Якимова Е. В

Якимова Е.В.
ТЕОРИЯ СОЦИАЛЬНЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ В СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ: ДИСКУССИИ 80-Х - 90-Х ГОДОВ.

Якимова Е.В. Теория социальных представлений в социальной психологии: дискуссии 80-х - 90-х годов: Науч.-аналит. обзор / РАН. ИНИОН. Лаб. социологии. - М.: ИНИОН, 1996. - 115 с. - (Социал. психология). - Авт. указ. на об. тит. л. - Библиогр.: с. 112-115

ВВЕДЕНИЕ

В 1961 г. в Париже была опубликована монография Сержа Московичи "Психоанализ: его образ и его публика", в которой была предпринята попытка показать процесс "освоения" психоаналитической теории и терминологии массовым сознанием французского общества 50-х годов1

Это был рассказ о том, как научная концепция обрела качественно иное бытие, войдя в плоть и кровь повседневности и обыденной жизни французов, и превратилась в факт национального здравого смысла. Работа Московичи, почти не замеченная критикой тех лет, ознаменовала собой своеобразный ренессанс проблематики больших социальных групп, которая составляла главное содержание социальной психологии в период ее становления, а затем более, чем на полвека оказалась вытесненной методологическим индивидуализмом американской версия дисциплины. Исследование Московичи оказалось едва ли не первой в послевоенной Франции оригинальной социально-психологической работой, автор которой покинул привычный

1)Moscovici S. La Psychanalyse: son image et son public. - Paris, 1961.-650 p, 4

американский фарватер и обратился к нетрадиционным методам анализа, возвращавшим науке о социальном поведении ее общественную направленность.

Опираясь на результаты многочисленных интервью с представителями самых разных слоев французского общества, а также на данные контент-анализа национальной прессы различной политической ориентации, Московичи попытался вычленить "французский образ" психоанализа как специфический элемент обыденного сознания, который он назвал социальным представлением. Под социальными представлениями имелись в виду "когнитивные системы, обладающие собственной логикой и языком", в которых "не просто представлены мысли, образ или установка в отношении некоторого объекта, но отражена теория или даже отрасль знания в особом ее понимании - как способ идентификации и организации реальности" (цит. по: 20, с. 345). Иначе говоря, речь шла о том, как научное знание (в данном случае - теория Фрейда), трансформируясь в факт обыденного сознания, становится конституирующим элементом социального мира обычного человека. Социальность подобных когнитивных систем, упорядочивающих образ мира, обусловлена, по мнению Московичи, не только (и не столько) тем, что в них представлена именно социальная реальность, сколько тем обстоятельством, что эти системы, или представления, общезначимы для многих индивидов, что с их помощью конструируется реальность их социальных групп, которая, в свою очередь, детерминирует индивидуальное поведение. Таким образом, отмечает один из поздних комментаторов Московичи, социальные представления как специфический теоретический конструкт с самого начала оказались ближе социологической традиции (с ее идеями социального конструирования реальности, коллективных представлений, Weltanschauung), чем устоявшимся психологическим понятиям аттитюда, мнения или образа. Это была принципиально новая "социологическая форма социальной психологии", в социальности которой не

могли усомниться даже самые яростные критики дисциплины (20, с. 346, 359).

Книга Московичи стала одной из первых попыток содержательного противостояния позитивизму я индивидуализму "магистральной" социальной психологии в те годы, когда грядущий глобальный кризис ее методологических и метатеоретических оснований еще только угадывался. Эта монография возрождала тот пафос социальности, который, по замыслу родоначальников социальной психология, должен был отличать эту дисциплину от индивидуальной и общей психология. Провозгласив наступление "эры социальных представлений", Московичи, по сути дела, положил начало становлению современной национальной французской школы социальной психологии. Спустя два десятилетия концепция социальных представлений получила распространение и за пределами Франции, постепенно превращаясь в специфически европейскую теоретическую модель социальной психологии с оригинальным пониманием ее предмета, методологии и конкретных приемов эмпирического анализа.

Однако в 60-70-е годы то обстоятельство, что в идеях Московичи содержится не только теория социальных представлений, но и метатеория социальной психологии, которую два десятилетия спустя будут рассматривать как весомую альтернативу американскому прочтению дисциплины, еще не было очевидным. И хотя Московичи был одним из самых активных участников критических дискуссий 70-х годов по поводу известного "кризиса" социальной психология, социальные представления долгое время рассматривались только в качестве еще одного объекта социально-психологического анализа, существующего наряду с каузальной атрибуцией, формированием аттитюдов и т.п. Тот небольшой круг специалистов за пределами Франции, который был знаком с концепцией Московичи в начале 70-х годов, еще не подозревал, что этому феномену, по замыслу его создателя, уготовано привилегированное

положение "стержневого объекта" социальной психологии будущего как "своего рода антропологии современной культуры" (29, с. 514).

На родине французского психолога его идеи быстро обрели популярность. Было создано несколько центров изучения социальных представлений (главные из них - возглавляемая Московичи лаборатория социальной психологии в Высшей школе социальных исследований в Париже и психологическая лаборатория университета Прованса, Экс-ан-Прованс), начали регулярно публиковаться результаты эмпирических исследований в этой области. Опираясь на теоретические положения Московичи, его последователи видели свою задачу в том, чтобы создать самую широкую панораму социальных представлений французского общества, включая их генезис и пространственно-временную динамику. Тем самым они стремились реализовать две метатеоретические установки мэтра: во-первых, не копируя американские образцы, разрабатывать науку, адекватную таким социальным проблемам, которые были бы значимы именно для французского общества; во-вторых, накапливать факты, создавая "социально-психологический банк данных", аналогичный тем, которыми располагают история, экономика, этология, детская психология и т.п. Считая социальную психологию наукой скорее описательной, чем объяснительной, во всяком случае, на нынешнем этапе ее развития, Московичи неоднократно подчеркивал, что эта дисциплина нуждается сегодня "не столько в адекватной эпистемология, сколько в подходящей феноменологии"(10, с. 244-245).

Для решения этих задач французские психологи избрали два пути. Одна группа исследователей, вслед за Московичи, обратилась к проблеме трансформации массовым сознанием некоторых общезначимых явлений науки и культуры, а также образа человека и важнейших психосоциальных понятий. О разнообразии тематики этих исследований говорят их названия: "Болезнь и здоровье: социально-психологический анализ"

К. Херцлиш, "Образ культуры у французских рабочих" Р. Каёза, "Женщина в обществе" и "Детство: мир иной" М.-Ж. Шомбар де Лёв, "Представления о теле и их трансформация" Д. Жоделе. В качестве аналитических методов здесь использовались полевые исследования, лонгитюдные наблюдения, структурированное интервью, конверсационный анализ, контент-анализ литературного и кинематографического материала. Вторая группа психологов (Ж.Абрик, К.Фламан, М.Плон, Ж.Кодол) предпочли более традиционный метод лабораторного эксперимента, объектами которых стали малые группы. Свою задачу они видели в демонстрации роля социальных представлений как фактора внутригруппового взаимодействия. В качестве предмета исследования выступала динамическая роль и значение представлений в ситуациях конфликтного взаимодействия с в условиях экспериментальной игры, в ходе внутригрупповой коммуникации, идентификации и т.п. Основной акцент делался на выявления рефлексивного аспекта группового взаимодействия, который рассматривался как элемент целостного социального контекста жизнедеятельности малых групп1

Знакомство широкого круга англоязычных специалистов с работами французских психологов долгое время тормозилось отсутствием переводов. К началу 80-х годов положение изменилось. Благодаря популяризаторским усилиям и организационно-издательской деятельности англичанина Р.Фарра и австралийца Дж.Форгаса западные социальные психологи смогли не только познакомиться с теорией социальных представлений в английских переводах, но и принять участие в ее обсуждении. В 1978 г. в Париже по инициативе Фарра, который в

I)Подробнее см.: Донцов А.И., Емельянова Т.П. Социальные представления как предмет эмпирического исследования в современной французской психологии // Вестник МГУ, серия 14. Психология. - М., 1985, № I. - С. 45-54.

течение нескольких месяцев работал в парижской лаборатории Московичи, состоялся первый международный коллоквиум, посвященный феномену социальных представлений. Была предпринята попытка рассмотреть концепцию Московичи в самом широком контексте исследовательских традиций социальной психологии, найти точки соприкосновения между теорией социальных представлений и символическим интеракционизмом, понятием аттитюда, концепцией каузальной атрибуции. По итогам коллоквиума в 1984 г. была подготовлена коллективная монография под редакцией Фарра и Московичи - своего рода энциклопедия наличного состояния теории социальных представлений, предназначавшаяся в первую очередь англоязычному читателю (42). Эта работа содержала развернутое систематизированное изложение теоретических воззрений Московичи, а также некоторые итоги многолетних эмпирических исследований его коллег. Несколькими годами раньше в серии "Европейские монографии по социальной психологии" была опубликована книга под редакцией Дж.Форгаса, посвященная социальному познанию, где также содержалась глава о социальных представлениях, написанная Московичи (41). Оба эти издания до сих пор остаются своего рода теоретическим плацдармом для европейских психологов, которые обращаются к проблеме социальных представлений.

В начале 80-х годов началось сотрудничество британских и французских социальных психологов в рамках программы научного обмена между двумя странами. В I985-I987 гг. во Франкфурте состоялась серия семинаров, в которых наряду с психологами участвовали социологи, политологи и историки. Итоги дискуссий нашли отражение в трех междисциплинарных сборниках, посвященных историческому изменению понятий массового поведения, лидерства и конспирации. К началу 90-х годов теория социальных представлений завоевала немало сторонников в Великобритании, Италии, Испании, Португалии, Австрии, а также в Австралии и среди

франкоязычных психологов Швейцарии и Канады. Исследования по данной проблематике регулярно появляются на страницах международного европейского журнала "European journal of social psychology", реакции других специализированных периодических изданий публикуют в специальных выпусках материалы текущих дискуссий, посвященных изучению социальных представлений (17, 20, 23,24,25,32,36,43).

Что же касается американских социальных психологов, против которых, по сути дела, был изначально направлен критический пафос французской и, шире, европейской теории социальных представлений, то они, за редким исключением, остались равнодушны к брошенному им вызову. Хотя некоторые американские исследователи (И.Дойчер, Ст.Милграм, Дж.Филоджин, К.Джерджен) с симпатией отнеслись к идеям Московичи и даже участвовали в эмпирическом освоения феномена социальных представлений по французским методикам (14, 15. 36), в целом эта концепция не пользуется популярностью в США. Сам Московичи, со свойственным ему изысканным юмором, так охарактеризовал отношения между американской и европейской версиями социальной психологии. Отвечая на приглашение Американской психологической ассоциации выступить на одном из заседаний (визит так и не состоялся), он сравнил себя с венецианским дожем, который, вопреки сложившейся традиция, покинул страну, чтобы посетить двор Людовика XIY. На вопрос короля о том, что же больше всего поразило его в Версале, гость ответил: "То, что я нахожусь здесь" (25, с. 196)

В отличие от индифферентных американцев, поглощенных собственной социальной психологией, российские специалисты проявили интерес к теории социальных представлений уже в начале 80-х годов. В работах Т.П.Емельяновой и А.И.Донцова был дан подсобный анализ как теоретических, так и эмпирических исследований Московичи и его коллег. Авторы проследили истоки формирования идеи социальных представлений, сопоставив концепцию Московичи с социологией Э.Дюркгейма,

детально рассмотрели структуру и динамику этого феномена в интерпретация французских психологов, прокомментировали собранный ими обширный эмпирический материал (1, 2, 3). По мнению Емельяновой и Донцова, близость отправных принципов анализа, присутствующих в многочисленных и очень разнообразных по тематике работах французских исследователей, позволяет "говорить о существовании "французской школы" в современной социальной психология" (I, с. 147), характерной особенностью которой выступает "сочетание основных когнитивистских постулатов с аксиомами французской социологической школы" (2, с. 113).

Если оставить в стороне философско-идеологическую тенденциозность оценок социологии Дюркгейма и когнитивной психологии, то отечественную интерпретацию идей Московичи можно было бы рассматривать как весьма близкую - в содержательном плане -позиция западных комментаторов теории социальных представлений. Во всяком случае, можно выделить две общие темы рассуждений -связь "французской школы'' с национальной социологической традицией и место теория Московичи в ряду новейших исследований в жанре социального когнитивизма.

Большинство западных психологов единодушны в том, что в 60-70-е годы во Франции сложилась специфическая национальная школа социальной психологии, активно противостоящая доминирующему сциентистски-позитивистскому образу этой науки и необихевиористским шаблонам изучения социального поведения. Характерной чертой новой социальной психологии во Франция американский социолог И.Дойчер считает "теоретическое и методологическое иконоборчество", неприятие современной социально-психологической "моды" и своеобразие методологического стиля, базирующегося на наблюдении в естественных условиях. (14, с. 75). По мнению Р.Фарра, "французская традиция изучения социальных представлений демонстрирует обновленный интерес к исследованию способов

познания и роли символических процессов применительно к человеческим действиям", причем "акцентируется первичность социальных, а не индивидуальных детерминант человеческого повеления" (20, с. 129). Теория Московичи, утверждает Ян Паркер, "ввергла субъекта социально-психологических исследований (т.е. индивида) в пучину социального контекста ... так что появилась возможность обсуждать вопрос о том, как социальный мир оказывается вовлеченным в субъективные процессы" (35. с. 447).

Хотя работы французских психологов отличается большой пестротой тематики и используемых методов, их общим стержнем выступают идеологическое лидерство С. Московичи как признанного теоретического авторитета и феномен социальных представлений как главный объект анализа. Связь понятия "социальные представления" с идеей коллективных представлений, которую выдвинул в свое время Э. Дюркгейм, столь же очевидна, как и неоднозначна, полагают Дойчер и Фарр. Вряд ля правомерно говорить сегодня о буквальной реанимации теории Дюркгейма. Последний, как известно, различал индивидуальные представления (как объект психологии) и представления коллективные, составляющие, с его точки зрения, предмет социологии. Московичи не только передал коллективные представления в ведение социальной психология (что, впрочем, не противоречило отдельным высказываниям на этот счет самого Дюркгейма). Переименовав представления в социальные, Московичи практически снял противопоставление их коллективных и индивидуальных форм, обозначив сферу их существования как социальную реальность sui generis. Соответственно, теоретическое освоение феномена социальных представлений в рамках социальной психологии выступило "стратегической серединой между индивидуальным и коллективным уровнем анализа" (35, с. 452). Кроме того, здесь как бы преодолевается картезианский дуализм субъекта и объекта, присущий психологии со дня ее возникновения, поскольку социальные

представления - это представления объектов, принадлежащие субъекту и разделяемые прочими членами социального сообщества (15, с. 16; 19, с. 359).

Социальность представлений у Московичи - это социальность троякого рода: а) представления относятся к социальной реальности в ее структурном и культурном аспектах; б) они социальны с точки зрения их генезиса; в) представления выступают составной частью социальной реальности, являясь инструментом ее конструирования (26, с. 105). В отличие от статичной концепции Дюркгейма, Московичи акцентирует динамику представлений, их способность к трансформации и изменению; если Дюркгейм размышлял о понятии, то Московичи постарался увидеть явление. Таким образом, подводит итог Р.Фарр, если факт заимствования современной французской психологией ключевой идеи Дюркгейма не вызывает сомнения, вряд ли есть основания утверждать, что Московичи разделяет и его представления о природе социальных явлений (19, с.357). Поэтому правомерно говорить о возникновении "неодюркгеймианской" или "новой французской" исследовательской позиции, опирающейся на национальную традицию социального анализа и развивающей некоторые ее положения применительно к современной эпохе.

Более радикальные критики Московичи полагают даче, что, кроме механического употребления слегка видоизмененного термина, новая французская школа не тлеет ничего общего со старой. Однако большинство комментаторов оценивает теорию социальных представлений как эклектичную, поскольку, помимо понятий Дюркгейма, в ней можно услышать отголоски социология Вебера и психология народов Вундта, идей символического интеракционизма и даже теории аттитюдов в ее первоначальной интерпретации Томасом и Знанецким (14, 25, 26). Наконец, современная французская трактовка представлений как "строительных блоков" социального мира представляется весьма близкой этнометодологической позиции и, шире,

"феномонологическому движений внутри социальных наук (14, с.76). Как подчеркивает в этой связи Дойчер, "каждый раз встает вопрос о том, как люди "теоретизируют" или "рассуждают" по поводу опыта, участниками которого они является, и как эти "теория" помогают им конструировать реальность, определял, в конечном счете, их поведение" (14, с. 74). Общество выступает здесь как "символическое предприятие", где дюркгеймовский социальный факт обретает статус общезначимого символа, опосредующего межличностную коммуникацию.

С позиция "новой французской школы" реальность, подлежащая социально-психологическому анализу, - это "реальность представленная", т.е. то, что представляется реальностью ее непосредственным участникам - рядовым субъектам социального действия. Эта реальность не тождественна объективной реальности физического мира (хотя, разумеется, никто не отрицает его существования). Она может соответствовать или не соответствовать "объективному" положению вещей - в любом случае она остается единственной, уникальной реальностью для социального аналитика, ибо таковой она является для творящих ее субъектов. Таково теоретическое кредо единомышленников Московичи. При этом часть из них, полагаясь, вслед за мэтром, на метод естественного наблюдения, считает, что психологический анализ исчерпывается констатацией и описанием феноменального мира социальных представлений; другие же утверждает, что социальный наблюдатель должен также фиксировать расхождения между миром физических явлений и универсумом социальных тактов.

Однако, какой бы точки зрения ни придерживались в своей конкретной работе последователи Московичи, они разделяют общий критический пафос "новой французской школы", демонстрирующей радикальный разрыв с необихевиористской моделью психологического знания, объясняющей социальное поведение классической формулой S—r. С этой точки зрения идеи Московичи и его единомышленников можно

рассматривать как экспликацию теоретических установок более широкого антибихевиористского движения в западной психология, получившего название социального когнитивизма.

Социальный когнитивизм, или психология социального познания, возник как направление западной, преимущественно англоамериканской социальной психологии на гребне так называемой когнитивной революции, которая в 60-70-е годы охватила самые разные отрасли психологической науки. В противовес необихевиоризму, когнитивизм ставил во главу угла доказательство решающей роли знания в поведения человека. Представителя социального когнитивизма, соответственно, намеревались продемонстрировать эначение когнитивных факторов, опосредующих социальное повеление. "В самом общем виде сущность когнитивистского подхода может быть охарактеризована как стремление объяснить социальное поведение при помощи описания преимущественно познавательных процессов, характерных для человека. В прямую противоположность бихевиоризму когнитивисты обращаются прежде всего... к структурам психической жизни"1)
.

В центре внимания психологов - когнитивистов оказались индивидуальные процессы восприятия, дешифровки, хранения и воспроизведения информации, для изучения которых широко использовались компьютерные модели. Так возникла "метафора информационных процессов", трактующая познание как индивидуальную ментальную деятельность по переработке информация, поступающей из внешнего мира. Эта "метафора" была затем перенесена на почву социальной психологии и на некоторое время стала основной объяснительной моделью социального познания. Основная задача когнитивизма

I)
Андреева Г.М., Богомолова Н.Н., Петровская Л.А. Современная социальная психология на Западе. - М., 1978. С. 92. 15

трансформировалась здесь в выявление специфики познания социального мира и социальных объектов (в отличие от мира физического) обыденным человеком и осмысление социальных детерминант этого познания (социальных идей, ценностей, нравственных императивов, распространенных верований, стереотипов, представлений и т.п.)1
).

Однако довольно скоро сторонники социального когнитивизма убедились в том. что анализа когнитивных схем, сценариев и прототипов, т.е. формально-структурных аспектов процесса познания, совершенно недостаточно для решения поставленной задачи. Прежде всего потому, что информация; которую когнитивизм рассматривает как "данность" на самом деле становится таковой только благодаря своему социальному содержанию, т.е. значению в смыслу. Социальное измерение, замечает по этому поводу Форгасс не может быть просто добавлено post hoc к заранее разработанным моделям информационных процессов: скорее, наоборот, "эти модели сами являются социальными творениями, продуктами группы и культуры определенного периода" (21, с. 260), С ним полностью согласен Р.Фарр: социальной психологии достаточно оглянуться на свое теоретическое наследие - как психологическое (Вундт, Джеймс, гештальт-психология, Левин, Хайдер, Келли), так и социологическое (Мид, Дюркгейм Томас, Бергер и Лукман, Шютц), чтобы убедиться в существовании прочной традиции подлинно социальной интерпретации знания, его генезиса я содержания (18, с. 247-257). Анализ исторических истоков социального когнитивизма, не исчерпывающегося новейшими изысканиями в области структуры

I)
См.: Андреева Г.М. Психология социального познания: проблемы и перспективы. Тезисы доклада на 1-й Всероссийской конференции по психологии "Психология сегодня (Москва, 31.1 -2.П.1996)-в печати.

информационных процессов, убеждает в необходимости принципиально иного подхода к проблеме социального познания, считают Фарр и Форгасс. Этот подход должен охватывать как индивидуальные, так и коллективные когнитивные процессы в единстве их формы содержания, а также включать в себя нормативные, нравственные и историко-генетические факторы познания социального мира. Одной из первых попыток реализации такого подхода стала изданная в 1881 г. коллективная монография, среди авторов которой были психологи из США, Австралии и Европы (в том числе и С.Московичи) (41). Формулируя главную теоретическую установку новой версия социального когнитивизма, Форгас подчеркивал: "Как познание не может быть понято вне его социального контекста, так и общество и культура должны изучаться не иначе, как продукты когнитивных усилий индивидов" (22, с. УП). Он выдвинул несколько главных принципов новой исследовательской программы, согласно которой: а) социальное познание следует рассматривать как связанное теснейшим образом с повседневными объяснениями социальной жизни, или суждениями здравого смысла, так как теории и представления, которые образуют корпус обыденного знания, суть продукты социокогнитивных процессов; б) социальное познание не может быть редуцировано к индивидуальным когнитивным процессам, ибо оно обладает параметрами, исключительно социальными по своей природе; в) "метафора информационных процессов" не может считаться главной моделью социокогнитивных исследований, поскольку она игнорирует собственно социальное измерение познания и рассматривает рациональное мышление взрослого индивида как единственный его вариант; г) адекватное и всеобъемлющее - изучение социального познания должно включать в себя социокогнитивные аспекты индивидуального развития, аффективные и нравственные параметры познавательной деятельности, ее конвенциональные нормы, а также коллективные формы; д) преимущественным методом социокогнитивных 17

исследований должно стать наблюдение и описание когнитивных феноменов, что не исключает возможности применения лабораторного эксперимента (21, с.269; 22, с. 17-20).

Сформулированная таким образом программа расширенной версии социального когнитивизма во многом перекликается с идеями Московичи: в обоих случаях на первый план выдвигается анализ обеденного знания (суждений здравого смысла); устанавливается методологический приоритет социального над индивидуальным; акцентируются содержательные аспекты когнитивных процессов; утверждается неразрывная связь интерпретации (понимания) социальной реальности и ее конституирования; экспериментальный метод подчиняется дескриптивному. Разумеется, эти позиции не тождественны, хотя бы потому, что Московичи не склонен рассматривать индивидуальное и коллективное познание как две особые его формы. С его точки зрения, понятие социального представления как раз и позволяет беспрепятственно переходить с одного аналитического уровня на другой: социальные представления в той же мере являются прерогативой индивида, как и его социальной группы. Однако отдельный индивид ничего не познает "из себя", его познание опирается на социальный опыт и социальную память. В своих когнитивных актах человек всякий раз актуализирует скрытое социальное представление. Ссылаясь на Витгенштейна, Московичи подчеркивает, что "личное" социальное представление - такая же нелепость, как "частный" язык; все люди учатся говорить, но никто не изобретает язык заново (10, с. 228-229; 29. с. 515).

Именно индивидуализация и формализация познавательной деятельности делают неприемлемым для Французского психолога американский вариант когнитивизма, который он называет "рациональностью не столько научной, сколько бюрократической, не умеющей отличить понимание от математических расчетов" (29, с. 52S). Вместе с тем, московичи убежден, что "социальные представления весьма существенны для

понимания социального познания", гак как они "связаны с особым способом приобретения и передачи знания, способом, благодаря которому создаются реальность и здравый смысл". (33, с. 186). Изучением этого способа и занимается французская школа социальной психологии, которую ее создатель характеризует как уникальный европейский подход к исследованию социального познания (33, с. 181-182).

Таким образом, можно констатировать концептуальную общность идей социального когнитивизма и французской школы социальной психологии. Это обстоятельство во многом объясняет непрекращающийся интерес европейских психологов к теория Московичи и самому феномену социальных представлений. На рубеже 80-90-х годов эта теория продолжает оставаться предметом оживленных дискуссий за пределами Франции. По сравнения с предыдущим десятилетием тональность этих дискуссий изменилась. Если после первого знакомства с идеями Московичи многие европейские (в особенности британские) психологи были готовы принять его теорию как почти готовый вариант новой европейской парадигмы, то со второй половины 80-х годов возобладало более взвешенное, благожелательно-критическое отношение, оставляющее место для плодотворной полемики. Заинтересованные критики "новой Французской школы" обсуждают сегодня три круга проблем. Это интеллектуальные корни концепций социальных представлений и связанная с этим более широкая тема "социологизма индивидуализма" в остальной психологии. Это значение теория Московичи для развития социального когнитивизма. Наконец, это первые опыты конкретного содержательного синтеза концепции социальных представлений и некоторых других, более традиционных теорий западной социальной психологии.

Перечисленные проблемы в той или иной мере были предметом обсуждения и в начале 80-х годов, однако сегодня они

обрели некоторые новые нюансы1). Так, особенностью современного восприятия воззрений Московичи в Европе становится попытка их метатеоретического осмысления как очерка "большой теории", претендующей на возвращение социальной психологии ее подлинной целостности как междисциплинарной области социального анализа. Такая трактовка позиции Московичи представляется вполне закономерной, на фоне оживившихся в конце 80-х годов споров о месте социальной психологии в системе академического знания (тем более, что автор теории социальных представлений, как я прежде, является одним из деятельных участников этих споров). Среди французских психологов, считающих себя последователями Московичи, наметилась тенденция к некоторой предварительной систематизации полученных идей и данных и классификации существующих способов анализа социальных представлений. Продолжается и эмпирическое изучение этого феномена, которое, помимо тематического разнообразия, характеризуется сегодня расширившейся географией "наблюдений в естественных условиях" (Португалия, Испания, Великобритания, Австрия, Швейцария, США), а также стремлением включить в контекст "социальных представлений" новейшие реалия социальной жизни (СПИД, проблемы сексуальных меньшинств, расовые и гендерные стереотипы).

В настоящем обзоре нашли отражение европейские теоретические дискуссия и эмпирические исследования в области социальных представлений конца 80-х - начала 90-х годов. Основное внимание уделяется особенностям современного

I)
О месте понятия "социальное представление" в концептуальных схемах западной психология предшествующего десятилетия см.: Донцов А.И., Емельянова Т.П. Концепция социальных представлений в современной французской психологии. - М., 1987. - С. 46-58.

восприятия теории Московичи и ее интерпретациям в работах его европейских коллег. Поскольку базовые теоретические идеи французской школы социальной психология, а также ее эмпирические находки в предшествующий период достаточно полно отражены в отечественной литературе, в данном обзоре они будут представлены лишь в той мере, в какой это необходимо для понимания существа текущей полемики.

ОТ КОЛЛЕКТИВНЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ - К

СОЦИАЛЬНЫМ: ТЕОРИЯ МОСКОВИЧИ ВЧЕРА И СЕГОДНЯ

Первый очерк теории социальных представлений в английском переводе был опубликован в 1981 г. Как и его расширенный вариант, появившийся три года спустя, этот очерк был написан Московичи специально для европейских социальных психологов и содержал концентрированное изложение его взглядов, до тех пор известных лишь по отдельным (хотя и многочисленным) публикациям во Франция. Таким образом, это была одновременно и презентация идей "новой французской школы" в Европе, и систематизация ее теоретических положений. Очерки не только знакомили западный мир с теорией социальных представлений, но и позволяли судить об особенностях стиля Московичи, сыгравшего не последнюю боль в разночтениях и подчас полярных интерпретациях его воззрений за пределами Франции. Характерной чертой текстов, написанных Московичи, является их образность и свобода в обращении с терминами и понятиями. Его работы изобилуют метафорами, отступлениями и неожиданными примерами. Излагая свою позицию, Московичи избегает определений, предпочитая описания; его концептуальные положения вплетены в ткань изысканных сравнений и реминисценций; убежденно отстаивая свою точку зрения, он не прибегает к безапелляционным суждениям, его полемические выпады сдержанны и элегантны, а выводы скорее

напоминают изящные концовки философско-литературных эссе, чем резюме ученого. Вполне вероятно, что свойственная Московичи манера изложения своих взглядов не только отражает индивидуальные особенности его стиля, но и является тактическим оружием в той борьбе о "бихевиористским миром, бихевиористской наукой и бихевиористскими метафорами", которую вот уже более 30 лет ведет автор теории социальных представлений (34, с. 14).

Что же скрывается за словосочетанием "социальные представления"? Памятуя о нелюбви Московичи к априорным дефинициям, следует сформулировать вопрос по-другому: каково содержание и функции этого феномена и в чем заключается его роль как социально-когнитивного образования, составляющего главный объект французской социально-психологической науки?

Исходным пунктом рассуждений Московичи является его тезис о мире представлений как о некотором "типе реальности", с которой сталкивается индивид в повседневной жизни. Эта позиция противостоит бихевиористской точке зрения, согласно которой объективный мир физических объектов исчерпывает собой "окружающую среду" человека, существующую независимо от него и служащую стимулом его идей, образов, атрибуций и представлений. "Если речь идет о реальности, - пишет Московичи, - представления - это все, что мы имеем я к чему приспособлены наша перцептивная и когнитивная системы" (34, с. 5). Это значит, что любая информация об объектах, которой располагает индивид, - это информация, "препарированная" представлениями; они классифицируют получаемые "данные", относят их к той или иной категории, дают им наименование и превращают в объект коммуникации, "Принципиальные формы нашего физического и социального окружения фиксируются в представлениях, и мы сами обретаем "форму" в соответствии с ними" (34, с. 13).

У человека нет иного способа общения с внешним миром

(т.е. миром, находящимся по ту сторону "представленной" реальности), чем с помощью уже существующих и вновь создаваемых представлений. Следовательно, представления -это та социальная призма, через которую воспринимается (предстает) окружающей мир. Отношения с миром окрашены двоякой спецификой социальных представлений: они обусловливают опыт, события и людей, с которыми соприкасаются, и предписывают, что и как именно надлежит мыслить. Под "обусловливанием" Московичи имеет в виду способность представлений включать объекты в систему существующих социальных конвенций, которые заставляют нас интерпретировать вещи и события так, а не иначе (например, видеть в поднятой руке знак приветствия, а в изменившемся цвете металла признак повышения его температуры). Предписательность социальных представлений, т.е. их способность "навязывать себя с неистребимой силой", связана с когнитивной организацией человека, во-первых (т.е. с существующими ментальными структурами и механизмами), и с социально-культурной традицией, во-вторых. Власть социальной традиции проявляет себя в том, что индивид не столько мыслит или представляет, сколько актуализирует в себе аккумулированный поколениями социальный опыт мышления и представления, который он "цитирует"; индивид как бы мыслит заново уже "помысленное" до него. Эту вездесущность социальной традиции и памяти Московичи облекает в метафорический образ "мыслящего общества", подразумевая совокупного субъекта социальных представлений, который не столько над-индивидуален, сколько не-индивидуален (хотя социальные представления являются достоянием каждого отдельного члена общества). Образ "мыслящего общества" имеет для Московичи еще один, антибихевиористской аспект: здесь подчеркивается активный характер отношений людей со своим "окружением", которые не исчерпываются связями реципиента и источника информации.

Итак, "представление о чем-либо, которым мы

располагаем, не связано непосредственно с нашей манерой думать; наоборот, скорее наша манера думать и то, что именно мы думаем, зависит от представлений, т.е. от того факта, имеем ли мы в своем распоряжении данное представление ... навязанное нам как достижение последовательно сменяющих друг друга поколений". Социальные представления, продолжает свою мысль Московичи, это "социальные сущности, которые живут своей собственной жизнью, которые общаются между собой, вступают в противоречия и изменяются в гармоническом тандеме с течением нашей жизни; они исчезают лишь для того, чтобы явиться в новом обличий" (34, с. 10).

В чем же состоит социальность этих "сущностей"? Прежде всего, социален их генезис: как "набор понятий, убеждений и объяснений, представления берут свое начало в повседневной межличностной коммуникации", в актах повседневного общения и интеракции (33, с. 181). В результате они становятся распространенными, общепринятыми и в этом смысле также социальными. С их помощью происходит создание "социальной реальности sui generis" - реальности здравого смысла, повседневного общения и обыденного знания. "Наше понимание так называемых фактов является частью самих фактов" - утверждает Московичи (10, с. 229). Социальная онтология представлений оказывается, таким образом, неразрывно связанной с социальной эпистемологией.

Являясь кирпичиками реальности здравого смысла, социальные представления одновременно помогают ориентироваться в этой реальности, выступая в виде "особого способа приобретения знания и сообщения его другим" (33, с. 181). Эти две стороны социальных представлений (собственно когнитивная и коммуникационная) неразделимы как лицевая и оборотная стороны листа бумаги. Поэтому социальные представления занимают промежуточное положение между понятиями, которые упорядочивают мир посредством значений, и восприятиями (или образами), которые этот мир воспроизводят. Иными словами,

они обладают портретным и символическим измерениями. Связующим звеном между "портретом" и "символом" выступает язык, который всегда, с одной стороны, суть язык наблюдения, или "чистых" фактов, с другой - язык логики, или "чистых" символов. Развитие современной науки все более удаляет друг от друга эти две ипостаси, происходит отступление языка, его изъятие из сферы научной коммуникации под натиском формализованных знаковых систем. Покидая сферу "естественной реальности", язык ограничивается своим последним оплотом - "реальностью конвенциональной и исторической", где он становится все более "обремененным представлениями".

Социальные представления, продолжает Московичи, значимы именно в условиях современности с ее углубляющейся пропастью между основными мировоззренческими системами (наукой, религией, идеологией, политикой). В современном обществе особенно остра необходимость наведения мостов между абстрактным статусом науки и общей системы верований, с одной стороны, и конкретной повседневной деятельностью социальных индивидов - с другой. "Налицо растущая потребность в постоянной реконструкции здравого смысла, т.е. определенной суммы знаний, составляющих субстрат образов и значений, без которых не может действовать ни один коллектив" (33, с. 185).

Итак, социальные представления создают реальность я обыденное знание, а задача социальной психологии сводится к постижению "той алхимии, которая превращает презренный металл наших знаний в золотые слитки реальности"(33,с.186). Для того, чтобы проникнуть в этот процесс, т.е. выяснить мотивы формирования и механизмы функционирования социальных представлений, необходимо понять различие двух форм бытия (и двух дискурсивных универсумов) -материализованного (или воплощенного) и согласованного (или конвенционального). Их разделение - в физическом и категориальном

отношениях - это отличительная черта современной культуры. Рассмотренное в конвенциональных категориях (как мир согласованный) общество выступает как неотъемлемая часть жизни и поведения людей, как процесс и результат постоянного созидания ими социальной жизни, наполненной их целями и значения ми. Это мир, где важны индивидуальные особенности, но каждый равен другому с точки зрения своей социальной значимости и "компетентности": здесь все "любители" или "любознательные наблюдатели". Человек есть мера всех вещей -такова формула этого мира, а его парадигма - "исчезающее искусство конверсации" (33, с. 187).

В мире материализованном (или мире объектов) общество не узнает себя в творениях своих членов, эти творения отчуждаются и воплощаются в объектах, которые изучает наука. Здесь, напротив, вещи выступают мерой людей, которым наука предписывает, что истинно и что ложно. Это бытие признает профессионалов (узких специалистов) и третирует любителей, его парадигмой служит компьютер. Иными словами, социальная и физическая реальность современности оказывается разделенной на два мира, способ познания материализованного универсума олицетворяет наука, путь к постижению универсума согласованного лежит через социальные представления, которые "формируют наше коллективное сознание, объясняют события и вещи, делая их доступными каждому из нас" (33, с. 187).

Именно в этом последнем обстоятельстве и следует искать мотивы возникновения социальных представлений, подчеркивает Московичи. Каждое представление превращает "нечто неизвестное в то, что давно знакомо". Мир человеческого общежития - это мир, где каждый хочет чувствовать себя как дома, т.е. защищенным от опасностей несоответствия, несовпадения, инаковости и т.п. Все, что говорится и делается в универсуме согласований, должно служить ранее принятому и устоявшемуся. Новое как таковое включается в этот

универсум лишь постольку, поскольку оно способно "оживить диалог", вдохнуть новую струю в коммуникацию, спасти этот мир от рутины повторяемости. Это "динамика освоения (ознакомления), посредством которой объекты, индивиды и события делаются знакомыми и понятными на базе прежних событий и моделей" (33, с. 189). В этом процессе память стремится взять верх над логикой, прошлое - над настоящим, реакция - над стимулом, образ - над действительностью. Акт "представления" переносит то, что тревожит и внушает опасения, из внешнего (незнакомого) пространства во внутреннее, знакомое и привычное. Это происходит посредством разделения понятий и восприятий, обычно соединенных воедино, и включения их в такие контексты, где необычное становится обычным, а неизвестное вписывается в рамки общепринятых категорий. Например, во Франции процесс общения психоаналитика с пациентом изначально воспринимался как "исповедь". Но речь здесь идет не о простой аналогии, а о "социально значимом слиянии двух процессов я понятий при некотором изменении связанных с ними ценностей и эмоций" (33, с. 189).

Отправной точкой освоения неизвестного всегда выступают социально принятые образы, понятия и языковые формы, причем главная роль принадлежит здесь не утверждениям (индивидуальным или групповым), а конвенциям и реминисценциям. Когда далекое и абстрактное становится конкретным и близким, восстанавливается ощущение социального комфорта и непрерывности бытия, подчеркивает Московичи.

Таким образом, изучение социальных представлений предполагает поиск мотивировавших их элементов новизны и реконструкцию процесса подтверждения старых выводов новыми посылками. Наука предполагает обратный путь - от известного к неизвестному, опровергающему сложившуюся систему представлений о мире. С этой точки зрения, современная наука, отправным пунктом которой некогда был здравый смысл, все более удаляется от своего истока, разрушая мир обыденных

представлений. В свое время наука "снимала налет вульгарности с суждений здравого смысла", облекая эти суждения в форму научных постулатов. В наши дни здравый смысл возвращает науку повседневности, препарируя посредством социальных представлений научные истины в обеденные понятия. Однако превращение незнакомого в знакомое не происходит само собой. Это сложный процесс, который осуществляется посредством закрепления и воплощения (объективация) социальных представлений.

Закрепление означает возврат представления (образа, понятия, вещи) к известной, общепринятой точке отсчета, "прицепление" его к обыденным образам и повседневным категориям1

Воплощение (объективация) равнозначно трансформации абстрактного содержания в нечто почти физически осязаемое; это превращение того, что существует в мыслях, в нечто, существующее "в природе". Когда неизвестное помешено в знакомые рамки, появляется возможность сравнить его с известным, а значит, так или иначе интерпретировать. Будучи воплощенным в некотором конкретном, т.е. видимом и ощутимом виде, оно становится подвластным нашему контролю. Тем самым закрепление и объективация образуют инструментальную сторону формирования социальных представлений.

В свою очередь они обладают собственными механизмами действия. В первом случае - это категоризация и наименование, во втором - язык и память. Закрепить, "зацепить" социальное представление - значит отнести его к некоторой

Для обозначения этого механизма Московичи использует технический термин "анкеровка", который означает жесткое закрепление. В дословном переводе французское слово "ancrage" означает "якорь, ставить на якорь, жестко закреплять". Учитывая последующие разъяснения Московичи, можно было бы назвать этот процесс "зацеплением" социальных представлений за уже имеющиеся образы и категории. Однако в отечественной психологической литературе уже общепринятым стал перевод термина "ancrage" как "закрепление".

категории, снабдив незнакомое знакомым именем (ярлыком). Если объект (индивид, идея, образ) соотнесен с категорией, он превращается в элемент социально принятой категориальной сети и, следовательно, приобретает вполне определенные характеристики. Получив имя, он становится объектом коммуникации, поскольку нельзя обсуждать то, что не названо. Процесс представления себе объекта, пишет Московичи, - это "в основе своей процесс классификации я наименования, метод установления связей между категориями и именами" (33, с. 193). Заняв позицию в иерархия социально принятых категории, объект становятся носителем свойств. Приписывание атрибутов происходит посредством сравнения объекта и соответствующего прототипа. Прототипом выступает идеализированная комбинация признаков, с которой связывается позитивная или негативная ценность. Это "портретная матрица характеристик", делающая сама себя мгновенно узнаваемой. С этой точки зрения, категоризация - это выбор прототипа из всей массы "портретных матриц", хранящихся в социальной памяти, и установление позитивной или негативной связи с ним неизвестного объекта. Если объект соответствует прототипу, он подлежит обобщению, если нет - включается процесс индивидуализации. Причем определяющим здесь выступает не интеллектуальный выбор индивида или группы, а необходимость выразить таким образом социальное отношение к объекту, делание увидеть в нем норму, либо нечто, от нее отклоняющееся. В этом и состоит суть классификации, настаивает Московичи, ибо речь идет о том, классифицировать ли неизвестное как соответствующее либо противоречащее социально принятой норме. Что же касается социального "могущества" нормы, т.е. прототипа, то оно обусловлено способностью "портретных матриц" заключать абстрактное в конкретный образ. Тем самым прототипы помогают выполнить социальный заказ: "выковать категорию, взяв в качестве отправной точки индивида" (33, с. 195).

Наименование социальных представлений равнозначно лишению их анонимности; оно предполагает помещение объекта в сеть социальных конвенций. Дать имя - значит найти точную позицию объекта в "идентификационной матрице культуры". "Зацепившись" за присвоенное (или изобретенное) имя, социальное представление делается узнаваемым. Причем, как бы произволен ни был процесс наименования, как только достигнут консенсус всех участвующих в нем членов сообщества, ассоциация между именем (символом) и объектом (представлением) приобретает характер неизбежности. Наименование сродни химической реакции, вызывающей осаждение участвующих в ней элементов. Если дано имя, объект можно: а) описать как обладающий некоторыми свойствами; б) отличить, благодаря этим свойствам, от другого объекта; в) сделать его предметом конвенции между теми, кто намерен его использовать. Можно даже говорить о своеобразной "тенденции к социальному номинализму, посредством которого имена, идентифицирующие людей и вещи, множатся и распространяются, способствуя размещению их носителей в кругу доминирующих социальных представлений" (33, с. 197).

Таким образом, в результате категоризации и наименования происходит закрепление социальных представлений, которые, будучи "посажены на цепь" социальной памяти, получают социальную идентичность. Тем самым социальные представления приобретают значение в согласованном дискурсивном универсуме.

Объективация, продолжает Московичи, "насыщает незнакомое понятие реальностью, превращая его в ее собственный строительный блок" (33, с. 198). В каждом представлении воплощается тот или иной, отличный от других уровень реальности, который создается социальным сообществом и исчезает вместе с ним (как, например, практически исчез уровень сверхъестественного в реальности модерна). Способность языка и мысли материализовать абстрактную сущность

социального представления равнозначна "усилию

трансформировать слово вещи в овеществленное слово". На первом этапе материализация означает открытие портретного эквивалента незнакомой идеи или объекта, что происходит посредством сопоставления понятия и образа (например, понятие Бога и образ физического отца). Однако на практике невозможно все понятия "прикрепить" к конкретным образам. Поэтому социальные сообщества формируют те или иные комбинации слов (понятий), которые в принципе могут быть представлены. Эти совокупности слов инкорпорируются в некоторую модель, или "фигуративное ядро", образующие "образную структуру, воспроизводящую в видимой манере структуру понятийную" (33, с. 199). Так, в популярной модели психоанализа антиномия сознательного/бессознательного вызывала ассоциации с противопоставлением души и тела, внутреннего и внешнего, свободного и принудительного, что можно было легко "материализовать" как противоположение верха и низа.

Формируя "фигуративное ядро", социальное сообщество ориентируется на свои прежние верования и запасы образов, хранящиеся в социальной памяти. Затем возникают формулы и клише, которые упрощают и комбинируют прежде разрозненные или сложные образы. В конечном счете "образ, ассоциируемый со словом или идеей, ввергнутый в пучину социального бытия и пущенный по воле волн, начинает рассматриваться как реальность, разумеется, как реальность конвенциональная, но все-таки реальность" (33, с. 200). Исчезает различие между образом и реальностью, воспроизведенное понятие утрачивает характер символа, оно становится "копией реальности". Понятие утрачивает произвольность и абстрактность, оно выглядит теперь как обладающее почти физический, автономным бытием. "Для тех, кто его использует, - резюмирует вою мысль Московичи, - понятие приобретает авторитет естественного факта" (33, с. 200).

На втором этапе происходит окончательная

натурализация понятия; воспринимаемое окончательно заменяет собой мыслимое, так что изображение выступает бесспорным элементом реальности. Дистанция между представлением и представляемой вещью исчезает; то, что принадлежало понятию как дубликату реальности, обращается в свойство явления реальности и, таким образом, становятся истоком самого понятия. Именно так произошла натурализация квазифизических психоаналитических процессов - регрессии, вытеснения и т.п. Материализовавшиеся изображения реальности образуют значительную часть социального мира, в котором происходит постоянная натурализация и денатурализация все новых и новы социальных представлений. Здесь образы уже не занимают странного положения "между" словами, которые, как представляется, обладают значениями сами по себе, и реальными вещами, которые мы обозначаем; "приноровивщись к вещам, они теперь сами суть то, что они обозначают" (33, с. 201).

В заключение своего экскурса в теорию социальных представлений Московичи обращается к проблеме социальной причинности. С его точки зрения, принципиальный недостаток теории каузальной атрибуции состоит в том, что здесь не принимается в расчет социальный контекст этой атрибуции, т.е. мир социальных представлений. Между тем поиск причин и выведение следствий - это не что иное, как объяснение непонятного, т.е. трансформация неизвестного в известное. В терминах теории социальных представление социальная при чинность имеет два лица, поскольку здесь участвуют два типа социального познания. Один из них - это действительно поиск причины и следствия, другой, предваряющий его, - это идентификация целей и средств.

Вопрос "почему" применительно к социальной реальности всегда означает не только "по какой причине", но и "с какой целью". Каузальной атрибуции всегда предшествует (или ее опосредует) процесс "обвинения" социального субъекта, действия которого вызывают недоумение. Обвинение дает

возможность проникнуть в скрытые мотивы непонятных поступков. Назвав политического девианта "врагом народа", индивид облекает идею в физический образ, который имеет вполне понятные, узнаваемые цели. Таким образом, в объяснении социального явления участвуют и атрибуция, и обвинение. Когда индивид ищет субъективные основания наблюдаемых действий, он прибегает к обвинению; когда его интересуют объективные факторы того, что на поверхности выглядит явлением субъективного порядка, он использует атрибуцию. Эти процессы близки, но не синонимичны, "в одном случае причинность выступает в первом лице, в другом - в третьем" (33, с. 206).

Причинно-следственные связи и каузальная атрибуция, продолжает Московичи, - это "привой" на плодоносном дереве средств я целей. Это соподчинение двух ликов социальной причинности постоянно нарушается в социальных науках. Последние проявляют стойкое стремление, к "опричиниванию" познавательного контекста социальной реальности, когда цели выглядят как причины, намерения выдаются за результаты, а средства выступают в виде следствий. Теория социальной причинности должна отказаться от этой тупиковой тенденции, подчинив анализ казуальных связей рассмотрению реального функционирования социальных представлений, считает Московичи.

Изложенные выше идеи Московичи составляют ядро теории социальных представлений. В последнее десятилетие эти идеи не получили принципиального развития во Франции, однако многие из них подверглись уточнению и конкретизации. Эти "косметические" процедуры высветили немало существенных нюансов теории и позволили ликвидировать некоторые белые пятна в интерпретации понятия "социальные представления". В значительной мере комментарии французских психологов были обусловлены распространением их идей в Европе, сопровождавшимся массой критических откликов. Дискуссии, развернувшиеся во второй половине 80-х годов на страницах специализированных европейских журналов, показали, что далеко не

все положения теории социальных представлений столь очевидны и прозрачны (даже для тех, кто принял новую исследовательскую перспективу), как это представлялось вначале. Дискуссия выявили определенный круг проблем, требовавших разъяснения. Главной из них стало соотношение концепции Московичи и теории Дюркгейма. Зачем понадобилось переименовывать дюркгеймовские коллективные представления в социальные? Скрывается ли за этим продуманная теоретическая стратегия или просто желание дать новое название хорошо известной проблемной области? Такие вопросы задавали Московичи и его оппоненты (14, 25, 27, 40), и те, кто считал себя его единомышленниками (18, 23, 28, 35, 37). Недоумение европейских психологов можно считать вполне оправданным, поскольку в своих ранних работах Московичи лишь вскользь коснулся этого важного вопроса и весьма расплывчато обрисовал точки соприкосновения и расхождения "новой" и "старой" французских традиций социального анализа. Только в 1989 г. он публикует обстоятельную статью, подводящую итог его прежним отрывочным высказываниям на эту тему, где теория социальных представлений рассматривается в историческом контексте развития европейской социальной мысли (9).

Понятие коллективных представлений, пишет Московичи, следует считать "самым примечательным явлением в социальной науке Франции", где оно прошло долгий путь "от рождения до возрождения через квазиисчезновение" (99, с.83). На этом пути понятие подвергалось значительным метаморфозам, сообщавшим ему новую форму и новую окраску. Обращаясь к истории социального знания, Московичи реконструирует трактовку понятия "коллективные представления" в работах Зиммеля, Вебера, Дюркгейма, Леви-Брюля, Фрейда, Пиаже и "новой французской школы".

Социологи были первыми, кто осознал значимость этого понятия для теории общества. Зиммель увидел в представлениях механизм формирования "единства более высокого порядка

(т.е. социального института) на основании взаимодействия совокупности индивидов". Тем самым он "связал социальные представления с переходом от молекулярного уровня к молярному" (9, с. 84). В отличие от Зиммеля, Вебер понимал под социальными представлениями обыденное знание, ориентирующее и "программирующее" индивидуальное поведение. Однако подлинным творцом понятия социальных представлений Московичи считает Дюркгейма, так как "именно он наметил его общие контуры и использовал при объяснении самых различных явлений жизни общества" (9, с. 84).

Дюркгейм различал представления индивидуальные, носителем которых он считал сознание отдельных индивидов, и представления коллективные, субстратом которых выступает общество. Первые аналогичны образам, они изменчивы и переходящи; вторые сродни понятиям, они универсальны, неизменны и безличны. Согласно Дюркгейму, продолжает Московичи, коллективные представления - это не сумма индивидуальных представлений, а их первооснова, которая, подобно общему языку, универсальна и едина для всех членов общества. К основным характеристикам коллективных представлений Дюркгейм относил объективность и неизменность, их главную функцию он видел в поддержании связей между членами группы и в подготовке их к единому образу мыслей и действий. "Именно это и делает их коллективными", - считает Московичи (9, с. 84). Передаваясь из поколения в поколение, коллективные представления (как социальные факты) приобретают принудительную силу. Основываясь на предположения о возможности объяснения социальных явлений на базе представлений и вызываемых ими действий, Дюркгейм и его последователи реконструировали некоторые области социальной жизни (в основном на материале примитивных обществ). Французский социолог обнаружил в понятии "представление" символический компонент и обозначил его как способ осознания обществом самого себя. Продолжателем традиции Дюркгейма Московичи считает

Леви-Брюля, изучавшего типы мышления в низших обществах. Леви-Брюль пришел к заключению, что индивид "скован" доминирующими в обществе представлениями, в рамках которых он мыслит и выражает свои чувства. Эти представления различны в различных обществах, каждому из которых соответствует свой тип мышления. Отказавшись от противопоставления индивидуального и коллективного, Леви-Брюль акцентировал дихотомию логических и психологических механизмов, характерных соответственно для цивилизованных и примитивных обществ. Цивилизованное мышление способно к логической рефлексии, установлению причинных связей и прочим интеллектуальным упражнениям. Примитивный разум ориентируется на мистическое, сверхчувственное объяснение действительности. Главную заслугу Леви-Брюля Московичи видит в том, что тот попытался вычленить интеллектуальные и аффективные структуры коллективных представлений.

Первоначальный успех понятия коллективных представлений (особенно среди антропологов) сменился почти полувековым периодом забвения. Утрата интереса к этому понятию и соответствующему ему пласту реальности объясняется двумя обстоятельствами, полагает Московичи. Во-первых, социальные аналитики увлеклись марксовой теорией идеологии, привлекшей их своим разрушительно-критическим пафосом. Во-вторых, теория Дюркгейма, как и гипотезы Леви-Брюля, не предлагала конкретных способов анализа коллективных представлений, которые, таким образом, "оставались многообещающей абстракцией" (31, с. 943).

Этот пробел восполнили Пиаже и Фрейд, переосмыслившие традицию Дюркгейма в терминах психологии. Первый проследил процесс интеллектуального развития ребенка, открыв путь к изучению интеллектуальной структуры представлений; второй показал связь детских сексуальных теорий и образов с культурной традицией, продемонстрировав, как посредством "интернализации" ребенок овладевает образной структурой своей

культуры. Тем самым Пиаже и Фрейд подготовили почву для изучения социальных представлений как психологического феномена, подпадающего под привычные процедура психологического исследования. Кроме того, они выявили связь я преемственность индивидуальной и коллективной ментальности, сделав ненужным противопоставление "коллективного духа" и "рационального мышления".

Современные французские социальные психологи, продолжает Московичи, по сути дела начали постепенно претворять в жизнь обширную программу изучения коллективного мышления, намеченную в свое время Дюркгеймом. Последний возлагал задачу познания "законов образования коллективных идей" на социальную психологию, которая находилась тогда в зачаточном состоянии. Благодаря совершенствованию методов социального анализа и достижениям психологической науки замыслы Дюркгейма начали обретать плоть и кровь в работах следующего поколения социальных исследователей. "Но стоит ли непременно ограничиваться представлениями, характерными для традиционных обществ", как это делали ученики Дюркгейма или Леви-Бряля? Вместо того, чтобы вслед за американцами продолжать "инвентаризацию мнений и установок", психологи новой французской школы решили "заняться изучением представлений, значение которых теперь для всех стало очевидным, и тем самым установить истинное назначение социальной психологии в ряду общественных наук" - так поясняет Московичи логику становления новой исследовательской позиции во Франция (9, с. 93).

Отличительная особенность психологической традиция, восходящей к Дюркгейму и реализовавшейся в работах новой Французской школы, состоит в том, что главный интерес здесь сосредоточен на разнообразных содержаниях сознания, а не на формах ментальных процессов. "Только отталкиваясь от этого специфического содержания (теории, рассказы, легенды, правила и нормы) во всем богатстве его оттенков, мы

можем надеяться, что сумеем вывести общие психологические принципы и механизмы" (31, с. 946). До сих пор процессы познания, осязания, зрения, научения я т.п. рассматривались в психологии как существующие независимо от общего культурного содержания того, что именно мыслится, воспринимается или оценивается посредством

интеллектуальных усилий. Между тем, "не существует механизмов, свободных от содержания, или когнитивных способностей, которые можно било бы произвольно отделить от их ментального контекста и социальных условий" (31, с. 948). Следовательно, социальные психологи должны работать в самом тесном контакте с антропологами, историками и специалистами в области детской психологии. Иначе говоря, логическое развитие дюркгеймовской традиции предполагает, что социальная психология обретает статус историко-антропологической науки с той разницей, что антропология и детская психология исследуют становление коллективных структур, переходя "от мистического мышления к научному, от фольклорного знания к рациональному". Социальная же психология исследует обратное движение, прослеживая превращение научного знания в социальные представления, регулирующие повседневное поведение индивидов и их коммуникативные связи (9, с. 93).

Происходящая сегодня трансформация

дюркгеймовского понятия коллективных представлений отражает стремление французских психологов сделать его адекватным современной социальной жизни, вместе с тем, она продиктована внутренней логикой развития социальной психологии как науки. Дюркгейм подразумевал под коллективными представлениями весьма обширный класс гетерогенных интеллектуальных форм; он включал сюда и мифологию, и религию, и обыденное знание, и категории пространства и времени. Это понятие предназначалось для описания духовной жизни традиционных обществ, чем объясняются такие особенности его классической интерпретации, как абстрактность, статичность,

неструктурированность и

"данность". Категория социальных представлений призвана структурировать ментальную реальность современности, следовательно, ее необходимо конкретизировать применительно к реалиям нынешнего общества. В современных социальных системах не существует мифов в их прежнем понимании, иной статус приобретают религиозные верования и даже обыденное знание имеет другое содержание и структуру, чем в традиционном обществе. Это скорее метафоры, за которыми скрывается сугубо современный процесс "распространения оригинальных систем понятий и образов... большинство из которых имеет научное происхождение" (31, с. 953). Далее, современные представления массового сознания гораздо более подвижны и склонны к изменению, чем коллективные ментальные формы замкнутых традиционных социальных систем. Поэтому сегодня "речь идет главным образом о понимании не традиций, а инноваций, не устоявшихся, а становящихся форм общественной жизни" (9, с. 94). Следовательно, на первый план выходит проблема генезиса представлений, их передачи и изменения в процессе интеракция и социальной коммуникации. "Признавая, что представления одновременно генерируются и благоприобретаются, мы лишаем их той предустановленности и статичности, которые были им присущи в их классическом понимании" (9, с. 94). Таким образом, социальные представления как современные формы социальной ментальности являют собой сплав обыденного и научного знания и занимают пространство, заполненное в традиционных обществах легендами, мифами и прочими элементами устного творчества.

Сопоставляя терминологию новой французской школы с прочими социологическими и социально-психологическими категориями. применявшимися для описания коллективной ментальной жизни, Московичи пишет: "Понятие коллективных представлений, равно как ... групповой разум, массовая душа, Volkseele, харизма и т.п., на самом деле относятся к коллективному индивиду или сущности. Они предполагают

существование гомогенной закрытой группы и определенную долю группового принуждения, столь очевидного в теории Дюркгейма. Между тем, нам ближе идея обмена, различной степени группового "сходства" или "хаоса", несхожим образом структурирующих одна и те же представления в аналогичных измерениях" (29, с. 516). Кроме того, что особенно важно, понятие социальных представлений позволяет докончить с дихотомией коллективного и индивидуального в социальных науках. Во времена Дюркгейма эта дихотомия была оправдана необходимостью разграничить объекты двух самостоятельных областей научного знания - психологии и социологии. С возникновением социальной психология, чей предмет помещается "на перекрестке понятий, которые нельзя ни разделить, ни трактовать как принадлежащие разным реальностям" (10, с. 223), противопоставление коллективного и индивидуального, равно как образа и понятия утрачивает всякий смысл.

Терминологические нововведения, резюмирует свои разъяснения Московичи, были вызваны "необходимостью наведения мостов между индивидуальным и социальным миром и осмысления последнего как находящегося в состоянии перманентных изменений" (32, с. 219). Именно неумение социальных исследователей осуществить этот теоретический сдвиг и обрекло плодотворное понятие социальной науки на полувековое забвение.

Вместо разрозненного изучения коллективных и индивидуальных представлений силами разных дисциплин следует заняться дифференциацией современных форм социальной ментальности в зависимости от характера внутригрупповых отношений. Руководствуясь этим критерием, Московичи выделяет три типа социальных представлений: а) руководящие представления (или представления-гегемоны) характерны для тоталитарных социальных сообществ; они не создаются группой, а принудительно навязываются социальными институтами (партией, государством и т.п.); б) эмансипированные

представления возникают в процессе распространения научных идей я обмена знаниями, вырабатываемыми разными подгруппами внутри социального сообщества; в) полемические представления присущи группам, находящимся в состоянии внутреннего конфликта, они распространяются путем диалога и словесных баталий.

Приложив немало усилий для разъяснения специфики своей аналитической позиции, Московичи, однако, не счел необходимым уточнять содержание исходных категорий путем более строгого их определения. Французский психолог не принял аргументов своих европейских коллег, доказывавших, что неясность понятийного аппарата снижает теоретическую ценность концепции I социальных представлений. Московичи согласен со своими оппонентами в том, что термин "социальные представления" все еще недостаточно четко определен. Однако расплывчатость термина обусловлена самой природой феномена, с которым этот термин связан: "его легче охватить на интуитивном уровне, а значение проще выяснить при непосредственном использовании" (31, с. 957). Любое социальное представление выявляет себя в качестве такового (а значит, может быть названо и описано) только в ходе его эмпирического изучения, поэтому априорные дефиниция в данном случае совершенно бесполезны. Сравнивая социальную психологию с наукой о поведении животных в период ее становления, Московичи подчеркивает, что главная задача психологов состоит сегодня в наблюдении и описании. В свое время этологи приложили немало сил, чтобы идентифицировать феноменальный мир животных и их поведение в естественных условиях; социальные психологи должны сегодня заняться столь же скрупулезным отбором данных о феноменальном мире социальных представлений. Однако даже накопление эмпирических данных вряд ли прояснит значение этого термина, полагает Московичи. Скорее всего социальные представления разделят судьбу многих социальных и даже естественнонаучных понятий, "столь же

пленительных, сколь туманных". Строго говоря, этот термин не более расплывчат, чем большинство устоявшихся понятий социальной психологии, вроде атрибуции или когнитивного сценария. Его преимущество состоит в целостности осмысления социальной ментальности, тогда как традиционные категории "нарезают хлеб реальности на тончайшие ломтики" и за деревьями не видят леса (31, с. 958). В этой фрагментарности и заключается главный грех нынешней социальной психологии, разобщающий ее с прочими поведенческими науками, подчеркивает Московичи.

Эту точку зрения разделяет Дениз Жоделе, работы которой сыграли существенную роль в становлении современной школы социальной психологии во Франции. С приходом в психологию идей когнитивизма и возвращением индивида в социальную структуру, которое происходят сегодня в социальных науках, пишет Жоделе, социальные представления все чаще рассматриваются как необходимое звено в концептуальной цепи, позволяющее понять взаимосвязь материального и духовного в социальной эволюции" (7. с. 93). Как "синтетический" результат психологических и социальных процессов, социальные представления выступают сегодня точкой пересечения исследовательских интересов самых разных социальных дисциплин, универсальным понятием, которое помогает значительно расширить проблемное поле социологии, антропологии, психоанализа и социолингвистики. В общей массе мультидисциплинарных исследований, посвященных социальным представлениям, можно выделить ряд более или менее автономных подходов, акцентирующих различные аспекты этого явления, считает Жоделе. Она предлагает предварительную схему классификации обозначившихся сегодня во французской литературе способов анализа социальных представлений, подчеркивая, что теория С.Московичи остается единственной попыткой системного и всестороннего изучения данного феномена" (7, с.93).

В основу классификации, предложенной Жоделе (см.

схему I), положена общая для всех подходов фундаментальная характеристика социальных представлений как формы практического знания, связывающей субъект с объектом. Схема состоит из трех блоков, каждый из которых содержит ответы на определенный вопрос. Первый блок проясняет условия формирования представлений и способы их циркуляции в обществе. Третий блок характеризует эпистемологический статус и когнитивное содержание социальных представлений. Центральный блок схемы систематизирует ответы на вопрос: что и как познается, т.е. описывает состояния и превращения социальных представлений как формы знания.

Понятия "субъект" и "объект" могут наполняться разным содержанием, соответственно, их связь носит неоднозначный характер. Так, формирование представлений у индивидуального субъекта может рассматриваться как когнитивный процесс (тогда субъект квалифицируется как познающая единицы) или как продукт внутренней психической деятельности (тогда акцентируются психологические параметры субъекта). В то же время в характеристику субъекта должны включаться социальные и культурные факторы. Под субъектом может пониматься и социальная общность, тогда социальные представления рассматриваются как продукт идеологических процессов, протекающих в данной группе.

Двойственная психосоциальная сущность

представлений, продолжает Жоделе, проявляется в повседневной практике людей посредством специфических функций. Во-первых, социальные представления выполняют роль "идентификаторов", позволяющих отнести "других" к конкретной социальной группе. Они несут с собой те или иные определения объекта, понятные членам данной группы; эти определения складываются в "общее видение реальности, присущее группе, которое может не совпадать или противоречить взглядам, принятым в других группах. Своеобразное видение реальности направляет действия и взаимосвязи членов данной группы" (7, с. 94).

Схема I

I	II	III
Условия формирования и	Процессы и состояние	Эпистемологический
передачи социальных	социальных представлений,	статус социальных
представлений	характеризующих их как форму	представлений
	знания
Культура (групповая)	Предпосылки	Истинная ценность
- ценности	содержание	- соотношение между
- образы	логический процесс	природным знанием
- инварианты		и научным знанием
		распространение
		знаний
		переход одного
		знания в другое
		эпистемология
		обыденного знания
	Форма знания
	Форма знания
	моделирование
Язык и коммуникация	Конструиро- интерпре-	Представление и наука
- межличностная	вание тация
- институционная	субъект представление объект	Представление и
- посредническая	познания индивидуальный	реальность
	психологический социальный
	социальный идеальный
	коллективный материальный
	выражение символизация

Общество	Психо-социальный консенсус	Расхождение
- распределение и
социальная связь	Практика
- идеологический,	опыт действия	искажение
исторический		- сужение
контекст	Функции социальных	- дополнение
-социальные	представлений
характеристики:
положение,	Эффективность социальных	Реальная ценность
социальная роль	представлений
и функция,
групповая
принадлежность
- социальная
организация:
институты,
групповые
структуры

Во-вторых, социальные представления выполняют интерпретирующую функцию, регулируя отношения индивидов друг с другом и с окружающим миром, определяя их поведение и коммуникативные связи. В-третьих, обладая когнитивной функцией, они насыщают социальный мир индивида соответствующими аффективными и нормативными элементами, способствуя интериоризации "должного" опыта, моделей поведения и мышления.

Согласно Московичи, главным условием формирования и передачи социальных представлений выступает коммуникация, в ходе которой осуществляется информационный обмен, создающий общее интеллектуальное пространство. Вслед за Московичи многие французские психологи (Гриз, Норр-Сетина, Латур) выделяют три измерения социальной коммуникации - межличностное,

институциональное и посредническое. Проще всего коммуникативная передача социальных представлений протекает в общностях, где действуют универсальные нормативные и понятийные системы, регулирующие их профессиональную и повседневную жизнь. В возникновении новых представлений значительная роль принадлежит коллективным эмоциональным состояниям. Таков, например, феномен слухов, "часто возникающих в кризисных или конфликтных ситуациях" (7, с. 96).

Многие французские исследователи социальных представлений уделяют особое внимание их социальному распределении (в масштабах группы, социального сообщества, общества в целом). Плон, Хилли и Верхе связывают характер представлений с социальными характеристиками, присущими индивиду (общественное положение, социальные роли), которые, по их мнению, детерминируют содержание представлений и их ориентацию посредством институциональных норм и идеологических моделей, Касс и Ларрю полагают, что "общее социальное положение (в данном случае положение рабочего), включающее определенный тип отношения к миру, систему ценностей, образ жизни, устремления и противоречия, определяет и специфическую манеру постижения культуры" (7, с. 96). Вместе с тем, во

французской психологической литературе описаны примеры интерпретации индивидом представлений "чужих" социальных групп как знака солидарности, символического установления социальной связи или подтверждения идентичности.

Эпистемологический статус социальных представлений, как показывает схема, может быть конкретизировал путем соотнесения их с научным знанием. Жоделе выделяет два полхода к этой проблеме. Первый разграничивает научное и "природное" знание. С появлением в обществе какого-либо нового феномена возникает необходимость его определить и объяснить. Всестороннее научное объяснение требует длительного временя. Однако на уровне здравого смысла довольно быстро складывается социальное представление об этом феномене, которое базируется на отрывочных сведениях, слухах и скороспелых выводах, зачастую подкрепленных доводами нравственного или социально-нормативного порядка. Второй подход сводится к интерпретация социальных представлений как вульгаризованного научного знания, циркулирующего в массовом сознании.

Защитники обоих подходов признают, что "наивное" знание не следует считать ложным или искажающим действительность, так как "речь идет об "иной" форме знания, отличной от научного, но способной воздействовать на окружающий мир" (7, с. 96). Именно в природном знания проявляет себя тот принцип соответствия форм социального мышления формам социальной организации и коммуникации, который Дюркгейм называл изоморфизмом представлений и социальных институтов.

На эпистемологическую функцию социальных представлений оказывает воздействие их практическая ориентированность, нацеленность на социальное действие и регуляцию отношений с миром. По выражению Пиаже, "социальное представление является "социоцентричным" способом познания, неотделимым от потребностей, желаний, интересов общности" (цит. по: 7, с. 97). Поэтому не исключена возможность некоторого

расхождения представления с истинным образом объекта, обусловленного давлением коллективных ценностных систем или личных воззрений. Жоделе выделяет той возможных типа такого расхождения: а) искажение, когда сохраняются все характеристики представляемого объекта, но некоторые из них гипертрофируются или преуменьшаются; б) дополнение, при котором объект наделяется атрибутами, имеющими к нему лишь косвенное отношение; в) сужение, т.е. игнорирование некоторых свойств объекта, как правило, под влиянием репрессивных социальных норм (7, с. 97).

Изучение социальных представлений, пишет в заключение своего обзора Жоделе, демонстрирует многоплановость этого понятия, а также его эвристическую ценность для осмысления целого пласта социальных и психологических явлений. Сегодня это понятие выходят за рамки социальной психологии и постепенно включается в понятийную систему социального знания в целом.

"СОЦИАЛЬНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ" В ЗЕРКАЛЕ ЕВРОПЕЙСКИХ ДИСКУССИЙ

Интеллектуальное освоение французской теории социальных представлений европейским психологическим сообществом могло бы послужить прекрасным материалом для верификации эпистемологических гипотез Московичи я его тезиса о роли коммуникации в становлении новых социокогнитивных феноменов. В 80-90-е годы концепция Московичи регулярно обсуждается на страницах ведущих западных социально-психологических журналов. Большинство комментаторов сходится во мнении, что главные концептуальные положения "новой французской школы" могут и должны учитываться при разработке современной социально-психологической проблематики, в особенности тех ее аспектов, которые составляют ядро социального

когнитивизма. И хотя далеко не все европейские коллеги Московичи готовы признать теорию социальных представлений в качестве европейской парадигмы, многим из них близка социологическая направленность его позиции, которая, по их мнению, заметно обновляет исследовательское поле дисциплины и обогащает ее концептуальный и методологический арсенал. Содержание полемики вокруг идей новой французской школы хорошо иллюстрирует многоплановость концепции социальных представлений и ее богатый проблемно-эвристический потенциал, одновременно высвечивая неоднозначность и спорность некоторых ее постулатов. Ниже будут рассмотрены три направления современных дискуссий по поводу теория Московичи: концепциально-методологический анализ этой теория в терминах "социологизма/индивидуализма", ее роль в развитии социального когнитивизма, возможность соединения "французской модели" с теорией каузальной атрибуции и концепцией социальной идентичности.

За время своего существования теория социальных представлений обрела как стойких защитников (среди которых в первую очередь надо назвать Р.Фарра), так и не менее жестких оппонентов. По мнению шотландского психолога Густава Яходы, концепция Московичи, которую многие восприняли как "попытку радикальной трансформации социальной психологии", не свободна от внутренних противоречий (25, с. 195). Однако это обстоятельство долгое время оставалось в тени громкого успеха нововведений французской школы. Не претендуя на глубину аргументации, Яхода выявляет те положения в работах Московичи, которые "плохо согласуются друг с другом", и на этом основании делает вывод о недостаточной теоретической обоснованности понятия "социальные представления".

Исходная посылка критика сводится к утверждению, что понятие социальных представлений слишком широко и неопределенно, чтобы служить исходным пунктом в построении социопсихологической теории. Московичи можно переадресовать его

же упрек, обращенный к Дюркгейму, считает Яхода, а именно: социальные представления, "охватывая все, все и теряют" (25, с. 196). Видимая универсальность этого термина не оставляет в нем никакого конкретного содержания, никакой специфики, позволяющей выделять это явление из всей массы социальных феноменов. Из работ Московичи неясно, что же не является социальным представлением. Не выдерживает критики и противопоставление социопсихологического и социологического (т.е. дюркгеймовского) видения социальных представлений, считает Яхода. Подчеркивая динамизм и внутреннюю структурированность этих явлений, Московичи, противореча себе и повторял Дюркгейма, характеризует их как "объяснительные стимулы". Причем, по его словам, то, что служит объяснением в социальной психологии, нуждается, в свою очередь, в исторической и социологической экспликации.

Возражения Яходы вызывает и попытка Московичи реанимировать идею "думающего общества", или коллективного сознания, как детерминанты сознания индивида. Трактуя это выражение Московичи буквально, а не метафорически, Яхода указывает, что его оппонент одновременно настаивает на все-проникающем влиянии социальных представлений (как некоторых сущностей) и автономии активных индивидов, способных продуцировать социальные представления и обмениваться ими. Если влияние коллективного сознания действительно столь велико, что о нем можно знать, но нельзя преодолеть, то как же в таком случае может быть разрешена проблема научной (в том числе и социопсихологической) рефлексии?

Весьма запутаны отношения социальных представлений и с такими элементами социального бытия, как идеология и культура. С одной стороны, идеология, занимая промежуточное место между социальными представлениями и научной теорией и не обладая самостоятельной структурой, может восприниматься и как суждение здравого смысла, и как веяние "научной ауры". С другой стороны, идеология и социальные

Представления (а значит, что логично, я обыденное знание) образуют ареал, противостоящий миру науки. В таком случае, пишет Якода, можно выстроить две цепочки суждений, которые взаимно исключают друг друга:

а) здравый смысл ~ социальные представления ~ идеология ф.
наука

б) социальные представления ~ идеология ~ наука.

Еще менее ясно соотношение терминов "социальные представления" и "культура". Московичи склонен видеть в них две сущности, посредством которых организовано индивидуальное мышление. Но если культура есть система символических значений, а именно таково, как считает Яхода, современное общепринятое толкование этого понятия, то противопоставление этих сущностей не имеет смысла. Гораздо убедительнее представляется позиция одного из последователей Московичи, согласно которой социальные представления и определяют конкретную культуру.

Мотивом формирования социальных представлений Московичи считает стремление сделать незнакомое знакомым. Этот тезис подается как очевидный, сам собой разумеющийся факт. Но, утверждает Яхода, еще никто не доказал эмпирически, что люди опасаются непонятных им идей. Весьма шатко противопоставление трех компонентов целостного когнитивного процесса, где социальным представлениям отводится положение "между" восприятием и понятием. Наконец, совершенно необоснованны громкие заявления единомышленников Московичи ос эмпирическом подтверждения теории социальных представлений. Действительно теоретические идеи французских психологов вызвали к жизни целый пласт эмпирических исследований, которые отличаются оригинальностью и широтой тематики. Однако выявленные в них факты находят прекрасное объяснение без всяких ссылок на социальные представления. Этот термин выполняет здесь роль ярлыка, опознавательного знака, "символа веры", но никак не теоретического инструмента,

"Множество исследований, о которых идет речь, объединяет обложка, а не теоретическая ориентация", - категорически заявляет Яхода (25, с. 204), имея в виду коллективную монографию под редакцией Фарра и Московита (42). Формулировка этой ориентации настолько свободна, что данная теория не может быть ни удовлетворительно верифицирована, ни фальсифицирована. Более того, "понятие социальных представлений обладает весьма сомнительной ценностью в качестве ключевого элемента теории", а эмпирические исследования "не содержат ни единой попытки оправдать использование этого термина, который принимается как аксиома" (25, с. 204).

Есть два пути реабилитации теория социальных представлений, считает Яхода. Первый, "мягкий", заключается в постепенной элиминации всех противоречивых положений. Тогда термин сохранит за собой описательные свойства и универсально-всеобщий характер, допускающий несколько теоретических толкований. Это будет понятие, сродни слову "развитие" в детской психологии. Второй, "жесткий" путь более эффективен, хотя и предполагает радикальное переосмысление теоретических формулировок Московичи. Прежде всего надо выделить содержание понятия "социальное представление", исключив из него формализованные научные теории, с одной стороны, и личностные и частные идеи и верования - с другой. Речь идет не о том, чтобы получить операциональное определение, которое помогло бы сосчитать количество волос, максимально допустимых для лысого, пишет Яхода, а о том, чтобы на основе дефиниции однозначно отнести того или иного индивида к категории лысых. В целом изучение социальных представлений следует включить в уже ведущиеся исследования в русле социального когнитивизма. С точки зрения Яходы, этот путь перспективнее, чем постулирование автономного существования "гуманных сущностей".

Отвечая своему оппоненту, Московичи доказывает мнимость "противоречий", обнаруженных в его теории. Все те

несоответствия" , о которых пишет шотландский психолог, вытекают из общего несоответствия новаторских идей французской психологии традиционным понятиям и представлениям. Прежде всего, нет никакой непоследовательности в том, что "новая французская школа" обращается к изучению структуры и динамики представлений, отвергая статичный подход Дюркгейма, и в то же время, вслед за классиком, использует это понятие в качестве "объяснительного стимула". В такой позиции не содержится ни "отхода от Дюркгейма", ни опровержения его точки зрения, как думает Яхода; она знаменует собой нормальный этап в развитии научной мысли. Понятие социального представления изначально принадлежало к разряду "объяснительных" научных категорий (вроде атома, гена или социального класса). Такие категория, как правило, абстрактны и крайне неопределенны. Это своего рода "фикции мысли": "все знают, каково производимое ими действие, но никого не заботит их собственное бытие" (32, с. 223). Однако, если существование некоторого феномена считается доказанным, то термин, его обозначающий, начинают широко применять для объяснения связанных с этим феноменом вещей и процессов. Следовательно, вполне правомерно "заняться дешифровкой структуры я динамики социальных представлении, раз уж мы признали факт их воздействия на общество", - полагает Московичи. "На социальную психологию как раз и возложена эта задача, подобно тому, как квантовая физика призвана раскрыть структуру и динамику атома, который вот уже 25 столетий остается абстрактной сущностью" (32, с. 223).

Не содержит противоречия и тезис об автономии субъекта в контексте "думающего общества". "Думающее общество - поясняет свою точку зрения Московичи, - это скромное, эмпирическое по своему назначению и происхождению понятие, которое не имеет ничего общего с заблуждениями группового разума, существующими в симбиозе с соответствующими заблуждениями разума индивидуального" (32, с. 225). Введение

этого термина преследовало две цели. Одна из них, методологическая, связана с попыткой практической реализации того самого требования рассматривать психологические явления в их социальном измерении, которое все признают, но мало кто выполняет. Эта метафора является всего лишь антиподом "недумающего общества", т.е. традиционного представления, согласно которому думают лишь отдельные индивиды (или, в лучшем случае, социальная элита), тогда как большинство просто воспроизводит мысли "авангарда" в искаженном или упрощенном виде. Вторая цель состоит в утверждении взгляда на общество как на "мыслящую систему", аналогичную политической или экономической социальной системе. Если главный вопрос общей психология касается природы мыслящего индивида, то социальная психология должна понять природу мыслящего общества, для чего ей придется "добавить к головному мозгу другие "органы", а именно -средства и институты коммуникации, материальные хранилища знания и правила обмена и консенсуса" (32, с. 224). Социальный психолог должен проникнуть в лабораторию "думающего общества", каковой является фабрика и больница, клуб и паб, светский салон и религиозное собрание. Все это места и обстоятельства, которые формируют и откуда распространяются социальные представления. Здесь мыслительная деятельность перестает быть роскошью, превращаясь в - предмет совместной необходимости обсуждения политических, экономических, психологических, личностных и всех прочих социально значимых предметов. Социальные представления - это результат "закодированных технологий ноу-хау", которыми обладают специалисты разного профиля, заменившие традиционных магов, чародеев и сказителей; это социальные работники и журналисты, врачи и рекламодатели, популяризаторы научной и художественной мысли, ученые и политики. Распространяясь в обществе подобно слухам, представления забывают своих творцов, они обретают независимость и авторитет, получая, таким образом, качество

социальности. Очевидно, подчеркивает Московичи, что такое толкование "думающего общества" никак не связано с иррационально-принудительной силой групповой ментальности, а подразумевает автономию индивидуального когнитивного субъекта как творца и потребителя социальных представлений.

Критические замечания Яходы, основанные на сопоставлении отдельных утверждений Московичи, взятых вне целостного теоретического контекста, носят поверхностный характер. Это своего рода предисловие к аргументированному концептуальному анализу, попытку которого предприняли британцы Э.Маккинли и Дж.Поттер. Как и Яхода, Маккинли и Поттер акцентируют разночтения в постулатах Московичи; однако, не ограничиваясь констатацией несовместимых тезисов, они демонстрируют внутреннюю логическую противоречивость некоторых базовых идей теории социальных представлений (28).

Реконструируя концепцию Московичи, авторы выделяют следующие ее положения. Социальные представления, с точки зрения их формы, частично абстрактны, частично изобразительны. Благодаря социальным представлениям становится возможной смыслосозидающая деятельность людей, приносящая значения в неизвестный им мир; тем самым социальные представления обозначают психологические контуры групп. Они ассимилируют неизвестные объекты и идеи посредством механизмов закрепления и объективации; объективация предписывает характер индивидуального видения мира. Предписательная (принудительная) способность социальных представлений должна быть осмыслена в терминах воздействия прошлого на настоящее; следовательно, мир человека таков, каким он дан ему в его социальных представлениях, и в этом смысле представления конституируют реальность. Поскольку мир человека ограничен социальными представлениями, социальные науки, в отличие от естествознания, должны ориентироваться на изучение конвенционального универсума.

В своей совокупности эти положения, по мысли

Московичи, должны доказать "первостепенную роль социальные представлений как объекта социальной психологии" (28, с. 477). Маккинли и Поттер выдвигают четыре группы аргументов против этого вывода, который они считают главным итогом концепции Московичи.

I. Утверждение Московичи о том, что социальные представления конструируют мир социального опыта, не согласуется с его же тезисом о возможности соответствия (несоответствия.) этих представлений "внешнему" миру. Во-первых, если действительно социальные представления - это "все, что мы имеем", как полагает французский психолог, то каким образом возможно представление мира, "внешнего" социальным представлениям? Во-вторых, как осуществляется разграничение социального опыта на реальный и иллюзорный, если отсутствует критерий оценка социальных представлений как правильных (адекватных внешнему миру) и неправильных? Можно возразить, что таким критерием служит наука, которая изъясняется на языке "голых фактов" и как будто свободна от социальных представлений. Но в таком случае неизбежна редукция социальных представлений (как промежуточного уровня познания) к категориям науки. Следовательно, "акцент на всеохватывающем конструктивном воздействии представлений в сфере ментальной деятельности не оставляет места для постулируемого разграничения иллюзий и реальности, т.е. нет такого способа идентификации представлений (как соответствующих или не соответствующих действительности), который был бы свободен от этих представлений" (28, с. 484).

II. Все сказанное выше справедливо и в отношении проводимого Московичи разграничения между миром науки (или "голых фактов") и миром социальных представлений (или конвенциональных значений). Его аргументация представляет собой типичный пример рассуждений в круге. Противопостановление двух способов познания не может быть проведено последовательно, поскольку оно противоречит все той же идее

социальности всякой ментальной деятельности. Согласно утверждению Московичи, смыслосозидающая деятельность человека в мире возможна только в ходе интеракция и взаимного обмена социальными представлениями. Вместе с тем, он разделяет точку зрения о том, что наука - это форма социальной интеракции. Как же в таком случае возможна наука, которая была бы свободна от социальных представлений, но при этом сохранила социальный смысл и значение? Можно возразить, что Московичи противопоставляет не только два вида знания (объективное и социальное), но и два универсума как их объекты. Однако проблема заключается в том, что разграничение универсумов базируется на разграничении способов их познания, и наоборот. Если же признать доказанным существование в теории Московичи "объективного" мира науки, все равно останется без ответа вопрос о том, почему социальные аналитики должны стать изгоями в этом мире. Почему, анализируя социальную реальность, очи не могут проникнуть "за пределы" социальных представлений и заготовить на языке "голых фактов"? Таким образом, постулируемое различие научного знания и знания, основанного на представлениях, оказывается несостоятельным; в данной теории "не содержится убедительного объяснения, почему ученые должны быть менее восприимчивы к воздействию представлений, чем другие люди" (28, с. 484),

III. Аналогичные трудности возникают и в том случае, когда Московичи пытается объяснить процесс формирования и функционирования социальных представлений. С одной стороны, привнесение смысла в социальный мир возможно только путем "ознакомления" с неизвестным. С другой - прежде чем закрепить и воплотить это неизвестное, т.е. создать о нем представление его надо воспринять Французский психолог весьма туманно описывает происходящее, характеризуя его как "схватывание" или "вовлечение" незнакомого в перцептивно-когнитивный процесс. Однако, по его же словам, именно

представление является альфой и омегой ментальной деятельности, так что социальное представление, очевидно, и должно руководить всем процессом "схватывания" самого себя. В теории Московичи нет доказательств того, почему "социальное в принципе не должно рассматриваться как редуцируемое к когнитивным понятиям. Он утверждает, что когнитивные процессы основаны на представлениях, однако "новые явления - это как раз то, с чем представления не умеют обращаться" (28, с. 482. 484).

IV. Наконец, тезис об исторической детерминированности социальных представлений и, соответственно, обусловленности настоящего опыта прошлым в интерпретации Московичи выглядит "слишком жестким". Категоричность формулировки этого тезиса не только противоречит плодотворной идее динамики социальных представлений, но не оставляет места для их обновления и трансформации социальной реальности. Индивиды, названные активными творцами своего социального мира, оказываются в то же время заложниками своих прошлых представлений.

Внутренняя несогласованность базовых постулатов теории социальных представлений объясняет тот факт (отмеченный выше Яходой), что в большинстве эмпирических исследований идеи Московичи играют роль трамплина или используются весьма избирательно. Как правило, исследователи не вспоминают ни про два универсума, ни про механизмы закрепления и объективация: Слишком свободная формулировка этой теории затрудняет ее операционализацию.

Критика в адрес теории социальных представлений, подчеркивают Маккинли Поттер, вовсе не означает, что социальной психологии следует вернуться к своим традиционным понятиям и методам объяснений. Как показывает собственный опыт авторов, работающих в области дискурсивного анализа, многие оригинальные идеи Московичи могут быть с успехом использованы в концептуальной неразберихе породившей их теории. Теорию

социальных представлений, поясняет свою мысль Поттер (насей раз в соавторстве с другим британским психологом И.Литтоном), нужно дополнять понятием лингвистического репертуара (37). Это понятие, разработанное английскими социолингвистами, является более адекватным средством изучения представлений, чем принятые сегодня методы контентанализа, опросов и интервью. Практика опросов (в любом ее варианте) искажает реальность социальных представлений респондентов, считают Поттер и Литтон, так как последние вынуждены использовать навязанную им лексику опросников и стилистику интервьюера. Между тем, в повседневной жизни люди объясняют события и действия, применяя специфические лингвистические репертуары, или "системы терминов, периодически используемых для характеристики явлений" (37, с. 89). Лингвистический репертуар включает фиксированный объем лексических единиц, особую стилистику и набор грамматических конструкций в совокупности со специфическими тропами и метафорами. Преимущества этого термина Поттер и Литтон видят в том, что он позволяет показать связь "повторяющихся лингвистических образов" с интерпретацией текущей ситуации, интересующей аналитика.

Московичи не со

гласен с подобной трактовкой своей теории, которая превращается таким образом в подсобное средство этнометодологии и конверсационного анализа. Не отрицая возможности включения термина "лингвистический репертуар" в практику изучения социальных представлений, он вместе с тем утверждает: "Дискурс - это не представление, даже если предположить, что каждое представление может быть трансформировано в дискурсивную реальность" (30, с.92) Не всякий образ или понятие становятся элементом языка. Дело обстоит как раз наоборот: язык способен актуализировать любые образы и представления, разделяемые группой. Таким образом, подводит итог Московичи, понятие "лингвистический "репертуар" не исчерпывает собой природы феномена, называемого социальным представлением.

Под углом зрения локальной практики конверсации рассматривает социальные представления и Ром Харре - профессор философии Оксфордского университета, автор этогенической модели психологического знания. Внимание Харре к теории Московичи обусловлено в первую очередь близостью некоторых ее положений его собственной социолингвистической концепции. С Московичи его объединяет также интерес к структурным параметрам коллективной ментальности и к проблеме социальных значений, вырабатываемых в ходе социальной интеракции (II; 23).

Свои критические замечания в адрес теории социальных представлений Харре начинает с утверждения, что интерпретации французских коллег "все еще являют собой версию индивидуализма" (23, с. 931). Изучение социальных представлений в его современном французском варианте Харре считает частью более широкой европейской психологической традиции, противостоящей механицизму и асоциальности психологии североамериканской. В рамках этой традиции индивидуальное сознание выступает скорее социальным, нежели естественным продуктом, а социальная группа наделяется когнитивными атрибутами. "Когнитивной сущностью", приписываемой в этой традиции социальному пространству, как раз и выступают социальные представления. Однако содержание этого термина все еще слишком узко; необходимо так трансформировать данное понятие, чтобы в него можно было включить представления, которые "вообще не зависят от индивидуального сознания". Такая трансформация, позволяющая "полностью социализировать сознание", открывает перспективы для осмысления представлений как "основанных на действиях и знании" (23, с. 927-928).

С этой целью Харре предлагает пересмотреть содержание обоих компонентов понятия "социальные представления". Прежде всего он считает неадекватным перевод французского representation sociale как английского "representation"

Словарь современного английского языка предлагает три взаимосвязанных толкования слова "representation"; а) физическое сходство, портретная репродукция; б) индивидуально-психологический акт представления чего-либо сознанию или воображению; в) образ (понятие или идея), таким способом представленный. Идея представления, воплощенная в понятии "социальное представление", отвечает толкованиям а) и в). Очевидно, что главным здесь является принцип "симулякра", т.е. видимого подобия, копии. Термин, употребляемый Московичи, также акцентирует идею подобия. Однако французские психологи, говоря о representation, в большинстве случаев имеют в виду нечто концептуальное, т.е. "интеллектуальную копию". Такая интерпретация плохо стыкуется с английским толкованием слова "представление", поскольку "копия теории" не может обладать конкретными (ощущаемыми) свойствами. Правильнее было бы говорить в данном случае не о представления, а о "версии", под которой Московичи обычно подразумевает дилетантскую версию научной теории. По сути дела французские исследователи приписывает социальным представлениям психологические функция, аналогичные тем, которые философы науки, занятые известной проблемой взаимовлияния теории и фактов в процессе научных изысканий, отдают научной теории, участвующей в "создании данных". Как показывают новейшие исследования в этой области, взаимовлияние теория и данных (идя, в терминах Московичи, выводов и посылок) имеет место не на уровне восприятия (я вижу), а на уровне веры (я вижу, что...).

Далее, продолжает Харре, неадекватным представляется толкование понятия "социальное" самим Московичи и его единомышленниками. В их работах определение "социальный" в словосочетании representation sociale принадлежит не группе, а одинаковым представлениям, распространенным среди разных индивидов. Социальное всегда включает идею множества, однако это множество может быть как группой, так

и совокупностью индивидов. В последнем случае перед нами -дистрибутивное множество, т.е. множество, каждый член которого обладает аналогичными атрибутами. Группа же - это коллективное множество, ее свойства носят надиндивидуальный характер и не сводимы к атрибутам ее членов. Французские психологи используют термин именно в качестве дистрибутивной характеристики множества индивидов. Социальные представления не принадлежат группе как таковой, они распределяются между отдельными индивидами, потому они суть "распространенные индивидуальные представления" (23, с. 930).

Такое толкование, считает Харре, все еще не свободно от индивидуализма. Различие между индивидуалистическим и коллективным подходами хорошо иллюстрируют новейшие работы в области социологии науки. Согласно традиционной точке зрения, преимущество научного мышления над обыденным сознанием обусловлено врожденным или приобретенным в процессе обучения различием интеллектуальных потенциалов их носителей. С позиций социологии науки, данное различие обусловлено спецификой социальных конвенций, руководящих дискурсом. Рациональность научного дискурса возникает посредством глубоко социального процесса, в котором участвуют индивиды, обладающие разными социальными ролями (исследователи, теоретики, лаборанты, обозреватели, рецензенты и т.д.). Рациональность как свойства научного дискурса обусловлены не столько особенностями индивидуального мышления, сколько принятыми правилами и социальными солями.

Французская школа описывает не реальные (структурированные) группы, а идеальные (таксономические) образования, считает Харре. Таксономические группы не обладают подлинным социальным бытием; это совокупности индивидов, сформированные посредством аналитической (классификационной) деятельности стороннего наблюдателя, акцентирующего общий признак входящих в них индивидов. Структурированные

группы реальны, так как формируются на базе реальных отношений людей, которые при этом различаются своим положением в сети социальных ролей. "Representations sociales", которые рассматривает Московичи, - это дистрибутивные представления, распространенные среди индивидов, образующих идеальные совокупности индивидов. Между тем, исходная идея Дюркгейма состояла в изучении именно коллективных представлений, т.е. представлений, присущих структурированным сообществам людей.

В заключение Харре анализирует способы, посредством которых "представления как нечто коллективное могли бы быть размещены в реальных социальных коллективах" в противовес позиции французских психологов, занятых изучением "путей умножения и распределения этих представлений в границах людских совокупностей" (23, с. 933). Каким образом тa или иная теория, а точнее ее локально релевантная версия, оказывается "представленной" в группе? Это может происходить двояким образом. Во-первых, посредством очевидного (явного, недвусмысленного) присутствия теории (ее "версии") в системе верований каждого из членов локального сообщества. Во-вторых, что гораздо интереснее для социального аналитика, версия теории может "имплицитно присутствовать в действиях людей, неявно участвуя в их социальной для материальной практике" (23, с. 931). При некоторых обстоятельствах имплицитное присутствие теории может стать очевидным. Выявление этих обстоятельств т.е. поиск теории (социального представления), руководящей практикой (например, конверсационной), но не получившей отчетливой формулировки, составляет, по мнению Харре, одну из интереснейших задач социальной психологии.

В качестве примера Харре приводит социальную практику присвоения прозвищ. Среди многих функций, которые несет в себе этот обычай, можно выделить неявное распространение и сохранение локально принятых стандартов поведения и

внешнего облика. Имплицитное поощрение стандартов осуществляется посредством отрицания: наделяя кого-либо обидным прозвищем ("верста коломенская", "смерд" и т.п.), мы подразумеваем явное отклонение от неявной нормы, ибо сама эта норма никак не присутствует в практике своего имплицитного утверждения. Индивиды, участвующие в присвоении прозвищ, не формулируют в явном виде ни позитивных, ни негативных стандартов, однако эти стандарты в виде социальных представлений о "надлежащем", направляют весь ход данной социальной практики.

Для разработки теории коллективных (социальных) представлений Харре считает полезной идею "системы верований" приписываемой коллективу как надиндивидуальному образованию" (23, с. 936). Эта идея будет выполнять роль, аналогичную той, которая традиционно отводится "полезной фикции" в естествознании. Автор предлагает следующую гипотетическую параллель.

Естествоиспытатель, изучающий падение капель, пользуется "фикцией" отдельной капельной оболочки, используя понятие, которому ничто не соответствует в реальном мире. Социальный психолог, изучающий социальные представления, имеет дело с реальным существованием их локализованных, индивидуальных ипостасей. В качестве "фикции" он, напротив, принимает идею коллективного когнитивного содержания (или целостной системы верований коллектива), воплощенного в социальной практике. Практика (например, конверсационная) как некоторая целостность существует реально; система верований как "целостность", или коллективный (надиндивидуальный) когнитивный ее компонент - это "удобная фикция", которую использует социальный психолог.

Возможно ли исключительно коллективное

(сверхиндивидуальное) существование когнитивного содержания социальной практики и, соответственно, социальных представлений? Еще раз прибегнув к аналогии из области естествознания, Харре указывает на известный факт "совпадения" прежде

разрозненных научных положений, которые в совокупности позволяют обнаружить более глубокий пласт знаний (например, "совпадение" законов электричества и магнетизма, повлекшее за собой открытие электромагнитного поли). В социальной практике конверсации совпадение высказываний независимых участников может указать на имплицитное социальное представление, т.е. на такую версию теории, которая существует на уровне верований, но еще не получила ясной формулировки. Очевидно, что имплицитное присутствие социального представления в данном случае возможно только благодаря развертыванию коллективного дискурса, в котором коллективное когнитивное содержание но сводимо с составляющим его "совпавшим" утверждениям.

Московичи расценивает критические замечания Харре как "приглашение к диалогу со стороны британских ученых, работающих в близком направлении" (31, с. 941). Размышления Харре побуждают не столько отстаивать концепцию социальных Представлений, сколько систематизировать изложение некоторых ее аспектов. Московичи согласен со своим оппонентом-единомышленником в том, что его последователи по большей части изучают дистрибутивные представления и "таксономические" группы. Однако, такой подход оправдан в той мере, в какой подобные слабо структурированные совокупности людей существуют в социальном мире. Кроме того, изучение дистрибутивных представлений позволяет проследить "ментальную географию" той или иной системы идей и образов, почти "эпидемический" характер ее распространения в разных социальных стратах, специфику ее функционирования в тех или иных сегментах общества.

В эмпирическом архиве науки о социальных представлениях накоплены и некоторые материалы о "структурированных" группах. Так, изучая феномен психоанализа во Франции, автор провел контентанализ коммунистической и католической прессы, с тем чтобы выяснить особенности формирования

нового социального представления в каждой из этих идеологически влиятельных групп. В целом же продуктивным представляется изучение социальных представлений в обоих типах социальных сообществ: "таксономические" группы позволяют увидеть личностную специфику социального представления я разброс его индивидуальных вариантов; структурированные группы демонстрируют его социальную однородность.

В заключение Московичи выделяет некоторые существенные с его точки зрения линии соприкосновения исследований Харре и собственной работы в области социальных представлений. Это: а) идея научного происхождения социальных представлений в современном обществе; б) невозможность существования социальной tabula rasa и "наивного" социального субъекта; в) присутствие прошлого опыта в настоящем; г) содержательная трансформация социальных представлений как фокус изучения социального познания, в котором индивидуальные информационные процессы играют второстепенную роль.

Ивана Маркова и Патриция Уилки продолжают обсуждение концепции социальных представлений в терминах

индивидуализма/социологизма (27). По мнению шотландских психологов, существует опасная тенденция толкования этого феномена по аналогии с устоявшимися "темами" традиционных психологических исследований (атрибуция, аттитюды, групповое поведение) Нередко о социальном представлении говорят также как о "понятии, которое ищет свою теорию". Последнее замечание можно было бы считать справедливым, если только разработка и развитие теории социальных представлений будет осуществляться в направлении, некогда указанном Дюркгеймом. Дюркгейм стремился к построению научно обоснованной теории знания. Большинство же современных социально-психологических концепций страдает эпистемологическим индивидуализмом, унаследованным от европейской философии Нового времени, На рубеже XIX-XX вв. все чаще стала обсуждаться идея социального происхождения знания, которое следует изучать

в качестве социального явления. Одним из первых социальных психологов, отстаивавших эту идею, был Дж.Болдуин. Согласно Болдуину, "знание - это не частная собственность, а общественное свойство" (цит. по: 27, с. 390); как индивидуальное суждение, так и концептуальная идея имеют своим источником общество, а не индивида. Несколько позже близкие идеи высказывал Дж.Г.Мид. С его точки зрения, познание и логическое мышление суть продукты социальной интеракции, следовательно, индивидуальная мысль не может быть интеллигибельной вне породившего ее контекста социального взаимодействия. Принцип социальности знания стал центральным в концепции Э.Дюркгейма, который выступил против доминировавшего в те годы эпистемологического индивидуализма (как в рационалистической, так я эмпирической его формах). Теория познания, полагал Дюркгейм, должна быть переосмыслена как социальная теория знания, сочетающая в себе преимущества эмпиризма и рационализма.

Краткий исторический очерк показывает, пишут Маркова и Уилки, что социальные представления и связанные с ними Проблемы познания и концептуального мышления составляют ядро социально-психологической науки. Решение этих проблем возможно только с позиций социальной эпистемологии. Построение же такой эпистемологии предполагает долгий путь кропотливого описания, изучения и сравнения самых разных срезов социальной реальности и их восприятия. В качестве одной из ступеней, ведущих к зданию теории социальных представлений, авторы предлагают свою интерпретацию СПИДа как довременного ментального феномена. Анализ строится на сопоставлении рационального понятия о СПИДе и его социального представления.

История коллективного восприятия СПИДа - это история Ир рационализации понятия, которое из сферы научной рациональности уверенно перемещается в область эмоционального отрицания. За недолгий век своего существования этот

феномен радикально изменил отношение людей к сексуальной жизни и отношению полов. "Мир, узнавший СПИД, никогда не будет таким, каким он был прежде" (27, с. 393). Характер массово реакции на СПИД неоднороден: возможно как эмоционально-насыщенное, так и рационально-отстраненное отношение к феномену, восприятие его как глубоко личностного явления или как "факта", существующего наряду с другими атрибутами современного мира. Следует ли в таком случае говорить о существовании двух "образов" СПИДа - его понятия и его представления? Согласно Московичи, социальное представление - это нечто большее, чем сложное понятие. Однако до сих пор изучение формирования понятий и психология (в том числе и в рамках экспериментов, связанных с социальными представлениями) было сосредоточено исключительно на когнитивных, рациональных аспектах этого процесса. Более того, понятия, которые избрали предметом своего анализа когнитивисты, всегда носили эмоционально-нейтральный, объективный характер и отличались крайней структурной простотой (понятие числа, геометрической фигуры, объема, веса и т.д.). Последователей Московичи интересовали более сложные понятия (экономическая система, пол, конвенция), формирование которых предполагает практическое вовлечение индивидов в социальные связи. Однако и в том, и в другом случае эмоциональные параметры содержания не принимались в расчет.

Такой подход упрощает реальность, считают Маркова и Уилки. Чтобы убедиться в содержательной гетерогенности "образа" СПИДа, достаточно сравнить отношение к нему фермера, живущего в захолустье, и ВИЧ-инфицированного представителя гей-культуры; или европейского школьника, постигающего азы сексология, и матери больного гемофилией. Во всех этих случаях соотношение когнитивных и эмоциональных составляющих реакции будет совершенно различно. Следовательно, формирование "образа" СПИДа в коллективной ментальности - это одновременный процесс кристаллизация социального представления и образования понятия.

В заключение авторы предлагают некоторые рекомендация для разрешения псевдодилеммы когнитивного/эмоционального в теория социальных представлений.

1. Формирование понятий и социальных представлений необходимо переосмыслить как целостный, когнитивно-эмоциональный процесс (исключение составляют лишь математические и логические понятия). Содержание понятий и социальных представлений следует рассматривать в качестве "совокупности потенциальных возможностей". В зависимости от контекста использования и намерений субъекта активизируется тот или иной "потенциал" социального представления (когнитивный, эмоциональный или оба).

2. Формирование понятий традиционно связывают с приобретением знаний о фактах; социальные представления принято ассоциировать с ценностями, воплощенными в образах, верованиях и мифах. Однако, как свидетельствуют исследования в области философии науки, не существует научных фактов, в создании которых не участвовала бы теория. Следовательно, эти факты также несут ценностную нагрузку. До тех пор, пока различие фактов и ценностей не получило должного обоснования, нет оснований и для дифференциации понятий и социальных представлений.

3. Под формированием понятий обычно имеют в виду систематический рациональный процесс, обусловленный способностью мыслить и рассуждать логически. Социальные же представления, как полагают, более обязаны своим происхождением конвенциям и памяти, нежели разуму. Но существует немало примеров конвенционального происхождения научных понятий, в котором роль логического мышления невелика.

4. Изучение формирования понятий в традиционной психологии (как теоретической, так и экспериментальной) носит индивидуалистический, т.е. крайне упрощенный характер. Что же касается теории социальных представлений, то ее отличает концептуальная неясность. И понятия, и социальные

представления социальны по своей природе, а процесс их образования имеет когнитивно-эмоциональный характер, заключают Маркова и Уилки.

Как и Харре, Ян Паркер считает основным недостатком теории социальных представлений ее "скрытый индивидуализм" (35). Критические замечания Паркера, которому близка метатеоретическая позиция социального конструкционизма в психологии (Р.Харре, К.Джерджен), носят более жесткий и безапелляционный характер, чем размышления его коллеги из Оксфорда. Паркер ставит в вину Московичи "стремление обойти проблему индивидуализма и редукционизма", которая остается камнем преткновения для социальной психологии с момента ее возникновения. В результате сводятся на нет заявленные "социологизм" и видимая антипозитивистская направленность позиции Московичи, которую многие британские психологи поспешили отождествить с новой парадигмой в социальной психологии.

Лейтмотивом проведенного Паркером анализа теории социальных представлений выступает идея "неверного использования социологии в социальной психологии" (35, с. 447). Углубляясь в истоки концепции Московичи, он сопоставляет ее не только с точкой зрения Дюркгейма, но и с позиций Вебера. "Хотя Московичи и дает нам понять, что он в долгу у социологии Дюркгейма, - пишет Паркер, - он склонен имплицитно поддерживать индивидуализм Вебера" (35, с. 456), Параллельно с этой линией рассуждений автор стремится также показать, что реабилитация концепции социальных представлений в рамках социального когнитивизма, против которой, по-видимому, не возражает Московичи, наносит ущерб имиджу этой концепции как "подлинно социальной" теории.

Теория социальных представлений ознаменовала собой "заметный шаг вперед в развитии социальной психологии" (35, с. 447). Она высветила особенности европейской версии этой дисциплины, ее отличие от доминирующей американской

исследовательской традиции. Концепция "новой французской школы", поместившая индивида в социальный контекст, подтвердила актуальность конструкционистской позиции и ее критики позитивизма и индивидуализма в психологии. Московичи предложил подход, который позволил обратиться к анализу интерсубъективных структур социального мира. Люди прибегают к самым разным "словарям" социальных представлений, что позволяет им осуществлять значимые действия в разных социальных контекстах. Проникнуть в мир социальных представлений - значит понять "формы мысли" различных социальных миров, постичь разнообразие "туземных" (локальных) психологий. Этот аспект сближает концепцию Московичи с позиций Харре, подчеркивает Паркер.

"Благоприятный результат инъекции в социальную психологию мультидисциплинарного и кросс-культурного измерений состоит в том, что на первый план выступило многообразие социального опыта ... был брошен вызов гомогенизации социального мира, которую, под видом науки, отстаивала старая, экспериментальная парадигма" (35, с. 449). Таким образом, теорию и исследование социальных представлений можно было бы рассматривать как составную часть новой модели дисциплины, где лаборатория уступает место реальному миру. Солидаризуясь с конструкционистской критикой позитивистской психология, эта теория стремится использовать элементы социологии, чтобы продемонстрировать содержательное разнообразие индивидуального бытия в социальном мире.

Однако при этом Московичи уходит от ответа на вопрос о cooтношении индивидуального и социального уровней социопсихологического анализа. Обращаясь к изучению символических аспектов социального бытия, Московичи настаивает на сохранении в социальном анализе индивидуального измерения. Эта противоречивая установка порождает массу разночтений данной теории, особенно среди англоязычных единомышленников Московичи. Одни, подобно Харре, берут на вооружение

"сильный" вариант теории социальных представлений, который близок новой, неиндивидуалистической психологии. Другие, прежде всего представители социального когнитивизма, пытаются утилизировать ее "слабый" вариант, который, благодаря "латентному индивидуализму", вполне укладывается в рамки позитивистской парадигмы.

Двусмысленность положения, в котором в 80-е годы оказалась теория социальных представлений, в значительной степени объясняется неверным образом психологии, сложившимся у социальных психологов, полагает Паркер. Так, Московичи настаивает на преемственности своих идей и социологической позиции Дюркгейма. Между тем, объективно, ему гораздо ближе социологический индивидуализм Вебера, подхваченный и развитый социальным когнитивизмом. Как и Вебер, Московичи противопоставляет подлинно духовное бытие человека, возможное только в "консенсуальном" мире, и бытие в мире материализованном, или "воплощенном". Консенсуальный мир социальных представлений - это мир феноменальный, он подлежит описанию и интерпретации в субъективных (неказуальных) категориях. Дюркгейм же отстаивал право социологии на объективное изучение социальных фактов. Социальный когнитивизм попытался "спроецировать социальные представления в головы веберовских социальных актеров" (35, с. 454). Эта проекция в определенной мере задана работами самого Московичи и, в особенности, его коллег, занятых экспериментальным изучением дистрибутивных социальных представлений. В результате реанимируется тот самый психологический редукционизм, против которого изначально был направлен замысел модели социальных представлений.

Еще больший урон престижу новой теории как прообразу социологической социальной психологии наносит свойственное когнитивизму увлечение формальными аспектами ментальных процессов. Если "сильный" вариант концепции Московичи акцентирует содержание социальных представлений, то "слабый"

заимствованный когнитивизмом, напротив, сконцентрирован и изучений форм социальной информации в их индивидуальном восприятии. "Вместо изучения символической сферы человеческого бытия наблюдается сдвиг в сторону экспликации индивидуальных информационных процессов" (35, с. 447). К сожалению, пишет Паркер в заключении, именно "слабая" версия теории Московичи, вполне укладывающаяся в рамки традиционной психологии, приобретает все большее число сторонников в англоязычное мире. Поэтому было бы преждевременно относить данную концепцию к разряду неиндивидуалистических моделей социально-психологического знания. Свой ответ Паркеру и другим оппонентам, обвинившим его в уступках индивидуализму, Московичи называет "метафизическим". Для того, чтобы разобраться в этом вопросе, необходим свежий взгляд на все те философско-психологические категории, которые современные исследователи получили в наследство от XIX столетия. В частности, анахронизмом выглядит сегодня традиционное толкование термина "индивидуализм". Индивид и индивидуализм - это такие же социальные представления, как общество или социальная ориентация, считает Московичи. Термин "индивидуализм" соответствует как минимум трем представлениям массового сознания современности. Первое, уходящее корнями в эпоху Возрождения, рисует личность, освобожденную от гнета традиций, впервые осознавшую свои права, обязанности и независимость от авторитетов прошлого. Реформация принесла "сублимированную версию индивидуализма: индивид - это человек долга, жертвующий личными радостями во имя общественных целей, главная из которых требует, чтобы каждый нашел свой собственный путь. Наконец, эре рыночной экономики соответствует представление об индивиде как "вынужденном аутсайдере", который приносит свои личные отношения в жертву золотому тельцу. Каждый тип индивидуализма, подчеркивает Московичи, несет с собой особое видение человека, его личностных качеств и мотиваций.

Теория социальных представлений "индивидуалистична" в той мере, в которой она принимает в расчет индивида как "исторический факт и самое жизнеспособное изобретение современности". В то же время эта теория "социологична", так как она не противопоставляет индивида социальным обстоятельствам, а рассматривает его как их активного участника. Только в процессе социального взаимодействия происходит становление индивида и его осознание себя таковым. Всякая иная интерпретация противоречит базовым постулатам теории, "учитывающей всю совокупность представлений, которые формируют социальную реальность, соответствующую тому, что мы называем "индивидом"" (29, с. 521).

Сравнивая позицию "новой французской школы" с американской версией когнитивизма, Московичи неоднократно подчеркивал их принципиальное отличие - социологичность первой и индивидуализм второй. Этим отличием продиктован и соответствующий выбор исследовательских приоритетов: когнитивисты изучают формы ментальной деятельности, во французской психологии анализу "в равной мере подлежат как способы, посредством которых люди думают и творят общие для них реалии, так и содержание их мыслей" (33, с. 181). При этом под способами опять-таки подразумеваются не индивидуальные когнитивные сценарии, а конвенциональные (т.е. социально заданные) структуры социальных представлений. Д.Жоделе так разъясняет суть этого различия. Когнитивный подход "имеет дело с объектами или процессами либо гипотетическими по своему характеру, либо воспринятыми косвенным путем в ходе реализации основной интеллектуальной задачи (например, опыта запоминания)". Социальный подход "создает представления, имея в виду конкретные, непосредственно регистрируемые объекты, даже если скрытую организацию их элементов приходится реконструировать исследователь" (7, с. 97). В последнем случае можно выделить две модели изучения содержания представления. Воспринимая его как

целостное структурированное пространство, исследователь делает (цент на выделении компонентов представления (информации, образов, верований, ценностей) и систематизирующих эти элементы принципов (нормы, социокультурная организация, когнитивные схемы). Если же содержание представлений рассматривается как структурирующее ядро, то главное внимание уделяется выявлению элементарных структур, вокруг которых кристаллизуются системы представлений (периферические и центральные).

По мнению британца Г.Семина, названные подходы все же имеют точку пересечения, так как в обоих случаях речь идет социальном по своей природе процессе категоризации, т.е. "объяснения, понимания и моделирования действий и реакций других людей" (7, с. 106). Однако теория социальных представлений исключает редукцию процесса категоризации к субъективному индивидуальному измерению, .тогда как "прототипическая" модель когнитивистов нацелена все же на изучение организации категорий в мышлении отдельного индивида. Единственная нестыковка в концепции Московичи - это введение индивидуальных по своей природе механизмов закрепления и объективации, которые, как считает Семин, никак не связываются с собственно социальными процессами, опосредующими Производство, воспроизводство к передачу социальных представлений (40, с. 93). Точку в споре об "индивидуализме" концепции Московичи и ее запутанных отношениях с когнитивизмом поставил Р.Фарр. Опасения Паркера, что Московичи продался когнитивистскому лобби" совершенно напрасны, считает Фарр, так как идея социальных представлений - это тот самый троянский конь, который, вступив в цитадель когнитивизма, сумеет выполнить возложенную на него задачу радикального обновления психологии (19, с. 359).

Новый поворот дискуссиям о социальных представлениях дают заметки Эндрю Уэллса, который увидел в постулатах Московичи одновременно "и теорию, и метатеорию социальной

психологии" (44, с. 437). Теория описывает феномен, названный социальным представлением; метатеория постулирует существование двух различных типов реальности (мира воплощенного и мира согласованного) и демонстрирует неадекватность научных методов как средства познания консесуального универсума социальных представлений. По мнению Уэллса, неоднозначность прочтения этой концепции за пределами Франции обусловлена тем, что психологи смешивают два уровня рассуждений, Московичи и, как правило, критикуют его "теорию явлений", не замечая уязвимости метатеоретических установок. Необходимо вычленить

метатеоретические компоненты воззрений Московичи и подвергнуть их критической переработке, которая сделает более плодотворными описание и анализ феномена социальных представлений.

Уэллс реконструирует метатеорию "новой французской школы" как логическую последовательность девяти утверждений .

1) человек не воспринимает мир Непосредственно, мир дан ему в виде его собственных представлений;

2) представления имеют конвенциональную (социальную) природу;

3) представления носят предписательный характер;

4) из утверждений 1-3 следует, что реальность - это система социально детерминированных конструктов, которые специфичны для различных групп, культур я временных периодов;

5) консенсуальный и воплощенный универсумы образуют самостоятельные типы реальности;

6) наука - это средство создания и осмысления воплощенного универсума;

7) социальные представления (обыденное знаний) - это средство создания и осмысления консенсуального универсума;

8) социальные психологи ошибочно применяют методы науки для изучения социальных представлений;

9) социальные представления как основной объект социальной психологии должны описываться в их собственных терминах с преимущественным использованием методов наблюдения.

На первый взгляд суждения 1-4 выступают логической предпосылкой суждений 5-9; однако, на самом деле, вывод о наличии двух типов реальности "первичен для Московичи с мотивационной точки зрения", подчеркивает Уэллс (44,с.435). Суждения 1-4 - это не столько посылки, сколько аргументы в защиту центрального тезиса метатеории Московичи о раздельном существовании мира социального и мира физического. Этот тезис представляет собой не вывод, а убеждение, не логическое следствие, а веру. Именно вера в социальные конструкты как детерминанты человеческой активности и когнитивной деятельности выступает главным "мотивом" метатеоретических постулатов Московичи, считает Уэллс. Эта вера связана с той концепцией человека как участника и творца социального мира, которую французский психолог хочет противопоставить "однонаправленной" информационной модели когнитивизма. "Глубоко социальная природа его теории, - поясняет свою мысль Уэллс, -требует такой концепции человека, которая не будет трактовать его как изолированное существо в окружении произвольных стимулов, лишенных значения, но поместит его в центр мироздания, полного символов и социальных соблазнов" (44, с. 440).

Московичи не отрицает субстанциональности физического мира, он не согласен лишь с тем, что физический мир детерминирует мир социальных представлений. Это положение представляется Уэллсу более, чем сомнительным, хотя бы потому, что отрицание физических оснований знания тождественно отказу от признания его чувственной данности, что чревато "эпистемологическим вакуумом".

Для того, чтобы избежать несообразностей, на которые

указывают критики "новой французской школы", нужно элиминировать метатеоретическое утверждение 4, считает Уэллс. Этот шаг повлечет за собой отказ от утверждения 8 и смягчит методологический ригоризм утверждения 9. Самым главным следствием эпистемологической трансформация идей Московичи станет радикальное изменение смысла суждения 5: оно "будет постулировать различие не двух самостоятельных реальностей, а двух аспектов одной и той же фундаментальной действительности" (44, с. 438). Подобная трансформация сохраняет ключевое утверждение Московичи о том, что человек и общество могут и должны изучаться с точки зрения характерных для них верований, представлений, идей и целей. Объяснения подобного рода получили в социально-философской традиции название интенциональных. Идея интенциональности вполне отвечает намерению Московичи отыскать истоки социальних представлений и проследить их динамику. Кроме того, эта идея (независимо от желания французских психологов) открывает возможности для более глубокого проникновения в существо представлений, верований и целей, включая их физические предпосылки и носителей. На этом пути вполне вероятно сближение социальной психологии представлений и когнитивной науки (включая нейрофизиологию). Это сближение Уэллс расценивает как весьма желательное и взаимовыгодное, так как обе науки испытывают сегодня острую нужду друг в друге.

Начиная с 80-х годов, популярной темой дискуссий в европейской психологии становится сопоставление теории социальных представлений с более традиционными подходами и понятиями, сформировавшимися как в рамках когнитивистской ориентации, так и не связанных Непосредственно с проблемами социального познания. Майс Хьюстон анализирует взаимопересечение концепции Московичи и теории каузальной атрибуции. Свою задачу он видит в том, чтобы "акцентировать социальную функцию атрибуции и объяснительную способность социальных представлений" (7, с. 107). Исследование

каузальных структур показало ограниченность простой дихотомии "внутренней" и "внешней" причинности, установленной в свое время Хайдером. Для того, чтобы выяснить приводу атрибутивных процессов, Келли обратился к анализу способов индивидуального восприятия временной оси казненных событий в соответствии с каузальной структурой, представляющей собой цепи причин и следствий, организованных во времени. Эта исследовательская тенденция и послужила основой сближения теории атрибуции и концепции социальных представлений. Создание социальных представлении и объяснение социальных событий происходит одновременно, подчеркивает Хьюстон. Для понимания сущности атрибуции большое значение имеет понятие сценария, т.е. последовательного перечня событий, среди которых вычленяются те, что требуют специального объяснения. Сценарий - это схематическое отображение действительности, которое служит ориентиром для быстрого разрешения включенных в него (т.е. известных субъекту) проблемных ситуаций и взвешенного отношения к "оставшемуся за кадром". Для объяснения повеления, модель которого укладывается в данную схему, субъекты прибегают к категоризации. Что же касается "оригинального" действия или события, то для его объяснения индивид использует "конструктивную" либо "контрастную" атрибуцию; в первом случае он ищет цели действующего лица, во втором интерпретирует действие как противоположное социальной норме. По мнению Хьюстона, эти схемы, или сценарии, имеют не индивидуальнный, а социальный характер. Большинство из них постоянно циркулирует среди потенциальных носителей и находится в распоряжении многих людей одновременно. То же самое можно сказать и о социальных представлениях, которые предписывают почти "автоматическое" объяснение событий. "Причины уже отобраны и изложены раньше, чем произошло детальное изучение и анализ информации" (7, с. 108). Если не включается активное мышление, объяснение исчерпывается содержанием

социального представления. Вместе с тем, объяснения посредством схем и представлений не тождественны. В последнем случае на первый план выступает обыденное знание (его содержание и социальные корня), благодаря которому становится возможной атрибуции.

До сих пор исследователя атрибуция, продолжает Хьюстон, игнорировали вопрос о ее происхождения. Восполнить этот пробел поможет анализ социального познания и суждений здравого смысла. Обыденное знание содержит определенный объем информации, которую оно фильтрует. С помощью представлений информационные сообщения классифицируются таким образом, что факты, выходящие за рамки этих представлений, расцениваются как несоответствующие реальности. Обыденное знание, которое не принимает в расчет теория атрибуции, демонстрирует, каким образом люди приписывают "причины" тем или иным событиям и препарируют научные и культурные гипотезы посредством языковой коммуникации. По мнению Хьюстона, исследователи каузальной атрибуции совершают ошибку, связывая специфику поведения исключительно с индивидуальными особенностями действующих лиц. "Теория атрибуции станет гораздо более плодотворной и значительно менее механистичной, если она будет учитывать содержание коллективных представлений и их социальный характер" (7, с. 109)

Профессор женевского университета Виллем Дуаз сравнивает понятие социальных представлений с традицией изучения аттитюдов. В историческом контексте пути исследования этих явлений тесно переплетаются. Опираясь на работы У.Мак-Гайера, вылепившего три этапа в становлении понятия "аттитюд" (20-30-е годы - измерение аттитюдов, 50-60-е - изучение процессов их изменения, 70-90-е годы -развитие системно-структурного анализа), Дуаз относит начало исследования социальных представлений ко второму этапу. Именно в это время появились работы, в которых изменение аттитюдов связывалось с межгрупповыми и внутригрупповыми отношениями.

"В известном смысле эти работы проложили дорогу анализу социальных представлений" (7, с. 104). Совершенствование исследовательских методик и техник позволяет расширить представление об аттитюдах, причем большую помощь здесь может оказать теория Московичи, считает Дуаз. В частности, изучение механизма закрепления, начатое французскими психологами, позволит освободить исследование аттитюдов от излишней концентрации на психологической организации индивида. "Понять сущность включения аттитюдов в генерирующие их социальные связи - это значит трактовать аттитюды как социальные представления" (7, с. 105). Анализируя включение социальных представлений в символические связи между участниками социального процесса, Московичи выделяет различные формы коммуникативных отношений, отличающиеся степенью организованности, своей направленностью и т.п., которые соответствуют определенным видам социальных связей. Это распространение представлений, убеждение и пропаганда. То есть социальные представления выступают символическим отображением позиций, которые организованы в соответствии с их "местоположением" в сети социальных связей. Представления играют роль организующих принципов в символических отношениях между людьми; структурируя эти отношения, они одновременно создают пространство символического обмена и образ того пространства, подчеркивает Дуаз.

Глинис Брейкуэлл из Оксфорда считает перспективной интеграцию концепции Московичи и теории социальной идентичности Тэджфела (12). Сегодня каждая из них предлагает свою версию построения социопсихологической науки, как с точки зрения основных концептуальных положений, так и в плане методологии. На первый взгляд эти концепции выглядят антиподами. Предмет теории Тэджфела составляют межгрупповые отношения, ее фокусом выступают индивидуальные потребности (прежде всего - потребность в позитивной социальной идентичности), которые рассматриваются в качестве главной

детерминанты межличностной и групповой динамики. Концепцию социальной идентичности можно отнести к разряду формальных теоретических систем, так как здесь четко определены все используемые понятия и их соотношение друг с другом. Наконец, эта концепция носит объяснительно-прогностический характер, а средством ее верификации служит эксперимент .

Для теория Московичи справедливо прямо противоположное, считает Брейкуэлл. Ее предмет - экспликация людьми повседневной практики и процесс привнесения в нее значений и смысла. Фокусом теории социальных представлений выступает межличностная коммуникация, которая рассматривается как детерминирующая структуру и содержание систем коллективных верований. Московичи намеренно избегает однозначных дефиниций и, тем более, прогнозов. Его модель подчеркнуто описательна и может быть отнесена к разряду функциональных, так как основное внимание уделяется здесь идентификации целей социальных представлений. Тестирование модели Московичи происходит преимущественно в процессе опросов и наблюдения.

Концепции Московичи и Тэджфела олицетворяют собой длительное и бесплодное противостояние двух теоретических ориентации - социального когнитивизма и социального конструктивизма, истоки которого уходят в глубь истории дисциплины. Настало время превратить этот спор в плодотворный диалог, полагает Брейкуэлл. Ни одна из названных моделей, при всей их полноте и разносторонности, не может сегодня претендовать на роль глобальной социопсихологической схемы. Между тем, установление связей между ними "способствовало бы созданию более мощной объяснительной модели поведения и означало бы шаг вперед на пути к подлинной смене парадигмы в социальной психологии" (12, с. 4). Объединение двух позиций поможет в разработке широкой теоретической схемы, которая вместят в себя и локализует все то

бесчисленное множество разрозненных мини-моделей, которое разрабатываются сегодня для объяснения отдельных социопсихологических явлений и их специфизических обстоятельств. От этой интеграция выиграет не только социальная психология в целом, но я каждая из объединяющихся сторон. Теория Тэджфела сможет преодолеть свойственную ей узость контекста, в котором анализируется сегодня процессы сформирования идентичности (групповой конфликт и дифференциации); теория Московичи получит в свое распоряжение принципы, объясняющие кристаллизацию социальных представлений в той или иной конкретной форме. Несмотря на то, что эти теории принадлежат к разным исследовательским традициям, они имеют по крайней мере две точки соприкосновения, которые могут послужить основанием для их сближения, пишет в заключение Бpeйкуэлл. Это единый объект анализа - внутригрупповая и межгрупповая динамика в единстве ее рефлексивного и поведенческого измерений, и взаимозависимость двух диалектических процессов, участвующих в этой динамике - становления социальной идентичности и формирования социальных представлений.

ЭМПИРИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

Эмпирическое изучение социальных представлений отличается сегодня чрезвычайным разнообразием тематики и исследовательских ракурсов. Концептуальной доминантой эмпирической работы по-прежнему остается теория Московичи, однако, по сравнению с предшествующим десятилетием, ее реже используют в чистом виде. Более типичной становятся практика теоретического и методологического синтеза идей Московичи и некоторых других современных социально - психологических моделей (как европейских, так и американских). Эта тенденция вызвана не только трудностями операционализации теория

Московичи. В первую очередь она обусловлена, по-видимому, большим предметным диапазоном исследовательской области, обозначенной термином "социальные представления". Эмпирические исследования показывают, что концепция Московичи, действительно, может применяться для социального анализа самых неожиданных и порой вовсе не связанных между собой проблем, некоторые из которых ближе традиции социологического знания. В зависимости от специфики непосредственных практических интересов (динамика социальных представлений в больших и малых группах, грамматика и лексика как "векторы" социальных представлений, конверсационный анализ повседневной социальной практики, становление "новой социальной реальности" и ее объективация в языке социальных представлений, социально-нравственное развитие индивида), социальные психологи соединяют подход Московичи с теорией социальной идентичности Тэджфела, с социальным конструкционизмом Джерджена, с этогеническим подходом Харре, с некоторыми постулатами этнометодологии или с генетическим конструктивизмом Пиаже. В методологическом отношении наиболее распространены сегодня лонгитюдное наблюдение в естественных условиях и квазиэксперимент; практика лабораторных экспериментов отступила на второй план. Сохранив тематическую мозаичность и разноплановость, отличавшие первые работы "новой французской школы", современные европейские исследования социальных представлений уступают им в масштабности объектов анализа и величине массива эмпирических данных.

Психолог из Линца (Австрия) Вольфганг Вагнер обращается к проблеме социальной проекции как функции социальных представлений больших социальных групп (43). Вагнер не согласен с участившимся в последние годы употреблением термина "социальное представление" для характеристики содержания индивидуального сознания, вне всякой связи с социальными процессами. Такая тенденция, по его мнению,

уводит исследователей от изначального замысла Московичи, стремившегося показать процесс освоения массовым сознанием новых социокогнитивных феноменов. Австрийский психолог предлагает "вновь обратиться к макросоциальным аспектам социогенезиса социальных представлений" (43, с. 125) и с этой целью выдвигает ряд гипотез, касающихся природы групповой рефлексии и идентичности. Нужно подчеркнуть, что, в отличие от французских психологов (Абрика, Фламана, Кодола), изучавших связь социальных представлений с внутригрупповой рефлексивностью методом лабораторного эксперимента, Вагнер, ориентируясь на "раннего Московичи", предпочитает опросы и анкетирование респондентов в естественных условиях.

Он рассматривает социальные представления как конструирующие элементы внутригрупповой коммуникации и, одновременно, как ее результаты. Социальные представлении возникают только в таких группах и обществах, где возможен обмен как сходными, так и несовпадающими мнениями. Следовательно, социальные представления - это атрибут развитых индустриальных обществ, для которых типично сосуществование антагонистических форм опыта (в отличие от обществ традиционных, где в идеале объективные и субъективные принципы организации опыта совпадают). Обмен формами опыта происходит путем публичного коллективного дискурса, благодаря которому (и в ходе которого) создается обыденное знание и современный эквивалент здравого смысла. Предпосылкой формирования социальных представлений, т.е. "изменения концепции социальных объектов", как правило, служат насущные практические потребности общества, первостепенная роль здесь принадлежит столкновению мнений, дискуссиям и конфликтам.

Коммуникация и публичный дискурс, генерирующие социальные представления, протекают в так называемых рефлексивных группах, т.е. группах, которые определяются своими собственными членами. В отличие от номинальных групп,

конституирование которых возможно только благодаря внешнему наблюдателю, рефлексивные группы - это социальные единицы осознанного членства, где каждый участник имеет четкие критерии принадлежности к данному социальному сообществу. Групповая принадлежность выступает здесь как фактор сознания людей, образующих группу.

Понятие групповой рефлексивности, продолжает Вагнер, характеризует коллективную сторону целостного процесса формирования социальных представлений. Его индивидуальный аспект связан с самокатегоризацией индивидов, образующих группу: относя себя к определенной категории, индивид одновременно участвует в групповой саморефлексии. Таким образом, "группа возникает в результате самокатегоризации ее членов; рефлексивность указывает на тот факт, что групповое членство - это существенная часть Я-системы человека" (43, с. 137). В ходе повседневной (дискурсивной и коммуникативной) групповой практики вырабатываются социальные представления, характеризующие стиль мышления членов группы. Благодарят обмену мнениями и средствам массовой информации люди узнают об элементах нового знания, образах и метафорах, посредством которых "должно" мыслить" (независимо от того, истинны они или -нет). Так "индивидуальный процесс мышления превращается в социальную практику (43, с. 127) и о этой точки зрения вполне уместно рассуждать о "думающей обществе", как это делает Московичи, считает Вагнер.

Коллективное мышление и групповая рефлексивность дополняют друг друга, выступая фундаментальной предпосылкой социальной идентичности. Социальная идентичность предполагает знание своей групповой принадлежности, с одной стороны, и наличие некоторой совокупности общегруппового опыта и здравого смысла, или "фонового знания" - с другой. Фоновое знание специфично для данной группы, оно дает возможность ее членам найти свое место и пределах общего дискурсивного пространства.

Автор особо подчеркивает публичный характер внутригруппового дискурса, участники которого являются и генераторами, и рецепиентами системы знания. Доступность результатов коллективного дискурса - исходное условие групповой рефлексивности, коммуникации и социальной идентичности. Но публичность коллективного мышления предполагает, что социальные представления - как объекты и результаты этого мышления - содержат метаинформацию о самой рефлексивной группе, которой они принадлежат: они указывает на социальные пределы собственной валидности. Иными словами, социальные представления обладают "голоморфическими'' характеристиками. Поясняя данный термин, Вагнер пишет; "Это понятие охватывает класс характеристик социального представления, непосредственно вытекающих из посылки о публичном характере выработки этого представления рефлексивной, "мыслящей" группой" (43, с. 128).

Голоморфизм в первую очередь отличает так называемые полемические социальные представления, т.е. такие, в которых особенно выпукло отражается групповое деление и идеологическое противостояние. В меньшей мере эти характеристики присущи обыде нному знанию. Наконец, существуют представления, которые не обладают качеством голоморфизма, т.е. ничего не сообщают о той социальной группе, к которой их относит исследователь. Такие ментальные образования никак не связаны с социальной идентичностью или специфическим контекстом группы, их носители не располагают сведениями о социальных границах используемых повседневных теорий. Не - голоморфические представления могут иметь культурную, "освобожденную" или любую другую природу, но их генезис не тождествен происхождению собственно социальных представлений.

Помимо социальных (голоморфических) представлений и содержащегося в них публичного знания, индивиды обладают и частным, или субъективным (идиоморфическим) знанием. Это

идиосинкразические установки, индивидуальные когнитивные представления или субъективные теории. Совокупность частного знания служит для категоризации индивидуально значимых ситуаций, для объяснения субъективного опыта и стабильной самооценки. Разумеется, все субъективные теории основаны на прошлом опыте и фоновом знании группы. Но, в отличие от голоморфических социальных представлений, идиоморфические идеи не играют существенной роли в координации практики рефлексивной группы (даже если эти идеи разделяются несколькими членами данного сообщества). Вопрос состоит в том, содержит ли данное представление мегаинформацию о самой породившей его группе, т.е. "имеет ли индивид основания ожидать, что другие будут разделять его идеи и с их помощью координировать свое поведение применительно к определенному социальному объекту" (43, с. 128). Вместе с тем, без идиоморфических представлений были бы невозможны социальные инновации и творчество.

Переходя к изложению результатов своей экспериментальной работы, Вагнер подчеркивает, что его цель состояла "в наглядной демонстрации голоморфического метазнания" (43. с. 136). Согласно гипотезе автора, члены рефлексивной группы, как правило, способны верно указать носителей разделяемого группой знания, если это знание составляет часть групповой системы идентичности. Косвенным доказательством этой гипотезы он считает описанные в литературе эксперименты, подтверждающие взаимосвязь социальной проекции и системы ценностей: чем более близкой (с точки зрения используемых ценностей) представляется испытуемому та или иная группа как некоторая целостность, тем однозначнее и решительнее он проецирует свое мнение на членов этой группы. Очевидно, что в данном случае социальная проекция оказывается связанной с метаинформацией о группе.

Для получения непосредственного экспериментального подтверждения своей гипотезы Вагнер провел опрос 160

респондентов из Вены и Линца. Опросник содержал десять утверждений, которые предлагалось подтвердить или опровергнуть. Пять утверждений носили характер "единичных" высказываний ("Домашние животные делают жизнь полнее"), под которыми Вагнер подразумевал утверждения, отражающие идиосинкразические предпочтения или мнения. Подобные утверждения могут быть типичны или нетипичны для многих членов данного сообщества, однако они не имеют никакой связи с социальной идентичностью субъекта или его группы. Остальные пять утверждений носили идеологический характер или отражали некоторое социальное представление (в контексте данного эксперимента эти феномены рассматривались как тождественные) и могли быть приписаны той или иной политической активной группе или партии ("Для экономического процветания нашей стране необходимо вступить в Общий рынок"). Половина респондентов получила эти утверждения в позитивной формулировке, половина - в негативной. Испытуемым предлагалось определить свою собственную политикоидеологическую ориентацию и ту социальную группу, которая была бы для них наиболее адекватна. Далее, респонденты должны были указать, какой, по их мнению, процент людей поддерживает их мнение:

а) вообще;

б) внутри их социально-политической группы; в) за пределами последней.

Вагнер исходил из следующего предположения: единичные высказывания не будут приписываться никакой специфической социальной группе; репрезентативные же мнения (т.е. мнения, содержащие социальные представления) будут верно проецироваться на определенную группу, особенно в тех случаях, когда субъект сам разделяет данное мнение. Если же он не согласен с утверждением (мнением), то все равно верно адресует его соответствующей внешней группе. Причем такой исход не будет зависеть от количества людей, одобряющих (не одобряющих) данное мнение.

Данные, полученные в ходе квазиэксперимента,

полностью подтвердили гипотезы автора. Испытуемые легко дифференцировали единичные утверждения и репрезентативные мнения. При этом различия во внешней и внутренней проекциях были существенны только в отношения репрезентативных мнений (как и ожидалось, внутренняя, "ин-групповая" проекция была в этих случаях выше, если субъект принимал высказанное мнение, и ниже, если он с ним не соглашался). Респонденты, таким образом, осознавали, что "репрезентативное мнение обладает социальным качеством, так что не все группы склонны разделять его в равной мере" (33, с. 135).

Опрос показал практическое функционирование метаинформации, содержащейся в социальных представлениях, которые сами указывают границы своей социальной валидности. По мнению Вагнера, голоморфизм как свойство социальных представлений, должен послужить критерием их отличия от представлений субъективных. Все атрибуты, которые до сих пор приписывались социальным представлениям (метафоричность, объективация и "укоренение" нового опыта, общепризнанность и т.д.), в равной мере могут характеризовать и субъективные теории, и единичные утверждения. Что же касается голоморфизма, то это "внешний, неструктурный атрибут.... который возникает именно как следствие социогенеза социальных представлений" (43, с. 135). Кроме того, квазиэксперимент показал, что количество людей, разделяющих то или иное мнение, составляет необходимое, но недостаточное условие для того, чтобы считать это мнение репрезентативным. Члены группы должны располагать "знанием о границах своей валидность" и уметь приписать соответствующее мнение своей ин-группе. Наконец, они должны более или менее верно соотносить чуждое им социальное представление с соответствующей аут-группой. В современных обществах все эти процессы становятся возможными благодаря развитой сети массовой коммуникации.

Таким образом, пишет в заключение Вагнер,

рефлексивность группы - это "знание того, что знает моя группа плюс хотя бы приблизительное знание систем идентичности других групп" (43, с. 136). Голоморфизм метазнания делает возможной координацию действий членов группы, что, в свою очередь, является предпосылкой конструирования и сохранения социальных объектов и институтов. Анализ голоморфических свойств социальных представлений позволяет также по-новому взглянуть на проблему их общезначимости и "консенсуальности". В данном случае речь идет не о количественном большинстве людей, разделяющих то или иное мнение, а о "функциональном консенсусе", который обеспечивает рефлексивность группы и ее социальную идентичность.

Группа социальных психологов из Испании провела серию лабораторных экспериментов, демонстрирующих роль социальных представлений как "защитного механизма" в условиях групповой дискриминации и открытого межгруппового конфликта (16). Цель экспериментов состояла в изучении и сопоставлении социальных представлений, связанных с курением, у курящих и некурящих студентов. Как я в исследовании Вагнера, теоретической базой экспериментальной работы (помимо с теории Московичи) здесь послужила концепция межгрупповых отношений Тэджфела.

По мнению авторов, социальные представления участвуют не только в формировании социальной идентичности группы и ее членов, но и в сохранении и защите этой идентичности в ситуациях социальной дискриминации. Согласно Тэджфелу, группа вырабатывает то или иное "обоснование" своей позиции в социальной структуре. Если же эта позиция (и идентичность группы) становится объектом критики со стороны других групп, происходит трансформация внутригрупповых дискурсов (или социальных представлений), которые направляются на восстановление и защиту прежнего статуса группы. Этот защитный процесс дополняется соответствующей динамикой социальных представлений доминирующей (нормативной)

группы. Стремясь легитимизировать свое поведение в отношении "отверженных", члены нормативной группы прибегают к "психологизации", или "процессу, посредством которого определенный тип поведения (установки, мнения) приписывается каким-либо личностным особенностям или склонностям" (16, с. 340). Авторы предпочитают называть этот прием психологического объяснения в негативных терминах "психопатологизацией" и интерпретируют его как форму социального контроля. Для нормативных групп психопатологизация является одной из возможных оправдательных стратегий дискриминационных действий.

Одним из наименее разработанных аспектов теории социальных представлений испанские психологи считают проблему их структуры. Обобщая существующие на этот счет мнения, авторы предлагают следующую схему: социальные представления включают объяснение (атрибуцию), отношение (аттитюды), эмоции и стереотипы, связанные с объектом репрезентации. Все эти элементы организованы вокруг "центрального ядра". Однако структура социальных представлений очень подвижна, она зависит от конкретного группового носителя этих представлений, условий их использования и предполагаемых функций. Поэтому "определение структуры социального представления - это скорое эмпирический, чем теоретический (априорный) процесс" (16, с. 342). В группах, испытывающих социальную дискриминацию, социальные представления наделяются функцией защиты групповой идентичности; они противостоят процессу психопаталогизации, проводником которого выступают нормативные группы. Социальные представления последних формируются при этом с помощью негативных стереотипов, характеризующих объект дискоиминации.

На базе перечисленных теоретических предпосылок авторы формулируют следующие гипотезы: а) в условиях дискриминации и межгруппового конфликта социальные представления курильщиков будут носить защитный характер; б) вместе с

тем курильщики будут стремиться отрицать свою принадлежность к данной группе; в) ужесточение санкций против курильщиков никак не скажется на социальных представлениях некурящих. Все эти прогнозы, по предположению авторов, будут иметь силу только в таких социальных контекстах, где дискриминационные меры признаются легитимными не только нормативной, но и "отверженной" социальной группой. В итоговом эксперименте участвовало 105 студентов-психологов (38 мужчин и 67 женщин, средний возраст 19 -25.лет). Всем участникам предложили одинаковые опросники. Однако 50 испытуемых (19 курильщиков и 31 некурящий) имели в своем распоряжении "Введение", где весь эксперимент характеризовался как "изучение табакокурения". Остальные 55 участников (21 курильщик и 34 некурящих) получили тот же опросник, озаглавленный как "Сравнительное изучение курящих и некурящих студентов"; кроме того, опросник имел примечание о решении ректора ужесточить санкции против курения в общественных местах, проведя предварительный опрос студентов. Участников конфликтной ситуация рассадили по разным концам комнаты, сформировав таким образом две оппозиционные команды - курящих и некурящих.

Испытуемым предложили ответить на следующие вопросы:

1) каковы факторы, провоцирующие курение (стресс, опасность, удовольствие, социальные образцы, стремление убежать от реальности);

2) кого следует считать главным виновником пристрастия к курению (самого курильщика, его друзей, семью, социальную политику, психологические проблемы);

3) кто составляет группу риска (подростки, взрослые, мужчины, женщины, дети курильщиков, неуравновешенные люди);

4) ваши эмоции в отношении (не) курящих (гордость, презрение, жалость, равнодушие);

5) ваш стереотип курильщика (интеллигентный, агрессивный, коммуникабельный, больной, нервозный).

В заключение участники должны были отнести себя

самих к группе курящих или некурящих и выразить свое мнение по поводу легитимности "антитабачных" санкций.

Полученные данные подтвердили справедливость предварительных прогнозов. Они позволили выделить два класса социальных представлений, связанных с курением - "психологически-негативные" представления (84,7% опрошенных) и "обобщающе-защитные" (16,3%). Согласно первому классу представлений, причины курения носят психологический характер, а курильщик представляет собой отрицательный социальный тип. Второй класс представлений страдает взгляд на проблему курения как на "неспецифическую" для какой-либо группы людей или личностного типа; здесь культивируется позитивный образ курильщика. Психологические представления более характерны для некурящих (90,1% респондентов), чем для курящих (73,5%). Во втором случае дело обстоит наоборот (23,5 курящих и 9,9% некурящих придерживаются обобщенно-защитного взгляда на проблему) (16, с. 345-350). Иными словами, психологическая трактовка феномена курения является доминирующей. Примерно равный процент курящих и некурящих респондентов считают санкции против курения в общественных местах вполне легитимными. При этом курильщики продемонстрировали более высокую степень идентификации со своей группой, чем их оппоненты. Вместе с тем, в условиях явного столкновения и ужесточения санкций некурящие сохранили прежний высокий уровень толерантности в отношения курильщиков, а последние проявили склонность к дезидентификации со своей группой.

Таким образом, экспериментальная проверка рабочих гипотез относительно динамики социальных представлений в условиях межгруппового конфликта показала плодотворность теоретического синтеза идей Московичи и Тэджфела, подчеркивают авторы. Этот синтез испанские психологи расценивают как первый шаг на пути к целостному изучение психологических аспектов социальной жизни, которые сегодня

рассматриваются как отдельные "темы" психологического знания.

Американцы Энн Кэмбелл и Стивен бункер анализируют гендерную специфику социальных представлений об агрессивном поведенил (13). Кроме идей Московичи, теоретический фундамент их исследований составляет социальный конструкционизм К. Джордже на и этогеническая психология Р.Харсе. Объединяя позиция Джерджена и Xaрpe в "единую, быстро набирающую силу парадигму, известную под разными названиями", Кэмпбелл и бункер рассматривает социальную психологию как науку об "объяснительной практике" или "вербальных комментариях", сопровождающих повседневные поступки людей (13, с. 489). Основным объектом социально-психологического анализа становится в таком случае "социальная беседа", т.е. обыденная коммуникация, в процессе которой участники проясняют мотивы своих действий. Эта точка зрения, по мнению авторов, согласуется с тезисом Московичи о создании (и воссоздании) социальных представлений в ходе коммуникации. В социальной беседе конструируется та самая реальность, в которой живут говорящие. При этом актуализация социальных представлений, которыми обмениваются участники, позволяет им не только структурировать прошлый опыт, но и прогнозировать (направлять) восприятие будущих событий.

Помимо некоторых теоретических идеи Московичи, Кэмббелл и Мункер принимают и ряд его методологических установок, в частности, требование изучать реальную коммуникацию на материалах социально-репрезентативной виборки, а также описывать социальное представления в момент их "пика" или "кризиса". В соответствии с этими требованиями, американские психологи использовали в своем эмпирическом исследовании магнитофонные записи неформальных "coциальных бесед" на тему агрессии и агрессивного поведения. В беседах, продолжавшихся от 2,5 до 4 часов, приняли участие две группы, одна состояла из восьми женщин, вторая - из пяти мужчин (в возрасте от 28 до 40 лет). Все беседующие

хорошо знали друг друга, жили по соседству в одном из пригородов Нью-Йорка, шестеро из них были супругами. Они принадлежали к среднему классу, имели профессию и работу.

Испытуемым предлагалось обсудить личный опыт участия или переживания "эпизодов агрессии". Записи разговоров подверглись кодирование по двум схемам. Сначала все 70 эпизодов, описанных участниками, классифицировались в зависимости от указанного способа агрессии (прямая, непрямая, скрытая), ее формы (физическая, вербальная, не связанная вообще с каким-либо действием), места и обстоятельств (дома, на работе, в общественном месте, наедине, при свидетелях), половой принадлежности участников и "аудитории". На втором этапе были выделены тематические доминанты высказываний на тему агрессии (самоконтроль, активные" физические действия, слезы и эмоции, фрустрация, интерпретация эпизода участником и свидетелями, избранная поведенческая тактика, ее мотивы и цели).

Гипотезы авторов, подлежащие эмпирической проверке, сводились к следующему. Как социальное явление, агрессия представляет собой идеальный объект для конверсационного анализа, так как на самом деле о ней чаще говорят, чем наблюдают на практике и тем более участвуют. Если, как утверждает Московичи, социальные представления составляют атрибут групповой идентичности, то представители противоположных полов - как особых социальных групп - должны иметь отличные друг от друга представления об агрессии и связанные с ней поведенческие стратегии. Эти представления могут соответствовать любой точке социального континуума мнений - от полного неприятия и глубокого осуждения агрессивных действий до толкования их как нормативного явления социальной жизни. Крайним полюсам этого континуума соответствуют полярные интерпретации агрессии, принятые сегодня в научной литературе, считают авторы. Обсуждая эпизоды агрессии, люди не столько объясняют их причины, сколько

пытаются прояснить скрытые мотивы своих поступков путем "самопрезентации". Они стремятся оправдать избранную линию поведения, создать социально благоприятные "рамки" для понимания их действий другими. Для этого говорящий должен соотнести собственное толкование эпизода с социально ожидаемым или конвенционально-нормативным. Только вписавшись в социально принятую норму, он может рассчитывать на благожелательный отклик аудитории.

Результаты конверсационного анализа "самопрезентаций", зафиксированных на пленке, доказывают справедливость выдвинутых гипотез, утверждают Кэмпбелл и Мункер. Полученные данные свидетельствуют о гендерной специфике социальных представлений об агрессии и показывают присутствие в них элементов популярных научных концепций. Поведенческая тактика женщин в ситуациях агрессии позволяет говорить о явном стремлении представительниц прекрасного пола избежать стереотипных мужских обвинений в "истеричности", "стервозности" и т.п. Обсуждая пережитые ими эпизоды агрессии, женщины демонстрировали попытки любой ценой удержать себя в руках, не давать волю гневу, ярости и слезам, не говоря уже о физических действиях. При этом они рассматривали избранную тактику как "обреченную на провал": явная агрессия (хотя бы вербальная) укрепляла мужской стереотип "стервозной бабы", надежда "удержаться в рамках" оборачивалась фрустрацией, которая в конце концов заканчивалась истерикой. Женское представление об агрессия совпадает, таким образом, с негативной социальной (и научной) трактовкой этого феномена.

Тематической доминантой женских "социальных бесед" выступает проблема эмоционального и поведенческого самоконтроля. Мужские представления группируются вокруг темы "уместности" агрессивного" действия. Агрессия рассматривается как вполне приемлемое и даже само собой разумеющееся проявление человеческой (мужской) природы в том

случае, если она "релевантна объекту" (т.е. противник не слишком слаб, но и не является чемпионом по боксу, он - не женщина, не младенец и не немощный старик). При соблюдении принципа "релевантности" поощряется любая поведенческая тактика - от сознательного уклонения от всяких контактов до немедленной агрессивной реакции. Таким образом, согласно мужским представлениям об агрессии, мужчина "всегда остается в выигрыше". Подводя итоги своей работы, Кэмпбелл и Мункер утверждают: "Гендерные отличия, обнаруженные в ходе исследования, указывают на существование совершенно несхожих мужской и женской моделей агрессии; мужские и женские группы конструируют совершенно различные картины динамики агрессии... -при том, что описанные ими "объективные сценарии поведения совершенно идентичны" (13, с. 509).

Джина Филоджин (Высшая школа социальных исследований в Париже) также обращается к проблеме языка как носителя социальных представлений (36). Однако в отличие от американцев, которые практически ставят знак равенства между конверсационным анализом и изучением динамики социальных представлений, коллега Московичи строю придерживается методологических принципов "новой французской школы". Ее эмпирическое исследование посвящено возникновению и распространению "новой американской социальной реальности" - понятию "афро-американцы". Используя методы опроса и наблюдения в естественных условиях, Филоджин попыталась показать, как введение в язык повседневного общения новой номинации для чернокожих граждан США ознаменовало "трансформацию понятия в феномен социального представления, которое формирует поведение людей и направляет их коммуникацию" (36, с. 106). Свою работу коллега Московичи рассматривает не только как частную иллюстрацию концептуальных положений мэтра, но и как доказательство "переводимости" этих положений на язык исследовательской практики.

Опираясь на результаты опросов, проведенных ею в

1989-1991 гг. среди чернокожих и белых студентов американских колледжей, а также на статистические данные Объединенного центра политических и экономических исследований (Вашингтон, I990 г.), Филождин описывает эмпирический процесс "превращения понятая в реальность". Речь идет с проникновении. понятия в повседневную практику общения и конкретизации его как факта здравого смысла. Филоджин стремится раскрыть содержательные сторону трех известных механизмов подобного "превращения": закрепления понятия (его категоризации), объективации (кристаллизация объекта) и натурализации (функционирования в языке общения). В отличие от Москивичи, его последовательница выделяет последний из механизмов в специфический, заключительный этап формирования социального представления.

Термин "афро-американцы" был впервые предложен для наименования чернокожих граждан США на собрании активистов негритянского движения в декабре 1988 г., пишет Филоджин. вскоре началась пропагандистская работа по внедрению нового термина в массовое сознание. К январю 1990 г. каждый четвертый чернокожий житель США не только был знаком с этим термином, но отдавал предпочтение именно такому обозначению своей группы. Для белых американцев, независимо от их личных чувств и предпочтений, новый термин стал нормой при публичном официальном обсуждения этнических и расовых проблем.

Возникновению и упрочению в языке новейшего термина "афро-американцы" предшествовала целая цепочка исторически сменявших друг друга понятий, использовавшихся для обозначения чернокожих американцев: - рабы - цветные - негры - черные - афро-американцы. Уже сама эта последовательность указывает на социально-политическую и экономическую обусловленность происходивших изменений. В каждом конкретном случае дело не ограничивалось сменой названия; трансформация наименования сопровождалась глубокими сдвигами в

системе социальной перцепции, стереотипов, аттитюдов и мнений. Особенно рельефной "реконцептуализация чернокожих в массовом сознании" стала сегодня благодаря начавшемуся переходу от номинации "черные" к обозначению "афро-американцы".

"Только в широком социальном контексте наименование группы становится значимым с точки зрения формирования идентичности и связанных с этой идентичностью аттитюдов, выполняя функции фигуративного ядра социального взаимодействия субъектов и их символических отношений", - утверждает Филоджин (36, с. 91). Для осмысления этого процесса необходимо проследить весь путь создания нового термина и его превращения, в ходе коммуникации, в устойчивое социальное представление. С этой целью автор провела эмпирическое исследование восприятий, аттитюдов и мнений, связанных с номинацией "афро-амеоиканцы", и сопоставила их с ассоциациями и образами, группирующимися вокруг традиционного понятия "черные". С ее точки зрения, процесс смены номинаций и аттитюдов связан с "контекстуальным сдвигом" внутри американского общества, который означал готовность массового сознания переосмыслить существующее определение, поставив во главу угла не расовые, а этнокультурные характеристики. Действительно, все прежние наименования чернокожих граждан США отражали факт расового доминирования и сегрегации, тогда как название "афро-американцы" уравнивает данную этническую групп с представителями других этносов североамериканской культуры. Новый термин акцентирует не факт расовой принадлежности, а происхождение, т.е. связь с исторической родиной, что ставит выходцев из Африки в один ряд с "ирландскими", "мексиканскими", "китайскими" и прочими этническими группами в США. Поскольку этнический плюрализм имеет в американском обществе столь же глубокие исторические корни, как и расовая дискриминация, наименование "афро-американцы" ставит чернокожих жителей

100

Америки в одинаковое положение со всеми прочими ее гражданами. Кроме того, подчеркивает Филоджин, новое понятие несет с собой позитивный образ данной социальной группы, тогда как расовое содержание дихотомии "белые/черные" всегда ассоциировалось с противопоставлением "хороший/плохой".

"Контекстуальный сдвиг" отразил такие существенные социально-политические изменения внутри самого сообщества чернокожих американцев, прежде всего - процесс социально-классового расслоения и формирование в их среде среднего класса. В конце 60-х - начале 70-х годов, когда движение за гражданские права достигло своего апогея, противопоставление черных и белых подразумевало внутреннюю однородность "черных" как социальной группы. Распространение понятия "афро-американцы", как свидетельствуют эмпирические данные, позволяет говорить о наметившейся обратной тенденции. "Афро-американцами" называют себя преимущественно молодые (до 30 лет) мужчины-горожане, живущие на Северо-Востоке и Среднем Западе, окончившие колледж и располагающие значительными социальными возможностями. Это "черные", которые имеют социальную перспективу. Именно эта подгруппа внутри сообщества чернокожих американцев явилась инициатором употребления термина "афро-американцы"; она же выступает прототипом для кристаллизации определенного социального представления в сознании как чернокожих, так и белых граждан США.

Опросы показали, что 23.1% из 130 белых респондентов используют сегодня термин "афро-американцы", тогда как 60% продолжают употреблять слово "черные". Вместе с тем, 40% из них отдают предпочтение первому термину, а 55,4% считают, что ему принадлежит будущее (26,2% предпочитают слово "черный", 10,8% полагают, что в будущем сохранится именно это обозначение). Близкие результаты были получены и среди чернокожих респондентов (опрошено 82 человека). 25,8% из них попользуют понятие "афро-американцы", 29.3 - его

101

предпочитают, 46,3% считают перспективным (противоположной точки зрения придерживаются соответственно 51,2%, 18,5 и 17,1%) (36, с. 95-86). Эти данные свидетельствует, что уже через четыре года после первых попыток ввести в обиход обозначение "афро-американцы" ему отдает предпочтение значительная часть чернокожих и белых американцев. Что та касается различий в "употреблении" к "предпочтении" данного понятия, то они связаны с трудностями сформирования нового социального представления, которое должно преодолеть когнитивные фильтры, освященные традицией (понятия расы, черных, а такте связанные с ними негативные ассоциация). Здесь особенно велика роль средств массовой информация, которые сегодня способствуют внедрению понятия "афро-американцы", "используя исключительно эту номинацию в идеологическом контексте мультикультурного общества и акцентируя, таким образом, общность интересов и ценностей" (36, с. 106).

Натурализации нового понятия помогают и сами чернокожие жители США, считающие себя "афро-американцами". Их повеление и стиль коммуникация позволяют говорить о своеобразном дуализме нового этнокультурного сознания, где одновременно присутствует стремление подчеркнуть африканское происхождение (манерой одеваться, интересом к историческому прошлому Африканского континента, идеализацией его культурной специфики) и продемонстрировать приверженность чисто американским ценностям (работа, индивидуализм, материальное благополучие). Для "афро-американцев," характерно, таким образом, обостренное этническое самосознание и преданность "американской мечте".

Подводя итоги своей работы, Филоджин подчеркивает, что новое социальное представление - "афро-американцы" - возникло внутри чернокожего сообщества граждан США. Подгруппа, относящая себя к этой номинации, обладает вполне конкретными социодемографическими xapaктepиcтикaми, выделяющими ее из социального сообщества "черных". Именно эта

102

социальная подгруппа выступает в роля прототипа данного социального представления, способствуя его категоризации и объективация в массовом сознания. Для белых американцев переход к новой номинации предполагает разрешение конфликта между прежней системой ментальных категорий и изменившейся социальной реальностью. Кристаллизация понятия "афро-американцы" происходит путем "расщепления" существующей системы категорий (где образ "черного" ассоциируется с негативными личностными и социальными характеристиками и идеологией расовой сегрегации) и этнокультурного переосмысления объекта.

Одна из интереснейших науковедческих проблем, которую поднимает теория социальных представлений, касается соотношения обыденного знания и науки, считает английский социолог Мартин Ройзер (39). Московичи предложил четкую схему исторической трансформации научного знания, которая однако нуждается в конкретизации и эмпирической проверке, считает Ройзер. С этой целью он предлагает сопоставить идеальную модель Московичи с реальной практикой становления "науки об общественном мнении", проследив ее эволюции от "идеологических заготовок" эпохи Просвещения до новейших методик опроса общественного мнения. Помимо исторических факторов, автор использует также данные контент-анализа британских газет и журналов (за период с 1983 по 1987 г.), в которых регулярно печатаются результаты опросов населения.

Согласно Московичи, пишет Ройзер, обыденное знание и науку "можно рассматривать как соперничающие варианты классификации социальных представлений" (39, с. 412). Обыденное знание управляет консенсуальным универсумом, научное - миром "воплощенных" тактов. Идеи, знания и мнения, циркулирующие в каждом из дискурсивных универсумов, формируются в процессе взаимодействия обыденного и научного значения, при том, что суждения здравого смысла образуют первооснову

103

любых, в том числе и научный представлении. В историческом отношении обыденное знание также предшествовало формированию науки. Однако "овладев" повседневными представлениями, наука начинает диктовать им свои условия, придавая хорошо известным вещам таинственный облик математических формул. Современный взаимообмен обыденного и научного облегчается гигантским развитием средств массовой информации, которое охватывает не только содержательную сторону знания, но и методологию, т.е. способы его получения. Поскольку эта модель, по замыслу Московичи, является универсальной, она может быть верифицирована на материале любой отрасли знания, получившей статус науки, резюмирует свои рассуждения Ройзер. Свою задачу он видит в том, чтобы, "руководствуясь данными средств массовой информации, проверить" насколько глубоко укоренилась сегодня научная версия общественного мнения" (39, с. 413). Иными словами, он предлагает исследовательскую тактику, обратную той, что использовал в, свое время Московичи: если автор "Психоанализа" проследил процесс вторжения идей Фрейда в консенсуальный мир представлений, то Ройзер хочет выяснить, в какой мере общественное мнение (т.е. обыденные суждения людей о мире) смогло "воплотиться" в научную концепцию.

Понятия "общественное мнение" и "здравый смысл" настолько тесно переплетены между собой, что первоначально их разделение представлялось необоснованным даже тем мыслителям, которые задумывались 6 природе этих социальных феноменов. Поэтому изучение общественного мнения долгое время развивалось в. русле обыденных представлений и философских, спекуляций. Интерес к этому явлению стал повсеместным в эпоху Просвещения, которая декларировала высшую политическую ценность мнения простых людей. Руссо, Бентам и Милль заложили философский фундамент "совокупности знаний об общественном мнении", постепенно это "знание" переросло раки обыденных суждений и достигло ранга "явления

104

интеллектуального порядка" (39, с. 414). Однако первые опыты собственно научного анализа общественного мнения "относятся к XX столетию. Пионерами этой области Ройзер считает Лебона и Мак-Дугалла. Лебон полагал, что общественное мнение принадлежит к разряду иррациональных коллективных феноменов, Мак-Дугалл защищал более оптимистическую идею "группового разума", но оба они были единодушны в неприятии трактовок этого знания в терминах здравого смысла. Недостатком теорий Лебона и Мак-Дуталла была умозрительность, особенно заметная на фоне набиравших силу количественно-статистических методов опроса населения.

Первые шаги в этом направлении сделали американские журналисты. В 30-е годы в США получила распространение практика так называемых "пробных выборов", зондировавших мнение избирателей путем выборочных опросов. Эти "соломенные опросы" проводили популярные газеты и журналы, которые сенсационными политическими прогнозами надеялись поднять собственный рейтинг и привлечь новых подписчиков. Это доморощенное журналистское "зондирование" пошло на убыль после образования в 1936 г. Американского института общественного мнения, уверенно предсказавшего победу на выборах кандидата от демократов Франклина Рузвельта. Сотрудники Гэллапа сумели опровергнуть многочисленные журналистские прогнозы, сулившие победу республиканцам, потому, что в их распоряжении были новейшие статистические методы и научная теория выборки, подчеркивает Ройзер.

Другим корифеем новой социальной науки был психолог Ф.Оллпорт. В 1837 г. он опубликовал статью под названием "Вперед, к науке об общественном мнении", где сформулировал обширную программу изучения этого феномена в рамках бихевиористской науки. Главной мишенью критических рассуждений Оллпорта стала идея "группового разума". Перечисляя ошибки и заблуждения, характерные для "обывательского" понимания общественного мнения, он возражает против его

105

персонификации как некоей "надорганической сущности" или "группового продукта", который, обладая независимым существованием, превосходят совокупность составляющих его индивидуальных мнений. "Журналистскому" толкованию предмета, смешивающему содержание общественного мнения с его публичной презентацией, Оллпорт противопоставил его дефиницию как "арифметической суммы индивидуальных вербализаций" личностных предпочтений, которые имеют поведенческие следствия и могут быть описаны и измерены.

Благодаря усилиям Гэллапа и Оллпорта началось широкое внедрение научных методов изучения общественного мнения, которое сегодня представляет собой "развитую индустрию опросов" (39, с. 418). Однако совершенствование методик и техники не сопровождалось параллельным развитием теории. Напротив, бихевиористская концепция- Оллпорта оказалась суженной до пределов одного-единственного тезиса: общественное мнение складывается из высказываний индивидов. Это утверждение используется как теоретическое обоснование практики проведения опросов, к которой, в сущности, и сводится вся наука об общественном мнении. Теоретической альтернативы концепции Оллпорта все еще нет," а все дискуссии, которые имеют отношение к общественному мнению, исчерпываются обсуждением результатов опросов и выводами относительно поведения электората. "Поскольку опросы проводятся научными методами, считается, что изучение общественного мнения носит научный характер. Однако практически ничего не говорится о его природе и динамике. На самом деле наука об общественном мнении ... является сегодня почти исключительно методологической" (39, с. 429).

Таким образом, гипотеза Московичи подтвердилась лишь частично, считает Ройзер. На примере научного анализа общественного мнения можно увидеть, что суждения и образы здравого смысла оказались значительно более устойчивыми, чем предполагал французский психолог. Они постоянно

106

заявляют о себе в тех приемах интерпретации "феноменов общественною мнения", которыми пользуются сегодня средства массовой информации я их потребители. Об этом говорят данные контент-анализа современной британской прессы" которая широко использует не только метафоры обыденного сознания, но и его специфическую логику, против которой выступали Лебон и Оллпорт. Элементы суждений здравого смысла обнаруживаются как в самой подаче информации, касающейся опросов (графики и процентные соотношения постоянно дополняются рисунками, карикатурами, шаржами и т.п. зрительными образам), так к в содержательном ее толковании. Например, причинное объяснение тех или иных сдвигов в социальных предпочтениях то и дело подменяется суждениями по принципу post hoc, ergo propter hoc. Так рождаются журналистские клише, называемые научным термином "факторы", которые, в отличие от подлинно научных объяснений, касаются не столько причин, сколько обстоятельств, сопутствующих или предварящих динамику общественного мнения ("Фолклендский фактор" как "причина" победы Маргарет Тэтчер на выборах в 1983.г.). Поэтому прогнозы, которые делаются на базе опросов, "скорее напоминают судорожные ожидания азартного игрока, чем предсказания ученого" (39, с. 428).

Сложившиеся взаимоотношения науки и обыденного знания в области общественного мнения Ройзер характеризует как "тупиковые". Во всяком случае, "обыденное знание оказалось более устойчивым к наскокам бихевиористской науки, чем предполагает модель Московичи" (39, с. 430). Следовательно, нарисованная французским психологом мрачная картина глобального господства бихевиоризма, с которым призвана бороться теория социальных представлений, нуждается в уточнениях и изменениях, пишет в заключение Ройзер.

107

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Концепция социальных представлений, основания которой были заложены в работах С.Московичи более 30 лет назад, остается сегодня одной из ведущих теоретических моделей европейской социальной психологии. Дискуссии и эмпирические исследования последнего десятилетия показали, что эта концепция может быть использована для осмысления весьма широкого круга социально-психологических явлений и имеет немало точек соприкосновения с новейшими теоретическими ориентациями социального знания (социальным когнитивизмом, социальным конструкционизмом, этогенической психологией, этнометодологией, социологией знания, социолингвистикой). Основанием для столь широкой теоретической совместимости служит социологическая направленность этой концепции, которая не только возвращает психологического субъекта в социальный контекст, но и делает этот контекст (в его символическом измерении) отправным пунктом социопсихологического анализа.

Отдавая дань теоретической новизне позиции Московичи, его европейские коллеги обсуждают такие ее достоинства и недостатки в качестве новой метатеории. При этом далеко не все из тех, кому близки идея "новой французской школы", согласны считать их прототипом новой парадигмы в социальной психологии. Российские исследователи концепции социальных представлений также полагают, что она не выходит за рамки "теорий среднего ранга" (2, с. 10). Что же касается самого Московичи, то его высказывания на этот счет дают основания говорить о двойственности его точки зрения. С одной стороны, он категорически против попыток рассматривать его теорию в качестве "всеохватывающей парадигмы". Изучение социальных представлений, пишет в этой связи французский психолог, - это один из возможных вариантов анализа социальной ментальности, существующий наряду с

108

прочими когнитивными подходами. С другой стороны, он провозглашает "наступление эры социальных представлений", которая может быть интерпретирована только в терминах социальной психология, принявшей облик "антропологии современной культуры". В работах 80-х годов Московичи неоднократно обращается к проблеме обновления дисциплины, обсуждая метатеоретические предпосылки и принципы становления социальной психология будущего.

В рамках социопсихологической науки невозможны парадигмы в их традиционном естественнонаучном понимании, считает Московичи. Смена теоретических моделей, которая в социальной психология происходит каждое десятилетие, - это всего-навсего замена одного "одинокого мифа" другим. Фрагментация знания, узость тематики и подходов, "эпидермическое" видение человека, объясняющее его поведение ссылками на тот или иной отдельный "механизм" или "потребность", - все это приводит к тому, что чередующиеся "парадигмы" не успевают обрести ни преемников, ни предшественников. Здесь нет радикального пересмотра прежних моделей, как нет и принципиального изменения исследовательских стратегий с воцарением новых; каждая из них "смело выходит на сцену и тихо ретируется за кулисы, как только к ней пропадает интерес" (31. с. 940).

Теоретическая неустойчивость социальной психологии в значительной мере связана с природой той реальности, которую она изучает и которая предполагает существование параллельных и даже противоречащих друг другу описаний, объяснений и понятий. Это обстоятельство доказывает, во-первых, что здесь невозможно создание эксклюзивных моделей знания, и, во-вторых, что эта дисциплина должна рассматриваться не как инвариант естественных наук, а как средоточие социального знания. По мнению Московичи, самой большой ошибкой социальных психологов второго и третьего поколений стало стремление рассматривать свою науку как придаток общей

109

психологии. В результате был утрачен единый предмет, потерян социальный ракус и сведены на нет усилия основателей социальной психологии, видевших в ней мост к другим отраслям знания. Эти люди, пишет Московичи, имея в виду Дюркгейма и Вундта, Зиммеля и Тарада, Тенниса и Левина, "видели в ней науку, занятую не столько напей собственной культурой, сколько сопоставлением культур, т.е. науку, способную объяснить такие явления, как социальная мысль, язык, религия, коллективное поведение, формирование групп, общение. Короче говоря, они считали социальную психологию наукой, устанавливающей преемственность индивидуальных и коллективных феноменов" (10, с. 217).

Эту позицию разделяет и глава "новой французской школы"; его идеал - дисциплина, способная связать воедино социопсихологические компоненты, разбросанные сегодня по разным отраслям знания. Перечисляя союзников новой науки, Московичи называет историю и антропологию, психологию политики, экономическую психологию, психологию социальных движений, этнометодологию, клиническую и детскую психологию, психологию языка и символический интеракционизм. К характерным особенностям социальной психологии, "позволяющим рассматривать ее в русле психологии, не нарушая ее связей с другими социальными науками", он относит особый способ рассмотрения вещей, специфический объект как "перекресток" ряда наук и ее способность участвовать в созидания социальной реальности.

Под "особым способом" французский психолог подразумевает психосоциологическую точку зрения, которая требует изучения личности и общества в их единстве, вне привычной дихотомии психологического (индивидуального) и социального (коллективного)." Социальная психология - это один из узелков на линий пересечения понятий, которые нельзя ни разъединить, ни трактовать как принадлежащие разным реальностям; Нельзя сказать; "вот индивид, а вот общество...

110

как будто это два чуждых друг другу мира" (10, с. 222). С этой точки зрения социальная психология олицетворяет собой разрушительную атаку против существующей практики разделения понятий и фрагментации действительности, подчеркивает Московичи. Традиционный психологический способ рассмотрения вещей противопоставляет отношения S и 0, опосредованные стимулом; точно гак же поступают и социологи, с той разницей, что субъектом выступает здесь коллектив (группа, класс, государство), объект же представляют ресурсы, институты и т.п. Психосоциологическая позиция подразумевает тройственную интерпретацию отношений и фактов: индивидуальный субъект - социальный субъект (или "другой") -объект. Эти отношения предполагают существование конфликтов я противоречий и постоянный процесс взаимного опосредования.

Общим предметом (или "объекту") социальной педология служат социальные представления, продолжает свою мысль Московичи. Это обусловлено их качеством как необходимых составляющих социальных связей, взаимообмена и коллективных действий. Выбор объекта задает и определенный проблемный уровень. Социальная психология должна заняться описанием крупномасштабных социальных явлений и противоречий между индивидуальными я коллективными элементами социального целого. На первом месте оказываются "феномены, которые отражают главные вопросы нашего времени" -власть, массовая коммуникация, социальные движения, идеология и язык. Это не значит, что придется отказаться от традиционного изучения социальной перцепции, изменения аттитюдов, группового членства и др. Просто полученные данные должны поддаваться экстраполяции и способствовать объяснению явлений социального порядка. Представления социальной и ментальной жизни, при всей их эфемерности, принимают вполне конкретные, осязаемые формы, объективируясь в социальных институтах, нормах, ритуалах и тенденциях общественной мысли. "Независимо от того, насколько они правильны,

111

coциальные представления царствуют в массовом сознания, они формируют нашу жизнь и наши поступки, и социальная психология как раз и призвана пролить на них некоторый свет" (10, с. 241). Этот вывод Московичи хорошо иллюстрирует тесную взаимосвязь его программы реформации социальной психологии с феноменологией социальных представлений. Как главный предмет социопсихологического анализа, представлений предполагают восстановление прежнего социального статуса этой дисциплины в новых формах, адекватных реалиям современной общественной жизни.

112

ЛИТЕРАТУРА

1. Донцов А.И., Емельянова Т.Н. Концепция социальных представлений в современной французской психологии // Вопр. психологии. - М., 1984. № I. - С. 147-152.

2. Донцов А.И., Емельянова Т.Н. концепции социальных представлений в современной французской психологии. - М 1987. - 128 с.

3. Донцов А.И.. Емельянова Т.П. Социальные представления как предмет экспериментального исследования в современной французской социальной психологии // Вестн. МГУ. Серия 14, Психология. - М., 1985, № I. - С. 45-54.

4. Дюркгейм Э. Метод социологии // Дюргейм Э. Социология: ее предмет, метод, предназначение. -М., 1995 - С.7-164.

5. Дюркгейм Э. Представления индивидуальные и представления коллективные // Там же - с. 203-243.

6. Дюркгейм Э. Элементарные формы религиозной жизни // Социология: Реф. журн. -М., ИНИОН РАН, 1991, № I. С. 174-201.

7. Калькова В.Л. Исследование социальных представлений в европейской социальной психологии // Там же. - М., 1992, № 4. - С. 92-109.

8. Московичи С. Общество и теория в социальной психологии // Совоеменная зарубежная социальная психология: Тексты. - М., 1984. -С. 208-228.

9. Московичи С. От коллективных представлений - к социальным // Вопр. социологии. - М., 1992. - T.I, № 2. - С.89-96.

112

25. Jehoda G.Criticai notes and reflections on "Social representations" // Europesn j. of social psychology. -Chichester. 1988. -Vol.18, И3. -P. 195-209.

26. Jaspers J., Fraser С Attitudes and social representations // Social representations. - Cambridge, 1984. -P.101-123.

27. Markova I., Wilkie P. Representations, concepts and social change: the phenomenon of AIDS // J. for the theory of social behaviour. -Oxford, 1987. - Vol. 17, N 4. - P.389-409.

28. McKinlay A., Potter J. Social representations; a conceptual critique//Ibid.-P.471-487.

29. Moscovici S. Answers and questions // J. for the theory of social behaviour. - Oxford, 1987. - Vol.17, N 4. - P.513-529.

30. Moscovici S. Comment on Potter and Litton // British j. of social psychology. -Leicester, 1985. - Vol.24, N 2. - P.91-92.

31. Moscovici S. The myth of the lonely paradigm // Social research. -N.Y., 1984. - -Vol.51, К 4. -P.939-967.

32. Moscovici S. Notes towards a description of social representations // Europ. j. of social psychology. -Chichester, 1988. - Vol. 18, N3.-P.211-250.

33. Moscovici S, On social representations // Social cognition. - L. etc., 1981.-P.181-209.

34. Moscovici S. The phenomenon of social representations // Social representations. - Cambridge, 1984. -P.3-69.

35. Parker I. "Social representations": social psychology's (mis) use of sociology // J. for the theory of social behaviour. - Oxford, 1987. - Vol. 17, N4.-P.447-469.

36. Philogene G. "African American" as a new social representation // J. for the theory of social behaviour. -Oxford, 1994. - Vol.24, N 2. - P.89-109.

37. Potter J., Litton I. Some problems underlying the theory of social representations // British j. of social psychology. - Leicester, 1985. - Vol.24, N2.-P.81-90.

38. Les representations sociales. - P., 1989. - 489 p.

39. Reiser M. Commonsense, science end public opinion // J. for the theory of social behaviour, - Oxford, 1987. -Vol. 17, N 4; - P.411-432.

40. Semin G. The "phenomen of social representations": a comment on Potter end Litton // British j. of social psychology. - Leicester, 1985. -Vol.24, N 2. -P.93-94.

114

10. Московичи С. Предпосылки объяснения в остальной психологии // Социальная психология: саморефлексия маргинальност
и. Хрестоматия. -М., ИНИОН РАН. 1995. -С. 213-252.

11. Харре. Р. Грамматика и лексика - векторы социальных представлений // Вопр. социологии. - М., 1993. -Т. 1, № 1. -С. 118-128.

12. Breskwell G.M. Irtegrating paradigms, methodological implications // Empirical approaches to social representations.-

Оxford (In press). P. 1-42.

13. Campbell A.,Munger St. Models of anger and aggression In the social talk of women and men // J. for the theory of social behaviour. -Oxford, 1987.-Vol.17, N4. -P. 489-511.

14. Deutscher I. Choosing; ancestors: some consequences of the selection from Intellectual traditions // Social representations. - Cambridge, 1984.-P.71-100.

15. Deutscher Т. Forward // Ibid. - P.XI-XVIII.

16. Echate E.A. Social representations and intergroup conflicts: who's smoking here? // European j. of social psychology. - Chichester, 1994. - Vol.24, N3.-P.339-355

17. Emler N. Socio-mora! development from the porspective of social representations // J. for the theory of social behaviour. - Oxford, 1987. -Vol.17, N4.-P.371-388.

18. Farr R. The social orlgins of the human mind: a histo-rical note // Sncial cognition. - L. etc., 1981. -P.247-258.

19. Farr R. Social representations: a French tradition of research // J.for the theory of social behaviour. -0xford, 1987. - Vol.17. N 4. - P.343-369.

20. Farr R. Social representations: their role In the desing and conduct of laboratory experiments // Social representatione. - Cambridge, 1984.-P.125-147.

21. Forgas J. Everyday understanding and social cognition // Social cognition. - L. etc., 1981. -P.259-272,

22. Fогgas J. Preface. What is social about social cognition // Ibid. -P.VII-X, 1-26.

23. Harre R. Some reflections on the concept of "social representations" // Social research. -N.Y., 1984. -Vol.51, N 4. - P.927-938.

24. Hewstone M. On common sense and social representations-a reply to Potter and Litton // British J. of social psychology. - Leice/ster, 1985. - Vol.24, N 2. - p.99-100

113

41. Social cognition: perspectives on everyday understanding. - L. etc., 1981.-281 p.

42. Social representations. - Cambridge, 1984. - 412 p.

43. Wagner W. Social representations, group affiliation and projections; knowing the limits of validity // European j. of social psychology. - Chichester, 1995-Vol.25, N2. -P. 125-139.

44. Wells A. Social representations and the world of science // J. for the theory of social behaviour. -Oxford, 1987. -Vol. 17, N 4. - P.433-445.

115

Слов:	25245
Символов:	221659
Размер:	432.93 Кб.

Название реферата: Якимова Е. В