.И. Хлодовского (с небольшим изменением). — Прим. переа.

144

Даже самые сочувственные интерпретаторы Хабермаса, такие как Сейла Бенхабиб и Алессандро Феррара, начали критиковать его за формализм, идеализм и нечув­ствительность к контексту. Они пытаются скорректировать мышление Хабермаса именно в этих слабых пунктах и ввести в критическую теорию элемент фронесиса9
(Ferrara 1989)".

Я бы сказал, что критическая теория и работы Хабермаса нуждаются также в элементе власти (силы). В своей книге "Между фактами и нормами" и в других своих недавних работах Хабермас (1996а, Ь; 1995) попытался рассмотреть вопрос о власти и в то же самое время углубить свой анализ гражданского общества (Carleheden and Rene, 1996). Однако, несмотря на эти условия, подход Хабермаса остается строго нормативным и процедурным, почти не уделяя внимания предварительным условиям фактического дискурса, сущностным этическим ценностям и проблеме того, каким образом коммуникативная рациональность находит точку опоры в обществе перед лицом могучих некоммуникативных сил. Хабермас также продолжает игнорировать конкретные проблемы, связанные с идентичностью и культурными разделениями, так же как и недискурсивные способы оберегания (safeguarding) разума, развиваемые так называемыми группами меньшинств и новыми общественными движениями.

Хабермасовская универсализация демократической проблематики (of the democracy problematic) не только незащитима, но и, возможно, не необходима. Например, группы в гражданском обществе, добивавшиеся распространения избирательных прав с муж­чин-собственников на всех взрослых мужчин, не обязательно разделяли предельно демократическое представление о том, что право голоса должно быть предостав­лено и женщинам. Аналогично, те группы борцов за гражданские права, которые добивались права голоса для взрослых женщин, не обязательно считали нужным предоставление его восемнадцатилетним, хотя это впоследствии произошло во мно­гих странах. Борьба шла от случая к случаю, используя те аргументы и средства, которые были действенными в специфическом социально-историческом контексте. Этот образ действий актуален и для сегодняшних новых общественных движений - мы все еще не знаем, что будет означать демократия в будущем; мы знаем только, что - как демократы - мы хотели бы иметь ее побольше.

Рорти (1991: 190) прав, когда отмечает, что "наличная стоимость" хабермасовских понятий этики дискурса и коммуникативной рациональности состоит в знакомых нам политических свободах современных либеральных демократий - свободах, сущест­венных для функционирования гражданского общества. Но такие понятия - это не "основы" и не "защита" свободных институтов; они и есть
эти институты, говорит Рорти: "Мы не узнали о важности этих институтов... раздумывая о природе Разума, или Человека, или Общества; мы узнали об этом на собственной шкуре (the hard way) - наблюдая, что происходит там, где эти институты отставляют в сторону".

Терминология просвещенческого рационализма, хотя она и сыграла существенную роль в возникновении либеральной демократии, стала помехой для сохранения и раз­вития демократических обществ (Rorty 1989: 44). Одна из причин этого - то, что просвещенческий рационализм мало что может нам дать для понимания власти и связанного с ней расхождения между формальной рациональностью и Realrationalitat (реальной рациональности) в современных демократиях. Продолжая придерживаться словаря просвещения, Хабермас не сумел развить достаточного понимания власти (силы) и в результате становится частью той проблемы, которую хочет решить. Его попытки достичь большей рациональности и большей демократии, при всей их похвальности, отвлекают внимание от ключевых властных (силовых) отношений. Об этом игнорировании проблемы власти (силы) можно только сожалеть, поскольку,

9
Фронесис (греч.) - (в данном контексте) здравый смысл, рассудительность, разумность. У Аристотеля ("Никомахова этика", "Большая этика", см.: Аристотель. Собр. соч. в 4 т. Т. 4. М., 1983, особ. с. 176-177, 333-334, 336-337) противопоставляется "софии (мудрости)" и "эпистеме (знанию)" (ср. ниже сноски 11 и 12 и соответствующий им текст) примерно как "практический разум" - "чистому". - Прим. перев.

145

именно обращая внимание на властные (силовые) отношения, можем мы достичь большей демократии. Если наша цель - двигаться в направлении хабермасовского идеала - свободы от господства, большей демократии, сильного гражданского общества, то первая наша задача - не понять утопию коммуникативной рациональ­ности, а понять реалии власти (силы). И здесь мы обращаемся к работам Мишеля Фуко, пытавшегося развить такое понимание.

И Фуко и Хабермас — политические мыслители. Мысль Хабермаса далеко про­двинулась в отношении политических идеалов, но слаба в понимании реальных политических процессов. Мысль Фуко, напротив, слаба в отношении обобщенных идеалов - он открыто провозглашает себя противником идеалов, понимаемых как определенные ответы на вопрос Канта: "Что я должен делать?" или Ленина "Что делать?", - но его работы отражают тонкое понимание Realpolitik. И Фуко и Ха­бермас согласны, что в политике надо быть "на стороне разума". Однако, говоря о Хабермасе и подобных ему мыслителях, Фуко (1980Ь) предостерегает, что "уваже­ние к рационализму как идеалу не должно превращаться в шантаж, препятствующий анализу реально работающих рациональностей" (Raichman 1988: 170). В проводимом далее сравнении Фуко и Хабермаса акцент будет делаться на том, что Дескомб (Descombes 1987) назвал "американским Фуко" - Фуко, рассматривавшим либераль­ную демократию как многообещающий социальный эксперимент, а себя - как гражданина демократического общества, работающего над проектом человеческой свободы.

Фуко был знаком с работами Хабермаса и франкфуртской школы, так же как Хабермас знаком с работами Фуко. Фуко иногда даже брал за основу работы Хабермаса, что имеет определенное значение для того, кто редко опирался на современных ему философов. В одном интервью Фуко (1984а: 248) сказал, что он "полностью согласен" с Хабермасом относительно значения Канта. "Если отказаться от идей Канта, - разъяснил Фуко, - рискуешь впасть в иррациональность". Как и Хабермас, Фуко однозначно оценивал роль рациональности как объекта исследо­вания. Однако Фуко предположил, что Хабермас и его последователи, возможно, слишком узко интерпретировали идеи Канта. "[Е]сли вопрос Канта состоял в том, чтобы узнать, каковы границы познания, чтобы не пытаться переступить их, -говорит Фуко (1984Ь: 45), - то мне кажется, что сегодня ключевой вопрос следует снова перевести в позитивную форму... Короче, дело в том, чтобы критику, прово­димую в форме необходимого ограничения, преобразовать в практическую критику, принимающую форму возможного преодоления границ (transgression)". Отсюда, согласно Фуко (1984Ь: 45-46), вытекает то очевидное следствие, "что критикой теперь нужно заниматься не как поиском формальных структур, имеющих универсальное значение (value), а скорее как историческое исследование".

Главная претензия Хабермаса к Фуко в том, что Хабермас считает его реляти­вистом. Так, Хабермас (1987: 276) резко отвергает генеалогические историографии Фуко как "релятивистскую, криптонормативную
иллюзорную науку" (курсив в оригинале). Этот упрек в релятивизме правилен, если под релятивистским понимать то, что не основано на нормах, которые могут быть рационально и универсально обоснованы; именно это и имеет в виду Хабермас (1987: 294), когда критикует Фуко за то, что тот "не разъясняет нормативных основ" своего мышления. Но по этому стандарту мышление самого Хабермаса тоже релятивистично. Как мы видели, Хабер­мас пока что не сумел продемонстрировать возможность рационально и универсально обосновать свою этику дискурса - он только постулировал такое обоснование (Habermas 1985: 196, 1979: 97). И Хабермас не один сталкивался с этой проблемой. Невзирая на две тысячи лет стараний философов-рационалистов, никто еще не сумел реализовать вердикт Платона, что избежать релятивизма можно только, если наше мышление будет рационально и универсально обосновано.

146

Может быть, причина в том, что Платон был не прав. Возможно, противопо­ставление релятивизм-фаундационализм10
- это всего лишь еще один искусственный дуализм, который легко помыслить, но трудно понять. Такие дуализмы упрощают ' дело концептуально, но имеют мало отношения к актуальным явлениям. Быть может, "рогов" этого дуализма можно избежать с помощью контекстуализма. В этом состоит стратегия Фуко. Как мы увидим, совершенно неправильно критиковать Фуко как ! релятивиста, если "релятивистский" мы понимаем как "не знающий норм" или ' "допускающий все (anything goes)". "Я не прихожу к заключению, - говорит Фуко (1984 с: 374), - что в рамках теории можно говорить что угодно".

Фуко разрешает вопрос "релятивизм против фундаментализма", следуя Ницше I (1974: 284-285), который говорит о тех, кого он называет "историками нравст-' венности", что "[и]х обычная ошибочная посылка состоит в том, что они утверждают наличие некоего согласия между народами... относительно определенных принципов нравственности, а потом выводят из этого, что эти принципы должны быть безусловно обязательными для вас и для меня; или наоборот, они видят истину, что у разных народов нравственные оценки необходимо
различны, а потом выводят из | этого, что никакая
нравственность вообще не обязательна. Обе процедуры в равной 1'мере ребяческие" (курсив в оригинале). Используя эту линию рассуждения, Фуко [отвергает как релятивизм, так и фаундационализм, заменяя их ситуационной этикой, |т.е. контекстом. Открыто ссылаясь на Канта и Хабермаса, Фуко (1984Ь: 46) говорит, что в отличие от этих двух мыслителей он "не стремится сделать возможной метафизику, которая в конце концов стала бы наукой".

[' Дистанцирование от фаундационализма и метафизики, однако, не означает отказа гфуко от всяких норм. Его нормы выражаются в желании бросить вызов "любому | злоупотреблению властью, кто бы ни был его автором, кто бы ни был его жертвой" |Ч[МШег 1993: 316), и тем самым "дать новый толчок, как можно более мощный, 1 неопределяемый (undefined) работе свободы" (Foucault, 1984Ь: 46). Здесь Фуко -ницшеанский демократ, для кого любая форма управления - либеральная или тота­литарная - должна быть подвергнута анализу и критике, основанной на воле не быть под господством, публично выражать свои интересы (concerns) и не давать своего согласия ни на что, представляющееся неприемлемым. Нормы Фуко основаны на историческом и личном контексте, и их разделяют многие люди во всем мире. Согласно Фуко, нормы не могут иметь никакого универсального обоснования, неза­висимого от этих людей и этого контекста. Да это и нежелательно, поскольку повлек­ло бы за собой этическое единообразие с такого рода утопически-тоталитаристскими последствиями, от которых Фуко предостерег бы в любом контексте, будь то кон­текст Маркса, Руссо или Хабермаса: "Поиск форм нравственности, приемлемых для всех и каждого, в том смысле, что каждый должен был бы им подчиняться, кажется мне катастрофическим" (Foucault 1984f: 37, цит. по: Dreyfus и Rabinow 1986: 119). В интерпретации Фуко, такая нравственность угрожала бы гражданскому обществу, а не усиливала бы его. Вместо этого Фуко сосредоточивается на анализе [наличных] зол (evils) и проявляет сдержанность в отношении принятия идей и систем мышления, трактующих о том, что хорошо для человека, учитывая исторический опыт, согласно которому мало что причинило людям столько страданий, как сильная приверженность (commitments) к осуществлению утопических видений будущего добра.

Точка зрения Фуко на значение универсалий в философии и в социальных науках диаметрально противоположна точке зрения Хабермаса. "Нет ничего фундамен­тального, - говорит Фуко (1984 а: 247), - это и интересно в анализе общества". Сравним это с замечанием Фуко (1984d: 87-88), что "в человеке нет ничего настолько устойчивого - даже в его теле, - что могло бы послужить основой для самоопознания или для понимания других людей". Поэтому Фуко начинает свой анализ "реально

10
Фаундационализм (от анг.
foundation -
основа, о

снование) - в эпистемологии: теория, согласно которой истинность высказывания определяется надежностью его оснований. - Прим. перев.

147

работающих рациональностей с допущения, что, поскольку никто еще не про­демонстрировал существования универсалий в философии и в науке об обществе, мы должны действовать так, как если бы универсалий не существовало. Иначе говоря, нам не следует тратить понапрасну время на поиск универсалий. Там, где утверждается, что универсалии существуют, или где люди молчаливо предполагают их существование, их - согласно Фуко - следует поставить под вопрос. Для Фуко, наша история дает нам возможность осознавать те общественные конструкции (arrangements), которые порождают проблемы, например, слабое гражданское общество, и те, которые порождают удовлетворенность, например, укрепление (empowering) гражданского общества. Отсюда следует, что мы имеем возможность либо противостоять, либо способствовать этим конструкциям. В этом, а не в гло­бальных нравственных нормах, состоит для Фуко отправной пункт социальных и политических изменений.

Основой для понимания и действия является позиция (attitude) тех, кто понимает и действует, а эта позиция основана не на идиосинкратических нравственных или личных предпочтениях, а на зависящем от контекста общем мировоззрении и интересах членов референтной группы, хорошо осведомленной о том, что разные группы в типичном случае имеют разные мировоззрения и разные интересы и что не существует никаких общих принципов, - в том числе и "силы лучших аргументов", - с помощью которых можно было бы разрешить все расхождения. Для Фуко самую эффективную преграду для релятивизма и нигилизма и самую лучшую основу для действия представляют не фиктивные универсалии, а социально и исторически обусловленный контекст. Согласно Фуко, наша социальность и наша история -единственная основа, которая у нас есть, единственная твердая почва у нас под ногами, И эта социально-историческая основа вполне адекватна.

Согласно Фуко, хабермасовское (недатировано: 8) "уполномочивание власти (силы) законом" неадекватно (курсив снят). "[Юридическая система] совершенно несов­местима (is utterly incongruous) с новыми способами [осуществления] власти", говорит Фуко (1980а: 89), "способами, применяемыми на всех уровнях и в формах, выходящих за пределы государства и его аппаратан
... Уклон истории, на котором мы оказались, уносит нас все дальше и дальше от царства закона". Закон, институты - или политические линии и планы - не дают никаких гарантий свободы, равенства или демократии. Согласно Фуко, и целые системы институтов не могут обеспечить сво­боду, даже если они создаются именно с этой целью. И вряд ли свободы можно достичь, навязывая людям абстрактные теоретические системы или "правильное" мышление. Напротив, история продемонстрировала, говорит Фуко, ужасающие примеры того, как именно те системы, которые обратили свободу в теоретические формулы и рассматривали практику как социальную инженерию, т.е. как эписте-мически выводимое techne12
, оказались самыми репрессивными. "[Люди] упрекают меня за то, что я не представляю [им] всеобщей теории", говорит Фуко (1984с;

375-376), "я же, напротив, пытаюсь - без какой-либо тотализации —
которая была бы в одно и то же время и абстрактной,
и ограничивающей —
открывать проблемы, столь конкретные и столь общие, насколько это возможно" (курсив в оригинале).

На этом фоне основанное на теории составление конституций не занимает, как у Хабермаса, центрального места в работах Фуко, и в интерпретации последнего составление конституций не рассматривается как эффективный способ укрепления гражданского общества. И это не потому, что составление конституций не имеет никакого значения, а потому, что Фуко считает более важным - и для понимания,

" То, что Фуко говорит здесь о "способах осуществления власти
(power)...
выходящих за пределы государства и его аппарата", подтверждает, что под
power
он понимает не только "власть" в узком смысле (обычно ассоциируемую в русском языке с государством и другими институционализированными формами), но и "силу" в более общем смысле. - Прим. перец.

12
Techne
(греч.) - искусство, ремесло, умение (отсюда соврем, "техника"). В античной философии обычно противопоставлялось
episteme -
чистому, теоретическому знанию. - Прим. перев.

148

1и для практического действия - сосредоточить внимание на конкретной борьбе вокруг конституции определенного общества: как эта конституция интерпретируется, как она реализуется в конкретных институтах и особенно - как можно изменять эти интер­претации и эту практическую реализацию. Другими словами, мысль Фуко в части того, что касается законов, конституций и демократии, сосредоточена больше на том, как более демократически использовать существующие конституции и связан­ные с ними институты, тогда как проект Хабермаса предусматривает принятие более демократических конституций и институтов, как таковых, где "демократичность" определяется этикой дискурса по Хабермасу.

В этом смысле то, что Фуко называет "политической задачей", состоит в том, чтобы "критиковать работу институтов, кажущихся нейтральными и независимыми; критиковать их так, чтобы политическое насилие, всегда осуществлявшееся через них неявным образом, стало явным, так что можно будет с ними бороться" (Chomsky and Foucault 1974: 171). В интерпретации Фуко, это и можно было бы рассматривать как эффективный подход к институциональным изменениям, включая изменения инсти­тутов гражданского общества. Прямо ссылаясь на Хабермаса, Фуко (1988: 18) добавляет:

Проблема не в том, чтобы пытаться растворить [властные отношения] в утопии идеально прозрачной коммуникации, а в том, чтобы дать... правила законов, технику управления, а также этику... которые позволили бы играть в эти игры власти с минимальным элементом господства.

Здесь Фуко переоценивает свои расхождения с Хабермасом, поскольку Хабермас тоже полагает, что идеальную речевую ситуацию невозможно реализовать в акту­альной, наличной коммуникации. Оба мыслителя считают ключевым моментом регулирование фактически имеющих место отношений господства-подчинения, но в то время как Хабермас подходит к регулированию от универсалистской теории дискурса, Фуко ищет генеалогического понимания фактических властных (силовых) отношений в конкретных контекстах. Таким образом, Фуко ориентирован на phronesis,
тогда как Хабермас - на episteme.
Для Фуко praxis13
и свобода не выводятся из универсалий или теорий. Свобода есть некая практика, а ее идеал - это не утопи­ческое отсутствие власти и силы. Сопротивление и борьба, в противоположность консенсусу, - вот для Фуко самая надежная основа для практики свободы. Именно в вопросе о власти и свободе находим мы самое решающее различие между Фуко и Хабермасом - различие, проявившееся в том, что Фуко (1988: 18) назвал Хабермаса "утопистом" в ответ14
на что Хабермас (1987: 253, 294) назвал Фуко "циником" и "релятивистом". Однако такого рода взаимное обливание грязью непродуктивно для конкретных социально-политических исследований, поскольку если все есть власть (сила) или, наоборот, если ничто не есть власть (сила), а царит идеальная утопия, то открывать больше нечего.

В то время как Хабермас делает упор на процедурную макрополитику, Фуко под­черкивает содержательную (substantive) микрополитику, хотя и с той важной общей чертой, что ни Фуко, ни Хабермас не пытаются определить конкретное содержание политического действия. Его определяют участники. Таким образом, и Хабермас, и Фуко - мыслители "снизу вверх" в том, что касается содержания политики, но там, где Хабермас мыслит в морализирующей манере "сверху вниз", когда речь идет о процедурной рациональности, - давая набросок процедур, которые следует соблю­дать, - Фуко остается мыслителем "снизу вверх" в отношении и процесса, и его содержания. В этой интерпретации Хабермас хотел бы объяснить индивидам и груп­пам в гражданском обществе, как им следует заниматься своими делами в том, что

13
Praxis
(греч.) - поступки, действия, деяния, дело (отсюда соврем, "практика"). - Прим. перец.

14
"В ответ" здесь надо понимать, по-видимому, условно (так сказать, логически, а не исторически), поскольку "ответ" Хабермаса (1987) предшествует выпаду Фуко (1988). - Прим. пере».

касается процедуры дискурса. Но он не хотел бы ничего говорить об исходе этой процедуры. Фуко же не предписывает ни процесса, ни его исхода; он хотел бы только рекомендовать сосредоточить внимание на конфликте и на властных (силовых) отношениях в качестве наиболее эффективного отправного пункта для борьбы с господством и подчинением. Эта борьба занимает центральное место в гражданском обществе как с точки зрения внутренней, т.е. в отношениях между различными группами в гражданском обществе - например, группами разного пола или этниче­ского происхождения, - так и внешней, т.е. в отношениях гражданского общества с различными сферами государственного управления и бизнеса, где борьба против господства и подчинения является, можно сказать, конститутивной для гражданского общества.

Именно из-за его мышления "дважды снизу вверх" о Фуко говорили, что он не ориентирован на действие. На эту критику Фуко (1981) отвечает так:

Верно, что некоторые люди, как, например, те, что работают в инсти­туциональной обстановке тюрьмы... вряд ли найдут в моих книгах советы или инструкции о том, "что делать". Но мой проект как раз и состоит в том, чтобы они "больше уже не знали, что им делать", так чтобы действия, жесты, рассуждения, которые до того казались сами собой разумеющимися, стали проблематичными, затруднительными, опасными (Miller 1993: 235).

Говорить о Фуко, что он не ориентирован на действие, верно в той мере, в какой он не решается давать указания для действия и прямо дистанцируется от универсальных формул типа "Что делать?", характерных для процедур хабермасовской коммуни­кативной рациональности. Фуко считает, что "решения" этого типа сами составляют часть проблемы [подлежащей решению].

Однако считать Фуко не ориентированным на действие было бы ошибочным в той мере, в какой генеалогические исследования Фуко производятся им только для того, чтобы показать, как можно делать все по-другому, чтобы "выделить из случайного стечения обстоятельств, сделавших нас тем, что мы есть, возможность больше не быть теми, не действовать и не думать так, кем и как мы являемся, действуем и думаем" (Foucault 1984b: 45—47). Так, Фуко открыто радовался, когда во время мятежа в некоторых французских тюрьмах заключенные в своих камерах читали его "Муштруй и карай (Discipline and Punish"). "Они кричали этот текст другим заключенным, - сказал Фуко интервьюеру. - Я знаю, это звучит претенциозно, но это доказательство истины - политической и фактической истины, - начавшейся после того, как эта книга была написана" (Dillon 1980: 5) Вот тот тип ситуативного действия, который Фуко готов поддерживать, и как генеалог Фуко видел себя в высшей степени ориентированным на действие — "торговцем инструментами, составителем рецептов, указывателем целей, картографом, набрасывающим планы, оружейником" (Ezine 1985: 14).

Установление конкретной генеалогии открывает возможности для действия, описывая генезис определенной ситуации и показывая, что этот конкретный генезис не связан с абсолютной исторической необходимостью. Генеалогические исследо­вания тюрем, больниц и сексуальности, проведенные Фуко, показывают, что социаль­ная практика всегда может принять альтернативную форму, даже там, где нет никакой основы для волюнтаризма или идеализма. Учитывая характерную для Фуко сосредоточенность на отношениях господства и подчинения, нетрудно понять, почему эти его идеи были с такой готовностью восприняты феминистами и группами меньшинства. Разработка генеалогии, например, пола и расы приводит к пониманию того, как отношения господства и подчинения между мужчинами и женщинами, так и между разными народами, могут быть изменены (McNay 1992, Bordo and Jaggar 1990, Fraser 1989, Benhabib and Cornell 1987). Исходя из приведенной выше интерпретации

150

Фуко как мыслителя, практикующего фронесис,
не следует удивляться, что феми­нистки в последнее время вслед за Фуко присвоили себе и Аристотеля - по преимуще­ству философа фронесиса, -
невзирая на женоненавистнический оттенок некоторых мыслей Аристотеля (Hirshman 1992a, b; Posner 1992; Nussbaum 1992; Sherman 1989). И наконец, поскольку во фронесисе
на первом месте стоят практическая рациональ­ность и знание на уровне здравого смысла, не так уж неожиданно, что Хабермас ди-станцировался от фронесиса
и неоаристотелианства, которые и по отдельности и вме­сте он риторически ассоциировал с неоконсерватизмом (Habermas 1987, 1990, 1993).

Постоянный акцент Фуко на маргинальности делает его мысль чуткой к разли­чиям, разнообразию и поискам самоидентификации, т.е. к тому, что сегодня играет ключевую роль для понимания гражданского общества и действия в нем. Как упоми-.налось во введении к этой статье, исторически сама идея гражданского общества содержит элемент неравенства полов, который надо искоренить, если мы хотим 'сегодня опираться на понятие гражданского общества. Феминисты обнаружили, что для этой цели Фуко пригодней, чем Хабермас, а развитие теории коммуникативной рациональности в сторону большей чуткости к полу и расе было слишком медлен­ным. Даже сочувственный наблюдатель, такой как Коэн (Cohen 1995: 57), критикует Хабермаса за его "характерную слепоту к гендерным проблемам". Другие феминисты были скептически настроены по отношению к "вере Хабермаса в абстрактную рацио­нальность" как панацею от социальных и политических недугов, а исследователи расовых, этнических и сексуальных проблем воспринимали Хабермаса в том же духе (Ryan 1992: 262, Fraser 1987, Eley 1992, Simpson 1986).

Хабермас (1992b: 466-467) признавал, что его анализ не охватывает "пола, этничности, классов и массовой (popular) культуры". Но он настаивает - с моей точки зрения, ошибочно - на том, что "критика того, что было исключено из сферы публичности" и из ее анализа Хабермасом, может проводиться "только
в свете открыто заявленных стандартов и явного самопонимания участников самих этих сфер , публичности". "Как можете вы критически оценить незаметное подавление этниче­ских, культурных, национальных, гендерных различий и различий самоотождествле­ния, - спрашивает Хабермас, - если не в свете этого единственного
базового стан­дарта ["силы более или менее хороших оснований"], как бы его ни интерпретировать, процедур, которые, по предположению всех
сторон, должны обеспечить наиболее рациональное из возможных решений в данное время, в данном контексте?" (курсив мой. - Б.Ф).
Итак, Хабермас рассматривает борьбу за доступ к сфере публичности как вопрос рационального обсуждения. Но анализ Хабермаса не выдерживает испытания эмпирической историей. В тех пределах, которые вытекают из употребления им терминов "только", "единственный" и "все", его анализ оказывается чересчур категорическим.

Например, критическую оценку исключения из сферы публичности, о которой говорит Хабермас, могут проводить и проводили односторонне те самые группы, которые были из нее исключены, причем без всякой оглядки на "заявленные стандарты" и "явное самопонимание" этой сферы. Собственно говоря, именно такие стандарты и самопонимание часто рассматривались как то, что и нужно изменить: они были не основой, а предметом критической оценки (Eley 1992, Ryan 1992). Даже там, где стандарты и самопонимание не рассматривались как проблема, исключенные группы вполне могли не считать их наиболее эффективным средством для получения доступа к сфере публичности. И потому эти группы могли выбирать другие, недискурсивные способы добиться такого доступа: например, политику активизма или силовую политику. Феминистские и экологические инициативы, которые сегодня занимают центральное место в структуре и функционировании гражданского обще­ства во многих странах, внесли свои проблемы в публичную повестку дня в первую очередь не на основе рационального консенсуса, но путем силовой борьбы и кон­фликтов, характерных для активизма и социальных перемен (Wagner 1994; Spinosa, Flores and Dreyfus 1995). Более того, как показали Эли [Элей] и Райан, исторически само формирование публичной сферы имело место не на основе рационального обсуждения и консенсуса, но вырастало "на поле конфликтов, оспариваемых смыслов и исключения" (Eley 1992: 307). По мнению Эли, призыв к разуму, подразумеваемый конституированном сферы публичности, был в то же время обращением к силе (claim to power)15
. Растоу (Rustow 1970) аналогичным образом доказывает, что демократия, как правило, возникала не потому, что люди хотели эту форму правления, или потому, что они достигали широкого согласия по поводу "базовых ценностей", а потому что различные группы долгое время вцеплялись друг другу в горло и в конце концов приходили к признанию взаимной неспособности добиться господства и необходимости как-то приспособиться друг к другу (Hirschman 1994: 208).

Доказывая, что исключение этнических, культурных, национальных и гендерных групп из сферы публичности должно оцениваться по дискурсивным стандартам этой сферы публичности, Хабермас пользуется рассмотрением дел в суде как моделью такой ситуации. "Судебные разбирательства, - говорит Хабермас (1992Ь: 467), -имеют целью разрешать практические конфликты в терминах взаимного понимания и стремления к соглашению". И это соглашение достигается, согласно Хабермасу, путем использования "силы более или менее убедительных оснований", т.е. силой лучших аргументов, "как единственной
альтернативой открытому или прикрытому насилию" (курсив мой. - Б.Ф.).
Это верно, что суды предназначены для разрешения конфликтов и что аргументы, рациональные или нет, используются для этой цели. Но такое их разрешение не зависит в каждом конкретном случае от взаимного понимания или соглашения между сторонами судебного разбирательства, как это утверждает Хабермас. Нет, оно зависит от понимания сторонами, что после того, как все аргу­менты выслушаны и судья вынес решение, им придется ему подчиниться, понравится им это или нет. А на случай, если они предпочтут не подчиняться, судью поддер­живает развитая система санкций, и в конечном счете — полиция и тюрьма. Так что, судебные дела в типичном случае разрешаются силой, а не взаимным пониманием и соглашением. В плюралистических демократиях суды обеспечивают тот тип раз­решения конфликтов, который имелся в виду в приведенных выше словах Ричарда Бернстейна о том, что любое общество должно иметь процедуры разрешения тех конфликтов, которые не могут быть разрешены аргументами, даже если все участ­вующие в них стороны привержены принципу рационального аргументирования. Если бы суды опирались на хабермасовское понимание судебной процедуры, судебная система рухнула бы, поскольку многие дела так никогда бы и не кончались. Хоть и морально заслуживающее восхищения и политически стимулирующее (provocative), хабермасовское понимание рациональной аргументации кажется здесь не только утопическим, но и социологически наивным.

Если бы хабермасовская этика дискурса стала реальностью, это означало бы не конец применению силы, а способ его регулирования. И в той мере, в какой внедре­ние этики дискурса противоречило бы интересам социальных и политических деяте­лей - что неизбежно для обществ и решений хоть сколько-нибудь сложных - этика дискурса встретила бы сопротивление, будь оно рациональным или нет. Основное противоречие состоит в том, что, для того чтобы прийти к хабермасовской неприну­дительной (zwanglos) коммуникации, потребовалось бы принуждение. В этом смысле согласие было бы вынужденным. Так что, если даже можно было бы представить себе существование того, что Хабермас (1992а: 453) называет "политической сферой публичности, неразвращенной властью (power)", такую сферу нельзя было бы считать свободной от влияния силы (power), поскольку она была бы установлена через обращение к силе. Ницшеанская идея, что исторически нравственность, как правило, устанавливалась безнравственными средствами, применима и к хабермасовской

15
В оригинале игра слов (не уверен, что преднамеренная):
"claim to power"
может означать и "обращение к силе", и "претензия на власть". -
Прим. перев.

152

(нравственности. Нужна сила, чтобы ограничить силу. Даже для того, чтобы понять, как может установиться публичность, приходится мыслить в терминах конфликта и власти. И этого не обойти. Это базовое условие понимания проблем исключения и включения и понимания гражданского общества.

В общем, Фуко и Хабермас согласны в том, что рационализация и злоупотребление властью входят в число самых важных проблем нашего времени. Несогласны они в том, как лучше понять эти проблемы и действовать в связи с ними. Хабермасовский подход ориентирован на универсалии, независимость от контекста и контроль через составление конституций и развитие институтов. Фуко сосредоточивает внимание на локальном и зависящем от контекста, на анализе стратегии и тактики как основе [силовой борьбы (power struggle).

Ценность хабермасовского подхода в том, что он включает ясную картину того, что Хабермас называет "демократическим процессом", и тех предварительных (условий, которые должны быть выполнены, для того чтобы решение можно было бы (назвать "демократическим". Его схему можно использовать как абстрактный идеал, (подлежащий обоснованию и применению к законодательству, развитию институтов и процедурному планированию. Проблема, однако, в том, что Хабермас - идеалист. |В его работах проявляется мало понимания того, как функционирует власть, или тех (стратегий и тактик, которые должны обеспечить возрастание демократии, к которому мы стремимся. Легко указать на составление конституций и развитие институтов Г как на решение; совсем другое дело - реализовать конкретные конституционные и институциональные перемены. Помимо своих общих рецептов коммуникативной рациональности, Хабермас не дает нам никакого руководства в вопросе о том, как этой реализации добиться.

Достоинством подхода Фуко является его акцент на динамике силы. Понимание того, как работает сила, - первое условие действия, поскольку действие есть приме­нение силы. А такого понимания лучше всего достичь, сосредоточиваясь на кон­кретном. Фуко может помочь нам материалистическим пониманием Realpolitik и Realrationalitat и того, как их можно изменить в конкретном контексте. Проблема с Фуко в том, что, поскольку понимание и действие имеют отправным пунктом конкретное и локальное, мы можем проглядеть более общие условия, касающиеся, например, институтов, конституций и структурных аспектов.

С точки зрения истории философии и политической теории разница между Фуко и Хабермасом состоит в том, что Фуко работает в традиции партикуляризма и кон-текстуализма, корни которой от Ницше через Макиавелли восходят к Фукидиду. Фуко - один из самых значительных приверженцев этой традиции в XX в. Хабермас же - самый выдающийся живой приверженец универсалистической и теоретизирую­щей традиции, восходящей к Сократу и Платону через Канта. В силовых терминах, мы говорим о противопоставлении "стратегического" мышления "конституционному", борьбы - управлению, конфликта - консенсусу.

Вообще говоря, конфликты всегда считались опасными, разъедающими общест­венный порядок и потенциально разрушительными для него, а потому нуждающимися в сдерживании и разрешении. Этот подход, как кажется, покрывает точку зрения Хабермаса на конфликты, что можно понять, учитывая опыт Германии - и Хабермаса - с нацизмом. Второй мировой войной и их последействиями. Однако есть все больше свидетельств того, что общественные конфликты сами порождают ценные связи, скрепляющие воедино современные демократические общества, придавая им нужную силу и сплоченность; что социальные конфликты - это опоры демократи­ческого общества (Hirschman 1994: 206). Правительства и общества, подавляющие конфликты, делают это к собственному ущербу. Основная причина вырождения и утраты жизнеспособности обществ, находившихся под господством коммунистов, может заключаться в успешном подавлении ими открытых общественных конфликтов. В интерпретации Фуко, подавление конфликта - это подавление свободы, потому что привилегия участвовать в конфликте есть часть свободы.

Если общества, которые подавляют конфликты, - угнетательские, то и социаль­ные и политические теории, которые игнорируют или маргинализируют конфликты, потенциально тоже угнетательские. И если конфликт поддерживает общество, то у нас есть все основания остерегаться идеализма, игнорирующего конфликт и силу. В реальной общественной и политической жизни собственные интересы и конфликты не уступят место какому-нибудь всеобъемлющему общему (communal) идеалу вроде хабермасовского. На самом деле чем демократичней общество, тем более оно позволяет различным группам определять свой собственный образ жизни и узако­нивает неизбежные конфликты интересов, возникающие между ними. Политический консенсус никогда не достигается так, чтобы нейтрализовались частные групповые обязательства, приверженности (commitments) и интересы. Думать иначе - значит повторить заблуждение Руссо, верившего в Общую Волю, отличную от фактической воли конкретных индивидов и групп (Alexander 1991). Нужно другое понятие политической культуры, более дифференцированное, чем у Хабермаса, - такое, которое было бы более терпимым к конфликтам и различиям и более совместимым с плюрализацией интересов.

Как указывал Райан (Ryan 1992: 286), поскольку повседневная политика никогда не достигает стандартов коммуникативной рациональности, которая была химерической даже в расцвете буржуазной сферы публичности, может быть, лучше всего будет позволить цели достижения публичности "блуждать по более обширной и дикой территории". Такая территория пронизана конфликтами. Общественная, публичная жизнь лучше всего взращивается не в идеальной сфере, заранее исключающей применение силы, но "в множестве демократических пространств, где могут найти свое выражение упрямые различия в силе, материальном положении, а следова­тельно, и в интересах". Вместе с плюрализмом, который предполагается современным понятием гражданского общества, конфликт становится неотъемлемой частью этого понятия. А значит, гражданское общество не означает "цивилизованное" в смысле хороших манер. В сильных гражданских обществах недоверие и критика властных действий так же вездесущи, как и вытекающие из них конфликты. Нрав­ственное возмущение непрерывно, поскольку реальные власти неизбежно нарушают любые идеальные нормы справедливости, принимаемые гражданским обществом. Гражданское общество гарантирует только наличие публики, но не публичного согласия (Alexander 1991). Сильное гражданское общество гарантирует существование конфликтов. Поэтому глубокое понимание гражданского общества должно быть основано на мышлении, ставящем в центр конфликт и силу, как это делает Фуко и не делает Хабермас.

Это не значит отвергать важность сферы публичности как оплота свободы. Не значит это и отрицания того, что труды Хабермаса в нравственном отношении заслуживают восхищения, а в интеллектуальном - стимулируют, особенно в то время когда большинство философов позабыли о высоких целях философии и науке об обществе, которые все еще преследует Хабермас, например, в отношении того, что касается универсального обоснования наших мыслей и действий. Даже если эти цели недостижимы, история философии и науки показывает, что мы многому можем научиться на попытках их достичь. Следует, однако, сказать, что формы обще­ственной жизни, которые являются практическими, привязанными [к определенным идеям или интересам] (committed) и готовыми к конфликтам, обеспечивают лучшую парадигму гражданской добродетели, чем формы общественной жизни дискурсивные, отстраненные (detached) и зависящие от консенсуса. С точки зрения тех, кто так смотрит на вещи, чтобы дать возможность сфере публичности внести серьезный вклад в подлинное соучастие, надо было бы вернуть ей то, чего она не может принять в интерпретации Хабермаса: характерный для Фуко акцент на конфликт, силу и пристрастность (partisanship)"'.

154

Примечания

' В этой статье содержится часть теоретических и методологических соображений, на которых основана работа (Flyvbjerg 1998). Другие теоретические и методологические соображения, нашедшие отражение в этой книге, можно найти в моей статье "К фронетическим социальным и политическим наукам:

аристотелевский подход к интегрированию контекста, конкретного (the Particular) и нарратива в социально-политических исследованиях" (в печати?).

" Нижеследующая оценка работ Хабермаса сосредоточена на его понимании демократии. Другие аспекты его трудов не рассматриваются.

'" И Ницше добавляет (1968:188 [прил. А]), что в той мере, в какой "убеждения" философа составляют Основу "системы" мышления, они портят эту систему.

'" Могут возразить, что мое утверждение, будто хабермасовскяй универсализм предполагает вдохнов­ленный верой прыжок, необоснованно (is misconstrued), поскольку его фаллибилистически понимаемый трансцендентальный аргумент допускает различные формы косвенного подтверждения, иллюстрацией чего может служить интерес Хабермаса к Лоренсу Кольбергу и психологии развития. На это я отвечу, что такого рода подтверждение не только косвенное, но и частичное и недостаточное. Как я постараюсь показать ниже, акцент, который делает Хабермас на аспектах развития человека, подтверждающих трансцендентальный аргумент, не может быть оправдан, если принять во внимание аспекты, этот аргумент не подтверждающие. Подробнее об этом и о проблематическом характере переформулировки Хабермасом кантовской критики см. Hutcings (1996) и Dean (1994).

"В моей работе (Flyvbjerg 1998) подробно разбирается пример того, как эти проблемы можно рнализировать в эмпирическом исследовании.

"' Другой взгляд на отношение между этикой дискурса и гражданским обществом см. у Cohen and Aratd (1992), которые развивают и защищают Хабермаса, в том числе сочувственно критикуя Фуко.

v
" В тексте [английского издания] исправлена опечатка.

"" См., например, полемику Бернстейна (1987, 1988) с Рорти (Rorty 1987) и Далмайром (Dallmayr 1988). См. также Далмайр (1989).

"' Подробнее об этом см. у М. Дина (Dean 1994), который развивает и защищает позицию Фуко, в toi)( числе критикуя Хабермаса. Подробнее о Фуко и тюремной реформе см. у Фуко м-Делёза (Foucault and Delcuze 1977), Фуко (1974) иДелеза(1986). .•:n;i*li;i»1S

'" См. также Spinma.
Flores and Dreyfus (1995).

Литература

Alexander,
С.
199) 'Bringing Democracy Back In; Universalistic Solidarity and the Civil Sphere' in Intellectuals and Politics: Social Theory in a Changing World, Newbury Park: Sage.

Benhabib, S.
1990 'Afterword: Communicative Ethics and Current Controversies in Practical Philosophy' in S. Benhabib and F. Dallmayr (eds) The Communicative Ethics Controversy, Cambridge, Mass.: MIT Press. t Benhabib, S. and Cornell, D.
1987 (eds) Feminism as Critique: Essays on the Politics of Gender in Late Capitalist pocieties, Cambridge: Polity Press.

Bernstein. RJ.
1985 'Introduction' in Bernstein (ed.) Habermas and Modernity, Cambridge, Mass.: MIT Press.

Bernstein, RJ.
1987 'One Step Forward, Two Steps Backward: Richard Rorty on Liberal Democracy and (Philosophy', Political Theory 15(4):538-63. , f Bernstein, RJ.
1988 'Fred Dallmayr's Critique of Habermas' Political Theory (16)4:580-93.

Bernstein, RJ.
1992 The New Constellation: The Ethical-Political Horizons of Modernity/Postmodernity, ; Cambridge, Mass.: MIT Press.

; Bordo, S. andJaggar, A.
1990 (eds) Gender/Body/Knowledge, New Brunswick: Rutgers University Press. I Carleheden, М. and Rene, G.
1996 'An Interview with Jiirgen Habermas', Theory, Culture and Society 13(3): 1-18. ( Chomsky, N. and Foucault, М.
1974 'Human Nature: Justice versus Power' in F. Elders (ed.) Reflexive Water:

[ The Basic Concerns of Mankind, Souvenir: London.

i Cohen, J.L.
1995 'Critical Social Theory anf Feminist Critiques: The Debate with JUrgen Habermas' in J. Meehan

•&) Feminists Read Habermas: Gendering the Subject of Discourse, New York: Routledge.

^ Cohen.. I.L. and Arato. A.
1992 Civil Society and Political Theory, Cambridge, Mass.: MIT Press.

Crick, B.
1983 'Preface' and 'Introduction' to N. Machiavelli The Discources, Harmondsworth: Penguin.

Dallmayr, F.
1998 'Habermas and Rationality', Political Theory 16(4):553-79.

Dallmayr, F.
1989 'The Discourse of Modernity; Hegel, Nietzsche, Heidegger (and Habermas)', Praxis International 8(4):377-406.

155

Dallmayr, F.
1990 'Introduction' in S. Benhabib and F. Dallmayr (eds) The Communicative Ethics Controversy, Cambridge, Mass.: MIT Press.

Dean, M.
1994 Critical and Effective Histories: Foucault's Methods and Historical Sociology, London: Routledge.

Deleuze.G.
1986 'Foucault and the Prison', History of the Present 11:1-21.

Descomhes, V.
1987 Review of D.C. Hoy (ed.) Foucault: A Critical Reader, Oxford: Blackwell, 1986, London Review of Books, 5 March 1987:20-21.

Ditinn, M.
1980 'Conversation With Michel Foucault', The Threepenny review Winter/Spring 1980:4-5.

Dreyfus, H. und Rahinow, P.
1986 'What is Maturity' in D.C. Hoy (ed.) Foucault: A Critical Reader, Oxford:

Blackwell.

Eley, G.
1992 'Nations, Publics, and Political Cultures: Placing Habermas in the Nineteenth Century' in C. Calhoun, (ed.) Habermas and the Public Sphere, Cambridge, Mass.: MIT Press.

Ezine, J.L.
1985 'An Interview with Michel Foucault', History of the Present 1:2-3, 14; first published in Les Nouvelles litteraires 17 March 1975:3.

Fen-am, A.
1989 'Critical Theory and Its Discontents: On Wellmer's Critique of Habermas', Praxis International 8(3):305-20.

Flyvhjei'a, B.
1998 Rationality and Power: Democracy in Practice, Chicago: The University of Chicago Press.

Flyvhjcrg, B.
forthcoming Towards Phonetic Social and Political Sciences: An Aristotelian Approach to Integrating Context, the Particular and Narrative in Social and Political Inquiry'.

Foucault, M.
1974 'Michel Foucault on Attica: An Interview', Telos 19:154-61.

Foucaull. M.
1980a The History of Sexuality vol. I, New York: Vintage.

Foucaull, M.
1980b 'Postface' in M. Perrot (ed.) L 'impossible Prison, Paris: Seuil.

Foucault.
M.
1981 Colloqui con Foucault, Salerno.

Foucault,
M.
1984a 'Space, Knowledge, and Power' in P. Rabinow (ed.) The Foucault Reader, New York:

Pantheon. . , .,,11

Foucuull, M.
1984b 'What is Enlightenment?' in P. Rabinow (ed.) The Foucault Reader, New York: Pantheon.

Foucaull, M.
1984с 'Politics and Ethics: An Interview' in P. Rabinow (ed.) The Foucault Reader, New York;

Pantheon.

Foucault, M.
1984d 'Nietzsche, Genealogy, History' in P. Rabinow, (ed.) The Foucault Reader, New York;

Pantheon.

Foucaull, M.
1984e "Pace aux gouvemements, les droits de 1'Homme', a document written and read by Foucault at a press conference in June, 1981, first printed in Liberation 30 June- 1 July 1984:22.

Foucault,
M.
1984f 'Le Retour de la morale', Les Nouvelles 28 June - 5 July 1984:36-41.

Foucault,
M.
1988 'The Ethic of Care for the Self as a Practice of Freedom' in J. Bemauer and D. Rasmussen (eds) The Final Foucault, Cambridge, Mass.: MIT Press.

Foucault. M. und Ueleuze. G.
1977 'Intellectuals and Power: A Conversation Between Michel Foucault and Gille» Deleuze' in D.F. Bouchard (ed.) Language, Counter-Memory, Practice: Selected Essays and Interviews, Oxford:

Blackwell.

Fraser, N.
1987 'What's Critical About Critical Theory? The Case of Habermas and Gender' in S. Benhabib and D. Comell (eds) Feminism as Critique, Cambridge: Polity Press. ' '

Fraser,
N. 1989 Unruly Practices: Power, Discourse, and Gender in Contemporary Social Theory, Cambridge:

Polity Press. •и Hahermas,
./. 1979 Communication and the Evolution of Society, London: Heinemann.

Habermas,
./. 1983 The Theory of Communicative Action vol. I. Cambridge, Mass.: MIT Press.

Habermas, .1.
1985 'Questions and Counterquestions' in R.J. Bernstein, (ed.) Habermas and Modernity, Cambridge, Mass.: MIT Press.

Hahermas, J.
1987 The Philosophical Discourse of modernity, Cambridge, Mass.: MIT Press.

Hahermas, .1.
1990 Moral Consciousness and Communicative Action, Cambridge, Mass.: MIT Press.

Hahermas. J.
1992a 'Further Reflections on the Public Sphere' in C. Calhoun (ed.) Habermas and the Public Sphere, Cambridge, Mass.: MIT Press.

Hahermas,
./. 1992b 'Concluding Remarks' in C. Calhoun, (ed.) Habermas and the Public Sphere, Cambridge, Mass.: MIT Press.

Hahermas,
./. 1993 Justification and Application: Remarks on Discourse Ethics, Cambridge, Mass.: MIT Press.

Hahermas.J.
1994 'Burdens of the Double Past', Dissent 41(4):513-7.

Hahermas, }.
1995 Die Normalitat einer Berliner Republic, Frankfurt: Suhrkamp.

Hahermas,
J.
1996a Between Facts and Norms Contributions to a Discourse Theory of Law and Democracy, Cambridge, Mass.: MIT Press.

Hahermas,
./. 1996b Die Einbeziehung des Anderen: Studien zur politischen Theorie, Frankfurt: Suhrkamp.

Hahermas, .1.
undated 'On the Relationship of Politics, Law and Morality' Frankfurt: University of Frankfurt, Department of Philosophy.

156

Havel. V.
1993 'How Europe Could Fail', New York Review of Books 18 November 1993:3.

Heller.A.
1984-5 'The Discourse Ethics ofHabennas: Critique and Appraisal', Thesis Eleven 10/11:5-17.

Hirschman, A.O.
1994 'Social Conflicts as Pillars of Democratic Market Society', Political Theory 22(2):203-18.

Hirshman, L.R.
1992a 'The Book of "A"', Texas Law Review 70(4):971-1012.

Hirshman. L.R.
1992b 'Big Breasts and Bengali Beggars: A Reply to Richard Posner and Martha Nussbaum', Texas Law Review 70(4): 1029-37.

Hoy, D.C.
1986 'Power, Repression, Progress: Foucault, Lukes, and the Frankfurt School' in D.C. Hoy, (ed.) Foucault: A Critical Reader, Oxford: Blackwell.

Hutchings, K.
1999 Kant, Critique and Politics, London: Routledge, 1996.

Keane,
J.
1988a Democracy and Civil Society: On the Predicaments of European Socialism, the Prospects for Democracy, and the Problem of Controlling Social and Political Power, London: Verso.

Keane, J.
1988b Introduction' in Keane (ed.) Civil Society and the State: New European Perspectives, London:

Verso.

Kettner, M.
1993 'Scientific Knowledge, Discourse Ethics and Consensus Formation in the Public Domain' in ЕЛ. Winkler and J.R. Coombs (eds) Applied Ethics: A Reader, Oxford: Basil Blackwell.

Liihbe, H.
1990 'Are Norms Methodically Justifiable? A Reconstruction of Max Weber's Reply' in S. Benhabib and F. Dallmayr (eds) The Communicative Ethics Controversy, Cambridge, Mass.: MIT Press.

Machiavelli, N.
1983 The Discources, Harmondswonh: Penguin. W-i'rrt^t».

Machiavelli, N.
1984 The Prince, Harmondsworth: Penguin. '

MeNay. L.
1992 Foucault and Feminism: Power, Gender, and the Self, Boston: Northeastern University Press.

Miller, .1.
1993 The Passion of Michel Foucault, New York: Simon and Schuster.

Nietzsche, F.
1966 Beyond Good and Evil, New York: Vintage Books. i Nietzsche, F.
1968 The Anti-Christ, Harmondswonh: Penguin. j Nietzsche. F.
1974 The Gay Science, New York: Vintage Books.

Nusshaum, M.C.
1992 'Aristotle, Feminism, and Needs for Functioning', Texas Law Review 70(4): 1019-28.

Posner, R.A.
1992 'Ms. Aristotle', Texas Law Review 70(4): 1013-7.

Putnam, R.D.
1993 with Leonard;, R. and Nanetti Y.R. Making Democracy Work: Civic Traditions in Modem Italy, Princeton: Princeton University Press.

Rajchman, J.
1988 'Habennas's Complaint', New German Critique 45:163—91. ,

Rorty, R.
1987 "Thugs and Theorists: a Reply to Bernstein', Political Theory 15(4):564-80. ••

Rorty, R.
1989 Contingency, Irony, and Solidarity, Cambridge: Cambridge University Press. ';

Rorty, R.
1991 'Unger, Castoriadis, and the Romance of a National Future' in Rorty Philosophical Papers vol. 2, Cambridge: Cambridge University Press.

Rustow, D.
1970 'Transitions to Democracy: Toward a Dynamic Model', Comparative Politics 2, April 1970:

337-64.

Ryan.M.P.
1992, 'Gender and Public Access: Women's Politics in Nineteenth-Century America,' in C. Calhonn, (cd) Habermas and the Public Sphere, Cambridge, Mass.: MIT Press.

Sherman, N.
1989 The Fabric of Character, New York: Oxford University Press.

Simpson, L.C.
1986 'On Habermas and Particularity: Is There Room for Race and Gender on the Glassy Plains of Ideal Discourse?', Praxis International 6(3):328^Ю.

Spinosa, C., Flares, F.
and Dreyfus, H.
1995 'Disclosing New Worlds: Entrepreneurship, Democratic Action, and the Cultivation of Solidarity', Inquiry 38(1-2):3-63.

Wupner, P.
1994 'Environmental Activism and Global Civil Society', Dissent 4(23):389-93.

Wellmer, A.
1986 Ethik und Dialog: Elemente des moralischen Urteils bei Kant und in der Diskursethik, Frankfurt:

Suhrkamp.

; JOt/tir.i/.

Перевод с английского Д.Г. Лахути

,ф ТОТ

.Ц]1:И.-Р

157