Энциклопедия глубинной психологии

TIEFENPSYCHOLOGIE

BAND EINS

Sigmund Freud Leben, Werk und Wirkung

Kindler
Verlag

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ

ГЛУБИННОЙ

ПСИХОЛОГИИ

том первый

Зигмунд Фрейд Жизнь Работа Наследие

MGM
-
lnterna

Москва

1998

Энциклопедия глубинной психологии

Том I. Зигмунд Фрейд: жизнь, работа, наследие.

Пер. с нем./Общ. ред. А. М. Боковикова. — М.: ЗАО МГ

Менеджмент, 1998. — 800 с, илл.

Настоящее издание является составной частью

15-томной энциклопедии «Психология в 20-м

столетии», выпущенной в 1976—1982 гг.

издательством « Киндлер».

произведения не может быть воспроизведена в

какой-либо форме без письменного согласия

издательства.

ISBN 3-407-83039-4 (нем.)

ISBN 5-89837-001-3 ISBN 5-89837-002-1 (т. 1)

Зигмунд Фрейд (1856-1939)

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие издателя XI

Психоанализ

Зигмунд Фрейд

Фрейд и его время

Юрген фом Шайдт 3

Сочинения Фрейда — введение в творчество Фрейда

Рудольф Хайнц 17

Переписка 3. Фрейда

Мартин Гротьян 31

Фрейдовские классические случаи —

дальнейшая судьба пациентов

Мартин Гротьян 144

Фрейдовские соратники

Карл Абрахам — его вклад в психоанализ

Иоганнес Кремериус 150

Шандор Ференци: его вклад в психоанализ

Гельмут Дамер 166

Фрейд в зеркале биографов

Мартин Гротьян, Юрген фом Шайдт 196

Теория психоанализа

Фрейдовская теория психического аппарата

Алекс Холдер 226

Понятие бессознательного и его значение у Фрейда

Гунтрам Кнапп 266

Вытеснение и другие защитные механизмы

Вольфганг Шмидбауэр 289

VII

Ошибочные действия

Петер Херлин 296

Остроумие и юмор

Ганс Штроцка 304

Психоаналитическая теория сновидений

Агнес Беккер 322

Психоаналитическая теория влечений

Петер Цизе . 344

Значение сексуальности в трудах Зигмунда Фрейда

Бернд Ницшке 365

Аутоэротика с точки зрения психоанализа

Рудольф Адам 407

Женская сексуальность и эротическое переживание

Натали Шайнесс 416

Развитие фрейдовского понятия Я

Гемма Яппе 433

Теория нарциссизма

Хайнц Хензелер 463

Психоаналитическая концепция мазохизма со времен Фрейда:

превращение и идентичность

Жан-Марк Алби и Франсис Паше 483

О регрессии

Рудольф Хайнц 498

Сверх-Я: инстанция, задающая направление нашим поступкам

Дитер Айке 504

Страх. Концепции

фрейдистского психоаналитического направления

Дитер Айке 520

О процессе символообразования

Петер Орбан 532

Значение сказки для психоанализа

Ульрих Груммес 569

Психоаналитическое понятие оральности

Джозеф Сандлер и Кристофер Дэйр 587

Заметки об анальной фазе

Паула Хайманн 599

VIII

Эдипов комплекс

Алекс Холдер 613

Эдипова ситуация, эдипов конфликт, эдипов комплекс

Гельмут Штольце 621

Истерия

Андре Грин 628

Принуждение в неврозе и в обществе

Петер Куттер 657

Психоаналитическая теория депрессии

Герман Полмайер 681

Ипохондрия

Герард Хржановски 719

Значение и содержание отклонений в сексуальном поведении.

Вклад психоанализа

Чарльз В. Сокаридес 729

Приложение

Авторы 763

Именной указатель 767

Предметный указатель 772

ПРЕДИСЛОВИЕ ИЗДАТЕЛЯ

Написать вступительную статью о Фрейде, психоанализе, выдающихся психоаналитиках, чарующих открытиях в душевной жизни человека, а также конфликтах и мелочных склоках исследователей, учителей и терапевтов — предприятие, в котором, пожалуй, никогда нельзя удовлетворить всем притязаниям.

Психоанализ следует рассматривать как науку и как терапевтическую технику. Кроме того, психоанализ — это «движение», тесно связанное с признанием или значением некоторых личностей. Но начало, как известно, положено Зигмундом Фрейдом.

Во вступлении необходимо сказать о некоторой понятийной путанице. Она возникла вследствие появления разных школ, но также из-за смешения понятий, относящихся либо к науке, либо к терапии, либо к движению, смешения, которое полностью устранить уже невозможно.

На мой взгляд, в области глубинной психологии невозможно приобрести пригодное для использования фундаментальное знание, которое бы охватывало многие и уж тем более все школы. По моему опыту, требуется по меньшей мере три года интенсивного изучения предмета, чтобы обучиться методу, и примерно семь лет, чтобы стать в нем специалистом. Только тогда можно отчасти понять и интегрировать понятия и школы.

С одной стороны, мне хотелось бы подчеркнуть значение всех школ в том огромном прогрессе познания, которого достигла психология в XX столетии, но я должен, разумеется, также признаться, что наиболее знаком все же с моей школой, фрейдовской.

В процессе обучения я познакомился с различным образом мыслей. Систематическому мышлению я обучался в психиатрии
у X. Бюргера-Принца и М. Блейле-ра, в психологии — у Ф. Лерша, в медицине — прежде всего у А. Линке, в психосоматической медицине — главным образом у А. Мичерлиха. В областях, смежных с психологией, и пониманию символов меня обучали У. фон Мангольдт, Э. Ципперт, К. Веениг и К. Кернайц.

Умением жить и ладить с другими людьми я обязан многим сестрам, воспитателям и врачам, а также моим детям и любимой жене Эльке Айке. За многое я благодарен К. Ранеру, но больше всего, пожалуй, моему учителю М. Балинту. На мое мышление как психоаналитика, помимо Балинта, значительное влияние оказали Й. Д. Зутерлянд, Д. В. Винникотт и В. Лох.

Непосвященный человек придет, наверное, в замешательство оттого, что психоаналитические и психотерапевтические понятия, фигурирующие в изданных мною томах, часто используются по-разному. В зависимости от контекста и от того, из

какой «школы» проистекает то или иное выражение, в его основе может лежать разная система понятий.

По существу, на мой взгляд, когда говорят о психоанализе, присутствуют два значения: научно-теоретическое и оценочное.

Научно-теоретическое значение лежит в основе разделения, в соответствии с которым психотерапия является родовым понятием и подразумевает все методы лечения душевных или психосоматических недугов психическими средствами. Психоанализ является здесь одним из таких методов.

На оценочном уровне предполагается, что собственный метод, то есть психоанализ, наилучший, тогда как отклонения от этого метода есть «просто» психотерапия.

Как правило, психоаналитиком считается психотерапевт, апеллирующий к школе Зигмунда Фрейда; индивидуальным психологом — психотерапевт, апеллирующий к школе Альфреда Адлера; аналитическим психологом — апеллирующий к школе К. Г. Юнга.

Психотерапевтами могут называться также врачи и психологи, практикующие иные методы лечения. К этим психотерапевтам относятся также бихевиотерапевты, опирающиеся на теорию научения, в частности на работы Павлова и Торндай-ка. Надо надеяться, что бихевиотерапевты и психоаналитики не будут вечно упрекать друг друга в ненаучности. Однако методы санкционирования (поощрения и наказания) считаются в психоанализе как содействующие патологии, и, следовательно, в этом аспекте другие способы обусловливания должны быть более благоприятными.

Психоанализ как метод действует, по сути, словом, и, стало быть, является разновидностью «разговорной» терапии. Этот термин, однако, используется главным образом для вариаций метода Карла Р. Роджерса. На оценочном уровне этот термин большинством психотерапевтов — представителями разных школ — отвергается.

Поэтому психотерапию, проводимую теми, кто не имеет подготовки в признанных школах, нередко называют «разговорной» терапией. Такими терапевтами считаются также некоторые психотерапевты, которые намеренно отмежевались от аналитических школ. Некоторых учеников Адлера называют представителями неаналитической «разговорной» психотерапии, для них главное — человек в его социальных отношениях; другие ученики Адлера считают себя, точно так же, как и многие психотерапевты, психоаналитиками, анализирующими бессознательное.

Психоанализ работает преимущественно с так называемым переносом и контрпереносом. Также и юнгианская аналитическая психология понимается в этом смысле как психоаналитический метод.

Также и приверженцы Леопольда Шонди относят себя к психоаналитикам. Экзистенциальные аналитики лишь в смысле своей философской ориентации представляют собственную школу, специфическая техника с нею не связана.

Кроме того, представители фрейдовского направления — если не все аналитики — обращают внимание и на невербальную, бессловесную коммуникацию. Систематического описания этой формы коммуникации сделать раньше не удавалось. Обычно психоаналитическая техника предполагает исключительно вербализацию и осознание невербальных, бессловесных или довербальных способов понимания. Однако имеется ряд аналитиков, которые рассматривают как часть аналитического метода также проигрывание. Это одновременно означает чреватый риском отход от классического пути в психоанализе. Поэтому очень часто такие действия называют параметром. С другой стороны, невербальные выражения, будь то мимика, жесты, модуляция голоса или непрямые действия, могут считаться техническим

XII

средством психоаналитического метода лишь в том случае, если в непосредственной работе по толкованию они хорошо продуманы и способствуют так называемому аналитическому процессу. В психоаналитической психотерапии исследуется все, что способствует терапевтической работе, или по меньшей мере это считается общепризнанным идеалом.

Психотерапия по Фрицу Перлсу, гештальттерапия и биогенетика учеников Райха в значительной мере распространили эту невербальную сферу на психоаналитическую работу. Первичная терапия является производной этих форм психотерапии. Время покажет, какое будущее ожидает эти методы. Я полагаю, что они окажут значительное влияние.

Психоаналитическая работа или психоаналитический процесс нацелена на развитие человека. В адлерианском направлении на переднем плане стоит социализация, в аналитической психологии — индивидуация; Фрейд делал акцент на осознании и развитии Я («где было Оно, должно стать Я»; XV, 86), а также на избавлении от неспособности любить и трудиться. Если осознание относится не только к внутрипсихическим, но и к общественным процессам, в которые включен человек, то сегодня говорят также об эмансипации. С этой точки зрения между взаимное обогащение концептов индивидуальной психологии и фрейдовского психоанализа мог бы оказаться необычайно плодотворным, тем более что аналитики-фрейдисты в своей аналитической работе стараются все больше внимания уделять социальной связям.

Процесс познания или научения, ведущий к развитию человека, является целью любой психотерапии. В этом смысле мы говорим также о психоаналитически ориентированной психотерапии. Хотя это выражение относится во многом к оценочной категории, оно все же имеет и научное значение. Психоанализ — это не только метод лечения, но и научная теория человека. Во фрейдовском направлении психоанализа, как известно, создана всеобъемлющая теоретическая конструкция. По всему миру многие университетские кафедры — особенно в годы после Второй мировой войны — заняты психоаналитиками. Не только медики, работающие в области психиатрии, психосоматики, психотерапии, медицинской психологии и медицинской социологии, но также психологи и социологи, педагоги, социальные работники, дефектологи, юристы и теологи, то есть все, кто работает в области, где отношения между людьми играют важную роль в профессиональной подготовке, с успехом используют фрейдовскую психоаналитическую теорию.

Для этой теоретической дисциплины в психологии утвердилось также выражение глубинная психология (одновременно как родовое понятие для всех аналитических методов). Однако, когда говорят о глубинно-психологически ориентированной психотерапии, в этом еще более проявляется оценочный аспект; тем самым хотят либо отмежеваться от фрейдовского направления, либо, оставаясь на прежней позиции, объявляют ее «единственно» глубинно-психологически ориентированной.

Юнгианское направление отчасти не столь сильно связано с психологией и медициной, скорее на переднем плане здесь стоят гуманистические ценности человечества, будь то непосредственно в практической работе или в философской ориентации. Это привело к тому, что это направление оказало наибольшее влияние на людей искусства, философов и теологов. В теологии фрейдовское направление стало играть определенную роль только с появлением новых форм деятельности священника. Сферой наибольшего влияния адлерианского направления являются педагогические науки.

Психоанализ, помимо терапии и научной теории, является еще и объединяющим понятием для контроля за образованием в этой сфере. О психоаналитическом движении в разных странах рассказывается во втором томе.

XIII

В этом состоит значение так называемых школ. Образование должно быть институционализировано; это, однако, имеет тот недостаток, что к трибуне допускают порой не тех, кто обладает наибольшими знаниями, а тех, кто более искушен в тактике политической борьбы. Но для контроля за образованием в нашей культуре обязательно должна существовать система. Хотя это сдерживает прогресс и ведет к рутине; но это означает также перед лицом других группировок в нашем обществе силу, способствующую распространению теории и терапии. Впрочем, всегда существует угроза сектантства со всеми его идеологическими ограничениями, и только личный вклад некоторых эмансипированных личностей, занимающих руководящие посты, может устранить эту угрозу.

Возникают разногласия, в Германии, например, между фрейдистами и сторонниками Харальда Шульца-Хенке, так называемыми неоаналитиками, образуются подгруппы, такие, как кляйнианцы или общество Аммона в Германии. Следствием всего этого являются враждебность, подковырки и политические рекламные акции. В основах самой теории и в технике лечения не произошло никаких изменений, хотя порой в патетическом стиле утверждается обратное. Здесь уместна известная поговорка: все варится на воде.

И наоборот, устойчивый прогресс достигнут в области психоанализа, где ученики строят новое на том, что было разработано их учителем; там, где некоторые сведения устарели или даже оказались неверными.

Фрейду стоило огромных усилий открыть бессознательные компоненты сексуальности в нормальном взаимодействии между людьми в их символическом отображении, а также наличие сексуальности в детском возрасте. Тем не менее он не только восхвалял культурные достижения как результат сублимации, но и осуждал простые нежности в анализе как проявления сексуальности.

Покуда повседневное общение людей друг с другом в нашем высокоцивилизованном мире ориентировано главным образом на анальные добродетели (достижение, успех, выгода, обладание, чистота, порядок, умелость, честность, справедливость) , телесная нежность в обычной коммуникации исключена или ограничивается родственниками и сексуальным партнером или некоторыми ритуальными действиями (например, братский коммунистический поцелуй). Пока это так, то и в психоанализе телесное прикосновение понимается как мешающая терапии игра. Но я думаю, что в ближайшем или далеком будущем это изменится.

Читатель, наверное, заметит, что эти тома преимущественно ориентированы на авторитеты. В современных условиях этого избежать невозможно.

Наше общество, как и прежде, построено строго иерархически. Все авторы обучались в каких-либо группах или школах и своей работой обязаны этим школам. Невозможно обрести пригодные для использования и фундаментальные знания в области глубинной психологии, которые основываются на многих школах. Поэтому читателя можно лишь сориентировать и дать ему общее представление — пусть даже широкое и, как я надеюсь, удовлетворительное.

Специалист должен уметь видеть многие нерешенные вопросы и противоречия своей теории и тем не менее относиться к ней как к пригодной для практического использования. Любая теория всегда есть лишь приближение, она никогда не совпадает с тем, что есть на самом деле. Фрейд постоянно подчеркивал, что решающим является не абсолютная истинность теории, а ее пригодность. Кроме того, психоанализ выявил, что абсолютная или объективная истина человеку недоступна, а доступна лишь истина субъективная. Многими людьми, особенно обученными мыслить естественнонаучно, это воспринимается как нечто неудовлетворительное или неприемлемое. Однако, прочитав представленные здесь статьи, читатель, пожалуй, увидит, что и таким путем все-таки можно достичь вполне пригодного знания.

XIV

Как известно, многие аналитики полностью порвали с Фрейдом или, разочаровавшись, от него отошли. И только некоторые из них сумели, проявив уважение к Фрейду, опубликовать тем не менее собственные результаты исследований, отчасти противоречащие фрейдовским формулировкам. И совсем уж мало кто из этих авторов сумел воздать должное другим аналитикам. Например, постоянно бросается в глаза, что относительно мало цитируют Пауля Федерна. Одной из закономерностей, выявленных Фрейдом в психологии масс является то, что люди идеализируют своего вождя и используют его как замену совести. Поэтому не стоит удивляться, когда и аналитики следуют этому социально-психологическому закону и без критики заимствуют некоторые противоречивые формулировки в сочинениях

Фрейда.

В мои намерения не входит высказывать личное мнение о тех или иных воззрениях. Читатель сумеет сориентироваться сам. Я бы хотел здесь поблагодарить всех авторов за их любезное и активное сотрудничество, но особенно Гельмута Киндле-ра, внесшего своими идеями большой вклад в издание этих томов.

Кассель, Пасха 1976

Дитер Айке

ФРЕЙД И ЕГО ВРЕМЯ

Юрген фом Шайдт

ДАТЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА

1856 6 мая в моравском городе Фрайберг (ныне Пршибор) в семье торговца сукном Якоба Фрейда (41) и его жены Амалии (21) родился сын Зигизмунд. От первого брака у отца уже есть дети Эмануил и Филипп, которые значительно старше Зигизмунда; сын Филиппа (20) Ион (1) в детские годы Зигизмун-да становится его лучшим товарищем. — Дарвину — 47 лет, Марксу
— 38, Брюкке — 37, Гельмгольцу — 35, Шарко — 31, Мейнерту — 23, Брентано — 18, Брейеру — 14, Павлову — 7. Уже 30 лет, как умер Филипп Пинель, вызволивший в 1793 году душевнобольных из их клеток в парижской лечебнице «Бисетр» и тем самым заложивший первый камень в фундамент психотерапии. 80 лет назад шотландский врач Уильям Каллен ввел термин «невроз» .

1858 Родилась Анна, старшая из сестер Фрейда.

1859 В июне из-за экономического кризиса Якоб Фрейд вынужден отказаться от своего дела и отправиться в Захсен. В октябре Зигизмунд с матерью и сестрой едет в Лейпциг. — Вышли в свет сочинения «Происхождение видов» Чарльза Дарвина и «Исследования душевной жизни новорожденного человека» Адольфа Куссмауля.

1860 Семья отправляется в Вену и, экономя буквально во всем, начинает строить новую жизнь Родилась Роза, вторая сестра Зигизмунд;). — Умер Артур Шопенгауэр.

1865 Зигизмунд на год раньше обычного поступает в коммунальную гимназию Леопольдштадта. — Отмена рабства в США.

1870 Посещение Фрайберга. 14-летний юноша получает в подарок собрание сочинений Людвига Берне. Произведения, в которых писатель предвосхищает идею «свободного ассоциирования», оказывают на Фрейда огромное влияние. — Год назад вышла книга «Философия бессознательного» Эдуарда фон Гартмана. Родился Альфред Адлер.

1872 Еще одна поездка во Фрайберг; любовь к Гизеле Флюсе, девушке из круга прежних знакомых.

1873 Сдан на отлично заключительный экзамен (на аттестат зрелости); все отмечают прекрасный немецкий язык Фрейда. Под влиянием своего друга Генриха Брауна Зигизмунд собирается изучать юриспруденцию, но после прочтения статьи Гёте «О природе» все же склоняется в пользу медицины. Осенью, возрасте 17 лет, поступает в университет, где сталкивается с антисемитскими настроениями.

1875 Поездка в Англию к сводному брату Филиппу и племяннице Паулине. Летом, в четвертом семестре, слушает лекции Франца Брентано об аристоте-

левской логике. Проявляет все больший интерес к физиологии. — Родился Карл Густав Юнг.

1876 По заданию зоолога Карла Клауса и благодаря стипендии в течение нескольких недель изучает на опытной станции в Триесте половые органы угрей. В результате появляется первая публикация Фрейда. Венский физиолог Эрнст В. фон Брюкке принимает Фрейда в качестве помощника в свою лабораторию, в которой он работает до 1882 года.

1878 Фрейд меняет свое имя на Зигмунда. В результате исследований, проведенных у Брюкке, он близок к открытию нейрона (Генрих Вильгельм Вальдей-ер, которому приписывается окончательное открытие, вводит этот термин в 1891 году). — Выходит в свет «Человеческое, слишком человеческое» Фридриха Ницше.

1879 Фрейд слушает у Теодора Мейнерта, в то время одного из самых известных анатомо-физиологов Европы, лекции по психиатрии, однако особого впечатления они на него не производят: его интересует лишь неврологическая сторона этой проблемы. — Родился Альберт Эйнштейн.

1880 Год службы в армии. Коллега и наставник Фрейда Йозеф Брейер (36) начинает лечение Берты Паппенгейм («Анны О.»), которое продолжается почти три года. Фрейд переводит четыре эссе Джона Стюарта Милля.

1881 Возникает дружба с Брейером; венский ученый, открывший свою врачебную практику, помогает Фрейду не только морально, но и материально. 31 марта Фрейд получает степень доктора медицины, после того как с некоторым опозданием сдал свой последний экзамен.

1882 По совету друзей и учителей Фрейд решает завершить свою научную карьеру и начинает практиковать в качестве врача. В апреле он знакомится с Мартой Бернайс, дочерью еврейского торговца из Гамбурга. 17 июня тайно обручается с ней. 31 июля Фрейд устраивается на работу в венскую больницу общего профиля. 18 ноября он впервые слышит о брейеровской пациентке «Анне О.». — Жан Мартин Шарко возглавил парижскую лечебницу Сальпетриер и начинает проводить опыты с гипнозом.

1883 В мае Фрейд становится ассистентом анатома Теодора Мейнерта; пять месяцев, проведенные в качестве помощника врача, стали самым важным его психиатрическим опытом. В июне Марта отправляется к своей матери в Вандсбек, тем самым начинается тяжелый четырехлетний период разлуки с невестой. С сентября Фрейд специализируется в неврологии, изучая главным образом функцию спинного мозга. — Умер Карл Маркс.

1884 Фрейд изучает свойства кокаина, догадываясь о его обезболивающем воздействии, однако не завершает начатое и уступает право открытия применения кокаина в офтальмологии своему коллеге Карлу Коллеру. Фрейд принимает большие дозы этого наркотика (его вредное воздействие еще не было известно) для стимуляции и рекомендует его друзьям и пациентам. Сам Фрейд не пострадал, но причинил вред своему другу и коллеге Эрнсту фон Фляйшлю-Марксоу, которого хотел излечить от морфинизма. Впервые он подвергается резкой критике в кругу венских врачей. Монография Фрейда «О кокаине» приносит ему известность. В сентябре навещает в Вандсбеке Марту.

1885 В апреле Фрейд уничтожает большинство своих личных и научных записей. Становится приват-доцентом невропатологии. Вскоре после этого получает стипендию для научной командировки и решает отправиться в Париж к Шарко. Выходят в свет очередные три статьи о кокаине.

1886 С сентября 1885 года до весны 1886-го Фрейд работает у Шарко. Он изучает истерию и знакомится с гипнотическим методом. Фрейд перево-

дит статьи Шарко, которые вызывают у него огромное восхищение. Одновременно, под сильным впечатлением увиденного в Сальпетриере, он делает решающий шаг от неврологии и физиологии к психологии. Некоторое время работает в берлинской детской больнице у Адольфа Багин-ски. Встречается с Мартой (за время помолвки Фрейд обменялся с ней примерно тысячью письмами). По возвращении в Вену, чтобы жениться и создать семью, 25 апреля, в пасхальное воскресенье, открывает частную практику. Применяет метод электризации Эрба для лечения «нервных расстройств». Выступает перед врачами с докладом об учении Шарко об истерии, но в основном встречает отвержение. 13 сентября в городе Вандсбеке женится на Марте.

1887 Фрейд вновь обращается к электротерапии, хотя этот метод лечения не приносит ему удовлетворения. Одновременно начинает практиковать гипноз. Родился первый ребенок, дочь Матильда. Берлинский врач-отоларинголог Вильгельм Флисс посещает лекции Фрейда; в ноябре между ними начинается переписка, которая продолжается до 1902 года.

1888 Выходит в свет перевод Фрейда книги Ипполита Бернгейма о гипнозе.

1889 В мае Фрейд впервые практикует катартический метод Брейера (случай «госпожи Эмми фон Н.», опубликованный в 1895 году в «Очерках об истерии»). Летом едет в Нанси, чтобы там у Бернгейма и Льебо совершенствоваться в гипнотическом методе. В декабре родился сын Жан Мартин.

1891 В своей книге об афазии Фрейд критикует общепринятую теорию локализации и приходит к сменившему ее в дальнейшем динамическому воззрению. Родился сын Оливер. Мучительной смертью умирает Эрнст Фляйшль (Фрейд долгое время испытывал угрызения совести, считая себя виновным в смерти друга из-за рокового назначения кокаина). Растущее недовольство гипнотическим методом. Летом переезжает на новую квартиру по адресу Берггассе, 19.

1892 Публикуется «Случай исцеления гипнозом». Постепенное приближение к собственно психоаналитическому методу: в случае «Элизабет фон Р.» основное значение Фрейд уже придает концентрации пациентки на своих воспоминаниях и, чтобы помочь их вызвать, использует «нажатие» на лоб. Ему удается склонить к сотрудничеству Брейера. Родился сын Эрнст.

1893 Совместно с Брейером Фрейд публикует «предварительное сообщение» о своем новом взгляде на истерию. 16 августа умирает Шарко. Фрейд пишет некролог в связи с его кончиной. Сформулирована гипотеза о «травматическом совращении» (от которой он отказывается спустя четыре года). Родилась дочь София.

1894 Открытый разрыв с Брейером. Выходит в свет статья о «Защитных невро-психозах». Продолжается работа над переводом трудов Шарко.

1895 В мае публикуются «Очерки об истерии», где помимо прочего впервые упоминается термин «перенос»; кроме того, публикуются статьи о неврозе навязчивых состояний и фобии. 24 июля первое толкование собственного сновидения («об инъекции Ирме»). В декабре родилась Анна, шестой и последний ребенок. Осенью Фрейд посылает Флиссу «Проект психологии», который пока еще целиком осмыслен в физиологических категориях и будет опубликован только после его смерти. В нем впервые описывается и частично толкуется «сновидение об инъекции Ирме». В «Психотерапии истерии» свободные ассоциации впервые находят свое должное место в качестве терапевтического инструмента.

1896 Впервые употребляется слово «психоанализ». Лекция Фрейда о сексуальных причинах истерии вызывает большое волнение в кругу коллег и приводит к

постепенной изоляции от университетских ученых. Отдых во Флоренции. В октябре умирает отец Якоб Фрейд.

1897 Летом начало самоанализа. «Главный пациент, который меня занимает, — это я сам», — пишет Фрейд Флиссу. Снова едет в Италию, но va-за.
внутренних барьеров (идентификации с Ганнибалом) добирается только до Пе-руджи. В октябре открывает эдипов комплекс.

1898 В августе проводит первое толкование ошибочного действия и начинает собирать материал для работ «Психопатология обыденной жизни» (опубликована в 1901 году) и «Остроумие и его отношение к бессознательному» (1905). Написан первый вариант «Толкования сновидений». Отныне метод свободных ассоциаций является одним из основных терапевтических инструментов.

1899 Закончена недостающая VII глава «Толкования сновидений»; книга выходит в ноябре, но датирована издателем 1900 годом. Поначалу никакого успеха она не имела; в течение первых десяти лет было продано лишь 600 экземпляров.

1900 14 октября начинается анализ «Доры». Возрастают проблемы во взаимоотношениях с Флиссом. — Эллен Кей пропагандирует в Швеции «Век ребенка».

1901 Публикуются отрывки из «Психопатологии обыденной жизни». Сделан первый набросок анализа «Доры» в работе «Сновидение и истерия», который, однако, публикуется только в 1905 году под названием «Фрагмент анализа одного случая истерии». Первая поездка в Рим вместе с братом Александром.

1902 Путешествие вместе с Александром в Неаполь, Сорренто и Капри. Последнее послание Флиссу: почтовая открытка из Темпио ди Неттуно, Песто. Присуждение звания экстраординарного профессора. В октябре первая встреча участников «Психологических сред» (М. Кахане, Р. Рейтлер, А. Адлер, В. Штекель). (В 1908 году на основе этого общества возникло Венское психоаналитическое объединение.) Эуген Блейлер, возглавлявший цюрихскую лечебницу Бургхёльцли, начинает применять фрейдовские методы при лечении больных шизофренией.

1903 Пауль Федерн и Вильгельм Штекель начинают заниматься психоаналитической практикой.

1904 Поездка в Афины с Александром. Блейлер пишет Фрейду письмо; в результате завязывается важное для Фрейда знакомство. Спор о приоритете учения о периодах между Флиссом и фрейдовским пациентом Свободой. В этот спор, который закончился только в 1906 году, включается также и Фрейд. А. Штегманн из Дрездена, первым из иностранцев, начинает практиковать новый метод.

1905 Выходят в свет «Три очерка по теории сексуальности», «Остроумие и его отношение к бессознательному», а также «Фрагмент анализа одного случая истерии». Англичанин Эрнест Джонс начинает аналитическую работу; за ним последовали австриец Эдуард Хичманн и голландец Аугуст Штерке. В сентябре Фрейд со свояченицей Минной Бернайс отправляется на озера в верхней Италии. — Альберт Эйнштейн формулирует свою теорию относительности; Иван Павлов получает Нобелевскую премию в области медицины и физиологии.

1906 В апреле Карл Густав Юнг, также работающий в цюрихской лечебнице Бургхёльцли, начинает переписку с Фрейдом. По рекомендации Альфреда Адлера Фрейду представлен ученик Венской школы художественных ремесел Отто Ранк.

1907 Первым из иностранцев Фрейда посещает выходец из России немецкий аналитик Макс Эйтингон, за ним в марте швейцарцы К. Г. Юнг и Людвиг Бинсвангер. В сентябре Юнг основывает в Цюрихе Фрейдовское общество. Фрейд с Минной Бернайс путешествует во Флоренцию и Рим. В декабре из Берлина приезжает с визитом Карл Абрахам, работающий в это время врачом-ассистентом у Эугена Блейлера. Работа над очерком «Бред и сновидения в "Градиве" В. Йенсена». Публикуется статья «Навязчивые действия и религиозные обряды».

1908 В феврале из Будапешта приезжает с визитом врач Шандор Ференци. В марте Фрейд обосновывается в Вене. В апреле в Зальцбурге проходит 1-й Международный психоаналитический конгресс. Фрейда посещают американец Абрахам А. Брилл и англичанин Эрнест Джонс. Фрейд расширяет квартиру и уничтожает свои письма. В августе Абрахам основывает Берлинское психоаналитическое общество. В сентябре Фрейд навещает в Англии своих сводных братьев Эмануила и Филиппа; после этого проводит еще четыре дня в Цюрихе у Юнга в лечебнице Бургхёльцли. Публикуется работа «Характер и анальная эротика».

1909 Фрейд основывает «Психоаналитический ежегодник». В феврале выходит замуж его старшая дочь Матильда. В апреле Фрейда посещает цюрихский пастор Оскар Пфистер; между ними начинается интенсивная переписка. На сентябрь Фрейда приглашают прочесть лекции в североамериканском Университете Кларка в Вустере; там он встречает знаменитых психологов Стэнли Холла и Уильяма Джемса, а также невролога Джеймса Дж. Патнема, основателя Американской психоаналитической ассоциации (1911); Фрейд получает звание почетного доктора. В первом томе вновь созданного «Ежегодника психоаналитических и психопатологических исследований» публикуются «Анализ фобии пятилетнего мальчика» («маленький Ганс») и «Заметки об одном случае невроза навязчивости» («человек-крыса» ).

1910 Венское объединение, члены которого до сих пор встречались у Фрейда на Берггассе, 19, в апреле переселяется в докторскую коллегию. На конгрессе в Нюрнберге основывается Международное психоаналитическое объединение, президентом которого становится Юнг. В июне публикуется очерк «Воспоминание детства Леонардо да Винчи». В августе отдых в Нордвийке. В сентябре Фрейд вместе с Ференци посещает Париж, Флоренцию, Неаполь и Сицилию. В октябре основывается «Центральный психоаналитический листок». Написаны первые статьи для книги «К вопросу о психологии любовной жизни».

1911 В январе Фрейд становится почетным членом лондонского Общества психологических исследований. В январе Брилл основывает Нью-йоркское объединение. В июне из Венского объединения выходит Адлер. В сентябре Фрейд вновь проводит четыре дня у Юнга; после этого участвует в Веймарском конгрессе. Описание «случая Шредера» («Психоаналитические заметки об одном автобиографически описанном случае паранойи» ). В ноябре Р. Мо-ришо-Бушан публикует в «Gazette des Hopitaux» первую психоаналитическую статью на французском языке. Выходят первые работы по технике психоанализа (книга завершена в 1915 году).

1912 В январе Фрейд основывает журнал «Имаго»; в мае посещает в Кройцлин-гене психиатра Людвига Бинсвангера. Джонс становится инициатором создания «Комитета», в который помимо него входят также Ференци, Абрахам, Ранк и Ганс Захс. В сентябре Фрейд вместе с Ференци едет в

Рим. В октябре Вильгельм Штекель выходит из Венского объединения. В ноябре встреча в Мюнхене с Юнгом и другими аналитиками.

1913 В январе Фрейд основывает «Психоаналитический журнал»; выходит замуж вторая дочь, София. В марте поездка с дочерью Анной в Венецию, ференци основывает Будапештскую группу. В сентябре проходит конгресс в Мюнхене. Путешествие в Рим с Минной Бернайс. В октябре Юнг разрывает свои отношения с Фрейдом, не в последнюю очередь из-за идей, которые Фрейд развивает в вышедшей вскоре книге «Тотем и табу». Джонс основывает Лондонскую группу. В декабре (и eine дважды — в сентябре 1914 и 1915 годов) Фрейд посещает в Гамбурге дочь Софию.

1914 В марте публикуется очерк «Об истории психоаналитического движения». В апреле Фрейд с Ранком и Ференци едет в Бриони. Юнг оставляет пост президента Международного психоаналитического объединения; в августе он объявляет о своем выходе из него. В сентябре откладывается Дрезденский конгресс. В ноябре в результате несчастного случая погибает сводный брат Эмануил. Публикуется работа «"Моисей" Микеланджело», кроме того, «Воспоминание, повторение и переработка», а также «К вопросу о нарциссизме». — Начало первой мировой войны.

1915 В период с марта по июнь выходят двенадцать статей по «метапсихологии», описании психических процессов через их динамические свойства, топографическое определение и экономическое значение. Публикуется работа «Влечения и их судьба».

1916 В июле/августе отдых в Бадгаштайне и Зальцбурге.

1917 Фрейд в последний раз читает лекции в университете. В июле/августе отдых в словацких Татрах. Публикуются работы «Печаль и меланхолия» и «Лекции по введению в психоанализ».

1918 Благодаря щедрым пожертвованиям своего пациента, Антона фон Фройнда, Фрейд основывает Международное психоаналитическое издательство. С июля по сентябрь вновь отдых в Татрах. В сентябре проходит конгресс в Будапеште. В декабре умирает Патнем. Публикуется очерк «Из истории одного детского невроза» («человек-волк»). — Заканчивается первая мировая война.

1919 Весной Фрейд начинает писать «По ту сторону принципа удовольствия» (опубликована в 1920); в мае — набросок работы «Психология масс и анализ Я» (1921). В сентябре Фрейда посещают Джонс и Эйтингон. Основывается Швейцарское психоаналитическое общество во главе с Бинсванге-ром, Пфистером, Роршахом. Эйтингон становится членом «Комитета». В октябре Фрейд удостаивается звания ординарного профессора. Выходит статья «Ребенка бьют».

1920 В январе умирают дочь София и меценат Антон фон Фройнд; основывается «Международный психоаналитический журнал». В феврале в Берлине открывается (психоаналитическая) поликлиника. Начинаются исследования у венского психиатра Вагнера-Яурегга, у которого Фрейд выступает в качестве консультанта. В сентябре Фрейд принимает участие в конгрессе в Гааге. Выходит в свет работа «По ту сторону принципа удовольствия».

1921 В июле Брилл посещает Фрейда. В сентябре поездка в Гарц с членами «Комитета». Публикуется «Психология масс и анализ Я».

1922 В мае открывается Венская психоаналитическая поликлиника («амбулатория» ). В июне Фрейда посещает венский врач и писатель Артур Шницлер. В сентябре Фрейд принимает участие в Берлинском конгрессе. Публикуется статья «О некоторых невротических механизмах ревности, паранойи и гомосексуальности» .

1923 В апреле профессор Ганс Пихлер оперирует Фрейда в связи с заболеванием раком. Публикуется работа «Я и Оно». В июне умирает дядя Хайнц. В октябре сделана радикальная операция. Выходит в свет «"Психоанализ" и "теория либидо"».

1924 Начинает издаваться «Собрание сочинений» (предшественник «Собрания трудов»). В августе разрывает отношения с Фрейдом Отто Ранк. Выходит статья «Экономическая проблема мазохизма».

1925 В июне умирает Брейер, в сентябре публикуется «Жизнеописание». В декабре умирает Абрахам.

1926 В мае Фрейду исполняется 70 лет. В июне на Теодора Райка, который занимается психоаналитическим лечением, не имея специального медицинского образования, подается жалоба с обвинением в шарлатанстве; по этому поводу Фрейд пишет статью «К вопросу о дилетантском анализе». В сентябре в Лондоне открывается психоаналитическая клиника, а в Париже образуется местная группа. В декабре Фрейда посещает в Берлине Альберт Эйнштейн. Публикуется статья «Торможение, симптом и страх».

1927 В августе выходит в свет сочинение «Будущее одной иллюзии». В сентябре распадается «Комитет».

1928 Фрейд консультирует в Берлине знаменитого зубного врача Шредера. Публикуются работы «Юмор» и «Достоевский и отцеубийство».

1929 В июле Фрейд начинает писать «Недомогание культуры» (опубликована в 1930 году). Осенью от Фрейда отходит Ференци.

1930 Летом Фрейд в последний раз отдыхает с семьей вне дома. В августе получает премию Гёте; дочь Фрейда Анна оглашает во Франкфурте-на-Майне его благодарственный адрес. В сентябре умирает мать Амалия Фрейд. Американский посол в Берлине у. К. Буллит уговаривает Фрейда написать совместно психоаналитический очерк о президенте США Вудро Вильсоне (опубликован в 1967 году).

1931 Фрейду исполняется 75 лет. Возникает угроза рецидива рака. В октябре во

время праздничного торжества во Фрайберге открывается мемориальная доска. В этом же году начинают эмигрировать в США первые аналитики, среди них Шандор Радо.

1932 Фрейда посещает Томас Манн. Фрейд пишет «Новый цикл лекций по введению в психоанализ» (опубликован в 1933 году). В сентябре выходит написанная совместно с Эйнштейном статья «Почему война?». У издательства возникают все большие финансовые трудности, хотя Фрейд никогда не претендовал на свою долю прибыли, в конечном счете в октябре оно переходит «Международному объединению». Еще один видный аналитик, Ганс Захс, покидает Европу, за ним также и Карен Хорни. Эдуардо Вейсс основывает в Италии психоаналитическое общество, а также журнал «Rivista di Psicanalisi».

1933 В мае умирает Шандор Ференци. В Берлине сжигают книги Фрейда. В декабре Европу покидает Макс Эйтингон.

1934 Почти все оставшиеся психоаналитики уезжают из Германии. Летом Фрейд приступает к написанию эссе «Человек Моисей и монотеистическая религия». По настоянию Джонса Вильгельм Райх исключается из психоаналитического объединения. Причина — невозможность с ним сотрудничать из-за его несносного характера.

1936 В мае Фрейд отмечает свое 80-летие; Томас Манн зачитывает приветственную речь. В этом же месяце в Лейпциге конфискуются складские запасы издательства. В июне, наряду с другими важными знаками отличия, Фрейду

присуждается звание члена-корреспондента британского Королевского общества. В июле возникает первый рецидив рака. В сентябре отмечается золотая свадьба.

1937 Возобновляется переписка с Флиссом, который считался пропавшим без вести (опубликована в 1950 году).

1938 В марте Вену захватывают нацисты. Фрейд решает покинуть город, после чего Анну допрашивают в гестапо. В июне Фрейд уезжает в Лондон. В августе публикуется «Человек Моисей». В сентябре и декабре последние операции. — В ночь на 9 ноября происходит погром, ставший началом массового уничтожения евреев в Германии («хрустальная ночь»).

1939 В феврале возникает неоперабельный рецидив рака. 23 сентября Зигмунд Фрейд умирает. — В этом же месяце началась вторая мировая война.

1944 В Лондоне начинает выходить «Собрание трудов» на немецком языке.

1952 14 сентября папа Пий XII официально выражает отрицательное отношение к «пансексуалистскому психоанализу».

1969 По случаю тридцатилетия кончины Фрейда в его честь во Фрайберге открывается памятник. Квартира Фрейда в Вене на Берггассе, 19, объявляется мемориальным местом.

ВЛИЯНИЕ НА ФРЕЙДА ЕГО СОВРЕМЕННИКОВ

При изучении теоретических трудов Фрейда и описанных им случаев далее многосторонне образованного читателя поначалу не покидает впечатление, будто психоанализ вышел из головы своего создателя уже в оформленном виде подобно мифологической Афине, появившейся в полном снаряжении из головы своего отца Зевса. Но после публикации фрейдовской переписки, а также специальных исследований, посвященных жизни и творчеству Фрейда, которых с каждым годом появляется все больше и больше (см. статью М. Гротьяна и Ю. фом Шайдта), становится очевидным, сколь многими корнями мышление и чувствование Фрейда связано с его окружением.

Здесь имеется в виду не только развитие Фрейда как личности, о котором рассказывается в объемной биографии Эрнеста Джонса, вышедшей в 1953—1957 гг., но и история развития его теории. Даже такой независимый и проницательный мыслитель, как Фрейд, не мог полностью избежать влияния «духа времени» и «местного колорита» своего окружения.

Если в ранних работах Фрейда (примерно до «Проекта психологии» 1895 года) ощущалось влияние прежде всего позитивистов-естествоиспытателей школы Гельм-гольца и его берлинских коллег, то в дальнейшем, с появлением психоанализа, центр внимания все более отчетливо стал смещаться на совершенно иные, исторически более древние идеи и «картины мира». Перерабатываются детские впечатления, относящиеся к периоду жизни в Моравии («О покрывающих воспоминаниях», 1899), основательное гуманистическое образование, полученное в школе, отражается даже на терминологии («эдипов комплекс»), да и кайзеровская Вена викторианской эпохи своими этическими воззрениями, нравами и пороками сыграла отнюдь не последнюю роль в зарождении и становлении психоанализа, ведь истерия (ее исследование и лечение — первое вторжение Фрейда в мир психически обусловленной патологии) есть следствие неестественного вытеснения влечений, причиной которого мог быть лишь подобный культурный климат (см. статью А. Грина).

Однако имеются и другие факторы, менее явные и не столь непосредственные: иудейская религия его семьи, мощного влияния которой не смог избежать даже такой решительный атеист, как Фрейд; образный мир поэтов, один из которых, Гёте, повлиял на выбор Фрейдом профессиональной карьеры врача, а другой, Людвиг Берне, своим небольшим сочинением «Искусство стать за три дня оригинальным писателем», вероятно, подсказал 14-летнему мальчику модель разработанной позднее техники «свободных ассоциаций».

Наряду с этими именами, оказавшими на Фрейда скорее косвенное, но из-за этого отнюдь не менее сильное влияние, следует назвать также отдельных значительных личностей, во многом определивших его жизненный путь, а среди них прежде всего университетских учителей, затем произведшего на него неизгладимое впечатление Шарко и, наконец, совершенно разных по духу фрейдовских друзей Иозефа Брейера и Вильгельма Флисса.

В период первой мировой войны Фрейд столкнулся с необузданной жестокостью своих современников, что привело к коренному перевороту в его мышлении: развитию теории о влечении к смерти. Не последнюю роль сыграли и ученики Фрейда, своими идеями значительно обогатившие его мышление, а также, ра ;уме-ется, прогресс науки, за которым внимательно следил имевший разносторонние интересы Фрейд, пусть даже и придерживавшийся на протяжении всей своей жизни таких воззрении, как теория «толпы», и известных ламаркистских идей об унаследовании приобретенных свойств, хотя на них уже давно был поставлен крест наукой. Но главное же то, что даже на восемьдесят четвертом, последнем, году жизни он, по-прежнему практиковавший психоанализ, с привычным вниманием и терпением прислушивался к голосам бессознательного, которые доносились из уст пациентов.

Эрнест Джонс (Jones 1953) и Генри Э. Элленбергер (Ellenberger 1970) подробно изобразили семейную среду, в которой ребенком рос Зигмунд Фрейд, сначала во Фрайберге, а затем, после многомесячных скитаний, в Вене.

Отец (Фрейд называл себя «физически и отчасти даже духовно его дубликатом», Jones I, нем. изд., 19), по крайней мере внешне, являлся основной фигурой в жизни Фрейда, вплоть до зрелого возраста. Только тяжелая болезнь, приведшая в 1896 году к смерти этой патриархальной личности, сделала возможным толкование «образцового психоаналитического сновидения» (Erikson 1954) об «инъекции Ирме» (П/Ш, гл. II), положила начало самоанализу и самому творческому этапу в жизни Фрейда. Хотя Якоб Фрейд был нежным, любимым всей семьей отцом, он, по всей видимости, все же сильно мешал развитию самостоятельности сына. Мать же, открыто восхищавшаяся своим первенцем и до самой смерти в 1930 году привязанная к нему «нежной симпатией» (Jones I, 20), поддерживала его во всех отношениях.

Еще одним существенным моментом в «семейном романе» Фрейда были семь братьев и сестер, в течение десяти лет один за другим появившиеся на свет вслед за Зигмундом, а также непростая структура этой большой семьи, где сводный брат (Эмануил) был одного возраста с женой отца, а племянник (Ион) на год старше самого Зигмунда. «Душевные таланты, несомненно, были у Фрейда врожденными; но запутанные отношения в его семье, похоже, значительно стимулировали его про-бркдавшийся интеллект, его любознательность и его интересы», — пишет Джонс (Jones I, 26). Кроме того, еще имелась воспитательница-католичка, которая иногда брала с собой малышей в церковь; но доминирующее религиозное влияние, несомненно, имело все же иудейство. Неспроста Фрейд идентифицировал себя с библейским толкователем сновидений Иосифом и на протяжении всей жизни занимался фигурой Моисея; такие авторы, как Дэвид Бакан и Марте Робер, обратили

внимание еще и на то, что идеи иудаизма пронизывают всю психоаналитическую науку (см. статью М. Гротьяна и Ю. фом Шайдта).

Пожалуй, рассуждения американского психолога Бакана чересчур спекулятивны, когда в работе «Зигмунд Фрейд и иудейская мистическая традиция» (Bakan 1958) он усматривает поразительные параллели между философией Каббалы и мышлением Фрейда, от одобрительного взгляда на сексуальность до техники свободных ассоциаций. Марте Робер, французский литературовед, напротив подчеркивает, что гораздо более глубокий след, чем иудейская мистика, во фрейдовском творчестве оставил иудейский рационализм (Robert 1967).

Элленбергер детально изображает еврейскую среду того времени, в которой выросли родители Фрейда (Ellenberger 1970, гл. VII). Хотя их родственники жили в Галиции и России, а Якоб Фрейд был родом из восточноеврейской общины, находившейся под влиянием хассидистской мистики, сам Зигмунд Фрейд с пяти лет жил в Вене, где у евреев существовала тенденция к ассимиляции и где отец явно утратил свои религиозные связи. Он рос там в рамках западной, идущей от Греции и Италии, гуманистической традиции. Похоже, Фрейду удалось интегрировать обе культуры. Мир иудейской Библии Филиппсона, с которой благодаря отцу он познакомился еще маленьким ребенком (и тем самым также с миром египетских богов, см.: Rosenfeld 1956), хорошо уживался с миром Софокла и Гёте. К христианству же Фрейд всегда относился критически из-за нескрываемого антисемитизма, с которым он, будучи студентом, столкнулся в Вене, а также из-за противоречивости догматов веры, очевидной в научной среде, принявшей идеи французского Просвещения и позитивизма.

Очень выразительно описана Вена фрейдовской юности и студенческих лет в романе Ирвина Стоуна «Страсти ума». Элленбергер несколько прозаичнее изображает жизнь в столице Дунайской монархии, о которой Фрейд однажды отозвался своему другу Вильгельму Флиссу весьма пренебрежительно: «Вена вызывает у меня прямо-таки личную неприязнь...» (Freud 1950, 267). Пожалуй, эта «неприязнь» является следствием сиюминутного настроения, ведь в действительности Фрейд не мог жить без Вены и покинул город только в конце жизни, когда возникла угроза для его ближайших родственников погибнуть от рук нацистов. Хотя именно в Вене ему пришлось страдать от узколобости и чопорности, всю жизнь бороться за признание своих научных идей, пока они не стали признаны во всем мире, долгие годы дожидаться профессуры, а в детстве, юности, студенчестве и снова затем во время мировой войны терпеть материальную нужду. Но вместе с тем Вена была исполнена разнообразными духовными течениями, особенно в естествознании, нашедшими свое выражение в идеях его академических учителей Мейнерта и Брюкке.

Помимо своих научных идей и идеалов они повлияли на душевное и духовное развитие Фрейда прежде всего как личности, о чем на примере одного фрейдовского сновидения рассказывает в своем очерке «Фрейд и Брюкке» Лутц Ро-зенкёттер (Rosenkötter 1971).

Но еще большее влияние на развитие Фрейда оказали, каждый по-своему, другие четыре человека: Брейер, Фляйшль, Шарко и Флисс. Йозеф Брейер был заботливым другом и коллегой-врачом, который — по крайней мере вначале — не отказывал молодому ученому в поддержке даже тогда, когда работы Фрейда о сексуальности натолкнулись на полное табу со стороны общества. Несомненно, на Фрейда должна была произвести впечатление и роль мудрого наставника, которую в качестве врача исполнял Брейер; но самое главное — это то, что Брейер познакомил молодого исследователя с тем случаем, который оказал решающее влияние на развитие психоанализа: с Бертой Паппенгейм, знаменитой «Анной О.». Брейеровская пациентка благодаря гипнозу, похоже, почти уже излечилась от

истерии, когда Брейер внезапно прервал лечение — очевидно, он посчитал, что пациентка в него влюбилась — в дальнейшем Фрейд расценил эту «влюбленность» как сопутствующее явление переноса (см. статью Мартина Гротьяна «Фрейдовские классические случаи» ).

В физиологической лаборатории великого Эрнста фон Брюкке неизгладимое впечатление произвел на Фрейда, а затем вызвал у него огромное чувство вины молодой врач-ассистент Эрнст фон Фляйшль-Марксоу, несомненно одаренный, прекрасный ученый. Вместе с тем Фляйшль был весьма несчастным человеком, вследствие тяжелой болезни пристрастившимся к морфию. Фрейд попытался избавить его от этой зависимости с помощью кокаина — но достиг только обратного результата. Десять лет спустя Фрейду приснился полный чувства вины сон о своем друге, которого он приучил к кокаину, что, по-видимому, стало причиной его преждевременной смерти. Не говоря уже о дружбе, Фляйшль, несомненно, был для Фрейда образцом ученого; вместе с тем Фляйшль стоял на пути Фрейда к должности ассистента у Брюкке, и это стало одной из причин, почему Фрейд отказался от научной карьеры физиолога и вместо этого занялся практической медициной. Но только эта независимость и позволила ему осуществить свои революционные идеи.

Если Брюкке и Мейнерт, возведшие строгий позитивизм и физикализм школы Гельмгольца и Маха в новую догму венской науки, производили впечатление прежде всего своей добросовестностью и объективностью в применении новых методов исследования, то Жан Мартин Шарко располагал к себе совершенно иными качествами. Во время своего пребывания в Париже в 1885—1886 гг., ставшего возможным благодаря стипендии, Фрейд работал и обучался в Сальпетриерской лечебнице, где познакомился с совершенно новой концепцией истерии. Однако имело значение не только то, что
рассказывал Шарко о душевных компонентах этого «невроза» , но и то, как
это делал темпераментный француз, чьи клинические демонстрации экспериментов с гипнозом произвели на Фрейда глубокое впечатление. В одной из статей Леон Шерток (Chertok 1970) показал, что повлияли на Фрейда не только личность Шарко, чуждый и внушающий тревогу Париж, новая психотехника гипноза и нетрадиционное мышление Шарко, но и собственная вытесненная сексуальность (Фрейд в течение трех лет имел возможность лишь переписываться со своей невестой Мартой; см. статью М. Гротьяна «Переписка Фрейда»), пробужденная клиническими демонстрациями истерических пациенток.

По мнению Джонса, это пребывание в Париже было периодом огромного внутреннего смятения: «Борьба, должно быть, была титанической» (Jones I, 336). Здесь, под непосредственным впечатлением от личности Шарко и вдали от ригидной академической среды Вены, Фрейд сумел сделать эпохальный шаг от физиологического к психологическому образу мышления, без которого психоанализ не мог бы появиться.

С точки зрения истории науки удивительно то, что Фрейд познакомился с гипнозом только во Франции (кроме Шарко он изучал его затем еще в Нанси у Бернгейма и Льебо), хотя за век до этого Франц Антон Месмер (1734—1815) в Вене не раз демонстрировал свой близкий гипнозу метод «магнетизма».

Еще с одной научной дисциплиной столкнулся Фрейд, познакомившись с Вильгельмом Флиссом, дружба с которым продолжалась с 1887 по 1901 год. Берлинский врач-отоларинголог стал не просто его партнером по переписке (см. статью Мартина Гротьяна «Переписка Фрейда»), которому адресовались письма с первыми рассуждениями и наблюдениями Фрейда о колоссальной роли бессознательного в душевной жизни человека (Хайнц Кохут [Kohut 1975] говорит об особом «креативном переносе», который произошел у этих двух совершенно по-разному одаренных людей, причем Флисс скорее выступал в роли живого «зеркала» для фрейдовских

мыслей). Он внес также и свою лепту в развитие фрейдовских идей, в частности рассуждениями об определенных гипотетических числовых отношениях в сексуальном цикле, из которых, правда, Фрейд всерьез задумался лишь об идее человеческой бисексуальности, отстаиваемой им на протяжении всей жизни.

Остается упомянуть еще зоолога Карла Клауса, у которого Фрейд прослушал лекцию «Дарвин и биология» и с чьей помощью он получил стипендию, для того чтобы в 1876 году в Триесте принять участие в исследованиях, проводимых на основанной Клаусом зоологической опытной станции. Люсиль Б. Ритво (Ritvo 1973) в своей статье показала, как благодаря этой работе у Клауса Фрейд все более и более укреплялся в дарвинистском мышлении. Кроме того, в Триесте он впервые с научных позиций занимался сексуальностью, изучая половые органы угрей.

Естественнонаучными предпосылками фрейдовского мышления, в частности в области физиологии, занимались также Ола Андерссон (Andersson 1962), Рай-нер Шпельманн (Spehlmann 1953) и Уолтер Стюарт (Stewart 1967). Идеи, которые возникли в этом направлении, исследует во вступительной статье к переписке между Флиссом и Фрейдом Эрнст Крис (Kris 1950).

Венские естествоиспытатели в значительной мере повлияли и на фрейдовский атеизм. И наоборот, влияние пантеиста Гёте, статья которого «О природе» дала нерешительному старшекласснику Фрейду толчок к тому, чтобы поступить в университет для изучения медицины, похоже, не было столь сильным.

Вряд ли можно сказать, что философ Франц Брентано, лекцию которого об Аристотеле Фрейд прослушал в летний семестр 1876 года, оказала на Фрейда большое влияние. В последующие годы Фрейд постоянно подчеркивал, что он ничего не понимает в философии, после того как однажды ему указали на некоторые параллели между психологическими исследованиями Ницше и его собственными. Однако, сколь бы незначительным ни было это влияние, он все же перевел 12-й том собрания трудов английского социального философа Джона Стюарта Милля, в том числе статьи о рабочем вопросе, эмансипации женщины и социализме, и в результате этой работы получил представление, хотя и весьма фрагментарное, о философии Платона. К духовным предшественникам Фрейда Джонсом и Элленбергом причисляются также и другие философы, правда, с более психологическим уклоном: Иоганн Фридрих Гер-барт, Теодор Липпс, Густав Теодор Фехнер. Как бы то ни было, Гербарт разработал концепцию, отчасти явившуюся предшественницей фрейдовского представления о бессознательном. Однако Джонс в главе «Фрейдовская теория душевной жизни» указывает на то, что философские познания Фрейда были весьма скромными: «Немногое, что он знал, он знал явно понаслышке» (Jones I, 428). После фазы радикального материализма в период учебы его воззрение все более превращалось в смесь идеализма, материализма и феноменологии.

В критической статье о биографических изысканиях, касающихся личности Фрейда, К. Р. Эйсслер (Eissler 1975, 1097 и далее) обращает внимание на то, что ошибки могут возникать не только в результате выводов по поводу фрейдовской библиотеки — иногда следует перепроверять и собственную фрейдовскую информацию: «Согласно высказываниям Фрейда, он был свободен от влияния Шопенгауэра и Ницше. Людвиг Маркузе (Marcuse 1956) указывает на то, что уже сама по себе эта фрейдовская формулировка косвенно доказывает факт такого влияния, а Хайнц Гартманн (Hartmann 1927) справедливо предполагает, что Фрейд должен был многое узнать о Ницше от Йозефа Панета (1854—1890), с которым он лично общался» (Eissler 1975, 1101; см. также письмо Ницше Й. Пане-ту, написанное в мае 1884 года [ОеЫег 1917, 28] ).

Вольф Лепениес и Хельмут Нольте (Lepenies, Nolte 1971) говорят о влиянии английского философа Томаса Гоббса (1588—1679), в основе представлений которо-

го лежит тезис о зле, заложенном в человеческой природе, — воззрение, нашедшее свое отражение у позднего Фрейда в его теории о влечении к смерти; вопреки Карлу Марксу, придерживавшемуся высказанного Жан-Жаком Руссо тезиса о «добром дикаре», которого испортило только общество (см. также статью Э. Федерна в т. II),

Гораздо большее влияние на психологическое знание и мышление Фрейда оказали, пожалуй, писатели, в первую очередь Шекспир и Гёте, с которым он в значительной мере себя идентифицировал. Фрейд постоянно цитировал греческие трагедии, а также Шиллера, Гейне, Жана Поля и многих других. Достоевскому он посвятил свой очерк об отцеубийстве (1928). Собрание сочинений Людвига Берне подарили Фрейду еще на его 14-летие. (Могилы Гейне и Берне в Париже — единственные, которые он посетил на кладбище Пер-Лашез, — Jones I, 292.)

Фрейд много читал, о чем подробно рассказывается в работах Петера Брюк-нера (Bruckner 1962, 1963). Он активно обменивался мыслями с Роменом Ролла-ном, Стефаном Цвейгом и Арнольдом Цвейгом. А Томас Манн, в своей речи «Фрейд и будущее», произнесенной по случаю 80-летия Фрейда, отдал должное как фрейдовским психологическим открытиям, так и его прекрасному немецкому языку. И, наконец, в одно время с Фрейдом в Вене жил Артур Шницлер, который в своих очерках и рассказах предвосхитил и отразил многие научные выводы Фрейда и которому Фрейд однажды написал: «Я хочу сделать Вам одно признание... Мне кажется, я избегал Вас из своего рода боязни двойника...» (Н. Schnitzler 1955).

Шведский литературовед Гуннар Бранделл в своей книге «Зигмунд Фрейд — дитя своего времени» (Brandell 1976) исследовал роль литературы во фрейдовском учении и убедительно доказал, что оно имеет глубокие корни во французском натурализме и скандинавском радикализме.

Как мы видим, фрейдовское мышление формировали как представители древней исторической эпохи, так и его современники, как поэты, так и ученые. То же самое можно сказать о государственных деятелях и политиках, с которыми доводилось сталкиваться или о которых узнавал Фрейд, а также великих первооткрывателях. Когда Фритьоф Нансен достиг Северного полюса, Фрейд в письме к Вильгельму Флиссу восторженно отозвался о мужестве исследователя (Lehmann 1966). Наполеоновский полководец Массена произвел на него столь же глубокое впечатление, как и Моисей, вождь иудейского народа, а Наполеон и Ганнибал вызывали у него просто-таки безграничное восхищение.

Тем не менее его работы определял прежде всего дух науки. Гений Ренессанса Леонардо да Винчи, которому Фрейд посвятил одну из своих глубоких работ (1910), был ему столь же близок, как и современник Альберт Эйнштейн («Почему война?», 1933). Именно модельные представления его времени о механике и физиологии стали прообразами его собственных психоаналитических моделей («психический аппарат» ). А развивавшаяся в годы его юности и первых великих триумфов современная техника навеяла некоторые собственные мыслительные конструкции и термины, такие как «защитные механизмы», «катектическая энергия», «инерционный принцип» и многие другие.

Но еще больше, чем все научные предшественники и современники, повлияли на него, пожалуй, те, кому он посвятил труд своей жизни: его пациенты. Косвенно уже брейеровская пациентка «Анна О.» (Bram 1973), но прежде всего «Ирма» , центральная фигура первого по-настоящему проанализированного собственного сновидения (Grunnert 1975); затем «Дора», «маленький Ганс», «человек-крыса», «человек-волк», и многие другие (см. статью Мартина Гротьяна «Фрейдовские классические случаи»). Первый значительный кризис Фрейда в применении нового психоаналитического метода возник именно тогда, когда он понял, что

слишком буквально воспринимал изображенные больными фантазии о совращении; в дальнейшем от таких ошибок его оберегало открытие феноменов переноса и контрпереноса, а пациенты с тех пор стали его надежными помощниками в проникновении в царство бессознательного.

ЛИТЕРАТУРА

Andersson, О.: Studies in the Prehistory of Psychoanalysis. Stockholm: Svenska Bokfrlaget/Norsteds 1962

Bakan, D.: Sigmund Freud and the Jewish Mystical Tradition. New York: D. Van Nostrand 1958

Bram, F. M.: Das Geschenk der Anna О. Psyche, 27,1973, 449-459

Brandell, G.: Sigmund Freud — Kind seiner Zeit. Geist und Psyche, Bd. 2163. München: Kindler 1976

Brückner, P.: Sigmund Freuds Privatlektüre. Psyche, 15, 1962, 881-902; a.a.O., 16,1963, 721-743, 881-895

Chertok, L.: Freud in Paris. International Journal of Psychoanalyse, 51,1970, 511-520.

Eissler, K. R.: Die Rolle des Freien Einfalls in zwei biografischen Arbeiten über Freud. Psyche, 29, 1975, 1096-1118

Ellenberger, H. F.: The Discovery of the Unconscious the History and Evolution of Dynamic Psychiatry. New York: Basic Books 1970

Erikson, E. H.: The Dream Specimen of Psycho-analysis. Journal of the American Psychoanalytic Association, 2,1954, 5-56.

Freud, S.: Entwurf einer Psychologie (1895). В: Freud, S., Fließ, W. 1950

Über Deckerinnerungen (1899). G. W. I Die Traumdeutung (1900). G. W II/III

Eine Kindheitserinnerung des Leonardo da Vinci (1910). G.W. VIII

Dostojewski und die Vatertötung (1928). G. W. XIV Warum Krieg? (1933). G. W. XVI

Freud, S., FlieB, W.: Aus den Anfängen der Psychoanalyse. London: Imago 1950. Переиздание Frankfurt/M.: S. Fischer 1962

Grunert, J.: Freud und Irma — genetische Aspekte zum Initialtraum der Psychoanalyse. Psyche, 29,1975,721-744

Hartmann, H.: Die Grundlagen der Psychoanalyse. Leipzig: Thieme 1927. Переиздание Stuttgart: Klett 1972

Jones, E.: The Life and Work of Sigmund Freud, тт. I— III. New York: Basic Books 1953-1957. На нем.: Das

Leben und Werk von Sigmund Freud, тт. I—III. Bern, Stuttgart: Huber 1960-1962

Конит, Н.: Kreativität, Charisma, Gruppenpsychologie — Gedanken zu Freuds Selbstanalyse. Psyche, 29, 1975,681-720

Kris, E.: Wilhelm Fließ wissenschaftliche Interessen. B: Freud, S., Fließ, W: Aus den Anfängen der Psychoanalyse. London: Imago 1950

Lehmann, H.: Two Dreams and a Childhood Memory of Freud's. Journal of the American Psychoanalytic Assotiation, 13,1966, 388-405

Lepenies, W, Nolte, H.: Kritik der Anthropologie Marx und Freud, Gehlen und Habermas. München: Hanset 1971

Mann, Th.: Freud und die Zukunft. Frankfurt/M.: Berman Fischer 1936

Marcuse, L.: Sigmund Freud — sein Bild vom Menschen. Zürich: Diogenes 1956. Переиздание München: Kindler 1976

Oehler, R. (изд.): Nietzsches Briefe. Leipzig: Insel 1917, 28

Ritvo, L. В.: Freuds neo-lamarckistische Darwin-Interpretation. Psyche 27, 1973,460-474

Carl Claus, Freud und die Darwinische Biologie. Psyche 27,1973,475-486

Robert, M.: D'Oedipe ä Moise — Freud et Ja conscience juive. Paris: Calman-Levy 1974.

Rosenfeld, E. M.: Dream and Vision — Some Remarks on Freud's Egyptyan Bird Dream. International Journal of Psychoanalysis, 37,1956, 97-105.

Rosenkotter, L.: Freud und Brücke — neue Aspekte des Traumes "Non vixit". Psyche, 25, 1971, 948-955, а также Scheldt, J. vom, (изд.): Der unbekannte Freud. München: Kindler 1974

Schnitzler, H.: Freuds Briefe an Arthur Schnitzler. Die neue Rundschau, 66,1955, 95-106

Spehlmann, R.: Sigmund Freuds neurologische Schriften. Berlin: Springer 1953

Stewart, ,W: Psychoanalysis: The first ten years. New York: The Macmillan Company 1967

Stone, I.: The Passions of the Mind. New York: Doubleday 1971

СОЧИНЕНИЯ ФРЕЙДА

Введение в творчество Фрейда Рудольф Хайнц

Замысел настоящего введения состоит в том, чтобы побудить читателя к самостоятельному изучению работ Фрейда. Для этого сначала необходима некоторая предварительная информация.

Библиография.
Полный список сочинений Фрейда (включая нейрофизиологические и неврологические работы), составленный И. Мейером-Палмедо и базирующийся на последнем томе «Standard Edition», содержится в: «Sigmund Freud — Konkordanz und Gesamtbibliographie», Studienausgabe, Frankfurt/M.: S. Fischer Verlag. 1975,75-103.

Издания
.
Полное собрание психоаналитических работ Фрейда, «The Standard Edition of the Complete Psychological Work of Sigmund Freud», в 24 тт. (London: The Hogarth Press 1953—1974), подготовленное Дж. Стрейчи, до сих пор считается самым авторитетным и не в последнюю очередь из-за содержащегося в нем справочного материала — комментариев. В последующем мы будем ссылаться на это издание, используя аббревиатуру S. Е.

В неполном издании «Sigmund Freud, Gesammelte Werke» в 18 тт. (London: Imago Publishing Co. 1940-1952, т. 18, Frankfurt/M. 1968, с I960 г. целиком вышедшем в издательстве Фишера, франкфурт-на-Майне [сокращенно G. W.] ) комментарии отсутствуют.

В обновленное учебное издание избранных трудов «Sigmund Freud. Studienausgabe» (сокращенно Stud.) в 10 тт. и с одним дополнительным томом (Frankfurt/M.: S. Fischer Verlag 1969—1975) включен справочный материал из «Standard Edition» в немецком переводе.

Остальные издания фрейдовских работ приведены в справочнике «Sigmund Freud — Konkordanz und Gesamtbibliographie», с. 78.

Следующая выборочная библиография, в которой содержатся краткие комментарии из справочного аппарата «Standard Edition», относится исключительно к психоаналитическим работам Фрейда (но не к нейрофизиологическим и неврологическим). В качестве основания для разделения была выбрана дифференциация по специальным областям. Вполне возможно, что предлагаемое деление, равно как и выбор работ, не найдет широкой поддержки у психоаналитиков. Из-за своей особой сложности «Проект психологии» (1895; в книге: «Aus den Anfängen der Psychoanalyse. Briefe an Wilhelm Fließ. Abhandlungen und Notizen aus den Jahren 1887—1902», Frankfurt/M.: S. Fischer Verlag 1950; исправленный дополнительный тираж в бумажном переплете 1962 и 1975) не вошел ни в одну рубрику.

I. Вводные работы по психоанализу и его истории

II. Психоаналитическая антропология

1. Общая теория психической организации (метапсихология)

2. Теория либидо и его развития

3. Теории парадигматических феноменов

а) Теория сновидений

б) Теория ошибочных действий

в) Теория юмора и родственных явлений

III. Психоаналитическая психопатология

1. Общая психопатология

2. Частная психопатология

а) Истерия

б) Неврозы навязчивых состояний

в) Перверсии

г) Психозы

д) Описание отдельных случаев аа) Истерия/фобия

бб) Неврозы навязчивых состояний

вв) Перверсии

гг) Психозы (паранойя)

IV. Психоаналитическая теория метода (техника лечения)

V. Прикладной психоанализ

1. Применение психоанализа к культурно-историческим проблемам

2. Применение психоанализа к социологическим (теоретико-культурным) проблемам

3. Применение психоанализа к искусствоведческим проблемам

а) Изобразительное искусство

б) Литература

I. ВВОДНЫЕ РАБОТЫ ПО ПСИХОАНАЛИЗУ И ЕГО ИСТОРИИ

Фрейдом написано несколько вводных работ, отчасти касающихся истории развития психоанализа. Классическими введениями в психоанализ являются два курса лекций: «Лекции по введению в психоанализ» (1916/17, G. W. XI; Stud. I, 33; S. Е. XV и XVI) и «Новый цикл лекций по введению в психоанализ». (1933, G.W. XV; Stud. I, 447; S. Е. XXII, I). Первый курс лекций
Фрейд прочитал во время зимних семестров 1915—1916 и 1916—1917 гг. слушателям всех факультетов Венского университета. Они были опубликованы по инициативе О. Ранка. Второй курс лекций Фрейд не читал публично; он был задуман лишь как дополнение к первому циклу. Оба курса являются вводными и тем не менее представляют собой блестящие компендиумы по психоанализу, не в последнюю очередь импонирующие своим дидактическим содержанием.

Наряду с этими объемными введениями Фрейд написал
также несколько небольших пропедевтических статей. В качестве примера укажем следующие: «Об истории психоаналитического движения» (1914, G. W. X, 43; S. Е. XIV, 1), «Жизнеописание» (1925, G. W. XIV, 31; S. Е. XX, I. Дополнение к нему: G. W. XVI, 31; S. Е. XX, 71) и — несмотря на привлекательную краткость, пожалуй, непригодный

в качестве вводной лекции — фрагментарный «Очерк о психоанализе» (опубликован после смерти Фрейда в 1940 году, G. W. XVII, 63; Stud. Дополнительный том, 407; только глава VI: «Психоаналитическая техника», S. Е. XXIII, 139).

II. ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКАЯ АНТРОПОЛОГИЯ

Под этим непривычным заголовком собраны основные теоретические сочинения Фрейда. Их отделение от работ по психопатологии часто бывает искусственным, но все же фрейдовские размышления, имеющие преимущественно психологический характер (метапсихология), весьма заметно отличаются от сугубо клини-ко-психопатологических наблюдений. Эти сочинения содержат метапсихологичес-кий, то есть теоретический, инструментарий психоанализа как общепсихологической теории.

1. Общая теория психической организации (метапсихология) Метапсихология начинается с седьмой главы «Толкования сновидений» (1900)

«Психология деятельности сновидений» (G. W. II/
III;
Stud. II; S. Е. IV—V), в которой Фрейд формулирует топографическую модель (инстанций) (сознательное — пред-сознательное — бессознательное). Эту метапсихологическую традицию продолжает написанное в 1911 году сочинение «Формулировка двух принципов психического события» (принцип удовольствия и принцип реальности, первичный и вторичный процессы) (G. W. VIII, 229; Stud. Ill, 13; S. E. XII, 213).

«Введение в нарциссизм» (1914, G. W. X, 137; Stud. Ill, 37; S. E. XIV, 67), ставшее вновь актуальным благодаря современным теориям нарциссизма, начинает целый ряд последовавших один за другим в 1915 году метапсихологических эссе. Первоначально Фрейд планировал написать двенадцать статей, однако были написаны и опубликованы только пять. По крайней мере, две из них относятся к основным произведениям психоаналитической литературы: «Влечения и их судьба» (G. W. X, 209; Stud. Ill, 75; S. E. XIV, 109) и «Бессознательное» (G. W. X, 263; Stud. Ill, 119; S. E. XIV, 159).

С написанной в 1920 году работы «По ту сторону принципа удовольствия» (G. W. XIII, 1; Stud. Ill, 213; S. E. XVIII, 1) начинается поздний этап разработки Фрейдом вопросов метафизики, для которого характерно преобладание проблем деструкции; Фрейд вводит здесь понятие влечения к смерти (эрос и влечение к смерти). В 1923 году появляется «Я и Оно» (G. W. XIII, 235; Stud. Ill, 273; S. E. XIX, 1), его последняя и самая крупная метафизическая работа с обстоятельным изложением структурной модели (Оно — Я — Сверх-Я), которая приходит на смену более ранней топографической модели. Базирующиеся на этой модели работы по психопатологии, такие, например, как «Невроз и психоз» (1924), будут рассмотрены в разделе психоаналитической психопатологии (
III).

2. Теория либидо и его развития

По причине типичного для психоанализа особого интереса именно к психосексуальному развитию мы выделяем фрейдовские работы по теории либидо и его развития в особую группу.

Классической работой здесь являются «Три очерка по теории сексуальности» (1905, G. W. V, 27; Stud. V, 27; S. Е. VII, 123). Ближе всего к рассматриваемой проблеме находятся следующие написанные намного позже работы: «Крушение эдипова комплекса» (1924, G. W. XIII, 393; Stud. V, 243; S. Е. XIX, 171), «Некоторые психические последствия анатомического различия между полами» (1925, G. W. XIV, 17; Stud. V, 253; S. Е. XIX, 241) и «О женской сексуальности» (1931, G. W. XIV, 515; Stud. V, 273; S. Е. XXI, 221). В этих поздних работах разрабаты-

вается главным образом идея различия в развитии мужской и женской сексуальности. В последней из них Фрейд высказывает свое окончательное суждение по этому поводу, дискутируя с противоположными воззрениями в психоанализе.

В рубрику психоаналитическая антропология попадают также фрейдовские теории парадигматических феноменов: а) теория сновидений, б) теория ошибочных действий, в) теория юмора и родственных явлений. В них рассматриваются универсальные феномены, граничащие с психопатологией и выступающие в качестве психоаналитической парадигмы бессознательного (и соответствующих психоаналитических теорий).

К наиболее важным работам по теории сновидений относятся: «Толкование сновидений» (1900) — по мнению Фрейда, самое значительное его сочинение, «О сновидении» (1901, G. W. П/Ш, 643; S. Е. V, 629), представляющая собой краткое изложение проблемы сновидений и, наконец, в соответствии с многочисленными высказываниями Фрейда по этому поводу, «Метапсихологическое дополнение к учению о сновидении» (1917, G. W. X, 411; Stud. Ill, 175; S. E. XIV, 217). Что касается теории ошибочных действий, то следует упомянуть книгу «Психопатология обыденной жизни» (1901, G. W. IV; S. Е. VI), которую можно рекомендовать для прочтения всем, кто только начинает знакомиться с психоанализом. И наконец, относительно теории юмора — «Остроумие и его отношение к бессознательному» (1905, G. W. VI; Stud. IV, 9; S. Е. VIII). В дальнейшем Фрейд не проявлял интереса к проблеме остроумия и вновь обратился к ней только в 1927 году в своей публикации «Юмор» (G. W. XIV, 381; Stud. IV, 275; S. Е. XXI, 159), то есть уже после того, как была сформулирована структурная модель.

III. ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОПАТОЛОГИЯ

1. Общая психопатология

В эту рубрику вошли публикации, содержащие наиболее общие подходы к психоаналитическому пониманию болезни.

Камнем преткновения являлось фрейдовское учение об исключительной роли сексуальности в возникновении психических заболеваний. Об этом помимо прочих работ идет речь в статье «Мои взгляды на роль сексуальности в этиологии неврозов» (1906, G. W. V, 147; Stud. V, 147; S. Е., VII, 269), в которой Фрейд отказывается от идеи травматической этиологии неврозов (реальное сексуальное совращение ребенка). В сочинении «О типах невротического заболевания» (1912, G. W. VIII, 321; Stud., VI, 215; S. Е. XII, 227) он приступает к систематической разработке проблемы возникновения неврозов. В работе «Вытеснение» (1915, G. W. X, 247; Stud. Ill, 103; S. E. XIV, 141) обсуждается приводящий к патологии основной механизм вытеснения. Краткие статьи, написанные в 1924 году, «Невроз и психоз» (G. W. XIII, 383; Stud. Ill, 331; S. E. XIX, 147) и «Утрата реальности при неврозе и психозе» (G. W. XIII, 361; Stud. Ill, 355; S. E. XIX, 181), составляют единое целое, поскольку здесь Фрейд применяет структурную модель для решения проблемы дифференциации неврозов и психозов. Значительное по объему сочинение «Торможение, симптом и страх» (1926, G. W. XIV, HI; Stud. VI, 227; S. Е. XX, 75) содержит более или менее завершенное изложение процесса симптомообразования. В нем Фрейд также отказывается от прежней теории страха: страх понимается теперь с точки зрения его сигнальной функции, а не как результат превращения неотведенного либидо.

2. Частная психопатология

Частная психопатология включает в себя психоаналитическую теорию отдельных форм болезней

а) Истерия

К моменту возникновения психоанализа истерия находилась в центре внимания как с клинической, так и с теоретической точек зрения. Из многочисленных фрейдовских работ об истерии, относящихся к этому раннему периоду, следует привести написанные совместно с Йозефом Брейером «Очерки об истерии» (1895, G. W. I, 75, без статей Брейера; Stud. Дополнительный том, 37, только часть IV: «Психотерапия истерии»; S. Е. II, со статьями Брейера). В этом контексте особо следует упомянуть первую часть «Очерков» — «О психическом механизме истерических феноменов», написанную в 1893 году, затем «Об основании для отделения определенного симпто-мокомплекса от неврастении в качестве "невроза страха"» (1895, G. W. I, 313; Stud.

VI, 25; S. Е. III, 85) и, наконец, статью «К вопросу об этиологии истерии» (1896, G. W. I, 423; Stud. VI, 51: S. Е. III, 187) — одну из революционных работ Фрейда, в которой он, вступая в спор с Брейером, намечает собственный путь и противопоставляет сексуальную этиологию истерии (разумеется, пока еще с позиции теории травмы и совращения) нейрофизиологическому облачению психоаналитических идей. Через несколько лет Фрейд вновь обращается к проблеме истерии в обобщающих кратких статьях: в работе «Истерические фантазии и их отношение к бисексуальности» (1908, G. W.

VII, 189; Stud. VI, 187; S. Е. IX, 155), где говорится о связи фантазии (или реального совращения) с симптомообразованием, и в статье «Общий взгляд на истерический приступ» (1909, G. W. VII, 233; Stud. VI, 197, S. Е. IX, 277).

б) Неврозы навязчивых состояний

Некоторые идеи фрейдовской теории неврозов навязчивых состояний можно найти в ранних работах, например в сочинении «Еще несколько замечаний о защитных невропсихозах» (то есть неврозах в нынешней терминологии) (1896, G. W. I, 377; S. Е. III, 157). В последующих работах, посвященных проблеме неврозов навязчивых состояний, Фрейд развивает главным образом идею их психосексуальной этиологии. К ним относятся: «Характер и анальная эротика» (1908, G. W. VII, 201; Stud. VII, 23; S.E. IX, 167); «Диспозиция к неврозу навязчивости (вклад в проблему выбора невроза)» (1913, G. W. VIII, 441; Stud. VII, 105; S. Е. XII, 311) и «О превращении влечений, в частности анальной эротики» (1917, G. W. X, 401; Stud. VII, 123; S. Е. XVII, 125).

в) Перверсии

Исходным пунктом фрейдовского учения о перверсиях являются «Три очерка по теории сексуальности». В качестве теоретических работ по проблеме перверсий здесь следует назвать в хронологической последовательности следующие сочинения: «"Ребенка бьют" (к вопросу о возникновении сексуальных перверсий)» (1919, G. W. XII, 195; Stud. VII, 229; S. Е. XVII, 175), «О психогенезе одного случая женской гомосексуальности» (1920, G. W. XII, 269; Stud. VII, 255; S. Е. XVIII, 145) и «О некоторых невротических механизмах при ревности, паранойе и гомосексуальности» (1922, G. W. XIII, 193; Stud. VII, 217; S. Е. XVIII, 221), «Экономическая проблема мазохизма» (1924, G. W. XIII, 369; Stud. Ill, 339; S. E. XIX, 155). В первой из этих работ Фрейд намечает общий подход к пониманию перверсий, прежде всего мазохизма, делая при этом акцент на вытеснении мотивов. Вторая статья касается особенностей женской сексуальности и понимания гомосексуальности в целом. Резюме по поводу того, что следует понимать под гомосексуальностью, содержится в очерке «О некоторых невротических механизмах при ревности, паранойе и гомосексуальности», в которой разбираются тесно связанные с нею феномены. «Экономическая проблема мазохизма» написана в метапсихологическом контексте струк-

турной теории, в частности гипотезы о влечении к смерти (первичном мазохизме). Замыкает этот ряд работ по теории перверсий публикация «Фетишизм» (1927, G. W. XIV, 309; Stud. Ill, 379; S. E. XXI, 147).

г) Психозы

Интерес Фрейда к проблеме психоза возник еще на рубеже столетий. Крупными теоретическими работами по теории психозов, в центре внимания которых находится теория паранойи, являются «Психоаналитические заметки об одном автобиографически описанном случае паранойи (Dementia paranoides)» (1911, G. W. VIII, 239; Stud. VII, 133; S. E. XII, I; Дополнение 1912, G.W. VIII, 317; Stud. VII, 201; S. E. XII, 80), относящиеся к воспоминаниям председателя судебной коллегии Пауля Шребера «Достоинства мышления одного нервнобольного» (1903) и включающие в себя (II) «Попытки толкования» и (III) «О механизме паранойи». Как и в более поздней работе «О некоторых невротических механизмах при ревности, паранойе и гомосексуальности», в «Сообщении об одном случае паранойи, противоречащем психоаналитической теории» (1915, G. W. X, 233; Stud. VII, 205; S. Е. XIV, 261) Фрейд занимается изучением отно-шений между паранойей и гомосексуальностью; противоречие этого случая психоаналитической теории является лишь кажущимся. И наконец, в «Печали и меланхолии» (1917, G. W. X, 427; Stud. Ill, 193; S. E. XIV, 237) изложена фрейдовская теория депрессии. Кроме того, сюда же относятся уже упомянутые работы «Невроз и психоз» (1924), а также «Утрата реальности при неврозе и психозе» (1924).

д) Описание отдельных случаев

Описанные Фрейдом случаи относятся к следующим формам заболевания:

аа) Истерия/фобия

Пять историй болезни в «Очерках об истерии» (II: «Истории
болезни»), а также написанный уже в 1901 году «Фрагмент анализа одного случая истерии» (1905, G. W. V, 161; Stud. VI, 83; S. Е. VII, 1), знаменитый «случай Доры».

В качестве показательного примера фобии, к которому нередко обращался сам Фрейд, прежде всего в контексте теории страха, выступает «Анализ фобии пятилетнего мальчика ("маленький Ганс")» (1909, G. W. VII, 241; Stud. VIII, 9; S. Е. X, 1) вместе с «Дополнением к анализу маленького Ганса» (1922, G. W. XIII, 429; Stud. VIII, 123; S. Е. X, 148). Эта работа также вошла в историю психоанализа как первый случай детского анализа.

бб) Неврозы навязчивых состояний

Две истории болезни, в частности, иллюстрируют своеобразия неврозов навязчивых состояний: «Заметки об одном случае невроза навязчивости ("человек-крыса")» (1909, G. W. VII, 379; Stud. VII, 31; S. Е. X, 151) и «Из истории одного детского невроза ("человек-волк")» (1918, G. W. XII, 27; Stud. VIII, 125; S. Е. XVII, 1). «Человек-волк» является, пожалуй, наиболее важным клиническим описанием; оно представляет собой реконструкцию детского невроза в ходе лечения взрослого человека, то есть не является сообщением об анализе ребенка.

вв) Перверсии

Описанием частного случая, относящимся к этой проблеме, является уже упоминавшаяся выше работа «О психогенезе одного случая женской гомосексуальности».

гг) Психозы (паранойя)

В первой части (I: »История болезни») «Психоаналитических заметок об одном автобиографически описанном случае паранойи (Dementia paranoides)» имеется соответствующее описание клинического случая. В «Сообщении об одном случае паранойи, противоречащем психоаналитической теории» также содержится достаточно казуистического материала, чтобы причислить его к примерам частных

случаев. Сюда же, пожалуй, относится и исследование «Невроз черта в семнадцатом веке» (1923, G. W. XIII, 315; Stud. VII, 283; S. Е. XIX, 67), патографический очерк о художнике Христофе Хайцманне.

IV. ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ МЕТОДА (ТЕХНИКА ЛЕЧЕНИЯ)

Исходя из определенных представлений о соотношении теории и практики, можно было бы, пожалуй, прийти к тому, чтобы рассматривать психоаналитическую технику лечения в качестве основной точки приложения теории психоанализа. Однако такое воззрение не отвечает функции психоаналитического метода хотя бы рке потому, что метод является здесь главным способом получения психоаналитической эмпирики. Принимая во внимание такое смещение акцентов, трудно переоценить значение так называемых «технических» сочинений.

Первые публикации о технике лечения восходят к 1890 году. В качестве примера работ того времени следует привести четвертую главу из «Очерков об истерии» (IV: «Психотерапия истерии»). В ней можно получить информацию о самых первых этапах разработки психоаналитического метода. Дальнейшее его развитие документировано в последующих сочинениях, пока наконец в 1911—1915 годах Фрейд не опубликовал серию статей, посвященных технике лечения, которые и поныне представляют собой методический стандарт терапевтической процедуры. Сам Фрейд рассматривал эту серию как нечто единое. Она состоит из следующих отдельных очерков:

«Практика толкования снов в психоанализе» (1911, G. W. VIII, 349; Stud. Дополнительный том, 149; S. Е. XII, 89). (В 1923 году Фрейд опять обращается к этой специальной проблеме в «Заметках о теории и практике толкования сновидений» [G. W. XIII, 299; Stud. Дополнительный том, 257; S. Е. XIX, 107].), «О динамике переноса» (1912, G. W. VIII, 363; Stud. Дополнительный том, 157; S. Е. XII, 97.) В этом сочинении содержится краткое теоретическое изложение основного феномена психоаналитического метода, «переноса», который подразделяется на негативный и позитивный, и вводится «основное психоаналитическое правило». В работе «Советы врачу при психоаналитическом лечении» (1912, G. W. VIII, 375; Stud. Дополнительный том, 169; S. Е. XII, 109) сформулирован, в частности, постулат о «равномерно парящем внимании» психоаналитика. Во «Введении в лечение. Еще несколько советов по технике психоанализа I» (1913, G. W. VIII, 453; Stud. Дополнительный том, 181; S. Е. XII, 121) говорится о том, с чего следует начинать лечение. В сочинении «Воспоминание, повторение и переработка. Еще несколько советов по технике психоанализа II» (1914, G. W. X, 125; Stud. Дополнительный том, 205; S. Е. XII, 145) выделяются основные формы психоаналитической работы, при этом затрагивается приобретающий особое значение в метапсихологическом отношении феномен «навязчивого повторения» и дается определение «неврозу переноса». В «Заметках о любви-переносе. Еще несколько советов по технике психоанализа III» (1915, G. W. X, 305; Stud. Дополнительный том, 217; S. Е. XII, 157) речь идет об определенной проблеме переноса и обсуждается «правило абстиненции». Интересное исследование рабо-ты с сопротивлением описано также в сочинении «По ту сторону принципа удовольствия» (1920).

Из более поздних работ по теории психоаналитического метода особое значение, пожалуй, имеют следующие: «К вопросу о дилетантском анализе. Беседы с беспартийным» (1926, G. W. XIV, 207; Stud. Дополнительный том, 217; S. Е. XX, 177) и «Послесловие к "Вопросу о дилетантском анализе"» (1927, G. W. XIV, 287; Stud. Дополнительный том, 342; S. Е. XX, 251). В этом большом по объему сочине-

нии, которое можно рассматривать в качестве введения в теорию психоаналитического метода, Фрейд выступает за дилетантский психоанализ, то есть за применение психоанализа немедиками — в связи с судебным разбирательством в отношении не являвшегося врачом психоаналитика Т. Райка, обвиненного в шарлатанстве. «Конечный и бесконечный анализ» (1937, G. W. XVI, 57; Stud. Дополнительный том, 351; S. Е. XXIII, 209), столь же большое сочинение, импонирует своей скептической оценкой терапевтической эффективности (изменения Я) психоанализа.

V. ПРИКЛАДНОЙ ПСИХОАНАЛИЗ

С течением времени проблемы неклинического прикладного психоанализа все более сдвигались в центр исследовательских интересов Фрейда. В очерке «Интерес к психоанализу» (1913, G. W. VIII, 398; S. Е. XIII, 163), который особенно подходит в качестве введения в эту проблемную область, Фрейд выделяет восемь интересов, то есть сфер применения, не имеющих прямого отношения к психологической науке: литературоведение, философию, биологию, историю развития, историю культуры, искусствоведение, социологию и педагогику. Сам Фрейд посвящал свои публикации главным образом трем из этих областей: истории культуры, социологии и искусствоведению. В соответствии с этим здесь можно произвести следующую дифференциацию:

1. Применение психоанализа к культурно-историческим проблемам Отделение этого круга проблем от социологических (культурно-теоретических)

является несколько искусственным. В качестве примера производной культурно-исторического процесса Фрейд отдает предпочтение религии. Из соот ветствую-щих сочинений можно назвать «Тотем и табу. (Некоторые сходства в душевной жизни дикарей и невротиков)» (1912/13, G. W. IX; Stud. IX, 287; S. Е. XIII, 1), любимую книгу Фрейда по социальной антропологии, в которой содержится гипотеза о первобытном племени и умерщвлении родоначальника. «Будущее одной иллюзии» (1927, G. W. XIV, 323; Stud. IX, 135; S.E. XXI, 1) открывает серию глобальных культурно-исторических и культурно-теоретических трудов; это основная работа Фрейда о религии как об актуальном социальном феномене. «Человек Моисей и монотеистическая религия: три очерка» (1939, G. W. XVI, 101; Stud. IX, 455; S. Е. XXIII, 1) представляет собой сочинение по психологии религии зрелого Фрейда.

2. Применение психоанализа к социологическим (теоретико-культурным) проблемам

«"Культурная" сексуальная мораль и современная нервозность» (1908, G. W. VII, 141; Stud. IX, 9; S. Е. IX, 177) представляет собой первую публикацию, где показан антагонизм между организацией влечения и культурой, основывающейся на отрицании влечения. «В духе времени о войне и смерти» (1915, G. W. X, 323; Stud. IX, 33; S. Е. XIV, 273) отражает фрейдовскую психоаналитическую реакцию на первую мировую войну. В работе «Психология масс и анализ Я» (1921, G. W.

XIII, 71; Stud. IX, 61; S. Е. XVIII, 65) с метапсихологических позиций обсуждается проблема массовой психологии. В сочинении «Недомогание культуры» (1930, G. W.

XIV, 419; Stud. IX, 191; S. Е. XXI, 57), появившемся вслед за «Будущим одной иллюзии», проводится мысль, что из-за «органического вытеснения», «чувства вины» и «деструктивных влечений» антагонизм между организацией влечения и культурой обостряется еще больше. «Почему война?» (1933, G. W. XVI, 11; Stud. IX, 271; S. Е. XXII, 195) представляет собой письмо Фрейда А. Эйнштейну, переписка

между которыми была инициирована одной французской пацифистской организацией. По своему содержанию это письмо тесно связано с проблемой культуры.

3. Применение психоанализа к искусствоведческим проблемам

Частными областями приложения психоанализа являлись для Фрейда изобразительное искусство и особенно литература. И наоборот, работы, посвященные композиторам и музыкантам, отсутствуют.

а) Изобразительное искусство

Первая фрейдовская психо- или патография посвящена Леонардо: «Воспоминание детства Леонардо да Винчи» (1910, G. W. VIII, 127; Stud. X, 87; S. Е. XI, 57). Анонимно опубликованный в 1914 году очерк «"Моисей" Микеланджело» (G. W. X, 171; Stud. X, 195; S. Е. XIII, 209) открывает список работ, посвященных фигуре Моисея.

в) Литература

«Бред и сновидения в "Градиве" В. Йенсена» (1907, G. W. VII, 29; Stud. X, 9; S. Е. IX, 1) представляют собой первую попытку анализа литературы — психоаналитическую интерпретацию исторической новеллы немецкого писателя В. Йенсена. В «Поэте и фантазировании» (1908, G. W. VII, 211; Stud. X, 169; S. Е. IX, 141) поднимается проблема поэтического творчества. В «Мотиве выбора ларца» (1913, G. W. X, 23; Stud. X, 181; S. Е. XII, 289) интерпретируется выбор жениха из трех ларцов в «Венецианском купце», а также изгнание третьей дочери в «Короле Лире». В «Воспоминании детства из "Поэзии и правды"» (1917, G. W. XII, 13; Stud. X, 255; S. Е. XII, 145) анализируется психоаналитическое значение швыряния на пол посуды. В «Зловещем» (1919, G. W. XII, 227; Stud. IV, 241; S. Е. XVII, 217) исследуются мотивы зловещего в работах Э. Т. А. Гофмана. «Достоевский и отцеубийство» (1928, G. W. XIV, 397; Stud. X, 267; S. Е. XXI, 173), вступительное эссе к тому «Праобраз братьев Карамазовых» (изд. Ф. Экштейн и Р. Фюлёп-Миллер), представляет собой патографическое исследование. «Премия Гёте» (1930), состоящая из «Письма к д-ру Альфонсу Паке» (G. W. XIV, 545; Stud. 291; S. Е. XXI, 207) и «Приветственного обращения во франкфуртском доме Гёте» (G. W. XIV, 547; Stud. X, 292; S. Е. XXI, 208), включает в себя письмо Фрейда, в котором он сообщает о принятии премии Гёте, и краткую психоаналитическую трактовку Гёте, зачитанную во Франкфурте дочерью Анной.

Поскольку в настоящей энциклопедии — как обычно и везде — все ссылки на источники относятся к «Собранию трудов», ниже приводится содержание отдельных томов этого издания.

Том I

1892/1893 Ein Fall von hypnotischer Heilung, nebst Bemerkungen über die Entstehung hysterischer Symptome durch den «Gegenwillen»

Случай исцеления гипнозом вместе с замечаниями о возникновении истерических симптомов из-за «противоволия»

1893а Charcot Шарко

1893b Quelques Considerations pour une Etude Comparative des Paralysies Motrices Orga-niques et Hysteriques

Некоторые соображения по поводу сравнительного изучения двигательных парезов — органических и истерических

1894 Die Abwehr-Neuropsychosen. Versuch einer

psychologischen Theorie der alcquirierten Hysterie, vieler Phobien und Zwangsvorstellungen und gewisser halluzinatorischer Psychosen

Защитные невропсихозы. Попытка создания психологической теории приобретенной истерии, многих фобий, навязчивых представлений и некоторых галлюцинаторных психозов

1895а Studien über Hysterie Очерки об истерии

1895b Über die Berechtigung, von der Neuraste-nie einen bestimmten Symptomenkomplex als «Angstneurose» abzutrennen Об основании для отделения определенного симптомокомплекса от неврастении в качестве «невроза страха»

1895c Obsessions et Phobiens. Leur Mechanisme Psychique et leur Etiologie Навязчивости и фобии. Их психические механизмы и этиология

1895d Zur Kritik der «Angstneurose» Критика «невроза страха»

1896а Weitere Bemerkungen über die Abwehr-Neuropsychosen

Еще несколько замечаний о защитных не-вропсихозах

1896b L'Heredite et L'Etiologie des Nevroses

Наследственность и этиология неврозов

1896с Zur Ätiologie der Hysterie

К вопросу об этиологии истерии

1897 Inhaltsangaben der wissenschaftlichen Arbeiten des Privatdozenten Dr. Sigm. Freud (1877-1897)

Содержание научных работ (1877—1897) приват-доцента д-ра Зигм. Фрейда

1898а Die Sexualität in der Ätiologie der Neurosen Сексуальность в этиологии неврозов

1998b Zum psychischen Mechanismus der Vergeßlichkeit О психическом механизме забывчивости

1899 Über Deckerinnerungen

О покрывающих воспоминаниях 1906 Дополнение к VII тому: Vorwort zur ersten Auflage der «Sammlung kleiner Schriften zur Neurosenlehre aus den Jahren 1893-1906»

Предисловие к первому изданию «Собрания небольших трудов об учении о неврозе 1893-1906 гг.»

1925 Дополнение к XIV тому: Einige Nachträge zum Ganzen der Traumdeutung Некоторые дополнения к принципу толкования сновидений

том II/III

1900 Die Traumdeutung

Толкование сновидений (с дополнениями, внесенными по 1935 год включительно)

1901 Über den Traum О сновидении

Том IV

1901 Zur Psychopathologie des Alltagslebens Психопатология обыденной жизни

Том V

1904 Die Freudsche Psychoanalytische Methode Психоаналитический метод Фрейда

1905а Über Psychotherapie О психотерапии

1905b Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie Три очерка по теории сексуальности

1906а Meine Ansichten über die Rolle der Sexualität in der Ätiologie der Neurosen Мои взгляды на роль сексуальности в этиологии неврозов

1905с Bruchstück einer Hysterie-Analyse

Фрагмент анализа одного случая истерии

1890 Psychische Behandlung (Seelenbehandlung) Психическое лечение (лечение души)

Том VI

19O5d Der Witz und seine Beziehung zum Unbewußten

Остроумие и его отношение к бессознательному

Том VII

1906b Tatbestandsdiagnostik und Psychoanalyse Диагностика фактов и психоанализ

1907а Zur sexuellen Aufklärung der Kinder

К вопросу о сексуальном просвещении детей

1907b Der Wahn und die Träume in W. Jensens «Gradiva» Бред и сновидения в «Градиве» В. Йенсена

1907с Zwangshandlungen und Religionsübungen Навязчивые действия и религиозные обряды

1908а Die «kulturelle» Sexualmoral und die moderne Nervosität

«Культурная» половая мораль и современная нервозность

1908b Über infantile Sexualtheorien

Об инфантильных сексуальных теориях

1908с Hysterische Phantasien und ihre Beziehung zur Bisexualität

Истерические фантазии и их отношение к бисексуальности

1908d Charakter und Analerotik

Характер и анальная эротика

1908е Der Dichter und das Phantasieren Поэт и фантазирование

1909а Der Familienroman der Neurotiker Семейный роман невротиков

1909b Allgemeines über den hysterischen Anfall Общий взгляд на истерический приступ

1909с Analyse der Phobie eines fünfjährigen Knaben Анализ фобии пятилетнего мальчика

1909d Bemerkungen über einen Fall von Zwangsneurose

Заметки об одном случае невроза навязчивости

1908f Vorwort zu «Neurose Angstzustände und ihre Behandlung» von Dr. Wilhelm Stekel Предисловие к работе д-ра Вильгельма Штекеля «Невротические состояния страха и их лечение»

1910а Vorwort zur «Lelekelemzes, ertekezesek а pszichoanalizis köreböl, itra Dr. Ferenczi Sändor»

Предисловие к книге д-ра Шандора Фе-ренци «Lelekelemzes, ertekezesek а pszichoanalizis köreböl»

Том VIII

1910b Über Psychoanalyse

О психоанализе 1910c Zur Einleitung der Selbstmord-Diskussion.

Schlußwort

Введение в дискуссии о самоубийстве.

Заключительное слово

Сочинения Фрейда

1910dnl912a Beiträge zur Psychologie des Liebeslebens К вопросу о психологии любовной жизни

1910е Die psychogene Sehstörung in psychoanaly-tischer Auffassung

Психогенное нарушение зрения с позиции психоанализа

1911 Die zukünftigen Chancen der psychoanaly-tischen Therapie

Шансы на будущее психоаналитической терапии

1910f Über «wilde» Psychoanalyse О «диком» психоанализе

1910g Eine Kindheitserinnerung des Leonardo da Vinci Воспоминание детства Леонардо да Винчи

1910h Über den Gegensinn der Urworte Об обратном смысле вечных истин

1910i Brief an Dr. Friedrich S. Krauss über die « Anthropophyteia»

Письмо д-ру Фридриху С. Краусу об «Anthropophyteia»

1910j Beispiele des Verrats pathogener Phantasien bei Neurotikern

Примеры проявления патогенных фантазий у невротиков

1911а Formulierungen über die zwei Prinzipien des psychischen Geschehens Формулировка двух принципов психического события

1911b Psychoanalytische Bemerkungen über einen autobiographisch beschriebenen Fall von Paranoja (Dementia paranoides) Психоаналитические заметки об одном автобиографически описанном случае паранойи (Dementia paranoides)

1912b Über neurotische Erkrankungstypen О типах невротического заболевания

1912с Zur Einleitung der Onanie-Diskussion. Schlußwort

Введение в дискуссию об онанизме. Заключительное слово

1911с Die Bedeutung der Vokalfolge

Значение последовательности гласных

1912d Die Handhabung der Traumdeutung in der Psychoanalyse Практика толкования снов в психоанализе

191 Id «Gross ist die Diana der Epheser» «Величие Дианы Эфесской»

1912e Zur Dynamik der Übertragung О динамике переноса

1912f Ratschläge für den Arzt bei der psyehoanaly-tischen Behandlung

Советы врачу при психоаналитическом лечении

1913а Das Interesse an der Psychoanalyse Интерес к психоанализу

1913b Zwei Kinderlügen

Два случая детской лжи

1912g Einige Bemerkungen über den Begriff des Unbewußten in der Psychoanalyse Некоторые замечания о понятии бессознательного в психоанализе

1913с Die Disposition zur Zwangsneurose

Предрасположенность к неврозу навязчивости

1913d Zur Einleitung der Behandlung Введение в лечение

Том IX

1912/ Totem und Tabu 1913 Тотем и табу

Том X

1913b Märchenstoffe in Träumen

Материалы сказок в сновидениях

1913с Ein Traum als Beweismittel

Сновидение как средство доказательства

1913d Das Motiv der Kästchenwahl Мотив выбора ларца

1913е Erfahrungen und Beispiele aus der analytischer Praxis

Наблюдения и примеры из психоаналитической практики

1914а Zur Geschichte der psychoanalytischen Bewegung

Об истории психоаналитического движения

1914b Über Fausse Reconnaissance («Deja racon-te» ) während der psychoanalytischen Arbeit О ложном узнавании («уже знакомое») во время психоаналитической работы

1914с Erinnern, Wiederholen und Durcharbeiten Воспоминание, повторение и переработка

1914d Zur Einführung des Narzißmus Введение в нарциссизм

1914е Der Moses des Michelangelo «Моисей» Микеланджело

1914f Zur Psychologie des Gymnasiasten О психологии гимназистов

1915a Triebe und Triebschicksale Влечения и их судьба

1915b Mitteilung eines der psychoanalytischen Theorie widersprechenden Falles von . Paranoia

Сообщение об одном случае паранойи, противоречащем психоаналитической теории

1915с Die Verdrängung Вытеснение

1915d Das Unbewußte Бессознательное

1915e Bemerkungen über die übertragungsliebe Заметки о любви-переносе

1915f Zeitgemäßes über Krieg und Tod В духе времени о войне и смерти

1916а Vergänglichkeit Бренность

1916b Einige Charaktertypen aus der psychoanalytischen Arbeit

Некоторые типы характера из психоаналитической практики

1916с Eine Beziehung zwischen einem Symbol und einem Symptom Отношение между символом и симптомом

1916d Mythologische Parallele zu einer plastischen Zwangsvorstellung

Мифологические параллели по поводу одного пластичного навязчивого представления

1917а Über Triebumsetzungen, insbesondere der Analerotik

О превращении влечений, в частности анальной эротики

1917b Metapsychologische Ergänzung zur Traumlehre
Метапсихологическое дополнение к учению о сновидениях

1917с Trauer und Melancholie Печаль и меланхолия

1913f Geleitwort zu «Die psychoanalytische Methode» von Dr. Oskar Pfister, Zürich Вступительное слово к «Психоаналитическому методу» д-ра Оскара Пфистера, Цюрих

1913g Vorwort zu « Die psychischen Störungen der männlichen Potenz» von Dr. Maxim Steiner Предисловие к «Психическим нарушениям мужской потенции» д-ра Максима Штайнера

1913h Geleitwort zu «Der Unrat in Sitte, Brauch, Glauben und Gewohnheitsrecht der Volker» von John Gregory Bourke Вступительное слово к «Нечистотам в нравах, обычаях, вере и обычном праве народов» д-ра Джона Грегори Бурке

1919а Brief an Frau Dr. Hermine von Hug-Hellmuth Письмо Д-ру Термине фон Хуг-Хельмут

Том XI

1916/ Vorlesungen zur Einführung in die Psycho-1917 analyse

Лекции по введению в психоанализ

Том XII

1917d Eine Schwierigkeit der Psychoanalyse Проблема психоанализа

1917e Eine Kindheitserinnerung aus «Dichtung und Wahrheit»

Воспоминание детства из «Поэзии и правды»

1918а Aus der Geschichte einer infantilen Neurose Из истории одного детского невроза

1918b Beiträge zur Psychologie des Liebeslebens К вопросу о психологии любовной жизни

1919а Wege der psychoanalytischen Therapie Пути психоаналитической терапии

1919b «Ein Kind wird geschlagen» «Ребенка бьют»

1919с Das Unheimliche Зловещее

1920а Über die Psychogenese eines Falles von weiblicher Homosexualität О психогенезе одного случая женской гомосексуальности

1920b Gedankenassoziation eines vierjährigen Kindes

Ассоциации мыслей одного четырехлетнего мальчика

1920с Zur Vorgeschichte der analytischen Technik О предыстории аналитической техники

1919d James J. Putnam f

Джеймс Дж. Патнем

1919е Victor Tausk f Виктор Тауск

1919f Einleitung zu «Zur Psychoanalyse der Kriegsneurosen Введение в «Психоанализ военных неврозов»

1919g Vorrede zu « Probleme der Religionspsychologie» von Dr. Theodor Reik Предисловие к «Проблемам психологии религии» д-ра Теодора Райка

1919h Internationaler Psychoanalytischer Verlag u. Preiszuteilung für psychoanalytische Arbeiten Международное психоаналитическое изда-

тельство и присуждение премии за психоаналитические работы

Том XIII

1920d Jenseits des Lustprinzips

По ту сторону принципа удовольствия 1921а Massenpsychologie und Ich-Analyse

Психология масс и анализ Я 1922а Traum und Telepathie

Сон и телепатия 1922b Über einige neurotische Mechanismen bei

Eifersucht, Paranoia und Homosexualität

О некоторых невротических механизмах при

ревности, паранойе и гомосексуальности 1923а «Psychoanalyse» und «Libidotheorie»

«Психоанализ» и «теория либидо» 1923b Das Ich und das Es

Я и Оно 1923c Die infantile Genitalorganisation

Инфантильная генитальная организация 1923d Bemerkungen zur Theorie und Praxis der

Traumdeutung

Заметки о теории и практике толкования

сновидений

1923е Eine Teufelsneurose im siebzehnten Jahrhundert

Невроз черта в семнадцатом веке 1923f Josef Popper-Lynkeus und die Theorie des

Traumes

Йозеф Поппер-Линкеус и теория сновидений 1924а Der Realitätsverlust bei Neurose und Psychose

Утрата реальности при неврозе и психозе 1924b Das ökonomische Problem des Masochismus

Экономическая проблема мазохизма 1924c Neurose und Psychose

Невроз и психоз 1924d Der Untergang des Ödipuskomplexes

Крушение эдипова комплекса 1924e Kurzer Abriß der Psychoanalyse

Краткий очерк о психоанализе 1922с Nachschrift zur Analyse des kleinen Hans

Дополнение к анализу маленького Ганса 1920е Dr. Anton v. Freund t

Д-р Антон ф. Фройнд 1921b Preface to Addresses on Psycho-Analysis by

J. J. Putnam

Предисловие к «Речи о психоанализе»

Дж. Дж. Патнема 1922d Geleitwort zu J. Varendonck. über das

vorbewußte phantasierende Denken

Предисловие к работе Я. Варендонка «О

предсознательном фантазирующем мышлении» 1923g Vorwort zu Max Eitingon, Bericht über die

Berliner psychoanalytische Poliklinik

Предисловие к «Сообщению о Берлинской

психоаналитической поликлинике» Макса

Эйтингона 1923h Brief an Luis Lopez-Ballesteros у de Torres

Письмо Луису Лопес-Баллестерос и де

Торресу 1923i Dr. Ferenczi Sändor (zum 50. Geburtstag)

Д-р Шандор Ференци (к 50-летию со дня

рождения) 1924f Zuschrift an die Zeitschrift,- Le Disque Vert

Письмо журналу «Зеленый диск»

Том XIV

1925а Notiz über den «Wunderblock»

Заметка о «чудо-блокноте» 1925b Die Verneinung

Отрицание 1925c Einige psychische Folgen des anatomischen

Geschlechtsunterschieds

Некоторые психические последствия

анатомического различия между полами 1925d «Selbstdarstellung»

«Жизнеописание» 1925е Die Widerstände gegen die Psychoanalyse

Сопротивление психоанализу 1926a Hemmung, Symptom und Angst

Торможение, симптом и страх 1926b Die Frage der Laienanalyse

К вопросу о дилетантском анализе 1926с Psycho-Analyse

Психоанализ 1927а Fetischismus

Фетишизм 1927b Nachtrag zur Arbeit über den Moses des

Michelangelo

Дополнение к работе о «Моисее» Микелан-

джело 1927с Die Zukunft einer Illusion

Будущее одной иллюзии 1927d Der Humor

Юмор 1928a Ein religiöses Erlebnis

Религиозное переживание 1928b Dostoewski und die Vatertötung

Достоевский и отцеубийство 1930a Das Unbehagen in der Kultur

Недомогание культуры 1931a Über libidinöse Typen

О либидинозных типах 1931b Über die weibliche Sexualität

О женской сексуальности 1931c Das Fakultätsgutachten im Prozeß Halsmann

Заключение факультета в процессе Хальс-

манна 193Od Goethe-Preis — Brief an Dr. Alfons Paquet.

Ansprache im Frankfurter Goethe-Haus

Премия Гёте — Письмо д-ру Альфонсу Паке.

Приветственное обращение во франкфуртском доме Гёте 1926d An Romain Rolland

Ромену Роллану 1929с Ernest Jones zum 50. Geburtstag

К 50-летию со дня рождения Эрнеста

Джонса 1925f Brief an den Herausgeber der «Jüdischen

Presszentrale Zürich»

Письмо к издателю «Еврейского центрального пресс-комитета Цюриха» 1925а То the Opening of the Hebrew University

К открытию Еврейского университета 1929b Brief an Maxim Leroy über einen Traum

des Cartesius

Письмо Максиму Леруа о сновидении Кар-

тезия 1931d Brief an den Burgermeister der Stadt Pribor

Письмо бургомистру города Пршибора 1925g Josef Breuer f

Йозеф Брейер 1926d Karl Abraham t

Карл Абрахам

1925h Geleitwort zu «Verwahrloste Jugend» von August Aichhorn

Предисловие к «Заброшенной молодежи» Аугуста Айххорна

192бе Bemerkung zu Е, Pickworth Farrow's «Eine Kindheitserinnerung aus dem 6. Lebensmonat» Заметки по поводу «Детского воспоминания из шестимесячного возраста» Э. Пик-ворта Фэрроу

1934 Vorrede zur hebräischen Ausgabe von «Totem und Tabu»

Предисловие к изданию «Тотема и табу» на иврите

1930с Geleitwort zu «Medical Review of Reviews», Vol. XXXVI, 1930

Предисловие к «Медицинскому обзору обзоров», т. XXXVI, 1930

1930d Vorwort zu «Zehn Jahre Berliner Psycho-analytisches Institut»

Предисловие к «Десятилетию Берлинского психоаналитического института»

19 31 d Geleitwort zu « Elementi di Psicoanalisi» von Edoardo Weiss

Предисловие к «Элементам психоанализа» Эдуардо Вейсса

Том XV

1933 Neue Folge der Vorlesungen zur Einführung in die Psychoanalyse Новый цикл лекций по введению в психоанализ

Том XVI

1932а Zur Gewinnung des Feuers Покорение огня

1933а Warum Krieg? Почему война?

1936а Nachschrift zur Selbstdarstellung Послесловие к «Жизнеописанию»

1935а Die Freiheit einer Fehlhandlung Свобода ошибочного действия

1937а Konstruktionen in der Analyse Конструкции в анализе

1937b Die endliche und unendliche Analyse Конечный и бесконечный анализ

1939 Der Mann Moses und die monotheistische Religion

Человек Моисей и монотеистическая религия

1935b Thomas Mann zum 60. Geburtstag

К 60-летию со дня рождения Томаса Манна

1936b Brief an Romain Rolland (Eine Erinnerungsstörung auf der.Akropolis) Письмо Ромен Роллану (Нарушение памяти на акрополе)

1932b Meine Berührung mit Josef Popper-Lynkeus Мои встречи с Иозефом Поппером-Лин-кеусом

1933b Sändor Ferenczi f Шандор Ференци

1937с Lou Andreas-Salome t Лу Андреас-Саломе

1932с Geleitwort zu «Algemeine Neurosenlehre auf psychoanalytischer Grundlage» von Hermann Nunberg

Предисловие к «Общему учению о неврозах на психоаналитической основе» Германа Нунберга

1934 Vorrede zur hebräischen Ausgabe der «Vorlesungen zur Einfuhrung in die Psychoanalyse» Предисловие к изданию «Лекций по введению в психоанализ» на иврите

1933с Vorwort zu «Edgar Рое, etude psychana-litique par Marie Bonaparte» Предисловие к психоаналитическому этюду Мари Бонапарт «Эдгар По»

Том XVII 1941а Brief an Jasef Breuer

Письмо Йозефу Брейеру 1940а Zur Theorie des hysterischen Anfalles

О теории истерического приступа —

совместно с Йозефом Брейером 1941b Notiz «HI»

Примечание «III»

1941с Eine erfüllte Traumahnung

Сбывшееся предчувствие в сновидении 1942d Psychoanalyse und Telepathie

Психоанализ и телепатия 1940b Das Medusenhaupt

Голова Медузы 1941e Ansprache an die Mitglieder des Vereins

B'nai B'rith (1926)

Обращение к членам объединения Бнаи

Брит (1926) 1940с Die Ichspaltung im Abwehrvorgang

Расщепление Я в защитном процессе 1940d Abriß der Psychoanalyse

Очерк о психоанализе 1940е Some Elementary Lessons in Psycho-Analysis

Некоторые элементарные уроки психоанализа 194If Ergebnisse, Ideen, Probleme

Результаты, идеи, проблемы

ПЕРЕПИСКА 3. ФРЕЙДА

Мартин Гротьян

ЗИГМУНД ФРЕЙД КАК АВТОР ПИСЕМ

Писать письма было любимейшим занятием Зигмунда Фрейда. Количество написанных им за свою жизнь писем, адресованных членам семьи, друзьям и соратникам, сторонникам и противникам психоанализа, художникам и ученым, поистине неизмеримо. Про многие письма сегодня можно сказать, что они стали литературой или, по крайней мере, литературным источником по теории психоанализа.

Эти письма позволяют нам увидеть разностороннюю и сложную личность Фрейда: они передают его страстность как человека молодого, они свидетельствуют о зрелости ученого и исследователя бессознательного, мудрости зрелого мужа, страдавшего от трагизма жизни, но принимавшего судьбу с мужеством Моисея1

и Иова2
, праобразов, необычайно близких ему по духу (см. также статью М. Гротьяна и Ю. фом Шайдта «Фрейд в зеркале биографов»).

Если бы все письма, вышедшие из-под пера Фрейда, можно было рассмотреть в хронологическом порядке, то мы бы получили, по сути, дневник его жизни.

Обилие написанных Фрейдом писем, помимо других причин, объясняется сильной потребностью в том, чтобы воспринять и передать тот импульс, который он сам получал благодаря письмам.

На все адресованные ему письма Фрейд отвечал незамедлительно. Пишущая машинка появилась в семье Фрейда позднее и использовалась лишь в редких случаях. Все письма Фрейд собственноручно — не прибегая к услугам секретаря — заносил в толстый, огромного формата, регистр, исписывая страницы с обеих сторон. Некоторые письма Фрейд писал между приемом пациентов, другие — вечером после работы.

Очень выразительный, своеобразный почерк Фрейда, достаточно нетипичный для ученого, по мнению X. Беккера (Becker 1956), обнарркивает удивительное сходство с почерком И. С. Баха3
. Выражаемое почерком особое сочетание напряжения и гордости от достигнутого указывает на постоянные конфликтные эмоции человека, обладающего недюжинной жизненной силой и характером борца. Сам Фрейд к графологическим интерпретациям относился с недоверием и скепсисом4
.

Почерк Фрейда не всегда легко разобрать. Ему и самому бывало трудно разбирать почерк других. Он часто сетовал на свое раздражение, когда приходилось расшифровывать чужие письма, например от Людвига Бинсвангера. В таких случаях ему обычно помогала дочь Анна.

У Фрейда всегда было непосредственное, личное впечатление от всего того, что он переживал. Он доверял своему восприятию, прекрасно знал свое время и имел склонность все записывать. Однажды он посоветовал Джоан Ривьере (1883—1962) записывать мысли, которые она выражает в своем анализе. Джоан Ривьере —

ученица Фрейда, ставшая впоследствии выдающимся психоаналитиком 5
. Ею было записано содержание соответствующей беседы с Фрейдом в период психоаналитической работы в Вене. Слова Фрейда, говорившего по-английски примерно так же хорошо, как Джоан Ривьере по-немецки, можно перевести следующим образом: «Запишите это, запечатлите черным по белому; тогда Вам проще будет с ним обращаться, ведь тем самым Вы вынесете это за рамки своей [душевной] системы», и: «Поэтому извлеките это из себя [намек на анальную продукцию!], продуцируйте [свои мысли]» б
.

Вести записи было для Фрейда особой формой его желания наблюдать, жить, узнавать, выражать себя, понимать себя и овладевать собою. Он писал письма как книги, а его книги часто читаются словно письма: написанные искренне, стилем, который можно назвать классическим, образным языком (например, когда, находясь в изоляции, он сравнивает себя со свежевыкрашенной стеной, которую все боязливо обходят стороной). Он не любил вносить исправления, и если на один лист приходилось две поправки, он считал это верным признаком старения.

Масштаб переписки Фрейда огромен. Назовем лишь некоторые цифры из этого неисчерпаемого источника: около 2500 писем к членам своей семьи, около 1500 любовных писем к женщине, с которой он был обручен и которая впоследствии стала его женой, более 2000 писем к Ференци — близкому другу и поверенному, к которым, к сожалению, до сих пор нет открытого доступа, и почти 500 писем к Абрахаму.

Скрытый мотив пристрастия Фрейда к письмам, возможно, станет понятным благодаря следующей догадке: каждое письмо было частью его «самоанализа», подготовкой, частью или заключительным словом к нему. Начало такому самоанализу было положено его письмами к любимой Марте, продолжение ему дала переписка с «аналитиком на расстоянии» Вильгельмом Флиссом. По отношению к этим двум самым важным партнерам по переписке это полностью справедливо по крайней мере до 1900 года, в котором появилось «Толкование сновидений». Следы аналитических наблюдений фрейдовского «перманентного анализа» можно обнаружить во многих последующих письмах к друзьям и противникам.

Мы вышли бы за рамки данной работы, если бы попытались охватить переписку Фрейда со всеми людьми, которые были важны для него в его жизни. Поэтому мы ограничиваемся лишь теми партнерами по переписке, которые значимы, с одной стороны, с точки зрения фрейдовского самоанализа, с другой стороны, с точки зрения развития психоанализа как науки. Это относится как к опубликованным, так и к неопубликованным письмам Фрейда, к которым автор имел доступ.

При таком выборе нам неизбежно пришлось исключить тех партнеров по переписке, о которых подробно рассказывается в статье об известных фрейдовских случаях, равно как и столь важную для жизни и творчества Фрейда фигуру, как Йозеф Брейер (см. также статью Юргена фом Шайдта «Фрейд и его время»).

Кроме того, мы познакомимся с интересными с точки зрения истории психоанализа документами, записями о «фрейдовских средах» (с 1906 года), называемыми «Протоколами», которые велись секретарем объединения Отто Ранком, а также с «письмами по кругу», которые с 1920 по 1924 год Фрейд и Ранк направили шести членам Комитета7
. (Портреты партнеров Фрейда по переписке читатель найдет в этой книге.)

Страница из регистра писем Зигмунда Фрейда — Ноябрь/Декабрь 1938 года. Факсимиле из книги «Briefe (1873—1939)». Frankfurt/M.: Fischer 1960, 473

Письма к невесте и будущей жене Марте Бернайс

Фрейд познакомился с Мартой Бернайс в апреле 1882 года, когда сестры Марта и Минна гостили в доме его родителей. Спустя два месяца, в июне 1882 года, они обручились. Фрейду было двадцать шесть лет, Марте не исполнилось еще и двадцати одного.

Мать Марты, женщина энергичная, сделала все, чтобы разлучить влюбленную пару, которой предстоял длительный период помолвки, и настояла на переезде из Вены в дом, принадлежавший их семье в Вандсбеке близ Гамбурга. Это обстоятельство прежде всего и является причиной возникновения переписки двух влюбленных, длившейся четыре с половиной года после их обручения. До тех пор, пока ситуация с работой и, соответственно, материальное положение Фрейда не давали ему возможности содержать семью, такое поведение позволяло оставаться в рамках установленных приличий и пользоваться одобрением тогдашнего добропорядочного общества.

Поскольку по финансовым причинам Фрейд мог лишь изредка и ненадолго навещать свою невесту, на протяжении этих лет переписка оставалась практически единственным средством связи для влюбленных. Фрейд писал ежедневно, иногда даже по два-три раза в день. Его письма содержат такой богатый автобиографический материал, что по ним можно очень точно воспроизвести события, происходившие с 1882 по 1886 год. Кроме того, в них особенно полно раскрываются чисто человеческие черты Фрейда. Письма Фрейда отличает деликатность, обстоятельность; часто бурно выражая свои чувства, он описывает события повседневной жизни, свои размышления, поступки, взгляды. Мы узнаем о первых днях его пребывания в Вене, о работе, бедности и надеждах; о долгих беседах, проводимых с друзьями в клинике и в кафе. Фрейд говорил о своей любви, о своих надеждах и разочарованиях, о вере в самого себя и сомнениях, одолевавших его, когда он начинал думать о будущем. Обо всем этом писал он своей любимой девушке, чтобы перенести разлуку, которую они оба тяжело переживали.

Это было время подготовки к жизни, к любви, к супружеству, к работе, и это было время подготовки — если не начало — фрейдовского «самоанализа», первого сознательного путешествия в неизведанный край бессознательного.

Из уже упомянутых 1500 писем Фрейда к Марте (Мартой Бернайс было написано около 600 писем к Фрейду) их сыном Эрнстом и его женой Люси были отобраны и опубликованы наиболее яркие и показательные (Е. Freud 1960, 1968). ' Вот два письма, относящиеся к 1883 и 1886 годам (Е. Freud 1960, 56—58, 224-225).

Вена, 29 августа 1883, среда вечером.

Любимая моя Марта,

Твое милое, умное письмецо и меткое описание рынка в Вандсбеке очень порадовали меня и помогли моему продолжающемуся выздоровлению,
— если бы не катар, можно было бы говорить о здоровье. Ты рассуждаешь почти как Вагнер в «Фаусте» во время приятной прогулки, и мне также хочется ответить с отменной деликатностью доктора Фауста: «Здесь вновь человек я, здесь быть им могу». Но нет, возлюбленная, ты совершенно права, в развлечениях народа нет красоты и возвышенности; меня, по крайней мере, это больше не привлекает. Те развлечения, о которых мечтаю или которые уже

испытал, — это минутки беседы с любимой, которая прильнет к тебе, и чтение, где то, о чем ты думаешь или чувствуешь, встает перед тобой с отчетливой ясностью, сознание того, что за день ты чего-то добился, продвинулся в разъяснении какой-нибудь проблемы, все это очень отличается от того, и было бы жеманством испытывать искреннюю радость по поводу тех зрелищ, которые ты описываешь.

Прости, что я цитирую самого себя, но мне приходят в голову мои давние мысли о Кармен: чернь наслаждается жизнью, а мы терпим лишения. Мы страдаем, чтобы сохранить нашу г^елостность, мы экономим на нашем здоровье, на нашей способности наслаждаться, веселиться, мы стараемся возвыситься до чего-то такого, о чем сами не имеем понятия,
— и эта привычка постоянного подавления естественных потребностей придает нам характер совершенства. Наши чувства отличаются большей глубиной, и мы не разрешаем себе быть способными на что-то дурное. Почему мы не напиваемся? Потому, что неудобство и позор, причиняемые похмельем, превосходят удовольствие от выпивки. Почему мы не влюбляемся каждый месяц в кого-то нового? Потому что при каждом расставании нам пришлось бы лишаться частицы собственного сердца. Почему не каждый человек становится нашим другом? Потому что утрату друга или его несчастье нам бы пришлось тяжело переживать. То есть мы стремимся в большей степени к тому, чтобы отвести от себя страдания, нежели к тому, чтобы получить удовольствие, и, по большому счету, мы являемся людьми, как мы с тобой, которые на протяжении лет чего-то лишены и тоскуют, чтобы оставаться верными друг другу, чтобы суметь перенести тяжелый удар судьбы, лишающий нас самого дорогого. Люди, которые, как Азра', могут любить только один раз. Весь наш образ жизни основан на предположении, что мы защищены от грубой нищеты, что перед нами открыта возможность оставаться в стороне от пороков, присущих обществу. Беднота, народ не смогли бы выстоять, не будь они толстокожими, не имей они поверхностных чувств; к чему им сильные привязанности, если все беды, имеющиеся в запасе у природы и общества, направлены против их любви, к чему им пренебрегать сиюминутными удовольствиями, если им нечего рассчитывать на какие-либо другие? Бедные слишком слабы и незащищенны, чтобы делать это так же, как мы. Когда я вижу, как народ развлекается, пренебрегая всякой разумностью, я всегда думаю, что таким образом эти люди компенсируют все недостатки социальной организации, болезни, эпидемии, налоги, перед которыми они совершенно беззащитны. Не буду развивать эти мысли, но можно было бы показать, что «народ» рассуждает, верит, надеется и работает совсем не так, как мы. Существует психология простого человека, которая в достаточной степени отличается от нашей. Общественное чувство у них также более сильно развито, чем у нас, только у них оно отличается такой живостью, что один человек продолжает жизнь другого, в то время как для каждого из нас мир исчезает с его собственной смертью.

Любимая моя девочка, если тебе не нравится моя болтовня, ты можешь возразить. Ты еще не знаешь, какое влияние ты на меня имеешь; а если я бываю резок в отношении некоторых вещей, связанных с основными условиями и событиями, касающимися нашего соединения, то прошу тебя не судить по этому также и о другом. Я отдаю себя под полную опеку моей принцессы. Приятно находиться во власти любимого человека; были бы мы еще не пых далеко друг от друга, моя милая!

Девушка, в судьбе которой я принял такое участие, потеряла в течение нескольких дней то, чего я достиг, работая с ней. Здесь было мною осложнений, которым, нет аналогов в нашей практике, и слишком много вины с ее стороны. Врача не может и не должно не трогать человеческое юре, он может лишь быть менее чувствительным, если он счастлив в своем собственном доме...

С Пфунгеном у нас постоянные и существенные разногласия, я зашел так далеко, что противоречу ему в присутствии Мейнерта. Во всех вопросах, решение которых определяется Мейнертом, правда оказывается на моей стороне, так как Пфунген выдвигает совершенно бредовые, странные идеи; но я все-таки должен сказать, что замечаю в себе такой деспотизм, что мне страшно тяжело это переносить, это угнетает меня. Ты-то хорошо его знаешь, но если, несмотря на все, все-таки любишь меня, то я счастлив.

Все свободное время я использую для работы, началом которой доволен, я не думал, моя милая, что буду так остро реагировать на успех или неуспех, как ты пишешь. Мой метод еще не завершен, он работает, но я не всегда справляюсь с ним, он не всегда показывает одно и то же.

Спокойной ночи, любимая, моя драгоценная принцесса. Твои письма очень ободряют меня.

По-прежнему любящий тебя

твой Зигмунд.
' Имеется в виду стихотворение г. Гейне «Азра».

Вена, четверг, 13 мая 1886 г.

Драгоценное мое сокровище,

Я больше не смогу писать тебе в часы приема из-за уймы дел: здесь полная комната людей и я едва управляюсь к трем часам. Доходы пока неблестящие, зато больных, отбирающих у меня время, гораздо больше. Во всяком случае, пациентов, которые платят, у меня немного. Жена профессора М., доставившая мне много хлопот (ее ишиас почти излечен), и два полицейских, которые приходят один раз в неделю. Завтра придет Т. Сегодня, например, чистый доход был 8 гульденов, а именно: три от одного полицейского и пять
— снова благодаря Брейеру, приславшего госпожу К. за разъяснениями по поводу ее мужа.

Я заметил, что труд врача и его заработок могут совершенно расходиться. Можно получать деньги ни за что, с другой стороны, можно маяться, не имея никакого дохода. Так, позавчера ко мне пришел один американский врач, нервнобольной, и его сложный случай так заинтересовал меня, что я принял его, не взяв платы. Сложность этого случая объясняется отношением пациента к его жене, красивой и интересной женщине, с которой мне также приходилось иметь дело, по этому поводу я завтра иду к профессору Хробаку
'. Я слишком устал, поэтому не буду описывать тебе деликатные подробности. Меня встревожило, что в обоих случаях, когда эта дама была у меня, твоя фотография, которая никогда не сдвигалась с места, выпадала из записной книжки. Мне не по душе подобные намеки, может быть, это было предостережение
— но я не нуждаюсь в нем!

Итак, врач должен экономить. Я берегу каждый гульден; вчера я был приглашен к одному дальнему знакомому на Штадтгутгассе, денег за это, конечно, не получил, но два часа потерял, так как не мог нанять экипаж. То же самое и сеюдня, а вернувшись домой, я обнаружил только что присланный срочный вызов. Тут уж, конечно, пришлось нанимать экипаж, и то, что сэкономил на ужинах за три дня, я отдал за проезд.

В четверг в психологическом клубе делал доклад о гипнотизме, он получился хорошим и был всеми одобрен. Этот же доклад я собираюсь сделать через две недели в Психиатрическом обществе, после чего еще через три недели я сообщу о моих парижских впечатлениях в Обществе врачей. Борьба с Веной идет успешно, а если бы ты была здесь, я бы, поцеловав тебя, сказал, что не потерял надежду через шесть месяцев назвать тебя своей женушкой.

кумою, что для бесплатных пациентов и для пациентов, нуждающихся в легкой электризации, придется ввести вторую очередь приема три раза в неделю с трех до четырех часов. Моя позиция здесь все же сильна, как я заметил по многим признакам.

Спокойной ночи, сладкая моя, мое сокровище,

твой Зигмунд.

1
fipKmop
Рудольф Хробак (1843—1910)
— профессор гинекологии в Венском университете.

После 26 лет совместной жизни Фрейд писал (I960, 307—308):

Рим, 20 сентября 1912 г.

Любимая моя старушка,

Только что с большим удовлетворением получил твое первое письмо из Вены и очень обрадовался новостям, особенно о переменах у Матильды, хотя я совсем и не беспокоился за нее. Но все же уговори ее несколько понизить температуру воздуха.

Вместе с твоим письмом пришли предложение от одного английского магазина, торгующего книгами, о переводе «Толкования сновидений», уже третье, которое я вынужден был отклонить', и извещение от одной срочной пациентки из Кракова. Я не сомневаюсь, что, пока я буду работать, нам будет на что жить.

Рим очень понравился мне. Я наслаждаюсь, как никогда прежде, может быть еще и потому, что у меня великолепное жилье. Мой старый план утвердился: не Коттаж ", а Рим. Тебе и Минне здесь тоже понравится.

О прелестной погоде, солнце, ветре и свежем воздухе я не смогу рассказать тебе иначе, чем отослав тебя к
С. Кристофу.

Отель по своему уюту может сравниться с Клобенштейном. Ференци не оставил меня, напротив, с тех пор как я снова полезен, он стал инициативным и внимательным компаньоном. Он всегда очень ласков.

Мое состояние пока не совсем нормализовалось, каждый второй день еще случаются какие-то неприятности, но уже нет никакого сравнения с тем, что было. Вчера после званого обеда даже были в театре, смотрели новую патриотическую оперетту. Для меня этого было многовато, к тому же, кажется, я зря выпил кофе в антракте. Но сейчас
— перед ленчем
— я снова бодр. Никогда еще я так не заботился о себе, не был столь свободным от работы, не жил по своему желанию и в свое удовольствие. Сегодня я даже нашел и купил гардению, ее запах привел меня в отличное настроение. Минна знает это растение, оно еще изысканнее, чем дурман.

Надеюсь, что скоро опять буду свежим и дееспособным, у меня нет таланта хворать. Не удивляйся, однако, что я не думаю о том, чтобы вернуться пораньше, собираясь поступить, как Эрнст: «Я остаюсь здесь!»
'" — пока есть деньги.

Передавай сердечный привет всем нашим молодым и старикам.

Твой Зигм.

I Право переводить «Толкование сновидений» уже было предоставлено
А. А. Бриллу.

II Загородный район Вены.

III Цитата часто повторявшегося в семейном кругу выражения Эрнста, младшего сына

Фрейда (названного в честь профессора Эрнста фон Брюкке, родился в 1892 году), который

маленьким ребенком после летнего отдыха не хотел уезжать из Ловерны.

Когда Вальтер Иене (Jens 1962, 66) пишет по поводу фрейдовских писем: «Сколько здесь изящества, плутовства, юмора и самоиронии... сколько стилистической точности...», это хотя и относится ко многим письмам Фрейда, но прежде всего к письмам его невесте, а затем и жене Марте Бернайс.

Письма другу и «аналитику на расстоянии» Вильгельму Флиссу

Из переписки между Фрейдом и Флиссом сохранились только письма Фрейда. С 1887 по 1902 год Фрейд в общей сложности отправил двумя годами младшему берлинскому специалисту-отоларингологу и биологу Вильгельму Флиссу (1858— 1928) 284 послания: письма, открытки, телеграммы и записки, которые впервые были выборочно опубликованы в Лондоне в 1950 году Мари Бонапарт, Анной Фрейд и Эрнстом Крисом.

Когда вдова Флисса пожелала получить от Фрейда письма своего мужа, он, согласно Максу Шуру, не смог их найти. Мари Бонапарт он в 1937 году сказал: «Я до сих пор не знаю, уничтожил я их или так искусно спрятал. Наша корреспонденция была самой интимной, какую вы только можете себе вообразить» (Schur 1965, 12).

История писем Фрейда Флиссу напоминает «Одиссею». После того как вдова Флисса продала их одному берлинскому книготорговцу с тем условием, что они не попадут в руки Фрейда, тот в свою очередь предложил их Мари Бонапарт, принцессе Греческой и Датской, хорошей подруге, а некогда ученице и пациентке Фрейда. В 1937 году она выкупила их за 100 фунтов, привезла в Вену и спрятала даже от Фрейда, который непременно хотел завладеть корреспонденцией, чтобы ее сжечь. Когда нацисты вошли в Вену, Мари Бонапарт удалось уберечь драгоценный архив от гестапо. Она привезла документы в датское посольство в Париже, а потом переправила в Англию. Об этой странной и со стороны Фрейда часто лишенной критики дружбе было немало написано и домыслено8
.

Флисс пристально интересовался женским циклом и позднее сочинил сложную, однако научно недостоверную систему периодов, которая должна была подойти всему живому. Он видел тесную взаимосвязь между половой деятельностью и реакцией слизистой носоглотки, которая якобы набухает во время менструации и при половой деятельности 9
. Для мужчин он рассчитал цикл в двадцать три дня, вычтя из периода в двадцать восемь дней пять дней женской менструации. Флисс вообще охотно обращался к математическим спекуляциям и некоторое время ему удавалось оказывать этими своими представлениями сильное влияние на Зигмунда Фрейда.

В течение пятнадцатилетней переписки между этими двумя людьми интересы Фрейда все больше обращались от неврологии к психоанализу. В этот плодотворный период он написал «Очерки об истерии» (1895), «Толкование сновидений» (1900) 10
и
«Психопатологию обыденной жизни» (1901). Он предпринял грандиозную попытку проанализировать самого себя, то есть найти новый путь к пониманию человеческой жизни и своими открытиями подтвердить всеобщую применимость психоанализа. Здесь Вильгельм Флисс был партнером, которому Фрейд

мог поведать почти все, его «альтер эго», поддерживавшим Фрейда своим интересом: «...я не могу писать вовсе без аудитории, однако мне вполне достаточно, если я пишу только тебе»
(Schur 1972, 181). Из переписки с Флиссом становится ясно, что Фрейд приступил к систематическому самоанализу примерно в октябре 1897 года (Freud/Fließ 1950, 183-184 и 189-190):

Д-р Ъигм. Фрейд,

доцент университета

по специальности «нервные болезни».

Вена 7. 7.97
IX. Ъерггассе, 19

Дорогой мой Вильгельм!

Я знаю, что в настоящее время я никудышный корреспондент, который не вправе предъявлять какие бы то ни было, претензии, однако так было не всегда и так это не останется. Я сам еще не понимаю, что произошло, но что-то из глубочайшей бездны моего собственного невроза воспрепятствовало продвижению в познании неврозов, и каким-то образом ты тоже оказался вовлечен в это. Мне кажется, парез, не дающий писать, случился специально ради того, чтобы нарушить наше общение.
У меня нет никаких тому доказательств, просто ощущения самой неотчетливой природы. Не произошло ли нечто подобное с тобой? Несколько дней назад мне почудилось, что готовится освобождение из потемок, я замечаю, что мне удалось все же совершить дальнейшие шаги в работе, и порой мне приходит на ум то или иное. Разумеется, свой вклад внесли и жара, и переутомление.

Итак, я вижу, что защита от воспоминаний не препятствует тому, чтобы из них возникли высшие психические образы, которые на некоторое время обретают устойчивость, а затем сами подвергаются сопротивлению чрезвычайно специфического типа, в точности как во сне, который вообще содержит в зародыше всю психологию неврозов. Таковы обманчивые воспоминания и фантазии, связанные соответственно с прошлым или будущим. Я приблизительно разобрался с правилами, по которым образуются эти картины, и с причинами, в силу которых они становятся устойчивее, нежели подлинные воспоминания, и тем самым узнал нечто новое о характеристике этого процесса. Наряду с ними возникают извращенные побуждения, а при вытеснении этих фантазий и импульсов, которое позднее становится необходимым, проявляется более высокая детерминация симптомов, проистекающих уже из воспоминаний, и новые мотивы цепляться за свою болезнь. Я изучил несколько типичных случаев сочетания подобных фантазий и побуждений и типичные условия, при которых происходит их вытеснение. Эти знания еще не являются полными. Техника начинается с предпочтения определенного пути как наиболее естественного.

Мне думается, что с объяснениями снов все решено, но вокруг громоздятся сплошные загадки. Тебя ждет органологическая сторона, здесь я не добился ни малейшего успеха.

Вот, например, интересный сон: человек со стыдом и страхом бродит среди незнакомых людей наполовину или полностью обнаженный. Достойно удивления, что, как правило, люди не сознают, что таким образом осуществляется их заветное желание. Материал этого сна, связанный с детской склонностью к эксгибиционизму, поучительным образом искажен и недопонят в известной сказке (мнимое платье короля
— «Талисман»). Подобным способом Я пытается превратно истолковать и прочие сновидения.

С лета меня более всего интересует, где и когда мы встретимся, поскольку сама встреча уже твердо запланирована. А-р Гаттл чрезвычайно интересуется и мной, и моими теориями... Надеюсь, когда он приедет в Берлин, ты что-нибудь в нем найдешь и сможешь у него позаимствовать.

В Аусзее все хорошо. Я с жадностью ожидаю от тебя известий.

Сердечный привет всей семье.

Твой Зигм.

Вена 3. 10. 97

Аорогой Вильгельм!

Мой визит имеет то преимущество, что ты вновь можешь делиться со мной всеми частностями, поскольку на настоящий момент мне известно в общих чертах целое; только не жди ответа по каждому пункту, да и по поводу некоторых соображений ты, надеюсь, учтешь, что я, будучи в твоих делах посторонним, судить о них не способен. С внешней стороны у меня почти ничего не происходит, но внутренняя жизнь содержит немало интересного. Уже четыре ночи самоанализ, который я считаю необходимым для решения всей проблемы, продолжается во сне, и я получил от него чрезвычайно ценные результаты и выводы. Иногда у меня возникает ощущение завершения, и до сих пор я с точностью угадывал, с чего начнется сон в следующую ночь. Наибольшую трудность представляет для меня письменное изложение, тем более что оно очень пространно. Могу лишь сообщить, что старик у меня не играет активной роли, но что я направил вывод по аналогии с себя на него, а моя «прародительница» была уродливая, но чрезвычайно умная женщина, которая поведала мне многое о господе Боге и аде и внушила мне высокое мнение о собственных способностях; что позднее (между двумя и двумя с половиной годами) мое либидо пробудилось по отношению к матери, а именно после совместной поездки в Аейпциг, когда нам довелось вместе ночевать и я увидел ее обнаженной. (Ты давно уже сделал соответствующие выводы в отношении своего сына, насколько я понял из одного оброненного тобой замечания.) Младшего меня на год брата (он умер младенцем) я принял злобно, с истинно детской ревностью, и его смерть осталась во мне семенем для угрызений совести. Я вспомнил и товарища по моим нехорошим поступкам между первым и вторым годами, это был мой племянник, на год старше меня, теперь он в Манчестере, а когда мне исполнилось четырнадцать лет, он навещал нас в Вене. Похоже, мы оба жестоко обращались с младшей на год племянницей. Этот племянник и младший брат определяют теперь невротизм, но вместе с тем и интенсивность всех моих дружб1
. Ты сам застал мой страх путешествий еще в цвету.

Что же касается самих сцен, которые лежат в основе этой истории, с ними я еще не разобрался. Если они проявятся и мне удастся определить истоки собственной истерии, я буду этим обязан старухе, которая в столь юном возрасте приуготовила мне средства к тогдашней и дальнейшей жизни. Ты видишь, прежняя привязанность берет верх и ныне. Я не могу передать интеллектуальную прелесть этого труда.

Рано утром приедут дети. Практика плетется еле-еле, я боюсь, что если она наладится, то станет препятствием для самоанализа. Мое убеждение, что трудности лечения проистекают из того, что врач в конечном счете поддается дурным склонностям пациента, его желанию сохранить свое заболевание, становится все сильней и отчетливей. Посмотрим, что будет дальше.

Сердечно приветствую тебя и твою небольшую семью, надеюсь в скорости вновь получить кусочки с твоего стола.

Твой Зшм.

1
Ср. «Толкование сновидений»,
G. W. II— III
, 487, где Фрейд еще резче формулирует эту часть аналитического прозрения: «Интимный друг и заклятый враг всегда оставались необходимыми предпосылками для жизни моих чувств; я вновь и вновь создавал их, и нередко детский идеал проявлялся настолько сильно, что друг и враг совпадали в одном лице, разумеется, уже не одновременно и не в постоянно сменяющихся ипостасях, как эпю было возможно в первые годы детства».

В письмах Флиссу мы видим, как он Фрейд воспринимал самого себя и то, как он постепенно распознавал сущность и динамику своего бессознательного. Мы читаем о заботах, связанных с его венскими пациентами, и о его желании провести психоанализ с русским царем, чтобы в дальнейшем без забот жить на полученный гонорар. Прямо у нас на глазах он пытается бросить курить и вновь поддается этой привычке, не успев даже дописать письмо. Живо представляем мы, как он собирает грибы вместе с детьми.

Фрейд неустанно стремится проникнуть в глубинные слои своего бессознательного. Он записывает свои сны и анализирует их, разбирая свои промахи и симптомы невроза. Он одержим некоей страстью или «демоном». В своем собственном бессознательном Фрейд находит разрешение загадки Сфинкс и новую методику, которую он с осторожностью начинает применять к самому себе.

Письма относятся к периоду научной и личной изоляции, продолжавшейся примерно до 1910 года. С цоразительной отчетливостью проступает взаимосвязь между великим открытием бессознательного и проводимым Фрейдом самоанализом. После смерти своего отца Якоба (23 октября 1896 года) Фрейд обрел в самом себе основного своего пациента и едва не рухнул под бременем сверхчеловеческой задачи анализировать самого себя. Ни до, ни после подобный процесс не был записан столь точно и со столь ценными научными выводами.

Некоторые важные рассуждения относительно переписки Фрейда с Флиссом были опубликованы гораздо позднее Максом Шуром (Schur 1966), который, будучи личным врачом Фрейда, пользовался доверием семьи и имел доступ к неизданной части переписки.

Макс Шур исходил из нового анализа знаменитого сна об Ирме (см. статью А. Беккер в этом томе). Фрейд постоянно указывает, что этот сон первым подвергся полноценному анализу. К сновидению об Ирме Фрейд впервые систематически применил метод свободных ассоциаций для каждого отдельного элемента явного содержания сновидения11
. Затем Фрейд соединил разрозненные ассоциации и добился осмысленного целого. Систематический анализ этого сна относится к ночи 24 июля 1895 года, которая благодаря ему становится историческим моментом: согласно интерпретации Макса Шура, основанной на новом материале, этот сон приснился Фрейду в кульминационный момент его позитивного переноса на Флисса. Шур добавляет важный материал к сновидению об Ирме, который относится к периоду, когда термины «сопротивление» и «переработка» еще не были четко сформулированы. Ирма страдала от запоров, и Фрейда постоянно мучил вопрос, является ли этот симптом неотторжимой частью невроза или же признаком органического заболевания. Сон указывает на внутренний конфликт: справедливо ли он упрекал Ирму, что она не следует его указаниям и тем самым препятствует выздоровлению, или же она в самом деле страдает органическим заболеванием? Из неопубликованных писем Фрейда Флиссу, написанных в этот

период, выясняется, что, по просьбе Фрейда, пациентка была обследована Флис-сом с целью установить, имело ли место «заболевание носа», которое соответствовало бы ее соматическим симптомам. Флисс приехал из Берлина, назначил операцию, провел ее и несколькими днями позже возвратился в Берлин. В письме от 3 августа 1895 года Фрейду пришлось сообщить другу, что произошло после его отъезда. Состояние больной резко ухудшилось, к ней вызвали венского врача, и тот, ко всеобщему ужасу, обнаружил неизвлеченный тампон. Когда постороннее тело, к тому времени уже разложившееся, было извлечено из носа пациентки, началось опасное для жизни кровотечение. У больной еще дважды наблюдалось сильное кровотечение, прежде чем она совершенно оправилась. Фрейд медлил сообщить об этом другу и наконец написал, присовокупив длинное извинение и постоянно подчеркивая, что никто не упрекает в случившемся Флисса. Здесь отчетливо видно, как развивается позитивный перенос у Фрейда на Флисса. Первоначально Фрейд весьма сомневается, показаны ли такие операции, тем более выясняется, что они вовсе не безопасны, затем Фрейд испытывает потребность избавить Флисса от ответственности за последовавшее осложнение. Это кажется наиболее сильным и непосредственным мотивом знаменитого «сна об Ирме». С этого момента и до 9 июня 1901 года, когда Фрейд написал Флиссу неопубликованное прощальное послание, которое тем не менее оказалось непоследним, происходил перенос.

Как полагает Шур, в подобной уникальной аналитической ситуации переоценка Флисса сделалась необходимостью. «Однако в еще не подавленной части своего Я Фрейд осознавал, что теории Флисса были фантазиями. Более того, Фрейд знал, что в конечном счете ему придется признать несовместимость собственной концепции психического детерминизма с флиссовской теорией космического детерминизма человеческих поступков. Итак, Фрейд ожидал, что вскоре и Флисс окажется на обочине и станет ревенантомlz
» (Schur 1972, 207).

ПЕРЕПИСКА ФРЕЙДА С ПИОНЕРАМИ ПСИХОАНАЛИЗА

После издания «Толкования сновидений» (1900), «Психопатологии обыденной жизни» (1901) и «Трех очерков по теории сексуальности» (1903) имя Фрейда становилось все более известным в научных кругах также и за пределами Вены и вместе с тем его идеи вызывали все больше споров. Для психоанализа наступал период борьбы. В то время как убежденные приверженцы традиционного врачевания откровенно отстранялись от теорий Фрейда, другие коллеги из мира медицины заинтересовались новой наукой и сделались приверженцами психоанализа. Они сгруппировались вокруг Фрейда как основателя, собирались в его доме (с 1902 года регулярно по средам вечером), вступали с ним в обширную переписку, которая, как правило, продолжалась в течение всей жизни.

Фрейд находил особый тон для каждого из учеников и коллег и особенно заботился об индивидуальных аспектах подобных отношений. Чаще всего он выступает как мастер психоанализа, порой как друг или строгий наставник, гораздо реже — как противник. По отношению к самому себе он был пуританином, однако к другим людям относился терпимо и либерально. К своим приверженцам он часто обращается как вождь и владыка, ведущий свой народ в неведомую страну. Он сплачивает, раздает приказы, утешает, помогает словом и делом — всегда памятуя о том, в каком виде психоанализ предстанет перед судом современников.

Переписка Фрейда с Эугеном Блейлером

Наряду с Венским кружком в Швейцарии при цюрихской лечебнице Бургхёльц-ли образовалась также небольшая группа фрейдистов, в которой под председательством К. Г. Юнга начиная с 1907 года дебатировались идеи Фрейда. К этой группе помимо Эдуарда Клапареда, Людвига Бинсвангера, Франца Риклина и Альфонса Мё-дера принадлежал известный психиатр, учитель Юнга, Эуген Блейлер (1857—1939). Фрейд назвал Блейлера «старейшим и важнейшим из своих последователей» (Е. Freud 1960, 286), когда в 1908 году через Юнга он предложил ему возглавить президиум Психоаналитического конгресса в Зальцбурге. Он писал: «Для меня чрезвычайно почетно и к тому же произведет немалое впечатление на публику, если он возглавит движение моих сторонников»
(там же).

С 1902 года профессор Блейлер начал применять методы Фрейда в экспериментальной психологии для лечения больных шизофренией13
, и Фрейд все более надеялся, опираясь на сторонников из цюрихской школы, и прежде всего с помощью К. Г. Юнга, нанести удар антисемитской оппозиции, которая воспринимала психоанализ в целом как еврейскую выдумку. Он надеялся, благодаря научным авторитетам, обрести приверженцев психоанализа во всем мире. Однако, хотя Блейлер принимал идеи Фрейда и пользовался ими (наряду с другими), он противился все более усиливавшемуся нажиму из Вены и в дальнейшем полностью высвободился из-под влияния Фрейда.

Тем не менее совместно издававшийся Блейлером и Фрейдом «Ежегодник психоаналитических и психопатологических исследований», который редактировался Юнгом, является непреходящим свидетельством сотрудничества Венской и Цюрихской групп.

Переписка Фрейда с Блейлером (сохранилось сорок писем Фрейда и пятьдесят Блейлера) была подготовлена к печати Францем Александером и Шелтоном Селес-ником с согласия сыновей ученых, Манфреда Блейлера и Эрнста Фрейда. Из-за смерти Александера и Селесника до сих пор удалось опубликовать лишь часть переписки (1966). Корреспонденция раскрывает исторический фон, на котором развивалась характерная для психоанализа тенденция к самоизоляции.

Согласно Джонсу, Блейлер ездил на личное свидание с Фрейдом в Мюнхен и в ходе этой встречи пообещал ему присоединиться к Международному объединению. Кроме того, разговор затронул самые интимные вопросы, поскольку 28 декабря 1910 года Фрейд писал Ференци: «...он такой же бедолага, как и все мы, и хочет, чтобы его хоть немного любили, а это его желание самые важные для него люди
(например, Юнг. — Прим. Джонса) игнорируют»
(Jones II, 95).

В биографии Фрейда Джонс описывает колеблющуюся позицию Блейлера, возрастающее разочарование в антиалкоголизме и антипатию к Юнгу. Он отмечает нежелание швейцарской школы вообще принадлежать какой-нибудь международной организации. Похоже, что Блейлер в первую очередь выступал как противник свойственного психоанализу сектантства, и даже преклонение Фрейда и его настойчивые просьбы оставаться членом психоаналитического объединения не смогли переубедить Блейлера. Из-за множества искажений, вносимых в психоанализ, Фрейд считал себя вынужденным основать изолированную, закрытую организацию, живущую своей жизнью.

28 сентября 1911 года Блейлер, которому Фрейд надеялся доверить руководство швейцарским отделением общества, отказался от членства в нем. Это произошло в период интенсивного, ожесточенного сопротивления академической медицины психоанализу. Вопреки разногласиям14
, Фрейд желал и впредь сохранить Блейлера в рядах психоаналитиков, он хотел показать противникам психоанализа, насколько

неверно предполагать, будто психоанализ покоится исключительно на его плечах. Вероятно, Фрейд уже устал в одиночку отражать все нападки.

Фрейд стремился создать организацию, которая могла бы контролировать и авторитетно судить о том, что может считаться психоанализом, а что нет. Блейлер не мог принять авторитарную позицию «официального» психоанализа. По его убеждению, расхождение во мнениях следует преодолевать в дискуссиях, а не с помощью организационных мероприятий.

Кроме того, Фрейд отчетливо указывал, что нуждается в дисциплинарной организации для защиты от «своих венцев», как он их называл. Когда Фрейд понял, что Блейлер не желает выполнять роль промежуточного звена между психоанализом и академической психиатрией, он отказался от своих планов.

Как видно из его письма от 5 мая 1922 года, Блейлер высоко ценил Фрейда: Фрейд как-то раз написал ему, что он является для него средоточием авторитета, и тот ответил: «Господи, с какой же стати?» Ведь Фрейд совершил открытие, а самому Блейлеру не удалось достичь ничего подобного (Freud/Bleuler 1965, 6). Это взаимное уважение сохранилось: из газетных публикаций, посвященных семидесятилетию Фрейда (1926), по мнению самого Фрейда, статья Блейлера была одной из лучших 15
. Также и в одном из писем Блейлера Фрейду, которое Фрейд (что тоже показательно) подробно цитирует в своем письме к Оскару Пфистеру (16 ноября 1927 г.), при определенном расхождении во мнениях отчетливо проступает все тот же дружеский тон (Freud/Pfister 1963, 127):

Я сразу же проникся Вашим «Будущим одной иллюзии» и порадовался этой книге. Исходя из совершенно разных оснований, мы приходим к единым выводам, но Ваше обоснование отличается не только красотой, оно, как всегда, затрагивает самую суть дела. Только с одним не могу согласиться, с проведенным в этой работе слиянием понятий культуры и морали, во всяком случае, с размыванием границ между ними. Я всегда жестко их разделяю.

Издатель переписки Фрейда с Блейлером, Франц Александер, умерший 8 марта 1964 года еще до выхода этих писем в свет, высказал убеждение, что изолированность организации психоаналитиков отвечала исторической необходимости. В заключительных примечаниях он говорит, что выход Блейлера из психоаналитического движения являлся признаком изоляции психоанализа от академической психиатрии и был связан с ее развитием в иерархическую централизованную организацию (Freud/Bleuler 1965, 9).

Переписка Фрейда с К. Г. Юнгом

После долгих колебаний сыновья Фрейда и Юнга, Эрнст Фрейд и Франц Юнг, в 1970 году одобрили издание это ценной переписки. Немецкое издание Уильяма Макгира и Вольфганга Зауэрлендера (Freud/Jung 1974) содержит в общей сложности 367 писем (164 от Фрейда, 196 от Юнга и 7 от госпожи Эммы Юнг), относящихся к 1906—1913 гг. и представленных без всяких комментариев в качестве исторического документа. Они снабжены прекрасным справочным аппаратом и блестяще отредактированы. До 1905 года статьи, посвященные работам Фрейда, можно встретить практически лишь в венских изданиях, но в 1906 году к ним вспыхнул интерес во всем мире и основатель психоанализа превратился в фигуру, с которой приходилось считаться. В 1904 году Фрейд узнал от Эугена Блейлера, что в его лечебнице Бургхёльцли уже два года как применяются на практике его идеи и его метод ассоциаций, причем наиболее сильное влияние исходит от главного вра-

ча Карла Густава Юнга (1875—1961), который уже в 1906 году цитировал в своей диссертации «Психология и патология так называемых оккультных явлений» «Толкование сновидений» Фрейда. В 1905 году Юнг послал Фрейду первый том своей книги «Диагностическое исследование ассоциаций», и тот откликнулся краткой благодарственной запиской. В апреле 1906 года пятидесятилетний Фрейд начинает переписку с Юнгом, своим «наследником», «приемышем» (Юнг на девятнадцать лет моложе), которая интенсивно, то есть до 50 писем в год, продолжалась в течение семи лет и которая содержит свидетельства возникновения и упадка этой дружбы. В центре научного сотрудничества, документированного в этой переписке, стояла попытка сформулировать и применить методы психоанализа к психиатрическим заболеваниям. Кроме того, Фрейд, похоже, обрадовался, обнаружив в Швейцарии академического врача, не еврея, готового присоединиться к психоаналитикам в качестве соратника и организатора. Оба они свободно обменивались мнениями относительно своих коллег и дальнейших шагов по развитию «дела». Они обсуждали опыт, полученный в работе с пациентами, разбирали крупные проблемы и частные детали теории и практики, проявляя особый интерес к шизофрении, мифологии, антропологии и оккультизму. Уже здесь видны наметки многих последующих фрейдовских идей: создание психоаналитических журналов, подготовка визитов, местных и международных встреч. Конец переписки отражает нарастающее нежелание Юнга принимать дружбу Фрейда, властное влияние последнего и его требования продолжать борьбу, организацию, управление. В письме от 28 октября 1907 года появляются рке некоторые предвестия позднейшего конфликта. Юнг писал (там же, 105):

Я должен с трудом признаться Вам, что, хотя я безгранично восхищаюсь Вами как человеком и исследователем, я Вам не завидую; то есть из этого комплекс самосохранения не проистекает, однако он возникает из того, что мое почтение к вам принимает «религиозно»-восторженный характер, и это, пусть и не причиняет мне никаких неудобств, остается для меня неприличным и смешным из-за его отчетливого эротического подтекста.

Кое-что из того, о чем здесь говорится, известно из биографии Фрейда, написанной Джонсом, однако многие подробности являются новыми и позволяют по-новому понять мысли, проблемы, радости и тревоги этих выдающихся творческих людей.

Письма Фрейда Юнгу пространны, полны благосклонности и очень личностны. Чаще, чем в других психоаналитических диалогах, они отражают разочарование, нетерпение и горечь. Семя развивавшегося конфликта было заложено рке в исходных позициях обоих корреспондентов. Так, в январе 1907 года Фрейд указывает на опасности, которые некогда превратятся в угрозу для дрркбы с Юнгом (там же, 19):

...После того как Блейлер и Вы, а отчасти и Аёвенфельд, дали мне возможность выступить публично, движение в пользу нашего новшества уже не может быть остановлено, несмотря на все потуги обреченных на вымирание авторитетов. Я нахожу чрезвычайно целесообразным, чтобы мы разделили функции в соответствии с характерами и положением; Вы бы выступали посредником у своего шефа, а я бы и впредь разыгрывал своенравие и неуступчивость, принуждая современников проглотить невкусный несдобренный кусочек. Но я прошу Вас, не жертвуйте ничем существенным из педагогических соображений или из любезности, не удаляйтесь излишне от меня, ведь на самом деле Вы так мне близки, а иначе мы еще доживем до того, что нас будут противопоставлять друг другу...

Чуть ли не каждый, кто учился у Юнга, отправлялся с рекомендательным письмом в Вену к Фрейду, и таким образом благодаря Юнгу психоанализ вербовал новых сторонников. Юнг был также организатором первого Психоаналитического конгресса. Уже в октябре 1908 года Фрейд назвал «милого Юнга» своим «наследником», тогда как Юнг так и не сменил своего обращения к «дорогому господину профессору». Из переписки с Флиссом выясняется, что Фрейд первоначально сосредоточивался на числе 51, а затем 61, как на вероятном возрасте своей смерти. С этим связан малопонятный иначе факт, что при своей активности Фрейд уже в пятьдесят лет считал себя слишком старым для предстоявших великих задач психоаналитического «дела» и все более пытался оказать духовное давление на Юнга, который преодолевал этот натиск собственными представлениями и отношениями. В апреле 1909 года Фрейд писал (там же, 241—243):

16. 4. 09 Вена,
IX, Берггассе, 19'

Дорогой друг,

Надеюсь, это письмо нескоро попадет Вам в руки. Вы меня понимаете. Я пишу только для того, чтобы не дать остыть пробужденному Вами вдохновению. Поскольку я считал, что Вы уже отправились на велосипеде по северной Италии, я послал Вашей жене открытку
ю Венеции, куда я поехал на Пасху в тщетном ожидании преждевременно обрести дыхание весны и отдых.

Примечательно, что в тот самый вечер, когда я формально признал Вас в качестве старшего сына и помазал Вас в наследники и кронпринцы
in
partibus
infidelium ", Вы в свою очередь совлекли с меня достоинство отца, каковое разоблачение Вам, кажется, столь же пришлось по душе, как мне
— облачение Вашей особы. Ныне я боюсь вновь превратиться в отца, если заговорю о своем отношении к полтергейсту, однако я должен это сделать, поскольку все оба?юит иначе, чем Вы можете предположить. Я не отрицаю, что Ваши сообщения и Ваш эксперимент произвели на меня сильное впечатление. Я решил понаблюдать после Вашего отъезда и излагаю Вам результаты. В первой моей комнате громкий скрип там, где две тяжелые египетские стеллы покоятся на дубовых полках книжного шкафа, так что это вполне ясно. Во второй, там, где мы слышали, скрипит очень редко. Сперва я считал достаточным доказательством, если столь частый шорох никогда больше не повторится после Вашею отъезда, однако он изредка возобновлялся, правда, вне всякой связи с моими мыслями и вовсе не тогда, когда я думал о Вас или об этой Вашей любимой проблеме. (И сейчас его нет, добавлю сразу же.) Однако другое наблюдение тут же лишило ценности первое. Вместе с чарами Вашего присутствия рассеялась и моя вера или, по крайней мере, готовность верить; мне вновь по каким-пю внутренним мотивам кажется совершенно невероятным, чтобы могло происходить нечто в подобном роде, и лишенная духов мебель глядит на меня, точно на поэта, обезбоженная природа, которую покинули греческие боги111
. Итак, я вновь надеваю роговые отцовские очки и наставляю любимого сына сохранять ясность рассудка и лучше недопонять чего-либо, чем приносить столь великие жертвы во имя понимания; я качаю седой головой над идеей психосинтеза и размышляю: да, таковы они, эти юноши, подлинную радость доставляют им лишь те области, куда они не должны вести нас за собой, куда мы уже не поспеем со своим коротким дыханием и усталыми ногами.

Затем по праву своею возраста я становлюсь болтлив и расскажу об иных вещах меж небом и землей
N
, которые невозможно объяснить. Несколько лет назад я обнаружил в себе суеверие, будто мне суждено умереть между 61 и 62

годами, что пюгда мне казалось еще весьма отдаленным сроком (теперь осталось лишь восемь лет). Тогда я ездил с братом
v
в Грецию, и это было впрямь тревожно, как часто число 61 или 60 в сочетании с 1 и 2 возникало при всякой возможности, при обозначении всяких числовых предметов, в особенности в номерах упранспорта, чгпо я отметил специально.
В
унынии я надеялся передохнуть в Афинах, в гостинице, тем более что нас поселили на первом этаже, тут уж никак не мог попасться номер 61. Однако зато я получил номер 31 (с дозволения рока половину от 61—62), и это более юное и цепкое число начало еще упорнее преследовать меня, нежели первое. На обратном пути и вплоть до недавнего времени число 31, рядом с которым охотно появлялось 2, мне не изменяло. Поскольку и у меня есть в моей системе области, в которые я вступаю без предвзятоспш, но лишь с жаждой знания, как и Вы, я попытался проанализировать эти суеверия. Вот вам анализ: оно возникло в 1899 году. Тогда совпали два события. Во-первых, я написал «Толкование сновидений» (вышло с датой 1900), а во-вторых, я получил новый номер телефона, который сохранился и по сей день: 14362. Легко понять, что общею между этими двумя фактами: в 1899 году, когда я писал «Толкование сновидений», мне было 43 года. Разве не естественно было заключить, что прочие цифры обозначают конец моей жизни, то есть 61 или 62. В безумии есть мег?юд!У1
Суеверное убеждение, будто я умру между 61 и 62, выступает как эквивалент уверенности, чпю «Толкование сновидений» завершает мой жизненный труд, я больше не обязан ничего делать и могу умереть спокойно. Вы должны признать, чпю при такой параллели все уже не кажется полной чепухой. Впрочем, за всем стоит скрыпюе влияние В. Флисса, в годы его «натиска» суеверия вырвались на волю.

Вы видите, как вновь подтверждается иудейский характер моего мистицизма. Мне остается только сказать, что приключения, подобные истории с числом 61, находят объяснение в двух вещах
— во-первых, в непомерно развитой бессознательным наблюдательности, которая видит в любой женщине Елену т
, а во-вторых, в неоспоримой «уступке совпадения», которая играет в построении безумия ту же роль, чпю телесная податливость при истерических симптомах или языковое совпадение для создания каламбура.

Итак, я в соспюянии с интересом и далее воспринимать ваш комплекс поисков привидений как симпатичную манию, которую сам я разделить не могу.

С сердечным приветом Вам, жене и детям

Ваш Фрейд.

' Начиная с третьего абзаца опубликовано в «Воспоминаниях» Юнга, Приложение, с. 370 и

далее (с двумя разночтениями: с. 371, 11-я строка снизу, «умное» вместо «юное», и с. 372,

строка 8, «понимание» вместо «параллель»). Со второго абзаца у Щура, «Зигмунд Фрейд»

с. 277 и далее, с теми же разночтениями и подробным комментарием. Ср
.
также
:

К
. R.
Е i s s I e
г
. latent und Genius (1971),
с
. 145.

" Прежнее название титулярных епископов («в землях неверных»).

"'Шиллер. Боги Греции.

"Шекспир. Гамлет,
I, 5. ■

v
Согласно Александеру, в сентябре 1904 года, см.: Джонс, т.
II, с. 38—39.

" Ш е к с п и р, Гамлет,
II, 2.

™ «Фауст»,
I.

Эмма Юнг, жена К. Г. Юнга, с женской интуицией предчувствовала надвигавшиеся проблемы между «отцом» и «сыном». Она предупреждала Фрейда, чтобы тот не ожидал слишком многого от ее мужа и не разочаровался бы чересчур рано,

чтобы он не снимал с себя бремя новой науки, ее организации и будущего и не возлагал этого на ее супруга. Кроме того, она задала Фрейду несколько чрезвычайно личных вопросов, после того как в частной беседе он поведал о своих предчувствиях ранней смерти и о том, что его брак давно «инертен». Однако в своих ответах Фрейд не пошел навстречу этим ее заигрываниям.

Наряду с многочисленными дискуссиями по поводу особого интереса Юнга к шизофрении, который восхищал Фрейда и привел к открытию мемуаров Шребе-ра 1б
, оба они обсуждали в письмах вопросы, связанные с Богом и миром. Фрейд часто говорит о своем «комплексе денег», заставлявшем его чересчур много работать и оставлявшем слишком мало времени для науки. Оба корреспондента обнаруживают поразительное знание Гёте и Шиллера, немецкой литературы в целом. В конце концов в декабре 1912 года Юнг написал то знаменитое письмо, которое подвело итог и без того уже развалившейся дружбе (там же, 594—595):

1003 Зеештрассе, 18.
XII. 12 Кюзнах- Цюрих

Дорогой господин профессор!

Могу я сказать Вам несколько серьезных слов? Я признаюсь в некоторой неуверенности в Вас, однако стараюсь решать ситуацию в честной и абсолютно корректной манере. Если Вы в этом сомневаетесь, это Ваш собственный крест. Я, однако, хотел бы обратить Ваше внимание на то, что Ваш метод обращаться с учениками, словно с пациентами, является ошибочным. Кроме того, Вы воспитываете раболепных сыновей или наглых баловней (Адлер
— Штекель и вся наглая банда, захватившая Вену). Я достаточно объективен, чтобы разглядеть Ваш трюк. Повсюду вокруг себя Вы распознаете симптомы и назначаете лечение, тем самым Вы определяете всему своему окружению зависимое положение сыновей и дочерей, которые, краснея, признают наличие дурных наклонностей. А Вы пока что остаетесь наверху в качестве отца. В полной покорности никто не смеет ухватить пророка за бороду и разочек поинтересоваться, что Вы скажете пациенту, у которого обнаружится тенденция анализировать аналитика вместо самого себя. Видимо, Вы ответите ему: «У кого из нас, собственно, невроз?»

Видите ли, дорогой мой господин профессор, покуда Вы забавляетесь такими приемами, все мои симптомы представляются мне полной ерундой, поскольку они ничего не значат по сравнению с весьма крупным бревном в глазу у брата моего Фрейда. Ведь я вовсе не невротик (чтоб не сглазить). А именно, по всем правилам искусства и с полным смирением я дал себя проанализировать, что мне весьма пошло на пользу. Вы же знаете, как далеко заходит пациент в самоанализе
— из невроза он не выходит, как Вы. Когда Вы сами наконец полностью избавитесь от комплексов и перестанете разыгрывать отца своих сыновей, которых Вы постоянно бьете по больному месту, и доберетесь до самых своих корней, тогда я загляну в себя и искореню тяжкий разлад с самим собой по отношению к Вам. Или Вы так любите невротиков, что всегда были в ладу с собой? Вероятно, Вы ненавидите невротиков, как Вы можете тогда рассчитывать, что Ваши устремления как можно бережнее и ласковей обращаться с пациентами не будут сопровождаться несколько смешанными чувствами? Адлер и Штекель воспользовались Вашим приемом и сделались по-детски наглыми. Я буду держаться с Вами откровенно, сохраняя свои взгляды, и начну в своих письмах готовиться к тому, чтобы однажды сказать Вам, как я на самом деле о Вас думаю. Этот путь представляется мне наиболее порядочным.

Вас рассердит эта своеобразная дружеская услуга, но, возможно, она все же пойдет Вам на пользу.

С наилучшими пожеланиями

вполне преданный Вам Юнг.

Фрейд едва вынес тон письма Юнга, которое, по сути, явилось выражением их глубокого расхождения во взглядах. Ведь Юнг не только значительно отошел в своей работе «Метаморфозы и символы либидо» (1912) от фрейдовских представлений об инцесте, но даже пришел к выводу, что Фрейд привык воспринимать противоречащие ему теории как симптом бунта против него самого, что доказывали примеры Адлера и Штекеля. Для Фрейда признание его учения в определенной мере было условием дружеских отношений. Фрейд отдалился и оттолкнул от себя «блудного сына» (там же, 598—599):

...Впрочем, на Ваше письмо ответить невозможно. Оно обрисовывает ситуацию, которая была бы трудна и для устного объяснения, а в письменном общении вовсе неразрешима. Среди нас, аналитиков, установилось, что никто не должен стыдиться своей доли невроза. Но тот, кто при ненормальном поведении непрерывно кричит, что он нормален, пробуждает подозрение, что ему не хватает умения распознать болезнь. Итак, я Вам предлагаю вовсе прекратить наши частные отношения. Я ничего не теряю, ибо я давным-давно связан с Вами лишь тонкой нитью продолжения ранее пережитых разочарований, а Вы только выгадываете, поскольку недавно в Мюнхене признались, что интимные отношения с отдельным человеком препятствуют Вашей научной свободе. Следовательно, берите себе полную свободу и избавьте меня от пшк называемых «дружеских услуг». Мы согласны в том, что люди должны подчинять свои личные чувства общим интересам в профессиональной области. Поэтому Вы никогда не найдете основания жаловаться на недостаток корректности с моей стороны там, где речь идет о сотрудничестве и устремленности к научным целям; могу повторить: столь же мало оснований впредь, как и прежде. Со своей стороны я смею ожидать от Вас того же.

Приветствую Вас

преданный Вам Фрейд.

Оба они обменялись eine несколькими письмами по организационным вопросам, а дальше — молчание.

Эта переписка ставит больше вопросов, чем дает ответов. Многие проблемы остаются неразрешенными: природа особой благосклонности Фрейда, превратившей Юнга в ключевую фигуру, и его почти фанатичного желания основать империю психоанализа. Без ответа остается также и самый загадочный из всех вопросов: почему Фрейд в то самое время, когда писал «Тотем и табу» (1913), оказался совершенно неспособным заметить нарастающее напряжение в его отношениях с Юнгом, даже после того, как Эмма Юнг попыталась открыть ему глаза? Почему он ничего не вынес из тех разочарований, которые принесла ему дружба с Флис-сом, и почему ему пришлось несколькими годами позже еще раз пережить разочарование, подобное тому, что он испытал с Юнгом, в своих отношениях с Отто Ранком и еще во множестве отношений с другими людьми?

Макгир и Зауэрлендер в своих примечаниях к этой переписке подчеркнуто воздерживались от партийных пристрастий, хотя, как они пишут, эти письма «прямо-таки провоцируют аналитическое истолкование», а Уильям Макгир, который также

издавал собрание сочинений Юнга, в подробном и увлекательном предисловии утверждает, что переписка не является трагическим документом и что окончательный разрыв не имел решающего влияния на их жизнь. Это замечание можно поставить под сомнение. Именно в этом пункте мнения исследовавших письма критиков далеко расходятся. Психоаналитик Александр Мичерлих 1?
, внесший большой вклад в развитие психоанализа в послевоенной Германии и издававший журнал «Псюхе» 18
, который он превратил в основное немецкоязычное издание по психоаналитической теории и практике, в одной из дискуссий 19
интерпретирует их отношения как «мещанскую драму, и ничего больше»: «Отец — это основа конфликта — требует, чтобы сын наследовал «дело». Сын же вступил на совсем иной путь», то есть он «в поисках собственной идентичности. Он желает признания собственного духовного и научного вклада, а потому после неизбежной ссоры примирение стало невозможным». Кроме того, Мичерлих указывает на отсутствие литературного блеска, которым отличались другие письма Фрейда — например, к Флиссу.

Юнгианец Р. Бломейер, который в журнале «Аналитическая психология» 20
проводит сравнение этой переписки с одновременно написанными Фрейдом письмами к Абрахаму (см. соответствующий раздел настоящей статьи), воспринимает Фрейда как две различные ипостаси: по отношению к Абрахаму он «трезвее, конкретнее, но в то же время теплее, сердечнее, доверительнее», с Юнгом, напротив, живее, увлеченней, с большей свободой воображения. Бломейер полагает «вполне возможным, что Фрейд вновь обрел в Юнге частицу того юноши, каким он сам был когда-то, им он восхищался и с ним боролся». Он считает: «Столь же притягательно, сколь печально и трагично наблюдать, как Юнг, после того как он уже отказался от основания так называемого Комитета совместно с Фрейдом, еще пытается объясниться и как потом оба под натиском неразрешимого конфликта теряют "достоинство", один в "Тайных письмах" (от 3 декабря 1912 г., и в особенности от 18 декабря 1912 г.), второй откровенно в "Истории психоаналитического движения"» и
.

Также и писатели, публицисты и литературные критики в своих отзывах о переписке Фрейда с Юнгом приходили к самым различным выводам. Урс Вид-мер оценивает переписку как «документ великого разочарования» 22
. Писательница Гено Хартлауб видит значение Юнга в том, что он вырвался из становившихся уже классическими рамок психоанализа и открыл новую неисследованную область, что было бы невозможно без разрыва с Фрейдом, и полагает: тот факт, что Фрейд стремился к «раболепной зависимости» со стороны учеников, привел к окостенению «чистого учения» вплоть до сегодняшнего дня 23
. Ганс Кригер считает, что переписка с Фрейдом делает понятной глубинно-психологическую регрессию Юнга к «матерям» в качестве компенсирующей и рационализирующей надстройки над конфликтом отца и сына24
. А Иоахим Кайзер резюмирует: «В нашем столетии не много найдется документов человеческих стремлений и заблуждений, человеческой комедии и человеческих конфликтов подобного масштаба» 25
.

После отхода Юнга большая часть цюрихской группы также дистанцировалась.

Для более тщательного изучения изложенного круга проблем читатель помимо прочего может обратиться к переписке Юнга, подготовленной к изданию Анилой Яффе 26
.

Переписка Фрейда с Людвигом Бинсвангером

Переписка Фрейда со швейцарским психиатром и философом-экзистенциалистом Людвигом Бинсвангером (1881—1966), опубликованная в 1956 году, нелегка для чтения — это относится к письмам Бинсвангера, написанным сложным, фило-

софским стилем. В ней отражается длившаяся всю жизнь борьба младшего (на двадцать пять лет) Бинсвангера с амбивалентным отношением к отцовской фигуре Фрейда.

Переписка начинается с подведения итогов первых трех визитов Юнга и Бинсвангера к профессору. Фрейду тогда исполнился пятьдесят один год, Юнгу — тридцать два, а Бинсвангер еще не достиг и двадцати шести. Он и Юнг были первыми двумя гостями, принявшими 6 марта 1907 года участие в частном заседании Венской группы, которое состоялось в среду вечером на квартире у Фрейда. Два академических врача из Швейцарии, оба неевреи, сулили Фрейду широчайшее распространение «дела» психоанализа по всему свету. Так началась его постоянная переписка с Бинсвангером, приведшая к дружбе на всю жизнь, несмотря на разногласия в научных воззрениях.

Как вспоминает Бинсвангер, Фрейд расспросил обоих своих гостей, которых он видел впервые, об их снах и не воздержался от интерпретации, не слишком обращая внимание на возражения.

Фрейд старался не вникать в философию бытия Бинсвангера и советовал последнему придерживаться его, фрейдовских, взглядов лишь настолько, насколько это возможно, оставаясь при этом добрыми друзьями. На этих условиях обоим и впрямь удалось, несмотря на разницу во взглядах, в частности, о значении религии и искусства, сохранить на всю жизнь хорошие отношения. 11 февраля 1929 года Фрейд писал (Binswanger 1956, 103): «В отличие от многих других Вы не допустили, чтобы Ваше интеллектуальное развитие, которое Вы все больше высвобождали из-под моего влияния, разрушило бы также и наши личные отношения, и Вы сами не знаете, как благотворно действует на людей подобная деликатность».

Основная переписка между Фрейдом и Бинсвангером приходится на 1911—1912 годы, то есть на исторический период до разрыва с Юнгом. Когда же встал вопрос о том, чтобы удержать Юнга, Бинсвангер, входивший в правление Цюрихской группы, играл роль посредника, поскольку он воспринимал Швейцарию как сердце империи психоанализа. Когда же разрыва с Юнгом избежать стало невозможно, Фрейд с горечью заметил Бинсвангеру: «Это Ваше упущение».

Письма Бинсвангера Фрейду полны уважения, сердечны, написаны с известной долей близости и содержат много личного, впрочем, последнее относится к обоим. Бинсвангер был одним из немногих, кому Фрейд мог даже пожаловаться, они находили друг в друге взаимную поддержку, когда внезапные удары судьбы причиняли им боль. В «Воспоминаниях о Зигмунде Фрейде» Бинсвангер пишет:

«Как уже сказано, мне чужда задача составлять комментарий к каждому письму Фрейда, поскольку я убежден, что человеческий образ, носивший имя Фрейда, достаточно отчетливо и красноречиво проявляется в самих письмах. Я хотел бы, однако, здесь указать на то, что участие, будь то в рождении или смерти, у ославленного рационалистом Фрейда не только исходит от сердца, но также охватывает весь наш общий человеческий удел, condition humaine, с его «достопримечательностями», и как часто его участие в личной судьбе выливается в изумление перед загадкой нашего бытия» (Binswanger 1956, 39).

Когда в 1912 году Бинсвангер решился на операцию по удалению злокачественной опухоли и должен был учесть вероятность ранней смерти — к счастью, он прожил еще больше пятидесяти лет, — Фрейд был единственным, с кем он в своей сдержанной манере поделился этой вестью. Фрейд отвечал (Е. Freud 1960, 302—303):

Вена
IX, Берггассе, 19, 14 апреля 1912 г.

Дорогой господин доктор,

Я, старый человек, который не был бы вправе жаловаться, если б моя жизнь завершилась через несколько лет (и твердо решился не сетовать), воспринимаю особенно болезненно, когда один из моих цветущих учеников сообщает, что жизнь перестала быть для него надежной,
— один из тех, в ком должна продолжаться моя собственная жизнь. Все же я собрался с мыслями и припомнил, что, несмотря на существующие опасения, у Вас есть еще все шансы и Вам лишь напомнили внезапно о той ненадежности, в которой подвешены все мы и о которой мы так охотно забываем.

Теперь Вы не забудете о ней, и жизнь будет для Вас иметь, как Вы пишете, особое, возвышенное очарование. Впрочем, будем уповать на то, во что без иллюзий позволяет нам верить состояние нашего знания. Разумеется, я сохраню тайну, как Вы того желали, гордясь оказанным Вами предпочтением. Однако естественно, что я испытываю желание поскорее Вас увидеть, если это может произойти без затруднений для Вас. Может быть, на Пятидесятницу? Напишите, подходит ли Вам это.

Я рад слышать, что замысел Вашей работы еще более приблизился к Вам, и сразу же отвечу на все остальные Ваши вопросы, которые свидетельствуют о Вашем интересе к событиям в нашем кружке.

..Лишь у немногих великих людей величие проявляется и тогда, когда они достигли успеха, и я полагаю, что надо отличать величие свершения от величия личности.

А-р
С. — приятный человек и добрый друг. Женщина, о которой Вы пишете, его падчерица, и она несколько иного склада. Я знаю ее в качестве матери и всегда обнаруживал, что этой женщине, при всей ее доброте и приятности, не хватает чего-то вроде моральной серьезности. Она словно находится в постоянном эротическом опьянении. Однако вполне возможно, что печальный опыт ее брака пробудил в молодой женщине некоторую серьезность, и я был бы очень рад узнать, что под Вашим руководством она превращается в нечто приемлемое.

«Имаго» вышел, мой второй раздел (о табу') в третьем номере, будем надеяться, окажется интереснее первого.

А теперь посылаю Вам сердечные пожелания выздоровления и сохранения Вашего прекрасного, мужественного и отважного духа
— Вам и Вашей милой сиделке.

Верный Вам Фрейд.
' «Тотем и табу» (1913),
G
.
W
.
IX
.

Последовавший за этим письмом визит Фрейда к Бинсвангеру в Кройцлинген с 24 по 26 мая стал для Юнга, которого Фрейд известил о своем местопребывании (причем Фрейд рассчитывал, что Юнг тоже появится в Кройцлингене), поводом в течение нескольких месяцев брюзжать на Фрейда и постоянно попрекать его «кройцлингенским жестом». Здесь, очевидно, сыграло роль чувство ревности.

Фрейд с трудом разбирал почерк Бинсвангера и поэтому попросил своего корреспондента печатать свои послания на машинке. Однажды он решился отправить письмо назад, не прочитав, но тут его невестка Минна сказала ему, что послание содержит сообщение о трагической смерти сына Бинсвангера. Фрейд отреагировал незамедлительно (Е. Freud 1960, 403):

Вена
IX, Берггассе, 19, 11 апреля 1929 г.

Дорогой господин доктор,

Я не знаю, было лито в 1912 или 1913 году, когда я навестил Вас и нашел Вас столь отважным, что с тех пор Вы приобретали все более высокое значение в моих глазах. Как Вы знаете, годы превратили меня в дряхлого старца. Я не могу отправиться в путь, чтобы пожать Вам руку.

12 апреля 1929 г.

Как раз сегодня моей умершей дочери исполнилось бы тридцать шесть лет'.

Вчера я чуть было не совершил тяжелой ошибки. Я начал читать Ваше письмо, распознал несколько любезных слов, которые я не хотел бы упустить, но не смог составить ни единого предложения, и чем дальше я читал, тем загадочней для меня становился Ваш почерк. Я подумывал, не следует ли мне отослать Вам Ваше письмо с шутливым признанием поражения и просьбой, переписав, вновь прислать его мне, но тут моя невестка вызвалась помочь и передала мне ужасное сообщение о том, какое известие содержат дальнейшие страницы, и тут только меня осенило, почему на этот раз Вы не воспользовались диктовкой и пишущей машинкой.

Всем известно, что острая скорбь после такой утраты сотрется, однако мы остаемся безутешны и никогда не сможем подобрать замену. Все, что становится на опустевшее место, даже если сумеет его заполнить, остается чем-то иным. Так и должно быть. Это единственный способ продлить любовь, от которой мы не желаем отречься. Прошу Вас передать от меня сердечное сочувствие Вашей милой жене.

С прежней дружбой

Ваш старый Фрейд.
' Софии Фрейд.

Последнее письмо в этой переписке от 7 ноября 1939 года принадлежит вдове Фрейда, выразившей благодарность за сочувственное послание Бинсвангера (Binswanger 1956, 120):

...Как прекрасно, дорогой доктор, что Вы познакомились с ним еще в пору раафета, ведь он бесконечно страдал перед концом, так что даже те, кто всегда любил его, вынуждены были желать его избавления!
И все же, как ужасно тяжело лишиться его, остаться жить без такой доброты и мудрости! Слабым утешением для меня будет сознание, что за пятьдесят три года нашего брака между нами не было произнесено ни единого дурного слова и что я всегда по возможности старалась убрать с его пути проблемы повседневной жизни. Теперь моя жизнь утратила и содержание и смысл...

Переписка Фрейда с Оскаром Пфистером

В переписке, которую Фрейд, венский профессор, вел со швейцарским пастором Оскаром Пфистером (1873—1956), проявляется отношение Фрейда к религии и моральным ценностям психоанализа.

Переписка начинается в 1909 году и обрывается вместе со смертью Фрейда в 1937-м. Она состоит из 134 писем Фрейда, из них около ста, в основном без сокращений, были опубликованы (Freud/Pfister 1963), и нескольких сохранив-

шихся писем Оскара Пфистера. Часть писем Пфистера — написанных в 1912 году — по желанию Пфистера была собственноручно уничтожена Фрейдом, другая часть пропала во время переезда Фрейда в Англию. Издатели переписки Эрнст Фрейд и Генрих Менг27
сумели восстановить некоторые письма Пфистера на основании стенографических записей. Письма Фрейда пастор Пфистер передал дочери Фрейда Анне с разрешением «воспользоваться нужным материалом» с единственной оговоркой: ничего «могущего оскорбить живущих» не должно быть опубликовано (там же, 10).

Оскар Пфистер натолкнулся в 1908 году на фрейдовские труды и был столь очарован новым знанием, что все более и более пытался внедрять психоаналитический подход в своей пасторской работе.

Взаимная переписка привела к тридцатилетней дружбе, которая побудила Пфистера навестить в Вене семью Фрейда. Анна Фрейд описывает появление Пфистера в доме Фрейда (Вена, Берггассе, 19), воспринимавшего любую религию как нечто далекое, «явление из чуждого мира» (там же, 10). От других аналитиков, навещавших Фрейда, он отличался человеческим теплом, энтузиазмом и интересом к детям. В их глазах он был не обычным священником, а «чем-то вроде гамельнского крысолова», которого вся семья уважала и любила.

Чтение переписки Фрейда и Пфистера доставляет особое удовольствие. Бодрящий, веселый и ласковый тон и непоколебимое благочестие редкостного «божьего человека» неизменно оказывали свое влияние также и на Фрейда. «Ваше письмо, как всегда, праздник»,
— пишет он 23 июля 1910 года (там же, 41). Фрейда изумляла терпимость в письмах и трудах пастора, себя же он, наоборот, описывал как человека крайне нетерпимого, особенно в отношении дураков.

Пфистер считал, что мир без религии, без искусства и поэзии — это место, где способен обитать лишь дьявол. Если психоанализ раскрывает подобный мрачный ледяной климат, невозможно винить людей, если они предпочитают болезнь. Фрейд и Пфистер открыто говорили о религии, поскольку, как откровенно высказался Пфистер (20 февраля 1928 г.): «Опасность того, что Вы вдруг попросите о крещении или я спрыгну с церковной кафедры, невелика»
(там же, 131).

Различие между обоими корреспондентами отчетливо прослеживается в их стиле и глубине мышления, однако, несмотря на возникавшие порой жесткие противоречия при деловом обсуждении своих проблем, одно у них оставалось общим: взаимное уважение к личности собеседника и отстаиванию им противоположного мнения. Симпатия друг к другу этих двух разных людей — основа их отношений — оставалась неизменной все эти годы.

В первом своем письме, написанном в 1909 году, Фрейд выражает радость по поводу того, что пастор заинтересовался психоанализом. Он рассуждает о терапевтических обязанностях пастора, который может отвести перенос пациента с себя на Бога. С огромным удивлением Фрейд отмечает, как хорошо мог бы разумный пастор воспользоваться методами психоанализа.

С самого начала Фрейд призывает Пфистера не бояться проблем сексуальности, так как любая цензура идет во вред и препятствует психоанализу. Поскольку Пфистер однажды сказал, что Реформация является не чем иным, как психоанализом подавленных католической церковью сексуальных инстинктов, Фрейд подхватил его идею и назвал себя и своего друга «сексуальными протестантами».

Некоторые из ранних писем чрезвычайно подробны и написаны с большим терпением, словно Фрейд открыл частный семинар для Пфистера. Притом он не скрывал, если что-то вызывало его раздражение или возражение. Он предостерегал

вносить чересчур много философии и религии в психоанализ, в дальнейшем он предостерегал от теорий Адлера и пытался при этом использовать язык священника, утверждая, что Адлер забыл слова апостола Павла, отстаивавшего любовь. Фрейд полагал, что Адлер создал систему без любви и взывал к отмщению разгневанной богини Либидо.

В другом месте (17 марта 1910 г.) он замечает: «Как видите, я многое сделал для любви, однако по своему опыту я не могу утверждать, что она покоится в основании всех вещей, даже если к ней (что с психологической точки зрения верно) причислить и ненависть. Тогда бы наш мир выглядел гораздо унылее»
(там же, 33-34).

10 мая Фрейд сознается, что он анализировал свой «комплекс отца» (это выражение он перенял у Юнга) и решил бороться с принуждением и стать таким же финансово независимым, каким был его отец 28
.

Лишь в одном из этих писем Фрейд использует вместо привычного «дорогой господин доктор»
обращение «дорогой пастор»
(4 октября 1909 г.), к которому он никогда больше не прибегает.

Глубочайшее впечатление взаимного понимания достигается в знаменитых письмах от 9 и 29 октября 1918 года (там же, 62—64):

Вена,
IX, Берггассе, 19 9. 10. 1918

Дорогой господин доктор,

Я прочел Вашу книжку' и охотно Вам верю, что Вы писали ее с удовольствием. Она исполнена сердечного тепла и обнаруживает все прекрасные качества, которые мы в Вас так ценим: вдохновение, любовь к людям и к истине, Вашу отвагу исповедника, понимание и также
— Ваш оптимизм.

Эта книга, без сомнения, сослужит нам добрую службу, если говорить о практической стороне; Вы знаете, что в общем-то мы не слишком обращаем на нее внимание.

Итак, похвала всегда кратка, а замечаний много. Я недоволен одним пунктом, Вашими возражениями по поводу моей «Теории сексуальности и моей этики». То есть последнее я Вам охотно уступаю, этика мне чужда, а Вы
— духовный пастырь. Я не слишком ломаю себе голову насчет добра и зла, хотя в среднем нахожу в людях очень мало «добра». Большинство, согласно моему опыту,
— это сволочь, исповедуют ли они вслух то или иное этическое учение или вообще никакое. Вы не смеете признаться в этом, даже подумать об этом, хотя Баш жизненный опыт не может быть слишком отличным от моего. Если уж зашла речь об этике, я готов признать высочайший идеал, от которого известные мне люди по большей части весьма плачевно отклоняются.

Но а как же с теорией сексуальности? Почему Вы решили оспаривать разделение сексуального влечения на парциальные влечения, к чему нас ежедневно принуждает анализ? Ваши аргументы не слишком сильны. Разве Вы не видите, что многообразие этого влечения связано со множеством органов, которые все эрогенны, то есть все изначально стремятся воспроизвести себя в будущем организме? Ведь тот факт, что все органы соединяются в единый живой организм, что они взаимодействуют друг с другом, поддерживая или мешая, остаются зависимыми друг от друга даже в своем развитии и т.д., не мешает же анатомии изучать и описывать их по отдельности, а терапии браться за отдельный орган, который в первую очередь является средоточием болезнетворного процесса. Возможно, что терапия часто забывает о

корреляции органов, психоанализ же старается, разделяя на парциальные влечения, не упускать из виду взаимосвязь инстинктивной жизни. В науке следует сначала разделить, затем провести синтез. Мне кажется, Вы стремитесь к синтезу без анализа. В психоанализе не требуется специальной работы по синтезу, индивид позаботится об этом лучше, чем мы.

Это относится ко всем влечениям, если мы сумеем их разделить. Однако к сексуальным влечениям Вы в книжке отнеслись несправедливо. Вы нигде не сказали, что они поистине имеют самое близкое отношение и самое большое значение
— не для духовной жизни вообще, а (речь идет об этом) для заболевания неврозом.
И это как раз из-за Вашего природного консерватизма, Вашей внутренней тяги к бессознательному, к принципу удовольствия, и вследствие особенностей Вашего развития вплоть до культурной нормы. Поэтому я полагаю, что Вам следует преодолеть в себе остатки сопротивления сексуальному. Попытайтесь пересмотреть этот раздел.

С терапевтической точки зрения я могу лишь позавидовать Вашей возможности сублимации в религии. Однако красота религии не имеет отношения к психоанализу. Здесь, естественно, наши терапевтические методы расходятся, и пусть так оно и останется. Но, кстати, почему никто из благочестивых не создал психоанализ, зачем пришлось дожидаться совершенно безбожного иудея?

С сердечным приветом

Ваш старый Фрейд.

1
Вероятно, речь идет о работе Пфистера «Что дает психоанализ воспитателю» (1917).

Цюрих, 29.10. 1918

...И наконец вопрос, почему психоанализ открыл не благочестивец, а безбожный иудей. Да потому, что благочестие
— это еще не гений и по большей части благочестивцы даже не достойны таких достижений.
А кроме того (что меня при моем безмерном восхищении Амосом, Исайей, Иеремией, автором «Иова» и «Притч» весьма огорчает), Вы вовсе и не иудей. Да Вы и не безбожны, поскольку тот, кто живет ради истины, живет в Боге, и тот, кто сражается за освобождение любви, пребывает, согласно Иоанну 4.16, в Боге. Если бы Вы подняли до сознания и пережили в сознании свое вхождение в огромную взаимосвязь, которая для меня столь же необходима, сколь бетхо-венские симфонии для музыки в целом, я мог бы сказать и о Вас: «Лучший христианин, какой только был на земле».

4 февраля 1921 года Фрейд послал Пфистеру «сердитую» открытку, поскольку между Пфистером и Отто Ранком вспыхнула ссора, как прежде между Пфистером и Гансом Захсом. Речь шла о публикации в Венском психоаналитическом издательстве новеллы Георга Гроддека «Искатель души». Фрейд заявил, что будет со всей энергией отстаивать Гроддека. Пфистер, однако, ответил (14 марта 1921 г.) невозмутимо, не дал себя запугать и старался и впредь препятствовать изданию этой книги.

После появления «Будущего одной иллюзии» (1927) Фрейд писал Пфистеру (25 ноября 1928 г.), что в его намерения не входит становиться последователем Иисуса Христа, хотя и он в определенных случаях охотно бы сказал: «Прощаются тебе грехи, встань и ходи!»
Фрейд спрашивал, а что произойдет, если пациент в ответ поинтересуется: «Почем ты знаешь, что мои грехи прощены?»

Фрейд не знал, обнаружил ли Пфистер внутреннюю связь между двумя его книгами — «К вопросу о дилетантском анализе» и «Будущим одной иллюзии». В первой публикации Фрейд пытался защитить анализ от врачей, во второй — от священников.

После прихода в Германии к власти Гитлера Фрейд, полный горечи и тревоги о своей семье, писал 28 мая 1933 года, что Швейцария не относится к числу гостеприимных стран. Пятью годами позже, 12 марта 1938 года, швейцарский пастор Пфистер предлагал Фрейду, вынужденному покинуть Вену, помощь, какая только была в его силах, если тот пожелает эмигрировать в Швейцарию.

Единственное сохранившееся письмо Пфистера после переезда Фрейда в Лондон адресовано госпоже Марте Фрейд с выражениями соболезнования. В нем снова со всей полнотой отражается глубокое участие автора в жизни и труде «безбожного еретика» (там же, 158—160):

Цюрих 7, Бергхальденштрассе, 34, 12. 12. 1939 Госпоже Фрейд 20, Мэрсфилд-Гарденз, Лондон, N.
W. 3

Глубокочтимая, дорогая госпожа!

В прошлую субботу Швейцарское психоаналитическое общество провело в кантональной лечебнице Кенигсфельден, кантон Ааргау, вечер памяти Вашего великого супруга. Наги председательствующий д-р Сарасин в своей горячей и глубоко прочувствованной речи представил нам портрет великого духом и при этом столь бесконечно доброго титана. Уме предложили зачитать собранию отрывки из сохранившихся у меня 134 писем, тем самым предоставив слово гениальному исследователю, другу и отцу. Я смог также рассказать о наших беседах и встречах, имевших место в течение почти тридцати лет. После меня доктор Менг говорил о значении Зигмунда Фрейда. Вечер стал не столько почитанием дорогого умершего, которому мы все стольким обязаны, но исповеданием живущего среди нас, которому мы можем возвратить частицу нашего долга не через выражение восхищения и почтения, но только через продолжение его труда.

При изучении писем Вашего супруга меня вновь тронуло и горестно и радостно, когда я почувствовал, как много значила для него его семья. Я живо припоминал, как 25 апреля 1909 года он познакомил меня с Вами, с тремя крепкими сыновьями, жизнерадостной Софией и Ящеркой. Я, выросший без отца, всю жизнь страдавший от односторонне мягкого воспитания, был ослеплен красотой этой семейной жизни, которая, несмотря на почти сверхчеловеческое величие отца семейства и его глубоко серьезное отношение к жизни, благодаря его любви и искрящемуся юмору дышала свободой и радостью. В Вашем доме я чувствовал себя словно в солнечном весеннем саду, слышал, как поют жизнерадостные жаворонки и дрозды, видел цветущие клумбы и впитывал щедрую благодать лета. Аюбому гостю тут же становилось ясно, что большая часть этой благодати является Вашей заслугой, ведь Ваше кроткое и доброе существо постоянно снабжало мужа новым оружием в яростной жизненной битве.

...Без Вас даже этот великан не смог свершить непосильное, тот жизненный труд, который он принес в дар «никчемному» человечеству. В исполнении печального долга надгробного слова меня утешает то, что, по свидетельству

писем, друзья также немало значили для него, а я на протяжении многих лет принадлежал к тем наиближайшим друзьям..

Письма Вашего супруга являются моим драгоценнейшим состоянием. Пока я живу, я постоянно буду вновь и вновь брать их в руки. Теперь, в 67 лет, я тоже вступил в старость и достиг замечательно устойчивого спокойствия, /духовно я чувствую себя вполне бодро; правда, изредка случаются периоды усталости, как, например, во время поездки в Вену, когда мне отказала память. Я работаю над несколькими набросками, продолжая, насколько это в моих скудных силах, труд Вашего супруга. И даже если в неблагосклонные времена предпочитают подыгрывать дьяволу лжи, а не слушать симфонию правды, я, как и Ваш супруг, повторяю: «
La
virite
est
in
marche»'.

С сердечным приветом Вам и Вашим детям, в особенности фрейлейн Анне и господину доктору Мартину, с глубочайшим почтением Ваш

' «Истина в пути» (фр).
— Ред.

Пфистер.

Переписка между Фрейдом и Карлом Абрахамом

Публикация переписки между Зигмундом Фрейдом и Карлом Абрахамом (1877—1925) была осуществлена в 1965 году дочерью Абрахама Хильдой Абрахам и сыном Фрейда Эрнстом (Freud/Abraham 1965). Переписка позволяет проследить за развитием их дружбы в волнующие годы распространения и проверки психоаналитических идей и является памятником простоты и честности двух соратников, которые могли полностью положиться друг на друга. Она пробуждает нечто вроде ностальгии по тем временам, когда люди еще находили возможность писать подобные письма. Из написанных в общей сложности 492 писем — 220 Фрейда и 271 Абрахама — было опубликовано 367. Поскольку 121 послание Абрахама и 81 Фрейда изданы в сокращенном виде, можно предположить, что они содержали личные замечания в адрес еще живших людей. За исключением первого письма Абрахама и нескольких писем, утраченных в Первую мировую войну, корреспонденция сохранилась полностью.

Абрахам, работавший с 1904 по 1907 год ассистентом врача у Эугена Блейлера в Бургхёльцли, познакомился с Фрейдом через Швейцарскую группу (так называемое «Общество Фрейда»). В 1907 году он обратился к Фрейду с несколькими вопросами по поводу собственной работы о роли сексуальной травмы в шизофрении и истерии. С этого началась их переписка, продолжавшаяся около двадцати лет.

Нешвейцарец и к тому же еврей, Абрахам не мог преуспеть в Швейцарии, и поэтому в ноябре 1907 года он перебрался в Берлин, где работал психоаналитиком, и в 1908 году организовал там по образцу Венской группы Фрейда Берлинское психоаналитическое общество — первое профессиональное объединение психоаналитиков.

После первой личной встречи в доме Фрейда 15 декабря 1907 года они начинают все более активно обмениваться своими мыслями. Фрейд постепенно переходит от обращения «глубокоуважаемый коллега»
и «дорогой господин доктор»
к обращению «дорогой друг»
(с 22 августа 1910 года), тогда как Абрахам называет его вначале «глубокоуважаемым»,
а затем «дорогим господином профессором».
Помимо прочего обсуждаются технические вопросы лечения невроза навязчивых состояний, темы современного искусства, новейшие раскопки в Египте, а также сопротивление, на которое наткнулся психоанализ в своем становлении.

В связи с вопросом лечения пациентов молодого возраста Фрейд 9 января 1908 года с отеческой заботой писал (там же, 34):

...Поскольку это юный индивид, разъяснением можно в значительной степени его исправить, если он сам того пожелает.

Главные правила: 1. «Не торопиться», как гласит предвыборный лозунг в Зальцбурге. Душевные перемены не происходят чересчур быстро, разве что в революциях (психозах). Всего два часа
— и уже недоволен. Всего знать невозможно! 2. Как мне представляется, тут нет никакой проблемы. Пациент сам укажет путь, обнажая пласт за пластом нынешнее состояние своей души, если он будет строжайше следовать вступительному правилу (рассказывать все, что ему приходит в голову)...

Через несколько лет, когда практика Абрахама уже процветала, Фрейд писал (там же, 122):

...Прекрасно, что Вы так быстро достигли в своей практике крайних пределов, однако теперь переверните лист и постарайтесь не слишком ценить эту удачу. Первое и для всех обязательное правило, когда держится такой наплыв,
— повысить гонорар, и Вы должны находить время для собственной работы и отдыха. Ответ на Ваш вопрос, как я устраиваюсь, чтобы наряду с практикой еще писать, звучит просто: я должен в работе отдыхать от психоанализа, иначе я этого не выдержу...

Фрейд с гордостью принимал свое еврейское происхождение и писал: «Наша древнееврейская цепкость и в этот раз проявит свою живучесть»
(26 декабря 1908 г.); на обороте открытки с изображением арки Тита в Риме он также помечает: «Еврей выстоял!»
(13 сентября 1913 г.).

В письмах верному другу Абрахаму, который весьма мало интересовался оккультизмом, следов этого увлечения почти не прослеживается. Пережиток тех времен, когда Фрейд верил в периодичность, обнаруживается в дискуссии о символическом значении числа семь, которая завершается словами: «С числами можно проделывать безумные вещи. Осторожнее!»
(22 августа 1924 г.).

Фрейд всегда говорил с Абрахамом откровенно, порой не воздерживаясь и от сильных выражений. Так, о придворном советнике Ф. он отзывается как о «лжеце, болтуне и невеже»
(5 июня 1910 г.), или: «Из всех крыс этот Ф. самая омерзительная»
(18 мая 1919 г.). Говорит он также о «лживой враждебности»
венских психиатров, которые тем не менее по отношению к нему «дружелюбны сейчас как дерьмо»
(31 октября 1920 г.).

Когда друзья пытались ободрить друг друга, они всегда говорили «coraggio Casimire» 29
, оборот, впервые введенный в обращение Абрахамом.

Абрахам предвидел расхождение с Юнгом, так же как и более поздние разногласия с двумя другими «паладинами» — Ранком и Ференци (см. письмо от 8 апреля 1923 г.). Фрейд старался смягчить противоречия; он писал (там же, 57—58):

Берхтесгаден, 23. 7. 08

Дорогой коллега,

Благодарю Вас за полученную сегодня работу о
Dementia
Praecox и истерии'. В Ваших статьях я особенно ценю ясность и решительность, так что прошу Вас не думать, что я не замечаю красоты. Смею ли я сказать, что меня привлекают в Вас родственные иудейские черты? Мы понимаем друг друга.

Вы также знаете, чту мне омрачает удовольствие от работы: то, что Вы позволили проявиться своим тайным разногласиям с Ютом. Вы, несомненно, вправе писать подобным образом, но было бы благороднее не пользоваться этим правом. Каждому из Вас Л предоставил в свое время равную свободу действий и полагаю, что Вы должны пользоваться ею независимо. Если Вы покушаетесь на его независимость, Вы в определенной мере толкаете его в стан противников.

Я буду стараться уладить, что возможно, по приезде, как было условленно, в конце сентября в Цюрих. Поймите меня правильно: я ни в чем не могу Вас упрекнуть, я догадываюсь, что швейцарский антисемитизм, пощадив меня, с удвоенной силой обрушивается на Вас. Я думаю только, что мы, евреи, должны развить в себе нечто вроде мазохизма, если хотим участвовать в совместной работе, и быть готовы, что с нами порой обойдутся несправедливо. Иначе никакого сотрудничества. Смею Вас заверить, если б меня звали Обер-хубер, мои открытия натолкнулись бы на гораздо меньшее сопротивление.

Ваш неблагоприятный прогноз в отношении сотрудничества с Бургхёльцли я не разделяю. Я тоже встревожился, когда отменили собрания Общества, но я не знаю, в какой мере это уже решено. Насчет Блейлера я с Вами согласен, он был неприветлив со мной в Зальцбурге, ситуация для него неприятная, и мне кажется, что Ваша характеристика вполне верна. Однако с Юнгом дело обстоит иначе: меня связывает с ним личная симпатия, на которую я рассчитываю; он пишет мне через своего шефа
— так же, как и Вы, буквально теми же словами. От этого он не может отступить, как не может переменить свое прошлое, даже если б хотел, и «Ежегодник», редактором которого он является, не превратится в разрозненные листы. Я надеюсь, что в его намерения и не входит расстаться со мной и что Вы не совсем справедливо судите, исходя из мотива непреодоленного соперничества.

Я поспешно составляю историю болезни пятилетнего мальчика, которая, надеюсь, весьма Вас заинтересует. Попутно я выправляю второе издание «Толкования сновидений» и читаю вступление к «Сну и мифу». Я все более убеждаюсь, что Вы правы и нам двоим принадлежит честь растолковать мифологию.

Ваше здоровье!

Почему я не могу соединить вас двоих, Юнга и Вас, Вашу остроту и его размах?

С сердечным приветом

Ваш Фрейд.

^.Abraham. Die psychosexueüen Differenzen der Hysterie und der Dementia Praecox.
— Centratblatt für Nervenheükunde und Psychiatrie, 1908.

На основе взаимной симпатии и общих интересов положение Абрахама развивалось от отношений ученика с учителем до осознанной самостоятельности и человеческого величия, которое Фрейд особенно ценил в самом верном (наряду с Эй-тингоном) из своих учеников. К тому же Абрахам не был пациентом Фрейда подобно другим ранним его приверженцам30
. Разница в возрасте (двадцать один год) скоро стерлась. Лучший ученик превратился в равноценною друга и коллегу. Переписка отражает подлинный диалог, в котором оба и дают и получают поровну.

В период первой мировой войны события в мире обсуждаются на удивление мало — возможно, это связано с господствовавшей в военное время цензурой. Оба корреспондента постоянно выражают тревогу за жизнь своих близких.

Из переписки можно судить также о человечности Фрейда, когда, например, он пишет о детях Абрахама (там же, 298—299):

Вена
IX, Берггассе, 19 3. 1. 21

Дорогая госпожа,

Письма Ваших детей чересчур хороши, я надеюсь, они не стоили им лишнего труда или даже слез, не пришлось много раз переписывать и т.д. Я хотел бы сам ответить малышам, но побоялся навредить Вашему воспитанию, поскольку мне было бы трудно преодолеть побуждение признаться, что необходимость быть благодарным губит самые лучшие подарки. Меня тоже всегда это смущало, когда приходилось либо продолжать игру с благодетелем, либо выражать признательность за то, что внешние средства составили мое счастье. По возможности расскажите детям правду, из которой вполне можно вывести и мораль, а именно что благодаря деятельности вроде психоанализа я довольно поздно заработал свой гульден...

Участь обоих друзей, из которых младший умер в сорок восемь лет, в то время как старший был обречен на долгую жизнь и страдания, достигает в письмах кульминации греческой трагедии, завершаясь посланием Фрейда вдове Абрахама (там же, 232):

...Горестно слышать, что Вы так перегружены.
Уменя почти нет дел, так что к Рождеству я вновь окажусь на нуле. Мое благосостояние не соответствует потребностям, поскольку моя психика настойчиво требует зарабатывать и раздавать денежные суммы родным ради удовлетворения хорошо мне известного комплекса отца...

Оптимизм Абрахама уравновешивал пессимистическое мировоззрение Фрейда. Порой Фрейд ворчливо требовал обосновать какие-либо оптимистические высказывания, чего Абрахам сделать не мог. При том, что оба были хорошо образованными психиатрами, младший проявил себя лучшим «знатоком людей». В письмах обнаруживается множество забавных моментов — например, когда Абрахам пытается уговорить Фрейда прервать работу и совершить поездку на места археологических раскопок в Египет. Он сравнивает Фрейда с дядей, который предпринял подобное путешествие в семьдесят пять лет. Фрейд отвечал (там же, 313):

Вена
IX, Берггассе, 19 8. 4. 23

Дорогой друг,

Каждое Ваше письмо несет отпечаток радостной и успешной жизни в Берлине, и сверх всего
— Вашею оптимизма, который и желаю Вам сохранить. Поразительно, как Вы постоянно переоцениваете меня и в материальном и в психическом отношении! Я могу лишь завидовать Вашему дядюшке, хотя мне еще остается восемь лет до того возраста, когда он отправился в пустыню. Я недостаточно богат и недостаточно здоров для этого. Пора Вам привыкать к мысли, что я слаб и смертен...

После расхождения во мнениях по поводу Юнга Абрахам предупреждал Фрейда также о той роли, которую играли в психоанализе Ранк, а порой и Ференци. В двух пространных «письмах по кругу», адресованных в Берлин одновременно Карлу

Абрахаму, Максу Эйтингону и Гансу Захсу, излагаются эти личные и аналитические разногласия. Они представляют собой оригинальные и необычные эссе, в которых Фрейд занимает определенную сторону в дискуссии о «Травме роясдения» Ранка31
и «Цели развития психоанализа» Ференци. Они наглядно показывают лояльность Фрейда, его терпимость и мудрость поздних лет по отношению к друзьям. Среди прочего 15 февраля 1924 года Фрейд пишет (там же, 321):

...Единственное условие нашей плодотворной совместной работы
— не покидать общую почву психоаналитических предпосылок, и в этом мы должны быть уверены относительно каждого члена Комитета. К этому добавляется еще одно обстоятельство, которое Вам небезызвестно и которое делает меня совершенно непригодным для роли деспотического, вечно бодрствующего цензора. Мне нелегко вчувствоваться в чужой ход мыслей, как правило, надо подождать, пока я найду связь между ней и путем, проложенным мной самим. Если Вы захотите ждать, пока я одобрю каждую идею, Вы рискуете тем временем сильно состариться..

Из того же письма:

...Активная терапия Ференци превратится в опасный соблазн для чеаполю-бивых новичков, и едва ли найдется возможность уберечь их от этого соблазна. Я не собираюсь делать тайну также из другою моего впечатления или предвзятого суждения. В пору своей болезни я узнал, что сбритой бороде требуется шесть недель, прежде чем она вырастет снова. После последней операции прошло уже три месяца, а я все еще страдаю от боли. Потому мне трудно поверить, что за более долгий срок
— 4—
5 месяцев
— удалось бы проникнуть в самые глубокие слои бессознательного и вызвать стойкие изменения в психике. Однако я, разумеется, склоняюсь перед опытом. Я сам буду продолжать «классический» психоанализ, во-первых, потому, что я почти не принимаю пациентов, а все больше учеников, которые должны как можно больше соучаствовать во внутреннем процессе
— учебный анализ протекает ведь совсем не так, как лечебный,
— а во-вторых, потому, что я убежден: нам предстоит обнаружить еще очень много новою, и нельзя полагаться лишь на свои рассуждения, как это неизбежно происходит при сокращенном курсе анализа...

В «письмах по кругу» проявляется и открытая критика Абрахама, когда речь заходит о «деле». Поэтому его возражения представляют собой особенно интересный документ. То, как он отстаивает свою позицию по отношению к Фрейду, Ранку и Ференци, может служить образцом научно-аналитического спора. Абрахам постоянно стремился проверять реальностью свои аналитические воззрения и способности. Сегодня, спустя многие годы, его суждения подтверждены временем. В феврале 1924 года он писал Фрейду (там же, 324—325):

Берлин-Грюневальд, Бисмаркаллее, 14

21. 2. 24

Аорогой господин профессор,

Едва ли требуется подтверждать, что Ваше письмо произвело на меня глубокое впечатление. Этот документ запечатлевается в сознании, как и все, что Вы пишете. За это я Вам обязан: то, что Вы говорите и как Вы это говорите, дает мне возможность вновь пересмотреть свое отношение к трем книгам Ранка и Ференци.

Возражения, которые приводит в своей книге Захс, совпадают в основных пунктах с Вашими, дорогой господин профессор. Теперь прибыло также письмо Джонса, которое содержит подобный же текст. Я соглашусь со всеми этими возражениями, даже с теми, которые выходят за пределы Вашей критики. Однако в отношении распространенности определенных явлений в новых книгах я исполнен озабоченности, которая только усилилась после многонедельного постоянно возобновлявшегося самоанализа. По некоторым пунктам меня несколько успокаивает Ваше письмо и вчерашний разговор с Захсом. Прежде всего: речь не идет о преследовании еретиков! Результаты любого рода, полученные законным аналитическим путем, никогда не дали бы мне повода к столь тяжким мыслям. Здесь другое: я вижу признаки нездорового развития, угрожающего самому существованию психоанализа. К величайшему моему прискорбию, Вы вынуждаете меня
— и уже не в первый раз за двадцать лет моей карьеры психоаналитика
— играть роль остерегающего. Если я прибавлю, что вышеуказанные факты лишили меня изрядной доли оптимизма, с которым я взирал на развитие нашего дела, Вы сможете понять степень моего беспокойства.

У меня есть просьба, дорогой господин профессор, и в ней Вы не сможете мне отказать. Организуйте перед Конгрессом заседание Комитета и дайте мне возможность свободно высказаться, нельзя отмерять слишком короткое время для необходимейшего обмена мыслями. Подтверждение, что Вы согласны с этим планом, весьма бы ободрило меня.

С прежней верностью
Ваш Абрахам.

Переписка с Абрахамом относится к ценнейшим документам научной полемики и выработки основных концепций психоанализа, давая возможность читателю соучаствовать в этом процессе (см. также статьи И. Кремериуса и Г. Метце).

И даже когда, по словам Гюнтера Блёкера («Меркур», 1967, 684—690), «великий ниспровергатель условностей» мыслил «условностями и клише», «в подлинном смысле "неаналитично"», поскольку речь идет о схожем проявлении еврейских черт у него и Абрахама, то подобная «слабость» великого человека, желавшего обеспечить себе верность последователей, делает его лишь человечнее.

Переписка Фрейда с Георгом Гроддеком

Георг Гроддек 32
(1866—1934) был первым врачом, в полной мере оценившим значение гипотез Фрейда также для лечения органических заболеваний. Он причисляется к тем ученым, кто проложил пути психосоматической медицине.

Влияние этого «поэта» среди глубинных психологов сказалось на творчестве писателей с мировым именем, таких, как Генри Миллер, В. X. Ауден и Лоренс Даррелл33
. Его место в истории психоанализа определяется прежде всего предпочтением, которое Фрейд оказал этому чужаку (сам он называл себя «аналитиком-дилетантом») и его трудам, которые даже сегодня, спустя более полувека, читаются с удовольствием благодаря их подстрекающей иронии и поэтическому юмору. Кроме того, Фрейд заимствовал у Гроддека и ввел в психоаналитический обиход термин «Оно» (1923) 34
.

Переписка между Фрейдом и Гроддеком, продолжавшаяся с 1917 года до конца 1934-го, была опубликована лишь 35 лет спустя (Groddeck 1970 и Groddeck/ Freud 1974). Она началась в период первой мировой войны, после того как Грод-

дек, являвшийся врачом, получил освобождение от военной службы. В то время Гроддек жил в Баден-Бадене. В 1917 году, когда он написал Фрейду свое первое длинное послание, курортный город почти обезлюдел. Первое письмо Гроддека было задумано как извинение за то, что он первоначально осудил психоанализ, по-настоящему в него не вникнув. Фрейд отреагировал с изумлением и принял этого терапевта, ставшего пионером в области психосоматических заболеваний, в ряды психоаналитиков. Фрейд всегда относился с исключительной терпимостью к этому экспансивному демоническому человеку, который, в общем-то, принадлежал к тому типу людей, которые легко могли задеть Фрейда и с которыми поэтому он подчеркнуто старался держать дистанцию.

Переписка с Гроддеком обращает на себя внимание своими аналитическими истолкованиями. Даже самые отважные интерпретации Гроддека благосклонно принимаются Фрейдом, даже «распятие» — понятие, которое Фрейд (9 мая 1920 г.) углубляет с помощью лингвистических ассоциаций (Groddeck/Freud 1974, 30): «Разве не говорят: "сын привязан к матери", или, как мы это обозначаем, "он на ней фиксирован"
(круцификс!35
)» Кроме того, Фрейд распознает изрядный мазохизм Гроддека и его расщепленный перенос: будучи чрезвычайно преданным Фрейду, он враждебно относился к любому другому психоаналитику. Фрейд часто утешает его, словно мать дитя.

Фрейд старался сблизить Гроддека со своим другом Ференци, и, когда наконец это свершилось, они стали на всю жизнь друзьями. Ференци часто проводил отпуск в санатории Гроддека «Мариенхё» в Баден-Бадене. Здесь в гроддековском «сатанариуме», как тот его именовал, он встречался со многими другими аналитиками и учениками Фрейда, в том числе с Эрнстом Зиммелем, Карен Хорни, Фридой Фромм-Райхманн.

На протяжении всех лет их знакомства Гроддек старался теснее сблизиться с Фрейдом, прежде всего он хотел, чтобы тот приехал в ею санаторий, но Фрейд искусно избегал этой участи (Groddeck/Freud 1974, 41—42):

Вена, 29 мая 1921 г.

Аорогой господин доктор,

Какую заманчивую перспективу открываете Вы передо мной! И как хитроумно Вы приглашаете также мою малышку', чтобы я не томился по дому! Разумеется, я вынужден отказаться. Внешний повод тот, что ближайшие каникулы уже распределены и больше ничего в них не вмещается, но истинное основание другое
— а именно, молодость уже покинула меня. Будь я пятнадцатью годами моложе, никакой черт меня бы не удержал от желания усесться на пару недель Вам на закорки и посмотреть, что Вы там практикуете, как я давным-давно проделал это с Бернгеймом. Но теперь
— я говорю Вам это со всей откровенностью и в уверенности, что Вы не станете преждевременно это разглашать,
— с годами появляется одно главное желание
— покоя. Это вполне очевидный расчет. Поскольку я уже не могу сорвать плодов с дерева, я предпочитаю не сажать новых деревьев. Не слишком благородно, зато правда. Человек уже не хочет учиться новому, когда и от старого он получает мало удовольствия. Кет так через двадцать Вы лучше меня поймете и не станете думать обо мне плохо, если припомните, что я без бравады подчинился ходу
вещей.

Несомненно, я не могу побывать у Вас с тем, чтобы насладиться только обаянием Вашего общества. Я должен был бы подумать и о тех замечательных «влияниях», которые Вы изучаете. Помимо всего прочего, существует

перенос мыслей, который громко и внятно стучится в двери психоанализа, требуя впустить, и многое другое, что зовется оккультным. Возможность изменять патогенные факторы путем обмена или пересадки половых желез и т.д. То, что человек делает, всегда столь незавершенно, фрагментарно; потребовался бы второй человеческий век, чтобы все исправить.

В любом случае не исключено, что в делах еще обнаружится просвет и я без доклада явлюсь к Вам на несколько дней. Надеюсь, путешествие по Германии вновь превратилось в удовольствие. У нас это не так.

То, что Ваша подруга больше не понуждает Вас к продолжению переписки, не слишком-то красиво с ее стороны.

Сердечный привет и благодарность от Вашего Фрейда.

1
Имеется в виду Анна, дочь Фрейда.

С удовольствием узнаешь, как охотно Фрейд читал первый аналитический роман Гроддека «Искатель души» (1921), который по рекомендации Фрейда был издан Психоаналитическим издательством в Вене. Поскольку в книге нашлось немало провоцирующих страниц, эта публикация привела в ркас благонравных швейцарцев, и в первую очередь пастора Пфистера. Однако Фрейду нравился юмор Гроддека, и он защищал его от любой критики также и в последующие годы. В письме от 4 февраля 1921 года он возражал Пфистеру: «А что бы Вы сказали, будь Вы современником Рабле?»
(Freud/Pfister 1963, 83), и шестью неделями спустя: «Однако я не откажусь от своего суждения по поводу Гроддека, я не собираюсь ни в ком истреблять "шута"»
(там же, 85).

Самому Гроддеку Фрейд писал (Groddeck/Freud 1974, 38—39):

Вена, 17. 4. 1921

Аррогой господин доктор,

Сегодня воскресенье и я устроил себе праздник, отвечая на Ваше письмо. Все пять посланий очаровательны, я твердо решился не позволить Вам перебежать в какое-либо другое издательство. В особенности трудно устоять, когда Вы рассказываете о самом себе. Должен Вам сообщить, что моя дочь, на сей момент единственный, кроме меня, читатель, и притом не лишенный некоторой антипатии (начиная с Гааги), получила такое же впечатление.

Теперь я с нетерпением жду продолжения. Собираетесь ли Вы и впредь плавить хрупкий материал и удастся ли Вам при всех ваших «Каприччо» дать проступить куску твердой земли, с которого Вы соскочили? Ваш стиль замечателен, речь звучит как музыка.

А теперь о более серьезном: я вполне понимаю, почему Вам не хватает бессознательного для того, чтобы обнаружить Оно. Со мной происходит то же самое, только я обладаю талантом довольствоваться фрагментами. Ведь бессознательное
— лишь некое явление, примета в отсутствие ближайшего знакомства, все равно что сказать: тот человек в плаще, чьего лица я не разглядел. Что же делать, если однажды он явится без этого наряда? Поэтому я рекомендую в ближайшем окружении противопоставлять не бессознательное и сознательное, но взаимосвязанное Я и отщепленное от него вытесненное. Это, однако, не устраняет трудности. Я в своих глубинах все равно остается глубоко бессознательным и сливается с ядром вытесненного. Итак, более правильным

будет считать,
что наблюдаемые нами членения и разделения, проявляются только в относительно поверхностных слоях, но не в глубине, для которой наиболее верным обозначением будет Ваше «Оно». Примерно 7пак:

Мы еще поговорим об этом, когда книжка {Ваша) будет готова. Мне было бы приятнее поговорить, нежели писать. Но как это сделать? Можете ли Вы приехать летом на несколько дней в Таштайн или туда, где я буду позднее?

Вы еще говорите, что я отвращаюсь от эротики. Следующее мое сочинень-ице, наверное, покажет Вам, что, когда я это делаю, Эрос следует за мной по пятам («Психология масс и анализ Я»).

С сердечным приветом и ожиданием преданный Вам

Фрейд.

К другим особенностям Гроддека Фрейд относился менее терпимо. Когда Фрейд поздравлял Гроддека с женитьбой, он признался, что остается пуританином и в соответствии с этим живет, а потому чувствует некоторое недовольство по отношению к человеку, который приезжает на психоаналитические конгрессы с женщиной, на которой он не женат. До этого Гроддек писал ему (Groddeck/ Freud 1974,67-68):

Баден-Баден, 8 ноября 1923 г.

Досточтимый господин профессор,

Прошло немало времени с тех пор, как я подавал весточку о себе. Тем чаще я думал о Вас. В сущности, мысль о Фрейде никогда не покидает меня.

Несмотря на все чудные происшествия в Германии, мы по-прежнему живем своей прежней жизнью. Работа идет своим ходом, то успешно, то не слишком. Дважды за лето мне представлялась возможность наблюдать в своем санатории беременность, рождение и первую неделю жизни младенца. От этого возросла уверенность, что в области родовспоможения психоанализ может достичь особенно благоприятных результатов. Осложнения в пору беременности (обе женщины были первородящие, одна из них тридцати трех лет) исчезли чрезвычайно быстро, роды прошли легко и быстро, старшая, когда выходила головка, даже вскрикнула: «Ах, как прекрасно, как прекрасно]». В особенности меня заинтересовало протекание послеродового периода. Удается проследить до истоков и искоренить противоестественный отказ женщины самой кормить ребенка; у одной из них на 24 часа исчезло молоко и вновь началась лактация после того, как удалось выявить застарелую и тщательно скрывавшуюся враждебность к ее собственной матери.
И прежде всего мне стало ясно, что целый ряд осложнений у грудничков вызывается матерью (сознательно или бессознательно), а после анализа матери они исчезают. Все это было столь поучительно, что во мне растет
желание приобрести больше технического опыта в родовспоможении. Тогда я мог бы

присоединить к своему санаторию родильное отделение. Здесь еще многому предстоит научиться как в исследовании души матери и ребенка, так и в

практике родовспоможения.

Однако все, что относится к моей области, я видел. К сожалению, чем дольше работаешь, тем меньше питаешь самонадеянных иллюзий относительно собственных открытий и все труднее не потерять нить в огромном количестве ходов лабиринта бессознательного. Почти ничем не возможно поделиться. Я все более удовлетворяюсь просто внимательным наблюдением безо всяких честолюбивых устремлений. Вероятно, в середине декабря я закрою санаторий. Тогда мы
— Эмми и я,
— полностью положившись на одну лишь казенную зарплату, отправимся в Голландию, Данию и Швецию, где я должен выступать с докладом. Однако все это еще неточно.

Время от времени я узнаю о Вашей жизни, я полнил сообщения также о Вашей операции. Мои мысли и добрые пожелания всегда с Вами, кого я так

люблю.

Искренне

Ваш Гроддек.

После того как Фрейд получил в августе 1930 года премию Гёте, Гроддек пожелал затеять дискуссию об одной сложной проблеме у Гёте и предложил совершенно гениальное истолкование второй части «Фауста». Фрейд, состарившийся, больной, усталый и мрачный, ответил, что не смыслит ни в Гёте, ни в «Фаусте», равно как и его друг Гроддек. Это печальное прощальное письмо с потрясающей ясностью обнаруживает одиночество Фрейда в его последние годы 36
.

Переписка Фрейда с Лу Андреас-Саломе

Переписка между Фрейдом и его знаменитой подругой «госпожой Лу» (1861—1937) составляет важную главу в истории жизни Фрейда, его отношений с женщинами в целом и с этой писательницей в частности, которая, как она сама говорила, пришла к нему будто ребенок к рождественскому деду.

Первая встреча, насколько можно понять, состоялась на самом рубеже столетий, но переписка завязалась многими годами позже. Она продолжалась двадцать пять лет, начиная с 1912 года и почти до смерти Лу Андреас-Саломе.

Анна Фрейд сохранила эти письма и передала их для публикации издателю Эрнсту Пфайферу, который воздержался при публикации от истолкований, однако добавил шестьдесят страниц примечаний (Freud/Andreas-Salome, 1966). Речь идет о трех сотнях писем, треть из них исходит от Фрейда, две трети написала «госпожа Лу». Как мы знаем, Фрейд страстно любил писать письма, однако — что касается длины писем — в большинстве случаев был весьма сдержан. Переписку с прославленной и ославленной подругой великих мужей (таких, как Ницше или Рильке), для которой психоанализ превратился в главное дело жизни, нередко называют наиболее «чарующей» из переписок Фрейда (Blöcker 1967, 689).

Фрейд сразу же ответил на первое письмо Лу от 27 сентября 1912 года (Freud/

Andreas-Salome 1966, 48-49).

Вначале оба корреспондента держатся официально. Обращением Лу как было, так и осталось «дорогой господин профессор»,
Фрейд же начал с «достопочтенная»
или «уважаемая госпожа»,
затем «дражайшая Лу»
и в конечном счете остановился на «дорогая Ау».
Однажды Лу направила письмо «К. А. Фрейду», указав инициалы своего мужа. Фрейд тут же истолковал эту ошибку.

Первое письмо (открытка) Лу Андреас-Саломе

Первое письмо Зигмунда Фрейда (Freud/Andreas-Salome 1966, 48)

Самое удивительное в этой переписке — та забота, которую оба корреспондента проявляют по отношению друг к другу и к психоаналитическому движению. Чуть ли не все казалось им значительным. Так, в конце первого года войны Фрейд писал «самой понятливой» 37
(там же, 35—36):

Карлсбад. Рудольсхоф, 30 июля 1915 г.

/Достопочтенная госпожа,

Я пишу Вам из идиллии, которую мы, моя жена и я, устроили себе упрямо и своевольно и в которую все более вторгается помехой натиск времени. Неделю назад наш старший сообщил, что одна пуля прострелила ему фуражку, а вторая
— по касательной задела руку, но ни тот ни другой выстрел не вывели его из строя; сегодня второй воитель сообщает, что на завтра назначен его отъезд, а именно на север. Моя младшая, которую Вы, вероятно, помните, пребывает с восьмидесятилетней бабушкой в Ишле и озабоченно пишет: «Как же я в будущем году одна сойду за шестерых детей?»1
. Поскольку мы не отваживаемся заглядывать в будущее, мы живем одним днем и получаем от него то, что он может нам дать.

Ваши письма стали теперь вдвойне ценным вознаграждением за мои послания. Я говорю «теперь», поскольку я остался почти в одиночестве, и из всех сотрудников один лишь Ференци противится влиянию милитаризма и сохраняет связь с обществом. Но поскольку и он привязан к своему гарнизону в Папе, я чувствую себя частенько столь же одиноким, как в первые десять лет, когда вокруг меня простиралась пустыня, но тогда я был моложе и наделен неисчерпаемой энергией, чтобы выстоять. Плодом этого времени станет состоящая из двенадцати глав книга, посвященная исследованию влечений. Но, припоминаю, я уже сообщал Вам об этом. Она завершена до стадии необходимой доработки при соединении и сопоставлении отдельных кусков. Всякий раз, когда я читаю одно из Ваших исследовательских писем, я поражаюсь Вашему искусству выходить за пределы сказанного, дополнять его и преобразовывать вплоть до самых отдаленных связей. Естественно, я поспеваю не сразу, я так редко испытываю потребность в синтезе. Единство этою мира кажется мне чем-то самим собой разумеющимся, не стоящим специального превознесения. Меня интересует разделение, расчленение пюго, что в противном случае превратится в первозданную кашу. Коже утверждение, копюрое лучше всею сформулировано в «Ганнибале» фон Граббе: «Из этого мира мы выпасть не можем», не кажется мне достаточным утешением для отказа от границ Я, который может быть весьма болезненным. Короче, я
— рьяный аналитик и полагаю, чпю синтез не представляет никаких трудностей, если первоначально провести анализ.

С той же точки зрения воспринимаю я и Ваше оправдание «тяги к убийству», если таковое может существовать. А именно: не следует недооценивать преграду неудовольствия, которое здесь препятствует расчленению.

Ваше письмо содержит также драгоценное обещание (я не имею в виду симпггю-матику). «Анальное и сексуальное»
" я бы весьма охотно прочел, и если наши журналы еще смогут продержаться, я позабочусь о публикации. Однако как и куда будет переслана рукопись? Я пробуду здесь примерно до 10 августа; послать в Вену, где мой дом по-прежнему остается открытым, в любом случае надежнее. Меня предупредили, что все почтовые отправления подвергаются строгой цензуре. Я надеюсь, что тем не менее доставка возможна.

Когда же все мы, рассеянные члены неполитического общества, вновь соберемся вместе, то не увидим ли мы, насколько повредила нам политика,
—

этого я предсказать не могу. Я не умею быть оптимистом и от пессимиста отличаюсь, как я полагаю, лишь тем, что меня не выводят из себя зло, глупость, нелепость лишь потому, что я заранее принял их в состав мира. Мой друг Патнем в недавно появившейся книге, основанной на психоанализе, утверждает, что удовлетворение есть не только психическая, но и материальная реальность. Тому, кто обречен на пессимизм, помочь невозможно!

Пусть у Вас все всегда обстоит хорошо в эти тяжкие времена, не забывайте обо мне, даже если мне нечего будет Вам написать!

Сердечно преданный Вам Фрейд.

' Здесь это означает: заменить всех отсутствующих братьев и сестер. "
Lou
Andreas-
Salome.
Anal
und
Sexual.
Imago, 1915/16.

Стиль Лу по нынешним меркам воспринимается как несколько высокопарный, он сильно отличается от конкретного тона Фрейда. Она использовала свой собственный особый язык, переводила «регрессию» как «откат», создавала выражения типа «пограничный факт» или «общность судеб». С течением лет ее «поэзия» сделалась доступнее и непосредственнее, тогда как «проза» Фрейда была превосходной с самого начала.

Фрейд неоднократно совершает своеобразную ошибку, говоря о ее «шести старших братьях»
(там же, 89). На самом деле Лу родилась шестым ребенком после пятерых братьев, однако Фрейд, по-видимому, назначил себе роль одного из них.

Письма Лу полностью посвящены Фрейду, лишь мимоходом она упоминает лиц, стоявших у истоков психоанализа, цитирует Рильке или Ницше. Беспокойная Лу, по-видимому, обрела успокоение в своей дружбе с Фрейдом, а все остальные великие люди, сыгравшие определенную роль в ее жизни, отошли на второй план. Она упоминает Георга Гроддека, которого ценила как друга Ференци. Его «Искателя души» она окрестила «человеком-клопом»
(там же, 135). Она пишет о Ференци и его жене, о визите Абрахама, кроме того, рассказывает, что прочла Ранка и Райка. Без сомнения, уже с самого начала их дружбы Фрейду было ясно, что эта женщина может оказать значительное влияние на аналитическую атмосферу в Европе.

В основном возражения Фрейда на ее гипотезы остаются осторожными, дипломатичными, даже кроткими: «Я не скажу ни да ни нет, не стану расставлять знаки вопроса, но поступлю так, как я всегда обращаюсь с Вашими наблюдениями: получу от них удовольствие и позволю им воздействовать на меня»
(там же, 68). По словам Фрейда, его задачей было привносить «прозу в ее поэзию» (там же, 125), в то время как она видела свою роль в том, чтобы переводить на женский язык отцовские истины. Фрейд часто повторял: «Вы всегда отдаете больше, чем получаете»
(там же, 115).

Ее эссе «Моя признательность Фрейду» (см. также статью «Фрейд в зеркале биографов») Фрейд находил «утонченно женственным»
(там же, 210—211). Со всей силой авторитета он отвергал это название как невозможное и чересчур личное, и тем не менее в данном случае Лу настояла на том, что, поскольку заголовок тесно связан с самим текстом, никакие коррективы для нее неприемлемы.

Во время первой мировой войны и на некоторый период после нее Лу потеряла связь со своими пятью братьями в России, она утратила и свое состояние. Мы узнаем, что Фрейд восторженно поддерживал сторону Германии, а затем все более

погружался в тревогу о своих трех сыновьях и всеобщем несчастье, по мере того как военные события развивались совсем не так, как он рассчитывал. Лу оставалась сдержанной, ее положение стало затруднительным: она вышла замуж в Германии, но ее братья жили в России (там же, 86).

В их корреспонденции имеются также трудные для чтения консультационные письма, в которых Лу излагает Фрейду конкретные случаи и задает частные вопросы, а Фрейд на них отвечает.

Имена пациентов не раскрываются, многие подробности пропущены, как известные им обоим или как нечто само собой разумеющееся, поскольку Фрейд, вероятно, знал этих пациентов. Поэтому читать эти письма в целом достаточно сложно. Некоторые из пациентов вели себя довольно странно, в особенности если учесть, что дело происходит в небольшом немецком университетском городке. Одна больная, страдавшая агорафобией 38
, нуждалась в сиделке, которая повсюду ее сопровождала, бок о бок с ней шел врач и третий человек позади. Когда эта маленькая группа проходила по улицам Гёттингена, наблюдатели, притаившиеся за задернутыми занавесками в домах по соседству с домом Лу, были, вероятно, не только удивлены, но и шокированы.

Однажды речь заходит о маленькой девочке, которая после скарлатины и перенесенной операции переживала кошмары (там же, 76—81). Ей чудился огонь, убийцы, кровь, лягушки и червяки, соблазнители, черные человечки. Чтобы завоевать ее доверие, Лу принялась рассказывать свои собственные кошмары. Она не могла распознать никакой сексуальной травмы. Девочка в жизни не спала вместе с родителями и хорошо относилась к младшему брату. В переписке Фрейд замечает: «Нет дыма без огня»
(4 декабря 1917 г.) — и указывает на неизбежность сексуального совращения и конфликта. Лу все еще колеблется, поскольку девочка призналась, что она мастурбировала, однако до скарлатины и операции. И Лу спрашивает, как ей следует поступить, поскольку мастурбация в конечном счете оказывается вредной. 23 декабря (там же, 80) Фрейд откликнулся цитатой из «Фауста» Гёте: «Ты с дьяволом на ты, а пламени боишься».
Это произвело сильное впечатление на Лу, и девочка вскоре избавилась от всех симптомов.

В другой раз Фрейд отправил на лечение к Лу больную с тяжелой агорафобией (там же, 161). Фрейд придавал большое значение финансовой стороне; по его мнению, Лу следовало требовать по меньшей мере двадцать золотых марок. Его письмо опоздало, Фрейд был очень расстроен, поскольку Лу потребовала меньше чем половину этой суммы и этот гонорар казался ему чересчур низким.

В другом письме (от 23 марта 1923 г., там же, 133) Фрейд следующим образом подводит итоги своего представления о работе под чьим-либо руководством:

К особым преимуществам ремесла психоанализа принадлежит также, что здесь едва ли возможна консультационная практика. «Временный гость» не увидит того, что не покажет ему хозяин и, как правило, не может судить о том, что создано в другом на основании бесчисленных восприятий. Так что я не отважусь сказать что-либо полезное Вам в описанном случае.

В письме «дражайшей Лу»
от 10 мая 1925 года говорится (там же, 169—170):

Я уже не получаю от этого столь интенсивного удовольствия. Я медленно обрастаю корой невосприимчивости и констатирую это без жалоб. Таков естественный ход вещей, так начинается утрата органики. Обычно это называют «зрелым возрастом». Это связано и с коренным изменением в соотношении обоих предполагаемых мною влечений. Это изменение пока еще

не слишком заметно; все, что вызывало интерес прежде, сохранило его и теперь, даже качественной разницы не наблюдается, однако не хватает некой устойчивости. Я, как человек немузыкальный, сравнил бы это с той разницей в звуке, которая зависит от нажатия педали. Непрерывное давление множества тяжких переживаний, возможно, ускорило это вообще-то преждевременное состояние, эту склонность рассматривать все с точки зрения вечности.

Впрочем, мое существование еще вполне сносно, я даже полагаю, что нашел нечто фундаментальное для нашего дела', чем я еще некоторое время и должен заниматься. Подобного открытия следовало бы, вообще-то, стыдиться, поскольку такие отношения можно было разгадать с самого начала, а не обнаруживать их лишь спустя тридцать лет. Новое доказательство, что без воды суп не сваришь...

' Описано Фрейдом в «Торможении, симптоме и страхе».

Знакомства с этими письмами недостаточно для объяснения большой дрркбы между Зигмундом Фрейдом, Лу Андреас-Саломе и дочерью Фрейда Анной. Эти отношения рке описывались, но они остаются малодоступными для понимания. Даже блистательный комментарий издателя Эрнста Пфайфера, который был другом Лу с тридцатых годов и до ее смерти, не предлагает достаточных объяснений. Ясно, по крайней мере, что Лу, работавшая психоаналитиком в небольшом немецком университетском городке Гёттингене, нашла во Фрейде своего учителя и свой «поворотный пункт» (Andreas-Salome 1958, 143). Ее отношения с ним изложены в основном в двух ее книгах — «В школе Фрейда» (1958) и «Моя признательность Фрейду» (1931). «Лишь следуя Вам, я открыла осознанное как смысл и ценность того, к чему стремилась в бессознательном», — признает позже Лу в вышедшей посмертно книге «Воспоминания о жизни». А в письме от 4 мая 1935 года она называет Фрейда «ликом отца в моей жизни»
(Andreas-Salome 1966, 225).

Лу была дочерью русского генерала прусского происхождения, который дома говорил по-немецки и был верным приверженцем лютеранского вероисповедания. После чрезвычайно тревожного детства и юности Лу уже зрелой женщиной вышла замуж, однако этот брак никогда не был счастливым, хотя и остался нерасторгну-тым39
. Она занялась изучением психоанализа, когда ей уже исполнилось пятьдесят лет. К сожалению, ни письма, ни дневник Лу Андреас-Саломе, который она вела о своих психоаналитических занятиях в Вене, не дают представления об очаровании этой женщины, восхищавшей стольких мркчин. Возможно, Фрейд и почти все аналитики тех первых лет были привязаны К ней прежде всего потому, что Лу была прекрасной слушательницей. Фрейд во время лекции обращался к ней как к «метке фиксации»
(2 марта 1913 г.), если же она не могла присутствовать, то к не занятому ею месту. На собраниях, проводимых в доме Фрейда по средам вечером, она, похоже, не произносила ни слова.

Дневник Лу Андреас-Саломе — это свидетельство очевидца об истоках психоаналитического движения. Он служит приложением как к переписке с Фрейдом, так и к книге Отто Ранка «Протоколы Венского психоаналитического объединения» (Nunberg/Federn 1962). Нынешний читатель, возможно, испытает некоторое разочарование, изучая этот дневник в надежде узнать больше, чем ему предлагается. В дневнике Лу постоянно упоминаются все пионеры психоанализа: Отто Ранк, о котором Фрейд говорил с большой любовью и благожелательностью; Шандор Ференци, обсуждавший свои идеи с Андреас-Саломе; Карл Абрахам, приезжавший с визитом из Берлина; Вильгельм Штекель и Альфред Адлер, который

Последнее письмо (открытка) Зигмунда Фрейда (Freud/Andreas-Salome 1966,144-145)

Вторая страница последнего письма Лу Андреас-Саломе

помногу часов прогуливался с Лу, рассказывая о своих расхождениях с Фрейдом. Дневник содержит также некоторые ценные для аналитиков анекдоты, например забавную и вместе с тем печальную историю, демонстрирующую реакцию Фрейда на стихотворение, которое Лу Андреас-Саломе преподнесла ему во время аналитического сеанса: он решил, что перед ним произведение Ницше, и вволю поиздевался над высказыванием, будто жизнь надо принимать в любом случае, даже если она состоит из одних лишь страданий. Ему-де хватило бы даже хронического насморка, чтобы поставить под сомнение ценность всякого жизненного похождения (Andreas-Salome 1951, 213). Наконец он заметил, что стихотворение принадлежит Лу. Спустя двадцать лет Лу посетила Фрейда, когда тот ожидал в Берлине повторной операции рака. Она тоже знала, что значит страдать: у нее был рак груди, постепенно она полностью облысела, практически ослепла от сахарного диабета, к тому же грозило отказать сердце. Тогда Фрейд вспомнил то стихотворение, и они обнялись, без слов поняв друг друга.

Чтобы вполне ощутить человеческое тепло в отношении Фрейда к Лу Андреас-Саломе, нужно представить необычайную личную ауру этих людей, которая хотя и обнаруживается в переписке, однако по-настоящему находила выражение лишь в многочисленных личных встречах. Так, 9 ноября 1921 года Лу писала о своем визите к Фрейду: «Едва добрались до Берггассе, Я и Анна; долго не было автобуса, поздно, но как прекрасно и радостно появиться там. Фрейд неизменен, полсотни людей (одного нет [Виктор Тауск], я так его всюду высматриваю, что мне начинает казаться, что нет ни одного старого знакомого лица). Ночью к трем домой, где я занимаю роскошную веранду с кроватью из розового дерева.

Когда я засыпаю в этой постели, что обычно бывает очень поздно, я все еще продолжаю во сне беседовать с Фрейдом и часто, понимая, что он, перегруженный ежедневной аналитической работой, не всегда сможет вновь вернуться к тому же вопросу, вместо этого выговариваюсь во сне. И даже когда поздно вечером мы выходим вместе на прогулку (нередко для него это первый и последний выход за день), какое-то время мы говорим о чем-то другом, и вновь он как бы проводит анализ Вены: эти переулки под зимним снегом пробуждают в нем мысли о древнейшем происхождении города; видно, как близко он принимает такое воскрешение, вспоминаются археологические экспонаты, хранящиеся в его кабинете, и становится понятным, что археолог в нем уживается рядом с врачом» (Freud/ Andreas-Salome 1966, 269).

«Проблема Тауска»

Лу Андреас-Саломе является важной связующей фигурой в так называемой «проблеме Тауска», как она сама ее называла (там же, 109), которую мы здесь изложим вкратце, поскольку она играет немаловажную роль для оценки личности Фрейда историками психоанализа.

Виктор Тауск (1878—1919) начал свою профессиональную карьеру в качестве юриста в Хорватии. В 1908 году он переехал в Вену, где и возник его интерес к психоанализу. По совету Фрейда, он начал изучать медицину. Фрейд сразу же распознал интеллект и самобытность Тауска40
, однако от него не ускользнули и огромная внутренняя тревога последнего, его потребность в зависимости, в руководстве и контроле своих импульсов со стороны властной фигуры отца.

Во время учебы в Вене Лу Андреас-Саломе находилась в очень близких отношениях с Тауском ив 1912 году принимала участие в проводимом им по вторникам курсе психоанализа. Фрейду с самого начала трудно было согласиться с представлениями

Тауска, и он имел с ним дело в основном благодаря заступничеству Лу. Так, 31 января 1915 года он писал Лу о Тауске: «...его позиция для меня совершенно непостижима. Следствием Вашего интереса к нему было то, что я приложил немало психических усилий, чтобы к нему расположиться, однако дальше этого наши отношения не пошли»
(там же, 30). В письме к Лу Тауск выразил это следующим образом: «Фрейд выказывает внимание, однако мало тепла»
(там же, 265).

В годы первой мировой войны Тауск служил в армии психиатром, для него война превратилась в серьезный конфликт совести. После войны он возвратился в Вену. В этот период Тауск попросил Фрейда заняться его анализом, но Фрейд, по-видимому, его не принял. Как бы то ни было, Тауск начал сеансы анализа у Хелен Дойч, которая в то время, в 1919 году, проходила учебный анализ у Фрейда. В том же году Тауск написал свою чрезвычайно важную работу о шизофрении (Tausk 1919), открывавшую путь к психоаналитическому пониманию психозов и обеспечившую автору почетное место среди пионеров психоанализа. Разведясь с первой женой, от которой Тауск имел двух сыновей, и прежде чем осуществить свое намерение вступить в повторный брак, он совершил самоубийство.

По-видимому, историки все же переоценивают значение личной трагедии Тауска для психоанализа, начиная с интерпретации Пола Розена в его книге «Братец Зверь: история Фрейда и Тауска» (Roazen 1969) 41
.

Утверждение Розена, что Тауск лишил себя жизни, поскольку Фрейд отказался его анализировать, что, по мнению Розена, Тауск воспринял как смертельный удар, в свете всего, что мы знаем, имеет мало убедительной силы. Как известно, Тауск и раньше страдал от тяжелой депрессии.

Кто знаком с личностью Фрейда, тот сразу же отвергнет гипотезу Пола Розена, будто Фрейд ревновал к отношениям между двумя своими одаренными учениками, Лу Андреас-Саломе и Виктором Тауском, и что он чувствовал угрозу со стороны значительно более молодого и творческого коллеги. Фрейд был гораздо лучшим психиатром, чем это обычно считают, и, скорее всего, он поставил диагноз и оценил личность Тауска вполне точно. Фрейд, как показывает весь его образ жизни, принадлежал к числу аполлонических натур, а потому он соблюдал надежную дистанцию от дионисийского типа, каким был Тауск, демоническая природа которого то и дело проявлялась в импульсивных поступках.

Курт Эйсслер, пожалуй, один из наиболее осведомленных современных исследователей Фрейда, секретарь Архива Зигмунда Фрейда при Библиотеке Конгресса, чувствовал себя обязанным оправдать Фрейда. В своей книге «Талант и гений» (Eissler 1971) он разбивает аргументацию Розена. Главный довод Эйсслера следующий: нет никаких доказательств, что Фрейд в самом деле поручил анализ Тауска Хелен Дойч (что, впрочем, в те времена не считалось ни необычным, ни некорректным поступком).

Новейшие работы по проблеме Тауска, несколько блестящих и вдумчивых эссе Марка Канцера, в которых он не ограничивается рамками чисто исторического исследования, стали подлинным вкладом в изучение суицида.

После смерти Тауска Фрейд 1 августа 1919 года писал Лу Андреас-Саломе (Freud/ Andreas-Salome 108-109):

...«Бедный Тауск», которого Вы на протяжении некоторого времени отличали своей дружбой, 3 июля положил конец своей жизни. Он был растерзан ужасами войны, был вынужден при неблагоприятных обстоятельствах в Вене восстанавливать существование, разрушенное военной службой, сделал попытку ввести в свою жизнь новую женщину, должен был жениться через неделю, но
— принял другое решение. Его прощальные письма невесте, первой

жене и мне все одинаково нежны, заверяют, что он в ясном, сознании, никого не винят в его собственной неприспособленности и утраченной жизни и не дают никаких разъяснений по поводу последнего акта.
В своем письме ко мне он заявляет о своей нерушимой преданности Чу, благодарит меня и т.д. Что стоит за всем этим, догадаться невозможно...

Переписка Фрейда с Теодором Райком

Доктор философии Теодор Райк (1888—1970) вступил в Венский психоаналитический кружок Фрейда совсем еще молодым человеком и стал одним из первых фрейдовских учеников. Фрейд, с самого начала считавший Райка чрезвычайно одаренным — «одна из главных наших надежд»
(Jones II, 237) — и особенно ценивший его наряду с Ранком как исследователя и мыслителя, был связан с ним на протяжении тридцати лет, сначала лично, а затем посредством писем.

Вклад Райка в культурологию42
, его статьи, появлявшиеся в том числе и в «Имаго», много обсуждались в психоаналитических кругах. В 1918 году Райк получил «Prix d'honneur» — «Почетный приз» — за лучшую немедицинскую работу. Когда в 1925 году венский магистрат запретил ему психоаналитическую практику, обвинив в шарлатанстве, Фрейд горячо заступился за Райка, «одного из самых образованных среди моих учеников-немедиков»,
и добился прекращения процесса43
. По этому поводу Фрейдом была написана статья «К вопросу о дилетантском анализе» (1926, G. W. XIV).

Затем Райк практиковал в Берлине и, наконец, в 1938 году эмигрировал в США, где работал в качестве психоаналитика до самой смерти.

Большая часть писем Фрейда Теодору Райку за период с 1911 по 1938 год опубликована в 1956 году на английском языке в «Поиске внутри» Райка. Они свидетельствуют о верности Райка своему великому учителю и понимании последним особых свойств и проблем Райка.

Так, Фрейд предостерегал Райка относительно чрезмерной склонности к мазохизму, чувствам вины и излишнему покаянию. Райк пытался исследовать эти характерные черты своей личности, и в результате появились важные для психоанализа статьи44
, вышедшие из-под пера Райка. Общий интерес обоих аналитиков состоял в том, чтобы установить, в какой мере религиозная вера тождественна неврозу навязчивых состояний45
.

Во многих письмах Фрейда можно найти похвалу и признание работ Райка, порой также и замечания в их адрес. Например, Фрейд считает, что они бывают «неотесанными, ядовитыми, сварливыми»
(13 декабря 1913 г.). В частности, по поводу одной рецензии Райка он отзывается в том же письме следующим образом: «Юмор
— это хорошо, но не оскорбление, лучше бы Вы сделали дружелюбные и разумные предложения».

Фрейд часто поддерживал Райка также и в период его анализа, который тот бесплатно проходил у Карла Абрахама. Позднее Фрейд рке не желал прислушиваться к жалобам Райка на бедность и не принимал на веру его «страшные сказки»
(15 июля 1914 г.).

От Райка мы узнаем, что Фрейд передавал с краткой запиской кому-нибудь другому тех пациентов, которых он не мог анализировать сам. Так, 20 августа 1922 года Фрейд писал: «Дама 26 лет из Австралии с подозрением на психосоматические приступы. Пробное лечение психоанализом 2—3 недели. Вероятно, полный курс лечения. Пациентка немного говорит по-немецки. Не забудьте попутно провести исследование легких. Фрейд».

Факсимиле рекомендательного письма (Reik 1956, 659) к посланию от 3 июля 1938 года, в котором Фрейд глубоко сожалеет, что Райк уехал в Америку, где психоанализ является прислужницей психиатрии: разве Вы не могли остаться в Голландии?
Письмо заканчивается утверждением, что при мысли о Райке в нем боролись симпатия и огорчение.

Даже в 1928 году, когда Фрейд в связи с операцией находился в Берлине, где в то время практиковал Райк, он пытался опекать и воспитывать своего коллегу. В ту пору Райк выступил против одного своего коллеги со статьей, полной горьких упреков. Возможно, Райк понимал, что Фрейд воспримет это выступление как нечто недостойное. С болью в сердце Фрейду пришлось защищать своего юного коллегу от враждебных выпадов, перешедших уже всякие границы. В послании из Берлина от 3 сентября 1928 года он высказался следующим образом: «Это вредит Вашему вступлению и огорчает любого, кто, подобно мне, любит своих друзей и чрезвычайно ценит их успехи. Вы не можете продолжать в таком духе».

Райковский «Очерк о Достоевском», возникший как отклик на статью Фрейда «Достоевский и отцеубийство» (1928), которую Фрейд написал по поводу эссе Стефана Цвейга «Три мастера» (1920), побудил Фрейда дать свое заключение (14 апреля 1929 г.). Отрывок из письма Фрейда был впервые опубликован Райком в книге «Фрейд как критик культуры» (Reik 1930). Фрейд писал (там же, 63—64):

...Ваш критический разбор моего исследования Достоевского я прочел с огромным удовольствием. Все, что Вы предлагаете, звучит интересно и должно быть признано в определенном смысле соответствующим истине. Кое-что я могу сказать и в защиту своей позиции, Дело ведь не в том, кто будет прав или не прав.

Я полагаю, что Вы придаете слишком большое значение этой небольшой работе. Она написана в угоду кому-то, написана нехотя, я почти все сейчас пишу против воли. Вы, несомненно, отметили эту особенность. Она не может извинить поверхностные или неверные соображения, однако оправдывает небрежное построение всей статьи. Невозможно отрицать негармоничное впечатление, которое производит присоединение анализа Цвейга, однако при более глубоком рассмотрении и этому найдется причина. Не оглядываясь на место действия, я мог бы написать: «Мы могли бы ожидать, что в истории невроза со столь сильным чувством вины особую роль сыграл конфликт, связанный с онанизмом. Это ожидание полностью оправдано патологической страстью к игре Аостоевского. Поскольку, как показывает новелла Цвейга и т.д.» Пространство, которым ограничена эта новелла, соответствует не связи Цвейг
— Достоевский, но другой связи: онанизм
— невроз. Однако выражено это неудачно.

Я твердо придерживаюсь научно объективной социальной оценки этики и не стану отнимать у доброго филистера доказательства хорошего с точки зрения этики поведения, пусть оно и сопряжено с некоторой переоценкой своей личности. В то же время я допускаю и объективное психологическое рассмотрение этики, которое отстаиваете Вы. Соглашаясь с Вашим суждением о мире и нынешнем человечестве, я, как Вам известно, не могу принять Ваш пессимистический отказ от лучшего будущего.

Достоевского-психолога я полностью подчиняю Достоевскому-творцу. Я тоже мог бы поставить ему в упрек то, что его ненормальная душевная жизнь в такой степени ограничивает его прозрения. Подумайте о его удившпельной беспомощности перед лицом феномена любви, в сущности, он ведает лишь грубое, напряженное желание, мазохистское подчинение и любовь из сострадания. Вы также верно высказываете соображение, что при всем изумлении перед мощью и умственным превосходством Достоевского я просто его не люблю. Это связано с тем, что я расходую все свою терпимость по отношению к патологическим натурам во время анализа. В искусстве и жизни я их не переношу. Это мое личное отношение, и для других оно необязательно.

Где Вы собираетесь публиковать Вашу статью? Я очень ее ценю. Непредвзятым должно быть лишь научное исследование. Во всех других случаях без выбора позиции обойтись невозможно, а таковых, разумеется, всегда имеется несколько...

Переписка Фрейда с Эдуардо Вейссом

Длившаяся свыше тридцати лет переписка между Фрейдом и пионером психоанализа из Италии Эдуардо Вейссом46
(1889—1970), которого Фрейд однажды окрестил «легитимным представителем анализа в Италии»
(10 апреля 1927 г.), началась в апреле 1908 года. Фрейд достиг тогда возраста пятидесяти двух лет, Вейсс был двадцатилетним студентом-медиком.

«Письма по поводу практики психоанализа», изданные М. Гротьяном (Freud/ Weiss 1973), содержат все сохранившиеся письма к Эдуардо Вейссу, как те, что были уже опубликованы 47
, так и остававшиеся до тех пор неизданными. Поскольку письма Эдуардо Вейсса не сохранились, Вейсс в дальнейшем снабдил каждый документ необходимым комментарием.

Вместе с пояснительным вступлением издателя они иллюстрируют тот аспект личности Фрейда, который, если не считать писем Карлу Абрахаму, гораздо менее отчетливо выступает в другой корреспонденции: способ работы великого ученого, который в определенной мере позволял Вейссу заглядывать в его лабораторию.

Письма Фрейда содержат множество советов и выводов, основанных на его клиническом опыте. Он предстает в них в роли врача-консультанта, психоаналитика: Вейсс описывает Фрейду своих пациентов и связанные с ними проблемы, а Фрейд — по-деловому и с личным пристрастием — разбирает их, не гнушаясь порой использовать крепкие выражения, выносить моральные суждения и разделять людей на более и менее ценных. Так, 28 мая 1922 года он охарактеризовал одного анализируемого как «подонка» и даже выразил сомнение, имеет ли смысл лечить подобных индивидов. 11 июня 1922 года он предупреждает Вейсса (там же, 50): «Пациент, который повсюду рассказывает о своем анализе, с самого начала рискует свести анализ на нет».

Для всех его писем юному коллеге характерны дружелюбие и терпение, с которыми Фрейд дает ему разъяснения. Однажды он отмечает, что врач, пожалуй, еще слишком молод, чтобы необходимый отцовский перенос стал возможен. Он всегда заботился также о том, чтобы не переусердствовать с советами. То, что он говорит, для получателя его писем «не является обязательным»
(там же, 87), тот должен брать ответственность на себя.

Фрейд часто высказывает предостережение: необходимо быть аккуратным с либеральными воззрениями на сексуальность, ибо они могут шокировать зажатого пациента и только ему навредить; в другой раз он советует Вейссу побеседовать с родителями и близкими больного, чтобы дать им необходимые разъяснения, предупредить их, завоевать их доверие и с ними обсуждать ход дела и тем самым оградить их от разочарования и подкрепить успех лечения.

Фрейд знал, как много требуется, чтобы завоевать пациента, заинтересовать его в сотрудничестве в ходе анализа, вдохновить его: выражения «завоевание»
и «подавляющий»
использовались редко и именно по этому поводу. Однажды он настойчиво просит Эдуардо Вейсса не отдавать больного во власть «его демону».
В другой раз Фрейд предупреждает, что не следует заранее назначать крайний срок завершения лечения. Затем он вновь рекомендует поговорить с родителями пациента. Неожиданно он предлагает также делать перерывы в анализе с обещанием

возобновить сеансы через несколько месяцев или подчеркивает, как важно заранее предвидеть результаты, чтобы тем самым препятствовать последствиям негативных реакций при переносе. Чтобы оправдать позицию врача и смягчить разочарование для самого врача, пациента и его близких, он предлагал предупреждать близких и обсуждать с ними текущие изменения.

Во всех письмах сквозит утверждение, что мы должны быть рады, если сумеем что-то понять в человеке и его подсознании. Еще очень многому нужно учиться как юному врачу, так и его опытному наставнику.

Однажды Фрейд делает утешительный вывод, что многие пациенты «добрани-лись до здоровья»
(там же, 63). Даже в тех случаях, когда психоанализ пробудил скрытый психоз, не всегда следует врачу осыпать себя упреками: подобное может произойти с любым аналитиком, и в клинической практике избежать этого невозможно.

Фрейд был также готов консультировать совместно терапевтов и пациентов. Так, однажды, прежде чем согласиться принять врача вместе с больным в Вене, Фрейд спрашивает, желает ли того сам пациент. В противном случае визит окажется бесполезным, а возможно, и вредным.

Одно из ранних писем (от 3 октября 1920 г.) содержит непривычное выражение «страдательный конфликт»
48
. Фрейд выражает мнение, что лишь тот конфликт, который причиняет страдание, порождает достаточно энергии для усилий, необходимых в психоанализе. Там, где нет страдания, врачу делать нечего. В одном случае Фрейд порекомендовал решительные меры: отослать пациента в Южную Америку, чтобы тот попытался там найти свою судьбу. Подобные краткие практические указания типичны для писем Фрейда к Эдуардо Вейссу, и они оживляют корреспонденцию, словно рисунки, бегло набросанные рукой мастера.

Письмо с исправленной датой — 3 марта вместо 3 апреля 1922 года — можно рассматривать как характерное «ошибочное действие», связанное с проблемой, знакомой каждому психоаналитику: как справиться с огромной, возможно, излишней нагрузкой от чересчур большого числа анализируемых. В тот период Фрейд, по всей видимости, анализировал в основном врачей. Он использует выражение «кандидат» и говорит, что проанализировал девять человек и только одного из них «пациента».

Когда Вейсс, основатель Итальянского психоаналитического общества, в 1932 году попросил включить свою группу в Международное психоаналитическое объединение, он получил от Фрейда следующее послание (Freud/Weiss 1973, 81):

Проф. д-р Фрейд

8. 5. 1932 Вена
IX, Берггассе, 19

Дорогой господин доктор,

Не извиняйтесь за недостаточно подробное письмо. То, что Вы мне сообщили, очень ценно для меня. И я тоже испытываю потребность избежать недоразумения! Отказ психоаналитика открыто принимать участие в оккультных исследованиях
— это чисто практическая мера предосторожности и временное ограничение, а не выражение принципиальной позиции. Отказываться от этих исследований из подозрения и неведения означало бы и в самом деле следовать жалкому примеру наших противников. Насчет этого я вполне с Вами согласен. Согласен и с тем, что, когда трусливо обращаются в бегство, относясь с заведомым высокомерием к предположительно «сверхъестественному», это означает недостаток доверия к надежности нашего научного мировоззрения.

Переписка З.Фрейда (Мартин Гротьян)

Однако наиболее мрачная глава в этой истории
— деятельность медиумов. Несомненное шарлатанство медиумов, глупый и надуманный характер их результатов, трудности проверки, которые создаются специальными условиями их деятельности, очевидная невероятность утверждений
— все это вынуждает к величайшей осторожности. Должны быть, однако, лучшие пути, чтобы проверить реальность того, что реально в оккультизме. Нынешняя техника контроля чересчур напоминает мне бессмысленные ограничения с визами и вывозом валюты с приводимыми объяснениями, которые ничуть не улучшают дела.

Я ходатайствовал перед доктором Эйтингоном о скорейшем принятии Вашей группы, аргументируя это тем, что в данном случае руководитель берет на себя ответственность за всех остальных. Однако довод, что устав Международного объединения требует, чтобы члены сами сначала были проанализированы, до сих пор остается в силе.

Мое любопытство, где находится Виа дей Граччи, остается неудовлетворенным.

С живейшими пожеланиями успеха

сердечно преданный Вам Фрейд.

Некоторые письма Фрейда связаны также с переводами его трудов на итальянский язык, который был организован Вейссом. Эта работа наряду с практической деятельностью аналитика и собственными обширными исследованиями составила огромную заслугу Вейсса в деле распространения психоанализа в Италии. В одном из писем Фрейд говорит о переводческой деятельности (там же, 84-85):

Проф. д-р Фрейд

12.4.1933 Вена
IX, Берггассе, 19

Аорогой господин доктор,

Итальянский «Моисей» особенно меня порадовал. Я привязан к этой книге, словно к дитяти любви. Три одинокие сентябрьские недели в 1913 году я каждодневно просгпаивал в церкви перед статуей, изучал ее, мерил, высчитывал, пока ко мне не пришло понимание, которое я решился лишь анонимно выразить в статье. И только много позднее я признал это неаналитическое дитя.

Одно из тяжело выносимых последствий моего ухудшившегося здоровья
— то, что я больше не могу посетить Рим (последний раз это было в 1923-м).

Что касается господина М. Н. и Вашей пациентки, я готов ко всему, что может быть полезным для Вашей практики. Однако Вы знаете, надо всегда выжидать момент, когда пациентка сама живо пожелает этого визита. Если она просто даст себя привести и отнесется ко мне так же, как теперь к Вам, мы причиним ей лишь величайший вред.

Стало быть,
d. положительном случае я прошу от Вас точных сведений.

С сердечным приветом

Ваш Фрейд.

Переписка Фрейда с Джеймсом Джексоном Патнемом

Переписка между Фрейдом и Джеймсом Джексоном Патнемом (1846—1918), человеком, проложившим путь психоанализу в США, теперь наконец стала доступной для изучения. Она началась в 1906 году и завершилась в 1917-м последним сообщением в период войны. Патнем всегда писал по-английски, Фрейд — неизменно на немещсом языке, но обычно латинским шрифтом, чтобы облегчить чтение своему адресату. Из 172 писем 163 опубликованы впервые.

Письма Фрейда Патнему отличаются от прочей корреспонденции прежде всего тем, что они адресованы человеку на десять лет старше, хотя в ходе переписки это различие становится все менее ощутимым.

Когда Джеймс Джексон Патнем впервые столкнулся с психоанализом, ему было шестьдесят три года. Он работал врачом в Бостоне, имел хорошее положение, являлся профессором неврологии в Гарвардском университете. Как сообщает Джонс, рке в 1906 году в первом номере «Журнала патологической психологии» («Journal of Abnormal Psychology») он опубликовал первую статью по психоанализу на английском языке, которая, правда, заключала негативную оценку 49
. Однако, подобно Гроддеку, в дальнейшем он пересмотрел свою позицию и в открытой дискуссии признал, что был не прав. В 1909 году вместе с психологом Уильямом Джемсом (1842—1910) 50
он ездил в Университет Кларка, чтобы послушать фрейдовские лекции по психоанализу. На Патнема они произвели глубокое впечатление, и профессор пригласил Фрейда вместе с Юнгом и Ференци на несколько дней к себе домой. В 1911 году Патнем основал Американскую психоаналитическую ассоциацию, став первым ее президентом51
. В период многолетнего пребывания Патнема в Торонто его секретарем был Джонс.

На знаменитом Веймарском конгрессе 21—22 сентября 1911 года появление Патнема единодушно расценивалось как кульминация всего мероприятия. Поддержка с его стороны «дела» компенсировала для Фрейда недостаточное признание, с которым он столкнулся в Вене. Патнем открыл Конгресс своим докладом «Значение философии для дальнейшего развития психоанализа», который в дальнейшем повлек за собой дискуссию в «Центральном листке».

Переписка между Фрейдом и Патнемом показывает, как сталкивались и боролись друг с другом взращенная на религиозной почве американская благопристойность Патнема и реализм Фрейда, ориентация на науку и отважный революционный дух.

Фрейд всегда сознавал, насколько важен Патнем для психоанализа в Америке. Так, 18 декабря 1910 года он писал Абрахаму (Freud/Abraham 1965, 103): «Этот старик вообще огромное для нас приобретение».

20 августа 1912 года Фрейд пишет Патнему (Hale 1971, 366—367):

Поскольку вчера исполнилось ровно три года с тех пор, как я предпринял поездку в Америку, которая мне среди других приобретений подарила знакомство с Вами, возможно, я смею сказать
— Вашу дружбу, я не имею права далее откладывать ответ на Ваше присланное мне сюда письмо.

Сердечно благодарю Вас за то, что Вы без обиды приняли отказ от запланированных Вами переводов. Я знаю, что Ваш идеал идет от этики и по нему Вы сверяете свою жизнь. Я слышал от Джонса, что Вы предпочли бы видеть в аналитиках вполне нормальных людей, однако мы все еще очень от этого далеки. Мне постоянно приходится преодолевать собственную обидчивость и самому обороняться от обидчивости других. После позорного отступления Адлера, который является одаренным мыслителем, но и злобным параноиком, я теперь испытываю проблемы с нашим другом Юнгом, который, по всей видимости, еще не завершил свое собственное развитие из невроза. Одна-

ко я смею надеяться, что Ют останется всецело верен нашему делу, и моя симпатия к нему не подверглась никаким особым ограничениям, несколько пострадала лишь личная близость.

Я полагаю, что это не опровергает силы анализа, но указывает, что в нас она направлена не на самих себя, а на других и что мы (и это вполне естественно ) в конечном счете тоже являемся лишь двигателями, у которых запас энергии может иссякнуть.

Письма не демонстрируют или почти не демонстрируют антагонизм Фрейда или его амбивалентное отношение к Америке. Они часто напоминают послания Фрейда Пфистеру, поскольку речь здесь тоже идет в первую очередь о религии и философии. 7 июня 1915 года Фрейд пишет (там же, 374—375):

...Основным впечатлением для меня остается, однако, что я намного примитивнее, неполноценнее, несублимированнее, чем мой друг в Бостоне. Я вижу его благородное честолюбие, высочайшую жажду знаний и сравниваю с ними свою ограниченность ближайшим, доступным, буквально малым и мою склонность довольствоваться тем, что достижимо. Я не думаю, что я не способен оценить Ваши устремления, однако меня пугает столь огромная неопределенность; я более труслив, нежели отважен, и часто готов пожертвовать многим ради ощущения, что я стою на надежной почве. Никчемность людей, в том числе аналитиков, всегда производила на нас сильное впечатление, но почему те, кто проанализирован, должны быть чем-то лучше? Анализ помогает стать цельным, но добрым сам по себе не делает.
В отличие от Сократа и Патнема, я не считаю, будто все пороки происходят от своего рода неведения и неточности. Я думаю, что на анализ возлагается непосильная ноша, если от него требуют, чтобы он реализовал в каждом его драгоценный идеал...

А месяц спустя, когда Патнем прислал ему свою книгу «О человеческих мотивах» 52
(Е. Freud I960, 320—322), он пишет следующее:

Вена
IX, Берггассе, 19, 8 июля 1915 г.

Глубокоуважаемый друг!

Ваша книга «О человеческих мотивах» наконец-то пришла
— намного позднее уведомления. Я еще не закончил ее читать, однако уже изучил наиболее важные для меня разделы по религии и психоанализу и поддался импульсу кое-что

написать Вам об этом.

Разумеется, Вам не нужна ни моя оценка, ни моя хвала. Мне приятно думать, что эта книга произведет впечатление на Ваших земляков и во многих потрясет глубоко укоренившееся сопротивление.

На странице двадцать я обнаружил рассуждение, которое считаю вполне приемлемым и для себя самого: «То
accustom
ourselves
to
the
study
of
immaturity
and
childhood
before...
undiserable
limitation
of
our
vision'...» и т.д.

Признаюсь, что это про меня. Несомненно, я некомпетентен рассуждать о других сторонах. Но я использовал эту односторонность для того, чтобы раскрыть тайное, ускользавшее от других. Таково же и оправдание моей защитной реакции. В односторонности тоже заключается нечто полезное.

И наоборот, гораздо меньше означают те случаи, когда доводы в пользу реальности наших идеалов не производят на меня достаточно сильного впе-

чатления. Я не вижу перехода от психической реальности нашего совершенства к его фактическому существованию. Не удивляйтесь, Вы же знаете, как мало можно рассчитывать на аргументы. Арбавлю к этому: я не испытываю никакого страха перед господом Богом. Если мы однажды встретимся, я смогу предъявить ему больше упреков, нежели Он мне. Я спрошу Его, почему Он не наделил меня лучшим интеллектом, и Он не сможет судить меня за то, что я не нашел лучшего применения своей предполагаемой свободе (заметим в скобках, мне известно, что каждый отдельный человек содержит частицу жизненной энергии, однако не вижу, что общего имеет энергия со свободой и независимостью ).

Вы должны также узнать обо мне, что я всегда оставался недоволен своим дарованием и умел даже обосновать для себя, в каком именно отношении, однако я воспринимаю себя как чрезвычайно морального человека, способною подписаться под прекрасным высказыванием Т. Фишера: «Этическое ясно само по себе». Я верю в чувство справедливости, а умение считаться с ближними, неудовольствие от причиненного другим страдания или предвзятости я причисляю к лучшему, чему мне удалось научиться. Я никогда не делал ничего низкого или злобного и не испытываю ни малейшей склонности к этому, однако и гордиться тут особо нечем. Порядочность, о которой мы сейчас говорим, я воспринимаю как социальное, а не сексуальное понятие. Сексуальная этика, как ее определяет общество (и доводит до крайности Америка), кажется мне весьма жалкой. Я отстаиваю несравненно более свободную сексуальность, хотя сам я очень мало попользовался этой свободой. Лишь настолько, насколько я сам отваживался дойти до границ разрешенного в этой области.

Подчеркивание моральных требований в публичных выступлениях часто производит на меня удручающее впечатление. Все, что я видел из религиозно-этических обращений, не увлекало...

Однако я вижу один пункт, где я могу идти с Вами рука об руку. Я не нахожу никакого ответа, когда спрашиваю себя, почему я всегда искренне стремился щадить других и по возможности обходиться с ними по-доброму, почему я не отказался от этого пути, когда заметил, что таким образом несешь одни убытки и превращаешься в наковальню, в то время как другие действуют жестоко и неумолимо. Естественно, такое поведение не назовешь разумным. Никакой особой тяги к этике в юности я тоже не испытывал, и я не получаю особого удовольствия, когда думаю, что лучше других! Вероятно, Вы первый, перед кем я этим хвастаюсь. Итак, мой случай можно было бы использовать как доказательство Вашего утверждения, что подобный идеализм составляет существенную часть наших задатков. Когда бы и у других почаще обнаруживались эти столь ценные задатки! В глубине души я уверен, что, если бы нашлось средство изучить сублимацию влечений так же основательно, как и их вытеснение, мы бы натолкнулись на чисто естеапвеннъъе психологические объяснения и Ваша человеколюбивая теория не пригодилась бы. Однако, как уже говорилось, об этом мне ничего не известно. Почему я (а также и шестеро моих взрослых детей) сделались порядочными людьми, мне совершенно непонятно. Но вот еще одно соображение: покуда знание человеческой души еще настолько несовершенно, что даже моих жалких способностей хватило для столь изобильных находок, еще чересчур рано высказываться за или против таких гипотез, как Ваша.

Позвольте мне только исправить небольшую ошибку, не влияющую на ход мировой истории. Я никогда не был ассистентом Брейера, не наблюдал его знаменитый первый случай и услышал о нем лишь много лет спустя из сооб-

щений Ърейера. Это единственная встречающаяся у Вас историческая неточность. Под всем остальным, что Вы сообщаете о психоанализе, я готов без труда подписаться. Психоанализ и в самом деле сочетается с различными мировоззрениями, и разве он сказал уже свое последнее слово ? До сих пор мне еще не приходилось заниматься всеобъемлющим синтезом, я борюсь лишь за определенность, ради нее следует пожертвовать всем остальным.

Сердечно приветствую Вас и желаю Вам крепкого здоровья и радости в работе. Сам я использую нынешний перерыв в работе для подготовки книги
", которая будет состоять из двенадцати статей по психологии.

Искренне преданный Вам

Фрейд.

'Приучать нас прежде к изучению незрелости и детства...[есть] нежелательное сужение нашего кругозора... ( англ.).

" Из этих двенадцати работ по метапсихологии были опубликованы лишь первые пять, впервые появившиеся под названием «Влечения и их судьба» (1915,
G. W.
X, 210). От остальных семи не осталось ни следа. См. также письма Ау Андреас-Саломе от 30. 7. 1915 и 25. 5. 1916.

Иногда Фрейд возражает против диктата строгой терминологии и предлагает многозначные формулировки, смысл которых может изменяться с развитием знания. Некоторые высказывания Фрейда звучат почти как хвала двусмысленности. Его личные замечания оставались весьма осторожными, тактичными, ободряющими, хотя по своей сути настойчивыми. Чем дольше продолжалась переписка, тем сильнее проявлялось расхождение между нарастающим разочарованием Фрейда, его стоицизмом и новоанглийским оптимизмом Патнема. С другой стороны, становится очевидным, в какой мере Патнем подкреплял интерес Фрейда к анализу сознательного, религии и философии. И даже конфликт между моральными идеалами Фрейда и Патнема не отдалил друг от друга этих людей; до самой своей смерти Патнем оставался верным сторонником Фрейда, назвавшим его в некрологе (1918) «величайшей опорой психоанализа в Америке» (G. W. XII).

НЕОПУБЛИКОВАННАЯ ПЕРЕПИСКА ЗИГМУНДА ФРЕЙДА С ПИОНЕРАМИ ПСИХОАНАЛИЗА

Существует целый ряд писем Фрейда, разбросанных по отдельности в работах Джонса и Шура, а также в томе писем, изданном Эрнстом Фрейдом («Зигмунд Фрейд, письма 1873—1939»). Некоторые из них из-за сложностей с авторским правом или же из соображений деликатности не были опубликованы полностью и аутентично и ожидают своего дня в архивах Фрейда.

К их числу относится, например, переписка Фрейда с Эрнестом Джонсом (1879—1958), пионером психоанализа в Англии и верным биографом Фрейда. Этой переписке, по всей видимости, препятствовали два обстоятельства. Первое было связано не столько с языковым барьером, сколько с проблемами, которые испытывал Джонс с готическим почерком Фрейда. По этому поводу в письме от 20 ноября 1926 года (Freud, 1960, 387) Фрейд заметил:

...Вас удивит открытие мотива, который затрудняет мне переписку с Вами. Это классический пример маленьких ограничений, лежащих в основе нашей природы.
А именно: мне очень сложно писать по-немецки латинским

шрифтом, как я делаю нынче. Меня тут же покидает легкость, то, что в более важных делах зовется вдохновением. Однако Вы часто давали мне понять, что Вы не в состоянии разобрать готический шрифт, так что мне осталось лишь два пути к взаимопониманию, но оба они вредят интимности: либо диктовать Анне письмо, чтобы она печатала его на машинке, либо прибегнуть к моему малопригодному английскому...

Вторая причина постоянно сохранявшейся отчужденности между двумя друзьями была более личностной. 1 января 1929 года Фрейд писал: «Мне не дается выражение подобных нежностей, поэтому я легко могу показаться равнодушным, но в моей семье это знают лучше»
(там же, 402).

Неопубликованной остается также переписка между Фрейдом и Максом Эй-тингоном. Эйтингон (1881—1943) был человек спокойный, сдержанный и очень близкий Фрейду. И не только потому, что он неоднократно оказывал материальную помощь самому Фрейду и его организации. Фрейд был благодарен и за многие другие услуги, в том числе за снабжение его сигарами, что в годы войны было делом отнюдь не простым. 7 января 1913 года Фрейд писал ему: «Вы были первым посланником, явившимся одинокому, и если бы мне было суждено вновь оказаться покинутым, несомненно, Вы были бы в числе последних, кто бы оставался со мной
(там же, 313). Вслед за Эйтингоном, Фрейд утверждал, что тайна лечения состоит в умении исцелять любовью. С помощью великих жертв, возможно, удалось бы преодолеть большинство проблем терапии, на за это надо «расплачиваться своей шкурой».

Далее, до сих пор остается неопубликованной переписка с Францем Алексан-дером, Паулем Федерном и Вильгельмом Райхом, обширная корреспонденция со всеми членами семьи Фрейда, а также чрезвычайно интимная переписка с Шандором Ференци и Мари Бонапарт.

Ученица Фрейда Хелен Дойч (род. 1884) в своих воспоминаниях «Конфронтация с собой» (Deutsch 1973) осталась верна традиции семьи не публиковать письма Фрейда, а только их пересказывать. Это же относится и ко многим другим письмам, которыми Фрейд обменивался со своими друзьями — учеными и людьми искусства. На переписке с некоторыми из них мы еще остановимся в дальнейшем.

О четырех важных адресатах Фрейда, Шандоре Ференци, Пауле Федерне, Вильгельме Райхе и Отто Ранке, являвшихся к тому же пионерами психоанализа, следует рассказать подробно в силу их особой позиции по отношению к Фрейду (см. также статьи Г. Дамера и Г. Яппе в этом томе и В. Бюнтига в т. III).

Переписка Фрейда с Шандором Ференци

К сожалению, имеются лишь разрозненные публикации писем Фрейда его верному «паладину» Шандору Ференци (1873—1933). Полная переписка, включающая в себя, по приблизительной оценке, более 2000 писем Фрейда53
, сегодня широкому читателю недоступна.

Ученик Ференци Микаэл Балинт (1896—1970), венгр — как и его учитель — по происхождению, унаследовал эту корреспонденцию вместе со всеми трудами Ференци и подготовил письма к публикации. Однако его смерть воспрепятствовала этим планам. Эта переписка, несомненно, имеет величайшее значение для истории психоанализа и раскрытия новых черт в личности Зигмунда Фрейда (см. также статью Г. Дамера).

Сын Фрейда Эрнст Фрейд, президент Архива Зигмунда Фрейда, в 1960 году опубликовал часть этих писем («Зигмунд Фрейд, письма 1873—1939»); фрагменты переписки приводит также Джонс (1960—1962). Тем самым у нас есть некоторая возможность проследить за отношениями между Фрейдом и его наиболее оригинальным и творческим, хотя не всегда надежным, учеником и другом.

В 1907 году, перечитав во второй раз «Толкование сновидений», Ференци испытал потребность написать Фрейду. При посредничестве врача д-ра Штайна в 1908 году, незадолго до Зальцбургского конгресса, состоялась их первая встреча на квартире Фрейда. Ференци стал третьим — после Юнга и Бинсвангера — иностранцем, который именно из-за психоанализа приехал к Фрейду. Общение с обеих сторон оказалось столь непринужденным и задушевным, что Ференци тут же пригласили провести летние каникулы вместе с семьей Фрейда — привилегия, которой он часто пользовался и в дальнейшем.

Ференци, когда познакомился с Фрейдом, имел врачебную практику в Будапеште и уже начал первые опыты с гипнозом. Макс Шур, с шармом и юмором изображающий живой и умозрительный дух Ференци, отмечает, что Фрейд обращался с этим учеником и другом словно с родным сыном и что поэтому также и в переписке проявляется полная открытость, позволяющая нам проникнуть в интимные моменты самоанализа Фрейда (Schur 1973, 308). Например, после совместной поездки на Сицилию Фрейд писал товарищу по путешествию (Jones II, 106—107):

6. 10. 10

Дорогой друг,

Удивительно, насколько лучше Вы можете выразить себя в письме, нежели в разговоре. Разумеется, я знал уже очень многое или почти все из того, что Вы пишете, и теперь должен пояснить Вам лишь совсем немногое. Почему я не отругал Вас и тем самым не указал путь к правильному пониманию? Совершенно верно, с моей стороны это было проявлением слабости, но я же не тот психоаналитический сверхчеловек, которого мы смоделировали, и не преодолел в себе обратного переноса. Мне это не удается, как не удается и в отношениях с моими тремя сыновьями, поскольку я их люблю и жалею.

Вы не только заметили, но и поняли, что я не испытываю больше потребности в столь полной личной отдаче, и верно указали на травматический характер этой потребности... После истории с Флиссом, которую Вы заставили меня преодолеть, эта потребность во мне иссякла. То мо сексуальная направленность исчезла, превратившись в разрастание собственного Я. Мне удалось то, что не выходит у параноиков. Учтите также, что в основном я недомогал, больше страдал от вялости кишечника, чем хотел в этом признаться, и не раз попрекал себя самого: кто не умеет управлять своим Конрадом
', не должен отправляться в путь. С этого должно было бы начаться выздоровление, а мне Вы казались недостаточно твердым, чтобы не впасть в излишнюю заботливость.

Что касается неприятных моментов, которые Вы мне причинили, включая некоторое пассивное сопротивление,
— с ними произойдет то же, что и со всеми воспоминаниями о путешествии в целом: в процессе самоочищения небольшие помехи исчезают и одно лишь прекрасное остается доступным для интеллектуального пользования.

То, что Вы подозреваете у меня какую-то великую тайну и испытываете чрезвычайное любопытство по этому поводу, было легко угадать, но столь же легко и распознать инфантильность этого чувства. Я не только поделил-

ся с Вами всем, что имеет отношение к науке, я очень мало скрывал
ovi Вас и личное, а история с национальным даром " была, как мне кажется, весьма бестактной. Моя травма в настоящий период, как я Вам намекал, полностью связана с историей Флисса, и сама суть этого дела не позволяет обратиться к Вашему сочувствию.

Итак, при ближайшем рассмотрении Вы убедитесь, что счеты между нами вовсе не пшк велики, как Вам, вероятно, померещилось первоначально.

Я бы предпочел перевести разговор в план настоящего...

Искренне Ваш Фрейд.

' Имя Конрад впервые употребляется швейцарским писателем Шпиттелером в его романе «Имаго» (1904) как обозначение собственного тела. В дальнейшем «Имаго» стало названием журнала, посвященного проблемам прикладного, как мы бы теперь сказали, психоанализа. Фрейд, особенно в переписке с Абрахамом, обычно говорит о своем «Конраде», когда страдает от расстройства желудка и кишечника.
" Шутливый намек на увлечение Фрейда антиквариатом.

Уже в то время было посеяно семя дружбы, становившейся с годами все глубже и доверительней. В 1913 году Ференци основал в Будапеште Венгерское психоаналитическое объединение, став первым его президентом. К этому времени относится следующее письмо Фрейда (Е. Freud 1960, 313):

Вена
IX, Берггассе, 19, 7 июля 1913 г.

Дорогой друг,

В самом деле! Я могу уже поздравить Вас с сорокалетием? Ваше печальное письмо очень меня тронуло, тем более что оно напомнило мне о моем собственном сорокалетии, после которого я уже несколько раз успел сменить кожу, что, как известно, случается раз в семь лет. Тогда (в 1896 году) я достиг вершины одиночества, утратил всех старых друзей и еще не приобрел новых, никто обо мне не заботился и меня поддерживали только остатки упрямства и начало «Толкования сновидений». Теперь, когда я гляжу на Вас, я должен признать Вас во многих отношениях более счастливым человеком, даже если не сбудутся нынешние пожелания. Вы надежно сориентированы, перед Вами открытый путь, Вас высоко ценит редкостный избранный круг друзей, вождем которого Вы предназначены стать. Вы не обладаете лишь одним, владея чем уже тогда я чувствовал уверенность', и я понимаю, что человеку свойственно превыше всего ценить и желать того, чего он достичь не может.

На Ваш сороковой день рождения я могу отбросить сдержанность и признаться Вам, что я лишь потому никогда не отвращал Вас со всей энергией от Е., что я опасался, как бы Вы, следуя невротическому примеру, не проявили бы крайнего упорства. Что же Вы намерены предпринять теперь? Аля каждого из нас судьба принимает облик одной или нескольких женщин, и Ваша судьба обладает несколькими на редкость ценными чертами.

Вы знаете, я отказал чете Эмденов", хотя они тоже очень приятные компаньоны, чтобы прожить несколько недель в Мариенбаде без анализа. Теснее всего я буду общаться с моей маленькой дочерью'", которая нынче так радует меня своим развитием (Вы, конечно, давно угадали этот субъективный мотив «Выбора ларца» п
). Я надеюсь, что в Сан-Марино буду достаточно свеж, чтобы лучше воспользоваться Вашим обществом, нежели в про-

Переписка З.Фрейда (Мартин Гротьяц)

шлые годы, когда мне все и вся казались лишними.
В конце августа Абрахам навестит нас и, вероятно, вместе с нами поедет в Мюнхен
v
. Мне пока нечем оправдать Вашу надежду, что я смогу тогда поведать Вам нечто новое. Все мои удачи свершались через семилетние промежутки: в 1891 году я начал «Афазию», в 1898/99
— «Толкование сновидений», 1904/05
— «Остроумие и теорию сексуальности», в 1911/12 занялся тотемом, так что теперь я, по всей вероятности, на спаде и до 1918/19 не могу рассчитывать ни на что существенное (если только до тех пор цепочка не разорвется)...

Наши дела мы будем продолжать с осмотрительной уверенностью. Я надеялся, что Юнг подарит мне ощущение, что дети щ
хорошо пристроены, без этого еврейский отец не может ни жить, ни умереть. Теперь я радуюсь, что подобную уверенность внушаете мне Вы и Ваши друзья.

С сердечными пожеланиями на последующие две трети Вашего индивидуального существования

дружески преданный Вам Фрейд.

1
Супруга.

" А-р Ян ван Эмден( 1868—1950), голландский психоаналитик, и его жена.

'" Анна.

N
«Мотив выбора ларца», Вена 1913,
G. W
.
X
, 244.

Y
4-й Психоаналитический конгресс проходил в Мюнхене 7—8 сентября 1913 года.

w
Фрейд имеет в виду психоаналитическое движение, дитя своего духа. Раньше он полагал,

что обрел преемника в Юнге.

После смерти матери Фрейд писал (Е. Freud 1960, 418):

Грундльзее-Ребенбург, 16 сентября 1930 г.

Аррогой друг,

Прежде всего сердечно благодарю Вас за прекрасные слова по поводу смерти моей матери. Оно удивительно подействовало на меня, это великое событие. Ни боли, ни печали, что, вероятно, объясняется сопутствующими обстоятельствами, ее преклонным возрастом, сочувствием к ее беспомощности под конец, при этом я испытываю чувство освобождения, мне кажется, что меня выпустили на волю, ведь я не смел умереть, пока она жила, а теперь я располагаю этим правом. Жизненные ценнос?пи в самой глубине заметно переменились. Я не был на похоронах, Анна и там меня подменила...

В более поздних письмах Фрейд выступает против нововведений Ференци 54
и указывает на возможные их опасности (Jones III, 197—199):

13 декабря 1931 г.

Аррогой друг,

Я, как всегда, обрадовался Вашему письму, меньше его содержанию. Раз Вы до сих пор не решились изменить свою позицию, весьма мало вероятно, чтобы Вы пришли к этому в дальнейшем. Однако, в сущности, это Ваше дело; мое мнение, что Вы выбрали неплодотворный путь, остается личным мнением, и оно не должно становиться для Вас препятствием.

Я вижу, напротив, что расхождение между нами сводится к малости, к технической детали, которая вполне заслуживает обсуждения. Вы не делали тайны из того, что Вы целуете своих пациентов и позволяете им целовать

себя. Я уже слышал подобное и от своего пациента. Теперь, если Вы подготовите полное сообщение о своей технике и достижениях, Вам предстоит выбрать одно из двух: либо Вы признаетесь в этом, либо промолчите. Последнее, как Вы сами понимаете, недостойно. Все, что входит в нашу технику, следует также объявлять публично. Впрочем, оба этих пути вскоре совпадут: даже если Вы сами не поведаете об этом, скоро все станет известно, ведь и я знал об том до Вашего признания.

Разумеется, я не тот человек, который из ханжества или оглядки на мещанские условности принимает во внимание столь малые эротические удовольствия. Я еще помню, что во времена, описанные в «Песни о Нибелунгах», поцелуй считался невинным приветствием, им одаряли каждого гостя. Кроме того, я придерживаюсь мнения, что анализ возможен и в Советской России, где государство предоставляет полную сексуальную свободу. Это, однако, не отменяет факта, что мы живем не в России и для нас поцелуй означает несомненную интимную эротику. Ар сих пор в своей технике мы твердо придерживались убеждения, что пациентам следует отказывать в эротическом удовлетворении. Вы знаете также, что там, где невозможно получить полное удовлетворение, меньшие нежности вполне могут сыграть эту роль, например в ухаживании, на сцене и т.д.

Итак, представьте себе, каковы будут последствия обнародования Вашей техники. Нет революционера, за которым бы не последовал еще более радикальный. Стало быть, многие независимые мыслители в области техники скажут: а зачем же ограничиваться поцелуем? Разумеется, мы достигнем еще большего, если присоединим к этому и «обнимание», от этого ведь тоже дети не родятся. А затем придут еще более отважные, которые совершат дальнейшие шаги, показывая и рассматривая, и вскоре весь репертуар петтинга войдет в технику анализа
— в результате сильно возрастет интерес к анализу как со стороны аналитиков, так и со стороны анализируемых. Новые коллеги припишут возросший интерес целиком себе, а наиболее молодым среди наших товарищей окажется трудно сохранять в отношениях с пациентами ту позицию, которую они выбрали изначально, и вскоре крестный отец Ференци, взирая на ожившие декорации, которые он создал, скажет себе: наверное, мне стоило остановиться в своей технике материнской нежности до поцелуя...

Я полагаю, что в своем предостережении я не сказал ничего, чего бы Вы сами не знали. Однако Вы охотно играете роль нежной матери по отношению к другим и, вероятно, по отношению к самому себе. Значит, Вам следует услышать предостережение со стороны сурового отца... Поэтому я говорил в предыдущем письме о новом пубертате, о влечении Иоанна, но теперь Вы меня вынудили высказаться со всей отчетливостью.

Я не рассчитываю произвести на Вас впечатление.
Для этого нет предпосылки в Вашем отношении ко мне. Потребность в упрямом самовыражении в Вас сильней, на мой взгляд, чем Вы сами признаете. По крайней мере, я исполнил свой долг и был верен роли отца.
А теперь продолжайте.

Сердечно приветствую Ваш Фрейд".

В 1931 году Ференци заболел злокачественной анемией, от которой умер спустя два года.

В некрологе Фрейд высоко оценил значение своего друга для психоанализа и назвал вышедший в 1924 году главный труд Ференци «Опыт теории генитальности» «пожалуй, самой отважной попыткой применения анализа, которая когда-либо предпринималась» (XVI, 267—269).

Переписка Фрейда с Паулем Федерном

О переписке Фрейда с его в течение многих лет официальным личным представителем Паулем Федерном (1871—1950) сообщает, сын последнего, Эрнст Федерн, в статье, посвященной столетию своего отца (Federn 1971). Из примерно 100 писем Фрейда к Федерну в ней опубликованы три, остальные к печати до сих пор не подготовлены.

Поскольку о личности Федерна и его значении для психоанализа еще пойдет речь в главе, посвященной протоколам Венского психоаналитического объединения, мы ограничимся здесь лишь несколькими замечаниями.

Врач Федерн заинтересовался психоанализом после прочтения «Толкования сновидений» и уже в 1903 году попал во фрейдовский кружок, оказавшись пятым членом Венской группы 56
. Он стал пионером психоаналитически ориентированного исследования психозов, и после двадцати лет интенсивного сотрудничества — Фрейд направлял многих пациентов к Федерну — Фрейд назначил его своим официальным представителем57
. Несмотря на многочисленные разногласия в «деле», Федерн занимал этот ответственный пост вплоть до эмиграции Фрейда.

В противоположность Фрейду социалист Федерн воспринимал психоанализ как важный инструмент социальных преобразований58
в смысле большей свободы мысли и действия отдельных людей, которая постепенно распространится и на общество. Исходя их этого, он считал необходимым сделать психоаналитический метод лечения более простым и доступным. К огорчению Фрейда, он бесплатно лечил несостоятельных в социальном отношении пациентов. Расхождения между Фрейдом и Федерном касались также представления о шансах на излечение от психоза. Федерн, который благодаря своему опыту был настроен более позитивно, чем Фрейд, верил в дальнейшее развитие психиатрии и психоанализа в этом направлении 59
. Кроме того, имелись спорные пункты в вопросах анализа немедиками и анализа детей, в которых Федерн подчинялся организационно, но оставался при своем личном мнении. Как считает Эрнст Федерн, именно этим необыкновенно твердым характером его отца, хотя он никогда не переставал быть лояльным и преданным Фрейду, и было обусловлено его историческое значение. Наряду с Абрахамом и Ференци он являлся одним из самых ревностных распространителей психоанализа и в подлинном смысле проводником и продолжателем идей Фрейда (Federn 1971, 737). Два письма Фрейда к Федерну, пожалуй, лучше проиллюстрируют их отношения (там же, 733—735):

10 ноября 1924
г.

Дорогой доктор!

Мне очень жаль, что Вы приняли столь близко к сердцу дело У.
' Я полагаю, что для этого нет никаких оснований. Если по этой причине Вы хотите подать в отставку в Объединении, Вы, несомненно, получите вотум доверия. Мое доверие ничуть не пошатнулось. Так что будет лучше, если Вы не станете предпринимать ничего подобного.

На этот раз, как и вообще в подобных случаях, Вы показали, что Вам угрожает опасность зайти слишком далеко, когда требуется кому-то помочь и выручить его из тяжелой ситуации. Это навсегда останется тем Вашим свойством, к которому все уже привыкли. В данном случае Вам, конечно, не следовало быть столь уверенным, что моя симпатия к
у. окажется достаточно сильной, чтобы навязать его Обществу против воли последнего. Вы знаете, что в чувствах следует различать также и количество, одним качественным анализом достичь ничего невозможно. Кроме того, я не скры-

вал ни перед Вами, ни перед другими, что дальнейшее знакомство с его неправдивостью сделало для меня невозможным предпринимать какие-либо шаги в его пользу. И если Вы говорите, что я Вас дезавуировал, то, в сущности, все сводится к тому, что я выразил полностью свою позицию, которую до тех пор Вы знали лишь частично. Ведь и я в конце концов в афере с подвергшимся экспертизе письмом получил новое свидетельство его лживости, а Вы внесли новый вклад в эту тему, изложив в нашем Обществе историю невыле-ченной пациентки.

Только ради дискуссии я вновь возвращаюсь к тому, что я по-прежнему не разделяю суждения о поведении Б.
" Совершенно справедливо, что анализируемый должен предъявить своему аналитику все свои заблуждения, а потому должен быть уверен в его такте. Но если среди этих пороков есть неисцелимый, который препятствует его вступлению в объединение, тогда эта обязанность быть деликатным отступает перед долгом не повредить делу. Во всех этих вопросах я привык судить жестче, нежели Вы, однако я придерживаюсь мнения, что небольшие расхождения не могут нанести ущерб сотрудничеству, поскольку полного согласия между различными людьми достигнуть невозможно, да и желать его не следует. В надежде, что этот откровенный разговор поможет Вам преодолеть небольшой шок, остаюсь с сердечным приветом,

Ваш Фрейд.

' Так в оригинале.

" В оригинале полностью, сокращено по желанию Эрнста Фрейда.

Вена, 1 ноября 1931 г.

Аорогой господин доктор!

Несколько дней назад Вы явились ко мне в сопровождении трех бюагюв, из которых мне следовало выбрать один и оставить у себя в качестве подарка от Венского объединения. Выбор дался мне нелегко, ведь, хотя бюсты изготовлены одной и той же рукой и представляют одного и того же человека, художник придал каждому особый вид и выражение, которое у других не обнаруживается и которое жаль упустить.
Наконец, поскольку я не могу все же носить три головы, подобно Церберу, я решился на деревянный бюст, который благодаря своему живому и приветливому выражению обещает составить мне приятную компанию.

Вам, кто нашел и уговорил художника, а также Объединению, которое преподнесло мне в подарок этого двойника, я должен сказать сердечное спасибо, ведь подобный подарок есть признак привязанности, а ее ценишь тем более высоко, что она редко встречается в жизни и притом принадлежит к числу лучших даров, которыми один человек может наделить другого.

С неохотой обращаюсь я, однако, к мысли, что вы все принесли столь великую жертву в то время, когда нас столь сильно угнетает материальная нужда. Если б я сам не обнищал, как и все остальные, я бы охотно возместил Вам эти затраты. И так осталось бы еще достаточно другого, за кто мне следует Вас благодарить. Как раз сегодня я прошу Вас принять от меня взнос 3000 шиллингов в нашей родной валюте, который Вы должны использовать на нужды нашей амбулатории и института. Чрезвычайно грустно, что для наших организаций мы располагаем лишь такими мизерными средствами,

однако по нынешним временам бедность не позор. Я твердо надеюсь, что пословица, которую я и прежде применял к судьбам нашего движения, оправдается и в ближайшем будущем:

Fluctuat пес
mergitur
'.

С сердечным приветом

Ваш Фрейд.

' Эта надпись имеется в гербе Парижа (под рисунком корабля) и означает: «Качается, но не тонет». Фрейд выбрал этот лозунг в качестве эпиграфа к «Истории психоаналитического движения» (1914).

Переписка Фрейда с Вильгельмом Райхом

Все наследие Вильгельма Райха (1897—1957) — письма, дневники, рукописи, фотографии — хранится в архивах «Детского попечительского фонда Вильгельма Райха». Поскольку, по завещанию Райха, архивные материалы можно обнародовать не раньше, чем через пятьдесят лет после его смерти, его переписка выйдет в свет только в следующем тысячелетии.

В 1919 году еще студентом-медиком Райх впервые прослушал лекцию по психоанализу и решил посвятить свою жизнь психиатрии (Ollendorf-Reich 1975, 28). Он вступил в Венское психоаналитическое объединение, где в 1921 году прочел свой первый доклад о «конверсионно-истерическом симптомокомплексе». В 1922 году он был назначен первым ассистентом в психоаналитической поликлинике Фрейда, а в 1928 — вице-директором60
.

Более всего Райха привлекала фрейдовская теория либидо, он искал биологические основания этой концепции сексуальных влечений. Он полагал, что нашел наконец это подтверждение в открытии биоэнергетических функций, теории оргазма и теории оргона61
. Его попытка произвести «сексуальную революцию» и создать синтез марксистской теории и психоанализа натолкнулась на сопротивление с обеих сторон — как марксисты, так и психоаналитики в конечном счете отошли от идей Райха 62
.

Поскольку мы не можем воспользоваться здесь перепиской Фрейда и Райха, обратимся к радиоинтервью, взятому у Райха в 1952 году.

Рукопись интервью, проведенного секретарем Архива Зигмунда Фрейда доктором Куртом Эйсслером, была опубликована вопреки протестам со стороны Архива, однако только на английском языке (Higgins, Rafael 1967). Это произошло без ведома и разрешения Курта Эйсслера, тщетно возражавшего против этой неавторизованной публикации. К тому же это противоречило традиции Архива не публиковать из своего собрания ничего современного. Этот трагический человеческий документ позволяет нам лучше понять развитие Вильгельма Райха и его отношения с Зигмундом Фрейдом.

В октябре 1952 года в растянувшемся на два дня интервью Райх четко, просто и прямо излагает свое отношение к Фрейду. Тем самым он предоставляет еще одну возможность интересующемуся психоанализом читателю проследить за развитием идей Райха и их практическим применением, в конечном счете приведших к его осуждению, заключению и косвенно к смерти в 1957 году в неполные шестьдесят лет.

Публикация всей переписки Фрейда с Райхом, наверное, придала бы этому документу историческое значение. В настоящее время нам приходится довольствоваться лишь некоторыми цитатами и замечаниями.

Многое из того, что Райх рассказал Эйсслеру, сводилось к точному повторению пропагандистской речи в пользу его причудливой теории оргона. Райх ухватился за возможность запротоколировать свое личное отношение к официальному психоанализу и с характерной для него уверенностью воспринял это как шанс оправдаться и изложить свои теории миру в целом и Курту Эйсслеру в частности. Эйсслер постоянно пытался вернуть разговор к Фрейду, но это ему удавалось лишь изредка.

Райх припоминает несколько высказываний Фрейда. Однажды, когда Райх делал доклад о Советской России, Фрейд ответил ему: «Возможно, свет придет с востока» (там же, 34). Вполне правдоподобно, что Фрейд в самом деле называл Райха «...лучшим умом общества». Тем печальнее его дальнейшее развитие.

Когда Райх беседовал с Фрейдом на Психоаналитическом конгрессе 1922 года в Берлине, Фрейд указал на толпу и произнес: «Видите эту толпу? Сколькие из них, по-Вашему, способны анализировать, по настоящему анализировать?» Он показал пять пальцев...

В ходе второго интервью Райх пустился в подробности относительно своего клинического опыта, о своих браках, политических убеждениях и «modju» (фиктивная персонификация всей вражеской оппозиции). Он мало говорил о Фрейде, однако вспомнил, как Фрейд однажды сказал: «Я ученый. Политика меня не касается».

Райх, всегда удивительно четкий в формулировках, определил рак как «биоэнергетический распад, отказ от надежды» и перенес это на фатальное заболевание Фрейда: тот якобы способствовал развитию рака, поскольку хотел высказать нечто, что так и не слетело с его уст (там же, 21). Райх полагал также, что Фрейд был несчастливо женат и зажат в своих отношениях к ученикам и друзьям.

Согласно этому интервью, личный и научный разрыв между Фрейдом и Райхом произошел в 1929 году. Райх относил это на счет своих напряженных отношений с Паулем Федерном (1871—1950), проводившим с ним учебный анализ63
. В сентябре 1930 года, прежде чем
отправиться в Берлин, Райх в последний раз посетил профессора в Грундльзее, чтобы попрощаться. Между ними произошло резкое объяснение, и это был конец. Последний приговор Фрейда звучал так: «Ваши взгляды не имеют ничего общего со столбовой дорогой психоанализа». На этой исторической встрече Фрейд якобы также сказал: «Спасать мир — не есть смысл нашего существования» (там же, 52).

Райх сделал трагическое признание Эйсслеру: «Вы удивитесь, когда я скажу Вам, что я нахожусь теперь в том же самом месте. Сейчас я там, где Фрейд был в 1930-м». Затем Райх сказал: «Когда я уходил, я заглянул в окно и увидел его. Он ходил взад и вперед, взад и вперед, быстро, взад и вперед по комнате. Я не знаю, почему эта картина так живо запечатлелась во мне, но у меня было ощущение: "пойманный зверь"» (там же, 66).

Переписка Фрейда с Отто Ранком

Отто Ранк (1884—1939) занимал особое место среди учеников Фрейда. Он был выпускником Венской школы искусств и увлеченно занимался проблемами литературы и искусстваб4
, прежде чем в 1906 году по рекомендации Альфреда Адлера присоединился к венскому фрейдовскому кружку. Согласно Джонсу, особенно высоко Фрейд ценил «неслыханную начитанность» Ранка. Но также он располагал к себе и своими человеческими качествами. Однажды Фрейд заметил Лу Андреас-Саломе: «Почему в нашем объединении не может быть шестерых таких прекрасных людей вместо одного?» (Andreas-Salome 1958, 98).

В 1907 году Ранк становится личным секретарем Фрейда, в 1912 году издателем «Международного психоаналитического журнала», а в 1919-м — директором Венского психоаналитического института.

Фрейд опекал его, часто совершал с ним путешествия, договаривался о работе, организовал вместе с ним внутренний кружок и в конце концов его потерял.

В настоящее время познакомиться с перепиской (речь идет примерно о 400 фрейдовских письмах Отто Ранку), хранящейся в архиве Общества Отто Ранка65
, можно исключительно в научных целях, причем непосредственно на месте. Часть переписки между Фрейдом и Ранком была опубликована в биографии Джесси Тафт «Отто Ранк» (Taft 1958), в биографии Фрейда, написанной Эрнестом Джонсом (Jones 1953—1957), и в собрании писем Фрейда, изданном Эрнстом Фрейдом (Е. Freud 1960).

Почти все письма Фрейда Отто Ранку были написаны в периоды отпусков, поскольку, находясь в Вене, Фрейд мог общаться со своим юным другом если не ежедневно, то по меньшей мере раз в неделю. В этих письмах Фрейд выступает в роли заботливого друга, учителя, а также аналитика, порой истолковывающего поведение Ранка. Последний был на двадцать восемь лет моложе Фрейда и умер спустя четыре недели после его смерти в октябре 1939 года.

Как ни в какой другой переписке, Фрейд предстает здесь в качестве страстного создателя и покорителя империи психоанализа. Ранк служил ему правой рукой: «...человек, которого никто другой заменить не в силах»66
.

Письма отчетливо свидетельствуют о дружеских чувствах Ранка и его преклонении перед великим учителем, но в них чувствуется также и отчаянная борьба за свободу, независимость, сохранение индивидуальности. Эта борьба стала судьбой Ранка, его трагедией и в конце концов причиной его смерти.

Из-за обязанностей секретаря, которые Ранк, самый молодой член Комитета (см. прим. 7), исполнял с честью и ответственностью, ему приходилось принимать на свой счет многие жалобы и претензии, адресованные Фрейду или организации в целом, выполняя своего рода функцию «козла отпущения». Сам Ранк использовал выражение «расщепленный перенос», чтобы объяснить, каким образом многие аналитики, испытывая враждебность к Фрейду и не признаваясь в том самим себе, сохраняли преклонение перед великим человеком, перенося негативные чувства на его ближайшего помощника Отто Ранка.

Корреспонденция начинается 22 сентября 1907 года письмом Фрейда, который проводил отпуск в Риме. В этом послании он просит известить всех членов о возобновлении уже ставших знаменитыми заседаний «Психологических сред».

Письма с 1907 по 1912 год не сохранились. В августе 1912 года Фрейд, проводивший каникулы в Карлсбаде, пригласил Ранка поехать вместе в Лондон, чтобы встретиться там с Эрнестом Джонсом и Шандором Ференци. Фрейд считал подобные дружеские встречи чрезвычайно важными, и Ранку было ясно сказано, что «он будет моим гостем». Несколькими днями позже поездка была отменена, и прошло еще несколько лет, прежде чем друзья встретились.

Более поздняя корреспонденция отчетливо демонстрирует типичное развитие новой науки, которая от стадии открытия переходит в стадию организации с неизбежными жесткостью и борьбой против ограничений и подавления.. Когда просматривались оставленные Ранком немецкие рукописи, среди них обнаружились два письма Фрейда. По всей видимости, Ранк собирался внести фрейдовские замечания в свой текст.

Рукописи представляют собой эссе о Гомере, которые Ранк написал на фронте во время первой мировой войны. Как он сумел найти время, сконцентрироваться и

собраться с силами, чтобы создать эти ученые заметки, остается одной из тайн, которыми столь богаты жизнь и личность Ранка. Он закончил эту работу в сентябре 1916 года в Кракау, и вскоре она увидела свет в «Имаго» (5, 1917; 6, 1919). Рукопись настолько заинтересовала Фрейда, что он прочел ее во время отпуска, который он — как обычно — проводил с женой, дочерью и свояченицей.

Оба письма Фрейд написал летом 1916 года, через несколько месяцев после своего шестидесятого дня рождения и тридцатидвухлетия Ранка, воспользовавшись писчей бумагой отеля «Бристоль» в Зальцбурге. Это еще более затрудняет расшифровку почерка Фрейда, поскольку его размашистый готический шрифт не укладывался в формат гостиничного листка писчей бумаги, оказавшейся намного уже, чем бумага, которой обычно пользовался Фрейд.

Тем трагическим летом 1916 года Фрейд был обеспокоен ходом войны, которая, казалось, никогда не закончится, а вся семья жила в постоянном страхе за двух сыновей, находившихся на фронте. С питанием было плохо, и жизнь стала гораздо тяжелее.

Письма отражают реакцию Фрейда на эссе Ранка об «Илиаде» и «Одиссее». Он провел над ними бессонную ночь, что для Фрейда было редкостью. Он указывает, что Елена могла символизировать как женщину, так и город и что могла произойти подмена символов. Фрейд обещал подробнее обсудить это, когда Ранк, как было условлено, в скором времени его навестит.

Второе письмо отправлено пятью днями позже. Фрейд все еще обдумывал идеи Ранка. На этот раз речь шла о Пенелопе. Никаких выводов, все вопросы остаются открытыми. Однако молодой человек получил моральную поддержку — его работа важна и должна быть продолжена. Затем последовал изумительный совет, столь характерный для Фрейда: поезжайте в отпуск в Трою, оглядитесь, наберитесь вдохновения.

С таким настроением, верно, и сам Фрейд совершал поездки в Рим и Афины: в этих путешествиях восприятие шло одновременно в обоих направлениях, вовне — по отношению к достопримечательностям, и вовнутрь — к бессознательному, становившемуся заметным и ощутимым под действием вдохновляющих переживаний. Для Фрейда каждая поездка с символической точки зрения становилась путешествием в бессознательное.

Обмен письмами продолжался в августе 1921 года, когда Фрейд проводил отпуск в Бадгаштайне. Фрейд прочел биографию Гёте, написанную Эмилем Людвигом (1920), и выразил удивление, что книга содержит так много материала и так мало проникновения и осмысления.

Первые признаки напряжения в отношениях Фрейда с Ранком проявились в июне 1922 года, когда Фрейд попытался выступить посредником в споре между Ранком, с одной стороны, и Абрахамом и Джонсом, с другой. Фрейд выразил сомнение, разумно ли было отговаривать Ранка от изучения медицины. В качестве врача он легче бы нашел общий язык с коллегами в Берлине и Лондоне.

20 декабря 1922 года Ранк впервые лично написал послание членам Комитета. Фрейд прочел письмо, прежде чем оно было отослано. Это письмо содержит зародыш трагедии Ранка, говорившего о себе: «Я
— символ».

Б нем Ранк утверждал, что взвалил на себя непосильную задачу, включавшую в себя проведение психоаналитических исследований, издательскую деятельность, тяжелую управленческую и финансовую работу, а также выполнение посреднических функций между редакторским штабом в Вене и типографиями в Лондоне и Берлине. Сюда следует добавить также сложную работу по приобретению и защите авторских прав, что в Германии уже было сложно, поскольку различные издания собрания сочинений выходили параллельно. Существовали честолюбивые между-

народные планы относительно «дела» и, соответственно, обширные планы относительно «Журнала» и книг издательства. В дополнение ко всему Ранк заботился и о личных интересах профессора, будь то денежные вопросы или вопросы, связанные с его статусом в научном мире. Ему приходилось преодолевать бесчисленные языковые трудности, поскольку переписка шла на немецком, английском, итальянском, позднее также и на испанском языках. Все делалось на скудные средства или вовсе без них, времена (1922 год) были тяжелые. Ко всему этому добавились и политические проблемы.

Вскоре после этого письма, 12 января 1923 года, Ранк отослал Фрейду рукопись своей новой книги «Травма рождения». Тот с радостью принял посвящение, но полагал, что его следует сформулировать несколько скромнее. То, что Фрейд сначала назвал «великим озарением» Ранка, стало в дальнейшем яблоком раздора.

Хотя Фрейд признавал значение эдиповой матери, в этом письме он указывает, что относить все на счет матери является ошибочным.

По всей видимости, 19 ноября 1923 года Фрейд рассказал своему юному другу об одном сновидении. 20 ноября около одиннадцати часов вечера Ранк никак не мог заснуть и написал профессору письмо, в котором извинялся за свое истолкование сна. Он полагает, что в этом сне — который нам неизвестен — Фрейд говорит о том, что достаточно уже молчал и должен теперь вернуться к своей общественной и научной работе. Ранк выражал надежду, что это истолкование, возможно, подтолкнет профессора к тому, чтобы еще раз подумать об этом сне и, скорректировав истолкование Ранка, углубить его анализ. Последняя фраза письма звучит следующим образом: «Я надеюсь, что даже самые глубинные слои содержат решительное желание снова стать полностью здоровым»
(19 ноября 1923 г.).

Фрейду понадобилась неделя, чтобы ответить другу, и 26 ноября 1923 года Ранк получает чрезвычайно важное послание. Фрейд начинает с замечания: впервые после долгого перерыва Ранк предлагает подобное истолкование сна. С течением времени многое изменилось, Ранк фантастически вырос и многое узнал о своем друге и учителе, который хотя и не мог подтвердить все, что написано Ранком, однако не выдвинул собственных объяснений. Фрейд признает, что некоторые реконструкции верны, в частности его намерение в сентябре вновь приступить к работе.

Затем Фрейд пожелал узнать, «против кого направлен сон».
Он полагал, что этот сон ни на кого не направлен. Тем не менее Фрейд рассказал его своей дочери Анне и доктору Феликсу Дойчу. Быть может, для них этот сон что-нибудь значит. Тот факт, что коллега приехал в Вену вместе с женой и дочерью, похоже, является важной ассоциативной связью. Отсюда ассоциации тянулись к медсестрам Фрейда, без которых он не пережил бы тяжкие дни после операции на челюсти. Поэтому «сон однозначно является нежной благодарностью моим женщинам».

Затем Фрейд сообщает, что он очень полагался на профессора Пихлера67
, но остался им разочарован. Последовало «ослабление гомосексуальной к нему привязанности».
В этом сне доктор Дойч, вероятно, выступает вместо Отто Ранка (но это только предположение).

Когда Фрейд писал это письмо, он обнаружил вторую поразительную ассоциацию. Один из образов этого сновидения, который больше не возникал, носил имя Давида. У Фрейда возникла ассоциация с Лу Андреас-Саломе, для которой имя Давид имело особое значение. Это означало для Фрейда (Taft 1958, 79): «Внимание, место юноши занято стариком] Ты не Давид, а самонадеянный великан Голиаф, которого кто-то другой, юный Давид, должен устранить. И теперь легко увидеть, что Вы и есть тот угрожающий Давид, который своей «Травмой рождения» подрывает ценность моей работы»
(26 ноября 1923 г.).

1924 год начался вторым пространным посланием Фрейда всем членам Комитета, в котором он с огромным энтузиазмом отстаивает Ранка и его «Травму рождения» (см. переписку Фрейда с Абрахамом). Фрейд считал, что новые теории Ранка являются вариантом его понятия навязчивого повторения. Он писал, что не сомневается в том, что глубокие раны, полученные в детстве, укореняются в глубочайших слоях бессознательного и для их исцеления требуется длительный срок, как после тяжелой операции. В то время Фрейд еще полагал, что теория травмы рождения может легко уместиться в рамках психоанализа. Он рассматривал теории Ранка как новое истолкование табу инцеста, более глубокое, чем предложенное им самим.

Письмо раскрывает нам третью заслугу Ранка в развитии психоанализа. Первая из них заключалась в его роли достоверного историка психоанализа, вторая — в его роли надежнейшего сотрудника Фрейда, координирующего совместную работу пионеров психоанализа, и третья — в создании собственной, оригинальной аналитической модели, с которой необходимо считаться. Тут Фрейд выражает убеждение, что аналитик имеет не только право, но и обязанность развивать внутри определенных рамок свои собственные идеи. Это длинное письмо заканчивается усталым извинением: «Простите мою многоречивость, возможно, она отвратит Вас от желания побуждать меня высказываться по поводу вещей, о которых Вы можете судить не хуже меня»
(Freud/Abraham 1965, 324).

Ранка не обрадовало заступническое письмо Фрейда. Это было хорошее письмо, способное восстановить мир в Комитете, но Ранк подозревал, что Фрейд придал «Травме рождение» иное, угодное ему истолкование. Ему хотелось пояснить, что речь шла «о реальности рождения как факта и как травмы». Создается впечатление, что, возражая, Ранк вопиет: дайте же мне наконец стать самим собой, не посредником, не секретарем, издателем, представителем, переводчиком, а Отто Ранком, и никем иным. По моему мнению, эти письма не обладают ни маниакальными, ни параноидными чертами, как утверждал Джонс.

В это же время (март 1924 года) Ранк в письме своему другу Ференци сообщил о последнем разговоре с профессором, когда он зашел к Фрейду попрощаться перед отъездом в США. Беседа между Фрейдом и Ранком была долгой и дружественной, и тем не менее Фрейд ошеломил Ранка сообщением, что он работает над критикой и опровержением «Травмы». Он пояснил, что изменил точку зрения и все более отходит от взглядов Ранка. Наконец Фрейд подтвердил подозрение Ранка, что он прочел его книгу лишь поверхностно, а некоторые части даже не пролистал. Ранк уехал в Америку разочарованным.

23 марта Фрейд еще раз в дружелюбной форме пишет ему короткое письмо, которое, однако, пронизывает сильное чувство печали и одиночества:

Я твердо убежден в том, что мои критические замечания в прошлую среду вечером не произвели на Вас особого впечатления. Так всегда бьгвает, когда человек находится полностью под влиянием новой идеи. Тогда и в самом деле лучше всего
— оставить его в покое. Если б только Ференци не настаивал на полном единогласии со мной! Я вовсе этого не хочу, ради Господа Бога предоставьте нам право сохранять разные точки зрения.

Особенно ценно последнее трагическое письмо Ранка к Фрейду, написанное им в марте 1924 года. Читая его без предвзятости, мы слышим отчаянную мольбу о свободе, мечту не быть ничьим сыном, даже сыном Мастера психоанализа.

В конечном счете дело дошло до разрыва, и теперь, спустя несколько десятилетий, мы можем проследить и проанализировать этот процесс борьбы за свободу.

100

Фрейду никогда полностью не удавалось рассмотреть фигуру матери в ее главном значении для человеческого развития, как в своей собственной жизни, так и в возвращении архаической матери в качестве символа смерти. В своих сочинениях, как, например, в «Тотеме и табу», где он проанализировал эдипову ситуацию, эта тема не выступает на первый план. Вероятно, Фрейд не видел значения матери ни в своей психоаналитической работе, ни тем более в своих отношениях с другими пионерами психоанализа. Он воспринимал себя самого как патриарха, окруженного сыновьями, и не мог признать свою роль кормящей матери в группе взрослых мужчин.

В дальнейшем Фрейд обсуждал теорию Ранка: отсутствие фигуры отца в жизни Ранка и в его теории давало ему повод для беспокойства. В конце концов Фрейд пишет: «Возможно, Вы думали бы иначе, если бы сами подверглись анализу. Не отрекайтесь, оставьте себе путь для отступления»
(27 августа 1924 г.; Taft 1958,105-109).

Это последнее письмо было написано Фрейдом прежде, чем он получил «Декларацию независимости» Ранка, составленную 9 августа 1924 года в Нью-Йорке. Ранк не собирался отрицать значение отца, он хотел лишь «указать ему его рамки».

Особенно его оскорбил совет самому подвергнуться анализу. (Возможно, пройди Фрейд анализ, он не высказал бы того, что должен был сказать, а это было бы весьма прискорбно.) Двумя днями раньше Фрейд попытался восстановить отношения, он был исполнен любви, тепла и через океан протягивал заблудшему сыну руку (Е. Freud 1960, 371-372).

Земмеринг, 25 августа 1924 г.

Дорогой доктор Ранк,

Сегодняшняя почта доставила письмо от Вас, которое содержит лишь рекомендацию для нашего неистощимого доктора В.

Однако мне пришло в голову, что Вы в эти месяцы разлуки с нами в критической для нас, Вас и меня ситуации не выразили особой потребности дать мне знать, что в Вас и с Вами происходит, и это меня беспокоит. Хотя я рассматриваю большинство событий с точки зрения вечности и не воспринимаю их со всей страстностью, как в былые годы, я не могу отнестись равнодушно к изменениям в отношениях с Вами. Мое самочувствие, похоже, указывает на то, что мне осталось прожить еще какое-то время, и сильнейшее мое желание
— чтобы Вы в этот отрезок времени не стали для меня утратой. Как я слышал, Вы покинули Европу в взволнованном и раздраженном состоянии. Сознание того, что я несколько отступил от высокой оценки Вашей последней работы', усилило Ваше дурное настроение. Вероятно, Вы преувеличиваете аффективное значение этих теоретических расхождений и полагаете, что во время Вашего отсутствия я подвергся враждебным для Вас влияниям. Цель этого письма
— уверить Вас, что это не так. Я не слишком доступен для других, и эти другие
— с многодневным визитом у меня побывали Эйтингон и Абрахам
— в любом случае вполне справедливы в признании Ваших выдающихся заслуг и полны огорчения из-за резкости, с которой Вы распрощались. Нет никакой враждебности по отношению к Вам ни среди нас, ни в моей нью-йоркской семье. До Вашего возвращения остается еще как раз столько времени, чтобы успеть обменяться письмами. Я бы хотел, чтобы Вы описали мне Ваше нынешнее состояние и успокоили меня.

Различие в мнениях по вопросу о травме рождения мало что значит для меня. Либо Вы поправите и убедите меня со временем, коли времени еще хватит, либо Вы сами скорректируете себя и отделите то, что является

101

открытием и долговечным приобретением, от того, что привносит увлечение исследователя. Я знаю, что Вы не испытываете недостатка в аплодисментах по поводу Вашего новшества, но вспомните, сколь немногие обладают способностью суждения и насколько сильно действует почти во всех стремление отойти от Эдипа, какой бы путь для этого ни открылся. В любом случае, даже если здесь примешивается много ошибочного, Вы не должны стыдиться вдохновенного и содержательного труда, который самим критикам доставил много нового и ценного.
И тем более Вы не должны предполагать, что эта Ваша работа может нарушить наши многолетние тесные отношения.

На этот раз я присоединяю к самым сердечным пожеланиям ожидание вскоре Вас увидеть

Ваш Фрейд.

' «Травма рождения».

Но было уже слишком поздно. Ранк написал свое последнее письмо, и Фрейд упрекал себя (Taft 1958, 106): «Если б я подождал еще один день, я бы мог не упрудиться над всеми этими письмами... Вы так своенравны,
— говорит он и спрашивает: ...Где в Ваших построениях теория либидо, где комплекс Эдипа, роль отца?»
(27 августа 1924 г.).

Согласно Джонсу, по этому поводу Фрейд жаловался и Ференци (27 августа 1924 г., III, 89): «Право свободного суждения должно же распространяться и на меня. Я не обязан без ограничений принимать новшества моих последователей».

Несколько недель спустя Ранк приехал в Вену и навестил больного Фрейда. Как вспоминает Джесси Тафт (1958), это свидание потрясло Ранка. (У Джонса, который не слишком дружелюбно расположен к Ранку, этот эпизод выглядит несколько иначе.) Как бы то ни было, блудный сын получил личное прощение, еще раз приехав в Вену, на этот раз уже из Парижа, чтобы обсудить с Фрейдом свою депрессию и даже провести с ним несколько часов психоанализа. Однако их связь нарушилась и уже не могла восстановиться. По словам Джесси Тафт, Ранк всю жизнь дорого расплачивался за свою свободу — чувством вины, страхом, конфликтом, болезнью и страданиями.

ПРОТОКОЛЫ ВЕНСКОГО ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОГО ОБЪЕДИНЕНИЯ68

(ТОМ I И II): OTTO РАНК КАК ЛЕТОПИСЕЦ ИСТОРИИ ПСИХОАНАЛИЗА

Ни в одном исследовании дружбы Фрейда и Ранка невозможно обойти стороной роль Ранка как летописца истории психоанализа. Данное сообщение было опубликовано в «Протоколах Венского психоаналитического объединения». К моменту написания этой статьи два тома (I и II) вышли в английском издании. Том I (1962) содержит протоколы с 1 по 53 (1906—1908 гг.), том II (1967) — протоколы с 54 по 112 (1908—1910 гг.). Наше исследование ограничивается рамками этих двух томов (том III и IV посвящены периоду начиная с 1915 года).

Протоколы дают нам наглядное представление о первом периоде развития психоанализа в Вене. Они имплицитно содержат характеристики венских психоаналитиков, их отношений с Фрейдом и друг с другом. Они отображают творческое развитие психоанализа и его выдающихся пионеров, открывавших новую науку.

Вводная статья Германа Нунберга относится к числу лучших его сочинений. Чтобы по достоинству ее оценить, следует ее прочесть как в начале, так и по

102

завершении изучения протоколов. Нунберг — квалифицированный издатель, несколько лет принимавший участие в собраниях Венского психоаналитического объединения. Эту задачу ему поручил Пауль Федерн, осуществлявший в свою очередь замысел Фрейда.

Начиная с 1902 года каждую среду вечером на квартире у Фрейда собираются друзья, члены так называемого «Общества по средам». До 1906 года (за два года до основания Венского психоаналитического объединения) протоколы не велись. В тот период происходили бурные аналитические дискуссии по поводу современной литературы, ведь это время кроме всего прочего было временем Шопенгауэра, Ницше, Стриндберга, Достоевского и Ведекинда. Нунберг связывает тематику встреч с небольшой численностью анализируемых пациентов.

Встречи обычно проводились в форме семинаров, хотя и не все участники имели одинаковую «ученую степень». Каждый был обязан принять участие в дискуссии, порядок выступлений определялся жребием.

Фрейд вел заседания, на которых нередко происходило то, что мы теперь называем групповым терапевтическим процессом. Не всегда было просто сдержать этих интеллигентных и зачастую весьма агрессивных людей. Фрейд всегда старался, чтобы дискуссия не переросла в оголтелый спор. Он хвалил, когда было за что, и критиковал, если что-то, на его взгляд, заслуживало упрека (или если до него никто не выступал с критическими замечаниями). Фрейд давал возможность своим ученикам, Ранку, Адлеру, Штекелю и другим, проявить себя и, хотя иногда бывал достаточно резок, в целом, хвалил он или возражал, старался проявлять терпимость и уважение к участникам.

Читая протоколы заседаний, можно проследить то, как Альфред Адлер (1870—1937) начал систематически развивать собственные взгляды, обратившись от внутреннего психического конфликта к внешнему, социальному. В них также отчетливо видно, как внимательно Фрейд отнесся к адлеровским идеям, особенно о значении агрессии. Дискуссии проходили в свободной дружеской атмосфере. Проблемы, типа мастурбации или детских воспоминаний, излагались лично и сразу же анализировались. Также и здесь Фрейд выступал в качестве центральной фигуры.

Обычно Фрейд открывал вечер несколькими объявлениями, часто он начинал дискуссию и столь же часто закрывал заседание. По-видимому, он оставлял за собой право прерывать ораторов, тогда как самого его, судя по протоколу, перебивали лишь в редких случаях (обычно это делал Адлер)- Его замечания нередко относились не только к выступающему, но и ко всем участникам.

Вильгельм Штекель (1868—1940) и Фриц Виттельс (1880—1950), очевидно, чаще других провоцировали враждебность. Читая протокол первого заседания, в котором приняли участие Бинсвангер и Юнг, невольно задаешься вопросом, как реагировали эти два швейцарских психиатра нееврейского происхождения на удивительную дискуссию по поводу числа 3 — символа нееврейского пениса69
. В дальнейшем в качестве гостей участие в заседаниях принимали также Абрахам, Джонс и Эйтингон. Каждый сознавал историческую значимость этих заседаний, и прежде всего Пауль Федерн и Отто Ранк.

В совместной работе с Магнусом Хиршфельдом (1868—1935) 70
Фрейд проявил свою способность к дипломатии, быстроту, с которой он мог воспользоваться любым преимуществом, ни на шаг не отступая от интересов своего «дела». Протоколы содержат много материала, представляющего исторический интерес: они позволяют проникнуть в психодинамику креативности как отдельного человека, как и группы; они передают сведения о психоаналитической теории и практике; они отображают работу Ранка над «Мотивом инцеста» (1912), обсуждение Хичманном книги Блейлера

103

о
паранойе (1908), рассркдения Адлера о «комплексе неполноценности» и высказывания Хичманна о публикациях Штекеля. Последний делится наблюдениями из своей собственной работы и текущей литературы, Адлер часто вкратце описывает свою практическую деятельность. Многие встречи посвящены проблемам психопа-тографии. В мае 1907 года проходит «дрркеский вечер», на котором Виттельс говорит о «женщинах-врачах» и все соглашаются, что женщина не должна изучать медицину. Макс Граф зачитывает замечательную статью по методологии аналитического исследования художественного творчества. Одно из наиболее поразительных выступлений принадлежит Урбанчичу, поведавшему о своем личностном развитии вплоть до момента вступления в брак. Штекель рассказывает о своем сне об инцесте с матерью и еще о двух других интересных сновидениях. Фрейд обсркдает пристрастие Блейлера к обозначению болезней, а в другом случае прилагает все усилия, чтобы понять рассркдения Адлера о неполноценности органов.

Фрейд впервые рассказывает о своих случаях, клинических наблюдениях и предлагает для обсуждения теоретические формулировки. Так, например, в октябре 1906 года Фрейд впервые применяет термин «семейный роман».

Периодически разворачивалась борьба за приоритет. Фрейд отказывался от каких-либо прав на свои доклады, которые были предназначены для общего обсуждения. Рассуждая о взглядах Штекеля на фригидность, Фрейд предложил основать академию любви, где бы преподавалось «ars amandi» («искусство любви»).

Фрейд считал, что люди, создававшие нечто новое, вправе изобретать новые термины. Однако порой и ему приходилось повторять весь ход своих мыслей, поскольку не все были знакомы с излагаемыми им проблемами или не совсем разобрались в них.

Также и во втором томе «Протоколов» в качестве протоколиста выступает Отто Ранк. Его тщательный, методический почерк, его точность и аккуратность, понимание исторической важности момента дали нам возможность увидеть Фрейда и проследить его отношения с друзьями и учениками в эпоху становления психоанализа.

Благодаря этим документам мы узнаем, как Фрейд — спонтанно и вместе с тем безупречно отточенно — говорил о Герхарте Гауптмане, Карле Марксе, Генрихе фон Клейсте, Иммануиле Канте, Фридрихе Шиллере, что он думал о немецких газетах и о многом другом.

Штекель обычно подхватывал мысль профессора, пытаясь перещеголять его, и завершал ее личной исповедью. Адлер часто бывал полон сомнений. Фрейда, по-видимому, больше всего волновали именно эти его вечно строптивые ученики.

Иной раз Фрейд выражался резко, например обозвав «законченной свиньей» одного пациента Виттельса. Более поздние дискуссии были посвящены в основном клиническим вопросам, а не литературе, как ранее. По-видимому, все стали более уверенными в себе и в «деле» и более опытными в клинической практике.

В своих замечаниях Фрейд был не столь отрыт, как его ученики: его высказывания практически никогда не принимали форму исповеди. Пожалуй, единственным исключением являлась тема, касавшаяся личной сексуальности. Об этом мы читаем: «Профессор Фрейд говорит, что сам планирует работу по этой теме, однако она будет, опубликована лишь тогда, когда иссякнет его собственная сексуальность»
(61).

Время от времени Фрейд строил планы на будущее, описывая предстоящую работу (см. 401, 442, 514). Он говорил о психологии Я (164) и предвосхищал дальнейшее развитие психоанализа. Поскольку всем была известна и всеми принималась антипатия Фрейда к венцам, это тоже обсуждалось со всей открытостью.

Во втором томе «Протоколов» содержатся также документы исторических встреч в апреле и мае 1910 года71
, когда общество переживало реорганизацию и каждый его член должен был пожертвовать немало времени на организационную работу. Психоаналитики основали свой союз!

104

«письма по кругу»

1920 год: начало

Годы с 1920 по 1924, к которым относятся так называемые «письма по кругу» 72
, были тяжелым периодом для Европы. Исторический фон этого времени описан Джесси Тафт в биографии Ранка (Taft 1958) и Эрнестом Джонсом в биографии Фрейда (Jones 1953—1957). В эту послевоенную эпоху психоанализ в определенной степени возрождался заново. Это было время подготовки, распространения и интенсивного сотрудничества всех членов Комитета.

Связь разбросанных по миру шестерых носителей колец (членов Комитета) осуществлялась посредством писем. Эти выдающиеся, тщательно отобранные Фрейдом мужи — Абрахам, Ференци, Эйтингон, Джонс, Захс и Ранк, — которые взращивали и лелеяли интеллектуальное достояние психоанализа и разошлись, словно апостолы, по чужим странам, работали в тесном контакте друг с другом в качестве великих зачинателей психоанализа.

Шестидесятипятилетний Фрейд предстает перед нами в пору первых своих посланий в качестве наставника, руководителя и организатора. В то время психоанализ считался не столько теорией человеческого поведения, сколько методом медицинского воздействия или же важной частью западной идеологии. Теперь же центр тяжести приходился на организацию, движение, «дело».

Наиболее важные «письма по кругу» подготавливались в Вене и всегда подписывались Фрейдом и Ранком, даже если составлял их один Ранк. Одна копия отправлялась в Берлин Карлу Абрахаму (в то время ему было 43 года), Гансу Захсу и Максу Эйтингону (обоим исполнилось 39); дополнительные копии рассылались Шандору Ференци (37 лет) в Будапешт и Эрнесту Джонсу (41 год) в Лондон.

Ожидая много от этих писем, при их прочтении можно испытать сильное разочарование. Хотя здесь и обнаруживаются несколько важных документов73
, однако в посланиях главным образом обсуждаются проблемы организации, правила и устав, уплата или неуплата членских взносов, создание программ обучения, вечерние встречи и ежегодные конгрессы, короче говоря, проблемы управления. Научные дискуссии возникали лишь в редких случаях — да и то только перед конгрессами. Между Ранком и Джонсом постоянно вспыхивали ссоры из-за проблем с психоаналитическим издательством и авторскими правами.

Собрание писем открывается посланием Ференци от 4 октября 1920 года, в котором предлагается централизовать заседания всех психоаналитических обществ. Он предлагает также выдавать дипломы тем, кто получил психоаналитическое образование. Он счастлив упомянуть, что объединение, возможно, получит в дар два миллиона крон. Из этого письма мы видим, что Ференци убеждает своих друзей эмигрировать в Лондон или Берлин.

Фрейд и Ранк всегда используют в своих письмах местоимение «мы». По-видимому, тема очередного письма возникала у Фрейда в процессе беседы с Ранком; последний на основании своих заметок составлял письмо, ответственность за которое брал на себя Фрейд.

Первое письмо из Вены содержит беспокойство по поводу членских взносов и чрезмерных тиражей издательства. «Только книги профессора расходятся хорошо».

Иногда сообщаются новости из жизни «носителей колец». Джонс (как всегда по-английски) делает первое личное признание:

«Поскольку я обращаюсь к друзьям, мне будет позволено добавить и личное сообщение: моя жена родила вчера нашего первого ребенка, оба чувствуют себя превосходно. Следуя примеру других аналитиков (Ранка,

105

Хичманна, Флюгеля и др.), это снова девочка. Врач, член нашего общества, наблюдал первую реакцию ребенка на этот мир еще до того, как перерезали пуповину
— она сосала большой палец».

В середине октября 1920 года Захс приехал в Берлин, чтобы поддержать Абрахама. Франц Александер становится, по всей видимости, первым кандидатом на получение психоаналитического диплома. О нем часто отзываются как об очень одаренном и многообещающем ученике.

Трагические нотки прозвучали в письме из Вены от 14 октября 1920 года. Драгоценная сумма в тысячу долларов от Абрахама А. Брилла (1874—1948) 74
из Нью-Йорка не могла быть получена из-за непомерного налога на валюту, и ее пришлось возвратить. Доходы от публикаций были нестабильными, и «Пресса» («Хогарт пресс») оставалась источником постоянного беспокойства.

Часто обсуждался и другой вопрос: кто напишет рецензию для «Журнала» 75
. Удивительно, как трудно оказывалось найти быструю и надежную помощь. Даже работы профессора не получали ответственного и пунктуального рецензента.

Кроме того, в некоторых «письмах по кругу» имеются собственноручно написанные Фрейдом строчки, доказывающие его огромный личный интерес к этой работе. Например: «Новые активные связи с Америкой небезразличны для будущего. Остается надеяться, что те, кого я здесь анализирую, сумеют превратиться в ядро слишком легко исчезающей в противном случае массы».

Фрейд размышлял, следует ли разрешить пациенту-американцу поехать с ним вместе с Бадгаштайн. Фрейд никогда не проводил анализ во время отпуска, но та сумма в долларах, которую он должен был получить за свою работу, покрыла бы все расходы на отдых, «...что было бы весьма приятно, хотя само по себе это еще не служило бы оправданием. В конечном счете я уже восстановил треть моего состояния, каким оно было до войны».

Фрейд сообщает также о богатом человеке из Филадельфии, который пожелал пригласить к себе аналитика, чтобы тот помог ему избавиться от истерического страха. Он предлагал 10 000 долларов в случае исцеления. В скобках Фрейд замечает: «...в Европе это, несомненно, сочли бы за дурное предзнаменование».

По всей вероятности, в то время стать членом психоаналитического объединения было значительно легче, чем сегодня. Несколько студентов-медиков из Лейпцига, собравшихся для обсркдения психоаналитической литературы, пожелали быть принятыми в члены и едва не добились успеха, если бы Эрнест Джонс, истинный англичанин, не выступил против этого. После нескольких сообщений подобного рода в ноябре 1923 года он раздраженно спрашивает: «И откуда берутся все эти психопаты?»

Абрахам прежде всего сообщает о достижениях психоанализа в Берлине: публикуются новые книги, появляются новые приверженцы и все больше англичан приезжает учиться в Берлин.

Начиная с ноября все немецкоязычные аналитики обращаются друг к другу на «ты», «поскольку все мы братья»,
как сказал Абрахам. Фрейд остается «профессором».
Из Вены приходит исполненное гордости сообщение: «Мы завоевали новую страну
— Италию».

4 ноября 1920 года профессор выдвинул тему для обсуждения на конгрессе: повлияет ли на теорию и практику психоанализа признание возможности «передачи мыслей» (телепатии) и если да, то каким образом? Сначала это предложение было воспринято с энтузиазмом, но потом о нем забыли.

Попытка организовать специальное торжество по случаю 65-летия профессора провалилась, как только сам юбиляр узнал об этом. Было решено, что дни рождения должны оставаться частным делом; однако — «может быть, стоит отпраздновать в 1921 году совершеннолетие «Толкования сновидений»?»

106

Ференци, больной и несчастный, уговаривал друзей покинуть Будапешт, однако сам считал себя обязанным остаться, хотя и получил приглашение в

Америку.

Год 1921: организация расширяется

В 1921 году рассылка писем упорядочилась и стала более регулярной. Ровно 1 января 1921 года Фрейд и Ранк написали послание друзьям, в котором выразили свою огромную потребность в отдыхе.

Абрахам сообщил, что начал анализ братьев Джеймса и Эдуарда Гловеров из Лондона. Он даже захватил их с собой в качестве «ручной клади» в отпуск76
.

Ференци попытался избавиться от обсуждения административных вопросов и сообщил о свое работе, посвященной символу и страху (Ferenczi 1912). Он также попытался понять динамику прогрессивного паралича, что в дальнейшем стало классическим случаем психоанализа. Страсти из-за Гроддека еще не улеглись, а сам конфликт живо обсуждался: Пфистер, как мы знаем, пришел в ужас от «Искателя души» Гроддека (Groddeck 1921) и воспринял публикацию этой книги как тяжелый удар по психоанализу.

Ранк, выступая от имени Фрейда, писал Джонсу:

Дорогой Джонс, мы хотели бы сказать, что очень рады чрезвычайно сильному сопротивлению «дикому» дилетантскому анализу. Но мы сожалеем, что Вы не даете отпора врачам, занимающимся «диким» анализом. Общественность способна сама защитить себя от психоанализа дилетантов, и наоборот, она не может уберечься от угрозы дилетантского анализа со стороны врачей. Мы полагаем неверным средством защищать профессиональное имя с помощью патента, поскольку также и юнгианцы претендуют на то, чтобы зваться аналитиками
(февраль 1921-го).

Абрахам уже долгое время пытался получить место профессора в Берлинском университете. Его беседа с профессором Бонхёффером, тогдашним заведующим кафедрой психиатрии, показала, что общее настроение на факультете направлено против создания кафедры психоанализа. Блейлер в Цюрихе сумел в конечном счете добиться нужного решения, и Абрахам ставит десять восклицательных знаков рядом с его фамилией.

В первом своем июньском письме Джонс жалуется, что какой-то человек в Англии, «который, к сожалению, должен сказать я, еврей и мог бы быть разумнее, пожертвовал четверть миллиона фунтов стерлингов на создание клиники психотерапевтических исследований».
Джонс продолжает: «Хотел бы я ему сказать, что мы с десятой частью этой суммы провели бы в десять раз больше исследований, чем другие»11
.

Письмо от 11 июня особенно интересно, поскольку дает нам возможность увидеть, как за спиной Ранка выступает сам профессор. Андре Жид написал Фрейду, что какая-то дама из Сиднея желает ввести искусственное оплодотворение для незамуж них женщин, мечтающих иметь детей. Профессор посоветовал ответить ей, что он не слишком приветствует появление безотцовщины и ему больше хочется проанализировать желание женщины завести ребенка без помощи мужчины.

Ференци профессор заверяет, что и в Вене дела идут не слишком хорошо и он сам видит, что количество консультаций заметно сокращается. Фрейд умоляет Ференци продолжать работу над параличом, которую он считает чрезвычайно важ-

107

пой.
Абрахаму профессор посылает открытое предостережение отказаться от всякой мечты о славе в качестве профессора психоанализа в Берлинском университете. Надежды Абрахама он называет «игрой воображения».

Специальное сообщение для «милого Эрнеста»
в Лондоне: деньги, о которых говорил Джонс, повлекли бы за собой лишь новые и более серьезные обязательства, которые в пору тяжелой работы и организационных недостатков никто не мог бы принять на себя.

Из письма Ференци выясняется, что «носители колец» странствовали летом по Гарцу. Участники этого путешествия «помогают мне в минуты упадка и часы депрессии».
Затем он вновь пытается открыть научную дискуссию по проблеме идентификации. Однако, похоже, никто не откликнулся на этот призыв, и, когда Ференци попробовал заговорить об оккультизме, эту тему также не приняли.

1922 год: кульминация переписки

В 1922 году издатель психоаналитической литературы Пол Кеган, по выражению Джонса, «обжегшись на молоке», ограничился продажей фрейдовской книга «Воспоминание детства Леонардо да Винчи» только медикам. Джонс ссылается на частное письмо Абрахама. Тем самым выясняется, что наряду с письмами, отправлявшимися регулярно 1-го, 11-го и 21-го числа каждого месяца, все адресаты корреспондента были связаны также частной перепиской, как друг с другом, так и с профессором. В этом письме выясняется интересный факт:

В частном письме Абрахам после разговора с профессором предлагает ввести стандартный гонорар для всех пациентов.
Джонс вежливо, но твердо объясняет, почему подобное правило совершенно неприемлемо для Англии. Заключительная фраза звучит следующим образом: «Например, сейчас я получаю от одного больного гинею, от другого четыре, от большинства прочих
— по две».

Ференци в своем обычном лаконичном стиле сообщает из Будапешта, что психоанализ развивается в Венгрии слабо.

В марте Джонс извещает, что принял в Международное психоаналитическое объединение группу индийцев (на правах коллективного члена) и просил президента Босе посетить ближайший конгресс для установления личных контактов.

Ранк дает однозначно понять, что для него (то есть него и профессора) присутствие стенографа на ближайшем конгрессе нежелательно. Выступающие должны сами позаботиться о том, чтобы их воззрения были изложены верно.

Фрейда чрезвычайно порадовала установившаяся связь с Индией, он считает доктора Босе выдающимся аналитиком. Одна фраза касается афоризма Штекеля: дескать, карлик, забравшийся на плечи великана, смотрит дальше, чем сам великан. Ранк, по всей вероятности цитируя профессора, возражает: «На замечание Штекеля следует ответить: однако вошь на голове у астронома не видит дальше, чем сам астроном, в особенности если он смотрит в телескоп»
78
.

Джонс радовался тому, что может, как изначально предлагал профессор, посвятить себя вместе с Абрахамом официальной деятельности, но Абрахам, хотя и ждал предстоящего конгресса, был полон печали, поскольку разрастание организации сделало почти невозможным тесное общение с друзьями.

Катастрофическая ситуация, в которой оказалась австрийская экономика, стала тем временем внушать серьезную тревогу — она ставила под угрозу любое стабильное предприятие. Цены росли изо дня в день, происходило обесценивание австрийской валюты по отношению к немецкой. Никто не знал, что будет дальше.

В ноябре Абрахам досадует Фрейду на Ранка: «В особенности я сожалею, господин профессор, что последнее письмо не прошло через Ваши руки».

108

Внезапно оказалось, что издательство должно переехать из Вены в Берлин. Ференци надеялся таким образом избежать каких бы то ни было экономических кризисов. 15 ноября Ранк объявляет о необходимости скорейшего переезда. Выражалась надежда, что в Берлине найдутся лучшие кадры, а производственные затраты будут более низкими. Штаб издательства «естественно»
остается в Вене.

Что касалось переезда, Джонс был настроен скептически, предрекая: «Через пару лет в Германии все может оказаться еще хуже».
Затем последовали всеобщие жалобы на «высокомерие Ранка, который обращается с коллегами словно со школьниками».

Последнее письмо 1922 года датировано 15 декабря. В коллекции Общества Отто Ранка это письмо имеется в двух редакциях. Одно из них написано рукой профессора, второе — напечатано на машинке как обычное «письмо по кругу». Подпись разобрать невозможно, так что неясно, подписывал ли это послание также и Ранк. Письмо является кульминацией, равно как и резюме всех трудностей и обид, но вместе с тем предлагает решение.

Фрейд начинает следующими словами (15 декабря 1922):

Позвольте мне вновь оседлать гипогрифона79
, прежде чем я удалюсь в свое «вдовье убежище». Я благодарю всех вас, то есть в первую очередь Абрахама и /Джонса, за то терпение, с которым вы ответили на мое последнее письмо. Ни один из вас не жаловался на то, что я занял неверную позицию, защищая Ранка, хотя оба они, а возможно и другие, могли так подумать (только мой старый друг Ференци точно знает, что моя фанатичная страсть к справедливости обошлась мне в жизни дороже, чем все остальные дурные и добрые качества в совокупности). Вы могли бы добиться своего даже проще, поскольку знаете, что психоанализ не должен использоваться как средство полемики. Использовать его таким образом, как сделал я,
— нарушение правил.

1923 год: раздор, сомнения и ссора

В 1923 году объем писем — но не их количество — увеличивается. Можно предположить, что значительная часть корреспонденции в «письма по кругу» не включена. В этом году профессор заболел, и постепенно каждый ощутил тяжесть этою недуга, повлекший за собой столько страданий, столько операций и в конечном счете оборвавший жизнь и творчество Фрейда.

Первое письмо из Вены от 4 января 1923 года содержит сообщение, что Ференци и Захс побывали с визитом в Вене и везут оттуда известия. Тем временем Фрейд намеревается принять московскую группу, чтобы тем самым придать еще больший авторитет Международной психоаналитической организации и получить возможность влиять на эту группу.

«Пресса» по-прежнему испытывала серьезные трудности, и никто не мог возразить на философическое замечание Фрейда: «Судьба не принимает оправданий».

Абрахам сообщает об имевшем важное значение вечере в Берлинском обществе. Китайский профессор из Пекина объяснял символику китайского письма. Этот человек разбирался в трудах Фрейда, как в немецких, так и в английских изданиях, и. планировал их перевод на китайский язык. Однако это было чрезвычайно сложно, поскольку требовалось изобретать новые иероглифы для передачи не существовавших в китайском языке терминов. Чтобы выразить понятие «бессознательное», нужно было скомбинировать символы сердца и власти.

109

Абрахам сообщал, что молодые врачи-ассистенты из университетской психиатрической клиники все чаще посещают лекции в университете. Такое признание со стороны молодого поколения вселяло в него уверенность.

Ференци, взяв напрокат машинку, наконец-то начал печатать свои письма. Это существенно облегчило жизнь Гизеле Ференци, поскольку в ее задачи входило отсылать оригинал в Вену, а шесть переписанных от руки копий — всем остальным корреспондентам. Будапештская группа аналитиков значительно сократилась, так как многие ее члены эмигрировали.

Вскоре Ранк официально сообщает о болезни профессора:

Профессор вынужден был на прошлой неделе подвергнуться небольшой операции в связи с лейкоплакией во рту, слева на внутренней стороне щеки, вызванной слишком частым курением. Ее следовало удалить, поскольку она вызывала осложнения. Профессору пришлось на несколько дней прервать свою работу, так как ему было упрудно говорить и есть. Однако гпеперь он вновь чувствует себя хорошо и несколько дней назад решил возвратиться к работе.

Во всех последующих письмах отражается растущее беспокойство членов Комитета здоровьем профессора. Все остальное, казалось, утратило значение.

Письмо из Вены от 1 ноября вновь подтверждает, что профессор поправляется, наслаждаясь чудной осенью в городе и занимаясь литературным трудом. Однако он не знает, когда сможет вновь приступить к работе с пациентами.

16 ноября 1923 года Ранк горестно сообщает об ухудшении здоровья профессора. Из-за этого потребовалась повторная операция, которая прошла успешно. Осложнений не наблюдалось, но Фрейд страдает от боли. Выражалась надежда, что профессор вскоре поправится и вернется домой. Возобновление работы отодвигалось на более поздний срок, отчасти из-за слабости Фрейда, отчасти потому, что он еще не привык к протезу.

В написанном от руки послании, которое невозможно полностью разобрать, Ференци горестно и эмоционально излагает свои жалобы. Он упрекает Джонса за то, что тот использовал целые фразы из его работы о теории либидо и гипнозе (Ferenczi 1909) в своей статье без соответствующих ссылок. Ференци предоставляет Комитету судить, «являются ли мои упреки справедливым научным протестом или лишь выражением моего тщеславия».

Абрахам встревожен неожиданными притязаниями Ференци на приоритет и вновь берет на себя роль третейского судьи. Раньше он постоянно пытался посредничать между Ранком и Джонсом, теперь он разбирает спор Джонса и Ференци. Он пишет: «Давайте вновь усядемся под большой вербой»,
как они делали во время летнего отпуска, если пытались уладить какой-то конфликт. Абрахам считал, что Ференци в целом прав, но выбрал неверные действия. Ему следовало вначале обратиться непосредственно к Джонсу, а уж затем в Комитет. Абрахам напомнил Джонсу о предыдущем разговоре «о твоем братском соперничестве с Ференци и Ранком».

Джонс очень огорчился, что его небрежность так раздосадовала его старого друга Ференци. Он полагал, что не повинен ни в каком дурном умысле, и то, что он использовал цитаты в своей статье, ставшей яблоком раздора, ни в коей мере не доказывает, что Ференци лишился заслуженного признания. «Редко мне приходилось так удивляться, как тогда, когда впервые в жизни я прочел подобные упреки».

Джонс славился исключительной щепетильностью в подобных делах. Спокойно и тщательно он исследует всю историю психоаналитической теории гипноза и

110

утверждает, что спор между ним и Ференци можно было бы легко разрешить и не стоило выносить его на обсуждение целого собрания. Злополучная статья была прочитана профессором, и «никто другой не почувствовал бы острее, чем он, причиненную Ференци обиду».
Ни профессор, ни Абрахам, который тоже видел рукопись, не сделали ни малейших замечаний. Предложение, о котором идет спор, по мнению Джонса, заключало в себе ходячую истину, по отношению к которой приоритет невозможен. Он выразил готовность отправить письмо в «Журнал» «с тем условием, что меня не попросят извиниться за то, чего я не делал».
Тон письма в целом отличается уверенностью и спокойствием.

22 ноября 1923 года Макс Эйтингон прислал письмо из Берлина. Он постоянно старался держаться в тени, скромно оценивая свое значение для Общества и особое расположение к себе профессора. Эйтингон только что вернулся из Парижа и обнаружил, сколь огромные успехи имеет там психоанализ.

В ноябре Джонс все еще ждал ответа Ференци, который громогласно и решительно боролся за «порядочность в науке и интегрированность характера».
Его спор с Джонсом оставался неулаженным. Еще раз последовало долгое изложение конфликта, восходившего к 1909 году, когда Ференци опубликовал свою первую работу о гипнозе. Это сочинение «почти дословно»,
но без ссылки процитировал его друг Эрнест. В 1910 году Эрнест Джонс процитировал Ференци двенадцать раз, а в 1923 году он отстаивает те же самые представления, не ссылаясь на Ференци. Последний потребовал от Джонса объяснений, которые следовало опубликовать в «Журнале». Между тем Отто Ранк заболел, и письма стали короткими.

1924 год: последние послания

Новый год открывают хорошие вести из Вены: «Профессор хорошо отдохнул и даже председательствовал на встрече Общества, где Ференци говорил о "Стадиях развития либидо"».

Новые трудности обнаруживаются в последнем абзаце письма, отправленного в Берлин: Ранк послал в Берлинский институт на учебу человека, прошедшего ранее у него курс анализа (в Вене тогда еще не было института). Этот бывший пациент теперь возвратился в Вену и доложил, что члены Берлинского общества расспрашивали его о технике Ранка и выразили по этому поводу сомнение. Хотя Ранк и утверждал, что мнение этих коллег его не интересует, он все же счел некорректным, что оно было высказано в присутствии человека, только что прошедшего у него курс. Больше в Берлинский университет он не пошлет никого.

Уже в январе 1924 года появились новые признаки недружелюбия. 20-го числа Ранк написал письмо, которое, по желанию профессора, было направленно лишь в Берлин и Будапешт. Ранк рассердился на Джонса. Он узнал от Брилла, что Джонс в письме американским коллегам сделал несколько враждебных замечаний в его адрес. Уличенный в этом, «Дхомс, как всегда, начал отпираться».
Отто Ранк предпочел бы обсудить дело с самим Джонсом, но профессор его отговорил.

15 января Джонс предпринял серьезную попытку помириться с Ранком. Джонс сердечно благодарил Отто за то, что тот подарил ему «свою замечательную книгу о травме рождения».
Не утверждая, что он принимает все целиком, Джонс выразил уверенность, что многое можно подтвердить, в особенности тесную связь между психоаналитическим лечением и повторными беременностями и родами. Он, казалось, искренне радовался тому, что основанный Фрейдом в январе 1912 года журнал «Имаго», который он именует «дитя Отто», был спасен и будет выходить в дальнейшем.

111

Позднее Джонс подтверждает получение не обнаруженного в архивах Общества Отто Ранка «послания профессора, которое прибыло сегодня».
В этом письме Фрейд заступался за Отто Ранка — оно опубликовано в переписке с Абрахамом под датами 15 и 25 февраля 1924 года (A. Abraham, E. Freud 1965).

В целом в Джонсе нарастал скептицизм по поводу взглядов Ранка. Однако он обещал «прилежно и благосклонно выслушать»
его. В то же время он предупреждает, что идеи Ранка причинят много зла и легко могут быть извращены. Он бы предпочел, чтобы Ранк формулировал свои идеи осторожнее и менее догматично, не исключая других возможностей. Все это, по его мнению, было бы легко исправить, если бы другие члены Комитета просмотрели рукопись до публикации.

В феврале Ранк сообщает: «они»
(он имеет в виду себя и Ференци) не смогут сделать доклад на ближайшем конгрессе, поскольку оба полагали, что никто этого по-настоящему от них не ждет.

Последующие письма лаконичны и в основном посвящены подготовке конгресса. Ранк и Ференци рассылают на редкость краткие сообщения. Ференци и вовсе ограничивался открытками. Лишь позже, 6 марта, Ференци выделил время, чтобы «исправить ошибку профессора».
Всем следует знать, что его книга была написана до «Травмы рождения» Ранка. Его «активная техника» 80
представляла собой комбинацию его собственных идей и
идей Ранка. Ференци тоже пользуется местоимением «мы», имея в виду себя и Отто Ранка, «мы» отнюдь не звучит здесь по-королевски.

Книга Ранка не могла быть показана членам Комитета, поскольку общий настрой был не в пользу научной дискуссии.

Письма из Берлина тоже становятся все короче, так что вновь один лишь Джонс продолжает отчитываться подробно. В апреле в связи с интенсивной работой над подготовкой конгресса сократились и его послания.

Последнее письмо из наследия Ранка принадлежит Ференци (6 апреля 1924 г.). Он откровенно признает, что «письма по кругу» в последнее время «расщепились» на ряд частных писем и превратились в бессмысленную формальность. «Было бы чистой воды мошенничеством, недостойным аналитиков, никак на это не реагировать».

Заключительные примечания к «письмам по кругу».

Прошло уже более полувека с тех пор, как был образован Комитет «носителей колец» и начался обмен письмами по кругу. Задуманный первоначально как своего рода духовная гвардия профессора, призванная оберегать его от разочарований, Комитет в течение многих лет прекрасно исполнял эту роль. Запущенная «письмами по кругу» динамика развивалась, как мы видели, по собственным законам, хотя в ней прямо или косвенно прослеживаются и различные отношения отдельных членов. «Письма по кругу» более всего напоминают бюллетени психоаналитических организаций. Их можно также сравнить с магнитофонными записями телефонных разговоров различных членов правления международной организации.

Эта корреспонденция имеет огромное значение в двух отношениях: между 1920 и 1924 годами небольшая группа людей превратила психоанализ в международную организацию. Пионеры науки занимались этим наряду со своей профессиональной работой, дополнительно к своим научным интересам и вопреки всем несчастьям Европы в пору экономического упадка после первой мировой войны.

112

«Носители колец» поддерживали профессора и психоаналитическое движение в те времена, когда все понятия духовного существования были омрачены инфляцией и мировым кризисом. Они не перегружали его множеством организационных вопросов и техническими проблемами управления. Они делали это из верности Фрейду и психоанализу как «делу», движению, вере, мировоззрению, науке, искусству. Они работали без устали, и все они познали радость открытий, приключений, освоения новых территорий.

Мы имеем возможность увидеть редкую, своеобразную группу творческих людей, которые в течение всех этих лет работали вместе и позднее еще много лет в разных формах продолжали свой труд, пока смерть не положила конец их работе и не завершилась эпоха великих открытий психоанализа. Профессор оставался верен своей самостоятельно избранной роли некоего стареющего бога Олимпа, взирающего на все «с точки зрения вечности». Лишь изредка он превращался в Юпитера-громовержца, чтобы вскоре вновь удалиться в мир личного страдания, мир боли и подготовки к путешествию с неведомым концом.

Отто Ранк, главный помощник Фрейда, судя по объему исполняемой им работы, имел больше рук, чем бог Шива. Он подавлял свою потребность в самовыражении, пока профессор не заболел неизлечимой болезнью, о чем какое-то время никто, кроме Ранка, не знал.

Ференци был Фрейду ближе всех среди его «приемных детей», но никак не мог понять, почему он не может быть единственным «сыном».

Из трех берлинцев на первый план чаще всего выступает один — Карл Абрахам, оптимист и в то же время реалист, хранитель света в трудные времена и самый надежный в сложных ситуациях. За ним следуют два его верных спутника, Ганс Захс и Макс Эйтингон, которые обычно подписывали письма, однако редко делали что-либо сверх этого.

На протяжении всех лет Эрнест Джонс оставался своего рода сторонним наблюдателем. Только он не говорил на родном языке профессора. Кроме того, он был убежден, что знает истинный путь, и настаивал, чтобы этим путем следовали все остальные.

Драма последних лет, продлившаяся до смерти Фрейда в 1939 году, разыгралась на фоне болезни профессора. Наиболее проникновенно и глубоко она описана в работе Макса Шура о жизни и смерти Фрейда (Schur 1972).

ПЕРЕПИСКА ФРЕЙДА С УЧЕНЫМИ И ПИСАТЕЛЕМИ

Известно, что Фрейд постоянно переписывался и обменивался мыслями не только со своим психоаналитическим окружением, учениками и пациентами, но испытывал не менее сильную потребность поддерживать связь и с другими выдающимися современниками, общаться с ними и переписываться. По отдельности это можно проследить по многим источникам81
. Поскольку среди этих современников прежде всего выделяются поэты и писатели, люди искусства, которым были близки идеи Фрейда, от которых он сам получал импульс и для которых в свою очередь служил источником вдохновения, — здесь будут представлены важнейшие его контакты с этими выдающимися людьми своего времени (в той мере, в какой они отражены в письмах).

На заре психоанализа, когда еще не было анализируемых и самих аналитиков было немного, на еженедельных «Психологических средах» первое время в основном обсуждалась произведения литературы, поскольку именно в сочинениях поэтов и мыслителей были интуитивно отражены основные психоаналитические феномены. Они стали для Фрейда первым источником, в котором уже таились сны и

113

травмы человечества, включая «семейный роман» и «эдипов комплекс». Выдающимся свойством гениальности Фрейда была, по формулировке Шура, «способность обратить полученное от других вдохновение в семя психологической революции» (Schur 1973, 206).

Две переписки с прославленными современниками, Артуром Шницлером и Арнольдом Цвейгом, уже изданы, прочие, со Стефаном Цвейгом, Томасом Манном, Роменом Ролланом, опубликованы разрозненно, в виде отдельных писем.

В силу их особой значимости в этом же разделе приводятся письма, которыми Фрейд обменивался с Альбертом Эйнштейном.

Переписка Фрейда с Артуром Шницлером

С проживавшим по соседству коллегой-врачом и писателем Артуром Шницлером (1862—1931), особенно известным своими пьесами, новеллами и рассказами о венской жизни на рубеже столетий, Фрейд испытывал внутреннюю связь, сродни связи двойников 82
. Тем не менее, или скорее именно поэтому, Фрейд, не только прекрасно знавший и ценивший творчество Шницлера, но даже, согласно Джонсу, причислявший его наряду с Томасом Манном и Арнольдом Цвейгом к самым значительным писателям современности, не выражал желания лично с ним познакомиться, и это при том, что он часто субботними вечерами играл в тарок с братом Шницлера, Юлиусом, известным венским хирургом.

Интерес Артура Шницлера к гипнозу и сновидениям привел его от медицины к писательскому творчеству. В рамках разрабатываемой им темы любви и смерти он интуитивнейшим образом раскрыл инстинктивные импульсы своих персонажей в соответствии с психоаналитическими теориями Фрейда, а в своих поэтических произведениях развивал динамику «внутреннего монолога», используя цепочки ассоциаций.

Переписка Фрейда и Шницлера началась в 1906 году. Фрейд выражает благодарность, по всей видимости, в ответ на поздравление, присланное Шницлером по случаю его пятидесятилетия. В первом письме Шницлеру Фрейд откровенно и красноречиво признается в своем восхищении, зависти и жажде познания, пробуждаемых в нем удивительным психологическим пониманием, которое Шницлер сумел выразить в своих произведениях.

Миновало еще шесть лет, прежде чем Фрейд вновь откликнулся на поздравление ко дню рождения. К благодарности он присоединил поздравления по случаю пятидесятилетия Шницлера. Одновременно он приносит извинения, поскольку считает поздравление пережитком магически-мистического мышления. Он пытается утешить младшего на шесть лет именинника, говоря, что поэты долго сохраняют молодость, а затем становятся мыслителями.

Прошло еще десять лет, и 14 мая 1922 года Фрейд написал Шницлеру третье и самое интересное из своих посланий. Наконец, похоже, наступило время для чего-то вроде дружбы: Шницлеру тем временем исполнилось шестьдесят лет, и Фрейд пытается найти
причины, почему он никогда не старался по-настоящему сблизиться со своим корреспондентом. В этой связи Фрейд создает новое выражение и говорит о своей «боязни двойника». Он писал (Е. Freud 1960, 356—357):

Вена
IX, Берггассе, 19, 14 мая 1922 г.

Глубокоуважаемый господин доктор,

Теперь Вам тоже исполнилось шестьдесят лет, покуда я, будучи шестью годами старше, ближе придвинулся к краю жизни и могу ожидать, что вскоре увижу пятый акт этой довольно непонятной и не всегда занимательной комедии.

114

Если бы я еще сохранил остатки веры во «всемогущество мысли», я бы не упустил случая обратиться к Вам с самыми сильными и сердечными пожеланиями счастья на ожидаемый остаток Ваших лет. Это глупое занятие я предоставляю необозримой толпе современников, которые вспомнят о Вас
15 мая.

Однако я хочу сделать Вам одно признание, которое Вы из снисходительности ко мне сохраните при себе и не поделитесь им ни с другом, ни с посторонним.
Я терзался вопросом, почему во все эти годы я ни разу не сделал попытки искать Вашего общества и завести с Вами разговор (не принимая при этом во внимание, приятно ли Вам самим было бы такое сближение).

Ответ на этот вопрос содержит слишком интимное для меня прозрение. Мне кажется, я избегал Вас из своего рода боязни двойника. Аело не в том, чтобы я был так уж склонен идентифицировать себя с кем-то другим или чтобы я пренебрегал различием в дарованиях, которое отделяет меня от Вас, однако вновь и вновь, когда я погружался в Ваши прекрасные творения, за поэтическим блеском я различал предпосылки, интересы и выводы, которые мне казались столь же знакомыми, как мои собственные. Ваш детерминизм и Ваш скепсис
— то, что люди зовут пессимизмом,
— Ваша одержимость истинами бессознательного и импульсивной природой человека, отказ от обусловленной культурой надежности, сосредоточенность на оппозиции любви и смерти
— все это волновало меня, словно неслыханная близость. (В небольшой работе 1920 года «По ту сторону принципа удовольствия» я попытался представить эрос и влечение к смерти как первичные силы, чье противостояние определяет всю загадку бытия.) Таким образом я пришел к ощущению, что Вы благодаря интуиции
— собственно говоря, вследствие тончайшего самовосприятия
— познали все то, что я открыл в утомительной работе с другими людьми. Более того, я полагаю, что по сути своей Вы глубочайший психолог-исследователь, столь честный, внепартийный и неустрашимый, как никто другой, а если б Вы им не были, Ваши творческие способности, чувство языка и талант к созданию образов вырвались бы на волю и превратили бы Вас в писателя, куда более угодного толпе. Мне всегда было свойственно отдавать предпочтение исследователю. Однако простите, что я ударился в анализ, но ничего другого я не умею. Теперь я знаю, что анализ
— вовсе не метод завоевывать симпатию.

Сердечно преданный Вам

Ваш Фрейд.

После этого письма оба почувствовали, что наступило время для личного знакомства. Таким образом, в течение шестнадцати лет подготавливалась встреча, которая состоялась в июне 1922 года.

Последние письма датируются 1926 и 1928 годом, они свидетельствуют о том, что оба великих человека уже хорошо знакомы друг с другом. Фрейд, похоже, настроен меланхолически и заявляет, что ему все стало отвратительно. Место своей работы и одинокой жизни он называет своей «волшебной горой» 83
.

В соответствии с традицией переписываться в дни рождения 24 мая 1926 года, через две недели после своего семидесятилетия, Фрейд с явными признаками облегчения сообщает, что великий день прошел лучше, нежели он опасался. По поводу темы старения он замечает (Н. Schnitzler 1955, 100): «С семидесятым днем рождения связано чувство великого освобождения. Наконец получаешь право на известный клич "каменной колотушки"
— «ничего не случится». Странно, ведь это число
— всего лишь условность...»

115

К сожалению, это утверждение не оправдалось — Фрейда ожидали еще ужасные муки.

Переписка Фрейда с Арнольдом Цвейгом

Отношения Фрейда с Арнольдом Цвейгом (1887—1968) начались в 1927 году, когда сорокалетний писатель, создавший себе имя как художник-импрессионист, мастер малой формы (рассказы и новеллы), начал восхождение к мировой славе своим критикующим современность романом «Спор об унтере Грише» (1927).

18 марта этого года он написал первое письмо Фрейду, прося позволения посвятить ему следующую свою книгу. Это задумывалось как выражение благодарности, поскольку трудоспособность Цвейга была восстановлена после курса психоанализа. Фрейд, будучи старше Цвейга на тридцать лет, откликнулся с теплотой и признательностью. Переписка продолжалась с 1927 года и до последних дней жизни Фрейда в Лондоне, даже во время эмиграции Цвейга в Тель-Авив, и с годами она становилась лишь интенсивнее.

В отличие от переписки со Шницлером, здесь различие в возрасте обоих мужчин остается заметным. Хотя высочайшее уважение к писателю отчетливо выражено уже в обращении «мастер Арнольд», «добрый папа Фрейд» остается снисходительно критикующей отцовской фигурой для нуждающегося в нем сына. Эти обращения отражают весь дух переписки: внутреннее одиночество Фрейда, тягу к нему Цвейга и сдержанную близость.

Арнольд Цвейг, долгое время подвергавшийся анализу вместе с женой и одним из сыновей — сам Арнольд Цвейг побывал у трех аналитиков, — находил у Фрейда все большее понимание своих эмоциональных потребностей, хотя Фрейд и не занимался вплотную невротическими симптомами и осложнениями своего младшего друга. Иоганнес Кремериус в тщательном клиническом исследовании (Cremerius 1973) показал, что отцовски снисходительное отношение Фрейда могло повлиять на лечение Цвейга у трех различных психоаналитиков.

Вскоре после опубликования переписки Эрнстом Фрейдом м

(Freud/Zweig 1968) Арнольд Цвейг умер в Восточном Берлине.

На протяжении двенадцати лет они обсуждали свои литературные планы, свои надежды, успехи и разочарования. Общее для них еврейское происхождение послужило важным связующим звеном, хотя Цвейг воспринимал себя скорее как немца, а Фрейд считал себя евреем.

К тому периоду, когда Арнольд Цвейг работал над книгой, во второй раз принесшей ему мировую славу, относится следующее письмо Фрейда (там же, 76—77):

Вена
IX, Берггассе, 19

25. 2. 1934 Дорогой мастер Арнольд,

Работайте, пожалуйста, прилежно над «Воспитанием перед Верденом», вносите в эту книгу все, что последние времена пробудили в Вас,
— иронию, жесткость, чувство превосходства,
— поскольку, во-первых, я сгораю от желания прочесть Вашу книгу, лучше всего в тени сада рядом с пыхтящими Вольфом и Иофи [собаки породы чау-чау, принадлежавшие Фрейду], а мне неведомо, сколько времени мне еще осталось, а во-вторых, по моим ощущениям, те люди, которые должны стать Вашими читателями, уже утрачивают интерес к довоенному прошлому, чтобы обратиться к неслыханным потрясениям стремительно надвигающегося будущего. Как бы Вам не опоздать.

116

Наша маленькая гражданская война была совсем неприятна. Без паспорта нельзя было выйти на улицу, электричество через день; мысль, что воду могут отключить, была чрезвычайно тревожной. Теперь все успокоилось, однако это напряженное спокойствие, подобное ожиданию в гостинице: когда в соседнюю стенку ударит второй сапог. Так это оставаться не может, что-то произойдет. Придут ли нацисты, или подготовится наш доморощенный фашизм, или же близится Отто фон Габсбург, как некоторые предполагают. Мне смутно припоминается рассказ «Аеди и тигр», о том, как злосчастный пленник в цирке ожидает, выскочит ли на него хищник или же выйдет дама, которая, избрав его в супруги, избавит от наказания. Суть в том, что история завершается прежде, чем мы узнаем, кто все же вышел из этой двери, леди или тигр. Это может означать лишь одно: для пленника оба исхода равнозначны и поэтому не стоит о них сообщать.

Вы справедливо считаете, что здесь мы покорно ждем своей участи. Куда бы я делся в своей зависимости и телесной беспомощности? Все страны теперь так негостеприимны. Только если в Вене и впрямь воцарится гитлеровский губернатор, мне придется уехать, все равно куда. Мое отношение к партиям, которые ведут спор между собой [австрофашизм и нацизм], я могу передать лишь фразой, позаимствованной у шекспировского Меркуцио: «Чума на оба Ваших дома» («Ромео и Джульетта»).

Нас очень огорчило, что нацисты завладели Вашей прекрасной библиотекой. Теперь моя дочь Анна выдвинула следующую идею: не испытываете ли Вы настойчивую и неотложную потребность, по крайней мере в компенсацию за все остальное, получить полное собрание моих сочинений, которые Вы, кажется, довольно высоко ценили? Если Вы выразите подобное желание, куда и когда издательство сможет переслать Вам эти 11 томов?..

Фрейд часто сообщал Цвейгу о продвижении своей книги «Человек Моисей и монотеистическая религия» (1939), к которой Цвейг проявлял живейший интерес. Он постоянно снабжал Фрейда историческим материалом. Периодически Фрейд досадовал на «мастера Арнольда», если тот не уделял достаточного внимания правильному написанию имен. Его также сердило, что Цвейг постоянно говорил «подсознательное» вместо «бессознательное». Кроме того, Фрейд встревожился, когда Цвейг (1930) затеял написать психологическое эссе о нем самом. Проект был заброшен, однако позднее — в своем письме от 12 мая 1934 года — Фрейд сделал из этой попытки определенные важные выводы относительно рамок психоаналитических интерпретаций истории или личности.

Дважды Фрейд по ошибке обращается к Арнольду Цвейгу «доктор».
Это тут же было истолковано как враждебное отношение, поскольку тем самым Фрейд имел в виду Стефана Цвейга85
, на которого он негодовал из-за биографического очерка Стефана о Фрейде «Исцеление духом» (S. Zweig 1931).

18 августа 1933 года Фрейд предупредил Цвейга, так же как и Лиона Фейхтвангера, что ему не следует возвращаться в Германию из-за границы, чтобы уладить свои имущественные дела в Берлине, но лучше оставаться там, где он находится, и наблюдать за европейской катастрофой из безопасного места.

Цвейг чувствовал себя несчастным в Палестине86
, и отсюда последовали многочисленные рассуждения о еврейской истории и что означает для вдохновенного сиониста, каковым являлся прежде Арнольд Цвейг, оказаться в Палестине.

В длинном письме Фрейда от 8 мая 1932 года это сформулировано следующим образом (там же, 51—52):

117

...Но Палестина не создала ничего, кроме религий, священного безумия, самонадеянных попыток одолеть внешнюю видимость мира внутренним миром грез. И мы произошли оттуда (хотя один из нас считает себя также немцем, а другой
— нет), наши предки прожили там полтысячелетия, если не целое (и это тоже лишь вероятность), и трудно сказать, чту вынесли мы из жизни в той стране как наследие своей крови и нервов (как ошибочно выражаются). О, жизнь стала бы намного интереснее, если б мы только больше знали об этом и понимали. Однако мы можем быть уверены лишь в наших сиюминутных ощущениях!..

В книге «Итоги немецкого еврейства: набросок» (1934) содержались высокая похвала Цвейга Фрейду, по поводу которой Фрейд заметил, что «он не может поверить и половине этих комплиментов» 87
.

14 марта 1935 года, когда речь зашла о новых археологических находках, относящихся к историческому Моисею, Фрейд писал Цвейгу: «Его Моисей — это не мой Моисей, он не нарушил традицию ради того, чтобы высвободить подавленную ей предысторию» 88
. В этом письме проступает точное знание Фрейдом еврейской и египетской истории и его личное отношение к своему еврейскому происхождению.

Когда от Фрейда требовалось подписать сочиненное Цвейгом выражение симпатии Советской России и коммунизму, он отказался, ссылаясь на свои либеральные позиции.

После того как прошли публичные чествования по случаю его восьмидесятилетия, Фрейд писал (там же, 137—138):

Вена
IX
, Берггассе, 19 31. 5. 1936

Дорогой мастер Арнольд,

Поистине нежность мира сего перемешана с жестокостью. Вот уже две недели я каждые полчаса испытываю дурноту, изготавливая благодарственные письма вроде того, что прилагается в качестве образца, несколько слов или предложений после подписи, чаще всего вынужденные и искусственные. И только сегодня, в первый день прелестного праздника, у меня наконец дошли руки написать Вам письмо, в испуге от угрозы, что Вы намереваетесь стать моим биографом. Вы, которому предстоит сделать столько прекрасного и более значительного, который может свергать королей и с высокой башни наблюдать агрессивное безумие человечества! Нет, я чересчур люблю Вас, чтобы согласиться на подобное. Став биографом, человек обрекает себя на ложь, утаивание, мошенничество, заглаживание и даже на прикрытие собственного непонимания, поскольку истины в биографическом сочинении добиться невозможно, а если бы это удалось, биография оказалась бы никуда не годной.

Метина недоступна, люди ее не заслужили, и вообще разве наш принц Тамлет не прав, говоря: если б с каждым обращались по заслугам, кто бы избежал порки?

Посещение Томаса Манна, адрес, который он мне передал, публичный доклад, с которым он выступал на торжестве,
— все произвело сильное и приятное впечатление. Также и венские коллеги устроили для меня праздник и при этом различными намеками выдали, как трудно им было это сделать. Министр образования принес формальные, но вежливые поздравления, а затем газетам под угрозой конфискации было запрещено обнародовать внутри

118

страны его участие в торжестве. Также многочисленные публикации в наших и иностранных журналах вполне отчетливо выразили ненависть и отвращение. Стало быть, можно умиротворенно подтвердить, что откровенность еще не вовсе исчезла из мира.

Ам меня эта дата не составила эпоху, я
— тот же, что и прежде. Среди не слишком щедро подаренных мне древностей меня радует Ваш весьма примечательный перстень с печаткой. Теперь, сердечно вспоминая Вас, я ожидаю дальнейших известий.

Ваш Фрейд.

Письма Фрейда Арнольду Цвейгу показывают на символической фигуре Моисея, что такое быть человеком: для Арнольда Цвейга это надежда, для Зигмунда Фрейда — свершение, которое в конечном счете достигается в долгой жизни и страдании и осознанном принятии смерти.

Переписка Фрейда с Иветтой Жильбер

Фрейд познакомился с Иветтой Жильбер, когда учился в Париже 89
. На всю жизнь он остался величайшим ее почитателем.

В более поздние годы Иветта послала Фрейду свою фотографию с надписью: «Ученому от художницы»
(Jones III, 166). Эта фотография, так же как портрет Лу Андреас-Саломе, висела в библиотеке Фрейда.

Каждый раз, когда Иветта посещала Вену, то есть почти каждый год, она посылала два билета Фрейду, никогда не пропускавшему ее выступления. В один из таких приездов Фрейд, согласно рассказу племянницы Иветты Евы Розенфельд, отыскал Иветту в гостинице «Бристоль» и обратился к ее мужу, доктору Максу Шиллеру, которому пришлось служить ему переводчиком, с «поразительным замечанием»: «Мой протез не говорит по-французски»
(Jones III, 128).

Впервые Иветта Жильбер написала Фрейду 28 февраля 1931 года, попросив его проанализировать свой уникальный талант, поскольку собиралась написать книгу о своей жизни. Иветта писала: «Я пытаюсь объяснить себя себе самой».
Ответ Фрейда был бы для нее большой радостью: даже если это будут всего две-три строчки, она будет счастлива.

Фрейд отвечал ей (Е. Freud I960, 421—422):

Вена
IX, Берггассе, 19, 8 марта 1931 г.

Тлубокочтимый друг,

Я хотел бы находиться рядом, когда Ваш милый муж' будет переводить Вам это письмо, ведь из-за моей болезни я слишком мало общался с Вами во время Вашего последнего визита. Приятно слышать, что Вы вновь собираетесь что-то написать о себе. Если я правильно понимаю, на этот раз Вы хотите прояснить тайну Вашего призвания и успеха и представляете себе, что Ваша техника должна сводиться к тому, чтобы полностью отодвинуть на задний план собственную личность, а на ее место выдвинуть ту личность, которую Вы изображаете. Теперь я должен высказать свое мнение, возможно ли такое действие и подходит ли оно Вам.

Я хотел бы больше понимать в этом и тогда охотно высказал бы Вам все, что мне известно. Поскольку пока я понимаю далеко не все, я прошу Вас удовольствоваться следующими указаниями: я полагаю, что то, что Вы принимаете за психологический механизм своего искусства, высказы-

119

бается очень часто, едва ли не повсеместно. Однако отказ от собственной личности и подмена ее вымышленной никогда меня не радовали. Это мало о чем говорит, это не объясняет, как удается достичь подобного, и прежде всего не объясняет, почему то, к чему, по видимости, стремятся все художники, гораздо лучше удается одним, нежели другим. Я бы скорее предположил, что здесь действует противоположный механизм. Собственная личность не вытесняется, части ее, например не получившие развития склонности и подавленные стремления, используются для изображения другой личности и таким образом находят для себя выражение и придают характеру жизненную правду. Это намного менее просто, чем «прозрачность» собственного Я, о которой Вы говорите. Мне было бы, разумеется, любопытно узнать, можете ли Вы распознать в себе этот обратный ход вещей. В любом случае это лишь посильный взнос в разрешение прекрасной тайны, почему мы содрогаемся от «
Soularde» или всеми своими чувствами утвердительно отвечаем на вопрос: «
Dites-
moi
si
je
suis
belle?»" Однако нам так мало известно.

С сердечной памятью обо всем, что напомнило мне Ваше письмо, и дружеский привет Вам и дядюшке Максу

Ваш Фрейд.

1
К-р Макс Шиллер, в кругу друзей прозванный дядюшкой Максом.

" «Скажите, ведь я же хороша?» (фр.). Известные французские песенки из репертуара

Иветты Жильбер.

Через несколько дней, 14 марта 1931 года, Иветта Жильбер ответила резким протестом. Она отрицала какое бы то ни было подавление и подмену, выказывая явные признаки возмущения толкованием Фрейда. Письмо заканчивалось словами: «Моему другу Фрейду с верной и постоянной дружбой».

Интересно проследить, как Фрейд справился с проблемой, рискуя дружбой ради аналитического истолкования. 26 марта 1931 года он написал письмо мужу Иветты (там же, 423—424):

Вена
IX, Берггассе, 19, 26 марта 1931 г.

Дорогой господин доктор,

Какое интересное приключение
— защищать свои теории от мадам Иветты и дядюшки Макса. Я хотел бы только, чтобы это происходило не на бумаге, хотя говорю я плохо и слух слабеет.

На самом деле я не намерен сильно уступать Вам, кроме само собой разумеющегося признания, что известно нам очень мало. Вот, к примеру, недавно в Вене побывал Чарли Чаплин, я едва не увиделся с ним, однако ему показалось тут холодновато, и он поспешно уехал. Он, без сомнения, великий художник, однако он всегда играет одного и того же персонажа, бедного, беспомощного, никудышного юнца, которому в самом конце улыбается удача. Неужели Вы полагаете, что ради этой роли он вынужден забыть о собственном Я? Напротив, он всегда играет именно себя самого, -такого, каким он был в годы печальной юности. Он не может избавиться от тех впечатлений и по сей день нуждается в компенсации за лишения и унижения той поры. Он, скажем так, наиболее простой и очевидный случай.

Идея, что достижения художников внутренне обусловлены впечатлениями их детства, судьбами, неприятностями, разочарованиями, позволила нам уже многое прояснить и потому высоко нами ценится. Однажды я замахнулся на

120

величайшего из величайших, о ком, к сожалению, мало что известно,
— я имею в виду Леонардо да Винчи'. Я осмелился по крайней мере предположить, что «Святая Анна сам-третья», которую Вы можете каждодневно видеть в Лувре, недостаточно понятна без своеобразного детского впечатления Леонардо. Как, возможно, и многое другое.

Теперь Вы скажете: ведь мадам Иветта не ограничивается одной ролью, она с равным мастерством играет всевозможных персонажей: святых, грешниц, кокеток, добродетельных, преступниц, простушек. Но я не отчаиваюсь свести весь репертуар к открытиям и конфликтам первых лет ее жизни. Было бы заманчиво продолжать, но кое-что меня удерживает. Я знаю, что непрошеный анализ порождает недоброжелательство, и не хотел бы совершить что-либо, могущее помешать искренней симпатии, которая царит в наших отношениях.

С дружеским приветом Вам и мадам Нветте

Ваш Фрейд.

1
«Воспоминание детства Леонардо да Винчи» (1910).

После эмиграции в Лондон старый и больной Фрейд писал (там же, 468):

20, Мэрсфилд-Гарденз, Лондон, N.
W. 3, 24 октября 1938 г. Аорогие мои друзья,

Ваше нежное письмо очень меня порадовало и весьма тронуло уверенное обещание визита в мае 1939-го. Однако в моем возрасте любая отсрочка имеет печальную «коннотацию». Немалое лишение и то, что в последние годы я не мог на часок вновь становиться молодым под обаянием голоса Иветты. Сердечно

Ваш Фрейд.

Переписка Фрейда с Роменом Ролланом

«Словно дуновение весны, коснулось меня недавно очаровательное письмо Ромена Роллана, который, в частности, рассказывает, что уже 20 лет интересуется анализом»,
— писал Фрейд 4 марта 1923 года Карлу Абрахаму (Freud/ Abraham 1965, 311),ив тот же день он ответил французскому писателю, которого и сам давно почитал (Е. Freud 1960, 359—360):

Ар конца жизни останется для меня радостным воспоминанием, что я смог обменяться с Вами приветствием. Ведь Ваше имя соединяется для нас с прекраснейшими из всех великолепных иллюзий о распространении любви на все человечество.

Однако я принадлежу к расе, на которую в средние века возлагали ответственность за все страдания народов и которая ныне должна нести вину за развал империи в Австрии и поражение в войне Германии. Подобный опыт действует отрезвляюще и лишает склонности верить в иллюзии. К тому же я и в самом деле большую часть своего жизненного труда (а я на десять лет Вас старше) обратил на то, чтобы уничтожить собственные иллюзии и иллюзии человечества. Но если эта единственная хотя бы отчасти не сбу-

121

дется, если мы в ходе прогресса не научимся отклонять свои разрушительные побуждения от себе подобных, если мы и впредь будем ненавидеть друг друга из-за небольших различий и истреблять ради ничтожной корысти, если огромные достижения в овладении природными силами мы вновь и вновь будем применять к взаимному уничтожению, какое будущее ожидает нас? Нам ведь и так уже нелегко дается продолжение своего рода в конфликте между нашей природой и требованиями, которые налагает культура.

Мои книги не могут быть тем, чем являются Ваши,
— утешением и целительным елеем для читателей. Но если бы я мог поверить, что они пробудили Ваш интерес, я бы позволил себе отослать Вам небольшую книгу, которая, без сомнения, остаеупся пока Вам незнакомой: опубликованную в 1921 году «Психологию масс и анализ Я». Не то чтобы я считал это произведение особенно удачным, но оно прокладывает путь от анализа индивида к пониманию общества.

Сердечно преданный

Ваш Фрейд.

Ромен Роллан (1866—1944) был профессором истории музыки, создавшим себе имя прежде всего биографическими сочинениями о Бетховене, Генделе, Толстом, Рамакришне, но также и своей политической позицией. В качестве мирового признания своего литературного труда в 1915 году он получил Нобелевскую премию в области литературы.

Согласно Джонсу (III, 121), Роллан впервые обратился к Фрейду 22 февраля

1923 года с благодарственным письмом за его вдохновенный отклик на свою политическую статью «Над схваткой» (1915), которая должна была превратиться в этический призыв к взаимопониманию народов. С этого началась продлившаяся всю жизнь горячая сердечная дружба, которую мы можем проследить, к сожалению, лишь по очень немногим опубликованным на данный момент письмам.

Вместе со Стефаном Цвейгом (1881—1942) Ромен Роллан посетил Вену 14 мая

1924 года. С тех пор обмен мыслями между этими двумя великими людьми уже не прерывался.

Ответ на поздравления Роллана к семидесятилетнему юбилею Фрейда последовал с ближайшей почтой, что служит трогательным доказательством того, как согревало Фрейда дружеское расположение этого выдающегося человека, который в свою очередь не уставал в своих книгах указывать на величие Фрейда (там же, 385):

Вена
IX, Берггассе, 19, 13 мая 1926 г.

Досточтимый друг,

Ваши строки принадлежат к наиболее ценным подаркам, которые принесли мне последние дни. Благодарю Вас и за это послание, и за его содержание!

В отличие от Вас, я не смею рассчитывать на любовь многих людей. Я не радовал их, не утешал, не возвеличивал. У меня и замысла такого не было, я хотел лишь исследовать, разгадывать загадки, открывать частицы истины. Многих это оскорбляло, некоторым нравилось, но и то и другое не является ни моей виной, ни заслугой. Мне кажется достойным изумления совпадением, что наряду с моим учением и сама моя персона смогла привлечь к себе некоторое внимание. И в особенности я чувствую, как торжествует мое честолюбие, когда люди, которых я издали любил, как, например, Вас, обращаются ко мне со словами дружбы. Я радуюсь этому, не задумываясь, заслужил ли я

122

это, наслаждаюсь, как подарком. Вы принадлежите к числу тех людей, которые умеют одаривать.

С сердечными пожеланиями благополучия

неизменно преданный Вам Фрейд.

Взаимные поздравления не превращались во взаимную лесть. В нижеследующем письме от 19 января 1930 года, например, речь, по существу, идет об объяснении психоаналитических понятий и их содержания. Фрейд пишет (там же, 410-411):

...Относительно критики психоанализа Вы должны позволить мне несколько замечаний: различие между «экстравертированным» и «интровертирован-ным» идет от К.
Г. Юнга, который и сам отчасти мистик и уже много лет как не принадлежит к нашему Обществу. Мы не придаем им особого значения и прекрасно понимаем, что люди могут одновременно являться и тем, и другим и, как правило, так оно и есть.
Долее: наши выражения типа «регрессия», «нарциссизм», «принцип удовольствия» являются чисто описательными и не несут моральной оценки. В душевных процессах направления могут постоянно меняться, так, к примеру, воспоминание само по себе процесс регрессивный, что нисколько не умаляет ни ею значимости, ни достоинства. В конце концов, у анализа есть своя шкала ценностей, ее цель
— более высокая гармония Я, которое должно выполнить задачу успешного посредничества между натисками инстинктивной жизни (Оно) и внешнего мира, то есть между внешней и внутренней реальностью.

По-видимому, мы сильно расходимся в оценке интуиции. Ваши мистики доверяются ей в надежде узнать таким образом разгадку мировой тайны, мы же полагаем, что интуиция не покажет ничего, кроме примитивных, близких к инстинкту, побуждений и представлений, чрезвычайно ценных, при надлежащем понимании, для эмбриологии души, однако непригодных для ориентации в чуждом нам внешнем мире.

Если нам предстоит еще в жизни личная встреча, было бы прекрасно поспорить об этом. Издали нежный привет лучше полемики. И еще одно: я не являюсь непреклонным скептиком, я убежден только в одном: есть такие вещи, которых нам пока познать не дано.

С самыми теплыми пожеланиями благополучия

неизменно преданный Вам Фрейд.

Согласно Джонсу, из всех писем, полученных Фрейдом по случаю его семидесятипятилетия, больше всего он был рад письму Роллана, а перед восьмидесятым юбилеем Роллан вместе с Мари Бонапарт и Томасом Манном ходатайствовал перед комитетом по Нобелевским премиям о выдвижении Фрейда на соискание Нобелевской премии. Когда эта затея не удалась, вместо этого появился знаменитый поздравительный адрес, принадлежавший перу Томаса Манна и Стефана Цвейга, который наряду с соинициатором послания Роменом Ролланом подписали Жюль Ромен, Герберт Уэллс, Вирджиния Вулф и еще сто девяносто один писатель и деятель искусства90
.

«Испытывая настойчивое побуждение внести письменный вклад в празднование Вашего семидесятилетия,
— обращался Фрейд в январе 1936 года к Рол-лану, — я долго старался изыскать что-либо, что могло бы хоть в каком-то

123

ппношении быть достойным Вас»
(G. W. XVI, 250—251), и в качестве «дара обнищавшего, «знававшего лучшие дни"»
он предложил «Нарушение памяти на акрополе»,
содержавшее часть самоанализа Фрейда91
.

Подобно тому как Ромен Роллан постоянно интегрировал в свое творчество мир идей Фрейда, так и у Фрейда обнаруживаются места, в которых прослеживается связь с Ролланом, например когда он рассуждает о мистическом ощущении «внутреннего бытия», в котором индивид соединяется со Вселенной. Фрейд называет это «океаническим чувством» и относит его происхождение к той фазе раннего детства, когда еще не возникло различия между внутренним и внешним, — эта тема прослеживается также в «Недомогании культуры» (1930), работе, которую Фрейд послал Роллану в обмен на присланное ему эссе «Богочеловек Рама-кришна и универсальное Евангелие Вивекананды».

Переписка Фрейда со Стефаном Цвейгом

Стефан Цвейг (1881—1942), известный австрийский неоромантик, автор импрессионистских новелл и биограф выдающихся людей, происходил из жившей в Вене богатой еврейской семьи, был доктором философии, близким по своим представлениям о человеческой душе идеям Фрейда. Открытый миру и общительный по характеру, он не только установил дружеские связи со многими знаменитыми современниками, но и трудился в качестве чуткого и пацифистски настроенного посредника между нациями.

Эти качества наряду с его широким гуманитарным образованием сделали Цвейга желанным гостем в доме Фрейда. Стефан Цвейг часто сводил Фрейда с известными людьми, иногда даже, как в случае с Роменом Ролланом, он брал на себя миссию посредника.

Другой известный гость из числа тех, кого Цвейг привел в дом Фрейда, был Сальвадор Дали, создавший на кусочке промокательной бумаги мастерский набросок Фрейда в его последний год жизни в Лондоне.

Переписка Фрейда со Стефаном Цвейгом не опубликована, если не считать нескольких разрозненных писем и отрывков из них9
Z
. Макс Шур просмотрел эту корреспонденцию для «Sigmund Freud Copyright Ltd.» и частично ее рассортировал.

Стефан Цвейг сыграл выдающуюся роль в жизни Фрейда, став одним из его биографов. Тот факт, что Фрейд принципиально был против собственных биографий, хорошо известен (см. также статью «Фрейд в зеркале биографов»). Он не верил, что кто-то другой сможет добиться объективности, необходимой для того, чтобы запечатлеть на бумаге правду, а не правдоподобие 93
. Биографическое исследование «Фрейд» (1931), вышедшее в сборнике «Исцеление духом», сам Фрейд комментировал следующим образом (Е. Freud 1960, 420—421):

Вена
IX, Берггассе, 19, 7 февраля 1931 г.

Глубокоуважаемый господин доктор,

Я получил Вашу последнюю работу' и прочитал ее, на этот раз, разумеется, с бульшим личным участием, чем Ваши более ранние увлекательные произведения. Если мне будет позволено изложить Вам мои впечатления с критической интонацией, я бы хотел сказать: всего гармоничнее, точнее и приятнее мне показался Месмер ". Я, как и Вы, полагаю, что суть его открытия, то есть суггестия, на сегодня еще не установлена и здесь остается простор для чего-то нового.

124

В Мэри Бейкер-Эдди'" мне мешает то, что Вы столь подробно описали ее неистовость. Тем из нас, кто не желает растворяться в патологическом воззрении, это никак не может импонировать. Мы знаем, что буйнопомешан-ные во время приступа обретают силы, которыми они не располагают в нормальный период. В Вашем повествовании не нашло отражение безумие и извращенность событий вокруг Мэри Бейкер-Эдди, а также несказанная унылость американского фона.

Что человеку не нравится собственный портрет или же он не узнает в нем. себя
— обычный, давно признанный факт. Поэтому я спешу выразить свое удовлетворение тем, что в моем случае Вы верно угадали все самое главное.
А именно что, если рассматривать мои успехи, они были скорее результатом характера, нежели интеллекта. Это основная суть Вашего очерка, и так же думаю и я сам. Однако я должен заметить, что Вы избыточно, почти исключительно, подчеркиваете во мне элемент мелкобуржуазной правильности. На самом деле Ваш персонаж несколько сложнее; с Вашим описанием не сходится то, что у меня бывали мигрени и приступы усталости, как у любого другого, что я был страстным курильщиком (хотел бы я им оставаться и по сей день), что сигара играла огромную роль в моем самообладании и упорстве в работе, что при всей моей прославленной нетребовательности я приносил большие жертвы ради коллекционирования греческих, римских и египетских древностей и даже больше читал сочинений по археологии, нежели по психологии, что до войны (и даже один раз после) я ежегодно стремился на несколько дней или недель в Рим и тому подобное. Я знаю искусство миниатюры: формат принуждает художника к упрощениям и пропускам, однако таким образом легко может возникнуть ложная картина.

Вероятно, я не ошибусь, высказав предположение, что, пока Вы не взялись за книгу, содержание психоаналитического учения оставалось Вам неизвестным. Тем большего признания заслуживает то, что Вы успели с тех пор так много усвоить. В двух случаях я вправе Вас покритиковать. Вы почти не уделили внимания технике свободных ассоциаций, которую многие воспринимают как наиболее значительное новшество психоанализа и которая является методическим ключом к результатам анализа, а Вы изображаете дело так, будто я истолковывал свои сны начиная с детства и поныне, что не соответствует исторической истине и лишь с дидактическими целями было представлено в данной последовательности.

Также и выраженное Вами напоследок сомнение, возможно ли для обычных людей проведение анализа, указывает на все то же незнание техники. В те времена, когда микроскоп являлся новейшим изобретением в руках врача, в учебниках физиологии можно было прочитать, сколь редкими и выдающимися способностями должен быть наделен микроскопист. Такие же требования выдвигали в дальнейшем к хирургам, а сегодня каждый студент учится работать с микроскопом, а хороших хирургов воспитывают на университетской скамье.
А то, что не у всех все одинаково получается
— против этого нет гарантий ни в одной области.

С сердечными пожеланиями хорошо провести отпуск

Ваш Фрейд.

1
С. Цвейг. «Исцеление духом». См. также письмо от 2 июня 1932 г., с. 427.

" Франц Антон Месмер (1734
—1815)
— основатель учения о животном магнетизме.

"' Мэри Бейкер-Эдди (1821—1910)
— основательница секты «христианская наука».

125

Следующее прекрасное письмо Фрейда было получено Стефаном Цвейгом после публичных чествований Фрейда в связи с его восьмидесятилетием. Оно вновь передает отношение Фрейда к этому событию (там же, 444):

Вена
XIX, Штрассергассе, 47, 18 мая 1936 г.

Аорогой господин доктор,

Я надеюсь, Вы извините меня за то, что я отвечаю Вам только сегодня. Период огромных нагрузок и усталости наконец позади.

Прежде чем ответить, я вновь перечитал Ваше письмо. Я мог бы забыть, что оно создано мастером стиля, настолько просто и искренне звучит это послание. Вам почти удалось убедить меня в моей значимости. Не то что бы я сомневался в истинности моего учения, но порой мне бывает трудно поверить, что оно окажет ощутимое влияние на развитие ближайшего будущего. Поэтому я представляюсь себе куда менее важной особой, чем Вы меня изображаете, и охотнее останавливаюсь на том, что я распознаю с куда большей уверенностью, а именно на Вашем удивительно дружеском расположении, которое Вы проявили в хлопотах о праздновании моего юбилея. Прекрасное поздравление, которое Вы составили вместе с Томасом Манном, и выступление Манна в Вене стали двумя переживаниями, которые могли бы примирить меня с фактом, что я сделался так стар. Ведь, хотя я необычайно счастлив 6 моей семье с женой и детьми, в особенности с дочерью, которая с изумительным размахом оправдала все надежды отца, я все же не могу примириться с жалкой и беспомощной участью старости и томлюсь по переходу в небытие. Однако я не могу уберечь своих любимых от боли расставания.

Тогда придет к концу и мое исключительное положение в Вашем творчестве. Я полагаю, что в галерее замечательных личноапей, которую Вы создали, в Вашем паноптикуме, как я нередко в шутку это называл, я остаюсь вовсе не самым интересным, но зато единственным, живым, персонажем. Этим обспюятельством я, конечно, обязан Вашей теплой симпатии. У биографов, как и у аналитиков, наблюдается феномен, который определяется термином «перенос».

С сердечной благодарностью

Ваш Зигм. Фрейд.

В не слишком обнадеживающем письме от 17 октября 1937 года излагается все, что тревожило Фрейда (там же, 453—454):

...Мой труд уже позади, как Вы это сами сказали. Никто не может предвидеть, как оценят его в будущем. Я сам не так уверен, ведь сомнение неотделимо от исследования и человек не может обрести ничего, кроме разрозненных осколков истины. Ближайшее будущее кажется печальным и для моего психоанализа. В любом случае в те недели или месяцы, которые мне осталось жить, мне не предстоит ничего радостного...

Международный авторитет Стефана Цвейга, его духовное родство с Фрейдом сделали его три года спустя наиболее подходящей фигурой для произнесения надгробного слова над его «единственным живым персонажем», который также был и единственным умершим. Цвейг сообщает об этом в «Мире вчера» (1958):

«Все более жестокой становилась эта борьба сильнейшей воли, наиболее проникновенного духа нашего времени против гибели; только когда он, для кого ясность всегда составляла высочайшее достоинство мысли, отчетливо понял, что не сможет больше писать, не сможет действовать, он, словно римский герой, дал

126

врачу разрешение положить конец боли. Таков был величественный конец величественной жизни, смерть, достойная памяти даже посреди гекатомб мертвецов в эти смертоносные времена. И когда мы, друзья, погружали его тело в английскую землю, мы знали, что хороним лучшую часть нашей родины» (304).

Переписка Фрейда с Томасом Манном

Переписка Зигмунда Фрейда с Томасом Манном не была постоянной, однако существуют два важных письма Фрейда Манну (из опубликованных на сегодняшний момент), о которых следует вкратце здесь рассказать из-за важности этих отношений.

Личное знакомство Фрейда с наиболее известным писателем его времени Томасом Манном (1875—1955) произошло сравнительно поздно, хотя Фрейд знал и ценил книги Манна, даже восхищался ими, а Манн был глубоким знатоком психоанализа, о чем свидетельствует не только анализ его собственных творений, но и два его эссе о Фрейде: «Место Фрейда в современной истории духа» (1930) и «Фрейд и будущее» (1936). Для Фрейда суждение Манна было особенно ценно, ведь в качестве поборника психоанализа открыто выступал писатель такого масштаба, что во времена правления национал-социалистов было отнюдь небезопасно.

Согласно Джонсу (Jones III, 204), Манн впервые посетил Фрейда лишь в марте 1923 года, поскольку более ранний визит, запланированный Манном, не состоялся94
. У них сразу же установился тесный духовный контакт, а семья Фрейда пришла в восторг от «кудесника» 95
, который, блистательно владея искусством собеседника, пробудил в женщинах этого дома воспоминания об их северогерманской родине.

Как и в случае с Роменом Ролланом и другими знаменитыми современниками, в отношениях с Томасом Манном письма писались в основном по случаю публичною празднования юбилея и вручения наград. Так, в связи с шестидесятилетием Томаса Манна 6 июня 1935 года издательство С. Фишера попросило Фрейда что-нибудь написать к этой дате. Фрейд писал (G. W. XVI, 249): /дорогой Томас Манн!

Примите дружески сердечные поздравления к Вашему 60-му дню рождения! Я один из «старейших» Ваших читателей и почитателей и мог бы пожелать Вам долгой и счастливой жизни, как обычно делают в таких случаях. Однако я воздержусь от этого, поскольку желания стоят дешево и кажутся мне рудиментом той эпохи, когда человек верил в магическую власть мысли. К тому же я на собственном опыте уверился: лучше, когда сострадательная судьба вовремя обрывает течение нашей жизни.

Кроме того, я не считаю достойной подражания манеру ставить во время подобного торжества фамильярность выше уважения, так что юбиляр принужден выслушивать, как его человеческие достоинства превозносятся, а творческие анализируются и подвергаются критике. Я не хотел бы провиниться подобной заносчивостью. Однако я могу утверждать нечто иное: от имени бесчисленных Ваших современников я осмеливаюсь выразить нашу уверенность, что Вы никогда не скажете и не свершите
— ведь слова писателя приравниваются к делам
— ничего низкого и трусливого; во времена и в ситуациях, которые сбивают нас с толку, Вы пойдете верным путем и укажете его остальным.

Искренне преданный Вам Фрейд.

127

В день восьмидесятилетия Фрейда Томас Манн, который перед этим ходатайствовал о присуждении Нобелевской премии Фрейду — к сожалению, безуспешно, — лично вручил юбиляру благодарственный адрес, составленный им самим и Стефаном Цвейгом. Кроме того, Манн переслал Фрейду манускрипт своего доклада о Фрейде (Mann 1936), с которым он успел выступить в пяти или шести различных городах.

Адрес звучал следующим образом (Jones III, 245):

Мы приветствуем восьмидесятый день рождения Зигмунда Фрейда как заветную возможность выразить наши благие пожелания и почтение творцу и зачинателю нового, более глубокого знания о человеке. Этот отважный исследователь и целитель, оказавший влияние в каждой сфере своей деятельности, как врач и психолог, философ и человек искусства, стал для двух поколений вождем и проводником в неизведанный доселе мир человеческой души. Совершенный дух, «человек и рыцарь со взглядом из бронзы», как отозвался Ницше о Шопенгауэре, исследователь и мыслитель, который сумел выстоять в одиночку, а затем многих привлек к себе и увлек за собой, он прошел свой путь и дошел до истин, которые казались опасными оттого, что приоткрывали робко сокрытое и освещали тьму. Повсюду обнажал он новые проблемы, изменяя старые мерки, его поиски и находки широко распахнули пространство духовного исследования, и даже его противники обязаны ему творческим импульсом, который они получили от него. Пусть будущие времена изменят или ограничат то или иное достижение его исследования, вопросы, которые Зигмунд Фрейд поставил человечеству, никогда уже не будут обойдены молчанием, его знания никогда не смогут вновь погрузиться во тьму. Понятия, которые он создал, термины, которые он сотворил, уже вошли, как нечто само собой разумеющееся, в живую кровь языка; во всех областях духовной деятельности, в литературной критике и искусствоведении, истории религии и древней истории, в мифологии, фольклористике и в педагогике, а также и в самом творчестве отчетливо прослеживается его влияние, и если чему из деяний нашей семьи и суждено уцелеть от забвения, так
— мы в этом уверены
— его делу познания души.

Мы, нижеподписавшиеся, которые не могут представить свой собственный духовный мир без отважного творчества Фрейда, счастливы, что этот великий неутомимый человек по-прежнему среди нас и с несломленной силой продолжает свою работу. Пусть наше благодарное внимание еще долго сопровождает этого высокочтимого человека!

8 мая 1936 года Манн зачитал свой доклад в венском Академическом объединении медицинской психологии, но Фрейд не смог при этом присутствовать. Макс Шур попросил Манна съездить к Фрейду на его дачу в Гринцинг и в кругу близких повторить эту торжественную речь. Фрейд, который вообще-то не слишком ценил восхваления в свой адрес, не только с удовольствием принял этот знак внимания, но даже, как сообщает Шур, «был глубоко тронут» (Schur 1973, 566). После этого за чаем оба обсуждали свою работу: Фрейд говорил о «Моисее», Манн об «Иосифе» 96
.
Шур добавляет, что Фрейд живо идентифицировал себя с Иосифом, поскольку также был первенцем и толкователем сновидений.

В эссе «Фрейд и будущее» (1936) Манн называет Фрейда «человеком, прокладывающим путь в гуманизм будущего», и пишет, что полностью убежден, «что в жизненном творчестве Фрейда однажды обнаружат важнейший из краеугольных камней, который будет использован при строительстве на разные лады задумывае-

128

мой сегодня новой антропологии и тем самым послужит фундаментом для будущего, для жилища более разумного и свободного человечества», — в этом со всей отчетливостью проявляется то значение, которое Манн придавал новой науке.

Переписка Фрейда с Альбертом Эйнштейном

Альберт Эйнштейн (1879—1955), создатель теории относительности, был уже знаменитостью к тому времени, когда начались его отношения с Фрейдом97
. И начались они не потому, что Эйнштейн прочел труды Фрейда — этого не было, — но по той причине, что оба они считались величайшими учеными своего времени 98
, которые оказывали наиболее сильное влияние на новую картину мира и человека в XX веке. Кроме того, оба являлись евреями и пацифистами, оба в дальнейшем подверглись из-за этого преследованиями национал-социалистов и были вынуждены эмигрировать.

Согласно Джонсу (Jones III), который опубликовал несколько писем", впервые Эйнштейн письменно поздравил Фрейда с его семидесятилетием 6 мая 1926 года. В конце того же года, когда Фрейд приехал на Рождество в Берлин, чтобы повидать сыновей Мартина и Эрнста и четырех внуков (из них троих впервые), Эйнштейн и его жена навестили Фрейда в доме его сына Эрнста. 2 января 1927 года Фрейд писал Ференци по поводу этой двухчасовой беседы (Jones III, 160): «...он весел, уверен, приятен, понимает в психологии столько же, сколько я в физике, так что мы очень мило побеседовали,..»,
а Мари Бонапарт 11 января 1927 года (там же): «...этому счастливцу не так тяжело, как мне, он может опереться на длинный ряд великих предшественников, начиная с Ньютона, в то время как я вынужден был пролагатъ в одиночестве тропу через дикую чащу. Ничего удивительного, что дорожка вышла узкой и не позволила мне уйти далеко...»

Когда Фрейд послал к пятидесятилетию Эйнштейна открытку (1929), а вскоре и письмо, это имело небольшой эпилог: Эйтингон, которому хотелось ознакомиться с перепиской Фрейда с Эйнштейном, получил отказ со следующим пояснением (23 ноября 1930, там же, 186):

...Я оказался в Берлине как раз на его пятидесятилетие [разве?] и написал ему открытку, в которой назвал его «счастливцем». Он ответил вполне разумно
— откуда мне это знать, ведь я же в него не заглядывал. Тогда я написал длинное письмо, объясняя, в каком смысле я считаю его счастливцем, а именно поскольку он занимается математической физикой, а не психологией, в которую лезет каждый. Однако я не мог признаться в своей зависти, не преломив при этом копья и за мою науку и не дав ей преимущества перед всеми остальными. Поскольку я настойчиво просил его не отвечать мне, наша переписка на этом закончилась. Тем не менее мое письмо было глупостью, во-первых, из-за избыточной фамильярности по отношению к постороннему, а кроме того, оно и неприемлемо, поскольку позднее обнаружилось полное его непонимание психоанализа. Только в одном случае меня бы порадовало, если бы это письмо попало Вам в руки,
— будь Вы облечены правом тут же его уничтожить...

Из-за взаимного профессионального непонимания отношения Фрейда с Эйнштейном были более далекими, чем с писателями и художниками, которых Фрейд «любил» 10
°.

129

К 75-летию (1931) Фрейд получил от Эйнштейна телеграмму, которая его очень порадовала. В том же году согласно проекту, который Постоянный комитет литературы и искусств Лиги Наций
внес в Международную комиссию духовного сотрудничества (а именно опубликовать переписку наиболее выдающихся представителей духовной жизни по темам, «представляющим взаимный интерес для международного союза и духовной жизни»), появилась совместная статья Эйнштейна и Фрейда «Почему война?». Оба письма относятся к июлю—сентябрю 1932 года, они были опубликованы в Берлине в январе 1933 года 1М
одновременно на трех языках 102
.

В письме от 30 июля 1932 года Эйнштейн задает вопрос: «Есть ли возможность избавить людей от необходимости войн?» Он излагает свои представления относительно организационной стороны этой проблемы. В качестве основного требования Эйнштейн предлагает создать надгосударственную организацию, которая соединила бы в себе и власть и право и, таким образом, могла бы добиться абсолютного послушания на основе разумных законов. Однако до этого человечеству еще далеко. И он задается вопросом (G. W. XVI, 12):

Как же получается, что вышеупомянутое меньшинство (то есть правители) может подчинить своей прихоти народные массы, для которых война означает лишь потери и страдания ?.. Как же получается, что с помощью вышеназванных средств (то есть школ, прессы, а также религиозных организаций, которые обычно находятся в руках правителей)
массы воспламеняются до неистовства и самопожертвования?.. Существует ли возможность так направить психическое развитие людей, чтобы они оказались устойчивы к психозам ненависти и уничтожения ?

В своем ответе (сентябрь 1932 года) Фрейд продолжает тему «Недомогания культуры» (1930), то есть исследует результаты процесса развития человечества. Он начинает с древнейшей формы конфликта интересов, прослеживает ее с точки зрения своей теории влечений на исторических фактах и видит возможность предотвращения в будущем войн в отвлечении агрессии на менее опасные цели (смещении целей влечений), а затем объединении все больших человеческих групп сначала через эмоциональную идентификацию и в конце концов через примат разума. Поскольку война ныне уже не предоставляет возможности для воплощения героического идеала, она выродилась просто в бойню. Фрейд спрашивает: «Сколько нам еще ждать, пока все остальные не станут пацифистами?»
Итогом дискуссии стало выражение уверенности, что прогресс в развитии культуры наряду со страхом перед последствиями грядущих войн в обозримом будущем положит конец войне.

К восьмидесятилетию Фрейда Эйнштейн писал (Jones III, 252—253):

Принстон, 21 апреля 1936 г.

Глубокоуважаемый господин Фрейд!

Я рад, что этому поколению выпало на долю счастье выразить Вам по случаю Вашего восьмидесятилетия свое почтение и благодарность как своему великому наставнику. Непосвященному скептику было не так-то легко вынести собственное суждение. Вплоть до недавнего времени мне были очевидны лишь интеллектуальная сила Вашей мысли и ее мощное влияние на современное мировоззрение, однако я не мог оценить истинность Ваших теорий. Однако в последнее время у меня была возможность услышать об одном случае (сам по себе он незначителен), который, по моему убеждению, устраняет любое несогласие, расхождение с учением о вытеснении. Я воспринимаю это с

130

радостью, поскольку всегда испытываешь большое счастье, когда великая и красивая идея подтверждает свое соответствие действительности. С сердечными пожеланиями и глубоким почтением

Ваш

А. Эйнштейн.

Пожалуйста, не отвечайте. Мне вполне достаточно радости, что я имел повод написать это письмо.

Фрейд ответил незамедлительно (Е. Freud 1960, 443):

Вена
IX, Берггассе, 19, 3 Мая 1936 г.

Глубокоуважаемый господин Эйнштейн,

Вы напрасно отрекались от ответа на Ваше замечательное письмо. Ведь я должен Вам сказать, насколько меня обрадовала перемена Ваших мыслей или по крайней мере начало перемены. Разумеется, я всегда понимал, что Вы восхищаетесь мной лишь «из вежливости», однако очень мало доверяете всем моим утверждениям. Но я всегда задавался вопросом, чем же тут можно восхищаться, если это неверно, то есть если это не обладает высоким содержанием истины. Кстати, не думаете ли Вы, что со мной могли бы обойтись куда лучше, если бы мое учение включало в себя более высокую пропорцию нелепостей и заблуждений?

Вы настолько моложе меня; пока Вы достигнете моего возраста, Вы, смею надеяться, станете моим последователем. Поскольку этого я уже узнать не смогу, я заранее наслаждаюсь этим утешением. (Вы угадали цитату: «В предчувствии минуты дивной той»
' и т.д.)

С сердечной преданностью и неизменным уважением

Ваш Зигм. Фрейд.
1
Цитата из «Фауста» Тёте, вторая часть, последние слова умирающего Фауста:

В предчувствии минуты дивной той

Я высший миг теперь вкушаю свой.

Когда в 1938 году нацисты обыскивали венскую квартиру Фрейда, среди прочих «компрометирующих» его улик оказалась и фотография Эйнштейна — «одного из главных врагов фатерлянда» — с его автографом (Schur 1973, 582—583). (Эйнштейн в 1933 году эмигрировал в США, Фрейд до последнего момента оставался в Вене103
.)

Последнее письмо Эйнштейна было адресовано Фрейду в Лондон, где с помощью Джонса был создан новый штаб психоанализа. Перед этим Фрейд послал Эйнштейну свой труд «Человек Моисей и монотеистическая религия» (1939). В письме от 4 мая 1939 года Эйнштейн выражает благодарность и среди прочего пишет (Jones III, 286-287):

...Ваше предположение, что Моисей был выдающимся египтянином, из касты жрецов, кажется весьма убедительным, как и те доказательства, которые Вы приводите в связи с обрядом обрезания. Разумеется, не мне судить о Вашем анализе собственно религиозных мотивов.

Ваша книга, как и все Ваши произведения, в особенности изумляет меня со стилистической точки зрения. Я не знаю среди современников никого, кто бы мог так мастерски излагать свой материал на немецком языке...

131

В этой статье была сделана попытка (насколько это возможно) представить многостороннюю личность Фрейда, используя его личную переписку с близкими ему и выдающимися людьми своего времени, прежде всего с пионерами психоанализа, писателями и учеными. Несомненно, чтобы возникший перед читателем образ стал более полным и завершенным, необходимо прочесть и другие письма. Тем не менее из немногих приведенных здесь писем уже можно судить о всей значительности личности Фрейда.

Эти письма не только освещают основные этапы развития Фрейда на протяжении его жизни, но и демонстрируют то внимание, которое Фрейд готов был уделить каждому из своих корреспондентов. Они создают также портрет адресата, который вместе с Фрейдом задавал тематику и тональность этих документов, их интимность или отстраненность, но в любом случае ничто не заглушает голоса их создателя: язык и стиль Фрейда.

Только человек, блестяще владеющий языком, мог написать подобные письма. «Спонтанная страсть к повествованию, врожденная чувственная любовь к слову, образность, чувство ритма и звучания, единство поэтического и бытового языка» — как сформулировал Вальтер Мушг (Muschg 1956, 164) — характерны не только для научных и культурологических работ Фрейда, но и для его писем. Впрочем, не вызывает удивления, когда уже в «Очерках об истерии» (1895) мы читаем: «...мне самому кажется странным, что истории болезни, которые я пишу, читаются как новеллы...» «Равновесие между глубокомыслием и весельем, между личностным и объективным» (Muschg 1956, 194), которое можно обнаружить уже в школьных сочинениях Фрейда и которое с самого начала выдавало великолепного прозаика, достигло завершенности на рубеже веков, в зрелые годы Фрейда и своего рода духовной просветленности в его стиле в старческом возрасте. Так, незадолго до смерти он писал Мари Бонапарт (Schur 1973, 668):

20, Мэрсфилд-Гарденз, Лондон, N.
W. 3,

28 апреля 1939 г.

Дорогая моя Мари,

Я давно Вам не писал, покуда Вы купались в синем море. Полагаю, Вы знаете причину и угадываете ее даже по моему почерку. (Перо уже не то, оно изменило мне, как врач и прочие наружные органы.) Мне плохо, моя болезнь и последствия лечения несут за это ответственность в непонятном для меня соотношении. Меня пытаются увлечь в атмосферу оптимизма: опухоль уменьшается, побочные явления скоро пройдут. Я в это не верю и не хочу обманываться..

Любая случайность, которая могла бы сразу оборвать жестокий процесс, была бы весьма желательна.

Должен ли я еще радоваться перспективе вскоре увидеть Вас в мае?..

Здесь, как и во многих других документах, вышедших из-под пера Фрейда, мы ощущаем: слова здесь не ради их самих, качество их звучания, завораживающая ритмика, создающая внутреннее равновесие, служат выражению и в конечном счете познанию.

Вальтер Йене, который сравнивает Фрейда с такими великими стилистами, как Касснер и Карл Краус, считает, что мы должны «быть благодарны» (Jens 1962, 63) Фрейду уже за одни его письма, а Гюнтер Блёккер (Blöcker 1967) говорит об этих томах писем как о «событии» 104
. «Событии», поскольку благодаря им мы пережи-

132

ваем процесс превращения, «постепенного проникновения в то внутреннее пространство, где самое личное и самое общее сливаются» и где мы становимся свидетелями того, что «имеет отношение к материи всего человечества» (там же, 685).

ПРИМЕЧАНИЯ

1
Образ Моисея, легендарного основателя союза, заключенного иудейским богом Яхве с народом Израиля, который, следуя откровению, вывел евреев из Египта и сорок лет странствовал в пустыне, чтобы привести их в «страну обетованную», им самим, однако, не увиденную, Фрейд, основатель и законодатель психоанализа, ощущал как наиболее ему близкий и родственный. Ср. письмо К. Г. Юнгу от 1 января 1909 года, где Фрейд пишет: «...и Вы уподобитесь Иисусу Навину и овладеете обетованной страной психоанализа, тогда как я останусь Моисеем, взирающим на нее издалека». Относительно интереса Фрейда к фигуре Моисея см. также: «"Моисей" Микеланджело» (1914), G. W. X, «Дополнение к работе о "Моисее" Микеланджело» G. W. XIV, а также «Человек Моисей и монотеистическая религия» (1939), G. W. XVI.

2
Ветхозаветный пророк Иов в диалоге — сначала с четырьмя друзьями, а затем и с самим Господом — выразил сомнения, связанные с проблемой страдания праведника. Этот образ также принадлежит к числу ключевых для Фрейда.

3
Ср.: Becker H.: Die Handschrift von Sigmund Freud в: «Die Heilkunst», 5, 1956, 141-149. В вышедшем в 1956 году «Журнале антропологии» почерк Фрейда разбирает Мартин Нинк. На его взгляд, этот почерк является выражением значительного напряжения, возникшего из-за противоречивости двух устремлений: борьбы между влечениями и Я; экспансией и самоограничением, импульсивностью и серьезностью, оптимистическим порывом и покорностью, склонностью к фантазированию и реализмом. «В целом создается образ многогранной и, кроме того, весьма динамичной личности» (228).

Рода Визер (Graphologisches Archiv, случай 19) также подчеркивает динамичность и преобладание воли, не позволявшей свободно колебаться подпочве души: «Эта натура никоим образом не была обделена в душевном отношении, однако воля мощно сражалась против собственной души» (30), и: «Таким образом проявляется огромнейшее напряжение, но не обнаруживается никаких возможностей компромисса» (31). Как следующий более существенный момент в почерке Фрейда обнаруживается стремление пишущего к истине: «Поиск был страстным и безжалостным, но перспективы заперты. То есть, несмотря на динамичность, "запер-тость" также принадлежит к числу характеристик этого почерка. Напрашивается образ крепких решеток темницы» ( 30).

Рихард Покорны («Психология почерка», 1967; «Geist und Psyche» т. 2100,1973) прежде всею обращает внимание на неразборчивость почерка Фрейда (232). И если Макс Пульвер («Зигмунд Фрейд и его самовыражение в почерке» ) и Аня Тейллар-Мендельссон («Почерк Фрейда») в «Psyche» 4, 1950 (где опубликован также и «Анализ почерка Зигмунда Фрейда» Люси Вайцзек-кер) интерпретируют это свойство как проявление целостности, единства, «гештальта», Покорны воспринимает почерк Фрейда как проявление образно-созерцательного, а не понятийно-рационального мышления: «Образ его мышления является не рациональным, но интуитивным, процесс мышления не индуктивным, но дедуктивным, исходным пунктом является гипотеза, а не отдельное наблюдение как таковое» (233).

Интересное замечание относительно почерка Фрейда можно найти у Виктора фон Вайцзек-кера, который сравнивает его развитие с физиогномикой Фрейда в молодом и пожилом возрасте. В своих мемуарах «Природа и дух» он пишет:

«В одном письме, где проводится параллель между физиогномикой и изучением почерка, Фрейд писал мне, что в течение жизни его почерк изменился в такой степени, что по нему невозможно было бы установить идентичность автора» . К этому Вайцзеккер добавляет: «То есть с его почерком произошло то же, что и с его лицом: очень медленно, но все более отчетливо проявляются коллизии его тяжкой борьбы. Старческий почерк напоминает мне густо переплетенные и размашисто расположенные нити ковра. Господствуют оба элементарных направления, вертикаль и горизонталь. Ни одна буква, даже ни одно слово не выделяются из тесной связи со своим окружением, все движется вместе, словно атакующая армия, распределенная в ряды и колонны. Впечатление постоянного движения отдельных частей усиливается, когда пытаешься зафиксировать взгляд на отдельном штрихе. Он достаточно длинный и прямой, но с другой стороны он слегка изогнут или будто бы слегка дрожит» («Geist und Psyche», т. 2004, 119).

4
См., например, работу Фрейда «Психоанализ и телепатия» (1921) (G. W. XVII, 41-42), где графология причислена к оккультным явлениям, поскольку доказать здесь ничего не возможно.

Ср. также протоколы Венского психоаналитического объединения, изд. Германом Нунбер-

133

том и Эрнстом Федерном, т. III, Протокол № 148: дискуссия о Людвиге Клагесе.

5
Джоан Ривьере, в дальнейшем занимавшаяся психоаналитической практикой в Лондоне, вела учебный анализ у Д. В. Винникотта после того, как тот прервал курс анализа у Сгрейчи. Совместно с Мелани Кляйн она опубликовала в 1937 году «Любовь, ненависть и чувство вины», а также совместно с Мелани Кляйн, Сьюзен Айзеке и Паулой Хайманн «Развитие в психоанализе» (1952). Кроме того, она перевела на английский язык некоторые работы Фрейда.

6
См.: «A Character Trait of Freud's», 1958,145: «Write it, put it down in black and white; that's the way to deal with it; you get it out of your system» и: «Get it out, produce it, make something of it outside you; give it an existence independently of you».

7
Комитет состоял из шести человек, присягнувших Фрейду и психоанализу: Абрахама, Фе-ренци, Джонса, Ранка, Захса и (после смерти Антона фон Фройнда) Эйтингона. Их называли также «носителями колец», поскольку все они получили от Фрейда по перстню в знак их союза.

8
В своей работе «Зигмунд Фрейд. Жизнь и смерть» (1973) Макс Шур попытался разобраться в том влиянии, которое Флисс оказывал на Фрейда.

9
Это наблюдение оправдывается в некоторых случаях психосоматического или аллергического насморка (rhinitis vasomotorica).

10
Книга вышла 4 ноября 1899 года, но издатель предпочел поставить на титульном листе дату 1900 (Jones I, 417).

11
Обозначает сон до того, как он подвергается аналитическому исследованию, то есть в том виде, в каком он грезится человеку, превращающему его затем в рассказ. В более широком смысле говорят о «явном содержании» любой вербализованной продукции, от фантазии до литературного произведения, которое можно интерпретировать в соответствии с аналитическим методом (определение дано по: Laplansche/Pontalis, 1973).

12
Фрейд и его племянник и сверстник Йон оставались неразлучны до третьего года жизни, они любили друг друга и постоянно ссорились. Эти первые отношения повлияли на все дальнейшие отношения с ровесниками.

Фрейд указывает на это в «Толковании сновидений» (1900): «Все мои друзья в определенном смысле являются воплощениями этого первого образа., ревенантами» (G. W. II/III, 487).

13
Термин «шизофрения» для «Dementia praecox» принадлежит Блейлеру, равно как выражение «аутизм» (болезненный уход в себя) и название «глубинная психология».

14
Развитие научных разногласий можно отчетливо проследить, сравнив две книги Блейлера: «Психоанализ Фрейда, защита и критические заметки» (1911) и «Критика теории Фрейда» (1913).

15
Блейлер следующим образом охарактеризовал значение Фрейда: «Психология распадается на психологию до Фрейда и после Фрейда» (цитировано по: Heinrich Meng, «Erinnerungen an Sigmund Freud» [1946]).

Это высказывание в поздравительной речи 6 мая 1926 года на семидесятилетии Фрейда приписывает себе Ференци: «Разумеется, я не могу со всей определенностью сказать, когда и как сбудется мое предсказание, что однажды весь мир заговорит о дофрейдовской и послефрейдовской эпохе...» (в: «Bausteine zur Psychoanalyse» 1,1927).

16
Бывший председатель судебной коллегии в Саксонии Даниэль Пауль Шребер провел десять лет в психиатрической лечебнице из-за тяжелой душевной болезни. Выйдя из больницы он, опубликовал в 1903 году подробное описание своей бредовой системы вместе с заключениями, вынесенными в отношении него специалистами (Ellenberger 1973, 737).

17
Александр Мичерлих, род. в 1908 г. в Мюнхене, изучал медицину в Мюнхене, Праге, Берлине, Фрайбурге, Цюрихе, Гейдельберге, с 1946 г. преподаватель Гейдельбергского университета, с 1952 г. профессор, с 1967 г. возглавляет кафедру психологии Франкфуртского университета и Институт Зигмунда Фрейда, в 1969 г. получил Премию мира немецкой книготорговли. Основные труды: «На пути к безотцовскому обществу» (1963),« Негостеприимность наших городов» (1965), «Неспособность скорбеть» (1967, совместно с супругой), «Идея мира и человеческая агрессивность» (1969), «Борьба за воспоминание. Психоанализ для продвинутых новичков» (1975) и др. Он также является издателем учебного издания трудов 3. Фрейда.

18
Вокруг него вс Франкфурте-на-Майне создалась группа издателей, членов редколлегии и постоянных сотрудников, в которую входили: Герман Аргеландер, Гельмут Дамер, Клаус Хорн, Кете Хюгель, Маргарет Мичерлих-Ни-льсен, Лутц Розенкёттер, Хильда Веллер. С ними сотрудничали в Берлине: Кете Дрегер и Вер-нер Кемпер, в Гамбурге — Герхарт Шейнерт, во Фрайбурге — Роберт Хайсс, в Кёльне — Рене Кёниг, в Гиссене — Хорст Эберхард Рихтер, в Ульме — Туре фон Уэкскюль. Эта группа стала особенно представительной благодаря зарубежным сотрудникам из Австрии (Вильгельм Зольмз, Вена), Швейцарии (Гаэтано Бе-недетти и Ганс Кунц, Базель, Жак Берна и Пауль Парин, Цюрих), из Голландии (Пет Куй-пер, Амстердам, Жанна Лампль-де Гроот, Амстердам), из Англии (Паула Хайманн, Лондон), из Израиля (Генрих Винник, Иерусалим), из США (Джекоб Арлоу, Нью-Йорк, Эрик X. Эриксон, Тибурон, Калифорния, Фриц Редлич, Нью-Хэвен, Джордж К. Розенвальд, Анн Арбор, Мичиган).

134

«Псюхе», как в зеркале, отражает этапы постепенною выхода психоанализа из комы. Первый номер «Псюхе» появился в июле 1947 года. В то время журнал имел подзаголовок: «Глубинная психология и человековедение в исследовании и практике». Сопротивление термину «психоанализ» пока еще не было преодолено. В тот период журнал издавали Г. Кунц в Базеле, А. Мичерлих в Гейдель-берге и Ф. Шоттлендер в Штутгарте. Спустя несколько лет издателями стали В. Хоххаймер, Берлин, и А. Мичерлих, Гейдельберг. Подзаголовком являлось «Журнал психологического и медицинского человековедения», слово «психоанализ» по-прежнему отсутствовало. Сегодня «Псюхе» заявляет о своей программе уже на форзаце: «Журнал по психоанализу и его применению».

19
Во «Frankfurter Allgemeine Zeitung» 25. 5. 1974.

20
«Аналитическая психология» 7, 1976. «Журнал аналитической психологии и смежных с нею областей», как указано в подзаголовке, выходит четыре раза в год с осени 1969 года в издательстве С. Каргера в Базеле, Мюнхене, Париже, Лондоне и Сиднее. Издатели Г. Дикманн и К. А. Мейер. Г. Дикманн (совместно с Э. Юнг) написал статью для третьего тома данной энциклопедии «Дальнейшее развитие аналитической психологии».

21
Имеется в виду «Об истории психоаналитического движения» (1914), G. W. X.

22
По «Радио Западной Германии» 29. 10. 1974.

23
В «Deutsches Allgemeines Sonntagsblatt» 4. 8. 1974.

24
В «Die Zeit» 19.7. 1974.

25
В «Süddeutsche Zeitung» 7/8. 9. 1974.

26
Анила Яффе, род. в 1906 г. в Берлине, изучала психологию в Гамбурге, в 1948—1955 гг. секретарь К. Г. Юнга, доцент института К. Г. Юнга. Труды: «Миф разума в творчестве К. Г. Юнга» (1967), «Из жизни и мастерской К. Г. Юнга» (1968), редактор и издатель «Воспоминаний, сновидений, размышлений» К. Г. Юнга, издатель его писем в трех томах (1971—1972) и др.

27
Генрих Менг (1887—1972) изучал медицину во Фрайбурге, Лейпциге, Вюрцбурге и Гей-дельберге, по совету Карла Ландауэра отправился в Вену, где получил психоаналитическое образование, затем работал в Берлине и Штутгарте. Совместно с Ландауэром руководил Институтом психоанализа во Франкфурте-на-Майне, в 1934 году эмигрировал в Базель, доцент психогигиены местного университета, с 1946 по 1957 год профессор в Базеле, около 200 публикаций.

28
Одно из немногих мест, где Фрейд подтверждает аналитическую роль своих писем.

29
Два проводника, с которыми Абрахам совершал восхождение на гору, несли в качестве провианта сырое мясо. Устроившись в хи-

жине, они занялись готовкой, и один поощрял другого съесть рке дурно пахнущее мясо словами: «Coraggio Casimiro». Этот призыв Фрейд и Абрахам постоянно цитировали в обращении друг к другу (Briefe 1907-1926, 145).

30
У Абрахама, который сам не подвергался анализу в отличие, например, от Ференци и Эй-тингона (оба у Фрейда), было много выдающихся коллег и учеников: Карен Хорни, Теодор Райк, Хелен Дойч, Эдвард и Джеймс Гловеры, Шандор Радо, Эрнст Зиммель, Феликс Бём, Me-лани Кляйн.

31
Имеется в виду «Травма рождения и ее значение для психоанализа» (1924).

32
Гроддек первым, уже в 1927 году, предложил идею выдвинуть Фрейда на соискание Нобелевской премии, в 1928 году предложение было поддержано Генрихом Менгом и Стефаном Цвейгом и в виде проекта подано в Стокгольм Томасом Манном и Мари Бонапарт (ср.: Jones 111,166-168).

33
Гипотеза Гроддека (1913), что повышенная температура при инфекционных заболеваниях вызывается сексуальным возбуждением и усиленным притоком крови к одному органу, вызвала в свое время определенный интерес (см. комментарий в энциклопедии Брокгауза к слову «Гроддек»).

34
Понятие «Оно» применялось уже Фридрихом Ницше в сочинении «Так говорил Заратус-тра», VII.

35
Латинское слово «crucifixum» означает «распятый на кресте».

36
Подробное описание отношений между этими двумя людьми содержится в моей книге «The Voice of the Symbol», Los Angeles, Mara Books, 1971.

37
См.: Freud/Andreas-Salome 1966, 50.

38
Страх площадей (от«агора» — рынок), обусловленная страхом невозможность находиться на открытом пространстве или его пересекать.

39
Ср. также: Peters 1962.

40
Так, в 1911 году он хотел поручить Тауску руководство отделом дискуссий в «Центральном листке», официальном органе Международного объединения, против чего выступил, добившись своего, руководитель «Листка» Вильгельм Ште-кель.

41
Название книги Розена относится к Лу Ан-дреас-Саломе, которая в своем дневнике назвала Тауска «Братец Зверь, ты», в противоположность Фрейду, который прозвал Тауска «хищником» (Andreas-Salome 1958, 189).

42
К примеру, его труд «Проблемы религиозной психологии: ритуал» (1919) с предисловием Фрейда или «Кувада и психогенез страха перед возмездием», «Imago» II, 1914. (Кувада обозначает участие мркчины в родовых муках жены.)

135

43
Ср. письмо от 8 марта 1925 года в: Е. Freud I960, 374-375

44
Работа «Мазохизм современного человека» (1941) вышла в Нью-Йорке. Ср. другую книгу Райка «Потребность быть любимым».

45
Ср.: «Будущее одной иллюзии» (1927), G. W. XIV.

46
Эдуардо Вейсс, открывший после первой мировой войны психоаналитическую практику в Триесте, а с 1931 года поселившийся в Риме, ввел в психоанализ несколько новых терминов, как, например, «пассаж Я» (согласно Вейссу, представление, принятое Я вовнутрь, может быть вновь выпущено этим Я наружу: интернализа-ция может превратиться в экстернализацию) и «психическое присутствие» (этим выражением Вейсс пользовался для описания мощного воздействия присутствующей в представлении личности, с которой Я сохраняет эмоциональную связь. Даже после смерти реальной личности ее образ еще может оказывать подобное влияние, например вызывать чувство вины и т.д.). Он обнаружил, что мркчина обычно проецирует свои женские черты на женщину и их в ней любит, а женщина в свою очередь проецирует свои мужские тенденции на мужчину. Тем самым он внес значительный вклад в понимание процесса идентификации.

Основные работы: «Принципы психодинамики» (1950), «Структура и динамика человеческого разума» (I960) и «Агорафобия в свете психологии Я» (1964), не считая свыше ста журнальных статьей по вопросам психоанализа.

В 1930 году фашистское правительство под давлением национал-социалистов сместило Вейс-са с поста издателя журнала «Rivista Italiana di Psicoanalisi», и в 1939 году он переехал в Соединенные Штаты.

Эдуардо Вейсс провел курс учебного анализа в 1913 году у Пауля Федерна, дружбу с которым он сохранил на всю жизнь. После смерти Федерна Вейсс издал его труды в Нью-Йорке под названием «Психология Я и психозы» (1952).

47
См. также: Jones III, 1957 и «Standard Edition of the Complete Psychological Works of Sigmund Freud».

48
Вместо «гнета страдания».

49
Собрание трудов Патнема вышло в виде первого тома серии «Международная психоаналитическая библиотека», Лондон, Хогарт Пресс.

50
Творчество Уильяма Джемса занимает в истории психологии особое место: оно обозначило переход от структурализма к другим теориям, направленным на природу поведения и опыта. Его выдающимся вкладом в исследование личности стала концепция трех аспектов Я: материальной стороны Я, социальных ролей и духовно-интеллектуально-личностных наклонностей. Главный труд: «Основы психологии» (1890).

51
Фрейд поручил Эрнесту Джонсу поддерживать в Патнеме интерес к психоанализу.

52
По этому поводу Фрейд высказался в письме к Абрахаму (3 июля 1915 г.) следующим образом: «...популярная книга из одной серии, где он опять сел на своего конька».

Согласно Максу Шуру, Патнем отстаивал идеалистическое воззрение, будто «склонность к этическому совершенствованию является составной частью человеческого бытия» (Schur 1972, 340).

53
Микаэл Балинт в письме к издателю статьи от 13 февраля 1961 года упоминал «примерно 2500 писем».

54
В так называемой «активной терапии» по Ференци аналитик целенаправленным воздействием провоцирует у пациента появление неосознанных симптомов, которые затем подвергаются анализу.

55
В этом письме Фрейд верно предсказал опасность. Действительно, в некоторых видах психотерапии присутствует своеобразная эротическая активность, которая тем самым уводит далеко в сторону от подлинно научного обсуждения. Однако здесь формулируется проблема, которая и по сей день остается непроясненной, а именно: когда и в каком виде возможны между взрослыми людьми чистые проявления нежности без сексуально-эротических переживаний? Трудность в обсуждении подобной темы заключается в том, что абсолютно все, что имеет отношение к любви, может быть обозначено как эротика — именно этот факт лежит в основании психоаналитической теории либидо. Кроме того, остается нерешенной проблемой теория Фрейда о неудовольствии из-за напряжения, вызванного влечением, поскольку это напряжение может переживаться как полное удовольствия. Наконец, не все молено принять в теории Фрейда относительно симбиотической любви матери и ребенка. Отчасти проблема с новых позиций решена в работах Балинта и Винникотта. Учитывая все это, можно поразмыслить и о том, в какой мере Ференци со своей активной терапией воздействовал на самого себя и способствовал развитию своего заболевания. С другой стороны, эту активность Ференци можно трактовать как героическую попытку, пусть выходящую за рамки собственного благополучия, передать своим ученикам те ценности и воззрения, которые они, в свою очередь творчески преобразовав, превратили в прочное завоевание психоанализа (см.
статьи о Мелани Кляйн, М. Балинте и психоанализе в Восточной Европе в последующих томах). Дальнейшее развитие это направление нашло в гештальтгерапии.

56
Первыми членами были Альфред Адлер, Вильгельм Штекель, Рудольф Райтлер и Макс Кахане.

57
Эрнст Федерн предполагает: тот факт, что текст, выгравированный на медальоне в честь пятидесятилетия Фрейда и являющийся цитатой из греческой трагедии Софокла («Тот, кто разрешил загадку Сфинкс и стал могучим человеком»), был выбран

136

Паулем Федерном, мог повлиять также и на назначение личною представителя (втайне Фрейд давно уже относил к себе именно эти строки).

58
Фрейд не верил, что человек когда-либо сможет создать социальную систему, где каждому была бы обеспечена удовлетворительная жизнь. Это недоверие проистекало из личного пессимизма Фрейда, что было обосновано и в самой теории. В «Будущем одной иллюзии» (1927) Фрейд писал: «Нет смысла говорить, что цивилизация, которая оставляет неудовлетворенными такое количество людей и вынуждает их к бунту, не имеет перспективы сохраниться надолго и не заслуживает ее».

59
Ср.: E.Federn 1971, 724.

60
О бурной жизни Вильгельма Райха см. биографию Ильзе Оллендорф-Райх «Вильгельм Райх» (Ollendorf-Reich 1969) и Петера Райха «Книга снов» (Р. Reich 1975).

61
Слово «оргон» означало в его понимании «жизнь», «жизненную силу». Он говорил, что «все мы живем в бесконечном океане органной энергии, из которой любое живое существо черпает поддерживающую его энергию».

62
Следует также упомянуть книгу Райха «Анализ характера» (1933), в которой нет ни слова ни об оргоне, ни об идеях марксизма. Остается непонятным, почему этот важный психоаналитический труд натолкнулся на сопротивление и в какой мере это повлияло на дальнейший путь Райха (см. также статью В. Бюнтига в т. III).

63
Пауль Федерн, официальный заместитель Фрейда, проводил учебный анализ Вильгельма Райха, который этот анализ прервал.

64
На одном из первых собраний «Психологических сред», в которых участвовал Отто Ранк (псевдоним Отто Розенфельда), он представил свою рукопись «Искусство и художники» (вышла в 1907 году под названием «Художники»); затем в 1909 году появилась работа «Миф и рождение героя».

65
С центром в Дойлстауне, Пенсильвания.

66
В письме Ференци от 30 сентября 1918 года. В: Е. Freud 1960, 340.

67
Профессор Ганс Пихлер был хирургом в отделении челюстной хирургии университетской клиники Вены. Он считался выдающимся мастером своего дела и оперировал Фрейда 4 октября 1923 года (частичное иссечение челюсти), а также при дальнейшем развитии болезни (см. также: Schur 1973, 431).

68
«Протоколы...», тома I, II, III и IV, подготовлены к печати издательством С. Фишера, Франкфурт-на-Майне.

69
То есть необрезанного пениса.

70
Хиршфельд был берлинским сексологом, а также основателем и членом Берлинского психоаналитического объединения (с 1908 года, вышел из объединения в 1911 г.). Основатель и издатель «Ежегодника» («Ежегодник психоана-

литических и психопатологических исследований») и «Журнала» («Международный журнал врачебного психоанализа» ). Прежде всего он добивался легализации гомосексуализма.

71
С 1910 года кружок «Психологические среды» (вначале просто «Общество по средам» ) получает название «Венское психоаналитическое объединение»; «Фрейдовское общество врачей» становится «Цюрихской местной группой».

72
«Письма по кругу» были обнаружены в рукописном наследии Отто Ранка. Джесси Тафт передала их вместе со всеми бумагами Отто Ранка в «Специальное собрание библиотеки Колумбийского университета», где они хранятся и предоставляются для изучения.

73
Ср. письмо от 15 февраля 1924 года в: Freud/ Abraham 1965.

74
Родившийся в Австрии американский психоаналитик, переведший на английский язык многие работы Фрейда, в 1911 году основал Нью-Йоркское психоаналитическое объединение, в которое вошел 21 человек.

75
«Журнал психоанализа» («Zeitschrift für Psychoanalyse») основан Фрейдом в 1913 году в Вене.

76
См. письмо Фрейда Абрахаму от 6 марта 1921 года.

77
Непсихоаналитические психотерапевтические объединения.

78
Согласно Джонсу, высказывание Штекеля в 1912 году звучало так: «Карлик, взобравшийся на плечи великану, видит дальше, чем сам великан». Услышав это, Фрейд угрюмо заметил: «Может, это и верно, но это не относится ко вши в волосах астронома» (Jones II, 168).

79
Имеется в виду Пегас, крылатый конь поэтов.

80
Ференци старался создать особую технику психоанализа, которую он называл «активной терапией» . Предполагалось, что аналитик должен целенаправленно вызывать скрытые симптомы, чтобы их анализировать.

81
См. у Вальтера Мушга, который видит во Фрейде не только основателя психоанализа, но и гениального писателя. Его блистательный очерк «Фрейд как писатель» (Muschg 1930) появился в 1975 году в массовом издании. См. также книгу Петера Брюкнера «Читая Зигмунда Фрейда» (Brückner 1961/1962) и исследование шведского литературного критика Гуннара Бранделла «Зигмунд Фрейд — дитя своего времени» (Brandelll976).

82
То обстоятельство, что Шницлер тоже родился в мае, а именно 15 числа, могло, согласно предположению Шура (Schur 1973, 402), еще более усилить во Фрейде это чувство.

83
Роман Томаса Манна «Волшебная гора» появился в 1924 году.

84
Макс Шур (1973) рассматривает отношения Фрейда и Арнольда Цвейга в главах 21 и 22. Кро-

137

ме того, он опубликовал отрывки из четырех до сих пор не изданных писем Фрейда.

85
Стефан и Арнольд Цвейг не состояли в родстве.

86
В итоге он переехал в 1948 году в Восточный Берлин, где прожил еще двадцать лет до самой смерти. С 1950 по 1953 год он являлся Президентом Немецкой академии искусств ГДР.

87
См.: Schur 1973, 21.

88
1 марта 1935 года Цвейг обратил внимание Фрейда на двухтомник Ауэрбаха « Пустыня и земля обетованная».

89
Иветта Жильбер (1867-1944) была популярнейшей шансонье в парижском варьете, с которым часто выезжала на гастроли. Она пела старинные французские песни, снималась в фильмах, например в «Фаусте» Мурно (1926), писала
романы и воспоминания, которые издавались на разных языках. К числу ее почитателей принадлежали Золя, Доде, Моне и братья Гонкур. Тулуз-Лотрек запечатлел Иветту на 27 литографиях.

90
См. также: Jones III, 245.

91
Шур (Schur 1973, 541) указывает в этой связи на письмо Фрейда Арнольду Цвейгу, которое отчасти проясняет тему Фрейда и связь между статьей Роллана и навязчивыми мыслями о смерти, преследовавшими Фрейда в пору поездки в Афины в 1904 юду. 20 января 1936 года Фрейд писал: «Я провел небольшой анализ "чувства отчуждения", которое охватило меня на афинском акрополе в 1904 году, нечто совершенно интимное и не имеющее отношения к Р. Р. (если не считать того, что ему сейчас исполнилось столько же лет, сколько было моему брату, вместе с которым я ездил тогда в Афины) . Но соедините две пословицы — насчет мошенника, который дает слишком много, и красивых девушек, которые дают не больше, чем имеют, и вы разберетесь в моем случае».

92
В: S. Freud: Briefe 1873-1939, Jones (1953-57) и Schur (1972).

93
Ср.: Jones III, 58 и Schur 1973, 18.

94
Ср.: Thomas Mann 1962, 296-297: Письмо Манна Фрейду от 3 января 1930 года.

95
Это прозвище дали своему отцу дети Томаса Манна.

96
Книга Фрейда «Человек Моисей и монотеистическая религия» выходила в трех частях: «Моисей-египтянин» и «Когда Моисей был египтянином» в 1937 году в «Имаго», 23, номера 1 и 4, тогда как третий раздел был впервые опубликован в 1939 году в издательстве Альберта де Ланге в Амстердаме (G. W. XVI). Тетралогия Манна об Иосифе состоит из повестей «История Якова» (1933), «Молодой Иосиф» (1934), «Иосиф в Египте» (1936) и «Иосиф-кормилец» (1943).

97
В 1921 году он получил Нобелевскую премию по физике за вклад в теорию квантов.

98
Как
сообщает Джонс (Jones III, 145), Фрейд в письме от 6 августа 1924 года сообщил Ферен-ци, что редактор женевской газеты «Revue Juive» Альберт Коэн уговорил его написать статью для газеты под тем лестным предлогом, что Эйнштейн и Фрейд являются наиболее выдающимися из современных евреев.

99
Два письма находятся также в: Е. Freud 1960.

100
Об этом можно заключить из письма Томаса Манна Фрейду от 3 января 1930 года: «Вы любите поэтов» (Mann 1962, 296).

101
Ср.: Freud XVI, 12.

102
Warum Krieg? — Why war? — Pourquoi la guerre?

103
О подробностях жизни в эмиграции рассказывают Джонс (Jones III, гл. 16) и Шур (Schur 1973, гл. 26).

104
Это высказывание касается переписки с Флиссом, Абрахамом, Пфистером, Лу Андреас-Саломе и собрания писем Фрейда 1960 года.

ПЕРЕПИСКА

Sigmund Freud — Wilhelm FlieS: Aus den Anfängen der Psychoanalyse. Briefe an Wilhelm Fließ, Abhandlungen und Notizen aus den Jahren 1887-1902, изд. M. Bonaparte, A. Freud, E. Kris. Frankfurt/M.: Fischer 1950

Freuds Briefe an Arthur Schnitzler, изд. Henry Schnitzler. Neue Rundschau, 66,
1955

Sigmund Freud: Briefe (1873-1939) Frankfurt/ M.: Fischer 1960

Sigmund Freud — Oskar Pfister: Briefe (1909— 1939), изд. E. Freud, H. Meng. Frankfurt/M.: Fischer 1963

Sigmund Freud — Karl Abraham: Briefe (1907— 1926), изд. A. Abraham, E. Freud. Frankfurt/ M.: Fischer 1965

Freud — Bleuler Correspondence, изд. F. Alexander, T. Selesnick. Arch. Of Gen. Psychiat., 12, 1965,1-9

Sigmund Freud — Lou Andreas-Salome: Briefwechsel, изд. Е. Pfeifer. Frankfurt/M.: Fischer 1966

Sigmund Freud: Brautbriefe. Briefe an Martha Bernays 1882—1886, сост. и изд. E. L. Freud. Frankfurt/M.: Fischer 1968

Sigmund Freud — Arnold Zweig: Briefwechsel, изд. Е. Freud. Frankfurt/M.: Fischer 1968

Georg Groddeck: Der Mensch und sein Es. Briefe, Aufsätze, Biographisches, изд. М. Honegger. Wiesbaden: Limes 1970; и в: Geist und

138

Psyche: Georg Groddeck — Sigmund Freud: Briefe über das Es. München: Kindler 1974 James Jackson Putnem and Psychoanalysis: Letters between Putnem and Sigmund Freud, Ernest Jones, William James, Sändor Feren-czi and Morton Prince 1877—1917, изд. N. G. Hale, Cambridge: Harvard University Press 1971

Sigmund Freud as a Consultant. Recollections of a Pioneer in Psychoanalysis. New York: Intercontinental Medical Book Corp. 1970

Sigmund Freud — C. G. Jung: Briefwechsel, изд'. W. McGuire, W. Sauerländer. New Jersey: Princeton University Press 1974 и Frankfurt/M.: Fischer 1974

ЛИТЕРАТУРА

Abraham, C: Karl Abraham. An Unifinished Biography. Int. Rev. Psycho-Anal. 1,1974,17-72

Alexander, F.: Recollections of Berggasse 19. Psychoanal. Quart. 9,1940,195-204

Alexander, F., Eisenstein, S., Grotjahn, M. (изд.): Psychoanalytic Pioneers. New York: Basic Books 1966

Andersson, O.: Studies in the Prehistory of Psychoanalysis. Theory etiology of psychoneuroses and some related themes in Sigmund Freud's scientific writings and letters 1886-1896. Norstedts: Svenska Bokförlaget

Andreas-Salome, L.: Mein Dank an Freud, Wien: Internat. Psychoanal. Verlag 1931

In der Schule bei Freud — Tagebuch eines Jahres — 1912-1913. Zürich: Niehans 1958

Lebensüberblick. Zürich: Niehans 1951

Bakar, D.: Sigmund Freud and the Jewish Mystical Tradition. New York: Van Norstrand 1958

Bahnt, M.: Die technischen Experimente Sändor Ferenczis. Psyche, 10,1966,904-925

Bannach, H.-J.: Die wissenschaftliche Bedeutung des alten Berliner Psychoanalytischen Instituts. Psyche, 25,1971, 242-254

Baumeyer, F.: Zur Geschichte der Psychoanalyse in Deutschland, 60 Jahre Deutsche Psychoanalytische Gesellschaft. Z. Psychosom. Med. u. Psychoanal., 27, 1971,203-240

Becker, H.: Die Handschrift von Sigmund Freud. Heilkunst, 5,1956,141-149

BehARRIell, F. J.: Freud's «Double»: Artur Schnitzler. J. Am. Psychoanal. Ass., 10,1962,722-730

Berkower, L.: The Enduring Effect of the Jewish Tradition Upon Freud. Am. J. Psychiat., 125,1969,1067-1073

Bernfeld, S.: Freud's Studies on Cocaine, 1884—1887. J. Am. Psychoanal. Ass., 1,1953,581-613

Bernfeld, S., Bernfeld, S. С: Freud's First Year in Practice, 1886-1887. Bull. Menninger Clinic, 16,1952,37-49

Freud and Archeology. Am. Imago, 8, 1951, 3-24 (доклад, прочитанный на собрании Психоаналитического общества Сан Франциско И. 2. 1951)

Binswanger, L.: Erfahren, Verstehen, Deuten. Ausgewählte Vorträge und Aufsätze, Bd. 2. Bern: Francke 1955

Erinnerungen an Sigmund Freud. Bern: Francke 1956

Mein Weg zu Freud, B: Freud in der Gegenwart. Frankfurt/M.: Europäische Verlagsanstalt 1957

Blanton, S.: Diary of My Analysis With Sigmund Freud. (С биографическими примечаниями и комментариями М. Г. Блантона.) New York: Hawthorn Books 1971

Bleuler, E.: Dementia praecox oder Gruppe der Schizophrenen. Leipzig/Wien 1911

Bleuler, E., Jung, C. G.: Komplexe und Krankheitsursachen bei Dementia praecox. Zentralblatt f. Nervenheilkunde u. Psychiatrie, XIX, 1908

Blöcker, G.: Sigmund Freud, Briefe 1873-1939 (обсуждение книги). Merkur, 21,1967 (684-690)

Boehm, F.: Meine Begegnungen mit Freud. Der Psychologe, 6,1956,176-181

Beitrag zu Freud's Arbeitsweise. Z. Psychosom. Med., 1,1955,148-149

Borkenau, F.: Freud und seine Kritiker. Der Monat, 8, 1956,63-75

Brandell, G.: Sigmund Freud — Kind seiner Zeit. München: Kindler 1976

Bruckner, P.: Sigmund Freuds Privalektüre. Psyche, 15, 1961 /62, Teil 1-3; Köln: R. L. V. Verlag 1975

Zur gesellschaftlichen Biographie Sigmund Freuds. Die Genese seiner sozialen Ideen. Psyche, 27, 1964, 801— 814

Cremerius, J.: Gerhart Hauptmann und die Psychoanalyse 15.11.1862 (Ober-Salzbrunn) — 6.6.1946 (Agneten-dorf). Psychother. med. Psychol., 23,1973,156-165

Arnold Zweig — Sigmund Freud. Psyche, 17, 1973, 658-668

Deutsch, H.: Confrontation with myself. New York: Norton & Co. 1973.

«H. D.» (Hilda Doolittle): Tribute to Freud. (Неопубликованные письма Фрейда автору.) New York: Pantheon Books 1956

Dräger, К.: Bemerkungen zu den Zeitumständen und zum Schicksal der Psychoanalyse und der Psychotherapie in Deutschland zwischen 1933 und 1949. Psyche, 25,1971, 255-268

Eissler, K. R.: Gedenkrede zur 30. Wiederkehr von Sigmund Freuds Todestag. B: Jahrb. der Psychotherapie

7,1974,23-75

Talent and Genius. The Fictitious Case of Tausk Contra

139

Freud. New York: The Quadrangle Books, New York Times Co. 1971

Sigmund Freud und die Wiener Universität, über die Pseudo-Wissenschaftlichkeit der jüngsten Wiener Freud-Biographik. Bern/Stuttgart: Huber 1966

Mankind at its Best. J. Am. Psychoanal. Ass., 12,1964, 187-212

Freud and the Psychoanalysis of History. J. Am. Psychoanal. Ass., 11,1963,675-703

Julius Wagner-Jaureggs Gutachten über Sigmund Freud und seine Studien zur Psychoanalyse. Wiener klin. Wochenschr., 70,1958,401-407

Leonardo da Vinci. Psychoanalytic Notes on the Engineer. London: Hogarth 1962

Ekstein, R.: The Birth and the First Fifty Years of Otto Rank's The Trauma of Birth. J. Otto Rank Ass., 8,1974, 92-104

Ellenberger, H. E: The Discovery of the Unconscious. New York: Basic Books.

Federn, E.: Fünfunddreißig Jahre mit Freud. Psyche, 25,

1971,721-737

Ferenczi, S.: Die Rolle der Übertragung bei der Hypnose und bei der Suggestion (1909). B: Jahrbuch I, 1909: Bausteine zur Psychoanalyse I. Leipzig/Wien/Zürich: Int. Psychoanalytischer Verlag 1927

Zur Ontogenese der Symbole (1912). Int. Zeitschr. I., 1913; в: Bausteine zur Psychoanalyse I. Leipzig/Wien/ Zürich: Int. Psychoanalytischer Verlag 1927; И в: Schriften zur Psychoanalyse I, Frankfurt/M.: Fischer 1970

Zum 70. Geburtstag Sigmund Freuds. Int. Zeitschr., XII, 1926; и в: Bausteine zur Psychoanalyse I. Leipzig/Wien/ Zürich: Int. Psychoanalytischer Verlag 1927

FLIEß, W: Die Beziehungen zwischen Nase und weiblichen Geschlechtsorganen in ihrer biologischen Bedeutung dargestellt. Leipzig/Wien: Deuticke 1897

Freud, S.: Der Dichter und das Phantasieren. Neue Revue, 1,1908,716-724

Eine Kindheitserinnerung des Leonardo da Vinci (1910). G.W. VIII

Totem undTabu (1912). G. W IX

Der Moses des Michelangelo (1914). G. W X

Nachtrag zur Arbeit über den Moses des Michelangelo (1927a). G.W XIV

Die Zukunft einer Illusion (1927b). G. W XIV Dostojewski und die Vatertötung (1928). G. W XIV

Selbstdarstellung. B: L. R. Grote (изд.): Die Medizin der Gegenwart in Selbstdarstellung. Leipzig: Meiner 1925, IV, 1-52. (С послесловием во 2-м издании 1935.) В: G.W. XIV

Das Unbehagen in der Kultur (1930). G. W XIV Warum Krieg? (1933). G. W XVI

Der Mann Moses und die monotheistische Religion (1939). G.W XVI

Ober Kriegsneurosen, Elektrotherapie und Psychoanalyse. Ein Auszug aus dem Protokoll des Untersuchungsverfahrens gegen Wagner-Jauregg im Oktober 1920. Psyche, 26,1972,939-951

Freud, S., Bullit, W C: Thomas Woodrow Wilson. А Psychological Study. Boston: Houghton Mifflin Co. 1967

Gedo, J. E., Wolf, E.: Die Ichthyosaurusbriefe. Psyche 50,1970,787-797

Grjnker, R.: Reminiscences of a Personal Contact with Freud. Am. J. Orthopsychiat. 10,1940,850-855

Grinstein: On Sigmund Freud's Dreams. Detroit: Wayne State University 1968

Groddeck, G.: Der Mensch und sein Es: Briefe, Aufsätze, Biografisches. Wiesbaden: Limes 1970

Grotjahn, M.: Notes on Reading the Rundbriefe. J. Otto Rank Ass. 8,1974,35-88

The «Rundbriefe» between Sigmund Freud and the Committee during the years 1920—1924. Part 1. The Annual of Psychoanalysis.

Vorbemerkung und Einleitung zu Sigmund Freud — Edoardo Weiss Briefe. Frankfurt/M.: S. Fischer 1973

The Beginning of Symbol Integration in the Life and Work of Georg Groddeck, the Symbol Seeker. B: The Voice of the Symbol. Los Angeles: Mara Books Inc. 1971.

Sigmund Freud's Correspondence with Georg Groddeck and James Putnam; Freud's Analysis of Smiley Blanton, A Review of Three Books. Bull. South. Calif. Psychoanal. Inst. and Soc, Los Angeles 1972

Psychoanalysis and Faith, The Thirty Year Debate Between Sigmund Freud and Oskar Pfister. B: S. С Post (изд.): Values and the Super Ego Concept in Psychoanalysis. New York: International University Press, 1972

Collectors Items From the Correspondence Between Sigmund Freud and Otto Rank; и From the first «Rundbriefe» of trie «Ringholders». J. Otto Rank Ass., 6,1971,7-31

Einführung zu: Sigmund Freud as a Consultant, Recollection of a Pioneer in Psychoanalysis, Edoardo Weiss, New York: Intercontinental Medical Book Corp. 1970

Otto Rank on Homer and Two Unknown Letters From Freud to Rank in 1916. J. Otto Rank Ass., 4,1969,75-

My Thanks to Theodor Reik. Am. Imago, 25,1968,27-31

Review of the Minutes of the Vienna Psychoanalytic Society. Bd. II, 1908-1910, изд. Н. Nunberg u. E. Federn, New York: International University Press 1967, а также в: Internat. J. Psychoanal. 49,1968, и в.-J. Otto Rank Ass. 3,1968,79-84

The Sigmund Freud—Woodrow Wilson Controversy; в: Retrospect. Psychiatric Opinion, 5,1968,24-30

Sigmund Freud and the Art of Letter Writing. J. Am. MedicalAss., 200,1967,13-18

140

A Letter by Sigmund Freud with Recollections of His Adolescence. J. Am. Psychoanal. Ass. 4,1956,644-652 (Доклад, прочитанный на ежегодном собрании ADA в Чикаго 27 апреля 1956 г.)

Sigmund Freud's Insight Into Family Dynamics: From an Interview with Heinrich Meng About Sigmund Freud (1963). Psychoanal. Forum, 1,1966,426

Sigmund Freud as a Consultant and Therapist: From Sigmund Freud's Letters to Edoardo Weiss, изд. М. Grotjahn. The Psychoanal. Forum, 1,1966,223-231

Sigmund Freud as a Psychoanalytic Consultant: From Some Unknown Letters to Edoardo Weiss. The Psychoanal. Forum 1,1966,132—137 (С факсимиле шести писем.)

Profile of Edoardo Weiss. The Psychoanal. Forum 1, 1966, 132-134. Перевод на итал. для Italian Encyclopedia of Knowledge

Georg Groddeck, The Untamed Ahnalyst. B: Psychoanalytic Pioneers. Изд. F. Alexander, S. Eisenstein, M. Grotjahn. New York: Basic Books 1966,308-320

F. Alexander, The Western Mind in Transition, в: Psychoanalytic Pioneers, New York: Basic Books 1966, 384-398

Karl Abraham, The First German Psychoanalyst. B: Psychoanalytic Pioneers. New York: Basic Books 1966, 1-18

Viktor Tausk, The Influencing Machine. Niäi. n H. A. Illing, в: Psychoanalytic Pioneers. New York: Basic Books 1966,235-239

Psychoanalytic Pioneers, изд. F. Alexander, S. Eisenstein. New York: Basic Books 1966

Sigmund Freud — Oskar Pfister Letters (1909-1939). B: Psychoanal Quart., 32,1963,574-578.

Hale, N. G.: Freud and the Americans, The Beginnings of Psychoanalysis in the United States, 1876-1917. New York, Oxford University Press 1971

(Изд.): James Jackson Putnam and Psychoanalysis: Letters between Putnam and Sigmund Freud u.a. Cambridge: Harvard University Press 1971

Harms, E.: A Fragment of Freud's Library. B: Psychoanal. Quart., 40,1971,401 491^t95

Hartlaub, G.: Vater-Sohn-Drama der Psychoanalyse (обсуждение книги «Briefwächsel Freud/Jung»). Deutsches Allg. Sonntagsbl. 4. 8. 74

Hicks, R.: Empfänger einer Postkarte Freuds (Anweisung über $ 3750, adressiert an Rich. E. Graun, 1609 Scenic Avenue, Berkeley/Calif. USA) vom Nov. 1922, geschrieben in Wien

Higgins, M., Raphael, С. М. (изд.): Wilhelm Reich Speaks of Freud. New York: Farrar, Straus & Giroux 1967

Jens, W: Sigmund Freud Briefe 1873-1939 (а также). В: Zueignungen, 12 literarische Portraits, München: Piper 1962; Zeit, 17.2.1967

Jones, E.: The Life and Work of Sigmund Freud, тт. I— III. New York: Basic Books, 1953-1957

Jung, C. G.: Man and His Symbols. Doubleday and Company 1964.

Victor Tausk — The Creativity and Suicide of a Psychoanalyst. Psyhoanal. Quart., 41,1972,556-584

An Autobiographical Legacy of Victor Tausk. Internat. J. Psychoanal., 52,1971,423-430

Freud and the Demon. J. of the Hillside Hosp., 10,1961, 190-202

Erinnerungen, Träume, Gedanken, изд. v. A. Jaffe, Zürich: Rascher 1962

Kaiser, J.: Die Widerstände schmieden uns zusammen (a также «Briefwechsel Freud/Jung»). SZ, 7-8. 9.1974

Kanzer, R. M.: Freud: The First Psychoanalytic Group Leader. В: Kaplan u. Sadock (изд.): Textbook for Group Psychotherapy. New York 1973

Kemper, W W: B: L. J. Pongratz (изд.): Psychotherapie in Selbstdarstellungen. Bern/Stuttgart/Wien: Huber 1973

Knapp, В., Chipman, M.: That was Yvette, The Biography of Yvette Guilbert, The Great Diseuse. New York: Holt, Rinehart and Winston 1964

Krieger, H.: Der verlorene Sohn (а также «Briefwechsel Freud/Jung»), Die Zeit, 19. 7. 1974,18

Kuehn, J. L.: Encounter at Leyden: Gustav Mahler Consults Sigmund Freud. Psychoanal. Rev., 1965, 345—364

Kupper, H. L, Rollman-Branch, H. S.: Freud and Schnitzler (Doppelgänger). J. Am. Psychoanal. Ass., 7, 1959,109-126

Laplanche, J., Pontalis, J.-B.: Vocabulaire de la Psychanalyse. Paris: Presses Universitaires de France, 1962

Leavy, S. A.: Lou Andreas-Salomes Freud-Tagebuch.

Psyche, 19,1965,219-240 Leibbrand, W: Biographische und geistige Einordnung

Sigmund Freuds. Münchner Universitätsreden.

München: Max Hueber, H. 19,1956, 5-14

Sigmund Freud. Neue Deutsche Biographie. Berlin: Dunker und Humblot 1961

Maetze, G.: Psychoanalyse in Berlin von 1950 bis 1970. Psyche, 25,1971,269-286

Mann, Th.: Briefe 1889-1936. Изд. Е. Mann. Frankfurt: S. Fischer 1962

Die Stellung Freuds in der modernen Geistesgeschichte. B: Die Forderung des Tages. Frankfurt: Fischer 1930

Freud und die Zukunft. Wien: Bermann/Fischer 1936; также в: Adel des Geistes, 1945; и в: Sechzehn Versuche zum Problem der Humanität, 1959

Die Stellung Sigmund Freuds in der modernen Geistesgeschichte. (Доклад, прочитанный 16 мая 1929 г. в Мюнхенском университете по приглашению Клуба демократических студентов.) В: Altes und Neues, 1953

Mannoni, O.: Freud (ro-ro-ro-Monographie 178). Hamburg: Rowohlt 1971

Marcuse, L.: Sigmund Freud: Biographien. Hamburg: Rowohlt 1962, спец. изд. München: Kindler 1964

Meng, H.: Sigmund Freud in Brief, Gespräch, Begegnung undWerk. Psyche, 10,1956,517-528

141

Erinnerungen an Sigmund Freud (1946). В: Materialien zur Psychoanalyse und analytisch orientierten Psychotherapie II. Göttingen/Zürich: Vandenhoeck & Ruprecht 1975

Mitscherlich, A.: Erwiderung 38 oder Die unbotmäßige Psychoanalyse. Der Monat, 8,1956,56-60

Auch ein bürgerliches Trauerspiel (а также «Briefwechsel Freud/Jung»). FAZ, 25. 5.1974

Muschg, W.: Sigmund Freud als Schriftsteller. B: Die Zerstörung der deutschen Literatur. Bern: Francke 1956; Geist und Psyche, München: Kindler 1975

Nathan, O., Norden, H.: Einstein on Peace (перипис-ка). New York: Simon and Schuster 1958

Niederland, W. G.: Freud's Literary Style: Some Observations. B: Am. Imago, 28,1971,17-23

Freud and Jones. B: J. Am. Psychoanal. Ass., 12,1964, 223-241

Nunberg, H.: Memoirs: Recollections, Ideas, Reflections. New York: The Psychoanalytic Research and Develop-ment Fund (с введением Анны Фрейд) 1969

Nunberg, H., Federn, E. (изд.): Minutes of the Vienna Psychoanalytic Society,T.I: 1906-1908,T. II: 1908-1910, T. Ill: 1910-1911. New York: International Universities Press 1962,1967 и 1974.

Ollendorf-Reich, I.: Das Leben des großen Psychoanalytikers und Forschers, aufgezeichnet von seiner Frau und Mitarbeiterin. München: Kindler 1975

Peters, H. F.: My sister, my spouse. New York: W. W Norton & Co. 1962.

Pross, H.: Politischer Versuch über Freud. Deutsche Rundschau 82,1956,509-514

Rank, Q: Der Mythos von der Geburt des Helden; Versuch einer psychoanalytischen Mythendeutung. Leipzig/ Wien: Deuticke 1912

Das Inzest-Motiv in Dichtung und Sage. Leipzig/Wien: Deuticke 1912

Psychoanalytische Beiträge zur Mythenforschung. Leipzig 1919

Das Trauma der Geburt und seine Bedeutung für Psychoanalyse. Wien: Int. Psychoanal. Verlag 1924

Reich, P.: A Book of Dreams. New York: Harper and Row 1973.

Reich, W: A Personal Biography. New York: St. Martin Press 1969.

Reik, Th.: Freud als Kulturkritiker. Mit einem Brief Sigmund Freuds. Wien/Leipzig: Präger 1930

Das Ritual. Psychoanalytische Studie. Mit einem Vorrede von Sigm. Freud. Wien: Präger 1928

Das Schrecken und andere psychoanalytische Studien. Wien: Int.
Psychoanal. Verlag 1929

The Need to be loved. New York: Straus and Giroux 1963

The Search Within, The Inner Experiences of a Psychoanalyst. New York: Farrar, Straus and Giroux 1956

Rieff, P.: Freud: The Mind of the Moralist. New York: Viking Press 1959

Riviere, J.: A Character Trait of Freud's. B: Psychoanalysis and Contemporary Thought. Изд. J. D. Sutherland, London: Hogarth Press 1958

Roazen, P.: Freud and America. Soc. Res., 39,1972,720-732

Brother Animal: The Story of Freud and Tausk. New York: Knopf 1969

Brother Animal: The Story of Freud and Tausk (a также). Psyche, 25,1971,497-^99

Rogawski, A.: Young Freud as a Poet. B: Mendel (изд.): A celebration of Laughter. Los Angeles, Mara Books 1970

Rolland, R.: Essai sur la mystique et l'action de l'Inde vivante.

La vie de Rama Krishna. Paris: Stock 1929

La vie de Vivekananda et l'Evangile universel. Paris: Stock 1930.

RoSENKöTTER, L.: Freud und Brücke. Psyche, 25,1971,948-955

Ruitebeek, H. M. (изд.): Freud as We Knew Him. Detroit: Wayne State University Press 1973

Scheidt, J. v. (изд.): Der unbekannte Freud. München: Kindler 1974

Schonau, W: Sigmund Freuds Prosa. Literarische Elemente seines Stils. Germanistische Abhandlungen, Bd. 25. Stuttgart: J. B. Metzler 1968

Schur, M.: Some Additional «Day Residues» of «The Specimen Dream of Psychoanalysis». Psychoanalysis— A General Psychology, 1966,45-85

Freud: Living and Dying. New York: International Universities Press 1972

(Изд.): Drives, Affects, Behavior. Internat. Universities Press, 2,1965,9-20

The Problem of Death in Freud's Writings and Life. Internat. Universities Press (не опубликовано) 1966

Shengold, L.: Freud and Joseph. В: М. Kanzer (изд.): The Uncoscious Today, Essays in Honor of
Max Schur. Internat. Universities Press. New York 1971

The Metaphor of the Jorney в: Interpretations of Dreams. Am. Imago, 23,1966,316-331

Sherman, M. H.: Freud, Reik and the Problem of Technique in Psychoanalysis. The Psychoanal. Rev., 52, 1965,349-367

Sieburg, Fr.: Sigmund Freud, Briefe 1873-1939 (а также). FAZ, 12.11.1961

Simon, E.: Sigmund Freud, the Jew. B: Year Book II, Leo Baeck Institute of Jews from Germany. London: 1957, 270-305

Slochower, H.: Freud's Gradiva: Mater Nuda Rediviva, A Wish-Fulfillment of the «Memory» on the Acropolis. Psychoanal. Quart., 40,1971,646-662

Spector, J. J.: The Aesthetics of Freud. A Study in Psychoanalysis and Art. New York: Praeger 1973

Stanescu, H.: Young Freud's Letters to His Rumanian Friend, Silberstein. The Israel Ann. of Psychiat. and Rel. Disc. 9,1971,195-207

142

Ein Gelegenheitsgedicht des jungen Sigmund Freud. B: Deutsch für Ausländer, Informationen für den Lehrer. Ausg. 1967,13-18

Sterba, R.: On Sigmund Freud's Personality. Am. Imago, 18,1961,289-304

Taft, J.: Otto Rank: A Biographical Study Based on Notebooks, Letters, Collected Writings, Therapeutic Achievements and Personal Assotiations. New York: Julian Press 1958

Tausk, V.: Über die Entstehung des «Beeinflussungsapparates» in der Schizophrenie. Int. Ztschr. f. Psa. 5, 1919,1-33

On the Origin of the «Influencing Machine» in Schizophrenia (1919). Psychoanal. Quart., 2,1933,519-556

Trosman, H., Simmons, R. D.: The Freud Library. J. Am. Psychoanal., 21,1973,227-233

Trosman, H., Wolf, E. S.: The Bernfeld Collaboration in the Jones Biography of Freud. Internat. J. of. Psychoanal., 54,1973,227-233

Weiss, E.: Sigmund Freud as a Consultant. New York: International Medical Book Corp. 1970

Widamer, U.: Briefwechsel Freud/Jung (а также). WDR III. Programm, 29.10.1974

Wittels, F.: Sigmund Freud. Der Mann, die Lehre, die Schule. Leipzig: Deuticke 1924

Freud and his Time. New York: Grosset and Dunlap 1931

Zweig, St.: Worte am Sarge Sigmund Freuds. Erbe und Zukunft 2,1947,101-102

Die Welt von Gestern. Stockholm: Fischer 1958,1970

Die Handlung durch den Geist. Mesmer, Mary Baker-Eddy, Freud. Leipzig: Insel 1931; Frankfurt/M.: Fischer 1952

УКАЗАТЕЛЬ ИСТОЧНИКОВ

Приведенные в скобках в этой статье номера страниц писем и фрагментов из писем взяты из следующих изданий: Sigmund Freud: Briefe. Frankfurt/M.: Fischer 1960 (S. 36, 38-39,40-41,41-42, 55-56, 56-57, 88-90, 91, 93-94, 94,104-105,118,123,123-124,124,124-125,126,127-128,129,130, 134, 135); Sigmund Freud — Wilhelm Fließ: Aus den Anfängen Psychoanalyse. Frankfurt/M.: Fischer 1950 (S. 43,44); Sigmund Freud — Oskar Pfister: Briefe. Frankfurt/M.: Fischer 1963 (S. 48, 59-60, 60, 61); Sigmund Freud — Karl Abraham: Briefe Frankfurt/M.: Fischer 1965 (S. 62, 63, 63-64, 64, 65, 66,
66—67); Sigmund Freud — Lou Andreas-Salome: Briefwechsel. Frankfurt/M.: Fischer 1966 (S. 71—72, 72, 73, 76, 78, 79, 81); Sigmund Freud — Arnold Zweig: Briefwechsel. Frankfurt/M.: Fischer 1968 (S. 120, 121,121-122); Georg Groddeck: Der Mensch und sein Es. Wiesbaden: Limes 1970 (S. 68,69, 70); Sigmund Freud — Edoardo Weiss: Briefe. Frankfurt/M.: Fischer 1973 (S. 86); Sigmund Freud — C. C.Jung: Briefwechsel. Frankfurt/M.: Fischer 1974 (S. 49, 50-51, 52, 53); Ernest Jones: Das Leben und Werk von Sigmund Freud. Bern: Huber 1960-1962 (S. 92-93, 94-95, 131, 132, 133, 134); Ludwig Binswanger: Erinnerungen an Sigmund Freud. Bern: Francke 1956 (S. 57).

143

КЛАССИЧЕСКИЕ СЛУЧАИ ФРЕЙДА

Дальнейшая судьба пациентов Мартин Гротьян

МЕМУАРЫ «ЧЕЛОВЕКА-ВОЛКА»

«Человек-волк», знаменитый пациент (1910—1914) Зигмунда Фрейда, прожил до преклонных лет в Вене. Воспоминания о своем детстве в царской России составляют первую главу книги «Человек-волк о человеке-волке».

Жизнь в России, семейное окружение, сказочное богатство, психопатология семьи — все это описывается в мемуарах, изданных Муриэль Гардинер. Она была самым близким другом «человека-волка», в течение многих лет заботливо опекавшим его, после того как он прошел курс психоанализа у Фрейда.

Одиссея его жизни началась в России, затем он скитался по всей Европе, консультируясь чуть ли не у каждого знаменитого психиатра (в том числе у Крепелина в Мюнхене и Циена в Берлине), пока наконец не начал проходить психоаналитическое лечение у Фрейда. «Человек-волк» рассказывает о своей жизни после первой мировой войны и русской революции, своей борьбе с нищетой и голодом, о самоубийстве отца и сестры и, наконец, об окончательной катастрофе — суициде любимой жены.

Это история умеющего плохо считать страхового служащего, всю свою жизнь перебивающегося в нужде, особо не жалуясь и возлагая все надежды на пенсию, которая спустя тридцать лет становится для него реальностью.

Во второй части автобиографии «человек-волк» делится своими воспоминаниями о Зигмунде Фрейде. Он дает нам интересное описание фрейдовской работы в период с 1910 по 1914 год. Затем следуют знаменитое сообщение Фрейда «Из истории одного детского невроза» и «Дополнение к фрейдовской "Истории одного детского невроза"» Рут Мак-Брунсвик, которая после рецидива болезни «человека-волка» в 1926 году взялась за его психоаналитическое лечение. К тому времени из-за ипохондрического страха по поводу своего носа он стал практически нетрудоспособен.

После второго курса психоанализа его часто навещала Муриэль Гардинер, описавшая процесс его старения. Ее мемуары вызвали дискуссию о психиатрическом диагнозе «человека-волка».

Сегодня этот случай скорее был бы классифицирован как «пограничный синдром» или по крайней мере как тяжелое нарциссическое расстройство личности, придавая тем самым психосоциальному нарушению пациента большее значение, чем это делал сам Фрейд, который встречался с «человеком-волком» в период двух разных фаз болезни: в первый раз столкнувшись с тяжелой формой невроза навязчивых состояний, а пять лет спустя (1919) — со стойким истерическим заиканием. Хотя Фрейд лечил взрослого пациента, основываясь на полученных сведениях,

144

он сумел реконструировать предшествовавшее во времени нарушение, возникшее в детском возрасте: сначала это был страх волков, за которым последовал продолжавшийся до десяти лет невроз навязчивых состояний.

После смерти жены второй раз «человека-волка» консультировала Рут Мак-Брунсвик; в дальнейшем, вплоть до последних дней жизни, он обращался за помощью к самым разным психиатрам и психоаналитикам. Он пережил несколько раз тяжелую депрессию, и большую часть жизни его не оставляли навязчивые сомнения. На протяжении пятнадцати лет он заботился о своей матери, дожившей

до 90-летнего возраста.

Мемуары «человека-волка» проясняют многие аспекты развития психоанализа. В них наглядно описываются взгляды пациента, стиль его жизни, его анализ и его аналитик, излагается точка зрения Фрейда относительно его пациента и его детского невроза, кроме того, приводится описание его последующего заболевания и продолжения лечения другим психоаналитиком. Новая перспектива возникает благодаря заботливой подруге «человека-волка», Муриэль Гардинер (и Мари Бонапарт).

Возможно, критики психоанализа могут расценить эти мемуары как единственное свидетельство в пользу психоанализа как терапевтического метода и вынести вердикт: «Ничего не доказано». Тем не менее они представляют собой бесценный документ для истории психоанализа. Кроме того, в психологическом отношении необычайно интересно проследить за историей жизни и болезни этого человека. Благодаря фрейдовским стараниям этот случай стал краеугольным камнем психоанализа (см. также статью П. Куттера).

МЕМУАРЫ ОБ АННЕ О.

За мемуарами «человека-волка» следует совершенно иного рода исследование другого классического случая психоанализа. В появившейся в 1963 году книге «Берта Паппенгейм: жизнь и творчество» Дора Эдингер рассказывает историю Анны О. Автор, близкая в течение всей жизни подруга Берты Паппенгейм, обладала всеми данными, чтобы написать эту биографию. Однако речь здесь не идет о психоаналитическом исследовании как в случае «человека-волка».

Мы не узнаем ничего нового о семейном окрркении или раннем детстве Берты. Об отношении этой женщины к Йозефу Брейеру, значении истории ее болезни для Зигмунда Фрейда и зарождении психоанализа рассказывается менее чем на одной странице. Автор раскрывает там, не обладая, однако, на это правом, подлинное имя пациентки «фрейлейн Анны О.» (с. 12).

Во всех опубликованных ею работах Берта Паппенгейм лишь один раз высказывается о психоанализе: психоанализ в руках врача подобен исповеди католическому священнику — все зависит от того, кто и как его использует, он в этом смысле похож на хороший резец или обоюдоострый меч.

После всего, что удалось реконструировать, а также согласно мнению Фрейда и Брейера, у Берты Паппенгейм была тяжелая истерия. После лечения у Брейера пациентка еще долгие годы была тяжело больна, хотя первоначальные симптомы конверсионной истерии больше не наблюдались. Неизвестно, каким образом пациентка сумела адаптироваться к жизни. И все же нормальная сексуальность и полноценный мир женских чувств так и остались ей недоступны'.

Как мы уже знаем от Эрнеста Джонса, Анна О. осталась незамужней. Она прожила долгую жизнь (1859—1936), став бесстрашным и неутомимым борцом за эмансипацию еврейских женщин во всем мире. Полная энергии, она боролась с «белым рабством» и другими формами проституции, а также с нищетой и тубер-

145

кулезом. Она выступала за права и счастье женщин. Анна О. умерла в Германии, незадолго до того, как нацистский режим обратил на нее внимание.

Книга содержит отдельные цитаты из ее трудов, писем, путевых заметок, некоторые стихотворения и молитвы, наброски сообщений о собственной смерти (например «еврейская мировая община должна была быть благодарна за ее общественную деятельность. Ее больше нет. Жаль»). В книге имеются три фотографии: на них Анна О. изображена в молодом возрасте в период, когда она проходила лечение у Брейера, а также в возрасте 77 лет — эффектная, дружелюбная, веселая и по-прежнему красивая дама. Вторая биография Берты Паппенгейм, «История Анны О.» Люси Фриман, вышла в 1972 году (датирована 1973-м). Автор, сумевшая учесть множество подробностей, о которых ей рассказала Дора Эдингер, не включив их в свою книгу, предполагает, что Берта Паппенгейм, подруга и дальняя родственница невесты Фрейда, вызвала у него, хотя он никогда ее, скорее всего, не видел, воспоминания о его матери (см. также статью А. Грина).

«МАЛЕНЬКИЙ ГАНС» — ВЗРОСЛЫЙ ЧЕЛОВЕК

В одном интервью, которое «маленький Ганс» назвал «Воспоминаниями человека-невидимки», он раскрывает свое настоящее имя: Герберт Граф (род. в 1903 году в Вене). В своих воспоминаниях он возвращается к полувековой работе в театре и опере, имевшей необычайный успех во многих странах, а также к трем написанным им книгам и многочисленным эссе о постановках оперы.

Он дает краткий и в то же время столь меткий комментарий к своему анализу у Фрейда, что мы воспроизводим его здесь без всяких сокращений. В своем рассказе он упоминает отца, Макса Графа, музыковеда, дирижера и переводчика Ромена Роллана, который входил в круг -близких Фрейду людей и был защитником его теорий. В своей работе «Вагнер в «Летучем голландце"» он первым применил психоаналитические методы к изучению творческих процессов.

«Когда я был еще совсем маленький, у меня возник невротический страх лошадей. Фрейд обследовал меня, а затем начал лечение, привлекая моего отца как посредника. Он использовал своего рода игру в вопросы и ответы, ставшую впоследствии классическим методом в детской психиатрии. Фрейд описал мое лечение в работе "Анализ фобии пятилетнего мальчика" (1909). Будучи первым случаем применения психоаналитической техники к детскому неврозу, история "маленького Ганса", как всем известно, до сих пор является классической работой в этой области.

Я ничего больше не мог припомнить из того времени, пока год спустя не нашел эту статью в рабочем кабинете моего отца и в моей памяти не всплыли некоторые имена и места, которые Фрейд оставил без изменения. В состоянии огромного возбуждения я позвонил великому доктору с Берггассе и представился ему "маленьким Гансом". За своим письменным столом Фрейд напоминал одного из тех бородатых греческих философов, бюсты которых я видел в школе. Он встал, сердечно обнял меня и сказал, что трудно представить себе лучшее доказательства правоты своих теорий, чем видеть здорового, счастливого 19-летнего человека, которым я стал».

Как уже говорит название работы, «маленький Ганс» страдал фобией, выражавшейся в том, что он не решался выходить из дома, опасаясь быть задавленным лошадью. К этому симптому в возрасте четырех лет и девяти месяцев, спустя девять месяцев после рождения сестры, добавились тяжелые состояния страха общего характера. При лечении Фрейд и отец ребенка работали также с материалом, который мальчик продуцировал в процессе спонтанной игры. Таким образом, лечение, проведенное Фрейдом, стало предшественником детского психоанализа, который в дальнейшем разрабатывали Термине фон Хуг-Хельмут и прежде всего Мелани Кляйн и Анна Фрейд (см. также статью Й. Шторка).

146

СМЕРТЬ ДОРЫ — СООБЩЕНИЕ ФЕЛИКСА ДОЙЧА

Опубликовав «Фрагмент анализа одного случая истерии» (1905), Фрейд очень беспокоился о том, чтобы настоящее имя Доры не было предано гласности. Он заявил, что долго колебался по поводу публикации и все же решил сообщить об этом случае как можно более осторожно, и он надеется, что Дора никэгда не узнает о публикации. В более позднем послесловии Фрейд написал, что узнал о смерти Доры в Нью-Йорке.

В 1957 году Феликс Дойч сообщил, что на конгрессе в Берлине в 1922 году рассказал Фрейду о том, как он лечил Дору в Америке.

Осенью 1922 года Феликса Дойча вызвали к одной пациентке, которая страдала синдромом Меньера. Пациентка оказалась замужней 42-летней женщиной, у которой наблюдались сильно выраженные симптомы этой болезни и приступы мигрени. Она пожаловалась на равнодушие мужа, на неудачный брак и поведала о своей тревоге из-за единственного сына. Ее беспокоило то, что сын стал интересоваться девушками, и она не может заснуть, постоянно поджидая, когда он вернется домой.

В процессе составления анамнеза с использованием техники свободных ассоциаций, рассказав об отце, своей ситуации и собственной сексуальной травме, пациентка вдруг спросила, не знает ли он, Феликс Дойч, профессора Фрейда, после чего призналась ему, что она «Дора». После консультации у Фрейда и продолжавшегося в течение трех месяцев психоанализа она не посетила больше ни одного психиатра. Она была очень горда тем, что ее случай стал знаменитым, и вспомнила о своих снах и фрейдовских толкованиях. Феликс Дойч ограничился тем, что истолковал ее симптом болезни Меньера, связав его с отношением к сыну и желанием постоянно прислушиваться, пока он не вернется домой. Ему это напомнило самую первую сцену, когда она подслушивала своего отца, точно так же как теперь прислушивалась к шагам сына.

Феликс Дойч встретился с пациенткой еще раз. Симптом Меньера исчез, ее враждебные чувства по отношению к мужу стали выражаться открыто. Ей было 18 лет, когда ее лечил Фрейд, и 42, когда увидел Дойч. Спустя несколько лет Феликс Дойч узнал о ее смерти.

Всю жизнь ее сопровождали симптомы: навязчивое желание подтягивать ноги и чрезмерное стремление к чистоте. Ее стойкие запоры не позволили врачу своевременно распознать медленно растущую карциному прямой кишки, от которой пациентка в конечном счете и умерла.

После долгого и тягостного брака ее мрк умер от инфаркта, так же как и ее брат. Всю свою богатую приключениями жизнь, которая занесла ее из Австрии во Францию, а оттуда в Америку, пациентка защищала все свои симптомы. Ее сын достиг больших успехов и стал знаменитым. Сама же она, как вспоминает доктор Дойч, была «одной из самых отвратительных истеричек», которых он когда-либо знал (см. также статью А. Грина).

ПОСЛЕСЛОВИЕ К СЛУЧАЮ ШРЕБЕРА

После того как в 1911 году Фрейд провел свой знаменитый анализ воспоминаний председателя судебной коллегии Шребера (которого, однако, сам он никогда не видел), этот случай наряду со случаем «человека-волка» вызвал огромный интерес психоаналитиков. Он был сыном врача Даниэля Пауля Шребера, духовного отца шреберовских садов, автора многочисленных медицинских книг и изобретателя разнообразных механических аппаратов.

147

Многие аналитики, например Мелани Кляйн и Морис Катан, постоянно возвращались к фрейдовской реконструкции динамики болезни Шребера, высказывали свое мнение и вносили корректировку.

Первый необычайно важный материал был обнаружен Францем Баумейером и опубликован им в 1955 году в журнале «Псюхе». Баумейер являлся главным врачом сельской клиники нервных болезней в Арнсдорфе неподалеку от Дрездена, где хранились многие старые истории болезни из тогдашней лечебницы Зонненштайн близ Пирны. Среди них обнаружились отчеты и копии историй болезни Шребера, а также письма его родных. Его сестра, Клара, по всей видимости, была весьма развитым человеком, тогда как жена, пожалуй, примитивна, инфантильна и беспомощна. Мать, похоже, никогда ему не писала.

Из записей явствует, что болезнь началась с тяжелой ипохондрии. Когда брат Шребера умер от паралича, у него возник страх, что и он сам может заболеть этой болезнью.

Начало первого заболевания Шребера связано с неудачной попыткой баллотироваться в рейхстаг.

Второе заболевание (1893), которое описывается в мемуарах, возникло после того как Шребер был назначен председателем коллегии дрезденского суда. В то время он испытывал на себе огромное давление, поскольку почти все члены коллегии, пять судей, находившихся в его подчинении, были не только старше Шребера, но и имели больший опыт.

Баумейер опубликовал записи
о госпитализации Шребера в период с 8 декабря 1884 по 1 июня 1885 года. Второй раз он поступил в больницу 31 ноября 1893 года и пробыл там до декабря 1908-го — тогда ему был поставлен диагноз «Dementia ргаесох paranoides». Шребер умер 14 апреля в возрасте 65 лет, после того как последние четыре года вновь провел в лечебнице.

Еще один важный вклад в исследование этого случая внесли два британских аналитика, Ида Мелкапайн и Ричард Хантер, которые перевели «Мемуары о моем нервном заболевании» Даниэля Пауля Шребера, а также написали вступление и примечания к этой книге (Malcapine, Hunter 1955). В результате теперь мы имеем возможность придерживаться фрейдовской рекомендации и, читая
его толкование, исследовать этот случай.

Третья научная работа по поводу случая Шребера была написана нью-йоркским психоаналитиком Уильямом Нидерлендом. Его исследования основываются отчасти на материалах Баумейера и, кроме того, на подробном исследовании личности отца Шребера (Niederland 1951, 1959, 1960), который был не только врачом, но и автором более 20 книг и многочисленных статей. Возможно, Фрейд был в курсе дела относительно странностей отца, и можно предположить, что в 1911 году, когда вышла книга, он предпочел оставить в стороне эти детали. Самой известной книгой Шребера-отца была «Книга о воспитании души и тела» (1882), в которой, преисполненный отцовской гордости, он заявил, что все описанные в ней принципы воспитания с наилучшими результатами он испытал на своих детях. Он ратовал за строжайшую дисциплину уже на первом году жизни ребенка. Навязчивым образом он беспокоился об осанке детей и разрабатывал аппараты, с помощью которых достигалась необычайно прямая осанка в сидячей и лежачей позе, при ходьбе, во время сна, и рекомендовал их для детей в возрасте двух—восьми лет. Особенно он подчеркивал, что эти замечательные ортопедические приспособления можно не снимать даже во время сна. Нидерленд демонстрирует изображения этого сделанного из железа и кожи и вызывающего истинный ужас аппарата, который выглядит словно орудие пыток времен инквизиции. Шребер рекомендовал дисциплинарные меры, включая телесное наказание, за малейшие проступки детей самого нежного возраста. Совре-

148

менный читатель, наверное, представляет себе, что если побоями можно сделать из ребенка шизофреника, то таков и есть примерный путь к этому. Нидерленд обнаружил в Германии биографический материал, свидетельствующий о том, что отец Шре-бера в пожилом возрасте страдал определенными расстройствами из-за травмы головы. Некоторые из публикаций Нидерленда дали противникам фрейдовского анализа повод говорить, что его интерпретации оказались ошибочными. Ни один из этих упреков, однако, не является обоснованным. Вся новая информация скорее подтверждает фрейдовское толкование. Правда, могут возразить, что многое из того, что Фрейд считал болезненной фантазией пациента, основывалось на случившемся с отцом и его болезненных фантазиях. Возможно, какая-то часть опубликованного только сейчас материала была известна Фрейду и он прямо или косвенно использовал ее в своей работе. Случай Шребера по-прежнему остается межевым камнем того, что мы называем сегодня «психодинамической терапией». Он сделал возможным аналитическое понимание шизофренического процесса. Фрейдовская работа с самого начала имела репутацию классического исследования; таковой она остается и поныне (см. также статью В. Бистера в т. II).

Еще об одном знаменитом пациенте, которого лечил и мастерски изобразил Фрейд в «Заметках об одном случае невроза навязчивости» (1909), «человеке-крысе», к сожалению, не известно ничего нового.

И наоборот, за это время появилось огромное количество нового материала о том «случае», который для Фрейда и психоанализа был, наверное, самым поучительным: о самом Фрейде.

Без самоанализа, начатого летом 1897 года, ему бы, наверное, никогда не удалось так близко подобраться к бессознательному и тем самым понять сокровенные мотивы пациентов. Только спустя три года после анализа сновидения об «инъекции Ирме» он занялся случаем «Доры».

О многочисленных публикациях, в которых авторы пытаются пролить свет на оставленные самим Фрейдом темные пятна в биографии, рассказывается в статье «Фрейд в зеркале биографов» М. ГротьЯна и Ю. фом Шайдта.

ЛИТЕРАТУРА

Baumeyer, F.: Der Fall Schreber. Psyche, 9, 1955, 513-536

Deutsch, F.: A Footnote to Freud's «Fragment of an Analisis of a Case of Hysteria». Psa. Quart., 26,1957, 159-167

Edinger, L.: Bertha Pappenheim. Leben und Schriften. Frankfurt/M.: Ner-Tamid 1963

Freeman, L.: The Story of Anna O. New York: Walker & Co. 1972

Freud, S.: Studien über Hysterie (1895). G. W. I Bruchstück einer Hysterie-Analyse (1905). G. W. V

Analyse der Phobie eines fünfjährigen Knaben (1909). G. W. VII

Bemerkungen über einen Fall von Zwangsneurose (1909). G.W. VII

Psychoanalytische Bemerkungen über einen autobiographisch beschriebenen Fall von Paranoia (Dementia Paranoides) (1911). G. W. VlII

Aus der Geschichte einer infantilen Neurose (1918). G. W. XII

Gardiner, M.: The Wolf-Man by the Wolf-Man. Ergänzt von R. Mack Brunswick. New York: Basic Books 1971

Graf, H.: Memoirs of an Invisible Man — III, Herbert Graf Recalls Fifty Years of Theatre: A Dialogue with Francis Rizzo (A Recollection of the Little Hans). Opera News, 5. 2. 1972

Malcapine, I., Hunter, A.: Schreber, Memoirs of My Nervous Illness. London: Dawson 1955

Niederland, W. G.: Three Notes on the Schreber Case. Psa. Quart., 20,1951, 579-591

Schreber: Father and Son. Psa. Quart., 28,1959,151-169

Schreber's Father. J. Am. Psa. Ass., 8, I960, 492-499 Schreber, D. G. M.: Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. Leipzig 1903

149

ФРЕЙДОВСКИЕ СОРАТНИКИ

Наряду с очерками о личности и творчестве Фрейда мы решили рассказать также о двух, пожалуй, наиболее выдающихся фрейдовских учениках: Карле Абрахаме и Шандоре Ференци.

Невозможно даже просто сосчитать, сколько аналитиков сотрудничали с Фрейдом в период с 1910 по 1939 год. В большинстве случаев нельзя также недооценить и то влияние, которое оказали на работы Фрейда его ученики. Многое из того, что публиковалось учениками, самим Фрейдом не было принято, но нашло отклик в трудах нового поколения психоаналитиков. Тем не менее работы соратников Фрейда — Абрахама и Ференци — выделяются особо. Их можно рассматривать также в качестве «представителей» многих других аналитиков, чьи имена оказались менее известными.

Издатель

150

КАРЛ АБРАХАМ — ЕГО ВКЛАД В ПСИХОАНАЛИЗ. Иоганнес Кремериус

После великого аутодафе в 1933 году психоаналитической литературы и последующей второй волной ее уничтожения во время войны познакомиться с трудами Карла Абрахама после 1945 года не было никакой возможности. Его сочинения стали недоступны студентам психоаналитических институтов. Но поскольку изучение психоанализа без знания трудов этого ученика, соратника и друга Фрейда просто невозможно, повсюду стали появляться копии самых важных его работ, которые передавались из рук в руки. Спустя несколько лет уже было издано практически полное собрание его сочинений 1
, которое нашло на удивление большой круг читателей, значительно превышающий число специалистов-психотерапевтов. (В Италии, где это издание появилось у Бориньери, оно также было прекрасно встречено.) В Германии существует основанный при содействии Абрахама Берлинский психоаналитический институт, на который в дальнейшем ориентировались другие открывавшиеся по всему миру институты. В 1972 году он получил его имя и теперь называется Институтом Карла Абрахама.

ЖИЗНЬ КАРЛА АБРАХАМА

Младший из двух сыновей, Карл Абрахам родился 3 мая 1877 года в Бремене. Его семья жила с середины восемнадцатого века в северной Германии, исповедовала иудейскую веру, обряды которой строго соблюдались. Покинув родительский дом, чтобы поступить в университет, Абрахам отказался от строгих религиозных ритуалов — хотя это и вызвало натянутые отношения с отцом. Особые способности он проявил к языкам. Он говорил на английском, испанском, итальянском, ретороманском, читал на датском, голландском и французском языках. В пятнадцать лет Абрахам написал работу под названием «Сходство языка у разных индейских племен Южной Америки». Тем не менее это не стало его профессией, поскольку в семье было решено, что он должен выучиться на дантиста. Через стоматологию он и познакомился с медициной. В 1901 году в возрасте 24 лет он сдал во Фрайбургском университете сначала государственный экзамен, а затем и экзамен на получение докторской степени. Темой диссертации явилась история развития волнистого попугая (библ. № 2) 2
.

После четырехлетней работы в Берлинской психиатрической лечебнице Далльдорф (позднее переименованной в Виттенау) Абрахам перебирается в психиатрическую клинику Бургхёльцли в Цюрихе. Благодаря Эугену Блейлеру и К. Г. Юнгу — Юнг в это время работает старшим врачом у Блейлера — он приобщается к работам Фрейда и только теперь находит свой научный интерес, который определил главное направление

151

его жизни. Он словно с налета осваивает фрейдовское учение. Уже в 1907 году на годовом собрании Немецкого психиатрического общества во Франкфурте он читает доклад на типично психоаналитическую тему «О значении сексуальных травм в юношеском возрасте для симптоматологии Dementia ргаесох» (библ. № 9), а в следующем году на Первом международном психоаналитическом конгрессе в Зальцбурге делает сообщение о своем исследовании — «Психосексуальные различия истерии и Dementia ргаесох» (библ. № 11), которое стало краеугольным камнем психоаналитического исследования психозов. В том же году он пишет две очередные работы (библ, № 12, 13), одна из которых — «Психологические отношения между сексуальностью и алкоголизмом» — также имеет основополагающее значение.

В 1907 году Абрахам возвращается в Берлин. За год до этого он женился. В браке появились двое детей (1907, 1912). Он остается в Берлине до самой смерти, наступившей от воспаления легких в день Рождества 1925 года. Дом на Бисмаркаллее, 14, в котором он жил и работал, пережил войну без разрушений. Его жена и оба ребенка — дочь Хильда, написавшая биографию Абрахама, работала психоаналитиком в Лондоне — сумели вовремя и без особого ущерба покинуть Германию.

ДРУЖБА С ЗИГМУНДОМ ФРЕЙДОМ

1907 год становится годом великих событий и решений в жизни Абрахама. Он посылает свой франкфуртский доклад Фрейду, который в ответ выражает ему признательную благодарность. Начинающаяся отныне переписка (см. также статьи М. Гроть-яна и Г. Метце) на протяжении восемнадцати лет связывает их обоих самым тесным образом и завершается после преждевременной кончины Абрахама последним письмом Фрейда к его вдове: «У меня нет замены для него и нет слов утешения для Вао> (Freud 1965, 371). В этом же году происходит и их встреча. В декабре Абрахам отправляется на несколько дней в Вену.— иногда у него возникало намерение покинуть Швейцарию и открыть в Берлине врачебную практику, поскольку как иностранец он не видел серьезных перспектив сделать полноценную карьеру психиатра. В Вене он получает все, чего желал и на что надеялся: членство в Психоаналитическом объединении и дружбу учителя. В его благодарственном письме из Берлина от 21 декабря 1907 года (Freud 1965, 29) нетрудно увидеть, как глубоко он тронут и с какой сердечностью отнесся Фрейд к 21-летнему молодому человеку. Уже из первой их встречи становится ясно, что свело этих двух людей: потребность в обмене мыслями по поводу новой, пока еще целиком находящейся в процессе становления науки. Это похоже на рабочие заседания вдвоем. Темы их первой, равно как и последней, встречи возникали из исследовательской деятельности Абрахама. (Вместе с тем Фрейд высказывал Абрахаму идеи, которые его занимали и над решением которых он работал.) В 1907 году Абрахам сообщает о своем опыте лечения больных Dementia praecox, в 1924-м — о числе 7 в мифах и обычаях 3
. При чтении писем, которыми они обменивались, замечаешь, что их научная дискуссия — это подлинное взаимодействие, когда то один, то другой вносит новую идею, которая затем нередко совместно и развивается. И в письмах 1924 года, например от 22 и 23 августа (Freud 1965, 339, 340), мы видим все ту же открытость, внимание, взаимную заинтересованность. Чтобы получить представление об отношениях между Фрейдом и Абрахамом, лучше всего просто прочесть их корреспонденцию (Freud 1965). В период между 1907 и 1925 годами нет, пожалуй, ни одной занимавшей их научной темы, по поводу которой они бы не обменялись мыслями. Если в начале Абрахам выступает преимущественно в роли ученика, нуждающегося в совете4
, то в дальнейшем и для Фрейда очень много значат суждения Абрахама. Тем самым их отношения все более под-

152

нимаются на уровень партнерства. Особенно ярко это проявляется в письмах от 1 июля 1913 года и от 26 апреля 1915-го (Freud 1965), из которых можно заключить, насколько важна для Фрейда критика Абрахама. Речь идет о работе «Тотем и табу» (1913), в оценке которой Фрейд был не совсем уверен. Из их переписки видно также, как Абрахам щедро дарит свои идеи, про которые Фрейд говорит, что просто поражен, почему они не пришли ему самому в голову. В своих трудах ссылками на работы Абрахама по психоанализу и цитатами из них Фрейд подчеркивает вклад Абрахама в развитие психоаналитической теории.

Когда Эдвард Гловер (Freud 1965, 9) говорит о растущей зрелости их дружбы, то под этим подразумевается прежде всего прекращение действия сил переноса и все более реалистичное видение друг друга. Абрахам становится все более уверенным в своих суждениях, в себе самом и достигает того редкого состояния, в котором он может любить и уважать старших и в то же время быть независимым. Самостоятельность суждений, твердость позиции все отчетливее проявляются в его отношениях с Фрейдом. Так, в годы великого кризиса психоаналитического движения он присоединяется к критике Юнгом и Ранком Фрейда5
— и не отступает даже тогда, когда Фрейд его не понимает или выражает неудовольствие. До последних лет дружбы у них порой возникают подобные разногласия. Позднее Фрейд признал правоту Абрахама в отношении Юнга и Ранка и сказал по этому поводу, что Абрахам был его «rocher de bronze» [утес из бронзы (фр.).
— Ред.].
Примечательно, что Абрахам не только проявлял твердость в споре с Фрейдом, но и умел помочь ему понять причины своих проблем.

Фрейд был глубоко потрясен ранней смертью своего друга, наступившей в декабре 1925 года. Только спустя месяц он пишет вдове письмо с выражением соболезнования: «Но мне уже ясно, что тянуть не имело смысла, сегодня так же тяжело, как тогда» (Freud 1965, 371). В его некрологе, опубликованном в «Международном психоаналитическом журнале» (1926), в котором появились также речи коллег Фрейда Эйтингона, Радо, Райка, Захса и Вульффа, посвященные памяти Абрахама, ощущается печаль, боль и горечь по поводу утраты.

ПЕРВЫЙ ПСИХОАНАЛИТИК В ГЕРМАНИИ

Психоаналитическая практика Абрахама в Берлине быстро приобрела широкий размах. Вскоре все его время было занято анализом пациентов. Наряду с практикой и научным исследованием он занялся организацией психоаналитического движения. В частных беседах у себя дома он начал знакомить заинтересованных врачей с идеями психоанализа, кроме того, посещал заседания различных медицинских объединений Берлина, делал там доклады или дискутировал, стойко и отважно защищая свою позицию от порою грубой и недоброжелательной оппозиции. Так, например, 9 ноября 1908 года он прочитал перед членами Общества психиатрии и нервных болезней доклад «Место брака между родственниками в психологии неврозов» (библ. № 13), который вызвал яростные нападки. Циен нашел такие «легкомысленные утверждения» шокирующими и заявил, что все, о чем пишет Фрейд, сплошная бессмыслица; Оппенгейм пришел в ярость и прокричал, что ему просто не хватает слов, чтобы выразить свое отношение к таким чудовищным идеям, а Браац посчитал даже, что на карту поставлены «немецкие идеалы» и нужно предпринять сильнодействующие меры для их защиты (Jones 1953, 142). Такие же злобные выпады встречали и его сочинения, если только на них вообще обращали внимание и давали рецензию в специальной медицинской прессе. Так, например, в довольно известном журнале «Ежемесячник психиатрии» Отто

153

Шюц-Хартхек высказался об очерке Абрахама о Джованни Сегантини (библ. № 30) следующим образом: «Излишне вдаваться в это сочинение более подробно. Но нельзя оставить без протеста попытку автора, работа которого вызывает один только смех. Для того, кто ищет в искусстве эротические мотивы, искусство перестает I быть искусством. Я надеюсь, что и сам Фрейд придет в ужас от последнего продук- | та своей школы» (Schütz-Hartheck 1911, 435).

После того как в 1909 году к нему примкнул Макс Эйтингон, в то время также ассистент в Бургхёльцли, ситуация значительно облегчилась. Джонс пишет, что Эйтингон оказался сотрудником, которого Абрахам принял всей душой (Jones 1926, 155 и далее).

Прошло почти два с половиной года, прежде чем Абрахам смог увидеть первые плоды своих усилий: в марте 1910 года им было основано первое отделение Международного психоаналитического объединения, созданного в том же месяце. (Вслед за этим в апреле и в июне были организованы Венское и Цюрихское отделения.) Начиная
с этого знаменательного для истории психоанализа в Германии дня Абрахам возглавлял его вплоть до самой смерти. Он отдавал ему много времени и энергии. Здесь он сделал сообщения почти о всех своих основных научных работах. В те дни его личность вызывала интерес у многих известных людей. Так, в 1911 году он познакомился с Лу Андреас-Саломе, а вскоре после этого на научное заседание вместе с двумя своими ассистентами явился молодой Густав фон Бергманн (Eitingon 1926, 195). В рамках института Абрахам постоянно вел учебные занятия, а в 1911 году — впервые в Германии — он прочитал четырехнедельный курс по психоанализу (Jones 1926, 155). Даже после того, как началось интенсивное обучение психоанализу в созданных в 1920 году Берлинском психоаналитическом институте и Психоаналитической поликлинике, а число преподавателей постоянно росло, он продолжал свою активную учебную деятельность. Освобождавшееся благодаря сотрудникам время (после 1920 года прежде всего благодаря Гансу Захсу) он вновь отдавал объединению: Абрахам разработал такую систему преподавания и обучения, что созданный им институт «стал средоточием всего международного психоаналитического движения» (Jones 1926, 155), «моделью для всех других подобных институтов мира» (Grotjahn 1966, 9). Наряду с этим он провел целый ряд учебных анализов. К самым выдающимся его ученикам относятся Хелен Дойч, Эдвард Гловер, Джеймс Гловер, Мелани Кляйн, Шандор Радо, Теодор Райк, Карен Хорни, Ганс Либерманн, Эрнст Зиммель, Феликс Бём, Карл Мюллер-Брауншвейг.

Столь же интенсивно, как в Немецком отделении, он работал также и в Международном психоаналитическом объединении. На каждом его конгрессе — начиная с первого в Зальцбурге — он выступал, пока ему не воспрепятствовала в этом болезнь, с докладом. Эти восемь докладов относятся к числу наиболее ценных его работ. Их названия приводятся под номерами 11, 18, 26, 43, 57, 67, 81, 99 в библиографии. В 1924 году на VIII
Конгрессе при всеобщем одобрении он был избран президентом Международного психоаналитического объединения 6
.

Почти всю войну Абрахам был оторван от этой деятельности. Но дело, которое он сделал целью своей жизни, психоанализ, он не мог оставить. В 1916 году Абрахам стал главным врачом психиатрического отделения 20-го армейского корпуса в Алленштайне в Восточной Пруссии, где начал заниматься изучением военных неврозов. В дальнейшем накопленный там опыт он использовал в своей работе «0 психоанализе военных неврозов» (библ. № 57).

Все, что создал Абрахам, после 1933 года было разрушено нацистами. Даже мебель и библиотека из созданного им института, переправленные в Немецкий институт психологических исследований и психотерапии, в стенах которого оставили только «чистокровных» сотрудников, превратились в золу и мусор (Müller-Braunschweig 1949, 92).

154

ТРУДЫ КАРЛА АБРАХАМА

Если взглянуть на научные труды Абрахама (в общей сложности более ста названий), то прежде всего бросается в глаза широта его интересов: работы по психоанализу соседствуют с работами по мифологии, учение о сновидениях и психологии народов, очерки по теории либидо, ранней сексуальности и характерологии — с психоаналитическими биографиями. Здесь же имеется и обращение, зачитанное в Доме друзей искусства, «О психологии современных направлений в искусстве» (библ. № 100) и статья, опубликованная помимо специальной прессы в «Neue Rundschau», «Психоанализ как источник знаний для гуманитарных наук» (библ. №69).

Чтобы обсудить многостороннее творчество Абрахама, разделим его труды по рубрикам.

Работы по клинике психоанализа

Мы начинаем с этой рубрики, поскольку считаем, что Абрахам прежде всего был выдающийся клиницист. В первом разделе мы остановимся на работах, в которых рассматриваются неврозы переноса, во втором — на работах, предметом которых являются нарциссические неврозы (психозы).

Неврозы переноса.
В исследовании отношений между сексуальностью и алкоголизмом (библ. № 12) Абрахам впервые отмечает абсолютно неизвестный в то время факт, который и поныне сохраняет свое значение для психоаналитической терапии больных алкоголизмом. Далее хотелось бы выделить работы о локомоторном страхе (библ. № 39) и военных неврозах (библ. № 57). Затем следует отметить дискуссионную статью (библ. № 72) по поводу работы Ференци о тике (Ferenczi 1921), поскольку в ней он наглядно демонстрирует свой метод научного познания. Здесь Абрахам первым выдвигает тезис, что тик представляет собой конверсионный симптом на анально-садистской ступени организации либидо, который может быть противопоставлен симптомам конверсионной истерии на фаллической стадии. Тем самым Абрахам первым гипостазирует наличие конверсионного механизма также и на доэдиповых стадиях развития либидо. Как основополагающее следует расценить исследование женского комплекса кастрации (библ. № 60 и 67). Фактически Абрахам заложил здесь фундамент нашего знания об этом непонятном ранее феномене; оно восполняет пробел, который был оставлен фрейдовскими работами о комплексе кастрации. Абрахам демонстрирует различные способы, как девочка может реагировать на фантазии о кастрации. При этом Абрахаму удается разграничить два невротических типа: исполняющий желания и мстящий (см. ниже). Если рассмотреть место этого сочинения в ряду других трудов Абрахама по психоанализу (всего около пятидесяти), которые он сумел написать за короткий период своей жизни, то становится очевидным принцип последовательности в его работе — постоянное сопоставление одного наблюдения с последующим. Если за несколько лет до это он обнаружил у пациентов с ejaculatio ргаесох враждебность мужчины по отношению к женщине, то теперь (1918) он сумел описать враждебность женщины по отношению к мужчине.

Работу «Психоанализ и гинекология» (библ. № 111) следует отметить по двум причинам: во-первых, она является одной из первых появившихся в то время работ по психосоматике, в которой была предпринята попытка концептуально обосновать ее положения; во-вторых, она особенно наглядно демонстрируют дидактическое умение Абрахама.

155

Особо следует выделить ввиду их важности для психоаналитического исследования работы по формированию характера. В своей первой работе на эту тему, «Дополнения к учению об анальном характере» (библ. № 70), он добавляет к описанным Фрейдом анальным типам характера (Freud 1908) два новых, которые могут быть у одного и того же человека, — уступчивый и упрямый типы. (В этом теоретическом исследовании он снова обращается к практической стороне вопроса: описывает, как эти типы реагируют на аналитическую ситуацию и какое значение это имеет для техники.) Во второй работе, «Роль оральной эротики в формировании характера» (библ. № 99), Абрахам показывает, что непосредственное удовлетворение взрослым оральной эротики, в отличие от анальной, в значительной степени позволительно, поскольку оно не приводит к столь сильному сублимационному давлению, как в случае доминирования других эрогенных зон. Типичной чертой характера, которая возникает в результате сублимации, является оптимизм. Ему противостоит пессимизм и суровость некоторых анальных типов, связанные с ранним разочарованием в оральной эротике. Когда такое разочарование возникает в фазе кусания на оральной стадии, его следствием является возникновение амбивалентного характера, то есть в дальнейшей любовной жизни человек мечется между любовью и враждебностью. Далее, в работе описывается генез других черт характера, таких, как корыстолюбие, жадность, бережливость, скупость и нетерпимость, возникающих в результате орально-эротических процессов смещения. В третьей статье в этом ряду (библ. № 101) рассматривается развитие характера на гени-тальной ступени и обсуждается проблема «нормальности». Абрахам отказывает любым попыткам установить здесь абсолютные нормы и подробно обсуждает их несостоятельность. Один признак нормальности, полагает он, все же можно назвать: степень, в которой человеку удается преодолеть свой нарциссизм и свою амбивалентность, как правило возникающие на предыдущих стадиях развития либидо. Сегодня по-прежнему актуален вывод этой работы, в котором Абрахам показывает значение задержанных генитальных влечений для удовлетворительных социальных отношений, поскольку здесь становится очевидной точка соприкосновения между индивидуальной судьбой влечения и общественной структурой.

Обратимся теперь к исследованиям в области нарциссичеасих неврозов.
Здесь в центре внимания находятся Dementia ргаесох и маниакально-депрессивный психоз. В 1928 году Фрейд констатирует, «что те же самые исследователи, которые больше всего сделали для углубленного аналитического понимания неврозов, а именно К. Абрахам в Берлине и Ш. Ференци в Будапеште., остались ведущими и в аналитическом прояснении психозов» (XIII, 421). Уже первая работа, «Психосексуальные различия истерии и Dementia ргаесох» (библ. № 11), знаменует поворотный пункт в понимании этого заболевания. В ней высказывается мысль о том, что нарушение функции Я может быть чисто вторичным по отношению к нарушениям в либидинозных сферах, — идея, позволившая привлечь теорию либидо для объяснения Dementia ргаесох7
. Далее, в ней впервые указывается на то, что Dementia ргаесох уничтожает «способность к переносу», «способность любви к объекту», а вместе с нею утрачивается и возможность сублимации. Абрахам рассматривает ювенильный психоз как регрессию либидо на детскую ступень аутоэротики и с этих позиций объясняет также и другие основные симптомы Dementia ргаесох. В этой работе он выдвинул гипотезы, которые были полностью подтверждены последующими исследованиями, например, что идеи преследования больных Dementia ргаесох направлены прежде всего против лиц, на которых пациент когда-то в особой степени переносил свою любовь («то есть во многих случаях преследователь был изначально сексуальным объектом»), и что источником шизофренического бреда величия является обращенная к Я рефлексивная или аутоэротическая сексуальная переоценка. Благодаря этому поня-

156

тайному инструментарию ему удается разграничить Dementia praecox и истерию, что прежде было возможно лишь клинико-эмпирическим путем: «В аутоэротизме и заключается отличие Dementia praecox от истерии. Здесь отстранение либидо, там чрезмерный катексис объекта, здесь утрата способности к сублимации, там повышенное сублимирование» (Abraham 1969, 143). Влияние этой работы на психиатрию велико, однако до сих мало кто об этом знает, поскольку оно было не прямым, а косвенным, через написанную Блейлером монографию «Dementia praecox, или группа шизофрении» (Bleuler 1912), появившуюся спустя три года. И хотя Блейлер в предисловии к этой монографии упоминает Абрахама («в значительной мере попытка устранить патологию есть не что иное, как применение идей Фрейда к Dementia praecox. Далее, я хочу поблагодарить моих сотрудников из Бургхёльцли, я назову лишь Риклина, Абрахама и прежде всего Юнга»), однако при формулировке своего понятия аутизма эксплицитно не указывает на его происхождение из абрахамовско-го «аутоэротизма». Из-за этой работы, доложенной 26 апреля 1908 года на первом Международном психоаналитическом конгрессе в Зальцбурге, возникли также напряженные отношения с К. Г. Юнгам. Она сделала очевидным то, что давно рке тлело скрытно: отрицание Юнгам фрейдовской теории сексуальности. Фрейд, который не хотел в это верить, считал, что это скорее проявление соперничества между Абрахамом и Юнгам, и призывал Абрахама к терпимости. Эти разногласия были, пожалуй, решающей причиной того, что Абрахам прекратил свою исследовательскую работу в области Dementia praecox.

Еще более фундаментальными и оказавшими еще большее влияние на последующие научные исследования в психиатрии являются три его работы о маниакально-депрессивном психозе
(библ. № 26, 52, 105), изучением которого он непрерывно занимался в течение четырнадцати лет, с 1910 по 1924 год, — к сожалению, в ущерб исследованиям Dementia praecox, прерванным им и никогда больше не возобновлявшимся. Эти научные работы Абрахама не нашли того признания, которого заслуживали. Им выпала судьба оказаться в тени работы Фрейда «Печаль и меланхолия» (1917), появившейся почти в то же время, что и одно из сочинений Абрахама (библ. № 52), и ставшей ключом ко всей проблеме. В первой своей работе на эту тему (библ. № 26) Абрахам, во-первых, раскрывает связь между печалью и меланхолией, а во-вторых, показывает, что в либидо преобладает отношение ненависти. Как сказал один пациент: «Я не могу любить людей из-за своей ненависти; в результате ненавидят меня; поэтому я становлюсь подавленным и вновь ненавижу». Во второй работе, «Исследования самой ранней догенитальной стадии развития либидо» (библ. № 52), он демонстрирует оральную фиксацию меланхолии и, основываясь на этом, объясняет множество клинических симптомов. Отказ от пищи, например, является результатом регрессии к прежней связи между едой и оральной эротикой, равно как и страх умереть с голоду. Точно так же он может сформулировать в терминах догенитальной организации либидо различия между маниакально-депрессивным психозом и родственным ему неврозом навязчивых состояний. Особенность меланхолика упрекать самого себя он расценивает как самонаказание. Это пункт, в котором Фрейд затем делает важное открытие, а именно что эти самообвинения представляют собой обвинения против интроеци-рованного объекта. В своей третьей и наиболее завершенной публикации о маниакально-депрессивном психозе, появившейся в 1924 году под названием «Опыт воссоздания истории развития либидо на основе психоанализа психических расстройств» (библ. № 105), Абрахам осуществляет синтез фрейдовской теории интроекции объекта и собственной гипотезы о том, что решающую роль играют импульсы проглатывания, возникающие на оральной стадии развития либидо8
.

157

Работы по теории либидо и сексуальности

Как и в области исследования психозов, здесь также первые две работы (библ. № 9, 10) открывают список последующих работ, принесших новые важные открытия. В них Абрахам показал: 1) что решающее значение имеет не сама по себе травма, а реакция на нее ребенка; 2) что у некоторых детей повторное переживание сексуальных травм представляет собой непосредственную форму их сексуальной активности и 3) что приводящие к нанесению себе вреда или к смерти бессознательные импульсы, направленные против самого себя, при травматическом неврозе являются выражением бессознательного мазохизма. В последующих своих работах об инфантильной сексуальности,
с одной стороны, он подтверждает сделанные Фрейдом открытия (библ. № 83, 94, 110), с другой — развивает фрейдовские идеи. Но также и здесь, например в исследовании под названием «Некоторые замечания о роли бабушки и дедушки в психологии неврозов» (библ. № 40), происходит нечто большее, чем просто развитие обнаруженного ранее: Абрахам, по-видимому, первым вводит социальный уровень в психологическое рассмотрение этого вопроса.

Абрахаму принадлежит большое число работ (библ. № 21, 33, 46, 48, 66,
70, 86, 88, 89, 103) в области взрослой сексуальности.
Особо следует выделить работы об инцестуозной фиксации,
поскольку здесь он сумел увидеть важные связи с учением о наследственности (библ. № 13), этиологией сексуальных расстройств (библ. № 22) и феноменом моногамии (библ. № 50). Особую ценность представляет статья «Об ejaculatio praecox» (библ. № 54), в которой ему удалось объяснить много не решенных в то время проблем. Исходя из наблюдения (опора на широкий эмпирический базис является неотъемлемой чертой стиля его работы), что эта система возникает вследствие неправильного развития уретральной эротики, он задается вопросом, в чем состоит это неправильное развитие. Основываясь на факте, что этот симптом не возникает при онанизме, Абрахам приходит к выводу, что речь идет не просто о фиксации — кроме того, он должен быть связан и с отношением к объекту. Дальнейшее его исследование более точно выявляет характер этого отношения к объекту: страх перед женщиной и страх перед собственными уретрально-агрессивными импульсами. Если в этой статье речь идет о враждебности мркчины по отношению к
женщине, то вскоре появляется другая статья, «О женском комплексе кастрации» (библ. № 60), в которой рассматривается враждебность женщины по отношению к мужчине. В ней, как уже говорилось, показаны различные способы, которыми девочка может реагировать на фантазии о кастрации. Тем самым ему удается разграничить два невротических типа. Они возникают, с одной стороны, вследствие вытеснения желания перенять роль мркчины в позитивном смысле, с другой стороны, вследствие вытеснения желания отомстить мужчине, его кастрировав; Абрахам назвал их исполняющим желание и мстящим типами. У одного типа создается предпосылка для развития гомосексуальности, второй тип характеризуется пренебрежительным отношением к мужчине, презрением к
нему и тенденцией уменьшить его потенцию, например своей фригидностью. В заключение он показывает, и здесь вновь проявляется его склонность к практическому мышлению, как такие женщины переносят эти бессознательные установки на своих детей.

Перейдем теперь к
его работам о догенитальных фазах развития либидо,
про которые Джонс (Jones 1926, 155 и далее) сказал, что они сохранятся в памяти дольше всех остальных его сочинений. В 1916 году, после того как Абрахам уже несколько лет занимался отношением между потребностью в еде и сексуальным влечением (библ. № 41), появляется его работа «Исследования самой ранней догенитальной ступени развития либидо» (библ. № 52). Исходя из фрейдовских понятий «догенитальный» и «каннибальский» (VIII, 447, и XII, 95,140), Абрахам, основываясь на огромном клиническом опыте, обогащает наши знания о са-

158

мой ранней фазе развития либидо. Подробнейшим образом он описывает развитие оральной фазы и обсуждает ее влияние на последующие фазы, показывает взаимоотношения между оральной эротикой, с одной стороны, и речью и сном, с другой, а также раскрывает ее связь с расстройством аппетита. При этом он проводит различие между теми случаями, в которых произошло разделение тесно друг с другом связанных в первую фазу жизни двух форм ротовой деятельности (прием пищи и сексуальность), и теми, в которых этого разделения не происходит. Он показывает, что взрослые любители потягивать вино, сластены, курильщики и т.д. относятся к первой группе, а лица с расстройствами аппетита — ко второй. Далее, он первым описывает клиническую значимость оральной эротики в отношении алкоголизма, наркомании и маниакально-депрессивного психоза и раскрывает роль оральной эротики в формировании характера. Продолжая это исследование, в 1924 году Абрахам пишет статью «Опыт воссоздания истории развития либидо на основе психоанализа психических расстройств» (библ. № 105), которая является самым значительным его вкладом в психоанализ. В ней он разделяет каждую из уже известных главных стадий развития либидо на две подгруппы. Оральная стадия подразделяется на стадии сосания и кусания; анально-садистская — на стадии разрушения и выталкивания, с одной стороны, и сдерживания, с другой; гениталь-ная — на фаллическую стадию (парциальный катексис) и объектный катексис.

Работы из смежных с психоанализом областей

Как и в предыдущих областях своей работы, уже первое исследование Абрахама оказалось здесь.весьма удачным. Очерк «Сон и миф» (библ. № 14) открывает путь к применению психоанализа к мифологии, по которому затем столь успешно проследовали Ранк, Райк и др. Сравнивая друг с другом сновидения и мифы, Абрахам сопоставил некоторые анализы сновидений с работой о Прометее и мифом о божественном напитке, сумел показать их общее: и то, и другое является продуктом человеческой фантазии, имеющей целью исполнение желания, сами желания в них бессознательны и инфантильны, и то, и другое обнаруживают явления цензуры, образование неологизмов, а также защитные механизмы — вытеснение, смещение, сгущение и вторичную переработку. Он приходит к краткому и блистательному выводу: «Таким образом, миф — это сохранившаяся часть инфантильной душевной жизни народа, а сон — миф индивида» (Abraham 1971, 321). В этой грандиозной работе производит впечатление то, как Абрахам умеет сопоставить полученные им с помощью психоаналитического метода результаты с этимологическими, и то, как одно подкрепляет другое. Здесь снова проявляется четкая логика и последовательность в его жизни: однажды начатое развивается, совершенствуется, а затем в сочетании с другими его талантами и умениями используется для создания лишь одного, но многогранного произведения. Особенно плодотворным оказывается соединение филолога и психоаналитика в работах Абрахама по символике (библ. № 25, 32, 76, 80, 82, 96). Наибольшее впечатление, пожалуй, производит удачное сочетание его различных способностей при создании грандиозного сочинения под названием «Об ограничениях и превращениях любви к зрелищам у психоневротиков и замечания об аналогичных явлениях в психологии народов» (библ. № 43). Психоанализ любви к зрелищам поясняется на этнологическом, этимологическом, мифологическом и фольклорном материале.

Новаторскими для психоаналитической биографики являются его очерки о Сегантини (библ. № 30) и Эхнатоне (библ. № 34). В последней работе он показывает, что Эхнатон сумел сдержать всю свою ненависть к отцу и тем самым может считаться предтечей христианского учения о любви.

159

ПРИМЕЧАНИЯ

1
Psychoanalytische Studien zur Charakterbildung und andere Schriften, 2 Bde., hg. v. J. Cremerius. Frankfurt/M.: Fischer 1969 u. 1971.

2
См. библиографию научных публикаций Карла Абрахама в конце статьи.

3
Это исследование не было опубликовано. Оно является продолжением работы о цифре три, начатой в 1922—1923 годах (библ. № 82).

4
См., например, фрейдовскую критику работы Абрахама об Аменхотепе IV — письмо от 3. 6. 1912, после которой он еще раз ее переработал — письмо от 21. 10. 1912 (Freud 1965, 121 и 126).

5
Джонс подробно отобразил эту ситуацию во втором томе своей биографии Фрейда (см. с. 46, 50, 54).

6
Чтобы получить точное представление о том, насколько серьезно Абрахам относился к таким организаторским задачам, нужно прочесть места в переписке, где он обсуждает с Фрей-

дом подготовку Гамбургского конгресса (Freud 1965, 365-366).

7
29 января 1908 года Абрахам пишет об этой работе Фрейду: «Мне пришли в голову кое-какие новые мысли по этому поводу, которые хорошо согласуются с теорией аутоэротизма. Я надеюсь, вы довольны темой. Поскольку ранее Вы признали, что в той работе (имеется в виду «О значении сексуальных травм в юношеском возрасте для симптоматологии Dementia praecox» [1907] ) я затронул проблему с самой важной ее стороны, сексуальности, то я считаю важным подчеркнуть на первом конгрессе, что ядром проблемы является сексуальность» (Freud 1965, 38). 8
Чтобы точно сказать о приоритетах и том, что было ими друг у друга заимствовано, необходимо тщательное критическое исследование. Помимо прочего проблема состоит еще в том, что мы до сих пор полностью не располагаем фрейдовской корреспонденцией.

ПУБЛИКАЦИИ КАРЛА АБРАХАМА В ХРОНОЛОГИЧЕСКОЙ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТИ

Сокращения; В — Berliner psychoanalytische Gesellschaft; С — Centrallblatt fiir Nervenheilkunde und Psychiatrie; I. Z. — Internationale Zeitschrift fur Psychoanalyse; J — Jahrbuch der Psychoanalyse; Z — Zentrallblatt für Psychoanalyse.

1900

1. Normentafel zur Entwicklungsgeschichte des Huhnes (Таблица норм к вопросу о филогенезе домашней курицы) (совместно с проф. Кейбе-лем), Normentafeln zur Entwicklungsgeschichte der Wirbeltiere, 2

1901

2. Beiträge zur Entwicklungsgeschichte des Wellensittichs (К вопросу о филогенезе волнистого попугая) (диссертация на соискание ученой степени), Anatomische Blätter (Anatomisches Institut, Freiburg), 56/57

1902

3. Beiträge zur Kenntnis des Delirium tremens der Morphinisten (К вопросу о Delirium tremens у морфинистов). С, 25, 369—380

1904

4. Über Versuche mit «Veronal» bei Erregungs-zuständen der Paralytiker (Об опытах с «вероналом» при состояниях возбуждения паралитиков). С, 176-180

5. Cytodiagnostische Untersuchungen bei Dementia paralytica (Цитодиагностические исследования при Dementia paralytica) (совместно с д-ром Циген-хагеном), Психиатрическое объединение, Берлин, 19 марта. Резюме автора в: С, 27, 323—324

6. Über einige seltene Zustandsbilder bei progressiver Paralyse: Apraxie, transkortikale sensorische Aphasie, subkortikale sensorische Aphasie, sensorisch-motorische Asymbolie (О некоторых редких картинах болезни при прогрессивном параличе: апраксии, транскортикальной сенсорной афазии, субкортикальной сенсорной афазии, сенсомотор-ной асимволии). Allgemeine Zeitschrift fur Psychiatrie, 601, 502-523

7. Vorstellung eines Kranken mit Hemianopsia und Rotgrünblindheit im erhaltenen Gesichtsfeld (Представление больного с гемианопсией и слепотой на красный и зеленый цвета при сохранном поле зрения). Психиатрическое объединение, Берлин, 18 юиня. Резюме автора в: С, 27, 578-579

1907

8. Beiträge zur Kenntnis der motorischen Apraxie auf Grund eines Falles von einseitiger Apraxie (K вопросу о моторной апраксии — описание случая односторонней апраксии). С, N. F., 18, 161—176

9. Über die Bedeutung sexueller Jugendtraumen für die Symptomatologie der Dementia praecox (0 значении сексуальных травм в юношеском возрасте для симптоматологии dementia praecox). Годовое собрание Немецкого объединения психиатрии во Франкфурте, 27 апреля. С, N. F., 18,

160

409—415 (содержится также в публикациях под № 75 и 124)

10. Das Erleiden sexueller Traumen als Form infantiler Sexualbetätigung (Переживание сексуальных травм как форма инфантильной сексуальной активности). С, N. F., 18, 855—866 (содержится также в публикациях под № 75 и 124)

1908

11. Die psychosexuellen Differenzen der Hysterie und der Dementia praecox (Психосексуальные различия истерии и Dementia praecox). 1-й Международный психоаналитический конгресс, Зальцбург, 26 апреля. С, N. F., 19, 521—533 (содержится также в публикациях под № 75 и 124)

12. Die psychologische Beziehungen zwischen Sexualität und Alkoholismus (Психологические отношения между сексуальностью и алкоголизмом). Zeitschrift fcr Sexualwissenschaft, 8, 449— 458 (содержится также в публикациях под № 75 и 124)

13. Die Stellung der Verwandtenehe in der Psychologie der Neurosen (Место брака между родственниками в психологии неврозов). Берлинское общество психиатрии и нервных болезней, 9 ноября. Резюме автора и обсуждение в: Neurologisches Centrallblatt, 27, 1150-1152. J., 1, 1909, 110—118 (содержится также в публикациях под № 75 и 124)

1909

14. Traum und Mythus. Eine Studie zur Völkerpsychologie (Сон и миф. Очерк по психологии народов). Schriften zur angewandten Seelenkunde, 4, 1—73 (содержится также в публикации под № 123)

15. Freuds Schriften aus den Jahren 1893-1909 (Сочинения Фрейда 1893-1909 гг.) (реферат), J., 1, 546-574

16. Bericht über die österreichische und deutsche psychoanalytische Literatur bis zum Jahre 1909 (Сообщение об австрийской и немецкой психоаналитической литературе, появившейся до 1909 года) (реферат). J., 1, 575-594

1910

17. Über hysterische Traumzustände (О сумеречных состояниях при истерии). J., 2, 1—32 (содержится также в публикациях под № 75 и 124)

18. Bemerkungen zur Psychoanalyse eines Falles von Fuß- und Korsettfetischismus (Замечания по поводу психоанализа одного случая фетишизма). 2-й Международный психоаналитический конгресс, Нюрнберг, 30 марта. (Реферат в: Z., 1, 2, 129) J., 3, 1912, 557-567 (содержится также в публикациях под № 75 и 124)

18а. Psychoanalyse eines Falles von Schuh- und Korsettfetischismus (Психоанализ одного случая фетишизма) (лекция); резюме автора в: J., 2, 732-733

19. Historisches Referat über die Psychoanalyse (Реферат по истории психоанализа). В., 29 апреля

20. Psychoanalyse eines Falles von Hysterie mit ungewöhnlichem Hervortreten der Inzestfixierung

(Психоанализ одного случая истерии с необычным появлением инцестуозной фиксации), В., 7 июня

21. über sadistische Phantasien im Kindesalter (kasuistische Beiträge) (О садистских фантазиях в детском возрасте — казуистические статьи). В., 31 августа

22. Inzest und Inzestphantasien in neurotischen Familien. Kasuistische Mitteilungen über wirkliche Sexualbeziehungen innerhalb neurotischer Familien und über Krankheitssymptome auf der Basis der Inzestphantasien (Инцест и инцестуозные фантазии в невротических семьях. Казуистические сообщения о действительных сексуальных отношениях в невротических семьях и о симптомах болезни, возникших на основе инцестуозных фантазий). В.. 12 ноября

23. Mitteilung zweier Ödipus-Träume (Сообщение о двух эдиповых сновидениях). В., 8 декабря

1911

24. Psychoanalyse einer Zwangsneurose (Психоанализ одного невроза навязчивости). В., 9 февраля

25. Einige Bemerkungen über den Mutterkultus und seine Symbolik in der Individual- und Völkerpsychologie (Некоторые замечания о культе матери и его символике в индивидуальной психологии и психологии народов). Z., 1, 549— 550 (содержится также в публикации под № 124)

26. Die psychosexuelle Grundlage der Depressionsund Exaltationszustände (Психосексуальная основа состояний депрессии и экзальтации). 3-й Международный психоаналитический конгресс, Веймар, 21 сентября. (Реферат в: Z., 2, 1911, 101—102.) В расширенном варианте опубликована под названием «Ansätze zur psychoanaly-tischen Erforschung und Behandlung des manisch-depressiven Irreseins und verwandter Zustände» («Подходы к психоаналитическому исследованию и лечению маниакально-депрессивного психоза и сходных состояний»). Z., 2, 1912, 302— 315 (содержится также в публикациях под № 75 и 124)

27. Über die Beziehungen zwischen Perversion und Neurose. Referat über die erste von Freuds «Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie» (Об отношении между перверсией и неврозом. Реферат о первом из «Трех очерков по теории сексуальности» Фрейда). В., 30 октября

28. Über die determinierende Kraft des Namens (О детерминирующей силе имени). Z., 2, 1911, 133—134 (содержится также в публикациях под № 75 и 123)

29. Eine Traumanalyse bei Ovid (Анализ сновидений у Овидия). Z., 2, 1911, 159-160 (содержится также в публикации под № 124)

30. Giovanni Segantini. Eine psychoanalytische Versuch (Джованни Сегантини. Психоаналитический этюд). Schriften zur angewandten Seelenkunde, 11, 1—65 (содержится также в публикации под № 124)

1912

31. Aus der Analyse eines Falles von Grübelzwang (Из анализа одного случая навязчивых мыслей). В., 14 марта

161

32. Über ein kompliziertes Zeremoniell neurotischer Frauen (Об одном сложном церемониале невротических женщин). Z., 2, 421—425 (содержится также в публикациях под № 75 и 124)

33. Eine besondere Form sadistischer Träume (Massenmord-Träume) (Особая форма садистских сновидений — сновидения о массовом убийстве). В., 18 мая

34. Amenchotep IV (Echnaton). Psychoanalyti-sche Beiträge zum Verständnis seiner Persönlichkeit und des monotheistischen Aton Kultes [Аменхотеп IV (Эхнатон). Психоаналитический вклад в понимание его личности и монотеистического культа Атона]. В., июль. Imago, 1, 334—360 (содержится также в публикации под № 124)

35. Über neurotische Lichtscheu (О невротической боязни света). В., октябрь (содержится также в публикации под № 43)

35а. Die Bedeutung Schopenhauers für die Psychiatrie (Значение Шопенгауэра для психиатрии). Allgemeine Zeitschrift fur Psychiatrie, 1912, 69

1913

36. Psychosexuelle Wurzeln des neurotischen Kopfschmerzes (Психосексуальные корни невротической головной боли). В., февраль и март

37. Sollen wir die Patienten ihre Träume aufschreiben lassen? (Должны ли мы позволять пациентам записывать свои сны?) I. Z., 1, 194—196 (содержится также в публикациях под № 75 и 124)

38. Eine Deckerinnerung, betreffend ein Kindheitserlebnis von scheinbar ätiologischer Bedeutung (Покрывающее воспоминание об одном детском переживании, имеющем, по-видимому, этиологическое значение). I. Z., 1, 247—251 (содержится также в публикациях под № 75 и 124)

39. Zur Psychogenese der Straßenangst im Kindes-alter (О психогенезе страха улиц в детском возрасте). I. Z., 1, 256—257. Zeitschrift fur psychoanalytische Pädagogik, 7, 1933, 453—454 (содержится также в публикациях под № 75 и 123)

40. Einige Bemerkungen über die Rolle der Großeltern in der Psychologie der Neurosen (Некоторые замечания о роли бабушки и дедушки в психологии неврозов). I. Z., 1, 224—227 (содержится также в публикациях под № 75 и 123)

41. Beobachtungen über die Beziehungen zwischen Nahrungstrieb und Sexualtrieb (Наблюдения по поводу отношений между потребностью в пище и сексуальным влечением). В., июнь

42. Psychische Nachwirkungen der Beobachtung des elterlichen Geschlechtverkehrs bei einem neunjährigen Kinde (Психические последствия наблюдения за половым актом родителей у одного девятилетнего ребенка). I. Z., 1, 364—366. Zeitschrift für psychoanalytische Pädagogik, 7, 1933, 455-457 (содержится также в публикациях под № 75 и 123)

43. Über Einschränkungen und Umwandlungen der Schaulust bei den Psychoneurotikern nebst Bemerkungen über analoge Erscheinungen in der Völkerpsychologie (Об ограничениях и превращениях любви к зрелищам у психоневротиков и замечания об аналогичных явлениях в психологии наро-

дов) (включает в себя работу под № 35). 4-й Международный психоаналитический конгресс, Мюнхен, 7 сентября, J., 6, 1914, 25—88 (содержится также в публикациях под № 75 и 123)

44. Über eine konstitutionelle Grundlage der loko-motorischen Angst (О конституциональной основе локомоторного страха). В., октябрь. I. Z., 2, 1914, 143—150 (содержится также в публикациях под № 75 и 124)

45. über neurotische Exogamie. Ein Beitrag zu den Übereinstimmungen im Seelenleben der Neurotiker und der Wilden (О невротической экзогамии. К вопросу о сходстве душевной жизни невротика и дикаря). В., 8 ноября. Imago, 1914, 3, 499-501 (содержится также в публикациях под № 75 и 123)

46. Ohrmuschel und Gehörgang als erogene Zone (Ушная раковина и слуховой проход как эрогенная зона). В., декабрь. I. Z., 2, 1914, 27-29 (содержится также
в публикациях под № 75 и 124)

1914

47. Kritik zu С. G. Jung, «Versuch einer Darstellung der psychoanalytischen Theorie» (Критика «Опыта изложения психоаналитической теории» К. Г. Юнга). В., январь. I. Z., 2, январь, 72»-82. J., 5, 1915 (содержится также в публикациях под № 75 и 124)

48. Zur Bedeutung der Analerotik (О значении анальной эротики). В., февраль

49. Zum Verständnis «suggestivep> Arzneiwirkungen bei neurotischen Zuständen (К вопросу о «суггестивном» воздействии лекарств при невротических состояниях). I. Z., 2, 377—378 (содержится также в публикации под № 124)

50. Eigentümliche Formen der Gattenwahl, besonders Inzucht und Exogamie (Особые формы выбора супруга, в частности брак между близкими родственниками и экзогамия). Медицинское общество сексологии, Берлин, 3 июля

51. Spezielle Pathologie und Therapie der nervösen Zustände und der Geistesstörungen (Частная патология и терапия нервных состояний и психических расстройств). (Реферат к книге Э. Блейлера «Учебник психиатрии»), J., 6, 1914, 343—363

1916

52. Untersuchungen über die früheste prägenitale Entwicklungsstufe der Libido (Исследования самой ранней дргенитальной стадии развития либидо). I. Z., 4, 71—97 (содержится также в публикациях под № 75 и 123)

1917

53. Einige Belege zur Gefühlseinstellung weiblicher Kinder gegenüber den Eltern (Некоторые примеры эмоциональной установки девочек по отношению к родителям). I. Z., 4, 154—155 (содержится также в публикациях лод № 75 и 123)

54. Über Ejakulatio praecox (Об ejakulatio prae-cox). I. Z., 4, 171—186 (содержится также в публикациях под № 75 и 123)

55. Das Geldausgeben im Angstzustand (Расточительство денег в состоянии страха). I. Z., 4, 252— 253 (содержится также в публикациях под № 75 и 123)

162

1918

56. Dreikäsehoch. Zur Psychoanalyse des Wortwitzes (От горшка два вершка. О психоанализе шутливых выражений). Imago, 5, 294—295 (содержится также в публикации под № 124)

57. Zur Psychoanalyse der Kriegsneurosen. Beitrag zur Diskussion über Kriegsneurosen (О психоанализе военных неврозов. Вклад в обсуждение военных неврозов). 5-й Международный психоаналитический конгресс, Будапешт, 28 сентября. Опубликовано вместе со статьями 3. Фрейда, Ш. Фе-ренпи, Э. Зиммеля и Э. Джонса под № 1 в серии «Международная психоаналитическая библиотека». Leipzig, Wien, Zürich: Internationaler Psychoanaly-tischer Verlag 1919, 31—41 (содержится также в публикации под № 124)

1919

58. Über eine besondere Form des neurotischen Widerstandes gegen die psychoanalytische Methodik (Об особой форме невротического сопротивления психоаналитической методике). В., 6 февраля. I. Z., 5, 173—180 (содержится также в публикациях под № 75 и 124)

59. Tiertotemismus (Животный тотемизм). В., 16 марта

60. Über den weiblichen Kastrationskomplex (О женском комплексе кастрации). В., 17 апреля

61. Bemerkungen zu Ferenczis Mitteilung über «Sonntagsneurosen» (Замечания по поводу сообщения Ференци о «неврозах воскресного дня»). I. Z., 5, 203—204 (содержится также в публикациях под № 75 и 124)

62. Zur Prognose psychoanalytischer Behandlungen in vorgeschrittenem Lebensalter (О прогнозе психоаналитического лечения в пожилом возрасте). В., 6 ноября. 1;
Z., 6, 1920, 113-117 (содержится также в публикациях под № 75 и 124)

63. Zur narzißtischen Bewertung der Exkre-tionsvorgänge in Traum und Neurose (О нарцис-сической оценке процессов экскреции в сновидении и неврозе). В., 18-декабря. I. Z., 6, 1920, 64—67 (содержится также в публикациях под № 75 и 123)

1920

64. Der Versöhnungstag. Bemerkungen zu Reiks Probleme der Religionspsychologie (Йом-кипур. Заметки о проблемах, поднятых Райком в психологии религии). Imago, 6, 80—90 (содерхсится также в публикации под № 124)

65. Wissenschaftlicher Vortrag vor der Inneren Klinik (Prof. Grote) der Universitätsklinik Halle (Научный доклад в клинике внутренних болезней (проф. Гроте) университетской клиники г. Галле). 10 июля

66. Über die Sexualität des Kindes (О сексуальности ребенка). Медицинское общество сексологии, Берлин, 21 мая. Archiv für Frauenkunde (Sexualwissenschaftliches Beiheft), 6, 1920, 278 ff. (содержится также в публикации под № 124)

67. Äußerungsformen des weiblichen Kastrationskomplexes (Формы выражения женского комплекса кастрации). 6-й Международный психоаналитический конгресс, Гаага, 8 сентября (реферат в: I. Z., 6, 391—392). В расширенном варианте опуб-

ликовано в: I. Z., 7, 1921, 422—452 (содержится также в публикации под № 124)

69. Die Psychoanalyse als Erkenntnisquelle für die Geisteswissenschaften (Психоанализ как источник знаний для гуманитарных наук). Die neue Rundschau der Freien Bühne, 31, 1154—1174 (содержится также в публикации под № 124)

1921

70. Ergänzungen zur Lehre vom Analcharakter (Дополнения к учению об анальном характере). В., 20 января. I. Z., 9, 1923, 27-47 (содержится также в публикации под № 106)

71. Zwei Fehlhandlungen einer Hebephrenen (Два ошибочных действия больной гебефренией). I. Z.,

7, 207—208 (содержится также в публикации под № 124)

72. Beitrag zur «Tic-Diskussion» (Вклад в «дискуссию о тике». В., 2 июня. I. Z., 7, 393—395 (содержится также в публикации под № 123)

73. Spezielle Pathologie und Therapie der Neurosen und Psychosen (Частная патология и терапия неврозов и психозов). (Реферат, написанный совместно с доктором Й. Харником). В: Berichtüber die Fortschritte der Psychoanalyse in den Jahren 1914-1919, 141-163, Leipzig, Wien, Zürich: Internationaler Psychoanalytischer Verlag 1921

74. Literatur in spanischer Sprache (Литература на испанском языке). В: Bericht über die Fortschritte der Psychoanalyse in den Jahren 1914— 1919, 366—367, Leipzig, Wien, Zürich: Internationaler Psychoanalytischer Verlag 1921

75. Klinische Beiträge zur Psychoanalyse aus den Jahren 1907—1920 (Клинические статьи по психоанализу периода 1907—1920 годов). № 10 серии «Международная психоаналитическая библиотека». Leipzig, Wien, Zürich: Internationaler Psychoanalytischer Verlag 1921

1922

76. Vaterrettung und Vatermord in den neurotischen Phantasiegebilden (Спасение и убийство отца в невротических фантазиях). I. Z., 8, 71—77 (содержится также в публикации под № 124)

77. Wissenschaftlicher Vortrag vor einem Psy-choanalytischen Kreis in Leipzig (Научный доклад в психоаналитическом кружке г. Лейпцига). 27 мая

78. Über Fehlleistungen mit überkompensierender Tendenz (Об ошибочных действиях с тенденцией к сверхкомпенсации). I. Z., 8, 345—348 (содержится также в публикации под № 124)

79. Die Fehlleistung eines Achtzigjährigen (Ошибочное действие одного восьмидесятилетнего человека). I, Z., 8, 350 (содержится также в публикации под № 124)

80. Die Spinne als Traumsymbol (Паук как символ сновидения). I. Z., 8, 470—475 (содержится также в публикации под № 123)

81. Neue Untersuchungen zur Psychologie der manischdepressiven Zustände (Новые исследования по психологии маниакально-депрессивных состояний). 7-й Международный психоаналитический конгресс, Берлин, 27 сентября. (Реферат в: I. Z.,

8, 492—493) (содержится также в публикации под № 105, гл. VII)

163

1923

82. Zwei Beiträge zur Symbolforschung: Zur symbolischen Bedeutung der Dreizahl; Der «Dreiweg» in der Ödipus-Sage (Две статьи о символике: о символическом значении числа три; «троепутие» в сказании об Эдипе). Imago, 9, 122—126 (содержится также в публикации под № 123)

83. Eine infantile Theorie von der Entstehung des weiblichen Geschlechtes (Инфантильная теория происхождения женского пола). I. Z., 9, 75—76 (содержится также в публикации под № 124)

84. Die Wiederkehr primitiver religiöser Vorstellungen im Phantasieleben des Kindes (Повторение примитивных религиозных представлений в мире фантазий ребенка). Востоковедческий семинар в Гамбургском университете, 3 марта

85. Kastrationsphantasien bei zwei kleinen Knaben (Фантазии о кастрации у двух маленьких мальчиков). В., 13 марта

86. Der Kastrationskomplex in der Analyse eines Bisexuellen (Комплекс кастрации в анализе одного бисексуального пациента). В., 13 марта

87. Anfange und Entwicklung der Objektliebe (Истоки и развитие любви к объекту). В., 27 марта (содержится также в публикации под № 105, часть II)

88. Zum Introjektionsvorgang bei Homosexualität (О процессе интроекции при гомосексуализме). В., 8 мая

89. Über Phantasien der Kastration durch Beißen (О фантазиях о кастрации через укус) (Совместно с X. Дойч). В., 5 июня

90. Aus der Analyse eines Asthmatikers (Из анализа одного астматика). В., 30 июня

91. Ein Beitrag zur Psychologie der Melancholie (O психологии меланхолии). В., 30 июня (содержится также в публикации под № 105, гл. VII)

92. Ein Beitrag zur Prüfungssituation im Träume (О ситуации испытания в сновидении). В., 30 июня

93. Psycho-Analytic Views on some Characters of Early Infantile Thinking (Психоаналитическая точка зрения на некоторые особенности мышления в раннем детском возрасте). 7-й Международный психоаналитический конгресс, Оксфорд, 31 июля. British Journal of Medical Psychology, 3, 1923, 283—287 (содержится также в публикации под № 122)

94.
Zwei neue kindliche Sexualtheorien (Две новые детские теории сексуальности). В., 6 ноября

95. Die Geschichte eines Hochstaplers im Lichte psychoanalytischer Erkenntnis (История одного авантюриста в свете психоаналитического знания). В., 13 ноября. Imago, 11, 1925, 355-370. Almanach fur das Jahr 1927, 83-99. Zeitschrift für psycho-analytische Pädagogik, 1935, 9, 195-207 (содержится также в публикации под № 123)

96. Тахт
Symbolik des Hauses, besonders des Neubaues (О символике дома, в частности новостройки). В., 4 декабря. (Реферат в: I. Z., 10, 1924, 107) 96а. Mitteilungen der Redaktion (Сообщения редакции). I. Z., 9, 120

отношении родителей к ребенку). Доклад в Гамбурге, 5 января

98. Umwandlungsvorgänge am Ödipuskomplex im Laufe einer Psychoanalyse (Процессы трансформации эдипова комплекса в ходе психоанализа). В., 29 марта

99. Beiträge der Oralerotik zur Charakterbildung (Роль оральной эротики в формировании характера). 8-й Международный психоаналитический конгресс, Зальцбург, 21 апреля (Реферат в: I. Z., 10, 214) (содержится также в публикации под № 106, гл..2)

100. Über die Psychologie der modernen Kunstrichtungen (О психологии современных направлений в искусстве). Доклад, прочитанный в Берлинском худохсественном кружке

101. Zur Charakterbildung auf der «genitalen» Entwicklungsstufe (О формировании характера на«ге-нитальной» стадии развития). В., 23 сентября (содержится также в публикации под № 106, гл. 3)

102. Analyse einer Zwangsneurose (Анализ одного невроза навязчивости). Первая немецкая конференция по психоанализу, Вюрцбург, 12 октяб-V
я
..

103. über eine weitere Determinante der Vorstellung des zu kleinen Penis (Об eine одной детерминанте представления о слишком маленьком пенисе), В., 21 октября

104. Phantasien der Patienten über Abschluß der Analyse (Фантазии пациентов о завершении анализа). В., 11 ноября

105. Versuch einer Entwicklungsgeschichte der Libido auf Grund der Psychoanalyse seelischer Störungen (Попытка воссоздания истории развития либидо на основе психоанализа психических расстройств). (Глава VII включает публикации под № 81 и 91; часть II — № 87), Neue Arbeiten zur ärztlichen Psychoanalyse, 11, Leipzig, Wien, Zürich: Internationaler Psychoanalytischer Verlag, 1—96 (содержится также в публикации под № 123)

105а. Berliner Psychoanalytische Vereinigung (Берлинское психоаналитическое объединение). I. Z., 10, 490-491

105b. Aus der südamerikanischen Literatur (Из южноамериканской литературы). I. Z., 10, 308—309 105с. Zentrallsekretär: Korrespondenzblatt der Internationalen Psychoanalytischen Vereinigung (Главный секретарь: корреспондентский листок Международного психоаналитического объединения). I. Z., 10, 105-120

1924

97. Über unbewußte Strömungen im Verhältnis der Eltern zum Kinde (О бессознательных течениях в

106. Psychoanalytische Studien zur Charakterbildung (Психоаналитические очерки о формировании характера). № 16 серии «Международная психоаналитическая библиотека». Leipzig, Wien, Zürich: Internationaler Psychoanalytischer Verlag 1925,1— 64 (содержится также в публикации под № 123)

107. Zur Verdrängung des Ödipuskomplexes (0 вытеснении эдипова комплекса). В., 20 января

108. Wissenschaftlicher Vortrag vor einem Psychoanalytischen Kreis in Leipzig (Научный доклад перед Психоаналитическим кружком в Лейпциге), 21 февраля

109. Die Bedeutung von Wortbrücken für die neurotische Symptombildung (Роль вербальных

164

мостиков в формировании невротического симптома). В., 26 февраля

110. Eine unbeachtete kindliche Sexualtheorie (Об одной оставленной без внимания детской теории сексуальности). I. Z., 11, 85—87 (содержится также в публикации под № 124)

111. Psychoanalyse und Gynäkologie (Психоанализ и гинекология). Берлинское общество гинекологии и акушерства, 13 марта. (Реферат в: I. Z., 11, 126) Zeitschrift für Geburtshilfe und Gynäkologie, 89, 451—458 (содержится также в публикации под № 124)

112. Koinzidierende Phantasien bei Mutter und Sohn (Совпадающие фантазии у матери и сына). I. Z., 11, 222 (содержится также в публикации под №

123)

113. Die Psychoanalyse schizophrener Zustände (Психоанализ шизофренических состояний). Лейденское объединение психопатологии и психоанализа, Лейден, 27 и 29 мая

114. Das hysterische Symptom (Истерический симптом) . Nederlandsche Maatschappij ter Bevordering der Geneeskunst, Гаага, 28 мая

1926

115. Psychoanalytische Bemerkungen zu Coue's Verfahren der Selbstmeisterung (Психоаналитические заметки по поводу метода саморегуляции Куэ). I. Z., 12, 131—154. Под названием «Über Coue's Heilformel» («О целительной формуле Куэ») в: Almanach für das Jahr 1927, 99—107 (содержится также в публикации под № 124)

116. Über Charakteranalyse (Об анализе характера). Almanach für das Jahr 1926, 177-180 (содержится также в публикации под № 106, гл. I)

117. Contribution to discussion of Dr. Bernhard Hart's paper The Conception of Dissotiation (Вклад в обсуждение сочинения доктора Бернхарда Хар-та «Концепция диссоциации»). British Journal of Medical Psychology, 6, 1926, 257-259

118. Deprivation of the senses as a castration symbol (Депривация чувств как символ кастрации). Доклад, прочитанный в Британском психоаналитическом обществе в марте 1926 года, I. Z., 7, 236—

237

119. The psychology of religion (Психология религии). Доклад, прочитанный на 10-м Международном психоаналитическом конгрессе в Гронин-гене, 7 сентября 1926. British Journal of Medical Psychology, 6, 264-269

1929

120. Beobachtungen aus den ersten fünf Lebensjahren (Наблюдения из первых пяти лет жизни). Zeitschrift für psychoanalytische Pädagogik, 3,1929, 30-31

Сборники и собрания сочинений:

121. Selected Papers of Karl Abraham, M. D. со вступительной статьей Эрнеста Джонса, № 13 серии «Мех<дународная психоаналитическая библиотека». London: The Hogarth Press and the Institute of Psycho-Analysis 1927

122. Hilda Abraham (изд.): Clinical papers and Essays on Psychoanalysis, London: The Hogarth Press and the Institute of Psycho-Analysis 1955

123. Psychoanalytische Studien. Собрание сочинений в двух томах, т. 1, Frankfurt/M.: S. Fischer 1969

124. Psychoanalytische Studien. Собрание сочинений в двух томах, т. 2, Frankfurt/M.: S. Fischer 1971

ЛИТЕРАТУРА

Abraham, H.: Kari Abraham: An unfinished Biography.

В: Int. Rev. Psa., 1,1974,17 Bleuler, E.: Dementia praecox oder Gruppe der

Schizophrenien. В: А. Aschaffenburg (изд.): Handbuch

für Psychiatrie. Wien 1912 Eitingon, M.: Nachruf auf Karl Abraham. Int. Z.

Psychoan., 12,1926,195-197 Ferenczi, S.: Tic-Discussion. Int. Z. Psychoan., 7,1921,

395-396 Freud, S.: Charakter und Analerotik (1908). G. W. VII

Totem und Tabu (1912/13). G. W. IX

Die Disposition zur Zwangsneurose (1913). G. W. VIII

Trauer und Melancholie (1917). G. W. X

Aus der Geschichte einer infantiler Neurose (1918).

G. W. XII

Kurzer Abriß der Psychoanalyse (1928). G. W. XIII

Sigmund Freud — Karl Abraham. Briefe 1907-1926

Frankfurt/M.: S. Fischer 1965 Glover, E.: «Vorwort» zu Sigmund Freud — Karl

Abraham. Briefe 1907-1926, op. cit. Grotjahn, M.: Kari Abraham. B: F. Alexander et al. (изд.):

Psychoanalytic Pioneers. New York, London: Basic

Books 1966 Jones, E.: Karl Abraham 1877-1925. Int. Z. Psychoan.,

12,1926,155-162

The Life and Work of Sigmund Freud. Vol. I—III. New

York: Basic Books 1953-1957 MOller-Braunschweig, C: Kurzer Bericht über die

Geschichte der Deutschen Psychoanalytischen Gesellschaft 1933 bis 1949 Z. f. Psychoan., 1,1949,92 Schütz-Hartheck, O.: Buchbesprechung. Monatschr. f. Psychiatrie, 30,1911,435

165

ШАНДОР ФЕРЕНЦИ: ЕГО ВКЛАД В ПСИХОАНААИЗ

Гельмут Дамер

ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО

Шандор Ференци родился 7 июля 1873 года в провинциальном городке Миш-кольце на севере Венгрии; его отец был книготорговцем, у которого учились Й. Бард и С. Фишер, ставшие впоследствии книгоиздателями. Родители Ференци были еврейскими переселенцами из Польши; отец восемнадцатилетним юношей в 1848 году примкнул к венгерским борцам за независимость. Многодетный и гостеприимный дом Ференци был одним из культурных центров города, насчитывавшего около 60 тысяч жителей. По словам Лоранда 1

(Lorand 1966, 14—15), любимыми занятиями молодого Шандора Ференци были чтение книг, слушание музыки и музицирование, наблюдение за природой. С 1890 по 1896 год он изучал в Вене медицину, а с 1897 года работал в Будапеште, сначала ассистентом врача в отделении проституток госпиталя Св. Роха, а затем помощником врача в невролого-психиатрическом отделении при приюте Св. Елизаветы. В 1904 году он стал руководителем неврологической амбулатории при общей клинической больнице Будапешта; в 1907 году был назначен главным специалистом по неврологии в будапештской судебной палате. На психоанализ Ференци обратил внимание, когда в цюрихской психиатрической школе (представленной Блейлером и Юнгом) начали истолковывать ассоциативный эксперимент, разработанный в школе Вундта, в духе психоаналитической теории. Он досконально изучил психоаналитическую литературу и стал искать контакты с Фрейдом, охотно принимавшим новых сотрудников. Фрейд предложил сделать Ференци доклад на 1-м Международном психоаналитическом конгрессе, состоявшемся в 1908 году в Зальцбурге, а также пригласил его провести вместе летние каникулы. С этого начались дружба, продолжавшаяся более двадцати лет, и тесное сотрудничество двух ученых 2
, значение которого для развития психоаналитической теории, психоаналитического движения и «техники» стало совершенно очевидным лишь после публикации переписки Фрейда с Ференци, насчитывающей более 2000 писем и представляющей собой, пожалуй, наиболее интересную часть фрейдовского эпистолярного наследия 3
. «У Ференци был особый дар безграничной свободы фантазии, которой не обладал ни сам Фрейд, ни кто другой из аналитиков», — писал его ученик Микаэл Балинт4
. Самостоятельность и смелость мышления, которые с самого начала были замечены в кругу учеников Фрейда (Eitingon 1933, 290), принесли ему вскоре прозвище «enfant terrible» [«несносный ребенок» (фр.)-
— Ред.]
психоанализа (О III, 491). Ференци часто развивал теории, не находившие отклика в кругу его коллег; увлекательными, но чуждыми казались им его «технические» эксперименты, бесконечные ис-

166

правления самого себя, а также попытки вслед за Фрейдом истолковать биологические феномены с помощью психоаналитических теорий. В области «техники» и сегодня еще имеются «новшества», которые пришлись бы по вкусу знатоку работ Ференци (ср. Balint 1949, 216; Dupont 1972, XIX).

В 1909 году Ференци вместе с Юнгом сопровождают Фрейда в его поездке по Новому Свету. Семнадцать лет спустя (1926—1927) он вторично побывал в Соединенных Штатах по приглашению нью-йоркской Новой школы социальных исследований и пробыл там восемь месяцев. Эта вторая поездка проходила под знаком разногласий во взглядах по вопросу о «дилетантском анализе» (психоаналитическом образовании и терапевтической практике немедиков), который в противоположность большинству психоаналитиков в США защищали Фрейд и Ференци (ср. Jones 1953—1957, III, гл. 9; Lorand 1966, 25—30), опасаясь (и, как мы знаем сегодня, по праву) того, что психоанализ будет «проглочен медициной» (Freud XIV, 283) 5
, а психоаналитическая теория культуры более не будет развиваться и забудется.

Ференци был инициатором психоаналитического Интернационала; его доклады «обычно являлись кульминацией» конгрессов (Eitingon 1933, 289 и 292; Jones 1953— 1957, II, 193); часто они имели статус манифестов психоаналитического движения6
. Перед 2-м Международным психоаналитическим конгрессом (1910) Ференци обосновал необходимость (этот вопрос обсуждался с Фрейдом) более крепкой организации психоаналитического движения, для того чтобы защищать и распространять «центральные идеи» фрейдовской теории. «В какой-то мере обоюдный контроль» оказывал бы «также благоприятное воздействие и на научную область»; «соблюдение определенных правил борьбы» «без ущерба для свободы науки только способствовало бы ее экономическому и спокойному развитию» (О I, 279) 7
. Летом 1912 года, после «отхода» Адлера, Штекеля и Юнга, Ференци стал инициатором учрежденного в сентябре 1913 года тайного Комитета Фрейдовского ортодоксального объединения, в который вместе с ним вошли Джонс, Абрахам, Ранк, Захс и позднее Эйтингон8
(О III, 429). Комитет «должен состоять из лучших и самых надежных наших людей... задача которых состоит в том, чтобы следить за дальнейшим развитием психоанализа и защищать дело... когда меня здесь не будет», — писал Фрейд Джонсу (1 августа 1912 г.; Jones 1953—1957, II, 187). Эту задачу Комитет выполнял по меньшей мере десятилетие (ср.: Jones, там же, 200).

В 1913 году Ференци образовал Венгерское психоаналитическое объединение, первыми членами которого были психиатр Штефан Холлос, литературный критик Хуго Игнотус, терапевт Л. Леви (друг и лечащий врач Ференци) и Шандор Радо (первый секретарь общества). До 1933 года Ференци оставался председателем общества, которое после Первой мировой войны пережило бурный расцвет и сумело в 1931 году организовать психоаналитическую клинику (Lorand 1966, 30—31).

Во время Первой мировой войны Ференци служил полковым врачом в западной Венгрии. На материале многочисленных случаев «военных неврозов», которые ему приходилось лечить, он разработал психоаналитическую теорию травмы, которой — как видно из «Фрагментов и заметок», опубликованных в 4-м томе «Основ психоанализа», — он интенсивно занимался и в последние годы своей жизни. В течение 1914 года и в июне 1916-го он периодически (каждый раз на три недели) приезжал к Фрейду в Вену, для того чтобы дополнить самоанализ учебным анализом9
. Под впечатлением фрейдовских «Трех очерков по теории сексуальности» (1905), которые в 1915 году он перевел на венгерский язык и научное значение которых неизменно подчеркивал10
, Ференци разработал собственную «теорию ге-нитальности». Об основных ее идеях он неоднократно рассказывал Фрейду и своим друзьям, однако опубликовать этот, пожалуй, самый значительный свой труд ему удалось только в 1923 году11
.

167

Ференци многие годы любил жену одного из знакомых своих родителей. Хотя Гизелла — так звали эту женщину — и отвечала ему взаимностью, муж не желал давать развода. Только после образования в 1918 году Венгерской республики, когда бракоразводные законы стали более свободными, влюбленные смели подумать о легализации своих отношений, а после смерти мужа Гизеллы в 1919 году это стало реальностью (Lorand 1966, 25; Barande 1972, 8). 5-й Психоаналитичекий конгресс, состоявшийся в конце сентября 1918 года в Будапеште, привлек к себе всеобщее внимание. В октябре более тысячи студентов обратились к ректору университета с петицией и потребовали пригласить Ференци прочитать лекции по психоанализу п
.
Недолго просуществовавшая республика Советов, пригласив Ференци, создала — в рамках университетской реформы в апреле 1919 года — первую университетскую профессуру по психоанализу13
. После вступления контрреволюционных румынских войск (в начале августа 1919 года) Ференци из-за своей еврейской национальности долгое время не осмеливался даже появляться на улице; в сентябре кафедра психоанализа была упразднена; Ференци также был исключен и из Будапештского медицинского общества (Jones 1953—1957, 27; см. также статью И. Паала в т. II).

В 20-е годы Ференци был известен в пределах и за пределами психоаналитического объединения как специалист по так называемым безнадежным случаям; его технические эксперименты («активная техника», за которую он ратовал в 1919— 1926 годах, и «техника изнеживания», или «релаксации», которую он опробовал уже в последние годы своей жизни) вызывали живые дискуссии, но вместе с тем зачастую неверно понимались.

К концу 20-х годов между Ференци и Фрейдом возникли серьезные разногласия 14
из-за новшеств в психоаналитической «технике». Их суть становится понятной из письма Фрейда к Ференци (от 13 декабря 1931 года), опубликованного Джонсом. «Напротив, мне кажется, что различие между нами обостряется в мелочах, в деталях техники, и это заслуживает обсуждения. Вы не делали никакой тайны из того, что целуете своих пациентов и позволяете им целовать себя... «Я вижу, напротив, что расхождение между нами сводится к малости, к технической детали, которая вполне заслуживает обсуждения. Вы не делали тайны из того, что Вы целуете своих пациентов и позволяете им целовать себя... До сих пор в своей технике мы твердо придерживались убеждения, что пациентам следует отказывать в эротическом удовлетворении... Наиболее молодым среди наших товарищей окажется трудно сохранять в отношениях с пациентами ту позицию, которую они выбрали изначально, и вскоре крестный отец Ференци, взирая на ожившие декорации, которые он создал, скажет себе: наверное, мне стоило остановиться в своей технике материнской нежности до поцелуя...» (Jones 1953—1957, III, 197—198). Несмотря на возраставшее личное недовольство друг другом, их переписка до самого конца оставалась дружеской (см. также статью М. Гротьяна «Переписка Фрейда»). Фрейд надеялся, что Ференци сменит Эйтингона (1932) на посту президента Международного психоаналитического объединения, от чего тот отказался из-за существующих разногласий и своей загруженности. Еще на 12-м Конгрессе в Висбадене (в сентябре 1932 года), где он сделал доклад «Языковая путаница в отношениях между взрослым и ребенком» (О III, 511—525), коллеги чествовали Ференци (ср. Jones 1953—1957, III, 206 и далее). Ференци болел злокачественной анемией, которая была в то время неизлечима. После прихода к власти нацистов и поджога рейхстага Ференци прозорливо увещевал Фрейда бежать из Австрии в Англию. В марте состояние здоровья Ференци ухудшилось, и 24 мая 1933 года он умер.

Расхождения во взглядах между Фрейдом и Ференци дали повод к разного рода истолкованиям. Балинт (Balint 1958), Фромм (Fromm 1963, 125—129) и

168

Лоранд (Lorand 1966, 33—34) выступили с критикой Джонса, сводившего причины конфликта к последствиям болезни Ференци (интеллектуальной регрессии, состояниям бреда). Эрих Фромм считал, что в их конфликте повинны авторитарность и нетерпимость Фрейда (Fromm 1959, гл. VI). Балинт же был единственным, кто старался разобраться в предметной стороне проблемы, над которой трудились оба пионера психоанализа и которая стала причиной расхождения между ними. «Главной причиной этого раздора была техническая проблема, а именно: как следует обходиться с пациентами в состоянии регрессии, у которых развивается сильнейший перенос. Примечательно, что Фрейд, а после него почти все теоретики психоанализа упустили из виду одну сторону регрессии, а именно роль регрессии в объектных отношениях. То, что они этого не увидели, совершенно закономерно, потому что регрессия всегда изучалась исключительно в рамках психологии одной-единственной личности...» (Balint 1968, 180 и 182).

В своем писательском труде Фрейд отдавал предпочтение крупным литературным формам: монографиям («К вопросу об афазиях», 1891; «Толкование сновидений», 1900), (детективному) роману («Фрагмент анализа одного случая истерии», 1905; «Из истории одного детского невроза», 1918), рассказам («Катарина...» и другие истории болезни из «Очерков об истерии», 1895; «Бред и сновидения в "Градиве" В. Йенсена», 1907), трактатам («Введение в нарциссизм», 1914; «Бессознательное», 1915). Ференци же был мастером малых форм: кратких психоаналитических историй, анекдотов, афоризмов. «Опыты и примеры из аналитической практики» (1913—1923), «Разное» (1912—1915), «Некоторые "дорожные симптомы"» (1913—1915), «К вопросу о генитальной символике» (1913—1916) и, наконец, «Фрагменты и заметки» из его наследия представляют собой коллекцию причудливых симптомов, удивительных толкований и серьезных наитий, часто служивших основой для теоретических проектов (что явственно можно увидеть на примере его заметок о психоаналитическом изучении смеха и математического мышления (О IV, 185—208), которые так никогда и не были переделаны в эссе). Пауль Федерн говорил о таких кратких сообщениях ференци как о «редких каменьях, которые вдруг неожиданно находит старатель» (Federn 1933, 307); Лоранд называл их «жемчужинами техники» (Lorand 1966, 17). Вот некоторые образцы афоризмов из мастерской Ференци:

«Я вполне всерьез полагаю, что нынешние мужчины... вместе и по отдельности гетеросексуальны по принуждению; чтобы отвязаться от мужчины, они становятся слугами женщин» (О I, 168).

«Я думаю, женщины не правы, когда они рассматривают политическое
право выбора как лекарство от всех своих страданий. Было бы куда естественней, если бы они требовали сексуального права выбора» (О II, 290).

«Похоже, что предусловием первого совершенно женского сексуального наслаждения является именно повреждение тела...
Я полагаю, что это повреждение, которое поначалу не приносит никакого сексуального наслаждения, а только страдание, вторично влечет за собой смещение либидо на поврежденную вагину, подобно тому как это бывает при патоневрозах. Обглоданная птицей вишня скорее нальется соком и станет сладкой» (О III, 93).

«Человек — единственное живое существо, которое лжет. Оттого так трудно ребенку приспособиться к этой стороне своего окружения» (О III, 362).

«Бергсон знал только насмешку,
а не смех» (О IV, 185). «Смех есть неудача вытеснения, симптом защиты от бессознательного удовольствия. Серьезность — это удавшееся вытеснение... Подлость вызывает удовольствие, совесть — смех» (О IV, 188-189).

169

«Всякое приспособление есть частичная смерть, исчезновение частички индивидуальности...» (О IV, 248).

«...Воспитание есть интропрессия Сверх-Я (со стороны взрослого)» (О IV, 294).

Если проследить за судьбой работ Ференци, мы увидим, как наложились одно на другое неблагоприятное время, в которое он жил, и слепота других в отношении оригинальности и актуальности автора. Установление фашистской диктатуры в Германии и ее воинственное распространение по Европе привели к исчезновению прежнего психоаналитического движения, к перемещению центра психоанализа (ощутимо изменившего понимание самого себя) в Англию и США. Ранние психоаналитические работы, относящиеся к первым трем десятилетиям нашего века, оказались словно погребенными под руинами. И только в 60-е годы западногерманские издательства с большим колебанием приступили к раскопкам — камень за камнем — этой Помпеи.

Ференци писал на двух языках: немецком и венгерском. Его ранние, непсихоаналитические работы (в основном журнальные статьи, написанные в 1899—1908 годах 15
) не были ни переведены с венгерского, ни перепечатаны позднее. Аналитические работы появлялись, как правило, параллельно на венгерском и немецком языках, а наиболее важные переводились также для англоязычных и, реже, для франкоязычных психоаналитических журналов. Большие по объему статьи появлялись обьино в виде брошюры. Сборники со статьями Ференци появились сначала на венгерском (Собрание статей, тт. I—IV: 1910, 1912, 1914, 1920), а затем на немецком (1919, 1922) и английском (1916, 1926, 1955) языках. Вместе со Штефаном Холлосом Ференци опубликовал в 1922 году книгу «О психоанализе умственного расстройства при параличе»; вместе с Отто Ранком в 1924 году — «Цели развития психоанализа. К вопросу о взаимодействии теории и практики». Разделы этих книг, написанные Ференци, входят в 3-й том самого полного на сегодняшний день немецкого собрания его трудов, «Основ психоанализа», из которых 1-й том («Теория») и 2-й том («Практика») вышли в Международном психоаналитическом издательстве. Работы, вошедшие в эти два тома, хронологически не упорядоченные, но имеющие именной и предметный указатели, были отобраны самим Ференци. Два последних тома были изданы в 1938 году Микаэлом Балинтом и Вильмой Ковач, которым жена Ференци (покинувшая в 1946 году Будапешт и умершая в 1949 году в Швейцарии) передала его работы. 3-й том, в дополнение к первым двум, содержит опубликованные в хронологическом порядке работы Ференци, относящиеся к 1908—1933 годам; 4-й том составляют воспоминания о Ференци, критические статьи и рефераты, фрагменты, библиография, предметный указатель. Незаменимый и поныне общий указатель работ Ференци в 4-м томе «Основ» включает как его «Популярные лекции о психоанализе» (1922), так и главный труд Ференци «Попытка создания теории гениталь-ности» (1924). Издатели (1938), очевидно, исходили из того, что обе эти работы, вышедшие в Международном психоаналитическом издательстве, но давно уже распроданные, дополнят «Основы» до общего собрания сочинений Ференци. В предисловии к репринтному переизданию «Основ» в 1964 (!) году в издательстве Ганса Хубера (Берн) Балинт писал: «Оба первых тома "Основ", появившихся в 1927 году, были распроданы к середине 30-х годов, после чего нацисты сожгли большую часть книг. Столь же трагической была судьба 3-го и 4-го томов, напечатанных в 1937— 1938 годах в Будапеште для Международного психоаналитического издательства. Затем произошел "аншлюс", и сдача тиража определенно бы означала его уничтожение. После... длительных переговоров нам наконец удалось при молчаливом содействии нацистского управляющего издательства перевезти контрабандой в Берн целиком все издание. Там часть издания была сброшюрована, и оба тома появились в 1939 году, непосредственно перед началом войны, так что в царившем тогда беспорядке едва ли

170

кто-нибудь это заметил» (О I, 7). «Теория генитальности» Ференци, появившаяся в 1929 году на венгерском и (после перепечатки нескольких отрывков в журнале «The Psychoanalytic Quarterly») в 1938 году на английском языках («Thalassa; A Theory of Genitality»), в конце концов вышла в свет в 1962 году во французском издании. Немецкий текст оригинала стал вновь доступен читателю только в 1972 году — спустя почти пятьдесят лет после первой публикации — благодаря переизданию с дополнениями во 2-м томе (2-й части) сборника «Психоаналитических сочинений», вышедшего под редакцией Балинта. В эту «подборку наиболее важных работ Шандора Ференци в двух достаточно самостоятельных, хронологически упорядоченных томах», «временную границу» между которыми образует 1919 год, «знаменующий также конец классического периода Ференци и начало его технических экспериментов» (Balint, Соч. I, IX), входят сочинения из 1—3-го томов «Основ»; почти все рецензии и целиком все наследие в сборник не вошли16
. Зато он включает в себя «Теорию генитальности» Ференци и семь из семнадцати его «Популярных лекций о психоанализе» (1922), которые Фрейд (1923) охарактеризовал следующим образом: «Ясные и совершенные по форме, написанные при том увлекательно и захватывающе, эти лекции представляют собой лучшее «введение в психоанализ» для читателя, далекого от него» (XIII, 444). Содержащаяся в 4-м томе «Основ» (295—327) библиография работ Ференци, подготовленная Балинтом, была дополнена Годулой Фаупе-лем (Соч. И, 411—427); сборник содержит также именной и предметный указатели. Французское издание (в переводе Юдит Дюпон) «Oeuvres Completes» (1968, 1970, 1974), безусловно, оправдывает свое название, так как оно включает в себя также переводы венгерских текстов Ференци, которые еще никогда не переводились на немецкий язык.

Балинт подтверждает свой тезис о том, что значение отдельных работ Ференци в самом начале было недооценено (что нашло свое выражение и в истории публикаций) следующими примерами: «Название самой первой работы Ференци, той самой, с которой в 1908 году, несколько месяцев спустя после первой встречи с Фрейдом, он выступил на 1~м Психоаналитическом конгрессе, было: "Психоанализ и педагогика". По каким-то причинам при жизни Ференци эта работа была опубликована только на венгерском языке... И хотя в психоаналитической литературе фактически это была первая работа о воспитании, ее проигнорировали и предали забвению... Примечательно, что его выступление на 2-м Международном психоаналитическом конгрессе постигла та же участь. Несмотря на то, что именно Ференци занимался организацией Международного психоаналитического объединения и именно ему принадлежит первый проект Устава, который был принят затем лишь с небольшими изменениями, все же., его доклад был опубликован лишь на венгерском языке... И только в 1927 году эта работа вышла в полном объеме... в первом томе «Основ»... Является фактом, что и о ней мало кто помнит» (Соч. I, XV—XVI) 17
. Эти примеры можно было продолжить: выступление Ференци под названием «Доклад перед судьями и прокурорами», сделанное в октябре 1913 года, наряду с работой по педагогике 1908 года, его самой значительной попыткой «применения» психоанализа, а также его единственная работа по психоаналитической культурологии, основные положения которой узнаются во фрейдовских работах, написанных соответственно на четырнадцать и девятнадцать лет позже18
, появились только в 1922 году в «Популярных лекциях»; Балинт же их в свое собрание сочинений не включил.

Помимо писем Ференци (переписка между Фрейдом и Ференци не была опубликована из-за вмешательства семьи Фрейда) неопубликованными остались также его дневники и стихи
(в стиле Гейне), о существовании которых мы узнаем только из различных биографических очерков, посвященных Ференци.

171

СОЦИАЛЬНЫЕ НЕДУГИ — СОЦИАЛЬНОЕ ПРИМЕНЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА — ПСИХОЛОГИЗМ

Специфическим достижением фрейдовского просвещения было то, что невротические нарушения по типу истерии, врожденные «причины» которых тщетно выискивала господствовавшая тогда физикалистски и «психофобно» (О I, 93) ориентированная медицина (если только вообще не объявляла эти симптомы «симуляцией» ), трактовались как социальные недуги,
как неадекватные и неподвластные сознательному Я автоматические реакции, которые приобретаются в процессе неправильной социализации и которые могут быть изменены в результате специально организованной разговорной психотерапии. Новая психоаналитическая психология являлась, по сути, биографически ориентированной. Любая биографически ориентированная психология предполагает, однако, понимание той социальной матрицы, в которой происходит социализация индивида; не только понимание семейного микросоциума, но и макросоциума, в который включен этот микросоциум, — понимание того, как последний (в качестве устаревшей формы жизни) противостоит первому, и вместе с тем понимание исторически определенной формы (внесемейного) сообщества. Поэтому уже самые ранние психоаналитические публикации Фрейда выходят за рамки описания болезни, этиологии и терапии и нацелены на «метапсихологию» двоякого рода: на модель психического аппарата и на модель культуры, которая в качестве (соответственно представленного) макрокосмоса включает в себя микрокосмос индивидуальной душевной жизни. Фрейд рассматривает «культуру» со стороны «душевных основ» 19
, то есть ограничивая свой взгляд одновременно критически и психологически. Поначалу культура представляется только как задрапированный фон теории неврозов, как культурно преобразованное естественное «окружение», которое накладывает отпечаток на душевный аппарат индивида и от которого последний должен защищаться. По мере того как дифференцировалось фрейдовское понимание развития индивида (и функционирования его психического «аппарата»), освещенный со стороны «душевных основ» силуэт культуры также приобретает свой профиль. Критика культурной сексуальной морали (1908), толкование тотемизма и табу инцеста (1912—1913), объяснение психологии масс (1921) явились важнейшими этапами разработки в рамках критики религии функционалистской теории социальных институтов («Будущее одной иллюзии», 1927), которая была дополнена в работах о неудовлетворенности культурой (1930) и Моисее как основоположнике монотеизма (1937— 1939).

Ференци, в трудах которого вытеснение и невроз характеризовались прежде всего как социальные
феномены (О III, 22 и 426), у которого обнаруживаются интересные аналогии между психологией и политикой 20, который делал основной акцент на роли социальных компонентов в этиологии неврозов2
I
и относился к пионерам, применявшим
психоанализ в педагогике, криминологии и социологии (ср.: О III, 431), за исключением двух статей по критике культуры (1908, 1913), явно испытавших на себе влияние фрейдовских идей относительно общественной сексуальной морали (1908), не написал ни одной работы по критике религии и общества. Фрейдовское «Будущее одной иллюзии» и дополняющее его сочинение «Недомогание в культуре» не нашли никакого отклика в его работах. Создается даже впечатление, что он, собственно говоря, был далек от политики: в отличие от Фрейда политические события не оставили никаких следов в его трудах. Похоже, что к великой войне с ее жертвами он относился с холодностью естествоиспытателя, наблюдающего за игрой природы (ср. его работы о так называемых военных неврозах). (Правда, в ставших недавно известными его письмах есть места, которые

172

позволяют сделать выводы о появлении у него более развитого чувства политической реальности.) Интересы Ференци были устремлены не на теорию культуры и не на реконструкцию древней истории человечества, а на реконструкцию «истории» органической жизни, свидетельства которой известны нам в виде влеченийи

и механизмов удовлетворения влечений у живого существа, и прежде всего у такого живого существа, как человек.

Фрейд, возродивший в среде терапевтов идею бессознательной продукции (отчуждения) и рефлексивного усвоения, идущую от идеалистов-диалектиков классического периода (Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля), трактовал новую психологию как естественную науку23
. Естественнонаучное инкогнито нового учения о душе делало его слепым к социальной обусловленности и функции общества и освобождало его от психоаналитического психологизма. Фрейдовская теория культуры — как и его антропология, учение о психическом аппарате, — является общей,
а исторически специфические
черты проникли в нее непроизвольно и остались непонятыми. Перспектива, в которой индивиды в процессе онтогенеза усваивают «культуру», является перспективой разобщенных особей, сообщество которых образуется как бы исподволь, через отношения обмена. Социальный мир открывается им как внешняя природа (от которой он их защищает и с которой их связывает) через страдание. Две эти переплетенные друг с другом внешние сферы выступают для страдающих индивидов — и для теории Фрейда — как инвариантные, как «природа», как ананке (судьба), о которые разбиваются фантазии-желания и в отношении которых требуется аутопластическое приспособление.

Психоаналитическая теория терапии исходит из того, что снимает с пациентов невольный статус объекта и вводит их в действие в качестве авторов, способных к ревизии своей жизненной истории. Метод провоцирует понимание того, что управляет пациентом, оставаясь непонятым. Поясняющие
толкования врача чередуются с понимающим
принятием таких толкований со стороны самих пациентов. Насколько этот идеолого-критический опыт 24
отвечает двухтактному псевдоестественному характеру невротического образования, настолько мало психоаналитическая теория удовлетворяет природному двухтактному характеру социального мира. Она либо приписывает (пессимистически) его институты внешней природе, либо не признает их (опрометчиво-утопически) в качестве инструментов удовлетворения влечений. В этом недочете проявляется номиналистический импульс, который объединяет психоанализ с (натуралистическим, но еще не историческим) материализмом.

Ференци видел во фрейдовском психоанализе научно-историческую корректировку физикализма, «психофобная» программа которого в сфере психологии и биологии оказалась стерильной (ср.: О I, 278), а в сфере медицины — односторонней. В аналогизирующих метаниях между естественнонаучным наблюдением и объяснением и интроспективным толкованием, между физикализмом и психизмом
(онтогенетически выражаясь, между проекцией и интроекцией) он видел единственный сообразный с реальностью научный метод, а в «утраквизме» — верную «научную политику» (О IV, 161—162) 25
.

Фрейд учитывал общественно-научный характер терапии и психологии неврозов, не только дополнив психоаналитическую теорию социализации (онтогенеза) теорией древней истории
человечества (филогенеза), но и разработав другую ее часть, критическую теорию культуры. Ференци напротив, будучи выраженным физикалис-том, не удовольствовался фрейдовской максимой о том, что психическое во возможности следует объяснять психическим (О IV, 95), но попытался в пограничной области психологии и биологии («биоанализе»), а также в пограничной области психологии и органической медицины завоевать для психоанализа новые провин-

173

ции. Основываясь на «феноменах истерической материализации», он приступил к работе над психоаналитическим объяснением и терапией патоневрозов, тиков, психозов и, наконец, эпилепсии и паралича. Этот «психоаналитический империализм» (Dupont 1972, XVI) позволил Ференци — вместе с Георгом Гроддеком — стать основателем психоаналитически ориентированной психосоматической медицины.

Ференци как-то писал, что на долю психоанализа выпала задача «разрушить мистику» (О II, 49). Мистификаторской казалась ему прежде всего тенденция, когда определенные факты или факторы поспешно провозглашались в качестве «последней данности» и тем самым отрезался путь для дальнейшего их анализа и соотнесения (О IV, 30). Одним из первых против разложения и релятивизации гени-тальности, предпринятых Фрейдом, Ференци и Ранком, против реабилитации парциальных влечений, впервые позволяющей увидеть социальный смысл «примата гениталий», характерным образом выступил фетишизировавший генитальность Вильгельм Райх26
— сначала для легитимизации новой «техники», а затем для проповедования новой религии природы. Желание не прерывать раньше времени аналитическое толкование побудило Ференци к тому, чтобы такие загадочные факты природы, как, например, копуляция, интерпретировать в качестве симптомов эволюционно-исторических травм и попыток самоисцеления живых существ, то есть трактовать их прщюАно-историчеаси.
Сколь прозорлив он был в истории природы, столь же слеп в истории общества. «Социальное применение» психоанализа он прокламировал в четырех работах, самой значительной из которых является первая — доклад «Психоанализ и педагогика», прочитанный на конгрессе 1908 года, аргументация которого была дополнена в прочитанном пятью годами позже «Докладе перед судьями и прокурорами». Дополнением этому слркат два написанных в 1919 и 1928 годах сочинения под названием «Психоанализ и криминология».

Доклад Ференци на конгрессе 1908 года по обилию идей можно назвать гениальным. Впервые провозглашенные в нем тезисы на протяжении полувека (вплоть до работ Герберта Маркузе), пожалуй, являлись ведущими в дискуссии о связи психоанализа и (теории) общества. Ференци начинает с введения понятия ненужного «дополнительного подавления» 27
, ответственность за которое он возлагает на господствовавшую в то время педагогику, которая «пестует... вытеснение» (О III, 11). Вытеснение есть самоотрицание, современное воспитание — это воспитание «интроспективной слепоты» (там же, 19). «Можно подумать, что этот институт является целесообразным, поскольку он как бы автоматизирует социально целесообразное мышление и делает бессознательными антисоциальные или асоциальные устремления, предотвращая тем самым их вредное воздействие. Однако психоанализ доказывает, что такого рода нейтрализация асоциальных тенденций нецелесообразна и неэкономична» (18). Чрезмерное вытеснение освобождает силы влечения, которые дают пищу «культу авторитета», «судорожному цеплянию за изжившие себя общественные институты» (О III, 11 и 12; соотв. ПЛ, 111), за все то, что Маркузе позже назвал «психическим термидором» (Marcuse 1957, 47). «Сегодня все общество не-вротично», — говорит Ференци, и единственным целительным средством против «общественной болезни» лицемерия, являются, пожалуй, «непредвзятое проникновение в истинную и всецелую природу человека» и недогматическая педагогика, которая должна считаться с таким воззрением (22). «Тенденцию нашего общества к аскезе» он называет «странной и противоестественной» (19). «Только благодаря тому, что морализаторское воспитание невротизирует здоровых людей, становятся возможными такие отношения, когда за словами об отцовской любви могут скрываться явно эгоистические наклонности, когда под лозунгом облагодетельствования народа пропагандируется тираническое порабощение индивидуальной свободы, религиозность отчасти почитается как лекарственное средство против страха смерти,

174

отчасти как разрешенная форма взаимной нетерпимости и когда, наконец, в области сексуальности никто не желает открыто признавать того, что он сам втайне делает» (20). На возражение, «не разрушат ли освобожденные от своих оков эгоистические влечения все творения тысячелетней культуры человечества? Есть ли замена категорическому императиву морали? ...на эти безапелляционные и не допускающие объяснения догматические принципы...» он отвечает осторожно, ссылаясь на Фрейда: терапевтическое разъяснение ведет к тому, что вытеснение устраняется через сознательное осркдение. «Внешние отношения, образ жизни едва ли нуждаются в изменении» (20—21). Культура и государство, однако, являются не целью, а средством. В 1913 году в том же контексте, что затем и у Фрейда в «Будущем одной иллюзии» (1927), он говорит: «Возможно, из-за этого будет утрачена часть авторитета, однако только та часть, которая раньше или позже сама себя разрушит... Но это приведет к новому устройству, где в расчет будут приниматься не только интересы отдельного

властителя» (ПЛ, 112—113).

Ференци высказывает важный тезис: «Освобождение от ненужного внутреннего принуждения, наверное, было первой революцией, давшей человечеству действительное облегчение» (О III, 12—13); оно позволяет освободиться от ненужного внешнего принуждения, является общественной предпосылкой для «внутренней революции» за пределами рефлексии. Человека, достигшего достаточного самопознания, он описывает как стоика, подвергнутого обрезанию (21); он не в состоянии указывать путь к обществу будущего, свободного от ненужного вытеснения, лицемерия, догматизма и авторитаризма. Педагогические реформы необходимы, но не предполагают ли они внутренне освобожденного человека (в роли учителя) (12—13)? Либеральные защитники негативной педагогики (О III, 348) грезят о «справедливой среде»: «Должна ведь быть где-то между анархизмом и коммунизмом, между беспредельным проявлением индивидуальности и социальной аскезой разумная индивидуально-социалистическая
«справедливая среда», которая наряду с интересами общества заботится об индивидуальном благе, вместо вытеснения влечений культивирует сублимацию влечений и тем самым прокладывает прогрессу спокойный путь, застрахованный от революций и реакций» (ПЛ, 112). К этой идиллической мечте относится важная диалектическая мысль из одной более ранней работы: «И люди не будут переживать также столь интенсивного удовольствия — ведь им не надо будет преодолевать таких колоссальных препятствий, — зато им достанется безоблачное бытие, не терзаемое днем чрезмерной боязливостью, а ночью — страшными сновидениями» (О III, 17).

Наряду с требованием психоаналитической педагогики Ференци выступил с требованием разработки психоаналитической криминологии и криминальной терапии, которые имеют «в любом случае... больше шансов на успех, чем варварская строгость надзирателей или благостное утешение тюремных духовников» (Соч. I, 197,199; О III, 401, 407). Только психоаналитический подход и основанная на нем методика лечения могут как в общественном мнении, так и у органов, осуществляющих исполнение приговора, «нейтрализовать столь вредный элемент удовольствия от наказания, что само по себе ничуть не меньше способствовало бы возможности душевного «возрождения» нарушителя и его приспособлению к общественному порядку» (Соч. I, 299).

Однако «психоаналитическая ревизия социологии», которую постулировал Ференци (Соч. I, 297), сводилась к ее субъективизации. Ему казалось, что исторические материалисты вместе с медицинскими физикалистами выступали единым фронтом «фанатиков объективности» (О III 424) и им еще только предстоит «открытие души» (О III, 95—96). Именно Ференци рке в 1913 году свел социологию к (прикладной) психологии; Фрейд в своих лекциях 1933 года (XV, 194) только повторил

175

за ним это. «Если смотреть с более высокой и более общей точки зрения... учение о праве, равно как и учение об обществе, является, по сути, лишь прикладной психологией...» (ПЛ, 103). Тем самым были распахнуты двери психоаналитическому психологизму, в развитие которого внес вклад и сам Ференци 28
. «Социальные проблемы можно разрешить лишь через раскрытие истинной психологии человека; спекуляции об одних только экономических условиях никогда не приведут к цели» (О I, 116). В высказывании о «спекуляциях» речь идет о (критической) науке, изучающей экономические условия. И тем не менее в словосочетании «одних только» имеется намек на возможность взаимного дополнения обеих дисциплин. /

Ференци обычно говорит об общественном строе, культуре, принципе реальности (ср., напр.: О III, 408). И все же именно этот истинный психолог, крайне радикально сформулировавший цели психоаналитической терапии, указывает в различных работах также на тот пункт, где восстановленная, обостренная способность к испытанию реальности заставляет экс-пациентов отречься от парализующей, нецелесообразной аутопластики вытеснения и симптомообразования и искать в социальной действительности возможности к аллопластическому изменению (О IV, 220). Это проявляется в следующей несколько необычной формулировке: «Только то глубокое исследование всей индивидуальности, то полное самопознание, которое достигается благодаря психоанализу, способно парализовать
влияния среды, существующие с самого детства..» (ПЛ, 110; курсив Г. Д.). Если не приписывать психоанализу магические способности, то этот тезис противоречит теории Ференци, признающего лишь один инвариантный принцип реальности, который приспосабливает слабых индивидов к суровости и жестокости природы и природного общества29
Сверх-Я есть внутрипсихический репрезентант испытанной на себе внешней силы (родителей и всех их преемников). Это — страж как интроспективной слепоты, так и той, что примешивает к природному принуждению дополнительное принуждение, сохраняющее устаревшие отношения недостаточности, привилегий и силы. Это страж социального статус-кво в индивиде, бессознательный и подцензурный противник сознательного Я, органа познания. Поэтому, по мнению Ференци, только обращаясь к «технической» проблеме — то есть к проблеме отвязывания пациента от аналитика, — «можно положить конец, по крайней мере временно, разного рода Сверх-Я, а значит, и Сверх-Я аналитика. Ведь в конечном счете пациент должен освободиться от всякой эмоциональной привязанности, если она превосходит разум и собственные либидинозные тенденции. Только такого рода разрушение Сверх-Я может привести к радикальному исцелению...» (О III, 394). И от этого поистине революционного положения Ференци, великого «техника» психоанализа, которое было смягчено им же — по совету неизвестного заботливого критика — в приложении к работе «Эластичность психоаналитической техники» (1928) 30
— и которое Т. В. Адорно справедливо назвал тормозом психоаналитически инаугурированной критики Сверх-Я из соображений «социального конформизма» 31
, уже нельзя было больше отказаться.

В собственных работах эмпирик Ференци не придерживался строго своей психологической программы, и другого нельзя было ожидать: в ранних текстах он прямо говорит, что предупредить неврозы можно только при параллельном «изменении методов воспитания и социальных институтов, которые сведут вытеснение к неизменному минимуму» (ПЛ, 40), откажутся от угрозы кастрации, центральной травмы (О III, 316) и свяжут воедино минимум требований с максимумом индивидуальной свободы (О IV, 146). Он говорит, что не только в медицине, но также и в обществе друг другу противостоят два враждебных мировоззрения — сокрытие—вытеснение и критика жизненной лжи (ПЛ, 82). Как и Фрейд, он неизменно подчеркивал, что в основе интрапсихических конфликтов лежат реальные
кон-

176

фликты между индивидом и «внешним миром» (О III, 483, 489). Критикуя Юнга, он писал, что доисторическое изобретение добывать огонь с помощью трения удовлетворяло «в первую очередь не сексуальную, а реальную потребность» (О I, 261) и служило не символическому удовлетворению сексуальности, а реальному самосохранению. Рассуждая о генезе девиации, Ференци определенно высказывается, что даже человека с нормальными задатками «отношения» толкают на преступления (О III, 406 и 409), и тем самым присоединяется к требованию Зигфрида Бернфельда дифференцировать психоаналитическую теорию социализации на специфические классы и «расценивать данности социального статуса в качестве третьего фактора» (наряду с конституцией и историей детства) «этиологического ряда добавлений» (Bernfeld 1931, 267) ъг
.
В конечном счете даже к роли сексуальности в этиологии неврозов он подходит социологически. Мысленный эксперимент (несколько десятилетий спустя повторенный в кино Луи Бюнюэлем) — «если представить общество, в котором прием пищи был бы таким же постыдным жизненным проявлением, как у нас совокупление» (у Бюнюэля заменяется дефекацией) , «то есть чем-то, что хотя и приходится делать, но о чем никто не говорит и о чем чуть ли не возбраняется думать, то в этом обществе все, что связано с едой, подверглось бы столь же сильному ограничению, какому подвергается сексуальное удовлетворение у нас, и тогда, наверное, главную роль в этиологии психоневрозов играло бы вытеснение потребности самосохранения» — приводит его к выводу. «Доминирующая роль сексуальности в возникновении душевных заболеваний сводится большей частью к социальным причинам» (ПЛ, 31).

Показательным с точки зрения отношения Ференци к социологии является его трактовка психологии женской сексуальности. Он заимствовал у Фрейда концепцию, согласно которой первую ведущую генитальную зону у девочки представляет собой рудимент пениса, клитор, однако затем — из-за зависти девочки к пенису и идентификации с матерью — ведущая зона смещается с («мужского») клитора на («женскую») вагину. Это характерное для того времени идеологическое представление не согласуется с данными, полученными в современных физиологических исследованиях сексуальности и эмбриологии 33
.

Но и эта отвергнутая сегодня теория не помешала биоаналитику Ференци понять различную роль обоих полов в коитусе и их биологическое разделение труда в прокреации как результат борьбы и подавления. Однако он не искал причины биологического неравенства полов, принявшего вид неравенства социального,
в (продолжающейся и поныне) предыстории человеческого общества. «Низвержение материнского права», «всемирно-историческое поражение женского пола», «одну из самых решающих (революций), которую пережили мужчины» (Engels 1962, 61—62) 34
, он игнорирует, уделяя основное внимание революции естественноисторической: выходу на сушу части морских животных во время великой геологической катастрофы высыхания морей. Этот переворот и связанная с ним борьба за приспособление привели к дальнейшей дифференциации физическою строения обоих полов. И история пережитого страха смерти и история благополучного в конечном счете приспособления постоянно инсценируется высшими животными в «той особой координации агрессивных действий и изменений психофизического состояния, которые называются половым актом» (О III, 179), чтобы совладать с пережитыми в фило- и онтогенезе травмами. Ференци указывает на то, что у девочек «уже в раннем возрасте обнаруживаются следы страха борьбы с мальчиками», а также на то, что у животных «собственно любовной жизни и даже каждому отдельному любовному акту предшествует борьба между полами, которая обычно заканчивается стыдливым бегством и в конце концов капитуляцией перед мужской силой». «Но и в культурном мире ухаживание мужчины содержит в себе фазу борьбы, хотя и во многом смягченную.

177

Самым первым генитальным актом у мркчины является кровавая атака, которой женщина инстинктивно сопротивляется, чтобы наконец смириться и даже найти в ней удовольствие и счастье» (там же, 461). Эта до сих пор повторяемая борьба полов, согласно биоаналитическим рассркдениям Ференци, свидетельствует о древней борьбе за приспособление живых существ, борьбе, которая последовала за великой катастрофой высыхания морей. «Тенденция помещать зародышевые клетки вовнутрь дарящего пищу и влагу организма в качестве замены утраченного морского существования и стремление хотя бы символически и галлюцинаторно наслаждаться этим счастьем зародышевых клеток пробуждались, по-видимому, у обоих полов. Б результате у них развился мужской половой орган, что и привело, пожалуй, к грандиозной борьбе, итогом которой стало решение, какому полу придется взвалить на себя тяготы и хлопоты материнства и пассивно терпеть генитальность. В этой борьбе проиграл женский пол, но он компенсировал это поражение тем, что из нужды и страдания сумел выковать женское и материнское счастье» (там же, 462; ср.: там же, 399, и Г, 340). Ференци связывает это с мыслью, что доказательством описанного Фрейдом типа женщины, «которая ненавидит первого победителя и может полюбить только второго», «изначальной двувременности» процесса, ведущего к женской, пассивно-вагинальной, мазохистски окрашенной генитальности, к отвязыванию «исходно такой же фаллической эротики женщины от клоакальной полостной эротики» (Г, 369), является «первичная реакция ненависти на повреждение тела и вторичное перемещение либидо на поврежденное место тела, на инструмент, который нанес рану, и на носителя этого оружия» (О III, 93—94, ср.: Г, 338). Вторая геологическая катастрофа, катастрофа ледникового периода, коснулась и победившего мужского пола. Мужской пол, оставшийся более примитивным, чем вынужденный приспосабливаться и, стало быть, развиваться женский, для того чтобы выжить, должен был мобилизовать интеллект, «логику, этику и эстетику», моральное Сверх-Я против собственной примитивности: создать культуру. Бедствие ледникового периода и выход в культуру представляют собой — согласно Ференци — праобраз латентного периода индивидов, периода, который Фрейд в своем «научном мифе» о ранней истории свел к фазе «последующего повиновения», наступившей после эдиповой революции против праотцев.

В своих «Психоаналитических рассркдениях о «теории генитальности», а также о вторичном и третичном разделении полов» («Мркское и женское», 1929) Ференци безапелляционно заявляет: «Никто не сомневается в том, что наружность и психическое черты мужественности и женственности суть отдаленные последствия функции половых органов» (О III, 453). Здесь биологизаторское соотнесение физиологических различий и психологии вытеснило (более раннее) воззрение на социогенез половых ролей. В 1908 году Ференци писал о (типичной) сексуальной неудовлетворенности (фрустрированном возбуждении) женщин, их «сексуальном мученичестве» и возникающих в результате «неприятных чертах характера»: «Наше телеологически направленное мышление с трудом, однако, может свыкнуться с тем, что «в лучшем из возможных миров», в столь элементарной органической функции может быть естественной такая разница во времени, необходимом для удовлетворения обоих полов. И более тщательное исследование показывает нам, что не столько органическое различие, сколько различие в условиях жизни обоих полов, различие в культурном гнете, лежащем тяжким бременем на обоих полах, объясняют этот «дисхронизм» в сексуальности брачных партнеров» («Влияние снижения мужской потенции на женщину»; О II, 288—289). С этим он связывает требование сексуально-политической реформы: «Должен быть путь, который в большей степени, чем прежде, позволит воздать должное сексуальным интересам женщины, не разрушая основанного на семье социального устройства. Первый робкий шаг в этом направлении — своевременное сексуальное просвещение женщин» (О II, 290).

178

Некритично подойдя — в работе «Мужское и женское» — к патриархальному мифу «об относительно более развитом мозге» у представителей мужского пола, Ференци обсуждает вопрос, не соответствует ли органическая неполноценность женщины общей неполноценности, и, заявляя, что (с позиции психоаналитика) все отнюдь не так однозначно, добавляет: «Женщина прирожденно умнее и лучше мужчины, поэтому мужчина должен обуздать свою грубость через развитие более сильного интеллекта и морального Сверх-Я... Я полагаю... что органическая адаптация женщины достойна не меньшего восхищения, чем психологическая адаптация мужчины» (О III, 464—465).

ЛЕЧЕНИЕ И ТЕХНИКА

Врач-психоаналитик в своей работе возлагает надежды на развитие взрослости пациента, которая — отгороженная в защитном пространстве терапии от социальных санкций — должна проявиться в терпимом отношении к предосудительному. Основное психоаналитическое правило, настраивающее пациента на то, чтобы позволить себе свободно ассоциировать, спокойно выражать свои мысли, не беспокоясь о том, насколько они отвечают нормам дискурсивно-цензурированного мышления, говорить больше, чем знаешь, не бояться вспоминать и еще раз все пережить, нацелено на нетипичное состояние, которое когда-то должно стать правилом, на состояние коммуникации, свободной от отношений подчинения и господства.

Частично освобожденное от цензуры мышление пациента центрируется на дериватах вытесненных (травматических) сцен детства, переходящих в ходе лечения в сцены переноса. Фрейдовские «Советы врачу при психоаналитическом лечении» (1912), акцент на воздержании и отказе, на «хирургической» холодности чувств», на отражающей функции терапевта, всяческом поощрении антииллюзорной работы, продиктованы беспокойством о том, «что все отношение» может «выступить из реального мира» (Freud, VIII, 465). Никто из теоретиков психоанализа, писавших о «технике», не подчеркивал утопического момента лечения сильнее, чем Ференци, который в своих «технических» сочинениях вряд ли когда-либо тематизировал сообразные с реальностью (социально конформные) рамки лечения35
.

По словам Ференци, врач-психоаналитик является в терапии «представителем всего человеческого общества., ради него больной учится отключать свою прежнюю «совесть», которая сделала его больным; опираясь на его авторитет, он позволяет себе устранить вытеснения» (О IV, 167). Между тем «все» человеческое общество — человечество — не существует в реальности как единое и дружное. Оно как раз и возникает из борьбы социальных классов. Фрейд полагал, что только при природных катаклизмах вспыхивает порой образ солидарного и противостоящего жестокости природы человечества (XIV, 337), а в остальном общества являются принудительными коллективами, единство которых создается и поддерживается путем насильственного объединения масс
— ценой недееспособности непривилегированного большинства и за счет отличающихся от него по духу меньшинств — против чужих принудительных коллективов по ту сторону границ иллюзорной общности36
. Ссылка на общие интересы служила до сих пор для того, чтобы прикрывать интересы отдельных людей, удовлетворение которых нельзя было оправдать ничем иным. Если психоаналитик — представитель «всего» общества в этом
смысле, это значит, что он служит принципу реальности в его актуальном исторически специфическом виде. Он вряд ли найдет архимедову точку опоры, благодаря которой он мог бы «развязывать или связывать», и останется подчиненным охраняющей статус-кво социальной власти, внедряющей в индивидов в качестве псевдовсеобщей интроспективную и обществен-

179

ную слепоту. «Целое» человеческое общество включает в себя как древнее общество, так и будущее. Под этим названием понимается то, к чему всегда раньше стремились в человеческой истории и чего никогда не достигали: свободная ассоциация (а не принудительная общность), которая вместо того, чтобы обрекать своих членов на пожизненное несовершеннолетие, позволила бы им свободную ассоциацию мыслей, свободу выражения и рефлексии. Только во имя антиципируемой свободы, еще не реальной, но всеми желанной (хотя и вызывающей у многих страх вследствие реактивных образований), врач-психоаналитик способен раскрыть интроспективную слепоту своих пациентов, сначала особую, дополнительную, частную слепоту тех, кто заболел
в больном обществе, а затем общую слепоту, которой больны и здоровые его члены. Сохранит ли исцеленный пациент заново приобретенную и проверенную в его личной беде «внутреннюю свободу», зависит рке не от врача, а от общества, в котором также постоянно идет борьба за слепоту или прозрение, за генерализацию идей авангардного меньшинства. Если существующее в социальной действительности неравенство между отказом и (реальным или воображаемым) удовлетворением неоспоримо предстанет как «естественное», то и свободное от невротических автоматизмов и социального страха испытание реальности, «более развитое чувство реальности» (О IV, 220), безбоязненный взгляд в бурлящий котел неисполнимых инстинктивных желаний останутся без социальных последствий, поскольку его дополнение, безбоязненный взгляд на реальную возможность изменения устройства общественной жизни, не будет иметь социального прикрытия. Свободный взгляд, пронизывающий фасад статус-кво и стремящийся понять скрытую динамику данного, остается тогда «утопическим»; неконвенциональный образ, который извлекается из действительности, не может иллюминировать реальную критическую практику. Если врач должен свести на нет совесть пациента, то он сможет сделать это не как представитель отдельной группы или класса интересов, которые выдаются за «всеобщие», а только как представитель «всего человеческого общества», «породившего» все негативное, борьбу всех против всех и войну классов. Психоаналитик работает со своим пациентом над тем, чтобы вопреки (запечатленному в душе) социальному давлению вновь ввести в разговорную коммуникацию экс-коммуницированные инстинктивные желания. Терапия «ведет к реконструкции — как можно более полной — жизненной истории пациента, восполнению его невротических амнезий» (О II, 48). Это восстановление воспоминаний является, по сути, борьбой (поддерживаемой терапевтом) за проникновение правды об истории жизни пациента против сопротивления цензуры, против биографической легенды, созданной невротически ослабленным Я.
Достигаемая таким образом терпимость пациента к социальному осркдению нркдается в социальной ратификации. Если этого не происходит, пациент вновь отбрасывается в прежнее состояние, его обостренное чувство реальности, фермент социального изменения, остается неиспользованным. Психоаналитик по праву считает себя поборником «всего общества», которого у нас нет, но которое, возможно, все же когда-то будет: общества, в котором индивидам и их отношениям рке не будут нркны никакие идеологии и иллюзии. Психоанализ исцеляет тем, что помогает сделать обещания правдой, поскольку речь идет об устранении индивидуальной лжи. В микросоциуме под названием «лечение» он антиципирует то, что ожидается в макросоциуме.

Психоанализ обращается к утопии языка, чтобы исцелить невротиков, оказавшихся под социальным гнетом в изоляции частной религии и частного языка. Усматривая в этом свою особую
задачу, он противопоставляет себя «природе», то есть беспощадной псевдоприроде общества, позволяющей гибнуть слабым: «Психоанализ хочет индивидуализировать то, чем пренебрегает природа; анализ стремится сделать жизне- и дееспособными индивидов, которые погибли бы из-за метода подавления со стороны природы, не заботящейся о слабых людях» (О I, 26). Эта его особая

180

врачебная задача выступает, однако, — у Ференци отчетливее, чем у других психоаналитиков — просто как спецификация общей,
профилактической и культурно-революционной задачи: «Мы можем говорить о «свободе мысли» в полном смысле слова лишь тогда, когда мышление проявляется не только на поверхности сознания, не подчиняясь директиве бессознательных представлений, но и учитывает скрытые в глубинах, возможно, противоречащие господствующему сегодня моральному порядку представления и тенденции, одним словом: все бессознательные доселе детерминанты, чтобы суверенно и целесообразно распоряжаться ими, разумно согласуя индивидуальное и общее благо. То, чего уже сегодня достиг психоанализ в излечении определенных душевных болезней, вселяет надежду, что этот метод исследования сумеет доискаться и до действительных причин многих тяжелых заболеваний общества и сделает их доступными излечению. Будущее же принесет нам радикальную реформу воспитания человеческой души и воспитает поколение, которое не будет погрркать в бессознательное естественные, зачастую контрастирующие с культурой влечения и желания, не покончит с ними путем отрицания и инстинктивной защиты, но научится терпеть их в сознании и разумно ими управлять. А это будет означать конец эпохи, которую характеризуют лицемерие, слепое поклонение догмам и авторитетам и отсутствие самокритики» (О III, 31—32).

Психоаналитический путь раскрытия истины — это путь «свободного ассоциирования», на которое соглашается пациент. «Оно заставляет пациента, с одной стороны, признать неприятные истины, но, с другой стороны, обеспечивает свободу слова и выражения чувств, которая едва ли имеется в жизни» (там же, 477). «Столь резкое разделение мира фантазий и реальности, которое достигается благодаря анализу, помогает человеку достичь чуть ли не безграничной свободы...» (там же, 372). Эта свобода определяется сначала негативно,
как «освобождение от ненужного внутреннего принуждения» (там же, 12—13). «Если вам известен характер человека, вы можете, если только захотите, заставить его совершить тот или иной поступок, ибо он работает подобно машине» (там же, 354—355). «Психоанализ нацелен на то, чтобы вновь подчинить Я бессознательные и ставшие автоматическими части Оно» (там же, 281); в этом смысле он является «борьбой против привычек» и стремится «заменить те нецелесообразные, похожие на привычку способы разрешения конфликтов, которые мы называем симптомами, новыми, приспособлением к реальности» (там же, 280). Ференци начинает свои заметки о «Метапсихологии привычек» поговоркой: «Привычка — вторая натура» (там же, 278). Однако со времен Гегеля «второй натурой», то есть «второй природой», называется стихийно развивающееся общество с его институциями, внедряющее в индивидов привычку вытеснять и делающее их этим невосприимчивыми к познанию и изменению. «В ходе аналитического лечения (пациенту или ученику)... удается овладеть многими считавшимися прежде фатально неизбежными непроизвольными актами» (там же, 417; ср. О IV, 228). Таким образом, психоаналитическая работа определяется как критика псевдоприроды.

Психоаналитическая идеолого-критическая работа воспоминания, как подчеркивает Ференци, не является только когнитивной, но представляет собой повторное переживание минувших, непреодоленных конфликтов в полуреальности
психоаналитической ситуации вместе с психоаналитиком — «зеркалом» и «силомером» (О III, 388 и 437) — в качестве Протея-объекта, Протея-партнера. Путь к воспоминанию лежит через сдерживание того, что Фрейд назвал отыгрыванием (Agieren) 37
; познание вытесненного (единственное, что может разрушить навязчивое повторение) предполагает его воспроизведение, его сценическое объективирование. Поэтому Ференци говорит о примате переживания
в процессе лечения38
, подчеркивает реальность психоаналитического отношения, значение переноса и

181

(контроля) над контрпереносом:
«Что не затрагивает нас непосредственно в настоящем, в психологическом отношении останется недейственным» (там же, 235). «Как "анагоги", так и некоторые "генетики" пренебрегают настоящим пациента, акцентируясь на его будущем или прошлом; однако чуть ли не все прошлое и все бессознательные устремления, если они не осознаются или не вспоминаются непосредственно... выражаются в актуальных реакциях по отношению к врачу и соответственно к анализу, другими словами, в переносе на аналитическую ситуацию». Собственно бессознательное, «раскрытие которого является главной задачей психоанализа, может и не "припомниться" (если оно никогда не было "пережито"), но его можно репродуцировать по определенным признакам. Просто сообщение, нечто вроде "реконструкции", само по себе непригодно для того, чтобы вызвать аффективные реакции; оно отскакивает от пациента, оставаясь бездейственным. Только если пациенты переживают нечто аналогичное актуально, в аналитической ситуации,
то есть в настоящей,
они могут убедиться в реальности бессознательного, причем чаще всего лишь после повторного переживания» (там же, 234). Также и терапевтический метод является утраквистским: «чередованием эмоциональных и интеллектуальных периодов» (там же, 283).

Психоанализ следует проводить в ситуации отказа. Для врача, которому нельзя априорно отклонять фантастические ролевые притязания своих пациентов, но положено вдаваться во все детали этих требований (там же, 241), это означает, что он остается пассивным в качестве «радушного наблюдателя и советчика» (О И, 108), пребывающего в позиции
«зрителя, следящего за естественным процессом» (там же, 45). «Желания пациента получить свидетельства позитивного контрпереноса должны оставаться неисполненными; ведь задача анализа
состоит не в том, чтобы в ходе лечения осчастливить пациента нежным и дрркеским обхождением (с подобными притязаниями он должен обратиться к реальной жизни после анализа), а в том, чтобы повторить реакции
пациента на отказ при более благоприятных условиях, чем это было возможно в детстве, и скорректировать исторически реконструируемые нарушения развития» (там же, 108). Врач служит пациенту, пока тот сам над собой не властен, вспомогательным Я, «духовным вождем» (там же, 28). Такие отношения неизбежно оживляют прежние зависимости (родительский гипноз). Особо подчеркивая утопический момент анализа, Ференци более энергично и определеннее, чем другие психоаналитики, говорит о необходимости освободить пациента от этой, вновь приобретенной зависимости, отпустить его «полностью совершеннолетним» 39
. Ференци, поборник «активного анализа», несомненно, является также антиавторитаристом среди «техников»: и к учебному анализу, и к анализу больного относится то, что он «должен быть очищен от всякого рода Сверх-Я, в том числе и от Сверх-Я аналитика» (О III, 394). «Также и так называемое сопротивление, то есть неудовольствие из-за ознакомления с неприятными истинами, может быть устранено в самоанализе только наполовину; для этого нужно сильное, хотя и тактичное руководство кого-то третьего. После достаточной проработки ассоциаций,
после адекватного использования влияния, которым мы обязаны переносу, после раскрытия и устранения тенденций сопротивления важно освободить будущего аналитика от этой личной зависимости и сделать его самостоятельным; этот процесс в других психотерапевтических мероприятиях... вообще не используется» (там же, 427). «Пациент... должен как бы забыть, что именно мы направили его по правильному следу, и найти истину сам» (Соч. I, 143). С помощью заново пережитых вытесненных воспоминаний и фантазий он должен «самостоятельно и без чьего-либо влияния... критически пересмотреть собственную душевную жизнь» (там же, 145). Если это отвязывание, «отвыкание» не произойдет, возникнет постоянное желание анализироваться, «своего рода невроз... который требует лечения» (О III, 288).

182

Согласно Ференци, психоаналитическая «техника» никогда не является окончательной (О IV, 239), точно так же как психоаналитическая теория непригодна для того, чтобы осилить новый эмпирический материал, отнеся его к той или иной категории; «напротив, должна происходить постоянная корректировка теории с учетом знаний, полученных на практике» (О III, 243).

В сущности, психоанализ работает «двумя противоположными способами... он создает повышенное напряжение через отказ и релаксацию через предоставление свободы» (там же, 477). Проблему «иссякающего» анализа Ференци сводил к двум сериям корректирующих друг друга «технических» экспериментов, первый из которых, а именно предпринятый вместе с Отто Ранком опыт с «активным» анализом, где односторонне подчеркивался момент «диктатуры воспитания», «техники», нашел одобрение среди его коллег, тогда как второй — ориентированный на необходимость «изнеживающего», возмещающего «поствоспитания» и делавший основной акцент на моменте спонтанности пациента (и, соответственно, на «покорности» врача) — вызвал недоверие как у Фрейда, так и у большинства психоаналитиков. Первый опыт на пути обучения практическим приемам работы психоаналитика, которым в дальнейшем последовал в своей работе «Анализ характера» Вильгельм Райх (Reich 1933), привел к появлению психо-« техники» в подлинном смысле слова. Начиная с 1918 года Ференци настаивал на «активном вмешательстве в психический механизм пациента» (О III, 127), на попытках, приказывая (например, требуя вести себя наперекор фоби-ческому ритуалу избегания) и запрещая (суррогаты невротического сексуального удовлетворения), повысить у пациента давление влечений и тем самым ускорить ход анализа («Анализ "снизу"», там же, 282), добиться осознания вытесненного. Он использует сравнение с пассивно выжидающим «акушером», «который в критические моменты» должен быть «с щипцами в руках», «чтобы довершить роды, которые спонтанно уже не продолжаются» (О II, 45). Активная техника напоминает «лечение стимуляцией», которое подстегивает защитные силы и способствуют исцелению (там же, 84—85).

В середине 20-х годов Ференци сам подверг критике «активную технику», главным образом из-за ее авторитарного характера: «Отношения между врачом и пациентом довольно сильно походили на отношения между учеником и учителем» (О III, 474). Следствием развиваемой им теории социализации, стало, пожалуй, изменение направления «технических» экспериментов: «Ребенка нужно привести к тому — даруя ему огромную любовь, нежность и заботу, — чтобы он простил родителей за то, что они произвели его на свет без его намерения, иначе немедленно заявит о себе потребность в разрушении» (там же, 450). Поскольку анализ стремится придать потерпевшему от родительского гипноза и интропрессии норм больше свободы и мужества, требуется не корректирующее, а всему потакающее поствоспитание: «Метод, который я применяю в отношении тех, кто проходит у меня анализ, по праву можно назвать изнеживанием. Жертвуя собственным комфортом, насколько это возможно, терапевт уступает желаниям и побуждениям пациента... Он ведет себя подобно нежной матери, которая не ложится спать до тех пор, пока не обговорит с ребенком все нерешенные маленькие и большие проблемы, страхи, дурные намерения, угрызения совести и пока все не уладит, то есть не даст успокоения» (там же, 503—504).

Ференци, о потребности в любви и стремлении помочь которого говорится во всех биографических очерках, очевидно, пытался пересмотреть сообразные с реальностью рамки анализа в пользу его утопического ядра, фактически вырвать микросоциальность лечения «из действительности», устранить совершенное Фрейдом низведение психотерапевтической харизмы на уровень обыденности, возможность учить

183

и обучаться аналитической «технике» (ср.: там же, 533): «Аналитическая ситуация: сдержанная холодность, профессиональное лицемерие и скрываемая за всем этим антипатия к пациенту, который чувствует ее всеми своими членами, не очень-то отличается от той ситуации, которая в свое время — я имею в виду в детстве — действовала болезнетворно» (там же, 515). То, что Ференци называет «лицемерием профессиональной деятельности» (там же, 514), является якорем, соединяющим утопию лечения с социальной реальностью, господствующей формой общения. Однако именно эти сообразные с реальностью рамки отличают психоанализ от утопически-иллюзорных, парарелигиозных форм психотехнически произведенной аутопластики и открывают путь к тому, что Ференци и другие описывали как «профилактику неврозов» и что является не чем иным, как сообразной с реальностью попыткой изменить общественные отношения в смысле неудовлетворенных желаний: «Нельзя исполнять собственные потребности не по закону, их надо оставить неисполненными, потому что только благодаря дальнейшему существованию столь многих неисполненных требований может появиться сила, способная изменить общественное устройство» (Freud VI, 121). Ференци заострил противоречия психоаналитической ситуации. Психоанализ обязан ему ясностью относительно своих технических и утопических компонентов; психоаналитики могли бы благодаря ему также понять, что приверженность психоанализа реальности и возможная его политическая релевантность связаны с этим противоречием 40
.

ОНТОГЕНЕЗ — СОЦИАЛИЗАЦИЯ

Психоаналитическая теория онтогенеза как рекапитуляции в сокращенном виде истории становления человечества и культуры, являющей собой череду кризисов, адаптационных сдвигов и ступеней развития, выведена «не из статистической обработки многочисленных случаев, а из углубленного изучения отдельных» (О II, 58). Динамика процесса развития индивидов, который можно представить как «историю развития задатков влечений» — от аутоэротизма через нарциссизм к генитальности (любви к объекту) или (в когнитивном аспекте) от магически-нарциссического «всемогущества мысли» через проекцию и интроекцию к признанию неудовольствия, то есть к реалистическому познанию — а также (с позиции теории Я и влечений) как историю развития «слоев личности, противостоящих влечениям» (О III, 409), развертывается во взаимопроникновении «задатков» и побуждений — требований социального окружения (семьи, репрезентирующей социум в классово-специфической и субкультурной модификации). Этот процесс может быть замедлен, ускорен или же вовсе заблокирован (например, из-за дефицита в эмоциональном отношении к ребенку и речевой стимуляции) различным социальным опытом. Последствия травм или кризисов провоцируют продуктивное приспособление, удачная реализация
которого свидетельствовала бы об «идеальной» истории развития, обычно в той или иной мере не совпадающей с реальной историей. Тем не менее такая идеально-типическая схема может служить эталоном при толковании истории жизни, фабулой повествования, в которой префор-мированы возможные надломы в развитии (места фиксации) и проистекающие из них (невротические или психотические) нарушения.

Онтогенез человека происходит в виде социализации: «Все развитие от самого примитивного нарциссизма вплоть до требуемого обществом (по крайней мере теоретически) совершенства происходит не спонтанно, а под постоянным управлением воспитания» (О III, 200). Это означает, что развитие осуществляется через идентификацию с воспитателями. Тело является средой и посредником в познании

184

себя и мира; удовольствие и неудовольствие, первично структурирующие чувственное переживание, являются, как и ступени психосексуального развития, «приключениями» тела. «Детская психика (и остающаяся от нее бессознательная тенденция у взрослого) заботится вначале исключительно о собственном теле, потом главным образом об удовлетворении его влечений, о получении удовольствия, которое доставляют ему сосание, прием пищи, прикосновение к эрогенным частям тела и функция выделения; что удивительного в том, если внимание в первую очередь приковано к таким вещам и процессам внешнего мира, которые из-за своего пусть даже отдаленного сходства напоминают о столь любимых переживаниях? Возникает то самое сокровенное, остающееся на всю жизнь отношение между человеческим телом и миром объектов, которое мы называем символическим.
С одной стороны, ребенок на этой стадии не видит в мире отображение своей телесности, с другой — он научается представлять все многообразие внешнего мира посредством своего тела». Подражание и проекция представляют собой первичные модальности познания, в результате их сообразного с реальностью ограничения возникает «чувство действительности». «Одно из телесных "средств", которые ребенок использует для изъявления своих желаний и желаемых им предметов, — а именно речь — приобретает затем особое значение, превосходящее все другие средства отображения. Исходно речь представляет собой подражание...» (О I, 74—75).

Сначала все тело служит эрогенной зоной. Поскольку мы происходим из «рая», из моря и интраматернального субститута моря, мы являемся, по сути, детьми удовольствия 41
. «У ребенка всякий орган и всякая функция органа в значительной мере служат тенденциям в получении удовольствия... причем долгое время это не ведет ни к какой заметной «организации», аутоэротизмы являются пока еще анархическими» (О III, 455). Тот или иной органический праобраз вытеснения приводит к тому, «что телесные органы все больше и больше начинают служить самосохранению». «Вытесненные... либидинозные тенденции смешиваются... и концентрируются в конце концов на особом резервуаре удовольствия, на гениталиях, чтобы периодически там разгружаться» (О III, 455). В ходе постоянной дели-бидизации тела его органы переключаются с «физиологии удовольствия» на «физиологию пользы» (служа самосохранению и общественному труду), сами же гениталии, оставаясь «центральным эротическим органом» (там же, 89 и 341), служат одновременно сохранению рода. («Истерические феномены материализации» свидетельствуют об обратимости этого процесса [там же, 146].)

Основополагающим для понимания неврозов (а также развития культуры) является представление о «пагубном дисхронизме в развитии Я и либидо» (там же, 182): «Несчастное Я ребенка пугается неожиданного количества либидо и либиди-нозных возможностей, с которыми оно пока еще или уже не знает, что делать» (О II, 225). Привычки (переходные формы между волевым побуждением и влечением), которые депонируются в бессознательном в качестве результата дрессуры или идентификации (О III, 279—280), «нормы образа жизни», за соблюдением которых бдит (само еще бессознательное) Сверх-Я, представляют собой защитные приспособления, с помощью которых находящееся в процессе становления Я пытается избежать травматизации. Воздвигая против ставших негодными парциальных влечений «реактивные образования» (которые питаются их энергией), Я создает «защитный панцирь» (там же, 436) из привычек характера, систему защиты от влечений.

Центр формирования Я смещается сообразно с фазами развития. Ференци вначале говорит о гениталиях как о ядре кристаллизации Я (там же, 89), затем о мозге как о ядре, полярно противоположном гениталиям, дезэротизированном центре Я (там же, 205) и, наконец, о возникшем вследствие идентификаций Я-идеале как о «ядре Я», «ведущем себя как субъект, который делает остаточное

185

нарциссическое Я объектом своей критики и создает институции совести, цензуры, испытания реальности и самонаблюдения» (там же, 201). Этому социализированному Я-субъекту, инстанции самосознания и идентичности затем также приписывается интеграция иерархии психических инстанций, «тенденция к унификации в душевной жизни» (проявляющаяся также в ассоциации мыслей) (там же, 211— 212). На пути от принципа удовольствия к его модификации, принципу реальности, решающим является аффективно-когнитивный шаг к признанию реальности неудовольствия в модусе «отрицания» (Freud 1925) или «признания неудовольствия» (Ferenczi, О III, 84—100). «На стадии отрицания
это приводит к образованию бессознательно вытесненных слоев (Без); сознательное признание внешнего мира требует уже такого гиперкатексиса, на который мы способны только благодаря учреждению новой психической системы, системы предсознательного (Псз), которая включается между Без и Сз» (О I, 94).

«Подавление эдиповой революции» (О III, 435) осуществляется через угрозу кастрации, представляющую собой наиболее серьезную травму онтогенеза (там же, 316—317) 42
. Родители как представители социальной реальности этой угрозой центру удовольствия и жизни добиваются отказа от непосредственного удовлетворения анималистических желаний, отказа от самых первых объектов любви и ненависти. Это «крушение эдипова комплекса» (Freud 1924) компенсируется перемещением образа родителей на Олимп детской совести. В результате подражания ребенок приобретает внутреннюю контролирующую инстанцию, которая через страх совести пытается упредить реальный страх. Бурный процесс вытеснения, который обессиливает эдипово влечение и вызывает амнезию детства, лишает одновременно сознание опыта, лежащего в основе культуры, что самосохранение было возможно только при условии отказа от влечений. Я-идеал обязан своим появлением разочарованию в любви; ради него и подчиняются индивиды социальному запрету. Вынужденная капитуляция перед «культурой» вызывает, однако, «основное нарушение», страх кастрации в качестве самого общего условия неврозов (О III, 341).

БИОАНАЛИЗ

Ференци всегда решительно выступал против «философии». «Оба мы были слушателями Маха, который учил, что естествоиспытатель должен иметь силы идти своим жизненным путем без мировоззрения», — сообщает Пауль Федерн (Federn 1933, 321). Отрицательное отношение к философии у Ференци, как и у других психоаналитиков, объяснялось прежде всего защитой
от опрометчивой установки на процесс взаимной коррекции спекулятивных рассуждений и эмпирики. Ференци выступает против абсолютизации частных истин и систематической герметизации мышления от того, что оно хочет понять и что противится его вмешательству, не дорастая до задуманного, — спорит ли он с Патнемом, американским неврологом, интересовавшимся психоанализом и философией, или с К. Г. Юнгом, обратившим психоаналитическое разъяснение в свою противоположность, или с О. Ранком, вообразившим в «Травме рождения» (1924), что нашел причину всех неврозов 43
. «Воля к системе есть недостаток честности», — говорится у Ницше (1960, т. II, 946).

Современная медицина выросла в результате разрыва с натурфилософией, происшедшего еще до Фрейда. Физикалистская программа нашла свое выражение в попытках Фрейда метапсихологически разобраться в обусловленных социализацией недугах и их терапии. То, что он придерживался ложного научного толкования обоснованной им идеологической критики неврозов, не объясняется, однако, в достаточной степени ссылкой на происхождение психоанализа из «школы Гельм-

186

гольца» (S. Bernfeld 1945). В той мере, в какой люди в результате травматизации превращаются в социальные автоматы, их повторяющееся поведение становится легкопрогнозируемым. (В таком случае связь травм и симптомов можно выразить в форме законов-гипотез, имеющих объяснительную и прогностическую функции.) Это fundamentum in re психологической естественной науки. Однако терапия нацелена не на доказательство теоретических «законов», а на устранение их воздействия через изменение тех условий, которые вызвали навязчивое повторение, то есть через устранение травматогенной бессознательности пациента. Терапевтическое объяснение приводит к более адекватному самопониманию пациента, находящегося во власти чркдых его Я продуктов своего бессознательного. Поэтому психоанализ является чем-то большим, чем естественная наука, и одновременно чем-то

совершенно иным.

Ференци не занимался этой проблематикой. Как и Фрейд, он знал «только две науки», науку о природе и науку о душе, и только две основные гипотезы — физикализм и психизм. Негативным последствиям продолжающегося научного разделения труда, возрастающему отчуждению наук о природе от наук о душе он надеялся противодействовать с помощью «утраквистского» метода: при критическом рассмотрении «сегодняшнего научного производства» становится очевидным, «что наука, если она действительно хочет оставаться объективной, должна работать, чередуя чисто психологический и чисто естественнонаучный опыт, и подкреплять как внутренний, так и внешний опыт взаимными аналогиями, что соответствует колебанию между проекцией и интроекцией. Я назвал это утрахвизмом
всякого правильного научного производства» (О I, 93). Подобный утраквизм существует благодаря перемежению плодотворных пристрастностей. Уход от спекуляций относительно природы привел к образованию (физикалистской) естественной науки; открытие заново души происходило, однако, под знаком естественной науки, но не было простой регрессией к натурфилософии. Биоанализ, разработанная Ференци герменевтика природы, опирается прежде всего на результаты психоаналитических и биологических (в области истории природы) исследований. Явная односторонность научного развития станет по-настоящему продуктивной как раз в его неминуемых кризисах. Утраквизм предполагает раздельное развитие гетерогенных дисциплин; междисциплинарное сравнение, перевод одного в другое теории и наблюдений должны устранить относительную слепоту этих контрагентов.

Франц Александер, следуя Ференци, толковал «открытие психики заново» как реакцию на предшествующий, происшедший в XIX столетии «поворот вовне»: «Феномен истерии нарушил душевный покой материалистов... Они справедливо почувствовали, что с этой стороны последует смертельный удар по материалистической медицине, а отсюда по всему материалистическому мировоззрению XIX века» (Alexander 1925, 446). Он формулирует мысль, что кумулятивно развивающееся естественнонаучное исследование и его приложение в поступательном процессе овладения природой к познанию социальных отношений, определяющих направление этого исследования, ничего не дали и что возрастающий контроль над «природой» сопровождается возрастающим бессилием перед динамикой самобытного общества: «За техническое покорение природы приходится расплачиваться полной слепотой к внутреннему... Когда достигнуты границы экспансивной, направленной вовне культуры, перед человеком встает задача приспособиться к своему собственному творению. Создавшая сама себя культура угрожает, подобно лишенному души призраку, своему собственному существованию... Задача культуры этого периода состоит в том, чтобы как можно более полно познать (психику), прежде чем в ближайшее победоносное время она вновь не окажется в забытье грядущей дио-нисийской культуры» (там же, 445—446). Бернфельд, двенадцать лет спустя при-

187

ступивший к критическому пересмотру биоанализа, имел перед глазами фашистское «помутнение рассудка». Он попытался провести границу между биоанализом Ференци и поднимающейся волной иррационализма. Прежде всего он указывает на связь «конкретных идей и общей позиции биоанализа Ференци и его непосредственных учеников» с немецкой романтической натурфилософией (Bernfeld 1937, 208). «Еще совсем недавно такое причисление к романтической натурфилософии походило на оскорбление научной чести. Но времена сильно изменились... На самом деле в континуальности романтической натурфилософии с середины XVIII века нет никакого разрыва... Новым является только то, что она вновь проникает в те науки, которые освободились от нее в строю порицавшемся XIX столетии, а в действительности значительно раньше... Профессора медицинских и, как мы сегодня сказали бы, биологических и психологических кафедр с 1840 по 1890 год совсем не употребляли лексику, воззрения и идеи натурфилософии. С 1890 года они используют их все больше и больше. Для такого воздержания у них были вполне веские основания... Если прочесть то, что в 1935 году пишут некоторые неоромантические физики, то отнюдь не испытываешь радости при мысли, что биоанализ относится к этому нынешнему научному миру и что психоанализ, пожалуй, в немалой степени содействовал его появлению» (там же, 209). Бернфельд говорит, что общее у биоанализа с натурфилософией — это не нечто особое, а, пожалуй, его связь с наукой, современной теоретической биологией (там же, 211— 212). Поэтому следует ждать трансформации биоаналитической натурфилософии в биоаналитическую естественную науку. Он предпочел бы отказаться от «персонификации органов тела», о которой говорится в 1-й главе «Теории генитальности», с помощью математической топологии перепроверить и уточнить открытые Ференци неожиданные структурные сходства между органическим и психическим. Об опытах в этом направлении Бернфельд пишет: «Они научили меня, что истолкование биоанализа Ференци как науки, несмотря на многие отказы, приводит все же к более неожиданным результатам, чем натурфилософия (там же, 235).

Вслед за Гербертом Маркузе (Marcuse 1957, 13), который первым философски прочел теорию Фрейда44
, Одо Марквард, говоря о предметно-понятийной общности у Фрейда и Шеллинга, отстаивает тезис, что психоанализ не противоречит (трансцендентальной) философии, а является состоянием
философии (Marquard 1973, 87 и далее; 1968, 657 и 379). То, что связывает друг с другом теории Фрейда и Шеллинга, — это, согласно Маркварду, присущий всему XIX столетию поворот от истории и обращение к природе, смена философии истории философией природы — сначала в образе эстетики и мифологии, затем, после их «отказа», в виде терапевтики (Marquard 1973, 103 и далее). Там, где из-за вечного варварства исчезает надежда на эмансипацию посредством исторического деяния и оказывается иллюзорным бегство в сферу манящей природы и прекрасных творений, остается надежда на медицинскую терапию человеческой природы. Новалис сформулировал решение этого духовно-исторического поворота, Ференци — спустя 125 лет — его подхватил. Нет более емкой формулы для терапевтической коррекции неудавшегося процесса социализации, чем начало 28-го фрагмента (1798): «Высшая задача развития есть овладение своей трансцендентальной Самостью, умение быть Я своего Я» (Novalis 1960, 425). Новалис пишет: «Поэзия — это великое искусство конструирования трансцендентального здоровья. В этом смысле поэт является трансцендентальным врачом» (там же, 535). Марквард, указывая на Фрейда, добавляет: если поэт как трансцендентальный врач не помогает, то «за ним следует настоящий врач — хранитель "трансцендентального здоровья"» (Marquard 1973, 98). А Ференци (в связи с 75-летием Фрейда) предсказывает, что грядет время иатрофи-лософии» (О I, 295).

188

Фрейд вновь ввел в среду терапии диалектику отчуждения и присвоения, разработанную первоначально в философии истории. Его учение о неврозах с самого начала требовало дополнения в культурно-исторической перспективе. Ференци пытался дополнить психоаналитическую терапию не теорией истории и культуры, а философией природы. Благодаря «Тотему и табу» (1912/13) и «Будущему одной иллюзии» (1927), с одной стороны, и «Теории генитальности» (1927) —с другой, «система» «иатрофилософии» стала завершенной. Реконструированная Марквардом скрытая связь между психоанализом и натурфилософией становится явной в «теории генитальности» Ференци.

Критика псевдоприроды является целью психоаналитической терапии. Она проявляет себя в том, что разбивает навязчивые повторения. Интерес Ференци направлен на необычные состояния совокупления, рождения, сна, обморока, рвоты и т.д. Их смысл, «биологическое бессознательное» (Г, 390, 391), можно раскрыть только герменевтически; оно никогда не было «вытеснено» и может быть понято в первую очередь человеком, реконструирующим органическую эволюцию. Анализируемые феномены природы «не отвечают», и их анализ не ведет к освобождению. Цель биоанализа не эмансипация, а радость от удачного истолкования.

Истерическая конверсия, загадочный прыжок из психического в соматическое, изображение
психических конфликтов через перефункционализацию органов, их «ге-нитализация» с помощью механизмов смещения и сгущения, известных из работы сновидения и из ошибочных действий (О III, 144 и далее), является первым опорным столбом биоаналитической конструкции; фрейдовская теория влечений, вторжение из сферы психологии в сферу физиолого-соматическую — вторым, ференци считал механизм конверсии всеобщим принципом эволюции. Его утраквистский опыт связан со скрытым панпсихизмом. Ж. Ламарк, учивший о наследовании приобретенных,
свойств и указывавший в качестве наследия эпохи Просвещения и Французской революции на активные тенденции организмов, которым не нашлось уже места в более прогрессивном эволюционном учении Спенсера—Дарвина 43
, является для Ференци — как и для Фрейда — теоретиком эволюции, на которого они опираются, имплантируя в свои теории «желание как фактор развития» 46
.
Биоанализ, «аналитическая наука о жизни» (Г, 398), «видит повсюду лишь желания к восстановлению прежних состояний жизни и смерти» (там же, 396); «даже то, что внешне стремится «вперед», в сущности, извлекает свою энергию из притягательности прошлого» (там же, 363). Всякое развитие идет по пути приспособления к актуальным задачам, проистекая из попытки «восстановить вынужденно утраченную исходную ситуацию» (там же, 375): «Аутопластика может быть чисто регрессивной (ограничение потребностей, возврат на более примитивные ступени), но может быть и прогрессивной (развитие новых органов)... Приспособление может состоять в отвыкании от объектов удовлетворения или в привыкании к новым, то есть в превращении нарушения (сначала всегда неприятного) в удовлетворение. Это происходит через идентификацию с вызвавшим нарушение раздражителем и его интроекцию; таким образом из нарушения как бы возникает часть Я (влечение), и таким образом внутренний мир (микрокосмос) становится отражением внешнего мира и его катастроф» (там же, 397—398). Если бы эволюция видов была спровоцирована катастрофическими геолого-климатическими изменениями среды, а живые существа, следуя новыми, все более сложными окольными путями приспособления, совершали регрессию к покою анорганического 47
, то тогда мы могли бы понимать
загадочные поначалу феномены как выражение этих противоречивых тенденций, как отображение
угрожающих жизни катастроф и удачного приспособления. Связывая воедино биологические наблюдения и психоаналитический опыт, Ференци обращается к психоаналитической теории символов48
: символ и символизируемое находятся исходно в отношении эквивалентности. Только вследствие вытеснения одна часть параболы становится более выраженной за счет другой, которая реггрезентирует-

189

ся, оставаясь непознанной. Если символы имеют зерно реальности, то их можно воспринимать буквально. «Использование символики в качестве естественнонаучного источника познания» (там же, 393) — царская дорога биогерменевтики. «Если кто-то в результате многочисленных наблюдений укрепится во мнении, что в символических или косвенных формах выражения души и тела законсервированы — как в иероглифических письменах древнейших времен — все части прошлой истории, то, наверное, будет понятно и простительно, если он отважится воспользоваться этим методом шифровки при разгадывании великих тайн истории развития видов» (там же, 357). «За внешне небрежно брошенным сравнением всегда скрывается самый важный материал» (О II, 49). Если в сновидениях и ассоциациях появляется море как символ матери, то «инверсия символики» выявляет историческую истину: «мать как символ или частичная замена моря...» (Г, 365).

В результате биоанализа совокупления Ференци приходит к тому, «что в состоянии оргазма., вся личность (Я) идентифицируется с гениталиями и (подобно тому как это бывает во сне и на определенных стадиях эпилептического приступа) галлю-цинаторно
достигает ситуации,
в которой он пребывал, находясь в чреве матери; мркской член, проникающий в матку, достигает этой цели частично, вернее символически,
и только генитальной секреции, сперме, выпадает эта судьба в реальности» (О III, 179). «Периодически допускаемое господство принципа удовольствия может придать упорство живому существу, которому борьба дается с большим трудом, и придать ему силы для дальнейшей работы» (Г, 354). Если причиняющий неудовольствие гени-тальный секрет «автоматически» устраняется, то это приводит к «генитофугальному водовороту» накопленной в гениталиях либидинозной энергии, к «эруптивной генита-лизации всего организма», которая вызывает чувство блаженства от оргазма, вслед за которым следует покой безмятежного состояния (там же, 351). В коитусе выражается страх рождения и счастливое рождение, «травма рождения» отчасти отреагируется в торжественной инсценировке и одновременно отвергается (там же, 352).

С момента своего рождения человеком «постоянно владеет регрессивное влечение к воспроизведению ситуации
материнского чрева», которое частично реализуется — после образования «эротического чувства действительности» — в совокуплении гетеросексуальных партнеров (там же, 335) 49
. Это «материальное регрессивное влечение» (там же, 341) опять-таки сверхдетерминировано: за ним стоит «талассальное регрессивное влечение», наследие великой катастрофы высыхания моря, которая вынудила морских животных жить на земле, привела к переходу на дыхание легкими и возникновению амнионов, которые дают возможность эмбриону существовать подобно рыбе, то есть обеспечивают ему утраченное морское существование в организме матери, а также к появлению органов совокупления, позволяющих вводить спермии во влажное нутро женского организма50
. Если органическая жизнь возникла, как допускал Фрейд вместе с Платоном, из разрыва материи, половинки которой с тех пор стремятся к воссоединению (XIII, 62—63), то «коэногенетический параллелизм» можно продолжить дальше, предположив, «что в акте совокупления и одновременно оплодотворения слиты воедино не только индивидуальная катастрофа (рождение) и последняя видовая катастрофа (осушение), но также все предыдущие катастрофы с момента возникновения жизни, и поэтому в чувстве оргазма отображен не только покой материнского чрева, спокойное существование в прежней среде, но и покой до возникновения жизни, то есть покой смерти анорганического существования» (Г, 372)'.
Филогенетическое возникновение органической жизни онтогенетически повторяется в созревании половых клеток; начало полового размножения — в оплодотворении; развитие видов в море — как эмбриональное развитие в утробе матери; приспособление к наземной жизни — как рождение; развитие органов совокупления — в примате гениталий; антропогенез, ледниковый период и развитие культуры — в латентном периоде, ведущем к «крушению эдипова комплекса» (там же, 378).

190

1
В дальнейшем — как и во всей энциклопедии — цитирование будет осуществляться в тексте с упоминанием имени автора, года издания и страниц. Опубликованная Джонсом в 1953— 1957 годах биография «The Life and Work of Sigmund Freud» цитируется по немецкому изданию.

Сочинения Ференци, содержащиеся в «Основах психоанализа» (тт. I—IV) цитируются по этому изданию. Те из работ, которые имеются в избранном томе «Популярных лекций по психоанализу» (ПЛ), но вошли в 1-й том «Психоаналитических сочинений» (Соч. I), цитируются по этому обновленному изданию. «Попытка создания теории генитальности» (Г) цитируется по 2-му тому «Психоаналитических сочинений», 317-400.

2
В одном из последних писем к Ференци (от 11. 1. 1933) Фрейд говорил о «внутренней общности жизни, чувств и интересов» (Jones 1953—1957, III, 212). Ср. характеристику типичных бесед между Фрейдом и Ференци у Эй-тангона (Eitingon 1933, 293). Аульд (Auld 1968, 368) характеризует эти отношения следующим образом: «Фрейд всегда великодушно воздавал должное Ференци за идеи, две из которых он развил до всеобщих, но в то же время невозможно четко сказать, кому что принадлежит».

3
В ответ на мой запрос Микаэл Балинт, который тогда надеялся, что сумеет за полтора года завершить предпринятую им вместе с Эрнстом Фрейдом редакторскую работу над перепиской Фрейда и Ференци, писал мне 18 июня 1968 года: «Я согласен с Вами, что переписка Фрейда и Ференци является важнейшим источником материалов для всего аналитического движения и для истории многих идей» (Г. Д.). Ср. оценку переписки Джонсом (Jones 1953—1957, 11,190-191).

4
Предисловие к изданию 1964 года «Основ»

(01,8).

5
22 апреля 1928 года Фрейд писал Ференци: «Внутреннее развитие психоанализа вопреки моим намерениям повсюду идет от дилетантского психоанализа к чисто медицинской специальности, в чем я ощущаю гибельность для его будущего. В сущности, я уверен только в Вас, что Вы безгранично разделите мою точку зрения». Цит. по: Jones 1953-1957, III, 350.

По поводу споров о «дилетантском анализе» ср. главу 9 биографии Фрейда у Джонса (там же, 339-354).

6
Ср. доклады Ференци на конгрессах № 63, 79, (69), 109, 218, 234, 246, 271, 282 и 294 в библиографии Ференци во 2-м томе «Психоаналитических сочинений» (1972, 411—447). Ср. также его «открытое письмо» ( [1919] 1920), открывающее «Международный психоаналитический журнал», основанный в период его недолгого президентства.

7
«Восемнадцать лет назад по моему предложению сторонники психоанализа сгруппировались в "Международное психоаналитическое объединение" , которое ставило перед собой задачу заботиться о максимальной чистоте фрейдовского анализа как самостоятельной науки и содействовать этому. Принцип, который представлялся мне в качестве основного, когда я делал это предложение, состоял в том, что в объединение должны были входить только те, кто разделял основные идеи. Я полагал и полагаю сегодня, что дискуссии полезны только среди единомышленников и что люди с иными основными идеями должны иметь свои собственные рабочие центры...» — писал Ференци в 1928 году, вспоминая прошлое (0111,428).

8
По поводу Комитета ср.: Jones 1953—1957, III, гл. 6; затем Hanns Sachs «Freud, Meister und Freund», London 1950, гл. VIII.

9
Джонс писал: «В те дни я еще не думал об учебном анализе. Полагаю, что я был первым психоаналитиком, который решился на собственный анализ. Так как Фрейд был занят, я поехал в Будапешт к Ференци ив 1913 году на протяжении нескольких месяцев проходил интенсивный психоанализ, продолжавшийся ежедневно от двух до трех часов». Сам Ференци проходил анализ у Фрейда. «Никто из остальных членов» (Комитета) «настоящего анализа не прошел» (Jones 1953-1957, II, 197-198).

10
«До сих пор никто еще не думал о том, что психологический, именно "интроспективный" метод может помочь в объяснении биологической проблемы» (О I, 239—240).

11
Ср. его введение к «Попытке создания теории генитальности» (Соч. II, 317).

12
Фрейд поддержал их намерение в своей статье «Нужно ли обучать психоанализу в университетах?», которая появилась на немецком языке в обратном переводе в № 50 журнала «Das Argument» (223-226). Ср.: Jones 1953-1957, III, 56.

13
Ср. D. Kettler: Marxismus und Kultur. Mannheim und Lukacs in den ungarischen Revolutionen 1918/19. Neuwied 1967, 38. Джонс пишет: «С другой стороны, большевики, которые тогда еще не обнаружили, что психоанализ — это буржуазное отклонение и что капиталисты, подкупив Фрейда, настроили его против Маркса, утверждали, что психоанализ представляет собой несомненное благо, и назначили Ференци первым профессором психоанализа в университете. Все это было организовано Шандором Радо, имевшим некоторое влияние у новых властей; Рохейм стал двумя неделями раньше профессором антропологии» (1953—1957, III, 26).

14
«Без сомнения, в последние годы Вы пошли, по крайней мере внешне, на попятную. Однако, я надеюсь, не настолько, чтобы от моего паладина и великого визиря можно было ожидать движений по созданию нового оппозиционно-

191

го анализа» (письмо Фрейда к Ференци от 13. 12. 1929; Jones 1953-1957, III, 179).

15
Речь идет о 50 из примерно 300 названий.

16
В избранные труды не вошло примерно 30 работ, включенных в три тома «Основ».

17
Описание Джонсом 2-го Международного психоаналитического конгресса в Нюрнберге, наверное, поможет понять, почему манифест, написанный Ференци, был предан забвению. Ср.: Jones 1953-1957, II, 89-93.

18
Ср. Фрейд: «Будущее одной иллюзии», G. W. XIV, 323—380, и «Новый цикл лекций по введению в психоанализ» (35-я лекция), G. W. XV, 194.

19
Ср. Freud: «Aus den Anfängen der Psychoanalyse. Briefe an Wilhelm Fließ, Abhandlungen und Notizen aus den Jahren 1887—1902». Hg. von M. Bonaparte, A. Freud und E. Kris. Frankfurt/ M. 1962, 194.

20
Ференци говорит, например, о «революционных сновидениях»: « И нет ни одного сновидения, которое в результате анализа не оказалось бы противоречащим параграфам государственных или этических законов» («Die Psychoanalyse der Träumen», 1909; ПЛ, 63).

21
Ср., например, его работы «Неврозы воскресного дня» (О II, 178—184) или «Социальные позиции при психоанализе» (О II, 292— 297) и документальное описание случая в очерке «Из детства пролетарской девушки» (1929).

22
«Всякое влечение есть — по Фрейду — передающаяся по наследству "организованная" приспособительная реакция на внешнее нарушение, которая затем приводится в действие и без внешнего повода, изнутри или в ответ на незначительные сигналы внешнего мира» (О I, 214).

23
Ср. Н. Dahmer: Libido und Gesellschaft. Studien über Freud und Freudsche Linke. Frankfurt/M. 1973. Teil I.

24
Ср. К.-О. Apel: Szientistik, Hermeneutik, Ideologiekritik. Entwurf einer Wissenschaftslehre in erkenntnisanthropologischer Sicht (1968). B: Apel: Transformation der Philosophie. Bd. II. Frankfurt/M. 1973. 96-127.

25
Ср.: Соч. I, 296; О III, 532; О IV, 201-202 («Mathematik», заметки № 25 и 27); Г, 318-319.

26
Ср. W. Reich: Die Funktion des Orgasmus. Zur Psychopathologie und zur Soziologie des Geschlechtslebens. Wien 1927, гл. VI. — H. Dahmer: Libido und Gesellschaft. 377-382.

27
Cp. Herbert Marcuse: Eros und Kultur. Ein philosophischer Beitrag zu Sigmund Freud (1955). Stuttgart 1957, 41-42.

28
Ср. «дикие аналогии» в ПЛ, 111—112. Далее очерк «Об онтогенезе интереса к деньгам» (1914), О I, 109—119, который подвергся критике Отто Фенихеля. Ср. Fenichel: Der Bereicherungs-Trieb ( [1934] 1938), Psyche, 30,1976, 81-103.

29
«Ни один человек не может существовать сам по себе, он должен встроиться в сложную, практически неизменную среду» (ПЛ, 30).

30
«Психоанализ не стремится лишить человека всех его идеалов, предсознательные, обесси-

ленные праобразы остаются у пациентов сохранными» (О III, 398).

31
Ср.: Negative Dialektik (1966). Ges. Schriften. Bd. 6. Hg. von R. Tiedemann. Frankfurt/M. 1973, 269-270.

32
В статье «О психологии "безнравственности" молодежи» (S. Bernfeld: Zur Psychologie der «Sittenlosigkeit» der Jugend. Zs. für Psychoanalyti-sche Pädagogik, 1,1926/27, 319-328) Бернфельд пишет: «Для оценки определенной психической структуры как невротической... необходимо принимать во внимание социальную область, в которой находится индивид» (325—326). Ср. далее его работу: «Der soziale Ort und seine Bedeutung für Neurose, Verwahrlosung und Pädagogik». Internationale Zs. für Psychoanalyse, 15,1929,299-312.

33
Ср. М. J. Sherfey: Die Potenz der Frau. Wesen und Evolution der weiblichen Sexualität (1966/ 72). Köln 1974. Далее: M. Mitscherlich-Nielsen; Psychoanalyse und weibliche Sexualität. Psyche, 29, 1975, 769-788.

34
«Мужчина захватывает также руководство в
доме, понукает женщиной, она попадает в кабалу, становится рабой его удовольствия и простым орудием для производства детей... Таким образом, в истории каждый человек вступает не в отношения умиротворенности мужчины и женщины... а угнетения одного пола другим, провозглашая неведомое прежде в истории противоборство полов». Friedrich Engels: Der Ursprung der Familie, des Privateigentums und des Staats (1884). Marx-Engels-Werke, Bd. 21. Berlin 1962, 61 и 68.

35
Ср., например: О II, 29; О III, 387.

36
Ср. Фрейд: Психология масс и анализ Я (1921). G. W. XIII, 71—161.

37
Поведение больного, переживающего в настоящем вытесненные инфантильные чувства и желания. При этом чувства и эмоциональные проявления могут быть более интенсивными, чем прежде, а сам пациент не осознает причины своего поведения. Обычно возникает в результате переноса. С точки зрения лечения является нежелательным, поскольку тем самым пациент избегает вербализации и переработки своих желаний. В аналитической литературе часто используется англоязычный синоним «acting out».

38
Ср.: Соч. I, 143-147; О II, 85 и 114.

39
Он предостерегает об «опасности привязаться на всю жизнь к аналитику (усыновление — да, но как добиться противоположного?)» (О IV, 294).

40
Ср. Th. W. Adorno: Die revidierte Psychoanalyse (1946). В: Adorno: Gesammelte Schriften. Bd. 8. Hg. von R. Tiedemann. Frankfurt/M. 1972, 37-38.

41
Ср. исполненную фантазии статью Фрица Вит-тельса: Fritz Witteis. Zur Urgeschichte der Libido. Versuch einer anthropologischen Rekon-struktion. Die Psychoanalytische Bewegung, 3, 1931, 223-246.

42
Ференци следующим образом описывает «механизм травмогенеза» (на примере реакций

192

пациентов на неудачи в лечении): «Сначала полный паралич всякой спонтанности и всякой работы мысли; более того, это состояние шока или комы проявляется и в телесной сфере; затем создание новой — смещенной — ситуации равновесия... ощущающий себя брошенным ребенок (теряет), так сказать, весь вкус к жизни... агрессия обращается против собственной персоны... Но худшее, пожалуй, — это отрицание, уверение, что ничего не случилось, что не было больно, или же чувство побитости и поруган-ности при внешних проявлениях травматического паралича мыслей и движений; вот это и делает травму патогенной» (О III, 505). Ср.: «Fragmente und Notizen» (О IV, 214—294), в которых Ференци опять же занимается проблемой травмы.

43
«...Это избавляет его от усилия и обязанности рассматривать каждый новый случай непредвзято и как бы наивно, так, как мы это обычно делаем; однако он преграждает себе тем самым путь к возможности отыскать что-то новое; то, что он ищет и, разумеется, найдет, — это подтверждение того, что он уже знает» (Zur Kritik der Rankschen Technik der Psychoanalyse [1927]; О II, 118).

44
Ср.: Eros und Kultur (1955), Stuttgart 1957,13.

45
Там агентами эволюции являются только случайные мутации и конкуренция/отбор, то есть пассивно претерпеваемая инновация и природа/рынок.

46
Ср.: Г, 396, 398-399, 362 и 364. Затем сообщение Джонса о совместном «ламаркистском» проекте Фрейда и Ференци в годы Первой мировой войны, в связи с которым возникла также и «теория генитальности» Ференци (Jones 1953— 1957, III, 366 и далее; соотв. II, 234-235). Показательным — наряду с цитируемыми Джонсом письмами Фрейда к Карлу Абрахаму от 5

октября и 11 ноября 1917 года (также в: S. Freud/K. Abraham: Briefe 1907-1926. Frankfurt/ M. 1965, 244, 246 и далее) — является также его письмо к Георгу Гроддеку от 5 июля 1917 года (S. Freud: Briefe 1873-1939. Frankfurt/M. 1960, 316 и далее). Л. Б. Ритво в научно-историческом исследовании «Неоламаркистская интерпретация Фрейдом Дарвина» (L. В. Ritvo: Freuds neo-lamarcldstische Darwin-Interpretation Psyche, 27, 1973, 460—474) показывает, что Фрейд заимствовал идеи Дарвина того периода, когда тот под влиянием направленной против него критики в значительной степени смешал собственную концепцию с положениями Ламарка. Последующая реабилитация Дарвина благодаря открытию механизма унаследования и новым знаниям о возрасте Земли уже не в силах была вернуть Фрейда от ламаркизма к «чистому» дарвинизму.

47
Ср. Фрейд: По ту сторону принципа удовольствия (1920). G. W. XIII, 1-69.

48
Ср. Ferenczi: Zur Ontogenese der Symbole (1913). О 1,101-105.

49
Поначалу эдипова драма полностью привлекла к себе внимание психоаналитиков-теоретиков; значение ранней (симбиотической) связи мать—ребенок оставалось из-за этого скрытым. «Теория генитальности» Ференци и прежде всего его учение о «материнском регрессивном влечении» были в дальнейшем разработаны такими авторами, как М. Кляйн, Р. А. Шпиц и М. Малер, в качестве дополнения к психоаналитической теории онтогенеза.

50
В подде
Ря
<ку своего толкования Ференци ссылается на наблюдающуюся у одноклеточных организмов «конъюгационную эпидемию» при угрозе высыхания водоема (см.: Г, 371—372).

ИЗБРАННАЯ БИБЛИОГРАФИЯ

Предварительные замечания

Полная библиография трудов Ференци содержится во 2-м томе «Психоаналитических сочинений» (1972, 411—447), изданных Микаэлом Балинтом.

Различные биографические очерки (Eitin-gon 1933, Lorand 1966, Balint 1970) и биографические справки (например, в «Основах психоанализа», т. IV, 327, некрологи 1934—1935 годов) Ильзе Баранде дополнила собственными изысканиями, которые обобщены в ее монографии «Хроника» (Barande 1972, 5-36).

Статьи Балинта (Balint 1958, 1970), Ло-ранда (Lorand 1966) и Фромма (Fromm 1959, гл. VI; 1965, 121-133; 1970) вносят критическую корректировку к портрету ференци, созданному Эрнестом Джонсом в его биографии Фрейда на основе неопубликованной переписки Фрейда и Ференци.

В связи с 50-летием Ференци в 1923 году вышел в свет отдельный выпуск «Международного психоаналитического журнала» с посвященными ему статьями (Э. Джонса, Д. Эйсслера, Д. Харника, И. Херманна, Шт.

193

Холлоса, М. Кляйн, С. Пфайфера, Ш. Радо, Ж. Рохейма и Д. Шилади) (IX, 257-434). Ференци также был посвящен и 4-й номер ЗО-го выпуска «Международного психоаналитического журнала». Наряду с воспоминаниями Балинта он содержит рабо-

ты Ференци, впервые переведенные на английский язык, также переведенные на английский статьи А. Балинта, Э. Петё и М. Балинта 30-х годов и, кроме того, 10 писем Ференци к Фрейду (в английском переводе; 243-250).

Публикации и издания Ференци

1914: Allgemeine Neurosenlehre (Общее учение о неврозах). Jahrbuch der Psychoanalyse (Jb. f, psychoanalytische und psychopathologische Forschungen), VI, 317-328

[1919] 1920: Open Letter (Открытое письмо). The Internat. Journ. of Psycho-Analysis, I, 1—2.

1921: Allgemeine Neurosenlehre (Общее учение о неврозах). Сводный реферат в: Bericht über die Fortschritte der Psychoanalyse in den Jahren 1914-1919. Wien: Int. Psa. Vlg.

1922: Populäre Vorträge über Psychoanalyse (Популярные лекции по психоанализу). Leipzig, Wien, Zürich: Int. Psa. Vlg. (188 стр.)

1924: Versuch einer Genitaltheorie (Попытка создания теории генитальности). Leipzig, Wien, Zürich: Int. Psa. Vlg. (128 стр.). Также
в: Ferenczi 1970/72, Bd. II, Teil II, 317-400.

1929: Vorbericht und Schlußbemerkungen (141 и 171—172) zu: Aus der Kindheit eines Proletariermädchens. Aufzeichnungen einer 19j ährigen Selbstmörderin über ihre ersten zehn Lebensjahre (Предварительное сообщение и заключительные замечания по поводу: Из детства пролетарской девушки. Зарисовки 19-летней самоубийцы о первых десяти годах ее жизни). Zeitschrift für Psychoanalytische Pädagogik, 3, 141—172.

[1908-1933] 1949: Ten letters to Freud (Десять писем к Фрейду). The International Journal of

Psycho-Analysis, 30, 243-250.

1927, 1938; 1964: Bausteine zur Psychoanalyse (Основы психоанализа). Тт. I—IV.

Т. I: Theorie (Теория); Leipzig, Wien: Int. Psa. Vlg. 1927 (298 стр.)

Т. II: Praxis (Практика): там же, 1927 (315 стр.) Т. III: Arbeiten aus den Jahren 1908-1933 (Работы 1908-1933 гг.); там же, 1938 (543 стр.) Т. IV: Gedankartikel, Kritiken und Referate, Fragmente, Bibliographie, Sachregister (Памятные статьи, критические статьи и рефераты, библиография, предметный указатель); там же, 1938 (411 стр.)

Второе неизмененное издание — Bern: Huber 1964 1970, 1972: Schriften zur Psychoanalyse. Auswahl in zwei Bänden (Психоаналитические сочинения. Избранное в двух томах). Hg. von M. Bahnt. Frankfurt/M. S. Fischer

Т. I (1908-1920) 1970 (XXII и 336 стр.) Т. II (1919-1933) 1972 (XXII и 494 стр.)

1968, 1970, 1974...: (Euvres Completes. Т. I—IV. Paris: Payot

T.I (1908-1912) — вышел в 1968 году (265 стр.); т. II (1913-1919) — вышел в 1970 году (357 стр.); т. III — вышел в 1974 году; т. IV — в процессе подготовки.

ЛИТЕРАТУРА

Alexander, F.: Einige unkritische Gedanken zu Ferenczis Genitaltheorie. Internationale Ztschr. für Psychoanalyse, 11,444-456

Auld (мл.), F.: Ferenczi, Sändor. Art. in der International Encyclopedia of the Social Sciences (изд. D. L. Sills). T. V. New York 1968,367-369

Balint, M.: Sändor Ferenczi, obiit 1933. The Int. Journal of Psycho-Analysis, 30,1949,215-219 Sändor Ferenczi's last years. (Письмо изд. Int. Journ. of Psycho-Analysis). The Int. Journal, 39,1958,68; почти полный (третий) перевод этого письма содержится в: Fromm 1970,103 и далее (Fn. 7)

Die technischen Experimente Sändor Ferenczis. Psyche, 20,1966,904-925

The basic fault. Therapeutic Aspects of Regression. London 1968

Sändor Ferenczi. Предисловие издателя к: Ferenczi: Schriften zur Psychoanalyse. 1.1970, IX-XXII

Barande, I.: Sändor Ferenczi. Paris 1971

Bernfeld, S.: Die Tantalussituation. Bemerkungen zum «kriminellen Über-Ich». Imago, 17,1931,252-267 Zur Revision der Bioanalyse. Imago, 23,1937,197—236 Freud's earliest theories and the school of Helmholtz (1944). Theory Yearbook of Psychoanalysis, 1,1945,31-47

194

BraunmOhl, Е. v.: Das Kind im Patienten. Über Sändor Ferenczi und die Zukunft der Psychoanalyse. Неопубликованный манускрипт передачи, состоявшейся 13 августа 1974 года по 2-й программе радио г. Гессена (54 страницы)

Brome, V.: Freud and his early Circle. London: Heinemann 1968

De Forest, I.: The Leaven of Love. A Development of the Psychoanalytic Theory and Technique of S. Ferenczi. New York 1954; Hamden, Conn. 1965

Dupont, J.: Einleitung zu: Ferenczi: Schriften zur Psychoanalyse. II. 1972, IX-ХХП

Eitingon, M.: Abschiedsworte an Sändor Ferenczi. Речь, произнесенная на траурном собрании Немецкого психоаналитического общества в Берлине 13 июня 1933 года. Imago, 19,1933,289-295

Engels, F.: Der Ursprung der Familie, des Privateigentums und des Staats (1884). MEW, т. XXI. Berlin 1961

Federn, P.: S. Ferenczi. Речь, произнесенная на траурном собрании Венского психоаналитического объединения 14. 6. 1933. Int. Zs. f. Psa., 19,1933,

305-321

Freud, S.: Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie (1905a). G.W.V

Der Witz und seine Beziehung zum Unbewußten (1905b). G. W. VI

Die «kulturelle» Sexualmoral und die moderne

Nervosität (1908). G. W VII

Ratschläge für den Arzt bei der psychoanalytischen

Behandlung (1912). G. W. VIII

Totem undTabu (1912/13). G. W. IX

Zur Einleitung der Behandlung (1913). G. W. VIII

Dr. Ferenczi Sändor (zum 50. Geburtstag) (1923). G. W.

XIII

Jenseits des Lustprinzips (1920). G. W. XIII

Massenpsychologie und Ich-Analyse (1921). G. W. XIII

Der Untergang des Ödipuskomplexes (1924). G. W XIII

Die Verneinung (1925). G. W XIV

Die Zukunft einer Illusion (1927). G. W. XIV

Das Unbehagen in der Kultur (1930). G. W. XIV

Neue Folge der Vorlesungen zur Einführung in die

Psychoanalyse (1933). G. W. XV

Sändor Ferenczi (1933). G. W. XVI

Der Mann Moses und die monotheistische Religion (1937/1939). G.W XVI Fromm, E.: Sigmund Freuds Mission. New York 1959

Die Psychoanalyse — Wissenschaft oder Doktrin? (1963) В: Е. Fromm: Das Christusdogma und andere Essays. München 1965,121-133

Die Krise der Psychoanalyse. In: E. Fromm: Analytische Sozialpsychologie und Gesellschaftstheorie. Frankfurt/ M. 1970,193-228

Jones, E.: The Life and Work of Sigmund Freud. Vol. 1— 3. New York 1953-1957

Loch, W.: Rezension von: Ferenczi: Schriften zur Psychoanalyse. II (1972). Psyche, 29,1975,854-858

Lorand, S.: Sändor Ferenczi. Pioneer of pioneers. В: F. Alexander, S. Eisenstein, M. Grotjahn (изд.): Psychoanalytic Pioneers. New York: Basic Books 1966,14-35

Marcuse, H.: Die Idee des Fortschritts im Lichte der Psychoanalyse (1957). B: Marcuse: Psychoanalyse und Politik. Frankfurt/M. 1968

Marquard, O.: Zur Bedeutung der Theorie des Unbewußten für eine Theorie der nicht mehr schönen Künste. In: H. R. Jauß (изд.): Die nicht mehr schöne Künste. München 1968

Diskussionsbeittäge. B: H. R. Jauß, 1968 Über einige Beziehungen zwischen Ästhetik und Therapeutik in der Philosophie des neunzehnten Jahrhunderts ([1962] 1963). В: О. Marquard: Schwierigkeiten mit der Geschichtsphilosophie. Frankfurt/M. 1973

Nietzsche, F.: Götzen-Dämmerung oder Wie man mit dem Hammer philosophiert (1889). Werke in drei Bänden. Hg. v. Karl Schlechta. T. II. München 1960

Novalis: Schriften. Die Werke Friedrichs von Hardenbergs. Hg. v. P. Kluckhohn und R. Samuel. T. II: Das philosophische Werk I. Stuttgart 1960

Paal, J.: Bericht von der Ferenczi-Gedenkfeier in Budapest am l.Juni 1974. Psyche, 29,1975,1119-1125

Rank, Q: Das Trauma der Geburt und seine Bedeutung für die Psychoanalyse. Wien: Int. Psa. Vlg. 1924

Reich, W: Charakteranalyse. Kopenhagen 1933

Simmel, E.: Gedenkrede für Sändor Ferenczi. Речь, произнесенная на траурном собрании Немецкого психоаналитического общества в Берлине 13 июня 1933 года. Imago, 19,1933,296-311

195

ФРЕЙД В ЗЕРКАЛЕ БИОГРАФОВ

Мартин Гротьян, Юрген фом Шайдт

В наше время, пожалуй, не найти другой такой личности, которая была бы так популярна и чья жизнь при этом была бы столь же бедна на внешние события, как Зигмунд Фрейд. К тому же этот ученый дважды чуть ли не полностью уничтожал свои неопубликованные записи: в апреле 1885 года, когда он оставил свою работу в больнице, — научные и личные рукописи и в апреле 1908, когда переоборудовал свои рабочие помещения на Берггассе, — всю личную корреспонденцию. К какому же материалу мог обратиться биограф, пока в 1950 году не была опубликована объемная, оставшаяся сохранной переписка?

Тот, кто не мог опереться на личное знакомство с Фрейдом, как Фриц Виттельс или Эрнест Джонс, должен был рассчитывать на опрос свидетелей, видевших и слышавших Фрейда, и прежде всего на опубликованные работы самого Фрейда. В подобных поисках первостепенное значение приобретают журналистское чутье и удача, не говоря уже об издержках во времени и значительных финансовых затратах. Этот метод стал использоваться только в последнее время, например Полом Розеном в поисках материалов для своей работы «Братец Зверь» (Roazen 1969), где он исследовал отношения Фрейда и его ученика Виктора Тауска, покончившего с собой в 1919 году (см. также статью М. Гротьяна «Переписка Фрейда»), а также Ирвином Стоуном в обширной подготовительной работе к мелодраматическому роману о Фрейде «Страсти ума» (Stone 1971). Следует отметить, что в обоих случаях были затрачены огромные усилия, благодаря которым и появились эти публикации.

Сам Фрейд всегда отклонял подобные дознания. Когда в 1931 году «Дортмундский вестник» в связи с его 75-летием попытался взять у него интервью, он решительно отказался: «Я не поэт и не пытаюсь заинтересовать общественность своими личными делами» (цит. по: Cremerius 1971, 187). Французский сюрреалист Анри Бретон, у которого с Фрейдом состоялся подобный разговор в начале 20-х годов (опубликован в 1924 году в книге: Breton, «Les Pas Perdus»), мог сообщить только о скрытности Фрейда и его нежелании говорить о себе. «Как только открылись знаменитые обитые двери, я оказался в присутствии не очень привлекательного, невысокого пожилою человека; комната, в которой он практиковал и в которой принимал меня, имела рке не новый вид... Казалось, что Франция ему не совсем по душе.. Я услышал от него только следующие общие фразы: "Ваше письмо тронуло меня больше, чем какое-либо другое, полученное мною в моей жизни" или "к счастью, в основном мы можем полагаться на молодых людей"» (цит. по: Ruitenbeek 1973, 63—64).

В остальных случаях биографы опирались на публикации самого Фрейда, и среди них прежде всего на такие источники, как «Толкование сновидений» (1900), где содержится масса личной информации, и «Психопатология обыденной жиз-

196

ни» (1901), где также описываются некоторые детали частной жизни. В «Жизнеописании» (1925), как и в его дополненном варианте (1935), мы обнаруживаем лишь сухую информацию о наиболее важных жизненных событиях и совсем немного личной информации, например о том, что Фрейд винил свою невесту в том, что не открыл анестезирующее воздействие кокаина при операции на глазах. Когда специалист по Достоевскому Орест Миллер решил утаить подробности «одного трагического случая из семейной жизни родителей» русского писателя, Фрейд недоумевал: «Биографика и наука о неврозах вряд ли могут быть благодарны за такую сдержанность» (XIV, 405). Однако сам он пользовался этим правом на скрытность в необычайной степени. «Особенно он был скрытен в любовных вещах», — пишет Бернфельд в 1951 году. Это, однако, как мы увидим дальше, не помешало Эриху Фромму усердно спекулировать на отношении Фрейда к женщинам.

Существующая с давних пор профессиональная установка, что аналитик должен быть безупречным зеркалом для пациента и поэтому все личное его должно быть полностью устранено из терапевтической ситуации, возможно, является алиби для такой сильной тенденции к скрытности; вот что Фрейд, которому не было еще и тридцати, писал своей невесте 28 апреля 1885 года: «Во всяком случае я уже почти выполнил одно свое намерение, не доставящее радости ряду людей, которые пока еще не родились, но на беду свою родятся... моим биографам. Все мои записи, письма за четырнадцать лет, научные заметки, рукописи моих работ я уничтожил... Прежние дружеские отношения и связи еще раз предстали передо мной, а затем безмолвно приняли смертельный удар... все мои мысли и чувства о мире вообще и те особенности, в которых они мне открывались, потеряли всякую ценность, чтобы продолжать свое существование. Теперь их нужно еще раз переосмыслить, я написал тогда много вздора. Но раскиданные материалы подобны сыпучим пескам вокруг сфинкса, мне бы только не зарыться в этой куче бумаг; я не смогу стать зрелым человеком и не смогу умереть, не позаботившись о тех, кто последует за мной в старые бумаги» (Freud 1968a, 144—145).

В 1930 году Фрейд получил премию Гёте города Франкфурта-на-Майне. Показательно то, что он пишет в своем благодарственном обращении, зачитанном дочерью Анной (XIV, 550): «...если говорить о Гёте, то, на мой взгляд, мы еще не слишком далеко продвинулись. Дело в том, что Гёте несмотря на свою известность поэта, а также, несмотря на обилие автобиографических записей, был очень скрытным человеком. Здесь нельзя не вспомнить слова Мефистофеля: "Все лучшие слова, какие только знаешь, мальчишкам ты не можешь преподнесть' ».

Кремериус склонен истолковывать эту цитату из четвертой сцены «Фауста» (I) как личное признание Фрейда. Свою небольшую статью о биографии Фрейда он назвал многозначительно: «Зигмунд Фрейд — великий скрытник» (Cremerius 1971, 187). Если это была не просто осторожность терапевта, стремившегося сохранить безупречность зеркала, то чем тогда Фрейд мотивировал такую скрытность? Нет недостатка в намеках на этот счет, в том числе психоаналитического характера. Фрейд, получив книгу американского журналиста и писателя Абрахама Аарона Робака «Еврейское влияние на современное мышление» (Roback 1929), в которой обсуждается психоанализ, отвечает: «...необычность моего поведения объясняется тем, что Вы затронули еврейский вопрос, к которому я очень чувствителен» (цит. по: Cremerius 1971, 191).

Как раньше не было недостатка в попытках интерпретировать высказывания Фрейда о сексуальности и подобных психических реалиях применительно к его собственной психической организации (например, Maylan 1929 и Fromm 1959), так и теперь ведущие современные психиатры не видят ничего недостойного в том, чтобы дудеть в ту же дуду; это также могло быть серьезной причиной скрыт-

197

ности Фрейда. То, что было начато ординарными профессорами Хохе и Бумке, которые на конгрессах специалистов призывали к «бойкоту» психоанализа и изгнанию его с помощью полиции, приняло еще более угрожающие масштабы после прихода к власти национал-социалистов с их антисемитской идеологией. Освальд Бумке, к примеру, использовал псевдобиографию Майлана для того, чтобы в книге «Психоанализ и его дети» (Витке 1938) отвратительным образом оклеветать Фрейда; ему вторит литературовед Герман Понгс, проводя нацистскую идеологию в своей работе «Образ в поэзии» (Pongs 1939). Отголоски такого непонимания, смешения научных суждений и жизненно-исторических фактов раздаются еще ив 1957 году, когда Курт Колле, один из ведущих психиатров Немецкой высшей школы, высказывается подобным образом: «Он никак не мог расстаться с тем, что было обнаружено им и Брейером у одной истеричной пациентки. Он был слеп ко всему, что противоречило его теории, построенной на основе единичного факта...» (Kolle 1957, 11). Откровенная клевета, иначе это и не назовешь, становится в этой сравнительной биографии «Крепелин и Фрейд» еще очевиднее несколькими страницами спустя, когда Колле приводит «анекдот», в котором по контексту можно было иметь в виду только Фрейда: «Существует курьезная, недостоверная история: врач и пациент провели в молчании сто часов!» (там же, 53). Достоверным же является то, что Фрейд часто бывал по-настоящему охрипшим — так много приходилось ему в часы приема говорить с больными!

Колле относится к тем биографам, которые мнят себя доброжелателями, но уже по тому, как они отбирают информацию, а еще в большей степени по вопиющей ее нехватке, демонстрируют явное отсутствие интереса к человеку как предмету своего исследования. Далее Колле предоставляет возможность выразить личное мнение своему почтенному учителю «Крепелину, у которого для Фрейда находились лишь насмешки и издевки, если не полное презрение» (там же, 11); хотя сама по себе работа стремится создать доброжелательное, позитивное впечатление о личности и деятельности Фрейда.

Именно с личностью фрейдовского масштаба, влияние которой затрагивает и должно затрагивать каждого отдельного человека, самую сердцевину его существа, не могло случиться иначе, что позиция, занимаемая биографами, носила эмоциональный характер: как в случаях за (Ганс Захс, Эрнест Джонс), так и в случаях решительного против (Шарль Э. Майлан и Морис Натенберг), о которых мы еще будем говорить подробно. Сам Фрейд, обладавший обостренным чувством опытного знатока людей, называл это собственной причиной его антипатии ко всякого рода распространению приватной информации для широкой публики. В 1935 году он с беспокойством воспринял предложение Арнольда Цвейга написать его биографию. Решительно отказавшись, 31 мая он писал: «Став биографом, человек обрекает себя на ложь, утаивание, мошенничество, заглаживание и даже на прикрытие собственного непонимания, поскольку истины в биографическом сочинении добиться невозможно, а если бы это удалось, биография оказалась бы никуда не годной. Истина недоступна, люди ее не заслркили, и вообще, разве наш принц Гамлет не прав, говоря: если б с каждым обращались по заслугам, кто бы избежал порки?» (Freud 1968a, 137).

Шестью годами раньше он высказался еще немногословнее и резче по поводу аналогичного описания его жизни и деятельности:

«Вы учите меня языку, а я достиг того, что могу ругаться» (Jones III, 176). Весной 1929 года вышла книга Шарля Э. Майлана «Трагический комплекс Фрейда: анализ психоанализа» (MayIan 1929), претендовавшая на психоаналитическое рассмотрение личности самого Фрейда. Майлан жаждал услышать суждение Фрейда, но тот лишь процитировал ему через своего берлинского коллегу Макса Эйтингона выражение Калибана из шекспировской «Бури».

198

фрейдовских биографий мы воспользовались предложением Курта Р. Эйсслера (1966, 9—10), рекомендовавшего различать три категории таких работ:

1. Личные воспоминания о Фрейде, будь то описание отдельных событий, как у Бруно Гёца (Goetz 1969), или более длительных отношений, как у Мартина Фрейда (М. Freud 1958) и Ганса Захса (Sachs 1946).

2. Наряду с такими «чисто субъективными, личными сочинениями, которые в научной биографике могут сыграть столь же сомнительную роль, как и написание мемуаров», существуют описания, выполненные строго научно. К ним относятся различные статьи Зигфрида Бернфельда и Сюзанны Кассирер-Бернфельд; кончина обоих помешала тому, чтобы их обстоятельная работа приняла форму законченной биографии. Помимо этого к данной категории всерьез можно причислить лишь трехтомник Эрнеста Джонса (1953—1957) и небольшую работу Марте Ро-бер (Robert 1964). Джонс, к сожалению, смешивает личные воспоминания со строгими, объективными описаниями жизни Фрейда. К тому же он находился под сильным влиянием своего «предмета» и слишком пристрастен, пусть даже и в позитивном смысле. Это заходит настолько далеко, что он явно утаивает тот материал, который способен омрачить безупречный образ Фрейда как человека и ученого. 28 апреля 1952 года он пишет Зигфриду Бернфельду: «Вот это была компания: Мейнерт пил, Фляйшль был жалким морфинистом, и я боюсь, что Фрейд принимал больше, чем нужно кокаина, хотя я об этом и не упоминаю» (нит. по: Trosman, Wolf 1973, 231). В первом томе своего труда он все же пишет об «истории с кокаином», но в гораздо более мягкой форме.

3. К третьей категории относятся частные исследования. В качестве образца подобного рода Эйсслер называет работы Петера Брюкнера о личной библиотеке Фрейда (Brückner 1962—1963). Жизнь и творчество Фрейда были тесно связаны, поэтому к данной категории относится также множество работ, рассматривающих разнообразные высказывания и публикации Фрейда по определенным темам; так, явно невозможно было бы не учитывать личное мнение Фрейда о религии (которое он высказывает, например, в письмах) при исследовании его работ, касающихся религии, проведенном в частности Иохимом Шарфенбергом (Scharfenberg 1968). В этой же связи мы можем лишь упомянуть многочисленные небольшие специальные исследования, такие, как «Мюнхен и Фрейд» (Grunert 1972) или «Вагнер и Фрейд» (Dirmtrov 1972).

Поскольку рамки данной статьи позволяют нам провести лишь беглый обзор, и мы не сможем рассмотреть каждую работу и даже книгу, сошлемся лишь на обширную библиографию, приведенную в конце этой статьи. Все публикации представлены здесь в хронологическом порядке. Такой способ соответствует природе научной работы: любой добросовестный биограф должен стремиться исчерпывающим образом использовать в собственном исследовании материал, предоставленный его предшественниками. Эта деятельность постепенно становилась все более простой, по мере того как к собственным публикациям Фрейда после его смерти присоединялись воспоминания его сотрудников и пациентов. В 1950 году была опубликована переписка, важнейшая часть которой — переписка с Вильгельмом Флиссом и Карлом Густавом Юнгом — придает совершенно новый акцент пониманию жизни Фрейда. Обширное и, за исключением некоторых деталей, достоверное исследование Эрнеста Джонса, опирающееся как на личные воспоминания о Фрейде, так и на оставленные после его смерти документы, впрочем, ставшие теперь недоступными из-за распоряжения наследников, долгое время было единственным в своем роде. Подлинной неожиданностью оказались сведения, приведенные в обстоятельном труде семейного врача Фрейда Макса Шура, опубликован-

199

ном после его кончины, о жизни и смерти его великого пациента (Schur 1972): это разъяснение важного, дотоле неизвестного аспекта «сна об инъекции Ирме»; помимо Ирмы, давшей название классическому в психоанализе сновидению и сыгравшей значительную роль в развитии психоанализа в целом — даже если это была всего лишь своего рода «муза» Фрейда (см. статью А. Беккер в этом томе, а также: Grunert 1975), центральную роль в «остатках дня» сыграла еще одна фрейдовская пациентка по имени «Эмма».

Что же касается достойных упоминания «сенсаций» в будущих биографиях Фрейда, то, по всей вероятности, до 2000 года они погребены в закрытой для просмотра част
наследия, в письмах (прежде всего в письмах к невесте, написанных в период с 1882 по 1886 год). До тех же пор нужно запастись терпением.

ЛИЧНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ

В 1973 году психоаналитик Хендрик Маринус Руитенбик из Детройта издал сборник из 60 статей, написанных учениками, пациентами, родственниками и даже соседями Фрейда, знавшими его лично. Спектр широк, начиная от письма Мари Бонапарт до частного исследования «Первый год врачебной практики Фрейда» (1886—1887) Зигфрида Бернфельда и Сюзанны Кассирер-Бернфельд (Bernfeld, Bernfeld 1952). Качество статей весьма различно, часть из них к тому же значительно сокращена Руитенбиком; кроме того, зачастую явно не хватает пояснительных комментариев. Тем не менее сборник может послужить настоящей сокровищницей для каждого, кто интересуется жизнью Фрейда, и не в последнюю очередь потому, что значительная часть материала не была отражена в биографии, написанной Джонсом, отчасти из-за того, что в то время этот материал еще не был опубликован, отчасти из-за того, что и сам Джонс не знал о его существовании, как, например, в случае с Хильдой Дулитл, чья работа «Дань Фрейду» вышла только в 1971 году, спустя 10 лет после смерти писательницы под псевдонимом — инициалами X. Д.

Интересны также замечания, сделанные Руитенбиком во введении. Так, например, он сожалеет, что смог опубликовать только одно письмо Мари Бонапарт, а не ее личный дневник об отношениях с Фрейдом, который ее наследники держат в тайне. Аналогичная ситуация и с Анной Фрейд, которую он, зная чрезвычайную скрытность семьи Фрейда в подобных вопросах, все же не раз просил написать заметки о своих личных впечатлениях об отце. Впервые выясняется также, что не опубликованы еще две тысячи (!) писем из переписки Фрейда и Ференци.

Впечатление от всех этих документов, какими бы неоднородными они ни были по своему содержанию и стилю, прекрасно выражено издателем в заключении: «Я получил большое удовольствие от работы над этой книгой, в особенности когда удавалось обнаружить маленькие бриллианты фрейдовской мудрости, ответственности, его человечности и теплоты. Надеюсь, что эти небольшие открытия мало-помалу будут способствовать исчезновению мифа, будто бы Фрейд был холодным и отчужденным человеком» (Ruitenbeek 1973, 14).

Антология Руитенбика с подробным указанием источников вполне может быть использована для серьезного исследования в качестве вступления и путевого указателя в разрозненной, отчасти труднодоступной литературе. Книга, безусловно, может послужить серьезным основанием для биографических и научно-исторических исследований, упомянутые сокращения в ней тем не менее не приводят к искажению реальных фактов.

200

Теодор Райк был одним из первых учеников Фрейда, перенесшим свои воспоминания об учителе и друге на бумагу: «Мы ученики Фрейда» (Reik 1930) и «Тридцать лет с Фрейдом» (Reik 1940). Райк делится также своими воспоминаниями о матери Фрейда. О ней он рассказывает и в другой книге (Freeman 1971). Там же он довольно зло замечает, что (нееврей) Джонс не имел понятия о еврейских основах Фрейда и поэтому в своем трехтомнике ничего не говорит об этом важном источнике фрейдовских идей. О еврейских корнях психоанализа вновь заводит речь в своем частном исследовании Марте Робер (Robert 1974; см. ниже).

В 1946 году, спустя семь лет после смерти Фрейда, появляется книга Ганса Захса «Фрейд: мастер и друг» (Sachs 1946). Захс, как и Райк, жил и работал в ближайшем окружении Фрейда; книга его воспоминаний содержит типичную для подобных работ, написанных коллегами, ошибку — усиленное восхваление великой личности. Этого недостатка не лишена и монументальная работа Джонса (справедливости ради следует вспомнить о рьяных противниках Фрейда, неоднократно высказывавших сомнения в непогрешимости его реального облика, которые, исходя из своих крайне пуританских взглядов, нападали на Фрейда за открытое обсуждение им сексуальности и на этой основе делали вывод о его «испорченной» нравственности, хотя здесь совершенно очевидно обратное).

Бруно Вальтер описывает свои многочисленные визиты к Фрейду в 1906 году (Walter 1946). К тому времени он уже был известным дирижером в Венской опере, как вдруг у него возникли судороги и паралич правой руки, сделавшие невозможным его работу дирижером. После того как множество врачей ничем не смогли ему помочь, он обратился в конце концов к Фрейду, приготовившись к длительному курсу лечения. Он был удивлен, что его не расспрашивали о сексуальном поведении в детстве. Фрейд быстро обследовал руку, выслушал историю Вальтера, а затем спросил, был ли тот когда-нибудь на Сицилии. Там, сказал он, Вальтер смог бы забыть о своей руке, особенно если ему не нужно будет ею пользоваться, но зато ему даны глаза, чтобы смотреть.

Бруно Вальтер последовал совету Фрейда. Он сразу же покинул Вену и отправился кораблем на Сицилию, где ему особенно понравился храм в Агригенте. Однако с рукой не происходило никаких изменений. Вернувшись в Вену, он снова пришел к Фрейду и пожаловался ему. К недоумению Вальтера, Фрейд посоветовал ему в любом случае продолжать дирижировать. Не обращая внимания на сомнения Вальтера в том, возможно ли это, он сказал, что это просто нужно делать. В конце концов Вальтер спросил Фрейда, готов ли тот взять на себя ответственность за возможную катастрофу при выступлении, на что Фрейд ответил утвердительно. Следуя предписанию, Вальтер вновь вернулся к своей деятельности, он дирижировал обеими руками и головой. Спустя несколько месяцев симптомы болезни исчезли.

Честность и решительность Фрейда, его готовность взять на себя ответственность произвели на Вальтера глубокое впечатление, спустя 42 года он еще раз пережил это, когда записывал свои воспоминания.

В 1912 году (возможно, в 1913) состоялась беседа Фрейда с Густавом Малером, о чем Фрейд сообщает в письме Теодору Райку от 4 июля 1935 года. Фрейд проводил отпуск в Голландии. Он был восхищен психологическим чутьем Малера и диагностировал у него «комплекс святой Марии». Во время многочасовой беседы, когда они гуляли по улицам Лейдена, симптомы Малера удалось устранить, но не изменить его навязчивый характер. По всей видимости, его жена жаловалась на сексуальную неудовлетворенность. По словам Альмы Малер (Mahler 1946), Фрейд неодобрительно отозвался по поводу их свадьбы и будто бы сказал: «Как может мужчина Вашего возраста жениться на столь юной женщине?» Малеру стало ясно, что молодая женщина, которая была копией его матери в юности, чувствовала себя привлекательной на фоне его возраста.

201

Сегодняшний читатель не может знать точно, не было ли мнение вдовы спроецировано на Фрейда и не добавила ли она сама того, что в соответствии с ее желанием Фрейд должен был бы сказать ее мужу. Возможно также, что Фрейд, как это часто бывало с его пациентами, был знаком с этой женщиной.

В 1954 году Виктор фон Вайцзеккер, выдающийся деятель медицины нашего века, один из основателей психоаналитического направления в психосоматической медицине, опубликовал воспоминания о своей жизни. Вовсе не являясь почитателем Фрейда, он тем не менее в работе «Природа и дух» (глава «Фрейд и психотерапевты») находит теплые и сердечные слова восхищения для основателя психоанализа. Вайцзеккер воспроизводит запись в дневнике от 27 мая 1939 года, которую по ошибке сопровождает припиской «несколько дней спустя после смерти Фрейда в Англии» (Фрейд скончался 23 сентября того же года): «Фрейд был одним из самых высокообразованных людей эпохи расцвета буржуазной культуры. В нем не было и следа академического педантизма, в беседе он мог легко переходить от самых серьезных и сложных предметов К более легким и приятным темам. При этом он всегда оставался человеком выдающимся. Когда я увидел его, в нем преобладала сдержанность человека, терпящего физические страдания, но подавленным он не был. Это не ограничивало живости его ума. Лишь однажды проявился — пусть даже только на одно мгновение — ошеломляющий, бескомпромиссный гнев его духовной натуры. Из предметов просторной приемной Фрейда я вспоминаю только длинный ряд античных бронзовых и терракотовых статуэток на письменном столе. Так что когда профессор поднимал глаза, в поле его восприятия попадали все эти сатиры и богини. Они выдавали в нем коллекционера языческих ценностей. В остальном же пленял лишь главный предмет — сам хозяин...» (Weizsäcker 1954, 172—173).

Далее следует весьма подробное и вместе с тем поэтическое описание внешности Фрейда — эти две страницы могли бы составить ядро любой биографии Фрейда!

В 1954 году появились «Фрагменты анализа с Фрейдом» Джозефа Уортиса, нью-йоркского психиатра, прошедшего в 1934 году краткий учебный анализ у Фрейда. Работа Уортиса дает не слишком много информации о Фрейде: в соответствии с природой вещей, не в последнюю очередь из-за отчуждающих эффектов бессознательной динамики переноса, на передний план здесь выдвигается личность того, кто вспоминает, а не того, о ком вспоминают. Как бы то ни было, в этих трех сообщениях пациентов и аналитиков Фрейд выступает как благородная, цельная личность. Поскольку никем из многочисленных пациентов Фрейда не были опубликованы противоположные, негативные воспоминания о своем враче (к этому могло бы побудить стремление к сенсационности разочаровавшегося или жаждущего мести человека), то и отсюда можно заключить, что Фрейд был действительно незаурядной личностью, как это единодушно отмечают все те, кто был лично с ним знаком и кто о нем пишет.

Гораздо более показательными являются «Воспоминания о Зигмунде Фрейде» известного швейцарского психиатра
Людвига Бинсвангера (Binswanger 1956) и «В школе Фрейда» Лу Андреас-Саломе (Andreas-Salome 1958). Оба они работали психотерапевтами и долго учились у Фрейда: Бинсвангер — на расстоянии, а практикующий психоаналитик Лу Андреас-Саломе вначале в непосредственном личном окружении Фрейда, которое он на своих лекциях любил называть «публикой», позднее — на дистанции, выбранной ею самой; но ни тот, ни другая никогда не умаляли значения Фрейда (см. также статью Мартина Гротьяна «Переписка Фрейда»). Сообщение Бинсвангера обладает тем несомненным преимуществом, что в нем детально рассматривается личность Фрейда, его взгляды, в частности его религиозные убеждения и предрассудки; Лу Андреас-Саломе, напротив, скорее дает беглые очерки о теоретических рассуждениях Фрейда, совместных подготовках лекций и

202

т.п., словно большая близость с Фрейдом не позволяет ей делиться более личными

впечатлениями.

Генрих Менг рассказывает в своих воспоминаниях (Meng 1956) о том, как однажды он посетил Фрейда, чтобы вместе с ним провести анализ одного тяжелого случая алкоголизма. К неудовольствию Менга Фрейд больше интересовался женой пациента, чем им самим, считая, что бессознательные мотивы жены не позволяют

мужу бросить пить.

На одном психоаналитическом конгрессе Менг, понаблюдав за тем, как Фрейд абсолютно свободно говорит, используя в качестве основы для выступления лишь краткие записи, спросил его, в чем секрет такого умения. Фрейд ответил, что, если человек убежден в том, о чем он намеревается говорить, и располагает при этом достаточным опытом клинической работы, то он будет говорить абсолютно свободно и непринужденно.

Когда Хильда Дулитл, известная американская лирическая поэтесса, начала проходить психоанализ у Фрейда, ей было 47 лет, а ему 77. Позднее она сделала поэтическое описание этой встречи. Анализ начался в 1933 году. В 1934 году, узнав о гибели в авиакатастрофе фрейдовского пациента по прозвищу «Летучий голландец», она вновь приступила к анализу, продолжавшемуся в течение четырех—шести недель. Она пришла с такими словами: «Я вернулась в Вену, чтобы сказать Вам, что очень сожалею». Фрейд ответил: «Вы вернулись, чтобы занять его место». Анализ ее отношения к этому человеку, с которым она разговаривала лишь однажды, и стал краеугольным камнем ее анализа в целом, или, как она выразилась, «столь интимного семейного комплекса».

К Фрейду она пришла по совету Ганса Захса, которого посещала в Берлине: «У меня не было другого выбора; разумеется, я должна была прийти к нему».

Впервые оказавшись во врачебном кабинете Фрейда, она стала разглядывать картины, фигуры и изображения богов. Фрейд сказал, что она была единственным человеком, который, придя к нему, сначала обратил внимание на предметы в комнате и лишь затем на него.

Вскоре после начала анализа Фрейд рассерженно ударил по изголовью кушетки. От неожиданности испуганная поэтесса вскочила, Фрейд же сказал, что он очень огорчен, поскольку он человек старый, и у нее нет большого желания иметь с ним дело. Хильда Дулитл была глубоко задета таким недостатком понимания. Через несколько дней она снова пришла к нему, хотя, идя по улицам Вены, все еще сомневалась. Он был очень удивлен ее появлением. Она пришла, потому что знала, что никто другой этого бы не сделал. Таков был ее ответ на его печаль!

Фрейд еще раз истолковал ее перенос, который связал с матерью. «Вы приехали в Вену, чтобы найти свою мать».

Прежде чем познакомиться с Хильдой Дулитл, Фрейд прочел все ее книги. Это была одна из его привычек, о которой пишут и другие.

Часто, когда чувства переполняли ее, Фрейд менял тему, спрашивал, например, о том, что она только что прочла, нашла ли она в библиотеке книги, которые рекомендовала его свояченица, написала ли ей ее дочь?

Себя он не приукрашивал, а иногда свободно, открыто и честно рассказывал ей

о себе.

У Хильды Дулитл была фантастическая идея, что умерший человек будет жить в ее последующей жизни, после того как она заняла место «Летучего Голландца»,

погибшего пациента Фрейда.

Однажды Фрейд сказал: «Пожалуйста, никогда — я надеюсь этого никогда не случится — ни при каких обстоятельствах не пытайтесь меня щадить, если Вы вдруг услышите что-либо оскорбительное обо мне или моей работе».

203

В этом кратком изложении, разумеется, невозможно передать истинное очарование книги, ее поэтическую красоту.

В 1958 году выходит в свет «Изображенный в славе: Зигмунд Фрейд, человек и отец» старшего сына Фрейда Мартина. Юрист по образованию, Мартин Фрейд жил в Англии и умер там в 1967 году. До 1937 года он возглавлял Международное психоаналитическое издательство в Вене, опубликовавшее все книги Фрейда, до того как они были сожжены или переработаны в качестве вторсырья нацистским режимом. Эта симпатичная книга является настоящей сокровищницей, хранящей самые личные воспоминания сына об отце. Благодаря оригинальности стиля и точности наблюдений автора она читается как художественный роман и доставляет читателю истинное удовольствие. Не занимаясь аналитической интерпретацией, автор наивно и просто передает свои впечатления. Особенно интересен эпизод, когда — шутки ради — Мартин начинает играть роль «астролога и психотерапевта», бомбардирующего Фрейда абсурдными письмами, предлагая вести «научный» спор. Изготовив в одном из издательств поддельную визитку астролога, Мартин приходит с ней к отцу. Отослав визитку, он услышал из кабинета
отказ, но тем не менее проникает туда. Фрейд, не узнавший сына, — переодетого и с искусственной бородой — награждает его таким свирепым взглядом, что присутствовавшая при этом и знавшая о проделке брата Анна испуганно кричит отцу: «Папа, это же Мартин!»

Кроме этой работы, если говорить о воспоминаниях ближайших родственников Фрейда, существует лишь небольшое интервью племянника Гарри, сына его брата Александра; эти несколько страниц появились в 1956 году в издававшемся в Нью-Йорке немецкоязычном журнале «Aufbau». Из него можно узнать только то, что Фрейд читал криминальные романы, с удовольствием играл — наряду с таро-ком — в ма-йонг и о том, как однажды, когда семнадцатилетний юноша отказался от предложенной сигары, сказал ему: «Мой мальчик, курение — это одно из величайших удовольствий в этом мире!» (цит. по: Ruitenbeek 1973, 313).

Карл Густав Юнг оставил после себя ряд автобиографических статей, которые после его смерти (1961) были опубликованы и дополнены Анилой Яффе, вместе с которой он проработал многие годы (см. ее статью в т. IV). Одна из статей Юнга посвящена Фрейду (Jung 1961, 151—173). Помимо рассказа об их совместной почти двухмесячной поездке по Америке в 1909 году, во время которой Фрейд отказался проводить ассоциации по поводу одного своего сна («Не могу же я рисковать своим авторитетом!»), Юнг по памяти воспроизводит содержание состоявшейся в 1910 году беседы, где речь шла о сексуальности и оккультизме (парапсихологии): «Я очень хорошо помню, как Фрейд сказал мне: "Мой дорогой Юнг! Обещайте мне никогда не отказываться от теории сексуальности. Это чрезвычайно важно. Понимаете, мы должны сделать из этого догму, несокрушимый бастион". Он говорил очень страстно, тон его напоминал тон отца. "Обещай мне одну вещь, мой дорогой сын: ходить каждое воскресенье в церковь!" Несколько удивленный, я спросил его: "Бастион — против чего?" На это он ответил: "Против черного потока грязи оккультизма"» (там же, 155).

К сожалению, о своем разрыве с Фрейдом Юнг пишет очень мало. Он ограничивается кратким изложением своих теоретических соображений, о Фрейде же говорит лишь намеками, что можно объяснить только врачебной этикой. (В пользу этого предположения говорит и следующая его фраза из письма к стокгольмскому психотерапевту Полю Бьерру от 17 июля 1914 года: «Если бы я опубликовал все то, что мне рассказывали о Фрейде!» [Jung 1973, 383].)

18 и 19 октября 1952 года Курт Р. Эйсслер, секретарь Архива Зигмунда Фрейда, разыскал Вильгельма Райха в университетском городке Оргонон штата Мэн (США). Он взял интервью у бывшего ученика Фрейда, порвавшего с психоанали-

204

зом в ЗО-е годы (официально отказавшегося от него в 1934 году; см. статью М. Гротьяна «Переписка Фрейда» и статью Вольфа Бюнтига о Вильгельме Райхе в т. III). Магнитофонные записи беседы были переписаны и в течение длительного времени должны были хранится в секретном архиве; воспользовавшись последующей отменой собеседниками своего соглашения, Комитет по наследию Вильгельма Райха все же опубликовал этот материал в 1967 году в США, а в 1969 году он был незаконно издан Западноберлинской группой, называвшей себя — позаимствовав выражение Райха — «Обществом по борьбе с эмоциональной чумой».

Райх, естественно, воспользовался интервью, чтобы подробно изложить свои научные взгляды, в которых он полностью сохранил основную идею учения Фрейда о роли сексуальной энергии (либидо) в индивидуальной и социальной жизни человека; сам же Фрейд отказался от этой биологизаторской теории в пользу социально-психологической (феномены переноса, переработка сопротивления, влияние «семейного романа»). Однако, не ограничиваясь обсуждением чисто профессиональных вопросов, Райх не упускает случая весьма откровенно и нелицеприятно высказаться о личности Фрейда. Он характеризует его как человека «антиэмоционального». «Фрейд ценил только интеллект... И я знаю, почему Фрейд был противником эмоций... потому, что он отвергал вторичные, извращенные эмоции. Что касается нормальных эмоций, естественных, глубинных — тогда никто еще не знал об их существовании» (Reich 1969, 44). Еще определеннее высказывается Райх в послесловии к интервью, где он говорит о сексуальной жизни Фрейда:

«В этом интервью я сравниваю Фрейда со зверем в клетке, но, говоря о клетке, я имею ввиду прежде всего его окружение и его учеников. Биография, написанная Джонсом (которую Райх прочитал незадолго до этого — М. Г.
и Ю. ф.
Ш.), выявляет тот факт, что Фрейд был порабощен еврейскими нравами и иудейской верой, тем, к чему интеллектуально он питал отвращение... Биография раскрывает, — чего я раньше не знал, — что Фрейд страдал от гнета семьи и религии, особенно в годы почти пятилетнего тяжелого застоя в его сексуальной жизни из-за фрустрирующеи помолвки с девушкой, явно глубоко привязанной к своей невротичной матери. Это обстоятельство может показаться незначительным, но оно сдерживало развитие гениальности Фрейда» (там же, 90).

К такой интерпретации Райха можно относиться по-разному (Эйсслер в «Таланте и гении» указывает на различия в проявлении сексуальности и креативности у обычных людей и у гениев: Eissler 1971, гл. VI и VII), но в любом случае это и другие высказывания Райха придают нашим знаниям о жизни Фрейда новые интересные грани. Этому не мешает и то, что во время интервью Райх был явно возбужден, что могло исказить некоторые его мысли.

В 1971 году вышла небольшая книжка, в которой примерно на сорока страницах приводятся воспоминания о Фрейде итальянского психоаналитика Эдуардо Вейсса, к этому прилагается и их переписка (см. статью М. Гротьяна «Переписка Фрейда»). Помимо прочего Вейсс останавливается на злополучных отношениях Фрейда и Виктора Тауска (Weiss 1970, нем. изд., 24 и далее; см. также: Roazen 1969 и Eissler 1971), а также дает разъяснения по поводу распространенного Джонсом слуха, будто бы после беседы Вейсса с Муссолини тот сумел повлиять на Гитлера, в результате чего Фрейд беспрепятственно покинул оккупированную нацистами Вену. Причина такого мнимого вмешательства, по мнению Джонса (Jones, нем. изд., т. III, 216), который вопреки желанию Вейсса все же опубликовал этот материал, заключалась в том, что за четыре года до этого события Фрейд подарил Муссолини книгу — свою переписку с Альбертом Эйнштейном («Почему война?»), — сопроводив ее следующим текстом: «От одного старика, приветствующего героя культуры у власти».

205

Согласно Вейссу, об этом подарке для итальянского диктатора Фрейда попросил один близкий дуче благодарный пациент, и Фрейд, по совету Вейсса, выполнил эту просьбу. Вызывающий недоумение текст посвящения, разумеется, не был адресован дуче как политику и главе тоталитарного режима, это был намек на крупные археологические раскопки, санкционированные Муссолини: «Фрейд питал большой интерес к этим раскопкам» (Weiss 1971, 34).

Из воспоминаний психоаналитиков мы узнаем не только о широте круга знакомых и посетителей Фрейда, поражает и разнообразие сфер интересов и задач, которые ставил перед собой этот человек, находившийся рке в глубоком преклонном возрасте. Так Хубертус Принц пишет Лёвенштейну (Löwenstein 1972, 133), что Фрейд в 1936 году, то есть в возрасте 80 лет, был президентом научного класса «Немецкой академии в изгнании» (American Guild for Cultural Freedom), основанной в США Лёвенштейном. Еще интереснее его записи о личной встрече с Фрейдом в последние месяцы пребывания в Англии: «Я пробыл у него полтора часа, и все это время он сам вел беседу. Он описал характер Гитлера с точки зрения психоанализа, но просил меня об этом не рассказывать. Тем, что мне было доверено, я поделился только в узком семейном кругу» (там же, 160).

В 1971 году, уже после смерти автора, вышел в свет «Дневник моего анализа с Фрейдом» Смайли Блантона, американского аналитика, умершего в 1966 году в возрасте 84 лет. Он регулярно посещал Фрейда, дневник его анализа был опубликован женой (Blanton 1971).

Выходец с юга Соединенных Штатов, Смайли всю жизнь был глубоко религиозным человеком, его вера была проста и непосредственна, являясь частью его грубоватого индивидуализма. Когда он пытался уговорить Фрейда уехать из Австрии, и Фрейд отказался, он назвал его «старым тупым человеком».

То, о чем пишет Смайли, следует рассматривать не как исторический документ или запись анализа, проведенного Фрейдом, а как свидетельство встречи джентель-мена с американского Юга и Зигмунда Фрейда, профессора из Вены. Рассказ охватывает 99 часов из жизни Фрейда в период с 1929 по 1938 год. В начале анализа Фрейду шел 72-й, Блантону — 48-й год.

Среди множества забавных историй одна касается платежей Смайли. Блантон платил всегда заранее, Фрейд же принимал деньги с условием, что в случае его смерти они будут возвращены его дочерью Анной.

Однажды Фрейд подарил Блантону собрание своих сочинений. Это сразу же привело к осложнениям в ситуация
переноса, которые удалось проанализировать с помощью одного сновидения. Позднее, будучи активистом «Американского фонда религии и психиатрии», Блантон попытался обсудить с Фрейдом свои доморощенные религиозные представления, а также свой интерес к чуду в Лурде, куда он не раз ездил и о чем сообщил в «Psychoanalytic Quarterly». Мнение Фрейда по этому поводу неизвестно; он ограничился лишь краткими скептическими замечаниями. В автобиографии Хелен Дойч «Конфронтация с собой» (Deutsch 1973), к сожалению, полностью отсутствуют личные впечатления о Фрейде, ее учителе в психоанализе и ее высоком идеале. Она посвящает Фрейду одну главу, но предусмотрительно исключает из нее все, что касается личной жизни уважаемого учителя; она сохраняет дистанцию с ним, как с почитаемым наставником.

Ее анализ завершился неожиданно: однажды Фрейд объявил, что ее часы он вынужден отдать «человеку-волку». В заключение он сказал: «Теперь Вы моя ассистентка». Реакцией Хелен была глубокая депрессия, но все же она сделала так, как ей было сказано.

В своих мемуарах она могла бы внести ясность в запутанное дело отношений Фрейда и Тауска, в которых ей принадлежала центральная роль: Хелен обратилась к

206

Фрейду по рекомендации Тауска, Фрейд же, по-видимому, ее к нему ревновал. Но Хелен уделяет этой истории — которую Розен описывает как историю «любовного треугольника» (см. статью М. Гротьяна «Переписка Фрейда») — лишь пару строк: доказательством веры Фрейда в ее терапевтические способности было то, что «в случае с моим первым пациентом дело касалось одного из членов семьи Фрейда, а также то, что он доверил мне сложный случай Виктора Тауска, который страдал тяжелым расстройством, и других особенно интересных пациентов» (Deutsch 1973, нем. изд., 121). В остальном Фрейд остался для нее человеком, которого она с благодарностью вспоминает, поскольку благодаря ему в ее жизни произошел третий — после освобождения от тирании матери и знакомства с социализмом — решающий перелом: «разрыв цепи бессознательного посредством психоанализа» (там же, 118).

«Всякий раз, когда я слышу о так называемом интеллектуализме Зигмунда Фрейда, об односторонности его метода, об ограниченности его мышления, я говорю себе: "То, в чем вы пытаетесь меня убедить, не соответствует действительности или по крайней мере соответствует только наполовину, так как вы не учитываете главного — Фрейда-человека, человека, которого я знал и с которым в годы моей учебы в Вене я провел несколько важных для меня бесед. Натура его была многосторонней, богатой, неоднозначной и — слава Богу — противоречивой, как и его учение"» (Goetz 1969, 1).

Так начинается статья поэта Бруно Гёца (род. в 1885 г. в Риге, умер в 1954 г. в Цюрихе), посвященная тем немногим часам общения с Фрейдом, когда поэт был у него в гостях.

В 1952 году Гёц написал о том, что произошло с ним почти полвека назад (1904—1905); сделать это ему помогли письма одному другу юности, в которых частично сохранилось содержание бесед с Фрейдом.

В 1904 году Гёц изучал в Вене психологию и синологию. Он страдал тяжелой, похожей на мигрень болью, не поддававшейся никакому лечению. Врач предложил ему проконсультироваться у Фрейда, о котором Гёц в то время еще ничего не знал. Он быстро прочел «Толкование сновидений», которое ему, однако, не понравилось, и передумал идти к Фрейду. Но поскольку время визита уже было назначено, ему, скрепя сердце, пришлось согласиться. Врач предупредил, что для знакомства с пациентом он передал Фрейду некоторые стихи Гёца. В день визита у Гёца началась сильная головная боль. Но как только он пришел к Фрейду, она тут же прошла. Это был тот врач, каким он должен быть и какого он никогда еще не встречал. Фрейд попросил рассказать о себе, и пациент на одном дыхании буквально выплеснул свои воспоминания о раннем детстве. Он говорил о таких вещах, о которых никогда и никому прежде не рассказывал.

Фрейд слушал не перебивая и не глядя на пациента, иногда смеялся, говорил очень мало. Он проводил то, что через 30 лет Феликс Дойч опишет как «ассоциативный анамнез».

Фрейд принял решение не анализировать молодого человека. Он должен сохранить свой сложный внутренний мир и продолжать писать стихи. Головную боль следовало лечить медикаментами. Он выписал рецепт, а затем спросил как бы между прочим, есть ли у Гёца деньги и когда он в последний раз правильно питался? Закончив консультацию, он передал пациенту рецепт и, немного смутившись, добавил, что тот должен его извинить, но поскольку сам он уже является «законченным» врачом, а Гёц пока еще только студентом, то он просит позволения сыграть роль «хорошего отца» и вручить ему небольшой гонорар за ту радость, которую доставили ему стихи юного поэта. Вернувшись в свою комнату, Гёц обнаружил в конверте 200 крон и был тронут до слез.

207

Насколько краток рассказ, настолько интересны в нем наблюдения, проливающие свет на чисто человеческие черты личности Фрейда.

Мы намеренно поместили изложение этой маленькой статьи в конце нашего обзора, поскольку она является примером множества других небольших статей, посвященных воспоминаниям о Фрейде, таких как «Тридцать пять лет с Фрейдом» Эрнста Федерна (Federn 1971) и многих других, которые приводятся в вышеупомянутой антологии Руитенбика, но не могут быть рассмотрены здесь более подробно. В большинстве случаев они были опубликованы после выхода в свет биографии, написанной Джонсом, и поэтому при чтении этого классического труда они не должны быть оставлены без внимания.

Если эти статьи и не отменяют им сказанного, то во всяком случае несколько иначе расставляют многие важные акценты, добавляют те или иные отсутствующие детали и оживляют — именно такими очерками, как у Гёца, — строгий жизненный портрет Фрейда в изложении Джонса.

БИОГРАФИИ

Уже с самого этого названия начинаются проблемы. Ведь биографиями в строгом смысле слова можно назвать лишь немногие из тех работ, которые мы будем рассматривать в дальнейшем; в большинстве же случаев мы имеем дело с — в той или иной мере спекулятивными, в той или иной мере искаженными (в позитивном или негативном смысле слова) — интерпретациями истории жизни Фрейда.

Начало было положено в 1924 году венским врачом Фрицем Виттельсом. Какое-то время он был учеником Фрейда и, очевидно, находился под сильным влиянием основателя нового метода лечения и новой науки, однако спустя несколько лет Виттельс уехал из Вены. Написание им книги «Зигмунд Фрейд: человек, учение, школа» слркило, по всей вероятности, процессу внутреннего осмысления. Сам Виттельс косвенно подтверждает это в одном из предисловий:

«Я познакомился с Фрейдом в 1905 году, его работы еще раньше произвели на меня большое впечатление. По личным мотивам летом 1910 года я порвал с Фрейдом и вышел из психоаналитического общества, однако период с 1905 по 1910 годы, когда я был достаточно близок к Фрейду, оправдывает мою рискованную затею написать эту книгу. Я никогда не переставал заниматься психоанализом, ведь как научный метод он является независимым от личности того, кому принадлежит честь его открытия. Находясь в отдалении от великой личности, я вышел из зоны, затененной ее непосредственным присутствием. Это позволило мне быть не загипнотизированным соглашателем, которых у Фрейда было больше, чем достаточно, а критичным свидетелем».

Виттельс учился у Вильгельма Штекеля (тот в свою очередь был учеником Фрейда и находился в дружеских отношениях с А. Адлером), который в 1911 году также порвал с Фрейдом. Позднее, когда Фрейд получил написанную Виттельсом биографию, он сказал:

«Разумеется, я никогда не желал подобного рода книг и не поощрял их. Мне кажется, что у общественности нет права на мою личность, она также не может учиться на моем примере, пока в силу различных обстоятельств в случае со мной не может быть достигнута полная ясность» (Freud 1968a, 363).

Фрейд останавливается прежде всего на трех эпизодах из книги Виттельса, которые, по его мнению, были изложены некорректно: эпизод с кокаином, дружба с Флиссом и полемика со Штекелем. Он также критиковал метод Виттельса, который поспешно и без достаточной информации (почти все детали биографии, по словам

208

самого Виттельса, были взяты из «Толкования сновидений») интерпретировал высказывание Фрейда: «Правдоподобие не всегда есть правда».

В дальнейшем проявилась амбивалентность Виттельса по отношению к Фрейду. В дополненном варианте своей работы (Witteis 1933) Виттельс дает разъяснения по поводу некоторых ошибочных утверждений. В 1925 году Фрейд ответил согласием на желание Виттельса вновь вступить в Венское психоаналитическое объединение. При всех оговорках Фрейд, очевидно, высоко ценил своего первого биографа. В конце письма после получения биографии Фрейд признается: «В моих замечаниях Вы можете увидеть признак того, что, не соглашаясь с Вашей работой, я ни в коем случае не считаю ее незначительной» (Freud 1968a, 364).

При всех недостатках книги Виттельса нельзя не признать, что на основе той немногой информации, которой он располагал, ему все же удалось создать достаточно наглядное описание личности Фрейда, которому тогда было уже около 70 лет. О причинах своей амбивалентности по отношению к Фрейду Виттельс говорит следующее: «Я никак не мог найти подходящий способ описания, некую золотую середину. Я понимал, что подобные попытки, касающиеся Фрейда и его учения, всегда будут субъективными. К тому же у меня к нему было двойственное отношение. Однажды в личном конфликте он оставил меня в тяжелом положении».

Заметим, что если бы все биографы были столь же честны в отношении своей личной позиции и имели бы смелость еще и говорить об этом, то многие из следующих работ, возможно, вообще бы не состоялись.

Берлинский невропатолог Эдгар Михаэлис также искал некий промежуточный путь между содержательной критикой и иронией, как он говорит об этом в своей книге «Человеческая проблематика в психоанализе Фрейда»: «Я уповаю на то, что судьба указывает удобный путь лишь тем, кого не устраивает пребывание в преисподней психоанализа. Другим же остается лишь там, в глуби, доводить до конца свои работы» (Michaelis 1925, 113).

Совсем иначе, весьма спорно, пишет о жизни и деятельности Фрейда Шарль Э. Майлан. Вышедшему в 1929 году своему сочинению «Трагический комплекс Фрейда» он дает подзаголовок: «Анализ психоанализа» — при этом сия брошюра представляет собой литературный пример того, что Фрейд называл «диким анализом», который он решительно отвергал. Основное утверждение Майлана состоит в том, что Фрейд не сумел справиться со своим собственным эдиповым комплексом, в частности с ненавистью к отцу, и поэтому задача его учеников состоит в том, чтобы со своей стороны устранить наконец «Фрейда-отца» и завершить развитие психоанализа. В предшествовавшем упомянутой работе «Открытом письме профессору Зигмунду Фрейду» Майлан говорит о «борьбе между праотцом (которым являетесь Вы) и потомком (которым являюсь я), которая возникла из-за мркской связанности в роду и побуждает теперь к овладению праматерью. Последней в нашем случае является истина, за которую мы друг с другом и друг против друга боремся».

Можно обсуждать этот тезис Майлана, но, учитывая стиль автора, надо заметить, что его интересует не столько научное обсуждение проблемы, сколько сама полемика. Любое частное высказывание Фрейда, соответствующее концепции Майлана, подхватывается и превратно истолковывается автором — об этом свидетельствуют уже названия глав: «Еврей в дерьме», «Сцена мочеиспускания перед отцом», «Подавленные признания сновидений». Неприкрытый антисемитизм книги несколькими годами позже пришелся явно по вкусу национал-социалистам. Читатель может составить собственное мнение на основе следующей выдержки из текста (речь идет о словах Фрейда о нетенденциозности психоанализа, о том, что единственным его намерением является «непротиворечивое познание части реальности»): «Аналитико-методический путь исследования привел меня к определен-

209

ному результату: под прикрытием «научной объективности» Фрейда пылает огонь яростной ненависти, а за его «справедливой» духовной политикой в действительности скрывается дух мести. Этот вывод поможет преодолеть легенду о его «беспристрастном нейтралитете»; однако, это ничего не говорит о реальном значении для нашей культуры психоанализа как такового.

Чтобы судить об этом, недостаточно проверки только в рамках психологии: право заключительного слова здесь принадлежит философии. И все же отрицающая идеалы научная методика аналитической психологии, на наш взгляд, была рождена из источника тысячелетней давности, из унижения и жажды мести типично конституированной негениальной расы, а также из личных страданий...» (Maylan 1929, 16—17).

Дальше цитировать излишне. Неудивительно, что комментарий Фрейда был крайне немногословным и гневным.

Следующим биографом, который высказывается уже в поддержку Фрейда, был Стефан Цвейг. В «Исцелении духом» (S. Zweig 1931) представлены портреты основателя психоанализа, а также Фридриха Антона Месмера, открывшего «животный магнетизм», и Мэри Бейкер-Эдди, основательницы американской секты «христианская наука». В письме к Цвейгу от 7 февраля 1931 года Фрейд пишет о своем впечатлении: «Что человеку не нравится собственный портрет или же он не узнает в нем себя — обычный, давно признанный факт. Поэтому я спешу выразить свое удовлетворение тем, что в моем случае Вы верно угадали все самое главное. А именно что, если рассматривать мои успехи, они были скорее результатом характера, нежели интеллекта. Это основная суть Вашего очерка, и так же думаю и я сам. Однако я должен заметить, что Вы избыточно, почти исключительно, подчеркиваете во мне элемент мелкобуржуазной правильности. На самом деле Ваш персонаж несколько сложнее; с Вашим описанием не сходится то, что у меня бывали мигрени и приступы усталости, как у любого другого, что я был страстным курильщиком (хотел бы я им оставаться и по сей день), что сигара играла огромную роль в моем самообладании и упорстве в работе..» (Freud 1968а, 420; см. также статью М. Гроть-яна «Переписка Фрейда»).

Список биографий самого разного качества, написанных после смерти Фрейда р 1939 году (и после преодоления связанных с войной трудностей издательской деятельности), открывает биография Эмиля Людвига (Ludwig 1946), рке ранее получившего известность благодаря своим весьма интересным в психологическим отношении работам о Наполеоне, Бисмарке, Линкольне и др. У Людвига было двойственное отношение к предмету своего исследования: с одной стороны, он был очарован Фрейдом, с другой — тот производил на него отталкивающее впечатление. Стиль автора хорошо скрывает его амбивалентность. Если другие авторы, например, Вальтер Мушг (Muschg 1930) и Вальтер Шёнау (Schönau 1968), хвалебно отзывались о прозе Фрейда, то Людвиг находил отдельные слова, на которые и обрушивал все свое возмущение дерзаниями Фрейда как исследователя. Так, об изобретенном Фрейдом термине «нарциссизм» он отзывается следующим образом: «Отвратительнейшее из всех слов, которые начинают лепетать братья по ордену еще до того как постричься в монахи» (Ludwig 1946, 80). Надо признать, что подобные упреки не лишены основания, однако автор не учитывает того, что Фрейд был не поэтом, а исследователем, использовавшим язык совершенно в иной функции. Более обоснованной является критика Людвига, когда он обвиняет Фрейда в ограниченности интересов: «Даже внешнее наблюдение открывает недостатки Фрейда как исследователя человеческих душ. Активность была чужда ему; при всей подвижности своей жизни он не знал ни одной провинции. Он дышал воздухом библиотек и лабораторий, был свидетелем честолюбивых интриг профессоров и коллег в Вене и Париже, а в тридцать лет запер себя в трех темных комнатах, которые покидал только на время случайных поездок. Консультируя людей самого разного круга, профессии которых повлияли на их ду-

210

шевную жизнь, он никогда, даже как наблюдатель, не касался их деятельности, все они были для него чужими...» (там же, 209).

Людвиг также использовал в качестве источника информации только опубликованные работы Фрейда. Поэтому некоторые приводимые им подробности являются плодом его фантазии: семья Фрейда обеднела не в Вене, а его отец Якоб поселился в столице Дунайской монархии как раз потому, что лишился средств к существованию во Фрайберге.

Несмотря на чрезмерность критики автора, представляющего Фрейда оторванным от мира мыслителем и мечтателем, некоторые наблюдения, в том числе приведенное выше относительно односторонности Фрейда, следует признать верными.

Большей объективностью отличается работа Элен Уолкер Панер «Фрейд: его жизнь и разум» (Puner 1949). И все же биография этой англичанки, как и работы ее предшественников, обнаруживает неизбежные недостатки. Автору также недоставало непосредственных знаний о жизни Фрейда, хотя она и использовала материал, собранный Бернфельдом, и знала большинство его достоверных статей о жизни Фрейда (то и другое цитируется без ведома Бернфельда и без упоминания его имени — см. Trosman, Wolf 1973, 228). То, что из этого получилось, было похоже на своего рода биографические фельетоны, «историю героя» в стиле журналов для женщин: Фрейд изображается мятежником, а не напряженно работавшим ученым, что гораздо больше соответствовало бы действительности.

Североамериканский психиатр и противник психоанализа Морис Натенберг преследует те же цели, что Бумке и Майлан до него, только делает это еще злее. В «Истории случая Зигмунда Фрейда» (Natenberg 1955), оценивая лекционную деятельность Фрейда, он доходит до того, что сравнивает его стратегию распространения знаний с гитлеровской пропагандой. Его ораторское умение он интерпретирует как риторические трюки, более того, «разоблачает» его как искусство гипнотического совращения и пытается доказать, «...что за бородой этого ученого целителя прячется ребенок, который так и не сумел вырасти, так и не сумел приспособиться к реальностям мира и поэтому был вынужден сконструировать себе свой собственный мир>.

Через два года Натенберг повторяет свои абсолютно неквалифицированные и злобные выпады в предисловии к книге Койна Г. Кэмпбелла (также американского психиатра), в не меньшей степени настроенного против Фрейда, чем и он сам. В «Индуцированных иллюзиях» (Campbell 1957) он строит свою полемику на научно несостоятельном, нелепом утверждении, что методика Фрейда представляла собой своего рода гипноз или «промывание мозгов», губительно действовала на пациентов, учеников и, не в последнюю очередь, на самого Фрейда. Кэмпбелл абсолютно безосновательно утверждает, что перед смертью Фрейд начал «психоанализ Библии»; он ставит его на одну ступень с «психопатом, криминальным элементом, слабаком, неудачником» (там же, 28), так как за сказанное им, например, в «Психопатологии обыденной жизни» (1901), он «приносит извинения как за действия, нанесшие ущерб или вызвавшие несчастье». То, о чем говорит Кэмпбелл, утверждается как бы со знанием дела, поскольку он тоже является «жертвой» многолетнего учебного анализа, сбитой с толку фрейдовскими лживыми интерпретациями действительности и лишь в результате отчаянного противодействия сумевшей выйти из этого неприятного положения.

После публикаций Натенберга и Кэмпбелла, выступивших против личности Фрейда и его творения, психоанализа, вышел в свет первый том написанной Джонсом биографии Фрейда, остающейся и поныне самым обстоятельным и достоверным его жизнеописанием, о котором и пойдет сейчас речь; жаль только, что оба психиатра так и не удосужились познакомиться с трудом Джонса, хотя бы для того, чтобы скорректировать свое негативное мнение о Фрейде.

211

В 1905 году лондонский врач Эрнест Джонс начал интересоваться идеями Фрейда, а вскоре перешел и к применению на практике психоаналитического метода лечения. Спустя несколько лет он становится надежной опорой постепенно развивавшегося после первой мировой войны психоаналитического движения. В 1908 году вместе с нью-йоркским врачом Абрахамом А. Бриллом он посетил Фрейда в Вене, и с тех пор между венцами и лондонцами стали развиваться отношения, которые можно назвать дружбой, хотя, похоже, Фрейд не был столь сильно вовлечен в отношения с Джонсом, как, например, с Вильгельмом Флиссом или позднее с К. Г. Юнгом. Однако в отличие от дружбы с обоими этими людьми, которая, как известно, закончилась разрывом, тесное сотрудничество с Джонсом продолжалось до самой смерти Фрейда, то есть три полных десятилетия. В июле 1912 года по инициативе Джонса был создан «Комитет», в состав которого вошли ближайшие сподвижники Фрейда; помимо ограждения Фрейда лично от враждебно настроенных коллег Комитет призван был облегчать деятельность загруженных работой исследователей, выполнять координационную функцию внутри движения.

Как в рамках Комитета, так и благодаря личным контактам (они обменялись 1347 письмами) Джонс имел возможность хорошо узнать Фрейда. Кроме того, он был единственным из ближайших учеников Фрейда, пользовавшимся неограниченным доверием и со стороны его семьи. Поэтому, когда после смерти Фрейда он высказал желание написать его биографию, то получил в свое распоряжение все его наследие. Прежде всего в этом намерении ему всячески содействовали Анна Фрейд и ее брат Эрнст; в то время Джонс был единственным человеком, пользовавшимся неограниченным правом читать все имевшиеся в распоряжении письма Фрейда: 2500 писем членам семьи, почти 1500 писем невесте и впоследствии жене, письма Абрахаму (495), Ференци (2000) и другим; некоторые из писем были опубликованы, правда, в «обработанном» виде, Комитетом по наследию (Freud 1960, 1963, 1965, 1968b, 1974, Groddeck 1970). Кроме того, Джонс имел доступ К — также опубликованной лишь частично — корреспонденции с Флиссом (1950) и к протоколам заседаний Венского психоаналитического объединения (1906— 1914), опубликованным в 1962—1967 гг. Нунбергом и Федерном.

В статье «Помощь Бернфельда Джонсу в создании биографии Фрейда» (Trosmen, Wolf 1973) Гарри Тросмэн и Эрнест С. Вульф изобразили волнующую историю возникновения этого огромного труда. После тяжелой болезни и кончины в апреле 1953 года Бернфельда, в то время лучшего знатока этого материала, Джонс, боровшийся со старостью и уже сам чувствовавший приближение смерти, лишился важнейшего помощника. И только при поддержке жены Кэтрин, переписывавшей поистине бесчисленные уже выцветшие письма, ему удалось довести до конца свои поиски, структурировать материал и написать заключение — он продолжал заниматься этим, так же как и обширной психоаналитической практикой, почти до самой своей смерти.

Поистине выдающейся заслугой Джонса является то, что, используя все многообразие информации, дополняя ее еще и личными высказываниями многих очевидцев, он сумел прекрасно ее систематизировать. Жизнь и деятельность Фрейда были тщательно реконструированы, при этом Джонс старался, чтобы документальный материал говорил сам за себя, а самому быть крайне осторожным с интерпретациями (можно добавить: слишком осторожным). Джон Мишо хвалит биографию в подробной рецензии:

«Британцам приписывают чопорность, соединяющую в себе сухость и юмор. Манера Джонса обсуждать деликатные вопросы и давать краткие комментарии говорит о том, что он истинный британец. К тому же, Джонс — дипломат. Способность к такого рода деятельности он продемонстрировал уже при организации

212

психоаналитического движения. Здесь она по-новому проявилась в том, что он понимал необходимость сдержанного отношения к герою на фоне всеобщего восхваления. Именно на этом качестве основано третье достоинство Джонса: он написал биографию, которую будет читать даже скептик» (Mischo 1963, 110).

Петер Брюкнер называет эту работу «необычайно привлекательной»; читатель имеет возможность «в многообразии представленного материала, «подробностях жизни выдающегося человека» увидеть также исторически-парадигматическое, «показательное» в жизни и развитии Фрейда» (Bruckner 1961, 893). Данная биография — это, безусловно, плод огромного труда превосходного тгисателя и добросовестного исследователя. Джонс избегает выражений бурного восхищения или чрезмерной сентиментальности. В тексте практически нет таких слов, как «великий человек», «гений», «мастер»; но не потому, что Джонс умаляет значение фрейдовских идей, а прежде всего потому, что он воздерживается от суждений с позиции

истории. Он излагает факты.

О чем же идет речь в этих трех томах, общим объемом более чем 1500 страниц? TomI (1953): «Развитие личности и великие открытия, 1856— 1900 гг.», том II (1955): «Годы зрелости, 1901—1919 гг.» и том III (1957): «Последний этап, 1919—1939 гг.». Необычайно умело, глава за главой Джонс рассматривает те или иные проблемы, возвращаясь в прошлое и заглядывая в будущее, особенно там, где речь идет о научных идеях и открытиях, к которым Фрейд приходил порой в течение десятилетий.

Здесь не имеет смысла подробно говорить о содержании трех томов — тот, кто интересуется жизнью и деятельностью Фрейда, в любом случае не обойдется без изучения книги Джонса.

Этот труд одновременно является описанием жизни выдающегося человека, историей того времени, в котором жил Фрейд, и, разумеется, прежде всего изложением психоанализа. Джонс показывает исключительную разносторонность личности Фрейда, а также его героизм, который прослеживается на протяжении всей жизни, начиная с детства, и символизируется идентификацией с Ганнибалом, семитским трагическим героем, а также с Моисеем, библейским Яковом и Леонардо да Винчи.

Фрейд изображен авантюристом и завоевателем, как он сам себя называл, подлинным гуманистом и стойким атеистом, но также человеком с выраженными невротическими нарушениями, которые он в той или иной мере преодолевал с помощью самоанализа, строя при этом новую науку.

После выхода в свет биографии было найдено и опубликовано много неизвестного и важного материала, задающего новые направления в понимании Фрейда. Однако ни в одной из этих более поздних биографий не были обнаружены какие-либо серьезные неточности Джонса, за исключением работы Макса Шура, показавшего, что сердечная недостаточность у Фрейда была связана не с неврозом, как утверждает Джонс, а прежде всего с органическими нарушениями. В корректировке нркдается также оценка рили еврейского происхождения Фрейда (Robert 1974) и причин возникшего у Фрейда в конце его жизни интереса к парапсихологии (Mischo 1963). В остальном же биография, написанная Джонсом, и поныне остается самым значительным возвышением на литературном ландшафте, оставляя внизу частные исследования и воспоминания родственников, учеников и пациентов, которые еще будут рассматриваться в дальнейшем.

В 1956 году, к столетию со дня рождения Фрейда, появились работы Людвига Маркузе и Александра Метте с кратким изложением истории его жизни и деятельности, столь же различные по стилю и построению, как и позиции их авторов.

Писатель и философ Маркузе в своем сочинении «Зигмунд Фрейд: его образ человека» говорит о Фрейде прежде всего как о писателе и философе (каковыми тот невольно — впрочем, однажды он даже говорил, что хотел бы написать ро-

213

ман — являлся; Witteis 1924, 13). Книга начинается с указания на то, что Фрейд родился в том же 1856 году, в котором тремя месяцами раньше скончался Генрих Гейне: «Жизни обоих напоминают две очень близкие вариации
на одну тему»; автор говорит даже о «переселении душ» (Marcuse 1956).

Как и любой другой врач, живший в социалистической Германии, Метте считал себя обязанным комментировать Фрейда с марксистских позиций; совершенно очевидно, что его книга была опубликована в стране, в которой отношение к психоанализу, мягко говоря, было сдержанное. Более объективно взгляды Фрейда на общество изложены Дэвидом Рисманом (Riesman 1954) и Полом Розеном (Roazen 1968).

Б 1959 году вышли в свет еще две биографии, вернее сказать, попытки биографического описания. Американкой Рэчел Бейкер на основе имевшихся в ее распоряжении материалов (работы Джонса и опубликованного в 1950 году нового важного источника — переписки Фрейда с Вильгельмом Флиссом, который на протяжении многих лет являлся его близким другом) был написан своего рода биографический роман, который мы упоминаем здесь лишь полноты ради.

Гораздо более серьезной является работа Эриха Фромма «Миссия Зигмунда Фрейда» (Fromm 1959). Обсркдение идей Фрейда стало для Фромма, который и сам был аналитиком, как бы научным расчетом с психоанализом, подобным тому, что был проделан Виттельсом после временного разрыва с Фрейдом и выхода из его объединения. Фромм также поначалу был «ортодоксальным фрейдистом». Родившийся в 1900 году во Франкфурте-на-Майне, он после получения образования работал врачом и аналитиком сначала в Берлине, затем во Франкфуртском психоаналитическом институте. С 1934 года Фромм жил в США, где постепенно приобщился к культурной антропологии и социальной психологии. С этих новых позиций он пересмотрел свой взгляд на психоанализ и стал приверженцем так называемого неопсихоанализа (см. статью Г. Хржановски в т. III), в котором основной акцент делается на детерминации человека культурой и обществом, а не влечениями.

После завершения работы над книгой в распоряжении Фромма оказался опубликованный незадолго до этого новый источник материалов о жизни Фрейда — «Письма 1873—1939 годов». К сожалению, Фромм использовал его главным образом лишь для того, чтобы более детально, чем его предшественники (в том числе и Джонс), рассмотреть отношение Фрейда к своей матери, к жене и вообще к женщинам (нужно заметить, что книга и исследование жизни Фрейда в целом могли бы только выиграть, если бы эта тема обсуждалась еще более подробно). Общее же впечатление от книги таково, что Фрейд как «предмет исследования» в гораздо большей мере служил автору для изложения своей новой психотерапевтической и мировоззренческой позиции, нежели для объективного описания жизни и деятельности самого Фрейда. Это относится и к тезису Фромма о том, что Фрейд был «реформатором мира и миссионером», стоял у истоков новой (психоаналитической) квази-религиозной секты (главы VII—VIII), что является, выражаясь языком психоаналитиков, «сверхинтерпретацией».

Марисе Шойси, издатель французского ежемесячного психологического журнала «Псюхе» и одно время президент Французского психоаналитического объединения, свою небольшую книжку «Зигмунд Фрейд: новая оценка» (Choisy 1963) начинает с объяснения в любви: «Мое сердце не билось даже от чувства влюбленности так сильно, как в тот день, когда я поднималась по Берггассе». В тот день она впервые пришла к Фрейду, что стало началом ее собственного анализа и психоаналитического обучения. Вначале Фрейд разочаровал ее («Обратила бы я на него внимание в толпе людей? Он выглядит так, как будто у него характер бульдога, а сам он совершенный чудак»), но затем Фрейд прямо-таки подавил ее своей личностью: «Да, это Фрейд, с таким красивым выпуклым лбом, таким благородным

214

лбом, который, кажется, не имеет границ. Взгляд его темных, лучистых глаз как будто пронизывает твое бренное тело. Сила, которая струится из них, орошает тебя подобно святой росе...» (там же, 3). Марисе Шойси вспоминает, что Фрейд просил ее принести ему свои сочинения, и замечает по этому поводу: «Прежний мой аналитик никогда не проявлял интереса к моей литературной работе. У него не было времени для чтения прозы, у Фрейда же — напротив...»

Марисе Шойси в ее «новой оценке» Фрейда занимают прежде всего философский и религиозный вопросы, которые отражены в главах «Страх смерти», «По ту сторону влечения к смерти» и «Моисей». Стиль изложения афористический, свободно-ассоциативный, в качестве поводов для размышления берутся личные высказывания Фрейда. В заключительной главе «Изобретатель и инвентарь» (непереводимая игра слов, по-английски звучащих: «Inventors and Inventories») речь идет о творческом потенциале Фрейда; несколькими годами позже эту тему вновь поднимает и обсуждает, но уже гораздо более систематически в «Таланте и гении» Курт Р. Эйсслер (Eissler 1971). Книгу госпожи Шойси следует рассматривать не столько как биографию, сколько как одну из попыток использовать пример сильной личности в качестве центра для рефлексии собственных размышлений.

Опять-таки попыткой совершенно иного рода является книга одного из учеников Рудольфа Штейнера, врача Карла Кёнига «Судьбы Зигмунда Фрейда и Иозефа Брейера» (König 1962), в которой он использует биографическое описание, сравнивая Фрейда и Рудольфа Штейнера, психоаналитический и антропософский взгляды на человека. Эта работа заслуживает внимания еще и потому, что в одной из глав дается краткое описание жизни Йозефа Брейера — фрейдовского наставника и друга. Автор пишет о Фрейде как о первооткрывателе в науке, как о выдающемся мыслителе, но по-человечески предпочтение отдает Брейеру. Здесь не место для того, чтобы детально останавливаться на человеческих качествах Фрейда, об этом много сказано Бруно Гёцем, многочисленные подробности можно найти также у Эйсслера. Кёниг, очевидно, не знал, что даже в те годы, когда Фрейд испытывал значительные финансовые трудности, он находил возможность помогать своим ученикам Отто Ранку и Теодору Райку, — по всей видимости, автор просто был недостаточно информирован на эту тему. В целом же книга, при всей краткости изложения, содержит целый ряд интересных идей и сравнений.

В 1964 году Марте Робер опубликовала свое исследование «Психоаналитическая революция», в котором жизнь и творчество Фрейда рассматриваются как нерасторжимое единство. Автор, профессор германистики в Сорбонне, получила известность благодаря исследованиям Кафки и других писателей, а также переводам на французский язык произведений Кафки, Гёте и Ницше. Несмотря на краткость биографии, написанной Робер, по сравнению с биографией Джонса, она имеет перед ней ряд преимуществ. Первое из них состоит в том, что Робер не была обременена опытом личных отношений с Фрейдом, не являлась психоаналитиком и поэтому могла оставаться нейтральной (насколько это вообще возможно в данном вопросе). Второе преимущество состоит в том, что более краткое, чем у Джонса, изложение и связанная с этим насыщенность содержания, позволила автору сделать более наглядной важную взаимосвязь между процессом развития Фрейда как личности и становлением основанной им науки. Немаловажное значение имеет и то, что автор видит Фрейда глазами женщины. Ее описание отличается от других биографий, написанных женщинами (Панер и Бейкер), не только более основательным знанием предмета, но и тем, что, как германист, она совершенно иначе подходит к работе, чем, например, Марисе Шойси, которая, будучи аналитиком, не избежала предвзятости. На наш взгляд, «Психоаналитическая революция» является на сегодняшний день самой удачной биографией для непосвященного читателя;

215

именно ей, пожалуй, следует отдать предпочтение для первого ознакомления с личностью и творчеством Фрейда, а не сокращенному, например, варианту биогра- I фии Джонса (Jones 1969). Но тот, кто стремится к более серьезному знакомству с основателем психоанализа, должен все же обратиться к трехтомнику Джонса и специальной литературе.

«Краткая биография» Джованни Костигана (Costigan 1965), опирающаяся главным образом на работу Джонса и переписку, не несет никакой новой информации, в ней нет даже попытки по-новому оценить или изложить имеющийся материал. По сути, она представляет собой реферат биографии Джонса, в который добавлена разного рода «картотечная информация». Широкой публике, наверное, интересно узнать, что газета «Chicago-Tribune» предложила. Фрейду гонорар в размере 25 000 долларов, если он прибудет в США и за день даст «психоаналитическую интерпретацию» одного сенсационного убийства, но из того, что Фрейд от такого предложения отказался, мы не узнаем ничего нового о его личных качествах.

Нечто подобное можно сказать и о «романе о Зигмунде Фрейде» Ирвина Стоуна с романтическим названием «Страсти ума» (Stone 1971). Книга, по объему сравнимая с трехтомником Джонса, имеет, без Сомнения, свои достоинства, поскольку дает многим людям представление о жизни Фрейда и психоанализе, обогащая тем самым их духовный мир; не будь этой книги, у них не возник бы интерес ни к Фрейду как человеку, ни к его научным трудам. Роман вполне достоверен, но обладает одним существенным недостатком: он чересчур героизирует Фрейда, нередко впадая в кич. Действительный героизм Фрейда, его усилия преодолеть мучительную, продолжительную болезнь и его смерть, Стоун обходит молчанием. Один рецензент очень метко охарактеризовал содержание этой книги, дав своему критическому отзыву название «Эдипов комплекс и развесистая клюква».

В 1971 году Ричард Уолхейм опубликовал краткую биографию, где в сжатом виде представил череду наиболее важных событий в жизни Фрейда. При этом, однако, становится очевидным, что раскрыть тему при таком объеме (биография Марте Робер, к примеру, в два раза больше) без ущерба наглядности и без искажений просто-таки невозможно.

То же самое относится и к еще более краткому изложению Оскара Маннони (Mannoni 1971), работа которого примечательна только обилием иллюстрационного материала.

Нельзя не упомянуть здесь книгу Макса Шура «Зигмунд Фрейд: жизнь и смерть» (Schur 1972), хотя сам автор считает ее не биографией в собственном смысле, а прежде всего размышлением на тему смерти. Эта книга не только содержит много новой и важной информации (возможно, в последний раз в нашем столетии) о болезнях Фрейда и его смерти, что как никем другим непосредственно близко было пережито Шуром, семейным врачом Фрейда, в ней также содержится материал о раннем периоде развития психоанализа, о дружбе Фрейда с Флиссом, о самоанализе, о пристрастии к никотину, о материальных трудностях и некоторых невротических (фобических и навязчивых) симптомах. Шур, венский врач, впоследствии также ставший психоаналитиком, долгое время не решался писать эту книгу.

Джонс, работая над биографией Фрейда, попросил Макса Шура написать «последнюю главу». Глава под таким названием должна была стать действительно последней главой в трехтомнике Джонса. Однако" Джонс изменил структуру биографии. Хотя он и использовал материал Шура, но не указал его как автора статьи и только привел его имя в списке литературы. Макс Шур расширил свою работу о жизни и деятельности Фрейда до того объема, в котором мы имеем ее сегодня, придя со временем к убеждению, что, будучи очевидцем того, что происходило в жизни Фрейда в период с 1928 по 1939 год, он просто обязан написать «биографическое исследование»:

216

«Это был Фрейд, который "нарушил сон мира"... открыв наводящую страх сторону инстинктивной жизни человека, разоблачив иллюзорность человеческих представлений о бессмертии и показав нашу неспособность постичь идею собственной смерти... Я решил действовать в духе Фрейда — который всегда стремился к тому, чтобы узнать всю правду, как бы тяжела она ни была, — и не упустить ничего из трагических подробностей его долгих страданий и смерти» (там же, нем. изд., 22).

Для написания книги, работа над которой продлилась до самой его смерти в 1969 году в возрасте 73 лет, автор использовал ежедневные заметки о своих визитах к Фрейду. Почти полностью сохранившаяся рукопись была найдена в его литературном наследии.

Помимо собственных свидетельств Шур мог использовать до сих пор неопубликованные материалы: переписку Фрейда с Шандором Ференци и Мари Бонапарт, а также полную переписку с Флиссом (она была опубликована лишь частично).

Еще в период своей дрркбы с Флиссом Фрейд говорил о смерти, болезнях и старости. Отправив Флиссу рукопись «Толкования сновидений», Фрейд написал, что книга содержит «2467 ошибок». Шур, который как раз занимался теорией Флисса о периодичности и ее влиянием на Фрейда, позволил себе провести аналитическую нумерологию, проанализировав мотивы, определившие выбор этого произвольного числа. Фрейд долгое время верил в существование определенной даты смерти. Относительно себя он предполагал, что должен умереть в возрасте 59, 61 или 81,5 года. Смерть играла важную роль на протяжении всей его жизни: в раннем детстве он пережил смерть маленького брата и глубоко потрясшую его смерть старого отца, внезапную смерть любимой дочери Софи во время эпидемии гриппа в 1920 году, а через несколько лет смерть четырехлетнего внука. Он пережил смерть своего друга и пациента Антона фон Фрой-нда. Это лишь неполный список событий, сталкивавших Фрейда со смертью. Удивительно, что сообщая о смерти стольких друзей Фрейда на протяжении его долгой жизни, например о преждевременной кончине Карла Абрахама, затем Шандора Ференци, Лу Андреас-Саломе и многих других пионеров психоанализа, переживших Фрейда, Шур обходит молчанием случай самоубийства Виктора Тауска.

Начало болезни Фрейда (1923) покрыто мраком врачебных ошибок. Вновь рассказывается история первой операции, как слабоумный карлик нашел истекающего кровью Фрейда и позвал на помощь. Фрейда глубоко уязвило то, что его врач, Феликс Дойч, не подтвердил поставленный им самим диагноз рака, а скрыл от пациента правду. Шур убедительно проанализировал сопротивление Дойча признать истинную природу опухоли. Фрейд намерен был узнать правду и был способен взглянуть ей в глаза, но эту правду не мог поначалу перенести его врач. Дойч знал истинную природу болезни, но не желал признавать этого.

Шур откровенно рассказывает о пристрастии Фрейда к никотину. В психологии Фрейда он ставит серьезную проблему: как могло случиться, что человек с таким самоконтролем, дисциплинированностью и ответственностью оказался не в состоянии последовать советам лечащих врачей и отказаться от курения.

То, что Фрейд очень часто говорил о раке еще задолго до того, как у него появились какие-либо признаки этой болезни, относится помимо многого другого к странным и непонятным деталям его жизни. В письме к Флиссу он говорил о сидящем в нем «демоне», заставляющим его писать. Он назвал его неоплазмой, раком, своим тираном; однажды он сказал, что у него непременно будет рак, который будет властвовать над его телом, духом и побуждать к работе. 19 февраля 1899 года он писал Флиссу, что превратился «целиком в карциному» (Е. Freud 1960).

Одним из самых волнующих документов является письмо к Эйтингону от 19 декабря 1938 года. После одной из операций Фрейду должны были удалить еще часть челюсти, и он пишет: «...я как голодный пес жду обещанную кость, только это будет моя собственная».

217

Шур говорит не только о страданиях Фрейда, он описывает его стойкость перед лицом смерти, а также излагает его теорию влечения к смерти. Подробно, во всех деталях, прослеживается развитие этой теории на материале как ранних, так и более поздних работ, в его самоанализе, во время болезни, в сновидениях, в переживаниях из-за смерти друзей, в литературных трудах, таких, как «Градива», или в теме «трех ларцов», в размышлениях о войне и смерти и, наконец, в создании самой теории. Многие сновидения Фрейда предстают в новом свете, особенно те, что касаются самоанализа и отношений с Вильгельмом Флиссом.

Шур анализирует депрессию, развившуюся у Фрейда после завершения работы над «Тотемом и табу», а также рассказывает о возникшей у него «иерархии страхов». Она начинается со страха разлуки с оберегавшей его матерью, затем следует страх кастрации, страх перед бессознательным и, наконец, страх смерти.

Согласно Шуру, Фрейд испытывал чувство вины перед умершим в детстве младшим братом, перед многими своими друзьями и членами семьи за то, что он пережил их. Ему всегда необходим был близкий друг и ненавистный враг, он стремился найти их обоих, и порой они трагическим образом соединялись в одном человеке.

События последних месяцев жизни Фрейда достигают кульминации в героическом документе героической жизни, приближавшейся к своему концу. Борьба со смертью, начавшаяся в самоанализе, подошла к своему концу. Рассказ о последних месяцах не может оставить читателя равнодушным. Он прочтет о мужестве Фрейда и восприятии им происходившего, о ею сомнениях и надеждах, победах и поражениях. Несмотря на болезнь и жестокие страдания, Фрейд до конца оставался активным. Операции следовали одна за другой, рак прогрессировал, проявляясь то здесь, то там, постоянное курение провоцировало его к новому росту. В письме к Мари Бонапарт Фрейд написал, что он видит себя «маленьким островом боли в океане безразличия».

В свой последний день Фрейд напомнил врачу об условиях их договоренности: не скрывать правду, избавить Фрейда от ненужных страданий. Последние слова Фрейда были обращены к Шуру: «В тот раз Вы обещали мне не оставить меня в беде, если до этого дойдет. Я живу сейчас одним страданием, все это не имеет больше смысла». Затем он попросил проинформировать дочь Анну; все это было сказано в полном сознании. Ему сделали инъекцию морфия, которую повторили после долгого сна. 23 сентября 1939 года в три часа утра Фрейд умер.

ЧАСТНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

Тот, кто занимается изучением идей Фрейда в рамках специальных областей знания, не может, как правило, обойти стороной биографические данные, относящиеся к той или иной проблеме. Примером тому могут служить работы, в которых рассматриваются взгляды Фрейда на религию (Lee 1948, Klauber 1960, Scharfenberg 1968, Wucherer-Huldenfeld 1969, Zarndtu.a. 1972), влечение к смерти (Eissler 1955), мораль (Rieffl959), общество и политику (Roazen 1968) и эстетику (Spector 1972); исследовался его литературный стиль (Muschg 1930, Schönau 1968), его высказывания о профессиональной деятельности и игровом поведении (Riesman 1954), критика культуры (Reik 1930). Уже в этих работах косвенно проявляется личность Фрейда, но еще более ясно о ней можно судить по протоколам знаменитых «фрейдовских сред», которые в 1962 году начали публиковать в двух томах Герман Нунберг и Эрнст Федерн; сюда же можно отнести и исследование Уолтера А. Стюарта о первых десяти годах (1888—1898) развития психоанализа (Stewart 1967).

В рамках данной работы будут рассмотрены лишь некоторые из упомянутых исследований, те, которые помогут лучше понять развитие Фрейда как личности. В первую очередь должны быть названы работы Зигфрида Бернфельда и Сюзанны Кас-

218

сирер-Бернфельд, которые вскоре после смерти Фрейда начали скрупулезное исследование определенных периодов его жизни, например раннего детства (1944) и начала его деятельности как ученого (1950); в работе «Фрейд и археология» (1951) Сюзанна Кассирер-Бернфельд приводит точные данные и глубокие психологические интерпретации. В «Неизвестном фрагменте биографии Фрейда» (1946) Зигфрид Бернфельд выступает как мастер детективного жанра: он убедительно доказывает, что в работе «О покрывающих воспоминаниях» (1899) Фрейд анализирует переживания собственного детства. Тот, кто знаком с этими четырьмя исследованиями, поймет, почему смерть Бернфельда Эйсслер расценил как тяжелый удар по биографике Фрейда. «Бернфельд был человеком необычайно богатым на идеи, выдающимся аналитиком, искусным в применении психоанализа в биологии и гуманитарных науках, человеком действительно одаренным» (Eissler 1966, 9). Эйсслер, который и сам является искушенным биографом — им созданы психоаналитические биографии Леонардо да Винчи (1961), Гёте (1963) и Фрейда (1951, 1964, 1966, 1971, 1974а, 1974b), — явно отдает предпочтение «чисто научному подходу Бернфельда в сравнении с Эрнестом Джонсом, который к биографическим данным примешивает личные впечатления о Фрейде». Леон Шерток (Chertok 1970) и Джулиан А. Миллер с сотрудниками (Miller et al. 1969) посвящают свои работы пребыванию Фрейда в 1885—1886 гг. у Шарко в Париже, когда у Фрейда произошел решительный поворот от физиологии к психологии. В других частных исследованиях изучались, например, отношение Фрейда к Фрайбергу, городу, в котором он родился, и к Моравии (Sajner 1968), письмо 75-летнего Фрейда к своему юному другу Эмилю Флюссу (Gedo, Wolf 1970), беседа Фрейда и Рильке (Lehmann 1965), его отношение к Рихарду Вагнеру (Dimitrov 1972). Джон Мишо (Mischo 1963) исследует «другого Фрейда», заинтересовавшегося парапсихологией, которую в отличие от К. Г. Юнга он решительно отвергал. Ученик Юнга Эрих Нойманн изучал образ отца у Фрейда (Neumann 1956), а Джон Э. Гедо — фрейдовский самоанализ (Gedo 1968). Все эти авторы, вопреки предпринятым Фрейдом мерам предосторожности и возражениям, с большим или-меньшим успехом исследуют, интерпретируют и анализируют его жизнь, кажущуюся на первый взгляд не слишком разнообразной.

Тот, кому заслуги Фрейда кажутся не слишком убедительными, у кого по тем или иным причинам уже сложилось скептическое мнение или даже резко отрицательное отношение, возможно, поиронизирует над стараниями и усилиями многочисленных ученых, исследующих жизнь и творчество этого человека. Тот же, кто убежден, что своим открытием бессознательного, своим самоанализом, своим новым методом лечения, своим всеобъемлющим толкованием человеческой жизни и своей научной теорией Фрейд внес неоценимый вклад в развитие человечества, тот, кто считает его одним из немногих гениев современности, вероятно, будет согласен с Эйсслером, сказавшим: «Если бы речь шла только о том, чтобы понять нечто из психологии научного гения, это не доставило бы нам никаких хлопот. Гении, которые помогли бы нам судить о психологии научного дара, появляются время от времени; но мы заслужим удивления и строгого порицания потомков, если не выполним наш святой долг и не соберем каждый документ, который только может быть найден, каждый документ, который способен пролить свет на гигантскую проблему фрейдовского самоанализа» (Eissler 1951, 5).

То, что сказано здесь о личных документах Фрейда, прежде всего о его письмах, относится также и к перечисленным биографическим исследованиям, даже если они часто являются лишь (сделанными наошупь) попытками интерпретаций, лучшие и немногие из которых крошечными камешками могут войти в состав сложной мозаики жизни этого человека.

Здесь, безусловно, надо назвать подробную работу Петера Брюкнера о личной библиотеке Фрейда (Bruckner 1962—1963) и четыре публикации Йозефа и Рене

219

Гикльхорнов (Gicklhorn 1957—1973) о времени учебы и преподавания, правда, последняя из которых — «Академический путь Зигмунда Фрейда» — по целому ряду пунктов была опровергнута Эйсслером (Eissler 1966, 1974b).

Более обширные частные исследования касаются следующих тем: еврейское происхождение Фрейда, его сновидения, ученики Фрейда, его отношения с Виктором Тауском и опыты с кокаином.

Еще в 1929 году американский писатель Абрахам А. Робак акцентировал внимание на еврействе Фрейда. Получив его труд «Еврейское влияние на современное мышление», Фрейд в своем ответе писателю выражает несогласие с тем, как Робак подходит к психоанализу; однако указание на его этническое происхождение он воспринял благосклонно:

«Вам будет интересно узнать, что мой отец действительно выходец из хасидской среды. Когда я родился, отцу был 41 год, и на протяжении последних почти двадцати лет он не имел связей со своей родиной. Мое воспитание было таким нееврейским, что сегодня я даже не способен прочесть написанное Вами по-еврейски посвящение. Позднее я не раз испытывал сожаление по поводу этого пробела в моем образовании» (Freud 1968a, All).

В 1958 году американский психолог Дэвид Бакан опубликовал объемный труд, в котором попытался показать, что происхождение отца из хасидской среды имело существенное влияние на Фрейда вопреки тому, что в письме к Робаку Фрейд вроде бы указывает на незначительность этого события в своей судьбе; свою книгу Бакан назвал «Зигмунд Фрейд и иудейская мистическая традиция». Основной тезис его работы состоит в том, что психологическая техника интерпретации текстов (в психоанализе: толкование высказываний пациентов) прежде всего и, кроме того, значение, которое Фрейд придавал сексуальности как в болезненной, так и в нормальной психической жизни, исходят от Каббалы — и действительно, автор приводит прямо-таки ошеломляющие параллели.

Вскоре объявился другой автор, американский психолог Перси Бейли, который использовал тезис Бакана для того, чтобы оклеветать — иначе назвать это нельзя — психоанализ как «еврейскую науку». Аргументы Бейли (по сути антисемитские) примерно того же пошиба, что и выше названных Натенберга и Кэмпбелла; рке в 1956 году в одной из статей он пытается умалить оригинальность идей Фрейда, превознося его предшественников. Используя умную (хотя и достаточно спекулятивную) работу Бакана, автор явно ею злоупотребляет: в ней действительно говорится о принадлежности Фрейда к древней традиции и возможности определенного влияния каббалистско-хасидского течения в иудействе на психоанализ, но это предположения и только. Бейли же в определенном смысле переворачивает их, и из тезиса о возможном влиянии, в котором как таковом нет ничего негативного, делает вывод, что психоанализ — это не более, чем «еврейский мистицизм», что является абсолютно ненаучным и несерьезным.

Генри Ф. Элленбергер в своей фундаментальной работе «Открытие бессознательного» (Ellenberger 1970, 568—579) кратко, но вполне объективно, также затрагивает вопрос о еврейском происхождении Фрейда. Об этом периоде его жизни Ф. Элленбергер говорит следующее:

«Несмотря на то, что воспитание Фрейда не было ортодоксально-иудейским и он не умел читать на языке своих предков, он сохранил приверженность еврейству, которая, по-видимому, только усиливалась в нем под влиянием растущего антисемитизма и в дальнейшем проявилась в его восхищении образом Моисея. Еврейская община сыграла немаловажную роль в формировании личности Фрейда (Simon 1957, 270—305). Он придерживался патриархальной идеологии: считал, что мужчина занимает главенствующее положение, а женщина — подчиненное, что она должна быть преданна своей большой семье и иметь строгие пуританские взгляды. Он всегда глу-

220

боко чтил своих учителей, о чем свидетельствует хотя бы то, что некоторых из своих детей он назвал в их честь. Eine одной типичной чертой был его острый, саркастический юмор и любовь к еврейским анекдотам...» (там же, 578—579).

И все же первенство наиболее подробного исследования «еврейских корней психоанализа» остается за Марте Робер после выхода в свет ее биографии Фрейда. В опубликованной в 1974 году в Париже книге «Зигмунд Фрейд: между Эдипом и Моисеем» она пишет, что в определенном смысле развитие Фрейда происходило в направлении «от Эдипа к Моисею», от греческого гуманизма к иудейству, представленному мифологическим образом Моисея. В жизни, разумеется, развитие происходило наоборот: вначале было влияние (родительской) еврейской среды, а затем уже — через школьное и университетское образование — приобщение к идеям эллинизма. Имея в виду упомянутый выше тезис Бакана, Марте Робер подчеркивает, что влияние на Фрейда мистического компонента иудаизма было гораздо менее сильным, чем влияние его ярко выраженного рационализма. По ее словам, этническое (и религиозное) происхождение Фрейда принесли ему пользу eine и в том смысле, что у нею «как еврея... для здравого применения разума имелись два преимущества: голова не была затуманена затхлым прахом веры, остатками догм и суеверий, приведших прогрессивных христиан к духовной парализации там, где, как им казалось, они избавились от стойких предрассудков своей цивилизации; он не поддавался также соблазну подражать конформизму своего окрркения, а если такое вдруг и случалось, то враждебность и презрение этого окружения тут же заставляли его убедиться в своем отличии от других. Таким образом, еврей оказывается свободным — относительно свободным, в сравнении с темными силами интеллектуального гнета — в двух значениях: во-первых, в отношении собственного духовного наследства, которое не замутняет его разум, во-вторых, в отношении христианского наследия, до которого ему по праву нет дела. Во многом этой двойной свободе, а, быть может, даже исключительно ей, мы и обязаны тем, что психоанализ... сумел утвердить себя как наука» (Robert 1974, нем. изд., 8).

Совсем иной круг вопросов, а именно сновидения Фрейда и их анализ автором новаторского труда «Толкование сновидений» обсркдает один из ведущих психоаналитиков США Александр Гринштейн (Grinstein 1968). На 460 страницах своей книги он занимается разбором фрейдовских сновидений и предложенных самим Фрейдом (по большей части весьма сдержанных) интерпретаций. Гринштейн — вполне правомерно — поступает следующим образом: во всех сведениях, приводимых Фрейдом, он отслеживает еще один, два или даже три «слоя». Так, в ассоциациях по поводу «римских сновидений» Фрейд упоминает наполеоновского маршала Массену. Гринштейн же подробно рассказывает о том, кем был этот человек, и в результате вскрывает некоторые важные механизмы фрейдовских сновидений, в которых подобные образы использовались в качестве «проводника» для передачи неосознаваемых фантазий, страхов и желаний. В другом месте, в разделе о фрейдовском «сне о препарировании нижней части собственного тела», упоминаются названия двух приключенческих романов английского писателя Райдера Хаггарда «Она» и «Сердце мира», которые Фрейд читал, очевидно, с большим удовольствием; однако в «Толковании сновидений» он говорит о них лишь мимоходом. Гринштейн подробно передает их содержание; при этом выясняется, например, что во втором романе важную роль играют листья кокаина, которые опять-таки напоминает о фрейдовских опытах с кокаином. К этому имеют отношение и некоторые другие сновидения Фрейда: «сон об инъекции Ирме» (Н/Ш, 111 и далее) и «сон о монографии по ботанике» (П/Ш, 175 и
далее). Таким способом Гринштейну удается получить интереснейший материал, обогащающий наши знания о симпатиях и склонностях Фрейда, его проблемах и конфликтах. (Фом Шайдт, один из авторов данной статьи, в 1973 году попытался подобным же образом показать, что фрейдовские эксперименты с кокаином стали важным поводом для создания спустя

221

почти десять лет «Толкования сновидений».) Другие авторы также занимались сновидениями Фрейда, как бы «продолжая толкования». Наиболее интересные из таких работ вышли в виде сборника (vom Scheldt 1974).

Английский романист Винсент Броум посвящает свою работу (Brome 1968) ученикам Фрейда (Адлеру. Штекелю, Юнгу, Ференци, Ранку, Виттельсу), останавливаясь на их скандальных выступлениях. Заслуга автора состоит в том, что он первым занялся рассмотрением критических ситуаций, возникавших внутри психоаналитического движения, а также научных разногласий — поскольку именно они, как правило, провоцировали эти конфликты, — которые имели место при построении психоаналитической теории, стараясь выявить при этом (психо) логические взаимосвязи. Интересна также дополнительная глава «Хэвлок Эллис и Фрейд», в которой говорится о неизвестных до того времени отношениях двух ведущих исследователей сексуальности. Броум пытается реабилитировать мятежных учеников и соотнести собственные достижения Фрейда с их деятельностью.

Социолога Пола Розена следует упрекнуть в том, что в своей книге «Братец Зверь» он искажает действительность. В опубликованной в 1969 году в США книге речь идет об одной таинственной истории, которая в 1919 году якобы привела к самоубийству одареннейшего ученика Фрейда Виктора Тауска. Розен, который, по его словам, провел основательное расследование и опросил многочисленных свидетелей, пришел к заключению, что Фрейд из ревности (желая «отбить» Хелен Дойч у пользовавшегося успехом у женщин Тауска) и из профессиональной зависти (будучи неравнодушным к психоаналитическим открытиям и успехам Тауска) поставил молодого человека в столь сложную жизненную ситуацию, из которой единственным выходом для него был суицид.

В 1971 году появилась полемически настроенная, но предельно точно аргументированная работа Курта Р. Эйсслера, где «фиктивный случай противостояния Тауска и Фрейда» был представлен как чистейший вымысел. Используя многочисленные сведения, Эйсслер доказывает, что тезис Розена о «любовном треугольнике» между Фрейдом, Тауском и Хелен Дойч является плодом его фантазии. Эйсслер проводит идею, давшую название его книге — «Талант и гений», — что Тауск, который действительно был человеком одаренным, все же не выходит за рамки достижений талантливого человека, тогда как Фрейд представляет собой редкий случай подлинной гениальности. Разграничение Эйсслером понятий «талант» и «гений» является образцом для современной глубиннопсихологической биографики. В других разделах книги рассматриваются такие частные вопросы, как невротические нарушения Фрейда, неоднократные обвинения его в плагиате, а также его чересчур авторитарное отношение к ученикам. Эти статьи Эйсслера слркат важным дополнением к биографии Джонса. В будущем наверняка будут опубликованы и другие биографические работы подобного рода, особенно когда психоаналитические исследования откроют новые пути «глубинной биографике».

Здесь необходимо упомянуть еще одного автора, Хайнца Кохута (Kohut 1975), попытавшегося в свете новых знаний
о роли нарциссизма в человеческой жизни по-новому интерпретировать дружбу Фрейда и Вильгельма Флисса, а именно как «перенос креативности», как редкую (до сих пор не изученную) бессознательную форму отношения гениального человека к человеку гораздо менее выдающемуся, как типичную даже для гения временную переоценку своего партнера.

Биографика творца психоанализа становится одной из интереснейших сфер приложения этой науки. И чем дальше, тем больше она оказывается прекрасным подтверждением достижений Фрейда. Благодаря людям, сумевшим вопреки его упорному сопротивлению исследовать жизнь и личность своего учителя, она позволяет проникнуть в сущность его человеческой природы.

222

ЛИТЕРАТУРА

Andreas-Salome, L.: In der Schule bei Freud. Zürich:

Niehans 1958. München: Kindler 1965 Bailey, P.: Sigmund the Unserene. Springfield, III. 1965

Bakan, D.: Sigmund Freud and the Jewish Mystical Tradition. New York: Van Nostrand 1958

Baker, R.: Sigmund Freud. New York: Julian Messner 1959

Bernfeld, S.: Freud's Earliest Theories and the School of Helmholtz. Psychoanalytic Quarterly, 13,1944,341— 362

An Unknown Autobiographical Fragment by Freud. American Imago, 4,1946, 3—19

Freud's Scientific Beginnings. American Imago, 6,1949, 163-196

Sigmund Freud, M. D. 1882—1885. International Journal of Psycho-analysis, 32,1951, 204-217

Bernfeld, S. C: Freud and Archeology. American Imago, 8,1951,107-128

Bernfeld, S., Bearnfeld, S. C: Freud's Early Childhood. Bulletin of the Menninger Clinic, 8,1944,105-115

Freud's First Year in Practice, 1886-1887. Bulletin of the Menninger Clinic, 16,1952, 37-49

Binswanger, L.: Erinnerungen an Sigmund Freud. Bern: Francke 1956

Blanton, S.: Diary of my Analysis with Sigmund Freud. New York: Hawthorn Books 1971

Breton, A.: Les Pas Perdus (1924). Переизд. — Paris: Gallimard 1969

Brome, V.: Freud and his early Circle. London: Hanemann 1968

Bruckner, P.: Die große Freud-Biographie. Psyche, 14, 1961, 881-894

Sigmund Freuds Privatlektüre. Psyche, 15,1962, 881-902; Psyche, 16,1963, 721-743, 881-895

Buekens,J.: Sigmund Freud. Meppel: Boom en Son 1971

Bumke, O.: Die Psychoanalyse und ihre Kinder — eine Auseinandersetzung mit Freud, Adler und Jung. Berlin: Springer 1938

Campbell C: Induced Delusions. Chicago: Regent House

1957

Chertok, L.: Freud in Paris. International Journal of Psychoanalysis, 51,1970, 511-520

Choisy, M.: Sigmund Freud — a new Appraisal. London: Peter Owen 1963

Costigan, G.: Sigmund Freud — a short Biography. New York: The MacmiUan Company 1965

Cremerius, J.: S. Freud — ein großer Verhüller. Neue Rundschau, 82,1971,187-191

Deutsch, H.: Confrontations with Myself. New York: W. W. Norton 1973. На нем. яз.: Selbstkonfrontation. München: Kindler 1975

Dimitrov, Сн. Т.: Richard Wagner und Sigmund Freud. Zeitschrift für psychosomatische Medizin und Psychoanalyse, 18,1972,286-297

Doolittle, H.: Tribute to Freud. New York: Pantheon Books 1956 и

Eissler, К. R.: An Unknown Aucobiographical Letter by Freud and a Short Comment. The International Journal of Psycho-analysis, 32, 1951, 1-6

The Psychiatrist and the Dying Patient. New York: International Universities Press 1955

Leonardo da Vinci — Psychoanalytic Notes on the Enigma. New York: International Universities Press 1961

Goethe — a Psychoanalytic Study, 2 TT. Detroit: Wayne State University Press 1963

Mankind at its Best. Journal of the American Psychoanalytic Association, 12,1964,187-222

Sigmund Freud und die Wiener Universität — über die Pseudo-Wissenschaftlichkeit der jüngsten Wiener Freud-Biographik. Bern und Stuttgart: Huber 1966

Talent and Genius. New York: Quadrangle Books 1971

Gedenkrede zur 30. Wiederkehr von Sigmund Freuds Todestag. B: Jahrbuch der Psychoanalyse, 1974a, 23-75

Ein zusätzliches Dokument zur Geschichte von Freuds Professur. Jahrbuch der Psychoanalyse, 1974b, 101-113

Ellenberger, H. F.: The Discovery of the Unconscious — the History and Evolution of Dynamic Psychiatry. New York: Basic Books 1970

Federn, E.: Fünfunddreißig Jahre mit Freud. Psyche, 25,

1971,721-737

Freeman, E.: Conversations with Theodor Reik. Englewood Cliffs New Jersey: 1971

Freud, Ä.: Das Ich und die Abwehrmechanismen. Wien: Int. Psychoanalytischer Verlag 1939; Geist und Psyche, т. 2001. München: Kindler 1964

Freud, H.: (Интервью) Aufbau, 1956; цит. по: Ruitenbeek 1973

Freud, M.: Glory reflected — Sigmund Freud, Man and Father. New York: The Vanguard Press 1958

Freud, S.: Über Deckerinnerungen (1899). G. W. I Die Traumdeutung (1900). G. W II/III

Zur Psychopathologie des Alltagslebens (1904). G. W. IV

«Sebstdarstellung» (1925). G. W. XIV Dostojewski und die Vatertötung (1928). G. W. XIV Nachschrift zur «Selbstdarstellung» (1935). G. W. XVI Briefe 1873-1939 (1960) Frankfurt/M.: Fischer 1968a Freud, S., Fliess, W: Aus den Anfängen der Psychoanalyse. London: Imago 1950. Переиздание — Frankfurt/M.: Fischer 1962

Freud, S., Pfister, O.: Briefe 1909-1939. (Изд.) Е. L. Freud. Frankfurt/M.: Fischer 1963

223

Freud, S., Abraham, K.: Briefe 1907-1926. (Изд.) Е. L.

Freud, H. C. Abraham. Frankfurt/M.: Fischer 1965 Freud, S., Andreas-Salome, L.: Briefwechsel. (Изд.) Е.

Pfeiffer. Frankfurt/M.: Fischer 1966

Freud, S., Zweig, A.: Briefwechsel. (Изд.) Е. L. Freud. Frankfurt/M.: Fischer 1968b

Freud, S., Jung, С G.: Briefwechsel. (Изд.) William McGuire, Wolfgang Sauerländer. Frankfurt/M.: Fischer 1974

Freud, S., Groddeck, G.: Briefe über das Es — см. Groddeckl974

Fromm, E.: Sigmund Freud's Mission. London: Allen & Unwin 1959

Gedo, J. E.: Freud's Self-Analysis and his Scientific Ideas. American Imago, 29, 1968, 99-118

Gedo, J. E., Wolf, E.: Die Ichthyosaurusbriefe. Psyche, 24,1970,768-797

Gicklhorn, J.: Julius Wagner-Jaureggs Gutachten über

Sigmund Freud und seine Studien zur Psychoanalyse.

Wiener Klinische Wochenschrift, 69,1957, 533-537 Gicklhorn, J., Gicklhorn, R.: Sigmund Freuds

akademische Laufbahn. Wien, Innsbruck: Urban und

Schwarzenberg 1960

Gicklhorn, R.: Eine Episode aus Freuds Mittelschulzeit. Unsere Heimat, 36,1965,18-24

Eine mysteriöse Bildaffäre — ein kritischer Beitrag zur Freudforschung in Wien. Wiener Geschichtsblätter, 13, 1973,14-16

Goetz, В.: Das ist aües, was ich über Freud zu erzählen habe (1952). Berlin: Friedenauer Presse 1969

Grinstein, A.: On Sigmund Freud's Dreams. Detroit: Wayne State University Press 1968

Groddeck, G.: Der Mensch und sein Es. Wiesbaden: Iimes 1970. Сокр. изд.: Briefe über das Es. Geist und Psyche, T. 2117, München: Kindler 1974

Grotjahn, M.: Подробная библиография его работ о Зигмунде Фрейде содержится в статье •Переписка 3. Фрейда» в этом томе

Grunert,J.: Freud und München. Aeropag, 7,1972,138— 152

Freud und Irma — genetische Aspekte zum Initialtraum der Psychoanalyse. Psyche, 29, 1975, 721-744 Jones, E.: Sigmund Freud. Life and Work, 3 тт. New York: Basic Books 1953-1957. На нем. яз.: Das Leben und Werk von Sigmund Freud, 3 тт. Bern, Stuttgart: Huber 1960-1962

Free Associations. London: Hogarth Press 1959

The Life and Work of Sigmund Freud, изд. в сокр. L. Trilling

Jung, С. G.: Memories, Dreams, Reflections. New York: Pantheon Books/Random House 1961

Briefe, т. Ill (1956-1961). (Изд.) A. Jaffe, G. Adler. Olten, Freiburg i. Br.: Walter 1973 Klauber, J.: The present Status of Freud's Views on Religion. The Synagogue Review, 34,1960

König, К.: Die Schicksale Sigmund Freuds und Josef Breuers. Stuttgart: Verlag Freies Geistesleben 1962

Конит, Н.: Kreativität, Charisma, Gruppenpsychologie — Gedanken zu Freuds Selbstanalyse. Psyche, 29,1975, 681-720

Kolle, K.: Kraepelin und Freud. Stuttgart: Thieme 1957

Lee, R. S.: Freud and Christianity. London: James Clarke 1948

Lehmann, H.: A Conversation between Freud and Rilke. Psychoanalytic Review, 52,1965, 423-427

Löwenstein, H. Prinz: Botschafter ohne Auftrag. Düsseldorf: Dorste 1972

Ludwig, E.: Der entzauberte Freud. Zürich: Carl Posen 1946

Mahler, A.: Gustav Mahler. Memories and Letters. London: J. Murray 1946

Mannoni, Q: Freud par luimeme. Paris: Editions du Seuil (без указания года)

Marcuse, L.: Sigmund Freud — sein Bild vom Menschen (1956). München: Kindler 1964

Maylan, Ch.: Freuds tragischer Komplex — eine Analyse der Psychoanalyse. München: Ernst Reinhardt 1929

Meng, H.: Sigmund Freud in Brief, Gespräch, Begegnung und Werk. Psyche, 10, 1956, 517-528

Mette, A.: Sigmund Freud. Berlin: VEB Verlag Volk und Gesundheit 1956

Michaelis, E.: Die Menschheitsproblematik der Freudschen Psychoanalyse — Urbild und Maske. Leipzig: J. A. Barth 1925

Miller, J. A., Sabshin, M., Gedo, J. E., Pollock, G. H., Sadow, L., Schlesinger, N.: Some Aspects of Charcot's Influence on Freud. Journal of the American Psychoanalytic Association, 17,1969, 608-623

Mischo, J.: Der andere Freud. Zeitschrift für Parapsy-chologie und Grenzgebiete der Psychologie, 6, 1963, 108-121

Muschg, W: Sigmund Freud als Schriftsteller. B: Die psychoanalytische Bewegung, 2, 1930, 467—509; Geist und Psyche, T. 2159. München: Kindler 1975

Natenberg, M.: The Case History of Sigmund Freud. Chicago: Regent House 1955

Neumann, E.: Freud und das Vaterbüd. Merkur, 10,1956, 802-807

Nunberg, H., Federn, E. (изд.): Minutes of the Vienna Psychoanalytic Society, 3 тт. New York: International Universities Press 1962,1967, 1974

Pongs, H.: Das Bild in der Dichtung, 2 тт. Marburg: Elwert 1927,1939

Puner, H. W: Freud — his Life and his Mind. London: The Grey Walls Press 1949

Reich, W: Wilhelm Reich über Sigmund Freud. New York: (без указания издательства) 1967

Reik, Th.: Freud als Kulturkritiker. Wien: Max Praeger 1930

224

From thirty Years with Freud. New York: Farrar, Rinehart 1940

Wir Freud-Schüler. В: Die psychoanalytische Bewegung, 2,1930, 512-519

Rieff, Ph.: Freud — the Mind of the Moralist. London: Victor Gollancz 1959

Riesman, D.: Individualism Reconsidered. Glencoe: The

Free Press 1954 Roazen, P.: Freud — political and social Thought. New

York: Alfred A. Knopf 1968

Brother Animal — the Story of Freud and Tausk. New York: Alfred A. Knopf 1969

Roback, A. A.: Jewish Influence in Modern thought. Cambridge, Mass.: Science Art Publications 1929

Robert, M.: La Revolution Psychanalytique — la Vie et l'CEuvre de Sigmund Freud. Paris: Editions Payot 1964

D'Oedipe a Moise — Freud et la conscience juive. Paris: Caiman-Levy 1974. На нем. яз.: Sigmund Freud — zwischen Moses und Ödipus. München: List 1975

Ruitenbeek, H. M.: Freud as we knew him. Detroit: Wayne State University Press 1973

Sachs, M.: Freud, Master and Friend. Cambridge, Mass.: Harvard University Press 1946

Sajner, J.: Sigmund Freuds Beziehungen zu seinem Geburtsort Freiberg (Pribor) und zu Mähren. Clio. Medica, 3, 1968, 167-180

Scharfenberg, J.: Sigmund Freud und seine Religionskritik als Herausforderung für den christlichen Glauben. Göttingen: Sammlung Vandenhoek 1968

Scheidt,J. vom: Freud und Kokain. Geist und Psyche. T. 2113, München: Kindler 1973

(Изд.): Der unbekannte Freud. München: Kindler 1974

Schönau, W.: Sigmund Freuds Prosa. Stuttgart: J. B. Metzlersche Verlagsbuchhandlung 1968

Schur, M.: Freud — Living and Dying. New York: International Universities Press 1972. На нем. яз.: Freud — Leben und Sterben. Frankfurt/M.: Suhrkamp 1973

Simon, E.: Sigmund Freud, the Jew. New York: Leo Baeck Institute Year Book, 2,1957, 270-305

Spector, J.}.:
The Aesthetics of Freud. New York: Praeger

Publishers 1972 Stekel, W.: The Autobiography of Wilhelm Stekel. New

York: 1950

Stewart, W. A.: Psychoanalysis — the first ten years 1888-1898. New York: Macmillan Company 1967

Stone, I.: The Passions of the Mind. New York: Doubleday 1971

Trosman, H., Wolf, E. S.: The Bernfeld Collaboration in the Jones Biography of Freud. International Journal of Psychoanalysis, 54,1973 227-233; Psyche, 29,1975, 756-768

Walter, В.: Theme and Variations. New York: A. Knopf 1946

Weiss, E.: Sigmund Freud as a Consultant. New York: Int. Medical Book Corp. 1971. На нем. яз.: Sigmund Freud—Edoardo Weiss — Briefe zur psychoanaly-tischen Praxis. Frankfurt/M.: Fischer 1973

Weizsäcker, V. von: Natur und Geist. Göttingen: Vandenhoek und Rupprecht 1954; Geist und Psyche, T. 2004, München: Kindler 1964

Wittels, F.: Sigmund Freud — der Mann, die Lehre, die Schule. Leipzig: E. P. Tal und Co 1924 Nachtrag zu meinem Buch «Sigm. Freud». B: Die psychoanalytische Bewegung, 5,1933, 302—318

Wollheim, R.: Sigmund Freud. London: Wm. Collins 1971

Wortis, J.: Fragments of an Analysis with Freud. New York: Simon & Schuster 1954

Wucherer-Huldenfeld, A.: Die «Religion» Freuds. Arzt und Christ, 15,1969,15-23

Zarndt, H. (изд.): Jesus und Freud. München: Piper 1972 Zweig, St.: Die Heilung durch den Geist — Mesmer, Mary Baker-Eddy, Freud. Leipzig: Insel 1931

225

ФРЕЙДОВСКАЯ ТЕОРИЯ ПСИХИЧЕСКОГО АППАРАТА

Алекс Холлер

ВВЕДЕНИЕ

Первая попытка Фрейда сформулировать общую теорию душевного события относится к последнему десятилетию прошлого века. То есть она была предпринята еще до того, как начал разрабатываться психоанализ как метод лечения и новый теоретический подход к пониманию душевных функций в целом и различных форм заболеваний в частности.

То, что и сам Фрейд был неудовлетворен своей первой концепцией душевных процессов, изложенной в его «Проекте научной психологии» (1895а), видно уже из того, что он никогда не намеревался публиковать эту работу. Только благодаря случаю манускрипт «Проекта» сохранился ив 1950 году был впервые опубликован. Содержание «Проекта», а также фрейдовская переписка с Флиссом (см. статью М. Гротьяна «Переписка Фрейда») в период 90-х годов прошлого века (1892—1899) показывают некоторые из причин, почему он считал этот проект неудовлетворительным. По существу, это была попытка создать психологию душевного события, основанную на нейрофизиологических процессах, с целью установить параллели между двумя этими сферами функций. .

Хотя ввиду огромных проблем, с которыми он столкнулся при описании параллельных процессов на нейрофизиологическом и психическом уровнях, Фрейд оставил эту попытку, надо сказать, что и последующие его теории душевных процессов вплоть до последних работ во многом проникнуты мыслями и представлениями, которые были изложены в «Проекте». Это, например, относится к представлению о психической энергии, способной перемещаться с одного содержания на другое по определенным путям, затем к идее сопротивления и «проторения путей» J
в смысле катексиса определенных содержаний, а также к концепции защиты от неприятных или невыносимых представлений или аффектов и ко многим другим идеям, которые — тем или иным образом — оставались незаменимыми составными частями различных моделей, которые Фрейд разрабатывал в течение примерно тридцати лет своей жизни.

То, что нам известно о фрейдовских концепциях структуры психики и ее функций, позволяет сделать вывод, что речь идет о нескольких различных теориях. Этот исторический факт побудил Рапапорта (Rapaport 1959) выделить в научном творчестве Фрейда три отдельных этапа: первый — приходящийся на 1886—1897 годы, второй — продолжавшийся с 1897 по 1923 год, и, наконец, третий — с 1923 по 1939 год — год его смерти. Эти три этапа соответствуют трем основным моделям психики или же постулированным Фрейдом в его работах «системам соотносительных понятий» г
.

226

Первый этап — если иметь в виду психоаналитически ориентированные работы — был относительно недолгим, он охватывает примерно одно десятилетие — с 1886 по 1897 год. Это период после сыгравшего огромную роль в судьбе Фрейда пребывания в Париже у Шарко (1885—1886), которым объясняется побуждение изложить собственные мысли об этиологии истерических расстройств, в своем развитии увенчавшееся знаменитыми «Очерками об истерии» (1893—1895), написанными им совместно с Йозефом Брейером.

Следует подчеркнуть, что теоретические положения Фрейда всегда основывались на клиническом опыте лечения пациентов, страдавших той или иной формой «нервного расстройства»; в этом отношении они являлись попыткой систематизации и обобщения клинических результатов и разработки моделей, которыми можно было бы психологически описать и объяснить как нормальные, так и патологические явления.

Модель психического аппарата, соответствующая формулировкам первого этапа, во фрейдовских работах того времени не является четко сформулированной, в отличие от последующих моделей, характерных для второго и третьего этапов. Появившиеся в них понятия «топическая» и «структурная» (а также «экономическая» и «динамическая») стали общепринятыми терминами, употреблявшимися в соответствии со значениями, которые вкладывал в них сам Фрейд. С другой стороны, модель психики, соответствующая первому этапу, не получила подобного обозначения. Термин «аффективная травма» в качестве системы соотносительных понятий для этой самой первой психоаналитической модели психики, представлявшей собой на первом этапе развития психоаналитической теории Фрейда основу его теоретических рассуждений, был введен в 1972 году Сандлером, Холдером и Дэй-ром. Выражение «аффективная травма» относится к двум основополагающим представлениям, которые на том первом этапе занимали мысли Фрейда и которые являются средоточием его взглядов на патологические явления и попыток их объяснения.

При последующем изложении модели аффективной травмы это будет рассмотрено более подробно.

Причины, подтолкнувшие Фрейда к разработке модели аффективной травмы, в которой основной акцент делается на внешних травматических событиях и их воздействии на психический аппарат, особенно хорошо видны в переписке Фрейда и Флисса (1892—1899). Из этих писем, равно как из фрейдовского самоанализа и все более интенсивной работы как с собственными сновидениями, так и со сновидениями его пациентов, отчетливо явствует, что он стал понимать и все больше утверждаться во мнении, что большинство рассказов его пациентов о сексуальном совращении, про которые он думал, что они имели место в действительности, на самом деле были только их представлениями-желаниями и фантазиями, а не воспоминанием о реально пережитом опыте. Важнейшим письмом по этому поводу является письмо от 21 сентября 1897 года, в котором Фрейд отмечает, что основательно заблуждался в историях своих пациентов об их совращении в детстве. В конце концов ему показался подозрительным факт, что каждый раз виновным в извращении, по-видимому, оказывался отец, хотя значительное распространение этой перверсии было маловероятным3
. В «Жизнеописании» (1925а) Фрейд без обиняков изложил причины, почему он отказался от так называемой «теории совращения» :

«...я должен вспомнить заблуждение, которому я одно время предавался и которое вскоре стало тормозить всю мою работу. Под нажимом моего тогдашнего технического метода большинство моих пациентов репродуцировали сцены из своего детства, содержанием которых являлось сексуальное совращение взрослыми... Я

227

поверил этим рассказам, а потому предположил, что в этих переживаниях сексуального совращения в детстве обнаружил источник последующего невроза.. После того как я все же был вынужден признать, что этих сцен совращения никогда не было, что они являются лишь фантазиями моих пациентов, которые, возможно, я сам им и навязал, какое-то время я находился в растерянности... Когда же я взял себя в руки, то сделал из моего опыта верные выводы, что невротические симптомы присоединялись не к непосредственным реальным событиям, а к желаниям-фантазиям..» (XIV, 59-60).

Осознание этого факта знаменовало переход ко второму этапу развития психоанализа, который длился с 1897 по 1923 год — до официального представления структурной модели.

Новые фрейдовские идеи впервые обозначаются в монументальном труде «Толкование сновидений» (1900), в частности в знаменитой седьмой главе этой столь важной в историческом отношении книги. Эта глава содержит первое систематическое описание душевного аппарата и способов его функционирования. В отличие от модели, лежавшей в основе его рассуждений в первый период, новая топическая модель Фрейда позволяет в равной степени дать объяснение не только патологическим явлениям, но и нормальным душевным процессам. Учитывая масштаб, в котором достигается эта цель, «Толкование сновидений» можно рассматривать как попытку поднять психоаналитическое мышление и психоаналитическую теорию на уровень общей психологии.

От первого этапа его исследований ко второму происходит смещение основного акцента в сторону влечений, которым теперь, в противоположность реальным событиям, придается решающее значение. Это смещение акцента находит свое отражение и во фрейдовских «Трех очерках по теории сексуальности» (1905), представляющих собой первый опыт разработки психоаналитической теории влечений. В своей полной перемен истории она с этого момента навсегда осталась в первую очередь теорией влечений (см. статью П. Цизе). С тех пор энергия влечения, как в ее нормальных, так и патологических проявлениях, рассматривается в качестве важнейшего мотивационного фактора поведения детей и взрослых. Благодаря «Трем очеркам» детская сексуальность как одна из основополагающих гипотез стала составной частью психоаналитической теории. Если на первом этапе Фрейд уделял основное внимание приспособлению индивида к внешним событиям, в частности травматического характера, то теперь он стал больше обращаться к приспособлению человека к своим внутренним силам, прежде всего к приспособлению к влечениям 4
и к их трансформации в процессе развития индивида, вызванной изменениями первоначальных целей и объектов этих влечений. Исходя из этого, Фрейд предположил, что даже самые высокоразвитые и утонченные интересы и виды деятельности в жизни человека отчасти проистекают из трансформации (сублимации) импульсов, исходящих от инфантильных влечений.

Относящаяся ко второму этапу топическая теория — впервые изложенная в седьмой главе «Толкования сновидений» — претерпела за этот период различные изменения. Отчасти они были следствием перемены фрейдовских взглядов на значение качества сознания и, соответственно, изменившегося статуса системы «сознательное» в иерархии разных психических систем в топической теории. Кроме того, их можно объяснить появлением у Фрейда новых идей, возникших прежде всего при разграничении принципов удовольствия и реальности (1911) и разработке концепции нарциссизма (1914), где он предположил, что либидо, та гипотетическая, очевидно присущая сексуальным влечениям энергия, может сделать объектом как самого человека, так и наполнить собой представление о некотором внешнем объекте (см. соответствующую статью X. Хензелера). В этой важной статье глав-

228

ным образом обсуждается вопрос формирования идеала, где просматриваются наметки тех концепций, которые спустя десять лет воплотились в представлении о Сверх-Я. Все эти и другие новые теоретические открытия описываются Фрейдом в так называемых «метапсихологических очерках» 1915 года («Вытеснение»; «Влечения и их судьба»; «Бессознательное»; «Метапсихологическое дополнение к учению о сновидениях»: G. W. X), которые более подробно будут рассмотрены в дальнейшем при изложении топической теории.

В очерке Фрейда «По ту сторону принципа
удовольствия» (1920), в котором излагается идея влечения к смерти, видны первые признаки изменения его концепции психического события. Эту работу можно назвать предвестником третьего этапа, который начинается с публикации «Я и Оно» (1923). В этом сочинении Фрейд предпринял первую попытку систематического описания новой структурной концепции психики и ее разделения на Оно, Я и Сверх-Я. В конце второго этапа Фрейду стали заметны определенные противоречия в его топической концепции психики. Так, например, в связи с дескриптивным использованием термина «бессознательное» возникли трудности с его употреблением как относящегося к системе. К этому добавилось то, что Фрейд считал невозможным решить проблему, с которой он столкнулся в своей клинической работе, — прежде всего это касалось включения в психоаналитический процесс феномена сопротивления: определенные психические содержания в соответствии с критерием их организации, с одной стороны, приходилось локализовывать в качестве вторичного процесса в предсознательном, а с другой — на основании того обстоятельства, что они были не латентными, а в динамическом смысле бессознательными, то есть без постороннего вмешательства не могли стать осознанными, их следовало приписать системе бессознательного. Это противоречие Фрейд попытался разрешить, постулировав помимо цензуры, существующей между системами бессознательного и предсознательного, еще одну цензурную инстанцию, а именно между системами предсознательного и сознательного.

Кроме того, в своей клинической работе Фрейд стал обращать больше внимания на психическую энергию, которую он назвал влиянием «бессознательного чувства вины», или «бессознательной потребностью в наказании».
Это чувство вины, которое он описал как «негативную терапевтическую реакцию», проявлялось при лечении пациентов-невротиков. Под этим подразумевалось относительное ухудшение состояния пациентов (например, в виде обострения симптома или его возвращения) в момент, когда в результате аналитической работы следовало ожидать улучшения. Действие подобных сил можно было наблюдать в состояниях меланхолической депрессии. Фрейд столкнулся с большими трудностями при включении этих клинических наблюдений в свою топическую концепцию психического аппарата. Поэтому в работе «Печаль и меланхолия» (1917), чтобы объяснить самообвинения меланхоликов, он был вынужден говорить о расщеплении Я, где одна его часть обращается против другой. Введение представления о Сверх-Я в качестве важной психической структуры, дополняющей Я и Оно, позволило ему более удовлетворительным образом включить эти и подобные им психические явления в свои рассуждения.

Разделение психики
на Оно, Я и Сверх-Я благодаря одновременному, не менее сильному подчеркиванию функционального значения этих
структур привело к решению вопроса, в каком отношении с сознанием находятся психические содержания — вопрос, над которым все время бился Фрейд в течение первого и второго периодов. Теперь же сознание дескриптивно было просто сведено к состоянию, которое возникает в результате восприятия сенсорных качеств и которое понятийно охватывалось выражением «орган чувств в Я». Иначе говоря, сознание стало пониматься не как проявление специфической системы (системы «осознанного восприятия», соответствующей системам «предсознательное» и «бессознательное»

229

в топической теории), а как одна из функций среди многих — как одна из трех основных структур души, а именно Я.

Существенное теоретическое развитие, оказавшее заметное влияние на фрейдовскую теорию психического события, произошло на третьем этапе; до 1926 года, в котором вышла в свет работа «Торможение, симптом и страх», Фрейд считал, что страх возникает в результате превращения энергии вытесненных инстинктивных желаний. Эту так называемую «первую теорию страха» он выдвинул уже на первом этапе и вплоть до третьего периода считал справедливой точку зрения, что вытеснение (защита) вызывает страх (см. соответствующую статью Д. Айке). Тем не менее в 1926 году у Фрейда произошло принципиальное изменение этой концепции: отныне он стал утверждать, что точнее будет рассматривать защиту как следствие произведенного Я сигнала страха, а не наоборот, как он считал до этого. В результате такого радикального изменения его концепции основной акцент в структурной теории душевного аппарата отныне стал делаться на центральной роли Я, которое рассматривается в качестве посредника между Оно, Сверх-Я и внешним миром. В этой же системе Я возникают и переживаются — как на сознательном, так и на дескриптивном бессознательном уровне — аффекты, здесь же подаются и аффективные сигналы — не только сигналы страха, но и сигналы вины, стыда, смущения, нарциссической обиды и т.д. Благодаря таким сигналам приводятся в действие защитные механизмы того или иного рода.

ОСНОВНЫЕ ГИПОТЕЗЫ ПСИХОАНАЛИЗА

Несмотря на перечисленные выше изменения во фрейдовской концепции душевного явления, которые были сделаны им на протяжении примерно трех десятилетий, ряд принципиальных положений, составляющих ядро психоаналитического понимания психического аппарата, сохранялся в силе на всех трех этапах. Прежде чем перейти к детальному обсуждению модели аффективной травмы, а также топической и структурной моделей, рассмотрим вкратце фундаментальные гипотезы и постулаты, составляющие каркас психоаналитической теории.

Психический аппарат

Идею существования некоего аппарата Фрейд выдвинул уже в 1895 году в «Проекте», где он попытался продемонстрировать параллели между лежащими в его основе психическими и нейрофизиологическими процессами. Гипотеза о психическом аппарате предполагала наличие у каждого индивида относительно стабильной организации или ее развитие. Хотя Фрейд всегда имел ясное представление о тесных взаимосвязях между психическими и нервными, а также физиологическими и биохимическими процессами, тем не менее он считал, что для того, чтобы понять и объяснить клинические явления (в том числе и с теоретических позиций), психическое событие лучше всего описывать с точки зрения функционирования некоего «психического аппарата». Понимание структуры и способа действия этого психического аппарата претерпело значительные изменения в мышлении Фрейда, но только не основополагающая мысль о существовании подобного психического аппарата как такового. Следует, однако, подчеркнуть, что Фрейд проявлял прямо-таки педантичную осторожность, указывая на то, что этот психический аппарат необходимо понимать лишь как гипотетический конструкт и что не нужно предпринимать никаких попыток локализовать его анатомически —■ в этом отношении

230

можно изучать только его связи с функциями мозга. Так, например, в «Толковании сновидений» (1900) Фрейд пишет:

«Мы хотим полностью оставить в стороне то, что душевный аппарат, о котором здесь идет речь, известен нам в качестве анатомического органа, и хотим пресечь всякую попытку определить психическую локальность анатомически. Мы остаемся на психологической почве и собираемся только следовать требованию, что мы представляем собой инструмент, служащий целям душевной деятельности, подобно собранному микроскопу, фотографическому аппарату и т.п. Психическая локальность соответствует тогда той части этого аппарата, в которой осуществляется одна из предварительных стадий образа. У микроскопа и подзорной трубы это, как известно, в какой-то мере идеальные места и области, в которых не расположена ни одна конкретная составная часть аппарата.. Эти сравнения должны лишь помочь нашей попытке понять всю сложность Психической деятельности, разложив эту деятельность на составные части и приписав отдельные функции отдельным частям аппарата» (П/Ш, 541).

Правда, можно было бы сказать, что представление о душевном аппарате аналогично представлениям о кардиоваскулярной или нервной системах, или же гени-тально-уретральной системе, или системе пищеварения в физиологии. Однако речь здесь идет о психической системе, а не о системе органов, хотя никто и не сомневается во взаимных интеракциях между различными системами, как это, например, доказывается результатами исследований в психосоматической медицине. Если смотреть с позиций психоанализа, в случае психического явления психический аппарат и его процессы являются таким же предметом исследования, каким в физиологии, анатомии и биохимии являются системы органов (физический аппарат и

его функции).

Кроме того, с представлением о психическом аппарате связана мысль о наличии «психических структур», специфические функции которых отличаются друг от друга в зависимости от задействованной специфической структуры. Большинство этих структур развивается в процессе онтогенеза, хотя некоторые из них — те же самые «аппараты» — существуют с рождения, как, например, те, что служат процессам восприятия. В отношении большинства психических структур предполагается, что, как только они развились в полном объеме, они могут изменяться лишь очень медленно. Выражаясь иначе, как только они принимают свой окончательный вид с наступлением зрелости, они остаются относительно постоянными. Предполагается, что при рождении человека психический аппарат существует лишь в зачаточном состоянии, в основном функционирует в форме рефлексов, определяется постоянной сменой напряжения и расслабления и мотивируется принципом удовольствия, в результате чего суть душевного события состоит в том, чтобы избежать неудовольствия и достичь удовольствия, дав выход накопившемуся напряжению.

В ходе развития и созревания в детском возрасте эти относительно простые и автоматические, соответствующие рефлекторным принципам процессы сменяются гораздо более многослойными явлениями (сюда также относится способность отсрочивать отток напряжения или его сдерживать — явление, целиком служащее приспособлению как к внутренней [психической], так и внешней [материальной] реальности). То есть в психоаналитическом исследовании этих приспособительных процессов — как в норме, так и в патологии — речь идет главным образом о субъективном опыте индивида, хотя в идеальном случае он должен объясняться в соответствии с более общими психоаналитическими предположениями по поводу душевного события.

231

Бессознательное душевное событие

Когда в конце прошлого века Фрейд начал разрабатывать психоанализ, мысль о бессознательных психических процессах еще была далека от общего признания в научных кругах. Наибольшее распространение нашла идея, согласно которой психическими феноменами считались исключительно сознание и осознанное переживание, тогда как процессы вне сознания причислялись к соматическим, биохимическим и физическим явлениям. Еще в 1915 году Фрейд был вынужден подчеркнуть следующее:

«Право допустить бессознательное психическое и с этой гипотезой научно работать оспаривается у нас со многих сторон. Мы же, напротив, можем привести доказательства, что гипотеза о бессознательном явлении необходима
и легитимна...»
(X, 264).

Далее Фрейд подчеркивает, что гипотеза о бессознательном душевном событии является необходимой из-за огромного числа пробелов в данностях нашего сознания.

Неверно, однако, было бы предполагать, что постулат о бессознательных душевных процессах является открытием Фрейда. Скорее он является результатом его научно-философского образования (см. также: Ellenberger 1970) 5
. Новым же было то значение, которое Фрейд приписывал в своих теориях душевным процессам, а также то значение, которое он придавал им для понимания психопатологии, симптомообразования, толкования сновидений, проявлений переноса и т.д. Поэтому гипотезы о бессознательном душевном событии и детерминантах поведенческого опыта и субъективного переживания являются основополагающими для психоанализа установлениями, которые находятся в центре всей психоаналитической теории как нормального, так и патологического душевного явления. Таким образом, осознанное переживание фактически представляет собой лишь фрагмент психического события. Большинство душевных процессов происходит вне сознания, как на дескриптивном, так и на динамически бессознательном уровне. Это относится не только к психическим силам, процессам и структурам, но и к психическим содержаниям, воспоминаниям, фантазиям и ощущениям. Фрейд (1916—1917) заметил, «что сами по себе душевные процессы являются бессознательными... что бывает бессознательное мышление и бессознательное желание» (XI, 14—15).

Детерминированность психического события

С самого начала своей истории положение о психической детерминированности, которое Фрейд заимствовал из естественных наук, чтобы перенести его на психическую сферу, всегда оставалось краеугольным камнем психоанализа. Суть его в том, что любой аспект поведения и субъективного переживания, а также функционирование психического аппарата в целом являются результатом и следствием предшествовавших событий — как внутри, так и вне психической сферы. Поэтому в соответствии с этим положением теоретически возможно предсказать психическое событие, а также понять и объяснить его, после того как оно произошло, а именно в соответствии с теми силами, которые действовали как в данный момент, так и до этого. На практике сделать это с такой точностью невозможно, поскольку наше знание о бессознательном душевном процессе слишком неполное. Тем не менее в психоаналитической теории предполагается, что всякое психическое проявление или переживание находится в однозначном и теоретически определимом отношении со всеми аспектами жизни индивида. С этих позиций вопрос о психи-

232

ческой детерминированности равнозначен вопросу о каузальности. И все же выводы психоаналитика — хотя в своей клинической работе он постоянно стоит перед вопросом о причинах определенных событий, которые зачастую восходят к самому раннему детству и нередко наводят на мысль о врожденных наклонностях, — в самом благоприятном случае представляют собой только приближение. Отчасти это объясняется фактом, что психические феномены часто являются сверхдетермини-рованными, а обычно можно отобрать лишь ограниченное число причинных факторов, которые могут стоять за специфическим явлением.

Главным в психической детерминированности является воззрение, что психическое событие отнюдь не случайно, а является результатом действия едва ли не мистических или сверхъестественных сил. Поэтому так называемые «свободные ассоциации» пациента на кушетке психоаналитика рассматриваются не как случайные мысли, а расцениваются как проявление — на сознательном уровне — более многослойных процессов, которые разыгрываются вне сознания. Одна из задач психоаналитика — сделать вывод о тех бессознательных, отсутствующих звеньях, дериваты которых состоят из того, что пациент производит на сознательном уровне, и с ними он должен ознакомить пациента.

Что касается психической детерминированности, то для психоаналитика речь не идет об истинах, которые имеют силу на объективном научном уровне. Для него скорее речь идет о психических закономерностях и вероятностных принципах. Вероятность, с которой удается «правильно» объяснить определенные явления, возрастает в той степени, в какой доступна важная информация о жизни пациента и его индивидуальном, субъективном опыте и переживаниях. Иной раз психическая детерминированность рассматривалась также как нечто, что находится в противоречии с представлением о «свободной воле». Индивид может быть способен с большой степенью внутренней уверенности сознательно решать, какую из возможных альтернатив ему выбрать. К чему он в конце концов склоняется — к этому по-прежнему еще можно применить положение о психической детерминированности, а именно поскольку это можно рассматривать как нечто возникающее в результате действия многочисленных факторов, отдельные из которых действуют вне сферы сознательного внимания. Основываясь на гипотезе о бессознательном душевном событии, психоаналитик пришел бы к идее, что многие поступки и решения — на поверхности кажущиеся следствием волевых решений — непременно предопределены влиянием бессознательных психических сил, воздействующих на каждого индивида.

Одна из ошибочных точек зрения, возникших на основе гипотезы о психической детерминированности, связана с предположением, что психоаналитик может «объяснить» любой психический процесс. Столь же неверно считать, что принцип психической детерминированности предполагает, что все психические события являются следствием чисто психических причин.

Психическая адаптация

Это фундаментальное положение относится к тем главным принципам, на которых, согласно гипотезе, основано действие психического аппарата. Одним из важнейших его предназначений является сохранение так называемого «душевного равновесия», или «душевного гомеостаза»; это идеальное «уравновешенное состояние» постоянно нарушается из-за воздействия как внутренних раздражителей (давления, которое оказывают влечения), так и внешних раздражителей (требований со стороны окружающего нас мира в целом и нашего отношения к объектам в частности, а также взаимодействия между ними). С позиций психоаналитической психологии за каждым пове-

233

денческим актом в качестве побудительной основы стоит потребность в психической адаптации из-за постоянного нарушения некоего гипотетического состояния психического равновесия. С этой точки зрения задачей психоанализа является не столько приспособление к внешнему миру (в социальном или ином значении), сколько внутреннее приспособление, для достижения которого, разумеется, обьино надо учитывать и внешние требования. Эти процессы психической адаптации приводят к изменениям имеющихся структур и в той или иной мере способны вызвать также и изменения функций психического аппарата в целом. Так, например, следствием военной ситуации или экспериментально созданных условий сенсорной депривации может стать необходимость во временном или постоянном приспособлении психического события.

С представлением о психическом аппарате связаны также взгляды на психический конфликт и психическую защиту как особую уловку, чтобы преодолеть конфликт и приблизиться к состоянию гомеостаза. В этом смысле психическое заболевание рассматривается как наилучшая форма приспособления, на которую способен индивид в определенных обстоятельствах (при этом также учитываются те интрапсихические условия, которые подчиняют своему влиянию разнообразные структуры как в психическом, так и в соматическом аппарате). В различных разработанных Фрейдом моделях психики природа психического конфликта и стоящие за ним структуры (или системы) описываются совершенно по-разному. (Более подробно они будут разбираться при последующем изложении этих моделей.)

Психоанализ как общепсихологическая теория

Изначально психоанализ разрабатывался как специфический метод лечения пациентов, страдавших разного рода «нервными расстройствами». Именно этим обстоятельством объясняется то, что самые ранние
фрейдовские формулировки представляли собой попытку выдвинуть некоторые гипотезы относительно общих принципов возникновения психоневротических расстройств и их симптоматики. Модель аффективной травмы является, по существу, попыткой установить некоторые общие принципы, лежащие в основе возникновения таких заболеваний, как истерия, невроз навязчивых состояний, фобии, неврозы страха и т.д. Несмотря на то что в процессе развития психоанализ всегда был самым тесным образом связан с объяснением психопатологических явлений, его теория все больше смещалась в направлении более общего понимания как нормальных, так и патологических психических феноменов. Так, в одной из самых ранних концепций психического аппарата (1895а) Фрейд в равной степени уделяет внимание как нормальным, так и аномальным психическим феноменам. Это стремление разработать теорию, с помощью которой можно было бы объяснить как нормальные, так и патологические явления, согласовывалось с повсеместно утвердившимся представлением, что патологическое явление можно полностью понять, если расценить его как отклонение от того, что считается нормальным психическим явлением. В отличие от других психологических теорий одной из характерных черт психоаналитической психологии является то значение, которое в ней придается бессознательным процессам при объяснении и нормального и аномального события, и тот акцент, который делается на мотивирующем воздействии инстинктивных сил и желаний и представлении о психическом конфликте, для которого психический аппарат должен найти решение, чтобы преодолеть возникающие вследствие него страхи и восстановить более или менее приемлемый уровень душевного равновесия. В этом смысле психоаналитическая психология является прежде всего психологией влечений.

234

МОДЕЛЬ АФФЕКТИВНОЙ ТРАВМЫ

В этой самой ранней психоаналитической модели психики проявляется суть фрейдовских представлений о психопатологии на первом этапе развития психоанализа (до 1897 года). В то время главными причинами невротических расстройств он считал: а) реальные внешние травматические события (прежде всего происшедшие в детском возрасте), с которыми психический аппарат не может справиться с помощью обычных адаптационных процессов, и б) создаваемые так называемыми «невыносимыми представлениями» и травматическими событиями «аффективные заряды», которые с экономической точки зрения представляют для психического аппарата чрезмерную нагрузку.

Этот первый этап в психоанализе и связанная с ним модель имеют не только историческое значение. Многие представления, относящиеся к тому времени, в той или иной версии остались важными составными частями последующих психоаналитических теорий. Концепция травмы, например, сохранилась практически без изменений и на последующих этапах. В психоаналитическом лечении неврозов до сих пор считается, что за картиной болезни пациента может скрываться вытесненное травматическое переживание, и по-прежнему возлагаются некоторые надежды на то, что исцеления можно добиться сообща, если дать выход ассоциированным эмоциям. Представление о запруженной аффективности (психической энергии) остается в силе и находит отклик в психоаналитической терапии. Хотя на более поздних этапах Фрейд отказался от отождествления аффекта и энергии, тем не менее понятие психической энергии и разнообразных способов ее отвода сыграло крайне важную роль в последующих формулировках психоаналитической психологии. Так, например, в формулировках «либидинозной» и «агрессивной» энергии энергия связывается с влечениями. Сохранилась также и идея защиты, введенная на первом этапе, хотя представления о том, что защищается, изменились. Другие идеи, в частности представление о Я, в дальнейшем претерпели существенное изменение.

Каждый из этих этапов оставил после себя в психоанализе идеи и представления, которые, где это только оказывалось возможно, переходили в формулировки последующих этапов. Чтобы проследить за их развитием и разобраться в существующих до сих пор противоречиях в психоаналитической психологии, необходимо уяснить основные понятия каждого отдельного этапа.

Психический аппарат и способ его действия

Гипотеза Фрейда о существовании психического, или душевного, аппарата относится к первому этапу развития психоанализа. Он рассматривается как взаимосвязанная организация, в которой осуществляются психические процессы. Согласно фрейдовским представлениям, при рождении и в раннем детском возрасте он является недостаточно структурированным и становится гораздо более многослойным только в процессе развития. Психический аппарат действует подобно проводнику, выполняя функцию приспособления к требованиям как внутренней, так и внешней инстанций, хотя в этой первой модели основной акцент делается на приспособлении к событиям, происходящим во внешней реальности.

Вполне признавая действие внутренних потребностей и внутреннего психического давления, равно как и их влияние на психический аппарат, тем не менее на первом этапе Фрейд не считал их особенно важными. Однако к концу этого пери-

235

ода его представления коренным образом изменились, и с тех пор он стал придавать внутренним силам гораздо большее значение.

К другим функциям психического аппарата относятся также усиление и отвод возбуждения, а также защита от неприятных аффективных и невыносимых представлений, то есть представлений, которые отвергаются как неприемлемые с позиции сознательных оценочных мерок, убеждений и желаний индивида. Еще одна функция психического аппарата состоит, по Фрейду, в том, чтобы отделить следы воспоминаний от переживаний и восприятий. Фрейд считал, что между такими следами воспоминаний по критериям сходства, смежности и т.д. создаются ассоциативные связи. Кроме того, в качестве функций психического аппарата им рассматривались также внимание, восприятие и перевод психической энергии из одного состояния в другое.

Фрейд полагал, что процессы развития и созревания в психическом аппарате способствуют определенной дифференциации. Одну из таких возникших в процессе дифференциации психических структур он назвал «Я». На первом этапе этот термин использовался в целом наравне с сознанием, или «сознательной Самостью». Я считалось той психической инстанцией, которая выполняет защитные функции. Фрейд считал, что оно возникает в результате интеракции биологических потребностей (создающих в психическом аппарате определенную сумму возбуждения) с внешним миром, способным произвести еще большее количество возбуждения. Он предполагал, что в -развитии Я
играет роль также и конституциональный фактор. Одновременно с появлением Я в форме осознанного восприятия развивается также и способность к отщеплению от аффективно заряженных воспоминаний и представлений, которые несовместимы с сознанием и моральными ценностями и поэтому отсылаются в бессознательную область психического аппарата. Отрыв определенных содержаний от ассоциируемых с ними эмоций объяснялся осуществляемыми Я защитными процессами.

Психическая энергия

Психическому аппарату приписывается способность проявлять и управлять психической энергией, при этом она может существовать в самых разных состояниях. Она, например, может пребывать в состоянии покоя, в котором — подобно фехне-ровскому принципу константности — царит гармония. Психическая энергия может, однако, оказывать давление и проявлять силы, которые — соответственно из-за дисгармонии в психическом аппарате — вызывают стремление к разрядке и тем самым выдвигают «требование» воссоздать стабильное, ровное состояние (энергетический гомеостаз). Таким образом, Фрейд полагал, что психический аппарат стремится к сохранению определенного равновесия и тем самым к функционированию на относительно постоянном и одновременно низком энергетическом уровне. Психическая энергия квантитативно рассматривалась как нечто, что может увеличиваться или уменьшаться в результате возбуждения или оттока. Аффект и эмоция приравнивались к энергетическому возбуждению.

На первом этапе Фрейд использовал в качестве «рабочей гипотезы» «...представление, что в психических функциях можно выделить нечто (сумма аффекта, сумма возбуждения), что обладает всеми количественными свойствами — хотя у нас и нет средства это измерить, — нечто, что способно к увеличению, уменьшению, перемещению и оттоку и распространяется через мнемические следы представлений подобно электрическому заряду по поверхности тела» (I, 74).

236

Защитные механизмы

Если то или иное представление приводит к значительному усилению эмоционального возбуждения, имеется несколько возможностей с ним справиться. При этом могут происходить нормальные процессы, например двигательной активности и сознательного выражения ощущений и чувств, удовлетворяющие цели оттока возбуждения. Как правило, это бывает в том случае, когда задействованное количество энергии не очень велико. Отток не обязательно должен происходить путем двигательной активности, и Фрейд предположил, что должны существовать и другие способы оттока, как-то: совершенно нормальное «удаление» ассоциативным путем и «абсорбция» относительно небольших количеств энергии в течение более длительного времени. Если энергия и ассоциированные с нею представления кажутся угрожающими и возникает опасность для Я оказаться в их власти, в действие вступают особые механизмы, служащие защите сознания, которые приводят к отделению от него энергий и представлений. То, что вызывает это отделение, и есть защитные механизмы, а их действие может как привести к развитию патологических явлений, так и не привести (см. статью В. Шмидбауэра).

Фундаментальным защитным механизмом, используемым психическим аппаратом, считается вытеснение, которое всегда представляет собой первый уровень защиты. Оно как бы отодвигает в бессознательную часть аппарата неприемлемые представления и эмоции, которые в идеальном случае, отделившись от сознания, там остаются. Если вытеснение подобным образом оказалось успешным, то в сознании не остается и следа от неприятного представления и соответствующего чувства. Взамен, однако, остается запруженным некоторое количество энергии вне сознания, из-за чего возникает энергетический дисбаланс и ситуация, в которой скопившийся аффект может превратиться в страх (первая теория страха). В качестве примера вытеснения Фрейд приводит ситуацию, когда человек забывает отрывок из недавно прочитанной книги и не может больше вызвать его в памяти (хотя в обычном случае вполне можно было бы ожидать, что он его вспомнит), потому что содержание этого раздела ассоциативно было связано с определенными невыносимыми представлениями, относившимися к неприятным воспоминаниям о сексуальных переживаниях в прошлом. Эти воспоминания и связанные с ними эмоции стали поводом к аффективной реакции в форме сильного отвращения, в результате чего воспоминание, аффект и присоединившееся к нему содержание недавно прочитанного отрывка из книги были изгнаны из сознания, то есть вытеснены.

Еще одним защитным механизмом, которым пользуется психический аппарат, является замещение («суррогат»). Здесь определенные аффекты, связанные с невыносимым представлением, смещаются на другое представление, которое является для сознания терпимым. В качестве типичного примера картины болезни при неврозе навязчивых состояний Фрейд описывает девушку, которая обвиняла себя в несовершенном преступлении (в воровстве или в подделке денег и т.д.), причем сама она вполне осознавала, насколько это было абсурдно. Изначально она попрекала себя в тайной мастурбации. Эти самообвинения и чувство вины, ставшие невыносимыми из-за того, что она продолжала и дальше активно ею заниматься, смогли все же выразиться, связавшись с «абсурдными» навязчивыми представлениями, которые заместили теперь вытесненное воспоминание о мастурбации (1895b). В случае, когда один аффект замещается другим, говорят о защите посредством превращения аффекта. Таким образом, в этой модели, равно как и в последующих, появилось объяснение возникновения страха как результата трансформации другого, запруженного аффекта. Фрейд описывает это следующим образом:

237

«Аффект самообвинения благодаря разнообразным психическим процессам может превратиться в другие аффекты, которые после этого проявляются в сознании гораздо отчетливее, чем сам аффект: например, в страхе (боязни последствий тех поступков, к которым относится самообвинение), ипохондрии (боязни физических последствий данного поступка), бреде преследования (боязни социальных последствий поступка), стыде (боязни других, которые могут об этом знать) и так далее».

Защитные усилия психического аппарата считаются в принципе необходимыми для нормального душевного события, но в случае, если они являются чересчур интенсивными, это может привести к болезненным изменениям. На первом этапе основной акцент пока еще делается на защитных процессах, направленных против аффектов, которые угрожают неприятным образом овладеть сознательным Я или которые связываются с мыслями (особенно с теми, что исходят от прошлых переживаний) , воспринимаемыми сознанием как невыносимые.

Патогенные процессы

На первом этапе психоаналитического исследования патологические процессы рассматривались как особые процессы приспособления к нарушенному равновесию в психическом аппарате, которое вызывалось наличием сильного энергетического аффективного заряда, соединенного с определенными представлениями. Если эта энергия не может быть отведена или осилена каким-либо нормальным способом, она проявляется в той или иной форме психического расстройства. Основной причиной нарушения душевного равновесия является психическая травма, хотя здесь предположительно могут быть и другие основания (например, при так называемых «актуальных неврозах»). Особый вес придается появлению в жизни пациента определенных событий (прежде всего сексуальных переживаний), которые так или иначе приводят к запруживанию аффекта, и, поскольку Я вынуждено защищаться, в дальнейшем это может выражаться разве что патологическим образом. В результате происходит вытеснение или возникают другие формы защиты, вследствие которых запруженный аффект, зашифрованный и искаженный, проявляется в невротических симптомах.

Следует упомянуть, что формулировки первого этапа представляют собой попытку объяснить наступление патологических условий (в частности, например, конверсионной истерии) в соответствии с психическими процессами, то есть с позиций психического конфликта, в аспекте мучительных или угрожающих аффектов, душевных травм и психических последствий сексуальных факторов, таких, как совращение, фрустрация и т.д. Наряду с этим важная роль придавалась также возможному влиянию наследственных факторов и конституционально обусловленным наклонностям. Этим факторам предрасположенности приписывалось существенное значение при объяснении того, почему у данного человека возникает та, а не иная форма болезни или же почему он не заболевает вовсе. Это взаимодействие между конституциональными факторами и специфическими переживаниями в истории жизни индивида, которым придается важное значение в детерминации, связано с вопросом, каким образом психический аппарат приспосабливается к действующим на него силам. Оно важно также для ответа на вопрос, возникнут или нет вслед за этим патогенные процессы. Если такие патогенные явления развиваются, то, значит, здесь имеет место взаимодействие между обеими группами факторов, чем и определяется непосредственная форма патологической адаптации. Фрейд описывает это следующим образом:

238

«Поскольку в патогенезе невроза, как нигде, еще возможны любые вещи, приходится согласиться, что не наследственности принадлежит последнее слово при выборе конкретного нервного нарушения, которое затем развивается у предрасположенного члена семьи; однако есть основания предполагать наличие и других этиологических влияний, менее непонятного рода, которые имеют право называться специфической этиологией
принявшего тот или иной вид нервного расстройства. Без существования подобного этиологического фактора сама по себе наследственность сделать бы ничего не смогла. Она бы занялась производством другого, нового нервного нарушения, в случае если бы та специфическая этиология, о которой здесь идет речь, была заменена каким-либо другим влиянием» (I, 410).

Психическая травма

Психический аппарат способен справиться одновременно лишь с определенным количеством психической энергии. Это зависит от уровня развития и степени зрелости психического аппарата. Если на него обрушивается слишком большое количество аффективной энергии, возникает опасность, что он с нею не справится. Выражаясь иначе, нормальная защита от раздражителей пробита. В детстве не сформировавшийся пока еще психический аппарат подвергается гораздо большей угрозе того, что его таким образом захлестнет неожиданная волна возбуждения и раздражения, то есть энергия, которой он не в состоянии управлять и которую не способен отвести по нормальным каналам. Состояние, возникающее в том случае, когда беспомощным индивидом овладевает неконтролируемая энергия, называется также «психической травмой». Хотя этим дано однозначное определение травмы, все же — из-за его значения для патологических явлений, как они понимаются на первом этапе, — необходимо разграничить следующие виды травм:

а) Актуальные травмы. Это травмы, соответствующие состоянию капитуляции психического аппарата перед психической энергией — в виде непосредственной или относительно непосредственной реакции на реальную ситуацию или на фактическое событие. Такие травмы возникают, например, в результате несчастных случаев, после которых могут появиться невротические симптомы.

б) Ретроактивные травмы. Они не особенно отличаются от актуальных травм, представляя собой состояние, в котором индивида захлестывает волна уже неуправляемых, эксцессивных раздражителей. Однако они отличаются от актуальных травм временным отношением к важному внешнему событию. При травмах такого рода следы памяти в психическом аппарате уже отнесены к некоторому прошедшему моменту времени, нередко даже задолго до того, как была пережита непосредственная травма. Ретроактивная травма всегда связывается с событиями, которые хотя и переживались с волнением, однако в тот момент, когда они произошли, отнюдь не воспринимались как травмирующие (в частности, события, в которых, как, например, при сексуальном совращении, данный человек исполнял пассивную роль, а само событие произошло в детстве). Однако воспоминание о таком волнующем событии может вызвать травму впоследствии, когда оно оживает в связи с другим событием, которое тем или иным образом ассоциативно связывается с воспоминанием о прошлом. Возникающая вслед за этим травма заключается в захлестывании психического аппарата возбуждением, вновь вызванным этой связью, и сильными аффективными реакциями, такими, как стыд, отвращение, угрызения совести и страх. Возникает конфликтная ситуация, ибо то, что прежде еще было приемлемым (а Я не было захвачено аффектом), теперь вызывает мощную аффективную реакцию на пробркденное воспоминание и связанное с ним возбуждение.

239

Для индивида прошлое событие приобретает отныне иное значение и представляет собой нечто такое, что с точки зрения теперешних ценностных представлений и поведенческих мерок является нетерпимым. Рассркдая об этиологии истерии, Фрейд, например, утверждает:

«Событие, которое субъект бессознательно хранил в памяти, — это предсозна-техьное переживание сексуальных отношений, которое сопровождалось актуальным возбуждением гениталий, а оно в свою очередь является следствием сексуального преступления, совершенного другим человеком; возраст же,
в котором произошло это повлиявшее на судьбу событие, — самая ранняя юность,
то есть период от восьми до десяти лет, когда ребенок еще не достиг сексуальной зрелости... Воспоминание об этом действует, однако, так, словно речь идет об актуальном событии»
(I, 417).

«Патологические концепты»

В отношении симптомов нервного расстройства предполагалось, что они являются следствием запруженных аффектов, с которыми нельзя было справиться с помощью нормальных процессов отвода энергии. Там, где можно еще связать известное количество аффективной энергии — в крайнем случае путем вытеснения или с помощью других защитных мер, — этот аффективный заряд, как только превышается некоторый определенный уровень, находит подходящее для себя выражение в форме какого-либо симптома, которым сознание управлять уже не может. То есть симптом демонстрирует, как вытесненный аффект и прикрепленные к нему представления проникают на поверхность и находят там свое выражение.

На первом этапе Фрейд выделял две категории неврозов. С одной стороны, на его взгляд, имеются психоневрозы (или невропсихозы), с другой — так называемые актуальные неврозы. Психоневрозы существуют в двух формах, а именно в виде истерии и невроза навязчивых состояний. Аналогичным образом были разделены на две группы и актуальные неврозы — на неврастению и на неврозы страха. Главное отличие актуального невроза от психоневроза виделось в том, что у первого симптомы понимались лишь как проявления актуальных, телесных моментов сексуальности, но не как проявление тех факторов, которые были обусловлены психически, как в случае психоневрозов. В дальнейшем описываются четыре формы неврозов:

а) Истерия
(см. также статью А. Грина). Это состояние уже рассматривалось не как результат дегенерации, а скорее как специфическая реакция психического аппарата на психическую травму. Истерические симптомы определяются символически повторяющимися, реальными травматическими переживаниями. Тем не менее Фрейд (1896b) указывал на то, «что ни один истерический симптом не может возникнуть в результате одного только реального переживания, появлению симптома всякий раз содействует ассоциативно пробужденное воспоминание о раннем переживании»
(I, 432). При истерии превращение аффективного заряда происходит в результате «оттока» путем моторной или сенсорной иннервации: «При истерии обезвреживание невыносимого представления происходит благодаря тому, что сумма его возбуждения превращается в телесное явление,
для чего я бы хотел предложить название конверсия» (I, 63). Термин «конверсия»,
который берет начало еще из первого этапа психоанализа, продолжает использоваться и поныне.

Механизмы отделения представления от аффекта и конверсии могут привести при истерии
к двигательному параличу, припадкам, анестезии, болям и даже стать причиной бредовых идей. Относительно пациентов, у которых развивалась конвер-

240

сионная истерия, предполагалось, что для них характерно нечто, что получило название «соматической податливости», — обстоятельство, рассматривавшееся как конституционально обусловленная склонность данных пациентов к развитию именно этой формы невроза, а не какой-нибудь другой.

б) Неврозы навязчивых состояний
(см. также статью П. Куттера). Если при истерии та сумма возбуждения, которая находила свое выражение в патологическом явлении, «превращалась в телесное явление», то во второй группе основных неврозов (к которым наряду с неврозами навязчивых состояний причислялся также ряд фобий) у индивида «склонность к конверсии» (Freud 1894) отсутствовала. Отделенный от невыносимого представления аффект должен вместо этого «оставаться в психической сфере.
Ослабленное теперь представление остается в стороне от каких-либо ассоциаций в сознании, но его освободившийся аффект привязывается к другим, самим по себе вполне переносимым представлениям, которые из-за этого «ошибочного присоединения» становятся навязчивыми представлениями»

(I, 65-66).

Как и при истерии, здесь предполагается, что доставляющий мучения аффект проистекает из сексуальной жизни индивида. Основными используемыми при истерии защитными механизмами являются вытеснение и превращение энергии. Основной механизм, используемый при неврозе навязчивых состояний, состоит в замещении. Если при неврозах навязчивых состояний наблюдается целый ряд аффективных переживаний (как-то: угрызения совести, стыд, самообвинения, ярость и т.д.), то при фобиях, отнесенных Фрейдом к разряду психоневрозов, причиняющий муки аффект состоит из чувства страха.

в) Неврастения.
Эта форма неврозов охватывает множество разнообразных симптомов, среди прочих усталость, расстройства пищеварения, сопровождающиеся вспучиваниями, симптомы внутричерепного давления и раздражение спинного мозга. Фрейд считал, что это патологическое состояние является следствием чрезмерной мастурбации или иной сексуальной (повышенной) активности.

Первоначально он отнес симптомы невроза страха к категории неврастений, однако в конце первого этапа отделил их от собственно неврастении и представил их в качестве четвертой формы неврозов. Тем не менее на протяжении всей первой стадии он подчеркивал, что существуют смешанные клинические формы, в которых присутствуют черты обоих неврозов, а во многих случаях предполагалось, что неврастения и невроз страха существуют рядом друг с другом, даже если в конечном счете их оценивали как разные состояния. В этиологии неврастении наследственным факторам придавалось лишь небольшое значение. Большее влияние в качестве причин этого особого типа неврозов признавалось за общественно обусловленными факторами психических нагрузок, такими, как переутомление, последствия чрезмерного напряжения и состояния истощения, вызванные последействием вредных

факторов.

г) Невроз страха
(см. также статью Д. Айке). Согласно Фрейду, специфическая причина невроза страха заключается в накоплении сексуального напряжения, вызванного воздержанием или неполным оттоком сексуального возбуждения. Несмотря на то что основная причина невроза страха усматривалась в физическом, возникали также и психические симптомы, в том числе фобии, хотя Фрейд считал, что последние скорее родственны с неврозами навязчивых состояний. Выражаясь словами Фрейда, при неврозе страха симптомы этого синдрома имеют большее сходство между собой, чем симптомы истинной неврастении.

К клинической картине невроза страха относились следующие симптомы: общая раздражительность, боязливое ожидание (которое также считается основным симптомом этою невроза, представляя собой некоторое свободное количество тревоги,

241

способное присоединиться к любому подходящему представлению), а также приступы страха, pavor nocturnus [ночной страх (лат.). — Ред.]
и приступы головокружения. Невроз страха может быть «приобретенным» или обусловленным наследственно. В первом случае его факторы сводятся к воздействию сексуальных «вредностей», которые у мужчины и женщины качественно различаются. У обоих полов мастурбация и переутомление считаются факторами, вносящими свой вклад в картину болезни. Хотя при неврозах страха сам страх имеет лишь соматические, а не психические причины, основной акцент в изложенных фрейдовских представлениях делается на накоплении неотведенного телесного напряжения, которое, в соответствии с положениями первой теории страха, превращается в чувство страха. Фрейд указывал на то, что специфический механизм следует искать в отклонении соматической сексуальной энергии и в последующем аномальном проявлении этого возбуждения. Следует заметить, что Фрейд принципиально отличает это соматическое сексуальное напряжение от имеющейся в сексуальном аффекте психической энергии, о которой уже на первом этапе он говорит как о «либидо», хотя на втором этапе значение этого термина подверглось существенному изменению.

Топическая модель психического аппарата

Психоаналитическая теория, относящаяся ко второму этапу, разрабатывалась Фрейдом в течение более четверти века. К этому периоду относится огромное число важнейших теоретических формулировок, множество подробных разборов случаев, клинических наблюдений и статей о психоаналитических техниках. Во всех этих трудах постоянно прослеживается взаимосвязь между теоретическими размышлениями, клиническими формулировками и соответствующими конструктами (см. также: Sandier, Dare, Holder 1973). В результате такого взаимного влияния теория постоянно изменялась, поэтому в дальнейшем топическая теория психического аппарата будет рассмотрена в несколько упрощенном виде, при этом мы оставим в стороне те теоретические позиции, от которых на втором этапе отказался сам Фрейд и которые вступают в противоречие с самой концепцией.

Уже во введении отмечалась та роль, которую сыграли фрейдовский самоанализ, анализ сновидений, как собственных снов, так и снов его пациентов, в коренном изменении его взглядов. В конце прошлого века эти изменения оформились и привели к смещению внимания от внешней действительности (прежде всего от травматических событий) к тому, каким образом психический аппарат обходится со спонтанными внутренними влечениями и их разнообразными дериватами. Начало второго этапа и новая концепция психического аппарата характеризуются тем, что Фрейд вдруг понял, что мнимые «воспоминания» его пациентов о фактических событиях (сексуальном совращении) на самом деле были воображаемым исполнением желания.

С клинической точки зрения наступление второго этапа означало также отказ от гипотезы об актуальности сексуальных совращений и явное смещение фрейдовского интереса, как с клинической, так и теоретической точки зрения, к роли сексуальных представлений-желаний, а также осознанных и неосознанных фантазий пациентов об исполнении желания. На протяжении всего второго периода основной функцией психического аппарата Фрейд считал овладение влечениями, то есть их обуздание. При этом внешняя реальность обычно принималась в расчет с точки зрения того, в какой мере она позволяла — если позволяла вообще — удовлетворение влечений в той или иной форме.

Теперь это выглядело так, словно индивид оказывается во власти исходящих изнутри побуждений. Поскольку вряд ли имеются какие-либо условия, в которых

242

этим побуждениям было бы позволено еще раз непосредственно проявиться после детского возраста, они могут заявить о себе лишь косвенно, а именно в виде появления на поверхности замаскированных влечений, поднимающихся из глубин психического аппарата. Зачастую это приводит к конфликтам, а попытка их разрешить может стать причиной патологических явлений. Необходимость считаться с требованиями повседневной реальности, обусловленная влечением к самосохранению, может вызывать у индивида душевные проблемы из-за постоянного влияния того, что происходило в прошлом. Такая проблема возникает, по существу, из-за резкого несоответствия между стремлением к удовлетворению инстинктивных желаний, с одной стороны, и грозящей опасностью получить психическую травму, оказавшись в их власти, — с другой. Травма теперь понимается двояко, а именно как опасность получить серьезное повреждение или рану или испытать отвержение или наказание (особенно отчетливо в случае лишения родительской любви или угрозы кастрации), а также — как уже излагалось на первом этапе — как опасность для индивида оказаться во власти исходящего от влечения возбуждения. На втором этапе как нормальные, так и патологические процессы описываются с точки зрения внутренних психических процессов адаптации к давлению и требованиям влечений. Для Фрейда влечения являлись «пограничным понятием между душевным и соматическим, психическим репрезентантом возникающих внутри тела и достигающих души раздражителей, мерой рабочей нагрузки, возложенной на душевное вследствие его связи с телесным» (X, 214).

На втором этапе психический аппарат рассматривался с точки зрения того или иного варианта «топической» модели. Свое название она получила в связи со стремлением Фрейда изобразить психику «топографически», при этом акцент делался на психическом взаимоотношении и взаимодействии между качественно различными слоями, или системами, психического аппарата. Понятие «психической локальности» впервые было введено в 1900 году в «Толковании сновидений». Исходный пункт этой психической «топографии» лежит в психическом качестве сознания. Присвоенные различным системам психического аппарата названия указывают на их расстояние от поверхности этого образования, то есть сознания. Эти три системы называются: система бессознательного (Без), система предсознательного (Псз) и система сознательного (Сз) 6
. Между этими системами имеются границы, которые, однако, нельзя однозначно определить и которые отнюдь не всегда являются действенными. Во сне, например, они считаются легко проницаемыми. Также считается, что эти границы стираются в период относительной душевной гармонии и «психического равновесия» и только во время душевных конфликтов эти различные системы следует считать строго разграниченными и отдельными сущностями. Желание смерти сопернику может, например, приниматься всеми тремя системами, пока этот соперник в добром здравии, но, если он вдруг заболел (особенно если он к тому же является любимым членом семьи), может возникнуть конфликт; посредством вытеснения желание может быть отослано в систему бессознательного.

В топической теории психического аппарата Фрейда предполагается, что эти различные системы создают некий континуум, в котором психические содержания — в соответствии с фрейдовской пространственной метафорой — располагаются либо в более глубоких слоях каждой из этих систем, либо ближе к их поверхности. Система бессознательного находится в самом глубоком, укромном и недоступном месте психического аппарата, тогда как система сознательного составляет самую верхнюю и наиболее доступную его часть.

То, что понятию бессознательного приписываются разные значения, нередко приводит к путанице. Так, оно может относиться к одной из основных систем в топической теории, а именно к бессознательному, которое функционирует по сво-

243

им специфическим принципам и правилам; а его содержания, пока они остаются исключительно внутри этой системы, всегда обладают качеством бессознательного (или характеризуются тем, что у них отсутствует качество сознательного). Система предсознательного состоит из психических содержаний, которые также имеют качество бессознательного, однако — в отличие от системы бессознательного — эти содержания являются бессознательными лишь в дескриптивном смысле, тогда как содержания системы бессознательного являются бессознательными в динамическом значении, если из-за своего противодействия они подлежат вытеснению (контркатексис), которое должно не допустить их появления в системе предсознательного. Таким образом, всегда надо иметь в виду, что тут является бессознательным с дескриптивной точки зрения и как это понятие используется для характеристики той или иной специфической системы.

Поскольку содержания системы бессознательного стремятся выразить себя на поверхности, однако сдерживаются активным противодействием, они понимаются как динамически бессознательные. Следовательно, понятие динамически бессознательного связано с содержаниями, образующими часть системы бессознательного, тогда как отнесение к дескриптивно бессознательному означает, что оно может включать в себя содержания либо из бессознательного, либо из предсознательного.

Как мы уже знаем, понятие защиты от «невыносимого» представления было введено Фрейдом на первом этапе. Его развитие было тесно связано с точкой зрения, что между различными системами существуют границы, задача которых состоит в том, чтобы производить цензуру психических содержаний. Задача цензуры в конечном счете виделась в том, чтобы защищать сознание от осознания тех инстинктивных желаний, которые могли бы представлять непосредственную или прямую угрозу, появись они на поверхности. Эта цензура происходит целиком вне сознания. Поскольку топическая точка зрения развивалась параллельно с клиническими методами и соответствующими техниками второго этапа, легко понять, как возник этот взгляд на душевное явление. Предположение, что в относительно независимых «свободных ассоциациях» пациента отражается появление проистекающих изнутри и стремящихся на поверхность влечений, в результате изучения сновидений, равно как и благодаря исследованию обмолвок, неловких действий, симптомообразования, художественной деятельности, религиозных убеждений и т.д., распространилось и на другие аспекты поведения и душевного события. Поведение в целом рассматривалось как мотивированное преимущественно влечениями и считалось попыткой, претерпев из-за цензуры определенные изменения, исполнить закамуфлированные или искаженные желания, исходящие от инстинктов.

Тщательность, с которой инстинктивные желания и их дериваты подвергаются цензуре, предполагает наличие своего рода «бессознательного внимания» внутри системы предсознательного или между нею и системой сознательного. Образное изображение этого процесса цензуры выглядит у Фрейда следующим образом:

«Итак, мы уподобляем систему бессознательного большой прихожей, в которой, словно некие существа, толпятся душевные побуждения. К этой прихожей примыкает второе, более тесное помещение, что-то вроде гостиной, в котором пребывает также сознание. Однако на пороге между этими двумя помещениями несет свою службу страж, который проверяет каждое душевное побуждение и не пускает в гостиную, если оно вызывает его неудовольствие. Вы, разумеется, видите, что нет большой разницы, прогонит ли страж некое душевное побуждение с порога или снова вытолкнет его за порог после того, как оно уже проникло в гостиную... Если они уже пробрались к порогу и получили отказ от стража, то это значит, что они не способны к осознанию; мы называем их вытесненными. Однако также и те побуждения, которые страж пустил за порог, не обязательно станут осознанными,

244

они смогут стать таковыми, если им удастся привлечь к себе взгляд сознания. Поэтому мы с полным правом называем это второе помещение системой предсознательного» (XI, 305-306).

Принимая во внимание то, что Фрейд в конечном счете стал предполагать наличие двух цензорных инстанций вместо одной-единственной, вышеизложенное необходимо дополнить тем, что содержаниям предсознательного нужно не только привлечь к себе взгляд сознания, но и пройти второго цензора, который действует как раз на границе между системами бессознательного и сознательного. В метафорическом описании Фрейда содержится также крайне важная, однако часто игнорируемая мысль, возникшая на втором этапе, а именно гипотеза, что вытеснение или защита в целом осуществляется не только при переходе от бессознательного в предсознательное; это в равной мере касается и содержаний системы предсознательного, включающей в себя в том числе и дериваты из системы бессознательного, которым было позволено появиться в предсознательном, но которые здесь снова подвергаются цензуре и отбрасываются в бессознательное. Именно это обстоятельство имеет решающее значение для понимания того, как Фрейд пришел к своим представлениям о душевном событии, относящимся ко второму этапу. Здесь имплицитно предполагается — это важно не только в теоретических целях, но и в той же мере для понимания клинических проявлений, — что вытеснением, так же как и другими защитными механизмами, не устанавливается неподвижная пограничная линия между системами бессознательного и предсознательного. Появляющиеся в бессознательном желания на своем пути к поверхности ненадолго попадают в предсознательное, чтобы в процессе этого превратиться в дериваты необузданных и неприкрытых инстинктивных желаний бессознательного. В этих дериватах виден почерк предсознательного психического явления, и в любой момент на их пути к системе сознательного они могут стать жертвой защиты. Более того, даже после их вхождения в систему сознательного они могут подвергнуться цензуре, например когда вытесняется осознанная фантазия об исполнении желания. Чтобы деривату желания из области бессознательного удалось в обход цензуры проникнуть в систему сознательного (и тем самым добиться «оттока»), он должен быть в значительной мере закамуфлирован. Таким образом может возникать целый ряд дериватов инстинктивного желания, пока наконец не появится тот, который квалифицируется как безобидный. Именно он и допускается на поверхность. В каком месте осуществляется цензура, зависит не только от содержания сомнительного инстинктивного желания, но и от того, в каком состоянии находятся разнообразные системы в данный момент времени. Так, например, предполагается, что во время сна (равно как и в сходных состояниях рассеянного внимания или при наркотическом опьянении) цензура является менее строгой, чем когда человек бодрствует и внимателен. К этому следует добавить, что дериват инстинктивного желания в определенный момент жизни человека вообще может быть приемлемым, но в другой момент (возможно, просто из-за того, что изменились те или иные условия) — нет.

Сопротивление, в том виде как оно возникает в процессе психоаналитического лечения, стало для Фрейда на втором этапе его работы понятийной предпосылкой для описания клинических проявлений защиты. Толкование этих сопротивлений рассматривалось в качестве метода осознания предсознательных дериватов, которые хотя и действуют, но в систему сознательного не допускаются. Эти процессы соответствуют гипотезе о чрезвычайно активном взаимодействии между различными системами — от глубин (бессознательного) до поверхности (сознательного); при этом, согласно пространственной концепции психического аппарата, система предсознательного занимает место между двумя этими системами.

245

Система бессознательного

Содержания системы бессознательного состоят из неудовлетворенных инстинктивных желаний, представляющих в психике биологические инстинктивные потребности (см. статьи Г. Кнаппа и П. Цизе). Грубо говоря, их можно разделить на сексуальные и агрессивные влечения, из которых последние стали рассматриваться наравне с сексуальными влечениями к концу второго периода. Дальнейшее разделение заключается в дифференциации так называемых «парциальных влечений», корни которых следует искать в различных фазах индивидуального развития. Каждый компонент влечения в соответствии с фрейдовскими представлениями имеет один источник, одно стремление, одну цель и один объект. Даже если все эти признаки связаны с самими влечениями, все же необходимо четко различать их биологические и психические аспекты. Даже тогда, когда влечения находятся в тесной связи с биологическими процессами и потребностями, в психоаналитической теории они являются исключительно психологическими конструктами.

С количественной точки зрения влечение понималось как некое свободно перемещающееся количество энергии, которая, начиная с определенного уровня, стремится к разрядке, чтобы восстановить «психическое равновесие». Вначале Фрейд уделял внимание исключительно рассмотрению сексуальных влечений и говорил об их психической энергии как о «либидо», тогда как для агрессивных влечений соответствующего понятия им разработано не было. Идея психической энергии соответствовала энергетическим концептуальным схемам XIX столетия, прежде всего из области физики и нейрофизиологии. Идея оттока психической энергии и идея разрядки нервной энергии по нервным путям дополняют друг друга. С точки зрения механизма действия содержаний в системе бессознательного понятие оттока имеет центральное значение в топической модели. Влечение, таким образом, стимулируется либо раздражением, исходящим изнутри, либо внешними раздражителями. С возникновением определенного количества относящейся к инстинкту энергии активируются следы воспоминаний о прошлых приятных событиях, которые наполняются инстинктивной энергией. Необходимо постоянно помнить о том, что влечения являются чисто гипотетическими конструктами, относительно которых предполагается, что они представлены в бессознательном в форме инстинктивных желаний. Инстинктивное желание фактически может рассматриваться как основная единица в бессознательном. Оно состоит из двух частей. Первая часть представляет собой энергетический заряд влечения, вторая состоит из пробужденного воспоминания, которое проистекает из одного или нескольких следов памяти, катектиро-ванных энергией влечения. Если переживание было когда-то связано с удовлетворением влечения, то оживление влечения одновременно приводит к активизации той прежней приятной ситуации. Пробужденное к новой жизни воспоминание называется «содержанием-представлением» желания. Что касается первой части инстинктивного желания, то она вызывает в психическом аппарате неприятное напряжение и стремится к тому, чтобы пробиться в сознание и там реализоваться, в результате чего может быть повторено прежнее приятное событие и заново пережито удовлетворение. После исполнения желания неприятное напряжение, исходящее от влечения, уступает место исполненному удовольствием удовлетворению.

Сообразно своей природе инстинктивные желания действуют в бессознательном с диктаторской непреклонностью, они стремятся любой ценой к доставляющему наслаждение оттоку и уменьшению неприятного напряжения. Другими словами, они действуют по принципу удовольствия. Здесь следует заметить, что стремление к такому непосредственному оттоку и характерное для бессознательного желание немедленного удовлетворения на своем пути через другие системы может

246

приводить к конфликтам, из-за чего инстинктивное желание подвергается цензуре. Поэтому неприукрашенные инстинктивные желания должны порой превращаться в дериваты бессознательного. Замаскировавшись, они могут пройти цензуру и добиться удовлетворения.

Бессознательное имеет внутреннее ядро с инстинктивными желаниями, которые сводятся к самым ранним формам удовлетворения влечения. С ними связаны другие, подавленные дериваты тех фундаментальных, инфантильных инстинктивных желаний, которые, несмотря на тот факт, что когда-то были приемлемы для цензуры, в дальнейшем все же подвергаются вытеснению, поскольку являются причиной неприятного конфликта. Таким образом, в соответствии с топической теорией содержания бессознательного состоят в основном из сексуальных и агрессивных желаний, несущих на себе печать инфантильности, и их вытесненных дериватов, которые из-за цензуры лишены возможности выразить себя и излиться непосредственным образом и, как правило, достигают поверхности психического аппарата только в достаточно закамуфлированном виде. Инстинктивные желания с примитивными сексуальными или агрессивными содержаниями, равно как и та связанная с хорошо известным эдиповым комплексом констелляция желания, у ребенка старшего возраста, юноши и взрослого обычно вытесняются и могут появиться только в замаскированной форме. С этой точки зрения развитие различных форм манифестации переноса в ходе психоаналитического лечения считается проявлением дериватов бессознательного. То же самое касается сновидений, толкование которых, особенно на начальной стадии психоанализа, было названо «via regia [царская дорога (лат.).
— Ред.]
к бессознательному» (см. статью А. Беккер).

Когда достигнута определенная точка в индивидуальном развитии, вытеснение инстинктивного желания или его дериватов может происходить постоянно. Причина вытеснения заключается в вызванном конфликтом неудовольствии. Таким образом содержания бессознательного постоянно пополняются новыми вытеснениями. Одновременно инстинктивные желания бессознательного постоянно побуждают к созданию новых дериватов, которые, чтобы обрести подвижность, продвигаются через предсознательное в сознание.

Фрейд постулировал целый ряд гипотетических, происходящих в бессознательном процессов. К ним относятся первичный процесс и отличающийся от него коренным образом вторичный процесс (который характеризуется тем, что происходит в предсознательном и сознательном, и который еще будет обсуждаться в дальнейшем). Фрейд считал катектические энергии бессознательного «свободно перемещающимися», то есть энергия влечения, которая присоединяется к следам памяти, понимается как «текучая», благодаря чему она без труда может переноситься с одного представления на другое. Она способна переходить с целой идеи на ее части или с определенной идеи на какой-либо другой компонент представления, связанный с ним определенным образом, или же могут совпасть и напластоваться одно на другое два содержания представления. В целом это можно представить себе таким образом, что энергия влечения охватывает всю сеть представлений, соединенных или переплетенных друг с другом самыми ранними ассоциативными цепочками. Две формы протекания вышеизложенного первичного процесса называются смещением (сдвиг либидинозного катексиса с одного психического содержания на другое) и сгущением (слияние двух или нескольких компонентов представления, обладающих одним и тем же энергетическим зарядом).

Фрейд отстаивал точку зрения, что свойственные первичному процессу механизмы и скрытое в нем явление могут обнарркиваться в содержаниях сновидений, так же как в обмолвках или иных ошибочных действиях (см. статью П. Херлина). Это сулило надежду на основе соответствующих ассоциаций по поводу имеющегося мате-

247

триала,
разобраться в лежащем за ним инстинктивном желании, а дальнейшее изучение этих следов обещало приблизиться к ранним воспоминаниям и конфликтам.

Фрейд выделил еще несколько свойств бессознательного, присущих первичному процессу:

а) Вневременность.
Процессы в бессознательном никак не связаны с течением времени. Именно это свойство Фрейд не сумел распознать на первом этапе, и именно оно позволило ему считать фантазии и представления-желания воспоминаниями о действительных случаях. Только на втором этапе он заметил, что с тем или иным психическим содержанием (проистекало ли оно из реального переживания или из фантазий об исполнении желания), как только оно вытеснялось в бессознательное, начинали обращаться так, словно оно является воспоминанием о реальном событии. Поскольку понимание временных процессов появляется только в определенный период развития детской психики и представляет собой один из аспектов общего когнитивного развития, это связано с весьма формальным явлением вторичного процесса и зависит от взаимодействия с внешним миром.

б ) Игнорирование реальности.
Инстинктивные желания следуют исключительно принципу удовольствия. На действительность они не обращают никакого внимания и тем самым находятся в резком противоречии с системами предсознательного и сознательного, где господствует так называемый «принцип реальности», который, являясь результатом взаимодействия индивида с внешним миром и выполняя задачу самосохранения, развивается с течением времени и считается вариацией принципа удовольствия.

в) Психическая реальность.
В бессознательном воспоминания о реальных событиях и воображаемых переживаниях между собой не различаются. В этой системе нет «признаков (индикаторов) (внешней) действительности», и поэтому фантазии, так же как и желания, ставятся на одну ступень с воспоминаниями о реально исполненных желаниях и к ним относятся соответствующим образом. Точно так же абстрактные символы понимаются не как таковые — с ними обращаются так, словно они представляют конкретную действительность.

г) Непротиворечивость.
Поскольку видение противоречий предполагает определенную степень формального мышления и соответствующей компетентности, такие суждения, где с противоречащими друг другу элементами обходятся так, словно они целиком друг с другом сочетаются и словно они могут находиться рядом друг с другом, не приводя к конфликту, могут существовать только в бессознательном. В работе «Бессознательное» (1915) Фрейд заметил: «Когда одновременно активируются два побуждения, цель которых кажется нам несовместимой, то оба этих побуждения не отдаляются друг от друга и друг друга не устраняют...» (X, 285). Отсутствие противоречий в бессознательном проявляется также в виде так называемого тождества противоположностей; для бессознательного «большое» и «малое» — это одно и то же, потому что отрицание ему неведомо.

д) Неотрицаемость.
Когда к понятию «нет» присоединяется представление, в этом проявляется процесс формального мышления, которым индивид овладевает в процессе своего развития; поэтому в бессознательном не может быть отрицания, ибо оно возможно только в сфере предсознательного явления и обычно указывает на наличие в бессознательном противоположных содержаний.

е) Слова как вещи.
Если в двух других системах топической модели широко используется символическое и абстрактное изображение и всегда сохраняется связь между символом и категорией событий, к которой он относится, то в бессознательном этого нет в принципе. Посредством вытеснения с символом обходятся таким образом, словно он занимает место реальной вещи — он не обладает качеством абстрактного (см. статью П. Орбана). Поэтому воспоминание о чем-то непредмет-

248

ном может возникнуть в конкретном образе того или иного деривата бессознательного. Особенно очевидным это явление становится в сновидениях или в некоторых формах шизофренического нарушения мышления. Абстрактные слова и рассуждения могут восприниматься там совершенно буквально и конкретно.

Система предсознательного

В топической теории психического аппарата предсознательное понимается как система, которая постепенно развивается вследствие психического взаимодействия между инстинктивными желаниями и инстинктивными побуждениями, с одной стороны, и внешним миром — с другой. Хотя эта система возникает в процессе детского развития, предполагается, что тип ее развития определяется в индивиде наследственными факторами созревания. В ходе этого развития функции и содержания предсознательного возрастают в количественном отношении и с точки зрения их многослойности. Предсознательное является в психическом аппарате той системой, в которой приходящие из бессознательного инстинктивные желания проверяются, изменяются и отвергаются или же допускаются к поверхности сознания и обретают подвижность.

В отличие от содержаний бессознательного содержания предсознательного состоят из самых разных частей. На первом месте находятся те проистекающие из первичного процесса дериваты инстинктивных желаний, которые стремятся к разрядке и которые, изменившись и замаскировавшись в результате первичного процесса, пытаются обойти цензуру, чтобы попасть в предсознательное. Далее, к содержаниям предсознательного относятся психические репрезентанты, возникающие в результате взаимодействия индивида в прошлом или настоящем с внешним миром. Кроме того, существенную часть предсознательных психических содержаний составляют продукты деятельности воображения, представления и распознавания, которая происходит как в системе предсознательного, так и в системе сознательного. Можно также сказать, что предсознательное и его содержания возникают вследствие двоякого рода влияний: с одной стороны, влияний из глубин психического аппарата (то есть бессознательного), с другой — влияний, исходящих от поверхности (от раздражителей, воздействующих на него со стороны внешнего мира). К этому добавляется то, что и в самом предсознательном постоянно образуются новые представления-содержания, к которым относятся также возникновение новых мыслей, образование новых желаний и появление фантазий об исполнении желаний. Выработка новых дериватов влечений или же дальнейшее изменение и трансформация уже имеющихся дериватов происходит в предсознательном. При создании этих содержаний способ действия и существующие при этом закономерности значительно отличаются от тех, что предположительно присущи бессознательному.

В предсознательном осуществляется определенная часть интеграционной работы и синтеза. Между инстинктивными желаниями и их дериватами имеется, во-первых, постоянное взаимодействие и, во-вторых, непрерывная интеракция психических содержаний, которые (в виде актуальных восприятий и представлений, а также воспоминаний о прошлых переживаниях и мыслях) находят свое место в предсознательном, учитывающем также требования и нужды реального внешнего мира (в том виде, как он воспринимается индивидом). Здесь предсознательное задействует свою способность отодвигать и управлять появляющимися из бессознательного диктаторскими инстинктивными желаниями, которые проникли в предсознательное. Это означает, что система предсознательного способна тщательно перепроверять свои собственные содержания, причем эти содержания вовсе не

249

обязаны попадать в систему сознательного, или, выражаясь иначе: значительная часть этой деятельности осуществляется вне сознания.

Та способность к отсрочиванию, управлению и планированию, которой отличается и характеризуется предсознательное явление, возникает в результате индивидуального развития. Неуемное желание маленького ребенка и настойчивость, с которой он стремится к удовлетворению своих инстинктивных потребностей, отражают его неспособность переносить даже незначительную отсрочку в удовлетворении непосредственных инстинктивных желаний (или же неспособность его пока еще примитивного психического аппарата взять это на себя). И наоборот, большинство взрослых вполне способны вынести отсрочку в удовлетворении непосредственных инстинктивных желаний (и даже в известной мере отсутствие удовлетворения как такового) или же только частичное удовлетворение потребности. В этом и состоит функция предсознательного, которое, согласно определению, в дескриптивном смысле является бессознательным.

Многое в деятельности предсознательного можно охватить понятием «мышление», и в этой системе, вне сознания, разрешается значительная часть проблем и принимаются важные решения. Предсознательное может функционировать таким образом потому, что оно располагает огромным количеством воспоминаний о реальном мире, которые относительно свободны от влияния инстинктивных желаний и их дериватов. И тем не менее эти ориентированные на действительность, обычно хорошо отлаженные и автоматически протекающие под управлением сознания навыки и привычки, которым, как правило, следуют, могут нарушиться из-за влияния дериватов влечений. Вследствие этого абсолютно нормальная в остальных случаях функция может быть расстроена или сдержана соответствующим препятствием.

Если представить себе, что система бессознательного следует принципу удовольствия, то предсознательное и его действие подчинены так называемому принципу реальности. Под этим подразумевается учет того, что внешний мир проявляет в реальности, пока предсознательным заранее продумываются последствия каждого намеренного поступка. Фрейд говорил о принципе реальности как о трансформации принципа удовольствия (1911). Непосредственное удовлетворение инстинктивных желаний или их дериватов, как только оно начинает угрожать инстинкту самосохранения индивида или его моральным и этическим нормам, отсрочивается или прекращается: принцип удовольствия играет существенную роль в работе второй цензурной инстанции, находящейся между предсознательным и сознательным. Следует, однако, подчеркнуть, что предсознательное, даже если оно может считаться в известном смысле «направленным против бессознательного», служит также тому, чтобы обеспечить по возможности доступ в сознание инстинктивных желаний и сделать их подвижными, хотя бы ради защиты сознания от слишком большой психической неудовлетворенности и недовольства. Некоторым инстинктивным желаниям вообще позволено без каких-либо помех проникать в предсознательное и достигать там разрядки, тогда как другие изменяются до тех пор, пока не становятся приемлемыми и более не противоречат интересам самосохранения индивида, не вступают в конфликт с его моральными или этическими нормами и не отражаются на отношении к нему значимых для него людей. В подобной модифицирующей деятельности, порожденной явлением предсознательного, заключена природа компромиссных образований.

В отличие от бессознательного, которое — как уже отмечалось — функционирует по законам первичного процесса, предсознательное работает по правилам вторичного процесса. Взаимодействие между психическим аппаратом и внешним миром приводит к появлению всех тех свойств предсознательного, о которых уже говорилось выше, таких, как представления о причинности и логике, чувство време-

250

ни и отрицание двусмысленности и противоречий. Предсознательное вместе с сознательным становится той частью психического аппарата, в которой вербальные символы (речь) могут использоваться в качестве действенного инструмента для экономичного обращения с психическими содержаниями. Усвоение вербальных символов для передачи абстрактных мыслей или для обозначения предметов сопровождается дифференциацией системы предсознательного и сознательного. Слова все в большей степени используются для обуздания и сдерживания произвола инстинктивных желаний. Гипотетическая формулировка этих процессов направлена обычно на задействованные здесь психические энергии. Энергия влечений является в бессознательном «свободно перемещающейся», тогда как в предсознательном энергия влечений связывается и в результате ослабевает. Вторичный процесс характеризуется смещением небольших количеств энергии с одного психического содержания на другое — способность, которую приобретает индивид в процессе своего развития, научаясь пользоваться вербальными символами. Эту гипотезу Фрейд сформулировал в 1900 году следующим образом:

«Ввиду этой целесообразности я и предполагаю, следовательно, что второй системе [«предсознательному»!] удается сохранить в покое большую часть энергии и использовать для смещения лишь незначительную ее часть. ...Я лишь придерживаюсь представления, что деятельность первой системы [системы бессознательного!] направлена на свободное истечение возбуждения и что вторая система [предсознательного!] благодаря исходящим от нее воздействиям препятствует
этому истечению... Когда вторая система завершает свою критическую мыслительную работу, торможение и застой возбуждений прекращаются, что позволяет им обрести подвижность» (И/Ш, 605).

Систему предсознательного можно описать, как это уже сделано в топической теории, как взаимосвязанную структуру, исполняющую ряд определенных функций, которые одновременно служат как приспособлению к инстинктивным желаниям, так и приспособлению к настоящим и прошлым требованиям внешнего мира. Некоторые из этих задач можно вкратце охарактеризовать следующим образом:

а) Критическая оценка эмоциональных состояний и проникающих представлений. Это неотъемлемая часть процесса цензуры, которому подвергаются все психические содержания независимо от их происхождения (будь то содержание инстинктивного желания, пробужденное воспоминание или актуальное содержание восприятия) 7
, прежде чем они смогут попасть в сознание.

б) Цензура инстинктивных желаний и их дериватов. Прежде это изображалась таким образом, словно она осуществляется на гипотетической границе между бессознательным и предсознательным, с одной стороны, или предсознательным и сознательным — с другой; однако цензуру следует рассматривать также как задачу, которая затрагивает предсознательное как целое и которая может осуществляться в любом месте этого предсознательного континуума, от глубин до самой поверхности. То, что исходит из бессознательного, может быть подвергнуто цензуре (или отвергнуто) везде, где оно, превысив некоторый определенный уровень интенсивности в предсознательном, создает конфликты. В цензуре следует видеть не только постепенное ослабление и затухание напряжения, достигаемое благодаря предсознательному, в не меньшей степени оно занято преобразованием угрожающих содержаний, при этом предсознательное придает им новый и более приемлемый вид.

в) Создание структурированной системы памяти. В бессознательном «воспоминания» связаны друг с другом простыми ассоциациями, не имеют прочного места, очень подвижны и не подлежат никакому формальному упорядочению. От этого построение структурированной системы памяти в предсознательном отличается тем,

251

что воспоминания о прошлом — в известных границах — могут систематически разыскиваться, идентифицироваться или регенерироваться, то есть им может придаваться определенное направление. Предпосылкой этого является своего рода «система складирования», которая обеспечивает вызывание и распознавание нужных воспоминаний для таких процессов, как мышление, преодоление проблем или фантазирование, и создает индивиду условия для того, чтобы ориентироваться в пространстве и времени. Фрейд фактически постулировал наличие целого ряда таких систем памяти («мнемических систем» ), представив впервые в седьмой главе «Толкования сновидений» (1900) свою топическую модель.

г) Проверка реальности. Эта развивающаяся под влиянием принципа реальности способность позволяет предсознательному делать различия между тем, что является «ирреальным» (фантазии, воспоминания, мысли и т.д.), и реальным, которое представляет «материальная» или «фактическая» реальность. Способность различать воображаемое и действительное является функцией, обусловленной процессом развития, относительно которой предполагается, что ее нет на ранних стадиях жизни, когда действительное и воображаемое исполнение желания между собой перепутаны.

д) Связывание психической энергии. Связывание энергии считается предпосылкой для осуществления вторичного процесса, поскольку при этом речь идет исключительно о небольших количествах энергии. Это предполагает наличие в пред-сознательном способности сдерживать и регулировать большие количества энергии и контролировать их стремление к оттоку. Благодаря такому связыванию энергии становится легче справляться с приходящими из бессознательного содержаниями, а процесс связывания энергии в предсознательном приводит к тому, что диктаторский характер этих желаний исчезает, хотя, возможно, лишь временно, поскольку в результате энергия влечения, наполняющая собой инстинктивные желания и их дериваты, как бы «уговаривается подождать», а предсознательное тем временем ищет решение конфликта, вызванного насильственным характером инстинктивных влечений. Связанная энергия находит также свое применение при построении более стойких структур внутри предсознательного, например при организации памяти и мыслительной работы.

е) Контроль над доступом к сознанию и обретением подвижности. Этот доступ зависит от того, как предсознательное классифицирует и изменяет каждое стремящееся к оттоку психическое содержание. С этой точки зрения задача предсознательного состоит в том, чтобы защитить сознание от насилия со стороны неприятных переживаний и удержать индивида от поступков, которые могли бы создать угрозу его жизни, авторитету, самоуважению или его представлениям о моральных ценностях и т.п. Все эти усилия, направленные в самом широком смысле на самосохранение индивида, охватываются понятием принципа реальности.

ж) Право распоряжаться развитием аффектов. Возникновение аффектов (в частности, возникновение страха) считается следствием вытеснения (при этом энергия вытесненного инстинктивного побуждения может превратиться в аффект); предсознательное способно предотвратить это развитие и его воздействие на сознание, подчинив себе энергию инстинктивного желания, равно как и представление-содержание таких желаний. Благодаря «успешному» вытеснению энергии инстинктивного желания предсознательное способно не допустить возникновения аффекта, хотя его власть в этом отношении гораздо меньше, чем при контроле над доступом к подвижности. Отчасти это связано с предположением, что энергия влечения вследствие вытеснения представлений может превратиться в страх.

з) Использование защитных механизмов. Помимо вытеснения для преодоления конфликта предсознательное может воспользоваться также и иными защитны-

252

ми механизмами. В отличие от вытеснения, отсылающего инстинктивное желание или его дериват в бессознательное, некоторые другие защитные механизмы позволяют дериватам инстинктивных желаний продолжить свой путь в сознание в несколько измененном виде. Так, например, бессознательное агрессивное желание напасть на человека может в результате проекции превратиться в страх (или же в убеждение) подвергнуться нападению со стороны другого.

и) Предсознательное — место возникновения продуктов воображения. Пред-сознательное может вполне позволить дериватам из бессознательного, которые иначе были бы неприемлемы, достичь сознания, создавая из них фантазии об исполнении желания или придавая им форму творческих продуктов воображения. Эти творения, едва достигнув системы сознательного, получают подходящее «название», в результате чего их нельзя спутать с действительностью. Аналогичным образом вполне допускается и исполнение инстинктивных желаний при создании произведений искусства, когда все остальные подходы к двигательной сфере или к сознанию недоступны.

к) Симптомообразование. Если вытеснение инстинктивного желания или его дериватов остается безуспешным, предсознательное может добиться компромисса в виде невротического симптома. Такого рода симптомы индивид воспринимает так, словно они ему навязаны и с ними ничего нельзя поделать, причем он, как ему кажется, вообще не в силах на них повлиять.

Система сознательного

В топической концепции психического аппарата система сознательного считается наиболее обращенной к поверхности (психического аппарата). Снизу она граничит с предсознательным, с которым имеет множество общих свойств; так, например, в ней доминирует вторичный процесс, и она также участвует в испытании реальности. Органы восприятия образуют границы, которые «сознательное» замыкает на поверхности. Оно готово принимать раздражители, как возникающие вовне психического аппарата, так и проистекающие из собственного тела.

Система сознательного является тем местом психического аппарата, где психическим содержаниям придается качество сознания. Само собой разумеется, что только весьма ограниченная область содержаний может обладать этим свойством. Кроме того, имеются различные качества сознания — от необычайно живого, интенсивного восприятия внешних событий до мимолетных фантазий, разыгрывающихся где-то на заднем плане. Высшей степенью интенсивности обладают, как правило, восприятия, возникающие вовне психического аппарата, то есть приходящие оттуда, где, согласно нашему описанию, расположена ближайшая к поверхности часть системы сознательного. Однако, как наглядно показывают галлюцинации и сновидения, это не всегда так. Относительно содержаний, проникающих изнутри психического аппарата, считается, что они попадают в систему сознательного со стороны ее внутренних (примыкающих к системе предсознательного) границ. Предполагается, что проникающие в психический аппарат внешние раздражители, прежде чем они смогут осознанно переживаться, должны преодолеть определенный порог раздражения.

При обсуждении того, как работает эта система, огромное значение имеет понятие внимания. Система сознательного охватывает те проникающие из предсознательного содержания, знания о внешнем мире, а также телесные ощущения, которые когда-то получили определенную степень внимания. После отступления сознательного внимания от этих содержаний они становятся предсознательными.

253

То есть содержания системы сознательного сами по себе переменчивы, причем несмотря на значительную интенсивность, с которой они переживаются. Индивид (чтобы выжить) должен во время бодрствования постоянно обращать внимание на новые восприятия-переживания или на изменения в потоке восприятий, хотя, разумеется, качество и степень этого внимания могут существенно различаться.

Рассматривая природу и различия бессознательных и сознательных процессов, Фрейд (1925b) использовал в качестве сравнения детскую игрушку, которая в его времена называлась «чудо-блокнот» (подобного типа игрушки существуют и поныне) . Она представляет собой дощечку с поверхностью из целлулоида или пластиковой пленки, под которой находится легко деформируемая масса из воска или другого пластичного материала. Пишут на дощечке карандашом или грифелем. Если прозрачную поверхность отделить от находящегося под ней материала, изображение исчезает и на дощечке можно делать новые рисунки. Фрейд заметил: «Легко установить, что сам след от написанного остается на восковой доске и при удобном освещении его можно прочесть» (XIV, 7). Восковая дощечка сравнивается с частью психического аппарата, которая хранит впечатления вне сознания, тогда как чистая поверхность в этой аналогии соответствует системе сознательного.

В случае так называемых непроизвольных «автоматических» действий вполне понятно, что они могут быть моторным выражением инстинктивных желаний или их дериватов, сумевших обойти систему сознательного. Обычно, однако, система сознательного непосредственно участвует в осуществлении намеренных действий, к чему относится также и достижение прямого или косвенного удовлетворения влечения. За доступом к системе сознательного содержаний из глубин психического аппарата следит действующая в предсознательном цензура. Сознательное внимание, однако, может намеренно уменьшиться, причем факторы такого снижения внимания в общем и целом относятся к сфере предсознательного. Например, в топической модели испытание реальности рассматривается в качестве задачи пред-сознательного. Тем не менее содержания, возникшие исключительно в воображении, могут безо всяких ограничений находиться в сознании рядом с сознательным пониманием их непроизвольности. Подобным образом, а именно в виде фантазий, в систему сознательного способны попадать необузданные дериваты влечений; однако таким дериватам отток через моторную сферу не позволен. Стремление дериватов инстинктивных желаний пробиться в систему сознательного в качестве фантазий или мечтаний еще более усиливается, если в течение длительного времени они фактически не удовлетворялись.

Система сознательного имеет много общих черт с предсознательным. К ним относятся процесс испытания реальности, а также то обстоятельство, что в обеих системах господствует в основном принцип реальности. Здесь можно говорить также о преобладании вторичного процесса, причем проявления первичного процесса вклиниваются здесь лишь случайно. Хотя во второй версии психический аппарат изображался состоящим из трех совершенно раздельных частей, или систем, следует, однако, напомнить, что в топической модели описываются в известной мере отдельные части одного континуума. Так, можно напомнить, что различие между тем, что еще сознательно, и тем, что уже бессознательно, заключается лишь в градации. Кроме того, следует иметь в виду, что сфера действия цензуры простирается на все предсознательное: в направлении его поверхности, вблизи системы сознательного — со всей строгостью, а в его более глубокой части — с относительной снисходительностью. Нечто подобное можно сказать и о гипотезе, что преобладание вторичного процесса над первичным на поверхности психического аппарата является наибольшим, в самых глубоких слоях предсознательного — наименьшим, а в бессознательном он вообще отсутствует.

254

Структурная теория психического аппарата

Во введении нами уже обсуждались те причины, которые побудили Фрейда произвести в своей концепции психического аппарата коренные изменения вместо относительно незначительных корректировок, подобных тем, что он до этого вносил в свою топическую концепцию на протяжении всего второго этапа. Перейти от топической к структурной концепции подвигли его как теоретические рассуждения, так и клинические факты. С точки зрения теоретических проблем речь шла об определенных представлениях, которые нельзя было друг с другом объединить, и о противоречиях в его гипотезах относительно строения и функционирования различных постулированных в топической модели систем. К тому же Фрейда все более не удовлетворял тот способ рассмотрения психического аппарата, где столь большое значение придавалось отношению психических содержаний к сознанию. Как мы уже отмечали вначале, то, почему Фрейд считал столь важным качество сознания и почему он так много занимался психическими процессами, происходящими вне сознания, имеет несомненные исторические причины. Даже названия, которые он дал разным системам в топической модели, можно понимать как отражение этих исторических обстоятельств.

Примечательно, что уже в 1915 году Фрейд полностью отдавал себе отчет во всех изъянах своей топической модели, хотя ему потребовалось еще почти десятилетие, чтобы прийти к более удовлетворительной альтернативе. Следующие две цитаты взяты из его статьи «Бессознательное» (1915); первая из них показывает, что он осознает дилемму: приписывать ли психическое содержание одной системе — в соответствии с его организацией, или другой системе — в соответствии с его отношением к сознанию. Он отмечает:

«Среди дериватов без
инстинктивных влечений описанного характера имеются такие, что объединяют в себе противоположные определения. С одной стороны, они высокоорганизованны, непротиворечивы, обладают всеми свойствами системы Сз и едва ли мы смогли бы их отличить от образований этой системы. С другой стороны, они бессознательны и не способны осознаваться. То есть количественно
[курсив А. X.] они относятся к системе Псз, но фактически
— к Без»
(X, 289).

Во второй цитате мы видим его растущую неудовлетворенность по поводу того значения, которое в душевной топографии придается отношению психических содержаний к качеству сознания:

«Бессознательное, с одной стороны, включает в себя акты, которые просто являются латентными, иногда бессознательными, но которые в остальном ничем не отличаются от сознательных, а с другой стороны — процессы, например вытесненные, которые, будь они осознанными, следовало бы самым решительным образом отделять от остальных сознательных процессов. Если бы отныне при описании разнообразных психических актов мы полностью абстрагировались от того, являются ли они сознательными или бессознательными, и просто классифицировали их и связывали в соответствии с их отношением к влечениям и целям, их содержанием и принадлежностью к одной из расположенных друг над другом психических систем, тем самым был бы положен конец всяким недоразумениям... Можно было бы сделать еще попытку избежать путаницы, дав выявленным психическим системам произвольно выбранные названия, которые сознательности никак не касаются» (X, 270—271).

Именно так и поступил Фрейд, введя в 1923 году понятия Оно, Я и Сверх-Я, то есть понятия, в которых отсутствует какая-либо явная или неявная связь с качеством сознания.

255

Клинические основания, побудившие Фрейда изменить теоретическую модель, имели отношение к пониманию таких явлений, как меланхолия, ее патологическое усиление или склонность к самообвинениям и самодеструктивные тенденции, а также были связаны с тем, что он все более признавал значение бессознательного чувства вины или бессознательной потребности в наказании, причем как у пациентов с самым широким спектром болезненных проявлений, так и у нормальных в целом индивидов. Ни одно из этих клинических явлений невозможно было без определенных затруднений соотнести с топической моделью, поскольку их нельзя было считать ни инстинктивными энергиями (и локализовать в бессознательном), ни запечатленным в душе отражением внешнего мира в обычном значении (и тем самым локализовать его в предсознательном). И действительно, при введении в структурную теорию в 1923 году понятия Сверх-Я Фрейд говорит о наличии бессознательного чувства вины; это было открытие, приведшее его к постулату об отдельной психической структуре (то есть о Сверх-Я), что и позволило ему объяснить эти и им подобные явления. Он утверждает:

«Однако гораздо более странным является другой опыт. Из наших анализов мы узнаем, что есть люди, у которых самокритика и совесть... оказываются бессознательными и, будучи бессознательными, оказывают необычайно важное воздействие; тот факт, что при анализе сопротивление остается бессознательным, отнюдь не единственная ситуация такого рода. Но новый опыт, вынуждающий нас, несмотря на все критическое понимание, говорить о бессознательном чувстве вины, смущает нас еще больше и задает нам новые загадки, в особенности если мы постепенно начинаем догадываться, что такое бессознательное чувство вины играет решающую в экономическом отношении роль в большом числе неврозов и создает сильнейшее препятствие на пути к выздоровлению» (XIII, 254—255).

Опять-таки можно заметить, что наметки многих представлений, которые в конечном счете выразились в понятии Сверх-Я, имелись уже в ранних сочинениях Фрейда, прежде всего в статье «Введение в нарциссизм» (1914), в «Печали и меланхолии» (1917), а также в «Психологии масс и анализе Я» (1921). В первом и последнем из этих трудов Фрейд преимущественно говорит об образовании идеалов, на которые индивид ориентируется в своих намерениях и своем поведении.

В понятийном отношении постулат о Сверх-Я в структурной теории внес, пожалуй, наиболее радикальное изменение во фрейдовское понимание психического аппарата и способа его функционирования. Тем не менее, несмотря на смещение акцента, по-прежнему остаются несомненными параллели между гипотезами топической модели с одной стороны, и представлениями об Оно и Я в структурной модели — с другой. В результате все то, чем характеризовались бессознательные содержания и явления в топической модели, теперь, в структурной теории, было признано в качестве свойства Оно. Наиболее важное изменение в концепции связано здесь с новым фрейдовским пониманием теории влечений, в которой он выдвигает гипотезу, что и сексуальные влечения, и агрессивные сосуществуют в Оно в качестве основных инстинктивных сил. Большинство свойств и задач сознательного теперь понятийно рассматривается как свойства и функции Я, хотя Я как структура8
включает в себя гораздо больше, чем предсознательное. Кроме того, Я содержит теперь также аспекты психического явления, которые с динамической точки зрения являются бессознательными, а происходящие в нем процессы простираются через весь континуум, от первичного процесса в его более глубокой части до вторичного процесса на сознательном уровне на другой его стороне.

256

Оно

Соответствие между характеристиками бессознательного в топической теории и Оно в структурной теории является полным. Единственным господствующим видом процессов в них является первичный процесс, причем катектические энергии без помех смещаются с одного содержания на другое или же разнообразные содержания сгущаются в одно по-новому составленное единое целое. К бессознательному и к Оно в равной степени относится то, что они не обладают никаким другим качеством, кроме качества неосознанного. По словам Фрейда, бессознательное — это «единственно господствующее качество в Оно. Бессознательное и Оно связаны между собой столь же тесно, как Я и предсознательное, более того, отношения здесь даже еще более исключительные» (XVII, 85).

Одна из, пожалуй, самых кратких и вместе с тем четких характеристик Оно (в «Новом цикле лекций по введению в психоанализ», 1933) позволяет увидеть сходство в понимании этой структуры и прежней системы бессознательного:

«Мы полагаем, что на краю Оно открыто соматическому, воспринимает там импульсы влечений, которые находят в нем свое психическое выражение, но мы не можем сказать, в каком субстрате. У влечений Оно черпает энергию, но не имеет структуры, не проявляет общей воли, только стремление удовлетворить инстинктивные потребности, руководствуясь принципом удовольствия. Для процессов в Оно недейственны законы логического мышления, прежде всего правило противоречия. Противоречивые побуждения существуют рядом друг с другом, не устраняя друг друга и друг от друга не удаляясь, в крайнем случае вынуждаемые господствующим экономическим принципом к оттоку энергии они создают компромиссные образования. В Оно нет ничего, что можно было бы сравнить с отрицанием; с удивлением даже воспринимается тезис философов, что пространство и время являются обязательными формами наших душевных фактов. В Оно нет ничего, что бы соответствовало представлению о времени, никакого признания временно (уд) го течения, и, что больше всего удивительно и что ждет нашей оценки в философском мышлении, никакого изменения душевного процесса с течением времени... Само собой разумеется, Оно не знает ни ценностей, ни добра, ни зла, ни морали» (XV, 80-81).

В этом разделе, несмотря на содержащиеся в нем сходства с точки зрения понимания бессознательного, либо имплицитно, либо открыто затрагивается целый ряд важных вопросов. Один из них состоит в том, что психический конфликт не может возникать в Оно — скорее он представляет собой результат воздействия других структур, в частности Я, в котором переживаются подобные конфликты и где предпринимается попытка разрешить их тем или иным образом. Далее речь идет о том, что Оно не занимается испытанием реальности и не распознает опасные ситуации — это означает лишь то, что Оно не создает аффекты и, главное, не порождает страх. В этой гипотезе проявляется измененная фрейдовская теория страха, в которой он твердо помещает «резиденцию страха» в Я, где — по его представлению — осуществляются защитные процессы.

Что касается содержаний Оно, то и здесь снова между бессознательным и Оно можно провести четкие параллели. Так, например, содержание Оно состоит из вытесненных и невытесненных инстинктивных желаний, к которым теперь относятся содержания как сексуальных, так и агрессивных влечений. Объединение этих двух влечений, согласно общепринятой точке зрения, произошло в Оно, так что проявление сексуальных или агрессивных влечений в «чистом виде» можно было наблюдать лишь в редких случаях. Примером подобного смешения инстинктов, где преобладает вклад агрессивного влечения, является садизм. Фрейд также отстаивал

257

ПСИХОАНАЛИЗ. Теория психоанализа. Психический аппарат

точку зрения, что полового акта без задействования определенного количества агрессивной энергии, служащей поиску объекта и подчинению его собственным желаниям, вообще не бывает, с какой бы нежностью он ни происходил.

С точки зрения истории развития Оно представляет собой самую древнюю в рамках последней модели структуру. Оно имеется уже с самого рождения и содержит в себе то, о чем Фрейд говорит как о нашем «архаичном наследии». В течение третьего периода он уделял — гораздо больше, чем на предыдущей стадии, — значительное внимание вопросу, наделено ли Оно наследственными чертами. Так, например, он считал, что Оно представляет собой «реинкарнацию» прежних оставивших после себя осадок структур Я. Поскольку Оно предположительно является единственной имеющейся при рождении душевной структурой, она содержит все унаследованное, существующее в момент рождения.

В соответствии с гипотезой, согласно которой предсознательное возникло из бессознательного в процессе развития ребенка в раннем возрасте и в результате взаимодействия психического аппарата с внешним миром, Я также рассматривалось как отделившаяся часть Оно, возникшая из него вследствие постоянного влияния внешнего мира. Фрейд вновь подчеркивал, теперь еще сильнее, чем на втором этапе, устойчивость и взаимодействие между различными душевными структурами, прежде всего между Я и Оно. Он утверждал, что Я не отделено строгими границами от Оно и своими глубинными частями в него проникает. Именно этот пункт особенно отчетливо проясняет то важное изменение в его позиции, которое было связано с переходом от топической модели к структурной. Это относится также к гипотезе, согласно которой глубоко расположенные области Я являются динамически бессознательными, а базирующийся на вторичном процессе способ его функционирования включает в себя компоненты первичного процесса. Таким образом, можно сказать, что то, что подразумевалось на втором этапе под термином «бессознательное», теперь включает в себя не только Оно, но и часть структуры Я.

Первое подробное описание Я можно найти в работе «Я и Оно» (1923), где Фрейд вкратце излагает основные позиции своей структурной теории:

«Мы создали себе представление о связной организации душевных процессов в личности и называем эту организацию Я личности. Это Я
связано с сознанием, оно владеет подступами к системе подвижности, то есть к отводу возбркдений во внешний мир. Это та душевная инстанция, которая контролирует все частные процессы, которая ночью отходит ко сну и все же руководит цензурой сновидений. От этого Я исходит также вытеснение, благодаря которому известные душевные побуждения исключаются не только из сознания, но также из других областей влияний и действий... Следствием этого опыта для психоаналитической практики является то, что мы попадем в бесконечное множество неясностей и затруднений, если захотим придерживаться привычных способов выражения, например если захотим свести невроз к конфликту между сознанием и бессознательным. Исходя из наших представлений о структурных соотношениях душевной жизни, вместо этого противопоставления мы должны ввести другое: противопоставление между связным Я и отколовшимся от него вытесненным... Часть Я... должна быть и, несомненно, является Без.
И это Без
в Я не латентно в смысле Псз...»
(XIII, 243—244).

Эта цитата демонстрирует не только смесь из топической и структурной терминологии, которой Фрейд по-прежнему еще пользуется, она полностью проясняет, каким образом Я — даже если под ним подразумевается все то, что в прежней

258

фрейдовской модели обозначалось как система предсознательного, — не просто совпадает с предсознательным, но и включает в себя бессознательные в динамическом отношении части, а также ту сферу, которая ранее обозначалась как система сознательного, а в структурной теории становится «органом чувств в Я». Тем не менее соответствие между Я и предсознательным (так же как и между Оно и бессознательным) является очень важным и значительным.

Фрейд рассматривает Я главным образом как структуру, которая развилась из Оно под влиянием внешней реальности для обеспечения самосохранения. В этом качестве Я выполняет задачу посредника между требованиями Оно и внешнего мира, а также, начиная с определенного момента в индивидуальном развитии, требованиями специфического, обращенного вовнутрь и превратившегося в отдельную структуру аспекта внешнего мира, то есть требованиями Сверх-Я.

Даже если основные черты Я определяются его отношением как к Оно, так и к внешнему миру, а значит, являются «приобретенными», то, согласно структурной теории, кое-что говорит о том, что некоторые особенности Я предопределяются наследственными факторами или по крайней мере испытывают на себе их заметное влияние. Своим тезисом о том, что Я и Оно в начале жизни еще совершенно недифференцированны, Фрейд лишь развивает свою мысль, которой он уделял большое внимание уже на втором этапе, что предсознательное появляется позже, чем бессознательное. Также и здесь вновь становится очевидным соответствие между представлением о системе предсознательного в его предыдущей модели и представлением о Я в структурной теории.

В целом структура Я характеризуется следующими особенностями: своим происхождением и своим наличием оно обязано взаимодействию психического аппарата и внешнего мира, а также потребности в самосохранении; Я является организованной частью Оно. Его различные функции служат задаче быть посредником между требованиями Оно, Сверх-Я и внешним миром, и оно работает на сознательном, предсознательном и динамически бессознательном уровнях.

Вследствие своего промежуточного положения между Оно и внешним миром душевные процессы в Я управляются принципом реальности и функционируют по законам вторичного процесса, то есть за счет перемещения лишь весьма незначительных количеств психической энергии. Однако следует подчеркнуть: представление о динамически бессознательной части в Я влечет за собой то, что, пожалуй, точнее будет понимать психические процессы в Я как функционирующие на протяжении всего континуума — от сферы действия первичного процесса до сферы действия вторичного. Одним из новых и важных признаков структурной теории и, в частности, особенностью психического события в Я является представление о производимом Я и выполняющем защитную функцию сигнале страха. В структурной теории Фрейд подчеркивает один из аспектов защитного явления: защита создается от внешних угроз. Так, в 1926 году Фрейд пишет, что «защита от нежелательного процесса внутри происходит по схеме защиты от внешнего раздражителя, что Я прокладывает тот же путь защиты от внутренней угрозы, что и от внешней» (XIV, 119).

Содержания Я проистекают отчасти из внешнего мира, отчасти из Оно. Имея в виду ранее сказанное, Фрейд в работе «Невроз и психоз» (1924) утверждает следующее: «Обычно Я овладевает внешним миром двумя способами: во-первых, посредством все новых и новых актуальных восприятий, во-вторых, благодаря богатству воспоминаний о прежних восприятиях, которые в качестве «внутреннего мира» образуют собственность и составную часть Я» (XIII, 389). Что касается содержаний, поступивших из Оно, то Я — сразу же после отделения в процессе развития от Оно — изменяет их, чтобы сделать неотъемлемой составной частью

259

своей структуры. Фантазии и мечты об исполнении желаний, которые тоже составляют существенный аспект содержаний Я, могут рассматриваться как дериваты инстинктивных желаний.

В структурной теории в отличие от топической модели гораздо более энергично подчеркивается роль разнообразных структур, в частности, Я определяется в значительной мере в соответствии с теми задачами, которые оно решает. Так, к задаче Я относится приспособление в самом широком смысле к внешним, равно как и к внутренним требованиям, что служит прежде всего цели самосохранения и безопасности. «Если Оно ищет исключительно достижения удовольствия, то Я правит из соображений безопасности. Я поставило себе задачей самосохранение, которым Оно, похоже, пренебрегает» (XVII, 129—130). Эта задача для Я необычайно тяжела, поскольку ее приходится решать на фоне постоянного давления и непрекращающихся претензий трех различных лагерей, а именно Оно, Сверх-Я и внешнего мира. Если у Я происходит сбой в его посреднической роли между этими тремя находящимися в противоречии требованиями, то последствием будет та или иная форма психического заболевания; или же в результате может возникнуть более или менее серьезное препятствие в осуществлении Я определенных функций.

Представляя свою структурную теорию, Фрейд уделял значительное внимание задачам, которые, согласно его гипотезе, должны решаться инстанцией Я. Что касается сменяющих друг друга концепций психики, то во многих из этих функций мы узнаем и последовательность его взглядов, менявшихся от одного периода к другому. В топической теории следующие функции Я имплицитно или эксплицитно приписывались предсознательному: связывание свободно перемещающихся инстинктивных энергий; реализация вторичного процесса; использование вербальных символов в мыслительных процессах и осуществление «пробных действий» с помощью мышления; испытание реальности и интеллектуальные способности, считающиеся важным моментом для различения внутреннего и внешнего мира, а также реального и воображаемого; функция синтеза, которой пользуется Я, пытаясь объединить и примирить друг с другом претензии тех трех господ, которым оно служит; защита — эта функция на третьем этапе стала пониматься в значительной мере иначе, чем раньше, особенно это касается дифференциации специфических защитных механизмов, приводимых в действие Я; далее, функция симптомообразования, понимаемая (как уже и на предыдущем этапе) с точки зрения компромисса между инстинктивными желаниями и защитными механизмами Я, и, наконец, функция видения сновидений, которая служит столь важной цели обеспечения и сохранения сна. Новая и важная функция Я, появившаяся в структурной теории, заключается в подаче сигнала страха для приведение в действие защитных механизмов. Идея о том, что Я является «резиденцией страха», впервые была выражена в 1923 году и более детально разработана в работе «Торможение, симптом и страх» (1926). Эта новая концепция заняла место прежней, в которой страх рассматривался как результат непосредственного превращения вытесненной энергии влечения. Я использует страх в качестве сигнала для защиты самого себя. Этот сигнал страха подается, как только под натиском усиливающихся инстинктивных желаний возникает «внутренняя» угроза, приводящая к появлению в Я конфликтов (см. соответствующую статью Д. Айке).

После того как, согласно последней концепции, благодаря своему соседству с внешним миром и его влиянию сформировалось Я, оно обладает характеристиками, представляющими собой полную противоположность тем характеристикам, что присущи Оно: Я доступно непосредственному исследованию, структурированно и упорядоченно, способно откладывать или сдерживать удовлетворение, может изменять первоначальную цель инстинктивных побуждений, оно полно намерений, и

260

можно сказать, что оно обладает «общей волей»; его энергии не просто связаны — очень многие из них утратили едва ли не все прежнее качество влечения, то есть нейтрализовались, и поэтому могут быть задействованы для исполнения множества функций, которые предположительно осуществляет Я.

Среди трех структур, из которых — согласно концепции третьего этапа — состоит психический аппарат, Я занимает самое важное место и является центральным понятием структурной теории (см. статью Г. Яппе). Особенно подчеркивается также и его роль посредника. Я считается той инстанцией, которая ищет (и находит) решение конфликтов, если они каким-то образом касаются требований влечений, идеалов и ожиданий Сверх-Я или же реальной внешней ситуации. Разнообразные требования, которые предъявляются к Я, зачастую в той или иной мере несовместимы друг с другом и поэтому вызывают у него большие трудности:

«Пословица предостерегает одновременно служить двум господам; бедному Я еще тяжелее, оно служит сразу трем строгим хозяевам, старается привести в соответствие друг с другом их требования и претензии. Эти претензии всегда расходятся, часто кажутся несовместимыми; поэтому неудивительно, что Я так часто терпит неудачу в своей работе. Тремя тиранами являются внешний мир, Сверх-Я и Оно. Если проследить за усилиями, прилагаемыми Я, чтобы одновременно всем им угодить, вернее сказать, одновременно всех слушаться, нельзя, персонифицируя это Я, его не пожалеть. Оно чувствует себя стиснутым с трех сторон, подверженным троякой угрозе, на которую в затруднительных обстоятельствах оно реагирует развитием страха» (XV, 84).

Сверх-Я

Как рке говорилось, наметки понятия Сверх-Я уже давно имелись в работах Фрейда, прежде чем эта идея нашла свое отражение в представленной в 1923 году структурной теории в качестве третьей важной психической структуры (см. статью Д. Айке). Хотя Фрейд до этого использовал выражение «Я-идеал», чтобы описать некоторые из свойств, которые должны были впоследствии войти в понятие Сверх-Я, тем не менее совершенно очевидно, что замена терминов не подразумевала мысль о двух разных структурах. Весьма отчетливо он выражает это в 1933 году, когда рассматривает Я-идеал как основную составную часть Сверх-Я.

Сверх-Я понималось как специфический, отдифференцировавшийся внутри Я структурный осадок, возникший в качестве отдельного образования в период разрушения эдипова комплекса. С точки зрения решения этих конфликтов его возникновение носит инструментальный характер. Выступая в качестве проводника морали, оно является интрапсихическим представителем тех отношений, которые существуют у индивида со своими родителями в частности и с обществом в целом. Его основная задача состоит в самокритике, обращенной к разместившимся в нем идеалам. На протяжении всей жизни оно сохраняет способность отделяться от Я и над ним властвовать.

Сверх-Я обладает аналогичной Я, примерно одного с ним уровня организацией, полностью отличной от организации Оно. Это объясняется тем фактом, что Сверх-Я представляет собой структуру внутри Я, а не вовне. Несмотря на то обстоятельство, что Сверх-Я как структура развивается значительно позже, чем Я, и представляет собой отдифферениировавшуюся часть внутри его, Я в гораздо большей степени находится во власти Сверх-Я, чем Оно. Отношение между Я и Сверх-Я может изменяться в сторону большей или меньшей зависимости, тем не менее Я не в состоянии изменить содержания Сверх-Я, подобно тому как оно могло сдерживать

261

или отводить цели инстинктивных побуждений, если только Сверх-Я является полностью структурированным. Сверх-Я содержит теперь «важные черты интроеци-рованных лиц, их силу, строгость, склонность надзирать и наказывать» (XIII, 380). Страх перед Сверх-Я родственен пережитой в течение детского развития угрозе кастрации, которая рассматривается в качестве основного ядра, вокруг которого скапливаются последующие страхи. Отношения между Я и Сверх-Я играют решающую роль в регуляции чувства собственной ценности, поскольку напряжение между обеими структурами создает не только весьма вероятное чувство вины, но и может вызвать чувство неполноценности. И наоборот, оно может также повысить самооценку, если Я будет способно приблизиться к содержащимся в Сверх-Я идеалам и ценностям.

Предположительно работа Сверх-Я происходит в основном вне сознания, а ее последствия можно клинически наблюдать в манифестации того, о чем Фрейд говорил как о «бессознательном чувстве вины», или же они проявляются в виде так называемой «негативной терапевтической реакции». И наоборот, чувство вины, в котором выражаются конфликт и напряжение между Я и Сверх-Я, во многих случаях переживается крайне осознанно. Особенно это имеет место тогда, когда чувство вины принимает вид самообвинений, появляющихся вслед за поступком, выходящим за рамки моральных норм и идеалов Сверх-Я.

Образование Сверх-Я в период исчезновения эдипова комплекса основывается на идентификациях с родителями (или их интроекции). В случае идентификаций, имеющих место при формировании Сверх-Я, предполагается одно специфическое свойство, определяющее их особое место среди прочих идентификаций, возникающих в процессе индивидуального развития, которые (очевидно) являются источниками обогащения Я и вносят существенный вклад в формирование характера. Коренное отличие заключается в чувстве страха, которое соответствует боязни кастрации, — именно оно задает тон идентификациям, возникающим в процессе образования Сверх-Я. В Сверх-Я индивид ограждает себя от выражения и удовлетворения определенных инстинктивных желаний с той же самой, если не большей во многих случаях, строгостью, что и прежняя боязнь родительских санкций и страх перед родительским наказанием.

Фрейд неоднократно указывал на тот факт, что Сверх-Я является не просто продуктом идентификаций с родителями, но и одной из форм, в которой находят свое выражение необычайно бурные влечения Оно. Оно и Сверх-Я находятся в тесных отношениях друг с другом. Фрейд формулирует это следующим образом:

«Я-идеал является, таким образом, наследием эдипова комплекса и, следовательно, выражением самых мощных побуждений Оно и самых важных судеб его либидо. Создав этот идеал, Я сумело овладеть эдиповым комплексом и вместе с тем подчиниться Оно. В то время как Я является в основном представителем внешнего мира, реальности, Сверх-Я противостоит ему как поверенный внутреннего мира, мира Оно» (XIII, 264).

Эта тесная связь между Сверх-Я и Оно является, следовательно, тем, что проясняет нам его во многом бессознательный образ действия. Следовательно, Оно ищет свой путь к Я двояким образом, а именно непосредственно через свои дериваты, способные создать себе представительство внутри Я, и косвенным путем с помощью Сверх-Я.

Как показывает клинический опыт, Сверх-Я оказывается гораздо более строгим, чем это можно было бы ожидать от отношения человека к своим родителям. Фрейд не оставил без внимания этот факт, предположив, что процесс идентификации сопровождается так называемой «десексуализацией» и «расслоением» сексуальных и агрессивных энергий, причем последние вносят свой вклад в усиление

262

непреклонности и строгости Сверх-Я. Одна из формулировок, в которых он касается этого факта, звучит следующим образом:

«Ведь Сверх~Я возникло из идентификации с образом отца. Каждая такая идентификация носит характер десексуализации или даже сублимации. Похоже, что при таком превращении происходит также и расслоение влечений. После сублимации у эротического компонента уже нет сил связывать все дополнительное разрушение, и он становится свободным в виде склонности к агрессии и разрушению. В результате этого расслоения идеал получил бы суровую, жестокую черту настоятельного долженствования» (XIII, 284—285).

Помимо всего этого агрессивность Сверх-Я усиливается также при таких обстоятельствах, когда индивид вынужден ограничивать свои собственные агрессивные желания, приводя их в соответствие с требованиями общества. Этот аспект Сверх-Я приобретает особый вес, если иметь в виду детское развитие, где фрустрации с легкостью приводят к тому, что повышается детская агрессивность по отношению к родителям, которая впоследствии склонна перенестись в Сверх-Я, чтобы таким образом способствовать его жесткости и строгости.

На протяжении всего третьего периода фрейдовская концепция Сверх-Я — впрочем, как Оно и Я, — отличалась удивительным постоянством, в противоположность его зачастую пробным и порой недолговечным концептуализациям душевного события как на первом, так и на втором этапе. Тем не менее некоторые рассуждения, относящиеся ко всем трем стадиям, сохраняют свое неограниченное значение в психоаналитическом мышлении вплоть до сегодняшнего дня, а многие теории, разработанные другими авторами после смерти Фрейда, представляют собой переработку той или иной позиции в теории психического аппарата и его функционирования.

ПРИМЕЧАНИЯ

1
«Выражение, использовавшееся Фрейдом при создании неврологической модели функционирования психического аппарата (1895): при переходе от одного нейрона к другому возбуждению необходимо преодолеть определенное сопротивление; если такой переход влечет за собой постоянное уменьшение этого сопротивления, то говорят, что происходит проторение путей; возбуждение предпочитает проторенный путь непроторенному» (Laplan-che/Pontalis I, 85).

2
Последующее изложение фрейдовской теории психического аппарата большей частью построено на серии статей Джозефа Сандле-ра, Кристофера Дэйра и Алекса Холдера, работах, в которых речь идет о «системе соотносительных понятий в психоаналитической психологии». Первые восемь статей этой серии опубликованы, в частности, в 1972, 1973 и 1974 гг. в журнале «The British Journal of Medical Psychology» (см. приведенную ниже литературу).

3
В английском оригинале «Extracts from the Fliess-Papers, 1892-1899» (S. E. I, Draft K) это место стало неузнаваемо!

4
Помимо влечения к самосохранению (в качестве одного из так называемых «влечений Я») в начале второго этапа Фрейд высказывает лишь гипотетическое предположение о существовании сексуальных влечений. Агрессивное влечение считалось тогда составной частью сексуальных влечений. И только в середине второго этапа агрессивное влечение было возведено в одинаковый ранг с сексуальными влечениями: это изменение в концепции имело решающее значение для последующих изменений, которые произошли на третьей стадии, даже если при превращении топической модели в структурную они не носили явно выраженного инструментального характера (см. статью П. Цизе).

5
В ранних психологических теориях Фрейда можно выделить естественнонаучные и философские влияния (см. также: Jones 1953, Holzmarm 1970). К первым относятся представления о каузальности, детерминизме и адаптации, содержащиеся в дарвиновской теории естественного отбора. Еще одно существенное влияние оказала школа Гельм-

263

гольца, пытавшаяся ввести принципы современной физики в свою частную дисциплину. Это были физико-химические принципы и механистические представления, которыми ученые XIX века надеялись объяснить все явления природы. Соответственно этому Фрейд формулировал свои психологические воззрения, используя такие понятия, как психическая энергия, сохранение энергии, ее превращение, перемещение, разрядка, или отток. Большое значение он придавал стремлению психического аппарата поддерживать
свою энергию на как можно более низком или соразмерном уровне возбуждения. Поэтому, согласно его (заимствованному у Фехнера) принципу константности, необходим отток определенных количеств энергии, если они становятся слишком большими. Также в соответствии с господствовавшим в научном мышлении прошлого века представлением Фрейд систематически пытался в своих теориях опровергать телеологические объяснения. То есть он рассматривал душевное явление как форму приспособления к природным данностям, а не как нечто, что стоит за той или иной окончательной целью. Представление о психическом аппарате отвечало физикалистским принципам, причем основной акцент делался на том, как однажды возникшая энергия может быть отведена или абсорбирована. С философской стороны Фрейд воспринял общее представление о «бессознательной душе», идею, на которой он сделал особый акцент при разработке теории бессознательного душевного события (см. также статью Ю. фом Шайдта «Фрейд и его время» ).

6
Стремление Фрейда к упрощению этих идей проявляется, например, в том, что в представленной в 1900 году модели он постулирует систему, принимающую восприятия (система В). Позднее он вводит представление об отдельной системе, в которой возникает сознание (система Сз). И уже в 1915 году обе они объединяются в единую

систему, а именно в систему «восприятие-сознание» (В-Сз). В период между 1900 и 1917 годами Фрейд часто говорил о системах предсознательного и сознательного так, словно они представляют собой одно и то же. Особенно это присуще некоторым из его метапсихологических сочинений, что является всего лишь следствием его сомнений в гипотезе о наличии между системами пред-сознательного и сознательного второй цензуры. То, что Фрейд объединил системы восприятия и сознания, может вызвать некоторую путаницу, поскольку этим имплицитно предполагается, что любое поступление восприятия осуществляется через систему сознательного. Но уже некоторые формулировки второго периода позволяют отчетливо увидеть, насколько он понимал, что восприятие может воздействовать на любую психическую систему и при этом вообще способно обходиться без системы сознательного (под-пороговое восприятие).

7
В этом пункте в топическом понимании психического аппарата возникает сложный теоретически спорный вопрос: хотя можно сказать, что содержание восприятия образуется непосредственно в системе сознательного, все же нет никаких сомнений в том, что, прежде чем произошло осознание этого содержания восприятия, на него уже оказало воздействие предсознательное. Фрейд предпринимал всяческие попытки справиться с этой проблемой, что в конце концов ему удалось лишь с помощью структурной теории, в которой существенную роль играют идея бессознательной функции Я и концепция сознания как «органа чувств в Я».

8
Фрейд пользовался выражением «Я» еще задолго до того, как в 1923 году оно приобрело понятие структуры. В результате возникла значительная путаница, поскольку до 1923 года в большинстве случаев Фрейд использовал «Я», имея в виду целиком личность, а не специфическую психическую структуру (см. также: Hartmann 1956).

ЛИТЕРАТУРА

Ellenberger, Н. F.: The Discovery of the Unconscious — the History and Evolution of Dynamic Psychiatry. New York: Basic Books 1970

Freud, S.: Extracts from the Fliess-Papers, 1892-1899. S. E. I. London; Hogart Press 1950

Studien über Hysterie (1893-1899). G. W.I

Die Abwehr-Neuropsychosen. Versuch einer psychologischen Theorie der akquirierten Hysterie, vieler Phobien und Zwangsvorstellungen und gewisser

halluzinatorischer Psychosen (1894). G. W. I

Entwurf einer wissenschaftlicher Psychologie (1895a). Б: Freud, S., Fließ, W. Aus den. Anfängen der Psychoanalyse. London: Imago 1950. Переизд.: Frankfurt/M.: S. Fischer 1962

Obsessions et Phobiens. Leur Mechanisme Psychique et leur Etiologie (1895c). G. W. I

Über die Berechtigung, von der Neurasthenie einen bestimmten Symptomkomplex als «Angstneurose»

264

abzutrennen (1895b). G. W. I

L'Heredite et L' Etiologie des Nevroses (1896a). G. WI

Zur Ätiologie der Hysterie (1896b). G. W. I

Письмо Вильгельму Флиссу от 20 сентября

1897 г. В: Freud, S., Fließ, W. Aus den Anfängen der

Psychoanalyse. London: Imago 1950. Переизд.:

Frankfurt/M.: S. Fischer 1962

Die Traumdeutung (1900). G. W П/Ш

Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie (1905). G. W. V

Formulierungen über zwei Prinzipien des psychischen

Geschehens (1911). G. W. VIII

Zur Einführung des Narzißmus (1914). G. W. X

Die Verdrängung (1915a). G. W. X

Triebe und Triebschicksale (1915b). G. W. X

Das Unbewußte (1915c). G. W X

Metapsychologische Ergänzung zur Traumlehre

(1915d). G. W. X

Vorlesungen zur Einführung in die Psychoanalyse

(1916-1917). G. W XI

Trauer und Melancholie (1917). G. W X

Jenseits des Lustprinzips (1920). G. W. XIII

Massenpsychologie und Ich-Analyse (1921). G. W XIII

Das Ich und das Es (1923b). G. W. XIII

Neurose und Psychose (1924c). G. W. XIII

Das ökonomische Problem des Masochismus (1924b).

G. W. XIII

«Selbstdarstellung» (1925a). G. W. XIV

Notiz über den «Wunderblock» (1925b). G. W. XIV

Hemmung, Symptom und Angst (1926). G. W. XIV

Neue Folge der Vorlesungen zur Einführung in die

Psychoanalyse (1933). G. W XV

Abriß der Psychoanalyse (1940d). G. W. XVII

Hartmann, H.: The development of the ego concept in Freud's work. Int. J. Psycho-Anal. 37,1956, 425-438

Holzmann, P. S.: Psychoanalysis and Psychopathology.

New York: McGraw Hill 1970

Jones, E.: Sigmund Freud. Life and Work, 3 тт. New York: Basic Books 1953-1957. На нем. яз.: Das Leben und Werk von Sigmund Freud, 3 тт. Bern, Stuttgart: Huber 1960-1962

Laplanche, J., Pontalis, J.-B.: Vocabulaire de la Psychoanalyse. Paris: Presses Universitaires de France 1967 Rapaport, D.: A historical survey of psychoanalytic ego

psychology. Psychol. Issues, 1,1959,1 Sandler, J., Dare, C: Frames of references in psychoanalytic psychology. I. Introduction. Brit. J. med. Psychol., 45,1972a

Frames of references in psychoanalytic psychology. II. The historical context and phases in the development of psychoanalysis. Brit. J. med. Psychol., 45,1972b Frames of references in psychoanalytic psychology. III. A note on the basic assumptions. Brit. J. med. Psychol., 45,1972c

The patient and the analyst. The basis of the psychoanalytic process. London: Allen & Unwin 1973 Frames of references in psychoanalytic psychology. VIII. The topographical frame of reference: transference as an illustration of the functioning of the mental apparatus. Brit. J. med. Psychol, 47, 1974 Sandler, J., Holder, A., Dare, C: Frames of references in psychoanalytic psychology. IV. The affect-trauma of reference. Brit. J. med. Psychol., 45,1972 Frames of references in psychoanalytic psychology. V. The topographical frame of reference: the organisation of the mental apparatus. Brit. J. med. Psychol., 46,197a Frames of references in psychoanalytic psychology. VI. The topographical frame of reference: the unconsious. Brit. J. med. Psychol., 46,1973b Frames of references in psychoanalytic psychology. VII. The topographical frame of reference: the preconsious and the consious. Brit. J. med. Psychol., 46,1973c

265

ПОНЯТИЕ БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО И ЕГО ЗНАЧЕНИЕ

У ФРЕЙДА

Гунтрам Кнапп

ИСТОКИ ПОНЯТИЯ БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО

Понятие бессознательного в дофрейдовской философии и литературе играет весьма заметную роль !
. Поэты и мыслители романтического направления — такие, как Новалис, Карус, Шеллинг, Бахофен, Эдуард фон Гартман 2
, — говорят о творческих силах души и природы, которые действуют бессознательно, «в сумрачных глубинах», напрямую, без помощи со стороны рассудка и воли. Эти романтики стремились «в пику рационализму, интеллектуализму, классицизму — словом, в пику духовным воззрениям XVIII, да, пожалуй, также и XIX—XX столетий — подчеркнуть, взлелеять и обнажить темную сторону души и природы как истинно жизнеопределяющего и жизнесозидающего начала, а также революционным образом утвердить примат всего божественно-земного преддуховного, того, что содержится в «воле», страсти и бессознательном, или, по словам Ницше, примат «чувства» над «разумом» (Mann 1929, 32). Людвиг Клагес3
, который в своем творчестве вновь обратился к этому направлению в романтизме, полагает даже, что интеллект (дух) является началом, враждебным жизни и разрушающим ее. В своей книге «Дух как противник души» (1929—1932) он описывает бессознательные интуитивные творческие силы души, на которые опирается жизнь. Едва дух окажется предоставлен самому себе, он устремляется к тому, чтобы с помощью рассудка и рациональной воли овладеть жизнью и подчинить ее, лишая тем самым жизнь ее корней в питательной почве.

Все это имеет лишь отдаленное отношение к понятию бессознательного у Фрейда. И только мировая воля Шопенгауэра4
и дионисийская воля к жизни и власти Ницше 5
находятся в некотором, пусть даже и не близком, соседстве с понятием Фрейда &
.
Мировая воля Шопенгауэра — это бессознательное иррациональное начало. Это начало действует во всем живом как воля к жизни и
воля к власти. Чувства и разум человека также подпадают под эту мировую волю и ее намерения. Разум, правда, полагает, что он самодостаточен и способен преследовать собственные цели. В действительности же он является всего лишь подсобным орудием неосознанной воли, стремящейся сохранить и еще шире раздвинуть границы жизни. Эта мысль уже в некоторой степени перекликается с представлениями Фрейда, хотя здесь еще имеется существенная разница. Фрейд отнюдь не философ, он не пускается в общие рассуждения о развитии мира и человеческой жизни. К учению о бессознательном он подходит с другой стороны.

Фрейд — врач, специалист в области неврологии. К концепции бессознательного он пришел, занимаясь определенной группой больных, которых медицина естественнонаучной школы считала неизлечимыми. Бессознательное, открытое и описанное им, есть феномен, с которым Фрейд столкнулся в ходе своей врачебной

266

практики. Открытие в человеке сферы бессознательного оказалось решающим шагом, сделав который Фрейд вступил в доселе неизведанное. Он сам рассматривает утверждение о неосознанных процессах душевной жизни как ядро теории психоанализа. Бессознательное — это своего рода пробный камень, с помощью которого можно заранее определить, примет человек выводы психоанализа или нет. «Разделение психического на сознательное и бессознательное есть основная предпосылка психоанализа, и только благодаря ей он имеет возможность понять и подвергнуть научному исследованию патологические процессы душевной жизни, столь же повсеместные, сколь и важные. Иначе говоря, психоанализ не может перекладывать суть психического в сознание... Если бы я мог представить себе, что все, кто интересуется психологией, прочтут написанное, я был бы готов и к тому, что уже на этом месте часть читателей остановится и не последует далее, ибо здесь первый шиббо-лет7
психоанализа» (XIII, 239).

Утверждение реальности бессознательного идет вразрез с традиционным представлением о человеке. Со времен греческих философов западная традиция рассматривала человека как единственное существо, наделенное способностью автономного разума. Разум при этом понимался как важнейшее свойство, присущее только человеку и отличающее его от всех прочих живых существ. Если признать, что в душе происходят неосознаваемые, не подвластные осмыслению процессы, которые могут влиять на сознательные, рассудочные представления, действия и решения и даже определять их, то привычный взгляд на человека начинает рушиться. Прежнее высокое мнение человека о самом себе отныне перестает быть бесспорным, что влечет за собой далеко идущие последствия: человек видит, какое оскорбление наносится его самолюбию. Именно с этим и связывает Фрейд неприятие психоанализа и борьбу с ним.

По мнению Фрейда, Коперник, Дарвин и он сам нанесли три очень тяжких для человеческого самолюбования удара по самовластной претензии человека на то, что наличие мыслительных способностей ставит его в особо привилегированное положение баловня мироздания. Коперник доказал, что Земля человека вовсе не центр Вселенной и не занимает того положения, которое лучше всего согласовывалось бы с трактовкой человека как богоподобного существа. Дарвин показал, что душа человека вовсе не божественного происхождения, а он сам происходит от животных, над которыми стремился так высоко вознестись с помощью своего разума. Но самым болезненным будет оскорбление, затрагивающее психологию, сферу душевного. Ведь тут речь идет о том, что человек «никогда не является хозяином в собственном доме, но подчиняется скупым сообщениям о том, что бессознательно происходит в его душевной жизни» (XI, 295). «Поэтому неудивительно, что Я психоанализа с таким упорством отказывается хоть что-то уступить вере. Мало кто мог бы дать себе ясный отчет, что означал бы для науки и для жизни столь чреватый последствиями шаг, как предположение о наличии в душе бессознательных процессов» (XII, 11).

ИСТОРИЧЕСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ ВОЗНИКНОВЕНИЯ ПОНЯТИЯ БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО

Толчком для эпохального открытия Фрейда послужили некоторые болезненные проявления, с которыми никак не могла справиться медицина естественнонаучной школы. Все началось с аналитических изысканий Фрейда, в первую очередь в области заболеваний, обозначаемых понятием «истерия». В понятие заболевания, бытовавшее в научной медицине, никак не укладывались всевозможные встречающиеся

267

при истерии функциональные расстройства: параличи, боли, отключение сознания. С понятием заболевания были связаны нашумевшие успехи, которых медицина добилась как раз во второй половине XIX века, — например, в области инфекционных болезней и хирургии. Понятие заболевания в медицине зиждилось на предположении, что первопричиной всякого симптома болезни должно быть патологическое изменение в определенном месте организма. Стоило лишь обнаружить такие изменения, как можно было успешно излечить симптомы болезни. Так, например, Робертом Кохом была открыта туберкулезная палочка — причина появления симптомов туберкулеза легких; следовательно, борьба с палочкой может воспрепятствовать возникновению болезни. В области нервных заболеваний это означает, что и здесь болезнь должно вызывать повреждение или какое-то изменение нервной системы, которое можно было рассматривать как причину болезненных проявлений. Симптомы истерии не укладывались в эту в остальном удачную и проверенную на деле концепцию. Хотя функционально проявляющиеся расстройства были при истерии налицо, обнаружить патологические изменения в нервной системе больных не удавалось. По этой причине врачи на рубеже столетий явно или тайно склонялись к тому, что истерические заболевания — плод воображения или симуляция, а причины их, по всей видимости, коренятся в неуловимом наследственном вырождении нервной системы. Фрейд, прошедший ту же школу невропатологии, что и его коллеги, и, более того, отдавший многие годы чисто естественнонаучным исследованиям нервной системы, не разделяет этого общего суждения, «у врача (под этим словом подразумевается всякий, получивший образование в школе естественнонаучной медицины. — Г. К), который столь много узнал в своих изысканиях... могло сложиться представление о первопричинах болезней и болезненных изменений... однако, теснее соприкоснувшись с феноменом истерии, он остается без всякой помощи, ему не помогают ни его знания, ни его анатомо-физиологическое и медицинское образование. Не в силах понять истерию, он стоит пред нею как дилетант, а это не по душе каждому, кто возлагает на свои знания столь большие надежды. Поэтому он перестает сочувствовать больным истерией. Он смотрит на них как на людей, преступивших законы его науки, как правоверный смотрит на еретика. Он шлет на их головы проклятия, обвиняет их в преувеличении и намеренном обмане, симуляции и в наказание лишает своего внимания к их болезни» (VIII, 6). Фрейд пытается найти иной лечебный подход к явлениям истерии, чем обычная медицина. Предприняв вместе с венским врачом Й. Брейером ряд пробных попыток лечения гипнозом, Фрейд отыскал собственный путь и разработал психоаналитический метод, позволивший ему успешно лечить истерические заболевания. Идя к пониманию феномена истерических заболеваний, Фрейд, к своему удивлению, поставил не физикалистки-анатомический, а психический диагноз. Выяснилось, что болезненные проявления связаны с целым комплексом представлений, желаний, страхов, аффектов, которых больные не осознают. Как только удавалось включить эти недосягаемые части личности в осознанную, доступную чувствам жизнь, симптомы исчезали. Единственным посредником, позволявшим осознать эти вытесненные части личности, служила речь. Так, в появившихся в 1895 году «Очерках об истерии», первой работе Фрейда, сообщающей о его открытии, говорится: «К нашему величайшему удивлению, мы перво-наперво обнаружили, что если у больного удавалось пробудить совершенно отчетливые воспоминания о событиях, послуживших причиной болезни, вызывая также и сопровождающий эти воспоминания аффект, и если больной подробнейшим образом описывал это событие и выражал аффект, то некоторые симптомы истерии сразу же исчезали и больше не появлялись» (I, 85).

268

ДЕСКРИПТИВНОЕ И ДИНАМИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ

ПОНЯТИЯ БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО

Из опыта лечения истерии новым методом вытекает прежде всего описательное значение понятия бессознательного. «Самым первым и лучшим значением слова «бессознательное» является его дескриптивное значение. Мы называем бессознательным психический процесс, существование которого следует предполагать постольку, поскольку мы выводим его из действий, о нем же самом нам ничего не известно» (XI, 77). Существуют осознанные процессы душевной жизни, которые нам известны, однако кое-какие явления заставляют нас заключить, что имеются также душевные процессы, протекающие бессознательно. Дескриптивное значение будет яснее, если произвести следующее наблюдение. Представления, мысли, образы и желания не осознаются непрерывно, они находятся в некотором латентном состоянии, но как только на них направлено внимание, они снова становятся осознаваемыми. Фрейд полагает, что в этом промежутке времени они неким образом должны присутствовать, просто их невозможно вспомнить и вернуть в сознательное переживание. Этот род бессознательного он называет «предсознательным». Мысль, представление и желание, которые могут быть вызваны в памяти в любую минуту, доступны для сознания, они отделены от тех душевных процессов, которые сознанию недоступны и которые нельзя сделать осознаваемыми даже ценой величайших усилий. Только эти душевные процессы и обозначают термином бессознательные. Сознательный, предсознательный и бессознательный суть описательные эпитеты; они служат для выражения того, в какой мере данному психическому процессу присуще качество осознанности. Это значение понятия невольно вступает в противоречие с традиционным взглядом на психическое. «Большинству философски образованных людей идея психического, которое не является сознательным, столь недоступна, что кажется им абсурдной, опровергаемой простой логикой» (XIII, 239). Рассуждая логически, можно сказать: даже если бессознательные процессы существуют, трудно спорить с тем, что утверждение о наличии в психике бессознательного идет вразрез с фактом, что все, о чем мы думаем и о чем говорим, должно присутствовать в сознании; следовательно, если мы говорим о бессознательных процессах, то они уже в силу этого стали предметом сознания, поэтому какой теперь смысл называть психические процессы бессознательными, ведь коль скоро мы можем рассуждать о них, они уже стали осознаны, если же они по-прежнему неосознаваемы, то как раз тогда мы ничего не можем ни знать, ни судить о них. Этот логический ряд отражает издавна укоренившееся в философии и психологии мнение, что душевное можно приравнять сознанию. И хотя традиция признает наличие неосознаваемых душевных событий, но при этом речь всегда идет о жизненных процессах организма (непроизвольные явления нервной системы), которые не имеют ничего общего с мыслями, представлениями, желаниями, фантазиями. В противовес этим традиционным убеждениям Фрейд, однако, заявляет о существовании бессознательных мыслей и представлений, то есть таких душевных процессов, которые искони приписывались

лишь сфере сознания.

Доказательство этого утверждения он видит в действенности бессознательного события. Здесь бессознательное выступает уже не в чисто описательном, а в ином, динамическом значении. Динамическое значение бессознательного может разрушить и логическую аргументацию, опровергающую понятие бессознательного. Феномен бессознательного не выступает в области умозрительных построений; его центральное значение состоит в его жизненной действенности и

269

действительности. Истерический паралич рук, агорафобия, когда больной не может выйти на улицу, не испытав тяжелого приступа страха, или навязчивая идея убить свою жену и "ребенка — явления в высшей степени ощутимые и затрудняющие жизнь человека. Многие невротические симптомы недоступны осознанному мышлению больного, неподвластны влиянию его сознательной воли. Преодолеть навязчивую идею не помогает никакое логическое мышление, она все равно сохраняется; вся сознательная воля бессильна против невротических страхов: всегда побеждает страх.

Пытаясь представить бессознательное, трудно постижимое обычным рассуд- ! ком, более ясно, Фрейд ссылается на общедоступный опыт. Ведь мы можем, говорит он, считать, что любой другой человек помимо нас наделен сознанием, допус-кая
при этом, что это сознание является для нас чуждым и непосредственно недоступным.
«Психоанализ требует всего лишь приложить это заключение к своей собственной личности, врожденной склонности к чему, разумеется, не существу-
ет» (X, 268). Явления нашего собственного переживания, которые не могут быть | приведены в доступную пониманию связь с нашей прежней жизнью, «нркно воспринимать так, как если бы они принадлежали какому-нибудь другому лицу и их можно было бы объяснить той душевной жизнью, которую мы в нем подразумеваем» (X, 268). Правда, это сравнение невыполнимо, ибо из него сразу вытекает представление о «бессознательном сознании». Тем не менее оно несколько проясняет суть дела. Под вторым сознанием подразумевается как бы посторонняя, недоступная нам личность, и этой личности, которой одновременно являемся мы сами, принадлежат мысли, представления, желания и аффекты. Это те всегда кажущиеся чужеродными свойства переживаний. Мы сталкиваемся с ними в ошибочных действиях, навязчивых представлениях и импульсах поведения, в страхе перед чем-то, а также в сновидениях.

Работа бессознательного психического, в которой нам следует искать «причину» чужеродных или патологических явлений, также дала повод говорить о наличии бессознательного. «Но мы пришли к термину, или понятию, бессознательного иным путем, через переработку опыта, в котором большую роль играет душевная динамика» (XIII, 240). Но в чем может состоять действенность мыслей или представлений? Обладают ли мысли силой? Решая эту проблему, Фрейд развивает такую теорию: влечение, зародившееся в телесном источнике, проявляется у человека в репрезентанте влечения. Это означает, что влечение, чтобы быть психически воспринятым и усвоенным, должно соединиться с представлением, будь то мысль (фантазия), выражающая желание, или непосредственное представление о предмете. Следовательно, влечение выражается в представлении. Поэтому, согласно Фрейду, репрезентант влечения состоит из двух частей: из когнитивной — мыслей, слов, представлений о предметах, — и энергетической — аффектов, чувств и импульсов. Соответственно, не существует ни влечения в чистом виде — поскольку всякое побуждение связано с представлениями, ни мыслей в чистом виде — поскольку все представления «катектированы» психической энергией. Исходя из этой концепции репрезентации влечения и энергетического катексиса, Фрейд пытается описать процессы с точки зрения соотношения бессознательного и сознательного. Если, например, представление или желание вытеснено, то это вовсе не значит, что с ним раз и навсегда покончено. Часть аффекта, недоступная представлению, живет теперь своей жизнью, может вступить в связь с другим представлением или проявиться в форме диффузного страха. Для того чтобы лучше понять эти процессы, рассмотрим теперь устройство и принцип действия «психического аппарата».

270

БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ КАК ПЕРВИЧНЫЙ ПРОЦЕСС: ТОПИЧЕСКОЕ (СИСТЕМАТИЧЕСКОЕ) ЗНАЧЕНИЕ

Стремясь наглядно представить душевную структуру человека, Фрейд использовал образ аппарата, построенного из нескольких систем (см. соответствующую статью А. Холдера). «Эти сравнения нужны лишь для того, чтобы мы могли лучше понять сложность психической работы, разложив ее на составные части и поручив каждую часть этой работы разным составным частям аппарата» (II/III, 541). Системы обладают разными функциями, разными принципами работы и разными свойствами сознания, в соответствии с которыми они и получают свои названия. Первой системой является бессознательное. Это сфера репрезентантов влечений, проявляющихся здесь психически. В онтогенезе и филогенезе бессознательная система возникает первой. Из нее не только происходят остальные системы, но и во всех прочих отношениях она является исходной областью, источником потребностей и энергии (либидо), которая не дает жизни остановиться. В бессознательное включается пред сознательное, которое осуществляет связь с сознательной системой. Сознательная система обозначается через функции восприятия и мышления, кроме того, она обладает доступом к двигательной сфере. Она умеет преобразовывать мысли и намерения в поступки и вообще осуществлять связь с внешним миром. Через внутреннее восприятие сознательная система получает информацию о потребностях, желаниях и устремлениях бессознательной системы. Посредством сознательной системы осуществляется удовлетворение потребностей, причем действует она через чувственное восприятие, процесс мышления и соответствующие поступки.

Разница в принципах работы обеих систем крайне проста. В бессознательной системе главенствующая роль отводится первичному процессу, в сознательной системе — вторичному. Бессознательная система состоит из репрезентантов влечений (см. также статью П. Цизе). Здесь друг подле друга могут мирно уживаться взаимоисключающие представления, чего не бывает в сознательной системе. Энергетические части, которыми катектированы представления, могут быть оттеснены, замещены другими, и, при определенных обстоятельствах, сгущаться в одно-единственное. Логические связи, закон противоречия, пространственные и временные границы здесь не имеют никакой силы. Из этой системы выпадает реальное отношение ко внешнему миру, свойственное сознательной системе. Для бессознательной системы нет ничего невозможного, она не знает ни колебаний, ни запретов. Она замещает материальную реальность реальностью психической, которая может воплотиться в сновидениях, фантазиях, галлюцинациях и видениях. Бессознательная система не могла бы существовать сама по себе, она была бы нежизнеспособной. «Хотя психического аппарата, который бы обладал только первичным процессом, насколько нам известно, не существует и поэтому он является лишь теоретической фикцией, однако все говорит о том, что первичный процесс дан в нем с самого начала, тогда как вторичный развивается лишь постепенно, сдерживает первичный, накладывается на него и достигает полного господства над первым, вероятно, только в зените жизни» (П/Ш, 609). Поэтому сознательная система нужна ей как инстанция, играющая роль посредника. Она выясняет, каковы условия внешнего мира (испытание реальности), и приноравливает к ним потребности, что означает работу мысли в соответствии с причинно-следственными связями, категориями времени и пространства, а это предполагает сдерживание потребностей, а порой и отказ от них.

271

БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ КАК ВЫТЕСНЕННОЕ

Отношения между бессознательной и сознательной системами таковы, что по-бркдения, возникающие в первой системе и стремящиеся перейти в действие, приходится отклонять, поскольку их нельзя удовлетворить и изжить в существующих реальных условиях. Это может осуществляться разными способами. В первом случае отклонение происходит при участии и с ведома сознательной системы, напор побуждений слабеет, они становятся бессильными, недейственными. Совершенно иначе обстоит дело во втором случае, когда побркдения отклоняются без обращения к сознательной системе. В этом случае импульсы сохраняют свою энергию, даже если непосредственная цель их не может быть достигнута. По законам первичного процесса, энергия может передаваться другим представлениям, она может найти выход в страхе, всевозможных телесных ощущениях, отвращении, депрессии, неспособности к работе и т.д. Здесь можно было бы привести весь широчайший спектр невротических симптомов, а также таких обычных жизненных явлений, как ошибочные действия (см. статью П. Херлина), которые могут возникать на основе бессознательного отклонения. Бессознательное отклонение, в отличие от нормального, осознанного, Фрейд называет вытеснением (см. статью В. Шмидбауэра).

Простым примером вытеснения и вызываемых им симптомов могут слркить фобии, рационально постижимой причины которых зачастую обнаружить не удается. При агорафобии подчас наблюдаются вытесненные импульсы — скажем, эксгибиционистские желания или самое обычное желание отдаться, но возникающее в общественном месте. Они подлежат бессознательному отражению, энергетические части переживается теперь в виде страха, охватывающего человека сразу, как только он выходит из дому. Когда имеет место иррациональный страх перед пауками, змеями, мышами, насекомыми, который встречается преимущественно у женщин, в бессознательной системе происходит смещение, поскольку энергия вытесненного сексуального импульса переносится на животное (символ). При виде соответствующего животного эта энергия выливается в страх или тревогу.

Задавшись вопросом о причине вытеснения, мы попадаем в область разветвленных взаимосвязей, каковую обозначим здесь лишь несколькими штрихами. Процессы вытеснения в жизни взрослого человека у Фрейда лишь в редчайших случаях могут быть объяснены в рамках текущей ситуации. Вытеснение имеет свою предысторию на стадии раннего детства. В развитии ребенка имеется множество особенностей, которые отчасти присущи лишь человеку, отчасти же присутствуют у животных, но лишь в очень отдаленном соответствии:

1) первичная и продолжительная беспомощность;

2) длительное развитие;

3) потребность в защите и признании;

4) необходимость в благоприятной атмосфере эмоционального тепла, в которой могут проявиться своеобразные нужды ребенка;

5) потребность в воспитателях, с которыми ребенок может идентифицироваться адекватным образом.

Потребности (желания, стремления, чувства) развиваются у человека только в сфере отношений с окружающими и только в этой сфере могут быть удовлетворены. Если младенец получает лишь пищу и чисто гигиенический уход, будучи при этом лишен надлежащего общения с ближним, порой возникают заболевания, которые в тяжелых случаях приводят к смерти. Развитие и удовлетворение потребностей ребенка, согласно данным психоанализа, происходит на определенных стадиях. На каждой из этих стадий особое значение приобретает деятельность одного из органов. Развитие и удовлетворение потребностей происходит в сфере деятельнос-

272

та соответствующего органа. Поэтому и можно говорить об оральной, анальной и фаллической фазах. На каждой из фаз речь идет не просто об удовлетворении или переживании удовольствия, связанного с этими органами, но о соответствующем этим стадиям познании мира, отношении к миру и овладении миром. Глубина и возможность освоения мира ребенком будет обусловлена тем, насколько ребенку удастся удовлетворить и тем самым развить свои потребности, то есть в какой мере его окружение в лице ближних будет отвечать его потребностям. По убеждению Фрейда, фундамент жизни взрослого человека закладывается на протяжении первых пяти лет жизни. Затем развитие, по сути, состоит в повторении, раскрытии и формировании того, что было заложено в тот период, хотя и в более широком контексте отношений.

Удовлетворение детских потребностей происходит в контакте с ближними. Не все желания ребенка могут быть удовлетворены, поскольку при известных обстоятельствах это противоречило бы укладу жизни и требованиям ближних. Поэтому часть желаний от раза к разу остается неудовлетворенной. С другой стороны, подчас законные желания также по той или иной причине оказываются не удовлетворены, причем степень неудовлетворенности возрастает. Однако нередко встречается и другая крайность, когда потребности удовлетворяются чрезмерно. Воспитание, говорит Фрейд, подобно Одиссею, проплывающему меж Сциллой и Харибдой. Оно может нанести ущерб с обеих сторон — как чересчур во многом отказывая, так и слишком многому потакая. Поэтому факторами, которые в той или иной степени могут нарушить раннее детское развитие, оказываются порой как строгость, так и баловство. В обстановке строгости, жестокости (тяжелые условия жизни, война, лишения, неадекватное обращение людей) потребности оказываются либо вовсе не удовлетворенными и не изжитыми, либо удовлетворенными и изжитыми лишь в очень незначительной степени. Согласно психоаналитической теории бессознательного, такие неизжитые импульсы, или неудовлетворенные потребности, никуда не исчезают, они вытесняются. Таким образом, они сохраняют свою энергию, и эта энергия теперь поступает в бессознательную систему и ею усваивается. Возможно, покажется странным, что баловство способно привести к вытеснению, ведь здесь потребности явно удовлетворяются и импульсы могут быть изжиты. Для какой-то части сферы бессознательного это вполне может так и быть. Но избалованный матерью ребенок рано или поздно попадет в более широкий круг людей, с которыми его будут связывать определенные отношения, и вследствие своей избалованности он испытает сильную, а порой и травматическую фрустрацию, которая в конце концов снова приведет к вытеснению. Негативная сторона потакающего воспитания становится особенно очевидной, если допустить, что личности самого воспитателя, который балует ребенка, каким-то образом был нанесен ущерб и потому потакание ребенку выступает как компенсация его собственных проблем. Это значит, что за потворство в одной области — например, оральной — ребенок расплачивается тяжелым поражением в других областях, а именно в области самоутверждения и способности добиваться успеха. Иные матери хотя и осыпают ребенка ласками и спешат немедленно исполнить каждую его прихоть, делают это, однако, лишь в том случае, если ребенок демонстрирует безусловную «любовь» к матери, а это означает, что он вынужден следовать за ее желаниями или «нравственными принципами» и тем самым отказываться от собственной жизни. И в конечном итоге баловство оборачивается жестокостью. Ребенку приходится вытеснять свои потребности, которые он не в силах удовлетворить (а подчас и пережить их как потребности), поскольку в его ситуации беспомощности и зависимости от родительской благосклонности ему ничего иного не остается.

Это вытеснение в раннем развитии ребенка приводит к фиксации на соответствующей стадии, зависящей также от вида ущерба. Фиксация означает, что чело-

273

век, потребности которого на этой стадии были ущемлены, стремится получить удовлетворение в дальнейшем, даже если развитие
ушло далеко вперед, и сама жизнь диктует совсем другие потребности и формы удовлетворения.

Такая фиксация в раннем детстве представляет собой «первичное вытеснение». Вытесненные потребности и импульсы, образно говоря, перемещаются в бессознательную систему и действуют в ней подобно репрезентантам влечений, подобно вытесненным представлениям, желаниям, мыслям, подобно вытесненной душевной энергии. Отныне они способны превращаться в разнообразные реакции, в «судьбы влечений». Когда потребности ребенка отвергаются, он отвечает на это определенными бессознательно задаваемыми формами поведения, которые могут закрепиться и превратиться в черты характера. На первый взгляд может показаться, что своеобразные и отклоняющиеся от нормы особенности поведения проистекают из присущих ребенку наклонностей, хотя в действительности здесь мы имеем дело с «благоприобретенным» , с теми формами освоения мира, которые усваиваются по ходу развития душевной жизни. Имевшиеся в детском возрасте фиксации становятся теперь образцом, по которому совершается вытеснение у взрослого человека. Взрослый защищается от импульсов точно так же, как он это делал ребенком, но, кроме того, использует паттерны реакций — защитные механизмы, — возникшие в результате вытеснения импульсов. Вытеснение и его реактивная переработка протекают бессознательно. Порой случается, что осознающему себя Я удается заметить беспрестанно повторяющиеся эпизоды неадекватного поведения, но изменить его не удается даже ценой величайших волевых усилий. Важное различие между взрослым и ребенком состоит в изменившемся отношении к среде, к окрркающим. Если ребенку легче подстроить свое поведение под окрркающих, поскольку им приходится уделять внимание ребенку и его несформировавшимся способностям, то взрослый в большинстве случаев совершенно не защищен от требований реальности. Из-за этого выраженные невротические симптомы часто впервые возникают во взрослом возрасте, поскольку теперь человеку, живущему под давлением обстоятельств, условий, диктуемых, скажем, его профессией, партнерами, обществом, уже не хватает нарушенных в детстве поведенческих стереотипов освоения внешнего мира.

Доказательства сказанному выше Фрейд стремится найти в своей психоаналитической практике. При лечении больного делается попытка вновь сделать сознательными вытесненные когда-то потребности и импульсы: содержания бессознательного должны стать осознанными. Это осознание достигается путем свободных ассоциаций. Пациент должен сообщить врачу первое, что ему приходит в голову. Эти спонтанные мысли являются более или менее отдаленными дериватами бессознательного, то есть они представляют собой косвенные выражения бессознательного, которые перерабатываются совместными усилиями врача и пациента с целью проникнуть в когда-то вытесненные содержания.

На этом пути естественным образом встают серьезные преграды, возникает своего рода противодействующая сила, стремящаяся помешать процессу. Фрейд называет эту силу сопротивлением. По его мнению, здесь мы сталкиваемся с той самой силой, что когда-то привела к вытеснению. Работа врача в немалой степени и состоит в том, чтобы с помощью определенных приемов постепенно сломить сопротивление. Тем самым удается добиться того, чтобы некогда вытесненные, то есть запретные, потребности и импульсы открылись сознательной системе. Эта интеграция происходит, однако, не в форме рационального понимания, которое могло бы при случае возникнуть благодаря информации врача. В аналитической терапии в процессе осознания скорее проявляется доселе неосознанное, чем осознанное и прочувствованное переживание, то бессознательное, которое связано с преображением всего человека. Человек, отыскавший доступ к своим вытесненным

274

потребностям и импульсам, способен отныне бороться с ними. Теперь он, помимо бессознательной защиты, может найти для этого другой путь — либо действительно отказаться от их удовлетворения, либо удовлетворить их иным способом, либо непосредственно их изжить.

БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ И СНОВИДЕНИЯ

Фрейдовская концепция сновидений играет важную роль в понимании бессознательного. Здесь Фрейд снова показал себя великим первооткрывателем. В европейской медицине нового времени на сновидения смотрели как на обман чувств, происходящий вследствие ослабления во сне или нарушения работы сознания. Поэтому их считали запутанными, бессмысленными, беспорядочными проявлениями нервной системы, лишившейся части своих функций. В противоположность этому взгляду Фрейд в своей знаменитой работе «Толкование сновидений» (1900) утверждал, что в феноменах сновидений мы сталкиваемся с объяснимыми явлениями, которые следует осмысленно соотнести со всей совокупностью переживаний человека (см. статью А. Бек-кер). Разумеется, чтобы разобраться в сновидениях, их нужно научиться толковать. Это подчеркивает и само название обобщающего труда Фрейда. Сколь большое значение Фрейд придавал сновидениям, видно из следующего его высказывания: «Толкование сновидений... есть via regia к познанию бессознательного в душевной жизни» (И/Ш, 613). Истоки фрейдовского представления о бессознательном связаны с изучением болезненных проявлений истерии. В попытках понять и лечить их он разработал метод свободных ассоциаций. Во время этой процедуры часто случалось так, что пациенты Фрейда рассказывали о сновидениях, которые явно имели какое-то отношение к симптомам их заболевания. Казалось, сновидения явно находятся в некотором родстве с последними. Однако, если истерические или невротические симптомы проявляются у определенного числа больных, то сновидения представляют собой феномен, свойственный всем людям. Сновидения занимают у Фрейда большое место не только потому, что представляют собой своеобразное проявление психики, но и из-за того, что они, как и ошибочные действия, позволяют установить связь с нормальным переживанием. «...Само сновидение тоже является невротическим симптомом, причем таким — ив этом состоит его неоценимое для нас преимущество, — который присутствует у всех здоровых людей. Более того, если бы все люди были здоровы и всего лишь видели сны, мы бы могли, опираясь на их сновидения, достичь почти всех тех успехов, к которым привело исследование неврозов» (XI, 79).

Сознательной системе с ее функциями восприятия, мышления, владения двигательной сферой была противопоставлена бессознательная система, в которой господствует другой принцип душевной работы. В бессознательной системе нет представлений, упорядоченных во времени и пространстве, нет отрицания, энергетические части подвижны, они могут перемещаться с одного представления на другое и сосредоточиваться на одном-единственном. В этой системе, с ее чуждым сознанию способом переработки, и возникают сновидения. Фрейд полагает, что образный, символический способ выражения сновидений как онтогенетически, так и филогенетически соответствует архаичной ступени развития. Вместе с тем бессознательная система описывается и как область репрезентации влечений. Не всякие стремления и желания могут быть изжиты. Многие из них встречают отпор сознательной системы — либо когда не могут выйти за пределы области бессознательного, либо когда подлежат отклонению в качестве предсознательного (подпорогового) представления и оттесняются назад в бессознательное. Фрейд однажды сравнил эту систему с двумя помещениями, которые переходят одно в

275

другое. В месте их соединения находится дверь, оснащенная контролирующим устройством. «Итак, мы уподобляем систему бессознательного большой прихожей, в которой, словно некие существа, толпятся душевные побуждения. К этой прихожей примыкает второе, более тесное, помещение, что-то вроде гостиной, в котором пребывает также сознание. Однако на пороге между этими двумя помещениями несет свою службу страж, который проверяет каждое душевное побуждение и не пускает в гостиную, если оно вызывает его неудовольствие. Вы, разумеется, видите, что нет большой разницы, прогонит ли страж некое душевное побуждение с порога или снова вытолкнет его за порог после того, как оно уже проникло в гостиную» (XI, 305). Страж в этой метафоре — это как бы цензор, который хоть и послушен приказаниям сознательной системы, но все же не является там хозяином, не чувствует себя дома и исполняет свои обязанности без участия сознательной работы. Во время сна сознательная система отключается и ее действие прекращается. Получается так, что человек как бы вернулся из мира внешних восприятий, сознательного мышления, проявлений воли и сознательных поступков в какое-то свое прежнее состояние, в котором этих функций у него еще не было. «Сон есть такое состояние, в котором мне нет дела до внешнего мира, и я теряю к нему интерес. Я погружаюсь в сон, покидая внешний мир, не обращая внимания на всю его прелесть... Наше отношение к миру, в который мы так неохотно возвращаемся, кажется, несет с собой нечто такое, чего мы не можем выносить постоянно. Поэтому время от времени мы возвращаемся в прошлое состояние, то есть к жизни в материнском чреве» (XI, 84—85). Вместе с этим отгораживанием от внешнего мира ослабевает также и цензура, несущая свою службу на пороге бессознательного. Сдерживаемые доселе инстинкты и желания могут теперь набрать силу, найти выход наружу. Однако таким образом стремятся возродиться не только недопустимые, предосудительные или запрещенные желания минувшего дня; прежде всего это также желания давно ушедшего детства, которые пробуждаются теперь снова. Ведь тот, кто благодаря отключению своей сознательной системы видит сны, возвращается к прежней, давно пройденной ступени, на которой эта система еще не развилась или была едва развита. Хотя сознательная система отключается не до конца, возникает промежуточное состояние, в котором желания могут быть восприняты в образном выражении сновидений. Не полностью прекращает свою работу и цензор, так что во время сновидения он может не допустить к восприятию сновидца образы, которые могут быть поняты непосредственно и изображают запрещенные или предосудительные вещи. Поэтому, когда тон задает система бессознательного и ее принципы действия, то желания и влечения искажаются или извращаются и преподносятся в такой форме, которую цензор сочтет допустимой и не станет чинить препятствий годному для восприятия образу сновидения. В своей бессознательной работе сновидения используют примерно те же самые средства, которые ведут к появлению невротических и психотических симптомов. Их отличие состоит только в том, что образы сновидений при пробуждении теряют свою действенность, они не имеют никакого отношения к внешней реальности, тогда как невротические и психотические симптомы включаются в личные отношения между людьми, в связь с внешней реальностью. Излюбленное средство работы сновидений — смещение и сгущение. Какое-нибудь (скрытое) грубое сексуальное желание, способное вызвать возражения цензуры, может быть, к примеру, воплощено в невинном (явном) образе трубочиста, прочищающего печную трубу в каком-то здании. Вытесненные агрессивные импульсы могут воплотиться в образе взрывчатки, способной в любой момент взорваться. Однако сложиться в один образ могут и сразу две противоположно направленные тенденции: желание и его запрет. Бывает и так, что какое-нибудь сильное желание, или

276

влечение, пробивается сквозь цензуру сновидения и предстает в сновидении прямым и недвусмысленным образом. Тогда сновидца охватывает страх, и он просыпается. Тем самым сон прекращается, и начинается неизбежное возвращение к нарциссическому ночному состоянию. Но эти случаи Фрейд считает отклонением от нормальной работы сновидения, которая предотвращает нарушение душевного равновесия во сне как раз благодаря компромиссным решениям. Если ее цель состоит, с одной стороны, в том, чтобы галлюцинаторно изжить вытесненные желания и побуждения, то — с другой стороны, ее цель состоит в том, чтобы подать это изживание так, чтобы оно не противоречило приказам, запретам и нормам цензуры. Поэтому Фрейд называл сновидение «стражем сна».

Толкование снов, двигаясь в обратном направлении, должно воссоздать путь зарождения образов сновидений. Взяв материал явного сновидения, оно должно попытаться очистить его от всех искажений, возникших из-за отвержения цензурой. И в процессе этого сновидец, как и при свободных ассоциациях, встречает большее сопротивление бессознательных дериватов вытесненных желаний, чем ближе, точнее становится толкование скрытых содержаний сновидения.

Во фрейдовской теории сновидений иногда упоминается еще один аспект бессознательного, в известной мере опровергающий все прежде сказанное. Результаты работы сновидений, которым, как и галлюцинациям при некоторых психозах, с помощью первичного процесса нередко удивительным образом удается разрешать конфликты противоречащих друг другу тенденций, дали Фрейду повод говорить о демоническом характере бессознательного. «Почтительное же отношение к сновидению древних народов является основанным на психологически верном предчувствии преклонением перед чем-то неукротимым и несокрушимым в человеческой душе, перед демоническим, из которого проистекает желание сновидения и которое мы вновь обнаруживаем в нашем бессознательном» (П/Ш, 619). Фрейд подчеркивает: «в нашем бессознательном»; он не хочет понимать под демоническим внешнюю по отношению к душе силу или божественное вдохновение, расценивая как поразительный успех, как достижение душевной жизни то, что она протекает без участия сознательной деятельности и поэтому сознающему мышлению может казаться чуждой и зловещей. В этом же контексте он говорит и о высоких интеллектуальных достижениях, полученных без участия сознательной работы мысли. «Мы склонны, по всей вероятности, к чрезмерной переоценке сознательного характера интеллектуальных и художественных творений. Из признаний некоторых в высшей степени одаренных натур, таких, как Гёте и Гельмгольц, мы знаем, что все важное и новое в их творениях открывалось им внезапно и в почти готовом виде доходило до их восприятия. И нет ничего странного в участии сознательной деятельности в других случаях, там, где имело место напряжение всех духовных сил. Однако привилегия сознательной деятельности, которой она так много злоупотребляет, и состоит в том, что она скрывает от нас все остальное» (П/Ш, 618).

Если до сих пор мы знали бессознательное как источник необузданных инстинктов и желаний, как то, что было вытеснено в детстве или в течение жизни, как сферу своеобразного принципа душевной работы (первичный процесс), то теперь, при упоминании демонических и созидающих сил бессознательного, мы попадаем в совершенно иное измерение. Его не так-то просто включить в уже набросанную нами общую картину. Дело в том, что принцип действия первой системы — бессознательного — должен носить архаический (то есть по существу противоположный осознанной интеллектуальной работе второй системы — сознательного и предсознательного) и примитивный характер, как в раннем детстве. Именно способность правильно воспринимать внешнюю реальность в целях освоения мира и не должна быть свойством бессознательного. Но то, что Фрейд при-

277

писывает первичному процессу, — образность, смещение и сгущение, символика выражения — все это свойства творческой деятельности. Возникает вопрос: каким образом архаичная примитивная функция бессознательного достигает подобных высот? С другой стороны, те интеллектуальные достижения бессознательного, на которые Фрейд обращает наше внимание, он относит к системе (пред) сознательного, а ведь ее отличает совершенно иной принцип действия — логика, категории времени и пространства, закон противоречий — и по меньшей мере неспособность к художественному творчеству или продуцированию творческих идей в науке. В сравнении с остальными своими рассуждениями о бессознательном Фрейд лишь мельком упоминает о демонически-творческом его характере. Можно только предположить, что Фрейду здесь мешала его подчеркнуто естественнонаучная установка. После него в психоаналитических исследованиях творческому аспекту бессознательного уделялось рке гораздо больше внимания.

БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ В ПОЗДНИХ РАБОТАХ

В работах Фрейда, написанных с 1914 («Введение в нарциссизм») по 1923 год («Я и Оно»), заметен решительный поворот в отношении многих представлений и понятий. В начальный период на переднем плане стояли проявления бессознательно вытесненного или отвергнутого. Именно их исследование прежде всего и привело к возникновению психоанализа. Разработанный тем временем более точный и разносторонний метод лечения позволил выявить феномены, которые не удавалось обнаружить в рамках прежней теоретической концепции. Эти феномены заставили уделить больше внимания отражающей, отклоняющей и вытесняющей области души, поэтому следующий этап работы Фрейда характерен его обращением к Я, происхождение, развитие и функционирование которого отныне стало предметом его интересов. Употреблявшиеся до сих пор понятия бессознательного, предсозна-тельного и сознательного и связанный с ними взгляд на бессознательное как обособленную систему претерпели ряд изменений. Они были обусловлены новыми результатами, из которых следовало, что область Я, доныне считавшаяся областью сознательного, из которой проистекает защита, может также включать часть бессознательного. Поэтому теперь стало бессмысленно употреблять понятия бессознательного и сознательного в значении систем, хотя в значении качеств их по-прежнему можно было использовать. Разделение психического аппарата на системы бессознательного и (пред)сознательного заменяется моделью инстанций. Благодаря новым понятиям Я, Сверх-Я и Оно преодолевается классификационное противопоставление бессознательного сознательному: отныне Я, доселе рассматриваемое как сознательная система, может включать часть бессознательного. «Мы видим, что бессознательное не совпадает с вытесненным. Остается верным, что все вытесненное бессознательно, но не все бессознательное есть вытесненное; часть Я — Бог весть, сколь велика эта часть Я, — должна быть и, несомненно, является бессознательной» (XIII, 244). Новые понятия, впервые ясно сформулированные Фрейдом в работе «Я и Оно», показывают, сколь сильно изменилось прежнее понятие бессознательного. Его значение, с одной стороны, сузилось: термин бессознательного теряет значение как в смысле сферы, имеющей четкие границы, так и в смысле «только» вытесненного. С другой стороны, значение термина расширяется: бессознательное рассматривается отныне как качество, свойство. Все психические функции могут быть бессознательными. «...Итак, мы должны признать, что свойство бессознательности теряет для нас значение. Оно становится многозначным качеством, не допускающим далеко идущих и непререкаемых выводов, для которых нам

278

хотелось бы его использовать. Тем не менее надо остерегаться пренебрегать им, ибо, хотим мы того или нет, это свойство в конце концов является единственным лучом света во тьме глубинной психологии» (XIII, 244—245).

Что побудило Фрейда внести столь серьезные коррективы в прежнее понятие бессознательного? Мы видели, что вначале упор в бессознательном делался на вытесненном. Вытесненным считалось сексуальное влечение — разумеется, в самом широком смысле догенитальной (оральные, орально-агрессивные, анальные, аналь-но-садистские влечения) и генитальной сексуальности. Эти «запретные утехи» в бессознательном совпадали с традиционным представлением о животной сфере человеческого естества, служащей «обиталищем низменных инстинктов», которые надобно обуздывать и которые должно подчинить сознательное разумное Я. При таком толковании природы человека было бы логично ожидать, что чем раньше сознательное Я получит доступ к душевным функциям и возьмет их на себя, тем выше будет его оценка с социальной и этической точек зрения. При таком толковании в бессознательном не может быть никакого иного содержания или процесса, кроме инстинктивно вытесненного. В этом отношении опыт психоанализа принес неожиданные результаты. Помимо уже упомянутого творческого аспекта бессознательного, в ходе психоаналитической работы выяснилось, что важную роль в душевной жизни играют функции самонаблюдения и самонаказания, которые работают бессознательно и могут быть столь же бессознательно действенны, как и вытесненные. «Из наших анализов мы узнаем, что есть люди, у которых самокритика и совесть, также представляющие собой чрезвычайно ценную работу души, являются бессознательными и, будучи бессознательными, производят чрезвычайно важное воздействие» (XIII, 254).

Бессознательную самоанализирующую функцию части человеческого Я Фрейд связывает с феноменом совести. Совесть издревле, как черта, присущая лишь человеку, считавшаяся знаком чего-то «высшего в нас», теперь ни в коем случае нельзя отнести к бессознательной, инстинктивной стороне человеческой натуры. Поэтому Фрейд обозначил эту критическую инстанцию как Сверх-Я. В новой структурной модели Сверх-Я занимает место между Я и Оно (см. статью Д. Айке). Большую часть бессознательных функций Сверх-Я объясняет само его происхождение. В начале развития у ребенка имеется лишь Оно и слабо выраженное, зачаточное Я. В течение первых пяти лет начинает развиваться Сверх-Я. Оно формируется отчасти из-за конфликтов Я, отчасти благодаря заимствованию у старших (через идентификацию с ними) поощрений, запретов и норм. Такая интериоризация внешних «эталонных» инстанций происходит бессознательно, поскольку совершается на том этапе, когда рефлексивные способности Я еще не сложились. Впоследствии взрослый в своем поведении, восприятии и мышлении не различает запечатленной идентификации раннего детства, каковая может быть осознана лишь благодаря специальным мерам (анализу). Сверх-Я — это отражение ценностей существующего общества, норм, которые передаются ребенку через родительские приказы и запреты, но Сверх-Я является еще и носителем Я-идеала. Сверх-Я в узком смысле принадлежат командные, запрещающие и карающие функции, это бессознательно действующая инстанция, задающая эталон, которая вмешивается в работу Я, взяв на себя функцию посредника между влечением, принимающим характер Оно, и реальными возможностями внешнего мира. В качестве Я-идеала Сверх-Я является мерилом того, что о себе думают и чего себе желают, а также идеалов, ценностей и норм, которые следует воплотить в жизни. В этом смысле здоровый Я-идеал дает веру в себя, чувство собственного достоинства, способность вдохновляться высокими целями и примером других людей. Если же Сверх-Я имеет патологическую структуру или вовсе утрачено, то в нем могут возобладать бессознательные кара-

279

тельные тенденции, последствия которых могут быть самыми разными, вплоть до самоубийства, — например, чувство одиночества, заброшенности, мания преследования, мания самоуничижения, неверие в собственные силы и ощущение своей полнейшей ненужности.

БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ КАК АРХАИЧЕСКОЕ НАСЛЕДИЕ

Аспекты, о которых мы до сей поры говорили, показывают бессознательное как продукт индивидуального развития. При этом формирование бессознательного (как вытесненного, как первичного процесса, как развития Сверх-Я) происходит в самом начале истории жизни индивида, в раннем детстве. Понятие Оно в учении об инстанциях также можно вывести из онтогенетического развития; это область физического проявления влечений, причем вначале существует только она одна, а затем из нее развиваются Я и Сверх-Я.

Однако результаты наблюдений Фрейда вскоре навели его на мысль, что не все диспозиции и содержания бессознательного могут быть унаследованы в процессе развития. Он полагает, что во многих сферах, прежде всего в сфере эдипова комплекса, уже у маленького ребенка присутствует «своего рода трудноопределимое знание», которое личность не может почерпнуть из своего опыта. «Все становится еще сложнее, если обратить внимание на вероятность того, что в психической жизни индивида могут быть действенными не только содержания, пережитые самим индивидом, но и содержания, полученные при рождении, то есть филогенетического происхождения — архаическое наследие» (XVI, 204).

В ранний период развития своей теории (до 1897 года) Фрейд полагал, что причины неврозов лежат в сексуальных травмах ребенка. Его пациенты дружно рассказывали ему случаи совращения в их детстве, которые они тяжко переживали и которые оставили в душе незалеченные раны. Приняв эти рассказы на веру, Фрейд решил, что подобное действительно имело место в жизни пациентов. Однако из письма В. Флиссу (1897) видно, что его вера в реальность этих событий была в какой-то момент поколеблена. Хотя совращение детей и в самом деле происходило нередко, стало ясно, что воспоминания о такого рода случаях чаще всего основаны на фантазии. «Аналитическое исследование... впало сперва в заблуждение, чересчур переоценив роль совращения как источника детской сексуальности и ядра невротических симптомов. Это заблуждение удалось преодолеть, когда мы поняли, сколь необычайно велика в душевной жизни невротиков роль фантазии, которая для невроза куда важнее реальности» (XIII, 220).

Поэтому Фрейд отказывается от теории совращения и разрабатывает вместо нее дифференцированное представление о действенности душевных процессов. Теперь он, как ему кажется, может утверждать, что вымышленные воспоминания и представления душевной жизни не менее действенны, чем те, что обращены к реальному душевному переживанию. Реальность фантазий оказывается столь же действенной причиной неврозов, как и материальная реальность; только в отличие от последней ее называют «психической реальностью». «Эти фантазии обладают не материальной, но психической реальностью, и мы понемногу начинаем понимать, что в мире неврозов определяющей является психическая реальность» (XI, 383). Однако психическая реальность опять-таки связана с понятием бессознательного. Хотя в отношении фантазии и бессознательного Фрейд никогда не выражается однозначно, но из его работ видно, что значительную часть фантазий, если не все, он считает «дериватами бессознательного». Это прежде всего бессознательные желания, создающие почву для различного рода фантазий (сновидений,

280

грез). Часть бессознательных фантазий рассматривается не только как инфантильные желания-фантазии. Сюда относятся представления и образы архаического наследия. Фрейд приводит три основные темы, играющие большую роль в жизни его больных и повторяющиеся у них с редкостным постоянством: «наблюдение за половой жизнью родителей, совращение взрослым и угроза кастрации» (XI, 383). Он воспринимает это как «нечто крайне запутанное», ибо в рассказах на эти темы очень трудно установить, что было в действительности, а что является плодом фантазии больного. Известные факты указывают, однако, что, даже если в самой жизни ничего подобного не происходило (или были лишь намеки), эти темы все равно возникают благодаря воображению.

Спрашивается, зачем же нужны такие фантазии и откуда берется для них материал? Почему у совершенно разных людей присутствуют одинаковые фантазии с одинаковым содержанием? Вот какой ответ дает на это Фрейд: «Я полагаю, эти первичные фантазии (я бы назвал их так; похоже, этот термин нравится не только мне) лежат в области филогенеза. В них человек выходит за границы собственного переживания и переживает события глубокой древности... Очень похоже на то, что все рассказываемое нам теперь на сеансах психоанализа в виде фантазий... когда-то произошло на деле в первобытный период человеческой семьи, ребенок же, фантазируя, просто заполняет доисторической истиной пробелы истины индивидуальной» (XI, 386). Здесь Фрейд пытается построенное на онтогенетическом материале понимание бессознательного перенести на коллективную историю человечества, причем примером ему вполне мог служить так называемый основной биогенетический закон 8
. Если вытесненные содержания и принципы действия бессознательного объяснять исходя из эпизодов жизни отдельного человека, из биографии индивида, то все, что не умещается в эту отдельную историю жизни, относится к коллективной истории человека. В обоих случаях мы имеем дело со следами воспоминаний и осадками прошлого опыта как чертами особого пути развития. Здесь Фрейду пришлось, разумеется, выйти из области эмпирических наблюдений. Если о развитии и течении жизни отдельного человека можно во многом судить, анализируя больного, то относительно истории человечества эмпирические наблюдения исключены. Поэтому Фрейд пускается в рассуждения, в которых он опирается на учение Дарвина о происхождения видов, на теории этнографа Аткинсона (Atkinson 1903) и теории исследователя древности Уильяма Смита (Smith 1907).

Основываясь на феноменах табу и тотемизма у первобытных людей, в своей книге «Тотем и табу» (1912—1913) Фрейд выдвигает гипотезы, повторенные затем в работе «Человек Моисей и монотеистическая религия» (1937—1939), о происхождении совести, чувства вины, этики и религии (см. статью Р. Шледерера в т. II). Данные весьма актуальных для той эпохи этнографических исследований побудили Фрейда изложить теорию о связи табу, навязчиво-невротических запретов и совести. Для этих явлений весьма характерно категорическое неприятие определенных содержаний безо всякой осознанной мотивировки. «Для этого неприятия не нужны иные предлоги, кроме тех, о которых они сами в себе знают» (IX, 85). При совершении или намерении совершить проступок возникают тяжелое чувство вины и угрызения совести. Эти повсеместные феномены Фрейд объясняет поначалу амбивалентностью бессознательного. В бессознательном присутствуют запретные, почти немыслимые желания — скажем, убить родителя, надругаться над покойником, совершить инцест. Табу можно объяснить как (бессознательную) реакцию на эти бессознательные стремления. Если у первобытных это табу принимает форму конкретного запрета определенных действий (подобного индивидуальным запретам при неврозах навязчивых состояний), то совесть проявляется в более отвлеченной форме, вроде «не убий». Выводы, сделанные на материале табу, Фрейд развивает в

281

свой трактовке тотемизма. Он полагает, что наличие у всех народов бессознательного чувства вины говорит о том, что в древние, доисторические времена было совершено убийство родоначальника и воспоминание об этом убийстве по-прежнему живо в памяти человечества. Исходя из утверждения Дарвина, что древние люди жили стадами, которыми правил сильный самец, Фрейд выдвинул гипотезу о существовании некогда такого «властного прародителя». Особо важная черта этого «жестокого и ревнивого отца» состояла в том, что он «владел всеми самками и отгонял от них подрастающих сыновей» (IX, 171). Однажды изгнанные братья собрались, убили отца и съели его, чтобы к ним перешли его доблести. Это событие стало причиной амбивалентного конфликта. Отец был не только предметом ненависти, но также предметом восхищения и любви. Положительные чувства взяли верх в форме раскаяния; так впервые возникло сознание вины. Торжественное принесение в жертву тотемного зверя с последующей трапезой, где сообща съедали священное животное, Фрейд считает постоянным выражением строго определенной реакции
на то давнее убийство отца. По закону бессознательного смещения тотемное животное занимает место отца. Оно должно, как это делал некогда властный отец, обеспечить племени защиту, покровительство, безопасность, а потому сам он табуируется. В жертвоприношении и последующей трапезе люди бессознательно символически повторяют прежние деяния, но теперь они одновременно стремятся примириться с убитым (плач и скорбь по тотемному животному), а это позволяет облегчить чувство вины. Со временем в общем праздничном действе рождается некое единство между участниками, создающее эмоциональную основу установления взаимных обязанностей, этических и социальных норм. На более поздних этапах развития человечества прежний праотец превращается в Бога-отца, что, по Фрейду, представляет собой очередную фантазию, которая, однако, будучи психической реальностью, не менее действенна, чем реальность фактическая. «При этом были заложены черты, которые отныне определили характер религии... Все возникшие позже религии суть попытки решения одной и той же проблемы при том или ином состоянии культуры, в рамках которой эти попытки предпринимались, и с помощью того или иного способа, однако они — это устремленные к одной цели реакции на одно и то же великое событие, с которого и началась культура и после которого человечество не может обрести покоя» (IX, 175).

Психоаналитическое толкование коллективного аспекта бессознательного по образцу учения о происхождении видов рке к моменту своего оформления противоречило не только данным этнографов, которые с особым единодушием отвергали взгляд на тотемизм, почерпнутый Фрейдом у Уильяма Смита, но и выводам учения о наследственности. Уже давно были известны достоверные факты, исключавшие возможность наследования приобретенных свойств. Удивляет явное равнодушие к этим фактам со стороны Фрейда как естествоиспытателя. Он полагает, несмотря на все возражения, что должен держаться принятой им трактовки архаического содержания бессознательного. «Разумеется, воззрения современной биологической науки, и слышать не желающей о наследовании приобретенных признаков, осложняют нашу ситуацию, но несмотря на это мы со всей решимостью утверждаем, что в ходе биологического развития ничто не теряется» (XVI, 207). Любопытно, что в дальнейшем, развивая понятие архаического наследия, Фрейд вплотную приблизился к концепции коллективного бессознательного своего некогда соратника, а позднее противника К. Г. Юнга, но поскольку даже самые серьезные возражения не могли сбить Фрейда с его натуралистической трактовки архаического наследия, он не мог присоединиться к концепции Юнга. «...Я не думаю, что нам удастся чего-то добиться, если ввести понятие «коллективного бессознательного», ведь содержание бессознательного и без того коллективно. Человечество владеет им сообща» (XVI, 241).

282

Фрейд также неоднократно указывал на общую для всех людей способность к созданию символов (см. статью П. Орбана). Эта способность, как и связанный с нею дар речи, заложена в бессознательном человека. Легенды, сказки, мифы и многие символы Фрейд рассматривает как порождения бессознательного (см. статью У. Груммеса). «Позднее оказалось, что обороты речи, мифология и фольклор содержат богатейшие аналогии с символикой сновидений. Эти символы, с которыми связаны интереснейшие и еще не решенные проблемы, по всей видимости, представляют собой часть древнейшего душевного наследия. Общность символов простирается за пределы языковой общности» (XIII, 218). По отношению к тому, что Фрейд, исходя из натуралистического взгляда на человека, называл «филогенетически приобретенным», это древнейшее наследие является чем-то вроде инстинктов у животных, хотя феноменологический факт этого выявленного самим Фрейдом аспекта архаического наследия лишь с большой натяжкой поддается биологически-натуралистическому толкованию, и только ценой дальнейшей редукции феномена.

ПРОБЛЕМАТИКА И ДАЛЬНЕЙШЕЕ РАЗВИТИЕ

Благодаря Фрейду и его эпохальному открытию бессознательного привычный взгляд на человеческие желания, мышление и поступки был поколеблен. В наши дни представление о бессознательном проникло почти во все сферы человеческой жизни. Во многих естественных и гуманитарных науках, в области права и медицины работы Фрейда вызвали к жизни новые направления исследований. С этой очевидной ролью учения Фрейда в самопознании современного человека никак не вяжется явная расплывчатость самого понятия. Очень многое можно отнести к категории бессознательного, четко же определить его границы весьма затруднительно. Эта расплывчатость и неоднозначность понятия обнаруживается не только лишь в послефрейдовских исследованиях, но уже у него самого.

Первая трудность проявляется в сфере противопоставления бессознательного и сознательного. Бессознательное выступает здесь как противоположность понятия сознания. Фрейд отказывается от привычного представления о произвольном характере желания, мышления и поступков. Борьба против «переоценки сознания» занимает в его трудах центральное место. Снова и снова указывает он на ложность расхожих представлений, в которых психическое приравнивается сознанию. Психоанализ, напротив, не может «признать тождество сознательного и душевного. Его определение душевного гласит, что последнее — это некие процессы чувствования, мышления и желания, и психоанализ призван отстаивать наличие бессознательного мышления и бессознательного желания. Но тут психоанализ тотчас утрачивает доверие со стороны рассудочной науки и навлекает на себя подозрение, что является якобы фантастическим тайным учением..» (XI, 14—15). Мнимо независимой осознанной душевной жизнью в большей или меньшей степени руководят, согласно Фрейду, бессознательные инстинкты, побркдения и желания. Так происходит даже тогда, когда разум полагает, что может все понять и во все проникнуть. Столь принципиально отказывая сознанию в главенстве, Фрейд сам закрывает путь к исчерпывающему рациональному толкованию бессознательного. Бессознательное выступает в значительной степени как инфантильное бессознательное желание. Анализ, удаляя защитные силы, делает это бессознательное осознанным, то есть помогает сознанию постичь и преодолеть его. Хотя Фрейд не устает напоминать о тщетности любых интеллектуально-рациональных попыток проникнуть в бессознательное, он подчеркивает, что для этого требуется особенная «психическая» работа, что знание (о бессознательном) должно покоиться на внутреннем изменении; он указывает на то, что «существуют различные виды

283

знания, которые психологически совершенно не равноценны» (XI, 290). Однако Фрейд, скорее всего не сумев преодолеть рационального мышления, так и не проводит здесь четких границ, и поэтому складывается впечатление, что описанная им бессознательная душевная жизнь может быть постигнута и осмыслена рационально. В этой же плоскости лежат его толкования сновидений и фантазий, а также трактовка искусства, философии и религии. Сновидения и фантазии огульно толкуются как бессознательные формы инфантильных желаний. Человек, не в силах вынести тягот жизни, бежит от них в уютный мир своего прошлого, где лишений и запретов взрослой жизни просто не существовало. Художник пытается удовлетворить свои бессознательные желания особым образом. Он создает произведения, воплощая находящие выход в вымысле инфантильно-бессознательные желания всех или очень многих людей. Искусство есть иллюзия, безобидный эрзац удовлетворения желаний. Религия также идет навстречу инфантильным желаниям бессознательного. Она создает иллюзию, что над человеком стоит всемогущее и всеведущее существо, которое удовлетворяет инфантильные потребности человека в защите, разрешает загадки жизни и смерти и обещает ему блаженную жизнь в мире праведников. Религия — опасная подмена удовлетворения, поскольку она отсекает все возможные пути к рациональному постижению мировой загадки. Делается даже попытка рационально осмыслить архаическое наследие, уподобляя коллективное развитие человечества индивидуальному. Феномены архаического наследия толкуются затем как следы былого — первобытного — способа коллективного удовлетворения и преодоления бессознательных желаний.

Хотя выявленный Фрейдом мир детских бессознательных желаний, феномен конфликта между инфантильной и взрослой жизнью, существует, но это еще далеко не дает права считать инфантильными все феномены бессознательного. Но эти односторонние и упрощенные суждения соседствуют с высокой оценкой определенного типа мышления, а именно логически-рационального миропонимания. По этой причине Фрейд оставляет в стороне те аспекты бессознательного, которые нельзя рассматривать как исключительно инфантильное, вытесненное, исторически первобытное. Сюда относятся прежде всего творческие возможности бессознательного. Как только приниженная оценка бессознательного как исключительно инфантильного оказывается несостоятельной и за бессознательной творческой фантазией признается ее полноправие как чисто человеческой способности, открываются совершенно иные стороны сновидения и искусства, этики и религии, которые были скрыты при господстве рациональных концепций. Фрейд здесь все еще выступает приверженцем философии Просвещения с ее преклонением перед рациональным объяснением мира. Удивительнейшее противоречие! Гениальный первооткрыватель и ярый поборник бессознательного сам хочет рационально познать это бессознательное, то самое бессознательное, о котором он без устали говорит, что оно ни в коем случае не определяется сознательным и, что немаловажно, рациональным мышлением и даже не подвержено влиянию с его стороны.

Это странное противоречие между открытием у человека недоступной разуму сферы и предположением, что эта сфера все же может быть рационально постигнута, пронизывает все труды Фрейда. Этому противоречию способствует его взгляд на естествознание. С одной стороны, Фрейд хочет быть точным естествоиспытателем и исследовать реалии душевной жизни, как это делал бы физик или химик. С другой стороны, он не видит, что при лечении своих больных и при разработке этого понятия он применяет метод, который не имеет ничего общего с естествознанием. Особенно это заметно на примере феномена бессознательного. Феномены бессознательного, которые описывает Фрейд, в принципе невозможно наблюдать и изучать естественнонаучными, то есть точными, методами — например, под микроскопом, с помощью рентгена или химического анализа. Бессознательное во всех

284

известных Фрейду смыслах невозможно объективировать, естественнонаучному же методу как раз и необходима объективизация, то есть он требует ощутимых эмпирических результатов, которые может проверить любой субъект. Сновидение, например, как проявление бессознательного, не может быть измерено ни в каких единицах, даже если бы в мозгу сновидца были какие-нибудь токи, пригодные для регистрации. Сколько не измеряй их, это нисколько не приблизит к пониманию сути сновидения. Кроме того, чтобы понять сновидение как чувственный образ, его надо еще и истолковать. Этого метод естествознания тоже не дает. Если мы хотим понять сновидение, придется использовать герменевтический метод, метод толкования, но при этом отпадают все объективные критерии, столь важные для естествознания. Это, однако, не означает, что результаты Фрейда ложны или иррациональны. Это означает только, что он открыл явления, которые нельзя понять естественнонаучно. Эти явления, прежде всего охватываемые понятием бессознательного, лишь тогда можно будет отмести как несуществующие или ненаучные, когда мы оставим право на постижение мира исключительно за естественной наукой.

Следующая трудность обнаруживается в вопросе о реальности бессознательного. Предметное использование этого термина предполагает существование конкретной области, границы которой можно очертить. Топическое разделение как раз и проистекает из этого пространственного представления. Но где эта область и что она собой представляет? Фрейд неоднократно говорит, что бессознательное не следует понимать анатомически, нельзя указать его нахождение в каком-то месте организма. Оппоненты Фрейда из числа медиков и философов упрекали его, говоря, что «бессознательно душевное есть нелепица» (XII, 103), то есть с точки зрения рационального осмысления бессознательное не существует, ибо не может быть установлено вещественно. Поэтому наука не может оперировать понятием бессознательного, из-за чего ему до сих пор не нашлось места в области естествознания. В этом одна из немаловажных причин того, что за психоанализом и поныне не признан статус естественной науки. Можно было бы попытаться рассмотреть понятие бессознательного в рамках научно-теоретических представлений о конструкте, то есть исследование проводят таким образом, что допускают существование бессознательного, даже если для этого допущения нет поначалу никакого научного обоснования; преимущество здесь состоит в том, что это позволяет понять явления, которые в противном случае адекватно описать было бы невозможно. Однако и здесь научный метод предписывает, чтобы по крайней мере крут явлений, входящих в понятие конструкта, был бы научно объективирован. Но в случае фрейдовских определений невозможно даже это. Получается так, что Фрейд противоречит сам себе и в области естественной науки. Он считает современную науку единственно возможным путем изучения мира, однако в свое понятие бессознательного сам включает феномены, не подлежащие изучению методами точной науки.

Еще с одной трудностью мы столкнемся, когда обратим внимание на многозначность понятия бессознательного. Вот лишь некоторые встречающиеся у Фрейда значения:

1) бессознательное как психическое проявление влечений (Оно);

2) бессознательное как энергетический источник душевной жизни;

3) бессознательное как вытесненное в течение жизни (инфантильное);

4) бессознательное как особый принцип работы души (первичный процесс);

5) бессознательное в смысле частей Я и Сверх-Я (Я-идеал);

6) бессознательное как архаическое наследие;

7) бессознательное как антоним сознания.

Из-за множества значений, отчасти неоднородных, термин чересчур перегружен и сбивает с толку.

285

Характерны проблемы, порожденные этим обстоятельством у последователей Фрейда. Здесь можно выделить три главных направления. В первом, классическом, понятие бессознательного употребляется без существенных изменений, в том же значении, что и самого Фрейда, и тем самым наследует всю его расплывчатость и противоречивость.

Второе направление более или менее отходит от Фрейда. Центральное понятие бессознательного при этом в немалой степени утрачивает свой смысл. Хотя сами феномены, послужившие поводом для создания термина, остаются в той или иной степени предметом исследования. А. Адлер 9
считает бессознательное лишь уловкой души, позволяющей хранить порядок в душевном хозяйстве. Чувство неполноценности, занимающее в его работах центральное место, компенсируется в жизни человека различными способами. Больной обладает неосознанной способностью выражать исконное переживание неполноценности, нередко в утонченной форме, претворять его в стремление к власти и превосходству. К. Хорни 10
видит центральную проблему в тревоге и в защите от тревоги. Приемы и уловки избегания тревоги, принимающие подчас форму черт характера, опять-таки являются бессознательными. В трудах Э. Фромма п

на первом месте стоит способность человека к развитию. Он видит в бессознательном некое стремление как можно полнее раскрыть свои творческие задатки — тенденцию, заметную и в истории человечества. Этой тенденции к самораскрытию противостоит обратный позыв — стремление влиться в такие институты, как семья, клан, государство, зависеть от них. Человек испытывает страх перед свободой. Всевозможные окольные пути, которыми человек идет, чтобы избежать освобождения и самораскрытия, отражаются в разнообразных стереотипах поведения и типах характера. В них опять-таки присутствует элемент бессознательного. Человек ведет себя по определенной схеме, о которой, по сути дела, ничего не знает. X. Шульц-Хенке п

отказался от понятия бессознательного из-за его неоднозначности и ненаучности, но, поскольку отмахнуться от явлений бессознательного он также не может, вместо известных значений фрейдовского термина он использует понятие торможения, которое в силу своей определенности является, на его взгляд, более четким.

У названных направлений есть общая черта: они отказались от понятия бессознательного, но ценой этого стало сужение круга описанных Фрейдом феноменов. Если здесь видна отчетливая тенденция к редукции, а то и полному упразднению феноменов бессознательного, то представители третьего направления, связанного с именем Юнга, проводят противоположную линию — понятие бессознательного трактуется ими гораздо шире. Термин сохраняется, однако дифференцируется и наделяется значениями, которых у Фрейда не было. Юнг различает личное и коллективное бессознательное. Личное бессознательное охватывает воспоминания, забытое и вытесненное в жизни отдельного человека. Коллективное бессознательное включает в себя опыт человечества. Содержания коллективного бессознательного у всех людей одинаковы. Типичные способы поведения, восприятия и чувства представляют собой первоопыт, который отражен в первообразах, именуемых архетипами. Тезис о коллективном бессознательном Юнг подкрепляет обширным материалом, взятым из мифологии, истории религии, мудрых изречений и обрядов всех народов. В противоположность Фрейду, Юнг отрицает биологические корни коллективного бессознательного. При всей расплывчатости понятийного языка Юнга толкование им мифов, искусства и религии оказывается строже и убедительнее, чем у Фрейда.

Сколь ни велики различия трех направлений послефрейдовских исследований, все же является очевидным, что принципиальное объяснение понятия бессознательного отсутствует 13
. (Работы упомянутых выше авторов подробно разбираются в тт. III и IV.)

286

ПРИМЕЧАНИЯ

1
Различные аспекты развития понятия бессознательного весьма подробно изложены Г. Ф. Элленбергером (Ellenberger 1970), преэже всего в первом томе.

2
Новалис (настоящее имя Георг Фридрих фон Харденберг, 1772—1801), поэт и философ, один из выдающихся представителей романтизма. Соч.: Гимны ночи, 1800, Генрих фон Офтердинген, 1802.

Карл Густав Карус (1789—1869), натурфилософ и психолог эпохи романтизма, профессор Дрезденской академии хирургии и медицины, придворный врач короля Саксонии. Испытал влияние Гёте, Шеллинга и Канта. Соч.: Псюхе, к истории развития души, 1846; Символика человеческого образа, 1853.

Фридрих Вильгельм фон Шеллинг (1775— 1854), философ послекантовского немецкого идеализма. В его философии прослеживается влияние Платона, неоплатоников, Джордано Бруно, Якова Бёме, Спинозы, Лейбница и Фихте. Соч.: Первый набросок системы натурфилософии, 1797; Система трансцендентального идеализма, 1800; Афоризмы о натурфилософии, 1806; Философические исследования о сущности человеческой свободы, 1809; Возраст мира, 1813; Философия мифологии, 1856; Философия откровения, 1858; Философия искусства, 1859.

И. Я. Бахофен (1815—1887), профессор, историк римского права в Базеле. В своих работах по истории и философии культуры Бахофен основывается на убеждении в исключительной роли символа и мифа в толковании истории. Соч.: Миф Востока и Запада, 1926. См. также: А. Боймлер, Бахофен и Ницше; А. Турель, Бахофен и Фрейд, 1939; Г. Ф. Элленбергер, Открытие бессознательного, 1970, с. 304 и далее. Э. фон Гартман (1842—1906), философ, испытавший влияние Гегеля, Шопенгауэра и Шеллинга. Соч.: Философия бессознательного. Попытка мировоззрения, 1869; Собрание философских статей по философии бессознательного, 1864. См. также: Г. Ф. Элленбергер, там же, с. 296 и далее.

3
Л. Клагес (1870—1956), философ и психолог. Соч.: Человек и земля, 1920; О космогоническом эросе, 1922; Психологические достижения Ницше, 1926; Дух как противник души, 1926.

4
Артур Шопенгауэр (1788—1860), философ, испытавший влияние Платона и древнеиндийской философии Веданты. Соч.: Мир как воля и представление, 1819; Парерга и Паралипо-мена, 1851.

'Фридрих Ницше (1844—1900), философ, вначале находившийся под влиянием Шопен-

гауэра и Рихарда Вагнера, позднее разработавший собственное метафизическое учение о воле к власти. Соч.: Человеческое, слишком человеческое, 1878; Веселая наука, 1882; Так говорил Заратустра, 1883—1891; Генеалогия морали, 1887.

6
О связи Шопенгауэра с Фрейдом см.: Ellenberger 1970, 296 и приведенную там библиографию.

О связи Ницше с Фрейдом см.: Л. Клагес, Психологические достижения Ницше, 1926; Г. Ф. Элленбергер (Ellenberger 1973, 376) (см. также статьи об Адлере и индивидуальной психологии в т. IV).

7
Шибболет (евр. «колос», Кн. Судей, XII, 6) — в переносном смысле означает «особенность», «отличие».

8
Основной биогенетический закон сформулирован биологом Э. Геккелем (1834—1919). Согласно этому закону, в истории индивидуального развития (онтогенезе) просматривается повторенная в сокращенном виде история развития вида (филогенез). Справедливость этого закона с самого начала оспаривалась, и современные биологи большей частью не признают его.

9
Альфред Адлер (1870—1937), ученик Фрейда, в дальнейшем отошел от него и создал собственную теорию, названную им «индивидуальная психология».

10
Карен Хорни (1885-1952), ученица Абрахама. В 1932 году эмигрировала в США и возглавляла там Американский институт психоанализа.

11
Эрих Фромм (1900-1980), социолог, испытавший влияние психоанализа. Вместе с Вильгельмом Райхом сделал первую попытку соединить психоанализ с теорией общества (марксизмом).

12
X. Шульц-Хенке (1892-1953), врач-психотерапевт, представитель германского неопсихоанализа (см. также о нем статью в т. III).

13
Французский психоаналитик Жак Лакан и его школа попытались по-новому истолковать бессознательное. Лакан, испытавший влияние французского структурализма, исходит при этом из глубинной связи между речью и бессознательным. Ср. X. Ланг, Язык и бессознательное, 1973 (см. также статью Р. и И. Баранде в т. II).

Частное подтверждение бессознательной и невербальной коммуникации между врачом и больным обнаружил В. Фуррер. Рисунки, которые врач и больной делают независимо друг от друга, обладают явным сходством. W. Furrer: Neue Wege zum Unbewußten. Bern 1970; его же: Unbewußte Kommunikation zwischen Arzt und Pazient, Image Roche № 51, 1972.

287

ЛИТЕРАТУРА

Atkinson, J. J.: Primal Law. London 1903

Ellenberger, H. R: The Discovery of the Unconscious. New York: Basic Books 1970

Freud, S.: Studien über Hysterie (1895). G.WI Die Traumdeutung (1900). G. W. II/III Über Psychoanalyse (1910). G. W VIII Totem und Tabu (1913). G. W. IX Das Unbewußte (1915). G. W. X

Vorlesungen zur Einführung in die Psychoanalyse (1916-1917). G.WXI

Eine Schwierigkeit der Psychoanalyse (1917). G. W. XII

Aus der Geschichte einer infantilen Neurose (1918). G. W. XII

Das Ich und das Es (1923). G. W XIII «Psychoanalyse» und «Libidotheorie» (1923). G. W. XIII

Der Mann Moses und die monotheistische Religion (1937). G. W. XVI

Mann, Th.: Die Stellung Freuds in der modernen Geistesgeschichte. Die Psychoanalytische Bewegung, 1929,1,32

Smith, W. R.: Lectures on the Religion of the Semites, London 1907

ДОПОЛНИТЕЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА

Brinkmann, D.: Probleme der Unbewußten. Zürich, Leipzig 1943

Leclaire, S.: Der psychoanalytische Prozeß. Freiburg i. Br.: Walter 1971

Macintyre, A. C: Das Unbewußte. Eine Begriffsanalyse. Frankfurt/M.: Suhrkamp 1968

Schur, M.: Das Es und die Regulationsprinzipien des psychischen Geschehens. Frankfurt/M. 1973

Wyss, D: Die tiefenpsychologischen Schulen von den Anfängen bis zur Gegenwart. Göttingen: Vandenhoeck & Ruprecht 1965

ВЫТЕСНЕНИЕ И ДРУГИЕ ЗАЩИТНЫЕ МЕХАНИЗМЫ

Вольфганг Шмидбауэр

НЕЧТО СРЕДНЕЕ МЕЖДУ ИЗБЕГАНИЕМ И ОСУЖДЕНИЕМ

Если внешние раздражители угрожают жизни организма, он пытается избежать их. Взрослый человек посредством осознанного суждения способен защититься от инстинктивных желаний, которые окружающие осуждают или карают. Ребенок порой этого сделать не может. Его душевные функции еще не справляются со столь тяжелой работой, а способность сознательно управлять своим поведением почти не развита. В раннем детстве решающую роль в защите неокрепшего Я человека (то есть системы контроля за поведением) должна взять на себя первичная группа, прежде всего родители. Если ребенок замечает при этом, что какие-то его инстинктивные желания, — скажем сексуального характера, — кто-то из воспитателей первичной группы отвергает, то сам он еще не в силах сознательно осудить эти желания, ибо границы его Я пока нечеткие, проницаемые. Он научится делать это лишь когда его Я обретет стойкость и он будет уверен, что другие не заметят происходящего в глубине его души.

В этой ситуации, то есть когда слабое Я готово вот-вот уступить предосудительным желаниям, человек прибегает к вытеснению, которое представляет собой, как выразился Фрейд «нечто среднее между избеганием и осуждением» (X, 248). Разумеется, его замечание, что до эпохи психоаналитических исследований вытеснения никто не замечал, верно лишь отчасти. В действительности уже педагог Иоганн Гербарт (1776—1841) употреблял слова «вытеснить» и «вытеснение». Он писал о борьбе представлений, в которой сильнейшее вытесняет слабейшее, но, понятно, не уточнил, каковы побудительные причины (мотивы) этих процессов. По-видимому, Фридрих Ницше («По ту сторону добра и зла». — Ред.)
первым показал, как происходит вытеснение, не употребляя, правда, этого термина: «"Я это сделал", — говорит моя память. "Ты не мог этого сделать", — говорит моя гордость и остается непреклонной. В конце концов память уступает» (VIII, 95). Тут источником мотивации для вытеснения служит Я-идеал (см. статью Д. Айке о Сверх-Я в этом томе).

Процесс вытеснения впервые тщательно изучил и описал Фрейд. В работе «Об истории психоаналитического движения» он назвал учение о вытеснении «краеугольным камнем, на коем покоится здание психоанализа» (X, 54). Говоря о вытеснении в узком смысле, имеют в виду душевный процесс, посредством которого человек пытается представления (мысли, образы, воспоминания), связанные с влечением, сделать бессознательными или лее воздержаться от их осознания. Эти дериваты влечений вытесняются, когда человек не может осудить их — либо оттого, что его Я слишком слабо (в детском возрасте), либо оттого, что цензура, действуя через Сверх-Я или Я-идеал, не позволяет сознанию переработать соответствующие представления.

289

ПЕРВИЧНОЕ ВЫТЕСНЕНИЕ, ФИКСАЦИЯ И «ПОСЛЕВЫТЕСНЕНИБ»

Суть вытеснения в том, что душевные процессы никуда не исчезают, хотя и не становятся достоянием сознания. Поскольку само влечение, строго говоря, вытеснить нельзя, ибо оно выражает потребности, внутренне присущие организму, и вытесняются только его «репрезентанты», то есть связанные с ним представления и фантазии, то это «первичное вытеснение» касается лишь такого рода «репрезентантов» 1
.
Оно продолжает действовать в бессознательном и постоянно выявляет новые связи, которые постигает та же участь. Поскольку в бессознательном вытесненные репрезентанты влечений могут развиваться беспрепятственно, их выражение приобретает порой крайние формы, свидетельствующие об исключительной силе влечений.

В процессе психоаналитического лечения благодаря методу свободных ассоциаций пациент постоянно продуцирует «дериваты вытесненного» (X, 252), которые пропускаются цензурой в сознание из-за их несходства с вызывающими защиту репрезентантами влечений или вследствие их искажения. Невротические симптомы Фрейд также считает дериватами вытесненного, которое, стремясь выйти наружу, использует и такой путь.

Следствием первичного вытеснения является фиксация. Влечение и его исходные детские репрезентанты сохраняют между собой связь и пребывают в бессознательном, пока не прекратится вытеснение. В качестве примеров того, как Фрейд понимал вытеснение, покажем его связь с тремя основными психоневрозами.

1. При истерии страха, например зоофобии, вытесняется либидинозная фиксация по отношению к отцу. Отец исчез в сознании как объект либидо, и его место заняло животное, перед которым больная испытывала инстинктивный страх. Этот страх — как бы сигнал тревоги для Я, чтобы Я могло защититься от репрезентантов соответствующего влечения и связанных с ним представлений. Животное представляет собой приемлемый для цензуры искаженный образ отца. Важно то, что вытеснение осуществляет здесь свое биологическое назначение весьма несовершенным образом. Вытеснение не может устранить неудовольствие, оно лишь подменяет первичные репрезентанты влечения другими представлениями.

2. При конверсионной истерии (см. статью А. Грина) вытесняется аффект. Репрезентанты влечения полностью выводятся из сознания, а формой их замещения является конверсионный симптом, например паралич. Конверсионная истерия, как отмечал еще Шарко, может протекать при «belle indifference» [полное безразличие (фр.).
— Ред.]
, то есть без страха. Здесь, в отличие от истерии страха, процесс вытеснения заключается прежде всего в образовании симптома. Для его поддержания постоянное «дальнейшее вытеснение» не требуется.

3. Наконец, неврозы навязчивых состояний (см. статью П. Куттера) чаще всего связаны с подавленной враждебностью к лицу, ухаживающему за ребенком, — матери, отцу и т.д. Здесь симптомом служит изменение Я, выражающееся в повышенной добросовестности, обусловленной, вероятно, двойственным характером вытесненных импульсов, которые требуют пристального наблюдения за деятельностью Я. При этом первичная амбивалентность переносится на незначительные мелочи, которым теперь уделяется чрезмерное внимание. Здесь изменению Я сопутствует порой формирование определенной реакции на бессознательный импульс (например, вытеснив стремление зарезать собственную мать, человек начинает избегать острых предметов).

290

ВЫТЕСНЕНИЕ И ЗАЩИТА

В ранних сочинениях Фрейда, среди которых важнейшее место занимает «Толкование сновидений» (1900), термины «вытеснение» и «защита» еще повсеместно употребляются как синонимы. Правда, «защита» используется обычно в более общем значении, включая конверсию аффектов при истерии (см. «Защитные невро-психозы», 1894) и их смещение (или транспозицию) при неврозах навязчивых состояний. В 1905 году Фрейд прямо заявляет, что с начала века он начал использовать в своих работах термин «вытеснение» вместо термина «защита», сохранив при этом такие выражения, как «защитная борьба».

В результате терминология психоанализа утратила однозначность. С одной стороны, вытеснение чаще всего является элементом защитного механизма, но — с другой стороны, само представляет собой защитный механизм, точнее, предопределенную защитой судьбу влечения со всеми вытекающими отсюда последствиями. Очевидно, с переходом от первой структурной теории психики, начатой разрабатываться Фрейдом в 1900 году, к «второй топике» (см. статью А. Холдера о фрейдовской теории душевного аппарата), теории, которую он наметил в общих чертах в 20-е годы, не мог не измениться и смысл, вкладываемый Фрейдом в понятие вытеснения. В первой структурной теории были выделены системы бессознательное — предсознательное — сознательное, причем бессознательное означало одновременно вытесненное. Среди влечений Фрейд выделяет прежде всего сексуальные влечения и влечения Я (что соответствует противопоставлению «сохранение вида — самосохранение»).

Во второй топической теории Фрейд описывает Оно (как место влечений), Я (как систему управления, действующую с учетом реальности) и Сверх-Я (как систему интериоризированного социального контроля). Оно, некоторые части Я и Сверх-Я являются бессознательными. Задача Я — уклониться от несовместимых с реальностью импульсов, которые исходят от Оно; для этого Я прибегает к механизмам защиты. В своей книге «Я и защитные механизмы» (1936) Анна Фрейд провела, пусть и неполное, сопоставление этих процессов защиты. В одном из комментариев к этой работе Фрейд говорит: «Никогда не было сомнений, что вытеснение — не единственный прием, которым может воспользоваться Я для решения своих задач. И все же вытеснение стоит совершенно особняком и сильнее отличается от прочих механизмов, нежели они различаются меж собой» (XVI, 81). Фрейд сравнивает вытеснение с эллипсисом, то есть опущением в речи слов, легко подразумеваемых или восстанавливаемых по

контексту.

По мере развития психологии Я в центр внимания попадает то один, то другой тип защитного механизма (см. статью Г. Яппе). Это хорошо видно из того, что Фрейд в 1926 году снова стал использовать оставленный им некогда термин «защита» и впервые описал в общих чертах связь каждой формы неврозов с тем или иным видом защиты. Так, вытеснение типично для истерических неврозов; при их психоанализе совершенно бессознательные воспоминания, как правило, оживают в виде драматических сцен. Другими защитными механизмами, которые уже описал Фрейд, являются регрессия (возвращение на низшие ступени развития либидо — например, девушка, обманутая любимым, порой защищается от вновь нахлынувших сексуальных желаний тем, что чересчур много ест) и реактивное изменение Я,

реактивные образования.

Они часто проявляются при неврозах навязчивых состояний; отсюда и пошла одна расхожая схема психоанализа, согласно которой люди, любящие порядок, «в глубине души» якобы неряшливы, прилежные «на самом деле» ленивы и т.д. В статье

291

«О некоторых невротических механизмах ревности, паранойи и гомосексуальности» (XIII, 193) Фрейд называет среди прочих «невротических механизмов» интроек-цию и проекцию, которые при этих заболеваниях играют важную роль в защитной деятельности.

При интроекции (или идентификации) психические содержания и процессы «вносятся» в Я из окружающего мира, а при проекции — «извлекаются» из Я. Частный случай защиты с помощью интроекции — идентификация с обидчиком. Она играет центральную роль во многих психических заболеваниях. Чтобы унять страх перед отказывающим, агрессивным и т.п. объектом, он интроецируется. Женщина, ребенком сильно страдавшая от своей матери, которая не отпускала ее от себя и запрещала играть с детьми, впоследствии точно так же ведет себя с собственным мужем. Всевозможными мольбами и угрозами она принуждает мужа никогда не оставлять ее одну. Мужчина, чья мать не спускала с него глаз и наказывала за малейший проступок, при всем сознательном стремлении отойти от своего воспитания, беседуя с собственной женой, точно так же заставляет ее объяснять свои поступки и высказывания, пока не доведет ее до слез или пока она не бросится на него с кулаками.

Проекция принадлежит к самым распространенным средствам защиты 2
. Вытесненные представления в полностью или частично искаженном или первозданном виде проецируются на окружающих. Скажем, женщина влюбляется в своего психоаналитика. Она вытесняет эти чувства и проецирует их на него: он якобы разглядывает ее, делает таинственные намеки, кладет как-то две подушки на кушетку, что воспринимается ею как явное доказательство того, что врач домогается ее, но служебный долг мешает ему в этом признаться.

При «сензитивном бреде отношений» эта спроецированная влюбленность может зайти столь далеко, что влюбленная дама доносит на предполагаемого преследователя в полицию, чтобы тот прекратил свои причудившиеся ей домогательства. Защита протекает здесь по следующей схеме: «не я его люблю, а он меня, я же его отвергаю». Защитный механизм проекции в сочетании со смещением Фрейд описал в связи с бредом ревности. В этом случае защита от гомосексуальных наклонностей достигается проекцией на гетеросексуальную партнершу, которая якобы заигрывает с другими мужчинами. Здесь используется трехзвенная логика защиты: «я люблю не его, а ее, но она любит его!»

ПРОЧИЕ ЗАЩИТНЫЕ МЕХАНИЗМЫ

Анна Фрейд называет десять хорошо известных в практике психоанализа и подробно изученных механизмов защиты: вытеснение, регрессию, реактивное образование, изоляцию, аннулирование, проекцию, интроекцию, обращение против себя, инверсию в противоположное и, наконец, сублимацию. О вытеснении, регрессии, реактивном образовании, проекции и интроекции мы уже говорили. Изоляция встречается, как правило, при неврозах навязчивых состояний. Она состоит в том, что мысль или чувства изолируются, обрывается их связь с другими мыслями и чувствами больного.

Симптомы невроза навязчивых состояний, например навязчивое умывание, нередко протекают изолированно, то есть больной не замечает их, а подчас даже сам точно не знает, что именно он делает. Изоляция может также вылиться в устойчивое изменение Я, в «черту характера», и выражаться, к примеру, в склонности разглагольствовать на отвлеченные темы, причем в этих речах сами аффекты и эмоции уже неразличимы. Фрейд сводил изоляцию к древней-

292

шей форме защиты от влечений — запрету на прикосновение, который связан с телесным контактом, а значит с проявлениями нежных или агрессивных отношений между людьми. В дальнейшем эта блокировка возможности контакта полностью привязывается к внутренним душевным процессам. Больной изолирует определенные элементы своей мыслительной цепи или отделяет аффекты от содержаний. Раскрытие изоляций позволяет в процессе анализа на основе знаний о статике достичь важного в динамическом отношении понимания.

Аннулирование представляет собой защитный механизм, используя который больной стремится «отменить» мысли, слова, поступки или чувства посредством противоположных содержаний сознания. Фрейд описал пример из истории болезни «человека-крысы», который, например, сперва убрал камень с дороги, потому что автомобиль возлюбленной мог наскочить на него, а затем снова положил его назад. Аннулирование отражает амбивалентность и вместе с тем, препятствуя ее

переработке, поддерживает ее.

Менее яркие формы аннулирования встречаются в повседневной жизни на каждом шагу — стоит, например, вдуматься в высказывания типа: «я ведь не хочу сказать, что считаю вас подлецом», или «я ведь вовсе не утверждаю, что вы меня обманули», или «я и вправду очень рад, если моей жене это на пользу, но своими претензиями и своей самостоятельностью она каким-то образом действует мне на нервы» 3
. У обсессивных личностей психоанализ часто выявляет «виляющее» течение мысли: мысль Б содержит возражение против мысли А, мысль В — против Б, Г против В и т.д.

Аннулирование, подобно изоляции, может стать чертой характера. Человеку никак не удается прийти к однозначному решению или мнению, ибо он постоянно преследует взаимоисключающие цели.

Защитный механизм отрицания можно рассматривать как частный случай аннулирования (юноша, одержимый страхом кастрации, не верит в отсутствие мужского полового органа у девушки; при крайних проявлениях в галлюцинациях больного половой орган женщины выглядит как пенис). Весьма тесная связь есть также между реактивным образованием и аннулированием. Здесь трудно четко разграничить понятия, поскольку в основе этих явлений лежат сходные процессы. Далее следует вытеснение, которое сохраняется благодаря контркатек-сису; этот контркатексис может выражаться в различных формах — в виде реактивного образования, ограничения Я, склонности к аннулированию, отрицанию и т.д.

Обращение против самого себя и инверсия в противоположное находятся — то как объект влечения, то как цель влечения соответственно — в тесном родстве с древнейшими защитными механизмами, которые могут появиться еще до разделения на Я и Оно. Основные примеры — синдромы садизма—мазохизма в одном случае, эксгибиционизма—вуайеризма в другом; о них, как показывает опыт, нельзя говорить порознь. Динамику обращения против личности Анна Фрейд описала на примере девушки, ненавидевшей мать из-за того, что та уделяла ей гораздо меньше внимания, чем ее старшему брату и младшей сестре. Ненависть к матери, притом одновременно любимой, вытесняется, однако вытеснения не хватает для устранения угрожающих аффектов, поэтому девушка прибегает к первому вспомогательному средству, какое ей подвернется: переносит часть агрессивного аффекта на другую женщину (например, тетку, воспитательницу детского сада, учительницу) и начинает ее ненавидеть. От этого девушке становится легче, но проблема полностью не снимается, и она обращает доселе направленную вовне ненависть на саму себя. Теперь девушка занимается самобичеванием, всячески издевается над собой, не

293

пользуется своими правами, уступая их другим людям, кажется мазохисткой. И тем не менее ей все же удается сохранить иллюзию, что она безгранично любит свою мать.

Наконец, еще один защитный механизм — сублимация; он относится к области общественно полезной деятельности. Здесь вытесненные инстинктивные импульсы обращаются в общественно полезную деятельность, куда переносится цель влечения. Знаменитый пример тому — гётевский роман «Страдания молодого Вертера», в котором автор, сам безнадежно влюбленный, описал героя, в душе которого рождались всевозможные инцестуозные фиксации 4
(Лотта — замужняя женщина; Шарлотта Буфф, ее прототип, была помолвлена с другом Гёте). Маловероятно, чтобы все формы деятельности, вносящей вклад в культуру, были следствием сублимации. Карл Густав Юнг первым из представителей глубинной психологии выступил против такой трактовки. В современных исследованиях творчества, в том числе психоаналитических, отстаивается эта же позиция (Erikson 1971; Wirmicott 1958; Matussek 1974).

ДАЛЬНЕЙШЕЕ РАЗВИТИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ О ВЫТЕСНЕНИИ

И ЗАЩИТЕ

Вытеснение и прочие защитные механизмы являются, с одной стороны, необходимыми регуляторами душевного гомеостаза. Если они отсутствуют или недостаточно развиты, как это имеет место у некоторых больных с психотическими реакциями, появляется опасность «затопления» и дезинтеграции Я. С другой стороны, за услуги, оказываемые этими механизмами, Я дорого расплачивается. Сам Фрейд мало верил, что Я может полностью обойтись без защитных механизмов. Анна Фрейд считала это невозможным из-за того, что Я вынуждено преодолевать страх не только перед внешним миром (страхом реальности) и перед Сверх-Я (страхом совести), но и перед силами влечений. Динамические издержки на поддержание работы защитных механизмов и сопровождающие их ограничения Я оказываются тяжким грузом для психического гомеостаза.

Прежде всего те защитные механизмы, которые некогда помогали выжить неокрепшему Я ребенка, с выходом из детского возраста никуда не деваются, они укореняются в Я и превращаются в устойчивые формы реагирования человека. Окрепшее Я взрослого хранит его от опасностей, которые не только воображаются, но и обладают вдобавок психической реальностью. Более того, чтобы оправдать фиксации в Я, человек бессознательно создает ситуации, воспроизводящие изначальную опасность. Поэтому «легко понять, как защитные механизмы, благодаря все более ощутимому отчуждению от внешнего мира и продолжающемуся ослаблению Я, готовят почву для неврозов и способствуют их возникновению» (XVI, 83).

В круг задач аналитической терапии входит, в частности, корректировка такою рода болезненных и болезнетворных форм защиты, то есть устранение лежащих в их основе вытеснений и замена их суждениями, соответствующими реальности. Поэтому психоанализ является также методом историческим в самом широком смысле слова. В реакциях переноса больного констеллируется вся его жизнь. Она «вспоминается, повторяется и перерабатывается» 5
до тех пор, пока Я не станет способным в значительной мере дистанцироваться от приобретенных в детстве вытеснений и форм защиты.

Правда, здесь речь не идет о том, что человек в итоге достигнет идеального состояния «свободы от вытеснения»; можно лишь, как сказал однажды Фрейд, превратить невротическую убогость в обычное страдание, в реалистический спор с

294

неизбежными ограничениями и конфликтами. Это означает, что прежде всего изменяются вытесняющие инстанции: Сверх-Я смягчает свои требования и идеальные притязания.

Рассмотренное здесь участие Я в процессах вытеснения становится сегодня центральным пунктом психоаналитического исследования. Теперь ясно, что процесс вытеснения невозможно понять только изнутри души, у него есть и некий групповой аспект. На ранних стадиях развития Я, исследованных, в частности, М. Малер (МаЫег 1972), Р. Шпицем (Spitz 1966) и Э. Эриксоном (Erikson 1968), то, какие части нерасчлененного пока единства Оно и Я будут развиваются, а какие нет, определяется влиянием первых объектных отношений. Индивидуальные особенности процессов вытеснения отражают характер первичной группы, поддерживающей одни потребности ребенка и отвергающей другие.

ПРИМЕЧАНИЯ

1
Чтобы реализоваться, влечение нуждается в других функциях. Именно в них оно и репрезентируется.

2
От термина «проекция» происходит название разновидности психологических тестов, так называемых «проективных методов», или «проективных тестов», применяемых для исследования душевных функций и их нарушений. Изучаемое можно спроецировать на разного рода неоднозначные по содержанию образы. Различные возможности проецирования статистически учитываются в выборке людей, благодаря чему помимо субъективной ин-

терпретации этот метод позволяет соотнести полученные данные со средними, полученными на других испытуемых.

3
В этих случаях говорят также об отрицании. Этот способ защиты детально исследовали Фрейд и Ференци. Нечто неприятное, будучи выражено в такой форме, обычно приемлемо для сознания и надобность в вытеснении отпадает.

4
Символическое повторение отношения к матери.

5
«Воспоминание, повторение и переработка», статья Фрейда, написанная в 1914 году (G.W. X).

ЛИТЕРАТУРА

Freud, А.; Das Ich und die Abwehrmechanismen. Wien 1936; Geist und Psyche, T. 2001. München: Kindler 1973

Freud, S.: Die Abwehr-Neuropsychosen. Versuch einer psychologischen Theorie der akquirierten Hysterie, vieler Phobien und Zwangsvorstellungen und gewisser halluzinatorischer Psychosen. G. W. I Die Traumdeutung. G. W. II/III Die Verdrängung. G. W X Hemmung, Symptom und Angst. G. W XIV Die endliche und unendliche Analyse. G. W XVI

Erikson, E. H.: Identity, youth and crisis. New York 1968

Hoffer, W: Notes on the Theory of Defense. Psycho-Analytic Study of the Child, 23, 1968, 179

Mahler, M.: Symbiose und Individuation. Stuttgart: Klett 1972,

Matussek, P.: Kreativität als Chance. München: Piper 1974

Moser, U.: Zur Abwehrlehre. Das Verhältnis von Verdrängung und Projektion. B: Jahrb. d. Psychoanalyse. T. III. Bern: Huber 1964

Rapaport, D.: The structure of psychoanalytic theory. New York 1960.

Schafer, R.: The Mechanisms of Defence. Int. J. Psycho-anal., 1968, 49

Schmidbauer, W.: Psychotherapie — Ihr Weg von der

Magie zur Wissenschaft. München: Nymphenburger

1971

Vom Es zum Ich. Evolution und Psychoanalyse.

München: List 1975 Spitz, R. A.: Zur Entstehung der Über-Ich-Kompo-

nenten. Psyche, 14,1960

First year of life. New York 1966 Winnicott, D. W: Collected Papers. New York 1958

295

ОШИБОЧНЫЕ ДЕЙСТВИЯ

Петер Херлин

Ошибочные действия образуют особую категорию психопатологических явлений, а именно психопатологические явления обыденной жизни. Ошибочное действие представляет собой осечку в работе психической функции, при которой вытесненное намерение, осуществляясь в обход сознания, затрудняет или искажает задуманное действие или человек совершает другое действие вместо задуманного. При этом границы сферы ошибочных действий задаются, по Фрейду, следующими условиями. 1) Ошибочное действие не выходит за определенные рамки, оно должно оставаться «в пределах нормальных явлений» (IV, 267). Если при невротических конфликтах вытесненные намерения причиняют существенный ущерб важнейшим сферам деятельности (например, приему пищи, сексуальности, работе, общению), то ошибочные действия по своему характеру не столь масштабны и заметны, а сопровождающие их аффекты незначительны. (Здесь, правда, следует оговориться, что есть и исключения: при некоторых неврозах ошибочные действия порой столь серьезны, что могут привести к смерти больного или другого человека.) Тем не менее ошибочные действия возникают по схеме невротического конфликта, сходного по своей структуре с конфликтом намерений, лежащим в их основе. Изучение ошибочных действий показывает, что пропасть между больным и нормальным человеком не столь велика, оно служит введением в теорию неврозов и позволяет глубоко разобраться в работе вытесненных мотивов и психоаналитической динамической модели конфликта. 2) Ошибочное действие (в отличие от невротического расстройства) имеет характер преходящего, временного нарушения. До ошибочного действия человек выполнял это действие правильно, или считает себя способным исправить ошибку, а когда человека поправит другой, он тотчас признает, что замечание справедливо, а его действие неверно (чего опять-таки не бывает при невротических нарушениях). 3) Заметив ошибочное действие, мы обычно ничего не знаем о его мотивах, нам кажется, что оно совершено случайно и непреднамеренно.

Обратимся теперь, исходя из данного выше определения, к различным по содержанию видам ошибочных действий. Это даст нам материал для подробного обсуждения понятий и позволит выделить по формальным признакам группы или категории ошибочных действий.

Ими являются: оговорка — человек хочет что-то сказать, но говорит не то слово, которое намеревался произнести. То же самое случается при описке. При очитке человек вычитывает из текста нечто, чего там нет. При ослышке — слышит не то, что было сказано на самом деле. Если при забывании намерений, имен и впечатлений заблокирована функция припоминания, то при ошибках памяти про-

296

дуцируются мысли-заменители, которые либо тут же отвергаются как ложные, либо признаются таковыми не сразу. При запрятывании и затеривании куда-нибудь кладут вещь, а потом не знают, где ее искать.

Наиболее часто встречающиеся виды ошибочных действий — оговорки и забывание. По мнению Фрейда, среди нарушений психической деятельности легче всего возникают нарушения речи. С них и начнем. Первую группу образуют те оговорки,
намерение и смысл которых лежат на поверхности. Здесь прежде всего речь идет о случаях, когда человек вместо того слова, что он собирался произнести, произносит слово, противоположное по значению. Так, председатель парламента как-то раз открыл заседание словами: «Господа, позвольте мне сообщить, что присутствует столько-то членов, и объявить заседание закрытым» (XI, 27). Пара противоположных по смыслу слов стоит в тесном понятийном родстве и они находятся близко друг к другу в ассоциативной связи. Это обстоятельство приводит к подмене одного слова другим, но это, как гласит теория психоанализа, лишь облегчает объяснение, а полностью оговорка объясняется лишь с учетом вытесненного мотива — например, желания закрыть заседание.

Бывает и так, что нужное слово хоть и не подменяется словом противоположного значения, но из-за оговорки сказанное приобретает смысл, противоположный тому, что намеревался выразить говорящий. Так, один профессор в своей речи по поводу вступления в должность сказал: «Я не склонен (вместо «не способен») оценить заслуги моего уважаемого предшественника» (XI, 27). «Geneigt» (склонен) не является прямым антонимом слова «geeignet» (способен), но, будучи употребленным вместо последнего, отражает намерение, противоположное оценке

заслуг.

Вторая группа оговорок отличается тем, что вместо замены слов, смысл которых вполне ясен, слова искажаются и приобретают необычное звучание, оставаясь при этом более или менее понятными. Например, господин, у которого спросили о состоянии здоровья его лошади, отвечает: «Ja, das draut...
Das dauert vielleicht noch einen Monat» [Да, это продлится, быть может, еще месяц]. Объясняя несуществующее слово draut,
он сказал, что это печальная [
traurige]
история. Из столкновения слов traurige
и dauert
родилось новое слово (XI, 35). Другой пример приводит Бреннер (Brenner 1967, 157—158). Один пациент рассказал, что в юные годы, когда он увлекался физической культурой, он оговорился и сказал physible
culture
вместо physical
culture.
При этом ему пришло в голову, что «physible» звучит почти как «visible» (то есть «зримый»). Тем самым его ассоциации вывели на бессознательно присутствовавшее у него желание показывать другим свое обнаженное тело и, с другой стороны, желание видеть обнаженными других; эти желания и были важными бессознательными детерминантами его интереса к спорту. Эксгибиционистские и вуайеристские желания пациента столкнулись в какой-то момент с его осознанным намерением сказать physical,
и таким образом из слов physical
и visible
образовалось это двусмысленное слово. Смешанные образования такого рода, как мы видели в приведенных выше примерах, являются результатом компромисса и «означают, что каждое из двух намерений наполовину осуществилось, наполовину нет» (XI, 61).

Было бы неверно считать, что первый вид ошибочных действий, при которых вытесненное намерение приводит к полной замене слов, дает основания для вывода об осознанном или почти осознанном характере этих действий. «Так, например, может случиться, что пациент при первой встрече с врачом по ошибке назовет свою жену матерью. Он продолжает совершать эту ошибку и после того, как ему на нее укажут. Более того, он даже подробно объяснит, что его жена вовсе не похожа на его мать. И лишь после долгих месяцев анализа пациент оказывается в

297

состоянии осознать тот факт, что в его фантазиях жена играла роль матери, на которой он хотел жениться много лет назад, в разгар своего эдипова комплекса. В подобных случаях ошибочные действия отчетливо вскрывают содержание Оно, в отношении которого Я пациента в течение многих лет сохраняло исключительно сильный контркатексис» (Brenner 1967, 155).

Описки
настолько сходны с оговорками, что на их счет вряд ли можно что-то добавить.

При очитках
роль побуждающего к беседе слова берет на себя сенсорный стимул — текст. Речь есть активное действие, чтение же, напротив, пассивный, копирующий акт понимания образов. При очитках это действие искажается активным действием создания образов. Они могут быть вызваны ожиданием или ожидаемым содержанием. Корректурная вычитка именно потому оказывается столь тяжелым трудом, что человек настроен видеть на бумаге верное слово и вместо напечатанного с ошибкой видит именно его. Ошибочные действия в строгом смысле слова определяются все же мотивом «личной заинтересованности» или «комплексом». Так, Фрейд в одной газете прочитал заголовок: «Der Friede von Görz» (согласие в Герце), хотя на самом деле было «Die Feinde vor Görz» (неприятель у Герца). Он заметил при этом: «Мудрено ли ошибиться при чтении человеку, проводившему на этот фронт двоих сыновей» (IV, 125). Наборщик, набиравший книгу по биологии, постоянно ошибался на слове «Verschmelzung». Этим словом в книге обозначалось телесное соитие при совокуплении и оплодотворении. Наборщик, однако, постоянно читал «Verschmutzung» (загрязнение), причем виной всему было то, что в его представлении акт соития являлся чем-то грязным (Heiß 1956,116).

В большинстве случаев очитки заключаются в полной подмене написанного слова другим, в той или иной мере связанным с первым. Между текстом и неправильно прочитанным словом смысловая связь имеется не всегда, однако они могут быть связаны еще теснее. Это правило особенно касается тех случаев, когда человек читает что-то неприятное, доставляющее боль и страдание, и подмена слов защищает его от этого; она позволяет человеку отстраниться от текста. При этом человек должен сначала (бессознательно) правильно воспринять текст, и лишь после этого он сможет откорректировать его по своему желанию.

Забывание намерений
является ошибочным действием лишь тогда, когда оно касается намерения, которое мы действительно хотели выполнить и которое так и остается неисполненным, будь то действие, совершаемое время от времени или привычное (например, почистить зубы). То есть если человек сознательно или добровольно откажется от какого-то плана или замысла и тем самым надлежащим образом вычеркнет его из памяти, то здесь ошибочного действия нет. При забывании намерений имеют место нежелание и стремление сделать наоборот, которые успешно противодействуют припоминанию и исполнению. Это противление и нежелание противостоят намерению либо прямо, либо косвенно. Так, например, можно забыть о свидании из-за антипатии к человеку, с которым предстояло встретиться, но равным образом к забыванию приводит порой неприязнь к месту условленной встречи, с которым может быть связано болезненное воспоминание.

Механизм забывания имен
«состоит в нарушении задуманного воспроизведения имени посторонним и в данный момент неосознаваемым течением мыслей. Связь между искаженным именем и комплексом, вызывающим это нарушение, или существует с самого начала, или устанавливается за счет поверхностной (внешней) , часто с виду искусственной ассоциации. Среди вызывающих нарушение комплексов наиболее действенными являются комплексы собственных отношений с людьми (личных, семейных, профессиональных)» (IV, 47—48).

298

Забывание впечатлений
можно отнести к ошибочным действиям лишь тогда, когда эта забывчивость явно выходит за известные рамки обычной способности человека хранить воспоминания.

Наряду с простым забыванием встречаются забывание имени с ложным припоминанием
(вместо нужного имени всплывает имя-заменитель, которое тотчас признается неверным) и ошибки памяти,
которые вначале недоверия не вызывают. Такая форма забывания аналогична покрывающим воспоминаниям, которые объясняются процессом смещения: в памяти в виде воспоминаний-заменителей сохраняются индифферентные воспоминания детства, находящиеся в ассоциативной связи с действительно важными вытесненными воспоминаниями.

Мотивом затеривания и запрятывания вещи
(а также их порчи) является желание отделаться от нее: например, от какой-то вещи с изъяном, которую хочется заменить лучшей, или от предмета, напоминающего о человеке, с которым испортились отношения. Затеривание порой объясняется желанием сделать по-своему или мотивом самонаказания, оно может даже иметь магическое значение: человек, стремясь избежать других потерь, приносит вещь в жертву судьбе. Иногда, при наличии символической мыслительной связи, склонность терять вещи переносится с одного предмета на другой; бывает, что потерянный предмет символически отображает вытесненную мысль.

Захватывание вещей по ошибке
часто используется для того, чтобы желание, встретившее отказ, все-таки выполнилось. Овладение предметом подается как счастливая случайность. Фрейд запретил одному пациенту звонить своей возлюбленной, но тот, под предлогом необходимости позвонить Фрейду, «нечаянно» набрал не тот номер и попал прямо к своей пассии (XI, 74).

Некоторые из названных групп или видов ошибочных действий в сочетании друг с другом могут образовывать ошибочные действия смешанного типа.

ОБЩАЯ ТЕОРИЯ ОШИБОЧНЫХ ДЕЙСТВИЙ

До появления психоанализа ошибочные действия трактовали по-разному. Одни объяснения приближались ко взглядам психоаналитиков, другие толковали предмет прямо наоборот. То обстоятельство, что ошибочные действия только внешне кажутся непреднамеренными, а на деле за ними стоят свои причины, отмечали не только поэты и философы (например, Гёте, Шопенгауэр, фон Гартманн): даже в обыденном сознании еще до эпохи Фрейда не все «оплошности» считались случайными. Так, всегда считалась предосудительной забывчивость в определенных отношениях между людьми. Когда человек забывал откликнуться на приглашение, в этом видели знак пренебрежения и намерение оскорбить; если подданный, обращаясь к своему соверену, «забывал» предписания этикета, его могли за это казнить. Старая пословица гласит: «Lingva lapsa verum dicit» [оговорка выдает правду (лат.) — Ред.].
Каждый человек, пишет Фрейд, постоянно занят психическим анализом своего ближнего и при этом неизменно судит о бессознательных намерениях и замыслах другого по его поступкам, которыми тот говорит о себе больше, нежели думает и намеревается сообщить. «Ив этом, пожалуй, заключается наказание за внутреннюю неискренность, когда люди, ссылаясь на забывчивость и непреднамеренность позволяют выплеснуться наррку таким побуждениям, в которых им лучше было бы признаться себе и другим, раз pic не могут с ними совладать»

(IV, 236).

И все же обыденному сознанию чуждо последовательное толкование ошибочного действия как поступка, преследующего определенные цели, пусть и совершен-

299

ного непроизвольно и по неведению. Оно толкует его по-другому — в полном согласии с научной концепцией, полностью противоположной теории психоанализа, — как случайность или как некое порождение физиологических и психофизиологических факторов, таких, как легкое недомогание, нарушения кровообращения, состояния усталости, истощения, волнения, рассеянности. Кроме того, оговорки объясняются также такими факторами, как соотношение звуков, созвучность слов и словесные ассоциации,
связанные со словами, которые человек собирается произнести. Согласно Вундту, у утомленного человека ассоциативные наклонности начинают преобладать над интенцией к верному произнесению слов.

Психоаналитическая теория не отрицает роли перечисленных факторов, однако относит их к разряду технических или сопутствующих условий, которые способствуют совершению ошибочных действий. Она исходит из того, что, во-первых, соматические и прочие способствующие факторы в ряде случаев отсутствуют, а во-вторых, эти факторы не дают исчерпывающего объяснения ошибочных действий, то есть их эффекта или содержания, не дают ответа, почему, например, человек оговорился именно таким, а не каким-нибудь иным образом. Об этой форме ошибочных действий Фрейд пишет: «...пока мы не ответим на этот вопрос, пока не объясним результат оговорки с психологической точки зрения, это явление останется случайностью, хотя физиологическое объяснение ему и можно найти. Если мне случится оговориться, я могу это сделать в бесконечно многих вариантах» (XI, 25). Психологический анализ показывает, что многие ошибочные действия суть «серьезные душевные акты» (Фрейд), имеющие смысл и цель. Следовательно, они нуждаются в динамическом объяснении как выражение «взаимодействия в душе сил» (Фрейд). Помимо того, что они обладают смыслом и представляют собой продукт наложения двух или нескольких различных устремлений, еще одним условием появления ошибочных действий считается следующее: нарушающее намерение проявится в виде нарушения первоначального намерения, лишь преодолев в своей реализации определенный ряд препятствий; прежде чем что-то исказить, ему самому предстоит исказиться.

Таким образом, то, что внешне выглядит всего лишь неудавшимся действием, причем не только с чисто дескриптивной, но и с чисто причинно-аналитической точки зрения (этот негативный аспект проявляется в односторонности французского перевода термина «ошибочные действия» выражением acte manque), будучи рассмотрено в динамике обнаруживает также позитивный характер действия, соответствующего намерению, действия отвергнутого, но при этом не полностью потерявшего возможность проявить себя. Фрейд при этом признает, что оговорки и описки вызваны подчас чисто физиологическими причинами, чего он не мог бы сказать о забывчивости, непреднамеренное же затеривание, напротив, вполне вероятно.

Как несмысловые факторы могут способствовать ошибочному действию, иллюстрирует известная метафора Фрейда. «Представьте, что я иду темной ночью по безлюдному месту, где на меня нападает грабитель, отнимает часы и кошелек. После этого я обращаюсь с жалобой в полицию, но поскольку лица грабителя как следует не разглядел, то формулирую свою жалобу так: только что безлюдье и темнота лишили меня кошелька. Комиссар полиции мог бы на это ответить: «Сдается мне, вы подвержены чересчур механистическому пониманию вещей. Лучше представим дело так: под покровом темноты в безлюдном месте неизвестный грабитель отнял у вас ценные вещи»» (XI, 39).

Согласно Хайссу (Heiß 1956), ошибочные действия в психоаналитическом смысле слова следует отличать от нарушений более или менее автоматизированных процессов, обусловленных недостаточной согласованностью (нескоординированностью)

300

произвольных сознательных импульсов и непроизвольных поведенческих автоматизмов. Но вместе с тем этот тип ошибочных действий является общей формой любого ошибочного действия и, стало быть, лежит в основе ошибочного действия в узком смысле.

Недостаточная согласованность между импульсом и автоматизмом (например, речи, письма) наблюдается, когда человек подвергается чрезмерной нагрузке (например, вынужден произносить фразу с высокой скоростью, нервничает, пишет под диктовку или считает в слишком быстром темпе) или когда он лишен возможности обеспечить правильное протекание действия (например, испуг за рулем автомобиля, ведущий к аварии, или когда сознание вместо задуманного действия фиксировано на ином предмете). Системная область, к которой общая глубинная психология относит ошибочные действия в психоаналитическом смысле слова, является, по Хайссу, ошибочными действиями в широком смысле слова. «Механическая сторона всех
ошибочных действий состоит в нарушении согласованности между схемами автоматизированного и целенаправленного поведения, то есть побуждающими или сдерживающими импульсами сознания» (там же, 130). И только во вторую очередь, при уже существующей нескоординированно-сти, подавленные намерения могут проявиться и повлиять на формирование ошибочного действия. Согласно теории Хайсса, такие намерения не являются достаточным условием для возникновения ошибочных действий в узком смысле, психоанализ же утверждает, что без них ошибочные действия невозможны, только в одних случаях это условие является одновременно достаточным, в других же для превращения сознательного намерения в ошибочное действие необходима поддержка вспомогательных факторов.

Против теории Хайсса можно возразить — если психоаналитическая теория права, считая, что есть случаи, когда «противоречивость» намерений является единственной причиной ошибочного действия, — что эта «противоречивость» создает почву для некой автономной формы недостаточной согласованности намерения с автоматизмом, стоящей в одном ряду с такими формами, как чрезмерность требований и неуправляемость автоматизма, то есть не сводимой к ним. Кроме того, Хайсс допускает явную ошибку, когда, иллюстрируя феномен нескоординированности, в котором видит главное условие возникновения ошибочного действия в узком смысле, он, в частности, пишет: «Уже то легкое затруднение, которое мы ощущаем, говоря нечто, в чем внутренне не уверены, когда пишем нечто нам неприятное или вызывающее протест, а также многие другие процессы подобного рода позволяют возникнуть этой нескоординированности. Дивергенция же сознательных импульсов порождает состояние, в котором может дать сбой соответствующий автоматизированный процесс письма или речи. Весьма показательно, что в такие моменты может проявиться ранее возникшее и отвергнутое сознательное намерение, которое существовало в виде мысли или чувства» (там же, 131). Но разве не является описанная «ненадежность сознания» (Хайсс) результатом (исходного) нарушения одного намерения другим? Ведь усомниться в одном намерении можно лишь имея другое намерение, критикующее и ослабляющее первое. И почему такое сомнение не может возникнуть само по себе — то есть вне связи с неуправляемостью или перегрузкой автоматизма (имеющими иные причины), — порождая нерешительность, ослабляя способность управлять действием в ходе его выполнения? Почему противоречивость намерений не может служить самодостаточной, автономной причиной нескоординированности?

301

ФОРМАЛЬНАЯ КЛАССИФИКАЦИЯ ОШИБОЧНЫХ ДЕЙСТВИЙ

Согласно первой классификации (предложенной Хайссом), ошибочные действия подразделяются на активные и пассивные. В одном случае действие, которое человек намеревался произвести, вовсе выпадает (например, блокировка воспоминаний) , в другом происходит его замещение или искажение другим непроизвольным нарушающим намерением.

Формами активного ошибочного действия являются «замещение» и «искажение». Если задуманное действие искажается, возникают компромиссные и смешанные образования, сгущения, характерные для первичного процесса, протекающего, например, в сновидении. Основываясь на относящихся к первичному процессу психопатологических явлениях обыденной жизни, Фрейд делает вывод относительно феноменов сгущения: «Своеобразный принцип работы, явное проявление которого мы видим в содержании сновидения, не может быть объяснен состоянием сна душевной жизни, ибо ошибочные действия убедительно доказывают, что он действует и во время бодрствования» (IV, 308—309).

Бреннер указывает, что в ошибочных действиях могут участвовать и иные механизмы, присущие первичному процессу: «Смещение, изображение целого через часть и, наоборот, изображение через аналогию, изображение через противоположность и символизм в психоаналитическом смысле» (Brenner 1967, 158).

Вторая классификация основывается на топической модели психического аппарата (см. соответствующую статью А. Холдера). К первой группе ошибочных действий относятся случаи, когда нарушающая тенденция индивиду известна и, кроме того, им осознано наличие самого ошибочного действия. Например, во «внутреннем диалоге» человек формулирует мысль, которая затем отвергается, ибо он не хочет высказывать ее вслух, однако эта мысль выражается в сформулированной фразе. Вторую группу составляют ошибочные действия, когда индивид признает за собой наличие нарушающего намерения, однако не сознает, что оно стало причиной его ошибочного действия; он бы удивился, если бы узнал об этом. Для третьей группы характерно то, что индивид не признает и не может признать без аналитической работы не только влияния того или иного намерения на совершение ошибочного действия, но и наличия у себя такого намерения. И если в первых двух случаях нарушающие тенденции относятся к системам сознательного или предсоз-нательного, то в третьем случае они бессознательны.

В третьей группе следует выделить особый случай: прежде чем совершить ошибочное действие, человек нередко на мгновение осознает, что может случиться неудача, однако во время ошибочного действия или сразу после него он вытесняет знание о своем намерении, так что этот факт может снова всплыть в сознании лишь благодаря разъяснению аналитика. Без такого разъяснения человек будет толковать свою ошибку как чисто случайное событие.

Третья классификация пользуется категориями структурной модели (см. статью А. Холдера). Здесь важно, к какой психической инстанции принадлежит нарушающее намерение. Нарушение может исходить от импульсов Оно или намерений Сверх-Я (например, при самокалечении, мотивируемом самонаказанием или искуплением), а по мнению Бреннера, и от намерений Я. Возможна и сверхдетерминированность ошибочного действия, когда одновременно действует несколько мотивов, относящихся к разным инстанциям.

Четвертая классификация основана на том, в какой смысловой связи находится нарушающее намерение с нарушенным, содержит ли оно возражение, поправку или дополнение к последнему или же они никак между собой не связаны. Этот случай является более редким и непонятным. Нарушение действия порождается

302

здесь мыслями, занимавшими человека незадолго перед тем, и эти размышления «отзываются» в ошибочном действии. «Также и здесь нет недостатка в ассоциативной связи между тем, что нарушает, и тем, что нарушено, однако связь эта задается не содержанием, а создается искусственными, часто вынужденными связями» (XI, 58).

Тут следует добавить, что к ошибочным действиям примыкают случайные или симптоматические действия, почти незаметные, незначительные по последствиям и кажущиеся излишними, в которых отсутствует момент нарушения другого намеренного действия. Они граничат с жестами и движениями, в которых выражаются эмоции и душевные побуждения (XI, 55). К числу таких симптоматических действий относятся внешне бесцельные, чисто шутливые манипуляции с одеждой, частями тела и предметами, или мелодии, которые мы напеваем. Общим для случайных и ошибочных действий является то, что они представляют собой полноценные психические акты, лишенные осмысленной мотивировки. В них личность выражает нечто такое, о наличии чего она в себе не догадывается и о чем, как правило, не склонна сообщать, но стремится держать при себе, то есть символически представленные желания и фантазии.

Последнее замечание касается толкования ошибочных действий. Для него нет прямого доказательства. Его нельзя получить без совместной аналитической работы с человеком. Без такой работы любое толкование останется гипотезой. Однако толкование может быть основано и на косвенных доказательствах. Материалом для доказательства здесь служит психическая ситуация, в которой совершается ошибочное действие, знание характера человека, совершившего ошибочное действие, впечатление, произведенное этим человеком до совершения ошибочного действия, и, по возможности, его реакция на это действие. Можно также почерпнуть доказательства из событий, случившихся позднее, но в известной степени заявивших о себе в этом ошибочном действии; можно использовать доказательства по аналогии (доказательства, основанные на сходстве с феноменами, которые не являются ошибочными действиями), вроде утверждения, что подмена одного имени другим «по недосмотру» имеет такой же оскорбительный смысл, как и намеренное произнесение другого имени. Наилучший материал для косвенного доказательства дают ошибочные действия, совершаемые подряд.
Один такой случай описан Фрейдом (XI, 50): «Э. Джонс рассказывает, что однажды он по непонятным причинам в течение нескольких дней забывал письмо на письменном столе. Наконец решился его отправить, но письмо вернулось, так как он забыл написать адрес. Указав адрес, он принес письмо на почту, но, как оказалось, забыл наклеить марку. Тут он был вынужден признать, что вообще не хотел отправлять это письмо».

ЛИТЕРАТУРА

Brenner, Ch.: An elementary textbook of psychoanalysis.

New York: Int. Univ. Press 1967 Freud, S.: Zur Psychopathologie des Alltagslebens (1901).

G. W. IV

Vorlesungen zur Einführung in die Psychoanalyse

(1916-1917) G. W. XI

HeiB, R.: Allgemeine Tiefenpsychologie. Bern: Huber 1956; Geist und Psyche, т. 2088. München: Kindler

Eixenberger, H. F.: The Discovery of the Unconscious. New York: Basic Books 1970

Laplanche, J., Pontalis, J.-B.: Vocabulaire de la Psychanalyse. Paris: Presses Universitaires de France 1967

303

ОСТРОУМИЕ И ЮМОР

Ганс Штроцка

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫ НА ОСТРОУМИЕ И ЮМОР

Представители психологии сознания и психоаналитики постоянно обращались к проблемам, касающимся природы смешного, происхождения и путей воздействия острот и юмора. Патриция Кейт-Шпигель (Goldstein, McGhee 1972) предприняла попытку классифицировать существующие в психологии теории юмора. Она выделяет следующие классы теорий:

Биологические, инстинктивистские и эволюционистские теории

Общим для всех этих теорий является исходная посылка, что смех и чувство юмора заложены в нервных механизмах человека и имеют приспособительную функцию. Смех появляется в очень раннем детстве, еще до формирования сложных познавательных процессов. Смех и юмор — чисто человеческие проявления, имеющие определенное утилитарное назначение. Они восстанавливают гомеостаз, стабилизируют давление крови, стимулируют кровообращение, облегчают пищеварение, создают разрядку и хорошее настроение. Одним из первых отнес смех к инстинктам Макдугалл (McDougall 1903, 1922, 1923). Без этой способности человечество едва ли смогло бы выжить. Маккомас (McComas 1923) и Хэйуорт (Hayworth 1928) предположили, что в период, предшествующий возникновению речи, смех выполнял важную коммуникативную функцию. Ряд других авторов (Rapp 1947, 1949, 1971) считали смех рудиментом кусания и физической агрессии. Об этом, пожалуй, свидетельствует сходство мимики в том и другом случае.

Теории превосходства

Смех возникает тогда, когда мы чувствуем себя не столь глупыми, уродливыми, несчастными или слабыми, как окружающие. Похоже, к этому мнению склонялись также Аристотель в своей «Поэтике» и Гоббс (Hobbes 1651). Бергсон (Bergson 1900) тоже рассматривал юмор как наказание и унижение людей, выпавших из системы общественных связей. Тем не менее большинство сторонников этой точки зрения все же полагали, что смех не всегда является выражением презрения, что наряду с чувством превосходства здесь нередко присутствует симпатия и сочувствие.

304

Юмор возникает из столкновения разнородных и плохо согласующихся друг с другом идей или ситуаций, выходящих за рамки привычных форм поведения. Это мнение мы встречаем у Канта (Kant 1790) и Шопенгауэра (см.: Piddington 1933). Спенсер (Spencer 1860) утверждал, что человеку становится смешно, когда имеет место неконгруэнтность, нисходящая от большего к меньшему. При обратном движении возникает удивление. В эту же категорию попадают идеи Кёстлера (Koestler 1964) о бисоциации.

Теории неожиданности

В качестве необходимого, хотя и не всегда достаточного элемента для возникновения юмористической ситуации рассматривается внезапность или неожиданность. Эта теория тесно связана с предыдущей группой теорий. Подобной точки зрения придерживался еще Декарт (Descartes 1649).

Теории амбивалентности

Человеку бывает смешно, когда он испытывает двойственные чувства. В отличие от теории неконгруэнтности, где на первом плане стоят идеи и восприятие, данная теория делает акцент на чувствах. Речь идет о смене друг другом удовольствия и страдания. Первым на связь смеха с депрессией указал Винтерштейн (Winterstein 1934).

Теории разрядки

Функция юмора состоит в том, чтобы снять стресс и напряжение. Еще Спенсер (Spencer 1860) указал на функцию юмора как предохранительного клапана, через который выпускается излишек энергии (purposeless nervous energy — никчемная нервная энергия).

Конфигурационные теории

Юмор возникает, когда элементы, вначале казавшиеся не связанными между собой, вдруг складываются в некую единую картину. Неожиданная конфигурация вызывает также удивление (Maier 1932).

Психоаналитические теории мы рассмотрим в дальнейшем отдельно и более

подробно.

Дифференциальная теория Айзенка

Айзенк (Eysenck 1942) разграничил когнитивные теории, где основной акцент делается на неконгруэнтности, от конативных теорий, где превалирует стремление к превосходству, и аффективных. Два последних типа теорий он объединил под названием «оректические» (совокупность инстинктивного и побудительного явления).

305

Другую, на наш взгляд, особенно убедительную классификацию теорий мы обнаружили в неопубликованной диссертации Ренаты Зингер (Singer 1972) «Эксперименты относительно структуры и способа действия смешного» (работа хранится в Вене). Автор делит теории на однофакторные и многофакторные.

Однофакторные теории

В эту группу попадают аффективные и когнитивные теории. К первым относятся теории деградации, превосходства и доминирования. Они приложимы лишь к некоторым категориям острот, где выведены персонажи, на фоне которых слушатель испытывает чувство превосходства. И все же в таких ситуациях часто нет ничего комичною.

Теории редукции напряжения и аффективного контраста. У них есть тот изъян, что далеко не все ситуации, содержащие элемент облегчения, человек воспринимает как смешные.

Пиддингтон (Piddington 1933) указывает, что у людей всегда вызывает смех ситуация, по-разному оцениваемая со стороны общества. Тем самым осуществляется компенсаторная защита житейских норм поведения от угрожающего им потрясения.

Среди когнитивных теорий наиболее значима теория неконгруэнтности или когнитивных конфликтов. Локк (Locke 1690) указывал, что в остроте неожиданно сходятся различные направления мысли. Кант (Kant 1790) в «Критике чистого разума» показывает, что смех вызывается внезапным разрешением напряженного ожидания.

Под многофакторными теориями понимаются преимущественно концепции Фрейда и других психоаналитиков, а также концепции Айзенка и Кёстлера.

ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ

«Из исследований Фрейда до сих пор менее всего оценено по достоинству научное значение тех, что связаны с психологией остроумия и комического. По-прежнему не понята их огромная важность, всё еще не использовано богатство психологических находок. Большинство авторов-психоаналитиков даже имеют обыкновение не обращать внимания на эту область, лишь вскользь упоминая книгу Фрейда или передавая ее содержание в нескольких фразах».

Этим пассажем Теодор Райк (Reik 1929) предваряет свою небольшую книгу «Удовольствие и страдание в остроте». С тех пор за сорок лет мало что изменилось. Как ни далеко мы продвинулись, однако прорыв в выяснении истинного значения юмора для метапсихологии в свете психоаналитического понимания человека так и не произошел.

Поэтому не остается ничего иного, как кратко изложить суть работы Фрейда об остроумии (Freud 1905).

На мысль поработать над этой темой Фрейда натолкнуло наблюдение, что его студенты обычно смеялись над психоаналитическими толкованиями снов. Тогда он стал искать материал для сравнения; тщательное изучение имевшейся в то время литературы и бесчисленных отдельных примеров выявило обилие бросающихся в глаза совпадений. Он установил, что в качестве технических средств остряки используют отклонения от обычного мышления, смещение и абсурд. Среди прочих отличительных признаков остроты Фрейд отметил сгущение (то есть в известном

306

смысле экономию) и замещение, изложение через противоположное или подобное, двусмысленность с игрой слов (косвенное изложение), а также унификацию (создание неожиданной связи). Острота может заключаться в слове или мысли, быть тенденциозной или нетенденциозной. Среди тенденциозных острот Фрейд выделяет агрессивные и непристойные. По крайней мере у слушателей острота должна вызывать удовольствие.

Для тенденциозной шутки, вообще говоря, нужны три участника: рассказчик, объект и слушатель, получающий удовольствие. Фрейд полагает, что источник удовольствия при тенденциозной шутке иной, чем при шутке безобидной, в которой эффект достигается исключительно благодаря техническому приему. Наряду с откровенно скабрезной, агрессивно-враждебной и циничной (критически-глумливой) он приводит еще и скептическую шутку. Источником удовольствия является то, что удовлетворяется тенденция, которой в противном случае суждено было бы остаться неудовлетворенной. Здесь мы имеем дело с экономией психических затрат. На пути к остроте первой ступенью служит игра, второй — шутка, причем удовлетворение от того, что здесь дозволяется запрещаемое критикой, одновременно является и способом получения удовольствия. В дальнейших рассуждениях Фрейд признает, что даже невинная шутка никогда не бывает вполне свободна от некоторой тенденциозности; она всегда преследует побочные цели: подкрепляя мысль, помогает выразить и защитить ее от критиков •— мысль противопоставляется сдерживающей силе, критическому суждению. Удовольствие от остроты — это предудовольствие, которое возникает от того, что прекращается подавление. Слушатель остроты экономит ту энергию, которая в противном случае потребовалась бы ему на устранение вытеснения. Если сам рассказчик не может смеяться, то энергия расходуется на существенную часть этого преду довольствия. Если для остроты обязателен третий участник, то для юмора это не так. Острота тем отличается от работы сновидения, что здесь предсознательная мысль на миг подвергается бессознательной переработке, результат которой тут же подхватывается сознательным восприятием. Это придает остроте характер озарения, хоть мы и говорим, что «придумали» остроту.

Комическое ведет себя несколько иначе, чем острота, поскольку здесь третий участник, выполняющий в лучшем случае функцию усилителя, не играет существенной социальной роли. Возникновение удовольствия от комических телодвижений можно объяснить тем, что человек сравнивает их с представлением о собственном движении, причем избыток энергии отводится через смех. Совершенно иначе обстоит дело с бессмыслицей и глупостью, комическое действие которых достигается как раз благодаря недостатку энергии. Таким образом, комическое может рождаться из прямо противоположных условий, проявляющихся то в избытке, то в недостатке, служащих источником удовольствия; это, согласно Фрейду, немало способствовало запутыванию проблемы.

Источником удовольствия от комического служит разность двух предсозна-тельных затрат. В конце концов Фрейд предположил, что весь комизм основывается, по сути, на частичной идентификации с самим собой как с ребенком.

Высвобождение неприятных аффектов является наиболее мощным препятствием для комического воздействия. Следовательно, юмор как возможность замещать такие неприятные аффекты проистекает из сэкономленной энергии аффектов. Благодаря этому удается избежать жалости, гнева, скорби, отвращения и т.д. Вот почему «смех сквозь слезы» является отчасти признаком аффекта. Фрейд считает юмор защитной деятельностью высшего уровня, которая служит защите от возникновения неудовольствия за счет внутреннего источника.

307

Итог книге подводят слова: «Как нам представляется, источником удовольствия от остроты служат сэкономленные издержки на сдерживание, от комизма — сэкономленные издержки на представление (катексис), а от юмора — сэкономленные издержки на чувство». Они представляют собой способы «воссоздания удовольствия от душевной деятельности, утраченного, собственно, лишь благодаря развитию этой деятельности. Ибо эйфория, которой мы стремимся достичь этим путем, представляет собой не что иное, как настроение некоторого периода жизни, когда нам вообще было свойственно совершать нашу психическую работу с малыми издержками, настроение нашего детства, когда мы не знали комического, не были способны к остроумию и не нуждались в юморе, чтобы чувствовать себя в жизни счастливыми» (VI, 269). Позволю себе сразу же отметить, что Фрейд, при всей точности его оценки регрессивного момента, все же неверно оценил роль юмора в детстве, — скорее всего из-за нехватки эмпирического материала.

Читая эту раннюю книгу Фрейда, которая вся искрится новыми оригинальными идеями, не перестаешь наслаждаться, изумляться и восхищаться. В 1928 году Фрейд снова вернулся к вопросу о юморе. Б одном небольшом эссе он так пишет о юморе: в триумфе нарциссизма заключено нечто величественное, в нем победно утверждает себя неуязвимость Я. Не надо отрекаться от юмора, «он утешителен, он означает не только триумф Я, но также и торжество принципа удовольствия, который может утверждаться здесь вопреки неблагоприятно складывающимся реальным отношениям» (G. W. XIV, 385). При этом человек ведет себя как ребенок, и сам тут же играет по отношению к этому ребенку роль умудренного жизнью взрослого. С точки зрения динамики это представляет собой гиперкатексис Сверх-Я. Если острота была вкладом бессознательного в комическое, то юмор есть вклад в комизм через посредство Сверх-Я.

Знаменательно, что на этом месте Фрейд вдруг резко обрывает эту, казалось бы, столь плодотворную мысль, и возникает ощущение, что он не отваживается развить ее до конца. Очевидно, теория Сверх-Я казалась ему еще недостаточно разработанной; Сверх-Я несколько неожиданно отказывается здесь от реальности и служит иллюзии. Сверх-Я говорит: «Посмотри, вот мир, который выглядит столь опасно. Детская игра — вот что было бы здесь как нельзя кстати, чтобы обратить весь этот мир в шутку!» Если бы Сверх-Я могло утешить Я с помощью юмора, это только лишний раз подкрепило бы гипотезу о происхождении Сверх-Я из идентификации с родителями.

Наш краткий обзор этой книги об остроте никак не передает все богатство и красочность сочинения, но он нужен нам для дальнейших рассуждений. Почти высокопарные слова вроде «величие», «благородство» и «достоинство», на которые Фрейд не поскупился здесь, говоря о юморе, понуждают нас продолжить эту линию.

Как я уже пытался написать в одной работе в 1957 году, логично было бы ожидать, что юмор будет причислен к разряду механизмов защиты Я. Анна Фрейд говорит в этой связи: «Всегда, когда внутри или вне анализа происходили преобразования аффекта, активно действовало Я» (А. Freud 1936, 27). В этом свете проявляющееся в юморе Сверх-Я очевидно представляет собой близкую к Я часть того, что обычно называют Я-идеалом. Механизмы защиты служат для того, чтобы избежать опасностей со стороны (1) реальности, (2) инстинктивных сил и (3) аффекта. Значение юмора для первого и третьего случаев неоспоримо, но он, разумеется, необходим и во втором, поскольку смещения катексиса, которые здесь происходят, могут ослабить гнет влечения. Пренебрежение юмором как защитным механизмом может быть по сути объяснено лишь тем, что среди психоаналитиков

308

бытует бессознательная тенденция не воспринимать юмор всерьез, несмотря на все безудержные похвалы, которые сам Фрейд и многие другие аналитики нашли для

этого явления.

Райк, книгу которого мы цитировали вначале, совершенно верно отметил несколько пренебрежительное отношение Фрейда на тот момент к остроте. Удовольствие от остроты есть результат неожиданного устранения издержек на сдерживание. Речь идет о внезапном вторжении в запретную мысль.

Согласно Берглеру (Bergler 1956), смех — здоровый и необходимый интрап-сихически обусловленный процесс разрядки, который служит снижению тревоги. Все формы остроумия, юмора и комизма направлены против специфической внутренней опасности, против угрызений совести, обвиняющей человека в том, что он является приверженцем принципа достижения удовольствия через неудовольствие, психического мазохизма. Смех пользуется следующей триадой: псевдоагрессией, дистанцированием и созданием искусственной мишени-противника. Правда, эта фигура мишени бессознательно воспринимается как проекция собственного Я-идеала, унижение которого создает иллюзию, что внутренний мучитель слишком слаб, чтобы стать опасным. Готовность к смеху тождественна осознанию вины плюс способности направлять с помощью бессознательных компонентов Я мелкие личные выпады против внешних представителей внутренних обвинителей. Богатая мыслями книга Берглера тоже не лишена недостатков: складывается впечатление, что обоснование собственной теории Сверх-Я занимает автора больше, нежели

сущность юмора.

Совсем иначе построена вышедшая в 1957 году книга Гротьяна «По ту сторону смеха». В основе остроты, считает автор, лежат агрессия, враждебность и садизм, в основе юмора — депрессия, нарциссизм и мазохизм. Гротьян показывает — здесь его взгляды совпадают с идеями Рене Шпица, — что с раннего детства улыбка и чувство юмора развиваются как выражение хорошего настроения и одна из первых форм межчеловеческого общения (см.статью Й. Шторка в т. II). Юмор является наивысшей интеграцией человеческих ценностей, позволяет человеку насладиться частичным возвращением к ранним стадиям развития и дать выход энергии, которая теперь не будет использована для вытеснения. Коммуникация с бессознательным создает предпосылки для творчества, свободы и

здоровья.

Хотя сам Гротьян, по-видимому, даже не заметил, что его взгляд на развитие юмора едва ли согласуется с фрейдовской трактовкой роли Сверх-Я в осуществлении юмора, все же ему принадлежит одна немалая заслуга: опираясь на собранный им фактический материал, он опроверг распространенное заблуждение, что в сновидениях якобы нет никакого смеха и юмора, о чем, впрочем, знали уже Ференци и Фрейд. Мы не можем останавливаться здесь на ею интересных анализах в отношении быка Фердинанда, Мики-Мауса и Алисы в стране чудес. Анализ смеха для Гротьяна — это исследование творческого взаимодействия между бессознательным и сознательным. Переживание удовольствия состоит в осуществлении собственных возможностей. В конечном счете он дает упрощенную форму первоначальной концепции Фрейда: острота возникает тогда, когда агрессивная тенденция вытесняется в бессознательное, соединяется там с радостным воспоминанием детства, а затем неожиданно вновь появляется на поверхности. Освободившийся теперь контркатексис отводится через смех, особенно, если удовольствие от юмора в процессе рассказа может эмпатически отразиться на слушателе. Если этого не происходит, то неудовольствие, стыд и вина возвращаются. Юморист не отрицает существования беды, он лишь показывает, что сильнее ее. Разумеется, победа эта не окончательная и не полная.

309

Теперь дадим ненадолго слово автору, не являющемуся представителем психоаналитической школы, однако серьезно работавшему над этой проблемой. Артур Кёстлер в своей работе «Акт творения» (Koestler 1964) полагает, что возрождение в духовном смысле, как и творчество, может осуществляться посредством бисоци-ации: две прежде независимые мыслительные структуры соединяются друг с другом таким образом, что в иерархию вносится новая ступень. В доказательство Кёстлер приводит, в частности, такой пример: когда Галилей услышал, что приливы и отливы связывают с фазами луны, он воспринял это как шутку. Кёстлер ссылается на бюлеровскую «ага-реакцию», которую мы используем и в анализе для неожиданного осознания вытесненного содержания как следствия верного толкования.

В обоих случаях речь идет о переживании неожиданного озарения в рамках процесса вызревания. Столкновение бисоциированных контекстов Кёстлер назвал «хаха-переживанием», ухватив тем самым важный аспект комического, к которому относится также участие Оно в юморе.

Все авторы едины в своей высокой оценке роли юмора, остроумия и комизма в обеспечении защиты от тревоги. Смех всякий раз возникает при избавлении от опасности, устранении препятствий и внезапных прорывах мыслей, тем или иным образом меняющих реальность посредством опущений, преувеличений или сгущений. Точно так же все авторы сходятся во мнении, что здесь мы имеем дело с предудовольствием, то есть с догенитально обусловленными процессами. Здесь, однако, следует быть весьма осторожным.

Остроумие и юмор, несомненно, являются попытками решения проблемы на стадии незрелой личности, так что пафос высокой оценки, судя по всему, является своего рода реактивным образованием психоаналитиков на вопрос, не получивший удовлетворительного решения. Почти все авторы здесь с полным основанием цитируют Лессинга, который говорит, что узник, высмеивающий свои оковы, освободится еще нескоро (VI, 99), а ведь все в конечном итоге сводится к этому.

Острота есть попытка разом избавиться от тревоги и решить проблему на относительно незрелом уровне. Для этого уровня она — сравнительно хороший выход, но рационального долговременного решения не дает. Когда благодаря остроте разряжается напряженная ситуация внутри группы, это еще не само решение существующей в группе проблемы, а лишь предпосылка для решения.

Я, со своей стороны, постарался ввести в дискуссию о юморе понятие «несерьезного отношения», которым долгое время пренебрегали. Здесь совершенно однозначно речь идет об устранении или смягчении катексиса или контркатексиса, которое временно ослабляет амбивалентность и снижает опасность. Здесь речь может идти об отводе как либидинозной, так и агрессивной энергии, как о репрезентантах объекта, так и репрезентантах себя. В любом случае эта тесная коммуникация между Я и предсознательным, а иногда и бессознательным, всегда служит разрядке напряжения. Если же всерьез задаться вопросом, откуда может взяться это смещение катексиса, то, без сомнения, ответ может быть один: лишь через действие Я, устраняющего преграды, которые отделяют его от Оно или Сверх-Я. Это, однако, возможно лишь в том случае, если границы Я на отдельных участках и на короткое время становятся проницаемыми. При психозе же, согласно Паулю Федерну, эти границы недостаточно катектированы по всему фронту и на долгое время (Federn 1956; см. также статью Г. Яппе).

Обладающий чувством юмора человек является личностью, обладающей — в основном вследствие оральной фиксации — способностью к кратковременному соединению агрессивных содержаний с шутливо-инфантильными содержаниями Оно или дружественными элементами Я-идеала. Правда, нередко это означает известную слабость Я, однако вследствие таких прорывов в области предсозна-

310

тельного и бессознательного это Я приобретает хорошего союзника. При этом возникают относительно гармоничные отношения между личностными инстанциями, а также — благодаря специфической юмористической переработке агрессии — с внешним миром. Впрочем, определенные формы юмора можно трактовать и как реактивные образования, направленные против депрессивного

настроения.

Такая точка зрения, которую нельзя считать окончательной, не отменяет прежних результатов психоаналитических исследований, а лишь переосмысляет эти результаты в свете фактов. Фрейд, несомненно, недооценивал роль шутки и юмора у ребенка, и его концепция была бы понятнее, сделай он акцент не столько на экономии,
сколько на освобождении
и разрядке,
которые и так имплицитно содержатся в его концепции. Однако, если шутка не создаст предпосылки для вполне зрелого долговременного решения, то есть решения, основанного на испытании и освоении реальности, разрядка получается временная и мнимая. Мы хотели бы рассмотреть в этой связи несколько примеров.

Пятилетний ребенок берет с собой на прогулку плюшевого зайца и любящий ею взрослый, приветливо обращаясь к нему, говорит: «Что это у тебя?» Малыш отвечает так же дружелюбно: «Это котик, который говорит "гав-гав"». Здесь перед нами совершенно явный пример детской шутки. Сообщение ребенка можно расшифровать так: «Дурачок, ведь мы оба знаем, что это заяц. Зачем же ты задаешь мне такие глупые вопросы?» Ответ представляет собой бессмыслицу, рефлексивным образом демонстрирующую нелепость вопроса, но он облечен в такую форму, что вряд ли способен вызвать агрессию, а только смех. Тем самым воссоздается основа для взаимного дружелюбия, хотя обоим собеседникам безусловно ясен — по крайней мере в предсознательном виде — истинный критический оттенок сказанного. Без сомнения, тут мы наблюдаем действие Я, состоящее в том, что агрессия на мгновение передается на переработку бессознательному, чтобы в форме бессмыслицы придать ей позитивный эмоциональный оттенок. Такое решение проблемы с оптимальным результатом доступно, однако, лишь ребенку, который

хорошо знает взрослого.

Еще отчетливее мнимое освобождение проявляется в приведенном самим Фрейдом примере юмора приговоренного к смерти, которого в понедельник должны казнить, а он говорит: «Славно начинается неделя». Во-первых, здесь мы сталкиваемся с агрессивной остротой, в которой человек отрицает палача и судей, во-вторых, с нарциссическим юмором, который и перед лицом предстоящей смерти остается неуязвим в своем нарциссизме. Однако эта острота не является действенным протестом, и я бы хотел вопреки Фрейду предположить здесь наличие выраженного элемента покорности. Впрочем, и достигнутое предудовольствие в сравнении с реальностью выглядит жалким.

Благодаря Фрейду эта тема признана одной из важных задач психоаналитической антропологии, и он же оставил нам целостную концепцию, сохранившую и доныне свое значение после небольшой корректировки. Я считаю абсолютно верной точку зрения, что юмор должен быть включен в число защитных механизмов. Для многих людей он является идеальной возможностью справляться с угрозами, исходящими изнутри и снаружи, и это как раз те люди, которые особенно приятны в общении. Они избегают ненужных конфликтов, позволяют своим поведением решать — зачастую, как выясняется, сообразным действительности образом — проблемы и вносят тем самым существенный вклад в гармонизацию своего окружения — качество, которое именно в наши дни ценится по достоинству.

311

ЛИЧНОЕ ОТНОШЕНИЕ ФРЕЙДА К ЮМОРУ

Подход глубинной психологии состоит в том, чтобы судить о поведении исходя из психодинамики личности, поступающей тем или иным образом.

Поэтому было бы естественным исследовать эту личную позицию на конкретном примере. Анализ содержания литературного произведения, как показал сам Фрейд на примере романа Вильгельма Йенсена «Градива», ■— законный путь к объяснению сознательных и бессознательных мотиваций автора. Поэтому для этой цели мы попытались использовать примеры острот, приводимых Фрейдом в его книге. В общей сложности там фигурирует полторы сотни примеров, причем источник указан далеко не для всех. Два основных автора, на которых он опирается, — Гейне и Лихтенберг. Цитаты из Шекспира, хотя и приводятся относительно часто, не являются все же примерами острот в строгом смысле слова. Нестрой, как ни странно, цитируется лишь единожды. Марк Твен также обсуждается без примеров (как защиты от чувства жалости). Основная часть приведенных острот, очевидно, взята Фрейдом из материала, который он специально собирал в повседневной жизни и используя имевшиеся в его распоряжении информационные возможности. В основе приведенных примеров явно лежит отбор — осознанный или бессознательный.

В отношении механизмов острот обнаружена следующая частотность: сгущение — 10, модификации сгущения (например, намек) — 5; остроты, основанные на созвучии слов, и многократное употребление слова или материала — 5; модификационные остроты — 5; игра слов с двойным смыслом, а также употребление пустых слов и оборотов — 17; пошлые остроты — 7; смещение — 14; ошибки мышления и бессмыслица — 10; двойной смысл с намеками — 20. Так называемые невинные шутки употреблены десять раз; обращает на себя внимание, что для четырех форм тенденциозных шуток (агрессивно-враждебных, откровенно-скабрезных, цинично-глумливых и скептических) приводится лишь небольшое количество примеров, которые современный читатель скорее воспринимает как дружелюбные. Это, разумеется, можно объяснить духом того времени: люди наших дней привыкли к более крепким шуткам, чем те, которые были приняты в 1905 году. Однако из других подборок острот мы видим, что уже в конце XIX столетия в ходу были остроты куда злее тех, что приводит Фрейд. Череду примеров венчают шутки и простодушные остроты, среди которых встречаются и детские шутки — неожиданно для Фрейда, регулярно повторявшего, что у детей чувства юмора нет.

По другой классификации, очень широко представлен юмор еврейский (20), затем изобласти французского языка (10), английского (6) и итальянского (4). Остальные примеры взяты из немецкой культуры, причем специфически еврейскими можно определенно назвать лишь те остроты, которые отмечены как еврейские в тексте. К категории еврейских острот не отнесены довольно многочисленные остроты авторов-евреев, которые не относятся однозначно к стереотипу еврейских качеств.

С точки зрения содержания очень много острот взято из литературы; в остальном широко представлены все сферы жизни. Относительно часто встречаются остроты на темы медицины и университетской жизни, а также касающиеся императорской фамилии. Обращает на себя внимание то, что скабрезная острота в узком смысле слова вообще не иллюстрируется примерами, а острот сексуального содержания в общей сложности дано лишь восемь примеров, причем все они явно относятся к числу совершенно невинных даже для того времени.

312

Современного читателя больше всего поразит то, что Фрейд не разглядел и не предугадал ростков так называемого черного юмора — юмора особого, агрессивно-разрушительного типа, впервые возникшего лишь около 1920 года и используемого в качестве художественного приема главным образом в искусстве маньеризма и абсурда.

Этот обзор отчетливо показывает, что Фрейд произвел отбор примеров, прибегнув к своим обширным знаниям литературы на разных языках, а также к беседам и случайным источникам. Пристрастие Фрейда к выдержкам из Гейне и Лихтенберга явно свидетельствует о склонности к интеллектуальной иронии как ведущей черте его понимания юмора. Очень ярко проявляются и такие особенности Фрейда, как увлечение словами с неоднозначным смыслом, любовь к созвучиям и игре слов. Видна также связь юмора с формами первичного процесса (сгущением, слиянием, смещением и унификацией), о которых он уже знал из работы сновидений. Непосредственная агрессия и непристойность лежат за пределами его сознательного круга интересов.

Пристрастие Фрейда к еврейскому юмору с его мудростью и трогательной самоиронией объясняется, пожалуй, не столько личным интересом к этой теме в связи с еврейским происхождением Фрейда, сколько, скорее всего, свойственной всякому венцу любовью к еврейскому юмору, ибо отношение к Вене, сколь бы противоречиво оно ни было, все же являлось одним из мощнейших факторов, формировавших его личность.

Биографы Фрейда сообщают о его юморе относительно мало, и пусть большая биография, написанная Эрнестом Джонсом, во многих отношениях была раскритикована как «парадное жизнеописание», мы все же сошлемся здесь на нее. Так, Лжонс пишет о шести членах узкого кружка, так называемого «Комитета»: «все мы были с чувством юмора, но у самого Фрейда оно было особенно развито. Помню, как мы веселились, когда он сказал, что лучшим свидетельством признания психоанализа как теории было бы объявление на всех венских магазинах «подарки ко всем стадиям переноса». В Вене до этого не дошло, зато, я слышал, в Нью-Йорке так оно и было» (Jones 1962, 199).

Образ самого Фрейда ассоциируется с представлениями о достоинстве, внутренней силе и стойкости. Однако Джоан Ривьере добавляет: «Наконец, этот во всех отношениях почтенный человек был наделен обворожительным юмором, который у него всегда был наготове и которым все его существо прямо-таки лучилось в разговоре, внушая утешительную мысль, что этот кумир — такой же смертный»

(Jones 1962,474).

Среди черт характера Фрейда Джонс упоминает терпение, предусмотрительность зрелого человека, холодный скептицизм, который иные принимали за цинизм или пессимизм, мужество, непоколебимую честность, смелую фантазию и умение сопереживать. Однако далее он так пишет о Фрейде: «При всех своих достоинствах, которым мы в значительной степени обязаны за его огромный труд, его личность обладала вполне человеческими чертами, за которые друзья еще больше его любили. Неподражаемый сухой юмор его сочинений оборачивался в обычном общении очаровательной веселостью и способностью почти во всякой ситуации разглядеть нечто смешное; и хотя он умел быть терпимым и философски относиться к жизни, ему были присущи нетерпимость и резкость. Его шутки часто бывали злы и язвительны, он мог быть вспыльчив, мрачен и непримирим. Я бы не сказал про него также, что он легко выносил глупцов. Судьба заставляла его быть великим человеком в своих трудах; но в быту он жил как простой смертный, и этот образ жизни тоже находил прекрасным. Патологические типы и любые крайности были ему противны. Как мне кажется, нетерпимость Фрейда к религии и происхо-

313

дила из этой его установки, ибо религия чаще всего представляет жизнь только в белых или черных тонах и не признает тех уступок и сложностей, что составляют главный предмет научной психологии. Когда однажды в жарком споре о политических вопросах его упрекнули в том, что он ни черный ни красный, ни фашист ни социалист, он ответил: «Нужно быть телесного цвета, как все нормальные люди». В другой раз, когда речь зашла об одном молодом ученом, который увлекался психоанализом и мог бы принести пользу новой науке, Фрейд грустно сказал мне: «Но я не могу считать нормальным его брак с женщиной, которая настолько старше его, что годится ему в матери!» Тут я не мог не рассмеяться над открывателем эдипова комплекса. Он на миг засмеялся вслед за мной, но было видно, что он серьезно обиделся» (Jones 1962, 475).

Анна Фрейд среди важнейших качеств своего отца упоминает прямоту (Wortis 1954). В последние годы жизни Фрейда, когда он тяжко болел, эта черта естественным образом перешла в своего рода саркастическую резкость. Исходя из этого образа Фрейда-человека, мы можем рассмотреть теперь его теорию острот и юмора более подробно.

Фрейдовское представление об остроте (которое совпадает с точкой зрения Гротьяна) можно в общих чертах описать следующим образом. Проявляется агрессивная тенденция; дать ей прямой выход невозможно, ибо этому препятствует реальность или запреты со стороны Я и Сверх-Я. Если между Я и Оно психоге-нетически и психодинамически существуют относительно добрые отношения и границы Я временно открыты для контролируемой регрессии, эта агрессивная тенденция вытесняется в бессознательное и подвергается первично-процессуальной переработке в смысле смещения, сгущения, замещения противоположным и т.д. Измененное таким образом психическое содержание вдруг снова возвращается в сознание. В этой новой форме тенденция может быть отведена и стать социально приемлемой, поскольку переработанная агрессия уже не действует столь непосредственно агрессивно, иными словами, она может не восприниматься всерьез.

Освободившийся контркатексис отводится через смех. При этом возникает предудовольствие, которое усиливается, если находит отклик у слушателя. Если же отклика нет и процесс явно не удался, снова может возникнуть неудовольствие в форме стыда и чувства вины.

В этом заключается известное противоречие между психическим механизмом остроты и комизма, с одной стороны, и тем, как понимает юмор конкретное лицо —■ с другой, ибо остроты являются социально-психологическим феноменом, который сопряжен с реакцией слушателя, в то время как юмор относится к феноменам нарциссизма, которые обладают известной независимостью от социального окружения. При этом огромное значение имеют изменения временного параметра, то есть внезапность процесса, и прежде всего изменение масштаба проблемы посредством переработки со стороны Оно.

Интересно, что еще в 1905 году, в то время когда концепция защитных механизмов еще не была сформулирована, Фрейд уже полностью понимал природу юмора как защиты в духе более поздних воззрений Анны Фрейд. Об этом свидетельствует следующая цитата: «Некоторое объяснение юмористического смещения удается найти, рассматривая его в свете защитных процессов. Эти защитные процессы являются психическими коррелятами рефлекса избегания и преследуют цель предотвратить появление неудовольствия из внутренних источников; для достижения этой цели они служат душевному событию в качестве автоматического регулятора, который, однако, в конечном счете оказывается вредным и поэтому должен быть подчинен сознательному мышлению. Определенный вид этой защиты — неудавшееся вытеснение — я приводил в качестве действующего механизма

314

возникновения психоневрозов. Юмор же можно считать одним из таких защитных процессов высшего уровня. Он пренебрегает сокрытием от осознанного внимания содержания представлений, связанных с неприятным аффектом, как это делает вытеснение, и преодолевает тем самым защитный автоматизм. Он осуществляет это, находя средства лишить энергии уже готовое проявление неудовольствия и преобразовать его путем отвода в удовольствие. Возможно даже, что средства для этой работы предоставляет ему опять-таки связь с инфантильным. Только в жизни ребенка бывают сильнейшие неприятные аффекты, над которыми взрослый сегодня бы улыбнулся, как смеется он, будучи юмористом, над своими нынешними неприятными аффектами. Сравнивая свое теперешнее Я со своим детским Я, он мог бы прийти также к тому превозношению своего Я, о котором свидетельствует юмористическое смещение — его можно было бы передать словами: я слишком велик (олепен), чтобы переживать по таким поводам. В некоторой степени эту мысль подтверждает та роль, которая выпадает на долю инфантильного при невротических процессах вытеснения» (VI, 266).

При этом, однако, Фрейд проходит мимо обратного механизма, который, вероятно, встречается чаще и который можно было бы сформулировать следующим образом: «Я слишком мал, чтобы представлять собой опасность. Обращайтесь, пожалуйста, со мной как с ребенком, над которым добродушно смеются, если он что-нибудь натворит. Ведь это все понарошку». Не следует упускать из виду, что, представив дело в таком свете, мы уточняем только вторую часть замечания Фрейда, которая противоречит нарциссическому чувству превосходства и величия. Однако этот тип исполненной юмора защиты от угрозы неудовольствия не опровергает полностью теорию нарциссизма. Вполне возможно, что здесь применены косвенные и более сложные методы усиления чувства собственной ценности. Мы сталкиваемся с этим у умных, но физически слабых детей, которые манипулируют превосходящим их силой противником, делая вид, что подчиняются им, и благодаря этой уловке достигают своих целей. Главный тезис Берглера, что острота, юмор и комизм направлены против специфической внутренней угрозы, а именно психического мазохизма, был бы в таком случае приложим лишь к таким формам юмора, в которых не принимается всерьез визави. Если же человек не воспринимает всерьез себя, он использует с дальним прицелом принцип «удовольствия через неудовольствие». Разумеется, это требует зрелой инструментальной функциональной способности Я. Впрочем, подобный процесс хорошо известен нам в клинической практике, когда истерический симптом служит средством шантажа. Крис (Kris 1952) и Дули (Dooley 1941) пришли к похожим результатам, доказав наличие корреляции между юмором и самокритикой.

Центральный пункт фрейдовской концепции юмора состоит в том, что источником предудовольствия является прежде всего экономия психической энергии и негативных чувств. На мой взгляд, это воззрение, по крайней мере в столь категоричной форме, оказывается несостоятельным перед интроспективным переживанием и теоретическим анализом. Оно основано на негативной концепции чувства удовольствия: удовольствие определяется через отсутствие или прекращение неудовольствия. Строго говоря, тогда бы и оргазм был попросту внезапным исчезновением неприятного напряжения, а хорошее настроение — лишь отсутствием внешнего стресса и раздражающих внутренних амбивалентных конфликтов. Но с такой негативной концепцией нельзя согласиться, ведь подобные состояния разрядки явно отличаются от специфических позитивных переживаний удовольствия и предудовольствия. Чувство удовольствия при прекращении зубной боли, несмотря на некоторую позитивную эйфорию, все-таки заметно отличается от генитальных и догенитальных переживаний удовольствия в собственном смысле. Наряду с экономией неудовольствия следо-

315

вало бы признать также наличие и радостных переживаний удовольствия, содержащих нарциссические, оральные, анальные и генитальные компоненты удовлетворения, по механизму близкие к сублимации. Во многих случаях было бы корректнее описывать психические механизмы не через экономию чувств неудовольствия, а через выражение «трансформация» этих чувств в удовольствие или предудовольствие, на что, впрочем, указывают также Вольфенштейн (Wolfenstein 1951) и Флюгель (Flügel 1954). Эта точка зрения сквозит во всей позднейшей психоаналитической литературе о юморе, но едва ли где четко сформулирована. Берглер рассказывает, например, что один интеллигентный читатель книги Фрейда об остроумии спросил его, не потому ли Фрейд так много говорит об экономии и явно увлечен этим термином, что когда писал эту книгу был в большой материальной нужде. Еще более сильным, чем экономия неприятных чувств, является избегание чувства вины, присущее многим формам юмора. Только в том случае, если агрессивная, оскорбительная резкость, лежащая в основе тенденциозной остроты, становится отчетливой, может появиться усиленное чувство вины.

Рассмотрим теперь в этой связи еще раз основной тезис книги: «Как нам представляется, источником удовольствия от остроты служат сэкономленные издержки на сдерживание, от комизма — сэкономленные издержки на представление (катексис), а от юмора — сэкономленные издержки на чувство» (VI, 269).

В свете предыдущих наших рассуждений скорее, пожалуй, можно было бы сказать: в первом случае удовольствие возникает вследствие внезапной разрядки высвободившегося контркатексиса, во втором — от удивления, что произошло не то, чего ожидали (причем, если это неожиданное событие несет угрозу и для собственной персоны, возникает, наоборот, страх). В третьем случае речь идет о подлинной трансформации чувств благодаря переработке со стороны дружественного Я-идеала. Фрейд рассматривал весь вопрос, по-видимому, несколько односторонне — с точки зрения экономии либидо. Впрочем, и в его тексте имеются многочисленные указания на то, что толкование, которое мы здесь даем, он вполне видел и сам.

Поэтому если, на наш взгляд, понятие экономии в книге Фрейда об остроумии чересчур сильно выпячено, то тем важнее представляется нам другая интерпретация юмора в его более позднем эссе, на которую мало обращали внимания при дальнейшей разработке этого круга проблем.

Как я писал в моей работе 1957 года, «юмор позволяет Я получить удовольствие даже в травмирующей ситуации. Тем самым он стоит в ряду таких регрессивных процессов, как невроз, психоз, опьянение и экстаз, которые должны избавить душевную жизнь от гнета страдания, но в отличие от подобных феноменов, делает это, не выбивая у человека из-под ног почву душевного здоровья». Интересно, кстати, что еще Гегель в своей эстетике указал на то, что юмор возможен только на почве психического здоровья.

Продолжу цитату из своей работы: «Фрейд находит объяснение этой поистине грандиозной работе, следуя все тому же принципу прослеживания индивидуального развития симптома. Отношение юмористически настроенного человека к другому напоминает отношение взрослого к ребенку, проблемы которого с высоты своего отцовского превосходства он высмеивает, находя их ничтожными. Однако гораздо более важной следует признать такую установку в отношении собственной персоны. Здесь может быть только динамическое объяснение — личность юмориста отвлекает большое количество катектическои энергии от своего Я и перекладывает ее на Сверх-Я как интроецированную из детства репрезентацию взрослого. Этому раздутому Сверх-Я Я теперь кажется маленьким, интересы его ничтожными и невинными».

316

Таким образом, совершенно очевидно, что неприятие всерьез представляет собой процесс смещения катексиса, отвлечение объектного либидо (либо агрессии в чистом виде, либо смешанной с другими влечениями) от угрожающих факторов внешней среды или внутренних амбивалентных конфликтов на дружественный Я-идеал. Здесь, следовательно, подтверждается тезис, что острота есть привносимое в комическое бессознательным, а юмор — привносимое Сверх-Я. Как может заметить читатель, вопреки первоначальной формулировке Фрейда я предполагаю, что смещение энергетического катексиса на Сверх-Я происходит не со стороны Я, а со стороны амбивалентных конфликтов внутри личности. Мне представляется, что Я здесь рассматривалось слишком общо как представитель гораздо более сложных процессов. Если же взглянуть на амбивалентность как на главную проблему освоения человеком мира, тогда именно амбивалентные конфликты окажутся главными трудностями, которые предстоит преодолеть Я и для защиты от которых

может пригодиться юмор.

Подобные катектические смещения всегда являются выражением активности Я. Мотивация для этой активности в юморе проистекает из потребности в защите от тревоги и депрессии. Предпосылками для этого являются определенные силы Я, относительно дружественный Я-идеал (что входит в понятие «психическое здоровье») и, как указал А. Винтерштейн (Winterstein 1934), зачастую оральные черты личности. В соответствии с этим склонные к юмору люди очень часто встречаются среди алкоголиков и циклотимиков.

Что же до личности Фрейда, с которым связан здесь наш главный интерес, то представляется весьма характерным, что он называет юмор «своенравным» и едва ли принимает во внимание выраженный момент смирения, который нередко весьма отчетливо проступает даже в приводимых им самим примерах.

Это, несомненно, является выражением борющейся прометеевской личности, чей юмор немного напоминает гётевское выражение «всем силам вопреки остаться». Насколько эта точка зрения субъективна, показывает как раз пример, на который Фрейд в этой связи ссылается. Он снова и снова вспоминает человека, сказавшего накануне собственной казни, что хорошо начинается неделя. Теперь становится совершенно очевидным, что эта острота, смотря по тому, как ее рассказать и кто слушатель, может вызывать различные реакции, и что именно выбор этого конкретного примера для юмора свидетельствует о скептической позиции Фрейда. Для Фрейда, этого пуританина, открывшего ведущую роль сексуальности в поведении человека, показательно и то, что он не привел скабрезных острот, психологический анализ которых так до сих пор и не сделан.

Изучение работ Фрейда, посвященных остроумию и юмору, позволяет нам глубже постичь личность этого величайшего гения, какого только знало человечество. В том, что касается экономии, отношения к своим обязанностям, поведения — в смысле сдержанности и умения держать себя в руках — он был типичным высокообразованным представителем уходящего XIX столетия. Его отношение к юмору можно отчасти сравнить с тем уважением и почтением, которые питает трубадур к своей далекой возлюбленной.

В своей знаменитой речи, посвященной 80-летию Зигмунда Фрейда, Томас Манн, из уважения и почтения к Мастеру поэтично сказал об этом отношении Фрейда к юмору: «Этот новатор, проторивший путь к грядущему гуманизму, который мы предчувствуем, которым многое пронизано и о котором прежние гума-низмы ничего не знали, тому гуманизму, который будет находиться в более дерзком, более свободном и более радостном, более художественно зрелом отношении к силам ада, бессознательного, Оно, чем выпавшее на долю современного человечества, ищущему выход в невротическом страхе и порожденной им ненависти».

317

О самом психоанализе в том же выступлении Томас Манн говорит: «С ним в мир проникли светлое недоверие, разоблачающее подозрение по поводу скрытно-стей и происков души, которое, раз возникнув, не может уже снова исчезнуть. Он (Фрейд) борется против ложной патетики, прививая вкус к сдержанности... Понадеемся, что умение ценить скромность будет основным настроением ясной и трезвой мирной жизни, к который может привести нас наука о бессознательном» (Mann 1953, 221-222).

НОВЫЕ ТЕОРИИ И ЭКСПЕРИМЕНТЫ

Если аналитиков, возможно, справедливо упрекают в том, что они рассуждают умозрительно, то большинство лабораторных экспериментов академической психологии бледны и оторваны от жизни. Совершенно отчетливо это проявляется в недавно вышедшем сборнике работ Г. Гольдштейна и Пола Э. Макги (Goldstein, McGhee 1972). Более отрадное впечатление производит диссертация Р. Зингер, которую мы уже упоминали. Исходя из одно- и многофакторной теорий, она пишет в своем автореферате:

«Для экспериментальной проверки достоверности этих данных были проведены следующие эксперименты: гетерогенной выборке из 50 испытуемых было предложено разбить на группы по содержанию 172 остроты различного рода. Затем тридцати студентам обоего пола раздали, предварительно убрав заключительные фразы, те остроты, которые не менее 90% испытуемых отнесли к категории «агрессивных», «сексуальных» или «невинно-нейтральных», и попросили дописать конец острот. При этом оказалось, что дополнения не были произвольными: содержание дополнений было детерминировано структурой начальных частей.

Основной эксперимент служил для установления величины неконгруэнтности, определявшейся по частоте несовпадения начала остроты с ее окончанием для трех содержательных категорий острот: «агрессивных», «сексуальных» и «невинно-нейтральных». Для этого использовались лишь те пункты, по которым было получено не менее пяти явно отличных по смыслу дополнений. Две группы испытуемых, состоявшие из 49 студенток и 53 студентов, должны были проран-жировать пять концовок — сначала по степени их неожиданности, а спустя шесть недель — по степени их остроумия. Это позволило рассчитать ранговые корреляции между обоими критериями суждения. Если 12 корреляций одного человека в рамках одной категории оказывались гомогенными, к ним применялся метод усреднения. Эти усредненные корреляции служили размерными величинами для дисперсионного анализа,1
проведенного раздельно для мужчин и женщин. Поскольку при этом выявились различия в показателях корреляции для отдельных параметров, то на этом основании провели сравнение двух независимых друг от друга условий.

Результаты подтвердили многофакторную теорию. У обоих полов наибольшая корреляция между неконгруэнтностью и юмористическим воздействием выявлена для «невинно-нейтральных» острот, наименьшая — для «сексуальных». Остроты «агрессивного» содержания казались женщинам смешными уже при незначительном расхождении между ожидаемой и фактической концовками, тогда как у мужчин фактор неожиданности служил важной детерминантой восприятия шуток как остроумных равно и для «агрессивных», и для «невинно-нейтральных» острот».

Напомним, что психоаналитическая теория также относится к числу многофакторных.

318

Чтобы работа о юморе не осталась вовсе без юмора, приведем по одному примеру агрессивных, сексуальных и невинных острот с пятью возможными вариантами ответов — хотя бы в подтверждение того, что чувство юмора пока еще живо:

Отец, увидев блестящий школьный табель сына, говорит жене: «Умом он определенно пошел в меня'», на что его дражайшая супруга отвечает:

а) «Ясное дело, ведь мой пока при мне».

б) «Зато красотой уж точно нет».

в) «Разумеется, иначе мне бы не пришлось крутить с учителем».

г) «Будем надеяться!»

д) «Будь я поумней, у моего сына был бы другой отец».

«Папа, что такое помолвка?» — спрашивает с любопытством маленький Фриц. «Это примерно то же самое как если бы я тебе подарил велосипед к Рождеству, а ездить на нем разрешил только к Пасхе». Малыш хитро говорит:

а) «Неужели помолвленным тоже нужна хорошая погода?»

б) «А что, если раньше покататься без спросу?»

в) «Значит, помолвка — плохой подарок».

г) «Но кто же может так долго ждать?»

д) «А до Пасхи можно будет звонить в звоночек по чуть-чуть?»

«Официант, пожалуйста, кофе, только без сливок!»

а) «К сожалению, сегодня вернули только кофе со сливками».

б) «К сожалению, кофе кончился».

в) «К сожалению, сливки кончились, можно я вам принесу кофе без молока?»

г) «Без сливок не подаем, а то кофе слишком понравится».

Интересна еще книга Германа Хелмерса о речи и юморе ребенка (Helmers 1971). С социолингвистической точки зрения он приходит к следующим выводам:

1. Юмор как способ поведения ребенка представляет собой социальный феномен. Предпосылкой для возникновения комического как воздействия юмора является возможность образования «смехового коллектива».

2. Последовательность описанных мотивационных кругов (реальная оплошность третьего лица, фиктивная оплошность в остроте, фигуральная цепочка острот, игра слов, центробежная речевая тенденция) соответствует ранговой последовательности, в которой асоциальное высмеивание третьего все более отходит на задний план. Тот факт, что существует ряд мотивов детского смеха, в которых высмеиваемое третье лицо отсутствует (и не подразумевается), указывает на то, что «чувство превосходства» как основа юмора относится скорее к принятым нормам, нежели

к личности.

3. Предметом юмора являются, таким образом, общественные нормы, отчасти выступающие для ребенка как возрастные. Эти нормы в качестве выражения социальных отношений ставят перед ребенком требование реализовать определенный социальный порядок. Детерминированные общественно-исторически, эти нормы специфическим образом отражены в речи.

Из дальнейшей дискуссии выводится следующее определение: юмор есть поведение, которое в связи с кратковременным или продолжительным устранением норм репертуара социальной коммуникации вызывает по определенным правилам диалектические содержания, считающиеся комическими.

319

РЕЗЮМЕ

Мы рассмотрели важнейшие из великого множества работ по глубинной психологии острот и юмора с неизбежными экскурсами в другие разделы психологии, а также в гуманитарно-общественные науки. Мы полагаем, что речь идет о сфере предудовольствия, при этом за счет оттока энергии (прежде всего агрессивной, но также и либидинозной) облегчаются социальные процессы, которые в противном случае могли бы быть опасными для общества. Юмор рассматривается, в частности, как типичный защитный механизм Я,
который, как и сублимация, лежит в области нормальной психологии.

ЛИТЕРАТУРА

Aristoteles: Poetik, Rhetorik, Nikomanische Ethik. В: R. Piddington: The Psychology of Laughter: From Plato to Freud. New York: Gamut Press 1933

Baudelaire, Ch.: De l'Essence de Rire. (Euvres Completes. Paris 1868-1870

Bergler, E.: Laughter and the Sense of Humor. New York: Grune and Stratton 1956

Bergson, H.: Le Rire. Essai sur la Signification du Comique. Paris 1900

Breton, A.: Anthologie de l'humor noir. Paris 1950

Davis, D. M.: The World of Black Humor. New York: Dutton 1967

Descartes, R.: Les Passions de L'äme. Paris 1649

Dooley, L.: The Relation of Humor to Masochism. Psychoanal. Review, 28,1941, 37

Eidelberg, L.: A Contribution to the Study of Wit. Psychoanal. Review, 32,1945,33-61

Erikson, E. H.: Growth and Crises of the «Healthy» Personality. В: М. Senn: Symposium on the Healthy Personality. New York 1950

Federn, P.: Ego psychology and the psychoses. Ed. with an introduction by Edoardo Weiss, New York 1952

Flügel, J. C: Humor. B: L. Gardner: Handbook of Social Psychology, Vol. II. London 1954

Freud, A.: Das Ich und die Abwehrmechanismen. Wien 1936; Geist und Psyche, т. 2001. München: Kindler 1973

Freud, S.: Das Ich und das Es (1923). G. W. XIII Der Humor (1928). G. W XIV

Der Wahn und die Träume in W Jensens «Gradiva» (1907). G.W VIII

Der Witz und seine Beziehung zum Unbewußten (1905). G.W VI

Goldstein, H., Me Ghee, P. E. (изд.): The Psychology of Humor. New York: Academic Press 1972

Grotjahn, M.: Beyond Laughter. New York: McGraw Hill 1957

Hayworth, D.: The Social Origins and Functions of Laughter. Psychological Review, 35,1928,367-384

Hegel, G. W F.: Vorlesungen über Ästhetik. Berlin 1835-1838

Helmers, H.: Sprache und Humor des Kindes. Stuttgart: Klett 1971

Hobbes, Th.: Leviathan: or the Matter, Forms and Power of a Commonwealth Ecclesiastical and Civil. London 1651

Hocke, G. R.: Manierismus in der Literatur. Reinbek/ Hamburg: Rowohlt 1959

Huizinga, J.: Homo ludens. Proeve eener bepaling von het spelelement der cultuur. Haarlem 1938

Jones, E.: The life and Work of Sigmund Freud. Vol. I-III. London 1953-57

Jünger, F. G.: Über das Komische. Frankfurt/M.: Klostermann 1948

Kant, I.: Kritik der Urteilskraft. Berlin 1790

Keith-Spiegel, P.: Early Conceptions of Humor: Varieties and Issues. B: J. H. Goldstein, P. E. McGhee (изд.): The Psychology of Humor. New York: Academic Press 1972

Koestler, A.: The Ghost in the Machine. 1968 The Act of Creation. 1964

Kris, E.: Ego Development and the Comic. International Journal of Psychoanal. Ass., 19,1938, 77-90

Psychoanalytic Explorations in Art. New York: International University Press 1952

Levine, J., Redlich, F.: Failure to Understand Humor. Psychoanal. Quart., 24,1955, 560-572

Locke, J.: An Essay Concerning Human Understanding. London 1690

McComas, H. C: The Orign of Laughter. Psychological Review, 30,1923,45-55

McDougall, W: New Light on Laughter. Fortnightly Review, 148,1937, 312-320

A New Theory of Laughter. Psyche, 2,1922

The Theory of Laughter. Nature, 67,1903, 318-319

Why Do we Laugh? Scribners, 71,1922, 359-363

Maier, N. R. F.: A Gestalt Theory of Humour. British Journal of Psychology, 23,1932, 69-74

320

Mann, Т.: Freud und die Zukunft. В: S. Freud: Abriß der

Psychoanalyse. Frankfurt: Fischer 1953, 221-222 Piddington, R.: The Psychology of Laughter: From Plato

to Freud. New York: Gamut Press 1933 Plessner, H.: Lachen und Weinen. Bern: Francke 1950 Rapp, A.: The Origins of Wit and Humor. New York:

Dutton 1951

A Phylogenetic Theory of Wit and Humor. Journal of

Social Psychology, 30,1949, 81-96

Towards an Ecclectic and Multilateral Theory of

Laughter and Humor. Journal of General Psychology,

36,1947,207-209 Reik, Th.: Lust und Leid im Witz. Leipzig, Wien, Zürich:

Internationaler Psychoanalytischer Verlag 1929 Singer, R.: Experimente zur Struktur und Wirkungsweise

des Witzes. (Неопубликованная диссертация),

Wien 1972

Spencer, H.: The Physiology of Laughter. Macmillans

Magazine, 1,1860, 395 Strotzka, H.: Freud und der Humor. Enciclopedia

italiana. Florenz 1973

Gesundheit für Millionen. Wien, Hamburg: Zsolnay

1972

Ober Ambivalenz. Psyche, 22,1968, 287

Versuch über den Humor. Psyche, 10, 1957 Winterstein, A.: Contribution to the Problem of Humor.

Psychoanal. Quart., 3,1934, 303-316 Wolfenstein, M.: A Phase in the Development of

Children's Sense of Humor. В: The Psychoanalytic

Study of the Child. Vol. VI. Beverly Hills 1951

Children's Humor. Glencoe: Free Press 1954 Wortis, J.: Fragments of an Analysis with Freud. New

York: Simon & Schuster 1954

321

ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ СНОВИДЕНИЙ

Агнес Беккер

ФРЕЙДОВСКАЯ ТЕОРИЯ СНОВИДЕНИЙ

В 1894 году Зигмунд Фрейд в письме Йозефу Брейеру впервые упоминает, что он «сумел бы сейчас перевести сновидения» (Freud 1950, 105). В это время он интенсивно занимается собственными сновидениями и сновидениями пациентов. Решающий шаг к пониманию сновидений последовал тем не менее лишь в 1895 году, когда Фрейд приступил к анализу первого собственного сновидения. Это сновидение вошло затем в его книгу «Толкование сновидений» под названием «инъекция Ирме». Между 1895 и 1897 годами он работал над этим сочинением, которое и опубликовал в 1899 году (в выходных данных значится 1900 год). В 1901 году он дополнил его название подзаголовком «Работа о сновидении». В 1905 году появляется очерк о лечении истерии, ядро которого составили два сновидения его пациентки Доры, с помощью которых Фрейд хотел продемонстрировать практическое приложение его теории сновидений. Уже в 1901 году была подготовлена работа под названием «Сновидение и истерия», но опубликовать ее удалось только через четыре года под названием «Фрагмент анализа одного случая истерии».

Его книга «Толкование сновидений» поначалу расходилась очень медленно, второе издание смогло увидеть свет лишь в 1909 году, в тот год, когда уже вышел первый перевод, а именно на русский язык. Последующие издания выходили более регулярно. Труды Фрейда встречали также все большее международное признание и были переведены на множество языков.

До Фрейда о сновидениях и их значении для человека спорили ученые самых различных областей, таких, как философия, богословие и медицина. Исходя из совершенно различных точек зрения, они, хотя и выдвигали разного рода интересные предположения, однако это не сложилось в какую-то одну общепринятую теорию сновидений, на которую мог бы опереться Фрейд. В своем толковании сновидений он вступает в дискуссию главным образом с тезисами Роберта (Robert 1886) и Делажа (Delage 1891), рассматривавших сновидение как необходимый телесный процесс организма или как частичный сон мозга, во время которого проявляется то, что было подавлено днем. Фрейд соглашается с содержащимся в этой теории принципом динамического понимания, которого он придерживается также и в своей теории сновидений, однако категорически отвергает чисто соматическую точку зрения, хотя и в его теории имеется соматический аспект, когда он говорит о функции сновидений как сохранении сна. Наряду с научным изучением сновидений и их значения в истории человечества даже среди неспециалистов обнаруживается особая склонность придавать сновидениям определенный смысл. Сновидения понимались по преимуществу символически; в них искали диагностические, прогностические и терапевтические указания для сновидца. Среди извест-

322

нейших в истории сновидцев был библейский фараон. Ему приснилось, что семь тощих коров пожрали семь тучных, а семь тощих колосьев — семь тучных. Иосиф истолковал семь тучных коров как богатый урожай на протяжении семи лет, за которым должен был последовать столь же долгий период неурожаев, и посоветовал фараону во время достатка и изобилия заранее позаботиться о том времени, когда наступит нужда и голод.

Прежде отправной точкой всякого толкования сна — как научного, так и дилетантского — являлось то, каким образом сновидение всплывает в памяти бодрствующего человека, а именно в форме образов, нелепых ситуаций, противоречивых чувств или ощущений и т.п. Фрейд называет это сознательное воспоминание о сне явным сновидением. За ним, согласно его теории, скрыто истинное выражение сновидения, для которого он создает термин «скрытое содержание сновидения». Это скрытое содержание сновидения всегда включает исполнение желания (1900) или, как позднее модифицировал это Фрейд, «попытку исполнения желания» (1925). В бодрствующем состоянии сновидец, как правило, не осознает скрытого содержания сновидения. С помощью так называемых свободных ассоциаций по отношению к отдельным элементам явного сновидения удается сделать доступным для сознания скрытое содержание сновидения. Исходя из этого Фрейд развивает — подкрепляя ее своими исследованиями ошибочных действий и остроумия — топографическую теорию, которую он подробно излагает в седьмой главе «Толкования сновидений». Он различает три системы: бессознательное (Без), предсознательное (Псз) и сознательное (Сз), каждая из которых имеет свою функцию, свою форму защиты, свою катектическую энергию и отличается специфическим для каждой из систем содержанием. Между отдельными системами Фрейд предполагает наличие цензоров. Системы могут работать как прогрессивно, так и регрессивно.

Разработанная на материале сновидений топографическая модель стала для Фрейда основой его теории о строении психики в целом, как в состоянии бодрствования, так и сна (см. статью А. Холдера о психическом аппарате). Четко выраженное понимание сновидения, равно и психики, как многослойного комплексного образования — вот то принципиально новое в теории Фрейда, что составляет фундамент для всякого дальнейшего глубинно-психологически ориентированного исследования.

Сновидения возникают во сне. Сон соматически соответствует пребыванию зародыша в организме матери, поскольку и там и здесь выполняются определенные условия: тело находится в состоянии покоя, в тепле, отсутствуют раздражители. В психическом отношении сон является «чуть ли не полным извлечением из внешнего мира и прекращением всякого интереса к нему...» (X, 413). Сновидения, по Фрейду, возникают тогда, когда душевное работает в условиях регрессии, то есть с пониженным сознательным контролем и смещением в внутреннего равновесия сил в сторону бессознательного. Согласно топографической теории, инфантильный характер всех душевных событий во время работы сновидения является следствием единой и тотальной регрессии от системы Псз (проявляющейся также в качестве вторичного процесса) к системе Без (первичному процессу). Фрейд называет это топической регрессией.

Каждое сновидение представляет собой попытку исполнения желания. В большинстве случаев это желание остается для Я бессознательным, прячась в скрытом содержании сновидения. Лишь иногда желание и его удовлетворение проявляются непосредственно в явном сновидении. Такие сновидения называются «непосредственными сновидениями». Основной потребностью сознательного Я является желание сохранять сон, однако лишь в некоторых сновидениях это желание цен-зурировано в столь слабой степени, что испытываемая в сновидении потребность

323

фактически удовлетворяется сама. Таким образом удается избежать пробуждения и сохранить сон. Прежде всего в содержании явного сновидения находят выражение и удовлетворяются во сне такие элементарные потребности, как голод, жажда или утоление боли уже. Этот феномен особенно наблюдается в экстремальных или угрожающих жизни условиях, как например, при тяжелых заболеваниях, в полной изоляции или в концлагере. У маленьких детей желания, оставшиеся неисполненными на протяжении дня, часто непосредственно исполняются в явном содержании их сновидений. Их сновидения «коротки, когерентны, просты для понимания, недвусмысленны, и все же это сновидения» (XI, 124). В другом месте Фрейд говорит: «Несомненно, имеется eine один класс сновидений, которые не искажены и в них легко, как в сновидениях детей, распознать исполнение желаний. Это те сновидения, которые на протяжении всей жизни вызываются настоятельными потребностями тела — голодом, жаждой, сексуальной потребностью, то есть представляют собой исполнения желаний в ответ на внутренние телесные раздражители... во всех прочих сновидениях, исключая детские сновидения и сновидения инфантильного типа, мы сталкиваемся... с чинящим препятствия искажением» (XI, 131).

Соответственно, Фрейд различает два вида сновидений: во-первых, инфантильные или непосредственные сновидения, позволяющие у детей, а подчас и у взрослых, распознать уже в явном сновидении практически неискаженное желание; во-вторых, прочие — искаженные — сновидения. Под искажением Фрейд понимает психический процесс, с помощью которого бессознательный или предсознатель-ный предосудительный материал меняется до неузнаваемости. Только тогда, когда предосудительное желание становится неузнаваемым для Я, оно может беспрепятственно пройти сквозь цензуру, постулированную между системами Псз и Без, и проявиться в искаженном виде в явном содержании сновидения.

Понятие об искажении сновидения входит в разработанное позднее Фрейдом понятие работы сновидений. Следует принципиально отметить, что термины Фрейда проистекают исключительно из топографической модели и подвергаются изменениям только в ходе дальнейших теоретических и метапсихологических работ Фрейда, а потому неизбежно перекрываются. Так и термин «цензура сновидений» изначально происходит из топографической модели. Позднее Фрейд попытался включить функцию цензуры в разработанную затем структурную модель: если в топографической модели он понимает цензуру как функцию системы Псз, то в структурной модели он рассматривает ее как функцию Я под влиянием Сверх-Я. «Под этой цензурой мы, однако, не понимаем никакой особой силы, а выбрали это выражение для определенной стороны господствующих над Я вытесняющих тенденций, обращенной к (скрытым. — А. Б.) мыслям сновидения. Стоит нам дальше проникнуть в структуру Я, то в Я-идеале и в динамических проявлениях совести мы сможем также обнаружить цензора сновидений» (X, 165). Следовательно, в состоянии бодрствования этот цензор сновидений во многом соответствует защитной функции Я. В 1917 году Фрейд попытался дать описание этого процесса с экономической точки зрения на языке топографической и структурной модели. «Желание во сне пытается вобрать в себя все посланные от Я катексисы и создать абсолютный нарциссизм. Это всегда удается только отчасти, поскольку вытесненное в системе Без не следует за этим желанием. Следовательно, должна сохраниться также часть контркатексиса и остаться, пусть и не в полной мере, цензура между Без и Псз. Насколько простирается господство Я, обе системы освобождаются от катексисов. Чем сильнее катексисы влечений в Без, тем лабильнее сон» (X, 417). Цензуру можно распознать непосредственно в явном сновидении, но также и в стоящих за ним скрытых мыслях сновидения. Повсюду, где есть пробелы в явном содержании сновидения, причинами их оказывается цензура сновидений. Также и в том, что

324

тот или иной элемент сновидения вспоминается среди прочих, более четко оформленных элементов особенно плохо и расплывчато, в большинстве случаев повинна цензура сновидений. Однако в столь неприкрытой форме цензура сновидений встречается лишь крайне редко. Чаще она дает о себе знать по второму типу, а именно в самих скрытых мыслях сновидения. Из-за того, что места настоящих элементов занимают их ослабленные, приблизительные, едва обозначенные отражения, из-за смещения акцента или полной перегруппировки элементов, явное содержание сновидения становится совершенно непохожим на скрытые мысли сновидения, так что эти последние уже невозможно угадать в первом. Только работа по толкованию во время анализа способна обнаружить эти столь измененные скрытые мысли сновидения. Часто, однако, такие реконструкции оказываются весьма несовершенными, осознанию бессознательного препятствует сопротивление. Этому сопротивлению, с которым мы сталкиваемся при толковании сновидений, соответствует цензура во время работы сновидения. Цензура сновидения представляет собой одну сторону работы сновидения, тогда как искажение сновидения — другую. Эти понятия, как уже говорилось, Фрейд не всегда четко разграничивал.

Под работой сновидения Фрейд подразумевает психическую деятельность, преобразующую скрытое содержание сновидения в явное. Явное сновидение он сравнивает с неким ребусом, отдельные знаки которого должны быть переведены на язык неосознаваемых нами мыслей сновидения. Лишь в уже описанных непосредственных сновидениях и в детских сновидениях желанию удается относительно неприкрыто выразиться в явном сновидении; здесь, следовательно, оно во многом совпадает с его скрытыми мыслями.

То, что конкретно побуждает спящего человека видеть сны, Фрейд называет источниками сновидения. При этом он главным образом имеет в виду источники, из которых заимствуется материал, то есть содержание для построения сновидения. Наряду с этим он употребляет термин возбудитель сновидения. Этот термин происходит из энергетической концепции Фрейда и относится к остающейся или становящейся активной во сне энергии, которая может разрушить желание спать. Фрейд называет эту присущую представлению или мысли энергию «катектической

энергией» (см. статью П. Цизе).

Полный перечень выявленных им источников сновидений Фрейд впервые дает

в «Толковании сновидений»:

1) внешнее возбуждение органов чувств;

2) внутреннее возбуждение органов чувств;

3) внутреннее, то есть органическое телесное раздражение;

4) чисто психические источники сновидения.

Однако уже в главе V он более подробно разбирает три источника материала

сновидений, а именно:

а) недавний и нейтральный материал сновидений, к которому относятся остатки дня; к ним примыкает

б) инфантильный материал, который стремится найти свое выражение в сновидении и, наконец,

в) соматические источники сновидений, которые имеют, правда, второстепенное значение и вместе с инфантильным психическим материалом и остатками дня перерабатываются в исполнение желания.

Фрейд предполагает, что ввиду того, что соматические источники раздражения способны вызывать множество возможных реакций со стороны сновидения, эти источники играют роль, сходную с недавними, но индифферентными пред-сознательными остатками дня. Оба эти источника могут быть осознаны, если они сопряжены с психически значимыми источниками возбуждения и тем самым

325

образуют сновидения. В 1938 году в своей работе «Очерк о психоанализе» Фрейд по-новому сформулировал теорию сновидений в рамках своей структурной теории. В этой работе он еще раз высказался об источниках сновидений. Они представляют собой либо порождаемые Оно инстинктивные побуждения, то есть бессознательное желание, которое было вытеснено или возникло из актуального соматического возбуждения, навязавшего себя Я, или же «предсознательный ход мысли со всеми сопряженными с ним конфликтными побуждениями» (XVII, 88), проистекающее из Я желание (остаток дня), усиленное бессознательным элементом. Так или иначе перед спящим Я выдвигается требование сохранить сон, устранив благодаря образованию сновидения помехи-раздражители, возникающие из названных источников. Явное содержание сновидения скрывает теперь в более или менее замаскированной и искаженной форме желание, которое может быть выражено таким образом. Источники сновидения приводят к бессознательному содержанию сновидений, причем Фрейд в большинстве случаев употребляет понятие «скрытое содержание сновидения» и «скрытые мысли сновидения» в том же смысле, что и элементы сновидения, скрывающиеся за явным сновидением, которые могут быть вскрыты только через интерпретацию; к ним относятся динамические бессознательные желания, предсознательный материал и чувственные или телесные раздражители. В своей работе «Метапсихологическое дополнение к учению о сновидениях» (1916) Фрейд применяет термин «скрытые мысли сновидения» все же в более узком смысле: «Эти остатки дня мы распознаем в анализе в качестве скрытых мыслей сновидения и должны как по их природе, так и вследствие общей ситуации признать их псз представлениями, принадлежностью системы Псз... эти остатки дня, если они хотят появиться в виде образов сновидения, должны получить усиление из источников без инстинктивных побуждений» (X, 413—414). А в работе «Сновидение как средство доказательства» (1913) он добавляет, что может причислить скрытые мысли сновидений не к сновидению, а к предсознательным размышлениям, хотя узнал об этих размышлениях только из толкования сновидения. Наконец, в 1932 году в своем «Новом цикле лекций по введению в психоанализ» он подчеркивает, что сильнейшим элементом скрытых мыслей сновидения является вытесненное инстинктивное побуждение, которое, использовав случайно имевшиеся раздражители, нашло в них смягченное и замаскированное выражение.

Если захочется последовать за Фрейдом в его рассуждениях, то скрытые мысли сновидения следует понимать как часть общего содержания сновидения. Они происходят из предсознательного и могут стать скрытым содержанием сновидения только тогда, когда получат подкрепление и тем самым возможность выразиться благодаря динамически бессознательным желаниям (стремлениям Оно), которым цензура (защита Я) не дает наяву достичь сознания или хотя бы предсознательного. В сновидении часто бывает много таких желаний, которые в свою очередь, как при симптоме, могут стать узловыми пунктами для множества сфер представлений. Большинство из этих стремлений имеет сексуальную природу и уходит корнями в период раннего детства.

Скрытое содержание сновидения, таким образом, состоит, с одной стороны, из этих динамически бессознательных желаний, а с другой — из возможных физических побуждений, таких, как жажда или сексуальные инстинктивные импульсы, поскольку они склонны соединяться с содержанием представлений психических источников сновидений. Сюда же можно отнести вытесненные детские желания, которые находят свое выражение благодаря ассоциации со скрытыми мыслями сновидения, то есть с актуальными предсознательными склонностями и желаниями или индифферентными впечатлениями из жизни, катексис которых частично сохранился во сне (так называемые остатки дня).

326

Значение сновидения, следовательно, лежит в скрытом, а не в явном содержании сновидения, которое при образовании сновидения является основным в динамическом отношении желанием, скрытым в латентном содержании, и создает себе в нем также и дозволенную цензурой возможность удовлетворения. Если образование сновидения прошло успешно, то сновидец может спать дальше; в противном же случае он пробуждается, как это, к примеру, наблюдается при сновидениях страха (см. ниже).

Это желание сновидения или эта исполняющая желание фантазия может разрешиться тремя различными способами: 1) способом, который был бы нормальным для бодрствования, а именно из Псз пробиться в сознание, или 2) создать себе непосредственный моторный выход в обход сознания, или 3) пойти неожиданным путем, за которым нам действительно можно понаблюдать. «В первом случае она превратилась бы в бредовую идею с содержанием исполнения желания, однако в состоянии сна этого никогда не происходит... Второй случай, то есть непосредственный двигательный выход, исключается подобным принципом, ибо доступ к подвижности обычно лежит в некотором отдалении от цензуры сознания. Хотя в виде исключения его можно наблюдать в форме сомнамбулизма. Нам неизвестно, какие условия являются его предпосылкой и почему он не встречается чаше. То, что происходит при образовании сновидения, является весьма удивительным и совершенно непредвиденным решением. Процесс, начавшийся в Псз и усиленный через Без, идет обратным путем от Без Js восприятию в сознании. Эта регрессия (топическая регрессия. — А. Б.) является третьей фазой образования сновидения... усилением псз остатков дня через| Без — созданием сновидения-желания» (X, 417—418) — следовательно, третьи|м путем является топическая регрессия. «Разворот процесса возбуждения от Псз через Без является одновременно возвратом к ранней ступени галлюцинаторного исполнения желания» (X, 418).

Аалее в этой работе Фрейд подробно разбирает понятие галлюцинаторного исполнения желания, понятие, выбранное по аналогии с психозом. При психозе галлюцинация оказывается возможна только тогда, когда Я и его способности восприятия настолько разрушены, что испытание реальности больше не стоит на пути образования галлюцинации. «Затем Я порывает связи с реальностью. Оно оставляет систему восприятия Сз без катексиса... Этим поворотом в сторону от реальности устраняется испытание реальности, желания-фантазии — не вытесненные, вполне осознанные — могут проникнуть в систему и быть признаны там в качестве наилучших реальностей» (X, 424—425). Говоря о сновидении, Фрейд исходит теперь из «нарциссизма состояния сна» (X, 426), для которого равным образом характерно отсутствие катексиса Я. Это означает, что внешние и внутренние раздражители в сновидениях также перерабатываются галлюцинаторным образом; то, что воспринимается в сновидении, считается реальным, поскольку способность испытания реальности упразднена из-за отсутствия катексиса Я. В своем «Новом цикле лекций по введению в психоанализ» Фрейд исходит уже из экономических и структурных принципов и отмечает вкратце: «Факт цензуры сновидений показывает, однако, что во время сна ещё в достаточной степени сохраняется сопротивление-вытеснение... Оно (сновидение) позволяет вытесненному инстинктивному побуждению достичь возможного в этих условиях удовлетворения в форме галлюцинаторного исполнения желания. Однако весь допущенный спящим Я процесс образования сновидения находится под контролем цензуры, осуществляемого остатками сохранившегося вытеснения» (XV, 16—18). Эти высказывания в его последней публикации по теории сновидений однозначно показывают, что Фрейд к тому времени исходил из того, что Я и во сне не прекращает своей деятельности, более того,, своих функций и по-прежнему дей-

327

ствует — пусть даже и на более низком уровне, — принимая участие в образовании сновидений.

Когда Фрейд писал книгу о сновидении, его прежде всего интересовал принцип действия сновидения, а также инфантильные корни скрытого содержания сновидения. Гораздо меньше он был знаком с аспектами Я и явлениями переноса. Это показано Шуром (Schur 1972) на основе обширной переписки тех лет между Фрейдом и его другом Флиссом. Флисс в то время играл для Фрейда роль аналитика в его собственном анализе. Последующие толкования тогдашних фрейдовских сновидений показали ему интенсивность, происхождение и изменение этих отношений переноса, в которых за всеми связями можно распознать внутреннюю амбивалентность.

Под работой сновидения
Фрейд подразумевает деятельность, которая переводит скрытые мысли сновидения в явное сновидение. Еще в 1925 году он объясняет этот процесс с учетом топических и структурных аспектов. «Это ночное ослабление вытеснения используется бессознательным побуждением для того, чтобы проникнуть сновидением в сознание. Однако сопротивление-вытеснение со стороны Я не исчезло во сне, а просто уменьшилось. Его остаток сохраняется в виде цензуры сновидений и запрещает теперь бессознательному желанию-побуждению выразиться в формах, которые ему, собственно говоря, подошли бы. Из-за строгости цензуры сновидения скрытые мысли сновидения должны подвергнуться изменениям и ослаблениям, которые делают неузнаваемым предосудительный смысл сновидения. Этим-то и объясняется искажение сновидения, которому явное сновидение обязано своим необычным характером. Отсюда и правомерность утверждения: сновидение есть (скрытое) исполнение (вытесненного) желания. Теперь мы рке знаем, что сновидение строится как невротический симптом; оно является компромиссным образованием между притязаниями вытесненного инстинктивного побуждения и сопротивлением цензурирующей силе в Я. Вследствие одинакового происхождения оно является столь же непонятным, как симптом, и равным образом нуждается в толковании... Процесс, который при содействии цензуры сновидения переводит скрытые мысли в явное содержание сновидения, я и назвал работой сновидения» (XIV, 70—71).

Работу сновидения отчасти можно приравнять к защитной деятельности бодрствующего Я. Тем не менее ее отличительные признаки, согласно Фрейду, иные, чем бодрствующего мышления. «Она (работа сновидения) не является более небрежной, некорректной, забывчивой, неполной, нежели бодрствующее мышление; она есть нечто качественно полностью от него отличное и потому не поддающееся с ним сравнению. Она вообще не думает, не считает, не выносит суждений, но ограничивается лишь тем, чтобы преобразовывать... Ее продукт, сновидение, должен прежде всего избавиться от цензуры и для достижения этой цели работа сновидения прибегает к смещению психических интенсивностей вплоть до переоценки всех психических ценностей; мысли должны воспроизводиться исключительно или по преимуществу в материале визуальных или акустических следов воспоминаний, и ввиду этого требования в работе сновидения возникает внимание к изобразительности, которой она отвечает благодаря новым смещениям. Должны быть созданы (вероятно) еще большие интенсивности, чем те, которые имеются в распоряжении ночью в мыслях сновидения, и этой цели служит сильное сгущение, которое предпринимается составными частями мыслей сновидения» (П/Ш, 511).

Разберем еще раз отдельные механизмы, которыми пользуется работа сновидения. 1. Сгущение. Сама по себе тенденция к сгущению не является чем-то специфическим для сновидения, ее нередко можно встретить и в обычной человеческой жизни, а именно там, где выявляется нечто общее, например, общий знаменатель

328

в исчислении дробей или всевозможные родовые обозначения организмов в естествознании. Так и в сновидении происходит сгущение там, где оно обнаруживает у нескольких людей или разных предметов нечто общее и может изобразить это в том или ином аспекте. При этом за позитивным и общим удается скрыть неприятные, подлежащие вытеснению стороны личности или переживаний и тем самым служить исполнению желаний и, соответственно, обходить цензуру. Однако и противоположности таким же образом могут создавать мотив для сгущения, поскольку противоположное стоит за всеобщим. Для объяснения этого феномена Кемпер (Кетрег 1955) приводит параллели из жизни в бодрствовании, которые он обнаружил в определенных оборотах речи, таких, как «Gott sei leider» (как на грех), считая это выражение сгущением «Gott sei Dank» (слава Богу) и «leider Gottes» (к великому сожалению). Он описывает еще и третью форму сгущения, которая состоит из частичного соответствия между двумя людьми или предметами и образования общего третьего из первых двух частей, причем этот третий человек (или предмет) способен пробудить лишь несущественные индифферентные воспоминания.

Широко распространенную склонность принимать часть за целое — а ничем другим сгущение и не является — можно увидеть в хранении вещей, принадлежавших любимым, но утраченным людям, когда подарок, сделанный ими, письмо, предмет одежды так почитаются и лелеются, как будто они представляют собой

целиком этого человека.

2. Смещение. Этот пример иллюстрирует также и смещение, поскольку все чувства, которые первоначально предназначались любимому человеку, сосредоточиваются теперь на этом предмете; они на него «смещаются». Фрейд различает два

вида смещения:

а) психический акцент с важного элемента смещается на другой, неважный, из-за чего сновидение центрируется по-другому и кажется чужеродным. События, происходящие во сне, которые являются эмоционально значимыми для сновидца, кажутся ему тогда неинтересными и на них наслаиваются другие события, сами по себе более нейтральные. Для иллюстрации смещения акцента Фрейд вспоминает анекдот: сельский кузнец совершил преступление, за которое полагается смертная казнь. Суд решил, что вина должна быть искуплена, но поскольку больше кузнецов в деревне не было и он был незаменим, а портных, напротив, было целых три, то вместо кузнеца повесили одного из них (Freud 1916—1917).

б) Скрытый элемент замещается не собственной составной частью, а чем-то более отдаленным, то есть намеком. Этот намек связан с элементом, который ему предстоит заместить, самыми поверхностными и отдаленными связями, а потому непонятен. Если этот намек пропадает, то его толкование часто производит впечатление неуклюжей шутки или насильственного, притянутого за уши истолкования

(там же).

Процессы сгущения и смещения, которые с экономической точки зрения объясняются как результат изменения интенсивности катексиса, были для Фрейда признаками того, что функционирует так называемый первичный психический процесс. Он считал необходимым использовать экономические формулировки лишь в соответствующем особом контексте, а именно при толковании как сновидений, так

и симптомов.

3. Изобразительность сновидений. Сновидение, в том виде, как оно вспоминается, является проявлением наглядного, а не абстрактного мышления. Скрытые за ним мысли сновидения проистекают, однако, из разнообразных предсознательных и бессознательных мыслей, нуждающихся в переводе на язык образов. Правда, не все мысли претворяются в зримые образы; некоторые сохраняют свою форму и проявляются в явном сновидении в виде мыслей или знаний. Метапсихологически

329

Фрейд описывает этот процесс следующими словами: «Мысли при этом переводятся в — преимущественно визуальные — образы, то есть словесные представления сводятся к соответствующим представлениям о предметах, и в целом это происходит так, словно процесс управляется с учетом изобразительности. После происшедшей регрессии в системе Псз остается ряд катексисов, катексисов воспоминаний о предметах, на которые воздействует первичный психический процесс, пока он не образует явного содержания сновидений посредством их сгущения и смещения катексисов с одного воспоминания на другое. Только там, где словесные представления в остатках дня являются свежими, актуальными остатками восприятия, а не выражением мысли, с ними обращаются как с представлениями о предмете и они сами по себе испытывают влияние сгущения и смещения. Отсюда происходит и подтвержденное с тех пор правило толкования сновидений, что слова и речь не образуются заново в содержании сновидения, а подражают словам и речам предшествующего дня (или иным свежим впечатлениям, в том числе из того, что было прочитано). Удивительно, насколько мало работа сновидения придерживается словесных представлений; она всегда готова перемешивать слова между собой, пока не найдет того выражения, которое предоставляет наиболее благоприятную возможность для наглядного изображения» (X, 418—419). Фрейд иллюстрирует такое образное представление мысли на двух примерах: если спящему снится, что он на чем-то сидит (sitzt), то это может означать, что он обладает (besitzt) этим предметом или хочет им обладать, или, если кто-то во сне ломает (bricht) руку, то при толковании сновидения может выясниться, что ему приснилось нарушение супружеской верности (Ehebruch) (Freud 1916—1917).

Наблюдение Фрейда, что слова, сказанные в явном сновидении, происходят из предшествующего дня или иных свежих впечатлений, было дополнено в 1939 году Исаковером, показавшим, что высказанные во сне слова скорее имеют отношение

к функциям Сверх-Я.

Аругая возможность сделать мысли образными состоит в технике, аналогичной составлению ребуса, когда, например, слово und
(и) изображается с помощью собаки (
Hund)
с перечеркнутой буквой Н. Кемпер (Kemper 1955) описывает сновидение пациентки, чей муж надолго уехал за границу. В сновидении она вскрывает полученное от него письмо и при этом рвет марку с изображением пяти олимпийских колец. В письме оказывается всего-навсего буква Е (начальная буква слова Ehe — брак. — Ред.),
разломанная на две половинки, и эта буква выкована из золота. Намеки в этом сновидении напоминают по форме ребус.

Само явное сновидение также предоставляет возможности сделать то или иное содержание наглядным. Так, смена места действия в явном сновидении может означать придаточное предложение в мыслях сновидения. Разные сновидения одной и той же ночи имеют зачастую одинаковое значение и указывают на стремление как можно лучше справиться с усиливающимся раздражителем. И в самом отдельном сновидении особенно трудный элемент может быть изображен с помощью дублетов. Перевод мыслей (сновидения) в образы есть хотя и самая сложная, но вместе с тем и самая интересная сторона работы сновидения.

В «Толковании сновидений» Фрейд пытается распределить три ранее перечисленные задачи — сгущение, смещение, изобразительность — также и во времени, однако в дальнейшем приходит к заключению, что процессы, по-видимому, протекают параллельно друг с другом. «В действительности речь идет, пожалуй, об одновременном испытании того и другого пути, колебании возбуждения, пока, наконец, из их сообразного цели нагромождения не останется какая-то одна группа.. Это похоже на фейерверк, который готовится долгие часы, а сгорает в одно мгновение» (И/Ш, 581-582).

330

4. Использование символов. Еще одна возможность в работе сновидения сделать мысли наглядными состоит в применении символов. Статья Фрейда «Изображение через символы» появилась только в 1914 году и вошла в «Толкование сновидений» по настоянию Штекеля. Однако уже в первом издании он пытается найти связь между толкованием символов и своей собственной техникой толковать сновидения с помощью свободных ассоциаций.

Символы являются один из способов косвенного изображения. В некоторых случаях очевидно соответствие тому, что изображается, в других оно более завуалировано. Под символом мы понимаем слово, словесное представление, находящееся в тесной связи с определенными предметами или функциями. Согласно тезису Ганса Шпербера (Sperber 1912), речь филогенетически берет начало из собственного тела и тела партнера. Слова и понятия, созданные первоначально для обозначения частей тела и совершаемых ими действий, в ходе эволюции были перенесены на все остальные действия и предметы, которые, однако, по-прежнему ассоциативно связаны с первоначальной телесной деятельностью или соответствующими частями тела. Индивидуальное развитие речи ребенка равным образом происходит благодаря постижению и описанию своего собственного тела и тела своих близких. Постулируемое Шпербером филогенетическое возникновение речи подтверждается его онтогенетическим развитием. Теперь, возможх но, станет понятней, почему символы в самом широком смысле относятся ко всему телесному и так часто имеют сексуальное содержание: символ есть регрессия от словесного представления к образному выражению на этом изначальном

языке тела.

Поле символизируемого для Фрейда, таким образом, узко ограничено: тело, родители и прочие родственники, рождение, смерть, нагота и прежде всего сексуальность. Эти символы проявляются в сновидении в качестве так называемых «безмолвных элементов»: индивид не способен предоставить для них ассоциации. Поэтому остается только возможность свести символ к его непосредственному специфическому значению. Фрейд первоначально защищался от толкований символов, поскольку они казались ему неким шагом назад, как бы составлением сонника, передачей одного слова посредством другого без учета соответствующей ситуации пациента. Лишь позднее он понял, что на основе имеющегося у каждого человека в той или иной степени бессознательного знания о связи между символом и обозначаемым сокрытые отношения между вещами могут быть выражены в сновидении также и символически. «Символика, пожалуй, является самой удивительной главой учения о сновидениях. Прежде всего, поскольку символы являются устоявшимися переводами, они в известной мере реализуют идеал как древнего, так и обиходного толкования сновидений, от которого мы благодаря нашей технике далеко отошли. Они при известных обстоятельствах позволяют нам толковать сновидения, не спрашивая сновидца, который все равно ничего не понимает в символах. Зная, с одной стороны, обычные символы сновидения, а с другой — личность сновидца, условия, в которых он живет, и впечатления, из которых составлены сновидения, часто можно толковать сновидение сразу, как бы переводя его с листа. Такой фокус льстит толкователю сновидений и импонирует сновидцу; это благотворно сказывается на трудоемкой работе по выспрашиванию сновидца. Но не впадите тем самым в соблазн! Делать фокусы — не наша задача. Основанное на знании символов толкование не является техникой, которая может быть заменена ассоциативной или ей приравнена. Это некое дополнение к ней и предоставляет ей всего лишь пригодные для дальнейшего использования результаты» (XI, 152). Однако слова или понятия, которые зачастую могут служить символической маскировке проистекающего из тела желания, не обязательно должны использоваться только в качестве символов.

331

Только тогда, когда к соответствующей части сновидения не может быть подобрано никакой ассоциации, Фрейд делает предположение о символическом искажении. В возможности символизации он видит не только аспект искажения, но и возможное выражение сопротивления пациента: таким образом он может представить свои эротические желания как невинные и асексуальные, поскольку речь идет о неизвестных ему символах. Это означает, однако, что символы в сновидении особенно пригодны для того, чтобы обойти цензуру (см.также статью П. Орбана).

5. Последней задачей работы сновидения является вторичная переработка. Искаженное, измененное и переведенное в образы или символы содержание сновидения должно быть переработано таким образом, чтобы оно приобрело порядок, сообразный категориям, действующим в состоянии бодрствования, и в результате возникло нечто цельное и взаимосвязанное. При этом материал часто упорядочивается совершенно непонятным образом: там, где это кажется необходимым, делаются вставки или, наоборот, отдельные элементы выбрасываются. Каждый человек, возможно, на самом себе замечал воздействие этой вторичной переработки, когда просыпался ночью ото сна, некоторое время продолжая верить в его реальность и вместе с тем без всякого удивления вспоминая запутаннейшие события, которые в тот момент еще представляются ему совершенно ясными и понятными. Только потом, после полного пробуждения, этот хаос сновидения трансформируется в понятный образ или структуру. Пробелы заполняются, вставляются связующие части, явное сновидение складывается в том виде, как оно предстает в нашем воспоминании. Отсутствие или недостаточность вторичной переработки позволяет нам, в частности, понять, почему сновидения, описанные ночью сразу после пробуждения, днем кажутся такими непонятными, странными, запутанными и находящимися полностью под влиянием первичного процесса. Такие сны, которые кажутся совершенно чуждыми даже самому сновидцу и вторичная переработка которых не отчетлива, часто оказываются малопригодными для аналитической работы. В таких случаях никак не удается подобрать свободной ассоциации к той структуре, которая самому сновидцу представляется странной и не имеющей к нему отношения. Еще одну причину непонятности рассказанных ночью сновидений можно, правда, усмотреть также и в особой форме сопротивления.

«Завершение процесса сновидения состоит в том, что регрессивно трансформированное, переработанное в желание-фантазию содержание мысли осознается в виде чувственного восприятия, при этом оно подвергается вторичной переработке, которой подлежит всякое содержание восприятия» (И/III, 613).

Фрейд называл сновидения «via regia к бессознательному». Он обнаружил, что особенно так называемая «амнезия детства» удивительным образом может быть прорвана посредством сновидений и связанных с ними ассоциаций. В своем сновидении об «инъекции Ирме» Фрейд впервые признал, что каждый элемент явного сновидения несет в себе некий смысл и что каждый такой элемент может быть расшифрован с помощью свободных ассоциаций. Таким же образом он открыл и работу сновидений. Поэтому приснившийся ему в ночь с 23 на 24 июля 1895 года сон об Ирме Фрейд назвал «вехой как в своем самоанализе, так и в психоанализе» в целом. В ходе его самоанализа толкование сновидений играло огромную роль. Его сновидения все более открывали ему амбивалентность, присущую всем объектным отношениям, существование эдипова комплекса, а также значение чувства вины, которое у самого себя он свел к бессознательному желанию смерти своему брату-погодку, умершему восьми месяцев от роду. Этим во многом объясняются все его последующие дружеские отношения (Schur 1972). Сны Фрейда показывают, что в период с 1895 (сон об Ирме) по 1899 год (когда вышла в свет книга «Толкование

332

сновидений») ему все больше удавалось с помощью ассоциаций к сновидениям пробиться к полностью вытесненным воспоминаниям детства и связать их с нынешними событиями, конфликтами и желаниями. Фрейд, правда, тогда еще не знал, что и недавние конфликтные, частично бессознательные мысли и желания могут в свою очередь выражаться благодаря ассоциациям с инфантильным материалом, которые для Я не столь дистоничны (Schur 1972). Работа сновидений может, следовательно, действовать в двух направлениях: от настоящего к прошлому и

наоборот.

Этот путь к бессознательному он демонстрирует в описании своей пациентки Доры в работе «Фрагмент анализа одного случая истерии» (1905); Фрейд узнал важную часть предыстории Доры только благодаря ее сновидениям. В рамках психоаналитической терапии он поступал со сновидениями пациентки точно так же, как и со всеми другими ее сообщениями, то есть просил называть к ним свободные ассоциации. С помощью этих стихийных мыслей своей пациентки, а также учитывая все то, что он уже знал о ее жизни, а порой используя и перевод символов, он пытался заменить явные сновидения чем-то таким, что в качестве «полновесного и равноценного звена включается в цепь наших душевных акций»

(Н/Ш, 100).

Это разложение явного сновидения на скрытые содержания сновидения Фрейд назвал «толкованием сновидений». И хотя с точки зрения чисто научной, строгой терминологии выражение «толкование сновидений» носит оттенок дилетантизма и полунаучности, оно все же сохраняется в качестве введенного Фрейдом термина. Толкование сновидения означает обратный путь в сравнении с работой сновидения: если последняя в результате сгущения, смещения, перевода в зрительные образы и вторичной переработки создает из скрытых содержаний сновидения явное сновидение, то задача первого состоит в том, чтобы из явного содержания сновидения извлечь скрытые и измененные мысли. Фрейд проследил за опытами, которые в 1889 году произвел в Нанси Бернгейм и их результаты утвердили его в стремлении выявить с помощью свободных ассоциаций пациентов мысли, скрывающиеся за явным сновидением. Бернгейм вводил человека в сомнамбулическое состояние, чтобы он галлюцинаторно пережил в нем все, что только возможно, а затем его будил. Поначалу казалось, что тот ничего не знал о процессах, происходивших во время его гипнотического сна, однако, когда Бернгейм настаивал, пациент сперва смутно припоминал тот или иной фрагмент, затем воспоминания становились отчетливей, имевшиеся пробелы заполнялись и наконец, окончательно всплывала вся

картина (Freud 1916—1917).

Технику свободных ассоциаций Фрейд описывает следующим образом: «Мы можем просто следовать хронологическому порядку, как это и происходит при рассказывании сновидения... или мы можем попросить сновидца отыскать вначале в сновидении остатки дня... Прослеживая за этими привязками, мы часто вдруг обнаруживали переход от, казалось бы, далекого мира сновидений к реальной жизни пациента. Или же мы велим ему начать с тех элементов содержания сновидения, которые привлекают к себе внимание своей особой четкостью и силой ощущений... Нет никакой разницы, каким из этих путей мы приблизимся к искомым ассоциациям» (XV, 11). Эти ассоциации, равно как и пропуски, забытые и затем снова припомненные фрагменты сновидения могут дать указания на мысли сновидения. Наблюдаемое при этом сопротивление является вернейшим признаком конфликта. Однако пациент способен давать ассоциации даже к забытым частям сновидения, благодаря чему толкование сновидения становится все же возможным. Тем не менее Фрейд особо подчеркивает, что в ходе психоаналитического лечения ему лишь в редких случаях удавалось действительно

333

до конца понять сновидение. Во-первых, на это уходит так много времени, что приходится жертвовать другими событиями; во-вторых, настаивая на дальнейшей проработке сновидения, аналитик может искусственно вызвать сопротивление, которое впоследствии наносит ущерб совместной работе над сновидениями. Как правило, приходится довольствоваться постижением в сновидении того, что связано с актуальными событиями во время лечения. И только собственные сновидения снова и снова анализировались Фрейдом и постоянно предоставляли ему новые аспекты для дополнения его теории, которые он мог затем проверить и применить при лечении. Наконец, Фрейд указывает на эгоистический характер каждого сновидения: чаще всего в нем присутствует собственная персона, а также на то, что любое рассказанное во время аналитической терапии сновидение имеет какое-то отношение к аналитику, а это значит, что здесь должны учитываться аспекты переноса. Экспериментально было установлено, что каждой ночью от трех до шести так называемых фаз сна сменяются фазами сновидения, которые в общей сложности составляют около 20 процентов всего времени сна. О некоторых сновидениях испытуемые рассказывали сразу после пробуждения и в своем-явном содержании прямо или косвенно они указывали главным образом на непреодоленные ситуации предшествующего дня, чаще всего на элементы экспериментальной ситуации. Тем самым подтвердилось не только влияние переноса на сновидения, но и положение Фрейда, что «сновидение — это страж сна, а не нарушитель» (П/Ш, 239). Оказалось, что припомненные сновидения содержали незавершенные остатки дня, к которым присоединялись — что удалось доказать только у пациентов, которые наряду с участием в эксперименте проходили анализ — другие неосуществленные желания. Другие сновидения забывались или под влиянием сопротивления, то есть были вытеснены, или же вследствие того, что желание исполнялось благодаря успешному образованию сновидения, а потому сновидение могло быть забыто. Федерн (Federn 1956) даже рассматривает способность долго помнить сны как проявление психического здоровья; Арлоу (Arlow 1961) и Бергманн (Bergmann 1966) также подчеркивают, что сновидения, в которых исполняются желания, как правило, забываются, и наоборот, они вспоминаются или же вытесняются только тогда — что согласуется с теорией Фрейда, — когда желания Оно или требования Сверх-Я настолько в них сильны, что Я спящего человека вынуждено создавать разнообразные защитные механизмы. В других случаях либо дериватам Оно удается во сне подобраться сквозь защиту к сознанию, либо, если никакая защита невозможна, сновидец просыпается. Депривация сновидений приводила в эксперименте к появлению психотических переживаний, тогда как прерывание фаз сна, лишенных сновидений — только к значительному утомлению.

Пересказ сновидения всегда связан с объектами, о которых повествует сновидение. Поэтому сновидению (рассказу о нем) присуща коммуникативная функция, на что было указано прежде всего Клаубером (Klauber 1969), а также другими авторами. Экспериментально полученные данные и анализы сновидений подтвердили это наблюдение.

Особые сновидения

Первое сновидение, о котором рассказывается в ходе аналитического лечения, так называемое инициальное сновидение, указывает, соответственно, также на то, что в отношении к объекту-аналитику — переносу — что-то изменилось, что сделало возможным это сообщение о сновидении. По поводу все более частого появления сновидений в процессе психоанализа Фрейд замечает: «Едва ли здесь

334

можно привести какой-либо другой фактор, чем проистекающую из родительского комплекса уступчивость анализируемого в отношении аналитика», имея при этом в виду позитивный перенос (XIII, 310).

В некоторых инициальных сновидениях аналитик появляется в неискаженном виде. Различные авторы занимались этим феноменом и пришли к выводу, что у пациентов, видевших инициальные сновидения, в которых аналитик предстает подобным образом, чаще всего речь идет об очень глубоком расстройстве. Как правило, здесь можно ожидать особенно проблематичную ситуацию переноса, а также что их изначальные объектные отношения отличаются особым нарушением. Часто они с трудом отличают фантазию от реальности. Аналитик прямо-таки маниакальным образом катектируется в переносе и должен обеспечивать непосредственное удовлетворение их желаний (М. Bergmann, Rapaport, Yazmajian, P. Heimann и др., цит. по: Becker 1972). По сообщению Винникотта (Winnicott 1971), сновидения подобного рода наблюдаются перед началом лечения только у детей. Они часто видят во сне самого аналитика, и он совершенно неотличим от объекта этого сновидения. Кроме того, это первое сновидение часто содержит всю патодинами-ку пациента, тогда как последующие сновидения, появляющиеся в ходе лечения, обычно воспроизводят — из-за возникающей терапевтической регрессии — лишь части патогенного материала (Becker 1972). «Эти инициальные сновидения являются, так сказать, наивными, они очень многое выдают слушателю, равно как и сновидения так называемых здоровых людей» (VIII, 355). Инициальным сновидением Фрейда был сон об «инъекции Ирме». В своем «Толковании сновидений» он подробно разбирает его в качестве «образчика сновидения» и первого сновидения, которое он подверг тщательному анализу.

Сон об «инъекции Ирме» демонстрирует важнейшие моменты из биографии Фрейда, которой предстояло играть все более осознанную роль в начатом им в то время самоанализе для прояснения его детской амнезии. Здесь Фрейд впервые признал, что каждый из компонентов явного сновидения имеет свое значение, а скрытое содержание сновидения в каждом из этих компонентов может быть расшифро7
вано с помощью свободных ассоциаций. На нем он открыл и описал принцип действия работы сновидения; она включала в себя механизмы сгущения и смещения. В этом сновидении он еще не ухватил аспекта переноса. Его друг Флисс выступил в отношении Фрейда в качестве аналитика; Шур в своей биографии Фрейда (Schur 1972) подробно разбирает отношения между ними и указывает на то, что их дружба имела характер переноса. Эти отношения переноса содержатся уже в скрытом содержании первого сновидения Фрейда, хотя сам Фрейд, пожалуй, тогда этого еще не осознавал. Грунерт (Grunert 1975) посвящает этому первому сновидению Фрейда подробную работу, в которой пытается связать с ним инфантильные источники из жизни Фрейда и в виде гипотезы дополнить его толкование. Он называет сон об инъекции Ирме «инициальным сновидением психоанализа» в целом.

В литературе описаны, однако, и другие виды сновидений, которым может придаваться особая, общая роль или значение. Они отличаются либо своим типичным проявлением, либо тем, что они, по всей видимости, не имеют характера

исполнения желания.

О типичных сновидениях, то есть о таких сновидениях, которые постоянно снятся многим людям и мало чем друг от друга отличаются, Фрейд говорит, что в большинстве случаев они повторяют впечатления детства, относящиеся к подвижным играм с соответствующим характером удовольствия. В качестве примеров можно назвать сны о полете, падении или ощущении головокружения. Как и в изображении через символы, также касающихся телесного, сновидцу не удается верно подобрать ассоциации к этим сновидениям, источники которых у всех лю-

335

дей, очевидно, одинаковы и соответствуют инфантильной сексуальности. К подобным базальным переживаниям можно свести также и сновидения о наготе. Сны о смерти любимых родственников, которые тоже возникают очень часто и в типичной форме, указывают без особого искажения на, несомненно, когда-то имевшееся, но вытесненное желание. Фрейд полагает, что такие сновидения могут иногда без больших препятствий проходить цензуру, поскольку «мало ли что нам только ни придет на ум во сне» (И/Ш, 273), цензура же, так сказать, для этого не вооружена. Это объяснение Фрейда не вполне убедительно, более убедительным является другое, что этому вытесненному желанию довольно часто противостоит остаток дня — например, в форме заботы о дорогом нам человеке (Freud 1900).

Сновидения Фрейда часто выявляют его реакцию на смерть ряда людей, особенно на смерть его отца, которая сыграла роль катализатора в развитии его идеи об эдиповом комплексе. Фрейд распознал в них угрызения совести человека, пережившего другого, и, как уже говорилось, роль амбивалентности во всех отношениях, которая выражается также и в снах о смерти любимых людей.

В сновидениях об экзамене, которые постоянно снятся многим людям, Фрейд обнаружил, что они никогда не снились тем, кто потерпел на экзамене неудачу, Поскольку они часто являлись тогда, когда на следующий день человеку предстоял экзамен или испытание, можно предположить, что их функция исполнения желания одновременно состояла в предвосхищении события (там же).

Если сущностью сновидения является исполнение желания, то этому определению все же противоречат некоторые сновидения, в которых эта функция, по-видимому, отсутствует. Фрейд обсуждает в этой связи сны о наказании, сны, противоречащие желанию, сновидения страха, а также сновидения при травматических

неврозах.

Сновидениями, противоречащими желанию, Фрейд называет такие, которые всякий раз возникают во время анализа, когда «пациент выказывает мне сопротивление, и я могу с большой уверенностью рассчитывать на то, что вызову такое сновидение, изложив больному свое учение, что сновидение представляет собой исполнение желания» (И/Ш, 163). Тем самым Фрейд показывает, что исполнение желания состоит в том, чтобы бессознательно противоречить терапевту в его научном воззрении, и что такие сновидения, следовательно, не противоречат теории об исполняющем желание характере сновидения.

В работе «По ту сторону принципа удовольствия» (1920) Фрейд говорит, что существуют вещи, стоящие «по ту сторону» принципа удовольствия. В качестве доказательства он приводит посттравматическое сновидение, о котором говорит: «Жизнь во сне травматического невроза демонстрирует тот характер, что она снова и снова возвращает больного к ситуации его несчастного случая, от которой он каждый раз в страхе просыпается» (XIII, 10). В этой категории сновидений речь всегда идет о повторяющихся снах, содержание которых выявляет все вариации самих травматических ситуаций, а также предшествующих этой травме событий. Фрейд полагал, что эти сновидения, вызывая страх, отсутствие которого стало причиной травматической ситуации, пытаются задним числом справиться с ее раздражителем. Следовательно, страх в них является не реакцией на определенное желание, а чем-то созданным Я сновидца. Шур (Schur 1966) критически отнесся к тезису Фрейда. Если Фрейд полагал, что в силу вышесказанного эти сны подчиняются не принципу удовольствия—неудовольствия, а принципу навязчивого повторения, то Шур утверждает, что повторение травматических событий в сновидениях — несмотря на удовлетворение определенных дериватов Оно и требований Сверх-Я — представляет собой бессознательное желание Я аннулировать травматическую ситуацию. Возникающий страх является реакцией Я на угрозу, которая

336

не отличается от реакции на прочие вызывающие страх сновидения, в которых желание репрезентирует недозволенное требование со стороны влечения.

Согласно Шуру, Я сновидца обращается к таким механизмам, как аннулирование (там же). Тем самым он говорит об участии Я в работе сновидения и в дальнейшем оспаривает также тезис Фрейда о влечении к смерти, базирующийся на гипотезе о навязчивом повторении, как ее сформулировал Фрейд в связи с травматическими неврозами и посттравматическими сновидениями.

Изучение сновидений страха уже в работе «Толкование сновидений» привело Фрейда к открытию эдипова комплекса и комплекса кастрации, хотя в то время этими терминами он еще не пользовался. Эти сновидения страха стремятся, согласно Фрейду, выразить неприкрытое исполнение желания, то есть образовать сновидение, содержание которого в значительной степени должно избегнуть цензуры. Однако, как только такое сновидение пытается привести в исполнение вытесненное желание, в действие должна вступить работа сновидения и исказить это желание своими средствами. Если это ей не удается, то вместо цензуры возникает страх, который пробуждает сновидца. Страх, следовательно, служит здесь сигналом грозящей опасности, и Фрейд называет его сигнальным страхом. Таким образом, уже в этом месте своего исследования сновидений он предвосхищает важную новую теорию, а именно теорию страха как сигнала, которую подробно изложит только в 1926 году в работе «Торможение, симптом и страх» (см. соответствующую статью Д. Айке). Его первое объяснение страшных снов в работе «Толкование сновидений» соответствовало теории страха как проявления запруженного либидо и, соответственно этому, он приписывал сновидениям, либидо которых трансформировалось в страх, сексуальное содержание. К сновидениям страха он причислял все неприятные сны, болезненные ощущения от которых соответствуют приближению к страху.

Сны о наказании Фрейду также без труда удалось объяснить в рамках теории исполнения желания. В дополнении к «Толкованию сновидений» он высказал положение, что исполненное в сне о наказании бессознательное желание является желанием сновидца удовлетворить свою потребность в наказании за вытесненное, недозволенное желание-побуждение. Эти сновидения содержат в себе удовлетворение мазохистских тенденций. В 1925 году он полностью отказался от этой теории и писал, что сны о наказании следует связывать не с вытесненным инстинктивным желанием, то есть с мазохизмом, а скорее с деятельностью самокритичной инстанции в Я, которую он назвал Сверх-Я.

Наряду с истинными сновидениями во сне Фрейд указал на так называемые дневные грезы, которые, так же, как и ночные сновидения, имеют характер исполнения желания и основываются большей частью на детских переживаниях. В отличие от сновидений, эти дневные грезы в значительной степени находятся под влиянием требований осознанных или предсознательных процессов мышления, и поэтому представляют собой более сложный феномен, чем ночные сновидения. Ночное сновидение представляет собой всего лишь «форму мышления», в которой проявляется работа сновидения и ее условия (Freud 1916—1917). В дневных грезах существенную роль играет вторичная переработка. Благодаря ее деятельности становится понятной также большая сценическая взаимосвязь дневных грез. Я грезящего наяву в меньшей степени подвергается регрессии, нежели Я сновидца. Поэтому функции восприятия и испытания реальности, находящиеся в подчинении Я, сохраняются здесь лучше, чем этого можно ожидать во сне.

Если проследить за развитием исследования сновидений Фрейдом с момента опубликования его первой книги о сновидениях в 1899—1900 годах; вплоть до его замечаний на эту тему в «Очерке о психоанализе» (1938), то становится очевид-

337

ным изменение его теоретической концепции от топографической модели к структурной. Попытка придерживаться одновременно обеих теорем, наличие которых характерно для поздних работ Фрейда, подчас затрудняет понимание его рассуждений и терминов. Понятия, которые он употреблял в своих ранних трудах, перешли частично в его поздние работы; наряду с этим Фрейд давал им и новые определения, из-за чего избежать пересечения понятий было невозможно. Экономическую точку зрения Фрейд излагал в основном на конкретных примерах, но при этом он не нашел возможности сформулировать общий экономический принцип в качестве гипотезы, которая объясняла бы работу сновидения.

РАЗВИТИЕ ТЕОРИИ ПОСЛЕ ФРЕЙДА

Структурная теория после смерти Фрейда получила дальнейшую разработку в трудах его последователей. Учение Фрейда о сновидении было дополнено ими и усовершенствовано. При этом были учтены также и экономические аспекты. В качестве представителей структурной теории, которые пытались с ее помощью объяснить феномены сновидения, следует назвать Арлоу и Бреннера.

Бреннер (Brenner 1955) определяет сновидение как процесс, в котором посредством фантазии удовлетворяется импульс Оно. Энергетически это означает, что катексис, который в скрытом содержании сновидения относится к элементам Оно, принуждает психический аппарат произвести работу сновидения. С помощью исполняющей желание фантазии, которая содержится в скрытом сновидении, но приводит также к образованию явного сновидения, элемент Оно уже испытывает частичную разрядку. Непонятность явного сновидения он объясняет — и здесь находится в полном согласии с Фрейдом — переводом с языка вторичного процесса на язык первичного, что Фрейд описывал как перевод в изобразительное в рамках работы сновидения. Главной причиной этого Бреннер считает деятельность Я, которое с помощью своей собственной возможной защиты делает сновидение непонятным. При этом способ защиты во сне полностью соответствует способу защиты в бодрствовании, то есть человек, например, страдающий неврозом навязчивых состояний, и во сне скорее всего воспользуется типичным для него защитным механизмом изоляции, истерик же — механизмом отрицания или вытеснения. Наконец, благодаря вторичной переработке, которая также осуществляется Я, сновидение переводится понятным для нас образом.

В работе, совместно опубликованной Арлоу и Бреннером, авторы пытаются описать сновидение как «регрессию на службе у Я» (Arlow, Brenner 1964) (см. статью Р. Хайнца). Структурный уровень сновидящего Я не соответствует полностью структурному уровню личности в состоянии бодрствования, то есть диагностические возможности относительно вида и тяжести невротического расстройства ограничены. И только тогда, когда учитывается вся целиком структура бодрствующей личности, то есть когда в рамках анализа становится известным весь контекст, с помощью сновидения можно сделать вывод об особенностях соответствующей структуры Я пациента (см. также: Kemper 1955).

Стремящиеся к разрядке энергии Оно активизируют различные функции Я и Сверх-Я, которые либо вызывают контркатексис, противодействующий разрядке энергий Оно, либо способствуют их разрядке, либо же непосредственно ее контролируют. Конечный результат при этом определяется разнообразными тенденциями Оно, Я или Сверх-Я в их соответствующих взаимодействиях.

Образование скрытого сновидения рассматривается, как у Фрейда, а в современных психологических исследованиях сна и сновидений Фишером (Fisher 1965),

338

Дементом (Dement 1964), Йовановичем (Jovanovic 1970) также доказывается, что, несмотря на общее состояние покоя, сохраняются энергии, которые, стало быть, обладают определенной активностью. Эти энергии и связанные с ними душевные процессы вызывают скрытые мысли сновидений, которые, с одной стороны, несут на себе печать дериватов влечений Оно, а с другой стороны — остатков дня. Работа сновидения описывается не так, как это мы находим у Фрейда. Здесь речь идет о принципиально таком же взаимодействии между Оно, Я и Сверх-Я, что и в состоянии бодрствования, но только на ином энергетическом уровне. Соответствующая скрытому содержанию сновидения энергия активизирует различные бессознательные функции Я и Сверх-Я подобно тому, как это происходит днем. Одни функции Я пытаются достичь удовлетворения влечения, другие — воспрепятствовать этому, то есть применить защиту, а именно под влиянием Сверх-Я. Некоторые притязания Сверх-Я связаны с притязаниями Оно, например, при мазохистских или садистских импульсах (см.статью Ж.-М. Алби и Ф. Паше). Относящиеся к защите импульсы Я могут также направиться против требований Сверх-Я или Оно; результатом этих всевозможных взаимодействий является явное содержание сновидений.

Многие функции Я и Сверх-Я в сновидении регрессивно меняются. Инстинктивные желания и фантазии, которые происходят из Оно, могут поэтому легче найти свое выражение в сновидении. В качестве важнейшей составной части работы сновидения рассматривается регрессия Я, а также его функций. Фрейд объяснял неспособность отделить внутреннюю реальность от внешней последствием сна в смысле топической регрессии: сновидец опускается на ступень галлюцинаторного исполнения желания. И только в последних своих работах он — как уже отмечалось — постоянно подчеркивает участие Я, но не рассматривает подробно столь важное взаимодействие между Оно, Я и Сверх-Я. Вследствие регрессии компонентов Я и Сверх-Я в пользу Оно Я лишь в ограниченной степени способно исполнять свои функции восприятия и испытания реальности. Поэтому на передний план может выступить мышление, подчиняющееся первичному процессу; образное переживание, не считаясь с логикой и критикой, овладевает психическими процессами.

Построения Фрейда можно с легкостью объяснить также и с помощью структурной теории как выражение регрессивного изменения многих функций Я, таких, например, как испытание реальности, мышление, восприятие и речь. Регрессивно измененное Я мыслит образами. Ослабляется также и интегративная функция Я, хотя она и осуществляет вторичную переработку. Из-за ослабления функций восприятия и двигательного контроля сновидцу удается отвести свое внимание от внешних событий. Степень регрессии каждой отдельной функции Я варьируется от сновидения к сновидению, поэтому для работы сновидения характерно сосуществование зрелых и инфантильных функций Я. Тип внешних раздражителей также играет в этой конструкции свою роль: те, что сохраняют относительно высокий катексис, могут тотчас же разбудить сновидца; другие вовлекаются в формирование сновидения, тем самым охраняя сон. Всем известно, как быстро просыпается мать, услышав плач ребенка, тогда как более сильные, но нейтральные для нее раздражители позволяют ей спокойно спать.

Этот пример показывает, что регрессию Я опять-таки нельзя рассматривать независимо от функций Сверх-Я. Эта регрессия может достичь той ступени развития Сверх-Я, когда заветы и запреты родителей еще не были интернализированы. Здесь следует еще раз вспомнить о том, что произносимые в сновидении слова в работе сновидения скорее имеют отношение к функциям Сверх-Я. В этом случае Сверх-Я регрессирует до ступени, на которой еще не произошла интернализация родительских требований. Из-за ослабления функций Сверх-Я желаниям (дерива-

339

там Оно) легче найти выражение в сновидении. Если прямые или искаженные фантазии об удовлетворении влечения в явном сновидении сопровождаются неудовольствием, то оно выражается скорее страхом, нежели чувством вины. То, что в бодрствующем сознании вызывает чувство вины, продуцирует в сновидении — вследствие регрессии Сверх-Я в смысле его экстернализации — скорее страх наказания. Здесь прослеживается переход к последней статье Фрейда о снах о наказании, которые он также описывал как выражение деятельности Сверх-Я.

Объяснение Фрейдом сновидения как временного психоза, когда зрительные и слуховые восприятия кажутся (аналогично истинным галлюцинациям у психотика в состоянии бодрствования) совершенно правдоподобными, вызывает определенные трудности; это проще сформулировать с позиции структурной теории: во время сна многие функции Я в большей или меньшей степени ослабевают, в том числе и функция испытания реальности. Процесс мышления регрессирует до состояния первичного процесса; таким образом, он является в значительной мере довербаль-ным и состоит преимущественно из образов; Я не способно осознать, что эти образы обусловлены внутренними, а не внешними впечатлениями2
.

Арлоу и Бреннер, хотя и продолжили новаторскую работу Фрейда, но при этом однозначно и полностью сохранили его концепцию сновидений, их формирования и функций.

Другие исследователи, в том числе те, с которыми Фрейд вначале работал в дружеском научном контакте, позднее отвернулись от него и модифицировали его воззрения, выхватив из них ту или иную часть и разработав собственные теории и техники. У одних большее значение вновь придавалось явному сновидению и его непосредственному выражению, у других чрезмерное внимание уделялось толкованию символов. Иногда фрейдовская техника свободных ассоциаций оказывалась слишком затруднительным и трудоемким методом, и ее применение зачастую требовало преодоления значительного сопротивления со стороны пациентов. Но при этом она сохранила максимум индивидуального понимания каждого образа сновидения, и именно поэтому, из-за возможности лучше всего понять и узнать больного, Фрейд и придавал в своем методе лечения сновидениям и их толкованию такое большое значение. Упомянем здесь — подробно о них будет говориться в другом месте — две школы нашего столетия, которые отошли от (Фрейда и более или менее интенсивно занимались сновидениями, а также их теоретическим и практическим значением: школы К. Г. Юнга (см. статьи К. Т. Фрея-Верлина и Г. Дикманна/Э. Юнга в т. IV) и X. Шульца-Хенке (см. статью В. Цандера и Э. Цандер в т. III).

Вильгельм Штекель внес свой вклад в работу над некоторыми изданиями фрейдовского «Толкования сновидений». Под его влиянием, как уже говорилось, Фрейд включил в эту книгу главу о символике сновидений. Однако чрезмерным акцентом на символическом толковании в процессе исследования он затем отдалился от Фрейда. Штекель составил словарь символов, благодаря которому перевод сновидения стал возможен непосредственно и даже без участия пациента. Для него, как, впрочем, и для некоторых других исследователей, сновидение имело скорее биографически-описательное и диагностическое значение (Steckel 1911).

Otto Ранк, также интенсивно сотрудничавший с Фрейдом, исследовал параллели между определенными темами сновидений и мифами, сказками, преданиями и т.п. (Rank 1919). В этой области исследований он приобрел особый авторитет. Главным в его учении являлось для него символообразование в работе сновидения.

Альфред Адлер (Adler 1912—1913) приписывал сновидению прежде всего пред-мыслительную функцию, которая представляет собой комментарий к соответству-

340

ющим жизненным ситуациям сновидца и его актуальным проблемам. При этом он обращался главным образом к явному сновидению и ограничивался при толковании исключительно собственными теориями (см. том IV), которые он использовал также и здесь.

С Гербертом Зильберером и его гипотезой об анагогической функции сновидения (Silberer 1919) полемизировал сам Фрейд в «Толковании сновидений», в подстрочном примечании, включенном в эту книгу позднее.

Т. Френч (French 1954) приписывает сновидению — так же, как представители аналитической психологии — преимущественно функцию решения проблем, учитывая при этом также и бессознательные компоненты личности. Б рамках неопсихоанализа он считается представителем бихевиористского направления.

Для К. С. Холла (Hall 1955) сновидение представляет собой проекцию внутреннего процесса, а также собственного рассказа сновидца, причем в более чистом виде, чем при любом другом исследовании личности. Его метод толкования сновидений в значительной степени совпадает с воззрениями Френча.

Пауль Федерн (Federn 1956) описывает феномен сновидения в контексте своей «психологии Я» (см. также статью Г. Яппе), которую он помимо прочего основывает на анализе сновидения, пробуждения и засыпания. При этом в сновидении он различает образы, катектированные прежде всего Оно, и образы, отражающие состояния Я. Если чувство Я у бодрствующего человека имеет как телесную, так и душевную основу, то в сновидении и при психозе эти аспекты распадаются. В сновидении воля оказывается сильнее желания.

Следует упомянуть Людвига Бинсвангера как главного представителя экзистенциального анализа (см. также статью В. Бланкенбурга в т. IV). Он понимает сновидение как определенный способ человеческого существования в целом. Драматизирующая персонификация является главным средством изображения нашего бытия в сновидении; при этом он, как и вся его школа, исходит преимущественно из явного сновидения. Из него можно вывести аспекты как наличной жизненной ситуации, так и диагноза. Сновидения страха, согласно Бинсвангеру, представляют собой прототип «экзистенциальной исконной тревоги, заложенной в бытии как таковом» (Binswanger 1947).

Альфонс Мёдер (Maeder 1949) назвал сновидение «самопредставлением актуальной бессознательной ситуации в символической форме» и подчеркнул, что сновидения следует понимать как попытку решения нерешенных душевных конфликтов. Им придается перспективное значение. Мёдер пытается критически подойти к постулируемой Фрейдом функции сновидениякак исполнения желания 3
.

Эрик Эриксон (Erikson 1955) полагает, что между явным сновидением и скрытым его содержанием нет коренного различия, речь скорее идет о «сложном континууме более явных и более скрытых черт». Вместо ассоциаций можно использовать серии сновидений (того же воззрения придерживаются многие авторы, разве что этому феномену приписывают разное значение). В своей интерпретации сновидений Эриксон выделяет три этапа:

а) формальный анализ конфигурации явного текста сновидения для описания способа переживания Я сновидца;

б) анализ скрытых содержаний сновидения традиционным способом с помощью метода свободных ассоциаций и интерпретации символов;

в) реконструкция структуры и психодинамики пациента.

Таким образом, он ориентируется прежде всего на явное сновидение, но вместе с тем уделяет достаточное внимание и скрытому содержанию сновидения. Образцом сновидения в психоанализе являются скрытые инфантильные желания, которые поставляют энергию для пробужденного конфликта и тем самым для

341

сновидения. Они же вплетены в структуру явного сновидения, которая на каждом уровне отражает характерные черты общей ситуации сновидца. Эриксон развивает свои рассуждения на примере сновидения Фрейда об «инъекции Ирме» (см. также статью Э. К. Адамса в т. III).

Ориентация на явное сновидение встречается также и у некоторых других авторов, не выдвинувших, однако, принципиально новых теорий. Поэтому мы не станем разбирать их подробно.

Все теории, являющиеся продуктом модификации теории Фрейда, сходятся в воззрении их авторов на динамику сновидения.

Они рассматривают сновидение не как частный феномен, но как вплетенный в общую жизненную ситуацию личности сновидца. В сновидении изображаются более или менее бессознательные конфликты, которые, согласно теории сновидений, с той или иной степенью отчетливости проявляются в явном сновидении или же которые можно вывести только из скрытого его содержания. Эти конфликты уходят корнями в раннее детство и «прикрепляются» к недавним событиям, или же, как у некоторых авторов, основное внимание уделено конфликтному настоящему, выражающемуся в сновидении.

Фрейд в своей полемике с Зильберером отстаивал точку зрения, что единственная функция сновидения состоит в том, чтобы посредством воображаемого удовлетворения устранить оставшиеся от прожитого дня досаждающие напряжения от потребностей, которые, со своей стороны, влекут за собой инфантильные вытесненные желания, и благодаря галлюцинаторному исполнению желания обеспечить дальнейший спокойный сон сновидца. Сновидение как страж сна, а не как его нарушитель! Эту указанную Фрейдом функцию мы должны рассматривать сегодня в более широком смысле.

Физиология подтвердила, что сновидение является повсеместным и необходимым психическим феноменом. Оно способствует сохранению психического здоровья и тем самым совладанию с жизненными проблемами. В образовании сновидения соматические аспекты принимают такое же участие, что и психические.

Независимо от диагностических и терапевтических знаний, которые принесло нам исследование сновидений, независимо от функций, которые им приписываются в рамках психоаналитического процесса в отношении пациента и аналитика, мы должны признать за ними огромную роль не только в сохранении сна, но и в сохранении психического здоровья в целом.

Сам Фрейд в конце своей жизни охарактеризовал учение о сновидении как «поворотный пункт в истории психоанализа». Благодаря ему психоанализ «совершил шаг от психотерапевтического метода к глубинной психологии» (XV, 6).

ПРИМЕЧАНИЯ

1
Ипполит-Мария Бернгейм (1840—1919), будучи профессором в Нанси, возглавлял отделение нервных болезней в местной лечебнице.

1
Если вспомнить работы Винникотта (см. статью М. Хана в т. III), то содержание сновидения можно понимать и так, что первичные процессы представляют собой здоровые компоненты Я, исходные или базальные процессы. Они не искажены. В отличие от них вторичные процессы всегда представляют собой желания или чувства, искаженные в той или иной степе-

ни вследствие необходимой приспособительной деятельности.

3
Его точку зрения разделяют многие аналитики, которые то и дело обнаруживают, как вновь переживаются важные ситуации, имевшие место в детстве. Это также показал и Фрейд в своих толкованиях сновидений, нигде этого, однако, теоретически не формулируя. Теоретическое метапсихологическое изложение мы находим у Эриксона.

342

ЛИТЕРАТУРА

ÄBIER, А.: Traum und Traumdeutung. Zbl. f. PS, 1912/13 Arlow, J., Brenner, Ch.: Psychoanalytic Concepts and the Structural Theory. New York: Int. Univ. Press 1964 Becker, A.: Zum Initialtraum. Psyche, 26, 1972 Bergmann, M. S.: The intrapsychic and communicative

aspects of the dream. Jnt.J. Psa., 47, 1966, 356-363 Binswanger, L.: Ausgewählte Vorträge und Aufsätze.

Bern: Francke 1947 Brenner, Ch.: An elementary textbook for psychoanalysis.

New York: Int. Univ. Press 1955

Delage.Y: Une Theorie du Reve. Rev. Scientifique, 1891

Dement, W: Experimental dream studies. Science und

Psychoanalysis. VII, New York: Grune & Stratton 1964

Erikson, E. H.: Das Traummuster der Psychoanalyse.

Psyche, 8,1955 Federn, P.: Ego Psychology and the Psychoses. New York:

Basic Books 1952

Fisher, Ch.: Psychoanalytic implications of recent research on sleep and dreaming. J. Am. Psa. Ass., 13, 1965,197-303 French, Th. M.: The Integrative Process in Dreams.

Chicago: Univ. of Chicago Press 1954 Frhud, S.: Einige Nachträge zum Ganzen der Traumdeutung (1925) . G. W. I Die Traumdeutung (1900). G. W. II/III Bruchstück einer Hysterie-Analyse (1905). G. W. V Die Handhabung der Traumdeutung in der Psychoanalyse (1912). G. W. УШ

Metapsychologische Ergänzung zur Traumlehre (1916). G.W. X

Ein Traum als Beweismittel (1913). G. W. X Zur Einführung des Narzißmus (1914). G. W. X Vorlesungen zur Einführung in die Psychoanalyse (1916/17). G. W. XI

Jenseits des Lustprinzips (1920). G. W ХШ Über einige neurotische Mechanismen bei Eifersucht, Paranoia und Homosexualität (1922). G. W. XIII Bemerkungen zur Theorie und Praxis der Traumdeutung (1923). G. W. XIII Selbstdarstellung (1925). G. W. XIV Neue Folge der Vorlesungen zur Einführung in die Psychoanalyse (1932/33). G. W. XV

Abriß der Psychoanalyse (1938). G. W. XVII Aus den Anfängen der Psychoanalyse. Изд.: М. Bonaparte, A. Freud, E. Kris. London: Imago 1950 Grunert, J.: Freud und Irma. Psyche, 29,1975 Hall, С S.: Цит. по: Н. Brand: The Study of Personality.

London, New York 1955 Isacower, O.: On the exceptional Position of the auditory

sphere. Int. J. Psa., 20, 1939 Jones, E.: The Life and Work of Sigmund Freud. Vol. I—

III. New York: Basic Books 1953-1957 Jovanovic, U. J.: Schlafforschung und ihre klinischen

Aspekte. Nervenarzt, 41, 5,1970 Kemper, W: Der Traum und seine Be-Deutung. Hamburg:

Rowohlt 1955 Klauber, J.: Über die Bedeutung des Berichtens von

Träumen in der Psychoanalyse. Psyche, 23, 1969 Kris, E.: On Preconscious Mental Processes. Psychoanalytic Quarterly, 19,1950,540-560, и New York: Int. Univ. Press 1955 Maf.der, A.: Selbsterhaltung und Selbstheilung. Zürich:

Rascher 1949

Rank, O.: Die Symbolschichtung im Wecktraum und ihre Wiederkehr im mythischen Denken. Jhb. psa. Forschung, 4,1919 Robert, W.: Der Traum als Naturnotwendigkeit erklärt.

Hamburg: Seippel 1886

Schur, M.: Freud, living and dying. London: Hogarth Press, Inst, of Psychoanalysis 1972 The id and the regulatory principles of mental functioning. London, Hogarth Press, Inst. of Psychoanalysis 1967

Silberer, H.: Der Traum. Stuttgart: Enke 1919 Sperber, H.: Über den Einfluß sexueller Momente auf Entstehung und Entwicklung der Sprache. Imago, 1, 1912

Stekel, W.: Die Sprache des Traumes. München, Wiesbaden: Bergmann 1911

Individuelle Traumsymbole. Zbl. Psychoanal., 4,1914 The Interpretation of Dreams. 1943 WiNNicoTT, D. W: Therapeutic Consultacions in Child Psychiatry. London: Hogarth 1971

343

ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ ВЛЕЧЕНИЙ

Петер Цизе

ТЕОРИЯ ВЛЕЧЕНИЙ — СВЯЗУЮЩЕЕ ЗВЕНО МЕЖДУ ЕСТЕСТВОЗНАНИЕМ И ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ МЕДИЦИНОЙ

Теория влечений имеет для психоанализа основополагающее значение. Разработанная Фрейдом и многократно пересмотренная, она стал причиной многих проблем, которые пришлось ему преодолевать. Даже те, кто поначалу был сторонником Фрейда — например, Ранк, Адлер, Юнг и Штекель, — разошлись с ним не в последнюю очередь из-за его теории влечений. Несмотря на враждебное отношение бывших приверженцев, она заняла центральное место в психоаналитической теории. И по сей день, после бурного развития психологии Я (см. статью Г.Яппе и статью Г. Ф. Вальдхорна в т. III), психоанализ усматривает во влечениях первопричину всех психических процессов.

Согласно Фрейду (1905а), влечение возникает из внутренних соматических источников. Влечение не прекращает своего действия и постоянно оказывает влияние на психическое событие. Фрейд (1915а, 1917, 1938) выделяет четыре характеристики влечения: источник, объект, цель и настойчивость. Источником — пишет Фрейд (1905а), — является состояние телесного возбуждения, целью же — устранение этого возбуждения. На пути от источника к цели влечение оказывает психическое воздействие. Таким образом, влечения представляют собой силы, берущие начало в соматическом источнике, репрезентирующиеся психически и отличающиеся напористым характером. Они проявляются через репрезентанты представлений и аффектов. Для того, чтобы достичь своей цели, они направляются на объект, в котором или с помощью которого они и достигают удовлетворения. Фрейд (1905а) представлял себе влечение как сумму стремящихся к оттоку энергий. Цель влечения может быть достигнута и в собственном теле, но, как правило, она все же представляет собой внешний объект. Его внутренней целью неизменно остаются телесные изменения, воспринимаемые как удовлетворение.

Объект является наиболее непостоянным компонентом влечения. Изначально они между собой не связаны, и объекты влечений меняются в процессе развития. Предпосылкой является исключительно склонность к отводу влечения.

Фрейд (1905а) считал, что инстинктивные побуждения, происходящие из одного источника, могут присоединяться к побуждениям, возникающим из других источников, разделяя их дальнейшую судьбу. Более того, удовлетворение одного влечения может быть заменено удовлетворением другого. Наряду с объектами влечения переменной величиной являются также и цели. Как объект, так и цель могут быть заменены другими.

Фрейдовская теория влечений является дуалистической (1920), то есть он различает два влечения. При этом вначале речь шла о влечениях к самосохранению и сохранению вида, которые он называл «влечениями Я» и «сексуальными влечениями».

344

Когда Фрейд занимался невротиками (1905а), в поле его зрения попали прежде всего сексуальные влечения. К ним он относит не только генитальные, но и чувственно-догенитальные стремления. В нарушении их развития он усматривал причины невротических симптомов. В противоположность сексуальным влечениям Фрейд описал (1917, 1920, 1933) в качестве второго рода влечений влечения к самосохранению, которые локализованы в Я. К ним относятся, например, стремление к власти, потребность в самоутверждении, тенденции к преодолению, а также защитные процессы, называемые защитными механизмами Я, функция которых состоит в том, чтобы противостоять предосудительным побуждениям (см. статью В. Шмидбауэра). В отличие от пластичных, взаимозаменяемых сексуальных влечений влечения к самосохранению являются «непреклонными и безотлагательными» (XV, 104).

Фрейд (1923а, Ь, с) не сразу признал роль агрессивности, хотя уже в 1908 году Адлер выдвинул гипотезу о существовании автономного агрессивного влечения (см. статью К. Зеельманна в т. IV).

Наблюдая феномен навязчивого повторения, Фрейд был вынужден допустить наличие агрессивного влечения. Поэтому в 1920 году он объединил влечения Я и сексуальные влечения как в сущности однородные во «влечении к жизни» (эросе) и противопоставил им «влечение к смерти» (танатос). Цель влечения к смерти состоит в том, чтобы «привести живое в неорганическое состояние» (XIII, 269). Эрос носит конструктивный характер и охватывает противоположности влечений к самосохранению и сохранению рода, любви к Я и любви к объекту. Гартманн, Крис и Лёвенштейн (Hartmann et al. 1949, 1970, 1972), напротив, видят в понятии «влечения Я» самостоятельный источник влечений.

УЧЕНИЕ ОБ ИНСТИНКТАХ И ТЕОРИЯ ЛИБИДО

Фрейд (1895) открыл, что существует инфантильная сексуальность. Благодаря наблюдениям во время психоаналитических сеансов ему стало ясно, что начало сексуальной функции у ребенка совпадает с началом «внематочной» жизни. Детская сексуальность, как утверждал Фрейд, не тождественна во всем сексуальности взрослого человека, но обнаруживает многочисленные черты того, что у взрослых людей осуждается как извращение. Это привело к дальнейшему расширению понятия сексуальности. Тем самым стало возможно осмыслить нормальную детскую и первертированную половую жизнь в их соотношении. В результате появилось учение Фрейда (1905, 1910) о наличии двух фаз в сексуальном развитии с латентным периодом между ними. Кроме того, сюда же относится наблюдение Фрейда, что человек предрасположен к бисексуальности, из-за чего в психической сфере возможны нарушения развития к окончательной половой роли.

Динамическое проявление сексуального влечения в душевной жизни Фрейд назвал либидо (1905а, Ъ). Это либидо состоит из парциальных влечений, на которые сексуальное влечение вновь может распасться. Эти парциальные влечения лишь постепенно объединяются в определенные структуры. Их источником Фрейд называл органы человека и прежде всего определенные эрогенные зоны (1905а, 1915а, 1923b, 1933). Он признавал также, что все функциональные процессы в теле вносят свой вклад в либидо. В онтогенезе человека отдельные парциальные влечения вначале стремятся к удовлетворению независимо от друг от друга, но в процессе развития все более централизуются. В качестве первой доге-нитальной организации либидо Фрейд (1905а) описал оральную организацию, когда главную роль играет область рта младенца. За ней следует анально-садист-

345

екая организация, которая характеризуется тем, что особое значение приобретает анальная область тела (то есть функции выделения). В качестве третьей и последней организационной ступени следует объединение парциальных влечений под приматом генитальных зон.

Знание генеза влечений, а также парциальных влечений позволило Фрейду (1905а, 1910, 1938) выявить так называемые ступени психосексуальной организации. Теперь стало возможным не только рассматривать психопатологию с дескриптивно-феноменологической точки зрения, но и связать психопатологию с парциальными влечениями и ступенями психосексуальной организации, а также объяснять ее нарушениями в развитии. Фрейду удалось доказать, что у больного в процессе его патологического развития не происходит нормальной трансформации сексуального влечения. Оно не утрачивает своего сексуально-инстинктивного характера и не отказывается от своего первоначального сексуального объекта, равно как и от своей сексуальной цели.

Смену чисто инстинктивной формы энергии, присущей стремлению, формой, соответствующей стремлениям Я, Фрейд (1915а, 1938) назвал нейтрализацией инстинктивной энергии. Отказ от непосредственного отвода влечения согласно принципу удовольствия—неудовольствия и контроль над удовлетворением влечения посредством Я и замены первоначальной цели влечения целями Я Фрейд называет процессом сублимации (1905а).

УЧЕНИЕ ОБ ИНСТИНКТАХ И АГРЕССИВНОЕ ВЛЕЧЕНИЕ

По поводу предполагаемого Фрейдом (1920) влечения к смерти мнения разделились. Многие аналитики, например Фенихель (Fenichel 1936, 1945) и Райх (Reich 1933), усматривают в концепции влечения к жизни и влечения к смерти не психологические, а биологические понятия. Некоторые аналитики, например Нунберг (Nunberg 1971) и Кляйн (Klein 1962), тем не менее отстаивают гипотезу о влечении к смерти. Вельдер (Wälder 1963) также не исключает полностью возможность существования влечения к смерти.

Аналог для определения либидо Фрейд видит в агрессивном влечении, понятие о котором он ввел в 1920 году в качестве «предъявляемого душе и исходящего из соматических процессов рабочего требования». Присоединение агрессивного влечения к предполагаемому Фрейдом влечению к смерти привело к дискуссии, которая не завершилась и поныне. Гартманн, Крис и Лёвенштейн (Hartmann et al. 1949, 1970, 1972) полагают, что доказать существование влечения к смерти является скорее задачей биологов. Предположение, что агрессия является влечением человеческой жизни, тем самым не поколеблено. С другой стороны, нельзя сбрасывать со счетов то обстоятельство, что влечения Я, наличие которых Фрейд изначально предполагал, наряду с либидо и агрессией проявляют себя в психике в качестве третьей самостоятельной силы. В своей работе 1920 года Фрейд отстаивает взгляд, что агрессия действует «по ту сторону принципа удовольствия». Он пишет, что, в отличие от отвода либидо, отвод агрессии не является чем-то самим по себе приятным. Только тогда, когда агрессия смешивается с либидо, иными словами, эротизируется, и направляется против репрезентантов внешних объектов, отвод агрессии вызывает удовольствие.

Гартманн, Крис и Лёвенштейн (Hartmann et al. 1949) показывают, что агрессия имеет такое же отношение к удовольствию и неудовольствию, как и либидо. Поэтому отвод агрессии вызывает удовольствие, а ее сдерживание — неудовольствие.

346

Фрейд (1905а) полагал, что сексуальному влечению и, соответственно, агрессивному влечению присущи различные функции. Так, сексуальное влечение ответственно за образование невротических симптомов, агрессивное влечение — за тенденции к самонаказанию и самоуничтожению.

Это представление Фрейда более не соответствует нынешним воззрениям. Дериваты агрессии в психическом конфликте играют по крайней мере столь же важную роль, что и дериваты либидо. Кляйн в 1948 году описала агрессию как главный

источник страха.

Бреннер (Brenner 1955, 1967), основываясь на данных о двоякой роли агрессии и либидо в психическом конфликте, доказывает, что оба влечения имеют одинаковое отношение к принципу удовольствия.

Поскольку Фрейд (1920) понимал агрессию как часть универсального влечения к смерти, он отстаивал точку зрения, что агрессивное влечение преследует цель разрушить соответствующий объект. Нунберг (Nunberg 1971) защищает мнение Фрейда о наличии у всех людей влечения к смерти и приходит к следующему выводу: хотя это представление поначалу может показаться странным, его эвристическая ценность неоспорима. Такое разделение влечений дает пригодную рабочую гипотезу, обойтись без которой сейчас невозможно. Фенихель (Fenicnel 1967, 1973) полагает, что проведенное Фрейдом разделение на влечение эроса и влечение к смерти породило ряд неясностей теоретического характера и что влечение к смерти, пожалуй, не является особой разновидностью влечений.

Гартманн, Крис и Лёвенштейн (Hartmann et al. 1949) пишут, что в зависимости от степени отвода влечения может быть различной и цель влечения. Они отстаивают мнение, что только «полный» отвод имеет целью смерть или уничтожение объекта. Стоун (Stone 1968) идет еще дальше: хотя он и признает роль агрессивных и деструктивных желаний в душевной жизни, тем не менее ставит под вопрос само понятие агрессии как влечения. Гиллеспи (Gillespie 1952, 1971) даже не считает агрессию «нередуцируемым основным элементом» психики.

В контексте теории влечений огромную важность имеет концепция Фрейда о смешении влечений (1923а). Он пишет, что агрессивное влечение и либидо в начале онтогенеза существуют по отдельности и смешиваются в ходе развития. Эти представления подтверждаются его наблюдениями над меланхолией. Типичным примером смешения влечений является, например, амбивалентность.

Если не принимать теорию о влечении к смерти, то трудно судить, разделены ли от рождения агрессия и либидо и смешиваются ли они в ходе развития, как предполагал Фрейд. С таким же успехом можно придерживаться концепций Фе-нихеля (Fenichel 1967, 1973) или Якобсона (Jacobson 1964), которые считают, что агрессия и либидо у новорожденного еще недифференцированны и лишь в ходе онтогенетического развития становятся отдельными психическими факторами. Гартманн, Крис и Лёвенштейн (Hartmann et al. 1949) видят, например в садизме, состояние не расслоения влечений, а их смешения.

Обзор литературы по агрессии позволяет выкристаллизировать множество теорий. Среди них встречаются такие теории, которые объясняют агрессию как влечение к борьбе (Lorenz 1963; Adler 1908; Eibl-Eibesfeldt 1970). Далее, существует уже упомянутая теория Фрейда о влечении к смерти (1920), теория фрустрации и теория, которая определяет агрессию как знак влечения к жестокости, или к разрушению. Доллард (Dollard 1955) является основоположником теории фрустрации. К кругу аналитиков, сторонников теории фрустрации, принадлежит также Фенихель (Fenichel 1967, 1973), который полагал, что либидо и агрессия у новорожденного не отделены друг от друга; их разделение происходит лишь в процессе развития из-за вызывающей агрессивность фрустрации либидинозной потребное-

347

ти. Вельдер (Wälder 1963) присоединяется к этой теории, но все же не полностью отказывается от представления, что агрессия представляет собой знак влечения, с той оговоркой, что при крайней степени агрессивности человека следует, пожалуй, исходить из того, что у него имеется собственное агрессивное влечение. Если следовать теории фрустрации, агрессию нельзя считать проявлением влечения: чисто реактивное возникновение агрессии исключает наличие влечения, поскольку влечения, по определению, обладают эндогенной, спонтанно-автономной природой.

Сторонники теории фрустрации исходят из того, что в период внутриутробного развития и в раннем младенческом возрасте недифференцированные энергии могут разряжаться преимущественно по физиологическим путям отвода. Во взаимодействии с миром (с матерью) эти энергии дифференцируются. Все переживания связываются с ситуациями удовольствия—неудовольствия. Наряду с позитивными либидинозно окрашенными событиями, которые переживаются с удовольствием и порождают желание к повторению, происходят и негативные события, связанные с переживанием неудовольствием и вызывающие желание избегания. В результате индивид начинает бояться таких ситуаций или испытывать к ним враждебность. Чтобы их избежать, имеются две возможности: первая — бегство, вторая (если организм обладает такой способностью) — уничтожение источников негативных переживаний или по крайней мере соответствующее стремление к бегству или разрушению. Таким образом, желание или, соответственно, разрушение представляет собой агрессивную тенденцию или, соответственно, способ поведения.

Мичерлих (Mitscherlieh 1957—1958) отстаивает мнение, что агрессия является знаком влечения. Удовлетворение достигается в первую очередь не из-за того, что объект уничтожается или убивается, а скорее из-за доставляемого насилием удовольствия.

Автор еще одной теории — Гринэйкр (Greenacre 1953), которая понимает агрессивность как энергию движения или энергию роста человека. Объектные отношения не позволяют интегрировать весь двигательный потенциал в либидиноз-ные устремления. Оставшаяся и не связанная либидо двигательная активность проявляется затем в виде агрессии в переживаниях боли и ненависти. Айке, ученик Балинта, показывает, что агрессию следует все же понимать как влечение (Eicke 1972). Если агрессивные импульсы представляют собой инстинктивную энергию, то, согласно Айке, нужно, как и в случае либидо, четко различать источник, цель и объект. Объект обоих влечений может быть одним и тем же или разным, но цель агрессивных тенденций необходимо понимать как совершенно противоположную цели либидинозных тенденций, что соответствует дуалистической теории влечений Фрейда. Поэтому при агрессивных устремлениях преследуется цель отделения и независимости от объекта. Под независимостью от объекта следует понимать развитие самостоятельности, индивидуальности, представляющее собой важный компонент развития Я. Поскольку все же либидинозные стремления к объекту никуда не исчезают, то все необходимые, а также удавшиеся действия для обособления переживаются человеком как болезненные. Желание избежать этой боли может затем привести к избеганию агрессии. Источником агрессии является напряженность в отношениях социальной зависимости. Агрессия, следовательно, представляет собой влечение, которое, в отличие от остальных влечений, удовлетворяет не телесные потребности, а социальные! Этим объясняются и существующие доныне серьезные трудности в понимании, это объясняет и теории фрустрации. Деструк-тивность и агрессивные действия объясняются результатом того, что объект не может быть полностью понят как таковой, если отсутствуют или не доведены до конца агрессивные действия, преследующие цель отделения, и он воспринимаются

348

данным человеком как часть его собственного Я или как часть солидарно переживаемого группового чувства, что приводит к борьбе с самим собой. Таким образом, Айке объясняет жестокость и садо-мазохизм как следствие смешения бессознательных желаний, первичной любви и ощущения беспомощности от неизжитого первоначального стремления к независимости.

Фрейдовская теория влечения к смерти, а также теория Гринэйкр вряд ли играют существенную роль в современной психоаналитической литературе. Если не считать теорию фрустрации, наличие агрессивного влечения в аналитической литературе больше не оспаривается.

ОРАЛЬНАЯ ФАЗА ОРГАНИЗАЦИИ ЛИБИДО

Обратимся теперь к развитию либидо. Соответствующие стадии развития агрессии Фрейдом еще не рассматривались. Согласно Айке, в оральной фазе развивается «говорение "нет"» (Шпиц) и происходит занятие собственной территории, которое символизируется через откусывание. В анальной фазе происходит отделение от собственного продукта и формируется воля. В фаллическо-генитальной фазе человек обучается соперничеству, совершенствуется самосознание и усиливается агрессия, связанная с активной любовью. В дальнейшем развитие либидо будет рассмотрено только в том виде, в каком оно было известно при жизни Фрейда.

Развитие нормальной сексуальной жизни здорового человека проходит через множество стадий организации, которые плавно переходят друг в друга. Каждая стадия имеет свою особую форму, которая зависит от того, какая из групп парциальных влечений преобладает. Раннюю стадию организации либидо Фрейд назвал оральной фазой. Оральную фазу можно подразделить на предоральную и собственно оральную.

В момент рождения каждый ребенок отличается от другого. Это означает, что каждый ребенок получает свой набор генов и отличается от других своими биологическими и психическими задатками. Кроме того, он испытывает на себе влияние в период внутриутробного и перинатального развития. После рождения ребенок попадает в мир, от которого он полностью зависим. По Фрейду (1914b), речь идет о фазе первичного нарциссизма. И наоборот, согласно Балинту (Balint 1935, 1937, 1939), между матерью и ребенком исходно существуют симбиотические, или ди-адические (Simmel 1908; Spitz 1969), отношения. Шпиц считает, что в первые три недели жизни младенец находится на безобъектной стадии. Его мир характеризуется восприятием телесных раздражителей. Он не воспринимает внешний мир, только внутренний. Единственным аффектом, который можно наблюдать в это время, является неудовольствие. Между выражениями неудовольствия имеет место состояние покоя. Только спустя примерно неделю ребенок начинает реагировать на сигналы, восприятию которых способствует глубокая чувствительность. Шпиц (Spitz 1969) сумел доказать, что до восьмой недели пища распознается только тогда, когда младенец испытывает голод, и что, когда ребенок разгневан, он не видит грудь. На третьем месяце, с первой улыбкой ребенка, начинается, согласно Шпицу, «объектная стадия». Это первый шаг к направленному восприятию внешнего мира и первый признак направленной вовне душевной деятельности. В предо-ральной фазе ребенок чутко реагирует на бессознательное поведение матери. При ненарушенных отношениях матери и ребенка у ребенка возникает доверие, он пребывает в хорошем настроении, удовлетворен и чувствует себя в безопасности. Нарушения в этой сфере наносят ущерб младенцу и приводят вскоре к тому, что, наталкиваясь на «враждебный мир» или встречаясь «с пустотой», он «втягивает

349

обратно» свои первые «контактные щупы», подобно тому, как отдергивает псевдоподии амеба. Такая ранняя утрата объекта ребенком соответствует переживанию конца света психотиком. Согласно Эриксону (Erikson 1971), это время, когда у младенца развиваются базальное доверие или недоверие.

Фрейд (1905а) называет первую фазу развития ребенка полиморфно-перверти-рованной, аутоэротической, нарциссической. Ференци (Ferenczi 1964) же говорит о следующих фазах, приходящих на смену друг другу: периоде безусловного всевластия, фазе магически-галлюцинаторного всевластия и фазе всевластия с помощью магических жестов. Он ввел понятие «пассивной любви». Этой пассивной любви Ференци противопоставляет активную любовь к объекту, не уточняя, приравнивает ли он пассивную любовь нарциссической. Тем не менее он отстаивает взгляд, что с самого начала существуют объектные отношения, которые характеризуется своей полной пассивностью.

Балинт (Balint, 1935) соглашается с формулировками Фрейда, замечая при этом, однако, что речь идет об описании, учитывающем исключительно сферу влечений (см. статью М. Хоффмайстер в т. III). Ребенок нарциссичен, если его рассматривать с точки зрения испытания реальности. Либидинозно же он связан с внешним за ним уходом. Балинт вводит понятие первичной любви, расширяя понятие Ференци пассивной любви. Она характеризуется следующей тенденцией: «Меня нужно любить всегда, везде, все мое тело, все мое Я, без всякой критики, без малейшего встречного движения с моей стороны» (Balint 1935, 60). Это полностью соответствует представлениям Ференци о всемогуществе. Только в том случае, если ребенку не предъявляют требований, он обращается к аутоэротике, которой прежде занимался невсерьез, и становится таким образом нарциссичным — потому это всегда следует рассматривать как вторичный нарциссизм. Балинт описывает отношения между матерью и ребенком как состояние, в котором один предоставлен другому, находится с ним в согласии и в котором оба создают себе возможность удовлетворения, не будучи обязанными считаться друг с другом. Удовлетворение либидо младенца является одновременно удовлетворением либидо матери. Для этого состояния он ввел понятие дуального единства. По мнению Балин-та (Balint 1935), предложенное Фрейдом деление на первичный и вторичный нарциссизм (Freud 1913, 1923а) является тем самым неверным: состояние в начале внеутробной жизни является состоянием первичной любви, то есть состоянием, с самого начала характеризующимся объектными отношениями, тогда как нарциссизм всегда возникает только вторично вследствие неудовлетворительных объектных отношений.

Мелани Кляйн (Klein 1962), прослеживающая развитие ребенка очень далеко, в качестве первой фазы описывает паранойяльно-шизоидную позицию, характерную для первого полугода жизни (см. статью Р. Ризенберг в т. III). Объектные отношения существуют с самого начала. Также и она является в этом ученицей Ференци. Первым объектом становится материнская грудь, которая подразделяется для ребенка на добрую — удовлетворяющую и злую — отказывающую. Такое раздвоение приводит к резкому разделению любви и ненависти. Благодаря проекции импульсы любви переносятся на добрую грудь, деструктивные побуждения — на злую. Вследствие интроекции обе запечатляются в Я. В результате возникает страх перед внутренними и внешними преследователями, в первую очередь перед мстящей злой грудью, которая хочет проглотить ребенка. Здесь Мелани Кляйн следует работам другого ее учителя — Абрахама. Этой тенденции противостоит отношение ребенка к доброй груди. Она помогает ребенку преодолеть тоску по былому, утраченному состоянию, смягчает деструктивные импульсы и страх преследования и укрепляет доверие к доброму объекту. Благодаря процессу отрицания

350

отказывающий объект переживается как уничтоженный и тем самым достигается удовлетворение и освобождение от страха преследования. Синтез чувства любви и деструктивных влечений приводит к депрессивной тревоге и чувству вины. Это является признаком роста и интеграции. С другой стороны, это позволяет посредством либидо ослабить деструктивные силы. Основным компонентом развития в этот период является механизм проективной идентификации.

Фрейд (1905а, 1923b) обнаружил, что ведущими эрогенными зонами на ранней ступени организации либидо в оральной фазе являются слизистая рта и кожа тела. Рот и кожа благодаря заботе матери приносят аутоэротическое удовольствие. При нарциссизме удовольствие может достигаться аутоэротически (например, сосание пальца). Винникотт объяснил это позже как обращение с переходным объектом.

В начале развития ребенок воспринимает себя психически идентичным с матерью. Следствием этого, по Фрейду (1905а), является то, что на этой ранней стадии развития у ребенка нет еще психического объекта. Контакты с окружающим миром (матерью) приносят, однако, наряду с аутоэротическим получением удовольствия также и новый опыт. Так, например, ребенок узнает, что не при каждом крике, то есть не при каждом выражении неудовольствия, его утешают. Ребенок усваивает, что его потребность и удовлетворение этой потребности не связаны жестко друг с другом. Ребенок приходит к первому различению субъекта от объекта. Если ребенок впервые достигает этого знания, оно переживается как отделение. Отныне ребенок пытается удержать при себе или завладеть материнским объектом, от которого он зависит. Для этого ему служат сосание и кусание, в том числе и собственных конечностей. Здесь проявляются две противоположных установки к объекту: во-первых, стремление удержать материнскую грудь, поскольку она приносит младенцу удовольствие (в этом стремлении просматриваются зачатки объектной любви); во-вторых, желание присвоить себе грудь, чтобы тем самым уже нельзя было бы ее потерять (Abraham 1969а, Ь). Следует подчеркнуть, что здесь имеется в виду деятельность воображения, а именно фантазии, которые в большинстве своем остаются бессознательными и могут быть обнаружены лишь путем анализа. Как показала М. Кляйн, это относится также и к детской терапии.

В меланхолии проявляются каннибальские черты, которые мы вновь встречаем в присущих оральности тенденциях поглощения. Эти тенденции тем выраженнее, чем сильнее были фрустрации в младенческом возрасте. Фрейд (1923а) говорит в этой связи о том, что каннибалы поедают своих жертв потому, что речь идет о врагах, которых они «так любят, что готовы съесть». Смысл поедания жертвы состоит как раз в том, что присвоить качества того, кто съедается. По этой причине Фрейд (1905а, 1923а) с подачи Абрахама назвал эту позднюю стадию развития либидо в оральной фазе каннибальской стадией.

Для младенца эта попытка присвоения материнской груди и тем самым матери представляет собой психическую реальность. Такая интроекция служит цели избавить ребенка от зависимости, сделать его внешне более самостоятельным. Однако это означает, что вследствие интроекции объект утрачивает самостоятельность. Либидинозный катексис материнской груди как первичного объекта прекращается, то есть в результате интроекции объект помещается в детское Я. Это означает, что до тех пор пока благодаря вновь возникающему чувству голода и следующему за ним успокоению существование объекта переживается с чувством удовольствия, в каннибальских тенденциях уничтожить самостоятельность объекта выражается нарциссическое либидо. Здесь проявляется амбивалентное разделение либидо на поздней стадии оральной фазы. В каннибальских тенденциях можно распознать деструктивное, враждебное к объекту побуждение. Из этого следует, что объект-

351

ные отношения в оральной фазе характеризуются сосуществованием либидиноз-ных, дружественных и враждебных объекту, разрушительных тенденций, признаками орального садизма. Согласно Айке, именно в этих изученных Абрахамом ранних процессах душевного развития можно увидеть, что агрессивные напряжения, которые побуждают к обретению независимости, неизбежно превращаются в садизм, если отделение от материнской груди (или позднее от собственного продукта) не удается или, по выражению Биона, одиночество как жизнь без груди не может принести удовольствия, а вместо него остаются как раз интроекции и потребность в обладании материнской грудью (или собственными потребностями).

В амбивалентности между объектным либидо и нарциссизмом проявляется одновременно амбивалентность между либидо и агрессией. Это амбивалентное состояние приводит к возникновению конфликтов, связанных с появляющимися позднее чувствами вины. Оральное присвоение (интроекция) называется также первичной идентификацией. Фрейд (1923а) говорит о том, что идентификация является психическим эквивалентом оральной стадии развития либидо. Она является праобразом того, что позднее в ходе развития Я называют вторичной идентификацией.

Мелани Кляйн (Klein 1962) описывает для второй половины первого года жизни, возникающую, однако, примерно уже на 4-м месяце, детскую депрессивную позицию. В этом возрасте добавляются уретральные, анальные и генитальные черты (ранняя фаза эдипова комплекса), хотя по-прежнему преобладают оральные импульсы. Отношение к матери укрепляется. Идентификация с ней становится сильнее. Начинается новое развитие с точки зрения интеграции и синтеза. Ребенок любит и ненавидит, добро и зло сближаются и в качестве объекта выступает человек в целом. Эти процессы распространяются на внешние и внутренние объекты. Я побуждается к тому, чтобы уменьшить разрыв между внешними и внутренними объектами. В результате этого сближения либидинозных и агрессивных побуждений происходит интенсификация конфликта с обостренными проявлениями страха и чувства вины. Амбивалентность переживается теперь во всем объекте. Деструктивные силы воспринимаются как большая опасность для любимого объекта. Возникает представление, что интроецированной матери нанесен ущерб и ей грозит уничтожение. Это приводит к еще большей идентификации с поврежденным объектом. В результате появляется тенденция к возмещению. Чтобы избежать депрессивного страха, включается маниакальная защита, осуществляемая через механизмы идеализации, отрицания, расщепления и контроля за внутренними и внешними объектами. Преодоление депрессивного страха достигается благодаря процессам сдерживания агрессии и возмещения.

АНАЛЬНО-САДИСТСКАЯ ФАЗА ОРГАНИЗАЦИИ ЛИБИДО

Согласно Фрейду (1905а, 1923b, 1923c), в анально-садистской фазе слизистая рта теряет роль ведущей эрогенной зоны и эта роль переходит к прямой кишке, слизистой заднего прохода и прилегающим участкам кожи. Воздействие содержимого кишечника на его слизистую и кожу вызывает у ребенка приятное возбуждение, равно как и физические прикосновения следящей за его чистотой матери. Благодаря произвольной мускулатуре ребенок приобретает способность по своему желанию удерживать или выталкивать содержимое кишечника (см. статью П. Хай-манн). И то и другое доставляет ребенку удовольствие. Далее следует заметить, что овладение процессами выделения дает возможность влиять на внешний мир, то есть на мать. С одной стороны, существенную роль играет аутоэротическое получе-

352

ние удовольствия, с другой стороны — аспекты отношений между матерью и ребенком на этой фазе, например борьба, отделение, либидинозное обращение через содержимое кишечника. Важно также, что эрогенное значение приобретает теперь и мускулатура конечностей. Ребенок учится активно двигаться и получать от этого движения радость и удовольствие. Объектные отношения ребенка по-прежнему являются нарциссическими. Этим объясняется факт, что объект желанен ребенку в той мере, в какой он способен послужить ему в качестве источника удовольствия. Начиная с каннибальской фазы объектные отношения являются амбивалентными. Происходит столкновение либидинозных и деструктивных влечений. К началу анально-садистской фазы возникает возможность того, что деструктивные силы одержат в этом противоборстве верх (Abraham 1969a, b).

В анально-садистской фазе содержимое кишечника становится символом объекта. Это означает, что либидинозные устремления ребенка направлены на то, чтобы овладеть объектом или, выражаясь иначе, сдержать дефекацию. И наоборот, установка деструктивных сил на отвержение объекта проявляется в потребности вытолкнуть содержимое кишечника, от него отделиться. Ребенок этого возраста воспринимает фекалии как часть собственного тела. Поэтому удовлетворение ребенка посредством собственных фекалий является аутоэротическим. Фекалии получают у ребенка значение живого объекта, то есть в первую очередь они олицетворяют мать. Таким образом, в отношении ребенка к содержимому кишечника проявляется также амбивалентная установка к внешним объектам. Это становится еще понятнее, если вспомнить, что ребенок уже на оральной стадии либидо присвоил себе объект, благодаря чему мать стала его внутренним объектом. В анально-садистской фазе можно проследить идентификацию содержимого кишечника с данным интроецированным объектом. Следствием этого является то, что отношение ребенка к своим собственным фекалиям характеризуется примерно тем же комплексом чувств, какой сложился в отношении к внешнему объекту, к матери. Таким образом, фекалии для ребенка приобретают свойства матери — связанные как с удовольствием, так и неудовольствием. Амбивалентная установка к объекту проявляется также и в области мускулатуры конечностей. С помощью этой мускулатуры ребенку удается овладеть объектом, подчинить его себе. Деструктивный компонент отчетливо проявляется в возможности атаковать объект, отпустить его, уничтожить. Смесь либидинозных и деструктивных сил при анально-садистской организации либидо называется анальным садизмом. Согласно Фрейду (1905а, 1924а), здесь в форме мазохизма, а именно эрогенного мазохизма (присоединение сексуального удовольствия к боли), проявляется сила, противоположная садизму. Если ребенку не удается выместить деструктивные импульсы на внешнем объекте, это приводит к обращению садистских импульсов на личность ребенка, в результате чего эти же деструктивные побуждения, принося удовольствие, мазохистски проигрываются в собственном теле, например в виде членовредительства (вторичный мазохизм).

Фрейд (1920), опираясь на свою дуалистическую теорию влечений, пришел к выводу, что либидинозные и агрессивные импульсы вступают в противоборство друг с другом различными путями и способами. Исходя из того, что агрессивные импульсы могут в значительной мере терять свои деструктивные акценты, что они могут быть нейтрализованы, Фрейд (1923а) пришел к понятию о смешении влечений. Фрейд предположил, что в процессе развития либидинозные и деструктивные инстинктивные побуждения все более смешиваются. Абрахам (Abraham 1969a, b) отстаивал точку зрения, что в анально-садистской фазе организации либидо, так же, как и в оральной фазе, можно выделить две стадии. Он описал раннюю и позднюю стадии анально-садистской организации либидо и показал, что на ранней

353

ступени преобладают отвергающие объект, выталкивающие и разрушающие тенденции, тогда как на поздней стадии берут верх аспекты, более дружественные объекту, нацеленные на овладение и обладание. Такой же процесс развития можно увидеть и в обхождении ребенка с фекалиями. Поскольку на ранней анально-садистской стадии часто преобладают деструктивные, враждебные к объекту побуждения, а фекалии представляют собой интроецированный внешний объект, последние воспринимаются как источник беспокойства. Такое отношение является специфическим для этой фазы и поэтому встречается даже тогда, когда сознательные и бессознательные установки матери имеют вполне позитивный и дружественный объекту характер. Если же от матери исходят фрустрации, объект — и тем самым и интроецированный объект — приобретает аспекты неудовольствия. По этой причине содержимое кишечника воспринимается ребенком как нечто в той или иной степени угрожающее и деструктивное. В акте дефекации ребенок не только выделяет свои фекалии, но и имеет перед собой связанный с ними объект, причем до тех пор, пока преобладают деструктивные впечатления от объекта. Благодаря дефекации он, как минимум, отдаляется от своих деструктивных тенденций, поскольку они представляют угрозу дарующему удовольствие объекту. Теперь отвержение объекта сосуществует с примерно равным ему по силе стремлением к объектным отношениям. На поздней ступени анально-садистской фазы развития впечатления от объекта становятся более дружественными. Теперь ребенок начинает воспринимать содержимое кишечника, потерявшее свое деструктивное значение, как нечто ценное, чем он владеет. Ребенок начинает играть со своими экскрементами и получает от этого удовольствие. В том, как ребенок обращается с содержимым своего кишечника, также проявляется его отношение к внешнему объекту. Благодаря возможности сдержать стул, получая при этом удовольствие, или преподнести его матери в качестве подарка возникает новое отношение к объекту. С одной стороны, в поведении ребенка проявляется дружественное отношение, однако с другой стороны, в упрямом сдерживании фекалий — желание самоутвердиться и быть независимым. Фекалии для ребенка приобретают значение инструмента для управления матерью. Согласно Айке (Eicke 1972), в обращении со своими фекалиями ребенок обучается отделению от собственного продукта.

В зависимости от уровня развития в этом возрасте возникает либо любовь к объекту, либо предрасположенность к нарциссической установке.

Абрахам (Abraham 1969a, b) показал, что при неврозе навязчивых состояний либидо и агрессия регрессируют на позднюю ступень анально-садистского развития либидо. Следствием этого является то, что, хотя при неврозах навязчивых состояний объектный катексис и находится под угрозой, однако благодаря тому, что либидо, как свойственно этому периоду, преобладает, его устранения не происходит. Если рассмотреть типичное поведение такого больного, то бросается в глаза его стремление поставить все под сомнение. Это является признаком его амбивалентности, то есть постоянной борьбы либидо и деструктивных тенденций в отношении к объекту и его сомнений, надо ли объект уничтожить, или его можно полюбить. Если же регрессия достигает ранней анально-садистской стадии развития либидо, соотношение сил между либидо и деструкцией меняется. Деструктивные силы могут одержать верх. Следствием этого является отказ от объектного катексиса и депрессия.

В работе «Характер и анальная эротика» (1908) Фрейд описал анальный характер, выделив следующие особенности: аккуратность, бережливость, упрямство. В дальнейшем анальный характер изучали, в частности, Задгер (Sadger 1910, 1926), Джонс (Jones 1913, 1919, 1950), Ференци (Ferenczi 1964), Зиммель (Simmel 1930), Абрахам (Abraham 1969а, Ь). Эти черты являются выражением реактив-

354

ных образований. В результате интрапсихического процесса формирования реакций ребенок отказывается от первоначально доставлявшего ему удовольствие занятия нечистотами, то есть содержимым кишечника, и характерной чертой становится противоположная интенция.

Фрейд сумел доказать, что скупость и жадность восходят к детской тенденции удерживать фекалии как некое ценное достояние и не отдавать их матери. Своенравие и упрямство уходят корнями в раннюю склонность защищаться от власти матери посредством сдерживания дефекации; таким образом, получается, что своенравие и скупость отклоняются от фактической цели, они представляют собой в сущности сублимацию инстинктивных желаний анально-садистского периода развития либидо. Если в оральной фазе типичным процессом была интроекция, то на этой стадии развития либидо основным защитным механизмом является проекция. Дефекация является одновременно основой и прототипом проекции. На стадии анально-садистской организации либидо ребенок воспринимает фекалии как нечто живое. Таким образом, проекция фекалий во внешний мир является моделью, в соответствии с которой ребенок формирует, «строит» собственную картину мира. Все объекты переживаются ребенком как одушевленные, воспринимаются и интерпретируются по схеме восприятия самого себя. Поскольку в это время ребенок все еще связан анально-садистской амбивалентностью, внешние объекты интерпретируются по критериям, соотносящимся с этой анально-садистской амбивалентностью. Поэтому предметы являются любимыми, злыми или добрыми. Эта интерпретация зависит от воспринимаемой ребенком функции объекта. Поскольку функция испытания реальности развита еще недостаточно, то в этом проективном взгляде на мир нет четкого разграничения внешнего и внутреннего. Поэтому Ференци назвал эту фазу «магически-галлюцинаторным всевластием».

Тот факт, что ребенок рассматривает фекалии как нечто одушевленное, а с другой стороны, то, что в анально-садистской фазе развития либидо фекалии содержат деструктивное ядро, приводит к тому, что ребенок воспринимает свои собственные испражнения как нечто опасное и зловещее. Соответствующие фантазии выглядят так, будто фекалии являются испражнениями злых духов или кого-то в этом роде. По всей видимости, возникающая позднее мания преследования восходит к этим страхам (Freud 1905a; Abraham 1969; Ferenczi 1911). С другой стороны, однако, фекалии либидинозно катектированы. Фрейд (1915с, 1916) показал, что по этой причине экскременты превращаются для ребенка в сексуальной орган, например становятся предвестником мужского члена, точно так же, как прямая кишка в качестве эрогенной зоны в свою очередь становится предтечей вагины. Из-за этого опорожнение кишечника приобретает для ребенка смысл утраты чего-то ценного. Таким образом, страх многих детей перед опорожнением кишечника связан с более поздним страхом кастрации.

Благодаря овладению дефекацией и собственной моторикой у ребенка возникает чувство власти. Поскольку распределение либидо является пока еще преимущественно нарциссическим, то есть, иными словами, по-прежнему существуют сильные симбиотические связи, из этого чувства власти развивается чувство всемогущества. Если эта переоценка себя служит не Я как целому, а лишь отдельным функциям, то в результате возникают магические представления. Особенно эрогенные зоны приобретают для ребенка волшебную силу.

В анально-садистской фазе продолжают развиваться также духовные способности ребенка. Они служат господствующим в этот период интенциям. С одной стороны, они помогают ребенку овладеть внешним миром, с другой стороны, служат ему также для подчинения. Таким образом, духовные способности становятся инструментом либидинозных и садистских устремлений. Характерно то, что ребе-

355

нок в этом возрасте воспринимает свои мысли как нечто самостоятельное. Он убежден, что мысль может от него отделиться и нанести вред. Следствием этого часто являются страхи ребенка. Он боится, что его агрессивные мысли могут повредить окружающим. То есть и в этой сфере имеет место магическая переоценка собственных способностей. В таком случае говорят о всесилии мыслей.

ФАЛЛИЧЕСКО-НАРЦИССИЧЕСКАЯ СТАДИЯ ОРГАНИЗАЦИИ

ЛИБИДО

Если до сих пор мы занимались возрастом, в котором ведущими эрогенными зонами являлись вначале область рта, а затем прямая кишка, то примерно на четвертом году жизни прямая кишка теряет эту роль, уступая ее гениталиям; в развитии наступает фаллическо-нарциссическая стадия организации либидо. Это означает, что догенитальные парциальные влечения утрачивают первенство. Их задача состоит теперь в подготовке и усилении генитального удовлетворения. Этот возраст человека называется фаллическим, поскольку как для мальчиков, так и для девочек в психическом отношении существует лишь один сексуальной орган, а именно пенис (Freud 1905a); (ср. Klein 1962; Jones 1913, 1919).

Благодаря своей способности доставлять сексуальное удовольствие пенис приобретает для юношей столь большое значение, что становится мерой и средоточием чувства собственной ценности. Пенис отождествляется с собственным Я. В это время величина пениса играет для мальчика решающую роль. Он сравнивает размеры пениса у себя и других и реагирует на это гордостью или скорбью, недоброжелательством и завистью. В фантазиях мальчика все объекты, в том числе женские, обладают пенисом. При этом речь идет о проективном взгляде на мир и выборе объекта, то есть собственная организация проецируется на организацию других. У девочки отношения складываются несколько по-другому. Она вскоре узнает, что ее гениталии выглядят иначе, чем у мальчика; в сравнении с пенисом клитор воспринимается как нечто неполноценное. Согласно Фрейду (1905а, 1908b, 1916,1917,1925,1931,1933,1938), выбор объекта у девочки определяется завистью в пенису. У нее возникает желание иметь пенис, как у мальчика. По этой причине девочка какое-то время отождествляет себя с мальчиком. Она перенимает мальчишечью манеру поведения и пытается соперничать с мальчиками. Такое поведение девочки называется «фаллическим соперничеством». В фантазии все объекты мальчиков и девочек наделяются фаллическими гениталиями. Это означает, что гениталии, катектированные либидо, проецируются на объекты или же вследствие идентификации происходит превращение клитора в собственном теле. Тем не менее и то и другое означает нарциссическии выбор объекта. В первом случае любят собственные гениталии в проекции на объект, во втором случае — вследствие идентификации — собственные гениталии в собственном теле. В это время как у девочек, так и у мальчиков обнаруживаются скрытые пассивно-женские тенденции. У девочки они выражаются в том, что иногда она мастурбирует у входа во влагалище, у мальчика же еще какое-то время сексуальные ощущения возникают также и в анальной области (Freud 1923c). Часто встречаются фантазии, связанные с полостями тела, в которых рот и задний проход могут замещать вагину. Таким образом, в этот период у мальчиков и девочек сосуществуют активно- мужские и пассивно-женские установки, являющиеся признаком бисексуальных устремлений. Это означает, что при регрессии могут быть вновь катектированы латентные пассивно-женские установки мальчика, равно как и активно-мужские идентификации девочки, относящиеся к фаллическо-нарциссической ступени развития. Следствием этого может быть склонность к гомосексуальным отношениям.

356

В это время ребенок учится отсрочивать и отводить импульсы. Если до этого обеспечивались функции самосохранения, то теперь приобретают значение функции сохранения рода. В результате возникает новое качество человеческого общения и партнерских отношений. Из двухсторонних отношении мать—ребенок теперь образуется классический треугольник, в который в своей мужской роли вовлекается и отец. Кроме того, эти групповые отношения расширяются за счет добавления братьев и сестер. Таким образом, возникают первые социальные отношения. Это означает распространение и обогащение эмоциональных переживаний в различных аспектах. Ребенок учится обходиться с различными людьми, которые то сменяют друг друга, то сосуществуют рядом, а также с различными эмоциональными либидинозными желаниями, включая и притязания других людей.

Благодаря дальнейшему развитию Я реалистически познается различие между полами, которое учитывается в отношениях с объектами. Теперь либидо направляется на гениталии, вследствие чего ребенок впервые стремится к своим объектам с генитальными притязаниями. Как и прежде достигается аутоэротическое удовлетворение, в том числе и с помощью онанизма. Теперь, однако, занятие онанизмом сопровождается представлениями об объектах. Это означает, что онанизм, который, правда, уже практиковался и раньше, в своей психической репрезентации связан с объектом, а не является, как прежде, всего лишь способом достижения нарциссически-аутоэротического удовольствия.

Развивающиеся у ребенка сексуальные желания создают совершенно новую ситуацию. Хотя ребенок уже в догенитальном возрасте был ограничен в своих влечениях, однако то были исключительно конфликты двусторонних отношений. На достигнутой теперь ступени развития конфликты затрагивают трехсторонние отношения, которые констеллированы отцом, матерью и ребенком. Такую ситуацию называют эдиповым комплексом (Freud 1900,1901,1905а, 1908а, 1909, 1910, 1917, 1923b, 1928, 1938) (см. статьи А. Холдера и Г. Штольце).

Эдипов конфликт является следствием психического и физического созревания и развития ребенка. Биологический компонент эдиповой амбивалентности характеризуется бисексуальной предрасположенностью человека. Социальные корни эдиповой амбивалентности проявляются в том, что ребенок любит обоих родителей, однако, с другой стороны, из-за соперничества ребенка с родителем того же пола возникает чувство ненависти к одновременно любимому объекту.

В эдиповой ситуации можно выделить позитивный и негативный эдипов комплекс. При позитивном эдиповом комплексе мальчик сексуально вожделеет к матери и в своих фантазиях ставит себя на место отца. В результате возникают позитивные сексуально окрашенные чувства к матери и амбивалентные чувства к отцу. При негативном эдиповом комплексе мальчик ненавидит мать и отвергает ее как сексуальный объект. Поэтому его любовные желания обращаются на отца, что может привести к развитию гомосексуальных наклонностей. Отвержение матери мальчиком может иметь различные причины. Во-первых, мальчик видит, что мать не отвечает на его сексуальные желания и отдается «сопернику», во-вторых, его отношение к ней может корениться в догенитальных разочарованиях. Несмотря на отвержение матери, он из страха идентифицирует себя с ней и в фантазии перенимает ее роль по отношению к отцу. Речь здесь идет о негативном эдиповом комплексе, который отличаются пассивно-женской установкой с угрозой нарушений в дальнейшем потенции или гомофилии.

Обычно мальчик отождествляет себя преимущественно с отцом, а девочка с матерью. Тем не менее следует констатировать, что простого, позитивного эдипова комплекса в чистом виде практически не бывает; как правило, речь идет о смешанных формах.

357

Ребенок воспринимает в эдиповом конфликте не только единые специфические для пола образцы поведения, бытующие в обществе, но и дополнительно к типичным ролевым также и индивидуальные, в той или иной мере конфликтные сексуальные установки родителей. Собственные детские потребности, преформированные опытом, накопленным на ранних стадиях развития, противостоят, с одной стороны, общественным, а с другой стороны, индивидуальным факторам родителей. Вследствие этой конфронтации эдипов комплекс получает у ребенка специфическое выражение и в зависимости от конкретной ситуации преодолевается с той или иной степенью конфликтности. Результат индивидуального противостояния ребенка эдиповой ситуации и содержащейся в ней принципиально общей, но в то же время специфической для данной семьи конфликтной констелляции отныне оказывает бессознательное влияние на объектные отношения.

Из-за эдипового инцестуозного желания у мальчика возникает конфликт амбивалентности с отцом, поскольку в своей фантазии он воспринимает его как соперника. Исходным пунктом, объектом удовольствия и тем самым органом соперничества в этом конфликте являются гениталии. Соперничать означает бороться, бороться означает иметь противника, иметь противника означает оценить его силы и бояться его в этой ситуации. По этой причине мальчик боится, что отец отомстит ему, если он отважится на попытку отнять у него мать. Поскольку исходным пунктом этого развития являются гениталии, то и страх тоже переживается в гениталиях, то есть мальчик опасается, что отец отнимет у него гениталии, чтобы раз и навсегда показать ему, что о нем как о сопернике уже не может быть и речи. Этот возникающий у мальчика страх и порождаемые им представления и чувства Фрейд (1900, 1901) назвал «комплексом кастрации». Нередко бывает так, что родители угрожают мальчику отнять в качестве наказания за онанизм его пенис или говорят, что он его потеряет. Эта тревога взрослых воспитателей в связи с детской сексуальностью коренится в собственной сексуальной проблематике. С импульсами, от которых они защищались, теперь нужно вести борьбу в ребенке. Страх кастрации усиливается еще больше, когда мальчик обнаруживает, что у девочки и в самом деле нет пениса. Даже и без предшествующих угроз этого открытия достаточно, чтобы у мальчика возникли серьезные страхи, поскольку пенис для него нарциссически сверхкатектирован. Типичными детскими фантазиями являются фантазии об отрезанном у женщин пенисе. Отсюда возникает страх лишиться собственных гениталий. Если мальчик не может преодолеть этот страх, впоследствии возникают нарушения потенции, поскольку вид лишенной пениса женщины мобилизует его старый, но вместе с тем бессознательный страх. При выраженной пассивно-женской установке мальчик нередко примиряется с кастрацией. Следствием этого является отказ от своих мужских сексуальных желаний. В таком случае возникает желание обладать женскими гениталиями вплоть до стремления лишиться пениса. Эта установка, при которой имеет место уже не страх, а желание кастрации, называется «женским мазохизмом» (вызванная страхом идентификация с женщиной). С этим женским мазохизмом связано обостренное чувство неполноценности; вследствие этого мужская активность в значительной степени становится заторможенной (см.статью Ж.-М. Алби и Ф. Паше). Если мальчик внешне преодолел страх кастрации, может случиться так, что из-за отсутствия у женщины пениса, у него возникает совершенно определенная позиция, а именно презрение к женщинам, которых он считает неполноценными как раз потому, что у них нет пениса. Эта гипертрофированная фаллическая гордость позволяет увидеть, что бессознательно существующий страх кастрации одолевается избыточной реакцией. Из вышесказанного становится очевидным, что комплекс кастрации развивается у мальчика на почве эдипова комплекса.

358

В эдиповой ситуации, то есть к тому времени, когда нарциссический выбор объекта превращается в объектную любовь, у мальчика возникает конфликт, для которого, похоже, нет решения. Он соперничает с отцом за обладание матерью, следствием чего является страх кастрации. Но если бы, чтобы избежать страха кастрации, он отказался от матери как объекта, ему бы пришлось направить свои либидинозные потребности ни отца. Следствием этого стала бы гомосексуальная ориентация с логически вытекающей необходимостью быть похожим на мать. Тем самым мальчик оказался бы в женской позиции. Он отказался бы от своих мужских инстинктивных притязаний и создал ситуацию, равнозначную кастрации, которой он опасался. Таким образом, с одной стороны, возникает страх кастрации, с другой — состояние, аналогичное кастрации. В любом случае гениталиям угрожает опасность, а потому обе возможности поведения неприемлемы. Если вспомнить вдобавок, что к этому времени гениталии идентифицированы с Я, для ребенка складывается угрожающая ситуация. Либидинозное удовлетворение, следовательно, оказывается невозможным. В результате возникает застой либидо с потерей психической устойчивости (Freud 1915b). Поскольку либидо обладает способностью отстраняться от состояния, которое не может принести удовольствия, происходит регрессия либидо к догенитальным возможностям удовлетворения, в данном случае вплоть до оральной стадии организации (Freud 1923a; Nunberg 1971). Здесь имеется в распоряжении механизм идентификации, который, будучи амбивалентным, пригоден для того, чтобы одновременно удовлетворить как чувства любви, так и чувства ненависти к отцу. Если мальчик идентифицируется с отцом, он отказывается от отца как объекта своих гомосексуальных желаний и удовлетворяет свои враждебные к объекту побуждения. С другой стороны, посредством идентификации он получает возможность удовлетворить свои либидинозные желания. Он помещает отца с его ограничивающими влечения чертами и направленными на него чувствами в свое Я. Таким образом благодаря идентификации возникает ядро Сверх-Я (см. статью Д. Айке). Тем самым Сверх-Я представляет собой, в сущности, образ отца, внедренный в Я мальчика. Этот образ означает здесь не только реальный характер отца, но и все чувства, возникающие у мальчика по отношению к отцу. Они коренятся не только в поведении отца в эдиповой ситуации, но и проистекают также из конституциональных факторов, таких например, как сила влечения мальчика. Вместе с тем, из-за нарушений процесса нормального развития они носят на себе также отпечаток чувств, возникших в догенитальный период. Если, например, не произошло достаточного смешения влечений, отец, сам по себе адекватный в своем поведении, наделяется ребенком мощными садистскими импульсами, которые теперь тоже шпроецируются и из Сверх-Я оказывают влияние на Я. Так, например, Сверх-Я может иметь важные черты собственного Оно мальчика. Деструктивные импульсы, помещенные теперь в Сверх-Я, противодействуют, например, сексуальным побуждениям и заботятся о соблюдении запрета на инцест со стороны отца. Благодаря запрету инцеста мальчик отказывается от сексуальных желаний по отношению к матери и, десексуали-зированные, они возвращаются к нему в виде нежности. Поскольку эти чувства проистекают из догенитального удовлетворения, они не опасны и не связаны с генитальными ощущениями. Гениталии оказались спасены благодаря идентификации с отцом, однако в действительности они прежде всего утратили свою функцию. Таким образом, эдипов комплекс у мальчика исчезает вследствие комплекса

кастрации.

У девочек ситуация выглядит иначе. Сначала возникает комплекс кастрации и лишь затем эдипов комплекс. Это означает, что девочка в фаллическо-нарциссичес-кой фазе прежде всего должна воспринять отсутствие пениса. Комплекс кастрации

359

у девочки, характерной чертой которого является зависть к пенису (S. Freud 1905a; А. Freud 1964,1968; Lampl-de Groot 1927,1956-1957; Deutsch 1925,1930; Fenichel 1967, 1973; Nunberg 1971), вначале пробуждает у нее те же фантазии, которые проявляются в страхе кастрации у мальчика. Определяющим для этого возраста является то, что девочка надеется, что пенис у нее еще вырастет. Но реальность не оправдывает эти детские ожидания. В результате возникает чувство неполноценности, поскольку девочка не может отказаться от желания иметь пенис. Особенно сильным это чувство неполноценности становится в том случае, если девочке уже пришлось испытать тяжелые разочарования в своих отношениях с матерью, вызвавшие у нее чувство, что она «укорочена». Если девочка восстает против того, что у нее нет пениса, у нее возникает мужской комплекс. Девочка усваивает типично мужские черты и позднее как женщина не может испытать полного сексуального удовлетворения. Большое значение для возникновения и проявления невротических симптомов имеют эдиповы фантазии. В этих фантазиях, однако, представление о кастрации может быть заменено его догенитальными предшественниками. Так, представление о кастрации часто находит свое выражение в анальных и оральных фантазиях, связанных с отказом от пищи, отвыканием от материнской груди, дефекацией (о потере, похищении) или же родами. С другой стороны, может быть так, что за фантазиями о кастрации скрывается их догенитальная репрезентация, причем они могут сопровождаться не столько страхом, сколько стоящими за ними вытесненными догенитальными нарушениями, которые находит свое выражение благодаря процессу смещения.

Итак, возникает фантазия, что пенис еще может вырасти. И, если теперь девочка узнает реальность, то мастурбация клитора означает во многом обиду и чувство неполноценности. Отказ же от мастурбации приводит у девочки к застою либидо. Еще в своей лекции «Женственность» (1933) Фрейд показал, что вначале девочка узнает, что она лишена пениса, а затем, что его лишена и мать. Из-за этого она отворачивается от матери, поскольку ее любовь предназначалась фаллической матери (см. статью Н. Шайнесс). В фантазиях девочки этого возраста на мать возлагается вина за то, что она родила девочку без пениса. Тем самым в отношении к матери как первичному объекту любви возникает напряжение. По этой причине у девочки может пропасть желание быть любимой матерью, как бывают любимы мальчики за свой пенис. Чтобы избежать застоя либидо, по мнению Нунберга (Nunberg 1971), у девочки также происходит регрессия либидо. Однако, в отличие от мальчика, регрессия достигает не оральной, а анальной стадии организации либидо, в результате чего вновь происходит катексис слизистой оболочки и содержимого кишечника. Напомним, что на стадии анальной организации либидо у мальчиков и девочек фекалии служили подарком матери. Теперь же все происходит так, что у девочки фекалии символизируют ребенка, которого она хочет подарить отцу. Так из отношения к первичному объекту любви через комплекс кастрации (зависть к пенису) у девочки возникают отношения эдипова треугольника. Согласно Фрейду (1905а), в ходе этого процесса возбудимость клитора снижается и, хотя она не утрачивается полностью, после кратковременного катексиса слизистой оболочки кишечника доминирующей эрогенной зоной становится все же слизистая оболочка входа во влагалище. Девочка направляет свои генитальные желания на отца, а отношение к «сопернице»-матери становится амбивалентным. В лекции «Женский характер» Фрейд отстаивает точку зрения, что девочка, пребывает «в нем (эдиповом комплексе) неопределенно долгое время» и «устраняет его лишь позднее, да и то не полностью» (XV, 138). Чтобы избежать конфликта амбивалентности, по мнению Нунберга, в регрессии совершается следующий шаг и она достигает оральной ступени организации либидо. При этом девочка идентифици-

360

руется с матерью, подобно тому, как мальчик с отцом. Идентифицируясь, девочка отказывается от своих сексуальных желаний по отношению к отцу и замещает их нежными чувствами. Посредством идентификации девочка обучается своей женской роли так же, как мальчик — мужской. Таким образом, у девочки комплекс кастрации исчезает вследствие эдипова комплекса. Как мы видим, путь девочки к половой идентичности является более сложным, поскольку либидо приходится совершить два регрессивных шага. Затем происходит смена эрогенных зон от клитора через слизистую кишечника к слизистой влагалища. Если у мальчика первичный и вторичный объекты любви совпадают, то девочка в своем развитии должна заменить первичный объект любви («мать») вторичным («отцом»). В отличие от Фрейда, Мелани Кляйн, Хелен Дойч и другие объясняли сексуальное развитие девочки исходя из первичного катексиса ее собственных гениталий. Они также признают существование «зависти к пенису», но не как первичный, а лишь как дополнительный аспект развития.

В этой фазе происходят коренные изменения в сфере инстинктивной жизни и в отношении к объектам. Если на догенитальных ступенях развития либидо, а также в так называемый фаллическо-нарциссический период объектные отношения были ориентированы преимущественно нарциссически, то есть ребенок в значительной степени находился в симбиотической связи с матерью, то теперь постепенно, по мере слияния влечений происходит метаморфоза. Мы познакомились с ролью садизма и либидинозных отношений на оральной и ранней анальной ступени развития. В начале фаллической фазы по-прежнему существует амбивалентность. В фаллическом и раннем генитальном периоде прежнее состояние, характеризовавшееся тем, что объект был любим лишь постольку, поскольку служил удовлетворению потребностей субъекта, или, выражаясь иначе, шел навстречу нар-циссическим амбициям, исчезает. Объект как самостоятельное существо и личность все более освобождается от нарциссического катексиса, то есть теряет характер инстанции удовлетворения потребностей и становится партнером. Это означает, что объект может быть признан таковым, как он есть, с его индивидуальными особенностями. Это означает также, что к объекту стремятся как таковому и ради него самого. Балинт называет это отношение к объекту активной любовью. Как и прежде, естественно, имеются либидинозные устремления, которые ищут и находят свое удовлетворение в объекте. Но если раньше преобладало состояние, которое Абрахам называл «парциальной любовью», когда парциальные влечения вызывали парциальные стремления к объекту, то теперь все более возникает состояние, в котором либидо направляется на объект в целом. Исходящая из парциальных влечений либидинозная энергия подпадает под примат генитальности и таким образом оказывается в распоряжении объектной любви. Теперь начинается вторая фаза сексуального развития человека, которая из-за того, что ребенок еще не является половозрелым в биологическом отношении, прерывается латентным периодом. Она завершается формированием объектных отношений, присущих зрелым сексуальным отношениям взрослых, которые включают в себя не только гениталь-ность, но и все основные телесные и психические свойства. По мере того как происходит эта трансформация в объектные отношения, амбивалентность постепенно исчезает. Как мы помним, уже в поздней анальной фазе конфликт между дружественными и враждебными объекту побуждениями стал менее сильным. Либидинозные и агрессивные побуждения в значительной степени смешались друг с другом и стало сложно отделить либидинозную часть от деструктивной. Теперь этот процесс смешения влечений продолжается далее. В конечном счете из обоих противоположных влечений — либидо и агрессии — образуются любовь и ненависть. Эта трансформация означает смягчение, а также качественное изменение.

361

Агрессивные побуждения поступают в распоряжение любви в значении ad-greddi [движения к {лат.).
— Ред.]
для завоевания объекта и являются тем самым важным компонентом зрелых либидинозных отношений. С другой стороны, открытый Фрейдом процесс смешения влечений касается также и ненависти, которая становится тем сильнее, чем сильнее либидинозные связи.

ЛАТЕНТНЫЙ ПЕРИОД

С разрешением эдипова конфликта (Freud 1910, 1911, 1914а, 1915b, 1924) в развитии организации влечений как признаке двусторонности сексуального развития человека вначале наступает затишье. Имеющиеся в распоряжении благодаря смешению влечений и выступающие в качестве энергетического потенциала энергии либидинозных и агрессивных влечений теперь служат Я. Созревание Я и приспособление к социальному миру получают таким образом необходимый энергетический катексис. Продолжается дальнейшее формирование и созревание Сверх-Я и Я-идеала. Не только родители, но и другие лица из социального окружения вносят свой вклад в дальнейшее формирование этих структур. Происходит процесс деидеализации родителей, следствием которого является реалистическое мировоззрение.

Садистское и генитальное удовлетворение в латентный период можно наблюдать лишь в редких случаях, поскольку нарушения в сфере догенитальной или генитальной организации либидо не препятствуют развитию в латентный период. Обычно на протяжении всего латентного периода правит враждебное к влечениям Сверх-Я, которое пытается сдержать как агрессивно-садистские, так и либидинозные импульсы. Благодаря работе Сверх-Я и Я-идеала инстинктивные, направленные на объект энергии возвращаются в Я и десексуализируются, садизм нейтрализуется. Нейтрализованная инстинктивная энергия находится теперь в распоряжении Я для своего развития и раскрытия, достигая удовлетворения через нарциссические механизмы. Еще одна задача нейтрализованной инстинктивной энергии состоит в том, чтобы подавить требования влечений. Это происходит главным образом с помощью механизмов вытеснения, образования реакций и сублимации.

ПУБЕРТАТ

В конце латентного периода вследствие гормональной перестройки возникают нарушения прежнего равновесия. Давление влечений, возрастающее вследствие увеличения гормонального уровня, нарушает равновесие между Я и Оно. Я, ориентированное прежде в значительной степени вовне, настолько теперь обременено интрапсихическими задачами, что уже не способно поддерживать прежнее состояние. Как правило, это приводит к оживлению парциальных влечений. Оральная организация либидо проявляется в патологическом обжорстве, анальная организация либидо проявляется в садистских импульсах, нечистоплотности, неряшливости и бесстыдстве. Вслед за этим, оживляя эдипову ситуацию, пробиваются гёниталь-ные побуждения. Вновь оживают эдипов комплекс и комплекс кастрации с сопутствующими им страхами и конфликтами. Юноше опять приходится преодолевать вновь проснувшийся страх кастрации, а девушке — желание быть мужчиной. Вдобавок к этому оба они, чтобы оказаться способными вступать в неинцестуоз-ные связи, то есть в связи, которые не будут иметь обусловленного бессознательными желаниями характера инцеста, должны отделиться от объектов первичной группы. В этих процессах решающую роль снова играет механизм вытеснения.

362

Часть энергии либидинозных и агрессивных влечений сдерживается в отношении цели и сохраняется в форме нежных чувств по отношению к родителям, тогда как остальная энергия сосредоточивается на новых, признанных Сверх-Я и желанных для Я объектах.

Вследствие отделения от семьи родительские идеалы в значительной степени утрачивают свое доминирующее влияние. В результате перед Я встает необходимость пересмотреть свои ценности, нормы и способы поведения. Этот процесс развития из-за сильной неуверенности Я поначалу сопровождается прорывами либидинозных и агрессивных влечений. Возникает фаза, в которой совершается множество идентификаций. С одной стороны, Я стремится к отводу влечений, с другой стороны, оно служит предотвращению страха, возникающего из-за натиска инстинктивных побуждений. Согласно Анне Фрейд (А. Freud 1964), страх перед силой влечения становится полем битвы между Я и Оно. Я задействует все защитные механизмы, чтобы не уступить давлению влечений. Если в этой борьбе между Я и Оно поражение терпит Оно, то Я постоянно нуждается в очень больших количествах энергии для защиты от влечений, что наносит значительный урон ориентации во внешнем мире и развитию. Если же поражение терпит Я, то возникает состояние, следствием которого является безудержное удовлетворение влечений со склонностью к бродяжничеству и наркомании (см. статью Э. Люрссена в т. II).

И все же, как правило, в конце этой фазы молодой человек выходит из этой борьбы с несколько смягченным Сверх-Я и умеренным Я-идеалом. Он располагает энергией как для дальнейшего развития Я, так и для создания и сохранения зрелых объектных отношений.

ЛИТЕРАТУРА

Abraham, К.: Untersuchungen über die früheste prägenitale Entwicklungsstufe der Libido (1916). В: Psychoanalytische Studien. Frankfurt/M.: Fischer, Conditio humana, 84, 1969a

Versuch einer Entwicklungsgeschichte der Libido aufgrund der Psychoanalyse seelischer Störungen (1924). B: Psychoanalytische Studien. Frankfurt/M.: Fischer, Conditio humana, 113, 1969b

Adler, A.: Der Aggressionstrieb im Leben und in der Neurose. Fortschr. d. Med., 26,1908, 577

BAHNT, M.: Zur Kritik der Lehre von den prägenitalen Libidoorganisationen. Int. Zeitschr. f. Psa., 21,1935,525 Frühe Entwicklungsstadien des Ich. Primäre Objektliebe. Imago, 23,1937, 270 Liebe zur Mutter und Mutterliebe. Imago, 24,1939, 33

Brenner, Ch.: Grundzüge der Psychoanalyse. Frankfurt/

M.: Fischer 1967 Deutsch, H.: Der feminine Masochismus und seine

Beziehung zur Frigidität. Int. Zeitschr. f. Psa., 16,1930

Psychoanalyse der weiblichen Sexualfunktion. Neue

Arb. z. ärzd. Psa., 5, 1925 Dollard, J., et al.: Frustration and Aggression.

Newhaven/Conn.: Yale Univ. Press 1939 Eibl-Eibesfeldt, I.: Liebe und Haß. München: Piper 1970 ElCKE, D.: Vom Einüben der Aggression. Geist und

Psyche, T. 2093. München: Kindler 1972

Erikson, E. H.: Childhood and Society. New York: Norten 1950

Fenichel, O.: Perversionen, Psychosen, Charakterstörungen. Darmstadt: Wissenschaftl. Buchgesellsch. 1967a

Hysterie und Zwangsneurosen. Darmstadt: Wissenschaftl. Buchgesellsch. 1967b

Psychoanalytische Neurosentheorie. Wien: Scheyer 1973

Ff.rf;
.nc/j, S.: Bausteine zur Psychoanalyse. Bern, Stuttgart: Huber 1964

Freud, A.: Das Ich und die Abwehrmechanismen. Wien 1936; Geist und Psyche, T. 2001. München: Kindler 1973

Wege und Irrwege in der Kinderentwicklung. Bern, Stuttgart: Huber, Klett 1968

Freud, S.: Studien über Hysterie (1895). G. W I Die Traumdeutung (1900). G. W. II/III Zur Psychopathologie des Alltagslebens (1904). G. W. IV

Die Freudsche psychoanalytische Methode (1904).

G. W. V

Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie (1905a). G. W V

Bruchstück einer Hysterie-Analyse (1905b). G. W. V

Charakter und Analerotik (1907). G. W. VII

Ober infantile Sexualtheorien (1908a). G. W. VII

363

Hysterische Phantasien und ihre Beziehung zur Bisexualität (1908b). G. W. VII

Analyse einer Phobie eines Fünfjährigen Knaben (1909). G. W. VII

Über Psychoanalyse (1910). G. W. VIII

Formulierungen über zwei Prinzipien des psychischen Geschehens (1911). G. W VIII

Die Disposition zur Zwangsneurose (1913). G. W. VIII Erinnern, Wiederholen, Durcharbeiten (1914a). G.WX Zur Einführung des Narzißmus (1914b). G. W. X Triebe und Triebschicksale (1915a). G.WX Die Verdrängung (1915b). G.WX

Einige Charaktertypen aus der psychoanalytiscben Arbeit (1915c). G. W. X

Ober Triebumsetzungen, insbesondere der Analerotik (1916). G.WX

Vorlesungen zur Einführung in die Psychoanalyse (1917). G.W. XI

Jenseits des Lustprinzips (1920). G. W XIII Das Ich und das Es (1923a). G. W XIII Psychoanalyse und "Iibidotheorie" (1923b). G. W XIII Die infantile Genitalorganisation (1923c). G. W XIII

Das ökonomische Prinzip des Masochismus (1924a). G. W. XIII

Der Untergang des Ödipuskomplexes (1924b). G. W. XIII

Kurzer Abriß der Psychoanalyse (1928). G. W. XIII

Einige psychische Folgen des anatomischen Geschlechtsunterschiedes (1925). G. W. XIV

Über die weibliche Sexualität (1931). G. W XIV

Neue Folge zur Einführung in die Psychoanalyse (1933). G. W. XV

Die Weiblichkeit (1929). G. W. XV

Abriß der Psychoanalyse (1938). G. W. XVII

Gillespie, W. H.: Notes on the Analysis of Sexual Perversions. Int. J. Psa., 33, 1952

Aggression und Triebtheorie. Psyche, 25, 1971, 452

Greenacre, Ph.: Trauma, Growth and Personality. London 1953

Hartmann, H.: Ich-Psychologie und Anpassungsproblem. Stuttgart: Klett 1970 (отдельный оттиск из: Psyche, XIV, 1960)

Essays on Ego-psychology. New York: Int. University Press 1964

Hartmann, H., Kris, E., Loewenstein, R. M.: Notes on theory theory of aggression. Psa. Study Child, 3/4, 1949

Jacobson, E.: The self and the object world. New York: Int. Univ. Press 1964

Jones. E.: The Phallic Phase. B: Papers on Psychoanalysis, Bailliere, London 1950, 469

Über analerotische Charakterzüge. Int. Zeitschr. f. Psa., 5,1919

Haß und Analerotik in der Zwangsneurose. Int. Zeitschr. f. Psa., 1913, 425

Klein, M.: Das Seelenleben des Kleinkindes. Stuttgart: Klett 1962

Lampl-de Groot, J.: Anmerkung zur psychoanalytischen Triebtheorie. Psyche, 10,1956/57,194

Zur Entwicklungsgeschichte des Ödipuskomplexes der Frau. Int. Zeitschr. f. Psa., 13, 1927

Lorenz K.: Das sogenannte Böse. Wien: Borotha-Schoeler 1963

Mitscherlich, A.: Aggression und Anpassung. Psyche, 10/11,1957/58

Nunbf.rg, H.: Allgemeine Neurosenlehre. Bern, Stuttgart, Wien: Huber 1971

Pulwer, S. E.: Narzißmus; Begriff und metapsychologische Konzeption. Psyche, 26, 1972, 34

Rapaport, D: The Structure of psychoanalytic theory. New York 1968

Reich, W: Die Sexuelle Revolution. Frankfurt/M.: Europäische Verlagsanstalt 1970

Charakteranalyse. Bremen: Plopp-Versand 1971 Der triebhafte Charakter. Wien: IPV 1925 Sadger, I.: Analerotik und Analcharakter. Die Heilkunde, 1910

Sado-Masochismus. Int. Zeitschr. f. Psa., 12, 1926

Simmel, E.: Zum Problem von Zwang und Sucht. Ber. v. allg. ärztl. Kongreß für Psychoth., 1930, 112

Simmel, G.: Soziologie: Untersuchungen über die Formen der Vergesellschaftung. München, Leipzig: Duncker und Humblot 1908

Spitz, R. A.: First year of Life. New York 1966

Stone, L.: Reflections on the psychoanalytic concept of aggression. Brill. Mem. Lectures. New York: Psychoanalytic Society, 1968

Waelder, R. R.: Die Grundlagen der Psychoanalyse. Bern, Stuttgart: Huber, Klett 1963

364

ЗНАЧЕНИЕ СЕКСУАЛЬНОСТИ В ТРУДАХ ЗИГМУНДА ФРЕЙДА

Бернд Ницшке

ВВОДНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

Попытка определить значение сексуальности в трудах Зигмунда Фрейда наталкивается на ряд трудностей, которые можно лишь указать, но не решить. Эти трудности должны в свою очередь рассматриваться прежде всего безотносительно теории Зигмунда Фрейда.

Понятие «сексуальность» употребляется в донаучном обиходе, равно как и в научном, в столь разных значениях. что представляется невозможным точно очертить его границы и дать ему содержательное определение. Столлер (Stoller 1968) полагает даже, что это понятие относится к столь многим и столь разным явлениям, что, будучи оторванным от строго конкретной постановки вопроса, оно, по существу, вообще перестает выражать какое-либо содержание. Наконец, трудно ответить на вопрос, что вообще следует понимать под сексуальностью, поскольку по сей день не существует общепринятой научной теории, в рамках которой проблему сексуальности можно было бы изложить связно (ср. например: Schmidt 1975).

Хотя здесь можно понимать разработанную Фрейдом психоаналитическую теорию, в частности, и как попытку — пусть даже и не завершенную — изложить проблему сексуальности в относительно четко очерченных теоретических рамках. Но при более тщательном анализе этой теории выясняется, что именно попытка Фрейда подробнее осветить проблему человеческой сексуальности и привела к тому, что понятие сексуальности стало трактоваться все шире, покуда в конце концов отчетливо не сомкнулось с философским представлением об «эросе». Тем самым, однако, строго научное определение понятия «сексуальность» снова оказалось под вопросом.

Понимание Фрейдом сексуальности отличается противоречивостью, причины которой следует приписать двум различным, взаимоисключающим исходным позициям. С одной стороны, Фрейд пытался подойти к проблеме с точки зрения строго научной постановки вопроса. Он видел обоснование своих теоретических усилий в отношении проблемы сексуальности в биологии и физиологии. Но поскольку по сути дела его интересовали психические
факторы сексуальности, то он стремился с помощью психоаналитического метода показать, как происходит трансформация соматических факторов в психические. В конце концов это привело к появлению своего рода мифологии влечений, которая, хотя и представляет собой краеугольный камень разработанной Фрейдом психоаналитической теории, но вместе с тем практически не позволяет очертить границы того, что, с точки зрения Фрейда, следует понимать под сексуальностью. Концепции, разработанные в контексте теории либидо, исходным пунктом которой в свою очередь является проблема человеческой сексуальности, особенно ясно показывают,

365

в сколь разветвленных значениях Фрейд связывает человеческую сексуальность с развитием личности.

Упомянутая противоречивость фрейдовской трактовки сексуальности находит своего рода разрешение в постулате бессознательного (см. статью Г. Кнаппа). Фрейд разграничивает — причем не только в отношении проблемы сексуальности — самостоятельную «психическую реальность» и «материальную реальность». Тем самым он продолжает традицию, присущую западноевропейской философии. В предполагаемом Фрейдом бессознательном пересекаются оба рода реальности. Бессознательное проявляется в виде пограничной сферы между соматическим и психическим. В понимании Фрейда бессознательное является истинно реальным психическим. Оно в свою очередь содержит репрезентанты влечений, истоки которых имеют соматическую природу (1915d). В этой связи Эриксон (Erikson 1957) указывает, что представление Фрейда об истинно реальном психическом, то есть о бессознательном, имеет непосредственное отношение к шопенгауэровскому понятию силы «воли». Но поскольку сексуальные влечения следует рассматривать в тесной связи с системой бессознательного, «сила» которой — либидо, специфическая форма психической энергии — претерпевает там ряд характерных превращений и, выйдя за пределы системы бессознательного, в значительной степени детерминирует внешне асексуальное поведение человека, то психический
фактор, который Фрейд признает за сексуальностью человека, должен интерпретироваться исключительно под углом зрения фрейдовского понятия бессознательного. Тем самым гипотеза о психической реальности бессознательного неизбежно приводит к уже упомянутым представлениям Фрейда из области мифологии влечений, относящимся к проблеме сексуальности. Если учесть постулат о бессознательном, то между предполагаемой соматической основой человеческой сексуальности и выдвинутыми Фрейдом гипотезами из области мифологии влечений уже нет прямого противоречия, наличие которого между естественнонаучной и скорее философской постановками вопроса следовало предполагать до этого. Тем самым, однако, при попытке специфического разграничения проблемы сексуальности в теории Фрейда возникают едва ли преодолимые трудности, поскольку трудно определить, где сексуальность в узком смысле перестает играть решающую роль для прочих психических явлений.

С учетом обоих указанных аспектов — естественнонаучного и философского (мифологического), — характерных для фрейдовского понимания сексуальности, можно заранее сказать, что сексуальность для Фрейда не
тождественна эксплицитному сексуальному поведению. Тем самым фрейдовское понятие сексуальности далеко выходит за пределы того понятия, которое используется в современных классических трудах по сексологии (см. например: Ford, Beach 1951; Kinsey et al. 1948, 1953; Masters, Johnson 1966) или же в некоторых новейших мотивационных психологических теориях сексуального поведения (Whalen 1966; Hardy 1964).

Сексуальное поведение человека, связанное со стимуляцией и возбуждением половых органов и в конечном счете с той или иной формой эксплицитной сексуальной активности «в нормальном случае» гетеросексуального полового акта, не занимает центрального места в употреблявшемся Фрейдом термине «сексуальность». Быть может, этого и нельзя с той же категоричностью утверждать в отношении многих работ Фрейда, вышедших до 1900 года, зато полностью касается более позднего периода творчества Фрейда, с момента выхода книги «Толкование сновидений» (1900), в которой Фрейд уже полностью интегрирует проблему человеческой сексуальности в свои представления о возникновении и принципах действия психического аппарата. Здесь Фрейд описывает также эдипову констелляцию уже как «сексуальную» в своем ядре проблему. Эта ситуация характеризуется наличием

366

либидинозного — «сексуального» — желания ребенка, которое, однако, не обязательно связано с реальными сексуальными действиями (в эксплицитном значении) в отношениях между ребенком и желанным родителем (сексуальным объектом). В контексте эдиповой констелляции решающим является психический фактор (см. соответствующие статьи А. Холдера и Г. Штольце).

Позднее Фрейд сам предложил вместо термина «сексуальность» пользоваться в рамках психоаналитической теории термином «психосексуальность» (1910с!). Это позволило бы избежать выпячивания соматического аспекта сексуальности, поскольку — прежде всего при лечении психически больных — особое значение имеет психический аспект сексуальности. Так, например, говорит Фрейд, может иметь место вполне нормальный половой акт, но при этом сохраняться душевная неудовлетворенность. Поэтому в психоаналитическом смысле психический аспект сексуальности, который прослеживается Фрейдом не только вплоть до детского возраста, но и до предыстории человека, важнее, чем понимаемый в самом узком смысле соматический аспект. «Тот, кто не разделяет этого понимания психосексуальности, не имеет права ссылаться на научные положения психоанализа, в которых речь идет об этиологическом значении сексуальности. Делая исключительный акцент на соматическом факторе в сексуальном, он, разумеется, весьма упростил проблему, но за свое упущение должен сам нести ответственность», — замечает Фрейд по поводу исключительно соматического подхода к психосексуальным нарушениям (VIII, 121). Следовательно, подавление и торможение инстинктивных импульсов, лежащие в основе неврозов, не устраняются автоматически вместе с восстановлением, например, способности к эрекции и к оргазму. Скорее речь должна идти о восстановлении первоначальной интенсивности эмоционального и аффективного переживания и связанной с нею способности больного к любви. Эта терапевтическая цепь позволяет увидеть, в каком смысле следует понимать используемый Фрейдом термин «психосексуальность». Кроме того, подобная постановка цели содержит важную для всякого обсуждения проблемы «сексуального освобождения» позицию. К проблемам, связанным с таким пониманием термина «психосексуальность», и прежде всего к проблемам преобразования инфантильной сексуальности в зрелую психосексуальность взрослого, мы еще вернемся в следующих разделах.

Итак, поскольку Фрейд рассматривает проблему сексуальности в широком смысле с психологической точки зрения, к которой он обращается даже там, где пытается — как до 1900 года — связать, например, с помощью относительно простых механистических конструкций фрустрационное возбркдение или застой сексуального возбуждения с психической болезнью, то вряд ли можно изложить взгляд Фрейда на сексуальность без учета практически всех важнейших психоаналитических понятий. Фрейд не создал законченной теории сексуальности, которая имела бы силу вне психоаналитической теории или наряду с нею. Так, в предисловии к 3-му изданию (1914) своей работы «Три очерка по теории сексуальности» (1905а) Фрейд пишет, что рассуждения в ней не претендуют на то, чтобы считаться «теорией сексуальности» и не могут быть распространены до таковой. Элленбергер (Ellenberger 1970, 691) утверждает, что «Очерки» производят впечатление, будто «они представляют собой не оригинальный труд, а выдержку из более полной книги». «Оригинальным трудом», выдержку из которых напоминают «Очерки», является, однако, разработанная Фрейдом и в течение его жизни не раз модифицированная психоаналитическая теория, в том виде как она представлена во всем творчестве Фрейда, а в принципиальной — хотя и не осуществленной до конца — форме уже в «Проекте психологии» (1895; опубликована в 1962) или в «Толковании сновидений» (1900). Утверждение, что «Очерки» являются всего лишь частью

367

более широкой психоаналитической теории, подтверждается и тем, что при каждом новом издании «Очерков» Фрейд старался учитывать достигнутое к тому времени состояние психоаналитических исследований, если они тем или иным образом затрагивали проблему сексуальности. Систематический исторический обзор сделанных Фрейдом добавлений в «Очерки» дает Нагера (Nagera 1974).

Таким образом, если бы мы захотели действительно в полном объеме изложить значение сексуальности в трудах Фрейда, то нельзя было бы избежать дискуссии о важнейших психоаналитических концептах и понятиях. Здесь, однако, у нас нет для этого возможности; поэтому мы отсылаем читателя к соответствующим статьям в настоящем томе. В данной же статье, напротив, будет прежде всего сделана попытка связать друг с другом соответствующие психоаналитические концепты, благодаря чему может быть экстраполировано значение сексуальности в теории Фрейда.

Если про проблему сексуальности говорилось, что ее нельзя полностью осмыслить без учета психоаналитической теории, то верно и обратное: важнейшие психоаналитические концепты и понятия были разработаны Фрейдом при решении проблемы сексуальности. То есть психоаналитическая теория в исторически-генетическом, равно как и в содержательном отношении теснейшим образом связана с фрейдовским воззрением на человеческую сексуальность. Это прежде всего относится к отстаиваемому Фрейдом учению о неврозах, постулированному им противоречию между принципом удовольствия и принципом реальности, играющему решающую роль как в возникновении неврозов, так и в развитии Я, далее к предполагаемой схеме развития характера и разложению психической личности на три инстанции: Оно, Я и Сверх-Я. И наконец, представления Фрейда о сексуальности человека имеют огромное значение для его работ о культуре.

ФРЕЙДОВСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ СЕКСУАЛЬНОСТИ

Фрейд разрабатывал свою концепцию сексуальности прежде всего в тесной связи с анализом невротических заболеваний, а затем расширил и дифференцировал ее в контексте своих исследований инфантильной сексуальности, способа функционирования психического аппарата и формирования личности. В изложении человеческой сексуальной жизни, которому в «Лекциях по введению в психоанализ» (1916—1917) он уделяет отдельную главу, Фрейд отстаивает взгляд, что нельзя понять «нормальную» сексуальность, не поняв болезненных образований сексуальной жизни. По мнению Фрейда, как психическое здоровье и нездоровье в целом, так и «нормальные» и «аномальные» проявления сексуальных инстинктивных побуждений не могут быть принципиально отделены друг,от друга. Только количественные, но не исходно качественные факторы являются решающими для психического здоровья и болезни — это относится и к сфере сексуальности. С этой идеей Фрейд выступил против сторонников распространенной в XIX -веке теории вырождения и дегенерации, которые, в частности, предполагали наличие резкой грани между сексуальными перверсиями и теми проявлениями сексуальности, которые считались нормальными.

Столкнувшись с проблемой сексуальности при анализе невротических заболеваний, Фрейд и сам придерживался того подхода, который в целом был характерен для научного исследования сексуальности в XIX веке. Основной интерес в исследовании сексуальности человека в XIX веке привлекала ее патология. Эпохальный труд Краффта-Эбинга «Psychopathia sexualis» (Krafft-Ebing 1886) уже в самом названии выражает эту теоретическую отправную точку.

368

Эта отправная точка не потеряла своего значения и для отстаиваемой Фрейдом концепции сексуальности. Хотя работы Фрейда по проблеме сексуальности не отличаются столь сильно «болезненной стилистикой», которую Уэттли и Лейббранд (Wettley, Leibbrand 1959) считают типичной для научного рассмотрения сексуальности в XIX веке, все же молено увидеть, что фрейдовские взгляды на сексуальную жизнь «культурного человека» уходят корнями в анализ невротических заболеваний. Фрейд характеризует сексуальность «культурного человека» как ограниченную и подавленную форму выражения изначально более живой и непосредственной инстинктивной жизни, которую он приписывает гипотетическому «первобытному» или «древнему» человеку. Культурное преобразование гипотетической первобытной инстинктивной конституции человека — если интерпретировать Фрейда широко — несет, следовательно, черты ограничения, упадка, а то и болезни. Невротик и человек, страдающий перверсией, должны рассматриваться в этой связи лишь как крайние проявления культурно обусловленного подавления влечений, которое в смягченной форме теоретически должно иметь место и у психически здорового человека (ср. например: Freud 1910b; 1912a).

Наряду с указанным положением вещей, из-за которого сексуальность как предмет научного исследования, прежде всего психиатрии, выступает в XIX веке под знаком ее патологии, важно и то, что в XIX веке сексуальность человека вообще сумела стать предметом научного рассмотрения. Очевидно, что проблема сексуальности в привычном для нас смысле вообще могла быть разработана лишь в индустриальном обществе на основе предшествующего процесса преобразования социальных межчеловеческих отношений, сопровождавшего формирование буржуазного общества (Van Ussel, 1970). Когда инстинктивная жизнь стала проблемой, разрешить которую можно было только с помощью научного анализа, это и послужило предпосылкой появления совершенно нового взгляда на «сексуальность», еще неведомого добуржуазному обществу.

Если рассматривать сексуальность с научных позиций, то в ней изначально заложено едва ли разрешимое противоречие. В донаучной перспективе сексуальность человека представляет собой область, которая относится не столько к разуму или рациональному осмыслению, сколько к страстям, религиозному культу и, наконец, даже к «демоническому» в человеческой природе. Попытка «проанализировать» и научно объяснить инстинктивную жизнь человека предполагает, что эта область фактически доступна научному пониманию. Это предполагал и Фрейд, хотя при более тщательном анализе проблемы влечений он был вынужден прибегнуть к древним, донаучным, не соответствующим аналитическому осмыслению понятиям, связав, например, в своих поздних работах сексуальные влечения с платоновским понятием эроса (Freud 1920).

Рассуждая в рамках историко-материалистического подхода, Дёрнер полагает даже, «что «наука о сексуальности» сама в себе несет противоречие; ибо в ней острее, чем где бы то ни было, становится ясно, что предмет (сексуальность), если мы хотим правильно с ним обойтись, неизбежно подрывает методические усилия, связанные с ним, а следовательно, и «науку» в общепринятом смысле» (Dörner 1970, 129). Возможно, в самом предмете «сексуальности» заложено то, что чем больше старался Фрейд что-то здесь прояснить, пытаясь в естественнонаучном смысле перенести на проблему сексуальности механистические и энергетические мыслительные модели своего времени, тем больше ему приходилось от них отказываться или в значительной степени модифицировать и дополнять. Расширение им понятия сексуальности до понятия «психосексуальности» и, наконец, переход к понятию эроса являются, пожалуй, неизбежным результатом глубинной интерпретации сексуальности, лежащей в основе традиционного ее

369

исследования. Мифологические представления Фрейда можно понять как необходимое выражение связанной с проблемой сексуальности и с давних пор постулированной для добуржуазных и «примитивных» обществ трансценденции влечения.

Не только наука о сексуальности, но и само понятие сексуальности возникло — предположительно — только «в XIX веке в индустриальных обществах» (Van Ussel 1970, 8). И наоборот, прилагательное «сексуальный» появляется уже в XVIII веке и обозначает в обиходе того времени в основном феномены, связанные с различием полов. Понятие сексуальности, в том виде как оно возникло в XIX веке и как оно существует доныне, охватывает «чисто» сексуальные компоненты многочисленных способов поведения и явления, не имевшие прежде общего названия, которое бы отграничивало и вместе с тем сжато характеризовало эту сферу. Слова, соответствующего понятию «сексуальность», слова, которое в чистой форме абстрагирует и обобщает все, что связано с половой сферой человека, нет ни у Гомера, ни у Шекспира ни, скажем, в Библии. Причину отсутствия соответствующего слова в добуржуазном обществе не следует, однако, искать в скудости словарного запаса (Van Ussel 1970). Если прежде нельзя было провести четкой границы между эксплицитным сексуальным поведением: эротикой, любовью, нежностью, телесностью, чувственностью, удовольствием, эффективностью и страстями, то в XIX веке эта
сексуальность, так сказать, ухватывается. Но это можно понимать и как результат предшествующего процесса «обесчувствливания» реальности. И само создание понятия сексуальности, и широчайшие возможности его употребления указывают скорее на вытеснение сексуальных компонентов внешне асексуальных способов поведения и проявлений, чем на более четкое и ясное определение человеческой инстинктивной жизни.

«Обесчувствливание» реальности, благодаря которому стало возможным четкое разделение между внешне сексуальными и асексуальными манерами поведения, Ван Уссель (Van Ussel 1970) связывает с индустриализацией. Мир труда оказался теперь резко противопоставлен «миру удовольствий», изживание аффектов уступило место хорошим манерам, слишком бурные страсти стали считаться близкими к безрассудству (ср.: Foucault 1961). Семья из большой семьи превратилась в семью-ядро как выражение глобального процесса социального расслоения, приведшего одновременно к доселе невиданной крайней форме разобщенности людей. С этим была связана и «интимизация» телесности и сексуальности, так сказать, приватизация и интернализация влечений. Эти и другие факторы позволили осознать сексуальность человека как обособленную область переживания и поведения.

К числу важнейших заслуг Фрейда принадлежит то, что он вновь в значительной степени расширил узкое понятие сексуальности, которое он застал в научной литературе своего времени. Это позволило также снова поставить вопрос о разделении сексуальных и асексуальных способов поведения и проявлений. Поэтому Фрейд с помощью психоаналитических концептов вновь попытался познать сексуальный аспект внешне асексуальных феноменов и представить его в виде продуманной системы. За это, однако, его не раз упрекали в «пансексуализме».

Понятие сексуальности, употреблявшееся в XIX веке, обязано своим происхождением прежде всего выделению из более общего контекста, в котором аффективное и социальное поведение человека рассматривалось в совокупности способов поведения, связанных с различием полов, половым актом и размножением. Тем самым неизбежно встает вопрос, не отражает ли это понятие всего лишь мнимую реальность. «В соответствии с этим весьма даже возможно, что понятие "сексуальность" является гипотетической конструкцией, которая, хотя семантически и су-

370

ществует, однако не содержит никакого указания на соответствующие данности онтологического порядка. Если мы не осознаем этого ясно, возникает опасность, что мы бессознательно используем метаязык» (Van Ussel 1970, 9). Совершенно аналогичная мысль обнаруживается также у Фрейда: «Мы можем подозревать, что в развитии понятия "сексуальный" произошло нечто такое, что, по удачному выражению Г. Зильберера, имело следствием "ошибку наложения"» (XI, 314). Под упомянутой здесь ошибкой наложения подразумевается, что, сосредотачиваясь на эксплицитных и легко различимых проявлениях сексуальности, невозможно понять более глубокие причины закрепления соответствующих способов поведения, и наоборот, сексуальный момент во внешне асексуальных способах поведения ускользает от сознательного восприятия.

Предпринятое Фрейдом расширение употреблявшегося в XIX веке понятия сексуальности можно назвать скорее не открытием нового, а открытием заново, поскольку, как уже говорилось, в добуржуазном обществе подобного сужения человеческой «сексуальности» известно не было. При этом Фрейд сводит в своих трудах расширенное понимание сексуальности человека к двум основным линиям аргументации: во-первых, внешне однозначный и имеющий четкие границы феномен «сексуальности» расчленяется и раскладывается на множество компонентов; во-вторых, внешне асексуальные проявления «ресексуализируются», то есть частично или полностью сводятся к сексуальным инстинктивным силам. Обе линии аргументации опять-таки связываются друг с другом благодаря расширенной трактовке понятия сексуальности.

Тем самым, однако, понятие сексуальности у Фрейда утрачивает свою былую определенность. Ни противоположность полов, ни половой акт, ни биологическая цель этого акта — размножение — не являются с точки зрения Фрейда достаточным основанием для того, чтобы содержательно определить понятие сексуальности. Фрейд решительно избегает также отождествления «сексуального» и «гениталь-ного». Подобно тому как психическое выходит далеко за рамки сознательного, так и непозволительно приравнивать друг к другу два этих понятия; нельзя также не считаться и с «тем "сексуальным", которое не является "генитальным" и не связано с размножением» (XI, 332).

Сексуальность человека, следовательно, не связана с функциональной способностью половых желез после созревания, пубертата. Согласно Фрейду, скорее следует предположить, что она существует у ребенка изначально. В форме специфической психической энергии — либидо — она определяет инстинктивную жизнь ребенка, но вместе с тем является также отправной точкой формирования Я и развивающихся объектных отношений. Это предположение привело не только к особому подчеркиванию инфантильной сексуальности, но и к изучению и тщательному анализу судеб и превращений либидинозной энергии в индивиде. Отношения между родителями и ребенком, формирование характера и интеллекта, наконец аффективность и ее проявление в форме сновидений, фантазий или невротических симптомов рассматривались Фрейдом с точки зрения развития либидо и, следовательно, в аспекте сексуальности.

В гипотезе об этой специфической психической энергии вновь соединяются естественнонаучный и инстинктивно-мифологический аспекты, которыми характеризуется фрейдовский подход к проблеме сексуальности. Понимая либидо — примерно с 1920 года — как присущую эросу энергию, Фрейд имеет в виду силу, которая поддерживает жизнь и живую субстанцию для вступления во всеохватывающие связи. Здесь возникает столь важный для психоанализа круг проблем, связанных с объектными отношениями. Кроме того, либидо как энергия эроса связывает агрессивно-деструктивные влечения, сведенные Фрейдом в понятие та-

371

натоса. Естественнонаучный аспект, который содержится в теории либидо, связывается с эволюционистскими и энергетическими подходами, которые Фрейд перенял главным образом из представлений своих современников о психическом организме, прежде всего у Гербарта и Фехнера (ср. Ellenberger 1970). В теории либидо Фрейд изобрел концепт, с помощью которого намеревался осуществить свое стремление создать психологию на естественнонаучной основе. До самого конца своей жизни Фрейд не отказывался от этого притязания. Даже в одной из последних своих работ — «Очерке о психоанализе» (1940) — Фрейд по-прежнему говорит о желании «создать психологию по образцу любой другой естественной науки» (XVII, 80). Гипотеза же о либидо как энергии, способной перемещаться и трансформироваться, казалась пригодной для соответствующих естественнонаучных модельных представлений.

И все же фрейдовскую концепцию сексуальности нельзя правильно понять, если односторонне подчеркивать ее естественнонаучный аспект в узком смысле. Так, является сомнительным, что фрейдовскую концепцию сексуальности действительно можно описать как «психогидравлическую модель» (Schmidt 1975, 31). Хотя Фрейд и в самом деле говорит об инстинктивных раздражителях, возникающих внутри организма и стремящихся к отводу. Однако подобные упрощенные представления, которые вообще типичны для его ранних работ, значительно усложняются, если не упраздняются, гипотезой о системе бессознательного, содержащей репрезентанты влечений. Так, например, как раз признаком развитого психического аппарата является то, что энергии влечений не отводятся непосредственно, а остаются связанными — отчасти постоянно, отчасти временно (см. статьи П. Цизе и А. Холдера). Далее, фрейдовское понятие отвода инстинктивных раздражителей отнюдь не относится непосредственно к влечению как таковому; последнее, прежде чем действительно будут отведены присущие ему возбуждения, претерпевает множественные комплексные изменения. В случае невроза возбуждения не отводятся, а неадекватно — и с ущербом для психического организма — связываются в симптоме. Общие представления Фрейда о проблеме вытеснения (см. статью В. Шмидбауэра) противоречат гипотезе о простой психогидравлической модели сексуальности.

В заключение о фрейдовской концепции сексуальности остается сказать, что абсолютно все
психические явления рассматриваются Фрейдом в сексуальном аспекте (хотя и не только
в нем), «ибо мы не можем представить человеческой душевной жизни, в построении которой не участвовало бы сексуальное желание в самом широком смысле слова, либидо, даже если оно отдалилось от первоначальной цели или воздержалось от ее осуществления» (VIII, 172). В отношении этого всеобъемлющего значения сексуальности для психической жизни Фрейд опирается на представления, которые были уже предвосхищены в философии Шопенгауэра и Ницше (ср. Ellenberger 1970). Фрейд сам указывает на совпадение многих своих концептов с представлениями упомянутых философов (Freud 1914а). По поводу реальности инстинктов у Ницше говорится следующее: «Допустим, что нет иных реальных "данных", кроме нашего мира вожделений и страстей, что мы не можем спуститься или подняться ни к какой иной "реальности", кроме реальности наших инстинктов — ибо мышление есть только взаимоотношение этих инстинктов, — не позволительно ли в таком случае сделать опыт и задаться вопросом: не достаточно
ли этих "данных", чтобы понять из им подобных и так называемый механический (или "материальный") мир?» (Nietzsche 1886) 1
.
Хотя Фрейд и не объясняет «материальный мир» исходя из «реальности инстинктов», но, как нам еще предстоит показать в дальнейшем, объясняет ею важнейшую часть «психического мира».

372

СЕКСУАЛЬНОСТЬ И ЭРОС

Примерно в период между 1912 и 1915 годами центральным пунктом учения Фрейда о неврозах становится противоречие между сексуальными влечениями и влечениями Я (или влечениями к самосохранению). Представление о сексуальности, которое можно извлечь из этой модели влечений, отличается непонятной на первый взгляд особенностью: при определенных условиях сексуальность может стать опасностью,
точнее сказать, опасностью, угрожающей организации Я.

Хотя к тому времени Фрейд еще не дал систематического описания Я как одной из трех психических инстанций — это произошло лишь спустя некоторое время (Freud 1923b), — однако в своей работе «Введение в нарциссизм» (1914b) он предвосхищает некоторые свои более поздние мысли, например о либидиноз-ной основе Я, и уже намечает концепты, которые были подробно разработаны в дальнейшем. Согласно фрейдовским воззрениям, Я развивается, во-первых, благодаря торможению, связыванию и нейтрализации (ср.: Hartmann 1964) возбуждений, остающихся после первичного процесса. Во-вторых, как пишет Фрейд после введения окончательной структурной модели психики, оно развивается за счет либидинозных, изначально направленных на объекты катексисов: «С самого начала.
все либидо скапливается в Оно, тогда как Я по-прежнему еще находится в процессе формирования или пока еще ослаблено. Оно отсылает часть этого либидо к эротическим объектным катексисам, после чего окрепшее Я стремится захватить это объектное либидо и навязать себя Оно в качестве объекта любви. Нарциссизм Я является, таким образом, вторичным и лишенным объектов» (XIII, 275).

Я, которое должно прежде всего выполнить задачи управления влечениями и учета реальности, осуществляется, следовательно, в известной степени за счет процессов возбуждения, первоначально протекающих в Оно, частично также за счет продолжающихся либидинозных объектных отношений. Кроме того, его выделение из Оно по сути является выражением жизненной необходимости, «прежде всего шагом к самосохранению» (Freud 1926, XIV, 229). Если борьбы за самоутверждение, навязанной господствующей реальностью, не происходит, то, следуя аргументации Фрейда, Я осуществляется в лучшем случае лишь частично.

Влечения Я учитывают реальность, они уже рано приучились «смиряться с необходимостью и подчинять свое развитие указаниям реальности» (XI, 368). Сексуальные же влечения противятся — в случае невроза даже в течение всей жизни или пока сохраняется невроз — «тому, чтобы покориться реальности мира» (там же, 445). В свою очередь это «зыбкое отношение к внешней реальности» (там же, 370), которым довольствуется сексуальность человека, ставит под сомнение интег-рированность Я. Исходящую от сексуальности опасность можно прежде всего
интерпретировать здесь на основе того, что недостаточный учет реальности сексуальными влечениями и недостаточное обуздание этих влечений при определенных условиях могут нанести ущерб господству Я.

После того как Фрейд подробнее описал инстанцию Оно (1923b), стало ясно, что ни в одном человеке он не предполагает априори полного и окончательного
обуздания инстинктивной жизни. Даже при дееспособном Я в Оно продолжают существовать архаические импульсы влечений, которые, по мысли Фрейда, не могут ужиться с господствующей реальностью. «Оно послушно неумолимому принципу удовольствия» (XVII, 128). Это Оно не обращает внимания на реальность, вообще не имеет отношения к реальности и содержит необузданные и «неукрощенные страсти» (XV, 83) человека, понимаемые Фрейдом в сугубо антропологическом смысле. Если бы психический организм действовал исключительно по пра-

373

вилам, действующим в Оно, ни формирование Я, ни способность к самосохранению, ни адекватное отношение к реальности не имели бы места.

Поэтому одна из первейших и важнейших задач душевного аппарата состоит в том, чтобы связать возбуждения, происходящие в Оно по законам первичного процесса, а первичный процесс заменить вторичным. Тем самым,
однако, в обоих направлениях — удовольствия и неудовольствия — утрачивается первичные и интенсивные переживания. «Не подлежит сомнению, что не связанные, относящиеся к первичному процессу ощущения в обоих направлениях являются гораздо более интенсивными, чем ощущения вторичного процесса» (XIII, 68). Страстность человека, согласно Фрейду, тесно связана с первичным процессом, тогда как разумный учет реальности, принцип реальности, обязан своим возникновением вторичному процессу. Утрата аффективной и эмоциональной интенсивности, которую Фрейд связывает прежде всего с сексуальной жизнью «культурного человека», следует, однако, параллельно «облагоразумлеванию» и формированию Я. Эта утрата позволяет также понять постулированное Фрейдом «недомогание культуры» (1930). Это недомогание проистекает не столько из-за того или иного отказа от той или иной эксплицитной сексуальной активности, сколько из-за требуемого отказа от непосредственного, то есть наступающего после первичного процесса, отвода возбуждения, с чем связана одновременно утрата первичных качеств переживания.

Однако, как уже говорилось, сексуальные влечения, насколько это возможно, противятся своему обузданию, то есть связыванию возбуждений, протекающих в соответствии с первичным процессом. «Принцип удовольствия еще долгое время остается методом работы с трудом... "воспитуемых" сексуальных влечений, и снова и снова случается так, что он, будь то под влиянием последних или в самом Я, одолевает принцип реальности во вред всему организму» (XIII, 6). Тем самым, однако, возникает исходящая из сексуальных влечений угроза подчинения Я, а при случае и его разрушения.

Второй аспект почему, по мнению Фрейда, сексуальность можно толковать как опасность, тесно связан с только что названным и состоит в том, что сексуальные влечения — как и влечения вообще — имеют консервативную природу: они имеют тенденцию к регрессии и тем самым к воссозданию первоначального состояния. В результате зрелая психосексуальность взрослого подвергается скрытой угрозе возврата к инфантильной сексуальности, хотя этому возврату может способствовать в значительной степени целый ряд факторов, которые еще будут рассмотрены в одном из последующих разделов. Важно то, что сексуальность человека, по мнению Фрейда, глубочайшим образом связана с прошлым, с инфантильной, доисторической и даже животной предысторией человека и с не ведающим времени бессознательным, для которого прошлое переживание выступает как настоящее.

Сам Фрейд однажды сравнил свое расширенное до эроса понятие сексуальности с платоновским мифом о первоначальном муже-женском поле (1920). Затем этот пол был разделен Зевсом на две половины, которые стремятся теперь к воссоединению и восстановлению прежнего состояния. В этом стремлении к повторению, к регрессии, можно, однако, увидеть скрытую угрозу Я или психической интегрированности. Если индивид остается фиксированным на прошлом, в конкретном случае на инцестуозных объектах любви, то он лишь в незначительной степени способен адаптироваться к современной реальности и терпит неудачу при выборе объекта, который необходимо сделать с наступлением зрелости. Сам Фрейд характеризует коитус как попытку воссоединения с матерью (XV, 94), при этом он опирается на идеи Ранка (Rank 1924). Коитус как замена воссоединения с матерью, фиксация на инцестуозных объектах любви, стремление к воссозданию

374

первоначального состояния — все эти представления характеризуют сексуальность человека как сферу, которая с трудом вписывается в современную «разумную» реальность.

В то время, когда Фрейд исходил из противоречия между сексуальными влечениями и влечениями к самосохранению, в одном месте он пишет: «Изначальный конфликт, из которого проистекают неврозы, — это конфликт между влечениями к сохранению Я и сексуальными влечениями» (VIII, 410). Сексуальные влечения характеризуются тут не только указанными свойствами, которые могут представлять опасность для Я, но и сами по себе имеют цель за пределами индивида. Их целью в конечном счете не является сохранение индивида, не говоря уже о сохранении Я; они служат скорее сохранению рода. В этом смысле индивид понимается Фрейдом лишь как средство для достижения цели — цели сохранения рода. Затронутое Фрейдом различие между «влечением Я и сексуальным влечением... которое, как нам кажется, совпадает с двойственным биологическим положением отдельного существа, стремящегося к сохранению себя, равно как к сохранению рода» (VIII, 311), наводит на мысль рассматривать сексуальность человека как феномен, направленный, по сути, на сохранение рода, причем «удовольствие» следует считать всего лишь своего рода поощрением, а сохранение индивида — только как некий необходимый промежуточный шаг.

В модели влечений, которая исходит из противоречия сексуальных влечений и влечений к самосохранению, сексуальность выступает прежде всего как архаическая, подрывающая и — при неблагоприятных условиях — предрасполагающая к неврозу сила. При этом типичным для сексуальных влечений является сочетание стремления к удовольствию и пренебрежение реальностью. Но поскольку уже в этой модели влечений сексуальные влечения связываются с функцией сохранения рода, они наделяются теми свойствами, которыми позднее характеризуется эрос. Эрос представляет собой поддерживающую жизнь и нацеленную на соединение живой субстанции силу. Таким образом, во фрейдовском понятии эроса сохранение рода еще больше обобщается до сохранение жизни в целом. Кроме того, в модели влечений, которая исходит из противоречия эроса и танатоса и которую Фрейд отстаивает начиная с 1920 года, эрос получает гораздо более позитивную характеристику, чем та, которая имела место в ранних гипотезах Фрейда о сексуальности человека. Эрос выступает теперь в известной степени в качестве «умиротворенной» формы первоначальной, архаичной сексуальности. Он даже служит устранению деструктивных и агрессивных наклонностей человека, которые теперь прежде всего связываются с угрозой психической интегрированности.

О существующих отношениях между эросом и деструктивными наклонностями человека Фрейд пишет: «Мы представляем себе исходное состояние таким образом, что вся имеющаяся в распоряжении энергия эроса, которую мы отныне будем называть либидо, находится в пока еще недифференцированном Я-Оно и служит тому, чтобы нейтрализовать одновременно существующие деструктивные наклонности (XVII, 72). Кроме того, Фрейд связывает здесь концепт либидо, обязанный возникновением его естественнонаучным воззрениям, с концептом эроса, возникшим скорее из философских и мифологических представлений. Однако в самом широком смысле слова эрос тождественен любви: «Ядро того, что мы называем любовью, образует, естественно, то, что обычно и называют любовью... половая любовь с целью соединения полов. Но мы не отрываем от нее и того, что также имеет свою долю в именуемом любовью: с одной стороны, это любовь к себе, с другой стороны, любовь к родителям и детям, дружба и вообще любовь к людям, а также не отделяем от этой любви увлеченность конкретными предметами и абстрактными идеями» (XIII, 98).

375

Необузданная — архаично-инфантильная — сексуальность подчинена, согласно Фрейду, принципу удовольствия, связана во многих отношениях с прошлым человека, «с трудом воспитуема», находится в противоречии к реальности, следует законам первичного процесса и «беспрестанно угрожает изнутри равновесию психического аппарата» (Laplanche, Pontalis 1967, 472).

Эрос же, наоборот, можно понимать как форму обузданной или усмиренной сексуальности. Поскольку он поддерживает жизнь и защищает от влечений к смерти, поскольку он нацелен на соединение живой субстанции и продолжение жизни, его можно также понимать как устремленного в будущее. В эросе архаичные инстинктивные импульсы в значительной степени сдерживается и преобразуется. Как раз это сдерживание, по мнению Фрейда, и делает человека способным на длительную привязанность к людям, идеям или конкретным предметам — способным к любви.

ПРОБЛЕМА ВЫБОРА ОБЪЕКТА

Поздние воззрения Фрейда на эрос можно интерпретировать также как выражение смещения интереса от инфантильной сексуальности к зрелой психосексуальности взрослого. Она характеризуется значительным преодолением инфантильной сексуальности, важнейшим результатом которого можно считать появление способности к длительной привязанности к сексуальному объекту, избираемому после пубертатного возраста. Тем самым, однако, преодоление инфантильной сексуальности, по мнению Фрейда, теснейшим образом связано с отстранением от инцестуозных объектов любви. Только сдерживание либидинозных устремлений, направленных на первичные объекты любви, делает возможным вступление в успешные постпубертатные объектные отношения. Отстранение же от инцестуозных объектов любви представляет собой ключевую проблему постулированного Фрейдом эдипова комплекса (см. статью А. Холдера). Удастся ли такое отстранение или — как в случае невроза — не удастся, становится ясным только в пубертате; сама по себе эдипова ситуация пока еще ни о чем не говорит.

Если рассматривать развитие инфантильной сексуальности до психосексуальной зрелости с точки зрения выбора объекта, то предполагаемую Фрейдом двух-фазность сексуального развития можно представить следующим образом:

— первый выбор объекта (=инцестуозных объектов любви);

— «утрата объекта» (=отказ от инцестуозных объектов любви, трансформация связанных с ним либидинозных объектных катексисов, то есть преодоление эдипова комплекса);

— второй выбор объекта (= постпубертатный выбор объекта, который отчасти можно понимать как «нахождение заново» или воспроизведение инфантильного выбора объекта).

Хотя эта схема усложняется рядом факторов, о которых мы еще будем говорить ниже, она позволяет понять основные идеи Фрейда относительно проблемы выбора объекта.

Согласно Фрейду, отправной точкой любого последующего выбора объекта у лиц обоего пола
являются отношения между матерью и ребенком. При этом под словом «мать» следует понимать не просто биологическую мать, а того человека, который удовлетворяет примитивные анималистические потребности ребенка, то есть в утолении голода, уходе за телом и эмоциональных контактах. Особое значение в этих ранних «объектных отношениях», — которые, по мнению Фрейда, не отвечают фактическим объектным отношениям, поскольку разделение на субъект

376

и объект здесь пока еще невозможно, — придается константности объекта. Под этим следует понимать, что в течение первых лет жизни имеет место длительное и ненарушенное отношение ребенка к одному и тому же объекту любви, то есть к «матери». В этой фазе ребенок перенимает материнский «базальный интроект» (Lincke 1971), который одновременно представляет собой глубинную основу последующей идентичности его Я. Но, если отношение к матери не будет меняться сообразно возрасту, если оно сохранится в симбиотической форме, то в дальнейшем это лишит ребенка самостоятельности и автономии или отрицательно на них

скажется.

Если Фрейд (1905а) 2
утверждает, что отправной точкой психосексуального развития является аутоэротизм, то, с другой стороны, для отношений между матерью и младенцем, имеющих вполне сексуальную окраску, он употребляет образ, который, похоже, прямо противоречит гипотезе об изначальном аутоэротизме (Spitz 1965). «Любовь матери к младенцу, которого она кормит и о котором заботится, представляет собой нечто гораздо более глубокое, чем ее последующий интерес к растущему ребенку. Природа этой любви — в полностью удовлетворительных любовных отношениях, отвечающим не только всем душевным желаниям, но и всем телесным потребностям, и, если она представляет собой одну из форм достижимого для человека счастья, то это не в последнюю очередь объясняется возможностью удовлетворять, не встречая упреков, давно вытесненные желания-побуждения, которые следовало бы назвать первертированными. В самом счастливом недавнем браке отец ощущает, что ребенок, особенно маленький сын, становится его соперником, и отсюда берет начало коренящееся глубоко в бессознательном соперничество с тем, кто оказался предпочтен» (VIII, 187—188). То есть Фрейд говорит здесь о возникновении эдипова комплекса с позиции отца. Вместе с тем он относит его ко времени, когда до собственно эдиповой фазы еще далеко. Этот временной порядок соответствует и событиям в античном мифе об Эдипе. Постулированная Фрейдом враждебность и ревность отца по отношению к ребенку (сыну) провоцирует, соответственно, в дальнейшем враждебные импульсы ребенка по отношению к отцу.

Что касается проблемы выбора объекта, то, как подчеркивает Фрейд еще в «Очерке о психоанализе» (1940), сохраняется «уникальное, несравненное, на протяжении всей жизни незыблемое значение матери как первого и самого сильного объекта любви, как образца всех последующих любовных отношений — у обоих полов» (XVII, 115). Таким образом, образ матери как интернализированное, хранящееся в бессознательном «клише» управляет и соответствующим образом влияет на последующий выбор объекта. Происходящее после пубертата «нахождение объекта является, по сути, нахождением заново» (V, 123). В некоторых местах Фрейд заходит даже настолько далеко, что интерпретирует постпубертатный выбор объекта как выбор некоего «суррогата» (VIII, 90).

Основываясь на том значении, которое Фрейд приписывает отношениям между матерью и ребенком у обоих полов для последующего выбора объекта, он одновременно предполагает, что развитие в направлении будущего выбора объекта дается мальчику легче, чем девочке. Мальчик/мужчина продолжает «в нормальном случае» ориентироваться на мать/женщину, тогда как девочке/женщине, чтобы выбор партнера был гетеросексуальным, необходимо сменить пол сексуального

объекта.

Однако современные исследования показали, что рассматриваемое в связи с выбором объекта формирование и развитие психосексуальной половой идентичности, которая как раз и определяет направление выбора объекта, у мальчика/мужчины протекает труднее, чем у девочки/женщины. Так, например, Столлер (Stoller

377

1968) предполагает, что формирование мужской половой идентичности проходит в более сложных условиях, нежели женской. В связи с развитием половой идентичности Мани и Эрхардт (Money, Ehrhardt 1975) говорят о «повышенной психосексуальной ранимости» мужчины: «Большинство случаев парафилии 3
отмечается у мужчин, у женщин же она вовсе или почти не встречается. Это говорит... о том, что при дифференциации мужской половой идентичности природа сталкивается с большими трудностями, чем женской» (Money, Ehrhardt 1975, 149). Следует предположить, что меньшие трудности при формировании женской половой идентичности связаны с тем, что девочке приходится не вытеснять, как мальчику, свои «женские качества», приобретенные в ранних отношениях с матерью, а скорее продолжать их и развивать. Превращение мальчика в мужчину, напротив, предполагает процесс дистанцирования от базальной идентификации, вынесенной им из ранних отношений с матерью. Гринсон (Greenson 1967; цит. по: Stoller 1968) называет этот необходимый для мальчиков процесс «дисидентификацией».

К числу важнейших факторов, влияющих на будущий выбор объекта, относится, по Фрейду, заложенная в каждом человеке бисексуальность. То есть, по мнению Фрейда, женских или мужских качеств в «чистом виде» не существует (1905а). То, что проявляется как таковые, является в значительной степени продуктом первичной социализации, которая в свою очередь поддерживается и защищается благодаря институционализации половых ролей (ср.: Schelsky 1955).

Первоначально каждый человек может совершать выборы объекта в обоих направлениях и, как правило, — при условии наличия обоих родителей — он так и поступает. При этом отношение к родителям следует понимать как либидиноз-ное, то есть сексуальное. Затем, однако, отношение к объекту того же пола подвергается вытеснению, особенно это касается эксплицитных чувственных устремлений.

Чистая гомосексуальность, равно как и чистая гетеросексуальность, взрослого человека является, по Фрейду, выражением приобретенной и социально развившейся «моносексуальности» (V, 40). В случае гомосексуальности, по мнению Фрейда, помимо прочего возникает фиксация на специфической фазе нормального развития к зрелой психосексуальности или возвращение на эту ступень развития (см. статью Ч. Сокаридеса). Соответствующая регрессия может наступить в результате неудачных гетеросексуальных объектных отношений. Кроме того, фрейдовское понятие гомосексуальности ориентировано не столько на эксплицитное сексуальное поведение, сколько на эмоциональную ориентацию данного человека. «Не реальные действия, а эмоциональная установка решает для нас, должны ли мы признать за кем-то свойство инверсии» (так Фрейд называет гомосексуальность. — Б. Н.)
(VIII, 156).

Последующая гетеросексуальность взрослого есть, таким образом, продукт нормально протекающего психосексуального развития, в процессе которого предполагаемые в каждом человеке гомосексуальные устремления находят другое применение. «Теперь они сходятся с компонентами влечений Я, чтобы вместе с ними как "примкнувшими" компонентами образовать социальные влечения и, таким образом, представляют собой вклад эротики в дружбу, товарищество, чувство единения и общечеловеческую любовь» (VIII, 297). Эти мысли Фрейд развивает далее в сочинении «Психология масс и анализ Я» (1921). Образование масс, то есть больших, структурно вполне организованных коллективов, таких, например, как церковные общины или войска, основывается отчасти на использовании изначально гомосексуальных устремлений. Эта мысль лежит также в основе гипотезы Фрейда о возникновении человеческих сообществ, которую он излагает в своей работе «Тотем и табу» (1913b).

378

«Как правило, человек в своей жизни долго колеблется между гомосексуальным и гетеросексуальным чувством, и неудача или разочарование толкает его от одной стороны к противоположной» (VIII, 281). То есть даже при эксплицитном гетеросексуальном выборе объекта латентно
присутствует гомосексуальная тенденция. Она может проявиться в случае реальных разочарований. Латентная гомосексуальность — которой в случае невроза приписывается особая симптомообразующая сила, — является, однако, не только наследием предполагаемой изначальной бисексуальности. Ее следует также понимать как производную инфантильных выборов объекта того же пола, вследствие чего она получает соответствующее усиление. Поскольку в обычном случае каждый человек социализируется благодаря объектным отношениям с лицами обоего пола (родителями), остаются их следы и тем самым сохраняются инстинктивные желания, связанные с отношениями обоего рода. Поэтому Фрейд, говоря о «полном эдиповом комплексе» (XIII, 262), неизменно подразумевает наличие бисексуальности, то есть тот и другой выборы сексуального объекта в период расцвета ранней инфантильной сексуальности. Например, отец выступает по отношению к ребенку не только как соперник, но и как сексуально желанный объект любви. Соответствующего отношения следует ожидать также у девочки к матери. У взрослого невротика, по мнению Фрейда, имеет место конституциональная, особенно сильно выраженная бисексуальность, которая еще более обостряет присущую каждому человеку эдипову проблематику.

Мысль о сдерживании гомосексуальных импульсов соответствует общим рассуждениям Фрейда по поводу чувственного потока, направленного на инцестуоз-ные объекты любви. Этот чувственный поток также сдерживается и тем самым в обычном случае создается препятствие для его непосредственного выражения: «Относящиеся к эдипову комплексу либидинозные устремления частично десексуализируются и сублимируются... частично сдерживаются и превращаются в нежные побуждения» (XIII, 399). Сдерживание сексуальных устремлений, направленных на инцестуозные объекты любви, представляет собой, по мнению Фрейда, основу для будущей любви. «Одухотворение чувственности называется любовью...»

(Nietzsche 1889) 4
.

Мысль о сдерживании нереализуемых инстинктивных желаний является, наконец, основополагающей во фрейдовской теории сублимации, согласно которой, обращенная на первоначальную цель либидинозная энергия может быть перенесена на другие, допустимые культурой цели. Фрейд предполагает, что именно сдерживание влечения или компонента влечения ведет к длительной связи, и наоборот, если влечение может быть удовлетворено непосредственно, интерес к объекту рано

или поздно пропадает.

Из проведенного выше обсуждения факторов, влияющих на выбор объекта, становится ясно, что ранние отношения между матерью и ребенком, хотя и имеют решающее значение, тем не менее не могут быть единственным определяющим условием. Все наиболее важные объектные отношения раннего детства детерминируют до известной степени объектные отношения взрослого человека. «Уже в первые шесть лет детства у ребенка складывается тип и аффективный тон его отношений к лицам своего или противоположного пола. С этого момента он может развивать их и изменять в определенных направлениях, но упразднить уже не в силах. Лица, на которых он таким образом фиксируется, — это его родители, братья и сестры. Все, с кем он позднее знакомится, становятся замещающими персонами
(курсив Б. Н.) этих первых объектов чувства» (X, 206). Это, однако, одновременно означает, что следует предполагать в известной мере бессознательную «фиксацию» либидо на первоначальных объектах любви у всех людей, а не только у взрослых невротиков. Кроме того, в этом воззрении прояв-

379

ляется то большое значение, которое Фрейд придает раннему детству для будущей судьбы взрослого.

Таким образом, в период между ранними отношениями к матери и эдиповой ситуацией в значительной степени подготавливаются и закладываются последующие объектные отношения. В эдиповом комплексе «достигает кульминации инфантильная сексуальность, которая своим последействием оказывает решающее влияние на сексуальность взрослого человека. Перед каждым новорожденным встает задача преодолеть эдипов комплекс; кто с ней не справится, обречен на невроз» (V, 127, прим. 2). Это означает, что Фрейд понимает невроз как неполное или вообще несостоявшееся отделение от инцестуозных объектов любви. Сам же эдипов комплекс коренится в отношении к матери, поскольку к «выбору матери как объекта любви присоединяется... все то, чему придается столь большое значение под названием "эдипов комплекс"» (XI, 341).

Фрейдовский образ отношений между матерью и ребенком имеет, разумеется, весьма «романтическую» окраску. Также и его теория «счастливой любви», праобразом коей служит отношение к матери, напоминает романтические представления о воссоздании счастливого, но давно утраченного состояния. Недостаток адекватных аффективных, эмоциональных и социальных отношений в детстве —• причем здесь играет роль не только отношение к матери — может пагубно сказаться впоследствии на сексуальном поведении взрослого, которое нельзя вырывать из аффективно-эмоционального контекста (Spitz 1965; Bowlby 1951). Следует признать, «что всякое нарушение этих сложившихся в детстве отношений выражается в тяжелейших последствиях для сексуальной жизни после наступления зрелости...» (V, 130).

Указанный недостаток адекватных аффективных, эмоциональных и социальных отношений не обязательно должен выражаться в фактическом отсутствии одного или обоих родителей. Он может возникнуть также тогда, имеются оба родителя, но от них нет необходимой эмоциональной отдачи. Ее отсутствие может выражаться и в скрытой форме. Если отвержение ребенка происходит на более глубоком эмоциональном уровне, то одновременно на другом, более поверхностном уровне, с ним обращаются подчеркнуто ласково. Эта преувеличенная нежность может быть в таком случае выражением скрытой враждебности к ребенку. Праг и Харлоу (Prugh, Harlow 1962) говорят в этой связи о замаскированной эмоциональной депривации, которая может иметь место даже при внешне сохранных отношениях между родителями и ребенком.

Введя понятие нарциссизма (1914b), Фрейд дает понять, что последующий выбор объекта может происходить не только
в соответствии с идеалом матери, то есть по «опорному типу». Этому типу выбора объекта Фрейд противопоставляет «нарциссический выбор объекта». При нарциссическом выборе объекта любят «строго говоря, только самого себя» (X, 155). При этом объект любви любят как раз за те черты, которые ценят в себе или в своем идеале. В опорном типе выбора объекта основным является то, что любят самого себя, тогда как при нарциссическом типе позволяют любить себя (см. статью X. Хензелера). Здесь остается открытым вопрос, следует ли понимать описанный Фрейдом выбор объекта по нарциссичес-кому типу как результат эмоциональной депривации — в явной или в скрытой форме — в детском возрасте.

Если при выборе объекта у взрослого человека роль праобраза выполняет прежде всего мать, а также прочие объектные отношения детства, то в этом предположении Фрейда снова обнаруживается уже обсуждавшаяся «регрессивная» черта, присущая сексуальности человека. Наряду с Фрейдом этот регрессивный компонент подчеркивался в первую очередь Ференци (Ferenczi 1922). Согласно Ференци, по-

380

ловой акт следует понимать как замену желания вернуться в утробу матери. Как уже говорилось, подобная мысль встречается и у Фрейда. Когда, однако, Фрейд говорит, что вагина выступает «наследником материнского тела» (XIII, 298), то это предположение в значительной степени представляет собой мужскую точку зрения на коитус. У Фрейда не говорится, в какой мере подобное предположение остается в силе для другой стороны, то есть женщины.

Фрейд теперь не исходит из того, что любые последующие гетеросексуальные объектные отношения фактически вновь достигают первоначального праобраза, то есть представляют собой полноценную замену существовавших некогда отношений между матерью и ребенком, «счастливую любовь». Он изображает — например, в своей работе «Введение в нарциссизм» (1914b) — взрослого человека скорее в смысле относительно закрытой психической системы. Установленные в процессе созревания границы Я противостоят трансценденции Я, представляющей собой предпосылку «счастливой любви». Психическую систему, характерную для взрослого, Фрейд описывает с помощью известного образа «протоплазматического организма», который приближается к объекту с помощью «выпускаемых им псевдоподий» (X, 141). Фрейд использует этот образ также и в более поздних своих сочинениях (1917, 1940). Тем самым он хочет показать, что либидо направляется на объект лишь в весьма ограниченной степени и при условии, что оно может быть вновь отведено в субъекта/Я. И только в случае влюбленности, как полагает Фрейд, граница между субъектом и объектом снова на время размывается. Это, однако, соответствует раннему инфантильному прототипу отношений между матерью и ребенком. Кроме того, размывание границ Я является, по Фрейду, признаком как влюбленности, так и глубоких психотических нарушений, соответствующих регрессии на ранние инфантильные стадии развития. Влюбленный, полагает Фрейд, ведет себя подобно психотику, поскольку он отрицает, что между Я и Ты существует граница, и поступает так, как будто Я и Ты одно и то же (1930). Здесь он, сам того не подозревая, смыкается с теорией Я Федерна.

Степень, с которой взрослый открывается объекту любви и с которой он может обратить свое либидо на постпубертатный объект, зависит, согласно Фрейду, от того, в какой мере он избавился от своих бессознательных фиксаций на инфантильных объектах, насколько вообще «подвижно» его либидо, то есть насколько оно способно к новым объектным катексисам. У невротика эта подвижность либидо значительно ограничена. Поэтому невротический выбор объекта характеризуется тем, что выбранный объект любви является в худшем смысле слова «эрзацем» первоначальных объектов любви, то есть исполняет исключительно функцию заменителя, тогда как в более глубоком смысле целью устремлений, как и прежде, являются инфантильные объекты (ср.: Freud 1910b, 1912a).

Таким образом, успешный выбор объекта после пубертата предполагает в значительной мере отделение от родителей. При этом перед подростком встает задача «отвлечь свое либидо от родителей и направить его на новые объекты вне семьи. При этом неизбежна некоторая печаль из-за потери прежних объектов» (А. Freud 1964, 81).

Отделение либидо от инфантильных объектов может быть по целому ряду причин затруднено или неудачно. Одну из таких причин можно усмотреть в неадекватной «сексуализации» ребенка. В этом случае один из родителей видит в ребенке эрзац-партнера. Фрейд еще раз углубляется в проблему выбора матерью сына в качестве эрзац-партнера. Соответствующая преждевременная и неадекватная сексуализация ребенка, которая может происходить совершенно бессознательно, является, по мнению Фрейда, типичной для неудачных браков: «Неудовлетворенная своим мужем, невротичная женщина чересчур нежна и чрезмерно тревожна

381

с ребенком, на которого она переносит свою потребность в любви и пробуждает в нем раннюю сексуальную зрелость. Плохое взаимопонимание между родителями возбуждает в таком случае эмоциональность ребенка, позволяя ему уже в этом нежном возрасте ощутить любовь, ненависть и ревность» (VII, 165). Из-за этой неадекватной эмоционализации и сексуализации значительно обостряются проблемы, связанные с эдиповым комплексом. Угроза фиксации либидо в этих условиях особенно велика.

Но и репрессивная сексуальная мораль, которая затрудняет или делает невозможными необходимые теперь подростку новые объектные отношения, препятствует отделению от родителей и усиливает последующую инцестуозную связь. Если после пубертата не могут быть установлены удовлетворительные объектные отношения, то возникает опасность, что регрессивным образом вновь будут катек-тированы инцестуозные объекты любви. Эту мысль Фрейд проводит уже в появившейся в 1908 году работе «"Культурная" половая мораль и современная нервозность» . Хотя Фрейд и касается сексуального подавления и вынужденного воздержания как таковых, тем не менее в качестве их существенного момента он выделяет навязчивую фиксацию на инцестуозных объектах. И без того, полагает Фрейд, «культуру» следует упрекнуть в том, что она в немалой степени затрудняет развитие зрелой психосексуальности. По мнению Фрейда, задержка развития и психический инфантилизм — именно в сексуальной сфере — в известной степени присущи всякому «культурному человеку».

В этой связи Фрейд отвергает и мастурбацию, если она слишком надолго затягивается после пубертатного возраста. При этом он выступает не против самоудовлетворения как такового или порой необходимого и допустимого «онанизма по нужде». Но если юноша или девушка после наступления пубертата долгое время продолжают заниматься мастурбацией, это не позволяет отказаться от инцестуозных объектов любви. Они вновь катектируются. При этом влечение одновременно отрывается от реальности и обращается к фантазии. «В положении вещей ничего не меняется, если движение (к выбору объекта — Б. Н.), не удавшееся в реальности, осуществляется теперь в фантазии, если в ведущих к онанистическому удовлетворению воображаемых ситуациях первоначальные сексуальные объекты заменяются посторонними. Благодаря этой замене фантазии становятся доступными сознанию, в реальном же распределении либидо прогресса не наступает. В результате может случиться так, что вся чувственность молодого человека окажется связанной в бессознательном с инцестуозными объектами, или, как мы можем также сказать, зафиксируется на бессознательных инцестуозных фантазиях» (VIII, 81—82).

Фрейд понимает мастурбацию после пубертата как часть «инфантильной сексуальной деятельности» (VIII, 341). Опасность ее состоит в «фиксации инфантильных сексуальных целей» и в «психической прототипичности» (VIII, 342). Под психической прототипичностью следует понимать то, что в сопровождающих мастурбацию фантазиях активируются желания и происходят идеализации, которые нельзя осуществить в реальном контакте с объектом любви или же которые не оставляют места будущему реальному объекту любви, занятое уже в фантазии. Реальный объект любви становится в этом случае объектом-заменителем, и в отношении к нему повторяются лишь инфантильные клише, тогда как действительно новый контакт в значительной степени исключается. И наоборот, психосексуальная зрелость выражается в том, что человек отказывается от фантазий благодаря полноценным реальным отношениям.

Сексуальные фантазии в пубертате, однако, имеют не только негативный аспект, о котором говорил Фрейд. Скорее они являются также выражением половой идентичности подростка и могут пониматься — по своему содержанию — как

382

признак успешно протекающей сексуальной социализации. «Эротические фантазии в пубертате являются, так сказать, основой половой идентичности. Они делают ясным то, что прежде существовало только в виде намеков: они подтверждают половую идентичность молодого человека как мужчины, женщины или как существа неоднозначного и противоречивого и позволяют определить, существуют у него или нет парафилические тенденции и как далеко они заходят. Содержание этих фантазий ни у юноши, ни у девушки не обусловлены гормонами пубертатного возраста; но они этими гормонами активируются. Под влиянием гормонов фантазии становятся более частыми, более длительными, более живыми и, как правило, приводят к сексуальному возбуждению и оргазму. Эти фантазии, которые проявляют себя в пубертате как сексуально стимулирующие, возникают в жизни человека намного раньше, задолго до пубертатного возраста» (Money, Ehrhardt 1975, 150). Таким образом, выражением задержки психосексуального развития является не наличие сексуальных фантазий, способных привести к сексуальному возбуждению и оргазму, но то место которое они занимают в психике человека; степень же, в которой они отвращаются от реальности, может быть соответственно истолкована как выражение инфантильности.

Последний момент, который имеет важное значение для выбора объекта и развития зрелой психосексуальности, здесь можно изложить лишь вкратце. В поздней фрейдовской теории влечений, которая исходит из противоречия между нацеленными на связь сексуальными влечениями (эросом) и нацеленными на разрушение деструктивными влечениями (танатосом), говорится о смешении влечений. Психосексуальная зрелость выражается, согласно этой теории, в том, что либидинозные влечения могут связать и нейтрализовать деструктивные. Если происходит смешение влечений, то в результате агрессивно-деструктивные влечения обособляются и поэтому следует ожидать высокой степени амбивалентности в объектных отношениях. В таком случае на сексуальный объект направляются в значительной мере несвязанные и сосуществующие либидинозные и агрессивно-деструктивные импульсы. Зрелая же психосексуальность характеризуется как раз небольшой амбивалентностью. Это означает отсутствие конкуренции, стремления доминировать и приводящей к чрезмерной амбивалентности реактивной защиты,
которая может относиться как к либидинозным, так и к деструктивным импульсам. Соответствующее понимание зрелой психосексуальности, которую одновременно можно трактовать как фундамент интегрированной цельной личности, защищает Хеттлингер (Hettlinger 1970). Другими авторами, например Винникоттом, отстаиваются, однако, совершенно противоположные представления. Подводя итог, можно сказать, что постулированный Фрейдом процесс развития к зрелой психосексуальности подвергается многочисленным возможным нарушениям и, по его мнению, никогда не протекает идеальным образом. При этом психосексуальная зрелость не понимается Фрейдом как окончательно достигнутый результат; даже в том случае, если она достаточно закреплена, она подвержена угрозе инволюции.

ИНФАНТИЛЬНАЯ СЕКСУАЛЬНОСТЬ

Инфантильная сексуальность, как ее изображает Фрейд в «Трех очерках по теории сексуальности» (1905а), отличается крайне «аналитической» интерпретацией. Согласно Фрейду, инфантильная сексуальность не является обособленным и единым феноменом, скорее она распадается на многочисленные компоненты, «парциальные влечения», связана с различными «эрогенными зонами» и проходит в своем развитии несколько общих для всех людей «фаз» (см. статью Й. Шторка).

383

«Три очерка по теории сексуальности» состоят из разделов о «сексуальных отклонениях» (перверсиях), «инфантильной сексуальности» и «преобразованиях пубертатного возраста», которые претерпевает сексуальность в период полового созревания. Из аргументации Фрейда, однако, становится ясно, что центральная проблема в «Очерках» — инфантильная сексуальность. В сексуальных отклонениях, по мнению Фрейда, выражается прежде всего психический инфантилизм, тогда как преобразования в пубертате подготавливаются и детерминируются судьбой инфантильной сексуальности.

Сексуальные девиации Фрейд подразделяет по объекту и цели — классификация, которую он заимствовал у Краффт-Эбинга (Krafft-Ebing 1886). Отклонения в отношении объекта Фрейд усматривает в гомосексуальности и в выборе детей и животных в качестве сексуальных объектов. То, что Фрейд причисляет к отклонениям в отношении сексуальной цели, в частности, куннилингус, фелляцию и фетишизм, понимаемые им как сексуальные аберрации, показывает, насколько сильно, несмотря на все свои просветительские намерения, Фрейд был скован моральными представлениями своей эпохи.

Тем не менее Фрейд не видит резких границ между девиациями и нормальной сексуальностью. В период инфантильной сексуальности их нельзя еще полностью отделить друг от друга. Ребенок предрасположен к «полиморфной перверсии», его сексуальность не отмечена знаком функции размножения. Более того, отказ от размножения как собственно цели сексуального поведения человека, имеющий место в случае перверсий, представляет собой общий по содержанию признак, присущий инфантильной сексуальности, с одной стороны, и девиантному сексуальному поведению — с другой. Однако, как замечает Фрейд, перверсии обычно характеризуются диктатом парциального влечения, которое завладевает всем поведением индивида и его направляет. У ребенка же подобной организации нет, а потому сравнение перверсии с инфантильной сексуальностью правомерно лишь до определенной степени.

Только благодаря воспитанию у ребенка образуются «душевные плотины» — так Фрейд называет здесь мораль, стыд и отвращение, — которые, однако, имеют не только сдерживающее значение. Скорее они способствуют тому, чтобы подготовить зрелую, гетеросексуально ориентированную и направленную на размножение психосексуальность взрослого человека. Взрослый также, как правило, обладает организованной и центрированной формой сексуальности, которая характеризуется приматом гениталий. Такая организация достигается благодаря отказу от ряда первоначальных целей влечений и поддерживается моралью, стыдом и отвращением. Однако в состоянии влюбленности эти культурно обусловленные препятствия вновь преодолеваются; мораль, стыд и отвращение снова ограничиваются вследствие «либидинозной переоценке сексуального объекта». Очевидно, что эти душевные барьеры прежде всего имеют функцию десексуализации социальных отношений между людьми, но при установлении объектных отношений они могут быть частично вновь устранены.

Для сексуальности невротика, по Фрейду, характерны прежде всего три признака: продолжение существования децентрированной, инфантильной сексуальности; с этим связано преобладание первертированных, пусть даже бессознательных или пережитых только в фантазии инстинктивных импульсов; и, наконец, наличие сильнейшего вытеснения инстинктивных импульсов, делающее прежде всего невозможным реализацию соответствующих желаний и способное привести к невротической защите, к невротическому конфликту и в конечном итоге к расщеплению психики. Влечения и компоненты влечений, которые расщепляются подобным образом, не могут быть включены в управляемые со стороны Я

384

интегрированные взаимосвязи, а потому их развитие сдерживается. Следовательно, чем обширнее вытеснение, тем больше должна быть область, остающаяся

инфантильной.

Процесс вытеснения осуществляется на разных фазах психосексуального развития, через которые проходит каждый человек и преодоление которых требует от него отказа от части инстинктов и должно привести к достижению намеченной воспитанием «культурной способности». Тем не менее вытеснение не является адекватным психическим механизмом, ведущим к зрелости; этот механизм скорее не позволяет должным образом контролировать влечения. Подлежащие вытеснению влечения и компоненты влечений остаются несоциализированными, архаичными и сохраняются в системе бессознательного в первоначальном виде.

В разных фазах психосексуального развития на переднем плане сексуальных интересов ребенка находится соответствующая эрогенная зона и начинает преобладать с нею связанное парциальное влечение. Кроме того, в отдельных фазах начинают образовываться основные полярности, характерные для последующей сексуальной жизни взрослого человека. В оральной фазе, которая еще целиком определяется отношениями между матерью и ребенком, закладываются фундаментальные основы будущей организации Я. Тем самым эта фаза находится под знаком полярности субъекта и объекта, то есть в ней можно произвести первую дифференциацию с точки зрения этой полярности. В анально-садистской фазе на первом плане стоит полярность «активный—пассивный», в фаллической фазе, по мнению Фрейда, на передний план выдвигается противопоставление «мужской—кастрированный». И только по достижении пубертатного возраста окончательно образуется полярность «мужской—женский», или, как сказали бы сегодня, психосексуальная идентичность находит свое окончательное выражение (ср. по этому поводу: Freud 1923c).

Сексуальное влечение является вначале аутоэротическим и впервые проявляется по отношению к материнской груди, присоединяясь к жизненно важной функции младенца. Тем самым в качестве эрогенной зоны в оральной фазе на переднем плане выступает рот. В анальной фазе особое значение приобретает стул ребенка, при этом доминирующей эрогенной зоной становится анус.

Высшей точки инфантильная сексуальность достигает, наконец, в догениталь-ной фазе. Фрейд потому говорит о Эогенитальной фазе, что здесь примат гениталий еще не закрепился полностью. Он называет также эту фазу фаллической, поскольку здесь в центре сексуального интереса находится фаллос или клитор, то есть «мужская» сексуальность у обоих полов (см. статью Н. Шайнесс). Эта инфантильная сексуальность уже в значительной степени приближается к сексуальности взрослого человека, прежде всего потому, что ребенок в возникающей теперь эдиповой ситуации уже стоит перед выбором объекта, который следует интерпретировать как сексуальный. «Приближение детской сексуальной жизни к сексуальной жизни взрослого идет гораздо дальше и касается не только возникновения выбора объекта. Даже если это и не приводит в правильному объединению парциальных влечений под приматом гениталий, то все же на вершине развития инфантильной сексуальности интерес к гениталиям и к их деятельности приобретает доминирующее значение, которое лишь немногим уступает значению этого интереса в зрелом возрасте. Основной чертой этой "инфантильной генитальной организации" является вместе с тем ее отличие от генитальной организации взрослых. Оно состоит в том, что для обоих полов играют роль лишь одни гениталии
— мужские. Следовательно, существует не просто примат гениталий, но примат фаллоса»
(XIII, 294—295). К этому предположению Фрейд присоединяет утверждение о «зависти к пенису», которая, по его мнению, присутствует у девочек, — утверждение, которое неоднократно критиковали и толковали как выражение

385

«мужского шовинизма» (ср. например, Millet 1970). Также и идея Фрейда, что доминирование клитора у взрослой женщины является выражением сохранившейся инфантильной сексуальности и связано с желанием «быть мужчиной», интерпретировалось в связи с фрейдовской теорией фаллической фазы и опять-таки критиковалось как выражение одностороннего и неверного понимания женской сексуальности (ср. например: Sherfey 1972).

На вершине инфантильной сексуальности ребенок вдруг понимает, что не может достичь желанного сексуального объекта, в роли которого, как правило, выступает родитель противоположного пола. В результате, однако, развитие инфантильной сексуальности приходит в состояние застоя, «который в благоприятных с точки зрения культуры случаях заслуживает названия "латентного периода". Латентный период может и не наступить. Он не всегда приводит к прерыванию сексуальной активности и сексуальных интересов по всему фронту» (XI, 337—338).

Значение предполагаемого Фрейдом латентного периода состоит, следовательно, в том, что в этот период, а значит в то время, когда сексуальное любопытство ребенка спадает, либидо постепенно отрывается от родителей. Но удастся ли одолеть эдипов комплекс, станет ясно лишь по достижении пубертата.

Выбор объекта, происходящий после пубертатного возраста, показывает также, насколько успешно были пройдены фазы психосексуального развития. Если успешно, это значит, что аутоэротизм (см. статью Р. Адама) в значительной степени преодолен, а парциальные влечения (желание рассматривать и самому показывать, садистские и мазохистские компоненты) объединены под приматом гениталий 5
. Тем самым также окончательно положен конец преобладанию отдельных эрогенных зон. Правда, остается сомнительным, действительно ли следует ожидать у ребенка такой однозначной концентрации на отдельных эрогенных зонах, как это утверждает Фрейд. В «Очерке о психоанализе» (1940) Фрейд замечает, что, собственно говоря, все тело является «такой эрогенной зоной» (XVII, 73). Это, пожалуй, прежде всего относится к ребенку, который особенно сильно настроен на чувственный контакт с внешним миром.

Учение о психосексуальных фазах в дальнейшем претерпело в работах психоаналитиков гораздо большие изменения, чем здесь говорилось (см. например: Abraham 1949). Делались также попытки связать специфические невротические нарушения со сновидениями и конфликтами в соответствии с той или иной специфической фазой психосексуального развития. Тем не менее для объяснения психических заболеваний соответствующие простые редукционистские модели привлекаются сегодня лишь в качестве частных гипотез. Далее, гипотеза о фазах психосексуального развития привела к более широким гипотезам относительно развития характера. В зависимости от того, в какой фазе психосексуального развития индивид в силу конституциональных или случайных причин сталкивается с серьезными проблемами, в качестве реакции на это развивается структура его характера. У Фрейда о «характере» говорится в общей форме: «Добрая часть того, что мы называем "характером" человека, построена на материале сексуальных возбуждений и состоит из фиксированных с детства влечений, из того, что достигнуто благодаря сублимации, и из тех конструкций, которые предназначены для действенного подавления первертированных побуждений, признанных неприемлемыми» (V, 140—141). В изучение отношений между сексуальностью, защитой и формированием характера большой вклад внес Вильгельм Райх (Reich 1933).

Изложенная в «Трех очерках по теории сексуальности» (1905а) точка зрения на инфантильную сексуальность, как мы можем в заключение констатировать, является в значительной степени аналитической. С другой стороны, благодаря такому подходу Фрейд сумел показать связь между явлениями, рассматривавшимися дото-

386

ле прежде всего как резкие, несвязанные между собой противоположности. Так,

Фрейд объяснил:

— сексуальность взрослого человека исходя из инфантильной сексуальности, которую в XIX веке пока еще в значительной степени отрицали или толковали как

явление дегенерации;

— гомосексуальность и гетеросексуальность как формы проявления изначальной бисексуальности;

— перверсии и неврозы как связанные между собой через задержку развития

инфантильной сексуальности;

— «аномальное» и «нормальное» сексуальное поведение как в основе своей

неотделимые друг от друга.

Фрейд отнюдь не был первым, кто вплотную занялся проблемами сексуальности. Его работа по теории сексуальности появилась среди множества трудов, которые примерно с 1880 года стали публиковаться все чаще. Научный интерес к теме сексуальности являлся одним из веяний времени. Очевидно, что работы, касающиеся этой темы, были настолько известны, что Фрейд упоминает в «Очерках» соответствующих авторов лишь вскользь — Краффта-Эбинга, Молля, Мёбиуса, Эллиса, Шренка-Ноцинга, Лёвенфельда, Эйлесбурга, Блоха и Хиршфельда — и добавляет: «Поскольку у них приведена и прочая литература по теме, я могу воздержаться от подробных ссылок» (V, 33, прим. 1). Таким образом, Фрейда ни в коем случае нельзя представлять себе как первого или даже единственного автора, который научно занимался проблемой сексуальности и сексуальным просвещением (ср.: Ellenberger 1970). Например, в том же году, что и его «Три очерка по теории сексуальности» (1905), появился еще один привлекший внимание труд — «Половой вопрос» Аугуста Фореля, директора цюрихской лечебницы Бургхёльцли, предшественника на этом посту Эугена Блейлера.

В XVIII веке в научной литературе, посвященной проблеме сексуальности, особо важное место занимал вопрос о мастурбации. Усилия были направлены на то, чтобы все телесные и душевные недуги свести к мастурбации (Bekker 1710; Tissot 1764). В XIX веке в центре научных интересов стояла прежде всего проблема перверсий (например: Каап 1844; Могеаи 1880), и не раз утверждалось, что перверсии следует понимать как следствие вырождения. В конце XIX — начале XX века все больше усилий прилагалось, чтобы обсуждать проблему сексуальности в менее идеологизированном контексте. При этом, как. и у Фрейда, предметом критики все больше становилась буржуазная мораль, тогда как прежде она часто имплицитно являлась составной частью «научных» теорий. В 1889 году Магнус Хирш-фельд основал первый специальный журнал по изучению сексуальности под названием «Jahrbuch für sexuelle Zwischenstufren», а в 1906 году Иван Блох ввел немецкоязычный термин «Sexualwissenschaft», то есть «наука о сексуальности», «сексология» (по Wettley, Leibbrand 1959). Молль (Moll 1898) опубликовал «Исследования сексуального либидо» — работу, из которой, по собственному признанию Фрейда, он и заимствовал термин «либидо». Теория бисексуальности человека популяризировалась Вейнингером (Weininger 1903) еще до появления «Трех очерков» Фрейда. Таким образом, создавая «Три очерка по теории сексуальности», Фрейд мог располагать обширным материалом, который был накоплен независимо от психоаналитических исследований.

Важнейшим вкладом Фрейда в современную ему теорию сексуальности следует признать, пожалуй, его представления об инфантильной
сексуальности и ее определяющей роли в развитии зрелой психосексуальности взрослого человека. Фрейд связал значение инфантильной сексуальности в рамках постоянно развивающейся психоаналитической теории с гипотезой о детстве, которая выходит далеко за пре-

387

делы более узкой сферы проблем сексуальности. В качестве характерной особенности «детства» выступает большая впечатлительность и уязвимость, присущие ребенку. Так, засевшие в бессознательном инфантильные переживания и впечатления могут на протяжении десятилетий детерминировать поведение, причем сам индивид порой и не подозревает об этой базисной мотивации. Согласно Фрейду, соответствующие переживания не обязательно оказывают непосредственное воздействие, оно может проявиться только после латентного периода.

К гипотезе о латентной фазе, которую выдвинул Фрейд, рассматривая развитие человеческой сексуальности, он возвращается и в своем общем учении о неврозах. В работе «Человек Моисей и монотеистическая религия» (1937—1939), последнем большом сочинении, увидевшем свет при жизни Фрейда, он еще раз резюмирует, что «генез невроза всегда и везде
(курсив Б. Н.) восходит к очень ранним впечатлениям детства» (XVI, 177). И он предлагает для развития невроза следующую общую схему: «Ранняя травма — защита — латентный период — проявление невротического заболевания — частичное возвращение вытесненного» (XVI, 185). Это, однако, представляет собо

й в сущности схему, по которой, согласно гипотезе Фрейда, происходит и развитие человеческой сексуальности: инфантильная сексуальность — защита от архаических и примитивных инстинктивных импульсов — латентный период — пубертат (=новый «всплеск» сексуальности) — частичное возвращение инфантильной сексуальности (например в связи с выбором объекта).

Насколько тесной представляется самому Фрейду связь между его гипотезой о сексуальном развитии человека, с одной стороны, и гипотезой о возникновении неврозов, с другой, видно, также из построения «Лекций по введению в психоанализ» (1916—1917). Здесь он не выделяет проблему сексуальности в самостоятельный раздел — в отличие от «ошибочных действий» и «сновидений» — своими рассуждениями о сексуальности он делится главным образом в третьей части «Лекций», где речь идет об общей теории неврозов.

В следующих разделах мы обсудим взгляды на «детство», «анималистичность» человека и «культуру», что позволит понять, почему Фрейд усматривал столь тесную связь между сексуальностью и неврозом.

ПРОБЛЕМА «ДЕТСТВА»

В 1920 году Фрейд писал в предисловии к 4-му изданию «Очерков», что их вообще могло бы и не быть, «если бы люди умели учиться, непосредственно наблюдая за детьми» (V, 32). В этой, возможно, несколько преувеличенной формулировке выражается то значение, которое Фрейд придавал детству. Психоаналитическую теорию в целом, поскольку она происходит от самого Фрейда, можно было бы интерпретировать как грандиозную попытку выяснить, что же следует понимать под детством и как проявляются последствия детства в психической жизни взрослого человека. При этом, однако, «детство» следовало бы понимать как в онтогенетическом, так и в филогенетическом смысле; к предполагаемым Фрейдом взаимоотношениям между обеими формами детства мы еще вернемся в разделе, посвященном «анималистичности» человека.

Противоречия между первичным процессом и вторичным, аффектом и разумом, бессознательным и сознательным, Оно и Я, сном и бодрствованием, наконец, между инфантильной сексуальностью и зрелой психосексуальностью взрослого человека отражают исходную постановку проблемы. Детство человека в антропологическом смысле репрезентируется у Фрейда гипотезой об архаичной конституции влечений, которой позднее противостоит достигаемая в дальнейшем

388

«культурность» взрослого. Также и здесь очевидны параллели с философией Ницше. Виттельс (Witteis 1931) указал на то, что основополагающее для психоаналитической теории разделение на первичные и вторичные функции почти полностью совпадает с делением Ницше на дионисийское и аполлоническое начала (Nietzsche 1872). Дионисийское начало выступает у Ницше, однако, как упоение чувствами, архаика влечений, которой подобает собственная форма разума, трансценденция Я и прочие свойства, которые Фрейд приписывает системе бессознательного или Оно.

В «сновидении» человек, по мысли Фрейда, снова превращается в ребенка, психический аппарат в основном работает в соответствии с первичными функциями. «Игру» ребенок использует для того, чтобы избежать натиска разумной реальности. С другой стороны, целью воспитания является создать целенаправленный, идентичный характер, сформировать способность различать желание и действительность, фантазию и реальность — короче говоря, учитывать реальность. При этом ребенок подвергается большим «ограничениям» (VI, 141), «а потому сопротивление принуждению со стороны мысли и реальности является глубоким и стойким» (VI, 141). То есть не одна только сексуальность в узком смысле слова долгое время противится своему преобразованию сообразно с реальностью и остается трудновоспитуемой, но и вообще становление разума и взросление и связанные с этим процессы преобразования вызывают, по Фрейду, сопротивление. Сновидение и фантазия остаются, таким образом, осколками прежней «свободы»; они избегают насилия со стороны реальности.

Итак, даже при успешном протекании процесса воспитания первоначальное, инфантильное до известной степени сохраняется. Оно закрепляется в самых глубинных слоях личности. Поэтому гипотезу Фрейда о бессознательном следует понимать так: «Инфантильное и есть источник бессознательного, бессознательные процессы мышления суть не что иное, как процессы, которые создаются исключительно в раннем детстве» (VI, 194).

У «нормального» взрослого человека эти инфантильные психические феномены всячески преобразованы и напластованы, и поэтому едва ли их можно наблюдать непосредственно. Только если применить особый метод, а именно психоаналитический, эти процессы могут быть вновь познаны и активированы. «Характер этих бессознательных мыслительных процессов легче понять по высказываниям больных при некоторых психических нарушениях. Весьма вероятно, что мы, как давно предполагал Гризингер, смогли бы понять бред душевнобольного и расценить его как сообщение, если бы не претендовали на то, чтобы осмыслить его сознательно, а применили свое искусство толкования, словно имеем дело со сновидениями. Также и сновидения в свое время мы рассматривали как "возвращение душевной жизни к эмбриональной позиции"» (VI, 194—195).

Для выдвинутых Фрейдом гипотез о переходе от инфантильной сексуальности к психосексуальности взрослого являются важными некоторые его представления о качестве бессознательного, в котором хранятся инфантильные переживания, а именно воспоминания о реальных событиях в том виде, как они переживались ребенком. Здесь следовало бы прежде всего назвать постулированные Фрейдом нерушимость и постоянство закрепившихся в системе бессознательного впечатлений и переживаний, будь то онтогенетического или филогенетического происхождения. «Замечательная особенность бессознательных процессов как раз и состоит в том, что они остаются нерушимыми. В бессознательном ничто не кончается, ничто не пропадает и не забывается» (П/Ш, 583). Но поскольку инфантильная сексуальность поначалу полностью связана с системой бессознательного и первичным процессом, становится понятно, почему Фрейд приписывает столь сильное влияние,

389

детерминирующее сексуальность взрослого, именно инфантильным сексуальным переживаниям и связанным с ними объектам.

Инфантильные инстинктивные желания «представляют собой принуждение для всех последующих душевных устремлений» (И/Ш, 609). И впредь «примитивные состояния могут возникать снова и снова; примитивно-душевное в полном смысле слова является непреходящим» (X, 337). С другой стороны, как уже говорилось, с фрейдовским пониманием сексуальности тесно связаны представления о навязчивом повторении и регрессии. Об угрозе регрессии в связи с сексуальностью Фрейд пишет: «Нормальная сексуальность взрослого человека проистекает из инфантильной благодаря ряду процессов развития: соединениям, расщеплениям и подавлениям, которые практически никогда не происходят идеально и совершенно и потому оставляют после себя предрасположенность к инволюции функции в болезненных состояниях» (VIII, 409).

Однако, не только в случае болезни, но и в норме в «любовной жизни» взрослого происходит оживление инфантильных моментов. Оживают, согласно Фрейду, прежде всего эмоциональные отношения, игравшие роль в связи с эдиповой ситуацией. К этому времени ребенок уже был «любовным существом, способным к продолжению рода» (VII, 22). Типичным для своей истории развития образом он проявлял нежность, преданность, ревность и ненависть, то есть те психические феномены, которые, согласно Фрейду, у взрослого человека не возникают впервые, а должны толковаться как повторение. Подобные повторения коренятся отчасти в онтогенетической истории развития индивида, отчасти — в доисторическом существовании рода и в конечном итоге восходят к анималистическому прошлому человека.

Таким образом, по мнению Фрейда, ребенок не является асексуальным и бесстрастным существом, напротив, он предполагает, что ребенок способен к самым сильным аффектам. Тем самым он вступает в открытую конфронтацию с идеологией, исходившей из того, что ребенок есть чистое, милое и невинное создание. Что же касается «благонравного» характера ребенка, который якобы лишь потом портится из-за вредного влияния среды и опыта, то и тут Фрейд отстаивает противоположную точку зрения. Если вообще имеет смысл применять к поведению ребенка какие-либо ценностные мерки, то, по мнению Фрейда, ребенок скорее эгоистичен и бесцеремонен во всем, что касается удовлетворения его инстинктивных желаний. В этом смысле Фрейд говорит о «безнравственном периоде детства» (И/Ш, 256) — мнение, которое можно соотнести с представлением о «полиморфно пер-вертированных» наклонностях ребенка. В целом о «первичном Я», характере ребенка Фрейд говорит: «Ребенок абсолютно эгоистичен. Он интенсивно ощущает свои потребности и бесцеремонно стремится к их удовлетворению, особенно по отношению к своим соперникам — другим детям, и в первую очередь по отношению к своим братьям и сестрам» (И/Ш, 256).

В этой оценке ребенка вновь отчетливо проявляются взгляды Фрейда на еще не связанное влечение, которое, как он полагает, импульсивно, насильственно, нацелено на немедленный отвод и непосредственное получение удовольствия. Также и в идее Фрейда о гипотетическом «древнем человеке» (1913b) прослеживается четкая параллель с подобным образом ребенка. Фрейд подчеркивает тем не менее, что влечение не бывает «хорошим» или «плохим», соответствующие ценностные классификации обусловлены культурой: «Психологическое — в строгом смысле психоаналитическое — исследование показывает... что глубочайшая суть человека состоит в инстинктивных побуждениях, стихийных по своей природе, которые у всех людей одинаковы и нацелены на удовлетворение известных исконных потребностей
(курсив Б. Н.). Сами по себе эти инстинктивные побуждения не являются ни хорошими ни плохими. Мы относим их и их выражение к той или иной категории

390

в зависимости от их отношения к потребностям или требованиям человеческого общества. Следует признать, что все побуждения, которые общество осуждает как дурные... находятся среди этих примитивных» (X, 331).

Образ невинного, бесстрастного и асексуального ребенка, которого нужно защитить и оградить от «опасностей» мира взрослых, возник примерно между XVI и XVIII веками. Ван Уссель (Van Ussel 1970, 95) говорит в этой связи об «инфантилизации ребенка». Ребенок воспитывался в собственном, искусственном, «инфантильном» мире, оторванном от реальности, особенно от реальности рабочего мира, рос в мещанском окружении и предусматривалось, что в течение долгого времени он будет посещать школу. «Исторически ученик высшей школы был первым "большим" ребенком» (Van Ussel 1970, 97). Ребенка все больше приукрашивали, изнеживали, его страсти не воспринимали всерьез. Этот процесс инфантилизации, который, естественно, должен был оказать существенное воздействие на процесс эмоциональной и особенно сексуальной социализации, то есть воздействие, которое во фрейдовском учении о неврозах трактуется в терминах «сдерживание развития» и «психический инфантилизм», распространился также и на подростков. Длительный процесс обучения продлевал статус «бытия юным». Школы, которые организовывались по образцу монастырских, имели мало отношения к остальной социальной реальности. Подростки имели собственные идеалы и представления, которые порой в значительной степени не совпадали с действительностью. Движение «бури и натиска», а также «романтизм» можно понять исходя из процесса общественного переустройства, подготовленного буржуазным обществом. «Инфан-тилизировалось также и сексуальное поведение школьников и студентов. Здесь сопротивление встречало все то, на что в среде молодых рабочих смотрели сквозь

пальцы» (Van Ussel 1970, 97).

В добуржуазном обществе пропасть между ребенком и взрослым, прежде всего в психическом отношении, была не столь велика, как ко времени Фрейда или даже еще сегодня. Согласно Ван Усселю, эта пропасть, возникшая в результате процесса инфантилизации, которой подверглись дети и подростки, как раз и является предпосылкой психической организации «современного» человека. И наоборот, в добуржуазном обществе на детей смотрели как на маленьких взрослых, за которыми признавали в том числе и в сексуальном отношении те же эмоциональные побуждения и желания, что и за взрослыми. В домашнем сообществе дети занимали место, отличавшееся от положения взрослых чисто условно, и социализировались в окружении, для которого отделение «дома» от «работы» не было

типично.

Если следовать Ван Усселю, то добуржуазное общество характеризовалось прежде всего просексуальными ориентацией и образом жизни. Сексуальность детей не была табуирована. «Телесность практиковалась таким образом, от которого мы сегодня отвыкли. Люди трогали друг друга, гладили, обнимали, целовали; няньки и родители мастурбировали маленьких детей, чтобы те успокоились. Более взрослые люди имели такие контакты с подростками, которые мы сегодня называли бы сексуальными. С онанизмом врачи стали бороться только к началу XVIII века и лишь позднее духовенство. Добрачные половые отношения, а также в некоторых слоях населения и внебрачные, были институционализированы... Дома вся семья и прислуга спали голыми вместе в одной комнате. Молодежь не нуждалась ни в каком сексуальном просвещении, поскольку в мире взрослых она могла увидеть, почувствовать и научиться всему, что ей полагалось знать» (Van

Ussel 1970, 25).

Проблема детства — не только проблематика инфантильной сексуальности, — представленная в работах Фрейда как «доисторическая» эпоха, которая вытеснена,

391

забыта, утеряна и с трудом поддается воссозданию, отчасти
может быть выражением происшедших в XVI—XVIII веках процессов структурной перестройки. Строгое разграничение детства, с одной стороны, и статуса взрослого — с другой, возможно, на долгое время избавляет взрослеющего человека от конфликтов, но зато готовит почву для их проявления сразу в полном объеме. С этим, пожалуй, связана и выделенная Фрейдом проблема отделения от родителей, которая проявляется особенно остро, когда между детством и последующей жизнью взрослого существует едва ли преодолимое противоречие. Если ребенок может наслаждаться свободой «беспечности», а взрослый должен быть рассудителен, дисциплинирован, владеть собой и контролировать свои страсти и аффекты, то становится понятным, во-первых, «сопротивление», которое, согласно Фрейду, каждый человек оказывает этому процессу структурной перестройки, а во-вторых, то, почему детство можно понимать как праобраз «счастья», которого едва ли удастся достичь позднее.

«НЕДОМОГАНИЕ КУЛЬТУРЫ»

Гипотеза Фрейда о «недомогании культуры», как уже отмечалось в предыдущем разделе, имеет историко-общественное измерение (см. статью Ф. Шледерера в т. II). «Потерю детства» в известной степени можно интерпретировать исторически. Однако в трудах Фрейда более важным является антропологическое измерение. По мнению Фрейда, каждая
культура подразумевает отказ от влечений — преодоление детства и «анималистичности» человека. Однако эти необходимые отказы опять-таки характеризуют судьбу сексуальности культурного человека и, по мнению Фрейда, вносят существенный вклад в образование неврозов. Неврозы, согласно Фрейду, и без того следует понимать как расплату за культурное развитие. Ниже будут приведены некоторые положения Фрейда, касающиеся проблем культуры, неврозов и сексуальности, при этом необходимо будет учитывать фрейдовские взгляды на «анималистическую» природу человека.

В общем описании Фрейд характеризует культуру как «все то, в чем человеческая жизнь возвысилась над своей анималистической обусловленностью и в чем она отличается от жизни животных» (XIV, 326). В другом месте Фрейд дает понять, что культурное развитие можно сравнить с одомашниванием известных видов животных. Из этого предполагаемого «самоодомашнивания» человека вытекают четыре важные следствия:

— постоянное ограничение первоначальных инстинктивных побуждений;

— постоянное смещение целей влечений;

— «усиление интеллекта, который начинает властвовать над инстинктивной

жизнью» (XVI, 6);

— «интернализация агрессивных наклонностей со всеми их благоприятными и

угрожающими последствиями» (XVI, 26).

Говоря о проблеме отказа от влечений, Фрейд подчеркивает, что под вынуждаемый культурой отказ от влечений подпадают как сексуальные, так и агрессивные инстинктивные желания. Ограничение агрессии представляет собой при этом «первую и, быть может, самую трудную жертву, которую общество должно потребовать от

индивида» (XV, 118).

Далее, отказ от влечений затрагивает вообще все инстинктивные импульсы, характерные для «первобытного анималистического состояния» (XIV, 331). Речь идет, в частности, об инстинктивных импульсах «инцеста, каннибализма и кровожадности» (там же). Поскольку каждый человек восстает — по крайней мере бессознательно — против подавления соответствующих инстинктивных желаний, он остается «потенциально врагом культуры» (там же, 327).

392

Фрейд предполагает здесь наличие теснейшей связи между сексуальностью человека и его анималистичностью, которая в процессе социализации преобразуется в «культурную способность». Сексуальность и анималистичность связаны друг с другом, например, через «экскрементальное». Кроме того, телесные выделения и сексуальность связаны между собой «обонятельным удовольствием», которое у культурного человека подлежит особенно сильному вытеснению (Freud 1912a). В связи с этой проблемой у Фрейда говорится: «В целом я хотел бы поставить вопрос, не является ли ставшее неизбежным из-за отдаления человека от земли снижение обонятельного удовольствия главным слагаемых его предрасположенности к невротическим заболеваниям. Тогда стало бы понятно, что в восходящей культуре именно сексуальная жизнь должна быть принесена в жертву вытеснению. Ведь мы давно уже знаем, сколь тесная связь возникла в животных организмах между сексуальным влечением и органами обоняния» (VII, 462). Из этой цитаты проступают два момента: во-первых, в культурном развитии Фрейд видит отдаление от первоначального животного прошлого человека — которое, однако, как еще будет показано, отчасти сохраняется в системе бессознательного; во-вторых, он говорит, что это отдаление глубочайшим образом связано с предрасположенностью к неврозам. Идея о том, что психическое заболевание можно свести к вытеснению анималистичности, часто встречается у психиатров XVII— XVIII столетий (ср.: Foucault 1961). Согласно этой теории, безумие как общая форма выражения психического заболевания стало возможным благодаря «среде», «цивилизации», которые привели к отрыву от анималистической природы, изначально присущей человеку. Для фрейдовской теории культуры, равно как и для его учения о неврозах, основополагающим, следовательно, является принципиальное положение о противоречии между «природой» и «культурой».

При всех культурных преобразованиях, которые претерпела инстинктивная конституция человека, гениталии тем не менее продолжают напоминать об анималистическом происхождении человека. «Они не содействовали развитию форм человеческого тела в сторону красоты, они остались анималистическими, и таким образом, сама любовь по сути своей является сегодня столь же анималистической, какой она была искони» (VIII, 90).

Наверняка не случайно, что Фрейд в этой связи говорит о любви, сводя к анималистичности человека не одну только сексуальность в узком смысле. Любовь и связанные с ней страсти, аффекты и чувства коренятся, по мнению Фрейда, в анималистичности человека. Если придерживаться этой гипотезы, то значительное подавление анималистической природы, тотальное вытеснение «влечения», должно привести также и к неспособности любить. Однако ограничение способности к любви у невротика, склонного к особенно сильному вытеснению, и прежде всего у культурного человека, который в известной степени также должен вытеснять, чтобы оставаться психически «нормальным», происходит, согласно Фрейду, в менее обширной форме. К этому нам предстоит еще вернуться.

Примитивный человек, как и ребенок, стоит к природе и тем самым к собственной анималистичности гораздо ближе, чем культурный человек. Поэтому, как говорит Фрейд в работе «Тотем и табу» (1913b), он должен прибегать к гораздо более жестким формам защиты, чем культурный человек, вообще уже не воспринимающий многие инстинктивные желания, которые примитивный человек все еще ощущает непосредственно и, следовательно, должен наложить на них табу, если желает сохранить здоровую социальную организацию (в связи с этой проблемой см. также: Freud 1918b). С другой стороны, как полагает Фрейд, примитивный человек по-прежнему сохраняет первоначальное и более позитивное отношение к сексуальности. Для него гениталии являются предметом обожествления и

393

поклонения (1910с) — здесь можно вспомнить о ритуалах плодородия или культе фаллоса, — тогда как у культурного человека они стали в значительной степени объектом пренебрежения, а порой и отвращения. По мнению Фрейда, между религией и сексуальностью и без того уже исходно существует очень тесная связь (по этому вопросу см. также: Pförtner 1972). Божественное и исцеляющее, полагает Фрейд, были изначально экстрагированы из сексуальности человека, но затем в процессе культурного развития эта связь все более терялась, пока, наконец, «исчерпанные останки (сексуальности — Б. Н.)
удостоились презрения» (VIII, 167). Таким образом — пишет Фрейд в «Трех очерках по теории сексуальности» (1905а), — влечение вначале почиталось и освящалось, тогда как объект
влечения не имел большого значения и приобретал ценность лишь благодаря влечению. В условиях культурного развития ситуация
стала противоположной: теперь влечение как таковое считается чем-то несущественным и только благодаря объекту возвышается и ценится. Происшедшее в результате культурного развития обесценивание влечения, следовательно, можно понимать как составную часть более общего обесценивания анималистичности человека.

Как показывает Фрейд в своей работе «О самом обычном уничижении любовной жизни» (1912а), широко распространенная неспособность к любви, наличие которой можно предполагать в известной степени у каждого культурного человека, связана с условиями, сложившимися в результате культурного развития. К этим условиям, как уже говорилось, относится вытеснение анималистической природы человека. «Психическая импотенция» является одним из последствий процесса вытеснения, связанного с культурным развитием. При этом наряду с нарушением потенции и способности к оргазму Фрейд понимает под психической импотенцией прежде всего — в самом широком смысле — расщепление эмоциональности и подавление аффектов. То есть, по мнению Фрейда, сексуальное поведение культурного человека характеризуется ограниченным эмоциональным участием. В данной работе Фрейд утверждает даже, «что любовное поведение мужчины в современном культурном мире вообще несет в себе тип психической импотенции» (VIII, 85). Этой психической импотенцией мужчины реактивно затрагивается также и любовная жизнь женщины, которая и без того особенно подвержена неблагоприятным влияниям культуры и воспитания (Freud 1912a).

Неспособность к любви, предполагаемая прежде всего у невротика — которой, однако, в конечном счете соответствует повышенная
потребность в любви, привязанности и зависимости — обусловлена продолжительными вытеснениями, которым подвергалась эмоциональность больного — опять-таки прежде всего аффекты, связанные с сексуальностью (1914b). В своей ранней работе «Бред и сновидения в "Градиве" В. Йенсена» (1907b) Фрейд, интерпретируя современный ему роман, обстоятельно описывает отношения между вытеснением, «бегством от любви» (VII, 96) и связанным с ним бегством в болезнь. При этом Фрейд показывает прежде всего огромное значение детства для возникшего процесса вытеснения; с другой стороны, аффективное воспоминание о детстве, то есть обретение его заново, представляют собой исходный пункт лечения. Изображенный Йенсеном (Jensen 1903) главный герой, с которым Фрейд — как здесь предполагается — явно себя отождествляет, исцеляется от своих бредовых представлений благодаря любовным отношениям, причем исцеление выражается в виде пробуждения вытесненных чувств. Это, как полагает Фрейд, и является конечной целью психоаналитического лечения. «Всякое психоаналитическое лечение представляет собой попытку освободить вытесненную любовь» (
VII,
118).

394

Инструментом, с помощью которого должна восстановиться способность к любви больного, является перенос, о чем постоянно говорит Фрейд в более поздних работах (1912b, 1915е). Перенос есть не что иное, как своего рода искусственные любовные отношения — «искусственные» потому, что спровоцированные терапевтом и перенесенные на него чувства в действительности относятся не к врачу, а к инцестуозным объектам любви. Врач же представляет собой лишь «заменитель», «суррогат» инцестуозных или определенных инфантильных объектов любви. Благодаря переносу, согласно Фрейду, инцестуозные чувства должны реактивироваться, но отделиться от связанных с ними объектов. При удачной терапии они должны затем иметься в распоряжении для нового выбора объекта. Иными словами, фиксации либидо устраняются, после чего вытеснения исчезают и пациент вновь обретает доступ к своему детству и связанным с ним качествам
переживания и познания. Таким образом, существующие вытеснения приводят, согласно Фрейду, с одной стороны, к значительному ограничению эмоциональности. Затем они приводят к выбору «замещающих объектов и замещающих действий» (IX, 40). В конце концов их следствием может быть также «иллюзорная сила влечения» (X, 251). Гиперсексуальность, изживание сексуальных инстинктивных потребностей в экспансивном
значении, является, по мнению Фрейда, скорее признаком подавленного влечения, нежели освобожденного. Таким образом, «нет речи о том, что совет изжить себя сексуально мог бы играть какую-то роль в аналитической терапии» (XI, 449). Как для невротика характерны реальная неспособность к любви и — по крайней мере для жизни в фантазии — иллюзорная сила влечения, так и сексуальная жизнь большинства культурных людей характеризуется «сочетанием жеманства и сластолюбия» (VIII, 42). При этом жеманство, если следовать общей аргументации Фрейда, относится в основном к более глубоким эмоциям и аффектам, которые подлежат вытеснению, из-за чего они одновременно вызывают страх, сластолюбие же — к обособленным чувственным, то есть эксплицитным сексуальным компонентам человеческой сексуальности (ср.: Freud 1912a). Таким образом, подавление влечений и сексуализация, по мнению Фрейда, изначально друг с другом связаны.

Многие недоразумения в связи с предполагаемым Фрейдом противоречием между влечением и культурой возникают как раз тогда, когда этот последний пункт не учитывается. Наиболее важным в вынуждаемом культурой отказе от влечений является подавление сексуальности не в экспансивном, а в интенсивном смысле. То есть, если влечение связывается, то человеку приходится отказываться не только от первоначальных целей, которые в случае перверсий становятся независимыми, а при неврозах способствуют образованию фантазий, — прежде всего также утрачиваются первичные, значительные возможности благополучия.

Вследствие прогресса культуры человек все больше обменивает первоначальные возможности благополучия на надежность и приглушенную страстность. С этой точки зрения Фрейд противопоставляет гипотетического «древнего человека» «человеку культурному», которого самого также следует понимать лишь в качестве прототипа: «Если культура требует таких жертв не только от сексуальности, но и от агрессивной наклонности человека, нам становится понятнее, что из-за этой жертвы человеку трудно найти в ней счастье. Древнему человеку и впрямь было лучше, потому что он не знал никакого ограничения влечений. Но зато его уверенность в том, что будет долго наслаждаться таким счастьем, была очень невелика. Культурный человек отдал часть своих шансов на счастье в обмен на уверенность» (XIV, 474).

Упомянутое здесь Фрейдом ограничение влечений относится — если вспомнить, например, о совершаемом при переходе от принципа удовольствия к принципу реальности отказе от непосредственного удовлетворения влечений, который, с другой стороны, только и обеспечивает гарантированную форму удовлетворения влечений — не только
к определенным проявлениям влечений. Учет реальности,

395

переход к принципу реальности, то есть формирование Я, связаны с отходом в значительной мере от переживаний, в основе которых лежит первичный процесс, то есть от психической «примитивности» и, следовательно, с утратой непосредственности, которую Фрейд приписывает гипотетическому древнему человеку. Таким образом, во взглядах Фрейда на прогресс культуры и построение психического аппарата отчетливо проявляются мыслительные модели, основанные на одних и тех же главных исходных положениях.

С одной стороны, Фрейд говорит, что определенный вид «обманчивых инстинктивных сил» можно объяснить лежащими в их основе вытеснениями, с другой стороны подчеркивает, что «будущий невротик очень часто сочетает в своей конституции... особенно сильное половое влечение и склонность к раннему созреванию» (VII, 173). Если такое предположение верно, это означает, что невротик подобно древнему человеку по-прежнему близок «анималистической» природе и поэтому особенно сильно должен защищаться, вытеснять, чтобы утвердиться в социальной реальности, то есть чтобы достичь своего рода «роковой» культурной способности. То, что Фрейд фактически предполагает значительное сходство между первобытным человеком и невротиком, вытекает из его работы «Тотем и табу» (1913b).

Однако это предполагаемое Фрейдом у невротика «особенно сильное половое влечение» можно истолковать также и как результат неудачной сексуальной социализации, а значит и как проявление неинтегрированного архаичного влечения. Поскольку при воспитании ребенка в XIX веке исходили из его асексуальности, а потому проявления инфантильной сексуальности подавляли и отвергали, влечение волей-неволей оставалось несоциализированным. Недостаточная сексуальная социализация, особенно недостаточное расчленение влечения на аффективное и эмоциональное явление, могла, таким образом, привести к ошибочному выводу об особенно сильно выраженном влечении.

Как бы то ни было, Фрейд предполагает у невротика недостаточную социализацию — не только сексуальности. Невротик в известной степени «необуздан», «ани-малистичен». Обособляясь, он пытается «частными средствами осуществить то, что в обществе возникло благодаря коллективной работе» (IX, 91). Его симптомы похожи на «карикатуры» на религиозные и художественные творения, которые человечество создало сообща, преобразовав — благодаря развитию культуры — значительную часть архаичной конституции влечений, то есть сублимировав влечения и их компоненты. Что касается сексуальности, то асоциальность невротика, по мнению Фрейда, наводит на мысль о его более или менее выраженной нарцисси-ческой ориентации. Вместе с тем аутоэротизм и направленность на себя являются, по Фрейду, важными признаками инфантильной, первертированной и невротической сексуальности.

Невроз, однако, не возникает только из-за особой силы влечения, обусловленной либо конституционально, либо недостаточной социализацией. Невротический конфликт вызывает другой фактор — отвержение инстинктивных желаний, отказ от сексуальной потребности, от «всеобщей анималистической необходимости» (VIII, 171). Без отказа от инстинктивных желаний, которые можно свести к архаичным и потому недостаточно социализированным инстинктивным импульсам, возник бы не невроз, а скорее перверсия.

Осуществляемое в процессе терапии «связывание» влечения можно поэтому понимать также как признание задним числом этих инстинктивных желаний. Получив признание, они могут быть включены во все прочие психические явления. В этом смысле фрейдовскую концепцию терапии можно понимать как реинтеграцию обособившегося влечения, как форму перевоспитания, культурно необходимого преобразования архаичной инстинктивной жизни, благодаря чему одновремен-

396

но возникает способность любить, обязанная своим происхождением, согласно аргументации Фрейда, сдерживанию чувственного потока. Это означает, что «влечение воспринято полностью в гармонии с Я, доступно всем влияниям со стороны прочих стремлений в Я и больше не идет к удовлетворению своим собственным путем» (XVI, 69). Следовательно, цель терапии — исцелить «неврозы уверенностью от обуздания влечений» (XVI, 74). Это, однако, удается не всегда, продолжает Фрейд там же, а именно тогда, когда «при огромной силе влечения... зрелому и поддержанному анализом Я задача... (не удается — Б. Н.); контроль над влечениями становится лучше, но он остается несовершенным» (XVI, 74).

Критика Фрейдом культуры и связанного с нею отказа от влечений оставляет открытым ряд вопросов. Почему сексуальность и связанные с нею инстинктивные желания так плохо поддаются интеграции? Почему влечение должно до известной степени обособляться и почему значительная часть эмоциональных переживаний, связанных с инстинктивной жизнью, должна вытесняться, расщепляться и диссоциироваться? Точка зрения Фрейда на архаичную, анималистическую по своей природе конституцию человеческих влечений, разумеется, дает ответ на эти вопросы. Если человек фактически обладает определенной конституцией влечений, то отказ от влечений является conditio sine qua поп [непременным условием (лат.).
— Ред.]
при любых
общественных условиях. Тем не менее Фрейд сам дает указание, которому он, правда, не всегда следует, что необходимый отказ от влечений — по крайней мере отчасти — следует рассматривать и с других точек зрения, не только с антропологической.

Как уже говорилось, культура, с точки зрения Фрейда, — это все то, чем человеческая жизнь отличается от ее изначальных анималистических условий. Однако предпосылками культуры, согласно Фрейду, являются «принуждение к труду и отказ от влечений» (XIV, 331). Кроме того, культура, так же, как и формирование Я, является выражением стремления к самосохранению. Самосохранение же есть не что иное, как выражение экономического принципа, необходимости выжить благодаря труду.
Таким образом, проблему отказа от влечений следует также рассматривать с экономической точки зрения, «поскольку на взаимоотношениях людей во многом сказывается степень удовлетворения влечений, обеспечиваемая имеющимися товарами» (XIV, 326).

Преодоление анималистичности, становление человека, Маркс обосновывает необходимостью материального воспроизводства, то есть трудом, причем общественная организация труда представляет собой выражение и средство этого процесса развития человека к его нынешнему состоянию. Производство же товаров, необходимых для удовлетворения влечений, предполагает прежде всего отсрочку удовлетворения влечений и способность на протяжении долгого времени добиваться цели. Рассматриваемое Фрейдом принуждение к труду нельзя поэтому понимать только с позиции извне, как необходимость воспроизводства, его следует трактовать и в психическом смысле. Способность к труду предполагает структурную перестройку первоначальных способов реагирования и переживания, которые, пожалуй, представляют собой материальное ядро неоднократно обсуждаемого Фрейдом «принуждения к реальности». Фрейд скептически относился к готовности человека трудиться по доброй воле, и это, пожалуй, следовало бы также рассмотреть в связи с теми условиями, в которых работают люди. Не будь принуждения к труду, выполнять необходимую работу многие люди, наверное, были бы не готовы (Freud 1927). Правда, Фрейд видел в труде также и позитивные стороны. Он является средством интегрировать индивида в общество и связать его «с реальностью». Кроме того, благодаря труду иногда могут удовлетворяться инстинктивные желания, «масса ли-бидинозных компонентов, нарциссических, агрессивных и даже эротических» (XIV, 438, прим.).

397

Следовательно, отказ от влечений, которого, согласно Фрейду, требует культура, можно связать с общественно необходимым принуждением к труду (ср.: Marcuse 1957). Маркузе (Marcuse 1957; 1968) указывает на то, что приучение к труду при условии господства общественной реальности делает полностью понятным постулируемый Фрейдом отказ от влечений. В связи с этим Маркузе интерпретирует психическую «нормальность» в зависимости от готовности трудиться и полагает, что эта форма нормальности сводится к «искажению и искалечению человеческого естества» (Marcuse 1968, 135).

Несмотря на то, что Фрейд усматривает в принуждении к труду, а следовательно и в труде конституирующий фактор «культуры», тем не менее он не готов признать в этом факторе последнее основание своей теории об отказе от влечений. Даже если учитывать принуждение к труду, при более тщательном анализе культуры опять-таки «центр тяжести перекладывается с материального на душевное» (XIV, 328). В начале человеческого общества, в первобытном племени, подавление следует рассматривать прежде всего с психологической точки зрения, в аспекте агрессивных и сексуальных инстинктивных желаний в связи со стремлением обладать
сексуальным объектом (Freud 1913b). Стремление к материальным благам — если не считать самых элементарных средств воспроизводства, — равно как и стремление к власти, влиянию или славе, зачастую выступает у Фрейда лишь как своего рода промежуточный шаг, за которым скрывается стремление к сексуальному объекту.

Отказ от анималистической организации, от непосредственной реализации инстинктивных желаний, является отправной точкой культурного развития, а принуждение к труду является лишь производным моментом. «Неожиданно мы соскользнули из экономической области в психологическую. Сначала мы пытались найти обретения культуры в имеющихся благах и институтах, возникших для их распределения. С пониманием того, что каждая культура покоится на принуждении к труду и отказе от влечений и поэтому неизбежно вызывает противодействие со стороны тех, кого эти требования касаются, стало ясно, что сами блага, средства к их получению и их распределение не могут быть существенным или единственным в культуре» (XIV, 330—331).

Следовательно, если принять аргументацию Фрейда, противодействие, которое вызывает культурное развитие у человека, является вполне естественным и даже неизбежным. Невротики представляют собой класс людей, которые из-за своего противодействия необходимому отказу от влечений реагируют асоциально и в конце концов заболевают (Freud 1927). Как бы Фрейд ни критиковал культурно обусловленный отказ от влечений и как бы ни выступал за как можно большее его послабление, все же он не убежден в необходимости полного его устранения. Напротив, Фрейд выступает за признание реальности и тем самым за необходимость отказа. Такое признание должно происходить с помощью «разума».

В последней лекции своего «Нового цикла лекций по введению в психоанализ» (1933) Фрейд выступает за «диктатуру разума». Разум должен овладеть душевной жизнью человека и оставить страстям, чувствам и инстинктивным желаниям подобающее им место. И, хотя эта диктатура разума является некой иллюзией, как уже было показано Фрейдом в его работе «Будущее одной иллюзии» (1927), к ней тем не менее нужно стремиться.

Мысль о диктатуре разума и тем самым мысли о разумном признании реальности и разумных формах управления влечениями в конечном счете находят свое воплощение и во фрейдовской терапевтической концепции. У больного так же, как и у здорового, устраняются далеко не все вытеснения и, соответственно, далеко не все подлежащие вытеснению инстинктивные желания могут реализоваться. Разум врача хотя и способен высвободить одну часть подлежащих вытеснению инстинктивных желаний и тем самым интегрировать их в реальность, все же другую их

398

часть, связанную с «анималистическим первобытным состоянием», он должен отвергнуть как враждебную культуре. При этом механизм вытеснения должен быть заменен осуждением, основанным на разумном взгляде на веления жизни.

Защита Фрейдом господства разума, совершенно очевидно ориентированная на философию классического Просвещения, относится, во-первых, к обществу как целому, которое должно быть разумно организовано. Во-вторых, эта защита относится к индивиду и прежде всего к психически больному, который должен отказаться от сопротивления реальности, чтобы достичь разумного ее признания. При этом, однако, Фрейд упускает из виду, что саму концепцию разума нельзя отрывать от реального общественного контекста и тем самым от реальной организации труда (Horkheimer, Adorno 1947).

Отстаивая диктатуру разума, Фрейд в конечном счете отстаивает диктатуру того разума, который типичен для буржуазного общества и который сделал возможным многого из того, о чем Фрейд говорит в другой связи. Чтобы в процессе исторического развития мог образоваться подобный разум, страсти, аффекты, чувственность, телесность и связанные с ними «влечения», сексуальность, должны были быть отвергнуты как нечто глубоко «неразумно-безрассудное» (ср.: Foucault 1961).

Тем самым влечение и его закрепление в бессознательном представляют собой как раз ту область, которая в значительной мере была отвергнута разумом Просвещения, а потому была вынуждена обособиться. Ницше своей критикой «сократиз-ма», «ложной» формы разума, который противопоставляет себя влечению, чтобы его одолеть, видя в нем «опасность», словно заранее критикует отстаиваемую Фрейдом идею о диктатуре разума. «Если потребно сделать из разума
тирана, как это сделал Сократ, то не мала должна быть опасность, что нечто иное сделается тираном. В разумности тогда угадали спасительницу...
Фанатизм, с которым все греческие помыслы набрасываются на разумность, выдает бедственное положение: находились в опасности, был только один
выбор: или погибнуть, или — быть абсурдно-разумными...
Разум=добродетели=:
счастью — это значит просто: надо подражать Сократу и возжечь против темных вожделений неугасимый свет
— свет разума. Надо быть благоразумным, ясным, светлым во что бы то ни стало: каждая уступка инстинктам, бессознательному ведет вниз...»
(Nietzsche 1889) 6
.

Бессознательное, регрессивно притягивающее к себе — особенно в сочетании с сексуальными влечениями — и подвергающее угрозе разум и организацию Я человека, — это мысли, которые обнаруживаются и у Ницше, и у Фрейда, хотя тот и другой приходят к различным выводам.

Фрейд также связывает бессознательное с инстинктами человека, с его изначальной анималистической природой. «Если у человека имеются унаследованные психические образования, нечто подобное инстинкту животных, то это и составляет ядро бессознательного» (X, 294). Таким образом, в бессознательном содержится «природа», которая вроде бы преодолена в ходе культурного развития. Тем самым инфантильное представляет собой лишь стык с еще более глубоко лежащим прошлым человека; инфантильное коренится в анималистичности человеческой природы. Описывая инфантильный невроз, Фрейд дает весьма точное определение этой проблематике: «Владей человек инстинктами... не стоило бы удивляться, если бы он совершенно по-особому отнесся к процессам сексуальной жизни, хотя он и не может их ограничить. Это инстинктивное было бы ядром бессознательного, примитивной духовной деятельностью, которая позднее низлагается и перекрывается приобретенным человечеством разумом, но очень часто, быть может, у каждого, сохраняет силу, способную опускать высшие душевные прощссы до своего уровня
(курсив Б. Н.). Вытеснение было бы возвратом к этой инстинктивной ступени, и человек платил бы способностью к неврозу за свое великое новоприобретение, а возможностью невроза доказывал бы существование ранней инстинктоподобной первоступени» (XII, 156).

399

Однако предполагаемая здесь Фрейдом примитивная духовная деятельность как раз и является самым существенным в образовании сновидений. Сновидение возникает вследствие возврата на примитивные ступени духовной деятельности человека. Аналогичным образом Фрейд рассуждает и по поводу симптомообразования.

Если в вышеприведенных цитатах касательно предполагаемого у человека «инстинкта» Фрейд высказывается еще сравнительно осторожно, то во многих поздних своих сочинениях он выражается менее сдержанно. В работе «Человек Моисей и монотеистическая религия» (1937—1939) Фрейд постоянно подчеркивает, сколь тесна связь между человеком и животным. Она гораздо теснее, чем обычно предполагается в силу культурных убеждений и высокомерия. Архаическое наследие человека, его изначальная инстинктивная конституция, относится в своем самом нижнем слое к миру животных и делает искусственным дистанцию, которую человек установил между собой и животным. «Мы видим, что наши дети во множестве важнейших аспектов реагируют не так, как это соответствует их собственному переживанию, а инстинктивно, подобно животным, что можно объяснить только филогенетическим приобретением» (XVI, 241).

Об отношениях между человеком и животным Фрейд пишет в той же работе: «Мы сокращаем пропасть между человеком и животным, которую слишком широко разверзли в прежние времена человеческого высокомерия. Если так называемые инстинкты животных, позволяющие им с самого начала вести себя в новой жизненной ситуации так, словно она была старой, давно знакомой, если эта инстинктивная жизнь животных вообще поддается объяснению, то это объяснение может быть только таким, что они привносят опыт своего вида в новое собственное существование, то есть они сохранили в себе воспоминания о том, что было пережито их предками. Человеческое животное, в сущности, ничем не отличается. Инстинктам животных соответствует его собственное архаическое наследие, даже если оно другого объема и содержания» (XVI, 207—208).

Линия развития в обратном направлении — от зрелой психосексуальности взрослого к инфантильной сексуальности — находит, следовательно, свое завершение (поскольку сексуальность человека, по Фрейду, глубочайшим образом связана с бессознательным и тем самым с «инстинктами») не в индивидуальном детстве и не в имеющей свой конец истории человека, но простирается вплоть до животного состояния человека. «Любовь» тем самым остается в глубочайшем смысле слова «анималистической».

Даже если влечение может разным способом культурно преобразовываться, подавляться и направляться на новые цели тем не менее согласно Фрейду, оно закреплено биологически и в качестве его исходного пункта следует предполагать архаическую структуру человеческих влечений. Каким бы пластичным ни было влечение и каким бы ни была его судьба, всегда можно обнаружить — по крайней мере с помощью психоаналитического метода — его биологические корни. Отправной точкой фрейдовской критики культуры, равно как психоаналитического учения о неврозах и вклада Фрейда в теорию сексуальности, является гипотетическое противоречие между «природой» и «культурой», которое хотя и преодолимо, но не устранимо.

Наконец, остается упомянуть еще об одной проблеме, тесно связанной с предполагаемым Фрейдом противоречием между «природой» и «культурой». Преодоление инфантильной сексуальности, преобразование ее в зрелую психосексуальность взрослого достигается благодаря связыванию архаических влечений. Если же, с другой стороны, сексуальность человека теряет опору в «анималистичности», чересчур отдаляется от своих корней, слишком сильно «приручается», то следствием этого, как предполагает Фрейд, говоря о «любовной жизни» культурного человека в це-

400

лом, являются психическая импотенция и неспособность любить, или — в менее выраженной форме — снижение способности к любви. Таким образом, связывание влечений, которого требует культура, может подчас приводить к значительному ограничению эмоциональности. Сам Фрейд описывает эту проблему, но не предлагает ее решения.

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

Фрейдовскую концепцию сексуальности сравнительно легко очертить в негативном аспекте: она не опирается исключительно на те факторы, которые связаны с различием полов, генитальностью и продолжением рода. И наоборот, дать ей позитивное определение сложнее.

Фрейдовская концепция сексуальности связана с гипотезой о специфической психической энергии — либидо — и с концепций «бессознательного». В постулат о бессознательном входят инфантильные, архаические, доисторические и анималистические определения. Сфера Оно, репрезентирующая страсти и аффекты человека, представляет собой ту область психической личности, которая коренным образом детерминирует сексуальность человека.

Сексуальность, по Фрейду, участвует во всех душевных побуждениях. Она содействует формированию личности и развитию характера. Она задействована во всех социальных отношениях, даже если эти отношения не носят эксплицитно сексуального характера.

Таким образом, значение взглядов Фрейда на сексуальную жизнь человека для психоаналитической теории едва ли можно переоценить. Без фрейдовского определения сексуальности понять важнейшие психоаналитические концепции невозможно.

При этом в трудах Фрейда сексуальность лишь в относительно малой степени определяется через эксплицитное сексуальное поведение. Фрейдовское понятие сексуальности можно по достоинству оценить, сравнив его с теми взглядами на проблемы пола, которые типичны для добуржуазного общества. Согласно этим взглядам, сексуальность человека характеризуется прежде всего отношением к трансцендентному; она коренится в области, которая менее доступна рациуму, но в значительной мере раскрывается в религиозном культе.

Значение, придаваемое Фрейдом сексуальности, заметно теряется в глубинной психологии, разработанной после Фрейда. Так, например, сам Фрейд объяснял отход Юнга от его учения тем, что Юнг не был готов признать сексуальную основу эдипова комплекса и тем самым значение инцестуозного выбора объекта. Юнг признавал сексуальное значение семейного комплекса скорее лишь в переносном, символическом смысле (Freud 1914a). Тем самым Юнг оградил этические и религиозные отправления человека от оскорбительных упреков в том, что они идут от «наипошлейших» инстинктов человека. По этому поводу Фрейд замечает: «В действительности в симфонии мирового события были услышаны несколько культурных обертонов и не была услышана исполинская мелодия влечений» (X, 108).

Общим для неоаналитических школ (см. статьи В. Цандера и Э. Цандер, а также Г. Хржановски в т. III) является ограничение значения сексуальности — прежде всего в отношении этиологии неврозов — и вместе с тем также в значительной мере отказ от гипотезы Фрейда о бессознательном, перенимая позицию по этому последнему пункту у Юнга. Но и в развитии самого психоанализа также произошел во многом отход от психологии бессознательного в сторону психологии Я (см. статьи Г. Яппе в этом томе и Г. Ф. Вальдхорна в т. III). Но если рассматри-

401

вать бессознательное и сексуальность с точки зрения Я, то —■ как уже отмечал Фрейд, критикуя положения Адлера (Freud 1914a), — в отношении выдвинутых теорий с легкостью можно оказаться в опасности подвергнуть их «вторичной переработке», аналогичной той, что происходит при образовании сновидений.

Наиболее важный вклад в психоаналитическое исследование сексуальности наряду с Фрейдом внес его ученик В. Райх (см. статью В. Бюнтига в т. III). Райх попытался создать собственную теорию оргазма, показал значение сексуальности в развитии характера и соотнес свои сексуально-политические представления с теорией исторического материализма. Прежде чем он в конечном счете чуть ли не мистическим образом связал в теории оргона сексуальность с пронизывающей космос энергией жизни, Райх в своих рассуждениях исходил целиком из практики. Он обсуждал вопросы сексуальности не только с психологической точки зрения, как это в основном делал Фрейд, но и указал, что такие факторы, как жилищные проблемы, аборты, неудовлетворительное социальное обеспечение, отсутствие противозачаточных средств, проституция и т.д. играют решающую роль в возникновении «сексуальной убогости». Райх некоторое время принадлежал к движению сексуальных реформ, которое в двадцатые годы нашего столетия окончательно получило признание. Наиболее значительным выражением этих реформаторских устремлений можно считать созданную по инициативе Магнуса Хиршфельда «Всемирную лигу сексуальных реформ», которая с 1920 по 1930 годы провела конгрессы в Копенгагене, Лондоне и Вене.

Фрейд, напротив, держался в стороне от дискуссии по практическим вопросам проблемы сексуальности, если не считать его призыва к просвещению детей или, пожалуй, общей критики буржуазной половой морали, которую он направлял прежде всего против воздержания, навязываемого подросткам и холостякам. Фрейд не обращал также внимания на существовавшее еще с XIX века движение за права женщин (ср.: Merfeld 1972), которое ратовало за равноправие женщины, в особенности в сексуальной сфере, и увязывало эти темы — в своем социалистически ориентированном крыле — с экономическим угнетением женщины. Таким образом, подход Фрейда к проблеме сексуальности следует понимать, по сути, как чисто психологический.

Если Фрейд разоблачал разделение чувственного и нежного, разграничение эксплицитной сексуальности и «любви» как характерное проявление культурного развития, то Райк, например, считал это разделение прямо-таки антропологическим фактом: «Различия между любовью и сексуальностью столь принципиальны, что утверждение психоаналитиков, будто бы оба они имеют один и тот же источник и один и тот же характер, является весьма неправдоподобным. Эти различия увидеть проще всего, если сопоставить оба эти явления в их чистой форме. Несколько примеров: любовь — это эмоциональное, сильное желание, творение личной фантазии. В сексуальности налицо инстинктивное стремление освободиться от телесного напряжения; в любви налицо потребность освободиться от собственной недостаточности. В первом случае человек ищет телесного освобождения, во втором — стремится к счастью. В первом случае речь идет о выборе тела, во втором — о выборе личности» (Reik 1950, 24) .

Фрейд же в своих трудах старался объяснить это внешнее несовпадение сексуальности и любви с помощью комплексной теоретической модели и — если интерпретировать Фрейда экстенсивно — развенчать его как выражение репрессивной сексуальной морали и лежащей в ее основе культурной реальности. В приведенной цитате Райка сексуальность, напротив, рассматривается исключительно с соматической точки зрения, тогда как любовь неизбежно одухотворяется и романтизируется, как раз, пожалуй, именно из-за такой односторонней соматической ориентации.

402

Взгляды Райка на сексуальность напоминают «психогидравлическую модель», . согласно которой инстинктивные импульсы должны быть отведены, ибо в противном случае они ведут к возрастанию напряжения. Эта модель была также характерна для ранних фрейдовских теорий и начальной стадии разработки психоаналитических концептов. Однако одним из больших достижений Фрейда является то, что он попытался заменить эту модель более сложными и связать эксплицитную сексуальность с прочими аффективно-эмоциональными явлениями. Понятием психосексуальность Фрейд попытался устранить отрыв сексуальности от любви.

Нельзя утверждать, что такое понимание сексуальности утвердилось в соответствующей научной литературе. С одной стороны, взгляды Фрейда — и это, пожалуй, связано с самим предметом исследования — слишком мало «научны», то есть отчасти они не поддаются строгой методической проверке. С другой стороны, сама «реальность», общественное развитие, противоречит ряду отстаиваемых Фрейдом воззрений. В ходе сексуального «освобождения», начавшегося в конце XIX века, произошло в значительной мере обособление сексуальности, что гораздо больше соответствует концепции сексуальности Райка, нежели фрейдовской.

Согласно Маркузе (Marcuse 1957), в западном индустриальном обществе намечаются следующие тенденции (ср. также: Schelsky 1955):

— сексуальность в значительной степени синхронизировалась с «принуждением к результату»; здесь следует упомянуть, например, об «обязательности» оргазма;

— сексуальность стала потребительским товаром, общедоступным средством;

— произошел отказ от сублимации «неспособных окультуриться» влечений и компонентов влечений, из-за чего соответствующие инстинктивные побуждения были всего лишь функционализированы, но не восстановлены в своих первоначальных правах;

— сексуальность и далее остается оторванной от своего архаического базиса, а

присущая ей трансцендентность подавленной;

— и наконец, исходя из сомнительного идеала гигиены и здоровья, сексуальность понимается как форма не требующего большого труда релаксационного упражнения.

Но если сексуальность можно таким образом изолировать и вычленить из прочего эмоционального контекста, то неизбежно утрачиваются все те признаки, побудившие Фрейда видеть в ней нечто в значительной степени противоречащее культуре, то есть общественной реальности, понимать ее как угрожающую, уничтожающую границы индивида силу. «Освобожденная» подобным образом сексуальность теряет в результате то самое важное предназначение, которое, согласно Фрейду, присуще ей изначально. Но вместе с тем она и не приобретает тех свойств, которые Фрейд объединил в понятии эроса. Не имеющая поныне аналогов радикальность критики такого рода «прогресса» пронизывает, однако, все творчество Фрейда.

ПРИМЕЧАНИЯ

:
Цит. по: Ф. Ницше. По ту сторону добра и зла (пер. Н. Полилова). — Соч. в двух томах, т. 2. М., «Мысль», 1990, с. 269-270.

2
Инфантильную сексуальность, согласно Фрейду, отличают «три важных характеристики». Она «возникает по образцу жизненно важных телесных функций, пока eine не знает сексуального объекта, является аутоэротической и ее сексуальная цель находится во власти эрогенной зоны» (V, 83).

3
Термин «парафилия» авторы употребляют здесь в смысле «сексуальной девиации» или «отклонения» .

4
Цит. по: Ф. Ницше. Сумерки идолов, или как философствуют молотом (пер. Н. Полилова). — Соч. в двух томах, т. 2. М., «Мысль», 1990, с. 574.

5
То, что составляет детскую сексуальность, лишь в малой степени является аутоэротизмом. Гораздо большее значение имеет чрезмерный

403

акцент на жизни фантазиями, которая столь сильно влияет на общение людей даже во взрослом возрасте. Здесь мы обнаруживаем не только обычные полиморфно-первертированные представления, такие, как вуайеризм, эксгибиционизм, куннилингус, фелляция, гомосексуальные и садо-мазохистские действия, но и многие символические поступки, имеющие сексуальный

смысл. Напомним о сексуальном значении физического наказания ребенка, смещении с вагины на рот или ухо и т.д.

6
Цит. по: Ф. Ницше. Сумерки идолов, или как философствуют молотом (пер. Н. Полилова). — Соч. в двух томах, т. 2. М., «Мысль», 1990, с. 566-567.

ЛИТЕРАТУРА

Abraham, К.: Selected Papers on Psychoanalysis. London

1949 Bekker: Onania, London 1710

Bowlby, J.: Matternal Care and Mental Health. Genf: WHO 1951

Dörner, K.: Wilhelm Reich — oder Sexualität zwischen Wissenschaft und Politik. B: G. Schmidt, V. Sigusch, E. Schorsch (изд.): Tendenzen der Sexualforschung. Stuttgart: Enke 1970,128-139

Eidelberg, L. (изд.): Encyclopedia of Psychoanalysis.

New York: The Free Press 1968 Ellenberger, H. E: The Discovery of the Unconscious.

New York: Basic Books 1970

Erikson, E. H.: Trieb und Umwelt in der Kindheit. В: Freud in der Gegenwart. Fkft. Beitr. z. Soziologie, T. VI. Frankfurt/M.: Europäische Verlagsanstalt 1957, 43-64

Ferenczi, S.: «Thalassa»—Versuch einer Genitaltheorie. Wien: Internationaler Psychoanalytischer Verlag 1924

Ford, C. S., Beach, F. A.: Patterns of Sexual Behavior. 1951

Foucault, M.: Histoire de la folie. Paris: Plon 1961 Freud, A.: Probleme der Pubertät. B: P. Federn, H. Mang

(изд.): Psychoanalyse undAUtag. Bern, Stuttgart: Huber

1964,74-96

Freud, S.: Entwurf einer Psychologie (1895). B: Aus den Anfangen der Psychoanalyse — Briefe an Wilhelm Fließ. Abhandlungen und Notizen aus den Jahren 1887-1902. Frankfurt/M.: Fischer 1962

Die Traumdeutung (1900). G. W. II/III

Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie (1905a). G. W

Der Witz und seine Beziehung zum Unbewußten (1905b). G. W. VI

Zur sexuellen Aufklärung der Kinder (1907a). G. W VII'

Der Wahn und die Träume in W. Jensens «Gradiva» (1907b). G. W. VII

Die «kulturelle» Sexualmoral und die moderne Nervosität (1908a). G. W. VII

Über infantile Sexualtheorien (1908b). G. W. VII

Bemerkungen über einen Fall von Zwangsneurose

(1909). G. W. VII

Über Psychoanalyse (1910a). G. W. VIII

Über einen besonderen Typus der Objektwahl beim

Manne (1910b). G. W VIII

Eine Kindheitserinnerung des Leonardo da Vinci (1910c). G.W VIII

Über «wilde» Psychoanalyse (191 Od). G W. VIII

Bemerkungen über einen autobiographisch beschriebenen Fall von Paranoia (Dementia paranoides) (1911). G. W VIII

Über die allgemeinste Erniedrigung des Liebeslebens (1912a). G. W VIII

Zur Dynamik der Übertragung (1912b). G. W VIII «Zur Onanie-Diskussion» (1912c). G. W. VIII Das Interesse an der Psychoanalyse (1913a). G. W. VIII Totem und Tabu (1913b). G. W. IX

Zur Geschichte der psychoanalytischen Bewegung (1914a). G. W. X

Zur Einführung des Narzißmus (1914b). G. W. X Zur Psychologie des Gymnasiasten (1914c). G. W X Triebe und Triebschicksale (1915a). G. W X Mitteilung eines der psychoanalytischen Theorie widersprechenden Falles von Paranoia (1915b). G. W X

Die Verdrängung (1915c). G. W. X

Das Unbewußte (1915d). G. W X

Bemerkungen über die Übertragungsliebe (1915e). G.

Zeitgemäßes über Krieg und Tod (1915f). G. W. X

Vorlesungen zur Einführung in die Psychoanalyse

(1916-17). G.W. XI

Eine Schwierigkeit der Psychoanalyse (1917). G. W XII

Aus der Geschichte einer infantilen Neurose (1918a). G. W XII

Das Tabu der Virginität (1918b). G. W. XII Jenseits des Lustprinzips (1920). G. W. XIII

404

Massenpsychologie und Ich-Analyse (1921). G. W. XIII «Psychoanalyse» und «LAbidotheorie» (1923a). G. W XIII Das Ich und das Es (1923b). G. W. XIII Die infantile Genitalorganisation (1923c). G. W. XIII Der Untergang des Ödipuskomplexes (1924). G. W. XIII

Die Frage der Laienanalyse. Unterredungen mit einen Unparteiischen (1926). G. W. XIV Die Zukunft einer Illusion (1927). G. W. XIV Das Unbehagen in der Kultur (1930). G. W. XIV Zur Gewinnung des Feuers (1932). G. W. XIV Neue Folge der Vorlesungen zur Einführung in die Psychoanalyse (1933). G. W. XV Die endliche und die unendliche Analyse (1937). G. W. XVI

Der Mann Moses und die monotheistische Religion (1937-39). G. W. XVI

Abriß der Psychoanalyse (1940). G. W. XVII Greenson, R. R.: Dis-identifying from Mother: Its special Importance for the Boy. Доклад, прочитанный на 25-м Международном психоаналитическом конгрессе, Копенгаген 1967 Hardy, К. R.: An Appeticional Theory of Sexual

Motivation. Psychol. Rev., 71,1964,1-18 Hartmann, H.: Essays on Ego Psychology. New York:

Int. Univ. Press 1964 Hettlinger, R. F.: Sexual Maturity. Belmont/Calif.:

Wadsworth Publ. Сотр. 1970 Horkheimer, M., Adorno, Т. W.: Dialektik der

Aufklärung. Amsterdam 1947; Frankfurt/M.: Suhr-

kamp 1969 Jensen, W.: Gradiva. Ein pompejanisches Phantasiestück.

Dresden, Leipzig: Carl Reissner 1903 Kaan, A.: Psychopathia sexualis. Lipsiae: Voss 1844 Kinsey, A. C, Pomeroy, W. В., Martin, С. Е.: Sexual

Behavior in the Human Male. Philadelphia, London

1948 Kinsey, A. C, Pomeroy, W. В., Martin, С. Е., Gebhard,

P. H.: Sexual Behavior in the Human Female.

Philadelphia, London 1953

Krafft-Ebing, R. v.: Psychopathia sexualis. Wien 1886 Laplanche, J., Pontalis, J.-B.: Vocabulaire de la

Psychanalyse. Paris: Presses Universitaires de France

1967

Lincke, H.: Der Ursprung des Ichs. Psyche, 25,1971,1-30

Marcuse, H.: Eros and Civilization. Boston: Beacon Press 1955

Aggressivität in der gegenwärtigen Industriegesellschaft. B: E. Krippendorf (изд.): Friedensforschung. Köln, Berlin: Kiepenheuer & Witsch 1968, 133-146

Masters, W. H., Johnson, V. E.: Human sexual Response.

Boston/Mass.: Little, Brown and Сотр. Publ. 1966 Merfeld, M.: Die Emanzipation der Frau in der sozialistischen Theorie und Praxis. Reinbek: Rowohlt 1972 Millett, K.: Sexual Politics. New York: Doubleday &

Сотр. 1970 Moll, A.: Untersuchungen über die libido sexualis. Berlin:

Kornfeld 1898

Money, J., Ehrhardt, A.: «Männlich-Weiblich». Die Entstehung der Geschlechtsunterschiede. Reinbek: Rowohlt 1975 Moreau, P.: Les aberrations du sens genesique. Paris:

Asselin 1880

Nagera, А. (изд.): Basic psychoanalytic concepts on the libido-theory (1969). Basic psychoanalytic concepts on the theory of dreams (1969). Basic psychoanalytic concepts on the theory of instincts (1970). Basic psychoanalytic concepts on metapsychology, conflicts, anxiety and other subjects (1970). London, Allen and Unwin 1969/70

Nietzsche, F.: Die Geburt der Tragödie (1872). В: Gesammelte Werke I. München: Hanser 1967 Jenseits von Gut und Böse (1886). B: Gesammelte Werke II. München: Hanser 1967 Götzen-Dämmerung, oder: Wie man mit dem Hammer philosophiert (1869). B: Gesammlte Werke II. München: Hanser 1967 Pförtner, S. H.: Kirche und Sexualität. Reinbek: Rowohlt

1972

Prugh, D. G, Harlow, R. G.: «Masked Deprivation» in Infants and young Children. Bull. WHO 1962, 9-29. B: Bowlby: Maternal Care and Mental Health and Deprivation of Maternal Care. New York: Schocken Books 1966, 201-221 Rank, O.: Das Trauma der Geburt. Wien: Internationaler

Psychoanalytischer Verlag 1924 Reich, W: Charakteranalyse. Wien: Selbstverlag 1933 Reik, Th.: Psychology of Sexrelations. New York, Toronto: Farrar & Rinehart 1945 Geschlecht und Liebe. Stuttgart: Klett 1950 Schelsky, H.: Soziologie der Sexualität. Hamburg:

Rowohlt 1955

Schmidt, G.: Sexuelle Motivation und Kontrolle. В: Е. Schorsch, G. Schmidt (изд.): Ergebnisse zur Sexualforschung. Arbeiten aus dem Hamburger Institut für Sexualforschung. Köln: Kiepenheuer & Wirsch 1975, 30-47 Sherfey, M. J.: The Nature and Evolution of Female

Sexuality. New York: Random House 1972 Spitz, R. A.: The First Year of Life. New York: Int. Univ.

Press 1965

Stoller, R. J.: Sex and Gender. On the Development of Masculinity and Femininity. New York: Science House 1968

405

Tissot: L'Onanisme ou dissertation physique sur les maladies produites per la masturbation. Paris 1764

Van Ussel, J.: Sexualunterdrückung. Geschichte der Sexualfeindschaft. Reinhek: Rowohlt 1970

Weininger, O.: Geschlecht und Charakter. Wien: Braunmüller 1903

Wettley, H., Leibbrand, W.: Von der «Psychopathia sexualis» zur Sexualwissenschaft. Beitr. z. Sexualforschung, 17,1959

Whalen, R. E.: Sexual motivation. Psychol. Rev., 73,1966, 151-163

Wittels, F.: Freud and his Time. New York: H. Liveright 1931

406

АУТОЭРОТИКА С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ПСИХОАНАЛИЗА

Рудольф Адам

Терминами «аутоэротика» или «аутоэротизм» в психоанализе обозначают действия человека, хотя и сходные по формам своего проявления, но не тождественные по их обусловленности. Поэтому в дальнейшем отдельно будут рассмотрены:

1) аутоэротическая фаза и аутоэротические объектные отношения;

2) аутоэротические действия в процессе нормального развития

а) эрзац-удовлетворение;

б) подготовка к автономии;

3) аутоэротические действия в смысле невротических симптомов.

Термин «аутоэротизм» впервые был применен Фрейдом в 1905 году в «Трех очерках по теории сексуальности». Это выражение, заимствованное им у Хэвлока Эллиса !
, казалось ему особенно удачным для характеристики в рамках его теории либидо начальной фазы человеческого развития с помощью двух влечений — к утолению голода (самосохранению) и сексуального (к сохранению рода). В этой связи он упомянул наблюдения венгерского педиатра Линднера (Lindner 1879) за сосанием младенцев, которое уже этот врач назвал сексуальным. Сосание состоит из повторяющихся сосательных движений ртом (губами), причем вне всякой связи с принятием пищи. Сосание сопряжено с полным поглощением внимания и приводит либо ко сну, либо же к моторной реакции типа оргазма. Нередко сосание сопровождается потиранием определенных чувствительных участков тела — груди, наружных гениталий. Таким путем многие дети переходят от сосания к мастурбации. Поведение сосущего ребенка определяется стремлением к уже испытанному и теперь воскресающемуся в памяти удовольствию. Праобразом является сосание материнской груди и переживание удовольствия, вызываемого теплой струей молока. Губы младенца ведут себя при этом как эрогенная зона.

Такое истолкование описанных наблюдений позволило Фрейду постулировать три важных характеристики проявления инфантильной сексуальности: она «возникает по образцу
жизненно важных телесных функций, пока еще не знает сексуального объекта, является аутоэротической
и ее сексуальная цель находится во власти эрогенной зоны.
Эти характеристики сохраняют свое значение и для большинства других проявлений инфантильных сексуальных влечений» (V, 83). В качестве подобных, тоже аутоэротических проявлений Фрейдом и его учениками были затем описаны раскачивание (мышечная деятельность), занятие собственными гениталиями, раздражение слизистой оболочки прямой кишки путем произвольного сдерживания стула и другие действия.

Научные оппоненты Фрейда, а позднее часть его учеников и последователей из числа психоаналитиков (Homey 1951; Shultz-Hencke 1947) критически отнеслись

407

к чисто
сексуальному истолкованию этих наблюдений. Здесь мы можем ограничиться констатацией того, что такой теоретический подход позволил в то время Фрейду объяснить, с одной стороны, происхождение сексуальных отклонений, а с другой — процессы невротического развития. Но еще более важным оказалось то, что наряду с описанием фаз развития индивида он затронул также тесно связанный с развитием интерперсональный (социальный) аспект отношений. Так, например, с одной стороны, он описывал анальную фазу как аутоэротическую, показывая, что содержимое кишечника выступает раздражителем и каким образом соответствующая часть тела может использоваться для мастурбаторного раздражения области заднего прохода. С другой стороны, он, однако, заметил, что содержимое кишечника является «первым подарком» (V, 87) матери (который ребенок преподносит матери или от нее скрывает). То же самое по смыслу относится и к мастурбации, которая, с одной стороны, понимается как эротическая деятельность, но, с другой стороны, в отношениях между людьми может восприниматься как проявление фаллических тенденций.

Первое аутоэротическое действие — сосание пальца новорожденным рассматривалось как еще не связанное с объектом. Поэтому некоторое время использовался термин «аутоэротическая фаза». Таблица, составленная Абрахамом в 1924 году, отображает развитие человека в аспекте концепции либидо. В ней учтены, по терминологии Фрейда, превращения либидо с точки зрения сексуальной цели и сексуального объекта.

Стадии организации
Стадии развития

либидо
объектной любви

VI Окончательная Объектная любовь (послеамбивалентная)

генитальная стадия

V Ранняя генитальная Объектная любовь без

(фаллическая) стадия участия гениталий (амбивалентная)

IV Поздняя анально- Парциальная любовь садистская стадия (амбивалентная)

III Ранняя анально- Парциальная любовь с

садистская стадия поглощением объекта (амбивалентная)

II Поздняя оральная Нарциссизм. Полное

(каннибальская) стадия поглощение объекта (амбивалентная)

I Ранняя оральная Аутоэротизм (безобъект- (доамбивалентная)

(сосунковая) стадия ный)

Шпиц (Spitz 1954), основываясь на экспериментальных исследованиях младенцев, выделил безобъектную стадию, предварительную объектную стадию, объект-предшественник и, в качестве полноценного объекта, мать с ее аффективными установками.

Нагера (Nagera 1964) отделил — в полном в соответствии с классификацией Абрахама — аутоэротическую фазу от аутоэротических действий в фазе первичного

408

нарциссизма. В аутоэротическои фазе связь с биологической сферой пока еще гораздо теснее, чем в фазе первичного нарциссизма, в которой пробуждается самосознание. В этой фазе аутоэротизм проявляется разве что в виде напряжения и разрядки. И только в третьей фазе становятся возможными действительные объектные отношения. Здесь роль аутоэротическои активности вновь меняется. Новый уровень характеризуется появлением относящейся к объектам жизни в фантазии, которая присоединяется теперь к аутоэротическои деятельности.

Балли (Bally 1958), критикуя Фрейда, указал на то, что там, где Фрейд говорит о возможных отношениях ребенка с окружающими, он использует для обозначения партнера выражение «чужеродный объект». Кроме того, он склонен сводить этот объект к раздражителям, а именно к раздражителям из внешнего мира. Таким образом, феномен любви и желания заранее сводится к двум принципам — «внутреннему», влечению, и «внешнему», то есть объекту, на который оно направлено. Поэтому он исходит из акта сосания, а не из отношения младенца к матери. И даже выводя его опыт из сосания материнской груди, тем не менее он избегает говорить о матери. Тем самым Фрейд редуцирует роль матери на первой фазе развития, которую он называет оральной, к доставляющей возбуждение материнской груди и пренебрегает ради ясности своего методического принципа обилием влияний, исходящим от нее уже с первого дня жизни ребенка.

Достаточно вспомнить здесь об атмосфере, которая задается аффективными установками матери и передается ребенку через кожу, мускулатуру, глаза и уши (ср. также концепцию Римана предоральной фазы [Riemann 1970] ).

Если попытаться осмыслить группу аутоэротических явлений с антропологической точки зрения, то их можно объяснить избыточностью импульса (Gehlen 1941; Scheler 1928; Seidel 1927). Согласно данной модели, именно эта избыточность импульса энергетически обусловливает бурную активность человека, а в форме сублимации его надбиологическую духовную инициативность и предприимчивость. А. Дюрссен (Dührssen 1954), связавшая друг с другом аспекты психологии развития и глубинной психологии, использовала этот термин при описании биологического созревания отдельных функций и указала на то, что спонтанная активность и избыточность импульса отнюдь не совпадают со способностью к упорядоченным скоординированным движениям и не тождественны духовной активности. Человек с прекрасной моторикой может быть пассивен в своих движениях и планах, и наоборот, эретический идиот является ярким примером того, что может существовать аморфное стремление к разрядке при полном отсутствии плодотворности. При переносе на отношения при аутоэротических действиях это означает необходимость учитывать индивидуальный спектр возможных видов игры и их

интенсивности.

Кроме того, следует иметь в виду специфическое для каждый фазы развитие индивида, если рассматривать его в продольном срезе. С психоаналитической точки зрения это сделала Анна Фрейд, показавшая путь от аутоэротики к игрушке и от игры к труду: «1. Первой игрой младенца является поиск удовольствия с помощью рта, пальцев, поверхности кожи, от визуальных впечатлений и т.д. Поиск удовольствия происходит или на собственном теле (аутоэротика) или на теле матери (во время или после кормления), причем то и другое воспринимается одинаково. 2. В качестве заменителя для материнского или собственного тела подключается "переходный объект" (Winnicott 1953), обычно какой-нибудь мягкий предмет — пеленка или подушка, покрывало или плюшевый мишка, то есть первая игрушка, которая катектируется смешанным нарциссическим и объектным либидо. 3. Пристрастие смещается с "переходного объекта" как такового на всю категорию подобных игрушек, то есть обычно на игрушечных животных, которые

409

служат символическими объектами и, катектированные либидо и агрессией, предоставляют для детской амбивалентности самые полные возможности выражения. 4. Увлечение игрушечными животными постепенно отходит на задний план и сохраняет свое значение лишь вечером в постели как вспомогательное средство для засыпания, когда "переходный объект" в силу своего двойного катексиса (нарциссичес-кого и направленного на объект) обеспечивает переход от активного интереса К внешнему миру к отходу ко сну. 5. В пятой фазе удовольствие, связанное с игрой, постепенно замещается радостью от успеха в деятельности, то есть — в терминах академической психологии — удовольствием от решения задачи, "готовностью к труду", которая считается предпосылкой готовности ребенка к школе (Ch. Bühler 1935; Danziger 1934)... В конце этого развития и в связи с ним обнаруживается множество других занятий, имеющих немалое значение для формирования личности, таких например, как мечтания, подвижные игры, спорт и хобби...» (А. Freud, нем. изд. 1968, 81-84).

При комплексности раскрытия общего мотивационного потенциала не удивительно, что в отдельных случаях более зрелые виды деятельности сосуществуют с остатками инфантильного поведения. Так, еще в 1916 году Абрахам описал «наряду с небольшим количеством ярких случаев гораздо большее число людей, которым постоянно приходится отдавать определенную дань зоне своего рта, но это не приводит у них к образованию тяжелых невротических симптомов. Такие люди, к примеру, умелы и продуктивны в своей работе — они способны с успехом сублимировать часть своего либидо, — однако их аутоэротизм предписывает им условия, от выполнения которых зависят их достижения. Подобным же образом некоторые люди лишь тогда способны интенсивно о чем-то думать, если при этом держат палец во рту, кусают ногти или грызут ручку. Другие же при интенсивной работе должны кусать губы или их облизывать. Их аутоэротизм позволяет им непрерывно выполнять работу только тогда, когда они одновременно получают определенную степень удовлетворения» (Abraham 1916, 103).

А. Балинт изучал связь между аутоэротическими и объектными действиями и их взаимной обусловленностью: «Мы знаем, что аутоэротика изначальна. Ее важнейшим признаком с точки зрения адаптации к реальности является в значительной степени независимость от внешнего мира. Ребенку нет нужды обучаться ауто-эротическим действиям и для их осуществления не требуется содействие со стороны окружения; хотя они могут быть нарушены или затруднены извне. Но они не являются независимыми от внутренних процессов. Как известно, отдельные аутоэротические действия могут заменять друг друга, если по какой-либо причине тот или иной способ отвода становится невозможным. Также и прекращение инстинктивной взаимонаправленности матери и ребенка влияет на аутоэротичес-кую функцию. Более того, можно даже сказать, что только здесь впервые проявляется ее психологическая действенность. В последующий период, когда относительно сильно ощущается недостаток любви, аутоэротика приобретает значение замещающего удовлетворения. Таким образом она становится биологической основой вторичного нарциссизма, психологической предпосылкой которого является идентификация с вероломным объектом. Чем раньше исчезает гармония младенческой жизни, тем раньше аутоэротика приобретает эту роль в душевной жизни человека. Вопреки мнению многих психоаналитиков, я не думаю, что здесь речь идет о регрессии на аутоэротическую стадию, но дело представляется мне таким образом, что аутоэротика и архаическая связанность с матерью одновременно являются существующими рядом друг с другом, друг друга уравновешивающими и тем не менее изначально разными факторами, отличие которых становится очевидным только при нарушении исходной гармонии. Поэтому, на мой взгляд,

410

не существует такой фазы в жизни, где царила бы исключительно аутоэротика. Если необходимая степень удовлетворения со стороны объектного мира не достигается, человеку в качестве механизма утешения приходит на помощь аутоэротика. Если же лишения не столь велики, то все происходит без слишком большого шума. Однако перегрузка аутоэротической функции тотчас дает о себе знать в болезненных явлениях: аутоэротическая деятельность перерождается в манию. Но и наоборот, мы можем наблюдать, что чересчур успешное воспитательное подавление аутоэротики имеет следствием перегрузку объектных отношений, которая чаще всего выражается в ненормальной несамостоятельности и болезненной привязанности к матери или другому человеку, ухаживающему за ребенком. Умеренное сдерживание аутоэротики, напротив, укрепляет объектные отношения до желательной с позиций воспитания степени. По-видимому, для каждой возрастной ступни имеется оптимальное соотношение между аутоэротикой и связанностью с объектом. Это равновесие хотя и является эластичным — поэтому лишения с одной стороны компенсируется удовлетворением с другой, — но не сверх определенной меры. Это обстоятельство обеспечивает развитие чувства реальности в эмоциональной жизни. Ибо без тяжкого ущерба для себя человек не может отказаться от любви к объекту» (Balint 1962, 493).

Если Абрахам рассматривал аутоэротическую активность в зрелом возрасте преимущественно в смысле замещающего удовлетворения, то А. Балинт наряду с обращением к старому механизму утешения указывает также на важность обособления объекта. Это воззрение проистекает из более сильного акцента на развитии Я (психологии Я). Его наметки можно обнаружить уже в ранних психоаналитических публикациях.

В 1913 году Ференци выделил связанное с развитием Я чувство всемогущества: «Если мы рассмотрим характерное для стадии удовольствия чувство всемогущества в сексуальном развитии, то придется признать, что здесь продолжается "период безусловного всемогущества" вплоть до устранения аутоэротических способов удовлетворения, где Я давно уже приспособилось ко все более усложняющимся условиям реальности, преодолев стадии магических жестов и слов и почти достигнув знания о всемогуществе сил природы. Аутоэротизм и нарциссизм являются, следовательно, стадиями всемогущества эротики» (Ferenczi 1964, т. 1, 79).

В выдержке из одной истории болезни Абрахам описал аутоэротическую деятельность как упорное стремление к самоутверждению. Мужчина средних лет страдал тяжелой бессонницей. Среди аутоэротических снотворных средств пациента важную роль долгие годы играла мастурбация. За отвыкание от мастурбации пациенту пришлось заплатить периодами бессонницы. Затем от врача он получил медикаментозные снотворные средства. Когда с ним стали проводить психоаналитическое лечение, два вечера подряд пациент отказывался от снотворного. На следующий день на приеме у врача он выказал явные признаки недовольства. Во время сеанса Абрахам заметил, что пациент засунул большой палец в рот и вместо того, чтобы продолжать беседу, стал его сосать. «Его сопротивление вряд ли могло выразиться яснее. Это сопротивление, изначально направленное против родителей и других воспитателей, а теперь — вследствие переноса — на врача, означало примерно следующее: если мне запрещают глодать простыню, заниматься мастурбацией и не дают снотворного, то я вернусь к своему старому способу удовлетворения. Вот увидите, что от меня ничего не добьешься!» То, что пациент сосал палец прямо на глазах у врача, Абрахам расценил как «несомненный признак упрямства» (Abraham

1969, 101).

То, что ребенок, сося большой палец приобретает некоторую независимость от матери, Фрейд отмечал в 1931 году, когда он занимался развитием функций Я в

411

связи с механизмом идентификации. Сосание пальца следует отчасти рассматривать как активное повторение пассивного переживания. Оно является попыткой ребенка преодолеть отделение от матери изобретенной им самим игрой в прятки. В 1951 году Крис писал: «Если ребенок испытывает чувственное переживание, засовывая палец в рот, то это делает его независимым от матери. Это не исключает предположения, что ребенок своим аутоэротическим действием дополняет недостаточно удовлетворенную потребность, например, если во время кормления он не имел достаточно возможностей для сосания (Levy 1928). Этот шаг явно зависит от процессов созревания (или, лучше сказать, синхронизирован с ними), прежде всего от растущей способности к целенаправленной двигательной активности. Способность поднести руку ко рту является необходимым условием и элементом в последовательности процессов, играющих в этой связи определенную роль. Хоффер (Hoffer 1950)... недавно указал на смену событий, с которыми ребенок сталкивается при создании надежного контакта между рукой и ртом, и постулировал важность этого явления. Можно предположить, что постепенная эмансипация руки от рта, ее независимость, образует начало поступательного перераспределения психической энергии» (Kris, нем. изд. 1970, 73). Подобным же образом Шульц-Хенке (Shultz-Hencke 1927) рассматривал развитие от орального к каптативному в качестве категориальной потребности (см. статью В. Цандера и Э. Цандер в т. III). Независимость, автономия, согласно Шульцу-Хенке являются важнейшими целями развития.

На связь между переживаниями отказа в объектных отношениях и силой Я указывал Лебовичи, который писал: «В этих объектных отношениях следует прежде всего выделить потребности, создающие главную основу для отношений. Ребенок, несомненно, нуждается в объекте, а именно в груди или в пище, но это само по себе еще не есть объект любви, это всего лишь объект, катектированный его либидинозными интересами. Стадия индифферентности к раздражителям и первичного нарциссизма вплотную примыкает к стадии ранних объектных отношений. Ее можно назвать реактивным нарциссизмом: только из-за отказа матери в первоначальном единении, телесном контакте (таком, как в так называемых примитивных культурах), тело становится объектом аутоэротического удовлетворения» (Lebovici 1956/57, 89).

Далее, в статье о технических следствиях из психологии Я, эту же точку зрения еще раз сформулировал Бланк: «Аутоэротическую активность обычно понимают так, что она служит инстинктивным целям. Психология Я никоим образом не отрицает этого, но добавляет новое измерение. Существует признаки того, что аутоэротика служит также расширению Я, дифференциации репрезентантов себя и объектов и упрочению идентичности... Эскалона (Escalona 1963) показал, что уже на четвертом месяце у ребенка развиваются такие действия, как раскачивание и исследование поверхности своего тела, благодаря которым у его отделенного от матери Я появляется первое чувство. Шпиц (Spitz 1962), наблюдавший детей более старшего возраста, обнаружил, что если ребенок на соответствующей возрастной ступени не начинает заниматься мастурбацией, то это указывает на дефект в объектных отношениях. Таким образом, аутоэротика — в виде мастурбации или дрфаллических формах — служит важным целям построения Я. На фаллической ступени мастурбация служит закреплению достижений фазы отделения, или инди-видуации, предлагая не зависящий от объекта способ удовлетворения мощного натиска влечения. Примечательно также то, что мастурбация держится в тайне от первичного объекта и тем самым усиливается от него отделение, давая чувство личной интимности» (Blanck, нем. изд. 1968, 205).

Отдельно следует рассмотреть аутоэротические действия, которые расцениваются как патологические. На основе результатов своего исследования Шпицу уда-

412

лось разделить нормальные и патологические действия уже у детей в возрасте одного года и истолковать их как результат установок и поведения матери. Он описал такие действия, как раскачивание (jactatio), а также размазывание и поедание экскрементов (копрофагия) в качестве извращенных способов поведения, а манипуляции с гениталиями в качестве нормального явления. Эти мысли он затем развил и дополнил в своей работе «Возникновение первых объектных отношений».

Природу объектных отношений при раскачивании он описал как первично-нарциссические отношения, или, точнее, как регрессию к первично-нарциссичес-кому состоянию. Это обусловлено особенностями личности матери, препятствующей формированию каких-либо объектных отношений. Такие матери являются психопатическими личностями, для которых характерно быстрое появление бурных аффектов и столь же быстрое их исчезновение. Раскачивание, следовательно, не является выражением направленного на объект либидинозного влечения. Дети создают себе объект-заменитель, а именно в виде объекта первичного нарциссизма — собственного тела.

При размазывании и поедании фекалий, напротив, возникают реальные объектные отношения, однако они исковерканы. Это обусловлено периодическими изменениями личности матери, например циклической сменой настроения при депрессии или в маниакальной фазе. Вследствие идентификации детей с матерями и присущих им интроецирующих тенденций у них происходит оральная интроек-ция. Поскольку дети этого возраста в своем развитии готовы уже вступить в анальную фазу, то в качестве объекта-заменителя им напрашиваются экскременты.

Если же ребенок в младенческом возрасте занимается гениталиями, объектные отношения являются удовлетворительными и благодаря постоянному поощрению таких объектных отношений сохраняют связь с либидинозным объектом. В этом случае аутоэротическая активность остается в рамках общей объектно направленной деятельности ребенка, а подчиненная ей деятельность имеет меньшее значение.

Шпиц здесь не говорит о дальнейшей судьбе занятий гениталиями. Поэтому представляется уместным указать на то, что аутоэротические манипуляции с половыми органами как продолжение онанизма младенца или онанизма-игры следует отличать у ребенка старшего возраста и у взрослого от форм навязчивой мастурбации. Ее клиническими признаками можно считать чрезмерную интенсивность, стремление к частому повторению при недостаточном удовлетворении, раздражение вплоть до повреждения кожи и слизистой, вызывающе-демонстративное поведение. Здесь речь идет не о простом пережитке, оставшемся от ранних периодов развития, а о невротической симптоматике, обнаруживающей весь комплекс свойств подобного психического нарушения.

Разрабатывая психоаналитическую теорию, Фрейд исходил из того, что в ходе нормального развития ребенка эгоистические влечения, смешиваясь с эротическими компонентами, преобразуются в социальные (Freud 1915). Разочарование в любви приводит к расслоению влечений (Freud 1923), то есть к высвобождению эгоистических, асоциальных, агрессивных влечений. Если в результате возникают невротические симптомы, то следует ожидать, что при этом определенную роль будут играть как либидинозно-инстинктивные возбуждения, так и деструктивная по своему характеру агрессия — в том числе направленная на себя.

Что касается патологического аутоэротического симптома, такого, как навязчивая мастурбация, необходимо, пожалуй, объяснить, что следует понимать под «разочарованием в любви». Оно включает в себя все состояния, способные негативно повлиять на дальнейшее развитие, которое и без того уже характеризуется недостатком эмоциональных контактов и постоянно ограниченными возможностями для разного рода деятельности. Значительное нарушение контактов и игровой дея-

413

тельности ребенка является предпосылкой возникновения крайних форм моторно-сексуального отвода возбуждения (Dülxrssen 1954). У взрослого же разочарование в любви приводит к обеднению личности.

Полноты ради следует упомянуть крайние формы исключительно аутоэроти-ческой деятельности при некоторых психозах, фрагментации личности (Kohut 1971), состоянии опустошенности Я (Kris 1951).

В изменениях, происшедших на рубеже столетий в сознании человека западной культуры, немалую роль сыграли и психоаналитические познания. Если позволительно говорить об эмансипации в определенных областях, то, несомненно, особое значение имеет изменение педагогических подходов к развитию Я. Не осталась в стороне и оценка аутоэротической деятельности. Шпиц в написанной в 1952 году библиографической работе показал, какое изменение претерпело за последние двести лет отношение врачей к мастурбации. Если в XVIII веке пытались ее лечить, то в XIX веке старались ее подавить. До 1850 года во главу угла ставились диетические мероприятия, лекарства и гидротерапия. 1850—1880 годы ознаменовались триумфом хирургических мер (обрезание крайней плоти, экстирпация клитора и т.д.). В Америке для этого была даже создана специальная медицинская организация. Затем до 1925 года упор делался на педагогическое воздействие с целью отвлечь внимание и отучить от этой привычки, и только в последнее время сознание людей созрело для более прогрессивной установки. Спустя примерно 35 лет после первых фрейдовских публикаций были изменены соответствующие рекомендации в медицинских учебниках.

ПРИМЕЧАНИЕ

1
Впервые слово «аутоэротизм» использовал Хэвлок Эллис (1859—1939) в статье «Аутоэротизм: психологическое исследование» (Auto-erotism: A psychological study, Alien, neurol. 19, 1898, 260). Прежде чем Фрейд использо-

вал этот термин в «Трех очерках по теории сексуальности» (1905), он уже упоминал его 9 декабря 1899 года в письме к своему другу, берлинскому врачу Вильгельму Флиссу (1858— 1928).

ЛИТЕРАТУРА

Abraham, К.: Untersuchungen über die früheste prägenitale Entwicklungsstufe der Libido (1916). В: Psychoanal. Studien zur Charakterbildung und andere Schriften. Conditio Humana. Frankfurt/M.: Fischer 1969,84-112

Versuch einer Entwicklungsgeschichte der Libido (1924). В: Psychoanal. Studien zur Charakterbildung und andere Schriften. Conditio Humana. Frankfurt/ M.: Fischer 1969,113-183

Psychoanalytische Studien zur Charakterbildung (1925). Conditio humana. Frankfurt/M.: Fischer 1969,184-226

Balint, A.: Liebe zur Mutter und Mutterliebe (1939). Int. Z. f. Psychoanal. u. Imago. Переиздание: Psyche, 16,1962,481-496

Bally, G.: Die Psychoanalyse Sigmund Freuds. B: Handbuch der Neurosenlehre. III. München, Berlin: Urban & Schwarzenberg. Grundzüge der Neurosenlehre. II, 405-562

Blanck, G.: Some Technical Implications of Ego Psychology. Int. J. Psychoanal., 47,1966,6-13. На нем. яз.: Einige technische Folgerungen aus der Ich-Psychologie. Psyche, 22,1968,199-214

Bühler, Ch.: From Birth to Maturity. London: Routledge and Kegan Paul 1935

Danziger, L., Frankl, L.: Zum Problem der Funktionsreifung. Z. Kinderforsch., 43,1934, 219-254

Dührssen, A.: Psychogene Erkrankungen bei Kindern und Jugendlichen. Göttingen: Verlag für medizinische Psychologie 1954

Escalona, S. K.: Patterns of infantile experience and the developmental process. Psychoanal. Study Child, 18, 1963,197-244

Ferenzci, S.: Entwicklungsstufen des Wirklichkeitssinnes (1913). В: Bausteine zur Psychoanalyse. Bern: Huber 1964

414

Freud, A.: Normality and Pathology in Childhood.

Assessments of Development. New York: Int. Univ.

Press 1965. На нем. яз.: Wege und Irrwege in der

Kinderentwicklung. Stuttgart: Klett 1968 Freud, S.: Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie (1905).

G. WV

Zeitgemäßes über Krieg und Tod (1915). G. W. X

Über die weibliche Sexualität (1931). G. W. XIV Gehlen, H.: Der Mensch. Berlin: Junker u. Dünnhaupt

1941. Frankfurt/M.: Akadem. Verl. Ges. Athenaion 1974

Hoffer, W: Development of the Body Ego. Psychoanal. Study Child, V, 1950,18-24

Horney, К.: Neue Wege in der Psychoanalyse. Stuttgart: Klipper 1951; Geist und Psyche, T. 2090. München: Kindler 1975

Конит, Н.: The Analysis of the Self. A Systematic Approach to the Psychoanalytic Treatment of Narcissistic Personality Disorders. New York: Int. Univ. Press 1971

Kris, E.: Some comments and observations on early autoerotic activities. Psychoanal. Study Child, VI, 1951, 95-116. На нем. яз.: Einige Gedanken und Beobachtungen über den frühkindlichen Autoerotismus. Psyche, 24,1970, 270-291

Lindner: Das Saugen an den Fingern, Lippen usw. bei Kindern. Jb. d. Kinderheilkunde, 14,1879

Lebovici, S.: Die Aspekte der frühen Objektbeziehungen. Die anaklitische Beziehung. Psyche, 10,1956/57,82-92

Levy, D.: Fingersucking and Accessory Movements in

Early Infancy. Am. J. Psychiatry, 7,1928 Nagera, H.: Autoerotism, Autoerotic Activities and Ego

Development. Psychoanal. Study Child, XIX, 240-255 Riemann, F.: Ober den Vorteil des Konzepts einer

präoralen Phase. Z. f. Psychosomatische Medizin, 16,

1970, 27-40 Scheler, M.: Die Stellung des Menschen im Kosmos

(1928). Darmsadt: Reich. München: Francke 1966 Schultz-Hencke, H.: Einführung in die Psychoanalyse.

Jena: G. Fischer 1927. Переиздание: Göttingen:

Vandenhoeck & Ruprecht 1972

Die psychoanalytische Begriffswelt (1947). Göttingen:

Vandenhoeck & Ruprecht 1972

Seidel, A.: Bewußtsein als Verhängnis. Bonn: Cohen 1927 Spitz, R. A.: Authority and Masturbation. Some Remarks

on a bibliographical Investigation. The Psychoanalytic

Quarterly, 21,1952, 490-527

Genese des premieres relations objectales. Paris: Presse

Universitaire de France 1954

Autoerotism re-examined; the role of the early sexual

behaviour patterns in personality formation. Psychoanal. Study Child, XVII Winnicott, D. W: Transitional Objects and transitional

Phenomena. A Study of the First Not-Me Possession.

Int. J. Psychoanal., 34,1953, 89-97

415

ЖЕНСКАЯ СЕКСУАЛЬНОСТЬ И ЭРОТИЧЕСКОЕ ПЕРЕЖИВАНИЕ

Натали Шайнесс

Психология и сексуальность женщины являются крайне сложными областями исследования. Как было показано Фрейдом (1931), сексуальная функция женщины выполняет двоякую роль. С одной стороны, она является целиком сексуальной и связана с потребностью отдаться мужчине и установить с ним прочные половые отношения; с другой стороны, она связана с таким аспектом жизни женщины, как продолжение рода. Фрейд утверждал, что между этими двумя функциями существует взаимосвязь и что успешное осуществление первой обычно сочетается с успешным материнством. Разумеется, из этого правила имеются исключения, на которые мною указывалось (Shainess 1964). В таком случае, чтобы компоненты идентичности Я были стабилизированы, проблемы или фиаско в исполнении первой функции должны быть компенсированы успехами в осуществлении второй. В этой статье речь пойдет преимущественно о первой, эротической функции в сексуальной жизни женщины.

ПРОБЛЕМЫ РАЗВИТИЯ ЛИБИДО

Комплекс кастрации

Фрейдовская метапсихология женщины и его взгляды на женское сексуальное развитие оказали значительное влияние на представления об эротическом переживании женщины (см. также статью Б. Ницшке). Фрейд (1925) постулировал, что маленький мальчик испытывает чувство страха из-за угрозы лишиться пениса, в результате чего может развиться мужской комплекс кастрации. Маленькая девочка, наоборот, обнаруживает у себя отсутствие пениса, «рану» между ногами и неспособность мочиться так, как мальчик. В результате она воспринимает себя как «кастрированную с рождения», как дефектную; вследствие этого возникает женский комплекс кастрации. Но поскольку девочка замечает, что похожа на свою мать, и знает, что была рождена ею такой, как есть, она делает мать ответственной за этот дефект и у нее развивается чувство, что она сможет обрести пенис, только родив собственного ребенка, прежде всего сына. Из этого следует, что девочке необходимо отказаться от каких бы то ни было попыток конкурировать с мальчиками. Женщины, которым это не удается, развивают «комплекс мужественности» и страдают от «зависти к пенису» (1938) и агрессивного поведения, которое нередко является прямым следствием этой зависти — независимо от того, пережили

416

они эту фазу зависти к пенису или нет. Это положение было разработано Хелен Дойч, сделавшей акцент на необходимости «фемининной пассивной установки». Фрейдовское представление о биологической бисексуальности базируется на гипотезе о том, что мужской и женский пол имеют общее эмбрионально-генитальное происхождение, однако в процессе развития мужской орган приобретает более завершенную форму и поэтому воспринимается как более важный. Мари Бонапарт (Bonaparte 1949) предположила, что это и есть «собственно причина первичных психологических проявлений, таких, как зависть к пенису...», тогда как Хелен Дойч (Deutsch 1930) и другие утверждали, что женская пассивность есть следствие необходимости добиваться пениса; это утверждение, однако, она связала с фрейдовской идеей женского мазохизма —- то есть с желанием смириться с триадой кастрация — насилие — болезненные роды. Хотя «насилие» (дефлорация) и роды несомненно переживаются как болезненные, мною было показано (Shainess .1964), что сами по себе феномены боли в биологической жизни женгцины нельзя относить к мазохизму в смысле некой инстинктивной потребности в страдании. Тем более что этиология мазохизма является гораздо более сложной.

Относительно развития либидо Фрейд предполагал, что либидинозные силы отклоняются от своих первоначальных целей и что мужские побуждения у женщины превращаются в женские способы поведения. Мари Бонапарт (Bonaparte 1949) постулировала, что и у мужчины, и у женщины имеются ранняя, пассивная (клоакальная) и поздняя, активная (фаллическая) фазы развития, причем в последней ребенок целиком ориентирован на мать. Но девочка затем вновь вступает в пассивную стадию, в которой она обращена к отцу. Вслед за этим наступает латентный период, в котором Мари Бонапарт усматривает третью конечную пассивную фазу, характеризующуюся тем, что в своем мире представлений девочка приходит к частичному исключению пениса и признанию своего вагинального статуса. С похожим представлением мы сталкиваемся в период появления у девочки менструаций и в пубертате в целом, который и Дойч (Deutsch 1925), и Рут Бенедек (Benedek 1952) рассматривают как последнее сопротивление девочки своей женской роли. X. Дойч добавляет, что «процессы психосексуального развития предрасполагают женщину в той или иной ее дуалистической сексуальной функции к патологии».

Женские черты характера

В дополнение к фрейдовским взглядам на психологию женщины следует также упомянуть, что ревность — якобы основная женская черта, — равно как и «более слабое» Сверх-Я также связываются с завистью к пенису, тогда как более выраженный, по мнению Фрейда, женский нарциссизм рассматривается как отказ от фиксации на пенисе, достигаемый за счет более сильного либидинозного катексиса тела.

Согласно Мари Бонапарт (Bonaparte 1949), женский половой акт предполагает регрессивное развитие, поскольку уменьшается интерес девушки к своему маленькому фаллическому органу, клитору, и возрастает интерес к «клоакальному» органу, вагине. «Кастрация» девочки, полагает автор, «не терпит отлагательства... (поскольку) женские половые железы находятся в брюшной полости, а в результате вагинализации (девочки) они становятся причиной эротогенной фаллической сензитивности». Карен Хорни (Ногпеу 1933), напротив, считает, что «вагинальная сензитивность подавляется и в качестве защиты во второй фазе развивается маску-линно-клиторальная сензитивность... которую можно сравнить с громоотводом,

417

защищающим дом от удара молнии». Кроме того, Карен Хорни подчеркивает позитивный для женщины аспект родов; тем самым она рассматривает женскую сексуальность и процесс продолжения рода отнюдь не как вторичное, компенсаторное или регрессивное явление. Сходную позицию отстаивал Эрнест Джонс (Jones 1938), утверждавший, что мужчины-аналитики, по всей видимости, склонились к чрезмерной фаллоцентрированной позиции, что привело к недооценке роли женского органа. Кроме того, он считал, что реальная угроза для женщины заключается не в кастрации, а в отделении от отца. По поводу развития он полагал, что девочка должна выбирать: пожертвовать или своей эротической связью (из-за инцестуозного конфликта) с отцом, или своими женскими качествами. (Из-за чего в таком случае может возникнуть анальная идентификация с матерью.) Джонс вышел за рамки прежних аналитических представлений, установив взаимосвязь между комплексом кастрации и недостаточной сексуальной толерантностью взрослых в целом и отца в частности.

Зависть к пенису

Фрейд (1925, 1938) утверждал, что у девочки, после того как она обнаруживает, что родилась без пениса, развивается зависть к пенису и что в той или иной мере это является судьбой всех женщин. Он даже заявил (1937), что многие женщины ждут от психотерапии обретения пениса. И хотя постепенно он стал признавать, что эта проблема отчасти является и культурно обусловленной, похоже, ему не хотелось идти в этом направлении. Клара Томпсон (Thompson 1941, 1942, 1943, 1964) подчеркивала культурные компоненты, утверждая, что пенис символизирует власть мужчины — факт, который ни в коем случае нельзя недооценивать с точки зрения позиции девочек в структуре семьи, поскольку они сами здесь чувствуют, что мальчиков больше любят и предпочитают.

Бибер и Дреллих (Bieber, Dreilich 1959), исследуя женский комплекс кастрации, так же как и мы (Shainess 1964), установили, что у женщины имеется позитивное желание быть женственной. Здесь можно привести также идею Хорни (Ногпеу 1926), что материнство является позитивной креативной способностью женщины, нередко вызывающей зависть мужчины. Что касается комплекса кастрации, то здесь существует чрезвычайно интересная гипотеза, что под влиянием социальных структур и предрассудков женщины, возможно, отождествляют кастрацию с бесплодием, то есть с неспособностью исполнить ожидания, связанные с женской социально важной функцией продолжения рода.

В какой мере, однако, отражается теория женского комплекса кастрации или зависти к пенису на возможности психологически здорового развития женщины? Как следует относиться к работе Шассеге-Смиргеля (Chasseguet-Smirgel 1964), содержащей новые представления о сексуальности женщины? В ней, например, постулируется, что женский эдипов комплекс представляет собой особый источник чувства вины. В ней также содержится раздел, в котором приводится толкование, предложенное одной пациентке-врачу: «Иметь профессию — значит иметь пенис, которого она лишила своего отца». Тот факт, что кто-то обладает способностями в несексуальной сфере, рассматривается здесь как некое образование, возникающее в качестве реакции на зависть к пенису. Проявлять способности в других сферах, а не исполнять только функцию продолжения рода рассматривается как нечто нездоровое. Мы не собираемся оспаривать здесь возможность того, что та женщина не совсем здорова, и поэтому относимся к высказыванию как к интерпретации патологического переживания у тяжело больной пациентки.

418

Нашу позицию пояснит толкование Деверю (Devereux 1957) мифа о Каине. В греческой мифологии рассказывается, что Каина была взята силой Посейдоном. В качестве возмещения ей было обещано исполнение одного желания, и она просит превратить ее в мужчину. Так она становится Кайнеем, который почитает военное ремесло, но отказывается служить богам. В понимании Деверю изнасилование было компенсировано здесь приобретением пениса. Он упускает из виду, что Каина выражает желание стать неуязвимой. То есть, возможно, главным желанием было не приобретение пениса — органа, который может причинять боль, — а желание быть неуязвимым и тем самым иметь власть. Чувство Каины не имеет ничего общего с почитанием пениса, оно связано с горьким опытом, что пенис может разрушать. А это сказывается на эротическом опыте женщины.

Цель этого обзора — продемонстрировать психоаналитическую концепцию, изображающую женщину в качестве другого, дефектного пола, которому присущи не позитивные и экспансивные установки, а пассивность или садизм, психические состояния, отражающие биологию женщины и ее развитие. Эта установка в отношении женской психологии является, пожалуй, лишь следствием преувеличения биологических факторов в попытках найти научное объяснение. Кроме того, она возникла в период, когда господствовала теория влечений и когда Фрейд приноравливал свою энергетическую концепцию либидо к физикалистским открытиям; такой подход подвергся острой критике Александера (Alexander 1961), Гринкера (Grinker 1968) и др. В ранней аналитической концепции хотя и предпринимается попытка свести различия между мужчиной и женщиной к эмбриологическим и генетическим причинам, однако мужское рассматривается как прототип и не уделяется достаточного внимания культурным влияниям и воздействиям интерперсональных трансакций — равно как и проблемам развития, возникающим из отношений маленького ребенка со своими родителями и близкими.

КРИТИЧЕСКИЙ ОБЗОР ПРЕЖНИХ ТЕОРИЙ

Главный вопрос относительно сексуальной и эротической жизни женщины звучит следующим образом: можно ли про здоровую и успешную жизнь говорить, что она ведется пассивно или же что она основывается на потребности в страдании? Можно ли предполагать, что ревность, выраженный нарциссизм и слабое Сверх-Я — это нормальные и здоровые явления? Предположение, что половина человечества является дефектной и неполноценной, означает, что оно должно быть больным с самого начала. Однако активность, самоутверждение, стремление к росту и к здоровой жизни — непременные атрибуты человеческой жизни, и это относится также и к сексуальной сфере.

Можно предположить, что между структурой и функцией имеется определенная связь, — факт, который, когда речь идет о половых органах, требует тщательной проверки. Хотя вагина и структурирована для зачатия, это не исключает ее активного участия. На техническом примере винта и гайки можно показать, что самое быстрое и самое эффективное их соединение достигается в том случае, если их вращать одновременно. В этом контексте имеются еще и другие вопросы: может ли психосексуальное развитие базироваться исключительно на эмбриологических феноменах? В какой степени сексуальное поведение определяется генетическими факторами? В работе Джона Мани (Money 1957) показано, что развитие индивида в большей мере зависит от его половой роли, чем от половой принадлежности как таковой. Если это так, то тогда теорию развития либидо можно считать недействительной. Кроме того, на что указывали Салливен (Sullivan 1953) и Радо (Rado 1965), генитальные ощущения перед

419

пубертатом ни в коем случае нельзя сравнивать с ощущениями взрослого. Предположить, что ребенок испытывает зрелую генитальность, означало бы допустить у него наличие опыта взрослого, человека. Даже в теории эдипова конфликта отражается не только определенный культурный стиль, который, возможно, проявляется в разнообразных утонченных формах; можно также утверждать, что эдипов комплекс самим Фрейдом был неверно или не совсем верно проинтерпретирован: в трагедии Софокла Эдип убивает царя Лая, потому что тот не пожелал освободить Эдипу дорогу, — символический путь развития, преодоления и зрелого захвата власти. Его убийство явилось следствием не сексуального конфликта, а результатом того, что он не пожелал уйти с пути (то есть не пожелал, как подобает, отдать власть другому). Разумеется, убийца страдает от своего поступка независимо от того, по какой причине он его совершил. Этот аспект, который увел нас далеко от темы, отражает взгляды Фромма (Fromm 1947), Маллахи (Mullahy 1948) и др. Тем не менее пубертатный и подростковый конфликт власти содержит, разумеется, и сексуальные элементы, точно так же как степень свободы, самоутверждения или несвободы, которую ощущает ребенок, оказывает значительное влияние на последующее сексуальное поведение взрослого.

НАУЧНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ НЕДАВНЕГО ВРЕМЕНИ

Сексологические исследования настолько сильно повлияли на изменение психоаналитической установки на сексуальность, что складывается впечатление, будто маятник отклонился в другую сторону, а психосексуальным развитием, в либиди-нозном контексте или нет, попросту стали пренебрегать. Основываясь на работах Мастерса и Джонсон (Masters, Johnson I960, 1966), многие психоаналитики начали вместо психологических факторов уделять основное внимание физиологическим. Однако их подход, как показали Кенистон (Keniston 1967), Шайнесс (Shainess 1966, 1968, 1970) и другие (см. также М. Mitscherlich 1971, Dräger 1968, Staewen 1970, Fleck 1969), в методологическом отношении был далеко не безупречным. Так, например, надо полагать, что мастурбация и коитус — это не одно и то же и что игнорирующие психологические факторы исследования, проводимые на женщинах, которые мастурбируют по команде в лабораторгии, не изучают нормальное сексуальное поведение, точно так же как в этом контексте не может рассматриваться как нормальный и «множественный оргазм».

Мур (Moore 1968) и Шерфи (Sherfey 1972) относятся к тем, кто поддержал работу Мастерса и Джонсон. Мэри Джейн Шерфи использовала результаты их исследования, чтобы подтвердить тезис, что вагинального оргазма не существует, а потому фрейдовская теория «переноса на вагину» является ложной. Она цитирует Терезу Бенедек, которая утверждает, что женская сексуальность не может соответствовать мужской модели, поскольку ее осуществлением для женщин являются беременность и вскармливание. Кроме того, она ссылается на Хелен Дойч, которая считает, что женщина вообще не обладает оргазмическими компонентами, и заявляет, что «вагина наделена природой функцией, которую мы у нее и предполагаем» . То есть клитор является сексуальным органом, вагина же — органом продолжения рода. Шерфи полагает, что «теория переноса» является эволюционистским идеалом, которого могут достичь лишь немногие женщины, обладающие высокоразвитой и тренированной корой головного мозга — надо сказать, несколько необычное представление. Я согласна с Мастерсом и Джонсон и считаю, что множественный оргазм является нормальной женской способностью и, следовательно, женщины обладают необычайно сильным половым влечением и огромными оргазмическими возможностями, но вынуждены и то и другое подавлять ради развития нашего общества и культуры.

420

СЕКСУАЛЬНОЕ РАЗВИТИЕ ЖЕНЩИНЫ

Когда Фрейд обратился к непосредственным аспектам женского полового развития и опыта, это делалось в контексте уже созданных им теоретических разработок. Фрейд пишет (1925): «Анализы фаллической древности научили меня тому, что у девочки вскоре после проявления зависти к пенису наступает интенсивное противодействие онанизму, которое нельзя сводить исключительно к влиянию воспитателей. Этот импульс является, очевидно, предвестником того мощного вытеснения, которое в период пубертата устранит огромную часть мужской сексуальности, чтобы создать пространство для развития женских качеств». Конечно, наблюдения Фрейда были верными, но вот его вывод о господстве влечения, то есть о том, что здесь есть нечто большее, чем просто воспитательное воздействие, приводит к тому, что игнорируются культурные влияния, а женственность выступает как

нечто пассивно-дефектное.

Несмотря на это, он признался, что не может объяснить себе «сопротивление маленькой девочки фаллическому онанизму», которое «здорово отравляет ей удовольствие от этого занятия», и поэтому он предположил, что речь здесь, по-видимому, идет о «связанной с завистью к пенису нарциссической обиде». Такова подоплека сексуальной недостаточности или фригидности женщины. Он добавляет, что женщина в результате «начинает презирать мужчину, мстя за укороченный в столь важном месте женский пол» (XIV, 263—264). Таким образом, Фрейд не ищет других причин пренебрежительного отношения к мужчине, а исходит из особенностей строения женского тела.

По поводу же сексуальных чувств Фрейд утверждает: «Пубертат, сопровождающийся у мальчика стремительным вторжением либидо, у девочки характеризуется новой волной вытеснения, которым затрагивается как раз клиторальная сексуальность... Тогда клитор, сам возбуждаясь во время наконец позволительного полового акта, выполняет роль проводника этого возбуждения к соседним женским органам, подобно тому как используют сосновые щепки, чтобы зажечь не так легко воспламеняющиеся дрова. Нередко, чтобы произошел этот перенос, требуется определенное время, в течение которого молодая женщина лишена чувствительности. Эта анестезия может стать постоянной, если клиторальная зона отказывается передать свою способность возбуждаться... Известно, что анестезия женщин часто является лишь кажущейся, локальной. Они нечувствительны во входе во влагалище, но отнюдь не при стимуляции клитора или же других зон. К этим эрогенным причинам анестезии присоединяются затем еще и психические... Если перенос эрогенной раздражимости от клитора во вход во влагалище удался, это означает, что у женщины произошла смена ее ведущей зоны для последующего полового поведения» (V, 124).

Важно еще раз подчеркнуть этот вывод. При этом, однако, необходимо отметить, что клитор не теряет полностью своей возбудимости, он только, лишается своей главной сексуальной роли. Но тут возникает вопрос: что же является причиной этого «переноса» у женщин? Обусловлено ли это процессом развития? Что препятствует правильному использованию органов или реакции органов, которые с физиологической точки зрения потенциально являются дееспособными? Решающую роль здесь играют некоторые принципиальные моменты: в сексуальной реакции обычно выражается вся личность человека, хотя, разумеется, и здесь тоже есть исключения. Поэтому возникающий в конце концов оргазм испытывает на себе влияние множества самых разных факторов. Необходимо четко осознавать, что две сексуальные реакции у одного и того же человека или у двух разных людей никогда не бывают абсолютно одинаковыми. В этой связи мы должны обратиться к рассмотрению исторического и социокультурного развития сексуального опыта женщины.

421

СЕКСУАЛЬНОЕ САМОСОЗНАНИЕ

Правильно понять женскую реактивность всегда оказывалось делом непростым. Нередко это было следствием фаллоцентрированной позиции мужчины, того, что он не видел парадоксальной дихотомии между потребностями и реакциями женщины, а также того, что он рассматривал женщину как служанку, удовлетворяющую его потребности. Представлению, что женщины по своему происхождению не являются кастрированными мужчинами и тоже обладают сексуальной потенцией, особого значения не придавалось. Собственно сексуальная реакция у обоих полов сходна, поскольку важной предпосылкой для тех и других является тумесценция (диффузное набухание), приводящая к усилению определенных чувственных впечатлений и повышению функции. Тот факт, что у женщин это проявляется менее явно (выражение глаз, повышение кровяного давления, отвердение сосков), не противоречит этому никоим образом.

При переходе от «первобытной» стадии к «цивилизованной» женщина, похоже, сталкивается с экзистенциальной дилеммой, создающей ей значительные трудности. Дело в том, что если на первобытной, или чисто биологической, стадии мужчина и женщина включены в свои паттерны копуляции биологически и находятся в согласии друг с другом, оба реагируя на одну и ту же биологическую сексуальную потребность, то у цивилизованного человека это может привести к дисгармонии. Так, например, изнасилование — это чисто человеческий феномен, то же самое касается согласия вступить в сексуальные отношения без настоящей в этом потребности. Как показала Симона де Бовуар (De Beauvoir 1949), мужчина трансцендирует в оргазме полового акта, чтобы затем вновь вернуться к самому себе. Женщина же, наоборот, сначала подвергается насилию (то есть ее телесная целостность повреждается), затем она отчуждается от самой себя (превращаясь в период беременности в кого-то другого, чем она сама). Половой акт современного мужчины не особенно отличается от полового акта мужчины глубокой древности. Для женщины же из-за социальных последствий полового акта и еще больше из-за возможной беременности он, наоборот, существенно изменился, поскольку эти обстоятельства зачастую, если не всегда, находятся в диссонансе с биологической стадией. Поскольку мужчина определил условия и рамки, в которых должна жить женщина, ее жизнь нередко напрямую зависит от того, насколько она желанна и в какой мере она задействует свою половую функцию в других целях. Это возможно только потому, что во время полового акта женщина может помогать партнеру, по-настоящему в нем не участвуя. Так складывается образ, который женщина создает себе о своей собственной сексуальной жизни, нередко о своей желанности, и она идентифицируется с мужским представлением, что служение мужчине является более важным; но в результате ее собственные сексуальные потребности становятся безразличными ее сознанию. Тот факт, что у мужчины иные нормы полового поведения, чем у женщины, а также «табу девственности» (Freud 1918), которое, пожалуй, точнее будет назвать «принуждением к целомудрию» у незамужней женщины, — все это ведет к появлению серьезных проблем в сексуальной сфере. Хотя женщина и принимает эти условия, она вместе с тем протестует, ибо фригидность, которой она зачастую реагирует, является не только следствием урезанной власти и социальных условий, которые ей приписаны, но и выражением ее тревоги, ее страха, ее гнева, ее сопротивления или же выражением ее потребности контролировать своего партнера, мстить ему и победить его. Эта дутая победа над своим партнером, который — в браке или нет, — возможно, вообще не был ее избранником, в своей деструктивное™ целит в обратном направлении, так что в результате женщина в первую очередь вредит только сама себе.

422

СПЕКТР ЖЕНСКИХ РЕАКЦИЙ

Я попыталась (Shainess 1968) представить женские реакции в виде спектра, демонстрирующего, что сексуальная реакция есть дистиллят всей личности, при этом задействованы также конституциональные и физиологические факторы. В отличие от Фрейда и других первых психоаналитиков я считаю активность важной составной частью вагинальной или — как мне больше нравится ее называть — «аутентичной реакции», тогда как пассивность и в физическом смысле, и в смысле структуры личности ведет к фригидности.

Рис. 1. Спектр женских эротических реакций. Диаграмма составлена таким образом, что сумма значений всех столбцов равна 100%. Стрелки демонстрируют диапазон возможных сдвигов реакции, возникающих либо спонтанно, либо в результате лечения. У каждой женщины существует свой спектр реакций, который зависит от различных переменных сексуальных отношений.

Столбец слева обозначает абсолютную фригидность, которая встречается примерно у 4% женщин. Далее следует относительная фригидность (значительно ограниченная реакция, обычно предполагающая особые условия), составляющая около 30%. За нею идет множественный оргазм (6% спектра), описанный Мастерсом, Джонсон и Шерфи, хотя здесь речь идет о неправильно проинтерпретированных множественных эротических ощущениях, которые не завершаются полным удовлетворением; эта ложная оценка часто (но не всегда) сопровождается представлением о некой воображаемой сверхспособности, что равнозначно отрицанию реальности и находит эквивалент в мужчине, когда тот в определенной сексуальной интеракции в результате оргазма теряет эрекцию, но чувствует себя психически способным продолжить акт.

Далее идет отсутствие оргазма, «почти-реакция», при которой женщина испытывает чувство, что почти достигла оргазма, когда вдруг что-то вмешивается и все генитальное возбуждение ни к чему не приводит. При этом женщина испытывает чувство, что половой акт внезапно завершился. Одна женщина описала это следующим образом: «Это так, словно взбираешься на гору, приближаешься к вершине и вдруг обнаруживаешь, что ты уже на другой стороне, так и не увидев вершины». Следующей и вместе с тем самой обширной категорией реакций является клиторальный оргазм, который составляет около 42% спектра и является сегодня самой распространенной реакцией; он предполагает в значительной степени искусствен-

423

ное и механическое сексуальное поведение. И наконец, аутентичный, или вагинальный, оргазм, который, возможно, составляет 10% и предполагает совершенно свободное и тотальное сексуальное поведение.

Стрелки демонстрируют диапазон сдвигов, который возможен у одной и той же женщины и который может быть обусловлен лечением, развитием или регрессией. . Требования общества и культуры также оказывают влияние на реакцию, именно поэтому во времена Фрейда, по-видимому, большее число женщин страдали относительной фригидностью; это объяснялось тогдашними правилами сексуального поведения, более сильной зависимостью женщины, недостатком адекватных предохранительных средств и тем, что вездесущий призрак нежелательной беременности, присущий каждому совершенному половому акту, вызывал чувства тревоги, страха и агрессии. Как уже отмечалось, сегодня наиболее распространенной реакцией, по всей видимости, является клиторальный оргазм.

ПОЛОВОЕ ВЛЕЧЕНИЕ ЖЕНЩИНЫ

Независимо от того, в какой мере сексуальное поведение человека свободно от менструального цикла и копулятивного поведения низших животных, не подлежит сомнению, что для оптимальной сексуальной реакции решающее значение имеет активность, представляющая собой реакцию на осознанное либидо. Тем не менее раньше для женщины это была непонятная и запутанная область. Так, есть женщины, которые, похоже, никогда не осознают свои телесные или генитальные ощущения, побуждающие их к сексуальной активности. Другие, наоборот, утверждают, что осознают это и, выражаясь их языком, без секса «лезут на стену». Однако подробный опрос показывает, что они имеют в виду не столько сексуальное лишение, сколько социальные и межчеловеческие факторы, или что они выражают стремление к физической теплоте и нежности. Некоторые, по-видимому, вполне осознают свое либидо, однако, по крайней мере в нынешней ситуации, это сознание, похоже, является менее выраженным, чем у мужчины.

Исследования прошлых лет не являются убедительными. Бенедек (Benedek 1952, 1960) изучала корреляцию сексуального интереса с цитологическим состоянием вагинальной слизи на протяжении всего менструального цикла и предположила, что наибольшая выраженность полового влечения совпадает с овуляцией и таким образом служит функции сохранения вида. Боас (Boas 1952), напротив, обнаружил в своих исследованиях, что либидинозные желания являются наиболее сильными непосредственно после менструации, тогда как Мани в своих ранних работах полагал, что сексуальные ощущения возникают, возможно, под действием андрогенов, выделяемых надпочечниками. В конечном счете Бенедек (Benedek 1960) пришла к идее, что половое влечение находится под психическим контролем — точка зрения, поддержанная генетиком Теодосием Добжански (Dobzhansky 1966), который установил, что в последние десять тысяч лет культурное имеет приоритет перед биологическим. В этой связи представляется интересным, что некоторые психоаналитики (включая меня) заметили, что отдельные женщины первый день до или после наступления менструации зачастую воспринимают как момент наивысшей сексуальной активности. Это, однако, может быть следствием неожиданного снижения уровня эстрогена.

Новые работы в области физиологии полового поведения позволяют надеяться на углубление этих знаний. Хембри (Hembree 1974) указал на путаницу, которая преобладает в исследованиях взаимосвязи между воздействием эстрогена и сексуальным интересом у женщины.

424

ГДЕ ВОЗНИКАЕТ ОРГАЗМ?

Относительно недавно в США развернулась дискуссия по поводу того, стимуляция какого места приводит к максимальному оргазму и верны ли фрейдовские представления о клиторальном и вагинальном оргазме. Эта дискуссия возникла после сообщений Мастерса и Джонсон, утверждавших, что существует лишь один тип оргазма — клиторальный. Наиболее воинствующие представительницы феминистического движения присоединились к позиции Коэдт (Koedt 1969), написавшей статью под названием «Миф о вагинальном оргазме». Их настойчивость объясняется, возможно, игнорированием определенных личностных проблем; она была подкреплена также книгой Мэри Джейн Шерфй (Sherfey 1972), подтверждающей результаты Мастерса и Джонсон. То же самое относится к работам таких авторов, как Мармор (Marmor 1954), Зальцманн (Salzmann 1967) и Барнесс Мур (Moore 1968). В исследованиях Фишера (Fisher 1973), посвященных изучению женского оргазма, содержатся сообщения о двух разных формах переживания, подтверждающие и мои данные. Некоторые женщины сообщали, что даже в вынужденных обстоятельствах они были неспособны вернуться от вагинального оргазма к.клито-ральному. В этой связи не следует забывать, что даже женщины, подвергшиеся эктомии клитора, по-прежнему способны испытывать оргазм.

Мною (Shainess 1966) описаны некоторые качественные различия между кли-торальной и вагинальной реакциями, при этом я основывалась на высказываниях женщин, имевших и тот и другой опыт. Клиторальная стимуляция изображается как более сильная, однако ей недостает глубины и, кроме того, она доставляет меньше удовлетворения, чем вагинальная. Она опять-таки достигается быстрее, вызывает автоматически-ритмические движения, предшествующие оргазму, и часто сопровождается осознанным желанием к более глубокому проникновению пениса. Если клиторальный оргазм может быть достигнут даже при пассивном поведении, то для вагинального, или — как я его называю — аутентичного, оргазма важна активность. Термины «активный» и «пассивный» понимаются здесь как в физиологическом, так и в психологическом значении. Исследования на мастурбирующих женщинах в лаборатории, в которых женщины вовсе не обязательно реагировали на инстинкт, потребность или межличностные отношения и в которых иногда использовались механические вибраторы, на мой взгляд, не воссоздают нормальные условия, необходимые для изучения сексуальных реакций. Более того, такие исследования зачастую приводят к искусственным и патофизиологическим результатам, поскольку всякая длительная клиторальная стимуляция вызывает возбуждение. Фаза плато завершающейся оргазмом сексуальной интеракции не является нормальной. Возможно, она свидетельствует о задержке, поскольку весь акт не протекает гладко и равномерно. Есть и другие точки соприкосновения, подтверждающие различия между клиторальным и вагинальным оргазмом.

Если сравнить генитальную анатомию мужчины и женщины, то обнаруживается, что клитор составляет лишь маленькую часть соответствующей области эмбриона мужского пола. Кинзи (Kinsey 1953) в своем прекрасном нейроанатомичес-ком описании различных специализированных нервных окончаний показывает, что клитор имеет огромное количество таких окончаний, реагирующих на легкое прикосновение. Подобные нервные окончания находятся и во входе во влагалище — месте наивысшей чувствительности — и несколько дальше на передней стенке влагалища, тогда как сама вагина имеет нервные окончания, реагирующие на сильное давление. Таким образом, клитор представляет собой орган, служащий скорее вызыванию возбуждения, чем непосредственно коитусу. Растяжение в окружающих матку, мочевой пузырь и вагину областях передается через связки и другие органы, так же как и давление, возникающее из-за расширения вагины под

425

воздействием пениса; однако было показано, что стимуляция автономных нервов приводит также и возникновению нервных ощущений — прежде всего это относится к фазе, непосредственно предшествующей оргазму, когда женщина испытывает потребность в глубоком проникновении пениса.

Если смотреть с нейроанатомических позиций, эти рассуждения, пожалуй, делают еще более понятным то, что я попыталась пояснить выше: а именно то, что клитораль-ная реакция является частной реакцией (реакцией на стимуляцию только одной части нервов области влагалища, обслуживающих всю генитальную область) и что эта реакция вследствие длительной — а потому возбуждающей и патологической — гиперстимуляции может в конце концов привести к оргазму. Однако этот оргазм, поскольку он касается органа, который в первую очередь должен служить возбуждению, является менее удовлетворительным, чем обширная вагинальная реакция.

Обсудив физические, эндокринные и анатомические факторы сексуальной реакции женщины, необходимо рассмотреть также и психологические факторы. В этом должна нам помочь статья Э. Ч. Манна (Mann 1960), в которой также рассматриваются различия между клиторальной и вагинальной реакциями. Манн полагает, что сексуальная реакция зависит от «сети эндокринных, нервных и психических активаторов». Он утверждает: «Основное препятствие в реализации способности к сексуальному реагированию следует свести к проблемам, имеющим отношение не столько к сексуальной партиципации, сколько к антиципации, не столько к физической прелюдии, сколько к эмоциональной. Только тогда, когда достигнут определенный порог антиципаторного возбркдения, генитальные стимулы становятся действенными, и человек начинает чувственно реагировать» (Mann 1960, 739—757).

ФАКТОРЫ, СПОСОБСТВУЮЩИЕ АУТЕНТИЧНОЙ ОРГАЗМИЧЕСКОЙ РЕАКЦИИ

Маклин и Плуг (MacLean, Ploog 1962) в своем исследовании мозговых процессов у обезьян во время эрекции выявили комплекс процессов в области коры головного мозга и в центральных ядрах мозга. Они обнаружили множество как активирующих, так и тормозящих воздействий, проистекающих из различных областей мозга. Разумеется, существует также и ряд психологических факторов, обусловливающих сексуальную реакцию. Назовем наиболее важные из них.

1. Успешное психосексуальное развитие и самоактуализация. Выберем ли мы в качестве системы соотносительных понятий либидо или какой-нибудь другой теоретический контекст, успешное сексуальное поведение и реакция предполагают сознательное признание собственной женственности, а также развитие до гени-тальной ступени или, как сформулировал Фромм, до продуктивного характера. Это развитие изображалось мною (Shainess 1961, 1964) как позитивный рост, проходящий через ряд стадий, среди которых важное место занимает менархе (начало менструаций. — Ред.)
— это не последний бастион девочки против своей женственности, а первый важный пубертатный признак этой женственности, который может восприниматься как позитивное и желанное событие, если оно не нанесло вреда (который часто возникает из-за матери, передающей девочке свои собственные установки). Развитие груди, которое в хронологическом отношении приходится примерно на эту же фазу, является еще одним признаком того, что девочка приучается признавать свою женственность. В этой связи следует указать на то, что Фрейд не учитывал это событие в своей схеме развития либидо; однако имплицитно предполагалось, что маленькая девочка не замечает, что ее мать имеет иную фигуру, чем отец. Фрейд и многие другие оставили в стороне психологические последствия развития груди для девочки.

426

Другие факторы психосексуальной зрелости женщины связаны с отношением к матери и отцу, с сексуальной или эротической атмосферой в доме родителей и масштабом скрытых и явных сексуальных чувств и поступков в отношениях между родителями и ребенком; сексуальная зрелость обусловлена также тем или иным негативным или позитивным сексуальным опытом (накопленным в любовной игре, флирте в период первых сексуальных отношений или связанным с изнасилованием), чувством собственной ценности и сексуальной привлекательностью девушки (которая после отношений с отцом впервые проявляется в отношениях с юношами) и многими другими факторами. Совладание с обусловленным развитием опытом играет решающую роль в формировании женских качеств, в значительной степени обладающих теми признаками, которые являются выражением оптимально функционирующей биологии.

Чтобы не выйти за рамки этой главы, лишь вкратце укажем на последствия родов и обусловленные этим эндокринные изменения, а также на опыт, возникающий у матери в процессе ухода за ребенком, и изменившуюся структуру семьи — все это вещи, неизбежно оказывающие влияние на природу сексуального и эротического опыта.

2. Активный выбор. То есть здесь важна не пассивность, а активность в жизни женщины. Успех женщины помимо прочего обусловливается тем, что она понимает свою сексуальную активность как нечто, на что она решилась сама. Если же ее, наоборот, принуждают и она отдается вопреки воле, то тогда нет настоящей потребности, подлинного согласия и ей не предоставляется возможность действительно утвердить себя в ситуации. Это оказывает воздействие как непосредственно на половой акт, так и на кратковременный или долговременный сознательный выбор партнера. В этой же области у женщины с негативистской структурой характера могут проявиться ее особые проблемы: в том, что она не может иметь того, чего ей хочется, зачастую кроется причина ее тайных любовных афер.

3. Умелый партнер. Как уже отмечалось в разделе, посвященном различиям между клиторальным и аутентичным оргазмами, женщина, чтобы испытать удовлетворительные как в физиологическом, так и психологическом отношении переживания, должна иметь умелого партнера-мужчину. В противном случае она не сможет ни активно реагировать, ни достичь полного удовлетворения. Эта зависимость предрасполагает ее, вероятно, к торможению, вызываемому страхом; действительная или предполагаемая недостаточность партнера неизбежно становится ее недостаточностью. Также и в психологическом отношении важно, чтобы партнер вызывал доверие.

4. Прочные отношения. Лишь в редких случаях женщины находят мимолетные сексуальные переживания удовлетворительными. Их реакции предполагают процесс научения, который должен согласовываться со специфическим партнером. Из-за особенностей эрогенных зон, из-за последствий возможной беременности и дуалистической половой роли женщины ее связь с партнером содержит в известном смысле элементы «сексуальной зависимости», которые были описаны еще Фрейдом (1918), — эта «зависимость» делает необходимым нежное и внимательное обращение партнера. Из-за своей ранимости женщина и здесь предрасположена к развитию тревоги.

В следующих трех пунктах мы имеем дело с моментами, которые также относятся к категории «успешное психосексуальное развитие и самоактуализация», однако ввиду их специфической природы мы рассмотрим их отдельно.

5. Готовность к риску. Сексуальная партиципация, сопровождаемая аутентичной реакцией, подразумевает в отношении партнера потребность идти на риск, который, однако, зачастую является мимолетным. За этим стоит желание непринужденно реагировать на потребность или импровизировать. Готовность к такому поведению является доказательством адаптивной способности, признаком виталь-

427

ной жизненной установки. Благодаря этой готовности также становятся возможными действие и исследование вне клиторальной сферы.

6. Независимость от нарциссического поведения. Для аутентичной реакции характерны естественность и радость самоотдачи, она является актом любви и углубляет отношение к любимому человеку. Жесткая, нарциссически занятая сама собой личность, для которой главное всегда только внешнее, не может свободно реагировать и, симулируя оргазм, изображает отсутствие личностного недостатка. Поэт Ките, исследовавший проблему, в какой мере творческий акт требует самоотдачи человека,-разработал концепцию «негативной способности» — способности в творческом акте отказаться от своей личности. Эта способность также является составной частью любой жизненно важной установки.

Здесь мы должны вспомнить размышления Микаэла Балинта (Balint 1948) о здоровой генитальной любви, в которой человек наряду с генитальным удовлетворением стремится к нежности и к особого рода слиянию, или идентификации, с партнером. Балинт насчитал четыре пункта: 1) алчность, ненасытность и желание «проглотить объект» или лишить его независимости должны быть чужды партнеру; 2) равно как и желание его ранить, унизить или поработить или 3) желание опорочить и дискредитировать другого; 4) не должно быть навязчивого желания выставить свое умение, бесстрашие и безупречность.

Отсутствие чувств вообще, то есть и негативных чувств, встречается довольно часто — мы сталкиваемся здесь с компонентами отчужденной, механически практикуемой сексуальности. Хотя оргазм может и наступить, однако в нем отсутствуют стабильные, эмоциональные компоненты. Поэт Калил Гибран выразил это в одной метафоре: «Я видел одного юношу, сладкими словами пленившего сердце девушки, но их настоящие чувства дремали, их божественность спала. И я видел двух любящих, но женщина была словно лютня в руках мужчины, который не умел на ней играть и извлекал из нее только грубые звуки».

7. Творческие источники. Эта цитата указывает на то, что половой акт — это не просто акт совокупления, он черпает свою силу из творческих источников человека. Никогда нельзя полностью предсказать, раскроет ли он эту необычайно важную и уникальную человеческую черту. Разумеется, он выявляет также и слабости. Это чувственное состояние сознания становится нам понятным в библейском слове «познание».

8. Свобода от чувства вины и страха. В нашем обсуждении факторов, способствующих здоровой сексуальной жизни, мы не останавливались подробно на роли, которую играют чувства вины и страха. Очевидно, что они неблагоприятно сказываются на реактивной способности. Определенные фантазии во время полового акта являются попыткой избавиться от чувства вины и Страха, а встречающиеся прежде всего у женщин мучительные бесплодные раздумья по поводу разного рода пустяков являются еще одной навязчивой попыткой противостоять страху, устранить чувство вины. Окажутся эти попытки успешными или нет, в любом случае они представляют собой серьезное ограничение эмоциональной и интеракциональной гибкости женщины.

9. Культурное влияние. Как уже было нами показано в отношении сексуальных реакций женщины, сексуальные способности и способы поведения женщины несут на себе печать культурной установки на сексуальность и мораль, сексуальный кодекс и положение женщины как таковой.

10. Непосредственное окружение. Повседневные данности, независимо от того, являются они интеракциональными или нет, воздействуют на настроение. То же самое касается непосредственного процесса интеракции с партнером. В результате этого возникают чувства радости или подавленности, влияющие также и на сексуальную сферу.

428

Имеется по крайней мере еще три физиологических фактора; два из них уже обсуждались нами более подробно. Это:

11. Либидинозное влечение и

12. Стиль сексуальной активности. В этих пунктах речь не идет о том, какой является стимуляция: в первую очередь клиторальной, активно коитальной или" же вагинальной. Кроме того, существует еще один дополнительный фактор:

13. Суточный ритм. Сексуальная активность предполагает расход энергии. Поэтому время наивысшего бодрствования обещает быть наиболее успешным. В предпочтении определенного времени суток отражается вариативность паттернов сна и бодрствования и тот или иной цикличный ритм.

14. Конституциональная витальность представляет собой основополагающий генетический фактор, который хотя и является действенным у каждого человека, однако распознать его нелегко.

АУТЕНТИЧНАЯ ОРГАЗМИЧЕСКАЯ РЕАКЦИЯ

Совокупность всех этих, а также и других факторов определяет сексуальную реакцию. Приписать каждому из них определенный вес не представляется возможным; но если будут преобладать позитивные факторы, то, вероятнее всего, наступит аутентичная реакция. Когда мы используем вместо термина «вагинальная» термин «аутентичная», то имеем в виду понятие сексуальной завершенности. Декартовское cogito ergo sum можно здесь превратить в sentio ergo sum — я чувствую, значит, существую. Но это означает также: «Я могу чувствовать на основе того, что я есть».

Было бы неразумно, обсуждая все условия женской эротической реакции, не остановиться более подробно на оргазме. Шерфи (Sherfey 1972) описала его как маскулинную в своей сути реакцию, которая основывается на появлении вагинальных сжатий. Это может быть следствием или сопутствующим явлением — но это не оргазм. Оргазм, эту реакцию на адекватную генитальную стимуляцию, можно было1
бы описать как «катаклизм», состоящий из сложных изменений в центральной нервной системе, изменения сознания и изменения ритма сна и бодрствования. Аутентичный оргазм является, следовательно, вершиной полового акта, в котором человек участвует по свободному выбору и в сладострастном ожидании, когда сам он относительно свободен от страха, а его сознание большого значения не имеет и все более и более исчезает. Этот оргазм предполагает определенную коммуникацию между партнерами, которая зачастую бывает весьма деликатна, когда партнеры позволяют друг другу себя возбуждать. У женщины возбуждение, являющееся сначала диффузным, должно постепенно сконцентрироваться и превратиться в активность, тем самым достигается полная и доставляющая удовлетворение реакция. И все же всегда предполагается генитальная интеракция. В оргазме возрастающее генитальное ощущение неожиданно вызывает бурное и вместе с тем диффузное телесное чувство, которое сопровождается изменением или кратковременной потерей сознания. Как уже отмечалось, во время или после этого процесса возникают вагинальные сжатия, которые женщина иногда осознает, и вслед за переживанием удовольствия наступает разрядка. Вторичными последствиями аутентичной реакции являются чувства эйфории, благодарности и уважения к партнеру. Несмотря на приведенные рассуждения Балинта о генитальной любви, в целом мы в проблему любви не вдавались, хотя не подлежит никакому сомнению, что именно любовь обогащает эмоциональные аспекты полового акта, углубляет его и делает его еще более удовлетворительным; именно любовь придает этому акту силу и прочность.

В заключение следует упомянуть еще один пункт. Женщины склонны — прежде всего в социальном контексте — ориентироваться на интернализированное Сверх-Я. Беспокойство о том, что подумают другие и как к ней самой будут отно-

429

ситься, постоянно вызывает желание быть признанной, с которым она обращается прежде всего к мужчинам. Это, однако, означает, что любые отношения между мужчиной и женщиной обнаруживают постоянные элементы переноса, которые можно объяснить господствующими в культуре установками, проявляющимися, разумеется, и в сексуальной интеракции. Тем не менее у женщины, способной к аутентичной оргазмической реакции, личностное развитие таково, что ей не нужно больше подтверждения и она не сомневается в своей сексуальной способности. Активно включенная в этот «диалог», в который она вступила или намеренно его завела, не являясь при этом сторонним наблюдателем и не интеллектуализируя, без навязчивых размышлений о нем и не придумывая особых условий, не испытывая тревоги или страха, не «продуцируя» себя нарциссически и не конкурируя с партнером, она начинает испытывать страсть и отваживается реагировать тем способом, который полностью соответствует ее потребности, пока наконец не может больше удерживать себя под контролем — и тогда в своем изменившемся сознании она переживает полное освобождение, штиль после шторма, сопровождающийся порывом благодарности и чувством уважения к партнеру.

Психотерапевтическое лечение женщины — прежде всего в сексуальной сфере — может оказаться успешным, если теории женской неполноценности, непременной зависти к пенису, пассивности и мазохизма будут заменены представлениями о биологической равноценности и активности, о позитивном развитии и самопреодолении. Именно тогда женщина может оказаться партнером — в сексуальном или ином значении — столь привлекательным, каким только можно себе его представить.

ЛИТЕРАТУРА

Abraham, К.: Äußerungsformen des weiblichen Kastrationskomplexes. Int. Ztschr. f. Psa., 7,1920,391— 392

Alexander, F.: The Scope of Psychoanalysis. New York: Basic Books 1961

Auhagen, U.: Weiblichkeit, Mütterlichkeit und Gegenübertragung. Psyche. 28,1975, 368-369

Bahnt, E.: Technical Problems found in the Analysis of Women by a Woman Analyst. Int. J. Psychoanal., 2, 1973

Balint, M.: On Genital Love. Int. J. Psychoanal., 1948

Barker: Panel on Female Sexuality. J. Am. Psychoanal. Ass., 16,1968

Barnett: I Can't versus He Won't. J. Am. Psychoanal. Ass., 16,1968

Benedek, Т.: Psychosexual Functions in Women. New York: Ronald Press 1952

Organization of the Reproductive Drive (1960). Int. J. Psychoanal., 41; и в: Psychoanal. Investigations. New York: Quadrangle Press 1973

Über Orgasmus und Frigidität. B: Jb. f. Psychoanal. III

Brecher, E. M.: Vom Tabu zum Sex-Labor. (Über Mary Jane Sherfey) Hamburg: Rowohlt 1971

Bibring, G.: Some Considerations of the Psychological Processes in Pregnancy. Psychoanal. Study of the Child, 14,1959

Bieber, L., Drellich, M.: The Female Castration Complex, J. Nerv. & Ment. Dis. 129,1959, 235

Boas, C: Variations of Libido during the Menstrual Cycle. Int. J. Sexology, 18,1952, 214-219

Bonaparte, M.: Female Sexuality. (1949). New York: Int.

Univ. Press 1953

Passivität, Masochismus und Weiblichkeit. Int. Z.

Psychoanal., 21,1935 Brierley, M.: Some Problems of Integration on Women.

Int. J. Psychoanal., 13,1932

Specific Determinants in Feminine Development. Int.

J. Psychoanal., 1936

Brunswick, R. M.: The Praeodipal Phase of the Iibidodevelopment. Psychoanal Quart, 9,1940,293-319

Chasseguet-Smirgel, J. (изд.): Recherches psych-analytiques sur la sexualite feminine. Paris 1964

Bemerkungen zu Mutterkonflikt, Weiblichkeit und Realitätszerstörung. Psyche, 29,1975, 805-812

De Beauvoir, S.: Le deuxieme sexe. Paris 1949

Deutsch, H.: Der Feminine Masochismus und seine Beziehung zur Frigidität. Int. Z. Psychoanal., 15,1930

Psychologie des Weibes in den Funktionen der Fortpflanzung. Int. Z. Psychoanal., 11, 1925

Devereux, G.: The Awarding of a Penis as a Compensation for Rape. Int. J. Psychoanal., 18,1957, 398

430

Dobzhansky, X: Philosophic Aspects of Genetics. Adress to the New York Academy of Medicine, Historical Section, October 26,1966

Dräger, K.: Übersicht über psychoanalytische Auffassungen von der Entwicklung der weiblichen Sexualität. Psyche, 22,1968 Fisher, S.: The Female Orgasm. New York: Basic Books

1973

Fleck, L.: Frigidität. Psyche, 29,1969 Fliegel, Z. O.: Fteuds Theorie der psychosexuellen

Entwicklung der Frau. Psyche, 29,1975, 815-834 Freud, S.: Die Umgestaltungen der Pubertät — (4). Differenzierungen von Mann und Weib. B: Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie (1905). G. W. V Das Tabu der Virginität (1918). G. W. XII Einige psychische Folgen des anatomischen Geschlechtsunterschieds (1925). G. W. XIV Über die weibliche Sexualität (1931). G. W XIV Die Weiblichkeit — (6). B: Neue Folge der Vorlesungen zur Einführung in die Psychoanalyse (1933). G. W. XV Abriß der Psychoanalyse (1938). G. W. XVII Die endliche und die unendliche Analyse (1937). G. W. XVI Fromm, E.: Man for Himself. New York: Rinehart & Co.

1947 Gillespie, W: Freuds Ansichten über die weibliche

Sexualität. Psyche, 29,1975,789-804 Glenn/Kaplan: Types of Orgasm in Women. J. Am.

Psychoanal. Ass., 16,1968

Greenacre, P.: Early Physical Determinants in the Development of the Sense of Identify. B: Emotional Growth, т. 1

Penis Awe and Penis Envy. B: Emotional Growth, т. 1 Special Problems of early Femaly Sexual Development. Psychoanal. Study of the Child, 5,1950 Grinker, S., Roy, R.: Conceptual Progress in Psychoanalysis. Modern Psychoanal., New York: Basic Books 1968 Grunberger, В.: Über das Phallische. Psyche, 17, 1964 Heiman, M.: Sexual Response in Women. J. Am.

Psychoanal. Ass., 11,1963, 2

Heiman, M., Kestenberg, J., Benedek, Т., Keiser, S. (изд.): Discussion of Sherfeys Paper. J. Am. Psychoanal. Ass., 16,1968

Hembree, W: Endocrine Physiology of Human Sexuality. Presented at the Eighth Biennial Meetings of the New-York District Branches of the American Psychiatric Association, March 16,1974

Horney, K.: Flight from Womanhood. Int. J. Psychoanal., 7,1926,324

The Denial of the Vagina. Int.J. Psychoanal., 14,1933 Zur Genese des weiblichen Kastrationskomplexes. Int. Z. Psychoanal., 1921

Jacobssohn, E.: Wege der weiblichen Überich-Bildung. Int. Z. Psychoanal., 22

Zur Enwicklung des weiblichen Kindwunsches. Int. Z. Psychoanal., 22 Jones, E.: Die erste Enwicklung der weiblichen Sexualität. Int. Z. Psychoanal, 11

Die phallische Phase. Int. Z. Psychoanal., 19, 1933 Early Development of Female Sexuality. B: Papers on Psychoanalysis, London: Bailliere, Tindall & Cox 1938 Keiser, S,: Female Sexuality. J. Am. Psychoanal. Ass., 4,

1956 Keniston, K: The Physiological Fallacy. Contemp.

Psychol., 12,1967,113

Kestenberg, J.: On the Development of Maternal Feelings in early Childhood. Psychoanal. Study of the Child, 11,1956

Outside and Inside: Male and Female. J. Am. Psychoanal. Ass., 3,1968

Vicissitudes of Females Sexuality. J. Am. Psychoanal. Ass., 1956

KlNSEY, A. C, POMEROJ, W В., MARTIN, С. E., GEBHARD,

P. (изд.): Sexual Behavior in the Human Female. Philadelphia: W. B. Saunders Co. 1953 Klein, M.: Early Stages of the Oedipus Conflict. Int. J. Psychoanal, 9, 1927, 167-180; Contributions to Psychoanalysis, London: Hogarth 1948 Koedt, A.: The Myth of the Vaginal Orgasm. New York:

Radical Feminist Press 1969

Lampl-de Groot, J.: Zur Entwicklungsgeschichte des Ödipuskomplexes der Frau. Int. J. Psychoanal., 13, 1927; 19,1965

Lichtenstein, H.: Changing Implications of the Concept of Psychosexual Development. J. Am. Psychoanal. Ass., 2,1970

Identity and Sexuality. J. Am. Psychoanal. Ass., 9,1961

MacLean, P. D, Ploog, D. W: Cerebral Representation

of Penile Erection. J. NeurophysioL, 25,1962, 29-55

Mann, E. C: Frigidity. Clin. Obstet. Gyn., 3, 1960, 739-

757

Frigidity. J. Mich. Med. Soc, 61,1962, 755-763 Marmor, J.: Some Considerations Concerning Orgasm in the Female. Psychosom. Med., 16,1954, 240-245 Changing Patterns of Femininity. B: S. Rosenbaum, I. Alger (изд.): The Marriage Relationship. New York: Basic Books 1966 Masters, W. H.: Human Sexual Response. Boston: Little,

Brown & Co. 1966

Masters, W. H., Johnson, V. E.: The Human Female: Anatomy of Sexual Response. Minnesota Med., 43, 1960,31-36

Mitscherlich-Nielsen, M.: Zum Problem der Frauenemanzipation, Psyche, 25, 1971 Psychoanalyse und weibliche Sexualität. Psyche, 29, 1975,769-788

Money, J., Hampson, J. G., Hampson, J. L.: Imprinting and the Establishment of Gender Role. A. M. A. Arch. Neur. & Psych., 77,1957, 333-336

431

Moore, В. Е.: Panel on Frigidity in Women. J. Am. Psychoanal. Ass., 9,1961

Psychoanalytic Reflections on the Implications of Recent Physiological Studies of Female Orgasm. J. Am. Psychoanal. Ass., 16,1968, 569-587 Müller, J.: Beitrag zur Frage der Libidoentwicklung des Mädchens in der genitalen Phase. Int. J. Psychoanal., 17,1931

Müller-Braunschweig: Die erste Objektbesetzung des Mädchens in ihrer Bedeutung für Penisneid und Weiblichkeit. Psyche, 12,1959

Zur Genese des weiblichen Überichs. Int. J. Psychoanal., 11,1959 Mullahy, P.: Oedipus: Myth and Complex. New York:

Hermitage Press 1948

Orr, D. W.: Anthropological and Historical Notes on the

Female Sexual Role. Int. J. Psychoanal. Ass., 16,1968

Payne, S.: Zur Auffassung der Weiblichkeit. Int. Z.

Psychoanal., 22,1936

Pfaff, D: Hormone Binding Neurons and the Neuro-physiology of Sex Behavior. Presented at the Eighth Biennial Divisional meetings of the New York District Branches of the American Psychiatrie Association. .March 16,1974

Ploog, D.: Die Sprache der Affen und ihre Bedeutung für die Verständigungsweisen des Menschen, München: Kindler 1974, Geist und Psyche 02133 Radö, S.: Die Kastrationsangst des Weibes, Leipzig/ Wien/Zürich. Internationaler Psychoanalytischer Verlag 1934

A Critical Examination of the Concept of Bisexuality. B: J. Marmor (изд.): Sexual Inversion, New York: Basic Books 1965 Reich, A.: Narcissistic Object Choice in Women. J. Am.

Psychoanal. Ass., 1,1935 Sachs, H.: Über einen Antrieb bei der Bildung des

weiblichen Überichs. Int. Z. Psychoanal., 14,1928 Salzmann, L.: Psychology of the Female. Arch. Gen.

Psychiat, 17,1967,195-203

Sarlin, Ch. N.: Feminine Identity. J. Am. Psychoanal. Ass., §

4,1963

The Current Status of the Concept of Genital Primacy. J. Am. Psychoanal. Ass., 2,1970

Shainess, N.: A Re-evaluation of Some Aspects of Femininity through a Study of Menstruation: A Preliminary Report. Сотр. Psychiat., 2,1961,20-26 Feminine Identity and Mothering. B: J. Masserman (изд.): Science and Psychoanalysis, T. VII, New York: Grune & Stratton 1964

The Formation of Gender Identity. J. Sex Res., 5,1969, 75-85

Shainess, N., Masters, W. H., Johnson, V. E. (изд.): Review: Human Sexual Inadequacy. J. Am. Med. Ass., 213,1970,20-84

The Problem of Sex Today. J. Am. Psychiat., 124,1968, 94-99

Is there a Normal Human Sexual Response? Psychiatric Opinion, 5,1968, 27-30

A Re-assessment of Feminine Sexuality and Erotic Experience. B: J. Masserman (изд.): Science Psychoanalysis, T. X, New York: Grune & Stratton 1966 The Therapy of Frigidity. B: J. Masserman (изд.): Current Psychiatric Therapies, T. VIII, New York: Grune & Stratton 1968

The Distaff Side of Impotence. Medical Insight, 5, 1973,34-41

Sherfey, M. J.: The Evolution and Nature of Female Sexuality in Relation to Psychoanalytic Theory. J. Am. Psychoanal. Ass., 1,1966

The Nature and Evolution of Female Sexuality. New York: Random House 1972

Staewen, R: Identifizierung und weibliche Kastrationsangst. Psyche, 24,1970

Strouse, J.: Women and Analysis. Dialogues on Psychoanalytic Views of Femininity. New York: Grossman Publishers 1974

Sullivan, H. S., Perry, H. S., Gawel, M. L. (изд.): Collected Works. New York: Norton 1953 Thompson, Ci The Role of Women in this Culture. Psychiatry, 4,1941,1

Cultural Pressures in the Psychology of Women. Psychiatry, 5,1942, 331

Penis Envy in Women. Psychiatry, 6,1943,123 Interpersonal Psychoanalysis (M. J. Green: ИЗД.). New York: Basic Books 1964 -

432

РАЗВИТИЕ ФРЕЙДОВСКОГО ПОНЯТИЯ Я

Гемма Яппе

ВВЕДЕНИЕ

Фрейд вошел в историю психологии как прославленный (и ославленный) первооткрыватель психосексуальности (см. статью Б. Ницшке) и бессознательного (см. статью Г. Кнаппа). Первые психологические наблюдения он сделал на невротических больных, первые гипотезы служили объяснению психических болезней, и поскольку исходным пунктом и ядром его работы было исследование явлений патологических, это до сих пор дает повод считать его теорию приложимой лишь к небольшому кругу аномалий, хотя уже в 1900 году книгой «Толкование сновидений» он замахнулся на создание общей психологической теории.

Точно так же принято смотреть и на фрейдовскую психологию Я. Пока не была посмертно напечатана рукопись Фрейда «Проект психологии», даже большинство психоаналитиков были убеждены, что психоанализ вначале состоял из теории либидо и учения о бессознательном, и лишь после была сформулирована гипотеза психологии Я, которая, стало быть, оказалась как бы позднейшим добавлением; более того, уверяли даже, что лишь она и позволила проложить мост к общей психологии и гуманитарным наукам. Мы же попытаемся показать, что концепция Я с самого начала присутствовала в психоаналитической теории, и порой в явной форме (например в «Проекте»), а если где и не высказана явно, то и там вся теория построена на противопоставлении двух принципов; иными словами, психоанализ изначально основывался как на понятии либидо, так и на понятии Я.

«ПРОЕКТ ПСИХОЛОГИИ»

В «Проекте психологии» Фрейд стремится «создать естественнонаучную психологию» (Freud 1895, 305); это означает, что он прилагает свои психологические наблюдения и гипотезы к неврологической модели. Эта модель интересна нам постольку, поскольку из нее легко вылущить психологические идеи, в которых просматриваются основополагающие идеи будущего психоанализа. Наряду с материалистическим, в данном случае анатомо-физиологическим, обоснованием Фрейд прежде всего стремится вывести из нескольких принципов множество требований

к теории.

В качестве такого фундаментального принципа Фрейд постулирует принцип инерции, то есть стремление нервных клеток по возможности не допускать к себе возбуждение или сразу же вновь его отводить. Этому принципу, по Фрейду, противостоит «жизненная необходимость» (306), приводящая к изменению этой изначальной потребности. По всей видимости, принцип инерции прежде всего отра-

433

ПСИХОАНАЛИЗ. Теория психоанализа. Психология Я

жает некое внутреннее стремление нервной системы, а жизненная необходимость — наоборот, воздействие извне; вместе с тем это отношение парадоксальным образом инвертируется: тенденция к избеганию раздражения характеризует как раз отношение организма к внешнему миру, жизненная необходимость — напротив, невозможность избавиться от эндогенных раздражителей, то есть потребностей организма (питание, дыхание, сексуальность), принуждения передать их внешнему миру.

Второй главный постулат — гипотеза о том, что, с одной стороны, существуют нейроны, обособленные друг от друга так называемыми конттапными барьерами,
а с другой стороны, от одного нейрона к другому идет некий поток. Если в изменении инерции жизненной необходимостью выражено представление о развитии, то взаимодействие разнонаправленных факторов второй гипотезы связывает понятия структуры и энергии. Из этих четырех элементов Фрейд конструирует модель психического, или нервного, аппарата, который отчасти служит для защиты от раздражителей, отчасти для их накопления и переработки. К психическому в узком смысле Фрейд относит только ту часть аппарата, что выполняет эту вторую функцию, обозначив относящиеся к ней клетки как f-нейроны.

Уже в этой первой попытке расчленения, в известном смысле пока еще допси-хологической, просматриваются важнейшие черты фрейдовской психологии Я: организму, вопреки его исходному, первичному стремлению, навязана вторичная функция, которая хотя сама по себе и является лишь частью целого, однако вызывает важнейшие дифференцировки и порождает сложнейшие структурные образования; этой обособленной от всего организма сфере психического
присуща способность хранить однажды возникшие изменения, которую Фрейд называет памятью: «Любая достойная внимания психология должна дать объяснение "памяти"» (308). Внутри этой сферы Фрейд опять-таки выделяет особую группу нейронов, сцепленных друг с другом и обладающих постоянством; иначе говоря, это высокоорганизованная группа, которая работает как единая структура, мало подвержена изменениям, и пребывает, по определению Фрейда, в «связанном» энергетическом состоянии (367). Этой группе он дает название «Я».

Фрейд наделяет здесь Я теми же свойствами, что и в последующих сочинениях: это всего лишь часть психического, зато прочно организованная и целостная. Я возникло, с одной стороны, благодаря способности накапливать приятные воспоминания, с другой стороны, в виду необходимости противостоять неуправляемому, вредному для организма оживлению неприятных воспоминаний, отделять восприятие от желания. Таким образом Фрейд пытается, ссылаясь на биологическую необходимость, вывести из клинического опыта общее правило: защита (уже здесь названная этим словом) исходит от Я (348 и далее), а неприятные для Я представления подвержены вытеснению. К непременным функциям Я относятся, кроме того, способность накапливать негативный опыт вопреки первичному стремлению избегать неудовольствия, а именно через воспоминания о собственной реакции, о плаче. Это объясняет, во-первых, почему именно негативный опыт больше всего способствует обособлению Я от остальной психики, во-вторых, почему выражение, а в дальнейшем развитии и речь, участвуют в деятельности Я в качестве непременных составляющих (365). Постепенное затухание болезненного воспоминания Фрейд объясняет тем, что Я мало-помалу усваивает его, а это одновременно наводит на мысль о синтетической функции Я, как и тезис, что мышление стремится в своей работе достичь идентичности восприятия и воспоминания (318).

Деликатность, с которой Фрейд в этом сочинении подходит к мыслительным процессам, проблемам суждения, распознавания, воспоминания и не в последнюю очередь к теме заблуждения, явно говорит о весьма серьезном занятии философи-

434

ей, вопреки его заявлениям о неприязни к ней. В этом смысле «Проект психологии» в корне отличается от последующих сочинений Фрейда: он не раз заявлял потом о своих новых идеях по поводу сознания, но до нас они не дошли, а может так и не были сформулированы.

РАННИЕ ТРУДЫ О НЕВРОЗАХ

В отличие от державшегося под замком «Проекта психологии», ранние работы Фрейда по психоанализу посвящены сугубо клиническим вопросам: речь в них идет не о теоретических обобщениях, а об объяснении и лечении отклонений. «Психоаналитическая терапия... возможна лишь тогда, когда больной находится в нормальном психическом состоянии, позволяющем совладать с патологическим материалом» (I, 513). Таким образом, понятие Я у Фрейда практически идентично нормальному психическому состоянию. Уже в «Очерках об истерии» (1895а) говорится, что «нормальная личность» вновь берет власть в свои руки (I, 96), или наоборот — «гипноидное сознание» «завладело всем существом» (I, 95), причем все это в контексте, где в остальных случаях употребляется термин «Я». Это словоупотребление совпадает вначале с общепринятым, без четкого разграничения Я и личности, и опирается прежде всего на работы Жане, сводившего истерию к психической неполноценности, следствием которой является распад Я и возникновение вторичных личностей (I, 161), и называвшего нормальное состояние «первичным Я» (I, 148). Вместе с тем для Фрейда Я не есть просто синоним личности или нормального состояния. Скорее это понятие относится к теории, которая, с одной стороны, включает в себя элементы модели, изложенной в «Проекте», а с другой стороны, содержит основные положения последующего учения о защите.

Отправной точкой фрейдовского учения об истерии и неврозах является мысль о том, что невыносимое неприятное или болезненное представление исторгается из общего контекста личности, но при этом энергия его переживания не исчезает, а образует ядро группы родственных представлений и тем самым — автономной вторичной структуры (см. также статью А. Грина). Эти две противоположные части личности Фрейд назвал «психическими группами» (I, 96), трактовка которых отчетливо напоминает модель «Проекта», где Я определялось как группа постоянно задействованных нейронов, только вместо понятия «нейроны» теперь вводится понятие «представления». Идея группировки не была плодом теоретизирований, ее подсказали наблюдения: Фрейд увидел, что пациенты в контексте своего симптома никогда не вспоминают о каком-нибудь одном событии, а словно присоединяют к нему целый ряд событий, относящихся к совсем иному времени, но обладающих сходными или дополняющими друг друга признаками, каковые и вызывают определенный аффект (I, 109). Что еще напоминает текст «Проекта», так это эпитет «невыносимый», постоянно используемый для характеристики отношений между двумя группами и описывающий невозможность ассимиляции скорее физиологически, чем психологически: «Неизбежным условием возникновения истерии оказываются отношения невыносимости, складывающиеся между Я и обращенным к нему представлением» (I, 181). В другом месте говорится: «К больным, прошедшим у меня анализ, психическое здоровье возвращалось как только спадала невыносимость в сфере их представлений» (I, 61).

И все же, несмотря на эти созвучия с «Проектом», нельзя не видеть, что концепция Я является теперь чисто психологической, в центре ее стоит понятие защиты, заимствованное из врачебной лексики. Отношение Фрейда к абстрактным понятиям хорошо видно из следующего отрывка:

435

«Когда при первой встрече я расспрашивал моих пациентов, помнят ли они, что послужило поводом первого появления данного симптома, то одни говорили, ■ что ничего не знают, другие приводили некое, по их словам, смутное воспоминание, и не могли сдвинуться дальше. Когда же я, по примеру Бернгейма... заставлял их припомнить якобы забытые впечатления... то одним все же что-то приходило в голову, а у других воспоминание ухватывалось за следующий кусок... Благодаря таким наблюдениям у меня сложилось впечатление, что с помощью простого давления и в самом деле можно раскрыть несомненно существующие ряды патогенных представлений, а поскольку это давление стоило мне усилий, то напрашивалось объяснение, что я был вынужден преодолевать сопротивление, и этот факт сразу же превратился в теорию: своей психической работой я должен преодолевать психическую энергию моих пациентов, оказывавшую сопротивление осознанию
(припоминанию) патогенных представлений
(курсив Г. Я.). Так я впервые пришел к пониманию того, что, вероятно, та же психическая энергия, которая содействовала появлению истерического симптома, препятствовала затем осознанию патогенного представления... Б целом они носили неприятный характер, как раз такой, чтобы вызывать аффекты стыда, угрызений совести, душевных страданий, ощущение ущербности, то есть всего того, что лучше было бы забыть и не переживать заново. Из всего этого сама собой
возникла мысль о защите»
(курсив Г. Я.) (I, 267-269).

Здесь можно отчетливо увидеть, как наблюдения, ощущения собственных усилий (контрперенос!), количественные представления и качественное понимание сливаются в рамках единой теории. В противовес признанным в то время теориям истерии или неврозов в целом, многое объяснявших вырождением, Фрейд развивает свой подход на основе личного опыта и говорит о невротической дезорганизации не как о чем-то данном, а как о состоянии, к которому личность больного стремится и достигает его, пусть даже и за счет перверсии воли (I, 11), то есть как о состоянии мотивированном. Мотивы
защиты не особенно занимают Фрейда: с него довольно, что они есть. Защита в его понимании — «оборонительное сооружение», «которым наделено Я» (I, 181). Признавая, что она нередко представляет собой целесообразный выход, он тем не менее считает ее актом «моральной трусости»: он бы предпочел «побольше морального мужества» (I, 182). Эта оценка, вкупе с непреклонностью и упорством, с которыми больного заставляют припоминать и высказывать все мысли (например: I, 270, 281), вносит в лечение нечто абсолютное, обязательное, стоящее как бы над теорией: «Настаиваешь, повторяешь нажим, прикидываешься непогрешимым
(курсив Г. Я.), до тех пор пока действительно чего-нибудь не услышишь» (I, 281). Именно эта неуступчивость обеспечивает больному союз со всесильной инстанцией вне его самого и приучает его к мысли, что его Я способно выйти за свои пределы и в конце концов исцелиться1
. Фрейд полностью сознавал это взаимодействие. Прием давления он называет «уловкой, чтобы на какое-то время ошеломить защищающееся Я» (I, 280). Вот как захватывающе изображает он борьбу с сопротивлением:

«Прежде всего нужно сказать, что психическое сопротивление, особенно если оно сложилось рке давно, можно устранить лишь медленно и постепенно, что требует большого терпения. В дальнейшем можно рассчитывать на любопытство, которое вскоре начинает пробуждаться у больного. Просвещая его, рассказывая об удивительном мире психических процессов, в который ты сам можешь попасть лишь благодаря подобным анализам, ты делаешь его своим помощником, и он начинает рассматривать сам себя с любопытством исследователя, подавляя таким образом сопротивление, опирающееся на аффективный базис. И наконец — а это мощнейший рычаг — как только мотивы лишатся своей защиты, надо попытаться развен-

436

чать их или заместить более сильными...» (I, 285). «Важно полностью уяснить для себя: когда больной впервые освобождается от истерического симптома, воспроизводя вызывающие его патогенные впечатления и переживая аффект вовне, то задача врача в том только и состоит, чтобы подвигнуть его к этому,
и если врач однажды этого добился, ему больше нечего подправлять или устранять» (I, 286).

Пожалуй, этот образ действий уже тогда был слишком знаком и ясен Фрейду, чтобы не попытаться теоретически осмыслить его. Однако, не уставая со всей ясностью и прямотой подчеркивать, что сопротивление воспоминаниям есть ни что иное как та самая сила, которая в свое время привела к вытеснению (то есть к выведению из сознания), он даже не пытается объяснить или хотя бы ввести понятие когезионной энергии, в конечном счете позволяющей Я установить связь с вытесненным представлением, интегрировать его в мыслительный акт. Зато он подробно описывает последствия этой работы. В концепции Фрейда Я — это работающее, уравновешивающее Я.

«Между тем "отреагирование" — не единственный способ разрешения, которым располагает нормальный психический механизм здоровья после того как ему была нанесена душевная травма. Воспоминание об этом, даже если оно не было огреагировано, возникает в огромном комплексе ассоциаций, оно занимает тут место рядом с другими переживаниями, в том числе противоположного характера, корректируется другими представлениями. Например, после несчастного случая к воспоминанию об опасности и к (смягченному) повторному переживанию ужаса примешивается воспоминание о последующем спасении, сознание нынешней безопасности. Воспоминание об обиде корректируется упорядочиванием фактов, размышлениями о собственном достоинстве и так далее, и таким образом, ассоциативная работа позволяет нормальному человеку добиться устранения сопутствующего аффекта» (1,87—88).

Это описание ассоциативного разрешения оказывается одновременно и определением Я, поскольку под ним понимается исключительно способность к сглаживанию противоречий, к свободному взаимодействию представлений. Я подобно либеральному обществу: термин «цензура» в смысле общего принципа допуска и отвержения представлений лишь однажды встречается в «Очерках об истерии» (I, 269). Степень задействованное™/незадействованности в этой системе процессов сглаживания и замены точно соответствует степени осознанности/неосознанности представления (I, 232). «Объединение расщепленной психической группы с Я-сознанием» (I, 183) — такова цель, провозглашенная аналитической терапией.

Насколько мало любовь к себе (нарциссизм, как ее потом стали называть) занимала психологию Я на этом раннем этапе, настолько сильно подчеркивается роль этой любви (хотя бы в форме ее нехватки) в психической травме. В любой истории болезни это фигурирует в качестве отправной точки патогенеза, причем если вначале подразумевались скорее патогенные события как таковые, то потом они все больше стали связываться с неспособностью или отказом Я перерабатывать событие: «Согласно этому, собственно травматическим фактором является то, на что у Я невольно возникает протест, в результате чего оно решает отвергнуть неприятное представление» (I, 182). Отсюда вытекает идея сверхдетерминированности симптома: невротическое развитие вызывает не отдельное событие, а цепь травматических причин (I, 241—242). Она, в свою очередь, приводит к раскрытию временной структуры Я: болезнетворным может оказаться не само реальное переживание, а именно его связь с воспоминанием (I, 432). Это открытие в конечном итоге нашло выражение в постулате о детских корнях травмы, поскольку лишь инфантильное Я не способно принимать и перерабатывать определенные представления, из-за чего в результате возникает патогенная защита:

437

«Защита достигает свой цели — оттеснить невыносимое представление из сознания — тогда, когда у данного, прежде здорового, человека есть бессознательные воспоминания о сексуальных эпизодах в детстве и когда подлежащее вытеснению представление логически или ассоциативно может соединиться с подобным инфантильным переживанием» (I, 447).

Впервые подробно рассматривается не только травма, но и роль врача, а заодно проблема переноса. Связь между врачом и пациентом, по Фрейду, мешает лечению в трех случаях: 1) при личном отчуждении из-за обиды или неблагоприятного влияния третьего лица; 2) при страхе пациента перед чрезмерной зависимостью от врача; 3) при переносе или «ложном присоединении» неприятных представлений к врачу (I, 308—309). Постоянство, более того, неизбежность этих явлений не вызывает у Фрейда сомнений. «Ни одного анализа нельзя довести до конца, если не знаешь, как справиться с сопротивлением, возникающим в этих трех случаях» (I, 309). Поэтому они рассматриваются в качестве некоего, хотя и в кавычках, «препятствия», но не via regia — как в последующих работах — этого метода. При всей его неизбежности нарциссическое единство больного и врача все же на время, так сказать, травматически, разрывается, — а именно там, где врач вследствие своей вездесущности, обусловленной исключительностью отношений, сам становится репрезентантом травматического объекта.

Насколько мало внимания уделено мотивам защиты и предпосылкам целостности Я, настолько же тщательно проанализированы Фрейдом их модальности. Психические заболевания систематизированы в психоаналитической теории по категориям защиты. Фрейд старается показать, «что различные невротические расстройства проистекают из различий методов, которые выбирает "Я" ради избавления от этой невыносимости» (I, 181).

Специальную такую попытку Фрейд предпринимает в работе «Защитные психоневрозы» (1894), где для каждого типа заболевания он выделяет специфические защитные механизмы: для истерии — конверсию, освобождающую Я от противоречий ценой символа воспоминания; для невроза навязчивых состояний — отделение представления от аффекта и перенос последнего на другое представление; для психозов — избавление от невыносимого представления ценой (частичного) отрыва от реальности, «изменение Я» (I, 402).

Слово «изоляция» еще не употребляется здесь в качестве термина со строго специфическим значением, а подразумевает исключение из общего ассоциативного акта сознания и служит синонимом вытеснения (I, 182); термин «смещение» впервые употребляется в связи с покрывающими воспоминаниями (I, 536). Паранойяльный психоз характеризуется через понятие проекции (I, 401).

По поводу природы защитного процесса Фрейд высказывается весьма осторожно. Невозможность пережить такие процессы интроспективно или проследить их четко отделяется от неосознанности патогенных воспоминаний. Он говорит о процессах, «которые происходят вне сознания, о которых можно только догадываться, но не подвергнуть клинико-психологическому анализу. Возможно, правильнее было бы сказать: это вообще не процессы психической природы, а физические процессы, психические последствия которых выглядят так, словно и в самом деле происходит то, что выражено фразой "отделение представления от его аффекта и ложное присоединение последнего"» (I, 67).

Такой процесс, безусловно, возникает «по инициативе мотива защиты» (I, 233), однако эта обтекаемая формулировка не отвечает на вопрос, можно ли считать данный процесс деятельностью Я.

Насколько в этих ранних трудах Я понимается с позиции защиты, а личность в целом — с позиции защищающегося Я, видно прежде всего в попытке Фрейда

438

очертить «динамику представления» (I, 290), определить отношения между Я и тем, что вызвало защиту. Фрейд отделяет ядро воспоминаний, в которых травматический момент достигает высшей точки, от трех (почему трех?) тем, которые должны быть проработаны при анализе в определенном порядке и представляют собой оборонительные рубежи, каждый со своей интенсивностью сопротивления (I, 292—293). Эта структура патогенного материала хотя и ведет себя по отношению к Я во многом подобно чужеродному телу, но, в отличие от него, вступает в связи:

«Нашу патогенную психическую группу нельзя в чистом виде выщепить из Я. Ее внешние слои повсеместно переходят в части нормального Я и в той же мере принадлежат последнему, как и патогенной структуре. При анализе границу между ними проводят чисто условно, то там, то здесь, а кое-где ее и вовсе нельзя указать. Внутренние слои отчуждаются от Я все больше и больше, но граница патогенного опять-таки нигде четко не проступает. Патогенная структура ведет себя не как чужеродное тело, а скорее как инфильтрат» (I, 294—295).

В таком виде учение о защите, соответствующее этому периоду, явно отличается от концепции «Проекта», равно как и от последующей «психологии Я», исходящей из представления о Я как о завоевании приспособительного назначения, так сказать, как об исконно психическом. Здесь Я тождественно психике в целом, бессознательное — содержанию, отвергнутому вследствие болезненного процесса, причем категорично постулируется, что хотя бы в какой-то момент это содержание непременно было осознанным (I, 234). Дискуссия о том, охватывает ли бессознательное только вытесненное или также и то, что никогда не попадало в сознание, пока еще не началась. Но столь ли существенно это различие?

«Следует ли допустить, что и в самом деле имеются мысли, которые не возникали, а лишь могли возникнуть, так что лечение заключалось бы в осуществлении не состоявшегося некогда психического акта?» (I, 306)

Фрейд решительно противится соблазну допустить наличие двух личностей, признать след разума вне сознания (I, 291) и считает его миражом (I, 272), навязанным Я вследствие упорядочивания, происходящего после освобождения и

восстановления.

Расхождение изложенной здесь концепции Я с другими взглядами Фрейда легко объяснить. Если в остальных случаях речь идет об общей психологии, прежде всего о развитии Я, то здесь рассматривается исключительно то реальное состояние Я, в каком оно предстает психотерапевту после полученной травмы. Даже там, где говорится о развитии (I, 194—195), эта концепция есть теория поврежденного Я. Но достаточно ли этого, чтобы объяснить различие подхода? Может быть, здесь перед нами чуть ли не утопическая модель, позволяющая увидеть, что психическое может совпадать с Я, с мыслительной способностью, ведь не всегда же реальное развитие непременно предполагает травму и необратимое нарушение Я?

психология двух психических систем

В последующие два десятилетия Фрейд не развивал изложенной выше психологии Я, хотя и не отрекся от нее напрямую. Термин «Я» лишь изредка встречается в работах начала века, а именно в значении «собственного Я» (см. например: П/Ш, 96, 327—328; VI, 211, 223). Исключение составляет, пожалуй, замечание, что «вторичное Я напластовывается на первичное и его сдерживает» (И/Ш, 256). Все звучащие иначе места были добавлены в текст позднейших изданий соответствующих работ 2
. И только в 1909 году, в «Заметках об одном случае невроза навязчивых состояний», вновь упоминается Я, противостоящее желанию (VII, 388), то есть

439

образующее организованную часть личности. В 1910 году в небольшой работе по частному вопросу «Психогенное нарушение зрения с точки зрения психоанализа» он вновь обращается к прежнему противопоставлению Я вытесненным группам представлений, причем впервые (согласно Стрейчи) говорится о влечениях Я (VIII, 97-100).

Временный отказ от понятия Я произошел, когда обнарркилось, что симптомы не сводятся напрямую к раннедетским патогенным переживаниям или воспоминаниям, «но между симптомами и детскими впечатлениями вклиниваются (возникшие большей частью в пубертатном возрасте) фантазии (сгущения воспоминаний) больною, которые, с одной стороны, строятся и надстраиваются над детскими воспоминаниями, а с другой стороны, непосредственно переходят в симптом» (V, 154).

Сделанное летом 1897 года, это открытие было впервые опубликовано, однако, только в 1906 году, в упомянутой нами работе, что несомненно означало корректировку теории (Strachey VII, 128). Постепенно стали добавляться и новые, непосредственно вытекающие отсюда идеи. Возникла необходимость ввести новое измерение, психическую реальность наряду с практической (X, 56). Внимание теперь было обращено на исследование фантазий. Тем самым понятие Я, в том виде как оно фигурировало в учении о травме и защите, утратило свое значение в двух аспектах: во-первых, стало невозможно говорить о травме в отрыве от конкретного повода, и во-вторых, бессмысленно стало вести речь о травматизированном Я в целом, поскольку в любой отдельной фантазии можно обнаружить четко расчлененное сочетание защитных и отклоненных тенденций. Такой детальный анализ проведен Фрейдом прежде всего в работах «Толкование сновидений» (1900), «Психопатология обыденной жизни» (1901), «Остроумие и его отношение к бессознательному» (1905). В этих трудах Фрейд развил и углубил технику толкования невротических симптомов и одновременно доказал приложимость обнаруженных здесь взаимосвязей к нормальной психологии.

Заставляя пациентов высказывать все, что приходит в голову, разбирая каждую мысль во всех ее разветвлениях и частностях, Фрейд раскрывает огромный спектр способов символического выражения и форм представления во всех нюансах явного и завуалированного. Для примера приведем один из собственных снов самого Фрейда из «Толкования сновидений»: «Коллега Р. — мой дядя. Я испытываю к нему огромную нежность» (Н/Ш, 143). Образ (вытянутое лицо с рыжей бородой) — мысль, или знание (мой дядя) — чувство (нежность). Таков сон, точнее сказать, явное
содержание сна (Н/Ш, 140). Этот на первый взгляд бессмысленный конгломерат элементов, казалось бы, подтверждает правоту тех, кто считает, что вследствие физиологических процессов сна сновидение заполнено лишь обрывками того, что имеется в сознании. Однако опыт аналитика научил Фрейда, что эпитет «бессмысленный» есть суждение, привносимое самим сновидцем, отражающее его отношение к своему продукту; оно есть не что иное, как сопротивление, известное из практики лечении больных (см. статью А. Беккер). Одолев это препятствие, анализ выявляет в общих чертах следующее: в молодые годы у дяди случился конфликт с законом, хотя он был не преступником, а просто «дураком». Приравнивание его коллеге Р. делает последнего «дураком». Образ представляет собой смесь из двух лиц и вдобавок приводит еще к одному человеку, коллеге Н., в отношении которого было выдвинуто — правда, необоснованное — обвинение. Р. и Н. — коллеги Фрейда, которым, как и Фрейду, собирались присвоить профессорское звание, но из-за иудейского вероисповедания у них, как и у Фрейда, было мало шансов его получить, о чем Фрейд как раз узнал накануне вечером. В сновидении нет намека на общность судеб, зато Р. выведен «дураком», Н. — «преступником», причем эта своего рода клевета маскируется и возмещается чрезмерной нежностью.

440

Таким образом, сновидение вскрыло в личности сновидца конфликт, дотоле им не осознанный: он был уверен, что высоко ценит своих коллег Р. и Н., что он мыслит достаточно трезво, чтобы не поддаваться иллюзиям, и вполне горд принадлежностью к еврейству, чтобы не очень ценить почести, ради которых надо поступиться честью; сон же показал, что желание превзойти коллег не чурается дискриминации. Поскольку распознать подобное желание, не говоря уже о том, чтобы признать его своим, можно лишь прибегнув к сложному анализу сновидений, а также полное противоречие этого желания всей сознательной установке Фрейда вынуждают его назвать такое желание бессознательным.
Проявившись однажды в сновидении, последнее уже не кажется бессмысленным, а выглядит компромиссом противоположных устремлений, из которых одно является недопустимым и потому не может быть высказано открыто. Значит, гипотеза о бессознательных процессах является «вынужденной, поскольку сознанию известно далеко не все; и у здорового человека, и у больного, часто имеют место психические акты, объяснить которые можно лишь через другие акты, свидетелем которых сознание, однако, не является. Сюда относятся не только ошибочные действия и сновидения здорового человека или все, что зовется психическими симптомами и навязчивыми явлениями у больного, — мы из личного повседневного опыта знаем, что бывают невесть откуда взявшиеся мысли, а результаты раздумий порой приходят скрытыми от нас путями. Все эти сознательные акты остались бы бессвязными и непонятными, если бы мы считали, что все данное нам в душевных актах должно быть пережито сознанием, и упорядочиваются в цепь очевидных взаимосвязей при интерполяции выведенных бессознательных актов» (X, 265).

Стремясь (вое) создать невидимые связи, Фрейд направляет внимание прежде всего на особенности проявления и течения мыслей, которые характеризуют не только сновидения, но и симптомообразование, ошибочные действия, остроумие, а отчасти и искусство — формы, не согласующиеся с дискурсивным мышлением и воспринимаемые сознанием как в той или иной степени чуждые. Особенно бросаются в глаза отрицание, или непризнание, противоречий, из-за чего таковые не только сосуществуют, но даже могут друг друга замещать; сгущение, которое позволяет слить воедино несколько образов, событий или слов; смещение, когда важный элемент остается в тени, а неважный выпячивается; наконец, возможность менять уровень обозначения — например передавать идею изобилия капающей через край водой или соотносить слова не по значению, а по звучанию (Jappe 1971, 22). Все эти свойства Фрейд обнаруживает в готовом виде в мышлении ребенка. Следовательно, бессознательный образ мышления сохраняет черты инфантильного разума (V, 194). Бесцеремонность и беспрепятственность подавленных, исходно детских желаний соответствует, следовательно, беззаботности детского мышления, которая в процессе развития постепенно теряется и сохранение которой требует определенных психических усилий (VI, 133, 218—219).

При исследовании бессознательного сознание проявляет себя двояко: во-первых, как сторонний наблюдатель за работой бессознательного, «орган чувств, воспринимающий данное где-то содержание» (П/Ш, 150), во-вторых, как система управления, обладающая прежде всего доступом к подвижности (X, 277), осуществляющая контроль и обеспечивающая согласованность действия. Основной вывод, что инфантильное, не теряя активности и постоянно ища выхода, сдерживается в процессе развития в угоду требованиям реальности, Фрейд вновь привязывает к идее «Проекта» и раскрывает это противоречие в теории двух систем.

«Мы не сомневаемся, что и этот (то есть психический) аппарат достиг своего нынешнего совершенства лишь путем длительного развития. Попробуем же свести его на более раннюю ступень функционирования. Типотезы, основанные на иных

441

доводах
(курсив Г. Я.), говорят, что вначале этот аппарат стремился по возможности оберегать себя от раздражений и потому первоначально работал по принципу рефлекторного аппарата, который позволял ему все поступавшие извне чувственные раздражители тотчас отводить по моторному пути. Но жизненная необходимость нарушает эту простую схему; ей психический аппарат и обязан толчком к дальнейшему развитию. Жизненная необходимость предстает вначале перед ним в форме важной физической потребности» (П/Ш, 570—571).

Стремление оберегать себя от раздражений равносильно неумению сносить неудовольствие. Возбуждение, или неудовольствие, вызванное физической потребностью, отводится вначале неспецифически (моторно), например с помощью плача, а затем вследствие вмешательства матери или другого человека, заботящегося о ребенке, связывается с переживанием удовольствия. Каждое новое возбуждение потребности непосредственно связывается с воспоминанием о пережитом удовольствии, и эту связь Фрейд называет желанием, или катексисом желания. Таков принцип работы первой и самой ранней психической организации: единственное, на что она способна — испытывать желание и избегать неудовольствия (П/Ш, 606), следуя принципу удовольствия—неудовольствия
(1911). Возбуждения перерабатываются здесь по типу первичного процесса (И/III, 593 и далее).

«Горький жизненный опыт заставляет эту примитивную мыслительную деятельность измениться в более целесообразную вторичную» (П/Ш, 571). Полный катексис воспоминания об удовольствии, галлюцинаторное исполнение желания не могут упразднить потребность. Значит, чтобы выполнить целесообразное действие, и то, и другое должны быть сдержаны, потребность отодвинута, чтобы совершить целесообразное действие. Способность сдерживать отвод и развитие неудовольствия, работать с небольшими, но стабильными катектическими количествами, то есть образовывать когерентную структуру, характеризуют вторичный процесс (П/Ш, 607), образ действия второй системы, системы предсознательно-го—сознательного (Псз), которая следует принципу реальности.

Эти системы противопоставляются не только в онтогенезе, но и (в идеальном типичном случае) в каждом отдельном психическом акте. Каждый процесс начинается в бессознательном, проходит через него, затем подвергается цензуре, иначе говоря, испытывает более сильный катексис, и в результате либо становится способным к осознанию и в дальнейшем течении, пройдя еще одну цензуру, осознается, либо — при контркатексисе
(X, 280) — вытесняется, то есть надолго остается бессознательным, не оставляя попыток вопреки всему проникнуть в сознание и добиться там разрешения.

«Бессознательное есть истинно реальное психическое, в своей внутренней сущности столь же нам неизвестное, как реальность внешнего мира, и столь же скупо раскрываемое сновидениями, сколь внешний мир
— показаниями наших
органов чувств»
(П/Ш, 617-618).

«Бессознательные процессы становятся для нас познаваемыми только во сне и в неврозах, то есть когда процессы высшей системы Псз возвращаются на прежнюю ступень вследствие снижения (регрессии). Сами по себе они непознаваемы, даже неспособны существовать, поскольку на систему Без слишком рано напластовывается система Псз, отрезающая доступ к сознанию и к подвижности как таковой» (X, 286).

Таким образом, наличие между двумя системами границы (то есть цензуры, выражаясь дескриптивно, или контркатексиса, если выражаться динамически) позволяет различать и разделять их и составляет область психоаналитической работы и исследований. Но здесь же выявляются и трудности разделения систем. Процессы сгущения и смещения, и прежде всего представление через противополож-

442

ность, вся работа сновидения, в целом идея бессознательной переработки неприятного представления, наконец, бесконечное множество способов обходить цензуру — все это плохо укладывается в систему, которая «не умеет ничего, кроме как желать» (VIII, 235). Фрейд признает также, что речь идет о процессах не столько в бессознательном,
сколько «между двумя отдельными психическими системами, а именно сознательным и бессознательным» (VIII, 35). Эта промежуточная область затрагивает все стороны жизни, которым Фрейд уделяет особое внимание не только в историях болезни и отдельных биографиях (1910а, 1907), но и в типичных чертах выбора объекта любви (1910b) и развития характера (1908). И хотя они несомненно принадлежат той части личности, которая приспособлена к реальности и представлена вовне, все же и возникают, и реализуются они неосознанно, да большей частью и не могут быть осознаны. Анна Фрейд в своей книге «"Я" и защитные механизмы» (52) показала, что все эти относимые к бессознательному процессы следует считать защитными действиями Я. То же касается и важнейших функций системы Псз, то есть цензуры и особенно вытеснения. Деление на системы было вопросом для самого Фрейда: «Причину всех этих трудностей следует искать в том, что осознанность, единственное непосредственно данное нам свойство психических процессов, никоим образом не годится для разделения на системы» (X, 291). Это затруднение учтено в последующей структурной модели. Мы полагаем, однако, что ею охвачена в лучшем случае лишь практическая сторона проблемы, центральный же вопрос психологии Я лежит в отношениях «внутреннего» и «внешнего».

ПРОБЛЕМА НАРЦИССИЗМА

Отказ от идеи травматизации вследствие совращения ребенка в пользу исследования фантазий и детской сексуальности как бы перенес арену конфликтов вовнутрь, между двумя «психическими локальностями» (II/III, 541). Здесь же на материале (бессознательных) фантазий было вскрыто и впервые изучено все разнообразие объектных отношений. Достаточно вспомнить учение о развитии либидо с его специфическими для каждой стадии целями и объектами влечений и, конечно же, модель эдипова конфликта со всеми его вариантами.

Я, которое, как мы видели, называется собственным Я, личностью в целом, всегда проявляется в связи с отграничением индивида от других людей и в столь общем виде может рассматриваться как противостоящее объектам. Более четко это противопоставление мира и Я было обозначено в конце 1900-х годов:

«Чувство безопасности, с которым я слежу за судьбой героя на его опасном пути... то истинно героическое чувство, которое один из лучших наших поэтов одарил превосходным выражением: "ничего с тобой не случится" (Анценгрубер). Мне кажется, однако, что в этом предательском признаке неуязвимости без труда узнается Его Величество Я, герой всех грез и всех романов» (VII, 220).

Или то же противопоставление с обратным знаком: «Кому приоткрылось великолепие взаимосвязей мира и его неизбежности, тот с легкостью теряет свое собственное маленькое Я» (VIII, 142). Тем самым провозглашается взгляд с новых позиций, предпосылки которому создало, с одной стороны, изучение судеб влечений, но главное — приложение психоанализа к новой области заболеваний, а именно к шизофрении, изучению которой прежде всего посвятили себя Абрахам и Юнг: речь идет об отношении между Я и объектом.

Проблема объекта вначале обсуждалась в рамках теории либидо, и потому объект рассматривался в первую очередь как объект влечения. Исходная идея Фрейда

443

заключалась в том, что парциальные влечения либидо, по сути, направлены аутоэ-ротически, то есть на части собственного тела, а значит, не зависят ни от одного объекта внешнего мира; только с подчинением парциальных влечений примату генитальной любви возникает собственно выбор объекта: объектом любви становится другой человек как целое. Позднее (1913а) Фрейд несколько корректирует это воззрение, признав, что уже на анально-садистской стадии существует догени-тальная организация либидо, в которой имеет место настоящий выбор объекта. И, наконец, изучение паранойяльной картины болезни приводит его к выводу, что между аутоэротикой и объектной любовью должна быть стадия, где объектом любви становится собственное тело, и он называет эту стадию нарциссизмом (см. соответствующую статью X. Хензелера).

«Она состоит в том, что находящийся в развитии индивид, который соединяет в целое
аутоэротически функционирующие сексуальные влечения, чтобы достичь объекта любви, сначала делает объектом любви самого себя, свое собственное тело, и только потом переходит от него к выбору в качестве объекта другого человека» (VIII, 297) (курсив Г. Я.).

Продолжая эту мысль, Фрейд приходит к важному разграничению любви и сексуального влечения: любовь никогда не может быть выражена отдельным влечением, но всегда характеризует общее отношение Я к своему объекту (X, 229). Таким образом, первоначально объект связан не с влечением, а с Я как целым. Любить, стало быть, может только Я — очевидно, это не то Я, которое фигурировало в учении о защите или изображалось в виде системы Псз/Сз, способной только стремиться к пользе, служить самосохранению, учитывать реальность и в результате неизбежно вступать в конфликт со строптивыми сексуальными влечениями, не терпящими отступлений от принципа удовольствия. Такое строгое разграничение удовольствия и пользы существовало всегда, но оно ограничивалось лишь указанием на то, что сексуальные влечения для своего удовлетворения опираются на основные жизненные потребности (кормление, пищеварение, уход). Эта формулировка подразумевает постепенное включение сексуальных влечений в Я. Теперь же Фрейд заявляет определенно, «что изначально у индивида нет единства, сравнимого с Я» (X, 142). Имеются диспаратные инстинктивные побуждения к удовлетворению потребности в смысле самосохранения и достижения удовольствия; только там, где они организуются и объединяются, вступая в отношения с объектом, может идти речь о Я. Теперь мы видим, что первым целостным объектом является Я; то есть Я как субъект, как единство влечений, конституируется в Я в качестве первого объекта.

Ничего иного и не имеет в виду Фрейд, говоря, что, во-первых, «исходно, в самом начале душевной жизни, Я катектировано влечением» (X, 227), а во-вторых:

«Таким образом мы создаем представление об исходном либидинозном ка-тексисе Я, который затем передается объектам. Однако, в сущности он сохраняется и относится к объектным катексисам как тело протоплазматического организма к выпущенным ею псевдоподиям... В общем-то мы видим также противоречие между либидо Я и объектным либидо. Чем больше потребляется одно, тем больше скудеет другое... И, наконец, относительно разделения психических энергий мы заключаем, что вначале, в состоянии нарциссизма, они являются слитыми и неразличимыми для нашего грубого анализа,
и только с катексисом объекта становится возможным отделить сексуальную энергию, либидо, от энергии влечений Я» (X, 141).

Термин «катексио, которым доселе называли лишь захват объекта субъектом, описывает здесь еще и состояние фиксации либидо на самом себе. Такое совпадение субъекта и объекта Фрейд подчеркивает также замечанием о неразделенности психи-

444

ческих энергий в состоянии нарциссизма. Вольфганг Лох в своей работе «Мысли о "предмете", целях и методах психоанализа» (Loch 1971) подчеркивает, что уже в «Проекте» Фрейд постулирует это единство направленности на объект и на самого себя в качестве основы последующих действий Я (защиты, мыслительной деятельности и т.д.), и предлагает называть такое свойственное первичному нарциссизму сим-биотическое единство субъекта и объекта «Пред-Я». Мы не станем пользоваться здесь этим термином, поскольку наша задача — не методическая дифференциация, а выработка, зная разные грани Я, целостного о нем представления.

Образ протоплазматического организма неоднозначен: его можно понимать конкретно, в значении резервуара (V, 118 и далее), но с другой стороны, он подчеркивает, что границы этой структуры, ее объем и форма крайне изменчивы. Это непостоянство границ теперь и в самом деле является основной чертой нового понятия Я. Противопоставление Я объекту отнюдь не то же самое, что противопоставление своего тела чужому или индивида внешнему миру; границы Я могут порой выходить за границы тела.

Это отношение, в общих чертах проступающее уже в сновидении, впервые становится явным в бредовых образах параноиков, которые воспринимают свои собственные мысли как голоса, звучащие вне их самих. Имея в виду неспособность маниакальных больных воспринимать что-либо из окружающего мира, не привязывая этого к себе, Фрейд говорит о разрастании Я вследствие отступления либидо от объектов и его перетекания в Я, что и является причиной исчезновения мира. Он, кроме того, замечает, что тот же самый феномен гибели мира (X, 141) может возникнуть из-за оскудения Я. Будь то разрастание или оскудение, Я и мир больше не противостоят друг другу, а совпадают или распадаются.

Исходя из этих явлений, Фрейд заключает, что и в нормальном развитии должно иметься раннее состояние, где Я, объединяя в себе оба вида катексиса, не делает различия между собой и другим человеком. Словом, первично-нарциссичес-ки катектированное Я должно представлять собой не отдельного индивида, а единство матери и ребенка, — идея, которая в дальнейшем была разработана другими аналитиками, прежде всего Балинтом и Винникоттом. Сам Фрейд так и не решился прямо сформулировать это и принять такой подход, хоть был и не чужд этого взгляда, как свидетельствуют некоторые его замечания, сделанные, что характерно, в основном в виде ремарок:

«Более тою, нарциссическая первозданность и не могла бы развиться, если бы каждое отдельное существо не прошло через стадию беспомощности и опеки,
когда его настоятельные потребности удовлетворялись за счет участия извне...» (X,

227).

В «Формулировках двух принципов психического события» (1911) Фрейд замечает:

«Справедливо будет возразить, что такая организация, которая предается принципу удовольствия и пренебрегает реалиями внешнего мира, не смогла бы просуществовать даже короткое время, а значит вообще не могла бы возникнуть. Мы, однако, вправе использовать такую модель с той оговоркой, что младенец, стоит лишь дать ему материнскую заботу, по сути дела реализует подобную психическую систему... Прекрасным примером закрытой от раздражений внешнего мира психической системы, которая способна сама аутически удовлетворять... свои потребности в пище, является птенец, заключенный вместе с запасом корма в скорлупу, забота матери о котором ограничивается лишь согреванием» (VIII, 232).

В другом месте говорится, что первичный нарциссизм ребенка нигде не проступает столь явно, как в реакциях родителей (их ребенок должен быть лучше, красивее и умнее всех). То есть мы можем заключить, что противостоящая и

445

противодействующая принципу реальности психическая реальность, которая имеет столь важное значение для психологии неврозов и для фантазий, в сущности как раз и состоит в этой проницаемости границ между Я и объектом.

В работе «Влечения и их судьба» (1915) Фрейд попытался обрисовать развитие этих границ.

«Ощущение противопоставления Я — Не-Я (внешнее), (субъект — объект), как мы рке упоминали, невольно возникает у индивида уже в раннем возрасте благодаря опыту, что он может усмирить внешние раздражители моторным актом, но перед импульсами влечений он беззащитен» (X, 226; ср. также «Проект»).

Благодаря отмеченному выше обстоятельству, что индивид не противостоит обособленно внешнему миру, а в качестве Я образует единство с опекающей его матерью и одновременно является для себя самого объектом удовольствия и любви, «в этот период Я-субъект сопряжен с удовольствием, а внешний мир с равнодушием (иногда с источником неприятных раздражителей)» (X, 227). Однако эти условия раннего развития Я нельзя представлять себе как данное раз и навсегда устойчивое состояние; речь скорее идет о процессе, который каждый раз по-новому проявляется в инстинктивном импульсе и благодаря определенной психической работе сохраняет или восстанавливает оказавшееся под угрозой нарциссическое единство. Инстинктивные импульсы воспринимаются как неприятные и своим постоянством вызывают чувства беспомощности и бессилия, с которыми Я каждый раз по-новому борется, интроецируя (по выражению Ференци; ср. также его работу «Ступени развития чувства действительности» [1913], где в описании развития от принципа удовольствия к принципу реальности также взят критерий постепенного ограничения нарциссического всевластия, но детали отношений Я с объектом не рассматриваются) удовлетворение и доставляющие удовольствие объекты, то есть в некотором роде присоединяя их к себе и ощущая их помощь как собственную силу и могущество; и наоборот, все, что неприятно и мешает, проецируется вовне, то есть воспринимается как ему не принадлежащее.

«Таким образом, из первоначального реального Я, отделившего по верному объективному признаку внутреннее от внешнего, оно превращается в ректифицированное Я-удовольствие,
которое свойство удовольствия ставит превыше всех остальных. Внешний мир распадается у него на ту часть, что приносит удовольствие, и которую оно принимает, и чуждое ему все остальное. От собственного Я оно отделило некую часть, которую извергает во внешний мир и воспринимает как враждебную» (X, 228).

Итак, мы видим, что субъектно-объектное единство не есть умозрительный постулат о некой первозданности, а отношение, которое по-разному выглядит в зависимости от его динамики, которое нельзя наблюдать в чистом виде, но можно воссоздать по наиболее ярким результатам его действий. Результаты такой субъек-тно-объектной динамики состоят, собственно, в том, что Я и объект могут меняться местами и замещать друг друга. Это отношение Фрейд сперва разглядел в обращении влечения против самого человека, затем главным образом в феномене идентификации и, наконец, в механизме проекции. В качестве «сильнейшего мотива» (X, 154) в гипотезе о нарциссизме (со всеми вытекающими из нее следствиями) Фрейд называет нарциссический выбор объекта, в соответствии с которым индивид любит то, чем он является, был, или хотел бы быть, или же человека, который являлся частью его личности (X, 156). В таких случаях Я уступает место объекту, любовь к которому равна по силе любви К себе. Тем же процессом, только идущим в обратном направлении, Фрейд (в работе «Влечения и их судьба» — в дальнейшем этот тезис был изменен под влиянием теории агрессии) описывает мазохизм и эксгибиционизм. В обоих случаях влечение (а именно желание мучить или с любо-

446

пытством разглядывать объект), направленное поначалу вовне, обращается против собственной персоны; под влиянием определенного опыта объект устраняется и замещается Я, а на место Я ставится новый объект (или скорее субъект), в который Я переносится в своих фантазиях (X, 220). Еще отчетливее этот процесс проявляется в родственной мазохизму меланхолии. Исходным пунктом этой болезни является утрата или внутренний отказ от любимого человека; в отличие от нормальной печали, при которой любовь постепенно изымается изо всех взаимосвязей с объектом любви, меланхолия проявляется в чрезмерных самообвинениях, в которых углубленный анализ выявляет упреки любимому прежде объекту. Здесь утраченный объект также замещается Я, но при этом где-то в другом месте сохраняется критикующее и упрекающее Я. Все отношения, искаженные тяжелым повреждением, проигрываются отныне в собственной персоне.

«...Остановимся ненадолго на конституции человеческого Я в том виде, как она проявляется в возбуждении меланхолика. Мы увидим у него, как одна часть Я противопоставляется другой, критически его оценивает, превращает, так сказать, в объект. Все последующие наблюдения подтверждают наше подозрение, что отщепленная здесь от Я критикующая инстанция может при других обстоятельствах проявить свою самостоятельность. Мы и впрямь найдем причину отделить эту инстанцию от остального Я. То, с чем вы здесь столкнулись, есть инстанция, называемая обычно совестью;
мы причислим ее, вместе с цензурой сознания и испытанием реальности, к важнейшим институтам Я и где-нибудь найдем доказательства того, что она может быть больна сама по себе» (X, 433).

Эта сложность отношений позволяет Фрейду называть Я «совокупностью различных организаций» (XI, 430). Он надеется, что в дальнейшей работе сумеет четче выделить в строении Я различные инстанции и видит начало такого анализа в разграничении Я и Я-идеала. Если Я в общих чертах представляет собой то, чем является человек, а значит близко к реальности, то в Я-идеале собрано все, чем он хотел бы быть, то есть в идентификации с родителями восстанавливается самоудовлетворенность первичного нарциссизма. Служа этому идеалу, Я предпринимает вытеснения; в итоге из Я устраняется несовместимая с идеалом часть его реальности, добавляясь к внешнему миру или телу, и тем самым в известной степени воспроизводится упомянутое Я-удовольствие. В этой связи Фрейд высказывает предположение, что болезнетворность есть прерогатива либидинозных влечений, и заболеть можно только любовью (XI, 444—445). Кроме того, говоря о нарциссизме, он называет любовь не только необходимостью, но и великой воспитательницей в

жизни (X, 366).

Представления о нарциссизме, примеры мазохизма и меланхолии, пожалуй, создают впечатление, что в описанной здесь динамике Я и объекта мы имеем дело с сугубо внутрипсихическими процессами, генетический прототип или исходный пункт которых всегда лежит в реальных межчеловеческих отношениях. Пример нарциссического выбора объекта доказывает, что речь действительно идет о судьбе межчеловеческих отношений; еще лучше это мог бы показать лежащий в основе психоаналитической терапии феномен переноса, вдаваться в обсуждение которого здесь мы, однако, не можем. В работе «Психология масс и анализ Я» (1921) Фрейд демонстрирует, до какой степени концепция проницаемости и взаимозаменяемости Я и объекта пригодна для описания межчеловеческих отношений, соотнесения противоречий индивидуальной и социальной психологии и психологического анализа общественных и политических явлений. При этом он исходит из отмеченного Ле Боном факта, что людская масса способна на действия и реакции, которые для каждого из составляющих ее индивидов невозможны. Для объяснения он пользуется моделью относительно однородной массы с возвышающимся

447

над ней единственным вождем, например как в случае Валленштейна и его армии или Христа и церкви. Единообразие индивидов, пока они принадлежат этой массе, проистекает из того, что все они идентифицируются друг с другом, ставя одного и того же вождя на место своего Я-идеала, то есть регрессивным образом снова переносят этот идеал вовне и дедифференцируют. Этот процесс всеобщей идеализации всегда протекает параллельно с уничижением внешней группы, которой приписывают все дурные наклонности, присущие объединенным в массу индивидам. Иллюстрируя такой подход к анализу предрассудков, Фрейд упоминает, в частности, и антисемитизм. Эта модель Фрейда с ее упрощенной трактовкой массы, схематичным изображением отношений между вождем и массой и односторонним сведением их к отношениям детей к отцу (см.: Mendel 1972) не лишена недостатков. Это можно отчасти оправдать тем, что в многообразии отношений между Я и объектом при определенном обобщении отчетливо проявляется лишь структура отношений между Я и Я-идеалом. И все же, как в анализе групп (Bion 1959), так и в политической психологии (Adorno 1970, 1950), фрейдовская концепция Я—объектных отношений еще далеко себя не исчерпала.

СТРУКТУРНАЯ МОДЕЛЬ

Изложенная выше концепция нарциссического Я как единства субъекта и объекта, способного в течение жизни сохраняться в замещении одного другим, таит в себе сложную проблему: каким образом Я удается выделиться из этого единства и отмежеваться в качестве индивидуального существа?

Мы видели, что «ректифицированное Я-удовольствие» превращает в не-Я все, что доставляет неудовольствие. В результате в работе «Влечения и их судьба» Фрейд приходит к следующему положению: «Ненависть как отношение к объекту древнее, чем любовь, она соответствует первоначальному отторжению раздражающего внешнего мира со стороны нарциссического Я» (X, 231). Но если неизбежность 3
беспокойства и есть то, что приводит к разделению Я и объекта, то тогда Я должно не только ненавидеть все постороннее, что конституировано подобным образом, но и стремиться на более высокой ступени развития к воссоединению со своим объектом: «Развитие Я состоит в отказе от первичного нарциссизма и возникновении сильнейшего стремления вновь его обрести» (X, 167). Тем самым, однако, Я как отдельное теперь существо становится одновременно ненавистным и для самого себя, помехой для желанного всеединства, которую именно в себе самом и стремится устранить. Грубо говоря, ради своего возникновения и сохранения Я должно возненавидеть объект и от него отделиться; ради этого отделения, всегда неполного, оно должно быть устремлено на устранение — а значит, и на уничтожение — себя в своем ограничении.

По-видимому, этот парадокс и пытается разрешить Фрейд в своем труде «По ту сторону принципа удовольствия» (1920). Фрейд исходит здесь из феномена, противоречащего принципу удовольствия. Неприятные переживания, прежде всего травматического характера, как-то: катастрофы и несчастные случаи, но также тяжелые обиды, перенесенные в детском возрасте, повторяются во сне, в жизни и не в последнюю очередь в процессе аналитического лечения. При этом он приходит к выводу, что такое повторение служит совладанию с травмой, что человек пытается теперь справиться с вызвавшей когда-то потрясение и пассивно пережитой ситуацией — задача, которая хотя и не отменяет принцип удовольствия, но все же его превосходит (XIII, 32). В ходе своих рассуждений Фрейд впервые подвергает ревизии, хотя пока еще и не делает на этом акцент, разграничение созна-

448

тельного-предсознательного и бессознательного как систем и предлагает новое разделение: на связанное Я и вытесненное (XIII, 18). Причиной этого стала констатация факта, что сопротивление аналитической терапии и прекращение вытеснения могут быть бессознательными, служить принципу удовольствия и одновременно вытесненному, которое, даже стремясь к отводу, в динамическом смысле ему противопоставлено. Навязчивому повторению подлежат теперь такие воспоминания, которые не может связать Я, то есть те, что «в известной степени неподвластны вторичному процессу» (XIII, 37). Если они недоступны Я, заключает Фрейд, значит речь должна идти о чем-то инстинктивном. При этом само навязчивое повторение, которое до сих пор рассматривалось как результат тщетных попыток справиться с травмой, неожиданно становится свойством влечения как такового. «Влечение с этой точки зрения можно было бы определить как присущее живому организму стремление к восстановлению прежнего состояния...
выражение инертности в органической жизни» (XIII, 38). Это последнее замечание делает явным, что такая удивительная перемена есть не что иное, как возврат к основным идеям «Проекта». В результате Фрейд приходит к завораживающей и вместе с тем необычной идее, что всему живому присуще стремление вернуться к неживому, и он называет это стремление влечением к смерти. Мы не можем здесь более детально останавливаться на этой проблеме и затрагиваем ее лишь потому, что она оказала значительное влияние на дальнейшее развитие психологии Я.

Фрейд со всей определенностью признает, что к своему постулату о влечении к смерти он пришел не путем чисто психологических рассуждений, а опираясь на биологический подход. Нельзя, однако, не согласиться, что приведенные Фрейдом ссылки на биологию в связи с этой проблемой являются сомнительными и неоднозначными. Ведь смерть касается отдельного существа; по отношению к жизни как таковой она неизбежно становится неопределенным феноменом. Когда же Фрейд рассматривает проблему смерти, стремление к уничтожению в рамках общей биологии, взаимосвязь любви и ненависти, диалектика отрицания и разделения трактуется уже не как конституция Я, не как субъектно-объектное отношение, не как специфическое, а как результат противоречия двух первичных влечений, эроса и смерти, которые в различных сочетаниях принимают у индивида различную форму. Тем самым противоречие выносится из сферы психологии Я и сводится к борьбе двух титанов — эроса и танатоса. Эта операция представляет собой главную предпосылку для создания систематики в рамках структурной модели, которая многими считается окончательным вариантом фрейдовской психологии Я.

Очерк «Я и Оно» (1923) начинается с замечания Фрейда, что в нем развиваются идеи, которые были намечены в работе «По ту сторону принципа удовольствия» (1920) (XIII, 237). В «Новом цикле лекций по введению в психоанализ» (1932) он еще раз подчеркивает, что исходный пункт к пересмотру учения об инстинктах, то есть гипотезы об агрессивном влечении, был тот же самый, что привел и к новой формулировке отношений между Я и бессознательным, а именно «впечатление из аналитической работы, что пациент, который оказывает сопротивление, об этом сопротивлении часто ничего не знает. Однако он не осознает в себе не только факт сопротивления, но и мотивы его» (XV, 115).

В «Я и Оно» Фрейд подробнейшим образом излагает причину пересмотра своей теории. Еще раз подробно остановившись на понятиях «сознательного, пред-сознательного и бессознательного», он указывает на не учтенную в этой системе проблему:

449

шний мир. Это та душевная инстанция, которая контролирует все частные процессы, которая ночью отходит ко сну и все же руководит цензурой сновидений. От этого Я исходит также вытеснение... Во время анализа мы наблюдаем, как больной, если ему ставятся известные задачи, испытывает затруднения; его ассоциации, стоит им только приблизиться к вытесненному, застопориваются. Тогда мы ему говорим, что он находится во власти сопротивления, но сам о нем ничего не знает, и даже в том случае, когда, испытывая неприятные чувства, он должен догадаться, что в нем действует сопротивление, он все равно не может ни назвать, ни указать его. Но поскольку это сопротивление явно исходит из его Я и принадлежит последнему, то мы оказываемся в непредвиденной ситуации. Мы обнаружили в самом Я нечто такое, что тоже является бессознательным и ведет себя подобно вытесненному, то есть оказывает сильное воздействие, не становясь сознательным, и для осознания чего требуется особая работа.. Исходя из наших представлений о структурных соотношениях душевной жизни, вместо этого противопоставления (то есть сознательного и бессознательного — Г. Я.) мы должны ввести другое: противопоставление между связным Я и отколовшимся от него вытесненным» (XIII, 243—244).

До сих пор противопоставление во многом похоже на то, с которым мы познакомились в ранних трудах Фрейда, посвященных учению о неврозах. Также и там связное Я противопоставлялось отщепленному и расщепленному вытесненному, также и там сопротивление устанавливало различные межевые знаки для того и другого. Однако прежде главным образом имелись в виду общепонятные сопротивления: чувство стыда, опасения, неловкость и т.п. Предлагая новое противопоставление, Фрейд исходит из бессознательного
сопротивления, то есть из чего-то первично непонятного и сокрытого, о котором можно сделать вывод только по его воздействиям. Таким образом, Я в этой концепции является скрытым отчасти от себя самого, более того, оно действует даже вопреки собственным сознательным устремлениям. Здесь, правда, еще сохраняется указанное нами противоречие, но уже вне связи с объектом. Фрейд скорее подчеркивает, что благодаря такой констатации характер бессознательного приобретает многозначное качество, которым, однако, не следует пренебрегать (
XIII,
245).

Для более подробной характеристики Я Фрейд исходит из представления о сознании как границе между внутренним и внешним (XIII, 23), поверхностном слое душевного аппарата (XIII, 246). Сознательными, по Фрейду, являются в первую очередь чувственные восприятия, приходящие извне, затем также ощущения и чувства, возникающие в ответ на раздражители, приходящие изнутри, из тела. Внутри-психические процессы, например, мыслительные, осознаются лишь благодаря посредничеству речи, «связи с соответствующими словесными представлениями» (XIII, 247). «Сознательным может быть только то, что когда-то рке было сз восприятием, и что, помимо чувств изнутри, желает стать сознательным; оно должно сделать попытку превратиться во внешние восприятия. Это становится возможным благодаря следам воспоминаний» (XIII, 247). Я, следовательно, обладает знанием о внутрипси-ческих процессах: актуально — благодаря собственной организации, исторически — благодаря посредничеству других. То, что речь идет о человеческом, культурно обусловленном посредничестве, скрывается в этом контексте за общим понятием «внешние восприятия». Между тем нарциссический объект, который прежде изображался либо в качестве человека, заботящегося о ребенке, либо внешнего мира в целом, исчез, Я из объекта превратилось в некий орган.

Для внутрипсихического, противостоящего этому Я, понятие вытесненного стало слишком узким. Вслед за Гроддеком (Groddeck 1923), необычайно ярко и образно изобразившим разумно-бездумное всемогущество бессознательного, отныне Фрейд называет эту не относящуюся к Я часть Оно.

450

«Теперь индивид для нас есть психическое Оно, непознанное и бессознательное, на поверхности которого покоится Я, развившееся из системы В как ядра... Я не отделено строго от Оно и внизу с ним сливается» (XIII, 251).

Создается впечатление, что Оно заняло место субъекта. Оно образует ядро нашей личности (XVII, 128), воспринимает исходящие от тела инстинктивные потребности (XV, 80), с необычайной остротой ощущает напряжения, вызванные потребностями, а также их изменения и стремится отвести энергию влечений и их удовлетворить. Но прежде всего Оно определяется как огромный резервуар для либидо, и тем самым теория нарциссизма претерпевает коренное изменение. Все либидинозные катексисы исходят отныне из Оно. Первично они направлены на объекты и только вторично, при вынужденном отступлении либидо, — на Я. Тем самым Я выступает по отношению к Оно в качестве объекта, точнее сказать, замещающего объекта (вторичный нарциссизм). Полярность Я и объекта превратилась в результате в напряженные отношения между Я, Оно и внешним миром.

Если Я выступает в них до сих пор чуть ли не исполнительным органом Оно, то монополия на эту функцию обеспечивает ему господствующее положение в таких отношениях. Это проявляется уже в самом названии: «Оно» должно выражать «основное свойство этой душевной провинции, ее чуждость Я» (XV, 79). Без собственного доступа к внешнему миру и сознанию Оно можно описать лишь негативно, со стороны Я, в качестве его антипода. Только Я является инстанцией, которая владеет доступом к подвижности и тем самым контролирует поведение, отстаивает требования реальности, обеспечивает дальнейшее существование индивида и не в последнюю очередь является местом страха и центром защиты (ср.: А. Freud 1936). Стараясь привлечь к себе направленную на объекты инстинктивную энергию Оно, Я словно лишает ее сексуального характера и вместе с тем несвязанности, либидо десексуализируется
(XIII, 258) и устремляется на новые цели. То есть можно с равным правом сказать, что Я является исполнительным органом Оно, и наоборот, что Я властвует над Оно; Фрейд использовал для этого образ «коня и всадника» (XIII, 253) или конституционной монархии. При этом следует иметь в виду, что такие отношения подчинения или господства вытекают из рассмотрения конфликтной ситуации; там, где ее нет, или там, где она не является острой, ощутимой разницы между Я и Оно не существует.

Я как центр восприятия и управления на границе между Оно и внешним миром является, по сути, психическим репрезентантом тела (и обладает здесь известной независимостью от Оно — мысль, которую Хайнц Гартманн развивает до эксплицитной гипотезы о первичной автономии Я), которое может восприниматься как принадлежность и личности, и внешнего мира.

«Собственное тело и прежде всего его поверхность является местом, из которого могут исходить одновременно внешние и внутренние восприятия. Оно воспринимается как другой объект, но оно дает органам чувств ощущения двоякого рода
(курсив Г. Я.), одни из которых могут быть приравнены внутреннему восприятию... Также и боль при этом, похоже, играет определенную роль, а то, каким образом при сопровождающихся болью заболеваниях человек получает знание о своих органах, является, пожалуй, прототипом того, как вообще возникает представление о собственном теле» (XIII, 253).

В другом месте (XIV, 204; ср. также: Freud 1914a) Фрейд говорит о боли, что она приводит к нарциссическому катексису причиняющей боль части тела, то есть ведет от объекта к собственному телу. Если учесть важную роль, которую во «влечениях и судьбах влечения» тела играл внешний мир в виде неудовольствия и боли в формировании реального Я и разделении первичного единства субъекта, то тогда становится ясным, что эта новая теория делает акцент уже не на единстве и взаи-

451

мозаменяемости, а скорее на разделении субъекта и объекта и представляет собой теорию автономии индивида, ее условий и препятствий. Это согласуется с целью терапии, «которая должна обеспечить Я поступательное завоевание Оно» (XIII, 286). Изменение направления взора означает здесь одновременно новое распределение отношений: прежние позиции субъекта и объекта нельзя перекрыть позициями Я и Оно; отношения усложняются далее введением третьей инстанции, Сверх-Я.

Отделение Я и Я-идеала Фрейд постулировал еще раньше, причем идеал представлял собой продолжение нарциссических отношений при сообразном реальности развитии. Теперь Фрейд обобщает этот процесс, рассматривавшийся прежде скорее как особый случай, и высказывает положение, что каждый прекратившийся, и, возможно, даже существующий катексис объекта приводит к изменению характера (XIII, 258) или, используя техническую терминологию, идентификации. Термин «идентификация» по-прежнему опирается на открытие, что вследствие изначального единства субъекта и объекта также и в последующем развитии один может замещаться другим; об этом напоминает также формулировка, что в самом начале катексис объекта и идентификацию различить невозможно (
XIII,
257). Но в целом понятие идентификации исходит из представления об уже конституированном в своем ядре Я. Принуждаемое отказаться от сексуального объекта, Оно, так сказать, переправляет ставший свободным катексис на Я, которое становится его объектом; и наоборот, Я рассматривается по аналогии с любовным объектом, который катектируется Оно, с одной стороны, для того, чтобы самому усилиться, а с другой — чтобы форсировать задачу (нежелательного) объектного катексиса. В любом случае этот процесс уже предполагает некоторые наметки разделения Я и Оно и со своей стороны этому разделению способствует и еще больше его усиливает.

Прототипическим и основополагающим для этого процесса является эдипов конфликт и его разрешение. Выражение «эдипов конфликт» провозглашает античное сказание и драму Софокла парадигмой судьбы каждого отдельного человека. С переходом от отношений двух людей к трехсторонним отношениям, во-первых, и с созреванием и интеграцией сексуальных влечений, во-вторых, ребенок неизбежно попадает в конфликт, состоящий в том, что он хочет обладать одним из родителей, тогда как другой родитель ощутимым образом ограничивает эти притязания. Конфликт осложняется еще и тем, что ради иных отношений и потребностей возлюбленный родитель — мы не будем вдаваться в нашем изложении в специфические для пола различия — сильно обижает ребенка (например, рождением брата или сестры), а также тем, что чинящий препятствия и враждебно воспринимаемый человек одновременно вызывает восхищение и зависть. В норме притязания ребенка разбиваются о перевес в силах родителей и собственную ненависть (страх кастрации), но все же не исчезают полностью. Ребенок перенимает вызывающие восхищение качества ограничивающего родителя, пытается присвоить себе его силу и одновременно сохранить его любовь, налагая отныне сам себе запрет на свои отвергнутые желания. Внешний конфликт становится внутренним. Такое разрешение отнюдь не есть завершенный процесс, скорее оно образует некую общую модель разрешения конфликтов в целом, которая сказывается не только на дальнейшем развитии характера индивида, но и обусловливает форму возможного у него невротического заболевания и в значительной степени определяет его любовные отношения и выбор партнера. «Это изменение Я сохраняет свое особое положение, оно противостоит другому содержанию Я в виде Я-идеала или Сверх-Я» (
XIII,
262).

«Я-идеал, стало быть, является наследием эдипова комплекса и вместе с тем выражением могущественнейших побуждений и важнейших судеб либидо в Оно.

452

Своим становлением Я одолело эдипов комплекс и одновременно подчинило себя Оно. Если Я, по сути, является представителем внешнего мира, реальности, то Сверх-Я выступает по отношению к нему как поверенный внутреннего мира, Оно. Конфликты между Я и идеалом в конечном счете будут отражать — к этому мы теперь уже готовы — противоречие реального и психического, внешнего мира и мира внутреннего» (XIII, 264).

В этой чересчур схематично изображенной модели мы хотим еще раз особо подчеркнуть роль враждебности и идентификации. Полученная в самом широком смысле травма и возникшая из-за этого враждебность приводят к интернализации конфликта, что делает возможной дальнейшую жизнь с отчасти любимыми, отчасти незаменимыми и раз и навсегда данными людьми. Наряду с открытием инфантильной сексуальности одним из самых важных достижений психоанализа является, пожалуй, доказательство того, что социальное развитие индивида, психические предпосылки культурной способности которого покоятся на интернализирован-ной враждебности, может иметь катастрофические последствия. Именно эти последствия привели Фрейда к постулату о влечении к смерти и созданию структурной модели. Первая мировая война продемонстрировала массовую инволюцию этого процесса, проявившуюся в открытом извержении всякого рода жестокой агрессии; но еще более важным — и тем самым мы возвращаемся к исходному пункту, бессознательному сопротивлению, — является, пожалуй, впечатление от загадочно обособившейся, направленной против себя разрушительной ярости, выражающейся в негативной терапевтической реакции, которая вопреки всякому благоразумию и первоначальным надеждам столь часто сводит на нет аналитическую терапию.

Мы увидели ограничения, присущие этой модели. Поскольку она приложима к относительно дифференцированному и сепарированному Я, а также к фазе относительно высокоорганизованного и интегрированного сексуального развития, рассмотрение с этой отправной точки обнаруживает, естественно, область не- или антиорганизованного. Но так как эта отправная точка вводится в качестве исходного пункта в развитии Я, индивидуальном душевном развитии в целом, все уже данное здесь следует перенести с онтогенеза на филогенез (XIII, 267), с психологии на биологию, хотя онтогенетическое развитие по-прежнему доступно психологическому анализу. Это относится к концепции влечения к смерти (Freud. 1920), с одной стороны, и к проблеме бессознательного чувства вины — с другой, возникновение которого Фрейд тщетно пытается объяснить каким-то образом унаследованным доисторическим событием, убийством отца (Freud 1930).

С другой стороны, выбор эдипова комплекса (см. статьи А. Холдера и Г. Штольце) в качестве отправной точки для этой модели отнюдь не является произвольным, он вполне обоснован его огромным значением прежде всего для неврозов переноса, классической и наиболее разработанной области психоанализа. Отделение Оно и Сверх-Я от Я расширяет генетический и динамически-экономический подходы до структурного, то есть до подхода, который делает очевидным, что развитие индивида несет на себе печать не только прежних отношений и судеб, но и то, что его актуальное поведение представляет собой постоянную компенсацию и примирение конфликтов. «Делает очевидным» означает здесь, что анализу подвергается каждая отдельная черта характера, каждый отдельный способ поведения, каждое индивидуальное качество. С этой моделью психоанализ из фазы великих открытий вступает в период систематических наблюдений, который начинается с первой фазы признания, распространения и институционализации психоанализа в двадцатые годы и продолжается в изгнании в Соединенных Штатах Америки в годы фашизма и холодной войны. Вряд ли эта модель смогла бы занять

453

положение, чуть ли не равнозначное психоаналитической теории в целом, и закрепиться без основополагающих работ Хайнца Гартманна и прежде всего его эпохальной статьи «Психология Я и проблема приспособления» (Hartmann 1939).

Если структурная модель описывает отношения между Я, Оно и Сверх-Я, а предметом психологии Я является посредническая позиция Я между двумя последними, то Гартманн (см. статью Г. Ф. Вальдхорна в т. III) в указанной работе сразу делает акцент на отношении между Я и внешним миром, тогда как два других он считает заданными изначально и далее их не обсуждает. Отношение Я и внешнего мира он рассматривает с точки зрения приспособления. Приспособление означает при этом нечто большее, нежели процесс как аутопластической, так и аллопласти-ческой адаптации к окружению — помимо этого оно подразумевает принцип, согласно которому гармония между организмом и его окружением обеспечивается биологически (там же, 78). Этот принцип в качестве принципа реальности в широком смысле
Гартманн противопоставляет фрейдовскому принципу реальности как более узкому и включает в него также принцип удовольствия и все устройства и процессы, которые без явно выраженного намерения индивида служат его сохранению или сохранению вида (пример: сильный нарциссический катексис пениса из-за его важности для сохранения вида; по Ференци).

Тем самым Гартманн расширяет специфически психоаналитическую территорию судеб конфликта, включив новое измерение, которое можно назвать чуть ли не телеологическим, — предназначение, а именно не только предназначение с позиций индивида, но и всеобъемлющего Общего. Предметом исследования становится теперь не только генез, но и в первую очередь функция
определенного защитного механизма, черты характера или определенного способа поведения. Гартманн выступает не меньше чем за «расширение аналитической теории развития Я» (там же, 76). Это расширение относится прежде всего к включению Гартман-ном так называемых бесконфликтных сфер Я: если Фрейд в работе «Я и Оно» исходил из того, что Я образуется из Оно и в некотором роде должно отвоевывать у него территорию, то Гартманн указывает, что человек уже с самого рождения оснащен биологически и это биологическое оснащение не зависит от влечений и служит приспособлению, которое также относительно независимо от судеб отношений развивается в процессе биологического созревания; речь, в частности, идет о восприятии, моторике, памяти, функциях контроля и координации и, кроме того, всем том, что называют общей одаренностью. Эти первично автономные аппараты Я, если только они вторично не вовлечены в конфликты, с одной стороны, сексуализируются,
а, с другой стороны, функции, первично возникающие из конфликтов влечений, в ходе развития приобретают определенную от них самостоятельность, принадлежат к бесконфликтным сферам и образуют отныне важную часть психологии Я.

«Мы познакомились с Я в его защитной деятельности... однако есть вопросы — и, пожалуй, нелишним будет подчеркнуть, что речь идет о вопросах, выросших на почве анализа, — которые близки нам при изучении и других функций Я и другого аспекта деятельности Я. Развитие Я можно описать теми конфликтами, которые необходимо разрешить в борьбе с Оно и Сверх-Я; можно также включить конфликты с внешним миром и, таким образом, проследить за ним в его борьбе на три фронта. Подобно тому — если позволительно такое сравнение, — как описывая страну, нацию, государство, указывают границы и рассказывают о военных осложнениях с соседними народами и государствами... предметом [рассмотрения] можно сделать также мирное развитие населения, его экономику, его социальную структуру, его правительство и т.д., а также мирную приграничную жизнь» (там же, 68).

454

То, что Гартманн перечисляет здесь в образе мирного развития населения, есть «круг проблем автономного развития Я, структурного и рангового упорядочивания функций Я, организации центрального управления, самосохранения и т.д. и их отношения к понятиям приспособления и душевного здоровья» (там же, 133), который в этой работе Гартманн провозглашает исследовательской программой. Для этой Я-психологии нормы основными категориями становятся такие понятия, как функция Я, сила Я, слабость Я, ограничение Я (там же, 71). Нетрудно заметить, что данная система свойств расчищает путь дифференциальной психологии и характерологии, а подходы с позиции достижения, приспособления и нормального функционирования должны, согласно провозглашенной Гартманном цели, сделать психоанализ гораздо более плодотворным для педагогики и социологии. Из диаспоры парадоксов и скандалов психоанализ тем самым вступил в более миролюбивую область академической науки и понимания человека со стороны здоровья.

ВКЛАД ПАУЛЯ ФЕДЕРНА

За пятнадцать лет, прошедших с появления «Я и Оно» до смерти Фрейда, Фрейд ни разу не подверг ревизии структурную теорию в качестве остова метапси-хологии; тем не менее некоторые модификации, произведенные без прямого на то указания, свидетельствуют, что предшествующий подход, а именно понимание Я на основе его дифференциации из единства Я и объекта, не утратил своей силы. Уже в работе «Торможение, симптом и страх» (1926) Я вновь скорее описывается с точки зрения его идентичности Оно, нежели их противоречия (то есть как субъект) (XIV, 124). При попытке создать новую теорию страха с позиции психологии Я образуется ряд, начинающийся со страха рождения как ситуации отделения, продолжающийся страхом потери любви как психического отделения и заканчивающийся страхом кастрации, где место страха отделения от объекта занял страх увечья, то есть утраты части самого себя (см. статью о страхе Д. Айке в этом томе). При обсуждении отношений между страхом, болью и печалью в конце концов становится ясным, сколь принципиально одинаково структурированы боль, причиняемая собственным телом, и боль из-за любимого объекта.

В своем сочинении «Недовольство культурой» (1930) Фрейд полемизирует по поводу описанного Роменом Ролланом океанического чувства связанности с внешним миром и пытается вывести его генетически. При этом он исходит из обычного впечатления о несомненном отличии собственного Я от внешнего мира, чтобы указать на состояния, где эта несомненность отсутствует, и делает вывод: «Следовательно, чувство Я тоже подвержено нарушениям, а границы Я не постоянны» (XIV, 424).

Затем он рассматривает уже описанным выше образом развитие Я и завершает изложение так:

«Первоначально Я включает в себя все, но затем отделяет от себя внешний мир. Наше нынешнее чувство Я является, стало быть, лишь жалким остатком гораздо более обширного, пожалуй, даже всеобъемлющего чувства, которое и соответствовало внутренней связанности Я с внешним миром» (XIV, 425).

Терминология и способ изложения полностью соответствуют здесь образу мыслей Федерна, на которого Фрейд и ссылается.

Федерн 4
разрабатывает собственную психологию Я, по сути, на двух методах: во-первых, на принципиально долгое время пренебрегавшемся (поскольку речь шла о доказательстве бессознательных феноменов) методе самонаблюдения, во-

455

вторых, на анализе некоторых аномальных состояний Я, прежде всего чувств отчужденности или состояний деперсонализации, и наконец — здесь первый и второй методы совпадают, — на анализе сновидений, пробуждения и засыпания.

Основываясь на первом подходе, интроспекции, Федерн постоянно подчеркивает, что Я представляет собой не мыслительную конструкцию, метапсихологическое понятие, а эмоциональную, живую и переживаемую реальность. «"Чувство Я" можно описать как чувство душевной и телесной связанности в смысле времени и содержания, причем эту связанность следует понимать как непрерывное или как восстановленное единство» (Federn 1926, 29). При этом Федерн намеренно выбирает более широкий в сравнении с понятием «сознание Я» термин «чувство Я»: «Самопереживание Я не исчерпывается знанием и сознанием указанных выше качеств единства Я, но содержит также чувственное переживание., самое простое и вместе с тем самое всеобъемлющее состояние, вызываемое собственным бытием в существующей личности, даже если внешнего или внутреннего раздражителя не имеется» (Federn 1932, 60—61). Это чувство связанности и непрерывности Федерн выводит из метапсихологического тезиса, согласно которому Я представляет собой единство или общность константных катексисов (ср.: Freud 1895; Loch 1971); более того, он рассматривает это чувство как прямое доказательство его очевидности. По отношению к сознанию Я определяется как носитель и
предмет сознания; континуальность катексисов распространяется, однако, прежде всего на предсознательное, поскольку эта непрерывность определяется не только актуальным наличием содержаний и функций, но и потенциальным; бессознательное, если говорить о его отношении к Я, состоит, согласно Федерну, из утраченных и вытесненных прежних состояний Я, образующих важнейший предмет анализа сопротивления в процессе психоаналитического лечения — это согласуется с фрейдовской формулировкой, что именно инфантильное Я в силу своей неразвитости вынуждено реагировать на притязания влечений вытеснением. И все же главным метапсихо-логическим тезисом Федерна является: «Распространение составляющей Я катектиро-ванности меняется; те или иные ее границы являются границами Я
(курсив Г. Я.) и как таковые осознаются (Federn 1934, 88).

Понятие границ Я было введено Федерном после исследования состояний отчужденности. Фрейд в своей теории и вслед за ним Нунберг отстаивали тезис, что чувство отчужденности возникает в результате оттока объектного либидо в Я. В противоположность этому Федерн утверждает, что при переживании отчужденности интерес к объектам вполне может оставаться, что восприятие является сохранным и что не пропадает ничего, кроме привычной реальности и жизненности впечатлений, чувства действительности, которого невозможно достичь испытанием реальности. Эту специфическую утрату Федерн объясняет тем, что при сохранившемся объектном либидо и сохранности всех известных функций органов чувств воспринимающее, обращенное на себя Я словно мертвеет, то есть становится не-катектированным в том месте, где оно должно встретиться с данным объектом. Возможность такой утраты и привела Федерна к выводу, что в случае нормального переживания Я в целом и в отдельности должно быть в этих местах катектирова-но. «Там, где есть отчуждение, в нормальной структуре Я имеет место нарцисси-ческий катексис» (Federn 1927, 51). Границы Я имеют отношение тут не только к разграничению Я и внешнего мира, как это можно было бы предположить из вышесказанного, но и к функциям Я, например к мышлению, памяти, желаниям, чувствам. Как раз одно из таких наблюдений, а именно, что многие чувства могут переживаться деперсонализированно, как непроизвольные или нереальные, но страх — никогда, и позволило Федерну выделить разные границы Я, то есть отделить периферическое Я от, так сказать, ядра Я, или центрального Я, хотя этому последнему Я он и не уделяет в своих исследованиях так много внимания, как первому.

456

«Больше, чем наличие самовосприятия, насколько простирается наше чувство Я, термин "границы Я" не обозначает; некоторые неверно меня поняли, что границы — образно выражаясь, подобно ремню — опоясывают Я и что границы являются жесткими. Верно обратное. Эти границы, то есть масса функций Я, наполненных чувством Я, то есть катектированных либидо, по-прежнему принадлежат Я и изменчивы. Человек же ощущает, где прекращается его Я, особенно если границы как раз меняются. Другой упрек, который может основываться на естественном недоразумении, я хочу предотвратить. Поскольку мое исследование самовосприятия исходит из границ
Я, они особо подчеркиваются. Но я отнюдь не отстаивают позицию, что чувство
Я является лишь периферическим. Чувство границ
Я, поскольку они чуть ли не постоянно меняются, воспринимается легче. Но одновременно чувством Я наполнено все сознательное. И, на мой взгляд, оно существует с самого начала, сперва расплывчатое и бедное содержанием» (Federn 1929, 271).

Открытое в феномене отчуждения явление границ Я, или парциальных катек-сисов Я, можно наблюдать и в других состояниях, преимущественно во сне. Больные с явлениями деперсонализации часто описывают свои переживания как нереальные, похожие на сон; сны же, пока они снятся, напротив, не кажутся нереальными. И только в ретроспективе сновидение становится чужеродным. Общим для обоих состояний является патичность процесса, то есть аномальный или дефектный катексис Я и невозможность ему противостоять. Из наблюдений за процессами при засыпании Федерн получил данные о вариациях чувства Я и тем самым о дифференциации различных границ Я. При быстром засыпании все катексисы Я исчезают в целом одновременно, при медленном, наоборот, чувство телесного Я исчезает перед чувством психического Я, причем не обязательно все сразу: некоторые зоны (лицо, руки, эрогенные зоны) оказываются более резистентными, чем другие. Также и во сне телесное Я оказывается катектированным в редких случаях, что в немалой степени обусловливает нереальность состояния; даже сны о движении или ощущениях тела ограничиваются в основном отдельными местами. Федерн, вопреки фрейдовскому положению, что сновидение знает лишь форму представления (индикативного) настоящего, полагает даже, что, основываясь на анализе участия телесных чувств, можно достичь модальностей «хочу» и «должен», то есть позиции Я по отношению к сновидению (Federn 1932, 82).

Различие телесного и психического чувства Я, а также дифференциацию внутри каждого из них Федерн рассматривает одновременно и с генетической точки зрения. В отсутствие сновидений Я спящего лишено всех катексисов, раздражение, исходящее от сновидения, пробуждает Я как раз настолько, насколько это необходимо для устранения и переработки нарушения. При этом новый катексис Я приостанавливает генетическую последовательность. Более ранние ступени пробуждаются первыми, более зрелые — позже, а зачастую и вовсе не пробуждаются, что во многом и объясняет непонятность сновидения. Таким образом, наряду с филогенезом и онтогенезом Федерн вводит понятие ортриотеиеза,
производное от греческого слова, обозначающего предрассветные сумерки. Оно означает восстановление Я всякий раз после сна или прерванного катексиса, позволяющее сделать вывод о том, как происходил катексис Я.

Теперь попытаемся изложить представления Федерна о развитии чувства Я и катексисов Я. В отличие от Фрейда, считавшего невозможным наличие сопоставимого с Я единства в начале душевной жизни, Федерн исходит из того, что чувство Я существует с самого начала, даже если в первое время оно расплывчато и бедно на содержания. Либидо Я является для него тем протоплазматическим организмом из метафоры Фрейда, «распределением и скоплением всего либидо». Когда изначальное чувство Я переходит на все переживания и следы переживаний, впервые образуется

457

Я. Вместе с тем, Я катектируется со стороны Оно, влечений, и пользуется их энергией для своего формирования. «Это время развития Я представляет собой период, когда господствует первичный нарциссизм. Ибо пока происходит интернализация в Я, постоянно имеет место аутоэротическое удовлетворение этого Я во вновь приобретенных функциях и репрезентантах» (Federn 1929, 276). При этом надо иметь в виду, что Я является как субъектом, так и объектом нарциссизма, что первичный нарциссизм можно обнаружить «лишь как ощущение стремления к удовольствию и обретения удовольствия в собственной персоне... но не как направленность
либидо против себя самого» (там же, 293). Первичный нарциссизм является «медиальным», то есть ни активным, ни пассивным, что выражается в таких непереходных глаголах, как развиваться, расти, жить; рефлексивным нарциссизм становится только благодаря тому, что Я в различных отношениях вновь встречается с самим собой. Первичный нарциссизм включает в себя таюке внешний мир: «В период господства первичного нарциссизма., границы Я совпадают со всем миром представлений ребенка» (там же, 278). Неспособные либидинозно катектироватъся компоненты переживаний, разочарований, шаг за шагом вызывают отток чувства Я от объектов, из-за чего они кажутся чуждыми Я. Это развитие происходит не раз и навсегда, а для каждого объекта отдельно. Следовательно, согласно Федерну, объектный катексис возникает не тогда, когда Я испускает либидо, а когда оно снимает свои границы, оставаясь при этом словно отдельным либидинозным островом. Также и произведенные позже объектные катексисы Федерн понимает по этой схеме: сначала Я включает новый объект в свои границы и постепенно, ослабляя либидинозный катексис, отграничивает их от себя. Всякий раз в случае полноценно пережитого психического акта либидо объектных катексисов и либидо границ Я вновь сталкиваются друг с другом, и именно этим обусловлены теплота, живость и удовлетворительный характер переживания. С установлением объектных катексисов и новых границ Я прежнее Я, однако, не устраняется: «Явно и отчетливо чувство Я разделяет внешний мир и Я, а психическое чувство Я разграничивает тело и психику. И словно неявно продолжаются нарциссические катексисы чувством Я различных представлений внешнего мира, они меняются, развиваются, вновь исчезают и снова усиливаются. Самым затаенным, скрытым даже для собственного сознания, как показывают нам сновидение и психоз, продолжает оставаться весь мир первичного нарциссизма..» (там же, 285).

То, что сохраняются не только представления об объектах и репрезентанты влечений, но и все состояние Я в целом, «эгокосмическое Я», является главнейшим тезисом Федерна.

Норма и патология зависят тут от абсолютной и относительной степени катек-тической энергии, которая может быть инвестирована в соответствующие границы Я. В отличие от брейеровского понятия тонического катексиса, Федерн видит стабильность катексисов не в продолжительности затрат, а в постоянном уравновешении притока и оттока либидо. Нарциссическое либидо, согласно Федерну, имеет характер предудовольствия, то есть оно способно в течение некоторого времени поддерживать состояние приятного напряжения. Из учения о границах Я и их катексисах вытекает весьма скрупулезно разработанная теория аффектов, на которой мы можем здесь остановиться только вкратце. Согласно Федерну, аффекты возникают между двумя границами Я, которые воздействуют друг на друга или друг с другом соприкасаются; так, например, аффект стыда возникает из взаимодействия границ Я, катектированных сексуально, и границ Я, катектированных страхом. При этом концепция границ Я позволяет одновременно понимать аффект как центростремительный, возбуждающий Я и
как процесс отвода и парциального удовлетворения.

458

Важнейшее и определяющее в том числе и для деятельности Федерна следствие из теории катексисов Я относится к области теории и терапии психозов. Федерн не соглашается с Абрахамом и Фрейдом, что при психозе либидо, отвлеченное от объектов, отводится обратно в Я и что бредовые представления являются попыткой вернуться к объектам; в психозе он скорее усматривает распад периферических и недавних катексисов Я вследствие оскудения
имеющегося в Я либидо. Возврат катексиса к инфантильному Я приводит затем к тому, что реальным начинает казаться то, что когда-то и в самом деле было реальным, что словно ставшее маленьким Я одолевают извне репрезентанты и импульсы, которые полноценное и зрелое Я могло бы локализовать внутри своих границ. При реципрокности Я и мира может показаться неважным, идет ли речь о том, что Я отвлекает либидо от объектов и притягивает к себе, или что либидинозного катексиса лишается само Я, тем более что и Федерн не может четко указать, куда девается катексис. Тем не менее в формулировке Федерна содержится важное новшество, что либидо Я и либидо объекта не должны автоматически пониматься как реципрокные. Тем самым уравнение — чем больше либидо Я, тем меньше объектного либидо, — которое противоречит и повседневным наблюдениям (любвеобильный человек не обязательно должен быть из-за этого менее дифференцирован в своем Я, замкнутый человек необязательно будет располагать большей энергией для себя самого), утрачивает свою силу. Разработанная Федерном терапия психозов основана на принципе не перегружать еще более дефектное Я больного, скорее подавлять, нежели высвобождать и без того уже разбухшее бессознательное, содействовать новому катексису покинутых границ Я. Это происходит отчасти благодаря обсуждению конфликтов и обид, приведших к отходу, отчасти благодаря идентификации с терапевтом и отчасти благодаря своего рода тренировке умения различать воспринимаемое и домысливаемое и таким образом заново выстраивать и ощущать границы Я. В противоположность Фрейду Федерн показывает, что психотик вполне способен к сильному позитивному переносу, однако постоянно существует угроза того, что он может быть внезапно прерван. Поэтому Федерн считает необходимым, чтобы в процессе аналитической терапии пациент всегда мог обратиться к лицу женского пола, олицетворяющему мать или сестру, с которым у него может сохраниться контакт, если терапия прерывается приступом негативного переноса (на- терапев-

та-мркчину).

Несмотря на признание Федерна в США благодаря успехам его метода психотерапии, в Европе и в более узких психоаналитических кругах его работы остались малоизвестными. Сам Федерн объясняет недостаточное понимание своих положений тем, что для того, чтобы воспринять описанные им феномены и распознать их у других, требуется особое обучение самонаблюдению; этому обучению противостоит естественное сопротивление, «ибо собственное здоровое и ненарушенное чувство Я, это предусловие всякой радости, всем нам лучше оставить в покое» (Federn 1927, 40). И все же возникает сомнение, действительно ли единственная причина в этом; ведь аффективное сопротивление открытиям Фрейда проявлялось в том, что эти открытия называли неприемлемыми, невероятными, смехотворными и т.д., но отнюдь не трудными для понимания. Это, по словам Эдуардо Вейсса, «приключение в понимании» 5
кажется мне связанным также с тем, что Федерн описывает тончайшие процессы отделения, индивидуации и утраты Я, но при этом всегда и с самого начала говорит о конституированном Я, то есть практически не берет в расчет объект. Хотя о роли объекта в формировании Я в принципе говорится — когда, например, Федерн утверждает, что любовь создает Я, что повышенный вторичный нарциссизм репродуцирует поведение родителей, не позволяющих ребенку наивно пережить свое развитие, когда он усматривает отличие понятия Фе-

459

ренци интроекции от понятия идентификации в том, что не только расширяются границы Я, но и Я целиком изменяется по схеме орального присвоения (Federn 1936, 325), — все же объект скорее предполагается, нежели учитывается. То же самое относится к роли конфликта в психодинамике нарциссических катексисов и ее патологии: Федерн не сомневается, что прекращение катексисов происходит по причине конфликтов; но дальнейшее рассмотрение относится в основном к возникшему в результате дефекту, а анализа конфликта как такового недостает. Тем самым, на мой взгляд, Федерн стал пионером направления, в котором раннее развитие Я и его нарушения рассматриваются не в биполярной модели конфликтов, а монистической, с точки зрения силы и слабости, интегрированности и недостаточности. Совместить присущую ему дескриптивную сензитивность с различными ориентированными на конфликт подходами Фрейда и тем самым обогатить оба способа рассмотрения является задачей, которую, по существу, еще только предстоит решить психоанализу.

ПРИМЕЧАНИЯ

1
О значении такой уверенности для психоаналитической терапии см. статью Лоха и Яппе (Loch, Jappe 1974).

2
Особенно это относится к «Толкованию сновидений» и к «Трем очеркам по теории сексуальности», которые при каждом новом издании приводились в соответствие с современным состоянием теории (см.: Strachey, V/VI и VII).

3
Понятие неизбежности заимствовано мною у Жерара Мендела. Он понимает под ним событие, которое, в отличие от развития влечений, не обусловлено биологической наследственностью, но, с другой стороны, непременно наступает без акцидентного события (например, угрозы кастрации). Таким феноменом является, на его взгляд, страх инцеста, который неизбежно возникает потому, что с эдиповой любовью к матери вновь катектируется опасный для индивидуальности архаичный образ матери.

4
Пауль Федерн родился в 1871 году в Вене. Отец — Саломон Федерн — известный врач. В 1902 году начал работать в Вене в качестве практикующего врача. С 1903 года стал посещать собиравшийся еженедельно на квартире Фрейда научный крркок. Психоаналитические публикации с 1912 года. Внес значительный вклад в теорию и терапию психозов. Выраженные социально-политические интересы; ему принадлежит выражение «безотцовское общество» (в статье 1919 года). В 1924 году президент Венского психоаналитического объединения и официальный личный представитель Фрейда (см. также статью М. Гротьяна о переписке Фрейда). В 1938 году эмигрировал сначала в Швейцарию, а затем в США, где приобрел репутацию ведущего американского психиатра. В 1949 году получил приглашение в Топеку. Умер в 1950-м.

5
Введение к работе Федерна «Психология Я и психозы», с. 27.

ЛИТЕРАТУРА

Adorno, Th. W.: Die Freudsche Theorie und die Struktur der faschistischen Propaganda. Psyche, 7, 1970, 486— 509. Под названием: Zum Verhältnis von Psychologie und Soziologie в: Sociologica. Frankfurt/M.: Europäische Verlagsanstalt 1955,11-45

Alexander, F.: Development of the ego-psychology. В: L. Sandor (ИЗД.): Psychoanalysis today. New York 1933, 18-27

Balint, M.: Primary love and psychoanalytic technique (1938). London 1965

Bergmann, M.: The Place of Paul Federn's Ego Psychology in Psychoanalytic Metapsychology. Journal of the American Psychoanalytic Association, 11,1963,97—116

Bion, W R.: Experiences in Groups. London 1959

Dorer, M.: Historische Grundlagen der Psychoanalyse. Leipzig: Meiner 1932

Federn, P.: Beispiel von Iibidoverschiebung während der Kur. Internationale Zeitschrift für ärztlithe Psychoanalyse 1,1913,556-559

Beiträge zur Analyse des Sadismus und Masochismus.

I. Die Quellen des männlichen Sadismus. Internationale Zeitschrift für ärztliche Psychoanalyse 1,1913, 29-
АЧ
;

II. Die libidinösen Quellen des Masochismus. Internationale Zeitschrift für ärztliche Psychoanalyse 11,1914,105-130

Variationen des Ichgefühls (1926). B: Ichpsychologie

460

und die Psychosen (hinfort Ichpsychologie). Bern,

Stattgart: Huber 1956

Narzißmus im Ich-Gefüge (1917). Ichpsychol., 40-58

Das Ich als Subjekt und Objekt im Narzißmus (1929).

Ichpsychol., 269-302

Die Wirklichkeit des Todestriebes. B: Almanach der

Psychoanalyse, 1931

Das Ichgefühl im Traume (1934). Ichpsychol., 84-88

Die Ich-Besetzung bei den Fehlleistungen (1933). Imago

XIX, 312-338;433-453

Das Erwachen des Ichs im Traume (1934). Ichpsychol.,

Zur Unterscheidung des gesunden und krankhaften Narzißmus (1936). Ichpsychol., 303-337 Fenichel, O.: Frühe Entwicklungsstadien des Ichs. International Journal of Psychoanalysis, 19,1938,346-347

Ferenczi, S.: Entwicklungsstufen des Wirklichkeitssinnes

(1913). B: Bausteine zur Psychoanalyse. Leipzig, Wien,

Zürich: Internationaler Psychoanalytischer Verlag 1927

French, Th. M.: Defense and Synthesis in the Function

of the Ego. Psychoanalytic quarterly, 7,1938,537-553

Freud, A.: Das Ich und die Abwehrmechanismen. Wien

1936; Geist und Psyche,т. 2001. München: Kindler 1973

Freud, S,: Ein Fall von Hypnotischer Heilung (1892).

G.WI

DieAbwehrneuropsychosen (1894). G. W. I Entwurf einer Psychologie (1895). B: Aus den Anfängen der Psychoanalyse. Frankfurt/M.: Fischer 1962 Studien über Hysterie (1895a). G. W. I Zur Ätiologie der Hysterie (1896). G. W. I Weitere Bemerkungen über die Abwehrneuropsychosen (1896a). G. W. I

Die Sexualität in der Ätiologie der Neurosen (1898). G.W.I

Über Deckerinnerungen (1899). G. W. I Die Traumdeutung (1900). G. W. II/III
Der Witz und seine Beziehung zum Unbewußten (1905). G. W. VI

Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie (1905a). G. W V Meine Ansichten über die Rolle der Sexualität in der Ätiologie der Neurosen (1906). G. W. V Der Wahn und die Träume in W. Jnsens «Gradiva» (1907). G. W. VII

Charakter und Analerotik (1908). G. W. VII Der Dichter und das Phantasieren (1908a). G. W. VII Bemerkungen über einen Fall von Zwangsneurose (1909). G.W. VII

Über Psychoanalyse (1910). G. W. VIII Eine Kindheitsierinnerung des Leonardo da Vinci (1910a). G.W VIII

Beiträge zur Psychologie des Liebeslebens (1910b). G.W. VIII

Die psychogene Sehstörung in psychoanalytischer Auffassung (1910c). G. W. VIII Formulierungen über zwei Prinzipien psychischen Geschehens (1911). G. W. VIII

Psychoanalytische Bemerkungen über einen autobiographisch geschriebenen Fall von Paranoia (1911a). G. W. VIII

Das Unbewußte (1913). G. W. X Die Disposition zur Zwangsneurose (1913a). G. W VIII Zur Geschichte der psychoanalytischen Bewegung (1914).G.W.X

Zur Einführung des Narzißmus (1914a). G. W. X Triebe undTriebschicksale (1915). G. W. X Einige Charaktertypen aus der psychoanalytischen Arbeit (1915a). G.W. X Trauer und Melancholie (1916). G. W. X Vorlesungen zur Einführung in die Psychoanalyse (1917). G.W. XI

Jenseits des Lustprinzps (1920). G. W. XIII Massenpsychologie und Ich-Analyse (1921). G. W XIII
Das Ich und das Es (1923). G. W. XIII Hemmung, Symptom und Angst (1926). G. W. XIV Das Unbehagen in der Kultur (1930). G. W. XIV Neue Folge der Vorlesungen zur Einführung in die Psychoanalyse (1932). G. W. XV Die Ichspaltung im Abwehrvorgang (1938). G. W XVII Abriß der Psychoanalyse (1938). G. W. XVII Fürstenau, P.: Ich-Psychologie und Anpassungsproblem. Eine Auseinandersetzung mit Heinz Hartmann. B: Jahrbuch der Psychoanalyse III. Bern, Stuttgart: Huber 1964 Glover, J.: The conception of the ego. International

Journal of Psychoanalysis, 7,1926,414-419 Groddeck, G.: Das Buch vom Es. Leipzig, Wien, Zürich: Internationaler Psychoanalytischer Verlag 1923; Geist und Psyche.T. 1040/41, München: Kindler 1968 Grotjan, M.: The process of awakening; contribution to ego psychology and the problem of sleep and dream. Psychoanalytic review, 29,1942,1-19 Hartmann, H.: Ich-Psychologie und Anpassungsproblem. Internationale Zeitschrift für Psychoanalyse, 24,1939, 62-135

The development of the ego concept in Freud's work. International Journal of Psychoanalysis, 37,1956,425— 438

Hendrick, I.: Ego and defense mechanisms; a review and a discussion. Psychoanalytic review, 25,1938,476-497 Hoffmann, P.: Projektion und Ich-Entwicklung. Internationaljournal of Psychoanalysis, 17,1936,511—515 Jappe, G.: Ober Wort und Sprache in der Psychoanalyse.

Frankfurt/M.: Fischer 1971

Klein, M.: The importance of symbol formation in the development of the ego. International Journal of Psychoanalysis, 11,1930,24-39

461

The significance of early anxiety-situations in the development of the ego. B: The Psychoanalysis of Children. London: Hogarth 1932,245 Loch, W.: Voraussetzungen, Mechanismen und Grenzen des psychoanalytischen Prozesses. Bern, Stuttgart: Huber 1965

Mord - Selbstmord oder die Bildung des Selbstbewußtseins. Wege zum Menschen, 19,1967,262-268

Über die Zusammenhänge zwischen Partnerschaft, Struktur und Mythos. Psyche, 23,1969,481-506

Zur Entstehung aggressiv destruktiver Reaktionsbereitschaft. Psyche, 24,1970,241-259 Gedanken über «Gegenstand», Ziele und Methoden der Psychoanalyse. Psyche, 25,1971,881-910

Loch, W., Jappe, G.: Die Konstruktion der Wirklichkeit und die Phantasien. Anmerkungen zu Freuds Krankengeschichte über den «Kleinen Hans». Psyche, 27,1974, 1-31

MbNDEL, G.: La crise de generations. Etude sociopsychana-lytique. Paris 1969

Nagera, H.: The concept of ego apparatus in psychoanalysis. Including considerations concerning the somatic roots of the ego. Psychoanalytic study of the child, 23 1968,224-242

Nunberg, H.: The synthetic function of the ego. International Journal of Psychoanalysis, 12,1931,123

Ego strength and ego weakness. American Imago, 3, 1942,25-40

Rapaport, D.: The theory of ego autonomy: a generalization. Bulletin of the Menninger clinic, 22,1958,13-35

A historical survey of psychoanalytic ego psychology. Bull. Pil. assn. Psychoanal, 8,1958a, 105-120

Rycroft, Ch.: Jenseits des Realitätsprinzips. Psyche, 27,1974

Searl, M. N.: Danger situation of the immature ego. International journal of Psychoanalysis, 10,1929,423

Sterba, R.: The fate of the ego in analytic therapy. International Journal of Psychoanalysis, 15,1934,117—126

Strachey, J. (изд.): The Standard Edition of the Complete Psychological Works of Sigmund Freud. Imago London

Weiss, E.: Einleitung zu: Paul Federn, Ich-Psychologie und die Psychosen, 1956,9-27

A comparative study of psychoanalytical egoconcepts. International Journal of Psychoanalysis, 38,1957,209-222

Ich-Störungen in der Agoraphobie und verwandten Erscheinungen im Lichte der Federnschen Ich-Psychologie. Psyche, 11,1957a, 286-307

462

ТЕОРИЯ НАРЦИССИЗМА

Хайнц Хензелер

ПОНЯТИЕ

После введения Фрейдом (1914) в психоанализ понятия «нарциссизм» под этим термином подразумевался либидинозный катексис представления о себе, то есть внутреннего образа собственной персоны.

Первоначальное определение в дальнейшем было расширено. Основанием для этого послужил тот факт, что чисто экономическая концепция (вопрос о величине и распределении катексиса) оказалась чересчур упрощенной. Поскольку Фрейд не включил теорию нарциссизма ни в свою теорию влечений, ни в структурную модель, термин стал употребляться в самых разных значениях. Это привело, особенно в последние годы, к критическому его пересмотру (Balint 1960; Bing u.a. 1959; Joffe, Sandler 1967; Kanzer 1964; Kohut 1966, 1969, 1971, 1973; Pulver 1970; Schumacher 1970; Argelander 1971; Jacobson 1964; Kernberg 1970, 1974 и др.). Пульвер (Pulver 1970) указывает, что понятие «нарциссизм» используется в психоаналитической литературе для обозначения четырех различных феноменов:

1) для обозначения различной самооценки (причем как для нарциссической высокой самооценки, так и для ее противоположности, выраженной неуверенности в себе),

2) для обозначения либидинозной стадии развития,

3) для характеристики особого рода объектных отношений, а именно нарцис-

сических и

4) для обозначения сексуальной перверсии (вслед за Хэвлоком Эллисом, 1898). В последующих главах будет показано, что все эти разнообразные явления

тесно связаны между собой как систематически, так и генетически.

НАРЦИССИЧЕСКАЯ СИСТЕМА РЕГУЛЯЦИИ

Концепция нарциссизма возникла в то время, когда во фрейдовской теории влечений рассматривался дуализм сексуальных влечений и влечений Я. Фрейд пока еще не делал различия — как с 1950 года Гартманн) между Я
как регулирующей инстанцией и Самостью
как совокупностью психических репрезентантов (внутренней картиной) собственной личности. В 1914 году Фрейд выдвинул энергетическую концепцию нарциссизма, рассматривая отношение между объектным либидо и нарциссическим как комплементарное. Он использовал модель протоплазматического организма, чтобы показать, как Самость лишается либидо, когда либидо переходит на объект, и как затем либидо, направленное на объект, вновь возвращается к Самости. В качестве примеров обеих крайностей Фрейд на-

463

зывает состояние влюбленности (когда все либидо сосредоточивается на возлюбленной, а влюбленный забывает о самом себе) и состояние сна (когда человек утрачивает всякий интерес к внешнему миру и целиком замыкается в себе).

Модель распределения энергии, или модель амебы, действительно хорошо объясняет частные явления, но другие — нет. Так, для влюбленного характерна как раз повышенная нарциссическая самооценка, и, хотя спящий теряет связь с внешними объектами, во сне продолжаются бурные отношения с объектами внутренними.

Однако уже в 1914 году рассуждения Фрейда о «чувстве себя» и его источниках выходят далеко за пределы модели амебы. В частности, он указывает, что любовь к объекту в свою очередь усиливает нарциссические чувства, а именно через взаимную любовь, через уверенность в обладании любимым предметом и/или через осуществление идеала Я.

Структурная модель психики (Freud 1923), в которой Я располагается в качестве регулирующей инстанции в средоточии постоянного динамического конфликта с силами Оно, Сверх-Я и внешнего мира, позволяет более дифференцированно подойти к рассмотрению объектных отношений, равно как и нарциссизма1
.

В психоаналитической психологии Я структура объектных отношений описывается по образцу системы с отдельными структурными единицами (см. статью Г. Яппе). Аналогично этому нарциссические феномены рассматриваются не только с экономической и динамической точек зрения, но и как система с особыми подструктурами. Между обеими системами существуют функциональные связи, которые следует понимать не только как комплементарные (так выглядит модель амебы), но и как дополняющие друг друга и даже взаимоиндуцирующие. Относительно самих связей пока еще нет четких представлений.

В литературе неоднократно обсуждалась проблема, каким же образом соотносятся либидо и самооценка. Приравнивание энергии влечения и аффекта, предложенное Фрейдом, кажется слишком простым. Иоффе и Сандлер (Joffe, Sandler 1967) ссылаются на Шпица и др., которые показали, что только у новорожденных и животных аффект можно трактовать как преобразование энергии влечения. Во всех остальных случаях аффект, хотя и связан с энергией влечения, зависит также от влияния внешнего мира или от системы Я-идеал/Сверх-Я. То есть аффекты, как и самооценку, можно понять лишь в рамках сложной динамической системы.

Иоффе и Сандлер (там же) предлагают оставить открытым вопрос о происхождении чувства собственной ценности и вместо этого сделать основной упор на том факте, что Я, служа принципу удовольствия, в действительности должно обеспечивать удовольствие двоякого рода:

1) отводить исходящее от влечения напряжение по прототипу насыщения,

2) обеспечивать свободное от напряжения состояние Я, которое не идентично разрядке после отвода влечения.

Таким образом, принцип удовольствия имеет две «функциональные цели»:

1) поддержание энергетического баланса влечений (то есть регуляция удовольствия и неудовольствия, удовлетворение влечения),

2) поддержание аффективного баланса (регуляция низкой и высокой самооценки, нарциссическое удовлетворение),

и эти функциональные цели достигаются с помощью двух различных интра-психических систем регуляции 2
.

Между обеими функциональными целями существуют важные связи. В частности, удовлетворение влечения может замещаться нарциссическим удовлетворением. Этот экономический фактор является определяющим при переходе ребенка от принципа удовольствия к принципу реальности. Типичными случаями здесь являются

464

отказ от неконтролируемого опорожнения кишечника ради нарциссического удовлетворения от похвалы матери (Rosenkötter 1969) или идентификация с родителем того же пола для разрешения эдипова конфликта. Можно наблюдать и обратное — замену нарциссического удовлетворения удовлетворением влечения. Здесь типичным случаем является желание напиться, чтобы легче перенести разочарование.

Пожалуй, к пониманию фактических отношений удастся приблизиться, если предположить, что оба рода удовольствия не только замещают друг друга, но и — в различных соотношениях — всегда проявляются вместе. Аргеландер (Argelander 1971), Грунбергер (Grunberger 1964), Иоффе и Сандлер (Joffe. Sandler 1967), Шумахер (Schumacher 1970) и др. обращают внимание на то, что любое удовлетворение влечения означает также нарциссическое удовлетворение и наоборот, на что указывал еще Фрейд (1914), развивая свою модель амебы. Любое действие может рассматриваться с точки зрения удовлетворения влечения, точно так же как любой страх перед угрозой, исходящей от влечения, можно изучать в аспекте страха перед нарциссической обидой. Так, например, страх кастрации — это не только страх наказания, но и страх утратить нарциссическую целостность и совершенство (по поводу разграничения зависти к пенису и желания фаллоса см.: Grunberger 1964).

Разграничение развития объектных отношений и нарциссической системы и установление параллельных, хотя и взаимосвязанных линий развития оказалось плодотворным и с генетической точки зрения. Более подробно развитие нарциссической системы будет изложено дальше.

РАЗВИТИЕ НАРЦИССИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ РЕГУЛЯЦИИ Первичное состояние

Прослеживая развитие нарциссической системы, равно как и системы объектных отношений, вплоть до первичного состояния, мы достигаем отношений, о которых можно лишь сделать вывод на основании следствия, но никак не заключить непосредственно. О них можно судить

1) по поведению грудного ребенка и прежде всего по отношению к нему матери,

2) по смутным воспоминаниям или желаниям, которые, несомненно, имеются у каждого человека и запечатлены в мифах о райском саде, золотом веке и т.д.,

3) по глубоко регрессивным состояниям, которые мы прежде всего наблюдаем в психопатологии, и

4) по попыткам, которые предпринимаются в ходе психического развития, вновь достичь подобного состояния. Согласно Фрейду, «развитие Я состоит в удалении от первичного нарциссизма, которое вызывает интенсивное желание вновь его обрести» (X, 167).

Об этом примитивном состоянии много думали и писали. Общим для всех авторов является то, что самое раннее психофизиологическое состояние ребенка рассматривается в соответствии с биологической моделью его пренатального единства с матерью. Речь идет о состоянии гармонии, удовлетворенности, свободы от напряжения, безусловной уверенности и безопасности. Отвод влечения (аналогичный оттоку влечения в глубоком сне) происходит в основном через физиологические процессы («спокойный отвод», Jacobson 1964). Эмбрион еще не отличает себя от объектов окрркающей среды. Он не воспринимает внутриутробное пространство как нечто существующее вне его самого, поэтому «вне его», а значит, и внешних объектов, для него пока не существует. Подобные состояния в течение довольно долгого времени можно наблюдать у младенца, который еще не воспринимает кормя-

465

щую и ухаживающую за ним мать как отдельный от него объект. В определении и метапсихологическом описании этого состояния единства нет, на этот счет имеется много споров. Можно выделить две основные линии: одни вместе с Фрейдом (с 1914 года) говорят о стадии первичного нарциссизма и тем самым постулируют субъективное состояние полной независимости от окружающего мира, другие вместе с Балинтом (с 1937 года) говорят о стадии первичной любви (см. статью М. Хофф-майстер в т. III), имея в виду примитивное, но изначально ориентированное на объект отношение, в котором объекты воспринимаются не как строго очерченные единицы, но как диффузная, безграничная и нерушимая субстанция.

Фрейд последовательно разработал три различные теории относительно первичного состояния, не увязывая их друг с другом.

В 1905 году в качестве первичной он описывал объектную любовь к матери (материнской груди), за которой следует стадия аутоэротики (см.статью Р.Адама) , которая продолжается весь латентный период и в пубертате сменяется зрелыми объектными отношениями (ср.: Balint 1960).

В 1909 году (по сообщению Джонса, см.: Balint 1960) Фрейд предположил, что предшественницей нарциссизма является первичная аутоэротика, за которой следует аллоэротика, то есть любовь, направленная на объект.

С 1914 года Фрейд придерживался теории, получившей самое широкое распространение, а именно что в качестве исходного состояния следует рассматривать первичный нарциссизм, в котором — в соответствии с моделью амебы — образуется объектный катексис, обращающийся затем — в качестве вторичного нарциссизма — вновь на самого индивида.

Балинт, напротив, вновь подхватывает первую гипотезу Фрейда (начиная с 1932 года на Психоаналитическом конгрессе в Висбадене, ср.также: Freud 1937, 1959, 1960) и описывает имеющееся в виду исходное состояние как состояние первичной любви (ср. также: М. Klein 1945, 1952) 3
.

И теория «первичного нарциссизма», и теория «первичной любви» описывают первичное состояние во многом одинаково. Обе теории исходят из биологической модели внутриутробного единства матери и плода. Если первичный нарциссизм включает окружающий мир в рудиментарное переживание себя, например в «океаническом чувстве», которое Фрейд (1930) упоминает в качестве одной из соответствующих первичному нарциссизму фантазий, то Балинт описывает отношение к окружающему миру как «гармоничное скрещение», подобное отношениям легких и воздуха, рыбы и моря. Первичная любовь направляется не на конкретные объекты, а на «субстанцию и протяженность без границ» (Balint 1960, 27). Балинт называет окружение «интенсивно катектированным» (там же), но не в смысле активного катексиса, а в смысле значительной зависимости эмбриона и младенца от окружающей среды и чувствительности к ее влияниям4
.

В этом пункте заключено основное различие между теорией первичного нарциссизма и теорией первичной любви. Если в теории первичного нарциссизма постулируется состояние безмятежной гармонии, то в теории первичной любви подчеркивается уязвимость этого гармоничного лишь в благоприятных условиях состояния и его зависимость от внешнего мира.

Большое значение для психологии развития и понимания регрессивных состояний имеет вид первичных фантазий. Исходя из положения о зависимости от внешнего мира на стадии первичной любви, Балинт предполагает, что наиболее ранние символы для первичного объекта имеют вид нерушимой «субстанции и протяженности без границ» и представлены, в частности, в фантазиях о космических процессах или в отношении к четырем элементам (ср.описание филобатов и окнофилов как типов реакции на ненадежность первичных объектов в работах Балинта, например: Balint 1959).

466

Аргеландер (Argelander 1971) присоединяется к позиции Балинта, но характеризует вышеуказанные фантазии в духе Фрейда как «первично-нарциссические». Он также предлагает новое определение вторичного нарциссизма. В противоположность прежнему употреблению этого термина «вторично-нарциссическим» следует называть не отделившееся от объектов и вновь направленное на самого себя либидо, а нейтрализованное первично-нарциссическое.

Объединяя теорию первичной любви с теорией первичного нарциссизма, Аргеландер, с другой стороны, подчеркивает изначальные различия в развитии и значении нарциссизма и объектного либидо.

Связь между нарциссизмом и объектным либидо он описывает термином «компоненты», исходя из идей Фрейда (1914) и его относящегося к тому времени разграничения сексуальных влечений и влечений к самосохранению, в соответствии с которым нарциссизм является «либидинозным дополнением к эгоизму влечений к самосохранению». Компоненты постоянно взаимно влияют друг на друга, однако при этом проходят независимый путь развития и представляют собой «собственные содержания Оно». Нарциссические устремления, подобно либидинозным, также «подавляются, отражаются, осуществляются» (Argelander 1971, 367). Судьбы либидо находят свое выражение в неврозах, судьбы нарциссизма — в психозах и так называемых нарциссических расстройствах. И то и другое осуществляет себя в объектах. Объект либидо, пройдя стадии парциальной объектности, сливается в некий целостный объект, в то время как объект нарциссизма через диффузные, элементарные или разросшиеся до космических масштабов содержания постепенно приближается к реальным данностям.

Базальная неуверенность и дифференциация между Я и объектами

Описанное выше гармоническое первичное состояние, как бы его ни называли и ни описывали, испытывает значительные потрясения, как только ребенок становится старше. С развитием восприятия и мышления, а также с развитием потребностей и интересов ребенок сталкивается с реальностью внешнего мира, то есть не одними только его дружескими свойствами. Он узнает, что мать не всегда мгновенно откликается на его крик, голод не утоляется в ту же секунду, еда не всегда бывает вкусной, игрушка не повинуется его желаниям и что его отправляют в постель, даже если он этого не хочет.

Познание этой реальности становится не только необходимостью, но и огромным стимулом развития Я.
Одновременно с познанием внешнего мира у ребенка возникают первые психические репрезентанты себя и объектов. Поскольку объекты (в противоположность окружающей среде, воспринимавшейся как диффузная и неограниченная) сразу же начинают пониматься в первую очередь как причина разочарования, основным содержанием объектной репрезентации становится неудовольствие, в то время как содержанием Самости, наоборот, удовольствие. Фрейд (1915) говорит поэтому о «ректифицированном Я-удоволь-ствии» как о первом репрезентанте себя. По аналогии можно было бы говорить о «ректифицированном объекте-неудовольствии». Оба этих репрезентанта принадлежат к первым нечетко очерченным и нестабильным образам, в которых маленький ребенок воспринимает самого себя и свои объекты. К ним со временем присоединяются другие репрезентанты, которые соотносятся с определенными аспектами Я или, соответственно, объектов, например «хорошее» и «плохое» Я или, соответственно, объект, телесное Я (схема тела), соответственно, телесный объект и т.д. И только в ходе развития различные фрагменты личности и объектов (Kohut 1971) постепенно сливаются в единый и стабильный репре-

467

зентант себя и, соответственно, в единый и стабильный репрезентант объекта (ср.: М. Klein 1945, 1952; Wisdom 1967).

Но с другой стороны, познание реальности означает также невыносимое разочарование. Переживание не всегда доставляющей удовольствие зависимости от матери и предметов окружающего мира вызывает болезненные чувства беспомощности, страха и гнева. Речь здесь идет не только о злости и страхе, которые вызываются зачастую неизбежными разочарованиями. Нередко не удается избежать ситуаций, когда фрустрация не устраняется, несмотря на подаваемые маленьким ребенком сигналы, в результате чего ребенок в течение долгого времени остается без поддержки. В этом случае вместо злости и страха возникают чувства бессилия, беспомощности и депрессия (ср.: Bibring 1953; Spitz 1967). Это означает разрушение защиты от раздражений, которое наступает у маленького ребенка тем более скоро, поскольку он еще не располагает техниками совладания с угрожающим аффектом.

В результате на смену фазе грандиозного и естественного удовольствия, гармонии и внутренней уверенности приходит не менее грандиозная фаза познания противоположного: познания собственного бессилия и с трудом преодолеваемых аффектов, что нашло свое отражение в мифах о низвержении ангелов и изгнании из рая. Это познание и его травмирующее воздействие не минуют, похоже, ни одного человека, хотя частота и степень этого опыта у разных людей существенно различаются. Огромные усилия, которые не только ребенок, но и взрослый человек всю свою жизнь предпринимают, чтобы защитить свою внутреннюю уверенность, свою самооценку, и относительная легкость, с какой люди, во всяком случае в нашей культуре, утрачивают чувство уверенности, свидетельствуют о катастрофическом характере этой базальной неуверенности.

Механизмы компенсации

Чтобы избежать угрозы самооценке, человек располагает четырьмя возможностями компенсации, которые, хотя и относятся к различным стадиям развития, могут по-прежнему играть определенную роль и в дальнейшей жизни. Ими являются:

1) регрессия к первичному состоянию,

2) отрицание и идеализация,

3) уподобление реальности и

4) интернализация.

Регрессия к первичному состоянию

Наиболее ранней и примитивной возможностью является регрессия (см. статью Р. Хайнца). В соответствии с уровнем развития маленького ребенка, который только-только начинает различать фантазию и реальность, угроза потерять уверенность может быть активно предотвращена тем, что благодаря фантазиям и отыгрыванию (нерефлексированному переводу фантазии в действие) только что обретенная индивидуальность или личная идентичность приносится в жертву фантазиям о слиянии. Желания-представления об отказе от идентичности и слиянии заново играют важную роль как в раннедетской, так и во взрослой жизни. Потребность стать полностью единым с другим, раствориться в другом и т.п. отражает это желание. При этом следует отметить, что фантазии о слиянии, в отличие от фантазий о воссоединении, не предполагают конкретных объектов. Фантазии о воссоединении могут быть направлены на грудь или целиком на конкретный образ матери, и, наоборот, согласно представлениям Балинта (см. выше), мечты о слиянии

468

связаны с диффузной, безграничной, нерушимой субстанцией. Даже собственная личность в фантазиях о слиянии может утратить характер конкретного, осязаемого, четко очерченного, что, собственно, и является предпосылкой слияния. Такая дифференциация помимо прочего позволяет по-новому взглянуть на психодинамику обращения агрессии против собственной персоны, в чем, возможно, значительную роль играют не только 'фантазии о воссоединении, но и фантазии о слиянии. По нашему мнению, объяснить ими психологический процесс было бы проще.

Отрицание и идеализация; экскурс в нарциссические объектные отношения

Одна из важных задач для подрастающего ребенка состоит в том, чтобы без описанной выше регрессии справиться с нарциссическим поражением, то есть с осознанием собственного бессилия, зависимости, малоценности и подчиненности, обрести и сохранить «здоровое самосознание». Для этого ребенку необходимо знать, что он не зависит всецело от матери, родителей, учителей, авторитетов, групп и т.д., что он хороший, умелый, важный и что, хотя он и зависим в определенной степени от других, сам, в сущности, «что-то из себя представляет». Этому служат защитные механизмы отрицания и идеализации (переоценки позитивных аспектов и замены отрицаемого фантазией о противоположном). Анна Фрейд (1936) с точки зрения их действенности называет их «суверенными механизмами».

Фрустрацию своих нарциссических потребностей дети в этой фазе (ив разной степени также и взрослые) компенсируют ее отрицанием и формированием фантазий о собственном величии, поскольку пока еще не способны к реалистичной оценке своей ситуации.
Эти фантазии о величии тем фантастичнее, чем младше ребенок и чем сильнее фрустрация (ср. дифференциацию Кохута [Kohut 1971] оптимальной и массивной фрустраций).

Разумные родители помогают детям в этих попытках компенсации, стараясь смягчить для них стыд поражения и натиск реальности и подтверждая, если это позволяет сделать реальное поведение ребенка, какой он большой, милый, красивый, умелый, невероятно сильный и необычайно умный. Кохут (там же) говорит об «отражении», об утверждающем и поощряющем отображении детского Я матерью (аналогичные мысли, согласно личному сообщению Л. Шахта, еще в 1967 году высказывал также и Винникотт).

При этом родители не боятся того, что могут исказить реальность и пробудить фантазии о величии. Они явственно чувствуют, что ребенок еще не способен без ущерба для себя принять неприкрашенную реальность. Более того, они даже стараются создать у ребенка впечатление, что они сами чувствуют себя уверенно, обладают величием и властью, всё знают, добродетельны, уникальны. Они создают для ребенка «новую систему совершенства» (Kohut 1966) и тем самым позволяют им наряду с собой идеализировать и родителей.

Но именно тем, что родители поощряют ребенка в отрицании и идеализации, они предоставляют ему возможность последующей коррекции. Они препятствуют превращению фантазий в чересчур нелепые и опасные (мешающие развитию), помогают ребенку находить удовольствие в себе самом и тем самым внутренне освобождаться от родителей и, не прерывая общения с ребенком, дают ему возможность вернуться к реальности 5
.

Именно так возникают внутренние образы идеализированных объектов и грандиозного, или великого, Я (Kohut 1971). Это составляет важный этап созревания ребенка. Примитивная идентификация через смешение себя с объектом сменяется открытием собственной идентичности6
.

469

Установление целостных и стабильных репрезентантов Я и объектов не означает, что за этим не последует новое смешение, то есть идентификация аспектов Я и объектов. Однако подобные идентификации имеют парциальный, или избирательный, характер и уже не ведут к утрате идентичности, поскольку репрезентанты себя и объектов сохраняют стабильное ядро (ср.выделение Винникоттом [Wmnicott 1971] пяти фаз, в которых объект развивается от «субъективного» до «объективно воспринимаемого» ).

Преимущественно идентифицирующий характер объектных отношений на этой стадии развития с размытыми границами между репрезентантами себя и объектов имеет особое значение для понимания регрессивных состояний и патологии нар-циссической системы. Она проявляется в своеобразном обращении с объектами, в особом аффективном качестве переживаний и в содержании фантазий, которые существенно отличаются от направленных на объект либидинозных или агрессивных фантазий.

Особый способ обращения с объектами был описан Фрейдом (1914), противопоставлявшим два типа выбора объекта. Человек может любить кого-то из своего окружения, потому что он или она удовлетворяет его потребности, например кормит его и заботится, как мать, и защищает, как отец. Поскольку чувство любви примыкает к переживаниям удовлетворения потребностей, Фрейд назвал этот тип выбора объекта «выбором по принципу примыкания».

Однако человек может любить кого-то из своего окружения и потому, что он или она схожи с образом собственной персоны. Согласно Фрейду (X, 156), я могу ценить другого потому, что он:

1) такой же, как я,

2) такой, каким я был когда-то,

3) такой, каким я хотел бы быть, и, наконец,

4) прежде был частью меня (например, мой ребенок, моя идея и т.п.).

Подобный объект человек ценит не за то, что он собой представляет как таковой, но в гораздо большей степени за то, что он имеет с ним нечто общее. В конечном счете человек ценит в нем самого себя. Кохут (Kohut 1971) говорит поэтому о «объектах Самости». Подобного рода любовь к объекту Фрейд называет нарциссическим типом выбора объекта.

Как следует уже из формулировки, речь не идет об альтернативах; человек скорее располагает обеими возможностями. В нормальных условиях акцент может смещаться на тот или другой тип выбора объекта. Речь также не идет и о 'степени зрелости. Хотя нарциссические объектные отношения являются более ранними и более примитивными, они как возможность могут сохраняться и в жизни взрослого.

Нарциссические объектные отношения встречаются необычайно часто: коллега с того же предприятия, товарищ по партии, по союзу или объединению, ученый, принадлежащий к той же школе, приверженец того же вероисповедания и т.д. с большой легкостью может слепо переоцениваться и ему безотчетно отдается предпочтение не потому, что он и в самом деле заслуживает высокой оценки, а потому, что, идентифицируя себя с ним, человек видит в нем себя самого. Связанное с этим возвышенное чувство, разумеется, относится также к элементам узнавания и близости, то есть к воспоминаниям об удовлетворении влечений. К этому вдобавок, несомненно, примешиваются и идеализирующие проекции собственного переживания грандиозности своего Я. Возможно, как раз благодаря им подобные встречи и приобретают столь большое значение для чувства собственной ценности (ср.также значение нарциссических проекций родителей на ребенка для возникновения и закрепления детских неврозов [Richter 1963] ).

470

Партнер, который становится объектом таких отношении, как правило, воспринимает неожиданно высокую оценку с чувством приятного удивления. Долгое время нарциссические объектные отношения обеим сторонам кажутся идеальными. Они характеризуются установлением быстрого контакта, легкостью общения, взаимной поддержкой и отсутствием агрессии.

Группа единомышленников, занятая, к примеру, осуществлением некоего проекта, поначалу испытывает очень мало внутренних трудностей. Царит своего рода эйфория, в отношениях с другими полная ясность и уверенность в их позиции, что вовсе не обязательно соответствует реальности, а может представлять собой проекцию собственных идеализированных ожиданий.

Но постепенно объект подобных отношений, питающихся в основном нар-циссическими проекциями, начинает чувствовать себя стесненным, что его не воспринимают как индивида и не понимают. Взаимное согласие рано или поздно становится принудительной обязанностью, от которой приходится защищаться. Фрейд (1916) характеризует нарциссические объектные отношения как чрезвычайно сильные, но не очень стойкие.

В повседневной жизни нарциссические объектные отношения являются все же весьма полезными. Благодаря быстрой идентификации и определенной склонности к идеализации беспрепятственно устанавливаются контакты и упрощаются многие поверхностные отношения. Кратковременные напряжения в браке легче переносятся, если партнер в подобной ситуации воспринимается не как враждебный объект, а как часть собственной персоны, которая сегодня просто не в духе. Известно, что разрешение эдипова конфликта наступает благодаря идентификации с родителем того же пола. Когда мальчик старается быть или стать таким, как его отец, ему уже не нужно соперничать с ним или его

бояться.

Процессы идентификации являются также предпосылкой столь важных человеческих способностей, как творчество, эмпатия, юмор, мудрость и признание конечности своего бытия, которые Кохут (Kohut 1966) называет трансформациями нарциссизма.

Аффективное переживание
нарциссического отношения к объекту характеризуется удовольствием, уверенностью, восторженностью. Нарциссические объектные отношения вызывают возвышенное чувство, возникающее, вероятно, из возвышенного чувства маленького ребенка, для которого весь мир состоял исключительно из него самого или из гармоничного единства, или же относящееся к тому времени, когда ребенок воображал себя величественным существом, окруженным идеальными объектами. «В этих чувственных отношениях... явно преобладает... признак переоценки» (Freud, X, 157).

О негативном нарциссическом катексисе Я и объекта пока известно мало. «Признак переоценки», согласно Аргеландеру (Argelander 1971), может в этих случаях принимать характер неприязни, угрозы, превосходства (см. также: Rosenfeld 1965,1971). (То, что Кохут [Kohut 1973] описывает как«нарциссическую ярость», есть реакция на нарциссическую обиду. Человек, впавший в нарциссическую ярость, упорно придерживается фантазий о своем величии и идеализации объектов и поэтому столь опасен.)

Аргеландер ставит вопрос, какие содержания фантазии
присущи инфантиль-но-нарциссической репрезентантации мира. Поскольку обычно они не осознаются, вывод о них делается из фантазий, сновидений и защитных процессов, как-то: состояний регрессии, реактивных образований, отрицания, отыгрывания и т.п., в особенности у людей с нарциссическими нарушениями.

471

Присоединяясь к Балинту (Balint 1960), Аргеландер считает, что типичные первично-нарциссические фантазии концентрируются вокруг космических тем и/или отношения к четырем элементам. «Великое стремление человечества исследовать землю и вселенную, плавать по морям и летать по воздуху обязано своей мотивацией... бессознательным первично-нарциссическим фантазиям» (там же, 362). В ситуации бессилия или паники люди развивают фантазии о полете, бегстве в космос, возможности передвигаться по воде. Аргеландер приводит примеры того, как подобные фантазии, даже с риском самоубийства, преобразуются в действие, и ссылается в этой связи на описанные Балинтом (Balint 1959) «филобатические» явления7
.

Удовольствие от полета, от быстрой еды на автомобиле или плавания по морю связано не с сексуальным удовольствием, а с хорошим настроением, которое часто сопровождается иллюзорным представлением о безопасности. Как известно, многие моряки не умеют плавать, а завзятые автомобилисты часто пренебрегают мерами безопасности.

Нарциссическим фантазиям, стало быть, присуща тенденция растворять Я через его разрастание, устремляться в космические просторы и таким образом устанавливать непосредственную связь с элементами. В конечном счете речь идет о фантазии слияния с первичными объектами8
.

Ярким примером нарциссического отношения к объекту является романтическое мировоззрение. С психологической точки зрения страстный поиск глубинного смысла мира, неутолимая тоска по бесконечности, несомненно, питаются отчаянным поиском утраченной гармонии. «Стремление к единству составляло душу романтики» (Huch 1908, т. 1, 44; ср. также: Leibbrand 1956).

В желании вновь слить воедино «предчувствие и настоящее» (название романа Эйхендорффа) стираются границы фантазии и реальности, субъекта и мира, Я и объекта ради пьянящего погрркения в грандиозное переживание. Объектом романтического стремления становится все таинственное, неопределенное, то есть диффузное и безграничное, если говорить в терминах Балинта и Аргеландера: ночь, огонь, море, средневековье, Индия, звездное небо, лес, озеро, ручей, родник, сон и т.п. Вместе с тем, однако, становится очевидной хрупкость и опасность романтического переживания, поскольку рядом с гармонией внезапно возникает хаос, рядом с логичностью парадоксальность, рядом с красотой проклятие, рядом с набожностью святотатство, рядом с единством фрагментарность, рядом с идеальным демоническое.

Уподобление реальности

Если у ребенка есть возможность по мере надобности идеализировать себя и близких людей и если это развитие не будет грубо нарушено, он постепенно и органично «благодаря развитию Я и влечений, благодаря созреванию, смене катек-сиса, жизненному опыту, идентификации и объектным отношениям» (Eisnitz 1970) сможет приблизиться к реальности. С ростом способностей Я, особенно способности мысленного предвидения, ребенок приобретает возможность реалистично оценивать себя и судить о других людях, учитывая как их недостатки, так и достоинства. Собственные ошибки и слабости, равно как и разочарования в ком-либо из близких, интегрируются в таком случае без серьезного потрясения.

Зрелое отношение к объекту означает в конечном итоге принимать партнера таким, каков он есть, а себя самого — как равноценную личность. Возникают репрезентанты реального Я и реальных объектов. Благодаря формированию такого реалистического самосознания достигается освобождение от родителей и заменяющих их фигур как нарциссических объектов.

Драматиз стать против

фольклор кольного теа ситуацией. С или крокоду

Человек Общим да; свыкается < ее в резулы собой четв< Кажды себе смута уверенное полном пс вая поло>к эту психи1
бой дина восприни в стабили Такж отчасти ^ от опред их отвер представ авторите идеальш Неде рощени1 дит абес уже по,д объекте пекты i

НИИ ИД

Шумах постро( личное реальм пока п жить, так сю ти. Мс нений

472

Драматизм этого процесса отражен в мифе о Прометее. Прометей смог восстать против богов, потому что ощутил себя им равным.

фольклорным эквивалентом Прометея, по-видимому, является Каспар из кукольного театра. Этот карапуз с поразительной ловкостью справляется с любой ситуацией. Он противостоит любому чудищу, будь то ведьма или сам дьявол, волк или крокодил, равен королю и даже в чем-то его превосходит.

Интернализация

Человек в известной мере может и не отказываться от иллюзии совершенства. Общим для всех людей психическим механизмом является то, что человек не свыкается сразу же с утратой удовольствия, но, по крайней мере отчасти, смягчает ее в результате интернализации. Интернализация идеальных аспектов представляет собой четвертую возможность компенсировать угрозу нарциссизму.

Каждый человек наряду с реальным образом собственной персоны хранит в себе смутный, вряд ли сознаваемый идеальный образ себя, который придает ему уверенность, что, несмотря на все ошибки и недостатки, в своей сущности он «в полном порядке». Сандлер, Холдер и Меерс (Sandler, Holder, Meers 1963), развивая положения Якобсона (Jacobson 1954) и А. Райха (А. Reich 1960), называют эту психическую репрезентацию себя идеальной личностью.
Она представляет собой динамически изменяющийся идеальный образ себя, который в принципе воспринимается как реальный, и служит своего рода буфером, играя важную роль в стабилизации чувства собственной ценности9
.

Также и иллюзии по поводу идеализированных объектов и их свойств лишь отчасти устраняются восприятием реальности. Очевидно, Я не может отказаться от определенных аспектов идеализированных объектов. Если внешняя реальность их отвергает, они на долгое время интернализируются. Так, например, Сверх-Я представляет собой интернализацию всеведущего, непогрешимого и всемогущего авторитета родителей, Я-идеал, напротив, — интернализацию соответствующих идеальных ценностей и иллюзии совершенства 10
.

Недостатком любого схематического изложения является необходимость упрощений. Развитие подструктур нарциссической системы, разумеется, не происходит абсолютно раздельно по репрезентантам себя и репрезентантам объектов. Как уже подчеркивалось раньше, между идеализацией себя и идеализацией первичных объектов существует тесная взаимосвязь. Соответственно, идеализированные аспекты первичных объектов вследствие интернализации задействованы в построении идеальной личности (этот аспект особо подчеркивают Лох [Loch 1967] и Шумахер [Schumacher 1970]), точно так же как величественное Я участвует в построении Я-идеала и системы Сверх-Я. «Базальное доверие к себе» идеальной личности поддерживает и обеспечивает затем через систему Я-идеала/Сверх-Я и реальные объекты внешнего мира постоянный нарциссический приток, до тех пор пока последние проявляют расположение и дружелюбие. Далее, можно предположить, что благодаря преходящим «регрессиям, служащим Я», может произойти, так сказать, очередное наполнение нарциссических резервуаров идеальной личности. Можно предполагать наличие и других взаимосвязей или динамических изме-

нении

473

ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ НАРЦИССИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ РЕГУЛЯЦИИ

Все, о чем говорилось выше, позволяет построить модель здоровой нарцисси-ческой системы, учитывающую ее генетические и структурные аспекты.

Схема развития нарциссической системы
(по Кохуту [Kohut 1966] )

С учетом описанных выше взаимодействий и динамических изменений внутри системы можно построить модель функционирования системы регуляции. В центре этой системы находится реальная личность, которая является носителем чувства собственной ценности. Однако она получает поддержку от идеальной личности, которую следует рассматривать в тесном функциональном единстве с реальной личностью.

Даже если реальная личность выглядит «плохо» с точки зрения внешнего мира или системы Я-идеал/Сверх-Я, чувству собственной ценности серьезная опасность не угрожает. Идеальная личность словно возражает критикам реальной личности, что ее «плохость» — всего лишь преходящее исключительное явление.

Таким образом, функциональное взаимодействие реальной и идеальной личности находится в средоточии трех возможных влияний:

1) негативных или позитивных аффективных катексисов,

2) критики или похвалы реальных объектов и

3) критики или похвалы системы Я-идеал/Сверх-Я.

Задача Я состоит в том, чтобы содействовать и компенсировать, то есть заботиться о сохранения здорового чувства собственной ценности.

Если понаблюдать за тем, как конкретно функционирует нарциссическая система, можно сделать ряд важных открытий, противоречащих идеальному теоретическому построению.

Нарциссическая система весьма подвержена регрессии, то есть наше обращение с самими собой и нашими объектами часто не соответствует модели зрелой стадии, и с легкостью берут верх более ранние с онтогенетической точки зрения механизмы, как, например:

1) ослабление контроля за реальностью по отношению к себе и объектам,

2) появление инфантильно преувеличенных Я-идеалов, которые переносятся и на объекты,

3) частичная реэкстернализация карающих и поощряющих аспектов Сверх-Я, которые тем самым приобретают псевдоличностный характер,

4) фантазии о величии собственной персоны и идеализация объектов,

5) отказ от идентичности в пользу процессов идентификации.

474

Подобные регрессии, если они нестойкие и легкообратимые, можно наблюдать практически у каждого человека. Они не только не являются патологическими, они просто необходимы для нормального состояния Я, как было показано на примере нарциссических объектных отношений. Совсем иначе следует расценивать эти регрессивные процессы у тех людей, нарциссическая система регуляции которых развивалась с нарушениями.

ПАТОЛОГИЯ НАРЦИССИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ РЕГУЛЯЦИИ Диспозиция

Независимо от вопроса, каким образом возникают нарциссические расстройства и как они выражаются клинически, можно утверждать, что основным симптомом для человека с нарциссическими отклонениями является нестабильная самооценка, которая проявляется в неуверенности в себе, ранимости, склонности к чувству неполноценности, сомнениях в себе, короче говоря, в особой подверженности обида и
.

Фактически обида может исходить от другого человека или от Сверх-Я. Фрейд (1914, 1916) обсуждает еще одну возможность обеднения Я нарциссическим либидо вследствие смещения либидо на другие объекты или в результате использования либидо для других функций (например, защитные механизмы, болезненные процессы). (Ср. также: Fenichel 1945; Jacobson 1964.) Лох (Loch 1967) выдвигает предположение, что субъективное впечатление о недостатке нарциссического либидо возникает вследствие биохимических влияний. Проблема недостатка либидо в дальнейшем не рассматривается.

Реакции на обиды

Поскольку человек не может жить в состоянии угрозы своей самооценке, следует ожидать, что все психические механизмы, которые находятся в его распоряжении, будут использованы для того, чтобы преодолеть это состояние. В крайних случаях он мобилизует даже такие механизмы, которые сами по себе устарели, но прежде доказали свою пригодность.

Можно ожидать, что будут задействованы механизмы компенсации, с которыми он познакомился в ходе своего развития, а именно:

1) испытание и уподобление реальности, а также возврат к интернализирован-ным репрезентантам идеала, что может считаться зрелой реакцией,

2) отрицание и идеализация, представляющие собой незрелые реакции, а также

3) фантазии и/или отыгрывание фантазий о слиянии как выражение регрессии к гармоничному первичному состоянию, что можно охарактеризовать как патологическую реакцию.

Зрелая реакция на обиду

Человек, не страдающий нарциссическими нарушениями, реагирует на нанесенную обиду тем, что старается оценить ее подлинное значение. Если речь идет о действительном недостатке, человек обдумывает, насколько он важен, и в соответствующих обстоятельствах ведет себя, проявляя терпимость. Он может искать

475

защиты в своих интернализированных репрезентантах идеала (идеальной личности) и, соглашаясь с критикой, утверждать, что она затрагивает лишь кратковременное и несущественное отклонение. Он может также снизить требования к самому себе (Я-идеалам). И наконец, он может адекватно возразить против несправедливой критики или ее аспектов.

Незрелая реакция на обиду

Однако эти попытки компенсации оказываются безуспешными, если обида слишком велика или если речь идет о человеке с нарциссическими нарушениями, который чрезвычайно обидчив. В таком случае принимаются меры, испытанные на более ранних стадиях развития. В качестве таковых прежде всего используются отрицание болезненной реальности и подкрепление отрицания через идеализацию собственной личности и ближайших объектов примерно по следующей формуле: «Я вовсе не неудачник, напротив, я просто непризнанный гений». В результате оживают старые репрезентанты величественного Я и идеализированных объектов со всеми вытекающими из этого последствиями (Kohut 1971).

Некоторые из этих последствий следует перечислить. В восприятии себя вновь доминирует инфантильное представление о собственном величии. В результате идеализации репрезентанты Я и объектов раздуваются. Это имеет, однако, и нежелательное последствие: действительные или предполагаемые недостатки также разрастаются до угрожающих размеров. Как только завышенная самооценка ставится под сомнение, возникает столь же ирреально преувеличенное чувство неполноценности. Представление о собственной личности колеблется между полюсами позитивных и негативных фантазий о величии (Abraham 1912, 1924; А. Reich I960 и др.).

Этим преувеличенным фантазиям неизменно соответствует повышение уровня притязаний, который также содержит черты иллюзии. Иначе говоря, следует ожидать высоконапряженного и далекого от реальности Я-идеала.
Разумеется, эти идеалы неумолимо навязываются строгим, ригидным Сверх-Я.
По своему качеству переживания в этой системе Я-идеал/Сверх-Я подобны заповедям и запретам, исходящим от идеализированных реальных людей, поскольку в ходе регрессивного развития система Сверх-Я/Я-идеала воссоединяется с идеализированным образом родителей и может вновь восприниматься не просто как навязанная извне (реэк-стернализированная) (А. Reich 1960). Это придает требованиям системы Я-идеа-ла/Сверх-Я характер особого, конкретного, индивидуального, которому другие люди не подчинены. Это придает Я ощущение особой миссии, но и ощущение безусловной подчиненности.

Особенно пригодны для отрицания дефекта идеальной личности объекты, которые этот дефект компенсируют. Однако подобные объектные отношения ставят человека с нарциссическими нарушениями перед серьезной проблемой: возникновение его высокой самооценки в значительной мере зависит от объекта, однако для поддержания этой самооценки он должен сохранять ощущение независимости! Эту проблему можно разрешить только в том случае, если он сам активно управляет своей зависимостью, превращая объект в нарциссический. Тогда он становится способным принять свою зависимость, и то лишь настолько и до тех пор, пока объект продолжает выполнять свою нарциссическую функцию.

У людей с нарциссическими нарушениями нарциссические объектные отношения могут устанавливаться и по другим причинам: сообразное реальности обращение с объектами помешало бы отрицанию и идеализации, вскрыв недостатки.

476

Кроме того, грандиозной личности требуется идеальный партнер. Поэтому партнеры наделяются фантазиями, имеющими характер неличностного, точнее сказать, надличностного. Они соответствуют раннему восприятию родителей, приобретая схожий ореол и качество восприятия. В то же время они проективно наделяются качествами, исходящими из самой грандиозной личности. Вновь происходит частичное смешение репрезентантов себя и объектов.

В отличие от людей с нормальной нарциссической системой, которые могут быстро и без принуждения пересмотреть нарциссическое отношение к объектам, человек с нарциссическими нарушениями зависим от своих нарциссических объектов. Поскольку они выполняют определенную функцию в его нарциссической системе, он не может от них отказаться. Кроме того, его регрессивное переживание приводит к снижению способности к интернализации объектов. Это означает, что нар-циссические объекты по возможности всегда должны быть рядом. Расставание оборачивается угрозой. Лох (Loch 1967) называет зависимость от реального присутствия идеализированного объекта «главной диспозицией» к депрессивно-меланхолическим состояниям (см. также: Fenichel 1945).

Однако контроль над реальностью не устраняется настолько, чтобы вновь и вновь не просвечивала иллюзорность нарциссического отношения к объекту. К этому добавляется то, что объект нарциссического отношения со временем начинает противиться своей роли. С ним обращаются как с идеальным и незаменимым, но как индивид не имеющим значения, в чем находит свое выражение расщепленная агрессия (Rosenfeld 1965, 1971). То есть то, когда приятное удивление начального периода отношений уступит место нарастающему раздражению, — всего лишь вопрос времени. Объект чувствует себя «подавленным и порабощенным» (Kohut 1971). Ощущение полного согласия сменяется ощущением бесцеремонной эксплуатации. Недовольство усиливается, превращаясь в протест. При этом особенно раздражает и обременяет то, что «нарциссический субъект» становится все более обидчивым.

Если разочарования в нежеланной реальности объекта избежать невозможно, срабатывает сходный с отрицанием механизм — избегание. Разочарованный субъект прерывает отношения и ищет другие контакты. Но поскольку нарциссическое отношение к объекту постоянно ведет к разочарованиям, с течением времени число близких людей сокращается. Остаются, пожалуй, лишь поверхностные контакты. Глубокие и длител
ьные отношения навсегда прекращаются или же становятся весьма проблематичными. Чем более сокращается число близких людей, тем более значимыми они становится в жизни данного человека, тем катастрофичнее действует их отказ от нарциссических функций. Лишь по счастливой случайности может найтись партнер, который в силу своей особой структуры или же особых способностей окажется в состоянии обеспечить желанную поддержку нарциссической системе.

Человек, имеющий завышенные представления о себе, магическим образом переоценивает также свои силы и способности. Особенно это касается агрессии, которая по своему властному характеру близка к нарциссизму. Возникают фантазии о катастрофических последствиях агрессивных импульсов, и поэтому последние старательно сдерживаются. Это приводит к тому, что завышенный Я-идеал вообще отвергает агрессивные импульсы. Строгая совесть стыдится уже одного только их появления. Кроме того, от них следует тщательно защищаться еще и потому, что они угрожают столь важным нарциссическим объектам. Сделать это еще более сложно, поскольку нарциссические объектные отношения оказываются

надолго фрустрированными.

Уже из-за этого возникает защита от агрессивных импульсов через обращение их на собственную персону, но это происходит еще и потому, что из-за частичной идентификации в нарциссических объектных отношениях Я и объект разделены недостаточно четко.

477

В основе всех этих изменений лежит регрессивное ослабление чувства реальности за счет усиления раннедетских нарциссических фантазий. Это ослабление является необходимым для того, чтобы отрицать действительный или мнимый нарцис-сический дефект и защищать разного рода идеализирующие искажения. Перечисленные последствия являются лишь примерами. Отрицание и искажение реальности имеют место и в других сферах.

Патологическая реакция на обиду

Описанные до сих пор реакции пока еще остаются в рамках достаточно известного, понятного, часто наблюдаемого и в этом смысле нормального поведения. Они являются более или менее удачными попытками компенсации, которые, пожалуй, следует расценивать в качестве незрелой реакции, однако их едва ли можно считать клинической патологией.

Возникает вопрос: что происходит, когда описанные выше механизмы компенсации отказывают и мобилизуются еще более примитивные средства?

Уже в силу схематичности изложения нами развития нарциссической системы и из-за трудностей вчувствования в подобные архаические состояния нельзя ожидать, что мы сумеем систематически рассмотреть все возможности. К примеру, можно предположить состояния, такие, как ипохондрические, феномены деперсонализации и т.п., в которых репрезентанты себя и объектов являются регрессивно фрагментарными (ср. Kohut 1971).

Однако должна иметься и возможность избежать нарциссической катастрофы полного одиночества и бессилия перед уже неконтролируемыми силами, когда человек активно их предотвращает, спасая свою высокую самооценку, но отказываясь от своей идентичности как индивида, что равносильно регрессии к гармоническому первичному состоянию. Фантазии, стоящие за таким отыгрыванием, содержат в себе ощущение покоя, освобождения, слияния, тепла, защищенности, триумфа, блаженства и т.п. С отыгрыванием связано представление о возможности «перепрыгнуть» нарциссическую катастрофу, полное одиночество и беспомощность и остаться «победителем» во вновь достигнутом состоянии.

Мифология полна подобных примеров. Прославление героической смерти, высокая оценка самоубийства, презрения к смерти отражают представление, что через активное предупреждение смерти достигается состояние вечного величия. Наиболее грандиозно с психологической точки зрения это представление запечатлено в христианской теологии креста. Одержав победу на кресте, Христос избавил человечество от вечной погибели.

ВЫВОДЫ

Изложенные здесь представления о развитии, функции и патологии нарциссической системы регуляции имеют далеко идущие последствия для теории и практики психоанализа. Особенно это касается более точной дифференциации развития влечений и развития нарциссической системы регуляции, конфликта влечений и нарциссического конфликта, защитных процессов, объектных отношений и регрессивных состояний. Дискуссия по всем этим вопросам продолжается. Нет также и недостатка в противоположных воззрениях, ставящих под сомнение саму концепцию нарциссизма. В рамках данной статьи у нас нет возможности вдаваться в этот вопрос. Разработанные на сегодняшний день теоретические представле-

478

ния оказываются, однако, вполне пригодными, чтобы дифференцированно и точно объяснить и тем самым сделать доступными для терапевтического воздействия ранее не совсем понятные или вовсе не понятные психические феномены. Приведем несколько примеров.

Психодинамические закономерности нарциссической обиды и ее компенсации хорошо объясняют переживание и поведение личности с нарциссическими нарушениями, как это показано, в частности, Кохутом (Kohut 1971). Для психотерапии на первый план выходит необходимость учитывать повышенную обидчивость, значение и изменение ее динамики, а также нарциссические процессы переноса.

Автор мог бы продемонстрировать, как понимание нарушений нарциссической системы регуляции и незрелой или же патологической переработки переживаний обиды позволяет установить осмысленные связи между множеством до сих пор остававшихся разрозненными данных о психодинамике суицидантов и лиц, склонных к суициду, какие эмпирические данные подтверждают эту гипотезу и какое практическое значение это имеет для медицинского обслуживания и психотерапии суицидантов (Henseler 1974).

Гипотеза о незрелых или патологических процессах нарциссической компенсации дает объяснение и другим явлениям, а именно наркомании, маниакальным состояниям, возможно, также определенным, считающимся асоциальными формам поведения, таким, как уход из дома и бродяжничество. Здесь необходимы

дальнейшие исследования.

Однако новые знания получает не только психопатология, но и «нормальная» психология. Понимание нарциссических объектных отношений, например, проливает свет на столь важные социально-психологические явления, как «нарциссизм небольших разногласий» (Freud, XIV, 476), непримиримую враждебность двух почти идентичных социальных групп, таких, как соседние поселения, объединения, научные школы, конфессии и т.д. И наконец, ссылаясь на Кохута, следует указать на значение нарциссизма для развития столь сложных автономных проявлений зрелой личности, как творческая деятельность, эмпатия, юмор, мудрость и способность принимать конечность собственного бытия.

ПРИМЕЧАНИЯ

1
В настоящее время объект рассматривается не просто как предмет для удовлетворения влечения, но и как предмет длительных отношений. Объект в свою очередь воздействует на Я. Различные его аспекты интернализируются в Я или Сверх-Я, превращаясь во внутренние объекты или репрезентанты объектов. Они имеют ин-трапсихическую стабилизирующую функцию: внутренний объект оберегает образ самого объекта (функция соотнесения), структурирует восприятие других объектов по типу основного образа (гироскопическая функция), способствует развитию самостоятельности личности через возможность постоянного внутреннего диалога (функция автономизации) (Stierlin 1971).

2
Аргеландер (Argelander 1971) поддерживает это разграничение. Он предлагает противопоставлять принцип удовольствия в узком смысле «принципу безопасности».

3
Чтобы избежать терминологической путаницы, не следует упускать из виду, что в каждом случае используются понятия, заимствованные из более поздних стадий развития. Так же как термин «полиморфно-первертированный», используемый для характеристики сексуальности маленького ребенка, не подразумевает перверсий в значении взрослого человека, так и понятия «первичного нарциссизма» или «первичной любви» могут лишь описать отношения, аналогичные более поздним феноменам нарциссизма или направленного на объект либидо. Если это прояснить, будет излишним (как это постоянно имеет место в литературе) оспаривать существование первичного нарциссизма на том основании, что нарциссизм по определению является либидинозной фиксацией на своей личности, а эмбрион и младенец личности еще не имеют. Это прекратит также и дискуссии по поводу противоречивых суждений Фрейда от-

479

носительно локализации «резервуара либидо» (то ли в Я, то ли в Оно), поскольку на ранней стадии Я, или личности, еще не существует.

4
Фрейд (XIV, 422 и далее) причисляет к пер-вично-нарциссическим фантазиям также чувство безграничности и соединения со вселенной. Здесь, по-видимому, представления Фрейда и Балинта в значительной степени совпадают.

5
Травматические нарциссические обиды, как полагает Кохут, приводят ребенка к фантастическим идеализациям, которые настолько нереалистичны, что должны быть вытеснены из сознания или расщеплены, чтобы таким образом избежать коррекции в процессе развития. В процессе психоаналитической терапии лиц с нарциссическими нарушениями, переживание и поведение которых определяются подобными бессознательными инфантильными идеали-зациями, аналитик ведет себя как упомянутые родители, долгое время воздерживаясь от критики всплывающих при переносе идеализации и всемерно поощряя проявление их в сознании. Таким образом устраняются вытеснение или расщепление и становится возможной осторожная коррекция. В этом смысле такое внешне нереалистическое поведение вполне соответствует принципу реальности.

6
Под обретением идентичности в психоанализе понимается способность Я «признавать всю психическую организацию, несмотря на ее возрастающую структурированность, дифференци-рованность и сложность, как высокоиндивидуа-лизированное, но взаимосвязанное единство, которое на каждой ступени развития обладает определенной организацией и временным континуумом». Якобсон противопоставляет это определение во многом схожему, но более социально ориентированному определению Эриксона (Erikson 1964, 24 и далее; см.также: Erikson 1970).

7
Окнофил тоже обращается со своими объектами нарциссически. Балинт: «Цепляясь за объект, окнофил убеждается, что он и его объект по-прежнему неразделимы» (Balint 1959, 73).

8
Если нарциссический катексис ведет к маниакальному преувеличению личности и разрастанию до космических масштабов и размыванию контуров человеческих объектов, то, согласно Аргеландеру, агрессивный, или, выражаясь более общо, негативный, катексис личности и нарциссических объектов означает, пожалуй, угрожающее преувеличение и размывание человеческих объектов, которые представляются в образе армий, борющихся организаций, вплоть до стихийных сил, как-то: потоп, мировой пожар и т.п., или же в преуменьшениях (сказочные персонажи, Дюймовочка, карлики). Об этом пока известно мало (Argelander, личное сообщение).

9
В противоположность реальной или актуаль- I ной личности, которая отражает так или иначе фактическое
состояние человека, идеальная личность есть форма репрезентации себя, которая сознательно и/или бессознательно сохраняется для воплощения в конкретной ситуации идеального состояния. Якобсон говорит о «желанном концепте себя» (Jacobson 1964). Идеальная личность соответствует нарциссическому «Я-идеалу» или «Я-идеалу», о котором в 1914 году говорил Фрейд (X, 160—161). Это понятие уже тогда, и особенно позднее, смешивалось с системой Сверх-Я/ Я-идеал. Значение идеальной личности выражено тезисом: то, что человек сейчас «проецирует как свой идеал, есть замена утраченного нарциссизма его детства, в котором он сам для себя был идеалом» (X, 161). (Подробнее см.: Sandler, Holder, Meers, 1963.) Идеальная личность, пожалуй, тождественна описанному Винникоттом «ядру личности, которое никогда не коммуницирует с миром воспринимаемых объектов» (Winnicott 1971). «Хотя и верно, что здоровые люди общаются друг

с другом., однако столь же верно, что каждый индивид остается сепаратным, некоммуницирую-щим, навсегда неизвестным и фактически непонятым» (Schacht 1973,152).

10
Развивая положения Кохута (Kohut 1969), Аргеландер устанавливает связь между нарцис-сическим аспектом объектного катексиса, который описан им как идеализация, и либиди-нозным или агрессивным инстинктивным катексисом объектов. Он полагает, что Я-идеал возникает вследствие нарциссических влияний на либидинозный катексис объекта, а Сверх-Я — вследствие нарциссических влияний на агрессивный катексис объекта, которые нейтрализуются и интроецируются (Argelander 1971, 369—370). Нарциссический компонент создает нимб, притязания на абсолютизм системы Я-идеал/ Сверх-Я.

11
Подводя итог рассуждениям о развитии нарциссической системы регуляции, следует обсудить еще один важный вопрос, а именно: каковы движущие силы, которые лежат в основе развития и функционирования нарциссической системы? Есть ли это потребность в благополучии (защищенности, надежности, гармонии, единстве и т.д.) или же это потребность во власти (могуществе, величии, ценности, уникальности, независимости) ? Иначе говоря: должна ли нарциссическая система регуляции по возможности воссоздавать гармоническое первичное состояние или же она должна способствовать избеганию нарциссической катастрофы базальной неуверенности? Разумеется, должно быть и то и другое. В основе различных подходов в рамках теории нарциссизма лежит либо один аспект, либо другой, и это имеет определенные последствия для самой теории.

480

В данной статье, в которой основной акцент делается на механизмах компенсации и их роли в патологии (см. ниже), на переднем плане выступает аспект избегания нарциссической катастрофы. Другие подходы ориентированы скорее на представление об утраченном благополучии в момент разделения Я и объектов. Так, например, Шумахер (Schumacher 1970), присоединяясь к фрейдовской формулировке о тенденции Я к возврату к состоянию первичного нарциссизма и изначальной тенденции влечений находиться в Я, прослеживает развитие нарциссической системы с точки зрения потребности в воссоединении с отделенным объектом или же в отрицании объектов как самостоятельных сущностей (см. также: Rosenfeld 1965 и 1971). Соответственно, в его изложении основное значение придается нарциссическому аспекту объектных отношений на различных стадиях развития. Вместе с тем развитие репрезентантов себя он оставляет без внимания или же рассматривает их исключительно как результат интернали-зации. (Отделенные объекты идеализируются и интернализируются заново в качестве идеальных объектов. Грандиозная личность есть интроект анальной фазы, идеальная личность — интерна-

лизированный идеальный объект. Нарциссичес-кое стремление приравнять реальную личность и идеальную замыкает круг отделения и воссоединения.) Шумахер называет интернализацию «исполнителем нарциссизма».

Никто не подвергает сомнению, что процессы интернализации имеют большое значение для запечатления репрезентантов себя, однако и опыт самого человека — реальный или в фантазии — может стать важным источником для их содержания (ср.: Sandler, Holder, Meers 1963; Jacobson 1964; Kohut 1966; Loch 1967; Smith 1971 и др.). Это означает, что нарциссические фантазии и соответствующие аффекты относятся не только к благополучию и защищенности, но также к власти и всемогуществу (Beland 1971; Loch, личное сообщение).

12
Понятие нарциссического нарушения применялось Фрейдом (например: Freud 1914, 1923) в первую очередь к психозам. Сегодня оно распространяется на множество состояний, в которых отражаются нарушения установки к себе и регуляции благополучия, уважения к себе и идентичности. К ним относятся также и депрессивные реакции (Joffe, Sandler 1967).

ЛИТЕРАТУРА

Abraham, К.: Ansätze zur psychoanalytischen Erforschung und Behandlung des manisch depressiven Irreseins und verwandter Zustände. Zbl. Psychoanal., 2,1912,302-311 Argelander H.: Ein Versuch zur Neuformulierung des

primären Narzißmus. Psyche, 25,1971,359-373 Balint, M.: Frühe Entwicklungsstadien des Ichs. Primäre Objektliebe (1937). В: М. Balint: Die Urformen der Liebe und die Technik der Psychoanalyse. Frankfurt/ M.: Fischer 1969

Angstlust und Regression. Stuttgart 1959 Primärer Narzißmus und primäre liebe. Jb. Psychoanal., 1,1960,3-34

Therapeutische Aspekte der Regression — die Theorie der Grandstörung (1968). Stuttgart: Klett 1970 Beland, H.: Bemerkungen zum Selbstgefühl. B: Psychoanalyse in Berlin. Meisenheim 1971 Bibring, E.: The Mechanism of Depression (1953). В: Ph. Greenacre (ed.): Afftective Disorders. New York 1968, 13-48

Bing, J. F., McLaughlin, E, Marburg, R.: The Metapsy-chology of Narcissism. Psycho-Anal. Study Child, XIV, 1959,9-28

Eisnitz, A. J.: Discussion of «Narcissistic Object Choice — Selfrepresentation». Int.J. Psycho-Anal., 51,1970,151-

157

Erikson, E. H.: Autobiographisches und Identitätskrise

(1970). Psyche, 27,1973,793-831 Fenichel, О.: The Psychoanalytic Theory of Neurosis.

New York: Norton 1945

Freud, A.: Das Ich und die Abwehrmechanismen. Wien: Int. Psa. Vlg. 1936; Geist und Psyche, т. 2001. München: Kindler 1973

Freud, S.: Zur Einführung des Narzißmus (1919). G.WX Triebe und Triebschicksale (1915). G. W. X Trauer und Melancholie (1916). G.WX Das Ich und das Es (1923). G. W. XIII Das Unbehagen in der Kultur (1930). G. W. XIV Grunberger, В.: Ober das Phallische. Psyche, 17, 1964,

604-620

Hartmann, H.: Bemerkungen zur psychoanalytischen Theorie des Ichs. Psycho-Anal. Study Child, V, 1950, 74-96

Henseler, H.: Die Bedeutung narzißtischer Objektbeziehungen für Verständnis und Betreuung von Suizidpatienten. Z. AUgemeinmed., 46,1970,505-510 Selbstmord und Selbstmordversuch: Vorurteile und Tatsachen. Dtsch. Ärzteblatt, 68,1971,789-791 и 2892-2894

Der unbewußte Selbstmordversuch. Nervenarzt, 42, 1971,595-598

481

Ein psychodynamischer Deutungsversuch des präsui-zidalen Syndroms. Nervenarzt, 1974

Theorien zur Psychodynamik der Suizidalität. Wege zum Menschen, 1974

Die Suizidhandlung unter dem Aspekt der psychoana-lytischen Narzißmustheorie. Psyche, 1975

Narzißtische Krisen — Zur Psychodynamik des Selbstmords. Reinbek: Rowohlt 1974

Der psychoanalytische Beitrag zum Suizidproblem. B: Die Psychologie des 20. Jahrhunderts. II. Zürich: Kindler 1976 Нисн, R.: Romantik. Leipzig 1908

Jacobson, E.: The Self and the Object World (1954). New York 1964

Joffe, W. G., Sandler, J.: Über einige begriffliche Probleme im Zusammenhang mit dem Studium narzißtischer Störungen. Psyche, 21,1967,152-165

Kanzer, M.: Freud's Uses of the Terms «Autoerotism» and «Narcissism». J. Amer. Psychoanal. Assoc, 12,1964, 529-539

Kernberg, О. К: Factors in the Psychoanalyic Treatment of Narcissistic Personalities. J. Amer. Psychoanal. Assoc, 18,1970,51-85

Further Contributions to the Treatment of Narcissistic Personalities. Int.J. Psycho-Anal., 55,1974,215-240

Klein, M.: The Oedipus Complex in the Light of Early Anxieties. Int. J. Psycho-Anal., 24,1945,304-312

Über das Seelenleben des Kleinkindes (1952). Psyche, 14,1960/61,284-314

Конит, A.: Formen und Umformungen des Narzißmus. Psyche, 20,1966,561-587

Die psychoanalytische Behandlung narzißtischer Persönlichkeitsstörungen. Psyche, 23,1969,321-349

The Analysis of the Self. New York 1971

Überlegungen zum Narzißmus und zur narzißtischen Wut. Psyche, 27,1973,513-554

Leibbrand, W.: Die spekulative Medizin der Romantik. Hamburg 1956

Loch, W.: Studien zur Dynamik, Genese und Therapie der frühen Objektbeziehungen. Psyche, 20,1967,881-903

Pulver, S. E.: Narcissism — the Term and the Concept. J. Amer. Psychoanal. Assoc, 18,1970,319-341

Reich, A.: Pathologie Forms of Self-Esteem Regulation. Psycho-Anal. Study Child, XV, 1960,215-232

Richter, H. E.: Eltern, Kind und Neurose (1963). Reinbek: Rowohlt 1969

Rosenfeld, H.: On the Psychopathology of Narcissism;a Clinical Approach. Int.J. Psycho-Anal., 45,1965,332-337

A Clinical Approach to the Psychoanalytic Theory of the Life and Death Instinct: An Investigation into the Aggressive Aspects of Narcissism. Int.J. Psycho-Anal., 52,1971,169-178

Rosenkötter, L.: Zum Problem des Narzißmus und seiner Bedeutung bei der psychoanalytischen Behandlungstechnik. Jb. Psychoanal., 6,1969,105-118

Sandler, J., Holder, A., Meers, D.: The Ego Ideal and the Ideal Self. Psycho-Anal. Study Child, XVIII, 1963

Schacht.L.: Subjekt gebraucht Subjekt. Psyche, 27,1973, 151-168

Schumacher, W.: Bemerkungen zur Theorie des Narzißmus. Psyche, 24,1970,1-22

Smith, J. H.: Identificatory Styles in Depression and Grief. Int.J. Psycho-Anal., 52,1971,259-266

Spitz, R. A.: First Year of Life. New York 1966

Stierlin, H.: Die Funktion innerer Objekte. Psyche, 25, 1971,81-99

Winnicott, D. W: The Use of an Objekt and Relating through Identifications. B: Playing and Reality. London 1971

Wisdom, J. O.: Die psychoanalytischen Theorien über die Melancholie.Jb. Psychoanal., 4,1967,102-154

482

ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ МАЗОХИЗМА СО ВРЕМЕН ФРЕЙДА: ПРЕВРАЩЕНИЕ И ИДЕНТИЧНОСТЬ

Жан-Марк Алби и Франсис Паше

Проблема мазохизма, рассматриваемая с позиции психоаналитической теории, излагается в данной статье в двух разделах.

Вначале будет представлена фрейдовская концепция, разработанная в рамках первой топической теории психического аппарата, затем та, которую Фрейд развивал с 1920 года и включил в свою новую метапсихологию. Некоторые ближайшие последователи Фрейда предпочли придерживаться первой топической модели, тогда как другие включили концепцию влечения к смерти в свои клинические или теоретические работы по мазохизму.

Во втором разделе дается обзор некоторых более поздних работ, в которых делается акцент на связи мазохизма со способностью к интернализации конфликтов, а также с процессами индивидуации и формирования идентичности, а именно идентичности субъекта, принимающего самого себя и противостоящего социальной реальности г
.

ТЕОРИЯ МАЗОХИЗМА ФРЕЙДА

В самом широком смысле под мазохизмом понимаются различные типы поведения, проявляющиеся в стремлении к неприятному. Это «неприятное» может быть разной природы и интенсивности: физическая боль, нанесение телесных увечий, унижение, распад и даже смерть.

В сексуальной перверсии, именуемой мазохизмом, очевидной целью такого поведения является удовольствие, поэтому его добиваются сознательно. В так называемом моральном мазохизме, где часто можно обнаружить (пусть даже и бессознательное) стремление к удовольствию, оно, напротив, не столь важно и обратно пропорционально тяжести унижений и поношений, которые вызывает и претерпевает субъект. Поэтому Фрейд предполагал, что этот процесс скорее вызывается навязчивым повторением и влечением к смерти. Он протекает «по ту сторону принципа удовольствия» в том смысле, что является реализацией инстинктивной задачи — стремления страдать, быть униженным или разрушить себя самого, — и именно страдание становится его целью, тогда как удовольствие является скорее следствием избавления от этого напряжения, а не самоцелью, и его сексуальный характер представляется сомнительным. Таким образом, теоретически мазохизм можно лишить, пожалуй, его эротического содержания, но не его стремления к боли и уничтожению.

483

В случае сексуальной перверсии мазохист нуждается в дополнении партнером-садистом, моральный же моралист, напротив, иногда обвиняет конкретного и в самом деле склонного к жестокости человека из числа близких; однако, чем менее ситуация связана с эротикой, тем более обезличивается объект-гонитель, который принимает основные черты несчастья, судьбы или совести и в крайних случаях растворяется вовсе. Наблюдателю представляется тогда картина самоуничтожения в чистом виде, которая драматическим образом иллюстрирует нарциссическую природу мазохизма.

Первертированный мазохист воспринимает плохое обращение как наказание, другие же мазохисты всегда испытывают чувство вины; оно может также использоваться в качестве алиби и оправдания собственного мазохистского поведения.

Таким образом, стремление к удовольствию, желание установить отношения с любимым объектом и потребность в наказании разве что в пограничных случаях связаны с понятием мазохизма в том значении, в к каком оно употребляется в повседневной жизни. Подходит ли оно здесь? В психоаналитической практике мы постоянно сталкиваемся с непреодолимым желанием мазохиста извлекать удовольствие из своего страдания и унижения, приписывая их чужой воле и воспринимая их как наказание. Следует ли эти столь часто встречающиеся мазохистские черты рассматривать в качестве одного из проявлений, возникших вторично из фундаментальной склонности, направленной против удовлетворения, самосохранения и самоуважения? Можно ли считать эту склонность основой мазохизма? В таком случае более сложные формы должны были бы происходить из дополнения к либидинозному содержанию, эротизации чистой агрессивности, изначально направленной против самого субъекта, и из смешения влечений, в котором основной элемент выводился бы из влечения к смерти. Мнения психоаналитиков по этому вопросу разделились. Можно легко прийти к взаимопониманию относительно компонентов мазохистского поведения, которые мы только что перечислили, и даже относительно различных частных аспектов этого поведения, которые проявляется в процессе психоанализа. Однако остается расхождение во взглядах на значение отдельных компонентов, а также на природу и происхождение каждого из них. Является ли данный элемент первоначальным или производным, обязательным или случайным, целью или средством? Особенно остро стоит вопрос, целесообразно ли выделять дальнейшие компоненты, и если да, то какие.

Мы хотели бы напомнить основные этапы развития фрейдовской теории.

В работах «Три очерка по теории сексуальности» (1905) и «Влечения и их судьба» (1915) Фрейд изображает мазохизм в качестве конституирующего элемента сексуальности. Он рассматривает его как зеркальное отражение садизма и впервые раскрывает связь между этими внешне противоположными тенденциями: «Сначала следует выразить сомнение, появляется ли он (мазохизм) первично и не возникает ли он скорее вследствие преобразования садизма» (V, 57). На этом этапе Фрейд исключал возможность первичного мазохизма. Подобным же образом он группирует в пары и другие противоположные тенденции, в частности активность—пассивность и мужское—женское; он подчеркивает родство пассивности и женского поведения с мазохистским поведением по отношению к сексуальному объекту. По своей направленности на тело субъекта и по своему происхождению это мазохистское влечение одновременно связано с нарциссизмом, поскольку субъект идентифицирует себя с садистским объектом.

Когда в работе «"Ребенка бьют"» (1919) Фрейд в теме фантазий об избиении вновь рассматривает мазохизм как метаморфозу садизма, он приписывает эту метаморфозу бессознательному чувству вины из-за сексуального подчинения отцу (XII, 208). Фактически эти фантазии выражают вытесненное желание быть любимым отцом,

484

которое в результате регрессивного движения превратилось в желание быть им избитым; это относится и к девочкам и к мальчикам, но если мальчик в своем воображении изменяет пол наказывающего родителя — его должна избивать мать, — то девочка подобным же образом изменяет свой собственный пол и превращается в зрительницу: избивают не ее, а маленького мальчика. Выражение стремления к наказанию осуществляет компромисс, позволяющий уменьшить чувство вины, связанное с инцестуозными желаниями, и в определенной степени от него освободиться, поскольку наказующая мать наделяется мужскими атрибутами. Таким образом, Фрейд описывает мазохизм как форму проявления эдипова комплекса.

Уже в работе «Введение в нарциссизм» (1914) Фрейд чувствовал необходимость согласиться с Ференци в том, что при определенных условиях либидинозные влечения могут вновь обернуться на субъекта и направиться на Я, которое в результате само становится объектом либидо. Позднее, в «Печали и меланхолии» (1917), «По ту сторону принципа удовольствия» (1920) и «Я и Оно» (1923), Фрейд возвращается к концепции мазохизма, перестраивает ее и включает в свою метапсихологию. Сверх-Я, этой нововведенной инстанции, Фрейд приписывает функцию ин-тернализации агрессивности через идентификацию и дальнейшего обращения ее на Я. Одновременно он вводит понятие влечения к смерти, которое определяет как источник центробежной агрессивности, и, основываясь на этом положении, разрабатывает новую теорию влечений.

И наконец, в «Экономической проблеме мазохизма» (1924) он использует эту новую концепцию для объяснения истоков мазохизма. Последний для Фрейда является уже не производным феноменом, а первичным влечением, всем тем, что сохраняется в организме от влечения к смерти, всем, что не направлено на внешний мир. К нему добавляется вторичный мазохизм, возникающий из обращения агрессии на субъекта, и только его можно наблюдать непосредственно. Фрейд признается, что ему прежде не хотелось признавать наличие потребности в страдании, ставящей под вопрос принцип удовольствия. Чтобы преодолеть это затруднение, Фрейд выдвинул гипотезу о трансформации влечения к смерти под влиянием либидинозных влечений. Он выделяет четыре формы вторичного мазохизма:

1) эрогенный мазохизм как «свидетель и остаток той стадии развития, в которой возникает столь важный для жизни сплав влечения к смерти и эроса» (XIII, 377). Этот сплав должен образоваться в том возрасте, когда ребенок еще не может испытывать никаких сильных чувств, даже боли, не переживая при этом и удовольствия;

2) женский мазохизм; «характерное для женщин психосексуальное поведение», которое перенимают многие мужчины. Важную роль в нем играет чувство

вины;

3) инфантильный мазохизм; под ним понимается возобновление отношений детской подчиненности с целью удовлетворить пассивную потребность ребенка в заботе и зависимости. Такое поведение описано еще Ференци;

4) моральный мазохизм, выступающий как постоянная потребность в наказании и внешне лишенный сексуального характера, но в действительности являющийся следствием оживления так называемого обратного эдипова комплекса. Речь идет о регрессивной ресексуализации морали: Сверх-Я склонно вновь превратиться в отца, объект пассивной любви. Это означает, что человеку присуща тенденция обращаться с самим собой так, как прежде с ним обращались родители. Потребность в наказании Фрейд объясняет мазохизмом Я, противопоставляя его садизму Сверх-Я. Здесь Фрейд описывает мазохизм, как бы завуалировано он ни проявлялся, как либидинозное стремление (пассивное, женственное, моральное). В более поздних работах, таких, как «Конечный и бесконечный анализ» (1937) и «Торможение, симптом и страх» (1926), показано влияние навязчивого повторения и

485

импульсов саморазрушения в чистом виде, но не отрицается возникающее при этом удовольствие. Желание страдать, быть пассивным, женственным или убить себя рассматривается как исходное и нередуцируемое, но всегда связанное с получением в качестве награды удовольствия, что подтверждает инстинктивный характер этого типа поведения.

В более поздних работах, посвященных проблеме мазохизма, в зависимости от того, присоединяются авторы к этой гипотезе или нет, то есть признают они концепцию влечения к смерти или ее отвергают, можно выделить два основных направления. Некоторые считают ненужным исходить из метапсихологических оснований для того, чтобы должным образом дать определение мазохизму, но мы не можем полностью разделить эту точку зрения.

Среди авторов, которые не используют понятие влечения к смерти или отвергают его, прежде всего следует упомянуть Нахта (Nacht 1938). Он усматривает сущность мазохизма в возвратном обращении агрессивности субъекта самого на себя, инверсии, возникающей из страха подвергнуться нападению со стороны внушающего угрозу объекта или оказаться им покинутым. То есть речь идет о производной садизма, у которого, в соответствии со схемой влечений и их судеб, заимствуется инстинктивная энергия. Удовольствие, получаемое первертированным мазохистом, объясняется догенитальной регрессией. Также и за поведением морального мазохиста (мужчины) просматривается гомосексуальная фиксация на отце. Все это соответствует той стадии фрейдовского мышления, которая отражена в работе «Ребенка бьют» (1919).

Вклад Нахта заключается в введении термина «органический мазохизм», которым он описывает подлинное, пронизывающее всю личность аффективное состояние, «которого можно достичь только через страдание». Соответствующий тип характера возникает не в результате эдипового развития, а гораздо раньше. На этой стадии в силу массивных фрустраций создается аутоагрессивная организация (см. также статью Я. Бастиаанса в т. II). Нахт делает акцент на развитии страха и объясняет, каким образом в процессе дальнейшей дифференциации в развитии ребенка из страха возникает чувство вины. Он не рассматривает агрессивность как составную часть влечения к смерти; более того, он рассматривает агрессивность не столько как влечение, сколько как следствие страха, фрустрации и агрессии извне, выстраивая цепочку: фрустрация — агрессивность — страх — мазохизм. Тем самым агрессивность представляется скорее жизненным рефлексом, реакцией, но не влечением как таковым, а мазохизм —■ соответственно неудачной попыткой защититься. Этот подход отдаляет нас от более поздней теории Фрейда, хотя с точки зрения происхождения теории мазохизма мы оказываемся к ней даже ближе.

Существенный вклад внес также Берглер (Bergler 1949). Он усматривает фундамент любой невротической структуры в «псевдомазохистском» решении как последствия доэдиповой нарциссической обиды. Это первоначальная обида возникает из конфликта между активными устремлениями новорожденного и его пассивностью, между чувством своего всемогущества и реальной зависимостью от матери, конфликта, вызывающего агрессивные реакции, которые поначалу ограничены из-за недостаточной координации и слабости моторики. Но эти реакции порождают в ребенке также ожидание наказания, упреков и, кроме того, чувство вины. Будущий мазохист осуществляет, таким образом, акт насилия, превращая дурное обращение, опасения и укоры совести в удовольствие и в то же время, если это ему удается, проецируя испытываемую агрессивность на объект либо на производное от него Сверх-Я. Такова суть «психического мазохизма». Подобным образом мазохист отказывает собственному Сверх-Я в его садизме. Клиническими проявлениями такого фундаментального мазохизма являются поэтому лишь реактивные образова-

486

ния, а наиболее частым и явным среди них — «псевдоагрессивность». Также и у Берглера модификация фрейдовской теории опирается на богатый клинический материал и его интерпретацию. Единственное, что вызывает сожаление, — это чрезмерное распространение его концепции едва ли не на всю нозологию неврозов и перверсий.

Если Нахт и Берглер отказываются от концепции влечения к смерти, то Лёвен-штейн (Loewenstein 1938) пытается доказать ее неприемлемость для объяснения

мазохизма.

В качестве конституциональной диспозиции он предполагает высокую эротизацию мышц и, исходя из этого, отстаивает точку зрения, что мазохизм не является постоянным свойством личности. Удовольствие от страдания он объясняет смягчением, подавлением угрозы или дурного обращения. То есть корень мазохизма — игра со страхом. В конечном счете это является техникой, чтобы одолеть агрессора, либо соблазнив его извращенным способом (эротическое соучастие), либо смутив его и заставив испытать чувство вины, либо продемонстрировав ему его собственную враждебность (обида), или, наконец, идентифицировав себя с ним на уровне Сверх-Я (порабощение) и эротизировав придуманное им наказание.

Остается еще моральный мазохизм. Причиной срыва при неврозе неуспеха могут быть внешние обстоятельства, последствия самого невроза (хотя их нельзя рассматривать как цель данного невроза), другие, чем сам неуспех, невротические цели, избегание ответственности или предотвращение возможной вины. Угрожающие жизни процессы могут в таком случае объясняться потребностью положить конец невыносимому напряжению, порождаемому влечением, истребив ненавистный объект или уничтожив собственную сексуальность. При этом человек стремится к покою, возвращению к материнской груди или же повинуется фундаментальному торможению.

Лёвенштейн делает вывод: «Мазохизм — это одно из средств, в которых находит убежище психический аппарат, чтобы удовлетворить как сексуальность, так и чувство безопасности* в котором нуждается влечение к самосохранению, когда оба этих влечения находятся в конфликте или когда извне угрожает фрустрация или наказание. Это вариант приспособления... в борьбе влечений против двух грозящих опасностей, а именно: угрозы либидинозной фрустрации и угрозы для жизни»

(Loewenstein 1938, 313).

Фрейд констатировал: когда по отношению к отцу возникает пассивное эдипово желание, оно преобразуется в пассивное желание подвергнуться жестокому обращению со стороны матери. Согласно Грунбергеру (Grunberger 1954), оно преобразуется в активное догенитальное желание, а именно кастрировать отца через анальную реакцию упрямства.

Мазохизм, по мнению Грунбергера, оказывается лишь маскировкой агрессивности, что позволяет от нее избавиться. Особенно Грунбергер критикует понятие «обращение», предлагая заменить его термином «проекция». В этом он присоединяется к Фрейду (Freud 1919), Одьеру (Odier 1927, 1947) и Баку (Вак 1947), вскрывшим глубинные связи между мазохизмом и паранойей.

Фенихель (Fenichel 1931) усматривает в мазохизме прежде всего средство противостоять страху кастрации с помощью упреждающих мер, а именно через принятие меньшего из зол, которое человек причиняет сам себе или позволяет причинить себе другому, — своего рода предоплата со скидкой. В качестве доказательства он указывает, что в этом способе поведения проявляются механизмы, соответствующие страху как сигналу опасности. В конечном счете к этим защитным мерам добавляется эрогенное удовольствие. Фенихель подчеркивает выгоды, которые дает мазохизм, избавляя от гордости: благодаря ему, например, легче перенести огромное напряжение, невзгоды, в частности, собственное уродство, лише-

487

ние наследства и т.д. Фенихель интерпретирует самопожертвование аскетов как средство получить право на божественное всемогущество. Можно страдать, чтобы заслужить снисходительность Сверх-Я, убить себя, чтобы освободиться от него или уничтожить объект. Фенихель слишком далеко заходит в отстаивании своей позиции, поскольку невозможно интерпретировать самоуничтожение как меньшее зло. Оно представляет собой, пожалуй, активное упреждение того, что иначе произошло бы пассивно. Фактически оно оказывается не «по ту сторону принципа удовольствия», а является «нежеланным результатом желанного».

Для Райха (Reich 1933) мазохизм также является защитной реакцией против страха кастрации. Источник садизма, который предшествует мазохизму, он видит в высвобождении агрессии из-за отказа в удовлетворении.

Райк отстаивает мнение, что мазохизм «не есть задержанное и трансформированное развитие другого влечения (садизма)... Мазохизм стремится не к неудовольствию, но к удовольствию... Он стремится к удовольствию, за которое расплачивается неудовольствием» (Reik 1949, 70). В качестве конституирующих элементов мазохизма Райк называет грезы,
в которых садистские фантазии вызывают сцены наказания и приводят к фантазиям противоположного рода; фактор ожидания
— мазохист что есть силы оттягивает достижение удовольствия из-за сопряженного с ним страха, так что оно может наступить лишь тогда, когда окажется достаточным воображаемое или реальное страдание (или стыд), из-за чего это удовольствие полностью истощается на предварительной стадии и в конце концов от него ничего не остается; и наконец, «демонстративный жест»,
в котором проявляется бахвальский характер мазохизма, то есть выставление напоказ дурного обращения, унижения и шрамов, которые позволяет наносить себе мазохист.

Все эти авторы пытаются доказать, что никто не ищет страдания ради него самого, а также стыда или смерти. Они придерживаются мнения, что человек, в сущности, стремится лишь к удовольствию, подчеркивая при этом, что оно достигается только в том случае, когда удовлетворены влечения и обеспечена безопасность; однако изживание этих влечений может отдалить его от объектов и серьезно угрожать его безопасности, поэтому человек пытается найти спасение в мазохистском компромиссе. Таким образом, мазохизм есть не что иное, как последствие разного рода разобщенности между субъектом и внешним миром, которую Я должно принять и преодолеть, стараясь сделать из нее средство для удовлетворения своих (активных) тенденций и по возможности ограничить риск фрустрации и болезненной агрессивности. В конечном счете оно либо совершает попытку облегчить боль или полностью ее подавить, пусть даже ценой смерти, либо становится способным переносить тяжелые страдания, чтобы исполнить требования своих влечений.

Таким образом, мазохизм является всего лишь результатом совпадения неблагоприятных обстоятельств, с которыми борется Я. В итоге Я решается на вынужденные меры, выбирая меньшее из зол, принимая меры предосторожности, ища гарантии или возможность взять судьбу в свои руки, вступая в закулисные переговоры и записываясь в добровольцы, идя на необычайные действия в надежде на посмертное обожествление. Крах, позор, боль или смерть не являются определенной целью субъекта, они отнюдь не «желанны»: они представляют собой своего рода предусмотренный убыток или же превышение цели. В конце концов причиной их может быть отнюдь не субъект, а неблагоприятное стечение обстоятельств.

В этих теориях мазохизм, представляющий собой всего лишь неверную направленность нормального влечения, всегда служит некой конечной цели. Он является обходным путем на трассе, несчастным случаем в процессе, в котором человек намеревался жить и активно наслаждаться своими объектами. Таким образом, можно сказать, что мазохизма в смысле стремления к неприятному не существует,

488

поскольку его источник находится в его противоположности, а цель, которой он позволяет достичь, выглядит совершенно иначе и подчас оказывается в точности противоположной той, что кажется его непосредственной целью.

Должны ли мы, придерживаясь теории первичного, возникающего из влечения к смерти мазохизма, полностью отбросить те теоретические версии и интерпретации, которые мы только что перечислили? Разумеется, нет: существует вторичный мазохизм; клинический опыт убеждает нас в правильности или правдоподобности всех указанных мотиваций, и даже простое повседневное наблюдение показывает, что причиной катастрофы отнюдь не всегда бывает сам неудачник. Несомненно, что субъект, сколь бы он ни был склонен к мазохизму, почти всегда испытывает также
желание быть счастливым, испытать любовь или даже восхищение, утвердиться, защитить себя или даже победить другого, при этом его не уничтожая; верно и то, что до известной степени это ему порой удается. Но это доказывает лишь то, что такое бывает, и не более. То есть исчерпывающая интерпретация пока еще невозможна. Так, появление болезненных переживаний «за» самыми безобидными первертированными инсценировками и самыми незначительными ударами судьбы позволяет предположить, что эти способы поведения содержат защитные меры, а именно технику избегания наихудшего: смерти или кастрации. Но выражают ли эти меры или эта техника сущность мазохизма? Если ответить на этот вопрос утвердительно, мазохизм превращается в средство защиты, и, если его интерпретировать по аналогии со всеми другими подобными способами поведения, он и не окажется ничем иным. В этом смысле Нахт вполне правомерно использует слово «страх» для характеристики болезненных чувств, которые стоят за этим поведением. Здесь мы сталкиваемся с концепцией конфликта, который можно определить как противопоставление субъекта и внешнего мира; человек боится кастрации и смерти как чего-то происходящего вовне, случающегося с нами, а мазохизм с его предположением, что, добровольно навлекая на себя боль, можно избежать наихудшего, превращается в более или менее удачное средство предотвращения этой внешней угрозы.

Однако при самоубийстве или тяжелых заболеваниях мазохистская установка приобретает экстремальный размах, равно как и негативная терапевтическая реакция, удивительная терпимость многих пациентов к упорному возвращению болезненных ощущений и ситуаций. Тут одной защитной реакции для объяснения недостаточно. Возникает гипотеза, что при ослаблении Я имеет место также и инструментальная неспособность направить агрессию вовне и произвести отделение от объекта (см. статью П. Цизе). Все, что психоаналитик обнаруживает в ходе лечения спонтанных проявлений мазохизма (пассивность, подчиненность, чувство вины, женственность, самопожертвование), представляет собой установки, которые были избраны потому, что являются болезненными в моральном или физическом отношении. Неудачно сложившуюся жизнь, трагический исход отношений часто следует рассматривать как желанные для самой жертвы, боявшейся, что все могло оказаться еще хуже. Постоянным элементом этого типа поведения является сладострастное стремление к боли; варьируются лишь корректировки, смягчения, которых добивается Я, и возникающая в результате форма.

Всегда ли речь действительно идет о настоящем удовольствии? Следует повторить, что мазохизм без удовольствия представляется нам невозможным. В эрогенном мазохизме удовольствие обусловлено болью, поскольку эти чувства вступили с нею в ассоциативную связь, относящуюся к тому времени, когда ребенок испытывал удовлетворение от любого сильного впечатления, даже болезненного. Здесь скорее имеет место рядоположенность, нежели взаимодействие. Однако удовлетворение и даже усиление мазохистских желаний должны каким-то образом вызывать удовольствие,

489

подобно тому как усиление и удовлетворение любого другого желания состоят в том, что переживаются вариации напряжения. Этот закон применим и к агрессивным влечениям (как показал Фрейд в работе «Недомогание культуры»).

При особой форме мазохизма, а именно при перверсии, когда удовольствие выступает на передний план, а душевная боль скорее изображается, нежели испы-тывается, важнейшим элементом ситуации и, возможно, даже условием получения удовольствия является стыд подвергнуться обращению, которое тем более унижает, чем оно искусственнее и преднамереннее и чем сильнее оно может заслужить презрение партнера. Это в самом деле может обернуться проблемой, не изменяя, однако, характера мазохизма, в котором моральное или душевное страдание, напротив, является интегрирующей составной частью.

Разумеется, пассивность, сексуальная подчиненность и гомосексуализм не означают мазохизма; быть мазохистом — значит стремится к ним ради стыда, который видится в такого рода отношениях, ради частного или публичного унижения, которое должно за этим последовать. Чтобы осудить себя, человек ассоциирует себя с обществом и Сверх-Я.

Большое значение имеют отношения между мазохистом и его объектом. Во всех клинических случаях мазохизма проявляется действие интроецированного объекта. Этот объект имеет нарциссический характер, даже если он не является просто послушным инструментом, которым порой пользуется мазохист. Приятель, супруг или начальник должны быть строгими и суровыми или же воображаются таковыми; жалобы и обвинения против этих лиц кажутся нам, как и Берглеру, лишь средством скрыть свой мазохизм. Перенос ответственности на безликие силы, несчастье, судьбу при анализе также оказывается методом и способом персонифицировать эти силы в качестве Сверх-Я; они «ресексуализируются» (Фрейд), им приписывается садистский умысел или же они выбираются как раз потому, что садизм и впрямь им свойственен. Часто речь идет о проекции. Рассматривая в целом, мазохизм никогда не ограничивается простым обращением против собственной персоны. Всякий раз мы имеем дело с субъектом, который ранит себя или унижает чем-то, что он сам себе создает, выбирает или терпит. Тем не менее мазохист не был бы мазохистом, если бы видел в дурном обращении лишь средство искупления действительных или мнимых промахов, возможность оправдать свою вину и ненависть к другим, заставить с собой считаться или же избежать таким образом грозящего несчастья.

Учитывая тесную, интимную связь мазохиста с его объектом, связь, в которой он вступает в конфликт со Сверх-Я, Фрейд счел необходимым ввести понятие «мазохизм Я». Иными словами, он говорит о потребности страдать, которую мазохист может отчасти отрицать, ссылаясь на свою вину; но именно как мазохист он никогда не сводит счеты, поскольку не может подвергнуть себя наказанию, не насладившись или по крайней мере не удовлетворив свое влечение.

Мазохизм, как мы его только что определили, вполне типичен для концепции, которую не удается полностью сформулировать терминологически, поскольку она не проявляется в чистом виде ни во внутреннем опыте, ни при наблюдении, но всегда остается многозначной. Этим объясняется многообразие внешних функций, которыми с определенным правом можно наделить данный тип поведения: «Я буду страдать, но я наслаждаюсь этим; я буду наказан, подвергнусь избиению, однако перенесенные удары освободят меня и оправдают; я хочу, чтобы меня унизили, но это сделает меня важным; я хочу, чтобы меня кастрировали, но разыгранная кастрация защитит меня от настоящей; я хочу быть жертвой, но в конечном счете я и есть палач». Все это отнюдь не позволяет сделать вывод, что мазохист стремится лишь к наслаждению, славе, безопасности или сохранению интегрированности своего тела и разрушению других.

490

ИДЕНТИЧНОСТЬ И МАЗОХИЗМ

Если Фрейд и следующее за ним поколение ввели понятия экономического равновесия мазохизма, то третьему поколению в поисках идентичности пришлось определять данную проблематику с учетом этого нового подхода.

Многие авторы занимались процессом конституирования Я или Самости — тем, что Ракамьер называет «personnation» (становлением личности), при этом Самость для него есть «данный опыт, чувство себя, интегративное как функция Я, благодаря которой человек способен воспринимать себя в качестве индивидуального единства, дифференцированного, уникального, реального и устойчивого» (Racamier 1963, 527). Таким образом идентичность смешивается с первым субъективным ощущением себя, а также с результатом приведения в действие функции Самости. Эта функция Самости должна обеспечивать «равновесие между нарциссическими и либидинозными катексисами».

В начале своего развития ребенок сразу попадает в психосоматическую иерархию диады мать—дитя, позднее речь идет о семейной, а еще позже о социальной иерархии; при этом, однако, «несмотря на родительскую генетику и моторную спонтанность», нельзя игнорировать значение, «которое независимо от вскармливания имеет раннее влияние родителей». Это также связанно с ролью «антинарциссизма» по Паше (Pasche 1964, 228), «присущей субъекту тенденцией в буквальном смысле слова отделяться от самого себя, отрешаться от собственного либидо ради того, что находится вовне», тенденцией, которую следует отличать от садистской тенденции, проявляемой субъектом в агрессивности по отношению к чему-то вторичному по сравнению с собой. То есть «указывает любви путь вовне не один лишь страх (Фрейд)... И не только наличие внешней питающей среды (Balint 1938), и не только стремление к объекту как таковому (Bowlby 1958) служат основанием для развития любви» (Pasche 1964, 228— 229). В конечном счете мазохизм не состоит лишь из агрессивности, обогащенной нарциссическим либидо (агрессивности, обращенной вовнутрь) вследствие интерна-лизации объектов, против которых была направлена первоначальная агрессия; к этому причастен и антинарциссизм. «Органическая» подчиненность матери смягчает установку ребенка, «который в присутствии взрослого или старшего ребенка очарован им,..», ребенка, «который находится вне себя и полностью сосредоточивается на объекте»; это «первичное восхищение., есть начало процесса, который завершается первичной мегаломаниакальной* идентификацией» (Pasche 1964, 237). Эта идентификация со всемогуществом матери была подробно описана еще Ференци.

Как мы видели, первичный мазохизм запечатляется в теле: что касается формирования идентичности и роли нарциссизма (а также антинарциссизма), равно как и либидинозного катексиса, надо напомнить о том, что еще Фрейд отметил, что мать проявляет больше любви к своему ребенку мужского пола (1914); из этого следует, что интенсивность материнского катексиса различна и зависит от пола ребенка, на что указывают Брауншвейг и Файн. Эти авторы также предполагают, что «отец в принципе оказывает меньшее давление на мать девочки, нежели на мать мальчика, тем самым она (мать) вскоре вновь становится его женой»; таким образом, «...мать девочки менее склонна к тому, чтобы оберегать и защищать свою дочь». Отсюда мы приходим к «относительной хрупкости первичного нарциссизма., у девочек». Первичный аутоэротизм оставляет «амнестическии след, постепенное развитие которого... может привести к появлению эрогенного мазохизма» (Braunschweig, Fain 1971, 96—97). Роль отца важна при построении объектных отношений девочки, поскольку «...хороший отец, отвечая на потребности своей дочери, очень рано начинает готовить ей нарциссическое убежище, которое покрывает изъяны материнского...» (там же, 208).

491

Согласно Винникотту, «необходимо, чтобы мать могла вынести ненависть к своему ребенку, ничего не предпринимая против этого. Если из страха, как бы чего не натворить, она не решается ненавидеть причиняющего ей боль ребенка, то находит себе прибежище в мазохизме — здесь истоки ошибочной теории природного мазохизма женщины» (Winnicott 1947).

Касаясь первичной идентификации мальчика, которую мы описывали выше в связи с «первичным восхищением», Фрейд (1923) говорит о прямой и непосредственной идентификации с отцом, которая происходит до всякого объектного ка-тексиса. Это позволило К. Штейну (Stein 1971) определить отца как «изначально данное».

Качество идентичности человека, несомненно, зависит от этих его идентификаций; раннее нарушение идентификации с родителями, прежде всего с родителем того же пола, способно исказить чувство идентичности, как это особенно наглядно проявляется при гомосексуализме.

В соответствии с мыслями Фрейда зададим себе вопрос: учитывая феномен запечатления (в бихевиористском понимании), который отражается как на дуальном поведении, так и на «цензуре возлюбленного» (Braunschweig, Fain 1971), не будет ли формирование ребенка определяться идентификационными процессами в различной степени? Кроме того, основным элементом, влияющим на установку родителей на разных уровнях, по-видимому, является склонность к пассивности или активности.

Балинт описывает процесс, который может завершиться «базальным расстройством»: «Чрезвычайно примитивное и своеобразное отношение к объекту... отношение между двумя людьми, в которых принимается в расчет только один партнер... а другой хотя и воспринимается, но играет роль лишь постольку, поскольку исполняет желания первого или же, напротив, намеренно отказывает ему в удовлетворении» (Balint 1968).

Фрустрация путем ограничения активности на уровне примитивной моторики более, чем любой другой вид фрустрации, способствует формированию идентичности, поскольку именно благодаря ей первичный мазохизм возникает очень рано. Происходит своего рода разрядка, не приводящая при этом к разрушению. Фрустрация оттягивает агрессию на себя, но, если объект представляется слишком ценным или желанным, проявления агрессии меняют свое направление, чтобы не навредить «партнеру» . Мазохизм развивается как элемент агрессии в том случае, если в подходящий момент окружение не предоставляет даже минимальных возможностей удовлетворения, необходимого аутоэротизму (Freud; Braunschweig, Fain 1971).

Винникотт (Winnicott 1950) показывает, что следствием такой фрустрации является расщепление агрессивного влечения. Безвредная его часть направляется на объект фрустрации, тогда как другая нападает на «хорошие» объекты и вызывает чувство вины. Предыстория этого второго агрессивного элемента (случайного разрушителя, как называет его Винникотт) прослеживается в самом примитивном инстинкте, в моторике: «Аутентичная потребность маленького ребенка во фрустрации, без сомнения, объясняется реальными обстоятельствами, ведь, если бы существовало полное и беспрепятственное удовлетворение влечений, осталось бы неудовлетворенным то влечение, которое проистекает из собственной моторики» (Riviere 1936, цит. по: Winnicott 1950). Чем же является для Винникотта этот «случайный разрушитель» ? Он полагает, что «разрушение только тогда подпадает под ответственность Я, когда его интеграция и организация достаточно укрепились, чтобы стало возможным возникновение гнева и, как следствие, страха перед возмездием». Таким образом, можно сказать, что «первоначальное либидинозное влечение (Оно) является разрушительным, хотя разрушение и не является целью ребенка».

492

Каким же представляется изменение идентичности с точки зрения мазохизма? Если придерживаться взглядов Винникотта, то фантазии, которые навязываются маленькому ребенку «осаждающими» его объектами, могут повлечь за собой отказ от самого себя и собственной спонтанности. Винникотт излагает свою позицию, рассматривая «тему агрессивного поведения и агрессивного влечения, которые невозможно исследовать по отдельности», на различных этапах развития. В том аспекте, который нас сейчас интересует, а именно в аспекте индивиду-ации и формирования идентичности, подчеркнем, что при интеграции возникает «способность чувствовать себя виновным». Это соответствует «депрессивной позиции», описанной Мелани Кляин. На следующей стадии, стадии «тотальной личности» , с возникновением межчеловеческих отношений и ситуации треугольника эдипова комплекса «чувство личной виновности в сочетании с агрессивностью» открывает возможность включиться в наш социум. При этом мазохизм обладает чрезвычайно ранними корнями, поскольку «многие вещи начинаются с первого же сосания груди», на стадии «доинтеграции». Присущий каждому ребенку инстинктивный опыт охватывает определенный «процент моторики»; остаток же может быть использован иначе: «Здесь заключена причина весьма значительных индивидуальных различий в обращении с собственной агрессивностью. Здесь обнаруживается также источник определенного рода мазохизма». Винникотт описывает три схемы, согласно которым моторика может оказывать воздействие на процесс индивидуализации на ранних его этапах: «В одном случае благодаря моторике постоянно исследуется и заново открывается окружение»; новая индивидуальность развивается из своего собственного ядра. Во второй схеме окружающая среда давит на младенца; моторика воспринимается как средство, с помощью которого можно отреагировать на этот натиск. Наконец, в третьей схеме ситуация является экстремальной, состояние первичного нарциссизма не приводит к развитию подлинной индивидуальности: «Индивидуальность развивается скорее как разрастание скорлупы, нежели ядра, как продолжение вторгающегося внешнего мира.. Индивид существует тогда лишь благодаря тому, что остается необнаруженным». Мы имеем дело с «ложной Самостью» — в этом состоит одно из основных положений теории Винникотта (см. статью М. Хана в т. III). Если первая схема не действует, то не может произойти первичного «слияния» части потенциала моторики с либидинозным потенциалом; вторичное же, более позднее «слияние» в результате эротизации агрессивных элементов является источником садистских наклонностей, которые могут превратиться в мазохизм: индивид только тогда ощущает себя действенным, когда является жестоким и разрушительным. У здорового индивида садизм подразумевает «удавшееся слияние»; это «слияние» отсутствует, когда механизм развивается напрямую из реактивной агрессивности. Удивительным примером роли мазохизма в формировании идентичности через отказ субъекта от аутентичного ядра своей личности является случай, когда единственная для этого субъекта возможность существования в окружении, воспринимаемом им как «недостаточно хорошее», состоит в бегстве к ложной Самости. В этом навязанном извне образовании ложной Самости как единственного осознанного восприятия себя «влечения переживаются лишь как реакции» таким образом, что наряду с либидинозной жизнью, которая больше не воспринимается как реальная, возникает реактивная, чисто агрессивная жизнь, зависящая от постоянного присутствия противника. Этого противника приходится искать в принудительном порядке. Согласно Винникотту, в экстремальных случаях агрессивность уже «не имеет корней в личном влечении, которое проявляет свою мотивацию в спонтанности Я».

493

Винникотт разбирает особое значение ранней фрустрации и ту путаницу, «которая может произойти из применения термина "агрессивность", когда подразумевается "спонтанность". Если импульсивное движение наталкивается на сопротивление, оно распространяется вовне и становится агрессивным... Эта импульсивность и развивающаяся из нее агрессивность приводят к тому, что ребенок нуждается во внешнем объекте, который является не только объектом, приносящим удовлетворение».

Эта связь с объектом вместе с интегрированным представлением о собственном теле — основой идентичности (по Гринэйкр) — создают вместе с функциями мазохизма сексуальную идентичность. Один из основных элементов этой идентичности обеспечивается интеграцией бисексуальности; Фрейд (1905) всегда подчеркивал важность этого концепта, отмечая, что трудно представить себе эквиваленты для пары мужское—женское на различных смысловых уровнях — биологическом, психологическом или социологическом.

Дж. Макдугалл (McDougall 1964) подчеркивает, что гомосексуалист потерпел неудачу в интеграции своей бисексуальности. Она исследует отношение к объекту в случае женской гомосексуальности и выдвигает гипотезу о «некоторой недостаточной душевной интимности и коммуникации между матерью и ребенком...». Нар-циссический катексис тела (и в совокупности Я) остается слабым (см. также статью Ч. Сокаридеса). На ранних этапах индивидуализации ребенок, по-видимому, наталкивается на определенные трудности. Макдугалл утверждает, что «идентичность субъекта остается уязвимой», и предлагает рассматривать гомосексуальную связь как «попытку избежать симбиотической и опасной идентификации с матерью и сохранить интроецированный образ отца..». На уровне первичного мазохизма связь с матерью не может предоставить стабильной основы для интеграции агрессивных и либидинозных влечений ребенка. Для иллюстрации Макдугалл приводит соматические проявления у многих пациенток, у которых страх перестать владеть «не только тем, что относится к телесным отверстиям, но даже к самим границам тела, позволяет заподозрить, что за фантазиями об утрате таится боязнь утратить интроецированного отца, регрессировать в практически недифференцированное состояние, в котором лишь присутствие матери устанавливает различие между Самостью и внешним миром».

Отказ от образа себя, отрицание своей реальности, как, например, в транссексуализме, предполагают особую организацию структуры Я и связаны с архаическими механизмами проекции. Углубленное психоаналитическое исследование, прежде всего в области симбиотических, дообъектных отношений, привело к возникновению нового подхода в теории, специфическая ориентация которого проявляется, например, в новой интерпретации случая Шребера с переносом акцента с неосознанного гомосексуального влечения к отцу на архаическую и опасную связь с образом матери. Отец Шребера не справился с задачей вывести сына из изначальной фузионной привязанности к матери, он попросту отделил его от матери и слишком рано научил искусству отречения. «Запретная и страстно желанная нарциссическая идентификация с матерью, и без того внушающая сильнейший страх человеку, стала тем самым невыносимо опасной» (White, цит. по: Racamier, Chasseguet-Smirgel 1966).

Раздувание роли отца не может не оказать влияния на мазохизм и его место в патологическом развитии. Так, в «социальной реальности» возникают новые патологические формы, которые требуют нового осмысления с точки зрения раздувания роли отца и особого, описанного выше симбиотического переживания. Вспомним здесь о таких патологических формах, которые связаны с нарушениями идентичности при наркомании, непредвиденными самоубийствами в подростковом возрасте или некоторыми новыми формами делинквентного поведения (изображенными, к примеру, в фильме «Заводной апельсин»).

494

Следовательно, сегодня мы сталкиваемся с той социальной реальностью, в которой психология изменила образ нашей жизни и которая дает новый толчок развитию психоаналитической мысли. За исключением ранних механизмов развития, в понимание которых был внесен значительный вклад со времен Фрейда, «психоанализ мог сказать лишь немногое по поводу того, каким образом, исходя из социальной организации, осуществляется или нарушается синтез Я» (Erikson 1950). Эриксон, не ставя под сомнение роль «сексуальной этиологии в рамках психических нарушений», полагает, что изучение идентичности становится такой же важной проблемой, какой была сексуальность в эпоху Фрейда. Изменяющаяся социальная реальность вместе с «душевной реальностью», которая не ограничивается одной только «реальностью желаний», но включает также и «реальность тела как местонахождения потребностей» (Green 1971), модифицирует интроецированное значение матери для ребенка. Так, например, изменяется значение образа фаллической женщины. Вскармливание практически рке не является вопросом жизни и смерти. Это изменяет отношение к телу матери. Интроецированное значение материнского тела, безусловно, необходимо для достижения идентичности. Оно проявляется на более поздней стадии сексуального развития, когда, например, происходит переход «от матери к возлюбленной» (Braunschweig, Fain 1971). Здесь, на мой взгляд, можно увидеть изменение идентификаций, а в некоторых случаях их искажение. Эта фаза развития осложняется еще и тем, что отец все чаще берет на себя функции материнской заботы. Сможет ли отрочество — второй шанс — помочь разрешению этого конфликта, когда групповой идеал нацелен на уравнивание ролей?

Поэтому мы задаемся вопросом: будет ли мазохизм и в дальнейшем играть существенную роль в построении идентичности? Де Мюзан отмечает в связи с одним случаем мазохистской перверсии: «Когда не может произойти полноценного отделения Я от других, дальнейшее сдерживание деструктивности становится функциональной необходимостью [чтобы не разрушить любимый объект. — Ж.-М. А., Ф. П.]...
В силу своего стихийного и бурного характера каждый натиск влечения угрожает идентичности мазохиста и регрессивным образом мобилизует его деструктивные тенденции... в смысле новых усилий по ограничению Я... Поскольку деструктивная тенденция, раскалывающая изначальное единство, в котором субъект и объект почти или вовсе неразличимы, является не изолированным первичным влечением, а смешением либидо со стремлением к сепарации, которое служит отграничению каждого и тем самым вносит свой вклад в индивидуацию» (De M'Uzan 1972, 41; о роли агрессивного влечения в сепарации см. также в статье П. Цизе).

Итак, что связывает мазохизм с идентичностью? Если рассмотреть педагогический оптимизм «Политического» у Мендела (Mendel 1968) и решение, которое он предлагает в ситуации «кризиса авторитета» и к которому пришел также Ми-черлих (Mitscherlich 1969), исследовавший «безотцовское общество», наша постановка вопроса несомненно затронет эдипов комплекс.

Устанавливая различие полов и поколений, человек возводит фундамент своей идентичности, то есть составной части эдипова комплекса (см. статьи А. Холдера и Г. Штольце). Акцептированная отныне идентичность, даже если она располагается в «поле иллюзии» (ложное Я по Винникотту) и представляет с собой заблуждение, разделяемое также и другими (АГЬу 1972), все же институционализирует прочную структуру Я. Тем не менее мы присоединяемся к фрейдовскому пессимизму, полагая, что без первичного мазохизма и эдипова комплекса симулированная идентичность превратилась бы в смертоносный фетиш, предназначенный для того, чтобы утаить от Я его крах, а именно воспрепятствовать отношениям с другими. Эта ложная идентичность возникает из постоянных тщетных попыток (навязчивого повторения) избежать смешения с идеалом толпы, одиночества в перверсии или растворения в безымянных отражениях нарциссических зеркал.

495

1
К вопросу об идентичности мы хотели бы здесь процитировать А. Лаланда (Lalande A. «Vocabulaire technique et critique de la philiso-phie» 1972):

«Идентичный: от idem — тот же, то же. Одно из основных понятий мышления, потому не подлежащее дальнейшему определению» .

Идентичность относится одновременно к тому, что является единственным в своем роде, как бы по-разному оно ни воспринималось, мыслилось или называлось, а в индивиде это

то, что остается «тем же самым» в различные периоды его существования.

Понятие Самости, порождаемое идентичностью, оставляет две возможности, а именно в концепции единства или противоположности: «я идентичен с другим» или «я идентичен с самим собой в континууме существования». •

В рамках дальнейшего изучения построения идентичности субъекта в меняющемся мире мы обращаемся в этой работе к собственной функции мазохизма (J. M. Alby: «L'identite», Payot, Paris).

ЛИТЕРАТУРА

Alby, J. M.: Quelles reflexions sur la frustration dans la

cure psychanalytique. Доклад, прочитанный в

Парижском психоаналитическим обществе 20

мая 1969 года. Interpretation, 4,1970, 31-35 Вак, R. С: Masochism in paranoia. Psychoanal. Q., 15,

1946,285-301 Balint, M.: Primary Love and Psychoanalytic technique

(1938). London 1965

The Basic Fault. Therapeutic Aspects of Regression.

London: Tavistock 1968 Bergler, E.: The Basic Neurosis. New York: Grune &

Stratton 1949 Bonaparte, M.: Passivite, masochisme et feminite. Rev.

fr. Psychanal., 8,1935, 208-216

La sexualite de la femme (1949). Paris: Presses

Universitaires de France 1957 Bourdier, P.: Aspects du peisimisme freudien. Rev. fr.

Psychanal., 34,1970,207-231 Bowlby, J.: The Nature of the Child's Tie to his Mother.

Int. J. Psa., 39,1958, 350-373 Braunschweig, D., Fain, M.: Eros et Anteros. Paris: Payot

1971 Deutsch, H.: The significance of masochism in the mental

life of women. Int. J. Psa., 2,1930, 48-60

Psychology of women. New York: Grune & Stratton

1944 Erikson, E. H.: Childhood and Society. New York:

Norton 1950 Fain, M.: Analyse du masochisme inadapte. Rev. fr.

Psychanal., 32,1968,145-149 Fenichel, O.: The Clinical Aspect of the Need for

Punishment (1925). B: CoUected Papers of O. Fenichel.

New York: Norton 1953, 71-92

Psychoanalytische spezielle Neurosenlehre. Wien:

Intern. Psychoanal. Verlag 1931 Ferenczi, S.: Das Problem der Unlustbejahung (1926)

(Fortschritte in der Erkenntnis des Wirklichkeitssinnes).

B: S. Ferenczi, Schriften zur Psychoanalyse. II.

Frankfurt/M.: Fischer 1972

Finkelstein, J.: A propos de quelques conduites maso-chiques. Доклад, прочитанный в Парижском психоаналитическим обществе 21 июня I960 года. Rev. fr. Psychanal., 26,1962, 67-86

Freud, S.: Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie (1905). G. W. V

Psychoanalytische Bemerkungen über einen autobiographisch beschriebenen Fall von Paranoia (Dementia paranoides) (1911). G. W. VIII Zur Einführung des Narzißmus (1914). G. W X Triebe und Triebschicksale (1915). G. W X Trauer und Melancholie (1917). G. W. X Ein Kind wird geschlagen (1919). G. W. XII Jenseits des Lustprinzps (1920). G. W XIII Das Ich und das Es (1923). G. W. XIII Das ökonomische Problem des Masochismus (1924). G. W. XIII

Hemmung, Symptom und Angst (1926). G. W XIV Das Unbehagen in der Kultur (1930). G. W XIV Die endliche und die unendliche Analyse (1937). G. W. XVI

Green, A.: Le narcissisme primaire. L'Inconscient. 1967, 1,127-157; II, 89-116

La projection. De l'ldentification projective au projet. Rev. fr. Psychanal., 35,1971, 936-960

Greenacre, Ph.: Trauma, Growth and Personality. London: Hogarth 1953

Certain Relationships between Fetishism and the Faulty Development of the Body Image. Psychoanal. Study of the Child, I, New York: Int. Univ. Press 1953, 79-98

Grunberger, В.: Esquisse d'une theorie psychanalytique du masochisme. Rev. fr. Psychanal., 18,1954,193-214

Klein, M., Riviere, J.: Love, Hate and Reparation. London: Hogarth 1937

Loewenstein R. M.: L'origine du masochisme et la theorie des instincts. Rev. fr. Psychanal., 10,1938,293-321 Psychoanalytic Theory of Masochism. J. Am. Psychoanal. Ass., 5,1957,197-234

496

Luquet, P.: Les identifications precoces dans la struc-turation et la restructuration du moi (XXII Конгресс романоязычных психоаналитиков, Париж 1961): Rev. ft. Psychanal., 26,1962,117-309 Luquet-Parat, C.-J.: La place du mouvement masochiste dans 1'evolution de la femme. Rev. fr. Psychanal., 13, 1959,305-336

Le changement d'objet. B: J. Chasscguet-Smirgel et al.: Recherches psychanalytiques nouvelles sur la sexualite feminine. Paris: Payot 1964

McDougall, J.: Considerations sur la relation d'objet dans

l'homosexualite feminine. B: J. Chasseguet-Smirgel et

al.: Recherches psychanalytiques nouvelles sur la

sexualite feminine. Paris: Payot 1964

Mendel, G.: La revoke contre le pere. Une introduction

ä la sociopsychanalyse. Paris: Payot 1968 Mitscherlich, A.: Auf dem Weg zur vaterlosen Gesellschaft. Ideen zur Sozialpsychologie (1969). München: Piper 1970

M'Uzan, M. de: Le meme et l'identique. Intervention au colloque de la Societe psychanalytique de Paris; la compulsion de repetition (1969). Rev. fr. Psychanal., 34,1970,441-451

Un cas de masochisme pervers. Esquisse d'une theorie. B: La sexualite perverse. Paris: Payot 1972,13^7 Nacht, S.: Le masochisme (1938). Paris: Payot 1965 Essai sur la peur. B: S. Nacht: La presence du psychanalyste. Paris: Presses Universitaires de France 1963,7-25

De l'importance du masochisme primaire organique comme condition traumatisante pre-oedipienne (1954). B: S. Nacht: La presence du psychanalyste. Paris: Presses Universitaires de France 1963, 44-51 Nunberg, H.: Principles of Psychoanalysis. Their Application to the Neuroses. New York: Int. Univ. Press 1955

Odier, Ch.: Contribution ä l'etude du surmoi et du phenomene moral. Rev. fr. Psychanal., 1,1927, 24—73

L'angoisse et la pensee magique. Paris: Delachaux et Niestle 1948

Pasche, F.: L'angoisse et la theorie freudienne des instincts (1953). B: F. Pasche: A partir de Freud. Paris: Payot 1969,21-51

Autor de quelques propositions freudiennes contestees (1956). B: F. Pasche: A partir de Freud. Paris: Payot 1969,79-94

Reactions pathologiques ä la realite (1956). B: F. Pasche: A partir de Freud. Paris: Payot 1969,115-128 Regression, perversion, nevrose (1956). B: F. Pasche: A partir de Freud. Paris: Payot 1969, 95-114 L'anti-narcissisme (1964). B: F. Pasche: A partir de Freud. Paris: Payot 19%9, 227-242 Racamier, P. C: Le moi, le soi, la personne et la psychose. Essai sur la personnation. Evol. Psychiatr., 28, 1963, 525-553

Racamier, P. C, Chasseguet-Smirgel, J.: La Paranoia. Aspects psychanalytiqes. Rev. fr. Psychanal., 30,1966, 1-145

Radö, S.: Fear of castration in women. Psychoanal. Q., 2,. 1933,425-475

The psychoanalysis of pharmacothymia. Psychoanal. Q., 2,1933,1-23

Reich, W.: Der masochistische Charakter. В: W. Reich: Charakteranalyse. Köln: Kiepenheuer & Witsch 1971, 242-286 Reik, Т.: Masochism in modern man. New York, Toronto:

Farrar & Rinehart 1949

Stein, C: L'enfant imaginaire. Paris: Denoel 1971 Weiss, E.: Todestrieb und Masochismus. Imago, 21,1935,

393-411

Winnicott, D. W: Hate in the Counter-Transference. Int. J. Psa., 30,1947 и в: Collected Papers. New York: Basic Books 1958

Aggression in Relation to Emotional Development (1950). B: Collected Papers. New York: Basic Books 1958

497

О РЕГРЕССИИ

Рудольф Хайнц

«Хотя фрейдовские разграничения в конечном счете и не привели к строгому теоретическому обоснованию регрессии, все же благодаря им она стала пониматься как комплексный феномен», — пишут Лапланш и Понталис в «Словаре психоанализа» (Laplanche, Pontalis 1967, нем. изд., 439). Задача настоящей статьи — помочь в данной ситуации и строго теоретически обосновать комплексность феномена регрессии. Поэтому настоящая статья выходит за рамки метапсихологии и преследует цель подготовить средства для теоретически исчерпывающей идентификации регрессивного поведения. Что же касается практических рекомендаций относительно терапии регрессии, этого от статьи ожидать невозможно.

Что означает регрессия? Регрессия означает определенный душевный процесс, а также результат этого процесса — возникшее в итоге состояние.

С чего начинается этот процесс, каковы причины регрессии? Процесс регрессии разворачивается в рамках поведенческого континуума, представляющего собой актуализацию определенного поведенческого репертуара, который, в свою очередь, следует рассматривать как результат определенного развития, происходящего на основе врожденной, постоянно обогащающейся в адаптивном смысле схемы психосексуального развития. Основой регрессии является поведение, которое, если рассматривать под определенным углом зрения, выражает овладение адаптационными стандартами, которые были приобретены в результате психосексуального развития и которые можно распознать с точки зрения их происхождения.

Как выглядит регрессия с этих позиций? Процесс регрессии представляет собой определенную реакцию на нарушение адаптационного равновесия. Это нарушение — неспособность справиться с возникшей задачей приспособления — предшествует наступлению регрессии как попытки восстановить нарушенное равновесие. Сама регрессия проявляется в виде неадекватного типичного способа реагирования; ее можно распознать благодаря тому, что реакция на констелляцию раздражителей остается внешней, гетерогенной, «бьет мимо цели». Однако эта неадекватность становится надежным критерием регрессии только в таком случае, если она однозначно распознается как возвращение к более стабильным возможностям поведения, которые с психогенетической точки зрения восходят к более ранним, менее адаптивным, но остающимся в распоряжении человека фазам развития. С этим представлением о возврате, движении вспять и связан термин регрессия. Однако подобное возвращение имеет и позитивный смысл, поскольку погружаясь на более низкий уровень адаптации, индивид занимает надежную стартовую позицию, чтобы в новой попытке возместить первоначальное поражение в решении проблемы. При таком понимании регрессии в психологии Я особый акцент делается на адаптационном значении регрессии; соответственно этому преобладающий

498

аспект избегания рассматривается в психоаналитической литературе лишь как фрагмент общего процесса регрессии.

Ступенчатая градация этого возврата составляет глубину регрессии. Ее можно измерить. Ее степень определяется величиной разрыва между констелляцией раздражителей и реакцией, поскольку последняя в психогенетическом отношении является обращением к более ранним стадиям развития, а не к надлежащим более поздним. Величина этого разрыва соответствует в психосексуальном развитии тому промежутку, который отделяет уже недоступные из более ранних стадий развития от доступных. Таким образом, глубину регрессии нельзя полностью установить через психогенетическую идентификацию определенного поведения; ее можно определить лишь как нарушение реакции, выраженное промежутком в возвратном психогенетическом движении. Чем больше этот промежуток, тем

глубже регрессия.

Что же регрессирует, каков объект регрессии? «Что» регрессии — это все психосексуальные системы. С топографической точки зрения эти системы в процессе регрессии сдвигаются от вторичной организации к первичной: это топическая регрессия. Ей соответствует временная регрессия на психогенетическом уровне, в психосексуальной схеме развития. Эти формы регрессии неизменно имеют своим следствием понижение структурного уровня, то есть формальную регрессию, а также лабильность инстинктивно-экономических связей. Фрейд разграничивает эти виды регрессии в «Толковании сновидений» (глава VII, Б) при изложении топографической модели; именно здесь он впервые использовал понятие регрессии в качестве психоаналитического термина в строгом смысле слова.

Объект регрессии следует рассматривать в основных метапсихологических аспектах: динамическом, топографическом, генетическом, структурном и экономическом. Сам по себе объект регрессии может различаться в действии, мышлении (представлении) и аффекте. Отчасти эти параметры регрессии представляют собой объективные основания отдельных аспектов, например, параметр аффекта является основанием экономического рассмотрения. Все эти параметры выявляют первичную и вторичную организацию и поэтому подвластны регрессии.

Каков субъект регрессии? Субъект регрессии — это Я, совокупность адаптивного управления. С точки зрения адаптации регрессия выступает как целесообразный процесс, стремящийся восстановить нарушенное равновесие и делающий для этого первый шаг. Обычно регрессия не является добровольной, «свободной», скорее она представляет собой вынужденную реакцию, в которой на первый план непременно выдвигается Я. Избыточность выраженного вмешательства Я следует рассматривать как верхнюю границу регрессии. Снизу границу составляет утрата Я; она возможна тогда, психогенетическое движение вспять уже не наталкивается ни на какое замещающее основание, когда на этом пути неизбежна дезинтеграция, а Я не может быть эффективно «задействовано». К ускорению темпа регрессии, к стремительной регрессии ведет прежде всего внезапность серьезных требований к адаптации, которые не могут быть исполнены. В любом случае регрессия, как бы глубоко она не заходила, в какой-то момент останавливается.

Каким образом действует Я в качестве субъекта регрессии? Рабочим модусом является модус бессознательности. Регрессия не является сознательным состоянием Я, она скорее относится к тем адаптационным процессам, которые протекают автоматически. То, что она происходит бессознательно, не исключает ее целесообразности, равно как и возможности сделать ее сознательной (представить теоретически) и даже сознательно скопировать.

В чем состоит цель регрессии? Цель регрессии состоит в попытке восстановить нарушенное адаптационное равновесие. Эта попытка является успешной в тех

499

случаях, когда движение вспять фактически приводит к некоему замещающему основанию, благодаря которому становится возможной новая ориентация на то, чтобы этим окольным путем вновь приступить к исходной задаче. Или, если сформулировать мягче: когда достигнутое замещающее основание по крайней мере сдерживает дальнейший процесс дезинтеграции.

Такова первая часть этого общего процесса регрессии в узком значении. Вторая часть, процесс прорыва, когда индивид вновь приступает к выполнению исходной, поначалу все еще слишком сложной задачи, есть акт аутопластической адаптации. Если эта форма приспособления достаточно стабильна, она может служить предпосылкой для того, чтобы в актах аллопластической адаптации изменить данный аспект внешнего мира таким образом, чтобы сложная ситуация, вызывающая здесь регрессию, уже не могла задаваться извне. Неотложные меры регрессии вначале не позволяют проникнуть в это активное изменение внешнего мира. Однако любая успешная регрессия, следуя до конца своей цели, навязывает действия, которые затрагивают саму инициирующую констелляцию травматических раздражителей, а не только соответствующие паттерны реакций. Остается случай, когда регрессия происходит, но этим все дело и заканчивается: она останавливается, достигнув замещающего основания, и не обеспечивает возможности для новой ориентации на возвращение к исходному состоянию. В этом случае односторонней регрессии успешность регрессивной стабилизации неизбежно достигается определенной ценой: оставленное исходное состояние вместе с пропущенными уровнями развития заявляют о себе в качестве требований приспособления. Невозможно устранить требования этих уровней, просто перескочив через них; напротив: чем дальше заходит регрессия, чем более глубокого уровня она достигает, тем массивней их натиск. Достигнутое регрессивное замещающее основание не может избавиться от пятна первоначальной неудачи приспособления, если в процессе регрессии оно захватывает отброшенные более высокие уровни адаптации. Если это противоречивое состояние неразрешимо — именно здесь приходит черед психопатологии, — ослабевшее на этом пути Я должно достроить достигнутое в процессе регрессии замещающее основание и в конечном счете в нем окопаться. Подобное сооружение постоянной обороны на регрессивной основе равнозначно симптомообразованию; оно представляет собой длительную одностороннюю регрессию в качестве защитного механизма. Здесь неизбежна гипертрофия данного основания; оно должно компенсаторно разбухать, чтобы сделать правдоподобной суггестию: якобы ничего пропущено не было и вообще кроме этого основания ничего другого не существует. Таким образом, удачная регрессия занимает промежуточное положение между блуждающей регрессией, которая, как бы глубоко ни проникала, не может найти прочного основания, с одной стороны, и гипертрофией приобретенного в процессе регрессии основания с закреплением симптомов — с другой. Удачная регрессия сохраняет требования избегаемой задачи и не делает избегание окончательным.

В оптимальном случае удачной регрессии становится возможным, имея обеспеченную регрессией основу для отступления, вновь приступить к исполнению требований слишком сложной поначалу задачи приспособления. Этот процесс, представляющий собой вторую часть инициированного регрессией общего процесса восстановления нарушенного равновесия, может рассматриваться как определенный случай так называемой регрессии на службе у Я. Несмотря на исключительное психоаналитическое значение этого процесса, его название не слишком удачно, поскольку и ранее представленные регрессии в качестве целенаправленного процесса приспособления по определению находятся на службе у Я. Далее, обретение нового уровня адаптации с обеспеченного исходного основания даже

500

с психогенетической точки зрения является прогрессом, а не отступлением. Эти идеи подробно изложены у Лоха (Loch 1963/1964). Кроме того, обеспеченное исходное основание регрессии на службе у Я не всегда является результатом этой самой регрессии, так что обе формы регрессии не обязательно возникают одновременно. Наконец, сфера данностей регрессии на службе у Я представляет собой в основном подражания по образцу естественных процессов интеграции (игры, юмора, искусства, психоаналитической ситуации). Опасение, что подобная критика лишит понятие регрессии на службе у Я главного момента — увеличение адаптивных способностей за счет устранения вытеснений, содержания которых по своей природе все же являются регрессивными, — неоправданно. Ведь интеграция вытесненного при «нормальных» внешних условиях всегда является непосредственным шагом вперед в приспособлении, а не регрессией, которая, правда, косвенным путем может привести к такому прогрессу. Также и содержания, проявляющиеся в этом непосредственном процессе, отнюдь не являются регрессивными; это просто содержания, которые, если рассматривать с психогенетической точки зрения, можно идентифицировать по их психосексуальному происхождению. Тем самым понятие регрессии на службе у Я не дает нам никакого средства, чтобы отличить хорошую регрессию от плохой. Плохая регрессия — это не регрессия, а состояние дезинтеграции, которое при известных условиях преодолевается прежде всего посредством регрессии. Хорошая же регрессия, регрессия на службе у Я — если уж разделять общий процесс удачной регрессии — тоже является не регрессией, а прогрессивным процессом, который в некоторых случаях начинается с регрессии. Исходный пункт регрессии на службе у Я не должен быть достигнут благодаря регрессии в общепринятом значении. Это, несомненно, верно, однако трудно дать альтернативное название образованию этого исходного пункта. Во всяком случае в психоаналитических феноменах — естественных или смоделированных (сновидениях, остроумии, искусстве, психоаналитическом методе) — имеются исходные пункты, которые достигаются если не через регрессию, то через редукцию напряжения, и эффективно действуют только на этом редуцированном основании (состояние сна, «иллюзорность» ). Это позволяет рассматривать регрессию скорее как определенный случай редукции, нежели как более общий процесс.

Что вызывает регрессию? Необходимым условием возникновения процесса регрессии является определенная констелляция раздражителей, оказывающих травматическое воздействие из-за того, что отсутствует адекватная реакция в смысле адаптивной переработки раздражения. Степень травматизации не может быть столь велика, чтобы не наступила остановка и оказался закрыт обратный путь от замещающего основания до травматической исходной ситуации. Побуждающее к регрессии воздействие травматической констелляции раздражителей является переменной, зависимой от адаптивного стандарта развития личности, то есть это не абсолютная величина. Чем более выражен этот стандарт развития, тем меньше при обычных внешних условиях опасность возникновения регрессий, в особенности тех, что граничат с дезинтеграцией и симптомообразованием. Однако, несмотря на эту зависимость, сама по себе констелляция раздражителей — получившая столь малоудачное и недифференцированное название — тоже небезразлична. Насколько она является важной, учитывая эти отношения, показывает выяснение причины регрессии.

Какова причина регрессии? Причина регрессии состоит в недостатке адаптивности, слабом месте в репертуаре приспособления, вызванного травматическими воздействиями. Но чтобы специфическая причина регрессии оказалась действенной, наряду с этим недостатком адаптивности в поведенческом репертуаре должно

501

быть хотя бы одно место, к которому можно вернуться обходным путем и которое в психогенетическом отношении проистекает из более ранней, неповрежденной фазы развития. Условия альтернативного выбора регрессии (или выбора других адаптивных обходных действий, «защитных механизмов» — см. статью В. Шмидба-уэра) и условия распространения регрессии до сих пор еще не выявлены. Не установлено также и значение регрессии как «формы защиты». Без сомнения, имеющийся богатый эмпирический психоаналитический материал еще не настолько теоретически проработан (в сравнении, например, с общими причинами регрессии), чтобы его можно было уже использовать. Во всяком случае регрессивные процессы, по-видимому, ведут к симптомообразованию, а потому за регрессией — как неудачным обходным маневром, регрессией без возврата — можно, пожалуй, признать ключевую позицию с точки зрения психопатологии. Также весьма вероятно, что кратковременные и неглубокие регрессии являются самым распространенным (как сохраняющим наибольшую автономию) средством выбора для осуществления адаптивной переориентации.

В конечном счете причины регрессии, позволившие вывести ее цель, о которой здесь говорилось, лежат, с одной стороны, в направлении предполагаемого конге-нитального характера регрессии: в онто- и филогенезе, а с другой стороны — в общественной организации жизни и производственных отношений. Правда, едва ли уже возможно показать на самой регрессии, каким более глубоким может быть ее смысл, если исходить из этих основных параметров.

«Строго теоретически обосновав комплексность феномена» регрессии, мы получили по крайней мере возможность более четко разграничить различные способы применения этого термина.

Регрессия — это мера по восстановлению нарушенного адаптивного равновесия. Как таковая она обращается к замещающему основанию, которое — если рассматривать с психогенетических позиций — проистекает из ранних фаз развития, чтобы оттуда вновь вернуться к месту, которое вызвало нарушение. Этот общий процесс можно назвать регрессией в значении медиального обходного маневра.

Однако, как уже отмечалось, имеется тенденция называть регрессией фрагмент из этого общего процесса, а именно, отступление, явный шаг назад. Затем особо подчеркивается его характер избегания и в итоге регрессия подается как защитная мера.

Оставаясь защитой, регрессия как защитная мера переходит в симптомообра-зование. В таком случае «регрессия» означает — ив этом смысле термин «регрессия» также часто применяется — психопатологическое состояние, сопровождающееся симптомами.

В этом направлении негативное значение термина «регрессия» зачастую заходит столь далеко, что им обозначаются и психопатологическое состояние дезинтеграции, и замещающее основание, и закрепление возникших в результате симптомов.

В соответствии с этой цепочкой разнится также и значение прилагательного «регрессивный»: от временно отступающего до окончательно дезинтегрированного.

По-видимому, выражением «регрессия на службе у Я» (Kris 1941) была сделана попытка спасти хотя бы часть позитивного значения регрессии. В нем делается акцент на том, что (вновь) достичь с исходного основания (пусть даже обеспеченного редуктивно) бессознательной, вытесненной области с риском дойти до предела дезинтеграции — это вопрос высокой адаптивности. Таким образом, вновь становится очевидной прогрессивная сторона процесса регрессии как промежуточной меры — возвращения к месту повреждения.

502

ЛИТЕРАТУРА

Alexander, F.: Two Forms of Regression and Their Therapeutic Implications. Psychoanal. Quarterly, 25,

1956. Переизд. в: The Scope of Psychoanalysis. New

York: Basic Books 1961 Arlow, J.: Conflict, Regression and Symptom Formation.

Int. J. Psycho-Anal., 44, 1963 Arlow, J., Brenner, C: The Concept of Regression and

the Structural Theory. Psychoanal. Quarterly, 1960 Balint, M.: Thrills and Regression. London: Hogarth

1959; New York: Int. Univ. Press 1959

The Regressed Patient and His Analyst. Psychiatry, 23,

1960,231

The Basic Fault: Therapeutic Aspects of Regression.

London: Tavistock 1968 Freud, A.: Das Ich und die Abwehrmechanismen (1936).

«Geist und Psyche», т. 2001. München: Kindler 1973

Regression as a Principle in Mental Development. Bull.

Menninger Clinic, т. 27,1963,126 Freud, S.: Die Traumdeutung (1900). G.W. II/III

Vorlesungen zur Einführung in die Psychoanalyse

(1916-1917). G. W. XI

Massenpsychologie und Ich-Analyse (1921). G. W. XIII

«Selbstdarstellung» (1925). G. NK XIV

Greenacre, P.: Regression and Fixation. J. Amer.

Psychoanal. Ass., 8,1960, 703

Kris, E.: The Psychology of Caricature. 1935. Переиздание в: Psychoanalytic Explorations in Art. New

York: Int. Univ. Press

Probleme der Ästhetik. Int. Z. Psa. u. Imago, 26,1941,

142-178

Psychoanalytic Explorations in Art. New York: Int.

Univ. Press 1952 Laplanche, J., Pontalis, J.-B.: Vocabulaire de la

Psychanalyse. Paris: Presses Universitäres de France

1967. На нем. яз.: Das Vocabular der Psychoanalyse.

Frankfurt/M.: Suhrkamp 1972 Lewin, В. D.: Dreams and the Uses of Regression. New

York: International Universities Press 1958 Loch, W.: Regression, Psyche, 17,1963/64, 516 Panel Discussions: Technical Aspects of Regression

during Psychoanalysis. 1957. J. Amer. Psychoanal. Ass.,

1958, 6

Severe Regressive States during Analysis. J. Amer.

Psychoanal. Ass., 14,1966, 538

503

СВЕРХ-Я: ИНСТАНЦИЯ, ЗАДАЮЩАЯ НАПРАВЛЕНИЕ НАШИМ ПОСТУПКАМ

Дитер Айке

ВВЕДЕНИЕ

Понятие Сверх-Я — ключевой момент всей психоаналитической теории. Благодаря понятию Сверх-Я Фрейд, на мой взгляд, совершил одно из величайших своих открытий, наряду с открытием детской сексуальности, символики сновидений, бессознательного и переноса.

Сверх-Я влияет как на инстинктивную жизнь, так и на функции Я. Оно находится в связи с воспитанием родителями и учителями (также и профессиональное образование в значительной мере отражается на содержаниях Сверх-Я) и с общественным устройством. Оно действует как своего рода регулятор между внутренним и внешним миром. Оно состоит из желаний, идеальных образов, привитых норм поведения и ценностных суждений, идентификаций или подражаний, из представлений и аффектов. Оно наказывает и хвалит, пробуждает совесть и мотивирует к самонаблюдению, оно управляет самосознанием и многими поступками. Оно формирует привычные установки и свойства характера. Большая часть Сверх-Я остается бессознательной. Однако именно этой бессознательной частью Сверх-Я управляются наши обычаи и нравы, табу общества и его методы воспитания.

Хотя это понятие в науке оспаривается и не все его аспекты прояснены, Сверх-Я превратилось в термин, который рке освоен и неспециалистами. Более всего распространено представление, что в Сверх-Я сосредоточены заповеди и запреты, привитые в детстве. Хотя это представление и не является ложным, оно все же односторонне и не передает полноты проблематики, связанной со Сверх-Я.

В работе «Недомогание культуры» Фрейд писал, что «относящиеся сюда душевные процессы более знакомы нам в массе и более доступны сознанию, чем в отдельном человеке», а «многие выражения и свойства Сверх-Я поэтому легче распознать по их проявлению в культурном сообществе, чем в отдельном человеке» (XIV, 502). Студенческие движения шестидесятых годов предоставили на этот счет огромное множество материала.

В связи с этим понятие Сверх-Я утвердилось в социологии. Даже если социологи крайне критически относятся к трудам Фрейда, термин Сверх-Я они признают и принимают (Gehlen 1958). Они встраивают это свойство человека нормативно инсталлировать моральные ценности внутрь личности в свои теоретические конструкции и с его помощью объясняют, каким образом общественные нормы становятся образцом для отдельного человека.

Теологи убедились, что большая часть функции совести не имеет непосредственно божественного происхождения, а является видоизмененными представлениями, и что многое, в чем признаются на исповеди, основывается не на подлинном чувстве вины, а на страхе перед Сверх-Я из-за поведения, которое не совпадает с тем, которого — действительно или как казалось — когда-то требовали родители.

504

Особым образом это свойство человека интернализировать без критического осмысления постоянно повторяемый опыт используют специалисты по рекламе. Как это происходит, мы обсудим отдельно. В рекламе становится также очевидным, что общепризнанные моральные ценности по существу могут быть совершенно аморальными. Не углубляясь в детали, достаточно будет сказать, что политические и церковные институты действовали точно так же, как реклама, и отчасти поступают так и поныне. Видные теологи, как, например, Карл Ранер, постоянно указывали на это вождям церкви.

Подобно тому как должно быть всем ясно, что семейное счастье не зависит от того, каким стиральным порошком пользуется мать, так и другие ценностные представления, прежде чем их перенять, должны быть объективно исследованы.

Многие моральные ценности защищаются их апологетами как само собой разумеющееся (церковное требование целомудрия, или воскресное посещение церкви, или марксистская заповедь делать «все» для народа), поскольку каждый человек имеет соответствующие веления совести. Тем не менее можно установить, что эти так называемые веления совести были сформированы лишь благодаря воспитательным доктринам.

Это можно было отчетливо наблюдать при обсуждении закона об абортах. Даже теологи морали обеих конфессий признали его и выступали за то, чтобы в определенных сложных личных ситуациях аборт совершался по соображениям совести — именно по соображениям совести! Моральные ценности, которые перенимаются традицией, не будучи подвергнутыми объективному анализу, влияют на подобные веления совести и принуждают отдельных людей подчиняться табу традиционного образа мыслей или же аффективно, а потому столь же не по существу, против него восставать. Также и в объединениях можно постоянно наблюдать подобные институциональные доктрины, противостоящие индивиду. Рихтером (Richter 1972) описано, как в каждой группе отдельные участники полностью превращаются в представителей Сверх-Я.

Так, например, член правления может аргументировать: «Кандидаты в конце (годичной дискуссии) сами
признали, что им не стоит принимать участие в собраниях организации». Тем самым дальнейшее можно уже не обсуждать: истинность утверждения, что так лучше для них же самих, доказана. Легко представить себе, как демагогически обрабатывались эти кандидаты, пока, наконец, они не утратили всякое желание принимать участие и не передали учредителям их игрушку, хоть и ворча, но без открытого противодействия.

Через Сверх-Я передаются традиции (см. также статью Ф. Шледерера в т. И). Фрейд говорит: Сверх-Я «становится носителем традиции и всех неизменных во времени ценностей, которые таким путем передаются из поколения в поколение» (XV, 73). Эти традиции остаются мерой поведения до тех пор, пока новые знания не вынуждают к переменам.

Эриксон (Erikson 1939), проводя исследования среди индейцев, выработал метод для понимания всех культур, как настоящих, так и прошлых, именно на основе этой передачи другим поколениям формаций Сверх-Я и использования зачастую невербальных методов воспитания. Он описывает, как в каждой культуре возникают совершенно разные формы «реальности», которые определяют совместную жизнь и которыми отличаются друг от друга разные культуры (ср. статьи Адамса в т. III и фон Боксберга в т. II). То, как прежде в Китае сохраняли свой престиж, полностью отличается от магических обрядов африканских племен (Parin, Morgenthaler, Parin-Matthey 1963).

Хайнц Гартманн (Hartmann I960) продемонстрировал, как функции приспособления приводят к отказу со стороны Я от притязаний влечений. Результатом адаптации, на его взгляд, является установление принципа реальности. Линке (Lincke

505

1971а, 1971b) в Цюрихе ясно показал, что подобного можно достичь только приучением. То, что в этих процессах приспособления является реальностью, определяет власть имущий; для ребенка это родители, в учреждениях — дирекция или управляющий. Это напоминает построение реальности в различных культурах, описанное Эриксоном.

Теперь рассмотрим, как конкретно понимается Сверх-Я в теоретических построениях.

СТРУКТУРА СВЕРХ-Я И ЕЕ РАЗВИТИЕ

В первых своих исследованиях истерии Фрейд обнаружил, что здесь «вытесняются» сексуальные фантазии и желания. Под вытеснением понимается способность забывать нечто, бывшее сознательным и игравшее роль в определенной ситуации, и удерживать его в забвении даже в самой этой ситуации. Например, когда женщина страдает от подобного вытеснения и видит привлекательного мужчину, который ее возбуждает, она не замечает, что испытывает сексуальное возбуждение, но воспринимает мркчину либо с отвращением либо нейтрально, и у нее возникает нарушение кровообращения, тревога и т.п.; прежде она обычно теряла сознание.

Фрейд задался вопросом, откуда берется импульс к приведению в действие процесса вытеснения.

В качестве ответа Фрейд обнаружил, что принятые ценностные нормы и идеальные представления, которые индивид усвоил в процессе воспитания, как раз и не позволяют ему преследовать первоначальную цель влечения. Он назвал их «Я-идеалом» и причислил наряду с совестью и самонаблюдением к постулированной им инстанции Сверх-Я. Эту мысль он впервые сформулировал в 1914 году в своей работе о нарциссизме. Понятие «Сверх-Я» впервые им сформулировано в работе «Психология масс и анализ Я» (1921).

В людях существует настоятельная потребность отвергать побуждения влечений или фантазии и устранять их из сознания, если они не соответствуют определенным идеальным представлениям. Такая регуляция может происходить совершенно непроизвольно, то есть без того, чтобы человек отдавал себе в этом сознательный отчет. Следовательно, к Сверх-Я относятся как совершенно сознательные запреты (например, на добрачную связь), так и непроизвольные реакции на запрет (отсутствие симпатии к сексуальному партнеру или же появление сразу же вслед за симпатией отвращения).

Позднее теория Фрейда была дополнена другими аналитиками, прежде всего Лампль-де Гроот (Lampl-de Groot 1963, 1965), выделившей две формы построения идеала. Один идеал — Я-идеал — представляет собой то, что ребенок перенял в качестве норм поведения от родителей, а в дальнейшем от учителей. Сюда относятся все запреты, все представления о грехе, дурном и злом, а также все добродетели, — например, вежливость или даже любовь к врагу. Это главным образом массивные, глубоко усвоенные представления о том, что «угодно»: в Германии это в первую очередь послушание, присущее типичному подчиненному.

Другой идеал — идеал-Я — представляет собой то, что ребенок развивает в качестве идеальных желаний, будь то в отношении собственной персоны или фантазий об идеальной матери и идеальном отце. Особенно выразительными остаются мечты о всемогуществе, то есть совершенстве, о родителях, которые все могут, все знают, все понимают и все терпят. Подобные мечты о совершенстве в качестве идеальных представлений воздействуют в дальнейшем на развитие собственной жизни и становятся причиной ощутимых чувств неполноценности, недостаточности и

506

вины и прежде всего приводят к тому, что реальные способности остаются незамеченными и неоцененными. К идеалу-Я относятся и все те уловки — будь то слезы или достижения, — с помощью которых ребенок обучается добиваться своего от родителей. Здесь может произойти слияние идеала-Я и Я-идеала, а именно, когда уловки ребенка в точности соответствуют представлениям родителей о хорошем поведении и когда подобные требования постоянно ставятся перед ребенком. Для этого наиболее типичным является как раз стремление к достижениям.

Здесь становится очевидным, насколько трудно судить о ценностях. Разумеется, само по себе стремление к достижениям не является плохим, но, с другой стороны, сегодня многие понимают, что в определенных обстоятельствах оно может быть крайне неблагоприятным и даже опасным. Все зависит от того, какое место оно занимает в целостной личности.

Далее, было установлено, что помимо вытеснения существуют и иные формы, с помощью которых Сверх-Я (или, выражаясь иначе, интернализированные запреты и заповеди родителей, а также детские устремления к идеалу, исполнению желаний) может изменять инстинктивные желания (см. также статью П. Цизе). Для психоаналитика совершенно ясно, что желание-влечение или желание-фантазию нельзя сделать несуществующим, как бы этого ни хотели. Его можно удалить лишь из сознания и символически перенести отдельные инстинктивные побуждения на другую цель, чего сам субъект не замечает. Другими способами удержать инстинктивное вне сознания являются: интроекция, проекция, идентификация, изоляция, отрицание, обращение в противоположность, обращение против собственной персоны, отречение, расщепление, регрессия, смещение, сгущение, символизация или фантазирование, сублимация, интеллектуализация, альтруистическая уступка, использование заместителя, ролевая игра и некоторые другие. Прежде всего возникают реактивные образования, которые одновременно используют целый ряд таких механизмов. Так, наряду с вытеснением регулярно происходит символизация и/или сгущение и смещение. Все эти механизмы стали называться в психоанализе со времен Фрейда защитными механизмами. Анна Фрейд (см. подробную статью о ее жизни и творчестве в т. III) систематизировала их в своей знаменитой работе (А. Freud 1936).

Все эти защитные механизмы представляют собой функции Я. Эти функции Я не являются только патологическими и не служат только Сверх-Я. Они являются скорее чрезвычайно важными и полезными функциями научения, приспособления, обретения себя и эмоционального мышления. Ведь чувства — это не только переживания настроения, с их помощью тем или иным образом понимается и оценивается ситуация. Это я и называю эмоциональным мышлением,
поскольку эмоции могут вести также к умозаключениям. Эти выводы, однако, не являются причинно обоснованными, как при логическом мышлении, а основываются на чувственных связях (Mayer 1959).

Таким образом, Сверх-Я связано и с миром влечений и с функциями Я. Влияние, оказываемое на жизнь влечений, затрагивает одновременно и соматические процессы, поскольку инстинктивные влечения всегда связаны с процессами, происходящими в теле. Поэтому психоаналитическая теория всегда также имеет отношение к психосоматике (Loch 1972). То, каким образом изменяются первоначальные инстинктивные желания называют в психоанализе также судьбой влечений. Связь с функциями Я состоит в том, что последние должны использоваться для подавления влечений. В соответствии с этим чрезмерное задействование функций Я при патологических явлениях приводит к нарушениям Я. Столь бросающаяся при этом в глаза слабость является все же не выражением недостатка энергии, а результатом использования для защиты функций, которые в таком случае уже не могут целесообразно использоваться иначе.

507

Говоря о Сверх-Я, мы имеем в виду то известное каждому обстоятельство, что человек в течение своей жизни создает идеалы (идеал-Я и Я-идеал). Иначе говоря, человек ассимилирует ценностные представления, действующие в качестве цензор-ной инстанции. Все те инстинктивные побуждения и желания-представления, которые противоречат представлениям, относящимся к этим идеалам, регистрируются как подлежащие отклонению. Эти инстинктивные побуждения либо сдерживаются соответствующими способностями Я, защитными механизмами, либо изживаются непосредственно. Таким образом, Сверх-Я воздействует на функции Я и косвенно на инстинктивные побуждения. Точно так же создается препятствие для проникновения неприятных представлений в сознание. К их числу принадлежит и большинство содержаний Сверх-Я! Именно столь действенные заповеди и запреты родителей являются большей частью вытесненными. Возможно, причина этого состоит в том, что в противном случае в результате критического осмысления стала бы очевидной бессмысленность многих усвоенных еще в детстве ценностей. Часто даже бывает так, что человек в сознании отвергает и осуждает идеалы и методы воспитания своих родителей и тем не менее точь-в-точь следует этим же самым идеалам и обращается со своими детьми точно так же, хотя теоретически от этого отказывается. Здесь, как и в большинстве случаев, Сверх-Я действует на бессознательном уровне. Мы могли бы это пояснить следующим образом: подобно тому, как бессознательны движения при ходьбе, так же непроизвольно осуществляются и многие душевные привычки.

Чтобы идеалы Сверх-Я могли действовать, необходима, разумеется, выраженная аффективная установка (как я это называю) по отношению к ценностным представлениям, благодаря которой пробуждается соответствующая энергия, а инстинктивные побуждения не просто воспринимаются как запретные, но могут быть эффективно преобразованы. Поэтому вполне понятно, что подавление инстинктивных побуждений не всегда удается в течение долгого времени и, несмотря на все защитные меры, влечение может все же вырваться на волю.

Фрейд констатировал, что ребенок, фрустрированный в своих желаниях, обращается к действиям, которые он назвал галлюцинациями. Фрейд не имел в виду известный симптом шизофрении, хотя и он тоже может здесь иметь место, а просто хотел сказать, что ребенок начинает воображать желаемое. Трудно сказать, обладают ли рудиментом этой способности также и высшие животные. Здесь имеется в виду, однако, совершенно особая человеческая способность, а именно способность нечто вообразить. Эта проблема тщательно разрабатывалась Линке (Lincke 1971с, 1971b), который излагает ее в рамках психологии Я.

Первые представления об этом восходят к Ференци (Ferenczi 1926), подробно описавшему процессы интроекции, проекции и идентификации. Быховски, польский аналитик, проживающий в Нью-Йорке, позднее исследовал эту область еще более детально (Bychowski 1956). Своеобразным процессом является уже то, как ребенок подражает высказываниям, жестам и особенностям поведения послужившего образцом родителя, что не всегда доставляет ему радость. Часто воспроизводится как раз ошибочное, непрактичное или бесполезное поведение. Вспоминается шиллеровский Валленштейн: «Как он откашливается, как он сплевывает — все вы в точности у него переняли». Однако гораздо важнее те процессы, которые, будучи усвоенными ребенком, изменяют его личность или влияют на формирование характера.

В своей работе «Печаль и меланхолия» Фрейд в 1916 году впервые подробно представил эту проблему, а именно как благодаря идентификации с объектом любви можно избежать переживания разлуки. При этом сам он ссылается на уже представленные исследования и рассуждения Ференци (Ferenczi 1909). Постоянно обмениваясь результатами исследований с Ференци и Абрахамом (Abraham

508

1912), Фрейд все далее продвигался в изучении этих процессов. Свой вклад в эту работу внесли также Фенихель (Fenichel 1926), Эдер (Eder 1929), Джонс (Jones 1926), М. Кляйн (Klein 1962), Нунберг (Nunberg 1925), Штерке (Stärke 1929) и Штерба (Sterba 1932). Фенихель определяет процесс идентификации как «изменение Я», при котором приобретаются качества, которые прежде были обнаружены у объекта. Еще Ференци выявил здесь защитный механизм: слишком слабая личность ребенка пока еще не способна защититься и вместо этого «испуганно идентифицируется». В дальнейшем Анна Фрейд (А. Freud 1936) назвала это идентификацией с агрессором.

Таким образом, маленький ребенок, если ему не удается защитить себя, приспосабливается из страха, поскольку аффекты взрослых слишком сильны и бурны. В таком случае ребенок бессознательно перенимает нечто из поведения взрослых. Мичерлих (Mitscherlieh 1958) описал это как процесс запугивания.

Так, дети перенимают страхи, не сознавая, что это не их собственный страх, а матери или отца. Таким же образом перенимаются и определенные защитные реакции. К примеру, пациент жалуется на пристрастие его матери к условностям, не замечая, что сам постоянно проявляет то же самое свойство. Привычки в еде, в общественном поведении, отказ от влечений, самопожертвование, стремление к успехам и т.д. столь рано перенимаются в качестве составной части Я, что действуют подобно черте личности; и только в анализе может открыться, что речь здесь идет об изменении Я, которое можно аннулировать.

На способности что-либо вообразить, с чем-либо себя идентифицировать и таким образом вобрать это в себя как часть себя самого основано в дальнейшем развитии и наше мышление. Об этом Бион написал трудную для чтения, но очень важную книгу (Bion 1962). Мышление есть не что иное, как игра с подобными образами фантазии, которые мы также называем представлениями. Насколько творческой может быть такая игра, в деталях описывает нам Винникотт (Winnicott 1974). Образ, который мы себе «пред-ставляем», становится доступным; с тем, что находится перед нами, можно что-то сделать. Фрейд называл эту деятельность «пробным действием».

Человек для своих галлюцинаций, фантазий или представлений нуждается в некоторых образцах. Просто необходимо связать их с чем-то знакомым. Этого, впрочем, ждет и читатель от нас, тех, кто пишет. Чтобы объяснить что-то новое, мы должны связать его с уже известным. Знакомое превращается у ребенка и, разумеется, также у взрослого в образ, или, как говорят аналитики, интроецирует-ся. Тем самым оно не остается чем-то внешним по отношению к человеку, чем-то пережитым, но становится чем-то и внутри него самого. Эти феномены в психоанализе называются интроектами. В начальной стадии развития психоанализа их называли также имаго, внутренними образами.

Важно то, что человек в своей фантазии может что-либо делать с этими образами, например представить себе, что мать, которая в данный момент отсутствует, находится рядом, кормит и утешает. Разумеется, вообразить возможно только то, что когда-то уже было пережито, однако это может быть нечто, чего данная мать почти никогда не делала, уже не делает или по крайней мере не может или не хочет делать в этот момент. На этой способности основывается, к примеру, также феномен фантомной конечности. Фантомная конечность — явление, знакомое многим больным, подвергшимся ампутации, которые не могут смириться с утратой конечности и благодаря фантазии получают возможность почувствовать, что удаленная конечность по-прежнему при них. Как я подробно показал в другой работе — «Тело как партнер» (Eicke 1973), — маленький ребенок способен воспринимать части собственного тела как собеседников, что и побудило меня создать выражение «фантомная личность».

509

Еще более известной является способность человека представлять себе, как он мог бы поступить со своим шефом, возлюбленной или работой. В соответствии с обеими формами содержаний Сверх-Я (Я-идеал — идеал-Я) эти фантазии могут состоять в том, что человек воображает все себе сообразно миру своих желаний, или же в том, что все происходит так, как он привык с ранних пор, например так, как родители приучили его или воспитали. К счастью, человек способен к творчеству и выдумать нечто новое, отличное от этих идеалов, например с помощью переходного объекта (Winnicott 1974). В качестве переходного объекта или переходного феномена (см. статью М. Хана о Винникотте в т. III) известен прежде всего плюшевый мишка. Эта детская игрушка (или другие предметы) может представлять в фантазии ребенка его собственное Я и подвергаться тому же обращению, которому сам ребенок подвергается со стороны родителей, врача или других взрослых. К примеру, игрушка получает те же вызывающие страх уколы, которые назначает ребенку врач, до тех пор, пока страх не смягчится. Однако переходный объект может изображать и кого-то из родителей, с кем, наконец, можно поступить так, как в реальности ребенок никогда бы не отважился сделать (например, ударить его или выбросить из окна), но может быть и другом, недостающим объектом любви. Творческая способность, которая может тут проявиться, позволяет уладить многое из того, что причиняло ребенку боль. Винникотт причисляет к подобным переходным феноменам также лепет, убаюкивание и тому подобное. Полагаю, можно также сказать, что любое произведение искусства является подобном переходным объектом, в котором символически воплощаются многие потребности и попытки художника справиться со своими конфликтами.

При идентификации я не только принимаю пережитое внутрь себя как часть себя, с которой я тем или иным образом могу обходиться в мире эмоций и в мире фантазий, но я преобразую свое Я сообразно тому, что было мной воспринято. Маленький, только что научившийся жить ребенок, уже не просто галлюцинирует мать как нечто, что должно в этот момент находиться рядом, кормить и утешать или еще как-то помогать ребенку, но малыш сам хочет превратиться в мать. В фантазиях он представляет себя матерью, у которой в свою очередь есть младенец, которого надо кормить, пеленать, а порой — по примеру матери — шлепать. Это последнее действие, по предложению Анны Фрейд, мы называем идентификацией с агрессором. Подобная идентификация является особенно важным компонентом идеальных содержаний Сверх-Я. У Хорна (Horn 1967) можно прочесть, как люди, совершавшие насилие над своими детьми, постоянно ругавшие их или наказывавшие, добились только того, что ребенок не научился уважать других или просто вести себя ласково, но понял, как добиваться своего силой (например отнимать у других детей их игрушки) и что человеческими отношениями надо управлять с помощью наказания, ни с кем не считаясь. Для ребенка очень важны позитивные возможности идентификации, которые символически начинаются с того, что ребенок может покормить мать. Для понимания человека существенны, разумеется, и все негативные идентификации, прежде всего возникновение враждебности. Винникотт назвал предпосылки этого процесса в семье перекрестной идентификацией (Winnicott 1973).

Под этим подразумевается следующее: дети ведут себя буйно, темпераментно, но также неумело, неловко и совершенно не учитывая социальные стандарты. Это часто раздражает родителей, и, если они не относятся к поведению ребенка как к проявлению нормальных детских потребностей, они воспринимают его враждебно. Послушание для них равносильно воспитанности, любви, хотя, как каждый знает, такое приравнивание является весьма односторонним, то есть оно выгодно одним только родителям и ничего общего с любовью не имеет. Но аффект сильнее. Прежде, чем кто-либо спохватится подумать о самом ребенке, он сам уже настолько раздражен, что способен воспринимать ребенка лишь как противника. В

510

результате с ребенком обходятся как с врагом, а он не понимает, что происходит, и может воспринимать себя только как врага. Он идентифицируется с агрессивным настроением и поведением родителя и ведет себя столь же агрессивно. Это усиливает агрессию со стороны родителя, которого поведение ребенка окончательно убеждает в том, что тот нехороший. В конечном итоге побеждает сильнейший, то есть родители. Эту взаимную эскалацию агрессии Винникотт и называет перекрестной идентификацией. Позитивные установки, как например, удовольствие от игры, также возникают в результате перекрестной идентификации. Впрочем, она столь же распространена среди взрослых и является причиной многих конфликтов.

Мы видели, что Сверх-Я соотносится с инстинктивной жизнью и функциями Я. Теперь мы видим, что Сверх-Я соотносится также с внешним миром, с приспособлением к окружению и прежде всего к нормам общества, которые родители воспринимают как должное для себя, и со своего рода культурой, или, как мы ныне говорим, с общественной системой. Поэтому фрейдовская идея Сверх-Я постоянно находит подтверждение и со стороны представителей общественных наук.

Идентификации являются результатом деятельности Я, необходимой для осознания реальности, но они используются также и в качестве защитных механизмов. Совокупность этих идентификаций и представляет собой Сверх-Я. Иначе говоря, это означает, что Сверх-Я содержит все связанные с изменениями Япредставления, воспоминания и аффективные установки — так называемые интроекты, имаго или интернализации. Следовательно, Сверх-Я образуется из страха возмездия или утраты любви и по своей организации выступает в качестве защиты Я от внешнего мира. Я приспосабливается именно для того, чтобы избежать наказания, мести,

унижения или утраты любви.

В свою очередь эти содержания Сверх-Я вызывают сходные процессы изменения Я, если происходит возможная экстернализация, как это называет Быховски (Bychowski 1956). Это означает не что иное, как то, что соответствующее лицо наделяется представленной в фантазии ролью, которой прежде обладал воспитатель, а Я подстраивается к этой воображаемой роли. Это может повести к серьезным недоразумениям и отвержению в отношениях, если тот, кого этой ролью наделяют, не примет ее и истолкует поведение данного человека совершенно иначе, чем он имел в виду в соответствии со своей детской установкой. Нередко, однако, случается и так, что человек принимает предложенную ему роль и соответственно реагирует. Это приводит к той невротической сплоченности, присущей большинству прочных человеческих отношений, когда люди подходят друг к другу словно ключ к замку. Если родители переносят подобные ролевые установки на своего ребенка, это приводит при построении Сверх-Я к продолжению традиции. Такого рода повторение процессов идентификации в результате экстернализации, которую Мелани Кляйн (Klein 1932) назвала проективной идентификацией, вновь и вновь создает ситуацию «как будто» (А. Reich 1960). Многие наши поступки подчинены не нашим первичным потребностям, но совершаются внутри конвенционального мира ролевой игры. В итоге мир становится похож на сон (Грильпар-цер) или видимостью, майей индейцев. Даже сам Фрейд полагал, что обусловленные культурой вторичные процессы гораздо важнее изначальных первичных процессов маленького ребенка. И только впервые у Винникотта первичные процессы определяют более важную часть жизни.

Вместо болезненно осознаваемого переживания несовершенства этого мира и отказа от желания быть постоянно любимым происходит уподобление требованиям и ролевым ожиданиям других людей, тогда как первоначальные первичные потребности (инстинктивные побуждения, а также автономные силы Я) отрицаются, изолируются или же вытесняются и смещаются. Соответствующая энергия, присущая влечениям, расходуется в этих защитных процессах по большей части впустую.

511

Благодаря идентификациям, с одной стороны, возникает ощущение ценности собственной личности, но, с другой стороны, формируются также ценности, на которые следует ориентироваться. В противном случае возникают страхи, чувства стыда или вины — точнее сказать, страхи оказаться нелюбимым, покинутым или преследуемым или чувства вины за то, что неправильно поступил, не стал достойным любви, не проявил себя «хорошим» и «милым».

Теодор Райк посвятил желанию быть любимым обстоятельную работу (Reik 1971). Балинт развил эту тему в основной части наиболее значительного своего сочинения (см. статью М. Хоффмайстер в т. III). Но также и Фрейд постоянно указывал на это элементарное стремление как на причину образования Сверх-Я.

«Сознание вины было первоначально страхом перед родительским наказанием, точнее сказать: перед утратой их любви; место родителей позднее заняла неопределенная масса товарищей» (X, 169), — формулирует Фрейд в своем очерке «Введение в нарциссизм» (1914). Фрейд неоднократно касался Сверх-Я, рассркдая о функционировании психического аппарата (см. статью А. Холдера), но прежде всего в работах « Влечения и их судьба» (1915),« Бессознательное» (1915),« Печаль и меланхолия» (1916), «Психология масс и анализ Я» (1921), «Я и Оно» (1923), «Торможение, симптом и страх» (1926), а также «Недомогание культуры» (1930).

Подводя итоги, мы можем сказать, что человек создает в себе цензорскую инстанцию в форме представлений о ценностях и обязанностях, стремящуюся воспрепятствовать воздействию всех тех побуждений, которые подвергают человека угрозе оказаться нелюбимым. Тем самым Сверх-Я выступает в качестве защиты от всяких неприятных переживаний, особенно от тех, что связаны с самостоятельностью и ответственностью. Соответственно человек ориентируется на то, «что принято». Однако следствием этого, как мы видели, оказывается не только хорошо функционирующее традиционное сознание в коллективе или группе, но и ущерб для свободы и творчества, ограничение жизни и нередко, как результат, серьезные расстройства и болезнь.

НОВЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О РАЗВИТИИ СВЕРХ-Я

Незадолго до своей смерти Микаэл Балинт вместе с женой Энид Балинт высказал идею, которая еще более проясняет теорию Сверх-Я с точки зрения межчеловеческих отношений (Е. Balint 1973). Рассматривая перекрестную идентификацию, мы рке говорили, что родителям зачастую бывает сложно учитывать потребности ребенка и даже просто его понять. Но, разумеется, ребенок лишь тогда научится действительно принимать во внимание потребности родителей, когда родители сами проявят такое же уважение к нему. Если же они не уважают его потребности, которые во многом отличаются от родительских, а пытаются насильственно изменить ребенка и навязать ему потребности взрослых, то и он научится не уважению, а лишь тому, как силой добиваться своего, и что других нужно бояться.

Поскольку потребности у детей и взрослых разные, в качестве нормального состояния, как показал Балинт, возникает конфликтная ситуация борьбы за власть между родителями и детьми. Человеческое сосуществование сопряжено со многими конфликтными ситуациями (например эдиповым комплексом, конфликтом между групповой принадлежностью и индивидуальностью), и задача человека состоит не в том, чтобы избегать этих конфликтов, поскольку это приведет лишь к отрицанию и идеализации, а в том, чтобы с этими конфликтами справляться. На теории социальных конфликтов основывается также и верное понимание социальных процессов (Lewis A. Coser 1965). То, каким образом происходит подобная борьба за власть с родителями, в значительной мере определяет личностное развитие ребенка.

512

Мать может определить потребности ребенка, в точности предписать ему, что для него должно быть хорошо. В экстремальном случае, когда потребности ребенка не удовлетворяются вовсе, такое поведение становится, по существу, смертоносным. Но мать может быть также целиком и полностью ориентирована на потребности ребенка и делать все, чего он хочет. В крайнем случае мать может не выдержать нагрузок и заболеть от истощения. Ребенок же пользуется таким образом властью, но не научается ни справляться с фрустрацией, ни считаться с другими, ни улаживать социальные конфликты, он остается инфантильным и неприспособленным к

жизни.

Из рассуждений М. Балинта и Э. Балинт следует, что в интересах Я человека необходимо удовлетворять биологические потребности (голод, жажду, потребность во сне, в движении и сексуальность). Эти биологические функции являются инстинктивными. Ребенок съест не больше и не меньше, чем ему нужно, он уснет достаточно рано и достаточно надолго, однако не проспит дольше, чем ему нужно, он будет достаточно двигаться, но не больше, чем это необходимо, и будет искать новых впечатлений не больше, чем он способен вместить, но и достаточно, чтобы утолить жажду знаний, он не станет слишком рано стремиться к сексуальной активности, если — именно так — если только можно было бы изъять все эти функции из общественных отношений. Принцип свободного выбора в воспитании ребенка, о котором рассказано семьей Риттер (Ritter, Ritter 1972), является чрезвычайно благоприятным для развития личности. Однако, читая их книгу, у меня сложилось впечатление, что на мать этого семейства легли слишком большие нагрузки, из-за чего она очень часто болела.

Интересы Я охватывают также потребность в социальных контактах. Но, похоже, эта потребность уже не столь инстинктивно обусловлена, а развивается в процессе научения. Это во многом связано с обучением обхождению с агрессией (см. статью П. Цизе). В межчеловеческих контактах и во всех социальных отношениях, которые в них включены, прежде всего в процессе воспитания необходимо научиться учитывать потребности других людей и с ними считаться. Первичной потребностью ребенка является первичная любовь, то есть не принимающее в расчет потребности других людей стремление быть любимым и жить в нерушимом доверии. Следовательно, вопреки потребности в не считающейся ни с чем любви ребенок должен научиться любви, которая учитывает и потребности других людей. Это удается, когда родители подают пример. Результат этого Балинт называет fair share and mutual concern, по-русски «справедливым распределением и взаимной заботой». Многие педагоги и детские терапевты полагают, что против этого надо протестовать. Разве Анна Фрейд не говорит: «Ребенок поручает доброй матери заботиться о его теле и оберегать от несчастных случаев и болезни» (А. Freud 1968, 78). На это, однако, следует возразить, что здоровый ребенок не подвергается опасности и научается понимать, что травмы и боль относятся к обычным событиям жизни, которые скоро проходят, и что так же, как заживает любая рана, возвращается отсутствующая мать. Если мать испытывает страх, ребенок тоже становится боязливым, и только в этом случае может что-то произойти. Если мать с самого начала оставляет за ребенком право перестать есть, как только он почувствует себя сытым, ребенок становится или остается свободным выражать свое мнение на этот счет. Естественно, даже с хорошей матерью случается так, что она начинает чересчур влиять на ребенка, и тогда, естественно, ей приходится терпеть гораздо больше беспокойств. Уолк и Гибсон провели следующий эксперимент: они поместили стеклянный лист над ямой так, что его почти, невозможно было заметить. Ни один из исследованных ими младенцев не заполз на этот лист, хотя никто им не мешал. С другой стороны, из экспериментов со школьниками известно, что дети развиваются в соответствии с существующими о них предвзятыми мнениями.

513

Только когда одновременно учитываются в их своеобразии потребности матери и потребности ребенка, могут возникнуть партнерские отношения, обеспечивающие обоим свободу при известных ограничениях с обеих сторон. Винни-котт (Winnicott 1970) для обозначения подобной ситуации изобрел выражение «игровое пространство» или «игровое поле». Между матерью и ребенком необходимо создать игровое пространство, где нашлось бы место для потребностей обоих и где одному не нужно было вынужденно подстраиваться под другого или ему подчиняться.

Здесь для идеи Сверх-Я открывается новая перспектива. В 1964 году я высказал идею, которую можно было уже встретить у юнгианца Эриха Нойманна (см. статью X. Прокопа в т. IV), а именно, что веления совести пациента не объясняются исключительно запечатленными воспитанием нормами поведения и исполнением детских желаний. Более того, я обнаружил, что существуют и такие продиктованные совестью побуждения, которые могут противоречить подобным содержаниям Сверх-Я. Речь идет о побуждениях совести, которые устанавливают, соответствует ли тот или иной поступок Я человека и его сути. Действовал ли он сообразно своим способностям или пренебрег этим принципом и их подавил? Действовал ли он в соответствии со своими подлинными чувствами или же из трусости или ради соблюдения условностей отрекся от них? Эти функции совести я определил как изначальную, автономную, то есть бесконфликтную деятельность Я. Эта «совесть» как результат деятельности Я (то есть оценка различия между возможностями и самим действием) может теперь использоваться отделившейся от остального Я инстанцией Сверх-Я.

Чувство внутренней реальности, то есть собственных сил и возможностей, в той или иной степени всегда доступно сознанию. Райкрофт (Rycroft 1974) сумел показать, что психические процессы воспринимаются в коммуникации как реальность гораздо больше, чем внешняя реальность вещей, законов и предписаний. В той мере, в какой преобладают патологические душевные процессы, сознательная и адекватная реальности оценка себя утрачивается. На эти потенциально здоровые побуждения опирается в конечном счете любая вера в доброту человека.

Винникотт (Winnicott 1973) рассматривает это открытие себя как творческое достижение и обнаруживает его в любой игре, для чего опять-таки необходимо игровое пространство. Разрыв между внутренней реальностью и реальностью осуществленных мыслей или поступков всегда может восприниматься очень болезненно. Это то, что мы называем совестью. Однако требуется напряженная и утомительная борьба за самопознание, чтобы выявить точное содержание этого общего чувства вины или тревожного напряжения между мышлением и деянием. Но только тогда совесть оказывается в подлинном смысле слова «со-вестью» (В. D. Lewin 1928).

Но Я ребенка слишком слабо, чтобы удовлетворить свои потребности в обществе. Поэтому оно нуждается в защитных мерах для приспособления к внешней реальности при частичном вытеснении или отрицании реальности внутренней. Тем самым Сверх-Я выступает для Я в качестве реальности «как будто». Место совести для проверки сообразных Я способов поведения занимает тогда страх совести, исполненное чувствами вины и страха напряжение, которое соединяется с ощущением собственной «неправоты». Некоторые люди в таких случаях полностью полагаются на свое Сверх-Я, отказываясь от собственных автономных побуждений совести, и потом удивляются, почему даже «правильные» поступки не идут им на пользу.

Эта теория, естественно, была подхвачена философами и теологами. Об этом пишут Штадтер (Stadter 1970), профессор философии в Педагогическом институте Карлсруэ, теолог Я. Грюндель (Gründel 1972) из Мюнхена, а также специалист по

514

уголовному праву Э. Наэгли из Сент-Галлена (Naegli 1966). Они цитируют Гёрре-са, Э. Фромма, А. Йореса, В. Биттера и К. Дюркгейма. Еще раньше по этому поводу высказались философы. Совесть это «сознательное уважение самого себя» (Декарт) или, как выражается К. Ясперс, «посредник между моим бытием и моей еще не открывшейся мне Самостью» (Jaspers 1956, 268), или Ницше: «Что говорит твоя совесть? Ты должен стать тем, кто ты есть».

Наегели цитирует Дитриха Бонхёффера (Bonnoeffer 1963), который описывал совесть как «пробивающийся из глубин, по ту сторону собственного желания и собственного разума, призыв человеческой личности к единству с самой собой». Это, на мой взгляд, несколько патетическое выражение все же вполне поясняет вышесказанное.

До сих пор мы не затрагивали вопрос, почему психоаналитики отрицают автономную функцию совести. Быть может, они чересчур заняты патологией? Или же они так сильно скованы своим опытом учебного анализа, который не смог укрепить их в собственных автономных способностях?

Следует вновь вспомнить «fair share» Балинта. При каком анализе аналитик открыто отвечает за свои потребности? Из-за такого недостатка возникает вынужденное распределение сил между тем, кто получает всяческую помощь, но побуждения которого могут ставиться под сомнение, и могущественным аналитиком, который, считается, «всегда» готов прийти на помощь и в побуждениях которого никто не может усомниться. Многие аналитики, возможно, сочтут этот довод чересчур заостренным, но данную проблему весьма сложно устранить из аналитической ситуации. Кроме того, в учебном анализе проявляются едва ли когда-либо анализировавшиеся авторитарные институциональные отношения самих аналитических объединений. Здесь понадобится еще немало исследований, чтобы психоаналитически прояснить функции совести.

В психоанализе проводится различие между чисто инстинктивным событием в Оно и функцией, охватывающей процессы дифференциации, то есть Я. Эта дифференциация в Я создает особые условия для приспособления. Вследствие слабости личности ребенка Я вынуждено защищаться от всемогущих требований влечений, с одной стороны, а с другой — от требований мира, до которых ребенок еще не дорос. Результатом этих усилий личности ребенка приспособиться и является Сверх-Я. Еще Фрейд приписывал Сверх-Я защитную функцию. Благодаря интернализации детское Я создает себе ценностную инстанцию, как бы некий масштаб, чтобы вопреки неуверенности суметь разобраться в пока еще неподвластной реальности. Важным стремлением человека, как постоянно утверждал Фрейд, является желание быть любимым. Поэтому, на мой взгляд, функцией Сверх-Я, несомненно, является следить за тем, чтобы человек по аналогии с условиями окрркавшего ребенка мира мог сохранить любовь других — например своим послушанием. Этот необходимый для ребенка процесс приспособления может иметь для взрослого страшные последствия, поскольку внешние условия, в которых находился ребенок, больше уже не существуют.

Поэтому задача молодого человека — дистанцироваться от содержаний Сверх-Я и развить собственные независимые нормативы и ценностные представления, а также творческие силы, в том числе и в функции совести.

В заключение рассмотрим идею, которая во времена Фрейда еще не была возможна и появилась только с новыми знаниями о самом раннем развитии ребенка (см. статью Й. Шторка в т. II).

Человеческая жизнь начинается с совершенно необычной ситуации, своего рода симбиотической зависимости, которая во многом определяет все дальнейшие этапы развития. Портманн (Portmann 1949) охарактеризовал биологическую ситуацию после рождения как ситуацию «гнездаря». Выражение «симбиоз» восходит к психоана-

515

литику Маргарет Малер (МаЫег 1969), исследовавшей шизофрению у маленьких де-тей, так называемый аутизм. Рене Шпиц (Spitz 1959) говорит о «союзе двоих» и состоянии субъекта с субъектом, поскольку объекта еще не существует. Также и Вин-никотт (Winnicott 1966) использует эту терминологию и утверждает: «Младенца как такового не существует, есть только младенец-с-матерью». Балинт (Balint 1937) назвал отношения между ребенком и матерью в этот период симбиотической фазы первичной любовью
— любовью, которая существует лишь в форме желания быть любимым и характеризуется полной бесцеремонностью по отношению к объекту, что и понятно, поскольку младенец пока еще не может воспринимать объект в качестве объекта.

В этой ситуации ребенок полностью зависит от матери. Не только потому, что без матери он останется голодным и, как говорит Винникотт (Winnicott 1960), просто утратит способность к существованию, но и потому, что любое переживание соединяется с образом матери. Мать, которая боится, что ребенок заметит, как она впервые во время его сна выйдет из дому, непременно добьется того, что ребенок будет спать беспокойно и ее страхи оправдаются. Ребенок чувствует любое побркде-ние матери и отражает его в своем хорошем или плохом самочувствии. Сирлс (Searls 197Г
4) описал, как шизофреник подобным образом может реагировать на своего врача. В качестве примера я указывал, что ребенок только тогда может испытать удовольствие от насыщения, когда мать выражает свою радость по этому поводу. Если мать депрессивна, относится к кормлению ребенка с тревогой или даже с завистью или же воспринимает это только как свою обязанность, ребенок не получает удовольствия от насыщения. Даже неприятные чувства ребенок переживает как относящиеся к матери; он словно проецирует неудовольствие на мать или, точнее, мать в этот период еще остается частью детского Я. Анна Фрейд (А. Freud 1968) назвала этот феномен «вспомогательным Я» ребенка в «период зависимости». Ребенок еще не может чувствовать «себя» больным, несчастным или раздосадованным, и, если его биологические реакции неудовольствия не перерабатывается матерью — то есть мать не приходит на помощь, — то тогда она сама столь же несчастна, каким чувствует себя ребенок. «Он» или «все» тогда является плохим. Ребенок, с которым это происходит часто, рке не способен отреагировать неудовольствие. Он попадает в отчаянное положение, где ему, по сути, приходится нападать на «себя», на собственное Я. Из-за этого он все больше впадает в апатию — синдром госпитализма по Шпицу (Spitz 1957) — или же в полную депрессию. Ребенок постарше или больной с выраженной регрессией в страхе отказывается от попытки отреагировать неудовольствие и кажется себе «плохим». Он не осмеливается обвинить мать. Любой же здоровый ребенок, если поранится, упрекает мать, что она не углядела. Упрекать можно только хорошую мать. Ребенок, у которого нет хорошей матери, или пациент с тяжелыми нарушениями кажется себе «плохим», поскольку он вынужден нападать на собственное или вспомогательное Я и наносить ему рану. Потребность в симбиотическом сосуществовании сохраняется у каждого взрослого человека, и эта потребность становится тем сильнее, чем несчастней он себя чувствует. Понять эту абсолютную зависимость в человеческих отношениях очень трудно, а для многих людей даже невозможно, пока она не проявится вновь в их собственном анализе. Необходимо испытать, что, в сущности, ты сам живешь в постоянной привязанности к объекту. Этот объект может храниться в воспоминании, или же быть интро-ецирован, или быть связан с переходным феноменом, или же существовать в качестве реального человека.

Приняв этот опыт полного подчинения собственных переживаний объекту, человек начинает понимать происхождение добра и зла, вместо того чтобы считать их за некую абсолютную данность. Ведь даже если человек с чьей-то помощью приобрел в Сверх-Я ценности добра и зла, следует все же задать вопрос, на основе какого знания о добре и зле эти ценности Сверх-Я могут быть упорядочены.

516

Если переживания все более обеспечивают разделение субъекта и объекта, то есть, если мать устраняет неудовольствие и делает радость еще большей, то тогда в дальнейшем будут иметь место только здоровье и недомогание, но, разумеется, ни в каких отношениях между матерью и ребенком достичь этого в полной мере не удается. Там, где разделение на Я и Ты не происходит, Я по-прежнему переживается отчасти как Ты, а Ты — отчасти как Я. Поэтому в процессе дальнейшего развития разграничение Я и Ты должно произойти в собственном Я — ив этом заложена основа добра и зла. Особенно неприятные переживания, которые не удается отреагировать, воспринимаются отщепленно, как часть себя. Эти чувства неудовольствия, которые не могут быть перенесены на объект, но затрагивают отщепленную часть Я, воспринимаются как плохие или дурные. Это очень часто приводит к тому, что добро воспринимается только как отсутствие зла. Некоторым людям также удается полностью проецировать зло вовне, вследствие чего, однако, возникают недоверие и паранойяльные страхи. Я бы не хотел сейчас углубляться в детали сложного развития этих различных источников добра и зла. Особо следует назвать Винникотта (Winnicott 1973), исследовавшего это расщепление в Я и привлекшего его, например, для объяснения преступных наклонностей человека.

Это исходное расщепление в Я впервые выявила Мелани Кляйн (Klein 1932), изучая интроекцию доброй и злой матери (см. статью Р. Ризенберг в т. III). Поэтому она также боролась за признание идеи о возникновении Сверх-Я в первые месяцы жизни. Многое из того, что она говорила, осталось непонятым. Причиной тому отчасти послужил тот факт, что она не следовала общепринятым схемам научного изложения. Отчасти же это связано с огромным сопротивлением, на которое наталкивается любое обсуждение сущности характера на первом году жизни. Кроме того, следует иметь в виду, что Мелани Кляйн тогда еще ничего не знала о симбиозе, из-за
чего ее изложение казалось незавершенным и для многих даже непоследовательным.

Сегодня в психоанализе тезис о возникновении Сверх-Я в первую фазу жизни уже не является предметом спора. Но к этому пришли путем долгих и ожесточенных баталий. В особенности Анна Фрейд отстаивала воззрения своего отца и придерживалась убеждения, что Сверх-Я возникает только после преодоления эдипова комплекса (то есть с началом латентного периода). Однако постепенно, на основе собственных наблюдений при работе с маленькими детьми, ей пришлось согласиться с кляйнианца-ми. Она стала допускать, что существует предтеча Сверх-Я (А. Freud 1936). Эта идея особенно тщательно разрабатывалось, развивалась и распространялась Рене Шпицем (например: Spitz 1960). Но и позиция Анны Фрейд тоже оказалась верной. Оба представления можно объединить. Говорят ли ныне с оглядкой на старые разногласия о «раннем Сверх-Я» или о «предтече Сверх-Я» — это лишь дань уважения предыдущему поколению аналитиков. Установлено, что понятия о добре и зле развиваются на первом году жизни в качестве основы Сверх-Я. Но в этот период ребенок еще ничего об этом не знает. Такой опыт остается бессознательным и в дальнейшем, если только он не воспроизводится с помощью особой техники анализа в ситуации переноса и контрпереноса и тем самым, поскольку он переживается теперь во взрослом возрасте, становится способным к осознанию. С другой стороны, однако, для психоаналитика бесспорно, что полностью развитое Сверх-Я становится функционально способным только к школьному возрасту, то есть со вступлением в латентный период. При тяжелых расстройствах может произойти даже частичная утрата Сверх-Я. Но это не означает, как часто еще утверждается, будто бы имеет место недостаток Сверх-Я. Скорее в этом случае верх берет раннее, то есть бессознательное, Сверх-Я. Речь идет о недостаточном развитии сознательных нормативных представлений и ценностного сознания, обеспечивающих критический анализ этих ценностей и тем самым большую гибкость.

517

Грунбергер (Grunberger 1974) сумел показать, что концепция абсолютного послушания, «послушание трупа» полностью связана с представлением о праматери (к примеру в армии, церкви или «альма-матер»-университете), а не с патриархальными воззрениями. Однако он пытается свести истоки стремления человека к всемогуществу к периоду внутриутробного развития. Я бы скорее согласился с Винникоттом (Winnicott 1945), что оно восходит к здоровому развитию в симбиотическую фазу. У маленького ребенка, имеющего добрую мать, возникает чувство, что он все может, все знает, на все имеет право и все получит. Это является основой, необходимой ему для того, чтобы научиться признавать ограничения со стороны реальности и вырабатывать техники самостоятельного поведения.

В период раннего детства, когда еще преобладают симбиотические элементы, интроекции, а затем и идентификации могут привести лишь к изменениям Я. И только когда Я можно однозначно осмыслить в образах самопереживания, то есть когда ребенок умеет дистанцироваться от самого себя, возникают предпосылки того, что интроекции и идентификации достигнут более высокого уровня сознания и поэтому уже не будут изменять Я непосредственно, а интернализируются в качестве независимой и отдельной от Я инстанции, то есть Сверх-Я. Такие процессы начинаются примерно с двух лет (возможно, даже с полутора) и в дальнейшем связаны с частичными изменениями Я. Их начало относится к тому моменту, когда зеркальное отражение воспринимается как таковое. Процесс завершается, когда становится возможным осознание трехсторонних отношений, то есть когда групповые процессы, в которые вовлечен ребенок, воспринимаются осознанно. Некоторым людям это так никогда и не удается, а в оптимальном случае совпадает со вступлением в латентный период, то есть соответствует так называемому преодолению эдипова конфликта. Осознание групповых процессов продолжается, по существу, на протяжении всего латентного периода. Если все складывается хорошо, этот процесс научения заканчивается в пубертатный период, и тогда, согласно Эриксону (Erikson 1956), может произойти формирование идентичности. В обычном случае детское развитие приводит к частичным решениям; самовоспитание во взрослой жизни должно восполнить то, что не было осуществлено в процессе развития в построении Сверх~Я и отделении от Сверх-Я.

ЛИТЕРАТУРА

Abraham, К.: Ansätze zur psychoanalytischen Erforschung und Behandlung des manisch-depressiven Irreseins und verwandter Zustände. Zentralbl. f. Psychoanalyse, 2,1912,302

Bahnt, В.: Gerechtigkeit und gegenseitige Anerkennung als Erziehungsziele. Psyche, 27,1973,118-128

Balint, M.: Frühe Entwicklungsstadien des Ich. Primäre Objektliebe. Imago, 23,1937,270

Bion, W. R.: Learning from Experience. London 1962

Bitter, W.: Das Gewissen in der Tiefenpsychologie. B: W. Bitter (изд.): Gut und Böse in der Psychotherapie. Stuttgart: Klett 1959

Bonhoeffer, D.: Ethik. München: Kaiser 1963

Bychowski, G.: The Ego and the Introjects. Psychoanal. Quart., 25,1956,11

Coser, L. A.: Theorie sozialer Konflikte. Neuwied: Luchterhandl965

Descartes, R.: Passions de 1 'Arne, цит. по: R. Meyer: Der Protest des Gewissens in der Philosophie. Diss. Zürich 1941

Dürckheim, K. Graf: Der Alltag als Übung. Bern, Stuttgart: Huber 1962

Eder, M. D.: Zur Ökonomie und Zukunft des Ober-Ichs. Intern. Zschr. Psychoanal., 15,1929,192

Eicke, D.: Der Körper als Partner. Geist und Psyche, T. 2108. München: Kindler 1973

Erikson, E.H.: Observations on Sioux Education. Journal of Psychology, 7,1939,101-156

The Problem of Ego Identity. J. Amer. Psychoanal. Ass., 4,1956,56

Fenichel, O.: Die Identifizierung. Intern. Zschr. Psychoanal., 12,1926,309

Freud, A.: Conscience and consciousness in medical psychology. Psychoanalytic Review, 17,1930,20—25

518

Das Ich und die Abwehrmechanismen. Wien: Intern. Psychoanal. Verlag 1936; Geist und Psyche, T. 2001. München: Kindler 1973

Wege und Irrwege in der Kinderentwicklung. Stuttgart: Klett 1968

Freud, S.: Zur Einführung des Narzißmus (1914). G. W X Triebe und Triebschicksale (1915) G. W. X Das Unbewußte (1915). G. W. X Trauer und Melancholie (1916). G. W. X Massenpsychologie und Ich-Analyse (1921). G. W XIII Das Ich und das Es (1923). G. W. XIII Hemmung, Symptom und Angst (1926). G. W. XIV Das Unbehagen in der Kultur (1930). G. W. XIV Neue Folge der Vorlesungen zur Einführung in die Psychoanalyse (1933). G. W. XV Gehlen, A.: Der Mensch, seine Natur und seine Stellung

in der Welt. Bonn: Athenäum 1958 Gründel, J.: Humanum. Moraltheologie im Dienste des

Menschen. Düsseldorf: Patmos 1972 Grunberger, В.: Gedanken zum frühen Über-Ich. Psyche,

28,1974,508-529 Hartmann, H.: Ichpsychologie und Anpassungsproblem.

Psyche, 14,1960,81 Horn, К.: Dressur oder Erziehung. Frankfurt/M.:

Suhrkamp 1967

Jaspers, K.: Philosophie. T. II. Berlin: Springer 1956 Jones, E.: Der Ursprung und Aufbau des Über-Ich. Intern.

Zschr. Psychoanal., 12,1926,253 Jores, A.: Menschsein als Auftrag. Bern, Stuttgart: Huber

1964

Klein, M.: Die Psychoanalyse des Kindes. Wien: Intern. Psychoanal. Verlag 1932

Das Seelenleben des Kleinkindes und andere Beiträge zur Psychoanalyse. Stuttgart: Klett 1962 Lampl-de Groot, J.: Ichideal und Überich. Psyche, 18, 1963,321-332

Superego, Ego Ideal and Masochistic fantasies. B: Develop of theory mind. New York: Int. Univ. Press 1965 Lewin, В. D: Zur Geschichte der Gewissenspsychologie.

Imago, 14,1928,441-446

Lincke, H.: Der Ursprung des Ich. Psyche, 25,1971

Loch, W: Biologische und gesellschaftliche Faktoren der

Gewissensbildung. B: Zur Theorie, Technik und

Therapie der Psychoanalyse. Frankfurt/M.: Fischer 1972

Mahler, M. S.: On Human Symbiosis and the Vicissitudes

of Individuation. London: Hogarth 1969 Mayer, F.: Schöpferische Sprache und Rhythmus (изд. Е.

Siemenauer). Berlin: de Gruyter 1959 MiTSCHERLiCH, A.: Aggression und Anpassung (II). Psyche, 12,1958,523

Moser, Т.: Lehrjahre auf der Couch. Frankfurt/M.: Suhrkamp 1974 Naegeli, E.: Das Böse und das Strafrecht. Geist und

Psyche, T. 2021. München: Kindler 1966 Neumann, E.: Tiefenpsychologie und neue Ethik (1948).

Geist und Psyche, т. 2005. München: Kindler 1964 Nunberg, H.: Über den Genesungswunsch. Intern. Zschr.

Psychoanal., 11,1925,179

Parin, P., Morgenthaler, F., Parin-Matthey, G.: Die Weißen denken zuviel. Zürich: Atlantis 1963; Geist und Psyche.T. 2079. München: Kindler 1972 Portmann A-: Die biologische Bedeutung des ersten Lebensjahres beim Menschen. Stuttgart: Universitas 1949 Reich, A.: Pathologie Forms of Self-esteem Regulation.

Psa. Study Child, 15,1960,215 Reik, Th.: The Need to be Loved. New York: Farrar, Straus

andGiroux 1966

Richter, H. E.: Die Gruppe. Reinbek: Rowohlt 1972 Ritter, P., Ritter, J.: Freie Kindererziehung in der Familie.

Reinbek: Rowohlt 1972 Rycroft, Ch.: Jenseits des Realitätsprinzips. Psyche, 28,

1974,340 Searles, H. F.: Collected Papers on Schizophrenia and

Related Subjects. London: Hogarth 1965 Spitz, R. A.: Genese des premieres relations objectales. Paris: Presses Universitaires de France 1954 No and Yes. New York: Internat. Univ. Press 1957 Städter, E.: Psychoanalyse und Gewissen. Stuttgart:

Kohlhammer 1970 Stärcke A.: Das Gewissen und die Wiederholung. Intern.

Zschr. Psychoanal., 15,1929,222-230 Sterba, R. F.: Das Schicksal des Ichs im therapeutischen Verfahren. Intern. Zschr. Psychoanal., 20,1934,66-73 Walk, R. D., Gibson, E. J.: A comparative and analytical Study of visual Depth Perceprion. Psychological Monographs, 75,1961,1-44

Winnicott, D. W: Primitive Emotional Development. Int. J. Psycho-Anal., 26,1945,137 Primäre Mütterlichkeit. Psyche, 14,1960,393 Die Lokalisierung des kulturellen Erbes. Psyche, 24, 1970,260

Playing and reality. London: Tavistock 1971 Psycho-Analysis and the Sense of Guilt (1958). B: Joan D. Sutherland (изд.): The Maturational Processes and the Facilitating Environment. London: Hogarth Press and the Institute of Psycho-Analysis 1965 Zuiunger, H.: Psychoanalyse und die Entwicklung und Erziehung des Gewissens. В: J. Cremerius (изд.): Psychoanalyse und Erziehungspraxis. Frankfurt/M.: Fischer 1971

519

СТРАХ

Концепции фрейдистского психоаналитического направления

Дитер Айке

Страх — это душевное явление, которое любой человек едва ли не каждый день может наблюдать в себе самом. Тем не менее совсем не просто понятийно пояснить, что же такое страх в своей сути.

Как и во всех душевных явлениях, трудность состоит в том, что эти феномены нельзя понять пятью органами чувств. Душевные явления нельзя сделать доступными для этих органов чувств и с помощью тех или иных приборов (например, микроскопа, рентгеновского аппарата, радара, компьютера и т.д.).

Чтобы абстрактно осмыслить душевные феномены и вместе с тем «наглядно» и «понятно» суметь включить их в понятийные схемы, мы вынуждены постоянно прибегать к определенным заключениям по аналогии. Хотя мы и располагаем для установления душевных феноменов известными переживаемыми качествами, а именно, эмоциями. Но эти эмоции при нынешнем уровне развития человека (пока еще?) не столь связаны с мыслительными процессами, как восприятие органами чувств. Остается выяснить, обусловлено ли такое положение вещей культурными предрассудками или же оно объясняется особенностями самого внутрипсихичес-кого аппарата.

Всякий раз, когда в дискуссии речь заходит об «объективной» констатации или «доказательстве» вместо субъективных переживаний, на самом деле имеется в виду проверка соответствующего предмета дискуссии с помощью пяти органов чувств. Наблюдения, установления фактов, суждения и смысловые связи, в создании которых участвуют эмоции, до сих пор не считаются доказательными или поддающимися проверке.

На примере страха, однако, можно было бы вполне доказать, что эмоции обладают качеством констатации, столь же надежным, что и при восприятии органами чувств, которые, однако, легко поддается обману и иллюзиям. Иллюзии возникают даже при использовании «объективных» инструментов, таких, как микроскоп и пр.

Для принципиального понимания феномена страха до сих пор сохраняет свое значение введенное Фрейдом понятие сигнального страха. Я
полагаю даже, и таково сегодня общее мнение психоаналитиков (Richter 1972), что это понятие вообще лучше всего способно разъяснить нам феномена страха.

Страх, как известно каждому по своему опыту, это неприятное эмоциональное переживание, когда человек в той или иной степени сознает, что ему угрожает опасность. Иначе говоря, если я испытываю голод, то это есть некое эмоциональное переживание, благодаря которому я замечаю, что мой организм нуждается в пище. Это вполне определенное неприятное чувство, и можно единодушно кон-

520

статировать, что другие люди, точно так же, как я, способны в равной мере зарегистрировать этот феномен голода и сформулировать это восприятие понятным для других людей способом. Это становится возможным на основе некоей договоренности, подобной той, чтобы называть определенный цвет зеленым, и это позволяет другим людям, если они не страдают цветовой слепотой, зарегистрировать то же самое восприятие и сформулировать его понятным для других способом. Подобной же договоренности с другими людьми я могу достичь и по поводу своего ощущения страха!
, а именно договоренности, что они могут воспринимать то же самое, что я подразумеваю под страхом.

Восприятие эмоционального переживания и понимание воспринятого предполагает определенный процесс научения, позволяющий проникнуть в собственные чувства.

Голод побуждает человека к действиям, которые приводят к приему пищи. Однако он может говорить об этом с другими людьми только тогда, когда у него есть возможность приобрести знание об этом чувстве голода, то есть когда в своем мышлении он располагает категориями для этих ощущений. Также и страх только тогда становится для человека понятным и сознательным переживанием, когда его можно переработать понятийно. Человек может научиться общаться с другими людьми по поводу своих эмоциональных переживаний. Сравнивая себя с другими людьми, он может узнать, что определенные чувства существенно отличаются от других ощущений и что его поймут правильно, если он назовет эти чувства страхом. Далеко не все способны этому научиться. Существует немало больных, которые имеют лишь смутное представление о своем страхе, а некоторые и вовсе не понимают этих своих чувств. Поэтому я считаю необходимым процессом, что все больше людей овладевает стабильным знанием не только об «объективных» явлениях, но и эмоциях. Этого же пытаются добиться и во многих современных формах «групповой» работы.

Следующим встает вопрос: что же представляют собой известные ощущения, которое мы привыкли называть страхом? Страх характеризуется следующими переживаниями или поддающимися проверке процессами: он ощущается физически (подобно чувству голода); во всем теле отмечается некое неопределенное внутреннее напряжение. Это чувство напряжения может с той или иной степенью отчетливости концентрироваться в области желудка, сердца, в шее, голове или в нижней части живота. Если человек испытывает страх, всякого рода судорожное сжатие органов можно «объективно» зарегистрировать с помощью приборов, то есть сделать его доступным для органов чувств. Наблюдаются головокружение, дурнота вплоть до рвоты, дрожь в конечностях, обильный пот, учащенное сердцебиение, возбужденное дыхание, понос. Чем сильнее и неожиданнее состояние страха, тем отчетливее переживается внутреннее напряжение; иногда оно бывает настолько сильным, что причиняет боль. Если же речь идет о смутном, продолжающемся долгое время (иногда на протяжении всей жизни) эмоциональном переживании, то оно восприниматься скорее как приглушенное внутреннее давление. Как и любое сильное чувство, страх может вредить мышлению.

Нунберг (Nunberg 1959) пишет: страх состоит из внутреннего неприятного возбуждения, нарушения дыхания, усиления сердечной деятельности, усиления или ослабления мышечной деятельности туловища и конечностей (дрожь или паралич), а также вазомоторных нарушений (побледнение или покраснение, обильное потоотделение и т.д.). Двигательное возбуждение, учащенное дыхание и усиление сердечной деятельности, повышенная секреция (пот, плач, мочеиспускание), вазомоторные изменения являются физическими выражениями аффекта, который в соответствии со своим качеством имеет адекватный ему эмоциональный тон.

521

Мы видим, насколько обстоятельным является это описание, поскольку страх может затронуть, по сути, любую функцию тела. При этом страх может концент- :
рированно воздействовать на одну телесную функцию или же быть более или менее генерализованным. Удивительно, что Нунберг забыл об усилении функции кишечника. Важно также, что такие психосоматические процессы мы можем охарактеризовать как аффекты.

Таким образом, страх — это психосоматический процесс, то есть он одновременно проявляется в телесных процессах и душевном переживании. Если мы воспользуемся определением Фрейда, что страх является сигналом опасности, то тогда следует пояснить, какая угроза или угрозы вызывают чувство страха. При этом мы должны отдавать себе отчет в необходимости различать внутренние или внешние раздражители, которые действительно могут представлять собой угрозу, и раздражители, которые мы сами себе «воображаем» или «представляем» в фантазии. Чем интенсивнее и живее подобное представление, тем более оно способно вызывать ощущения страха. Фрейд пишет: «В последующей жизни, стало быть, страх имеет два источника происхождения, один страх — невольный, автоматический, всякий раз экономически оправданный, если создалась ситуация опасности... другой — продуцированный Я, когда такая ситуация лишь угрожает, призванный для того, чтобы ее избежать» (XIV, 195). При этом и внешние, и воображаемые опасности могут недооцениваться, переоцениваться или же, разумеется, оцениваться верно.

Наиболее известными из опасностей являются грозящие нам извне события, способные причинить нам ущерб или даже привести к смерти: дикое животное, молния или иные явления природы, разъяренный человек — но также и все те события, которые могут вызвать у нас какое-либо неприятное переживание, как-то: насмешка, голод и жажда, ситуация экзамена, наказание и многое другое. Фрейд подчеркивал, что в отношении этих опасностей возникает ощущение беспомощности, вызывающее (или означающее?) чувство страха. Беспомощность представляет собой одно из самых неприятных для нас переживаний. Возникающее при этом стремление устранить чувство беспомощности может быть таким же элементарным, как при голоде или жажде. Поэтому иногда даже чувство беспомощности рассматривают как состояние напряженности, которое и составляет чувство страха.

Фрейд, однако, обратил внимание еще на один вид опасностей, о которых раньше обычно не думали: на опасности, угрожающие нам со стороны собственных влечений. Если человек не научился в достаточной мере управляться с инстинктивными побуждениями, или инстинктивный импульс не ограничен ситуативными обстоятельствами, или же вследствие невротического нарушения развития вообще уже не может быть отреагирован, то тогда накопившаяся энергия этого стремления грозит одолеть человека (см. статью П. Цизе). Это ощущение превосходства импульса, перед которым человек чувствует себя беспомощным, создает почву для появления страха. Инстинктивные побуждения могут воздействовать как угроза в различных формах. Например, страх может быть связан с тем, что влечение стремится к безграничному удовлетворению и тем самым создает проблемы. Но и сам факт, что человек может утратить контроль над собой, вызывает неприятное ощущение, чувство беспомощности, а в более тяжелых случаях — страх.

Страх может быть связан и с тем, что приходится опасаться определенного наказайия или отмщения, которые человек уже испытывал при подобных обстоятельствах в прошлом. Здесь страх является сигналом знакомого, неприятного опыта. Такой страх называется в психоанализе также страхом перед Сверх-Я, то есть страхом перед наказующими родителями, интернализированными в Сверх-Я, или мы еще называем его страхом совести 2
. Этот страх становится тем сильнее, чем

522-

больше подавляется влечение. Если же удается найти то или иное замещающее удовлетворение (например, колоть дрова, чтобы отреагировать гнев, ласкать животных, чтобы утолить потребность в любви), то уменьшается и связанное со страхом напряжение. Этот процесс Фрейд назвал сублимацией.

Утрата контроля над собой и ощущение беспомощности перед подавляющим событием могут стать причиной чрезвычайно сильного чувства страха. Страх может настолько затмевать другие переживания, что, по словам Фрейда, напряжение от сексуального влечения, если оно подавляется, просто преобразуется в тревожное напряжение. Это означает, что при «подавлении» напряжение, исходящее от влечений, сохраняется в бессознательном, не находя ни выхода, ни разрешения, и в конечном итоге единственным терпимым переживанием остается страх.

В своей работе о неврозе страха (1895) Фрейд изложил первую свою теорию страха3
, в которой отстаивал мнение, что в подобных случаях страх возникает из-за избытка сексуальных веществ, оказывающих токсическое воздействие в результате застоя. Позднее в более общем виде он описывал это как преобладание инстинктивной энергии или превращение бессознательной либидинозной энергии в страх.

Полемизируя с теорией Ранка, согласно которой страх является следствием недостаточно отреагированной травмы рождения, Фрейд в работе «Торможение, симптом и страх» (1926) сформулировал теорию, в которой утверждается, что страх всегда представляет собой реакцию на угрозу, то есть является сигналом опасности. У маленьких детей, полностью охваченным чувством страха, можно наблюдать, как они дрожат от страха и возбуждения, и, словно парализованные, не способны ни к какому действию. И только если удается отвлечь парализованного страхом ребенка, то есть найти
искусственный выход для инстинктивных побуждений, это состояние прекращается 4
.

Еще одним видом страха, которому уделяется недостаточное внимание, является страх перед чуждым и неизвестным. Источником этого страха является априорное, но часто оправдывающееся в нашей жизни представление, что новая, неизвестная нам ситуация или вещь в конечном счете окажется неприятной. Кроме того, неизвестное внушает страх еще и потому, что мы не можем его контролировать и, следовательно, как и в случае инстинктивных переживаний, необходимо опасаться оказаться в его власти. Чем чаще в течение жизни человек сталкивается с новыми ситуациями, экспериментами и приключениями, тем менее сильный страх внушает что-либо новое. К страху перед неизвестным относится отчасти и страх смерти5
, который, однако, связан также и со страхом отделения. Страх перед неизвестным вынуждает многих людей воспринимать новую идею как угрозу, и поэтому они нападают на нее, поносят ее и объявляют ересью.

Впервые этот страх возникает тогда, когда маленький ребенок научается отличать близких ему людей (мать и других людей, которые о нем заботятся) от посторонних. Этот период в развитии был открыт Шпицем, который придумал для него термин «дичание» или «тревога восьмимесячных». Он называет его вторым этапом социализации. Первым этапом является улыбка.

Именно тогда постороннее впервые вызывает страх, и ребенок предпочитает прятаться за спину матери. Он учится принимать постороннее, если мать с этим посторонним обращается дружелюбно. Винникотт нашел к этому другой подход, установив с помощью своего теста со шпателем, что на одной стадии возрастного развития ребенок начинает колебаться, на следующей стадии отвергает его и только затем уже берет в руки шпатель и засовывает его в рот. Эти наблюдения соответствуют отмеченному Абрахамом появлению амбивалентности во второй половине оральной фазы. На мой взгляд, является очевидным, что эта амбивалентность и связанный с нею страх имеют отношение к умению обращаться с агрессией.

523

Разумеется, чувство страха не обязательно является болезненным. Напротив, признаком болезни было бы полное отсутствие страха. Существует достаточно опасностей, с которыми мы должны всерьез считаться. Тот, кто никогда не испытывает страха, наивен или легкомыслен и попадает в опасные ситуации, в которых рано или поздно потерпит неудачу. «Поумнев на собственном опыте», человек в дальнейшем будет опасаться ситуаций, в которых не раз «обжигал пальцы». Даже в библейских притчах говорится, что мудрому ведом страх. Кьеркегор (Kierkegaard 1844) описал страх как важный признак одаренного разумом человека; Хайдеггер (Heidegger 1927) говорит о «заботе», имея в виду жизненно необходимый для нас страх. В том же смысле слово «забота» использует психоаналитик Эйсслер.

Переживания страха также подчинены процессу развития. Они изменяются в ходе развития маленького ребенка. Как и все душевные элементы, по мере созревания ощущения страха воспринимаются и перерабатываются все более дифференцированно. В «Новом цикле лекций по введению в психоанализ» (1933) Фрейд сказал, что каждая ступень организации приносит с собой специфическую форму.

Фрейд искал истоки страха и обнаружил страх отделения, или утраты, в особенности страх утраты любви. Он не соглашается также с идеей Ранка, что первый страх возникает при отделении ребенка от матери в процессе рождения. Боулби, которому мы обязаны подробным исследованием страха отделения у детей (Bowlby 1961), описывает эту форму страха как переживание опасности, когда грозит утрата матери. Здесь также речь идет о сигнальной функции страха, поскольку для младенца мать абсолютно необходима для поддержания его существования. Младенец не может накормить себя и без матери или замещающего ее человека погибнет. Это качество переживания сохраняется в дальнейшей жизни и воспринимается как страх утраты объекта любви, возникающий всякий раз при наличии подобной угрозы. Может ли это переживание возникнуть уже при рождении, проверить невозможно. Однако отделение при рождении является важным символом в ходе развития. Не надо никому объяснять, что ребенок должен бояться утратить мать или того, кто ее заменяет. В качестве важной составляющей этого страха утраты или отделения Фрейд опять-таки указал на чувство беспомощности.

Страх отделения от матери является общепризнанным в психоанализе расстройством, которое обнаруживается во всех неврозах. И наоборот, сегодня считается, что описанный Ранком страх, возникающий при рождении, играет роль лишь в возникновении фантазий и представлений, которые можно встретить у некоторых детей.

Общая боязливость, постоянное тревожное напряжение по отношению к другим людям, по отношению к самой возможности сохранить контакты и любовь возникает тогда, когда человек не раз терпел неудачу в любовных отношениях и вынужден жить без человека, который бы его любил. Тогда при каждом новом контакте вновь возникает угроза в очередной раз пережить разочарование и оказаться нелюбимым. При этом важно понимать, что эта боязливость в контактах как раз и способна оттолкнуть партнера и воспрепятствовать установлению желанных любовных отношений. Этот страх утраты любви постоянно описывался Фрейдом, начиная с его работы «Я и Оно» (1923), в связи с возникновением неврозов.

Поскольку ребенок в младенчестве полностью, а в раннем детстве в значительной степени связан в восприятии своего Я или самовосприятии с человеком, который за ним ухаживает, страх утраты матери переживается также как страх утраты собственного Я (см. статью П. Орбана о символообразовании в этом томе). Маленький ребенок должен сначала научиться различать Я и Ты, объект и субъект. Он переживает настолько тесную взаимосвязь с матерью, что мать может восприниматься точно так же, как собственное тело. Такие же переживания, однако, возникают и у взрослого при интенсивных любовных отношениях. Если любимому мною

524

человеку причиняют боль, то и мне тоже больно. Если любимый мною человек печален, или у него плохое настроение, то и я тогда чувствую себя удрученным. Если любимый мною человек счастлив, то счастлив и я. Эти эмоциональные переживания мы объясняем выражением: он — это часть меня. Подобная форма переживания называется симбиотической формой коммуникации. В Германии под влиянием работ Кохута несколько ошибочно говорят о нарциссических переживаниях (см. статью X. Хензелера о нарциссизме в этом томе).

Когда возникает страх утраты собственного Я из-за глубочайшего исконного единения с реальным или желанным объектом любви, то мы говорим об экзистенциальном страхе, о страхе уничтожения, страхе утратить свою сущность (Вин-никотт). Это вид панического страха. Страх утраты себя возникает также в индуцированном страхе при коллективной панике (например, во время пожара). От такого панического страха уничтожения страдают, как правило, душевнобольные; в таком случае говорят про их настроение вселенской гибели.

Страх незнакомого и чуждого, когда возникает угроза контролю над собственным существованием, представляет собой более позднюю спецификацию того лее страха. Эта форма страха постоянно возникает в процессе научения, когда предстоит шагнуть на новую ступень. Огромное сопротивление такому шагу мы наблюдаем не только у детей, то же самое мы встречаем и в психотерапии. Кроме того, те же страхи мы испытываем и перед важными шагами в жизни: при выборе профессии, вступлении в брак, решении завести ребенка, уходе на пенсию. Если эти шаги не совершаются, и страх переходит в хронический, то тогда достаточно даже не очень значительного конфликта, чтобы началась болезнь. Этим же может быть обусловлен и страх экзаменов (Moeller 1969).

Мелани Кляйн описывает другую раннюю форму страха: когда проецируются собственные агрессивные побуждения, мы должны опасаться что тот, на кого мы их спроецировали, станет для нас опасным. Подобным образом структурированы все паранойяльные страхи. Подобные напоминающие паранойю страхи каждый из нас испытывает чуть ли не ежедневно. Всякий раз, когда мы в плохом настроении, мы склонны проявлять известную боязливость в контакте с людьми, особенно если человек, с которым мы общаемся, нам важен. Все церемониалы приветствия и т.п. служат успокоению таких паранойяльных страхов. Ритуалы приветствия в сущности всегда означают: не причиняй мне вреда, и я тебе ничего дурного не сделаю! Страх смерти и возникающие во младенчестве так называемые оральные страхи уничтожения через поглощение представляют собой несколько переработанные формы общего диффузного страха уничтожения. Термин «оральный» означает все обусловленные зоной рта или символизируемые ртом или функцией глотания переживания. Эти переживания были тщательно исследованы и описаны Абрахамом, наиболее выдающимся наряду с Ференци учеником Фрейда.

В обстоятельном анализе нуждаются желание убивать и соответствующие страхи быть убитым. Разумеется, одно можно объяснить как реакцию на другое. Я боюсь быть убитым, поскольку сам испытываю подобное желание. Но и наоборот, у меня может возникнуть желание поступить равным образом с теми, кто хочет моей смерти. В качестве дальнейшей интерпретации можно сказать, что, когда бессильная ярость нарастает, единственным выходом остается лишь убийство мучающего, притесняющего объекта. Так, несомненно, обстоит дело у взрослых, убивающих в целях самообороны. Но это не является достаточным объяснением желания убивать у маленьких детей или бессознательного желания убивать и соответствующих страхов у пациентов, которые столь часто приводят к деструктивным поступкам. Порой к страху смерти может вести и сильный страх быть покинутым. Он возникает у маленького ребенка, чье существование пока еще полностью зависит от заботы других людей.

525

Его страх основан на опасении, что покинувший его объект рке не вернется, поскольку он уничтожен, то есть мертв. В результате в магическом, символическом мышлении маленького ребенка — по схеме орального поглощения — возникает идея, что он сам совершил это убийство. Когда пищевой объект поглощен, это означает, что он исчез, пропал, уничтожен и его больше нет. И только после того как появляется опыт, что а) пищу можно приготовить заново, б) пища переваривается и отчасти выходит наррку, в) пища не имеет души, г) содержимое материнской груди постоянно образуется снова и д) грудь матери при всем желании ребенка съесть и уничтожить нельзя — эти страхи воспринимаются как нереальные. Пока этого не произойдет, мир магически представляется наполненным таинственными опасностями. Надо, например, быстро и с криком бежать в постель и там съежиться, чтобы не оказаться съеденным воображаемым опасным объектом, то есть желанным объектом любви, который, как полагает ребенок, «из любви» может его съесть. Ведь ребенку хочется быть столь любимым, чтобы этот объект любви пожелал съесть его с той же алчностью, с какой ребенок считает возможным съесть грудь матери. Сюда же относятся сказки об оборотнях или, по нынешним временам, о вампирах.

И наоборот, страх оказаться покинутым можно попытаться преодолеть с помощью желаний поглотить. Это приводит к каннибальским тенденциям, которые, однако, сохраняются в примитивных культурах лишь в виде обсессивного ритуала, ибо в противном случае каннибальские желания приводят к страху оказаться виновным в утрате объекта и к страху самому оказаться съеденным.

Сегодня, когда детей кормят грудью лишь в течение нескольких месяцев, а не так как было принято раньше, полгода или целый год, каннибальские фантазии возникают, возможно, рке не столь легко, как в примитивных культурах. Этот тезис, однако, еще нркдается в проверке. Во всяком случае каннибальские фантазии я наблюдал только у тех пациентов, которых кормили грудью дольше полугода. В примитивных культурах подобные оральные механизмы могут иметь большое значение в структуре общества. На мой взгляд, с этих позиций можно объяснить обряд папуасского племени курелу. Курелу с незапамятных времен воюют со своими соседями. Но эта война ведется не ради какой-то выгоды и не ради того, чтобы уничтожить соседей, но всегда убивают только одного мркчину. Неважно, кому это удалось сделать — курелу или их соседям, виттойя: как только мужчину убивают, война тотчас же на время прекращается. Затем с одной стороны устраивают торжество по случаю победы, а с другой — празднество по случаю смерти, во время которых те и другие поедают свинину, не давая ни куска женщинам. Кроме того, девочке, состоящей в родстве с убитым, отрубают палец. Эти празднества позволяют преодолеть страх и проиграть первоначальное символическое содержание. Только по этой причине и сохраняется военный обряд. Чтобы не стать каннибалами и избавиться от страха перед миром каннибалов, необходимо постоянно убивать одного мужчину. Тем самым можно снова и снова убедиться, что жизнь еще не стала такой опасной, чтобы все начали поедать друг друга. Недопущение женщин к трапезе и символический акт по отношению к девочке показывают, насколько эта угроза связана с властью матери и ее кормящей грудью, то есть с зависимостью от нее. Благодаря тому, что всякий раз убивают только одного человека, жизнь этих примитивных племен сохраняет стабильность. Европейский обряд поминок позволяет предположить, что здесь определенную роль играют подобные атавистические бессознательные фантазии.

Еще одну форму страха убийства, возникшую на более поздней стадии развития, я наблюдал у женщин, которые в раннем детстве испытывали желание целиком поглотить своего отца. Это происходит, когда у маленького ребенка рке имеются

526

представления о связи пениса с деторождением, однако они остаются пока еще нечеткими и малодифференцированными, и когда любовные отношения между отцом и дочерью уже являются интенсивными. В таком случае в фантазии уже может зародиться желание самой родить ребенка. Поскольку это желание-представление возникает в ранний, догенитальный период, оно формируется по образцу оральных представлений о поглощении. В соответствии с оральной схемой отец при родах погибает, должен умереть, исчезнуть как съеденное. Этим объясняется страх перед родами, более того, перед длительной связью с мужчиной. Также и весьма распространенные у женщин страхи «защемить» при сношении мужской член или погубить его подобным образом могут иметь здесь свою причину. Довольно часто встречается желание, которое переносится на расслабленный пенис, удерживать при сношении пенис в себе и больше его не выпускать.

Если у маленького ребенка кроме того имеется еще и желание вернуться в утробу матери, за счет этого может усиливаться представление, что и отцу должно доставить удовольствие оказаться в животе. Приятное представление о возвращении в живот, соединяясь с оральной фантазией о поглощении, может привести к тому, что, несмотря на сопутствующий страх, фантазия о смерти доставляет удовольствие. Важно также отметить, что подобные фантазии о поглощении не имеют ничего общего с интроекцией или идентификацией. Последние являются функциями Я в сфере восприятия, осознания и поведения. Представления о поглощении — это продукты фантазии, которые влияют на поведение вследствие катексиса с явно выраженными компонентами страха.

Также и анальные функции выталкивания могут связываться в представлении с родами, вызывая как удовольствие, так и страх из-за внушающего тревогу вопроса, куда же девается ценный продукт. Также и здесь желания вернуться в материнскую утробу могут соединяться с анальными переживаниями. Поэтому фантазии о смерти у столь многих людей с анальным характером либо вызывают явное удовольствие, либо внушают страх.

Фрейд поначалу отстаивал точку зрения, что страх зависит только от сексуальности и любовных стремлений, то есть от либидо. Агрессию и страх агрессии он

описал гораздо позже.

Описанные мной каннибальские страхи были подробно исследованы еще в 1924 году Абрахамом, хотя главным образом на основе либидинозных компонентов. Я рке писал, что агрессия может выражать стремление отделиться6
. Разумеется, опыт отделения не удается либо затрудняется, если ребенка слишком долго кормили грудью и у него остается зависимость от материнской груди. Неотведенная агрессия (переживания отделения) овладевает Я, вызывая чувство беспомощности. Проективные механизмы, описанные Мелани Кляйн, часто тогда являются единственным, однако патологическим выходом. Когда ребенок научился ходить и затем обучается владеть собственным телом и общаться с окружающими людьми, появляются новые формы страха. При научении отделять себя от собственных продуктов у ребенка возникают страхи что-либо утратить и страхи, что продуцируемое им может неблагоприятно повлиять на окружающий мир (см. статью П. Хай-манн). Вначале возникают связанные со стыдом страхи не быть воспринятым всерьез, не вызвать к себе уважения или вообще оказаться отвергнутым за то, что делаешь, говоришь и думаешь. Затем из этого развивается выраженный страх вины, столь характерный для всех депрессивных настроений. Этими чувствами вины старательно манипулируют в некоторых семьях, терпя соперничество, чтобы спровоцировать у другого чувство вины,

Эриксон (Erikson 1966) полагает, что стыд возникает там, где нарушается автономия, а чувство вины — там, где пресекается инициатива. Вероятно, эти два окрашенных страхом переживания в дальнейшем удастся разграничить более точно.

527

В фазе, когда происходит усвоение социальной структуры, мы наблюдаем также и борьбу за власть; этим много занимался Адлер- (См. статьи об Адлере в т. III.) Возникает страх перед властью того, кто волюнтаристски ею пользуется и тем самым может причинить другому вред, обидеть или унизить. Отсюда возникает также страх самому злоупотребить властью и страх перед собственной беспомощностью или утратой власти, которые описаны еще Фрейдом.

Другой формой манипуляции является истерическая демонстрация чувства страха с тем, чтобы добиться понимания и сочувствия от окружающих. Если подобное поведение преобладает в общей картине болезни, мы говорим об истерическом страхе.

Формой страха, которая часто используется в качестве термина, является страх кастрации. При этом, однако, чаще всего имеет в виду старые нянькины сказки, которыми нагоняли страх на детей: «Не будешь слушаться, придет черный человек и отрежет тебе писюльку!» К сожалению, внушение страха остается излюбленным способом воспитания. Мичерлих (Mitscherlich 1970) называет его методом запугивания. В результате воспитанные подобным образом дети в дальнейшей жизни сами применяют метод запугивания, чтобы проявить агрессию. Говоря о страхе кастрации, обычно имеют в виду только страхи в сфере сексуальности. Однако в моей практике подобное ограничение оказалось непригодным. Эта форма страха распространена повсеместно и соответствует знакомым каждому чувствам недостаточности, страхам собственной неполноценности.

Если в развитии не удается достичь сознательного отделения от собственного продукта, если человек остается настолько внутренне связан со своим продуктом, что у него возникает чувство: все что происходит с его продуктом, происходит и с ним самим, тогда возникает тот страх, который мы и называем страхом кастрации. Чувство, что ты на что-то способен, оказывается перед угрозой; самооценка повышается и понижается в зависимости от похвалы и упрека; человек ощущает себя зависимым и постоянно существует угроза чувству собственной значимости. Этот страх кастрации может снизить работоспособность, равно как и способность к любви. Человек живет в постоянном страхе оказаться отверженным в своей потребности в любви. Если между ребенком и матерью (или отцом) происходила ожесточенная борьба за власть, чувство неполноценности может стать таким сильным, что в процессе развития многие важные способности оказываются подавленными. В этом случае имеет место своего рода духовная кастрация или духовная импотенция.

Фрейд описывает эдипов комплекс, переживание первосцены и страх кастрации в качестве постоянно наблюдаемых феноменов, определяющих конфликты ребенка в ходе его развития (Rangell 1973). Они составляют основу нашего человеческого становления и означают освобождение от первичной элементарной сим-биотической любви к матери, преодоление конфликта, вызванного необходимостью выбирать между потребностью в групповых (трехсторонних) отношениях и индивидуальными желаниями, а также формирование самооценки, включая возникающие впечатления и представления о генитальности, хотя она пока еще не может быть задействована и должна быть спроецирована в будущее. Применительно к страху кастрации это означает: ребенок тяжело страдает от обиды, что он не может использовать свои гениталии подобно взрослым. Некоторые люди вовсе не могут преодолеть этого без посторонней помощи и продолжают вести себя в соответствии с идеалом неполноценности (чего я только не свершу, когда вырасту большой!) вместо того, чтобы постараться действительно чего-то достичь.

Если подобные страхи кастрации переносятся на внешний объект или явление, возникают типичные фобии. Под фобией мы понимаем страх не справиться с определенной ситуацией, перейти улицу, повстречать собаку или лошадь, страх

528

нечистот, страх оказаться в запертой комнате и т.п. Здесь речь идет о феноменах навязчивости. Фобии представляют собой симптомы навязчивости и возникают так же, как и последние.

В психологии различают страх и тревогу: страх относится к известным опасностям, тревога — к неясным. Следовательно, фобия — это страх перед чем-то определенным, но не тем, чего человек боится внешне. Настоящей опасностью может быть, к примеру, инцестуозное желание или страх разоблачения этого желания.

При фобии опасность проецируется на символический объект. Также и страхи экзаменов представляют собой подобные фобии. Как уже отмечалось, здесь (в основном) речь идет о страхе перед новой ступенью в развитии. Экзамены в большинстве случаев подобны обрядам инициации, тем обрядам посвящения мальчиков в группу мужчин, когда их запугивают и причиняют разного рода боль, а они должны все вытерпеть. Эти действия активизируют прежний страх кастрации или, иначе говоря, чувство зависимости при конфронтации со взрослыми (сохраняющим благодаря этому свой авторитет), по отношению к которым собственными силами и способностями занять достойную позицию невозможно.

Фенихель (Fenichel 1966) цитирует десяток авторов, писавших об этой взаимосвязи, причем статья Задгера, по его мнению, заслуживает быть прочитанной и сегодня. Просто удивительно, сколь немногие авторы становятся и продолжают оставаться известными, тогда как остальные целиком предаются забвению.

Эритрофобия, или страх покраснеть, основана на неуверенности в самом себе и подразумевает или означает зачастую нечто гораздо большее, нежели просто боязнь покраснеть. Но она может также представлять собой и чисто истерический симптом, выражая в таком случае бессознательные сексуальные фантазии, возникающие при взгляде на другого человека или его взгляде. То же самое относится и к болезненному волнению перед публичным выступлением, которое во многом похоже на страх экзаменов и является фобическим, но может быть также не просто истерическим симптомом, а проявлением базального нарушения, затрагивающего всю личность.

Из этого становится понятным, насколько могут варьировать психиатрические или психотерапевтические диагнозы как в литературе, так и на практике. В зависимости от того, на каких явлениях делается основной акцент, легко может измениться и классификация. Например, существует целый ряд исследований, в которых показано, что со сменой главного врача меняется также и частота определенных диагнозов, хотя состав пациентов никак не изменился.

Особо следует здесь подчеркнуть, что и в литературе, и на практике диагнозы истерия страха, невроз страха и фобия используются совершенно по-разному. Я предпочитаю говорить о неврозе страха, когда в картине болезни преобладает скрытый страх, особенно при разного рода физических нарушениях. Об истерии страха я говорю тогда, когда страх бессознательно вызывает удовольствие и поэтому истерически демонстрируется, и именно этот процесс полностью определяет картину болезни. И наоборот, как уже отмечалось, я говорю о фобии, когда для страха имеется известный, но при этом спроецированный объект. Как раз выражение «истерия страха» используется в старой литературе без строгого определения, например, у Фенихеля — как синоним фобии. Наконец следует еще сказать, что все эти формы страха имеют место также при психозах, маниях, перверсиях, психосоматических заболеваниях и прочих расстройствах, однако в этих случаях они, как правило, включены в общую картину болезни.

Во всех описанных формах страха является очевидным, как функционирует и приносит пользу предупреждающий об опасности сигнал, который, однако, может использоваться не по назначению и стать причиной болезни. Страх может привести и ко многим другим последствиям.

18 Зак.3183

529

Всякий раз, когда взаимосвязь, приведшая к возникновению страха, остается бессознательной, возникает страх без видимой причины. В таком случае мы говорим о свободно плавающих страхах. Часто таким «просто» страхом является невротический страх. Могут возникать также и обусловленные страхом соматические осложнения, при этом само чувство страха может оставаться бессознательным, как это особенно часто бывает при так называемых вегетативных расстройствах (Eicke 1973).

Может возникнуть беспокойство или неуверенность общего характера, но может произойти и сверхкомпенсация, следствием которой являются подчеркнуто дерзкая манера себя вести и поиск опасностей. Подобное поведение надо рассматривать как бегство вперед, тогда как сдерживание контактов означает уход в себя, бегство в улиточью раковину. Если страх переживается с удовольствием, возникает состояние, которое англичанин называет «thrill»; под этим подразумевается удовольствие от преодоления вызывающей страх ситуации (как, например, у альпинистов, канатоходцев и др.). Следствием страха может быть, однако, и возникновение защитных реакций, препятствующих проникновению неприятного чувства в сознание. И наконец, может возникать страх перед страхом, но это уже болезненный феномен.

Чем осознаннее страх и представление об опасностях, тем лучше функционирует психика; чем менее осознаны страх и опасности, тем более страх выступает в качестве патогенного фактора, и наконец, когда бессознательная часть оказывается слишком велика, страх оборачивается болезнью.

Поскольку никакое психическое развитие не может происходить без страхов, а каждый человек подвержен расстройствам, каждому приходится в жизни сталкиваться не только со страхами перед реальными опасностями, но и с невротическими ирреальными страхами. Поэтому в нашей жизни необходимо научиться в той или иной мере с ними управляться.

ПРИМЕЧАНИЯ

1
В языке различают чувства и ощущения, но между ними часто возникает терминологическая путаница. Чувствами можно было бы назвать впечатления, происходящие от внешних раздражителей, а те, что связаны с внутренним раздражением — ощущениями. Однако под чувствами могут подразумеваться и те качества, которые можно выразить доступным для других людей способом, в то время как под ощущениями — лишь те эмоциональные качества, которые не могут быть выражены (то есть обладают только качеством восприятия). Относительно этих терминологических различий до сих пор не существует общей договоренности.

2
Ср: Eicke, D.: Das Gewissen und das Überich. B: D. Eicke: Von Einüben der Aggression. München: Kindler 1972

3
Лапланш и Понталис отмечают, что «это не есть наиболее ранний взгляд Фрейда на страх. Он сам указывает на то, что представления об актуальном, соматическом механизме страха ограничили его поначалу чисто психогенную теорию истерии. Ср. примечание к случаю Эммы

фон Н. в "Очерках об истерии" (1895): "Тогда я был склонен признать за всеми истерическими симптомами психическое происхождение. Сегодня я объяснил бы страхи этой воздержанно живущей женщины неврозом (невроз понимается здесь в своем первом значении, как нарушение в функционировании нервной системы)"» (Laplanche/Pontalis, Das Vokabular der Psychoanalyse. Frankfurt/M.: Suhrkamp 1972).

4
Ср.: Eicke, D.: Die Introjektion des eigenen Produktes. B: D. Eicke: Von Einüben der Aggression. München: Kindler 1972

s
Ср. дискуссию К. Лоренца с X. Кунцем в: Н. v. Ditfurth (изд.): Aspekte der Angst. München: Kindler 1972

6
Ср.: Eicke, D.: Aggression, Grausamkeit und Unabhängigkeit. B: D. Eicke: Von Einüben der Aggression. München: Kindler 1972, и: Entwicklung normaler und pathologischer Formen der Aggression, в: Forum des praktischen Arztes, 1974, 13, 6, и: Der Zusammenhang von Ichentwicklung und Aggressionstrieb (не опубликовано) .

530

ЛИТЕРАТУРА

Abraham, К.: Untersuchungen über die früheste prä~ genitale Entwicklungsstufe der Libido. B: Ges. Schriften. Frankfurt/M.: Fischer 1969

Versuch einer entwicklungsgeschichte der Libido auf Grund der Psychoanalyse seelischer Störungen. B: Ges. Schriften. Frankfurt/M.: Fischer 1969

BowlbyJ.: Die Trennungsangst. Psyche, 15,1961,411 Separation: Anxiety and Anger, и: Attachment. Обе работы: Attachment and Loss. London: Hogarth Press 1970

Ditfurth, H. v. (изд.): Aspekte der Angst. Geist und Psyche, т. 2086. München: Kindler 1972

Eicke, D,: Die Introjektion des eigenen Produktes. B: D. Eicke: Vom Einüben der Aggression. Geist und Psyche, т. 2093. München: Kindler 1972

Das Gewissen und das Über-Ich. B: D. Eicke: Vom

Einüben der Aggression. Geist und Psyche, т. 2093.

München: Kindler 1972

Der Körper als Partner. Geist und Psyche, Bd, 2108.

München: Kindler 1973 Eissler, K. R.: Zur Notlage unserer Zeit. Psyche, 22,1968,

641 Erikson, E. H.: Identity and the Life Cycle. New York:

Int. Univ. Press 1968 Fenichel, O.: The Psychoanalytic Theory of Neurosis.

London: Routledge & Kegan 1966 Freud, A.: Aggression in Relation to Emotional

Development. B: Study of the Child III/IV, 1949, 37,

и в: The Writings of Anna Freud

Freud, S.: Über die Berechtigung von der Neurasthenie einen bestimmten Symptomkomplex als Angstneurose abzugrenzen (1895). G.WI

Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie (1905). G.fV Das Ich und das Es (1923). G. W XIII

Hemmung, Symptom und Angst (1926). G. W. XIV

Neue Folge der Vorlesungen zur Einführung in die

Psychoanalyse (1933). G. W. XV Heidegger, M.: Sein und Zeit (1927). Tübingen: Niemeyer

1967 Kierkegaard, S.: Begreber Angest. Kopenhagen 1844

Klein, M.: A Contribution to the Theory of Anxiety und

Guilt (1948). Int. J. Psycho-Anal., 29,1960 Loch, W.: Begriff und Funktion der Angst in der

Psychoanalyse. Psyche, 13, 1959 и в: Zur Theorie,

Technik und Therapie der Psychoanalyse. Frankfurt/

M.: Fischer 1972 Matthiessen, P.: Das verborgene Tal. München, Zürich:

Droemer Knaur 1964 Mitscherlich, A.: Auf dem Weg zur vaterlosen

Gesellschaft. München: Piper 1970 Moellkr, M.: Zur Psychodynamik der neurotischen

Prüfungsangst. B: Ziolko (изд.): Psychische Störungen

der Studenten. Stuttgart: Thieme 1969 Nunberg, H.: Allgemeine Neurosenlehre. Bern, Stuttgart:

Huber 1959 Rangell, L.: Die Aggression und der Ödipuskomplex.

Psyche, 27,1973,193 Rank Q: Das Trauma der Geburt und seine Bedeutung für

die Psychoanalyse. Wien: Int. Psychoanal. Verlag 1924 Richter, H. E.: Zur Psychoanalyse der Angst. В: А. v.

Ditfurth (изд.): Aspekte der Angst. Geist und Psyche,

т. 2086. München: Kindler 1972 Sadger, L: Über Prüfungen und Prüfungsträume. Int.

Ztschr.Psa.,6,1920 Spitz, R. A.: Genese des premieres relations objectales.

Paris: Presse Universitaire de France 1954 Winnicott, D. W: Playing and Reality. London: Tavistock

1971

531

О ПРОЦЕССЕ СИМВОЛООБРАЗОВАНИЯ

Петер Орбан

К важнейшим заслугам психоанализа, безусловно, следует отнести то, что он явился первой наукой, по-настоящему обратившей взор на внутренний мир индивида. В противоположность другим областям психологии он не остановился перед проникновением в голову человека, а попытался постичь принципы, по которым психическое событие совершается в головах людей. Более того, только со знанием (хотя и всегда заведомо неполным) психического события и мог развиваться понятийный аппарат психоанализа.

То, что этот процесс формирования теории не был и не может быть завершен (жизненный труд Фрейда с его многочисленными отречениями и развитием гипотез является тому историческим примером) имеет свою причину в том, что, с одной стороны, становление человека никогда не укладывается полностью в теоретические формулировки, а может быть раскрыто во многом благодаря интерпретациям, а с другой стороны, оно подвержено историческим переменам, которые в свою очередь могут оказать влияние на основополагающие категории.

Когда мы далее займемся понятием «символ», мы должны будем учитывать оба этих момента диалектической взаимосвязи в структурировании психики, чтобы не подвергнуть себя опасности принять частное объяснение за исчерпывающее и выдать отдельный исторический момент за «человеческую природу».

Разобраться с понятием «символ» является сегодня нелегким предприятием уже потому, что оно ведет теперь собственную жизнь в самых разных дисциплинах, между которыми лишь с большим трудом можно отыскать нечто общее. Поскольку такие дисциплины, как математика, логика, эстетика, психология и теория познания — назовем лишь несколько — ввели это понятие в свой обиход, выхолостив его при этом, как указывает Шалаи (Szalai 1936), чуть не полностью, представляется необходимым вкратце рассмотреть его происхождение.

У глагола «сюмбалло» (объединять, смыкать, а также пытаться разгадать нечто загадочное) в греческом языке обнаруживается несколько субстантивированных форм, из которых самые важные для нас «сюмболон» и «сюмболе».

«Сюмболон» означает опознавательный знак, состоящий из двух половинок разломанного предмета (к примеру, таблицы, кольца), совпадение которых свидетельствует о союзе их владельцев. Только когда одна половинка подходит к другой, реализуется значение
«сюмболона».

«Сюмболе», напротив, означает «общество, в котором все вносят свой вклад пищей и напитками для товарищеского пира, так что за дарами забывают о дарителях» (там же, 1936, 35). Как мы попытаемся показать в дальнейшем, обе эти стороны, то есть установление «значения» путем соединения ранее разделенного и

532

последующее отделение одного от другого (пусть даже на поверхности сознания), являются элементами одного и того же диалектического единства процесса символообразования в конкретных социальных условиях.

В нашем относительно сжатом обсуждении в первой части будет прослежена «история» психоаналитического понятия символа (I), чтобы представить его затем в систематической связи с процессами возникновения и структурирования человеческого сознания в целом (II). При этом будет показано, что понятие символа, рассматриваемое в контексте
элементов человеческого мышления и поведения, уже нельзя оставлять в его нынешней, односторонне связанной с клинической симптоматикой интерпретации.

Однако в соответствии с только что сказанным, оно должно быть расширено,

но не отвергнуто.

Одна из сложностей диалектического мышления состоит в том, что его понятия не могут незыблемо обозначать одну и ту же вещь. Когда говорят о вещи, «которую удалось охватить понятием», имеют в виду не то, что вещь сама по себе, понятие само по себе, а то, что понятие необходимо отработать на вещи, в отношении которой или ее продолжения оно не может оставаться тем же самым. В психоанализе это касается также и понятия «символ».

«Первая редакция» (Phillips 1962) термина появляется довольно рано в контексте того, что Фрейд назвал конверсией. Согласно Фрейду, истерия возникает в результате того, что при невыносимом представлении, которое он аналитически расщепляет на «представление» и «аффект», одно отделяется от другого, то есть аффективная сумма возбуждения отделяется от представления и преобразуется в телесное.

«Конверсия» как раз и означает подобное преобразование душевного
представления в телесное
состояние. Чрезмерная сумма возбуждения, лишившись представления, обращается теперь против тела:

«Тем самым Я достигает того, что становится свободным от противоречий, но за это оно обременяется символом воспоминания,
которое, словно некий паразит, поселяется в сознании в виде неизбывной моторной иннервации 1

или постоянно возвращающегося галлюцинаторного ощущения и которое сохраняется до тех пор, пока не произойдет конверсия в обратном направлении» (I, 63,

курсив П. О.).

В этой формулировке отчетливо видно, что в данной редакции «символ воспоминания», которым обременяется Я, означает не что иное, как истерический симптом как таковой. Символ и симптом сопоставлены здесь как идентичные понятия; в форме «метафорически-замещающих знаков» (Филлипс) они служат маркировкой того, что Я разрешило травматическую ситуацию телесно. В «Очерках об истерии» Фрейда имеется несколько примеров, демонстрирующих взаимосвязь перевода одного в другое. Как в случае Люси Р.:

«Конфликт аффектов в этот момент перешел в травму и как символ травмы у нее осталось с этим связанное обонятельное ощущение» (I, 173).

Лоренцер указал на то, что эту первую редакцию термина «символ», по сути следует скорее понимать как временную маркировку, нежели как замену одного содержания другим, причем символ в таком понимании еще не позволяет увидеть лежащий за ним текст (травму), то есть биографическое содержание.

То, что «символ» здесь следует представлять подобно механически-физиологическому кодированию, «ключ к которому неизвестен» (Lorenzer 1970, 14), прояс-

533

няет цитата, в которой Фрейд перенес схему истерической конверсии на причину истерической навязчивости:

«Перед анализом А является чересчур сильным представлением, которое слишком часто пробивается в сознание,.всякий раз вызывая плач. Индивид не знает, почему при А он плачет, находит это абсурдным, но ничего не может с собой поделать.

После анализа обнаружилось, что имеется некое представление Б, которое по праву вызывает плач, которое по праву часто повторяется, если только индивид не провел против него определенной сложной психической работы. Воздействие Б не является абсурдным, оно понятно индивиду, и он сам может с ним бороться. Б находится в определенном отношении с А. То есть имелось переживание, состоявшее из Б+А. А являлось привходящим обстоятельством, Б было способно оказывать то постоянное воздействие. Воспроизведение этого события в памяти произошло таким образом, словно А заняло место Б. А стало заменой, символом
Б. Отсюда несовпадение: А сопровождалось такими последствиями, которых, похоже, оно не заслужило, которые ему не соответствуют» (I, 349—350).

Связь, в которой А находится с Б, здесь четко обозначена как (временное) соположение. Поскольку А было сопутствующим обстоятельством Б и поэтому выступает лишь как признак скрытого (вытесненного) содержания, из знания об А нельзя сделать никакого иного вывода относительно биографического значения Б кроме того, что исторически оно должно было происходить параллельно с А. Короче говоря, от значения А нельзя перейти к значению Б, поскольку такая формулировка понятия предполагает лишь соположение, но не взаимопроникновение.

И хотя у Фрейда такое употребление термина «символ припоминания» встречается таюке гораздо позже (даже в работе 1910 года мы читаем: «Наши истерические больные страдают от реминисценций. Их симптомы суть остатки и символы воспоминания известных (травматических) переживаний», с. 11), рке в «Очерках об истерии» (1895) имеются примеры другого (наряду с первым) понимания термина символ.

В этой редакции, названной Фрейдом «символическими симптоматическими действиями» или «символизацией», как и в первой, психическое содержание Б символизируется другим содержанием (А). Различие, однако, состоит теперь в том, что из А можно уже вывести содержательные
указания для анализа биографического значения, то есть «субъективного содержания» Б (Lorenzer 1970a, 16). Следует полностью привести пример из «Психопатологии обыденной жизни» (1901), который весьма наглядно иллюстрирует такое положение вещей:

«Я сижу в ресторане за обедом с моим коллегой-философом, доктором X. Он повествует о невзгодах, которые испытывает кандидат на должность, и при этом сообщает, что по окончании учебы он попал в качестве секретаря к посланнику, то есть полномочному и чрезвычайному министру Чили. "Но потом министра сменили, а его преемнику я не показался". Произнося последнюю фразу, мой собеседник подносит ко рту кусок торта, однако, будто по неуклюжести, роняет его с ножа. Я сразу же схватываю скрытый смысл этого символического действия и подбрасываю не знакомому с психоанализом коллеге свою догадку: "И тут вы упустили свой лакомый кусочек". Он, однако, не замечает, что мои слова равным образом могут относиться и к его симптоматическим действиям, и повторяет с неожиданной, поразительной живостью, словно я буквально с языка снял у него это слово: "Да, я действительно упустил лакомый кусочек", и облегчает себе душу обстоятельным рассказом о неловкости, которая стоила ему этой хорошо оплачиваемой должности. Смысл символического симптоматического действия проясняется, если учесть, что коллеге было неловко рассказывать мне, человеку вов-

534

се не близкому, о своем стесненном материальном положении, и поэтому протаскивающаяся вперед мысль облачается в одеяние симптоматического действия, которое символически выражает то, что должно было бы быть утаено, и тем самым дает говорящему облегчение от бессознательного (IV, 224, ср. также: Phillips 1962, 108, и Lorenzer 1970a, 15-16.).

В этом примере символ отбрасывает свою прежнюю знаковую функцию — указания лишь на временное совпадение с символизируемым — и становится носителем содержательного значения. Лоренцер не сомневается, что в этом сочинении, знаменующем «обращение к субъективным содержаниям» (Lorenzer 1970a, 16), психологии придан совершенно новый логический статус.

«Отказ от раннего понятия символа-воспоминания действительно является радикальным. Место случайно-произвольной связи занимает логическая; указание на исключительно временную связь углубляется до генетической связи, а обобщенная, неотрефлексированная связь болезни с обидой заменяется отрефлексирован-ным биографическим пониманием» (там же).

То, что этот взгляд на «символизацию» уже в самом начале наслаивается на исходное представление о символе припоминания, становится особенно очевидным на одном примере из «Очерков об истерии»:

«Если покажется, что в этих примерах механизм символизации отодвинут на второй план, что, несомненно, соответствует правилу, то я располагаю также примерами, которые, похоже, доказывают возможность возникновения истерических симптомов в результате одной только символизации. Один из наиболее красивых опять-таки относится к госпоже Сесилии. Пятнадцатилетней девочкой она лежала в постели под присмотром своей строгой бабушки. Внезапно девочка вскрикнула от того, что почувствовала сверлящую боль во лбу между глазами, которая затем не прекращалась в течение нескольких недель. При анализе этой боли, вновь возникшей спустя почти тридцать лет, она сказала, что бабушка посмотрела на нее столь "пронизывающе", что ее взгляд словно глубоко проник в мозг девочки. Она опасалась, что пожилая женщина относится к ней с недоверием. Высказав эту мысль, больная громко рассмеялась, и боль вновь прекратилась. Здесь я не могу обнаружить ничего иного, кроме механизма символизации, который в известном смысле находится посредине между механизмом самовнушения и механизмом конверсии» (Freud I, 249; ср. также: Lorenzer 1970a, и Phillips 1962, 17).

Символ и символизируемое (А и Б) в этой редакции следует понимать как отношение и временного соположения, и содержательного взаимопроникновения; фигура, выступавшая в роли отличительного признака, превратилась в фигуру содержательной связи. Этим обусловлено также и изменение взгляда на отношения между психикой и сомой; первоначально взаимосвязь понималась как каузальное отношение: психическая травма продуцировала
симптом, представлявший собой символ воспоминания. Логический статус полностью соответствовал статусу причины и следствия; одно влечет за собой другое. «Символизация» же означала в целом «замещение одного объекта другим» (XVI, 205); душевное замещается
физическим в отношении, основанном на сходстве (ср.: Phillips 1962, 17).

В качестве наглядного примера Фрейд описывает случай пациентки, которая долгое время не могла подняться с постели из-за диффузных болей в ногах. Когда же она поправилась настолько, что смогла спуститься к общему столу, то внезапно ощутила сильнейшую боль в правой
пятке. В анализе в конце концов выяснилось, что пациентка символически выделила из без того уже имевшейся симптоматики особый симптом, передававший ее опасение, что она не сумеет занять в обществе место, которое принадлежит ей по праву
(I, 248~249).

535

Перейдем теперь к третьей, основной редакции понятия символ. Она возникла, когда Фрейд искал вспомогательные средства для анализа неврозов и обратился к толкованию сновидений. Очень скоро обнаружилось, что talking cure, терапевтическая беседа, лишь тогда достигала успеха, когда удавалось выявить скрывавшееся за речью смысловое содержание. Пациенты, однако, не могли просто так его выдать. Зато в образованиях сновидца обнаруживались фигуры, указывавшие на скрытый смысл, и поэтому позволявшие расшифровывать его проще, нелсели несколько громоздкие образы свободных ассоциаций. В них возникало множество фигур, картин, действий, которые, взятые сами по себе, поначалу казались непроблематичными, но при ближайшем рассмотрении все же представали теневыми отображениями скрытого за ними проблематичного содержания. Также и для них Фрейд употреблял название «символ». Бессознательные содержательные моменты, которые из-за своей конфликтности не могли предстать без искажения даже во сне, облачались в невинное одеяние более или менее бытовых сцен. Оказалось, как говорит Фрейд, что «сон пользуется такими символизациями, которые рке в готовом виде содержатся в бессознательном мышлении, поскольку благодаря своей образности и, как правило, свободе от цензуры более удовлетворяют требованиям цензуры сновидений» (И/Ш, 354). (Так как в дальнейшем речь идет скорее о функциях и структурах, мы будем указывать на хронологию лишь тогда, когда она по особым причинам покажется нам важной; поэтому несущественно, что эта цитата была включена в первоначальный текст только позднее [в 1911 или 1914 году].)

Общей идеей этого нового подхода было то, что в образах сновидения одно представление замещается другим, менее цензурируемым (см. статью А. Беккер). Также и здесь, стало быть, имеют место символизируемое и символ, правда уже не в форме соматического симптома или символического ошибочного действия, а в виде замененного содержания представления, и, естественно, сразу же встал вопрос о смысле подобной замены. Обсудим — с психоаналитических позиций — по очереди то и другое. Образы, которые могут быть объектами символизации, выделить очень просто. Речь идет о «жизни и смерти... затем о беременности и родах, человеке как таковом, без половых различий, кроме того, о мужчине и женщине, отце, матери, родителях и детях. Огромное множество символов имеется для половых органов, а именно для половых органов в целом и для мужских и женских по отдельности; далее для груди, для сексуального возбуждения, эрекции мужского члена, половых сношений и онанизма» (Weiss 1931, 502—503).

Джонс удивляется тому, сколь невелико число представлений, которые могут символизироваться, в противопололеность прямо-таки неисчерпаемому множеству символов, которые могут занимать их место:

«Первых насчитывается не более сотни и все они относятся к физическому Я, ближайшим родственникам или феноменам рождения, любви и смерти» (Jones 1922,284).

Также и другие авторы (Brenner 1955; Laplanche/Pontalis 1972, 485) категорически подчеркивают количественное несоответствие символов и символизируемого, а Вейсс отмечает даже, что бессознательное может символически отображать лишь весьма ограниченное число представлений (Weiss 1931, 503). В юнгианской психологии это ограничение подверглось, однако, существенной критике.

«Символу», то есть тому, что предстает в замаскированном виде как «многоликое», Фрейд дал известное описание:

«Перила, подъемы, лестницы, переход по ним, как вверх, так и вниз — символическое изображение полового акта. Гладкие стены, по которым карабкается человек, фасады домов, с которых он — зачастую со страхом — спускается, соответствуют телам людей в стоячем положении и, по всей вероятности, воспроизводят

536

в сновидении попытку маленького ребенка вскарабкаться на родителей и воспитателей. "Гладкие стены" — это мужчины, за "выступы" домов спящий нередко цепляется в сновидениях страха. Столы, накрытые столы и доски точно так же означают женщин, возможно, по контрасту с рельефностью женского тела.. Из предметов одежды женскую шляпу очень часто с уверенностью можно толковать как гениталии, причем мужчины.

Это же относится и к плащу... В сновидениях мужчин галстук зачастую выступает символом пениса, и не только потому, что он имеет продолговатую форму, свешивается и является характерным атрибутом мужчины, но и потому, что галстук можно выбрать себе любой, — свобода, в которой природа отказала означаемому этим символом...

Совершенно очевидно, что любое оружие и все инструменты используются в качестве символов мужского члена: плуг, молоток, ружье, револьвер, кинжал, сабля и т.д. Также во многих ландшафтах в сновидениях, особенно таких, где имеются мосты или поросшие лесом горы, легко можно распознать изображение гениталий... Даже дети зачастую означают во сне не что иное, как гениталии, ведь и мужчины и женщины привыкли ласково называть свои гениталии "малышом"... Символическому изображению кастрации служит работа сновидения: облысение, стрижка волос, выпадением зубов и обезглавливание... Маленькие животные, вредные насекомые изображают маленьких детей, например нежеланных братьев и сестер; нашествие паразитов часто обозначает беременность. В качестве совсем недавно возникшего символа мужских гениталий следует назвать самолет, который используется подобным образом в сновидении благодаря своей связи с полетом, а также своей форме» (И/Ш, 360—362).

Такое изложение символики можно было бы продолжать еще долго. Понятно, о чем идет речь: изначальная связь не может больше сохраняться в своем конкретном проявлении; она должна перейти из системы сознания в другую систему. Вместо нее возникает другая связь, которая, хотя и обусловлена генетически первоначальной, но внешне не имеет с ней ничего общего. Из этого следует, что символ означает нечто большее, чем произвольная или искусственная (как в аллегории) подмена одной смысловой связи другой.

«Только с того момента, когда вследствие культурного воспитания один (причем более важный) член сравнения вытесняется, другой член (до этого менее важный) достигает аффективного "сверхзначения" и становится символом вытесненного. Первоначально пенис и дерево, пенис и церковная башня имели в сознании равный вес; и только с подавлением интереса к пенису дерево и церковная башня приобрели — необъяснимый и, по-видимому, необоснованный — преувеличенный интерес; они стали символами пениса» (Ferenczi 1913a, 104).

Уже здесь обозначается логическая фигура, которую Джонс позднее возвел в «теорию символа»:

«Символически изображается только то, что было вытеснено; только то, что вытеснено, нуждается в символическом изображении. Этот вывод является краеугольным камнем психоаналитической теории символики» (Jones 1919, 273).

Подведем итоги: символ был однозначно определен как осознанное, а символизируемое как неосознанное выражение одного и того же содержания душевного представления; и только после того как первоначальное содержание представления ввиду «культурной» несовместимости изгоняется, вытесняется из системы сознательного, в психической системе возникает необходимость поместить на его место эрзац, который с одной стороны заполнит пустоту, а с другой стороны своей формой и появлением будет постоянно сигнализировать, что как раз в этом месте произошел конфликт.

537

Свою функцию символ приобрел в рамках толкования сновидений, став — при всей своей незаметности — указанием того, что здесь мы наталкиваемся на проблематичное содержание. Разумеется, указанием для тех, кто умеет толковать символику (вернее, для тех, кто осмеливается ее толковать).

В этом смысле символы пациента уже не трактовались как симптомы, а служили тому, чтобы подобраться к причинам
симптомов — которые находились где-либо в другом месте — во взаимосвязи процессов понимания и согласования. Теперь теория возникновения невротических расстройств выглядела следующим образом: конфликт ведет к вытеснению, которое продуцирует симптом; содержание конфликта отныне изображается
символически, динамика вытеснения проигрывается симптоматически, при этом, однако, одно неотделимо от другого. Эта взаимосвязь здесь особенно важна, поскольку она свидетельствует, что знания о символе и символизируемом отнюдь не достаточно, чтобы устранить симптом, оно разве что позволяет узнать о причинах симптома — то есть представляет собой лишь предварительный этап собственно работы.

Здесь также не совсем понятно, почему этот феномен, который, как тогда уже было известно, в лучшем случае является производным, Джонс описывает как

«негативный»:

«...Сама символика представляет собой препятствие развитию. Наиболее это проявляется в тупике невротической симптоматологии» (Джонс, цит. по: Phillips

1962,11).

Как можно считать символы препятствием, чем-то негативным, если им (Джонс сам говорит об этом в другом месте) отводится функция изображения (ср.: Jones 1922, 284), если они — зашифрованно — кричат «держи вора», но сами в разбое

не участвуют?

Вопрос, можно ли рассматривать символы как тормоз духовного развития, получает дополнительный нюанс в тот момент, когда предпринимается попытка разобраться в их происхождении. Джонс наделяет «истинную символику» рядом качеств, в том числе: «...2) постоянством значения или весьма ограниченной способностью к изменению значения; 3) независимостью от индивидуальных факторов; 4) основой в истории развития, это относится и к индивиду и к расе в целом» (там же).

Впрочем, и из приведенной цитаты Фрейда мы могли заключить, что символизации «уже в готовом виде содержатся в бессознательном мышлении», и это подводит нас к вопросу, может ли символика быть врожденной. Как показал Филлипс, на протяжении всей своей жизни Фрейд отстаивал именно эту гипотезу. Следующая цитата может служить тому доказательством:

«Это прежде всего всеобщность языковой символики. Символическое замещение одного предмета другим — то же самое имеет место и при естественных отправлениях — привычно всем нашим детям и словно происходит само собой. Мы не можем проследить, как они этому научились, и во многих случаях вынуждены признать, что научиться этому невозможно. Речь идет дб
изначальном знании, которое взрослый в дальнейшем забывает... Символика не считается и с языковыми различиями; исследования, вероятно, подтвердили бы, что она убиквитарна, одна и та же у всех народов. Здесь, по-видимому, мы имеем дело с архаическим наследием эпохи развития языка, хотя всегда можно попробовать отыскать и другое объяснение. Можно было бы, например, сказать, что речь идет о мыслительных связях между представлениями, которые установились в исторический период формирования языка и теперь повторяются всякий раз, когда у индивида происходит развитие речи. В таком случае это было бы унаследованием мыслительной диспозиции, подобной инстинктивной диспозиции, и не внесло бы ничего нового в нашу проблему» (XVI, 205-206).

538

И хотя вторая часть цитаты полностью лишает значения индивидуальное развитие, онтогенез, несколькими фразами ниже Фрейд решительно подчеркивает важность филогенеза, истории развития рода: он полагает, что имеет достаточно доказательств, «чтобы отважиться на следующий шаг и высказать предположение, что архаическое наследие человека включает не только диспозиции, но и содержания, следы воспоминаний о переживаниях прежних поколений» (там же). И в другом месте:

«Во-первых, мы поставлены перед фактом, что сновидец располагает символическими способами выражения, которые он не знает и не может узнать в бодрствовании. Это столь же поразительно, как если бы вы обнаружили, что ваша служанка понимает санскрит, хотя вам известно, что она родилась в богемской деревне и никогда его не учила» (XI, 168; ср. также: Phillips 1962, 79 и далее).

Этому представлению, что и символику и процесс символизации у людей различных национальностей словно биологический субстрат определяет — подобно архетипам Юнга — филогенетическое наследие, противостоит иная позиция, которую Джонс формулирует следующими тезисами:

«По причинам, изложенным мной в другом месте («Imago», 1, 1912), я считаю правильной противоположную точку зрения, а именно, что символика должна каждый раз создаваться заново из индивидуального материала и что стереотипия объясняется единообразием, царящим в душевной жизни человека в смысле тех устремлений, из которых берет свое начало символика, то есть из единообразия основополагающих и вечных интересов человека» (цит. по: Phillips 1962, 81—82). Такого рода объяснению поставляет доказательства и другая психоаналитическая проблематика: в рамках «учения о репрезентантах», где исследовалась связь между содержаниями значений и восприятий, было установлено, что дети идентифицируют вещи как одинаковые, даже если между ними имеется лишь отдаленное сходство. Ференци пишет:

«Не подлежит сомнению, что ребенок (равно как и бессознательное) отождествляет две вещи на основании малейшего сходства, с легкостью переносит аффекты с одной на другую и обозначает обе одним и тем лее именем. Такое имя, стало быть, является высококонцентрированным репрезентантом большого числа различных по сути, но каким-то (пусть даже самым отдаленным) образом сходных и поэтому отождествленных отдельных вещей» (Ferenczi 1913a, 101).

Эту точку зрения можно обнаружить и у Фрейда, хотя он вновь обращается к

человеческому филогенезу:

«То, что сегодня связано символически, по всей вероятности, в древности было объединено понятийной и языковой идентичностью. Символическое отношение представляется остатком и признаком былой идентичности» (II/III, 357).

При этом «былая идентичность» не обязательно — как у Фрейда — должна относиться к «древней» истории рода; эта «идентичность» может быть полностью объяснена и как то, что возникло в индивидуальном развитии, — подобное предположение мы встречаем у многих теоретиков, позицию которых можно выразить цитатой из работы Отто Фенихеля:

«Другое удивительное свойство архаического мышления представлено символикой. Взрослые могут использовать символ, чтобы скрыть предосудительное бессознательное представление; представление о пенисе может репрезентироваться змеей, обезьяной, шляпой или самолетом, если представление о пенисе является неприличным. Символ является осознанным, символизируемое представление — бессознательным.. Архаическая символика как часть дологического мышления и искажение посредством изображения вытесненного представления с помощью осознанного символа — это все-таки не одно и то же. Если при искажении маски-

539

рующим представлением о змее удается избежать представления о пенисе, то в дологическом мышлении пенис и змея суть одно и то же; то есть они включаются
в однородное представление: вид змеи пробуждает эмоции, связанные с пенисом, и этот факт используется позднее, когда осознанное представление о змее заменяет бессознательное представление о пенисе» (Fenichel 1945, 48—49; курсив П. О.).

Как мы видим, ни представление о змее нельзя оценивать здесь как филогенетическое содержание, ни пенис нельзя понимать как изначально предосудительное представление; тем самым процесс символизации как процесс примитивной идентификации восприятий лишается какой бы то ни было филогенетической архаики. Также и «убиквитарность» символики, о которой говорит Фрейд, становится объяснимой, поскольку можно показать, что социализация ребенка происходит вначале в той форме и последовательности, которые в большинстве культурных слоев являются сходными:
всякий раз речь идет о столкновении с миром, который представлен первыми близкими людьми, всякий раз речь при этом идет о ситуациях эмоциональных отношений и всякий раз речь идет в них о формировании определенных субъективных схем тела, которые во взаимодействии между физиологическими процессами созревания и принципами организации влечений подлежат известной унификации. То, что это сходство в форме первого
столкновения с миром вызывает также сходство в форме символики (и тем самым ее «убиквитарность») не в последнюю очередь основывается и на том, что в различных культурных слоях в силу комплексных общественно-политических принципов организации определенные компоненты личностного развития окружаются аурой «невыразимого»:

«То, что множество типичных символов представляет половые органы или половые процессы, объясняется тем, что в ходе развития вытеснению подвергаются прежде всего сексуальные влечения» (Hartmann 1927, 144).

Хотя обе обозначенные здесь позиции исходят из разных теоретических суждений относительно природы процесса символизации, они все же едины в том, что появление символики — независимо от вопроса об их происхождении — служит приметой того, что за нею скрывается «онтогенетическая сущность». Иными словами, под покровом символики скрывается онтогенетическая проблематика, которую следует расшифровывать индивидуально.

Штекель полагал, что, зная символы, символизируемое как по соннику можно интерпретировать без дальнейших изысканий (ср.: Lorenzer 1970a, 21 и далее). После того как его точка зрения была отвергнута, в психоанализе в целом утвердилось мнение, что только сам сновидец способен раскрыть, что стоит за его символами. Таким образом, возникло единство взглядов, что толкование символов в каждом отдельном случае должно быть индивидуально ориентированным, исторически направленным анализом значения. Тем самым психоанализ (в рамках данной области) расширил свой предмет, первоначально понимавшийся исключительно как «природный», до параметров социального.

«Символ» стал теперь — резюмируя — тем образом, который в рамках первично-процессуального принципа работы психического аппарата занимает место другого психического содержания, поскольку последнее вследствие конфликтной социальной ситуации было предано вытеснению.

На этой позиции, отмаркированной «Теорией символики» Джонса, проблема символов на долгое время застыла. В последующие годы дискуссии о взаимосвязях символического опосредствования происходили в основном вне психоанализа. Представители таких дисциплин, как теория познания, эстетика, лингвистика и психология развития анализировали человеческое мышление, познание и речь под рубрикой «символика», используя при этом понятие символ, имевшее не очень много общего с психоаналитическим.

540

Выступая скорее как носитель функций представления в целом, понятие получило здесь осмысление, значительно отличающееся от односторонней, нацеленной на изображение бессознательных процессов психоаналитической трактовки.

Как новую отправную точку тогдашней дискуссии можно расценить трехтомный труд Кассирера «Философия символических форм», в котором была предпринята попытка представить развитие человечества и индивидуальное развитие в виде последовательного развертывания символических форм, выявленных в образах языка, мифов и познающего сознания.

«В символической функции сознания, проявляющейся в языке, искусстве, мифе, из потока сознания выделяются прежде всего определенные постоянные основные фигуры, отчасти абстрактного, отчасти чисто наглядного характера; вместо расплывчатого содержания возникает цельное и устойчивое единство формы» (Cassirer 1923, т. 1, 22).

Символ выступает здесь не как заместитель чего-то другого, скорее для субъекта между вещью и ее представлением имеется непосредственная форма идентичности. Эта идея четко сформулирована в отношении мифа:

«"Образ" не представляет "вещь" — он есть вещь; он не подменяет ее, а действует подобно ей, замещая ее в ее непосредственном настоящем» (Cassirer

1924, т. 2, 51).

Символика приобретает форму, для которой могло бы подойти сравнение с пещерной живописью каменного века: если в те времена кто-то рисовал на скале животного, он делал это не ради того, чтобы изобразить животное, но — как указал Хаузер (Hauser 1972) — чтобы его приманить; это же относится к описанным Леви-Брюллем индейцам сиу, которые наделили делавшего наброски исследователя угрожающими свойствами: «Я знаю, что этот человек забрал в свою книгу многих наших бизонов; я был рядом, когда он это делал, и с тех у нас нет больше бизонов» (цит. по: Hauser 1972, 5).

Согласно Кассиреру, способы формирования и восприятия символов, как показывает проведенный им анализ мифов, не сводятся к формам понятийного мышления в смысле сознательного абстрагирования; это абстрагирование не имеет также и бессознательных коррелятов (в психоаналитическом понимании), символика означает для него как форму представления, так и само содержание, а именно тогда — а это значит всегда, — когда она еще не постигнута, причем даже то или иное понимание по-прежнему обладает символическим качеством.

Уже первые элементарные следы памяти являются символическими: «Ведь каждый раздражитель оставляет определенный психологический "след", "энграмму", и каждая такая "энграмма" в свою очередь определяет то, каким способом организм в будущем будет отвечать на такие же или сходные раздражители. Поэтому все, что мы называем сознательным восприятием, зависит не только от текущего состояния тела, в особенности мозга и нервной системы, но и от совокупности
воздействий, которые испытали то и другое» (Cassirer 1929, т. 3, 203).

То, что в психоанализе того времени по-прежнему считалось онтологическим
конструктом — «и даже у ребенка тот, кто захочет видеть, увидит, что он не помещает символ в вещи извне, а воспринимает их, потому что человеку дана символическая установка, потому что он является символизирующим существом» (Groddeck 1922, 81), — у последователей Кассирера было радикально сведено к онтогенетическим условиям возникновения:

«Покорение мира человеком, без сомнения, основывается на превосходном развитии его мозга, делающем его способным синтезировать, сдерживать и модифицировать свои реакции, вставляя символы
в пробелы и беспорядок непосредственного опыта и с помощью "вербальных знаков" дополняя собственный опыт опытом других людей» (Langer 1942, 37).

541

Тем самым, однако, — это отчетливо видно — такая взаимосвязь не тождественна взаимосвязи между обозначаемым
и знаком.
Знак всегда подразумевает условную и произвольно устанавливаемую связь с обозначаемым, причем замена знака на обозначаемое никак не влияет.

«Для символа же верно противоположное: он не есть лишь внешнее обозначение символизируемого, он — содержательная репрезентация. Часто между символом и символизируемым существует неразрывное единство...

Следовательно, символ не может быть произвольно заменен, в крайнем случае он может занять место другого символа в известных символических уравнениях. Символ полностью замещает символизируемое — последнее иногда становится принципиально непознаваемым. Символ обладает собственной энергией — он квази-автономно вступает в определенные отношения или прекращает их. Важно то, что в отличие от знака символ обладает идеальной энергией, он может превратиться в идею, он, если воспользоваться выражением Тиллиха, "самотво-рящ"» (Szalai 1936, 36).

В этих положениях, высказанных сведущим в психоанализе социологом, содержится критика психоаналитического понятия символа. Оно уже не понимается просто как однозначная взаимосвязь: бессознательное—символ; то, что символизируется, лишь иногда
является принципиально
непознаваемым. Из подхода Сюзанны Лангер, сформировавшегося под влиянием идей Кассирера, можно заключить, что непознаваемость необязательно указывает на бессознательное и что в структуре символов имеются существенные различия (причем такие, которые не укладываются в схему сознательное—бессознательное):

«Образование символов есть столь же первичная деятельность человека, как питаться, смотреть, двигаться. Это фундаментальный, никогда не прекращающийся процесс духа. Порой мы его сознаем, порой видим лишь результаты и только тогда замечаем, что некие содержания попали в наш мозг и подверглись там переработке» (Langer 1942, 49).

В последней части цитаты Лангер заявляет о существовании двух разных символических модусов, которым она дает названия «презентативный» и «дискурсивный» символизм. Имеется в виду существенное различие между той областью, которая «невыразима» и не доступна вербальной артикуляции (это не значит, что она вытеснена), и той, которую можно вербализовать. В презентативной символике множество неструктурированных содержаний коагулирует в эмоциональные «образы», которые могут найти свое выражение в сновидении, мифе, музыке, архитектуре, культуре и т.д.

«Презентативный символизм характеризуется тем, что множество понятий собираются в одно-единственное тотальное выражение, при этом отдельным понятиям не находится соответствия в частях, конституирующих общее выражение» (там же, 191).

«Дискурсивная» символика, напротив, означает способный к артикуляции модус, в котором речь становится важным средством передачи мыслей вовне в логической последовательности.

«Однако форма любого языка такова, что мы вынуждены выстраивать свои идеи одну вслед за другой, хотя сами предметы входят друг в друга; так развешиваются рядом на бельевой веревки предметы одежды, которые надевают один поверх другого. Эта особенность вербального символизма называется дискурсивнос-тью (там же, 88).

Прежняя философия и психология чуть ли не исключительно занимались этой областью дискурсивное™ с теми логическими выводами, которые были способны сделать разумные существа. Лангер противопоставляет этим наукам:

542

«Изложенная здесь общая теория символизма с ее выделением двух символических модусов, которая не связывает односторонне интеллект с дискурсивностью и изгоняет любое другое представление в иррациональное царство чувства и инстинкта, имеет то большое преимущество, что она ассимилирует всю духовную активность разума вместо того чтобы пожертвовать это редкостное порождение фундаментально неинтеллектуальному организму» (там же, 145).

В рамках этой концепции представлен также прогресс человеческого познания, однако без учета тех или иных общественных констелляций и отношения человека

к своему труду:

«Идеи, поначалу смутно вырисовывающиеся в форме фантазии, лишь тогда становятся собственностью духа, когда к ним обращается дискурсивная речь. По этой причине миф непременно предшествует метафизике, а метафизика есть словесная формулировка фундаментальных абстракций, на которых покоится наше понимание будничных фактов» (там же, 201).

Тем самым презентативная и дискурсивная символика оказываются действенными как в филогенетическом отношении так и в индивидуальном. В филогенетическом отношении они указывают на развитие от нижних ступеней символизации к высшим (от мифа к метафизике), в индивидуальном отношении они указывают на важность доречевых впечатлений, настроений и эмоций, которые необходимы для действия, но не могут быть полностью прослежены интеллектом. Поэтому, строго говоря, интеллектуальная продукция, которая существенной частью является выражением презентативного символизма — например, стихотворение о любви, — не может быть осмыслена вербально.

В целом эта дифференциация нацелена на то, чтобы рассматривать взаимосвязь, внутри которой презентируются и репрезентируются элементы внешнего мира, не как взаимосвязь частей, представленных единой или однослойной символикой, а как структуру более или менее постижимых символических компонентов. Это воззрение в конце концов постепенно проникло и в психоаналитическое мышление (см. статью Р. Ризенберг в т. III). Хотя прежнее понятие символа и не было в достаточной мере раскритиковано, кое-где стало появляться новое. Работа Куби о невротических расстройствах творческого процесса (Kubie 1966) является доказательством тому, что психоанализ принял к сведению изменившуюся позицию смежных дисциплин. Если вчитаться, формулировки Куби — хотя и эксплицитно ориентированные психоаналитически — представляют собой последовательное продолжение идей Кассирера и Лангер:

«Они (сознательные процессы символизации. — П. О.) похожи на различные детали верного действительности снимка, реалистической картины, простой истории, программного танца или игрушки. Они пользуются шумами, мимикой, жестами, действиями, движениями, рисунками и пластическими формами, равно как и формами слова. Главная их задача — опосредствование опыта, воспоминаний, планов и мыслей, отчасти также и связанных с ними чувств... Сознательные символы используются также и для того, чтобы установить сходство между совершенно разным опытом. В действительности мы можем сформировать абстрактные представления, лишь обобщив сопоставимый опыт.

То есть даже название повседневного предмета, такого, как стул, является символическим воплощением абстракции, которая возникла из опыта соприкосновения со многими стульями: высокими и низкими, качалками и офисными стульями, электрическим стулом и стулом для рояля, стулом председателя и теми, что служат орудием для разъяренного человека или укротителя львов. Символ "стул" отзывается многократным эхом в каналах мозга, на которое наслаивается зашифрованный символ "стул". Кроме того, символ может быть моделью стула или иг-

543

рушкой, рисунком, словом или самим предметом. Разумеется, используя слово "стул", мы не можем всякий раз держать в голове все эти побочные значения; однако они не являются бессознательными; они, скорее, стоят наготове и тотчас всплывают, когда их используют» (там же, 23).

Вытесненное, как субстрат любого невроза, уже не понимается Куби как то, что является основой символики, а трактуется как нарушение
процесса символо-образования в целом:

«Стало быть, то, что является общим для того и другого (имеется в виду креативность и невроз. — П. О.), есть нечто присугцее лишь человеку, а именно нарушение отношений между символическим процессом и всем тем, что он репрезентирует» (там же, 20).

Эти формулировки коренным образом меняют и расширяют джонсовскую теорию символики и тем самым ортодоксальную трактовку психоаналитического понятия символа. Со всех сторон стали теперь раздаваться голоса о необходимости его глобального пересмотра. В качестве доказательства приведем здесь два высказывания из многих:

«Отсюда явствует, что символ в своем значении и универсальности выходит далеко за пределы функции скрывания и искажения, извращения и камуфляжа. Без сомнения, вытесненные психические содержания также выражаются символически, однако этот особый случай, занимающий место в конце спектра символов, нельзя тут же считать образцом и парадигмой процесса символизации как такового» (Hacker 1958, 644).

«Символизация — это важный компонент душевной деятельности человека, присущий исключительно человеку; она развивается из досимволической фазы младенца. Она не является регрессивным феноменом, хотя образы фантазии в форме символов могут активироваться в регрессивных состояниях сознания. Она, однако, служит также сублимации в искусстве и науке. Символ — это всегда сознательное проявление, которое служит либо бессознательному душевному репрезентанту, или какому-либо иному сознательному объекту... Символообразование есть функция Я» (Beres 1964,939).

В 1960 году на конференции Американской психоаналитической ассоциации в ходе дискуссии, проведенной в специально созданной с этой целью подгруппе, все согласились с тем, что прежняя редакция понятия символа является чересчур узкой, и пришли к предварительному выводу: такие формулировки, как

«Символизм — это важный и первичный по отношению к мышлению акт»,

«Символизация — это важный акт понимания» и

«Регрессия предпочитает символообразование, но этот процесс может происходить также сознательно и на нерегрессивных стадиях. Гораздо правильнее было бы сказать, что символический процесс не есть результат вытеснения, но что вытеснение пользуется символообразованием» (все цитаты из: Lorenzer 1970a, 62—63)

указывают на необходимость по-прежнему прилагать усилия для интеграции новых воззрений в психоаналитическую теорию.

До сих пор на примере понятия символ мы изображали образование и развитие теории скорее феноменологически. Если бы речь шла исключительно о том, чтобы рассказать о построении теории, мы могли бы и дальше продолжать в том же духе и вскоре пришли бы к завершению — к завершению, которое обязательно исчерпывалось бы аккумуляцией новых теоретических положений или критикой ранее изложенного. Но поскольку, на наш взгляд, вопрос о символических отно-

544

шениях в первую очередь является гносеологическим, то есть в достаточной мере может быть определен лишь в дискуссии об основных условиях процесса познания, я бы хотел теперь вывести понятие символа генетически во взаимосвязи с фигурами человеческого познания в целом. И поскольку нынче мы не обязаны заниматься гносеологией в духе Канта, то есть обсуждением одних только результатов познания, мы должны поместить свое изложение в крут исторически
опосредствованных качеств познания. Если же теория познания отражает заодно и общественные предпосылки своего возникновения, то она должна показать себя материалистической, то есть осмыслить свои категории как возникшие под влиянием общественных противоречий.

Стало быть, в этой части исследования речь пойдет о том, чтобы рассмотреть психоаналитическую категорию символа в перспективе материализма, который не может обойтись без исторического изображения даже тогда (и это необходимо здесь сразу отметить), когда историческая развертка, как в нашей статье, является скорее фрагментарной. В соответствии с методом это изложение понимается как диалектическое.
Ритсерт (Ritsert 1973), говоря о диалектике, уже указал главные трудности. Нет надобности здесь далее объяснять, как и почему развернутая в дальнейшем взаимосвязь понимается как диалектическая — только совокупное представление дает идентичный образ. Однако следует с самого начала предупредить читателя, что во втором разделе речь идет об описании процесса возникновения абстрактного знания, который обязательно начинается с определенного момента, затем идет от частного к целому и обратно от целого к частному, пытается охватить явление и сущность и только в проявлении противоположностей конкретизируется в совокупности фигур человеческого сознания и поведения.

Мы чувствуем себя обязанными следующему высказыванию о диалектическом методе:

«Конечно, способ изложения не может с формальной стороны не отличаться от способа исследования. Исследование должно детально освоиться с материалом, проанализировать различные формы его развития, проследить их внутреннюю связь. Лишь после того как эта работа закончена, может быть надлежащим образом изображено действительное движение. Раз это удалось и жизнь материала получила свое идеальное отражение, то может показаться, что перед нами априорная конструкция.

Мой диалектический метод по своей основе не только отличен от гегелевского, но является его прямой противоположностью. Для Гегеля процесс мышления, который он превращает даже под именем идеи в самостоятельный субъект, есть демиург действительного, которое составляет лишь его внешнее проявление. У меня же, наоборот, идеальное есть не что иное, как материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней» (Marx, MEW, т. 23, 27).

Наши усилия направлены на то, чтобы представить фигуры человеческого сознания, то есть мышления и поведения, не как заранее данные чувственные предметы,
но как продукты чувственной деятельности,
то есть как всегда определенным образом опосредованные через конкретные формы практики. Это означает, что, по словам Маркса, и в,физическом и в духовном отношении индивиды действуют совместно,
но не сами по себе (MEW, т. 3, 37). Поэтому и сознание непосредственно связано с богатством или бедностью реальных отношений людей к окружающей природе и к себе подобным.

Эти отношения — как можно показать — являются теперь целиком предметом психоанализа: даже если внешне он скорее напоминал индивидуальную психологию, имплицитно он с самого начала все же выступал в качестве психологии объектных отношений (а в одном месте даже был назван «социальной психологи-

545

ей»; ср.: Freud XIII, 73). И в его теоретические конструкты (идентификация, выбор объекта, Эдип, Сверх-Я и т.д.), и в его практику (перенос и т.д.) входил важнейший фактор условий. То, что при этом психоанализ вырывал отношения индивидов из исторических рамок, трактуя последние в лучшем случае «культурологически» в смысле внеисторического понятия культуры, объяснялось его естественнонаучным идеалом познания: надежде, что объектные отношения удастся когда-нибудь раскрыть закономерным образом.

Тем самым в своих гипотезах психоанализ отчасти
нарушил диалектическую связь между индивидом и обществом: в своем анализе он не подходил к вопросу о той или иной общественной форме, запечатленной в индивиде, но рассматривал главным образом, оставляя в стороне формы общественных отношений, то, что субъект (мать, отец и т.д.) «причиняет» другому субъекту (ребенку).

Правда, и мы, по сути, не можем поступить здесь иначе. Поскольку речь идет о том, чтобы постичь первые фигуры становления человека в их развитии, также и над нами довлеет необходимость сконцентрироваться на семейных отношениях. Поэтому здесь следует сразу же четко констатировать: в сфере первичной социализации (ср. статью Э. Майстерманн-Зеегер в т. II) речь не может идти о том, чтобы вообще отказаться от системы взаимосвязей в рамках «семьи» как слишком узких (подобная установка часто проявляется в анализах слева); речь может идти только о том, чтобы внутри этих взаимосвязей выяснить формы того, как проявления общественных противоречий словно в качестве основного профиля еще раз продуцируются внутрь субъекта.

Тем самым наша постановка вопроса в общих чертах очерчена: каким образом в данных условиях можно осмыслить конституирование субъектности ? Или: как из ранее бессознательного организма под диктатом предобразованных форм отношений возникает индивид, наделенный сознанием, в какой мере этот процесс можно описать как символически опосредствованный?
Наша тема касается, стало быть, не усваивания общественных правил, заветов и запретов, но — ступенью ниже — вопроса: каким образом можно осмыслить субъектность в ее становлении в качестве усвоения правил. Это обсуждение следует начать с двух противоположных полюсов: бессознательный организм или уже четко состыкованная с обществом форма семьи. С одной стороны, следовательно, организм без сознания, без восприятий и ощущений, то есть без сознательных психических функций (ср.: Spitz 1972, 24), с другой стороны — определенный способ отношений в обществе, принявший форму взаимодействующих друг с другом его членов, сконцентрированный в фигуре одного из своих посредников — семьи. В психоанализе давно уже идет спор о том, какого рода энергию использует с самого начала Я (как ядро субъектности) для исполнения своих функций. Концепции Фрейда, согласно которой присущая Я энергия представляет собой, по сути, «десексуализированный эрос», то есть происходит из Оно (XIII, 273), Хоффманн противопоставил мнение, что основная часть душевной энергии является не инстинктивной энергией, но «с самого начала принадлежит Я или его врожденным предшественникам, которые в дальнейшем превращаются в специфические функции Я» (Hoffmann 1972, 413).

Крайнюю позицию в этом вопросе занимает Уайт, который утверждает, что общая психическая энергия Я исходит из самого Я и, следовательно, только в нем можно обнаружить «первичные автономные энергии Я», и поэтому в своих проявлениях оно является предструктурированным — если не содержательно, то по крайней мере энергетически (ср.: Hoffmann, там же, 405 и далее).

Эти предположения об исходном ядре субъектности (Я) следует понимать как физиологически-психологический субстрат, наличие которого, с одной стороны, нельзя отрицать, но который, с другой стороны, как это видно на примере трех

546

разных позиций, допускает различные интерпретации одного и того же эмпирического материала. Тем самым предрешение относительно того или иного воззрения на «первую природу Я» попадает в круг аналогичных эвристических вопросов, для которых Фенихель создал следующую формулу:

«Невозможно доказать, какие имеются виды влечений, поэтому следует спросить: каким образом классифицировать влечения, чтобы наиболее простым и избавленным от противоречий способом можно было бы целостно охватить различные реально существующие душевные проявления?» (Fenichel 1935, 460).

Если заострить здесь вопрос о «классификации влечений», он может означать лишь то, что, с одной стороны, от концепта «влечение» — в самой общей формулировке понимаемого в качестве «мотивирующей силы... приводящей в действие остальной психический аппарат» (Beres 1967, 429) — нельзя отказаться, не устранив параметра эмоциональности и в конечном счете чувственности как общего
структурирующего момента субъектности, но, с другой стороны, что о влечении следует вести речь, ничего заранее не предрешая относительно «природы» его проявления и описывая его особый
характер, то есть определенную форму чувственности, обнаруженную в данном обществе.

Если, согласно Гегелю, результат — это мертвое тело, оставившее после себя тенденцию, то это означает, что следует исходить не из вышеупомянутого понятия влечения, но всегда лишь из сложившихся определенным образом
судеб влечения (о чем говорит также и Фрейд), то есть из тенденции,
которая остается посредником между тем, что изначально могло быть предъявлено с обеих сторон (матерью и ребенком). Мы должны тщательно проверить, каким образом
из лишенного сознания Ничто г

(ребенка) и наделенного определенным сознанием субъекта (матери, отца), символически конституируется и конституирует себя новое сознание.

Мы исходим из того, что младенец вначале располагает лишь врожденными, то есть филогенетически заданными рефлексами, которые открывают круг фундаментальных способностей
к выживанию: сосательным рефлексом, хватательным рефлексом и т.д., а также способностью моторно отводить избыток энергии (кричать, сучить ногами и т.д.). Кроме того, если говорить о потребностях ребенка, нельзя не признать, что в ситуации полной неструктурированности потребность можно расценивать в лучшем случае как принцип запуска
исходно данных рефлекторных дуг. Лишь когда впечатления от внешнего мира содержательно попадают на заданные рефлекторные схемы, дочерчивая последние, можно говорить также о возникновении потребности. В строгом смысле слова мы не можем пока еще сказать, что существует потребность в пище, хотя поступление пищи обязательно должно предшествовать развитию потребностей, пусть даже одного этого и недостаточно.

Исходное психоаналитическое представление: «Я дифференцируется под влиянием внешнего мира. Поэтому можно сказать, что новорожденный не имеет Я...» (Fenichel 1945, 34) следует, таким образом, интерпретировать в более широком смысле: не так, как дифференциацию — то, чего нет, не может и дифференцироваться, — но скорее как изменение формы: «Развитие ребенка не исчерпывается количественным увеличением того, что было с самого начала. Нет, развитие — это превращение одной формы в другую» (Божович 1968, 77), причем трудность обнаруживается как раз в гносеологической проблематике: каким образом из бессознательности возникает сознание?

Пока мы рассматриваем только ребенка, эта проблема неразрешима. Ведь детское «развитие» всегда связано с формообразующей инстанцией «матери» (причем «мать» выступает здесь лишь как название для содержательно определенной формы интеракции, то есть является заменимой), которая обращается к ребенку с определенными содержаниями и в определенных формах.

547

Тем самым «мать» означает другую часть этих отношений, без которой ребенок не мог бы существовать, то есть без формообразующего влияния которой «потребности» вообще не могли бы возникнуть. Это отчетливо проявляется рке и в отношении приема пищи: если мать не сумеет превратить сосательный рефлекс своего ребенка в потребность, то ребенок вскоре станет относиться к приему пищи совершенно равнодушно. У матерей с трудностями лактации, о которых Шпицем сделан фильм, можно отчетливо увидеть, что при едва заметной амбивалентности матери (она бессознательно выдергивала сосок всякий раз, когда ребенок прикладывался к нему и готов быть сосать) у ребенка постепенно пропадало желание кормиться грудью (см. также: Lorenzer 1972a, 95).

Этот пример (который можно было продолжить работами Шпица о госпита-лизме) может служить для нас указателем в двух отношениях: во первых, он отчетливо показывает, что формообразование в важнейших областях вообще может не произойти, а во вторых, что формообразование обязательно связано с определенной и определимой формой практики
матери и ребенка. Подобного рода банальность не пришлось бы беспрестанно повторять, если бы постоянно не использовалось ограниченное понятие практики. Если с одной стороны, исходя из положений «Немецкой идеологии», эта практика совершенно верно поднимается на определенный весьма общий уровень, с которого, однако, довольно сложно судить о процессе социализации: «Сознание никогда не может быть чем-либо иным, как осознанным бытием, а бытие людей есть реальный процесс их жизни» (Marx, MEW, т. 3, 26), то с другой стороны теоретическое упрощение происходит как раз в тот момент, когда единственными рамками отношений остается «семья»: «В этой работе, на мой взгляд, речь идет как раз о значении этого потенциального. Что дается при рождении в виде возможности и что из этого реализуется спустя один год? Я также предполагаю, что у этого ребенка есть мать, которая достаточно здорова, чтобы вести себя естественным образом по-матерински. Учитывая крайнюю эмоциональную зависимость ребенка, его развитие, более того, саму его жизнь нельзя рассматривать отдельно от той заботы, которая ему уделяется» (Winnicott I960, 26).

Оба аспекта можно объединить в понятии общественно определенной практики
социализации, но это не означает, что обществом задается только содержание, а семьей — только форма; напротив, оба структурных момента понимаются как взаимозависимые предопределения, которые словно проникают друг в друга и тем самым позволяют проявиться первичной социализации как процессу.

Поскольку структурообразование всегда означает конденсат определенной формы практики, далее мы должны сначала разобраться с опосредствующей инстанцией. Общественно определенную практику в диаде мать—дитя можно понимать как особого рода практику, в которой между матерью и ребенком возникают первые действия, занятия, интересы, короче говоря, как определенную форму, в которой совершаются интеракции
между матерью и ребенком.

Природой первых жизненной проявлений ребенка обусловлено, что эти интеракции вначале совершаются в оральной сфере ребенка, то есть определяются стремлением матери обеспечить выживание своего ребенка, снабжая его пищей. Другими словами, мать в качестве интеракциональной фигуры доносит до ребенка общественно заданный способ предоставления пищи. Ребенок реагирует на это — сначала механически, то есть автоматически, нерефлексированно, — с одной стороны принимая пищу, а с другой — усваивая специфический способ интеракции (то есть форму предоставления).

Из этого вытекают два момента: во первых, конституировалось начало чего-то, что мы можем назвать пока «структурированием»; из хаоса «внешней среды» от-

548

ложился первый след памяти. Наряду с этим, однако, образовались наметки некоторого способа допускать вовнутрь часть «внешнего»; структурировалась первая частица способности
к восприятию.

Как мы уже показали, то и другое можно рассматривать только вместе: содержание восприятия всегда совпадает со способом восприятия. У младенца как содержание, так и способ его передачи можно представить себе лишь в самой первой, совершенно необычной форме. Эти следы отнюдь не проявляются в виде вспоминаемых «конкретных» содержаний, они имеют лишь то значение, что прежнее «Ничто» разделяется на мельчайшие сосудики, способные стать предтечей возникающей в дальнейшем разветвленной сети «мира».

Если этот первый интеракциональный опыт континуален, то есть в своих основных проявлениях остается относительно непротиворечивым (без особых имманентных изменений), то можно исходить из того, что и следы и способы их передачи понемногу закрепляются и начинают дифференцироваться в конкретные образы. Приведем пример того, как практически может выглядеть подобное «закрепление» на этой ранней стадии:

«На третий день (после рождения. — П. О.) Лорент делает новые успехи в своем приспособлении к груди: достаточно ему коснуться губами соска или соседних участков кожи, как он уже начинает искать его с открытым ртом, пока не добьется успеха. Однако он ищет как с неверной, так и с верной стороны, то есть с той стороны, где был установлен контакт» (Piaget 1969, 36).

«Как только Лорент соприкасается щекой с грудью, он начинает... (на двенадцатый день. — П. О.) искать, пока не приступает пить. Его усилия теперь всякий раз направляются в верную сторону, то есть в ту сторону, где он ощутил прикосновение» (Piaget 1969, 36).

На двадцать четвертый день «ему достаточно уже прикоснуться к соску даже внешней стороной губы, чтобы точно сориентироваться в своих поисках... Кроме того, как только он обнаруживает сосок, боковые движения его головы становятся точнее (с меньшей амплитудой) и быстрее. Наконец, похоже, он уже способен совершать не только боковые движения, но и приподнимать голову, если дотронулся до соска верхней губой» (Piaget 1969, 38).

Как уже говорилось, речь здесь всегда идет о предструктурировании, которое никоим образом нельзя наделить качеством «сознания», — и в то же время следует исходить из того, что первоначальные схемы рефлексов (например сосательного) несколько продвинулись вглубь социального, вместили это социальное в себя и используют его в качестве новых элементов поведения по отношению к внешнему миру, хотя им и не располагают.

Поскольку вначале у нас шла речь о прояснении определенного процесса, до сих пор мы пренебрегали одной важной линией аргументации в психоаналитической теории: концепцией влечений (см. статью П. Пизе). Отнюдь небезразлично — хотя некоторые работы по психологии развития, и даже у Пиаже, производят подобное впечатление, — в какого рода форме мир обращается к ребенку (это касается как количественной, так, разумеется, и качественной стороны), хотя одно не обязательно должно зависеть здесь от другого. Очень четко эту идею в нашем

контексте формулирует Шпиц:

«После третьего месяца в мнемических системах ребенка откладывается все большее число следов памяти. Как правило, речь идет о простейших следах памяти, связанных с аффектами приятного и порой неприятного рода. Преимущество получают следы воспоминаний, связанные с определенными повторяющимися и особенно неприятными для ребенка ситуациями. Они структурируются таким образом, что их новое появление непременно вызывает специфический аффект неудовольствия» (Spitz 1972, 171).

549

То, что следы памяти всегда аффективно окрашены, является ядром психоаналитического учения о репрезентантах:

«Все психические содержания (также и бессознательные) обязаны своим существованием интрапсихическому клтексису,
то есть более или менее значительному кванту энергии, который его осуществляет. В закрытой динамической системе и невозможен другой вид количественной дифференциации. Правда, катексис может быть также статическим и уравновешенным. Благодаря своей энергии любое содержание может вступать в определенные связи и разрывать их — разумеется, не произвольным образом, но по определенным законам» (Szalai 1936, 27).

В процессе катектирования и благодаря ему конституируются психические процессы; и так, несомненно, происходит с самого начала, ибо как иначе могла бы произойти регистрация, как могло бы конденсироваться это «Многое», если бы запись не совершалась на чем-то уже готовом, если бы «Ничто» не устранялось бы в некоем материальном смысле?

Хотя здесь имеется и нейрофизиологическая схема объяснения того, как
можно осмыслить подобные процессы: «репрезентация» в этой модели понимается как возникновение стационарных фронтов волн поступающих на дендриты 3
и синапсы 4
нервных импульсов, при этом образуется интерферентные паттерны, в соответствии с которыми подобно голограммам 5
могут аккумулироваться и репродуцироваться образы. Однако подобные модели не дают ответа на вопрос: почему, то есть при каких условиях, вообще происходит «репрезентация» ? Психоанализ, напротив, всегда исходил с точки зрения «интереса», то есть из принципа, в котором подчеркивается мотив «удовольствия» и «неудовольствия».

«Возможность распоряжаться этими следами памяти вначале связана с внутренними и внешними раздражителями. Они ассоциируются с переживаниями удовлетворения и отвода напряжения и постепенно закрепляются, поскольку
ребенок либидинозно их катектировал» (Lincke 1971, 23—24).

Мы уже говорили, что не хотим пускаться в обсуждение разнообразных форм психоаналитического термина «влечение» и объяснили по каким причинам; но это не значит, что концепция катексиса для нас не является важной. Без катек-сиса, то есть без качественного изменения нервных клеток мозга, нельзя представить репрезентацию — будет ли при этом возникшее представление скорее агрессивным или же либидинозным, кажется нам не столько вопросом о соответствующем качестве влечения, сколько вопросом о содержательном выражении того, что репрезентируется. Как бы то ни было, мы должны исходить из того, что уже в первых столкновениях с внешним миром последний оставляет в индивиде свои следы в виде репрезентированных компонентов действий, то есть форм интеракции.

Хотя «репрезентация события», без сомнения, может непосредственно расцениваться как прямое влияние на любое происходящее действие (см. пример Пиаже), тем не менее «репрезентацию» нельзя приравнивать к «представлению данности». Если катексис, то есть репрезентация, как мы можем заключить из цитаты Линке, связан с переживанием удовлетворения, то, следуя психоаналитическому опыту, мы можем предположить, что представление, то есть активация репрезентации, сопряжена с ситуацией фрустрации:

«Первые объектные представления возникают, когда не происходит удовлетворения, сохранившего свой след в памяти. Первые объектные представления являлись как субститутами отсутствовавших реальных объектов, так и попыткой магическим образом овладеть реальным миром объектов» (Fenichel 1945, 50).

Правда, также и здесь мы должны соблюдать осторожность: на этой стадии «объектное представление» еще не означает, что в системе восприятия ребенка

550

воображается различимый объект или четко разграничимый процесс — оно означает всего лишь возможную на этой ступени активизацию конгломерата тех более или менее безотносительно расположенных друг подле друга форм интеракции, которые сохранили катексис вследствие пережитого ранее удовольствия. В интеракции между матерью и ребенком образуются, так сказать, интеращиональные формы,
которые конституируют ребенка в качестве индивида, то есть действующего и представляющего существа (ср.: Lorenzer 1973b, 26).

Мы можем понять этот процесс также как предшествующую форму реализации диалектической фигуры, которую Гегель обозначил как движение духа:

«Однако... дух раскрылся перед нами как нечто само-себя-с-самим собой опосредствующее.
Он есть лишь сохранение того, чем непосредственно
является, возвращение к себе; или в нем можно увидеть движение: как сущее
становится для него всеобщим или как он превращает то, что предстает, в то, что есть... Как созерцающий в целом, что для него есть бытие, он непосредственен; но, возвращаясь к себе из этой непосредственности, он существует для себя» (Hegel 1969, 179).

Если понимать «дух» не как движение, которое «устанавливается само собой», но как движение, которое устанавливают,
мы можем утверждать: индивид и есть
прежде всего движение, которым становится для него сущее; он есть то, каким образом представлена для него вещь (ситуация). Поскольку в нем поддерживается (устраняется) интеракция, он и есть форма интеракции.

То, что связь между интеракцией и формой интеракции является основополагающей по крайней мере для временных параметров, было показано еще в 1936 году Шалаи: на его взгляд, психическую организацию можно вывести из события: «Это возможно только тогда, когда событие самого себя организует, когда событие переходит
в организацию. То есть организация представлена, по сути, в знаке прошлого; прошедшее событие откладывается в организации. Событие и организация проявляются тем самым не как сущностно чуждые друг другу аггре-диенты, но в своей категориальной ценности, как два временных параметра психического» (Szalai 1936, 26).

Содержащийся в этом высказывании содержательный момент был подхвачен Лоренцером в следующем положении:

«Детское развитие с самого начала протекает как практическое обучение в интеракциональных формах; оно протекает в форме диалектического процесса, один полюс которого — это внутренняя природа (ребенка), тогда как другой его полюс представляет собой активное взаимодействие с внешней природой» (Lorenzer 1973а, 102).

Подведем здесь предварительные итоги: в процессе первичной социализации телесные потребности ребенка и материнская забота соприкасаются друг с другом еще задолго до появления речи. Детское влечение «вдевается как нитка в иголку» (Лоренцер) в общественно определенные формы выражения матери. Способ, которым это происходит, мы вслед за Лоренцером называем интеракциональной формой; более того, поскольку каждый раз он по-разному опосредуется в форме и
опосредуется в разных формах, мы говорим об определенной
форме интеракции. При этом для ребенка речь идет пока не о содержательно определенных фигурах, но скорее о структурах отношений, то есть об объектных отношениях между матерью и ребенком.

Главное здесь заключается в том, что индивид и форма интеракции на данной стадии не могут пониматься как нечто различное — форма интеракции создает индивидуальность. Индивидуация есть
совокупность общественно продуцируемых интеракциональных форм.

551

Это стадия, на которой о символических структурах можно говорить пока ице лишь в весьма ограниченном смысле. Речь идет только о сегментах образов, которые тут и там вспыхивают в фантазии, магически принося удовлетворение там, где в нем отказано, то есть о досимволических образах, о которых говорил Гегель, назвав «ночью сохранения»:

«Этот образ принадлежит ему, его простой самости; но простое не знает различий, также и здесь: он в нем неразличим...
Он хранится в его сокровищнице, в ею ночи.
Он бессознателен, то есть не может явиться представлению в виде предмета. Человек и есть эта ночь, это пустое Ничто, которое содержит все в своей простоте, изобилие бесконечно многих представлений, образов, ни один из которых сразу не всплывает в нем или не принадлежит настоящему. Это (есть) Ночь, внутреннее природы, которое здесь существует — чиспшя самость»
(Hegel 1969, 180).

Тем самым Гегель сформулировал полностью в соответствии с излагаемой здесь точкой зрения, что человек не располагает образами, но они составляют внутренний мир человека; кроме как в них психика не существует.

Сделаем еще один шаг. При наличии неизменных
фигур интеракции имеется гарантия того, что все большее число ситуаций будет инкорпорировано в совокупность «интеракциональной формы». Снова и снова производятся определенные действия, которые закрепляются в виде комплексной связи. Шпиц пишет: «В первый месяц жизни человеческое лицо действительно появляется в поле зрения младенца всякий раз, когда удовлетворяются его потребности. Таким образом, вид человеческого лица соединяется с избавлением от неудовольствия, а также с переживанием удовольствия» (Spitz 1972, 69). Из этого он выводит: «Когда глаза ребенка следят за каждым движением матери, когда ему удается выделить и установить в лице матери знак-образ, то тогда при содействии матери он выделяет из хаоса бессмысленных "вещей" исполненный значением элемент. Благодаря постоянному аффективному обмену этот элемент, лицо матери, приобретает для ребенка все большее значение» (там же, 114).

Это предположение, что ребенок отфильтровывает из обращенных к нему лиц определенный образ, Шпиц подтвердил в опытах с масками: как только возникала конфигурация глаза—нос, ребенок реагировал улыбкой (см. статью И. Шторка в т. II). Эту ступень комплексности детского восприятия (то есть здесь пока еще: психической структуры) Шпиц, позаимствовав термин из эмбриологии, назвал «первым организатором»: «его признак — появление реакции улыбки в ответ на взгляд» (там же, 136). Тем самым ребенок, так сказать, создал «предтечу объекта» — «объекта», поскольку ребенок оказывается способным выделить из мира образ, но «предтечу», поскольку речь идет еще не об определенном
объекте, но только о наброске образа.

С учетом представленного здесь подхода и памятуя процитированные выше положения Гегеля, следует, однако, с равным правом указать, что эти предтечи объектов в той же мере являются предтечами субъекта. Как говорит Гегель, сам дух — это «сперва созерцание; он противостоит этой самости — не предмету; его созерцание и есть для него предмет, то есть содержание восприятия как собственное...
В созерцании дух является
образом» (Hegel 1969, 180). В нашем контексте это означает: когда ребенок формирует в знаке-образе часть внешнего мира в своем восприятии, он этим выстраивает и часть «Самости». В знаке-образе субъект (который здесь, разумеется, еще не является субъектом в собственном смысле слова) находит себя в качестве знака-образа: поэтому предтеча объекта всегда
является предтечей субъекта. В симбиотической фазе субъект не может воспринимать себя отдельно от объекта. Но поскольку «объекты» нельзя интерпретировать статически, предтечи объектов и вместе с ними предтечи субъектов следует пони-

552

мать только как осадок определенных интеракциональных проявлений, связанных с репрезентацией предложенного при этом знака-образа. Шпиц приводит тому доказательство: «Мы наблюдали, что в большинстве случаев дети, вскармливаемые грудью, во время кормления непременно фиксируются на лице матери и не отрывают от него взор, пока не засыпают. У искусственно вскармливаемых детей этот феномен не наблюдается ни четко, ни постоянно. Разумеется, кормление не является единственной "службой" матери, при исполнении которой ребенок может фиксироваться на ее лице. Люди редко отдают себе отчет в том, что, чего бы они ни делали с ребенком — берут ли его на руки, моют или пеленают, ■— ребенку всегда предоставляется на обозрение лицо, он фиксирует его взглядом, двигает головой и обычно с ним разговаривает. Из этого следует, что само по себе лицо является тем оптическим раздражителем, который в первые месяцы жизни чаще всего предъявляется младенцу» (Spitz 1972, 70).

Поскольку Шпиц в этом
месте не ставит вопрос о разделении субъекта и объекта, он постоянно, так сказать, исходит из «ребенка», который что-то делает, совершает, сравнивает и т.д., то есть принимает индивидуальную структуру («Я»), по крайней мере в своих формулировках, за нечто данное, эти
его положения оказываются в противоречии с основными условиями исторического анализа. Это, разумеется, касается не результатов его исследования, но лишь интерпретаций 6
. С этой
точки зрения, как я полагаю, нельзя оставлять и формулировку «предтечи объекта». Без сомнения, ребенок, выделивший знак-образ, который, однако, есть не что иное, как образ этого знака-образа, тем самым еще не создал себе
предтечу объекта, но лишь установил некий образ себя самого (в другом), кроме которого пока еще ничего не существует.

Особенно отчетливо эта проблема проявляется в феномене, который Шпиц расценивает как признак второго организатора. По его мнению, на этой «ступени расширенной комплексности» предтеча объекта конституируется до подлинного «объекта либидо». Признаком того, что объект любви уже четко сформирован, то есть может четко дифференцироваться от всех остальных объектов, является, по Шпицу, возникновение у ребенка тревоги при виде чужого лица:

«Между шестым и восьмым месяцем в поведении ребенка по отношению к другому человеку наступает решительная перемена. Он уже не реагирует улыбкой, когда случайный посетитель, улыбаясь и кивая головой, склоняется над его кроваткой. В этот возрастной период уже хорошо развита диакритически воспринимающая способность к различению. Ребенок уже четко различает своих и чужих. Если к ребенку приближается посторонний, это вызывает у него явное, характерное и типичное поведение; он проявляет в индивидуально различной степени тревогу, более того, даже страх и отвергает незнакомца» (там же, 167). Шпиц продолжает:

«Реагируя на незнакомца, ребенок обращается к кому-то или чему-то, с кем у него не связано никаких неприятных переживаний. Мы тщательно с самого рождения наблюдали большое число детей, и все они во второй половине первого года жизни проявляли подобное поведение. Они испытывали обычные неприятные переживания, которые неизбежны при уходе за детьми, но со своими матерями, но не с чужими людьми. Почему же они начинают проявлять страх или по меньшей мере тревожность, когда к ним приближается посторонний?

Судя по всему тому, что мы узнали в ходе непосредственного наблюдения за младенцами, представляется весьма убедительной гипотеза, что ребенок реагирует неудовольствием на отсутствие матери. При приближении постороннего человека, он реагирует на то, что тот не является матерью; значит, "мать его оставила"» (там же, 171-172).

553

Шпиц делает теоретическое заключение:

«Мы предполагаем, что эта способность к смещению катексиса на прочно запечатленные следы памяти у восьмимесячного ребенка указывает на то, что он сформировал теперь настоящие объектные отношения и что мать стала объектом его либидо, объектом его любви» (там же, 172).

Рассмотрим сначала факты: на этой ступени ребенок способен вобрать в себя идентификацию первоначального знака-образа (конфигурацию глаз и носа) как идентификацию определенного
знака-образа; если появляется новый знак-образ, который не идентичен с этим определенным, то возникает страх, который может снова утихнуть только при добавлении определенного знака-образа.

Если мы оценим эти факты в очерченной нами взаимосвязи, то в полном соответствии с наблюдениями получается следующая картина: в идентифицируемом конкретном знаке-образе «матери» ребенок впервые приобретает отчетливый образ мира. Но поскольку мир представлений ребенка был тождественен для нас «субъективной структуре», которой является сам ребенок, мы можем утверждать: в отчетливом представлении «матери» ребенок впервые получает отчетливое представление о самом себе, при этом, однако, ничего «о себе» не зная. Когда Кассирер говорит: «Понимание выражения предшествует, по сути, знанию вещей» (Cassirer, т. 3, 74), он этим радикализирует рассматриваемую нами связь до формулы: ребенок инкорпорирует интеракцию между собой и матерью как определенную форму интеракции (отчетливым образом которой является мать), как первое понятное выражение себя самого.

Только в образе матери ребенок получает представление о мире и тем самым о себе.

Также и эту мысль можно обнаружить у Гегеля:

« Предмет тем самым приобретает форму, предназначение быть моим
и покуда он вновь созерцается, его бытие
уже не имеет этого чистого значения бытия, но становится моим:
он мне уже известен
или я вспоминаю
о нем или я непосредственно сознаю его как мой.
В непосредственном созерцании я имел лишь сознание его;
но когда он известен, он предстает предо мной в этом определенном предназначении. Мы вспоминаем о чем-то также и через что-то другое; нам является просто образ предмета; воспоминание добавляет момент бытия-для-себя. Однажды я уже это видел
или слышал,
я вспоминаю,
я вижу, слышу не просто предмет, но погружаюсь (gehe innerhalb)
при этом в себя, вспоминаю {
erinnre) себя,
извлекаю себя
из простого образа и помещаю себя в
себя» (Hegel 1969, 182).

Если бы речь здесь шла о более поздней стадии, то можно было бы сформулировать: в отчетливом знаке-образе «взаимодействующей особым способом матери» ребенок обретает свою идентичность; если же появляется новый знак-образ, отличающийся от определенного, то ребенок уже не может сохранять свою «идентичность» как идентичную со знаком-образом: в чужом знаке-образе, которым он не является, он утрачивает свою идентичность; в результате возникает страх в принципе не суметь выстоять как идентичное, утратить мир, которым он является.

Тезис «тревога восьмимесячных является доказательством того, что для ребенка каждый человек является посторонним за исключением единственного в своем роде объекта; это означает, что ребенок обрел партнера, с которым он может установить объектные отношения в подлинном смысле слова» (Spitz 1972, 178) следует поэтому понимать в том смысле, что тревога восьмимесячных прежде всего является доказательством того, что ребенок обрел частицу себя в другом.

Но и эту стадию нельзя понимать превратно: и здесь тоже ребенок, несомненно, еще не обладает сознанием себя самого.

554

Перед ребенком выделилась важная часть мира, конституировав тем самым, поскольку иначе в распоряжении ребенка ничего не остается, ребенка и
мир. Ребенок включил отчетливый репрезентант в аморфную доныне структуру интерак-циональных форм, как бы создав им образ. Разумеется, по этой причине интерак-циональная форма и репрезентант имеют одинаковое значение; более того, для ребенка они идентичны (поэтому мы можем разделить их здесь только аналитически), они одновременно являются значением и образом значения.

В этот момент, следовательно, достигается стадия, на которой ребенок создал первый отчетливой репрезентант; теперь самое время продолжить наше обсуждение понятия символа, которое нам пришлось прервать в конце первой части.

«Символизм — это важный и первичный по отношению к мышлению акт». Вслед за упомянутыми нами авторами (Лангер, Куби, Хакером, Бересом и т.д.), уже предпринявшими основательную ревизию понятия символа, Лоренцер написал широко задуманный труд «Критика психоаналитического понятия "символ"» (Lorenzer 1970a), в котором понятие символа подверглось принципиально новой интерпретации. В эту новую интерпретацию было включено также и учение о репрезентантах. Однако то и другое лишь тогда может быть взаимоувязано, а развитие символа лишь тогда может быть соединено с учением о репрезентантах, «когда мы понимаем все переживаемые образы, не важно, относятся ли они к внутренним восприятиям или к внешним, как символы» (там же, 89).

В результате устанавливается однозначная связь между символом и репрезентантом:

«Репрезентанты, если они могут переживаться, являются символами» (там же, 89). Разумеется, к символам относятся те же условия, что и к другим репрезентантам:

«Символы как репрезентанты объектов являются инструментами экономики влечений; они представляют собой структуры, в которых могут осуществляться

катексисы» (там же, 89).

Очевидно, что эти высказывания непосредственно совпадают с воззрениями

упомянутых выше авторов. Куби пишет:

«К ранним впечатлениям от внешнего мира, которые повсеместны и неизбежны, в качестве основных восприятий относятся восприятия различий: внезапное изменение движения, звука, температуры и света, которым в течение долгого времени подвергается ребенок, ощущая себя карликом среди кажущихся вечными великанов. Позднее маленький ребенок сталкивается с новыми различиями: в величине, массе, весе, плотности, а также между вещами, которые двигаются или стоят на месте, твердыми и мягкими, шероховатыми и гладкими, острыми и тупыми, горячими и холодными.

Эти сообразные развитию впечатления от внешнего и внутреннего мира становится еще более комплексными, соединяясь с другими повседневными впечатлениями, которые понемногу заполняют расщелину между двумя мирами. У каждого ребенка однажды возникает сильнейшее переживание, когда посторонние предметы извне включаются в эту особую, даже таинственную "телесную машину", которая в конечном счете означает "я"... Эти обобщенные понятия образуются в первых беспокойных столкновениях ребенка с действительностью, и здесь создается наш основной символический потенциал» (Kubie 1966, 16—17).

В этих высказываниях речь, очевидно, идет о начале и упрочении «репрезентации» , которую Куби, не вдаваясь в обсуждение психоаналитического термина «символ», подводит здесь под понятие «символика». Соединение Лоренцером проблематики символа с учением о репрезентантах имеет, кроме того, преимущество, что нигде не приходится жертвовать основными гипотезами психоаналитической тео-

555

рии: это касается как структурной гипотезы об Оно, Я и Сверх-Я, так и топографи-1 ческого представления о системах бессознательного, предсознательного и созна-1 тельного.

Если к первому относится:

«В отношении символообразования следует предположить наличие сразу двух центров; в зависимости от того, как поставлен вопрос, в поле зрения попадает I один из них. Если встает вопрос о процессах формирования, то тогда и в психоаш- | лизе во главу угла обязательно ставится Я. Если же, наоборот, в исследовании { решающее значение приобретает совершенно иначе сформулированная динами- I чески-энергетическая концепция, то само собой на передний план выступает Оно» I (Lorenzer 1970a, 70-71),

то топографический подход приводит к заостренной постановке вопроса: раз 1 бессознательный символ есть contradictio in adjecto [противоречие в определении {лат.).
— Ред.]
(Лоренцер), не могут ли существовать и бессознательные репре-аентанты? Этот вопрос, который в конечном счете сотрясает основу концепции бессознательного и тем самым фундамент психоаналитической теории, придется пока отложить, поскольку его можно прояснить лишь в ходе дальнейшего обсуждения, то есть после того как для аргументации будут привлечены другие формообразования генеза субъектности.

Если до сих пор мы расценивали страх восьми месяцев как показатель того, что у ребенка приобрела профиль (собственная) часть мира («мать»), то мы не можем довольствоваться этим объяснением: тем самым мы бы учли только одну сторону — обращенную как бы назад — и упустили бы другой важный факт. Б семь месяцев, когда «мать» конституировалась в качестве «идентифицирующего» единства, одновременно достигается стадия, когда в знаке-образе постороннего человека проявляется противоречие,
угрожающее, вызывая страх, нарушить эту «идентичность». Первая попытка устранить это противоречие, несомненно, состоит в том, что ребенок, чтобы избавиться от этого восприятия, обращается к моторным, то есть внешним, реакциям, доступным ему на этой стадии:

«Поведение отдельных детей довольно сильно различается; ребенок может "застенчиво" опустить взгляд, закрыть глаза руками, накрыть лицо, задрав подол платья, броситься в постели на живот, пряча лицо в одеяло, он может плакать или кричать. Общим названием является отказ от контакта, ребенок "отворачивается", и его поведение в той или иной степени окрашено страхом» (Spitz 1972, 167).

Поскольку такое поведение не может надолго редуцировать страх, единственное, что остается ребенку, это инкорпорировать само противоречие: конституировать чуждый образ как некую другую часть наряду с уже существующим. Хотя, разумеется, нельзя еще безоговорочно утверждать, что в этом акте ребенок конституирует чужой объект как отличный от себя (от «матери»), но все же очевидно одно: впервые конституировалось вообще нечто отличное.

В этом отношении мы можем предположить, что появление чужого человека (как отступление от привычного знака-образа) является необходимым
противоречием, двигателем, приводящим в действие процесс дифференциации мира в целом. Тем самым появление страха является побудительной причиной отделить другого в качестве первого объекта, сигнализирующего ребенку о различии.

От этой структуры и до той, в которой ребенок воспринимает (и воспринял) посторонний объект как отдельный от себя (от «матери» ), он оказывается на пути дифференциации. Конкретно: поскольку и только тогда, когда мать обеспечивает формирование структуры ребенка, разрыв между ее (его) образом и образом постороннего человека становится все больше, а «мир» все более разделяется на две части — ребенка и «постороннее».

556

Здесь вновь проявляются теоретические разногласия нашей концепции с той, которую представляет Шпиц, и это касается не только нюансов: предтечи объектов (в том смысле, что и для ребенка речь идет о внешних объектах), которые, согласно Шпицу, обнаруживаются уже на стадии, когда ребенок отвечает на взгляд улыбкой, по нашему мнению, следует считать лишь состоянием, связанным с преодолением тревоги восьми месяцев; точнее, это представляет собой
состояние отделения, в котором тревога восьми месяцев исчезает.

Опять-таки становится очевидным, что бытие ребенка является не бытием для
ребенка, а бытием как таковым
и бытием для других,
бытием, о котором Купер говорит, что оно представляет собой лишь то, «во что превращают его другие» (Cooper, Laing 1973, 73). Поскольку на стадиях, где Шпиц говорит о предтечах объектов (индицированных первым организатором) или о «формировании объекта либидо» (индицированного вторым организатором), на мой взгляд, речь скорее идет о структурировании «себя в объекте», представляется более целесообразным называть эти стадии «предтечами структуры» или « формированием структуры», потому что именно в таком названии еще раз проявляется их характерное свойство как общего, от которого еще предстоит отделиться частному. (Само собой разумеется, это общее всегда является «конкретным» общим и поэтому способно породить лишь конкретное частное.)

Уже описанный момент отделения от «мира» можно расценивать как вторую (устремленную вперед) сторону того, что, следуя Шпицу, мы назвали бы «вторым

организатором».

Тем самым можно сказать, что мотив страха имеет позитивный момент. Если бы противоречие не было бы для ребенка столь явным, если бы он не отреагировал на него страхом, откуда бы взялась бы сама причина дифференцировать окружающий мир? Здесь мы обнаруживаем важный элемент, из-за которого перед нами до сих пор оставалась в долгу психология развития: дифференциация частей внешнего мира отнюдь не является феноменом, который можно было бы убедительно объяснить на когнитивном уровне; это не является также и содержаниями восприятия, которые там созревают и становятся способными к более сложной дифференциации; в причинном отношении это и не связь между ассимиляцией и аккомодацией (Пиаже), которая бы позволила ребенку установить более сложные взаимосвязи, — дифференциация всякий раз связана с судьбой побуждений к взаимодействию (что в данном случае является лишь синонимом объектных отношений, то есть судьбы влечений) в виде аффективной взаимосвязи, прерванной противоречиями и восстановленной на качественно новой ступени, которая при этом намечает тот или иной способ восприятия вдоль всей линии разлома. Мы — это тот опыт, который приобрели: мы поступаем так, как воспринимаем себя и как нас воспринимают другие (ср.: Laing 1969).

В этом пункте можно понять еще один момент новой формулировки Лоренце-ра понятия символа: репрезентация понимается им как символообразование в смысле раскрытия формы интеракции. В таком случае «символ» отнюдь не ограничивается узкой фасеткой одного
репрезентанта объекта или одного
репрезентанта себя, а понимается как структура и ситуация отношений. Лоренцер пишет:

«В качестве примера я бы хотел еще раз упомянуть "нежную мать", то есть "мать, которая таким-то и таким-то образом относится, относилась или должна относиться к переживающему субъекту". Это поведение становится осмысленным лишь во "взаимосвязи", то есть когда мы говорим о поведении "по отношению к". Отсюда само собой следует вывод: объектным репрезентантам "отношения к" должен соответствовать репрезентант себя, дополняющий отношение к ситуации» (Lorenzer 1970a, 108).

557

Это, естественно, вновь возвращает нас к вопросу о происхождении символики. Поскольку первоначальная связь является недифференцированной, субъект и объект пока еще непосредственно включены друг в друга, «символ» по-прежнему означает здесь и
символизируемого субъекта, и
символизируемого объекта, и
символизируемую ситуацию.

«Короче говоря, символы, репрезентирующие себя, символы, репрезентирующие объекты, и структурированные в качестве символов отношения не связаны друг с другом, они могут лишь синхронно развиваться из неразделенного состояния... Символ себя, символ объекта и символ ситуации развиваются одновременно» (Lorenzer 1970b, 190-191).

В тот момент, когда образ постороннего человека возводится на престол в качестве гетерогенного, дифференциация происходит так, что он воспринимается скорее
как репрезентант находящегося вне меня объекта,
нежели как репрезентант идентичного со мной Я. (Акцент делается на слове «скорее», поскольку репрезентант, естественно, должен относиться ко мне, иначе бы он не был репрезентантом.) Следует указать, хотя мы и не можем здесь на этом останавливаться, что в определенных репрезентациях себя в совокупность символизируемого входят также и соматические ощущения (физическое Я), репрезентируя — вместе с их качеством — те впечатления, которые я получаю от собственного тела (и которые в значительной мере тоже являются впечатлениями, индуцированными внешним миром). Куби — в полном соответствии с изложенным — описывает эту взаимосвязь следующем образом:

«Под этим я подразумеваю, что каждый символ одновременно должен быть укоренен во внутреннем восприятии ощущений тела и внешнем восприятии окружающего мира» (Kubie 1966, 64).

Обратимся теперь к взаимосвязи, которую до сих пор мы не рассматривали. Мы говорили, что формы интеракции, выступающие в качестве бессознательных, скрытых и тем не менее структурирующих моментов, вначале достигают символического (примерно в смысле введенной Сюзанной Лангер «презентативной символики» ) отображения и тем самым должны расцениваться как предтеча субъектно-сти. Чтобы сделать интеракции возможными, теперь встает гораздо более важная задача — снабдить их речью. Рассмотрим вкратце процессы освоения речи в целом. Начнем с вводной ситуации.

«Когда взрослые называли какой-либо предмет и при этом поворачивались к нему, я замечал это и понимал, что предмет обозначается теми звуками, которые они произносили, когда хотели указать на него... Так я постепенно научился понимать, какие вещи обозначаются словами, которые я вновь и вновь слышал на одном и том же месте в разных предложениях. И когда мои уста привыкли к этим знакам, я начал выражать ими свои желания» (Августин, цит. по: Wittgenstein

1967,13).

Эта схема, в соответствии с которой объекты в акте указывания — «это есть...» (дейксис) — снабжаются именами, в литературе ^определяется как вводная ситуация речи. Реальной формой речи ребенка она становится в тот момент, когда ребенок становится способным идентифицировать и
воспроизводить звуковые образы и с их помощью — см. Августин — выражать свои желания.

Следует, однако, сказать, что эта схема действует только в том случае, если ребенку, по словам Кассирера, доступно значение «имени», то есть он уже понимает акт указывания. Но это условие вступает в силу лишь после того,
как ребенок оказывается включенным в речь.

Критику приведенного выше понимания вводной ситуации мы встречаем уже

у Виттгенштейна:

558

«И теперь, я полагаю, мы можем сказать: Августин описывает освоение человеческой речи так, словно ребенок попадает в чужую страну и не понимает ее языка; то есть так, словно он уже владеет языком, но только не этим. Или даже: словно ребенок уже способен мыслить,
но только не умеет говорить. "Думать" же в этом контексте означает: говорить с самим собой» (Wittgenstein 1967, 29).

Учитывая эту критику, зададим вопрос: что же на самом деле происходит в вводной ситуации, что в ней обозначается и что ребенок пытается выразить (как правило, самым первым) словом «мама». Заглянем сначала в соответствующую литературу:

«Годовалая девочка по имени Синди пользовалась словом "мама", чтобы называть им каждого, кто о ней заботился. Даже трехлетнего братика и пятилетнюю сестричку она называла "мама"» (Шериф, цит. по: Lewis 1970, 41).

Льюис приходит к выводу, что в течение длительного времени слово «мама» имеет целый ряд значений и лишь по мере накопления опыта применяется к матери как к особому объекту, то есть избавляется от всех остальных коннотаций. Подобным же образом рассуждает и Штерн:

«Первые высказывания ребенка отнюдь не являются словами в собственном смысле, они представляют собой целые предложения...
Детское "мама" можно перевести на обычный язык не словесной единицей "мать", а только фразовыми единицами: "Мама, подойди", "мама, дай мне", "мама, посади меня на стул", "мама, помоги мне" и т.д.» (Stern 1927, 123).

Гипотеза об однословных предложениях можно обнаружить также у Шпица, который, однако, причисляет их в качестве «вербальных жестов» к жестам, поскольку «...они охватывают гораздо больше, нежели одну специфическую вещь; они указывают и направление, и потребность, и желание, и настроение, а также вещь или объект, о котором идет речь — все одновременно» (Spitz 1972, 194). Выготский добавляет один существенный нюанс:

«Легко заметить, что в сущности не само по себе слово "мама" должно быть переведено на язык взрослых, например "мама, посади меня на стул", а все поведение ребенка в данный момент
(он тянется к стулу, пытается схватиться за него ручками и т.п.)» (Выготский 1982, 87).

Если соединить все эти высказывания, то они складываются в картину, которую Лоренцер интерпретировал следующим образом: когда мать во вводной ситуации обращается к ребенку, она дает имя реальной, происходящей в данный момент интеракции. Ребенок воспринимает последовательность звуков «мама» как акустическое выражение того, что происходит в данный момент в конкретной ситуации интеракции.

«Во вводной ситуации мать доносит до ребенка речь своего языкового сообщества, указывая на определенные формы интеракции — в дейктическом акте указы-вания, на который обращал внимание еще Бюлер; тем самым мать дает происходящей в данный момент форме интеракции, которая возникла в диаде мать—дитя, имя» (Lorenzer 1972c, 66).

Тем самым слово «мама» означает во вводной ситуации и еще долгое время после нее не что иное, как акустическую маркировку плохо дифференцируемого того, что происходило
в момент, когда произносилось слово.

«То, на что "указывается" в диаде мать—дитя, не есть внешний по отношению к ней объект. Объектом первоначальной предикации является скорее сама диада мать—дитя или, точнее сказать, "реализованная" в реальной сцене форма интеракции. Эта форма интеракции получает свое имя» (Lorenzer 1972c, 77).

Разумеется, и этот процесс нельзя представлять себе как «безболезненный»: хотя у ребенка и имеется причина само собой воспринимать акустическую последовательность звуков — если она находится в очевидной взаимосвязи с символи-

559

ческим (а это значит реальным) единством матери и ребенка, то переживается поэтому как исполненный удовольствием стимулирующий момент интеракции, — тем не менее у него пока еще нет причины ее воспроизводить. Ранее мы говорили, что ребенок способен сломать (то есть оставить) данное состояние структурооб-разования лишь вследствие противоречивого опыта. Формирование структуры продолжается, когда противоречие становится составной частью внутреннего мира, то есть происходит процесс дифференциации. Прекрасный пример этого принципа можно найти у самого Фрейда. Поскольку, на наш взгляд, этот пример в значительной мере можно перенести на проблематику речи, процитируем его подробно:

«Ребенок отнюдь не опережал других в своем интеллектуальном развитии; в полтора года он говорил лишь несколько понятных слов и произносил, кроме того, множество полных значения звуков, которые понимались окружающими. Однако он был в хорошем контакте с родителями и единственной прислугой, и его хвалили за "примерный" характер. Он не беспокоил родителей по ночам, добросовестно соблюдал запрет трогать некоторые вещи и заходить в определенные комнаты и, самое главное, никогда не плакал, когда мать покидала его на несколько часов, хотя он и был нежно привязан к матери, которая не только сама кормила ребенка, но и ухаживала за ним без всякой сторонней помощи. У этого славного ребенка была лишь одна несколько неприятная привычка, а именно: забрасывать все маленькие предметы, которые попадали ему в руки, в угол комнаты, под кровать и т.д., так что поиск его игрушек зачастую бывал нелегкой работой. При этом он издавал с выражением интереса и удовлетворения громкое протяжное "о-о-о-о", которое, по единодушному мнению матери и прочих наблюдателей, было не просто междометием, но означало "прочь". В конце концов я заметил, что это игра и что ребенок использовал все свои игрушки лишь для того, чтобы поиграть с ними в "ушли . Однажды я сделал наблюдение, которое подтвердило мои догадки. У ребенка была деревянная катушка с намотанной на ней ниткой. Ему никогда не приходило в голову, например, таскать ее за собой по полу, то есть поиграть в тележку, но он с большой ловкостью, держа катушку за нитку, бросал ее за край своей кроватки, так что она там исчезала, произносил при этом свое многозначительное "о-о-о-о", а затем снова вытаскивал катушку за нитку из кровати, приветствуя на этот раз ее появление радостным "вот". В этом и заключалась вся игра — в исчезновении и возвращении, из которых обычно удавалось наблюдать только первое действие. Оно само по себе без устали повторялось в качестве игры, хотя большее удовольствие, несомненно, было связано со вторым действием» (Freud XIII, 11).

Прервем на миг цитату: в этом месте Фрейд делает примечание, которое может дать нам еще одно доказательство предполагаемой идентичности матери и ребенка (в «сознании» ребенка). Фрейд пишет:

«Это толкование было потом полностью подтверждено дальнейшим наблюдением. Однажды, когда мать отсутствовала несколько часов, по возвращении мальчик приветствовал ее известием "беби о-о-о-о"
, которое вначале осталось непонятным» (там же, 13).

Как мы можем заключить, в полтора года размежевание в сознании ребенка между ним самим и матерью еще не произошло.

Фрейдовское объяснение этого «беби о-о-о-о», хотя и можно признать вполне приемлемым для теоретических построений того времени, но в качестве объяснения его все же не достаточно:

«Однако вскоре выяснилось, что во время этого долгого одиночества ребенок нашел способ, как можно исчезнуть самому. Он обнаружил свое отражение в стенном зеркале, спускавшемся почти до пола, а затем приседал на корточки, чтобы отражение уходило "прочь"» (там же 13).

560

Таково примечание, теперь продолжим саму цитату: «Толкование игры напрашивалось само собой. Она была связана с большим культурным достижением ребенка — с осуществленным им самим отказом от влечения (отказом от удовлетворения влечения), то есть с тем, что он не сопротивлялся уходу матери. Но он как бы возмещал себе это тем, что сам разыгрывал подобное исчезновение и возвращение с доступными ему предметами. Для аффективной оценки игры, разумеется, безразлично, сам ли ребенок ее изобрел или усвоил ее по чьему-либо примеру. Наш интерес будет сосредоточен на другом моменте. Уход матери не может быть для ребенка приятным или хотя бы безразличным. Как же согласуется с принципом удовольствия то, что он повторяет эту мучительную для себя игру? Быть может, на это ответят, что уход должен быть сыгран как предварительное условие для радостного возвращения, что в последнем собственно и состоял смысл игры. Но этому противоречило бы наблюдение, что первое действие, уход, разыгрывалось само по себе, причем несравненно чаще, чем вся сцена, доведенная до приятного конца.

Анализ такого единичного случая не дает надежного решения; при беспристрастном рассмотрении складывается впечатление, что ребенок сделал это переживание предметом своей игры по совсем другим мотивам. Он был прежде пассивен, событие затронуло его, и теперь он ставит себя в активную роль, повторяя его в виде игры, несмотря на то, что оно было неприятным» (Freud XIII, 13, ср. также:

Lorenzer 1972b, 89 и далее).

В последней фразе отчетливо проявляется принцип, который мы описали выше: «ребенок был пассивен», то есть имело место замкнутое структурное образование; «событие затронуло его», то есть противоречие (уход матери, утрата «себя») переживается как элемент, угрожающий старой структуре; он «он ставит себя в активную роль, повторяя его в виде игры, несмотря на то, что оно было неприятным»,
то есть противоречие перемещается вовнутрь и не только дает толчок формированию новой структуры (называемой здесь игрой), но и само уже в качестве элемента конкретной игры является
новой структурой.

Мы столь подробно разбираем здесь этот пример потому, что, как мы полагаем, он позволяет привлечь аналогичные аргументы в вопросе о репродуцировании акустических выражений. Как видно из самого примера, структурные единицы уже были соединены с последовательностями звуков «о-о-о-о» и «вот». То, что поэтому представляется здесь на первый взгляд относительно сложным (образ матери вроде бы идентичен катушке), на самом деле является простым отображением фигуры интеракции,
а именно исчезновения и возвращения (матери, тем самым и самого себя), перенесенной (как можно предположить) на ассоциируемый с матерью образ. Этот же принцип более наглядно проявляется в непосредственной
интеракции. Если мать дает осуществляемой в данный момент интеракции имя «мама», то нет никакой причины воспроизводить это название (и вместе с ним действие), поскольку само действие еще продолжается.

И только в тот момент, когда мать прекращает интеракцию, возникает противоречие: ребенок последовательностью звуков «мама» (как в описанном случае с помощью катушки) пытается вновь вызвать прежнее приятное действие. (Похожий феномен можно наблюдать у говорящих птиц, у которых терпеливый хозяин после стократных уговоров лишь тогда добивается повторения имени «Лора», когда сам уже с досадой обращается к другим делам.)

Подведем итоги: во вводной ситуации речи и долгое время спустя звуковая последовательность «мама» не может означать для ребенка ничего иного, кроме маркировки того, что реально происходит в данный момент; как правило, эта последовательность репродуцируется в речи тогда, когда ребенок находится в сход-

561

ной или иной ситуации и с неудовольствием переживает противоречие по отношению к исходному моменту. Разумеется, ребенок этим не пытается
вызвать мать (это предполагало бы уже облаченный в речь интенциональный акт), однако, на- I зывая имя, он обретает мать или же связанную с ее вербальным образом форму интеракции. Здесь вполне eine раз можно привести аналогию с пещерным человеком каменного века, который, если следовать рассуждениям Хаузера, рисуя бизона на стене пещеры, воображал, что обладает животным.

«Наглядные изображения были "ловушкой", в которую должна была попасться дичь или, скорее, ловушкой с уже пойманным животным, поскольку картина была одновременно изображением и изображенным, желанием и исполнением желания. Охотник и художник эпохи палеолита считал, что вместе с картиной он получает саму вещь, вместе с изображением приобретает власть над изображенным» (Hauser 1972, 4).

Далее мы должны были бы заняться вопросом, каким же образом может быть преодолена эта вводная ситуация речи, то есть каким образом можно понять акт указывания, в котором «слова» могут теперь пониматься как заместители своих предметов (отца, матери, собаки и т.д.) или действий (спать, есть, хорошо себя вести и т.д.). Но поскольку этот вопрос в эмпирической литературе до сих пор достаточно подробно не обсуждался и к нему прежде всего подходят опять-таки как к проблеме возникающих и инкорпорируемых противоречий, мы вынуждены ограничиться здесь лишь несколькими замечаниями.

Прежде всего ребенку должен стать доступен процесс, который вслед за Кам-лахом и Лоренценом можно назвать предикацией. Под этим подразумевается процесс, когда ребенку со словами «это...» (например, «это кукла!» или просто «кукла!») и указующим жестом (подниманием над головой и т.д.) предъявляется конкретный объект или ситуация (ср.: Kamiah, Lorenzen 1967; К. Lorenz 1971; А. Lorenzer 1972c), то есть в действии (показывании) к объекту (кукле) присоединяется звук («кукла»). Первая предпосылка для этого состоит в том, что в противоречии между желанием схватить предмет и невозможностью до него дотянуться должна образоваться фигура «указывания»: «Только после повторных попыток схватить предмет становится наконец понятным указующее действие как таковое» (Cassirer, т. 1, 128).

Следующий момент: поскольку уже вводную ситуацию речи следует понимать как предикацию, однако как предикацию, указывающую не на отдельный предмет, а на ситуацию в целом, эта общая взаимосвязь должна быть разрушена; предикация постепенно должна применяться у ребенка ко все более мелким сегментам реальности, пока, наконец, акт предикации не будет полностью понят как структурный момент, соотнесенный с чем-то единичным.

Каким образом это происходит, можно, как уже говорилось, вывести лишь эмпирически. Мы можем здесь исходить из того, что в обычном случае подобная дифференциация у ребенка происходит; что в результате ранее существовавшим или приобретенным в самом процессе символическим компонентам присваивается, как бы снабжая этикеткой, имя.

Тем самым символы становятся пригодными для коммуникации, поскольку благодаря им открывается возможность взаимопонимания с другими людьми. (А так как индивидуальность не выступает к качестве системы, внешней по отношению к символам, но лишь в них
находит свое выражение, то взаимопонимание с помощью символов всегда означает: взаимопонимание с другими через самого себя.)

«Мир, природа, уже не является царством образов,
хранящихся внутри, которые не имеют бытия, но становится царством имен. Это царство образов есть грезящий
дух, который имеет дело с содержанием, не являющимся реальностью,

562

бытием. Его разрастание означает пришествие царства имен.
Здесь одновременно происходит и разделение, он предстает как сознание. Теперь впервые его образы становятся истиной» (Hegel 1969, 184).

Сказанное (об изгнанной в царство имен [то есть символической] форме интеракции), разумеется, относится и к отдельным сегментам,
речевой игры (Вит-тгенштейн). Как мы показали в другой работе (Orban 1973, 53— 54), символ «ложки», к примеру, в зависимости от характера происшедших интеракций содержит множество в той или иной мере приятных или угрожающих коннотаций, которые определенным образом конституируют сознание (мы можем с уверенностью говорить о нем, как только возникает речь).

Задолго до психологов это увидел Маркс:

«На "духе" с самого начала лежит проклятие — быть "отягощенным" материей, которая выступает здесь в виде движущихся слоев воздуха, звуков — словом, в виде языка. Язык так же древен, как и сознание; язык есть
практическое, существующее и для других людей и лишь тем самым существующее также и для меня самого, действительное сознание, и, подобно сознанию, язык возникает лишь из потребности, из настоятельной необходимости общения с другими людьми» (Marx, т. 3, 30) — тем способом, описывая который, можно было бы добавить разве только то, что составляет, как здесь говорилось, задний

план языка.

Мы не можем здесь подробно останавливаться на проблеме взаимосвязи сознания и речи — подобное обсуждение требует тщательного анализа определенных по содержанию и форме типов социализации, происходящей в тех или иных и благодаря тем или иным формам общения, которые господствуют в определенных обществах. Такой анализ вышел бы за рамки данной статьи.

До сих пор мы рассматривали понятие символа, которое в значительной мере отличается от принятого в психоанализе. Чтобы все, о чем говорилось, и в самом деле не оказалось полностью отличным от прежней проблематики, в завершение мы должны обсудить положение вещей, которое обозначалось психоаналитическим понятием «символ».

Мы должны еще раз обратить внимание читателя на то, что в нашем обсуждении произошел некоторый скачок; что в описании развития ребенка мы прервались еще до разделения субъекта и объекта (связанного с диадой мать—дитя) и продолжили дискуссию, касаясь лишь относительно развернутой системы речи (то есть с возраста примерно четырех лет), отнеся процессы дифференциации (то есть весь промежуточный период) в качестве последующих фигур инкорпорированного противоречия к области эмпирического исследования.

Для
четырехлетнего возраста характерно:

«Символы представляют собой психические образования, репрезентирующие внешние объекты и процессы или внутренние процессы, которые можно отличить от этих объектов в процессе восприятия или познания и которые в качестве самостоятельных единиц становятся объектом мыслительных и познавательных процессов» (Lorenzer 1970a, 91). И далее:

«С возможностью представлять себе символ независимо от какой бы то ни было его сценической взаимосвязи символ приобретает способность выступать в качестве опосредствующего инструмента именно в сфере аффектов. Поскольку символ идентичен реальному объекту любви вовне и в то же время может быть от него отделен, то и динамика влечения может быть отделена от сценического присутствия объекта. Наиболее важными следствиями такого положения вещей являются:

563

а) вместо действия может произойти пробное действие с небольшими квантами энергии. Вначале все можно проиграть "в уме", прежде чем произойдет само

действие;

б) обращение к символам приводит к появлению фактора отсрочки, типичного

для высших, то есть вторичных процессов» (там же, 98).

Таким образом, если определенная
форма интеракции, равно как и область пре-зентативной символики, по сути, подчиняются первично-процессуальному принципу реагирования в форме слепой схемы стимул—реакция и тем самым привязана к определенным пусковым механизмам, то символическая
форма интеракции в качестве дискурсивной символики относится к области вторичных процессов, которые, разумеется, также нуждаются в пусковых механизмах (психический детерминизм!), но все же не подчиняется слепому принуждению к действию, а, с одной стороны, благодаря пробным действиям добиваются отсрочки, с другой — могут реализовы-вать инстинктивные желания в наиболее свободных от противоречий сферах.

Подобное, однако, возможно лишь до тех пор, пока не возникает необходимость уладить противоречие, то есть пока требования влечений в той или иной производной форме еще могут найти удовлетворение. В определенный момент развития ребенка формы интеракции, которые ребенок стремится сохранить, вступают — по крайней мере в большинстве обществ — в серьезный конфликт
с фигурами интеракции, предлагаемыми родителями. Под влиянием присущей нам формы основанного на обмене «собственнического индивидуализма» («сделаешь это, то и я тоже», «это мне, а это тебе» и т.д.) и под воздействием развивающейся организации психических требований (которые теперь уже являются требованиями к генитально-сексуальной телесной организации) одновременно находят выражение следующие символические элементы, которые в данной форме сосуществовать не могут, например:

а) «я люблю мать, потому что она делает со мной такие приятные вещи»;

б) «я ненавижу мать, потому что она плохо относится к моему телу (моей сексуальной организации), явно предпочитает моему телу тело отца»;

или:

а) «я люблю отца, потому что он делает со мной такие приятные вещи»;

б) «я ненавижу отца, потому что он имеет с матерью "более тесный" контакт, чем я, а мне этот контакт запрещает».

На языке символики подобные репрезентации выглядят, правда, совершенно иначе; для символической репрезентации формулировка обиходных выражений —

крайняя мера.

Разумеется, ребенок не может бесконечно терпеть эту амбивалентность. Эдипов конфликт (см. статью А. Холдера) проявляется в социальной сфере как несовместимость между предшествующими социализированными требованиями влечений (то есть формами интеракции) и появляющимися в этой фазе общественными нормативными представлениями, которые превратились в структуру родительского поведения.

Ребенку это представляется таким образом, что его формы интеракции противоречат существующим интеракциям и тем самым ставят под сомнение достижение удовольствия. Несовместимость этих требований (с одной стороны, возникающих из формы интеракции, которую представляет ребенок: «я хочу, чтобы у меня был более интенсивный контакт с матерью, а именно там, где я испытываю наибольшее удовольствие», а с другой стороны, требований интеракций, которые предъявляются ребенку: «тебе не положено сближаться с матерью подобным образом, иначе она [и отец] не будут тебя любить») вынуждает разрешить конфликт, который, согласно модели инкорпорации противоречий, полностью осознать уже невозможно.

564

Эта модель описывает возрастающую вследствие усвоения интеракциональных актов дифференциацию, которая хотя и происходит ценой отказа от непосредственного
получения удовольствия, однако обеспечивает удовольствие в конечном счете
(пусть даже и в измененной форме). Этот принцип действует также и здесь, однако он настолько трансформирован, что удовольствие достигается не при усвоении
отдельных компонентов, а при их отделении.

Достижение удовольствия (то есть удовлетворительных интеракций с матерью и т.д.) возможно только тогда, когда один из двух мотивов исчезает. Это объясняется следующим: если а) я настаиваю на продолжении прежней формы интеракции, то есть на своем инстинктивном желании, вводя его в сексуальный контекст, то оно попадает в область актуальной интеракции, которая характеризуется исключительно фрустрацией (утратой любви или наказанием); если б) я настаиваю на инстинктивном желании интеракции, нацеленной на единение, то это желание оказывается в конфликте с тем, что заставляет меня желать продолжения данной

формы интеракции.

Тем самым единственная возможность, которая позволяет сохранить удовлетворительную интеракцию, состоит в том, чтобы расщепить в этой сфере проблематичную форму интеракции (как затвердевшую психическую структуру), убрать ее с поверхности мыслительных и поведенческих структур. Поскольку формы интеракции «спаяны» с фигурами речи описанным Лоренцером образом, отделение удается только тогда, когда устраняется прежний симбиоз формы интеракции и речи; форма интеракции отъединяется от речи и отбрасывается в сферу, из которой она вначале и возникла: к доречевому уровню слепой и неистовой схемы стимул— реакция. Репрезентация, действующая в качестве символической формы интеракции, приобретает давно оставленное новое качество: она превращается в «клише», как говорит, следуя Фрейду, Лоренцер. Это происходит в процессе вытеснения. Символическая форма интеракции, или, если выразиться кратко, «символ», лишается своего качества «осознанности», становится клише, то есть бессознательным репрезентантом.

«Осознанные репрезентанты имеют характер символов, бессознательные репрезентанты, напротив, являются несимволическими структурами. Я предложил бы называть их клише,
чтобы обозначить одновременно их сходство и различие с символами» (Lorenzer 1970a, 93).

«Следует подчеркнуть, что клише в качестве репрезентантов генетически связаны с символами. Клише, то есть бессознательные репрезентанты, происходят от символических репрезентантов, которые образовались в процессе социализации и "экскоммуницировались", то есть были исключены из коммуникации в речи и поведении в процессе вытеснения» (Lorenzer 1970b, 79).

Таким образом, следствием вытеснения является «десимволизация»: «Превращение символов в клише, то есть из символических в десимволизиро-ванные репрезентанты происходит в результате вытеснения» (там же, 82).

В этом процессе конфликт сглаживается также и благодаря тому, что часть проблематичной взаимосвязи отбрасывается в сферу интеракциональных форм, уже не доступных для речи. Хотя в качестве клише эти конфликтные элементы теперь изгнаны из сознания, а значит, и из речевой коммуникации (и тем самым из интенционального поведения), они все же остаются, своеобразным способом смешавшись «за спиной индивида» с сохранившимся символически опосредствованным поведением, причем таким образом, что последнее не может быть правильно понято ни самим индивидом, ни его партнерами по интеракции. В тот момент, когда клише — не узнаваемые ни самим индивидом, ни другими — вмешивается в действие, это действие приобретает элементы, которые уже не соответствуют

565

непосредственной ситуации, уже ей не отвечают. Как правило, обусловленные клише элементы вызывают в символической системе нарушения, которые в психоаналитической практике хорошо известны в качестве «невротических расстройств»:

«Пациент, который боялся быть покусанным собакой, однажды к своему удивлению обнаружил, что этот страх, в соответствии с отчетливым телесным ощущением, сидит в гениталиях, то есть имеет бессознательное содержание — быть укушенным в гениталии»
(Fenichel 1931, 47).

Этот пример (ср. также интерпретацию страха лошадей «маленького Ганса» у Лоренцера: Lorenzer 1970b, 93 и далее) наглядно показывает, что речь индивидов — а ведь речь относится ко всей форме интеракции — имеет частный
характер; тем самым, поскольку наносится значительный ущерб пониманию, она становится, по выражению Лоренцера, «псевдокоммуникативной»:

«Вытесненные содержания не только исключены из коммуникации, из интер-субъектно понятной символической структуры, более того, они с тылу вновь присоединяются к этой структуре тем сбивающим с толку способом, для которого мы используем выражение "псевдокоммуникативный частный язык"» (там же, 93).

Подведем итоги: причина «частноязычных», то есть невротических нарушений состоит в том, что дивергирующие и
важные для сохранения как формы интеракции, так и самой интеракции символические элементы накладываются друг на друга. Поскольку сосуществовать они не могут, определенная часть формы интеракции вытесняется,
начинает функционировать из бессознательного и оказывать действенное влияние на поведение, незаметно прокрадываясь в символически опосредствованные компоненты действия и превращая их в непонятный частный язык.

Тем самым проясняется поставленный выше вопрос о взаимосвязи бессознательной репрезентации и системы символов: в действительности представить себе бессознательный «символ» невозможно, так как само качество бессознательного непременно указывает на то, что форма интеракции лишилась своей символической взаимосвязи. Бессознательный материал в сущности представляет собой форму репрезентации, которая в силу определенных
причин лишилась возможности вербализации и использования и поэтому проявляется в определенных
областях (с которыми должны иметь место ассоциативные связи) в виде безудержного отыгрывания.

Но именно потому, что у бессознательного сохраняются свойства репрезентанта, оно может ассоциативно примыкать лишь к тем образам, которые обнаруживают сродство с первоначальным конфликтом.

Тезис Фрейда: «Символическое отношение представляется остатком и признаком былой идентичности» (II/III, 357) находит здесь свое последнее подтверждение: то, что психоанализ когда-то называл «символом», в представленном здесь контексте означает то, что вследствие неудачных интеракциональных актов достигнутая прежде форма интеракции сохраняется вирулентной на до-речевом уровне в виде слепой схемы стимул—реакция и при соответствующих пусковых раздражителях вступает в действие в определенной
области в качестве частного языка. Поскольку данная область ассоциативно связана с неудавшимся интеракциональным актом, ее и в самом деле можно рассматривать как признак былой идентичности — идентичности сосуществующих форм интеракции. Поэтому данный признак может быть использован в качестве исходного пункта для поиска психоаналитического метода, который бы через речь стремился выйти на след тех изгнанных в бессознательное форм интеракции, чтобы в новом
интеракциональном акте (маркированном ситуацией переноса) вновь социализировать их в речи и тем самым в действии как инфантильное и
конкретное искажение.

566

ПРИМЕЧАНИЯ

1
Иннервация — нервное возбуждение

2
Формулировка «лишенное сознания Ничто» может поначалу вызвать некоторые затруднения. Возникает желание заменить ее понятием «бессознательное Ничто». Однако эту терминологию нельзя все же здесь использовать, поскольку понятие «бессознательное» в дальнейшем оставлено для частей личности, которые были когда-то осознанными, но по определенным психологическим причинам таковыми больше не являются. К описываемой здесь стадии это, однако, не относится. Индивид в прямом смысле слова лишен всякого сознания, а не бессознателен.

3
Дендрит — длинный отросток клетки, называемый на периферии клетки нервом.

4
Синапсы — место связи между двумя нервными клетками, в котором электрофизиологическая раздражимость преобразуется в биохимическую.

5
Голограмма — трехмерное изображение, создаваемое в пространстве лучами двух лазеров.

6
В другом месте Шпиц, как и многие другие современные психоаналитики, подробно рассматривает вопрос о разделении в процессе ран-недетского развития субъекта и объекта.

ЛИТЕРАТУРА

Божович Л. И.: Личность и ее формирование в

детском возрасте. — М., 1968 Выготский, Л. С: Мышление и речь. Собр. соч., т.

2. М., 1982 Balint, М.: Frühe Entwicklungsstadien des Ichs. Primäre

Objektliebe. Imago, 23,1937,270 Beres, D.: Symbol und Objekt (1964). Psyche, 24, 1970,

921

Die Menschlichkeit des Menschen (1967). Psyche, 24,

1970,423 Brenner, Ch.: An Elementary Textbook of Psychoanalysis.

New York 1955 Cassirer, E.: Philosophie der symbolischen Formen (1923-

1929), Зтт. Darmstadt: Wissenschaftl. Buchgesellschaft

1964 Cooper, D. G., Laing, R. D.-. Reason and Violence. A

Decade of Sartre's Philosophy 1950-1960. London 1964.

На нем. яз.: Vernunft und Gewalt. Drei Kommentare

zur Sartres Philosophie 1950-1960. Frankfurt/M.:

Suhrkamp 1973 Fenichel, O.: Hysterien und Zwangsneurosen. Psycho-

analytische spezielle Neurosenlehre (1931). Переиздание — Darmstadt: Wissenschaftl. Buchgesellschaft

1967

Zur Kritik des Todestriebes. Imago, 21,1935,458

The Psychoanalytic Theory of Neurosis. New York 1945 Ferenczi, S.: Zur Ontogenese der Symbole (1913a). В:

Bausteine der Psychoanalise. т. 1. Bern, Stuttgart, Wien:

Huber 1964

Kritik der Jungschen «Wandlungen und Symbole der

Libido» (1913b). B: Bausteine der Psychoanalise. т. 1.

Bern, Stuttgart, Wien: Huber 1964,243 Freud, S.: Die Abwehr-Neuropsychosen (1894). G. WI

Studien über Hysterie (1895a). G. W. I

Entwurf einer Psychologie (1895b). B: Aus den

Anfängen der Psychoanalyse. Briefe an Wilhelm Fließ.

Frankfurt/M.: Fischer 1962,297

Über Deckerinnerungen (1899). G. W. I Die Traumdeutung (1900). G. W II/II1 Zur Psychopathologie des Alltagslebens (1901). G. WIV Über Psychoanalyse (1910). G. W. VIII Vorlesungen zur Einführung in die Psychoanalyse (1919). G.W. XI

Jenseits des Lustprinzips (1920). G. W. XIII Massenpsychologie und Ich-Analyse (1921). G.W XIII Das Ich und das Es (1923). G. W. XIII Der Mann Moses und die monotheistische Religion (1939). G.W. XVI Groddeck, G: Der Symbolisierungszwang. Imago, 8,1922,

67 Hacker, F.: Symbole und Psychoanalyse. Psyche, 11,1957/

58,641 Hartmann, H.: Die Grundlagen der Psychoanalyse (1927).

Stuttgart: Klett 1972 Hauser, A.: Sozialgeschichte der Kunst und Literatur.

München Beck 1972

Hegel, G. W. F.: Jenaer Realphilosophie (1805-1806). Hamburg: Meiner 1967

Phänomenologie des Geistes (1807). В: Собр. соч. в 20тт.,т. III. Frankfurt/M.: Suhrkamp 1970 Hoffmann, S. O.: Neutralisierung oder Autonome Ich-Energien. Psyche, 26,1972,405 Jappe, G.: Über Wort und Sprache in der Psychoanalyse.

Frankfurt/M.: Fischer 1971

Jones, E.: Die Theorie der Symbolik. B: Internationale Zeitschrift für Psychoanalyse. Части 1-3,5,1919,244; Часть 4,8,1912,259

Kamlah, W, Lorenzen, P.: Logische Propädeutik. Vorschule des vernünftigen Redens. Mannheim: Bibliogr. Institut 1967

Kubie, L.: Neurotic Distortion of the Creative Process. 1958. На нем. яз.: Psychoanalyse und Genie. Der schöpferische Prozeß. Reinbeck: Rowohlt 1966

567

Laing, R. D.: The politics of experience. Westminster:

Ballantine 1969

Langer, S.: Philosophy in a New Key. Cambridge 1941 Laplanche, J., Pontalis, J. В.: Vocabulaire de la

Psychanalyse. Paris: Presses Universitaires de France

1967. На нем. яз.: Das Vocabular der Psychoanalyse.

Frankfurt/M.: Suhrkamp 1972 Lefevr, V. A., Smoljan, G. L.: Spieltheoretische

Beschreibungen des Urteilens in Konfliktsituationen.

В: Th. Kussmann (изд.): Bewußtsein und Handlung.

Bern, Stuttgart, Wien: Huber 1971, 222 Lewis, M. M.: Language, Thought and Personality in Infancy

and Childhood. London 1963. На нем. яз.: Sprache,

Denken und Persönlichkeit im Kindesalter. Düsseldorf:

Schwannl970

Lincke, A.: Der Ursprung des Ichs. Psyche, 25,1971,1 Lorenz, K.: Elemente der Sprachkririk. Frankfurt/M.:

Suhrkamp 1971

Lorenzer, A.: Städtebau: Funktionalismus und Sozialmontage. Zur sozialpsychologischen Funktion der

Architektur. B: Architektur als Ideologie. Frankfurt/

M.: Suhrkamp 1968,51

Kritik des psychoanalytischen Symbolbegriffs.

Frankfurt/M.: Suhrkamp 1970a

Sprachzerstörung und Rekonstruktion. Frankfurt/M.:

Suhrkampl970b

Symbol, Interaktion und Praxis. B: A. Lorenzer, H.

Dahmer, K. Horn, К. Blede, E. Schwanenberg (изд.):

Psychoanalyse als Sozialwissenschaft. Frankfurt/M.:

Suhrkamp 1971

Perspektiven einer kritischen Theorie des Subjekts.

Frankfurt/M.: Suhrkamp 1972a

Ansätze zu einer materialistischen Sozialisationstheorie.

Frankfurt/M.: Suhrkamp 1972b

Über den Gegenstand der Psychoanalyse oder: Sprache

und Interaktion. Frankfurt/M.: Suhrkamp 1973a

Einführung in die Taschenbuchausgabe von «Sprachzerstörung und Rekonstruktion». Frankfurt/M.: Suhrkamp 1973b, 7^0

Marx, K.: Das Kapital, т. 1. В: MEW, т. XXIII Marx, К., Engels, F.: Die Deutsche Ideologie. B: MEW,

т. III,9

Orban, P.: Sozialisation. Frankfurt/M.: Athenäum 1973 Phillips, J. H.: Psychoanalyse und Symbolik. Bern,

Stuttgart: Huber 1962

Piaget, J.: La Naissance de l'intelligence chez l'enfant. Neuchätel 1959. На нем. яз.: Das Erwachsen der Intelligenz beim Kinde. Stuttgart: Klett 1969 La Formation du Symbole chez l'Enfant. Neuchätel 1959

Pribram, K. H.: Die Struktur des Gedächtnisses. B: O. W. Haseloff (изд.): Struktur und Dynamik des menschlichen Verhaltens. Stuttgart: Kohlhammer 1970,24 Ritsert, J.: Probleme politisch-ökonomischer Theoriebildung. Frankfurt/M.; Athenäum 1973 Spitz, R. A.: No and Yes. New York 1957. На нем. яз.: Nein und Ja. Stuttgart: Klett 1959 The First Year of Life. New York 1965. На нем. яз.: Vom Säugling zum Kleinkind. Stuttgart: Klett 1972 Stern, W.: Psychologie der frühen Kindheit. Leipzig:

Quelle 1927

Szalai, A.: Basic philosophical problems of psychoanalytical psychology; A dialectical study. Octava 1936 Weiss, E.: Über Symbolik. Die psychoanalytische Bewegung, 3,1931,492 Winnicott, D. W: Ober die emotionelle Entwicklung im

ersten Lebensjahr. Psyche, 17,1960,25 Wittgenstein, L.: Philosophische Untersuchungen.

Frankfurt/M.: Suhrkamp 1967

Wyss, D.: Die tiefenpsychologischen Schulen von den Anfängen bis zur Gegenwart. Göttingen: Vandenhoeck & Ruprecht 1961

568

Ъпятие
символа

ig in die Taschenbuchausgabe von «Sprachig und Rekonstruktion». Frankfurt/M.:

1973b, 7-40

IS Kapital, т. 1. B: MEW, т. XXIII

pEJLS, F.: Die Deutsche Ideologie. B: MEW,

zialisation. Frankfurt/M.: Athenäum 1973

i.:
Psychoanalyse und Symbolik. Bern, Iuberl962

Naissance de I'intelligence chez l'enfant. 1959. На нем. яз.: Das Erwachsen der beim Kinde. Stuttgart: Klett 1969 bn du Symbole chez l'Enfant. Neuchätel

^ Die Struktur des Gedächtnisses. B: O. W ЗД.): Struktur und Dynamik des mensch-iltens. Stattgart: Kohlhammer 1970,24 >bleme politisch-ökonomischer Theorie-akfurt/M.; Athenäum 1973

band Yes. New York 1957. На нем. яз.: Stuttgart: Klett 1959

ar of Life. New York 1965. На нем. яз.: g zum Kleinkind. Stuttgart: Klett 1972 chologie der frühen Kindheit. Leipzig:

: philosophical problems of psychoanaly-tgj;
A dialectical study. Octava 1936

Symbolik. Die psychoanalytische Bewe-

,492

V/.
Über die emotionelle Entwicklung im jähr. Psyche, 17,1960,25

L.: Philosophische Untersuchungen. :Suhrkampl967

cfenpsychologischen Schulen von den яг Gegenwart. Göttingen: Vandenhoeck kl

ЗНАЧЕНИЕ СКАЗКИ ДЛЯ ПСИХОАНАЛИЗА

Ульрих ГруАлмес

ВВЕДЕНИЕ

В соответствии с краткой формулировкой самого Фрейда психоанализ является, с одной стороны, «особым методом лечения невротических недугов», а с другой — «наукой о бессознательных душевных процессах, которая также верно называется "глубинной психологией"» (XIV, 300). Лечение направлено на «замену бессознательных душевных актов осознанными... Эта замена достигается через преодоление внутренних сопротивлений в душевной жизни больного» (XIV, 301). То есть для пациентов это означает «работу по преодолению» (XI, 469). Согласно представлениям Фрейда, невротический недуг возникает тогда, когда человек не справляется с задачей совладать с действительностью своего бытия. Эта действительность в своей сути противоречива: желания (Оно), запреты (Сверх-Я, включая Я-идеал) и существующие или жизненно необходимые данности (реальность) образуют поле, в котором ни один человек (Я) не может сразу сориентироваться. Однако Фрейд утверждает: «По нашему представлению, задачей Я является удовлетворять требованиям трех своих зависимостей — реальности, Оно и Сверх-Я — и при этом сохранять свою организацию, утверждать свою самостоятельность. Предпосылкой болезненных состояний, о которых идет речь, может быть лишь относительная или абсолютная слабость Я, которая делает выполнение этой задачи для него невозможным».

Задача
стать самостоятельным человеком уже сама по себе приводит к конфликту. Слабость же человека означает, что осознанный компромисс между тремя требованиями — каковы бы ни были причины — в той или иной мере не удался. «Я и представляет собой подлинный очаг страха» (XIII, 287). Его неспособность проявляется не только в первые годы детства, но именно в этот период это происходит с особой легкостью. Она заключается в том, что неразрешенный, непреодоленный конфликт становится бессознательным или вытесняется. В результате человек лишается доступа к важным областям своей реальности, которые теперь наседают на него из бессознательного, то есть ослабляют. Эта утрата в итоге означает отсутствие надежности в конечных, то есть несовершенных условиях действительности. Человек понапрасну страдает, испытывая недостаток необходимого, но недоступного осмысления своего бытия. Подобное осмысление в некотором смысле является вопросом «способности работать и наслаждаться» (XI, 476). Поэтому психотерапия нацелена на «поствоспитание взрослого», которое по большей части представляет собой «корректировку воспитания ребенка» (XIV, 305), поскольку «психологически ребенок — это отец взрослого» (XVII, 113).

В зависимости от понимания и вида бессознательных душевных процессов варьируются, однако, подход к пониманию неврозов и, соответственно, практика

569

психотерапии. Так, например, Юнг видит собственно цель лечения в индивидуа-ции. «Индивидуация» есть путь «к отдельному существу». В качестве отдельного существа человек не является асоциальным, но становится уникальным и вместе с тем индивидуально и социально ответственным. Однако, согласно Юнгу, путь к индивидуации требует соприкосновения не только с личным и вытесненным, но и с коллективным бессознательным. Под ним он понимает «унаследованные свойства» или «архетипы», где речь идет не о «единственных в своем роде», а об «общих и равномерно распространенных содержаниях» бессознательного: «мифологические взаимосвязи, мотивы и образы, которые всегда и везде могут возникать заново (среди людей) без исторической традиции или миграции». От «смешения и неразделенности» с этим бессознательным в конечном счете «исходит принуждение быть таким или поступать так, как не свойственно самому человеку... Человек ощущает себя находящимся в унизительном, несвободном и неэтичном состоянии. Разлад с самим собой и есть невротическое и невыносимое состояние, от которого хочется избавиться» (Jung 1963, 65, 13 и далее; 1967, 537).

Таким образом, с учетом того или иного понятия бессознательного и вытекающей из него аналитической теории и терапевтической практики * можно сказать, что «замена бессознательных душевных актов сознательными» заключается в познании или повторении и преодолении испытаний,
которые прежде не были известны или удовлетворительно выдержаны. Тем самым лечение неврозов уже предполагает определенное проникновение в сущность подобных испытаний. Это выражается также и в вышеуказанном воззрении Фрейда, которое сам он поясняет следующим образом: «Стараясь повлиять на неврозы, мы собираем наблюдения, которые дают нам представление
об их происхождении и способе их возникновения»
(XVII, 109; курсив V. Г.).

Мы не будем здесь заниматься вопросом, верно ли представление, которое развивал и неоднократно модифицировал Фрейд. С тех пор глубинная психология как психоаналитическое исследование продолжила фрейдовские наблюдения, дополнив, изменив или отбросив его воззрения. Не подлежит сомнению, как говорит сам Фрейд, «что психоанализ, первоначально желавший объяснять лишь патологические душевные феномены, пришел к тому, чтобы разрабатывать психологию нормальной душевной жизни» (XIV, 303). Осмысление терапевтического опыта привело к тому, что вопрос о происхождении неврозов расширился до вопроса об их сущности. Возник осмысленный, исторический, но вместе с тем спекулятивный интерес психоаналитического исследования к проявлениям человеческого бытия, которые вначале не входили в круг научных и практических интересов медиков, но которые содержат и представляют собой взаимосвязи и, главное, конфликты становления человека.

К этим проявлениям в первую очередь относятся те базальные переживания, которые можно назвать образами
человеческого бытия. Саги и мифы, особенно те, что принадлежат к европейской культуре, например, греческие, а также народные сказки, дошедшие до нас обычаи, религиозные культы и произведения искусства создавали и создают широкое поле для интересов глубинной психологии. Приведем известный пример: под влиянием открытия Фрейдом эдипова комплекса и его утверждения, что «индивидуальный конфликт, а именно фантазия об инцесте является стержнем грандиозной античной драмы, сказания об Эдипе», Юнг в 1912 году опубликовал свои «Метаморфозы и символы либидо». Новая редакция этой работы появилась в 1952 году под названием «Символы метаморфозы». Ему показалось необходимым «расширить анализ индивидуальных проблем путем привлечения исторического материала». Это расширение должно было «показать бессознательное как объективную и коллективную психику» (Jung 1952, 4, 8, IX). Фрейд

570

возражал, усматривая в этой идее неверный подход «разрешать проблемы индивидуальной психологии, привлекая материал из психологии народов». Он ответил своей «первой попыткой» «применить воззрения и результаты психоанализа к непроясненной проблеме психологии народов»: его вышедшая в 1913 году книга «Тотем и табу» имела подзаголовок «Некоторые сходства в душевной жизни дикарей и невротиков» (IX). По сравнению с Юнгом Фрейд пошел едва ли не противоположным путем (см. статью Ф. Шледерера в т. И). Он попытался показать, что «невротик тоже скрывает в себе ключ к мифологии» (VIII, 100). Это различие в воззрениях Фрейда и Юнга представляется важным для дальнейших рассуждений. Поэтому остановимся на нем несколько подробнее.

В данном изложении мы сознательно ограничиваемся народными сказками и близкими к сказкам мотивами, чтобы из изобилия образов человеческого бытия выделить одну
сферу, в которой можно будет рассмотреть и прояснить так называемый «культурно-исторический интерес» психоанализа. Сам Фрейд признавал наличие «сюжетов сказок в сновидениях» и нисколько не удивился, «узнав также и из психоанализа, какое значение имеют народные сказки для душевной жизни наших детей». К этому он добавляет: «У некоторых людей воспоминание об их любимых сказках заняло место собственных детских воспоминаний...» (X, 2). Уже в «Толковании сновидений» в 1900 году говорится: «Связи наших типичных сновидений со сказками и другим поэтическим материалом не являются ни единичными ни случайными» (П/Ш, 252). Поскольку психотерапия представляет собой попытку исцеления через переживание или повторение жизненных испытаний
и поскольку при этом возникает вопрос о сущности и смысле подобных испытаний и их возможных результатах, она также интересуется связями, существующими между сказкой и психоанализом. В какой мере можно говорить о принципиальном значении сказок для психоанализа? Этот вопрос и ответы на него будут рассмотрены на нескольких сказках, выбранных в качестве примера. Вначале будет изложена позиция Фрейда, а затем ей противопоставлена точка зрения Юнга. Благодаря этому будут сделаны некоторые выводы, позволяющие нам продвинуться дальше.

ПОЗИЦИЯ ФРЕЙДА

С первого десятилетия этого века наряду с традиционным исследованием сказок, относящимся к области фольклористики, литературоведения и науки о религии, возникло психоаналитическое исследование сказок. Так, в 1908 году появились «Исполнение желания и символика в сказках» Франца Риклина, а в 1909-м — «Сон и миф» Карла Абрахама — назовем лишь двух фрейдистских авторов раннего периода. «Исследователи сказок фольклористической и литературоведческой ориентации резко отвергали психоаналитические попытки толкования из-за их односторонности и чересчур смелых конструкций» (Lüthi 1971, 95). Между тем «изучение сказок и глубинная психология» (Laiblin 1965) 2
превращались в самостоятельную область исследования. При этом сказка представляла интерес с нескольких точек зрения. В основе такого интереса в конечном счете лежит определенное понятие бессознательного и связанные с ним те или иные представления о человеке, которые и определяют направление психологического толкования сказок. То есть необходимо различать, является ли сказка в рамках психоаналитического исследования лишь объектом исторического познания
или же она понимается как отображение человеческого бытия,
отражение противоречий этого бытия и его вечных, не только обусловленных временем конфликтов. Оба подхода нельзя отделить друг от друга, но они не

571

всегда выступали вместе. Более того, каждый поочередно оспаривал у другого его правомерность. Первоначально широкое распространение получил первый подход, подкрепленный прежде всего фрейдовским толкованием сновидений и неврозов, второй был введен Юнгом и разработан его школой.

В первом случае основной интерес представляет вопрос, какие сведения предоставляет сказка с точки зрения развития человечества (филогенеза) и жизни отдельного человека (онтогенеза). Сказку относят к «миру представлений на архаично-магической ступени развития» и объясняют ее образы как выражение «ритуальных действий близких к природе народов» (Laiblin 1965, XVIII). В сказке прежде всего узнавали магическое колдовство. Вместе с тем колдовство, вынуждающее исполнение мечты и желаний, подпадает под запрет, поскольку стремление к удовольствию, власти и успеху табуируется. Вышеуказанная книга Риклина отчетливо выражает этот подход уже самим названием. Кроме того, сказка объяснялась также и как выражение ритуалов инициации древних народов. Так, например, Альфред Винтерштейн в 1928 году исследовал «ритуалы созревания девушки и их следы в сказке» (Laiblin 1965, 56 и далее). С точки зрения истории человечества это означает, что некогда существовал примитивный, давно минувший «век сказок». «Стародавние времена», «когда заклятья еще помогали», как говорится во вступлении к первой сказке собрания братьев Гримм — «Королю-лягушонку», — являются тем прошлым, в котором люди еще не различали желание и действительность, «удовольствие и реальность» (XIII, 3 и далее).

Это «принципиальное положение» было введено Фрейдом (если не учитывать, что в критике религии оно уже содержится у Шопенгауэра, Фейербаха и Ницше). Фрейд отстаивал основополагающий принцип своей психологии, что сновидение человека представляет собой «исполнение желания»
и тем самым подобно невротическим симптомам является «эрзацем» для фрустраций, которые человек не может вынести или не хочет преодолевать. Эти фрустрации, вызванные внешними и внутренними необходимостями, проистекают из изображенного выше противоречивого поля человеческого существования. Согласно Фрейду, сказки и мифы имеют «тот же динамический источник», что и сны и невротические симптомы: они желают «избавить от напряжения» (VIII, 415), которое непременно возникает у человека при ограничении его стремления к удовольствию. В этом смысле сказка всегда является «искажением» действительности. Она принадлежит, как говорит Фрейд, «к искаженным пережиткам желаний-фантазий целых народов, к мирским грезам юного человечества» (VII, 222).

Однако, согласно этому представлению, юное человечество является не только первой ступенью развития, но и личным прошлым отдельного человека. Поэтому «стародавние времена» сказки означают также годы детства,
рай, в котором человек пока еще полагает, что мир вращается вокруг него, и противостоит ограничению этого поведения огромными претензиями или отвечает компенсациями. Эти компенсации происходят оттого, что необходимый для подрастающего человека отказ от удовольствия представляет собой тяжелейшее испытание. «Тот, кто знает душевную жизнь человека, понимает, что едва ли что-нибудь другое дается ему с таким трудом, как отказ от однажды испытанного удовольствия. Собственно говоря, мы не можем ни от чего отказаться, мы лишь смешиваем одно с другим; и то, что кажется нам отказом, на самом деле есть некое замещающее или суррогатное образование» (VII, 215).

Подобным замещающим образованием, то есть компенсацией, является, в частности, «деятельность фантазии» (XI, 387). В рамках своей картины человека Фрейд неоднократно высказывался о ее «возникновении и значении», понимая ее как «избавленный от принципа реальности заповедник» душевной жизни (XI, 387). «Однако сказка и другой поэтический материал» (II/III, 252) являются образами фанта-

572

зии. Поэтому то, что относится к фантазии в целом, распространяется и на сказку: в сказке человек «наслаждается» свободами, которые он давно утратил или должен был утратить в действительности. «Мир сказки... с самого начала покинул почву реальности» (XII, 264). Фрейд называет принцип, с помощью которого он объясняет поэтические явления, равно как и сказку: «Счастливый человек не фантазирует — только неудовлетворенный. Неудовлетворенные желания суть движущие силы фантазий, а каждая отдельная фантазия есть исполнение желания, исправление неблагоприятной действительности. Побуждающие желания различаются в зависимости от пола, характера и условий жизни фантазирующего... Это либо честолюбивые желания, служащие возвышению личности, либо эротические» (VII, 216—217).

Примером такого подхода является фрейдовская интерпретация знаменитой сцены между Одиссеем и Навсикаей, изображенной Гомером в шестой песне «Одиссеи». Навсикая, дочь царя и дитя упорядоченного мира, встречает Одиссея, когда тот, после многих надежд и блужданий в поисках родины потерпел крушение и выбрался обнаженным на высокий берег, чтобы обратиться к девушке и ее подругам по игре. Следуя Готфриду Келлеру, который в романе «Зеленый Генрих» трактует эту сцену как «сон полного забот и горестей человека», Фрейд упоминает этот сон для подтверждения своей теории, что несчастливый, неудовлетворенный человек воображает жизненную ситуацию, которой не существует в действительности и, следовательно, является всего лишь сказкой. Как говорит Келлер, Одиссей представляет свою призрачную родину «в ярких сверкающих красках» и видит «милые, нежные и прелестные создания», прежде чем замечает, что сам он «в оборванном платье, даже голый, покрытый лишь слоем тины и грязи», и тогда он в «страхе» пробуждается и пытается укрыться от реальности, то есть от Навсикаи и ее подруг. Келлер добавляет, что Гомер заимствовал эту «ситуацию» Одиссея «из глубочайшей и извечной сущности человечества» (Keller 1965, I). Фрейд же, поясняя эту «глубочайшую и извечную сущность человечества», интерпретирует ее как «побуждения душевной жизни, которые коренятся в доисторическом периоде детства. Позади сознательных и естественных желаний безродного человека в сновидении прорываются подавленные и ставшие непозволительными детские желания, и поэтому сновидение, объективированное легендой о Навсикае, постоянно превращается в сновидение страха» (П/Ш, 252).

Таким образом, лишь дитя в человеке восприимчиво к сказке. Опытный человек постепенно распознает в сказке то, чем она является: «иллюзию», которая оказывается непригодной, поскольку, по сути, она пробуждает лишь страх, вызывая у человека регрессивное поведение и тем самым держа его в плену у инфантильной незрелости. Фрейд говорит: «Мы называем веру иллюзией, если в ее мотивации господствует исполнение желаний, при этом мы обходим вниманием ее отношение к действительности так же, как и сама иллюзия обходится без засвидетельствований своей достоверности». С этой точки зрения Фрейд всю свою жизнь анализировал и выводил «психический генез религиозных представлений», то есть образы человеческого бытия (XIV, 352 и далее). Согласно его толкованию, для современного человека сказка уже не имеет никакого значения. Психоаналитический интерес к ней является чисто историческим:
взрослый человек уже не читает сказок и только дети хотят их слушать, да и то лишь те, которые не «воспитаны здравомыслящими». Для описанного здесь подхода к толкованию, обязанного своими основными идеями Фрейду, особенно характерно следующее его личное замечание: «Я вспоминаю одного своего ребенка, уже в раннем возрасте проявлявшего особую деловитость. Когда детям рассказывали сказку, которой они благоговейно внимали, он подходил и спрашивал: "А это настоящая история?" Услышав отрицательный ответ, он удалялся с презрительной миной» (XIV, 351).

573

Что можно сказать об этом подходе? Несомненно, нельзя отрицать его правомочность. Времена, когда желания еще помогали, когда совершаются чудеса, сбываются сны и все завершается счастливым концом, благополучным исходом, избавлением — эти времена иллюзорны и есть не что иное, как переоценка и искажение человеческих отношений. Фрейд описывал «семейный роман невротиков», который заключается именно в том, что не удается «освобождение взрослеющего индивида от власти родителей». Эту задачу, которую даже неискушенный человек вскоре начинает различать как часто повторяющуюся тему сказки, Фрейд называет «одним из самых необходимых и болезненных достижений развития» (VII, 227) 3
. Вспомним знаменитые сказки братьев Гримм: «Король-лягушонок», «Рапунцель», «Дюймовочка», «Спящая Красавица» — достаточно назвать лишь несколько. Осечка в выполнении этой задачи может принимать разнообразные формы, которые меняются от поколения к поколению и всегда зависят от обстоятельств времени и общественных отношений.

Рассмотрим, к примеру, сказку «Счастливый Ганс» (Grimm 1949, № 83). Она начинается словами: «Прослужил Ганс семь лет у хозяина и говорит ему: "Хозяин, срок работы моей кончился; хочу я домой к матери вернуться, уплатите мне что полагается"» 4
. Это типичная «неправдоподобная история», хотя вначале она кажется совершенно естественной. Но затем в сказке рассказывается, как Ганс шагает домой со своей наградой, куском золота «величиной с его голову». По пути Ганс постоянно встречает людей, которые, как он думает, обладают чем-то лучшим, нежели он сам. Охваченный непосредственным желанием, Ганс тотчас меняет свое имущество на то, что принадлежит другим. Но он и не умеет пользоваться новым приобретением, и не замечает того, что каждый раз выменивает нечто менее ценное: «Отправился Ганс дальше, и стал он раздумывать, что все вот желания его исполняются, а если встретится какая помеха, то все снова хорошо улаживается». Ничего другого, кроме кажущегося удовлетворения всех своих желаний, Ганс не испытывает. Он считает себя «родившимся в рубашке», не понимая смысла того, чему он научился и что заработал, даже не подозревая об этом и отгоняя от себя всякие заботы. В конце концов он роздал все и тут же забыл: «Нет на свете, — воскликнул он, — такого счастливого человека, как я!». «С легким сердцем и без всякой ноши
двинулся он дальше и воротился, наконец, домой, к своей матергс».

Счастье этого человека состоит в иллюзии и неприспособленности к практической жизни. Фрейд справедливо противопоставляет этому «инфантилизму» «приучение к реальности»:
«Человек не может вечно оставаться ребенком, в конце концов он должен выйти во "враждебную жизнь"» (XIV, 373) 5
. Содержания этой враждебной жизни могут быть самыми разными. Если Ганс обменивает свое золото на лошадь, лошадь на корову, поскольку она его сбросила, а корову вновь меняет на свинью за то, что она «ударила его задней ногой в голову», когда тот захотел ее подоить, и в конце концов остается ни с чем, то в жизни эти сказочные образы могут принимать различное конкретное значение в зависимости от человеческой судьбы: молодой человек неспособен обрести супругу и живет, постоянно меняя партнерш; другой предпочитает спокойное существование вместо того, чтобы строить собственную жизнь; третий скачет от одной идеи к другой, чтобы в конце концов, все перепробовав, ничему не научиться и ничего не достичь. Вспоминается «Фауст» Гёте:

«Я философию постиг,

Я стал юристом, стал врачом...

Увы! С усердьем и трудом

И в богословье я проник, —

И не умней я стал в конце концов,

Чем прежде был... Глупец я из глупцов!»,

574

и можно легко увидеть справедливость фрейдовского тезиса об исполнении желания, когда «В прологе в театре» «поэт», мечтая, говорит:

«Отдай же годы
мне златые, Когда и сам я был незрел... В тумане
мир передо мною Скрывался..

Я беден
был — и все, что надо Для счастья чистого, имел:
Стремленьем к истине кипел, И бред мечты мне был отрада!.. Отдай
мне прежний жар в крови, Мои порывы и стремленья, Блаженство скорби, мощь любви, И мощной ненависти рвенье, И годы юные мои!» 6

По сути, эти «юные годы» можно здесь вполне приравнять к детству.

Сам Фрейд рассматривал проблемы враждебной жизни с точки зрения своих представлений о человеке и его культурных задачах ограничить влечения и справиться о материальной жизненной необходимостью. В соответствии с этим образы сказок, указывающие не на решение этих задач, а на уклонение от них, непременно должны считаться негативными.
В случае «Счастливого Ганса» это вполне очевидно. Однако остается вопрос, всегда ли можно рассматривать сказочные образы исключительно негативно, то есть лишь как исполнение желаний и искажение. Психотерапевтическая работа нацелена на то, чтобы избавить «Счастливого Ганса» от его разорительных обменов. Но каждая ли сказка имеет подобный негативный характер? Всегда ли она является реликтом незрелости? Фрейд своим объяснением помещает человеческую реальность в сферу, которая лежит за пределами фантазии. Его положения и вытекающие из них психоаналитические интерпретации сказок предполагают, что фантазия есть лишь проекция и иллюзия, которые не служит действительности. Мать Счастливого Ганса, несомненно, является не чем иным, как воплощением совершенной и нежной заботы. Однако всегда ли образ матери является столь однозначным7
?

Уже более тщательное рассмотрение сцены с Навсикаей показывает, что сведение Фрейдом сказки к иллюзиям юного человечества не всегда верно и, кроме того, не всегда соответствует тексту. Ведь Одиссей вовсе не смотрит на милые, нежные и прелестные создания для того, чтобы очнуться несчастным, когда рассеется волшебство. Хотя он скиталец, гонимый нуждой, вид Навсикаи преображает его, вышедшего, «как на добычу выходит, сверкая глазами, лев». При встрече с девушкой возникает как раз не стыд из-за своей нужды, который надо было подавить, а «святое смущение», которое заставляет Одиссея остановиться, замереть в изумлении и в конечном счете вызывает такое преображение его внешности, которое в свою очередь повергает в изумление Навсикаю. Это событие осмысленно вплетается в сюжетную канву, поскольку остров Навсикаи становится для Одиссея началом конца его блужданий. Гомер отнюдь не изображает здесь «сон», то есть иллюзию «полного забот и горестей человека» или, как полагает Фрейд, «подавленные и ставшие непозволительными детские желания». Скорее он показывает, как человек, измученный борьбой за жизнь, при виде красоты вновь обретает способность к почтению и преклонению, при этом не убегая от своей нужды и не вытесняя ее, а просто на время о ней забывая. Подобное переживание отнюдь не является всего лишь исполнением или заменой желания.

575

Фрейдовская интерпретация сказки отрицает в ней все то, что указывает на возможности открытия, преодоления или утверждения человека, то есть на возможности переживания, которые, по сути, характеризуют психотерапию. Фрейд относится к образам не просто с подозрением — они «ненастоящие», как это он утверждает, не без гордости рассказывая о вышеупомянутом вопросе одного из своих детей. Но что означает здесь настоящее или ненастоящее? Разве не могут быть образы настоящими и ненастоящими одновременно? В таком случае точка зрения Фрейда, что сказки основаны исключительно
на исполнении желания, окажется совершенно недостаточной, поскольку образы сказки нельзя свести к одной
причине одного-единственного
периода жизни и не могут быть однозначно
объяснены ею. Различие между желанием и действительностью не является достаточным критерием, чтобы судить о происхождении сказочных сцен и образов и оценить их значение с психоаналитической точки зрения. В отношении конфликтов становления Я оно предполагает в качестве конечной цели человека, лишенного желаний. Однако он является столь же мало жизнеспособным, как и человек, у которого исполняются все желания.

Очевидно, что «смысл» этих образов должен быть еще и каким-то другим. Это позволяет предположить, например, производящая особое впечатление сказка «Золотой ключик» (Grimm 1949, № 200): «В зимнюю пору, когда рке лежал глубокий снег, одному бедному мальчику пришлось отправиться в лес, чтобы набрать хворосту. Собрав хворост и погрузив его в сани, он решил не возвращаться сразу домой, а сперва развести костер и немного погреться. Он расчистил снег и, когда под ним показалась земля, мальчик нашел маленький золотой ключик...» Раз есть ключ, думает мальчик, значит, где-то должен быть и «замок». Он начинает искать и находит «железную шкатулку», которую в конце концов открывает. Является ли эта история сказкой, в которой желание подменяет реальность? Герой сказки беден и должен работать, чтобы согреться. Работа происходит не в доме, а на улице. И здесь, «в чуждом мире», он ищет огонь: не для того, чтобы «вернуться домой», а чтобы устоять в «реальности» (Фрейд). И таким образом, при «реалистичном» поведении мальчика, отыскиваются ключ, замок и драгоценности. Лишь с натяжкой можно говорить здесь о «свободе от внешнего принуждения», от которой «пришлось давно отказаться в действительности». В сказке описывается ситуация, за которой не скрываются никакие желания. Скорее она говорит сама за себя, не называя ничего конкретного, и даже в самом конце ничего не говорится о том, «что за чудесные вещи лежали в шкатулке». По крайней мере необходимо признать, что сказка как порождение бессознательного отнюдь не искажает действительность. Напротив, ее образы скорее указывают на способ утверждения в действительности. При этом обращает на себя внимание, что драгоценности нашлись как раз в ситуации нужды и лишений. Это противоречие следует особо отметить, поскольку оно свидетельствует, что образы сказки нельзя интерпретировать лишь рационально: образы сказки не являются симптомами,
указывающими на подмену — скорее это символы. Речь не идет о том, чтобы оспаривать справедливость рассуждений Фрейда. Однако можно понять, почему Юнг был вынужден критиковать «стесняющую узость фрейдовской психологии и мировоззрения»: «Я имею в виду, — говорит он, подытоживая пройденный путь, — редукционный каузализм его (то есть Фрейда) общего подхода и, так сказать, полное пренебрежение столь характерной для всего психического целенаправленностью» (1952, VIII). «В психических вещах вопрос "почему это происходит?" вовсе не обязательно является более плодотворным, чем другой вопрос: "зачем это происходит?"» (Jung 1948, 7). И кроме того: «Слово или образ является символическим, когда он содержит больше, чем это можно увидеть с первого взгляда. В таком случае он

576

имеет еще и "бессознательный" аспект, который никогда нельзя определить с абсолютной точностью... Также и религии пользуются для того, что превосходит человеческое разумение, языком символов». Однако религия и ее образы, то есть символы, представляют собой, согласно Юнгу, сферу тех «факторов», которые человек «воспринимал в своем мире как достаточно могущественные, опасные или готовые прийти на помощь, чтобы уделять им особое внимание» (Jung 1968, 20; 1971,14). Такие факторы символизирует также и сказка. Эта основная идея иллюстрирует другую сторону психоаналитического интереса к сказке: сказка, как здесь утверждается, является исполненным значения символическим целым, объективным отображением человека в его бытие.

ПОЗИЦИЯ ЮНГА

Юнг принимает основополагающий для его аналитической и терапевтической работы «факт», «что бессознательное порой способно проявлять разумность и целенаправленность, превосходящие сознательное понимание в данный момент». Эту целенаправленность обнаруживают сновидения, которые являются не «просто фантазиями», а «самоотображениями бессознательного развития». То есть душа человека представляет собой автономное существо: «В каждом отдельном человеке наряду с личными воспоминаниями существуют великие "древние" образы... то есть унаследованные возможности человеческого воображения, каким оно было издревле. Факт такого наследия объясняет тот поразительный феномен, что определенные материалы мифов и мотивы повторяются в идентичных формах по всему свету» (Jung 1971, 51; 1966, 74). Как уже говорилось, Юнг называет эти образы коллективным бессознательным или «архетипами» (см. также статью К. Т. Фрея-Верлина в т. IV). Жизненная сила человека, которую Юнг называет либидо, проявляется не только в личных и инфантильных образах. Она сохраняется и с возрастом удерживается прежде всего в тех архетипах. Поэтому Юнг снова и снова исследовал «символы и метаморфозы либидо», как звучало название первого издания уже упомянутой книги.

Мы не имеем возможности изложить здесь юнгианскую психологию бессознательного достаточно подробно. Практическую цель своих усилий — индивидуа-цию — Юнг видел в том, чтобы научить человека «депотенцировать» автономию коллективных, господствующих образов, не подчиняя их при этом себе. В отличие от Фрейда, он понимал такую «замену» бессознательного сознательным как компенсацию,
то есть как сбалансирование или «саморегуляцию» либидо (Jung 1967, 485). Односторонние искажения жизни нарушают это равновесие. Они могут быть в той или иной мере невротическими, поскольку переоцениваются возможности бытия и тем самым недооцениваются или вовсе игнорируются другие требования. Это, однако, означает, что человек, несмотря на влияния его жизни, подпадает под власть надличностной силы в форме коллективного образа. В этом, собственно, и состоит основной конфликт, который необходимо преодолеть. Поэтому, как полагает Юнг, все терапевтические усилия должны быть направлены на ослабление этой зависимости — цель, которую можно лишь постепенно осознать, но никогда нельзя достичь полностью.

Подход Юнга оказался чрезвычайно плодотворным для психоаналитического исследования сказок с точки зрения конфликтов становления человека. «Стародавние времена» и «жили-были» не являются ни личным, ни коллективным прошлым, которое можно локализовать во времени и пространстве. Скорее они отражают вечные проблемы человеческого бытия на всех стадиях от рождения до

577

смерти, точнее, переходы
от одного отрезка жизни к другому. Хороший конец или избавление прежде всего являются указанием на то, что сказка в этом смысле представляет собой пример удачной компенсации и индивидуации. Сказке придается непреходящее значение: ее действие разворачивается повсюду и нигде, ее время — это всегда и никогда. Она есть свидетельство бессознательного, поскольку сознание человека ограничено пространством и временем, здесь и теперь. Преимущество такого понимания заключается в том, что сказка уже не объясняется чисто редуктивно, а потому не редуцируется. Это прежде всего относится к упомянутой сказке о золотом ключике: выход из дому и разжигание костра, работа и находка ключика образуют автономное движение, существующее по своим собственным законам, которое столь же мало можно «создать» или «вывести», сколь мало можно повлиять на бессознательное в психотерапии. В лишении, если оно познается и переживается как в этой сказке, человеку открываются недоступные прежде возможности, «замечательные вещи». Юнг определяет невроз как «замену законного страдания» (Jung 1971, 92), поэтому сказка представляет собой необходимый и неизбежный для человека опыт фрустрации и терпения, а потому также взаимосвязь страдания и счастья, их метаморфозу.
В полную противоположность фрейдовскому воззрению сказка изображает здорового человека.

В юнгианской психологии сказка интерпретируется, исходя из идеи о метаморфозе. «В мифах и сказках душа высказывается о самой себе, а архетипы раскрываются в своей естественной взаимосвязи», — говорит Юнг по поводу «Фауста» Гёте и его восприятия «матерями» — «то есть в виде образования, преобразования, вечной беседе о вечном смысле» (1957, 103). Этим образованием—преобразованием, то есть метаморфозой и являются «образы жизни», «всемогущие силы», как их называет Гёте (1967, III, 193). Созданное Юнгом направление в психоаналитическом исследовании сказок и символов стремится к пониманию и истолкованию этих образов жизни. Различаясь в соответствии с полом и возрастом, социальной ролью и опытом человека, эти образы отражают усилия и свершения, неудачу и успех, нетерпение и смирение, упрямство и убеждение, сопротивление и избавление, расставание и новую встречу на так называемом жизненном пути. «Развитие событий в сказке... чаще всего относится к путешествию
и приключениям героя, в результате которых приобретается нечто ценное» (Beit 1965, 10). Само путешествие сопряжено с немалыми трудностями: приходится отвечать на вопросы, разгадывать загадки, выполнять поручения, держать свое слов, отыскивать недоступные места или пробираться туда, следить за временем, выдерживать испытания и сражаться, зачастую повторяя это по нескольку раз — обычно трижды, поскольку герой поступал неверно и терпел неудачу. Аналогичные по своей сути события относятся и к героиням женского пола. Эти герои и героини не являются лишь фигурами прошлого, для нас сегодня
это люди, которые подвергаются испытанию, оказываются в конфликте, перед сложной задачей, необходимостью ожидать. Нередко речь здесь идет о жизни и смерти, то есть о радикальных изменениях.

Таким образом, и бедный мальчик, нашедший золотой ключик, противостоит чужому миру, где он собирает хворост и разводит костер. В имеющем особое значение для психоанализа мифе об Эдипе герой не только противостоит своим родителям, обрекшим его на смерть, чтобы избежать предсказанного отцеубийства, — испытание Эдипа означает также соперничество с отцом со всеми вытекающими из этого последствиями в качестве типичной для сына ситуации. В сказке «Гензель и Гретель» дети подвержены всем гибельным опасностям леса. Сказка «Румпельштильцхен» повествует о бедной дочери мельника, которая подвергается «испытанию» — оставшись одной в комнате, выпрясть за ночь из соломы золото,

578

ибо на карту поставлена ее жизнь. «Фрау Холле» ожидает «заданий», которые могут открыть девочке путь к спасению. Аналогичным образом строится сказка о Золушке, обреченной на «тяжелую работу». Еще есть «королевич, который ничего не боится»: три ночи подряд он подвергается в заколдованном замке нападению «чертенят», чтобы освободить прекрасную, но всю черную деву. Или же герой отправляется «учиться страху» и проводит несколько жутких ночей, но так и не понимает, «что такое бояться», то есть не приобретает жизненно необходимого опыта страха (Grimm 1949, 15, 55, 24, 21, 121, 4). Как видно из примеров, путешествия и испытания являются типичными мотивами сказок. Эта ситуация неизбежна для каждого человека. Героев, подвергающихся испытанию, часто окружает группа родственников или свойственников — ими могут быть мачеха и сводные сестры или старшие братья, которые своим совершенно иным, отчужденным и даже враждебным отношением подчеркивают особую задачу сказочного героя и ее опасный характер. В качестве примера можно сослаться на «Золушку» или «Белоснежку». Иногда речь идет сразу о двух героях, которые идут одним и тем же путем, разлучаются и встречаются вновь: в таком случае событие метаморфозы и его условия относится либо к родственникам, «братцу и сестрице» или к «двум братьям», либо к друзьям, таким, как «два путника», либо к хозяину и слуге, как в «Верном Иоганнесе» (Grimm 1949, 53, 11, 60, 107, 6).

В этих жизненных образах можно узнать символическое
отображение ссор и стычек, искушения и заботы, легкомыслия и слабости, потери и приобретения — короче говоря, вопроса: кто получит жизненную силу, кто ее лишится? Это переживания отдельного человека в его отношениях с миром, в его стремлениях и его ограниченности. Символами этих переживаний являются ведьмы и феи, матери и мудрецы, мачехи и великаны, колдуны и волшебники, короли и королевские дети, бедняк и богач, русалки и нимфы, карлики и разбойники, кобольды и гномы, смерть и дьявол, но также ангелы и животные, например, лягушки, змеи, птицы, драконы и т.д., затем растительный мир, времена, например день и ночь, различные местности и ландшафты, расположенные как на земле, так и под землей: комнаты, хижины, пещеры, замки, воздух и вода, источники и озера, горы и обрывы, леса и города и, наконец, ценные предметы, как-то: ключи, пули, башмаки — короче говоря, весь мир волшебства и чудес, который мы называем сказкой и который на первый взгляд «кажется лишь созданным поэтической фантазией повествованием... чудесной историей, никак не связанной с условиями реальной жизни» (Bolte, Polivka 1963, 4). Но это — образы переживаний, бессознательные, коллективные представления о том, к чему причастен человек в своих конфликтах и изменениях своих установок и воззрений.

Мы не имеем здесь возможности подробно останавливаться на изобилии этих образов. Оно приводит в замешательство, потому что символы не доступны пониманию, основанному исключительно на однозначном их объяснении и применении, и поэтому кажутся странными, чуть ли не бесполезными. Заслуга Юнга и его школы состоит в том, что они раскрыли в этих символах способы бытия живого, противоречивого человека, значительно обогатив знания фольклористики и филологии и тем самым избавив их от наивности. С психоаналитической точки зрения особенно важно, что благодаря сказкам и иным образам бытия, словно как в сновидении, этой «via regia» (царской дороге) в бессознательное, человек технического века приобретает видение своих жизненных ожиданий, своих возможностей, опасностей и ограничений. Ведь когда в психоанализе говорят об Оно, Сверх-Я и реальности, об исполнении желаний, побуждении и торможении, неврозе, удовольствии, либидо и т.д. — назовем лишь несколько классических терминов, — то имеются в виду понятия, которые хотя и возникли из наблюдений, но никто не

579

может тут же соотнести их с тем или иным опытом, просто потому, что никому не известно, как эти сложные явления выглядят.
Во всяком случае они «выглядят» символически, они не являются репродукцией и поэтому нуждаются в соответствующем толковании, поскольку опыт, на который указывает символ, является комплексным, то есть он всегда указывает на большее, чем способен объяснить наблюдатель. Как и воспоминание о сновидении, чтение сказки завершается изумленным или испуганным, порой лишь смутным, а иной раз настойчивым вопросом: что все это значит? Это чувство может быть приятным и впечатляющим или отвратительным и пугающим. Но как понять этот интерес к сказке? Два примера должны показать, каким может быть ответ на этот вопрос, но прежде всего — что он предполагает.

Уже упомянутая «Одиссея» Гомера содержит множество сцен, похожих на сказку. Одиссей — настоящий странник: возвращаясь из Трои на свою родную Итаку и к своей супруге Пенелопе, он вновь и вновь сбивается с пути. Ему постоянно встречаются разные препятствия. В конце своего путешествия, перед тем как встретиться с Навсикаей, он провел семь лет на острове Огигия («пупе моря») у нимфы Калипсо, которая выбрала его себе в мужья. Едва ли следует говорить о значении этого места, когда мы читаем у Гомера описание «грота» нимфы, со всех сторон окруженного «многоцветным морем»: «Пламень трескучий сверкал на ее очаге, и весь остров был накурен благовонием кедра и дерева жизни, ярко пылавших. И голосом звонко-приятным богиня пела, сидя с челноком золотым за узор-ною тканью. Густо разросшись, отвсюду пещеру ее окружали тополи, ольхи и сладкий лиющие дух кипарисы; в лиственных сенях гнездилися там длиннокрылые птицы, копчики, совы, морские вороны крикливые... Сетью зеленою стены глубокого грота окинув, рос виноград, и на ветвях тяжелые гроздья висели; светлой струею четыре источника рядом бежали близко один от другого, туда и сюда извиваясь; вокруг зеленели густые луга, и фиалок и злаков полные сочных. Когда бы в то место зашел и бессмертный бог — изумился б и радость в его бы проникла сердце» 8
. Пещера Калипсо является архетипическим местом. Выражаясь психоаналитически, она означает коллективно-бессознательную возможность для каждого человека: образ вечно юной, вечно прекрасной и соблазнительной женщины, которая, как описывает поэт в другом месте, к тому же гостеприимна и заботлива. То есть она — добрая и многообещающая сила. Тем удивительней, что Одиссею это место не понравилось или перестало нравиться. Он сидит на берегу, глядит на «пустынное море» и плачет о родине, которую не может найти. Сразу возникает вопрос: чего он жалуется? Он может остаться жить с нимфой или покинуть ее остров, чтобы отыскать родину и положить конец своим тревогам. Нет никакой нужды в постоянных жалобах. Однако Одиссей не предпринимает ни того, ни другого, он продолжает плакать. Однозначное «или-или», очевидно, не ведет к пониманию этой сцены. Калипсо, как говорит Гомер, пытается «околдовать Одиссея нежными и ласковыми словами», чтобы он «забыл свою отчизну», «дать и бессмертье, и вечно-цветущую младость». Однако Одиссей страдает и «горем и вздохами душу питая», проводит дни на берегу моря. «Огромная петля горя», великое искушение в этот момент путешествия может означать только то, что на самом деле Одиссей и не пытается покинуть «пуп моря», поскольку, будучи смертным, он вполне восприимчив к колдовству и обещаниям нимфы, как бы он ни старался делать вид, что все обстоит иначе. Пещера нимфы и сама ее обитательница означают такое место и такой способ жизни, в котором можно надеяться на все: беззаботность, отсутствие старости, постоянное наслаждение жизнью. Но тем самым они скрывают
от человека его цель — имя Калипсо и означает «та, что скрывает» — и препятствуют соединению его тоски по родине с его волей, чтобы

580

и в самом деле расстаться. Вначале Одиссей не справляется с этой задачей, и поэтому, несмотря на свою великую силу и ум, он, словно околдованный, продолжает жить в угнетенном состоянии. Эта история в скрытом виде изображает раздвоенность человека, символизирует его разлад с самим собой в образе Калипсо, которая тем самым является не только помогающей, но и подчиняющей, даже «убивающей» силой. Эта неоднозначность нимфы также является архетипической. Само ее появление, как сказал бы Юнг, «автономно» — это «образ, не имеющий возраста», во власть которого вначале попал Одиссей и в котором отражается для него совершенное бытие, удерживающее и подчиняющее странника. Власть подобного образа ослабевает только тогда, когда удается понять, «что каждая мать и каждая возлюбленная является носительницей и воплощением этого грозного отражения, присущего мужчине» (Jung 1973, 77). Юнг называет это отражение проекцией Анимы, всесторонним соблазнительным обещанием удовлетворения мужской тоски по женщине: Калипсо не только красива и вечно молода и талантлива, она заботлива и умела, практична, умна и, естественно, необычайно эротична. Такой образ не соответствует реальности земной женщины и поэтому испытание, которое передает сцена на острове нимфы, с психоаналитической точки зрения состоит в том, чтобы сделать этот бессознательный образ осознанным, не стараясь подчинить его себе, ибо подобное искушение, напротив, привело бы лишь к другой ошибке, а именно к утрате позитивного воздействия этого архетипа. Повествование демонстрирует это со всей очевидностью, ведь после того как разрушились чары, Калипсо помогает Одиссею построить плот, чтобы плыть домой, и снабжает его всем необходимым для путешествия. Именно эта особенность показывает, что образ нимфы нельзя «объяснить» только как исполнение желания.

Здесь мы имеем возможность лишь вкратце упомянуть, в чем заключается метаморфоза: Гермес, вестник богов, приходит к Калипсо и передает ей волю Зевса отпустить Одиссея, которому покровительствует Афина. С психологической точки зрения Гермес, в соответствии со своим именем, символизирует открывшееся
понимание. В нашей истории он побркдает Калипсо пойти к Одиссею: нимфа показывает ему, как строить плот, устраняя присущее его расположению духа недоверие, с которым Одиссей внимает ее словам. Она беседует с ним, затем они ужинают и в последний раз ложатся спать вместе, прежде чем Одиссей в полной экипировке и с «радостным духом» уезжает от нее. В качестве крылатого посланца богов Гермес противостоит Калипсо: вначале она помрачает рассудок Одиссея, Гермес вновь укрепляет его. Однако все не так просто. Гермес тоже неоднозначен и переливчат. Обретенные с его помощью дары как нажиты, так и прожиты: он представляет выгоду ближайшего часа, и ему удается найти разумный выход из конфликта, в который попал Одиссей. Однако разумным поведением является то, которое служит и будущему. Таким образом, изменение происходит потому, что Гермес и Калипсо достигают компромисса: Калипсо больше не чинит препятствий, прося у Гермеса «права часа». Одно пронизывает другое и приводит к тому, что Одиссей, вместо того чтобы жаловаться или наслаждаться без удовольствия, отныне может хотеть. Этот жизненный образ символизирует борьбу, которая долгое время гнетет Одиссея перед тем как происходит избавление. Столкновение между скрывающим и раскрывающим как «работа по преодолению» является главной особенностью психотерапии. Сам Юнг, как здесь рке упоминалось и обсркдалось, понимает ее в конечном счете как компенсацию односторонней жизненной позиции, благодаря чему всегда подвергающееся опасности либидо человека обретает свое равновесие. Односторонней, а потому негибкой позиция Одиссея была оттого, что он не выдержал проекции Анимы — неизбежной судьбы и неизбежного испытания для каждого мужчины. Значение этого примера сказки для психоанализа заключается также и в том, что

581

символы либидо, в данном случае образы нимфы и вестника, всегда являются неоднозначными, из-за чего отношение к образам сказочного мира всегда противоречиво. Это относится к ведьмам, а также к великанам и прочим явлениям.

Если рассмотреть, к примеру, сказку «Король-лягушонок» (Grimm 1949, № 1), то лягушка символизирует для темпераментной «королевны» опыт «человеческою взросления». Лягушонок, вытащивший для взрослеющей девушки утерянный золотой мяч из колодца в обмен на обещание совместной жизни, с одной стороны, представляет собой толстое, уродливое, влажное и «мерзкое» существо, но, с другой стороны, у него «прекрасные, ласковые глаза»9
. Лягушонок неоднозначен: сперва его отвергают и всей силой чувства ненавидят, но затем он оказывается желанным «милым другом и мужем». Однако эта последовательность представляет собой, по сути, одновременность и поэтому не сразу дается девушке. Можно сказать: символ указывает на переход, который девушка переживает при вступлении в пубертатный возраст и последующие годы и который архетипически представлен образом лягушки. Новое ощущение жизни вызывает во всем постепенно развивающуюся и меняющуюся установку по отношению к своему и противоположному полу. Обретение или углубление такого зачастую недостаточно осознанного опыта играет важную роль в психотерапии. Вступление к сказке опять-таки указывает на архетипическое место, в котором происходит изменение бытия. События развертываются в «стародавние времена», что означает: к этому надо относиться с почтением, они снова и снова возникают у каждой девочки. «Вблизи королевского замка раскинулся большой дремучий лес, и был в том лесу под старою липой колодец; и вот в жаркие дни младшая королевна выходила в лес, садилась на край студеного колодца, и когда становилось ей скучно, она брала золотой мяч, подбрасывала его вверх и ловила, — это было ее любимой игрой». Словно в архетипическом сновидении — картина необычайной красоты, но вместе с тем исполненная скрытым, едва заметным напряжением. Ибо любимая игра происходит не только беззаботно, а всегда в дремучем лесу, среди неизвестности,
между жаркими и прохладными часами. Время не стоит на месте, иначе не было бы и скуки, которую должна развеять игра. Золотой мяч — самая драгоценная из всех вещей, принадлежащих королевне. Образ архетипически очень точно указывает на то, что девушка не просто живет счастливо, укрывшись от неизвестного в замке, но окружена и охвачена им. Поэтому жизненная сила — любимая игрушка — ей не принадлежит. Неожиданно она не успевает поймать мяч, и он катится в «глубокий, такой глубокий колодец, что и дна не видать». Путь, по которому исчезает либидо и по которому оно может вернуться, недоступен, а тот, кто может его вернуть, — лягушонок — существо заколдованное. Заклятие же, равно как изгнание, забвение или отвержение, понимаются в психоанализе как трудность перехода от одной фазы жизни к другой. Побркдение и
торможение, то, чего девушка ищет, и то, чего она избегает, естественным образом переплетаются друг с другом и требуют новых отношений. Золотой мяч и лягушонок — ограничимся только ими — являются символами этого опыта. Согласно Юнгу, опять-таки происходит компенсация: беззаботное существование стало односторонним, оно больше не отвечает действительности. Темное, то есть бессознательное, привлекает затягивающуюся было игру к себе и освобождает ее лишь после того, как осознается прошлое детской игры и исполняются условия этого осознания. Затем начинается новая игра иного рода на изменившейся стадии жизни. Символы указывают на то, что осознается постепенно во времени и не без сопротивления: на новую компенсацию душевного настроения. Девушка становится женщиной. Содержания «противоречивой символики» являются для Юнга «условием или основой психики в целом». А психика, в свою очередь, есть «совокупность... как сознательных, так и бессознательных процессов» (Jung 1973, 70; 1967, 503).

582

Из наших рассуждений становится ясным, что сказку «можно рассматривать как своего рода самоотображение души» (Э. Юнг в: Laiblin 1965, 237). То есть в глубинной психологии сказка понимается как «повесть о двух мирах»: «Она характеризуется тем., что так или иначе нарушенный, роковым образом пришедший в упадок порядок жизни восстанавливается в ней и превращается в невредимое благодаря знакомству с новыми непредвиденными жизненными импульсами и возможностями» (Laiblin, 1965, 348). Второй мир — это мир чудес, поддерживающий — в противоположность обычному сознательному миру — и преобразующий. Не оспаривая эту точку зрения, следует подчеркнуть, что она демонстрирует также границы и опасности такого подхода и лежащего в его основе понятия компенсации. Сам Юнг исходит из того, что сознательное Я «достигает своих границ в области неизвестного». «Неизвестное же распадается на две группы объектов, а именно на чувственно постижимые, внешние и постижимые непосредственно, внутренние феномены. Первая группа представляет собой неизвестное внешнего мира, вторая — мира внутреннего.
Последнюю область мы называем "бессознательным"» (Jung 1973, 65—66). В этом высказывании мы видим ограничения его подхода: сказка как свидетельство коллективного бессознательного с ее огромными, но неоднозначными возможностями принадлежит к так называемому внутреннему миру. При этом упускаются из виду условия так называемого внешнего мира — «реальности» по Фрейду — и не учитываются с точки зрения происхождения сказки. Это опять-таки означает, что нельзя удовлетворительным образом понять, почему сказка как выражение бессознательного относится ко всей реальности отдельного человека, который должен отвечать и так называемым внешним, и так называемым внутренним условиям. Юнг справедливо указывает на «редукционный каузализм» Фрейда. Однако, похоже, что и Юнгу не удалось избежать предполагающего цель каузализма. В отношении упомянутой сказки о золотом ключике это означает: мальчик — это тот, кому в нищете достается огонь и сокровище, поскольку его нищета слишком велика и должна быть компенсирована драгоценностями. Ведь нищета столь же одностороння, как и простое стремление, сдерживающее возможное «мечтаниями-желаниями». Стало быть, угрожает опасность приписать стойкость в испытаниях исключительно внутренним силам и понимать символы сказки лишь как «субъективную ступень человека», то есть «в отрыве от внешних причин» (Jung 1966, 96). Разумеется, мы не утверждаем, что символы сказки обязаны своим происхождением лишь внешним обстоятельствам. Следствием этой опасности, однако, является то, что символы сказки могут соблазнить к многостороннему, но неконкретному и ни к чему не привязанному толкованию. В таком случае образы побуждают к бесконечным интерпретациям, которые, по сути, оборачиваются просто объяснениями, поскольку незаметно прокрадывается предположение, будто сказка имеет объективное содержание, которое остается лишь отыскать. Гипотеза же о внутрипсихическом объективном содержании скрывает тот факт, что символ следует лишь понимать как тайну, а сказку — как притчи. Притчи же, как можно прочесть у Ницше, «не говорят, а только намекают. Глупец — кто хочет их узнать» (Nietzsche 1960, 337). А Гёте говорит о «тайнах» (1967, II, 237):

«Символу не обойтись без слов,

Что в тайну смысл и ясность вносят».

Гёте имеет в виду: смысл и ясность не могут быть результатом однозначного толкования или бесконечных поисков объяснения. Иначе, как говорит Макс Люти о живом человеке, «на каждом шагу» возникает вопрос: «Что это значит на самом деле» (в: Laiblin 1965, 397). Поскольку тайну выведать невозможно, все замаски-

583

рованные под объяснения интерпретации больше говорят не о самой сказке, а об ее толкователе, который забывает, что «возможности нашего разума вращаются вокруг древнего образа, и с каждым новым видением начинает сверкать новая грань присущего ему смысла. Полностью мы никогда его не поймем, и поэтому сохраняется некая тайна, которая вновь и вновь привлекает нас и побуждает к раздумьям» (там же, 469).

Подобная дифференциация весьма важна для психоаналитического подхода к сказке. При всем признании взглядов Юнга, которым мы воздали должное на предыдущих страницах, необходимо указать на ограничения его подхода и предотвратить возможные недоразумения. Без сомнения, символизируемая в сказке психотерапевтическая «работа по преодолению» — это не только «саморегуляция психического аппарата», как объясняет Юнг компенсацию либидо. Работа по преодолению всегда относится также к условиям и требованиям отнюдь не психического происхождения, даже если они переживаются психически. Недостаток этого подхода в конечном счете, несомненно, заключается в отрыве внутреннего мира от внешнего, субъекта от объекта, который в методическом отношении затрудняет понимание символического языка сказки с позиций психоанализа.

ДАЛЬНЕЙШИЕ ЗАМЕЧАНИЯ

Подводя итоги, можно сказать: подобно тому как Юнг и заданное им направление в психоаналитическом исследовании сказки раскрывают односторонность и даже узость фрейдовского подхода и стремятся выйти за его пределы, так и рассудительность Фрейда помогает уберечь это расширенное толкование от возможного скатывания к ни к чему не обязывающему. Там, где Фрейд видит в сказке лишь симптомы исполнения желания, Юнг видит действительно символы метаморфозы. Фрейд недооценивает неоднозначность иллюзорности
фантазии: эта иллюзорность не только обманывает, но и окрыляет, зачастую порождая иллюзию инфантильного или иного удовлетворения — без нее человек не смог бы начать «работу по преодолению», необходимую для становления Я. Там же, где эта иллюзорность становится отражением самостоятельных движений души, отображением внутренней жизни человека, возникает опасность упустить постоянно подчеркиваемое Фрейдом противоречие между удовольствием и реальностью, желанием и действительностью. Суровость и сложность человеческих отношений не позволяют видеть в сказке, если ее сущность непосредственно связана с этими отношениями, лишь компенсацию «определенной односторонности, ошибочности, отклонения или иной дефект сознательной позиции» (Jung 1973, 26) 10
. Особенно в многочисленных сказках, указывающих на так называемый «хороший» исход, нельзя воспринимать его только как восстановление того, что было нарушено. Я бы предложил понимать разрешение в сказке как знак надежды.

Сказка «Румпельштильцхен» (Grimm 1949, № 55) — хороший пример, на котором можно сопоставить наш подход с позициями Фрейда и Юнга. Бедной дочери мельника, вынужденной под страхом смерти прясть из соломы золото, помогает в этой безвыходной ситуации «маленький человечек». Но за это девушка должна отдать ему все самое ценное: сначала ожерелье, затем кольцо и, наконец, своего первенца. Последнее требование может быть отклонено, если девушка, которая уже стала матерью, сумеет отгадать имя человечка. Для Фрейда «потешный маленький человечек» означал скрытое желание:
он трактует человечка как «зависть девочки к пенису» (X, 4). В споре с ним Жозефина Бильц ссылается на Юнга: «В безвыходной ситуации появляется "совсем другое"... Мы интерпретиру-

584

ем человечка как персонификацию жизненной силы, которая способна на превра-хцение.
Он есть "архетип божества"» (Bilz 1971, 137, курсив у. Г.). Обе точки зрения говорят сами за себя. В особенности вторая, поскольку она непосредственно относится к тайне становления человека. Но так как «архетип божества», по Юнгу, является внутрипсихическим, то есть субъективным символом, который всегда готов к метаморфозе, возникает вопрос, каким образом это «нечто другое» может стать особым, автономным Я, которое, в свою очередь, должно обеспечить превращение и разрешение. «Совсем другое» неизбежно становится метафизической догмой, которая не является уже ни символом, ни загадкой. Истолкованное таким образом преодоление безвыходной ситуации неправдоподобно. Если же понимать маленького человечка как символ надежды,
то его символы представляют не Я, которое исполняет желания или всего лишь уравновешивает односторонности, но живущего в субъективных и объективных условиях смертного человека, который, несмотря на свои заблуждения и затруднения, не теряет мужества, однако знаком и с отчаянием. Но это отнюдь не является лишь внутрипсихической

проблемой.

В сказке «Золотой гусь» (Grimm 1949, 64) «Дурень», в отличие от двух своих избалованных матерью старших братьев, с уважением отнесся к «старому седому человечку». За это тот помог ему выполнить три условия, которые поставил король, прежде чем отдать «Дурню» в жены свою дочь. Третьим требованием было построить «такой корабль, чтобы мог по воде и по суше плавать». Человечек дал ему этот корабль, и «сыграли свадьбу». Корабль, что разъезжает по воде и по суше, то есть по всему свету, но не летает, как самолет, не является символом душевной энергии, поддерживающей саму себя. Я, поддерживающему самого себя, неведомы страх и отчаяние. Поэтому корабль в конечном итоге является не архетипичес-ким, вневременным представлением Я, а знаком надежды, неотделимой от страха. Гипотеза о компенсации недостаточно объясняет феномен страха, который часто называется или присутствует в сказке. Человеческое бытие не ограничивается одним лишь вопросом о верной установке, сколь бы важной ни была эта идея. В «Предисловии» к своему собранию братья Гримм пишут: «Эпическая основа народного творчества подобна зелени, разлитой во множестве оттенков во всей природе, которая смягчает и насыщает, но никогда не утомляет» (Grimm 1949, 33). Именно эта основа, символ надежды, является также предпосылкой психотерапии. Без нее трудно было бы справиться с тревогами, возникающими при устранении мечтаний-желаний и разрешении комплексов, и вообще с переживанием или повторением конфликтов и жизненных испытаний. Наряду с психопатологической симптоматикой и архетипической символикой значение сказок для психоанализа — по крайней мере, многих из них — состоит также и в этом.

ПРИМЕЧАНИЯ

1
С исторической точки зрения наука и метод лечения, созданные Фрейдом, называются психоанализом. Юнг говорил об аналитической, или комплексной психологии. Применительно к обсуждаемой здесь теме термин «психоанализ» используется для обоих направлений, поскольку различие проистекает из самого хода мысли.

2
Эта книга является основополагающей для более близкою знакомства с данной темой. Она

содержит подробную библиографию по исследованию сказок, в частности с позиций глубинной психологии.

3
Ср.: Der Mann Moses und die monotheistische Religion (1937). G. W. XVI, 108-109.

4
Здесь и далее сказки братьев Гримм цитируются по изданию: Братья Гримм. Сказки (перевод Г. Петникова). — М.: Худож. лит., 1978.

5
Интерпретацию этой сказки предлагает граф

585

О. Витггенштейн в: Märchen — Traume — Schicksale. Dbsseldorfi Diederichs 1965, а также в серии: Geist und Psyche, т. 2114.

6
Г ё т е И. В. Фауст (перевод Н. Холодков-ского). — М.: Гос. изд. детской лит., 1956, с. 53 и 43-44.

7
Ср.: W. Laiblin: Das Urbild der Mutter (1936). В: Märchenforschung und Tiefenpsychologie, c.

100 и далее; там же Е. Jung: Die Anima als Naturwesen (1955), с 327 и далее.

8
Г о м е р. Одиссея (перевод В. Жуковского). — М.: Правда, 1984, с. 68.

9
Здесь не рассматривается проблема различных редакций сказок братьев Гримм.

10
Так Юнг определяет «основное содержания действия сновидения».

ЛИТЕРАТУРА

Beit, Н. v.: Das Märchen. Sein Ort in der geistigen Entwicklung. Bern: Francke 1965

Bilz, J.t Märchengeschehen und Reifungsvorgänge unter tiefenpsychologischem Gesichtspunkt. B: Ch. Bühler, J. Bilz: Das Märchen und die Phantasie des Kindes. München: Barth 1971

Bolte,J., Polivka, G.: Anmerkungen zu den Kinder- und Hausmärchen der Gebrüder Grimm (Leipzig 1913). т. 1.1963

Freud, S.: Die Traumdeutung (1900). G. W II/III Der Dichter und das Phantasieren (1908). G. W VII Der Familienroman der Neurotiker (1909). G. W. VII Die psychogene Sehstörung in psychoanalytischer Auffassung (1910). G. W. VIII

Das Interesse an der Psychoanalyse (1913). G. W. VIII Totem und Tabu (1913). G. W. IX Märchenstoffe in Träumen (1913). G. W. X Vorlesungen zur Einführung in die Psychoanalyse (1917). G.WXI

Das Unheimliche (1917). G. W. XII Jenseits des Lustprinzips (1920). G. W. XIII Das Ich und das Es (1923). G. W XIII Psychoanalysis (1926). G. W XIV Die Zukunft einer Illusion (1927). G. W. XIV Abriß der Psychoanalyse (1938). G. W. XVII

Goethes Werke (Hamburger Ausgabe), т. III. Hamburg: Wegner 1967

Jung, С G.: Symbole der Wandlung (1912). Zürich; Rascher 1966

Zur Phänomenologie des Geistes im Märchen (1945). В: Е. Böhler (изд.): Bewußtes und Unbewußtes. Frankfurt/M.: Fischer 1957

Die Beziehungen zwischen dem Ich und dem Unbewußten (1928). Zürich; Rascher 1963 Über die Psychologie des Unbewußten (1916). Zürich: Rascher 1966

Psychologische Typen (1921). Zürich: Rascher 1967 Der Mensch und seine Symbole (1964). Freiburg i. Br.: Walter 1968

Psychologie und Religion (1939). Freiburg i. Br.: Walter 1971

Vom Wesen der Träume (1948). B: Welt der Psyche. München: Kindler 1973 (Geist und Psyche, т. 2010)

Beiträge zur Symbolik des Selbst (1951). B: Welt der Psyche. München: Kindler 1973 (Geist und Psyche, т. 2010)

Keller, G.: Der grüne Heinrich. III/1. B: Sämtliche Werke. T. 1. München: Hanser 1956

Kinder- und Hausmärchen, gesammelt durch die Brüder Grimm. München: Winkler 1949

Laiblin, W. (изд.): Märchenforschung und Tiefenpsychologie. B: Wege der Forschung. T. 102. Darmstadt: Wiss. Buchgesellschaft 1965

Lüthi, M.: Märchen. Sammlung Metzler, T. 16. Stuttgart: Metzler 1971

Nitzsche, F.: Also sprach Zarathustra. Werke, т. 2. München: Hanser 1960

586

ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОЕ ПОНЯТИЕ ОРАЛЬНОСТИ

Джозеф Сандлер и Кристофер Дэйр

ВВЕДЕНИЕ: ПРОБЛЕМА ТЕРМИНОЛОГИИ

Терминологические проблемы, в том числе проблемы изменения значения, существует не только в психоанализе. Они встречаются во всех науках, но особенно, пожалуй, в тех, которые опираются не на математическую символизацию, но чуть ли не полностью на словесное описание. Примером может служить общебиологическая проблема «инстинкта» (см.: Fletcher 1968). Существует тенденция при формулировке теоретических положений использовать общеупотребительные термины даже тогда, когда сама теория рке их переросла. Особенно это относится к психоаналитическим теориям (см.: Sandier, Dare, Holder 1970), где к тому же возникает дополнительная сложность из-за того, что психоаналитические понятия использовались в областях, которые лежат за пределами психоаналитической ситуации. В результате появилось множество неоднозначных терминов, а многие конкретные технические и теоретические понятия используются идиосинкразически. Кроме того, один и тот же психоаналитический термин, как это будет в дальнейшем показано на примере понятия «ораль-ность», имеет различное значение на разных уровнях абстракции. Так, например, формулировку «агрессия, направленная на себя самого» можно использовать как для описания поведения, наносящего ущерб самому человеку, так и для объяснения комплексных явлений, таких, как чувства вины. Недостаточное разграничение в психоанализе описательных и объяснительных терминов привело к значительной путанице. В ходе развития психоаналитической теории в альтернативных и взаимно перекрывающихся системах одни и те лее обозначения применялись для неидентичных понятий. Классический пример тому — употребление термина «Я» (Allport 1943, Hartmann 1964). По этим причинам мы сделали для себя правилом исследовать историю психоаналитических обозначений и терминов, с тем чтобы добиться ясности в их значении, статусе и пределах использования (Sandler 1969). Следовательно, если мы хотим понять психоаналитические концепции оральности, их необходимо в определенной мере рассматривать в историческом контексте. Как будет показано дальше, нечеткость понятия оральности отчасти, пожалуй, возникла из-за того, что этот термин начали применять вне психоаналитической системы соотносительных понятий; по существу, однако, подобную путаницу породили сами психоаналитики.

ОСНОВНЫЕ ОБЛАСТИ ПРИМЕНЕНИЯ ПОНЯТИЯ «ОРАЛЬНЫЙ»

Для удобства изложения и обсуждения мы хотим разграничить (несколько искусственно) ряд отдельных областей применения термина «оральный». Первая связана с представлением об оральной эротике и ее месте в теориях психосексу-

587

ального развития. В качестве второй области мы должны обсудить концепцию формирования орального характера. И наконец, речь идет о роли рта и его функциях принятия в психоаналитической теории процессов идентификации и формирования Я. В этом последнем разделе следует также обсудить «оральные фантазии» и их связь с психическими механизмами.

Прежде чем мы перейдем к детальному изучению этих трех областей, было бы полезно напомнить основные способы применения прилагательного «оральный». Оно применяется:

1) для описания типов поведения, мыслей или ощущений, которые относятся ко рту или так или иначе с ним связаны. Тем самым термин «оральный» («устный») можно применить и к выступлению с научным докладом, пусть даже с психоаналитической точки зрения подобная деятельность может включать в себя разного рода неоральные компоненты (например сублимированную форму сексуального эксгибиционизма);

2) для феноменов младенческого возраста, когда рот является основным органом чувственного и агрессивного удовлетворения, или даже для обозначения всей совокупности деятельности, характерной для первого года жизни. Многие авторы (например: Bowlby 1958) убедительно показали, что подобное применение термина «оральный» является слишком широким, чтобы оставаться полезным; более того, оно ведет к ошибкам. Без сомнения, функции рта и достигаемое с помощью рта удовлетворение играют важную роль в процессах раннего развития, однако на первом году жизни имеют место и многие другие психические процессы, называть которые «оральными» было бы неверно;

3) для описания психических процессов и способов поведения во взрослом возрасте, которые, согласно психоаналитической реконструкции, проистекают из наиболее ранних отношений младенца с матерью или понимаются как косвенное выражение бессознательных оральных устремлений, даже если рот непосредственно не задействован (например, «глотать книги без разбора», притязательность, желание быть защищенным и т.д.).

Очевидно, что эти три способа применения соответствуют разным уровням абстрактного осмысления данных, полученных в результате наблюдения. Первый способ — «для описания типов поведения, мыслей или ощущений, которые относятся ко рту или так или иначе с ним связаны» — является феноменологическим, или дескриптивным. Во втором случае, относящемся к младенческому возрасту, «когда рот является основным органом чувственного и агрессивного удовлетворения», речь идет о применении термина в контексте развития. И наконец, третий способ означает «психоаналитическую реконструкцию» и является высшим уровнем теоретической абстракции.

Мы надеемся, что этот краткий очерк о комплексности нашей области исследования позволяет понять как важность значений слова «оральный», так и их спектр, и что он еще раз подтверждает, насколько важно попытаться прояснить применение термина.

ПОНЯТИЕ ОРАЛЬНОЙ ЭРОТИКИ И РОЛЬ РТА В СЕКСУАЛЬНОСТИ

Инфантильная оральная эротика.
Фрейд впервые использовал слово «оральный» в своей обширной переписке с Вильгельмом Флиссом (врачом-отоларингологом, который одним из первых применил психоаналитическую теорию к соматическим заболеваниям). Фрейд выдвинул следующее предположение: «Пожалуй, в детском возрасте сексуальную разрядку можно получить от очень многих частей

588

тела» (6. 12. 1896)Ч В одном из последующих писем (11. 1. 1897) в качестве примера этого он приводит «оральную сексуальную систему». В дальнейшем эта мысль выражается более отчетливо, когда Фрейд пишет: «Зонами, которые не вызывают теперь у нормального зрелого человека сексуальной разрядки, должны быть регион ануса и область рта-глотки» (14. 11. 1897). Речь здесь идет о формулировке, которая затем в «Трех очерках по теории сексуальности» (1905) подвергнется самой широкой разработке (см. также статью Б. Ницшке). Размышления Фрейда были, скорее всего, вызваны наблюдениями над сексуальными отклонениями. Он развивал идею, что при перверсиях чрезмерное значение приобретают те же самые органы, которые в детстве вызывали чувства сексуального удовольствия. Фрейд полагал, что влечение, предшествующее взрослой (так называемой генитальной) сексуальности, можно различить уже в самом раннем детстве в «блаженном взгляде» младенца. Это блаженство представляет собой переживание, которым сопровождается удовлетворение потребности в пище, но которое следует от него отличать (см. исследования Энгеля и Рейхсмана [Engel, Reichsman 1956], эксперименты Дэвида Леви [Levy 1934] и Ханта [Hunt 1941] ). В детстве рот является «эрогенной зоной... органом, возбуждение которого придает влечению сексуальный характер» (Freud 1905). Блаженный взгляд при сосании груди (и пальцев) можно поэтому рассматривать как первое выражение детской сексуальности. Интересно, что в своем последнем труде Фрейд еще раз вернулся к этой теме и изложил свой взгляд на сексуальность в следующем контексте: «В раннем возрасте в упорно продолжающемся сосании проявляется потребность ребенка в удовлетворении, которая, хотя и проистекает из потребности в пище и ею возбуждается, все же независимо от нее стремится к достижению удовольствия и поэтому может и должна быть названа сексуальной»
(Freud 1940). Таким образом, Фрейд проводил четкое различие между тем, что можно назвать потребностью в пище, и сексуальным влечением, целью которого является достижение орально-сексуального удовлетворения путем раздражения эрогенной зоны губ и рта. Это различие в целом было сохранено в дальнейших психоаналитических работах, хотя иногда потребность в пище заменялась оральными целями влечения либидинозного или агрессивного характера.

Из важности для сексуальной жизни ребенка ротовой деятельности и связанных с нею переживаний Фрейд вывел дальнейший постулат, изложенный им в работе «Об инфантильных сексуальных теориях» (1908). Он указал на «важную теорию, что дети рождаются от поцелуя, которая со всей очевидностью свидетельствует о примате зоны рта». Здесь же выражается мысль, что маленький ребенок интерпретирует сексуальность взрослых и ее взаимосвязь с продолжением рода по образу собственных воспоминаний о переживаниях, относящихся к более ранним стадиям своего сексуального развития. Идея об оральной беременности содержится в целом ряде мифов и постоянно обнаруживается у пациенток, страдающих нервной анорексией (см.: Waller, Kaufman, Deutsch 1940; Blitzer, Rollings, Blackwell 1961). Однако наличие оральных сексуальных теорий еще не означает, что эти теории сформировались на оральной стадии развития, то есть в первый год жизни. Нет никаких доказательств тому, чтобы младенец нескольких месяцев отроду был вообще способен к созданию каких-либо теорий, и является установленным фактом, что организованное мышление (а вместе с ним и построение организованных фантазий) появляется самое раннее в конце первого года жизни. Однако это не значит, что переживания
первого года жизни не имеют значения. Мнемические следы сенсорного переживания моторной и другой деятельности обнаруживаются, пожалуй, уже очень рано и почти наверняка можно утверждать, что они в значительной степени влияют на психическое развитие младенца. По всей видимости,

589

подобные воспоминания в дальнейшем легко находят доступ в мир фантазий, возникновение которых на основании этих «оральных» элементов приписывают гораздо более раннему периоду.

Оральная эротика взрослых.
Во взрослой, зрелой сексуальной жизни существует «сексуальное применение губ и слизистой рта» (Freud, V, 50); прикосновение к слизистой рта в качестве сексуального действия «приобрело высокую сексуальную ценность у многих народов». Мы можем рассматривать эту форму «оральной эротики» как связанную с сексуальным удовлетворением с помощью слизистой рта или сосания. Однако деятельность рта во взрослой сексуальной жизни, несомненно, не является простым продолжением детского сосания, кусания или запихи-вания в рот предметов. Например, при фелляции обнаружились многие признаки смещения от груди к пенису как объекту сосания (см.: Freud 1909), однако точно так же фелляция может представлять смещение с вагины или ануса ко рту, например вследствие страха перед анальным или уретральным загрязнением. Тем самым эротическая деятельность может быть в описательном смысле совершенно оральной и означать бессознательное исполнение вытесненного желания вернуться к «сосательным» отношениям с объектом любви, но в то же время (или в качестве альтернативы) представлять компромисс между женскими желаниями к проникновению и страхом перед загрязнением, который принадлежит к более поздней фазе. Также и при внешне несомненной орально-эротической деятельности должны привлекаться концепции развития и онтогенеза. Это отчетливо проявляется при анализе определенных страдающих ожирением больных, которые бессознательно идентифицируют себя с беременной матерью, причем тот факт, что при этом используется оральный модус, имеет скорее вторичное, нежели первичное психопатологическое значение. При анорексии роль стремления редуцировать вторичные половые признаки путем голодания, по-видимому, легче понять с точки зрения борьбы против женских эдиповых желаний (представленных в стремлении остаться девочкой допубертатного возраста, у которой нет менструаций), чем в смысле выражения орального самоотрицания.

Аналогичным образом в ходе анализа пациента со склонностью к фелляции может выясниться, что желание сосать пенис содержит бессознательную фантазию сосания груди. Однако у других пациентов (например в определенных случаях мужского гомосексуализма) фелляция может также служить бессознательной фантазии, что они сами обладают вагиной. Из всего этого следует, что при изучении психопатологических элементов психосоматических расстройств, в которых играет роль рот (или поглощение), мы не вправе тут же приходить к заключению, что эти элементы должны непременно указывать на патологические нарушения оральной эротики лишь потому, что здесь задействован рот. Нарушения в области рта и верхнего отдела пищеварительного тракта не обязательно являются репрезентантами патологических нарушений того, что мы формально называем «оральной эротикой». И наоборот, психопатологические элементы функционального расстройства органов, удаленных от рта, могут содержать оральную сексуальность. Так, например, было показано, что некоторые формы фригидности и импотенции связаны с хорошо известной фантазией о vagina dentata [«зубастой вагине» (лат.).
— Ред.]
(Fenichel 1931, 1945).

Сосание и «безопасность».
Теперь мы обратимся к следующей проблеме в исследовании понятия оральности. Такая деятельность, как, например, не служащее приему пищу, несомненно, чувственное сосание, может иметь иную психодинамику, нежели удовлетворение сексуального влечения (орального или какого-либо другого). Мы имеем в виду такие вещи, как «сосание, сопряженное с чувством защищенности». В более ранней работе один из авторов писал о «чувстве безопас-

590

ности» (Sandler 1960). При стрессе (например, в пробуждающей страх конфликтной ситуации) ребенок может прибегнуть к такой деятельности, которая выглядит
как процесс удовлетворения влечения. Это может происходить потому, что тем самым ребенок вновь испытывает прежнее ощущение безопасности, например, чувство безопасности, которое было связано с сосанием из бутылки или груди. Это различие между бегством в сулящую безопасность ситуацию «защищенности» и оживлением прежних влечений и инстинктивных желаний недостаточно учитывается в психоаналитической литературе. Курение и сосание пальца чересчур поспешно связывают с оральными выражениями сексуального или агрессивного влечения, хотя при этом с той же вероятностью речь может идти о воссоздании в чувствах и в фантазии сулящей безопасность психической связи с объектом из раннего детства. В новой формулировке (Sandler, Holder, Meers 1963) это можно выразить так: деятельность, такая, как сосание ради чувства защищенности, связана с «желанием достичь "идеальных" состояний, пережитых когда-то в реальности или в фантазии». Даже если вначале «идеальное» состояние с его особой аффективной ценностью могло достигаться путем удовлетворения орально-сексуальных влечений, тем не менее обращение к деятельности, внешне выглядящей как орально-эротическая, не обязательно является прямым выражением орально-эротического удовлетворения инстинктивных потребностей г
.

Во всех этих рассуждениях мы пытаемся показать, что феномены, которые в дескриптивном значении могут быть оральными, с психодинамической точки зрения отнюдь не обязательно являются выражением оральных желаний-влечений. Это является очень важным для нашего понимания невротических расстройств, которые в дескриптивном смысле являются «оральными» (как, например, некоторые случаи психогенного заикания), и это же относится ко многим психогенным психосоматическим нарушениям3
. Только из того, что при нарушении оказываются задеты оральные функции, еще не следует делать вывод, что его психопатология представляет собой оживление инфантильных оральных влечений или что его причина лежит в раннем детстве. И наоборот, оральные желания-влечения и фантазии сексуального или агрессивного характера могут проявляться в дисфункциях других органов.

ФОРМИРОВАНИЕ ОРАЛЬНОГО ХАРАКТЕРА

Мы рассмотрели некоторые связующие звенья между инфантильной и взрослой оральной эротикой, а также некоторые взаимосвязи между феноменами взрослого возраста с инфантильными желаниями (и ассоциируемыми фантазиями) в их отношении ко рту. В этом разделе мы бы хотели продолжить обсуждение, в частности рассмотреть взаимосвязь так называемых оральных черт характера с ранним развитием.

Связь детской сексуальности с особенностями характера взрослого человека впервые была раскрыта Фрейдом в области анальной
эротики (Freud 1908). Хотя в этой работе он и указал на рот в качестве эрогенной зоны, однако детально влияние оральной сексуальности на формирование характера не рассматривал. Однако уже во «Фрагменте анализа одного случая истерии» (1905) он связывал симптомы пациентки, приступы нервного кашля и афонии с реакциями на фантазии об оральном половом акте, в то же время не высказывая своего мнения о происхождении подобных фантазий из детства. Тема «орального характера» подверглась более детальной разработке только в 1924 году, когда Абрахам (Abraham 1924а) и Гловер (Glover 1924) опубликовали о нем свои работы. Их подход основывался на разделении оральной фазы развития, которую Абрахам (Abraham

591

1924b) выявил при изучении маниакально-депрессивных состояний и шизофрении. В результате анализа ряда пациентов Абрахам сделал несколько частных выводов, приведших его к постулату, что описанная Фрейдом оральная стадия развития состоит, собственно, из двух
фаз. Он говорил: «Тем самым мы вынуждены, точно так же как до этого в области анально-садистской стадии развития, провести теперь разделение и оральной стадии. На первой ступени развития либидо ребенка связано с актом сосания. Он представляет собой акт поглощения, который, однако, не приводит к уничтожению кормящего человека... Вторая ступень отличается от первой обращением ребенка от сосательной оральной деятельности к кусанию... Тем самым в отношениях Я к объекту начинает господствовать амбивалентность».

Значение формулировок Абрахама в то время заключалось помимо прочего в том, что в них была произведена интеграция новых представлений об агрессивных влечениях с прежними представлениями о более известных и преимущественно обсуждавшихся сексуальных влечениях. После разработки этих концептов путем реконструкции в психоаналитической терапевтической ситуации Абрахам описал (а Гловер расширил его описание) две основные группы черт характера, которые он связал со своим делением инфантильной оральной деятельности. Он указал на то, что некоторые оральные черты или наклонности взрослых можно понимать как непосредственное продолжение детских форм орально-сексуального удовлетворения и привел в качестве примеров удовольствие, которое взрослые получают от сосания и жевания (Abraham 1927). Он постулировал не только связь между переживаниями оральной фазы и более поздними особенностями характера, но также некоторые факторы, которые можно было бы считать причиной подобного сохранения оральных тенденций вплоть до взрослого возраста. Так, например, он замечает: «У ребенка, который был разочарован или избалован на стадии сосания, особенно сильно будет проявляться... стремление кусать... (и) подобное нарушение в развитии характера выражается в том, что особенно сильно проявляются черты враждебности и недоброжелательности. Здесь находит свое объяснение часто встречающаяся ненормально усилившаяся зависть» (Abraham 1927). Наряду с развитием зависти как «оральной» черты характера с оральными тенденциями могут быть связаны и другие особенности характера. Абрахам рассуждает: «В некоторых других случаях весь процесс формирования характера находится под оральным влиянием... По моему опыту, в обсуждаемых здесь случаях речь идет о лицах, у которых период младенчества протекал без нарушений и под знаком удовольствия. Из этого счастливого периода жизни они вынесли глубоко укоренившееся убеждение, что у них всегда все должно быть в порядке. Они относятся к жизни с непоколебимым оптимизмом, который нередко и в самом деле помогает им в достижении практических целей. Избалованность в период сосания может привести к бездеятельности и ожиданиям, что материнская грудь, так сказать, для них не иссякнет».

В описаниях Абрахама, равно как и в описаниях Гловера, орального характера подчеркивается абсолютная полярность двух противоположных типов характера или наборов черт характера. Если говорить в целом, особенности, связанные с оральным удовлетворением,
отличаются от особенностей, связанных с оральной фрустрацией.

При описании орально удовлетворенного типа Гловер говорит, что тот обладает «избытком оптимизма», «который не умаляется реальным опытом» (Glover 1925). Он сочетается с великодушием, общительностью, открытостью для новых идей и с честолюбием, связанным с оптимистическими ожиданиями, что все пойдет как нельзя лучше. Орально фрустрированный или неудовлетворенный характер прояв-

592

ляет типично пессимистическую установку к жизни, которая сопровождается депрессивными настроениями, отчужденностью, пассивно-созерцательной позицией, чувством неуверенности и постоянным желанием чувствовать себя в безопасности, огромным честолюбием, сочетающимся со страхом неудачи и разочарования, чувствами несправедливости и обманутости, чрезмерной чувствительностью к соперничеству, недостатком готовности делиться с другими и общей неудовлетворенностью, связанной с завышенными притязаниями. Далее, имеют место явно выраженные черты враждебности, антипатии, зависти и злобы. У таких оральных характеров отчетливо проявляется амбивалентность второй оральной стадии.

Другие авторы (например: Bergler 1934; Fenichel 1945) продолжили дальнейшую разработку отдельных компонентов так называемого орального характера. Без сомнения, идеи Абрахама оказали огромное влияние на других авторов. Последующие представления об оральной характерологии во многом опираются на его, как правило, эмпирически подтвержденные, превосходные описания. Между тем часто упускают из виду, что, как подчеркивал сам Абрахам, орального характера «в чистом виде» не существует, поскольку всегда имеют место примеси из последующих фаз развития (Abraham 1924). Необходимо также учитывать, что экспериментальные исследования с целью подтверждения взаимосвязи между типом ранней ситуации кормления и строением характера не привели ни к окончательным, ни к противоречивым результатам (см. подробный обзор в: Caldwell 1964). И все же психоаналитический опыт обогатил и расширил представления Абрахама и Гловера о процессах, связывающих структуру характера с раннедетс-кими переживаниями. Среди прочих Радо (Rado 1926) и Фенихель (Fenichel 1945) обратили внимание на интенсивность стимуляции в процессе кормления-сосания как детерминанту так называемой оральной фиксации, которая рассматривается в качестве основы оральных черт характера. Далее, оба указывают на алиментарные связи рта, а Фенихель полагает, что эту фазу скорее следовало бы рассматривать как «кишечную», нежели как «оральную». Он подчеркивает значение удовлетворения влечения для взаимосвязи характера и оральности: «Очень часто, однако, можно утверждать, что при фиксациях речь идет о переживаниях, связанных с удовлетворением влечения, которые в то же время предоставляли убежище от тревоги или способствовали вытеснению иного, вызывавшего страх инстинктивного побуждения ("оральность" как защита от страха). Подобное одновременное удовлетворение влечения и потребности в безопасности является наиболее частой причиной фиксаций» (там же). Также и Радо находил весьма впечатляющими феномены разрядки и насыщения после приема пищи и усматривал в них аналог генитального сексуального оргазма. «Совершенно очевидно, что оральная организация сосущего ребенка достигает кульминации в алиментарном оргазме. Поскольку соматические процессы, на которых основывается это оргиастическое удовольствие, происходят внутри тела и поэтому не могут восприниматься младенцем, его интерес вынужденно смещается на осязаемую оральную зону, возбркдение которой в качестве предваряющего механизма приводит в действие процесс удовлетворения» (Rado 1926). Хотя мы также считаем, что между оральносгью и другими — относящимися к желудку и кишечному тракту — ощущениями имеется связь, в результате которой могут возникать фиксации, оказывающие влияние на формирование характера, мы бы хотели, однако, отметить здесь ту роль, которую играет уровень возбуждения — особенно если он сопровождается снижением тревоги — в детерминации форм, в которых оральные переживания воздействуют на дальнейшее развитие характера.

Эриксон в нескольких публикациях (Erikson 1937, 1946, 1968) представил схему, в которой соотнесены раннее развитие и последующее отношение человека

593

к окружающему миру. Он говорит о новорожденном: «В этот момент он живет и любит ртом, а мать живет и любит грудью, а также всеми частями своего лица и тела, которые выражают ее готовность дать ребенку то, в чем он нуждается... Для младенца рот — центр первого общего знакомства с жизнью, а именно посредством поглощения» (Erikson 1968). Эриксон подчеркивает относительную пассивность этой ступени развития и указывает на то, что Абрахам связал вторую оральную стадию, на которой развивается кусание, с более активным «удерживанием» и «присвоением» в широком смысле. Эриксон критикует представление Фрейда, что оральная фаза в своей сути характеризуется зависимостью — к данной теме мы еще вернемся в этой главе. Эриксон предлагает характеризовать значение оральной фазы для дальнейшего развития личности термином «базальное доверие».

Вклад Эриксона заключается в исследовании типа отношений между ребенком и окружающим миром, которые возникают на стадии преобладания оральной чувственности. Его гипотеза состоит в том, что последствия этого типа отношений проявляются в ходе дальнейшего развития.

Более общий тезис, что раннедетские переживания, способы функционирования и отношения с внешним миром отражаются на последующем формировании характера и жизненной позиции, отстаивается многими психоаналитиками. Функциональный механизм, посредством которого подобные ранние переживания и схемы могут оказать длительное воздействие, пытались объяснить постоянным наличием у человека фантазий (которые потенциально также могут оказаться действенными), возникающих, предположительно, на самой ранней стадии жизни. Однако это объяснение влечет за собой новые проблемы. Аналитики, которые придают большое значение переживаниям и фантазиям первых месяцев жизни в дальнейшем развитии, склонны приписывать младенцу комплексность психического функционирования, которая противоречит всем остальным известным нам данным о душевном развитии. Так, например, часто предполагается (особенно приверженцами теории Мелани Кляйн), что младенец очень рано овладевает знанием о границах между собой и внешним миром и способен развивать фантазии, содержащие такие сложные представления, как о «проглатывании», о «полости» и даже о родительских отношениях, когда еще не миновал первый год его жизни. Тем не менее вполне вероятно, что также и менее дифференцированные формы переживания первых недель или месяцев могут оказывать воздействие на дальнейшее развитие. Мы можем наблюдать это на примере тех детей, которые перенесли на самой ранней стадии жизни тяжелые травмы или лишения. Однако, по нашему мнению, формирование оральных фантазий 4
происходит большей частью лишь по завершении
первого года жизни, а их существование может привести к ошибочным гипотезам о влиянии переживаний оральной фазы на дальнейшее нормальное или патологическое развитие.

Здесь представляется уместным прояснить нашу собственную позицию относительно того, что в данном изложении могло показаться парадоксом. Несомненно, имеется достаточно материала, доказывающего, что переживания первых месяцев жизни оказывают существенное влияние на последующее развитие. Но вместе с тем мы считаем, что ребенок в этом возрасте пока еще совершенно не способен к тому, чтобы создавать фантазии о собственных отношениях к другим людям (прежде всего к родителям), хотя бы уже потому, что ему требуется значительно больше времени для того, чтобы научиться различать, что именно относится к собственному Я, а что к окружающему миру. Может показаться весьма соблазнительным приписывать фантазии, такие, как о возвращении к материнской груди, по их происхождению оральной фазе, но все же представляется

594

более правильным относить их возникновение к более позднему периоду, даже если ранние психобиологические переживания, возможно, и предрасполагают к образованию подобных фантазий. Другими словами, мы находимся в явном противоречии с теми психоаналитиками, которые с готовностью объясняют все более поздние переживания как повторение или продолжение предполагаемых ранних оральных фантазий. Вместо этого мы бы сказали, что ранние переживания оказывают влияние на развитие психических механизмов и структур. Если выразить это совсем упрощенно, то мы не согласны с представлением, что феномены, подобные вышеупомянутым «оральным» чертам характера, репрезентируют сохраняющиеся фантазии об отношении младенца к матери (или отдельным ее частям), которые возникли в оральную фазу. С другой стороны, мы согласны с тем, что лишения, испытанные в первые месяцы жизни, могут привести, например, к пессимистической и озлобленной жизненной установке и что образование затем фантазий о заботе происходит вследствие последующих переживаний, вызванных лишениями (см. также: Joffe 1969).

В контексте сказанного представляется уместным рассмотреть здесь особое свойство, которое обычно называют «оральной зависимостью», поскольку оно очень часто упоминается в дискуссиях о психопатологии различных психосоматических нарушений (см. например: Alexander 1950). Поскольку младенец биологически зависит от матери, многие аналитики склоняются к тому, чтобы рассматривать зависимость как «оральную» психологическую характеристику. Ее часто приравнивают к желанию вернуться к груди (или даже в утробу матери), однако это приравнивание основано на недоказанном предположении, будто новорожденный, который воспринимается наблюдателем как абсолютно зависимый, также и сам сознает эту зависимость. На наш взгляд, неправомерно рассматривать все последующие желания и требования быть зависимым и опекаемым как желание восстановить особое, сохранившееся в памяти состояние, возникавшее при кормлении матери грудью. В отличие от биологического подхода с нашей психологической точки зрения оказывается, что активизация стремлений к зависимости от объекта-попечителя достигает своего пика лишь на втором году жизни, то есть в описанной Фрейдом анальной фазе, или в фазе отделения-обособления по Маргарет Малер (Mahler 1957).

На наш взгляд, в психоаналитической литературе по психосоматической медицине часто используются концепции оральности, характеризующиеся той же самой расплывчатостью, которая присуща выражению «оральная зависимость». В работах чикагской школы об особенностях характера больных раком бессознательное стремление к пассивно-зависимым отношениям постоянно приравнивается реальным переживаниям пациентов в период грудного вскармливания (см. например: В. Levey 1934). Нашу аргументацию пояснит цитата из недавно появившейся работы представителей этой школы. Александер, Френч и Поллок в книге «Психосоматическая специфичность» (Alexander, French, Pollock 1969) пишут о язве двенадцатиперстной кишки следующее: «Основной динамический признак пептической язвы двенадцатиперстной кишки состоит во фрустрации стремлений к зависимости, которые первоначально носят оральный характер. Стремление к кормлению проявляется в дальнейшем в виде желания быть любимым, получать поддержку, деньги, советы. Эта фиксация на ранних ситуациях зависимости в младенческом возрасте вступает в конфликт со взрослым Я и вызывает чувство уязвленной гордости...» Нам кажется, что появление «стремлений к зависимости» нельзя в целом относить к первому, году жизни. Возможно, что к концу первого года жизни у маленького ребенка развивается своего рода сознание того, что он зависим. Однако стремление к зависимости должно проистекать из гораздо более дифференци-

595

рованного понимания, благодаря которому затем может возникнуть желание вернуться к тому, что для ребенка представляется наиболее ранней формой отношений. В этой связи очень важным является исследование зависимости, проведенное Боулби (Bowlby 1958). Интересно замечание Гловера (Glover 1924), что «система словесных репрезентантов, необходимых для непосредственного психического припоминания, развивается лишь тогда, когда господствующее положение рта рке

позади».

Совокупность черт характера, описываемых как оральные (равно как и черты характера в целом), можно рассматривать с точки зрения объектных отношений. В этом контексте мы понимаем под объектными отношениями не только явные способы поведения одного человека по отношению к другому, но и внутренние связи между собственным Я и другими, в том виде как они представлены в сознательных и бессознательных фантазиях индивида. Так, например, «притязательно-требовательную позицию» (demandingness) можно рассматривать с точки зрения внутреннего желания получать все от других, связанного с глубоким убеждением, что другие люди никогда тебя удовлетворят. Разумеется, это можно описать с точки зрения желаний младенца питаться у груди матери, которая, по его ощущениям, никогда его не удовлетворит. Однако, как мы уже показали, это особое «сосательное» внутреннее отношение к матери возникает не в тот период, когда преобладает сосание, а намного позже, а именно когда ребенок осознает, что он отделен от матери, и теперь мечтает о том, чтобы с ней воссоединиться.

Внутренние объектные отношения имеют решающее значение не только в вопросе о чертах характера, но и для многих других проблем, не в последнюю очередь и для психосоматических нарушений. Поскольку психосоматические симптомы включают психогенные компоненты, возможно, они представляют собой попытку осуществить бессознательное желание иметь определенного рода объектные отношения. Это становится очевидным при таких нарушениях питания, когда отношение к еде стало конкретным выражением искомого внутреннего отношения к важной фигуре из детства.

РАЗВИТИЕ Я И ПЕРВЫЙ ГОД ЖИЗНИ

Третья область, в которой психоанализ применяет термин «оральность», по нашему мнению, имеет существенное значение для общей психосоматической теории, поскольку здесь речь идет о инициации психических процессов в тот момент жизни, когда они еще находятся в теснейшей взаимосвязи с физическими процессами. Первые высказывания в рамках этой области знаний опять-таки мы находим у Фрейда. В 1905 году он пишет: «Первая подобная догенитальная сексуальная организация является оральной или, если угодно, каннибальской» и указывает на то, что сексуальная деятельность в это время еще не отделена от приема пищи. «Сексуальная цель состоит в поглощении объекта, прототип того, что позднее будет играть столь важную психическую роль в качестве идентификации» (V, 98). В этой связи нужно вспомнить о том, что Фрейд рассматривал цель орального влечения с биологической точки зрения, поскольку до отделения себя от других подобная психологическая цель в душевной жизни младенца вообще не может возникнуть. Деятельность рта и связанные со ртом ощущения, без сомнения, вносят свой вклад в развитие Я (Hoffer 1949, 1950а и Ь). Здесь представляют интерес четкие формулировки Гезелла и др. (Gesell, Ilg, Bullis 1949). Он говорит о ребенке двадцатинедельного возраста: «Захватив руками интересующий его предмет, он тут же с жадностью тянет его в рот и старается не сводить с предмета взгляда, пока

596

занимается им своим ртом. Весь эпизод глаза-рука-рот имеет огромное оптическое значение. Деятельность рта можно трактовать как форму тактильно-пространственной рекогносцировки, которая вносит основной вклад в визуальное восприятие

формы и материи».

Вместе с тем следует особо отметить, что ранняя ротовая деятельность служит не только потребности в пище и иному чувственному удовлетворению, но также является способом освоения и познания мира. Познавая мир ртом и глазами, ребенок создает модель окрркающего его мира. Эта первая модель обладает «оральным» качеством, подобно тому как позже, на первом году, становятся важными визуально-перцептивные свойства. Хоффер указывает на то, что «с помощью руки орально-сосательная инстинктивная потребность превращается из инстинктивного стремления в регулируемую со стороны Я деятельность. В ходе этого процесса рука, как и рот, начинает восприниматься ребенком как часть себя, а разделение на Я и не-Я еще более усиливается». Шпиц (Spitz 1965) в своей книге о первом годе жизни высказывается в том же смысле: «Мы утверждаем, что ротовое отверстие с его оснащением — языком, губами, щеками и пространством носоглотки — является первой в жизни человека поверхностью, которая используется для тактильного восприятия и исследования». По выражению Шпица, рот — это «колыбель восприятия»!

Наблюдения над детьми первого года жизни показали, что биологическая функция «хватания» в процессе развития передается руке и глазу. Поэтому визуальное «восприятие», возможно, имеет непосредственную психобиологическую связь с ранним оральным поглощением (А.-М. Sandler 1963), и действительно, выражение «интроекция» используют для описания процессов восприятия, которые приходят на смену биологической орально-инкорпорирующей деятельности младенца. Однако это не значит, что процесс визуального восприятия сопровождается инфантильными фантазиями о поглощении материнской груди или из них вытекает, даже если некоторые психоаналитические работы оставляют впечатление, что дело обстоит именно таким образом.

С другой стороны, представляется верным, что удовольствие, которое ребенок получает от своих развивающихся перцептивных и моторных способностей, генетически связано с чувствами удовольствия от принятия пищи; эта проблема за-слркивает дальнейшего исследования.

ПРИМЕЧАНИЯ

Предварительное замечание: данная статья была первоначально опубликована авторами в следующих изданиях: Journal of Psychosomatic Research, 14, 1970 и Psyche 27, 1973.

1
В этой ранней модели Фрейд употребляет слово «разрядка» в значении «удовлетворения».

2
Различие между возвратом к сексуальной деятельности, слркащей достижению чувства безопасности, с одной стороны, и регрессивным оживлением ранних инстинктивных потребностей — с другой, относится, пожалуй, ко всем формам сексуальной деятельности и не ограничивается одной лишь оральной сексуальностью. К примеру, навязчивая сексуальность «донжуана» очень часто мотивируется потребностью смягчить чувства страха и неполноценности, а

не только особенно сильной сексуальной потребностью.

3
Примером тому может служить случай из практики одного из авторов, в котором нарыв во рту оказался репрезентантом идентификации с воображаемым сифилитическим повреждением гениталий матери (Sandler 1959).

4
Мы используем понятие «фантазия» в значении Фрейда, то есть как исполняющий желание образ деятельности воображения, который, будучи осознанным, можно отличить от восприятия реальности.

597

ЛИТЕРАТУРА

Abraham, К.: Beiträge der Oralerotik zur Charakterbildung (1924a). B: Psychoanalytische Studien zur Charakterbildung, Гл. 2. Leipzig, Wien, Zürich: Int. Psa. Verlag 1925

Versuch einer Entwicklungsgeschichte der Libido auf Grund der Psychoanalyse seelischer Störungen. Neue Arbeiten zur ärztlichen Psychoanalyse. Leipzig, Wien, Zürich: Int. Psa. Verlag 1924b

Untersuchungen über die früheste prägenitale Entwicklungsstufe der Libido. Int. Z. f. Psa., 4, 1916, 71-94; Klinische Beiträge z. Psa., Leipzig, Wien, Zürich: Int. Psa. Verlag 1925

Alexander, F.: Psychosomatic Medicine. New York: Norton 1950

Alexander, F., French, Т. M, Pollock, G. H.: Psychosomatic Specificity. Chicago: Univ. of Chicago Press 1950

Allport, G. W.: The Ego in contemporary psychology.

Psychol. Rev., 50,1943,451 Bergler, E.: Zur Problematik des «oralen» Pessimisten.

Imago, 20,1934,330

Blitzer, J. R., Rollings, N., Blackwell, A.: Children who starve themselves: anorexia nervosa. Psychosom. Med., 23,1961,369

Bowlby.J.: The nature of the child's tie to his mother. Int. J. Psycho-Analysis, 39,1958,1

Caldwell, B. M.: The effects of infant care. B: Review of Child development research (изд. M. L. Hoffman, L. W Holfmann). New York: Russell Sage Foundation 1964

Engel, G. L., Reichsman, F.: Spontaneously and experimentally induced depressions in an infant with a gastric fistula. J. Am. Psychoanal. Ass., 4,1956,428

Erikson, E. H.: Configurations in play. Psychoanal. Quarterly, 6,1937,139

Childhood and Society. New York: Norton 1946 Identity. London: Faber and Faber 1968

Fenichel, O.: Perversionen, Psychosen, Charakterstörungen. Wien: Int. Psa. Verlag 1931

The Psychoanalytic Theory of Neurosis. New York: Norton 1945

Fletcher, R.: Instinct in Man. London: Allen and Unwin . 1968

Freud, S.: Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie (1905a). G. W.V

Bruchstück einer Hysterie-Analyse (1905b). G. W. V Ober infantile Sexualtheorien (1908a). G. W. VII Charakter und Analerotik (1908b). G. W. V

Analyse der Phobie eines fünfjährigen Knaben (1909). G. W. VII

Abriß der Psychoanalyse (1938). G. W XVII

Aus den Anfängen der Psychoanalyse. Frankfurt/M.: Fischer 1950

Gesell, Ilg, F. L., Bulus, G. E.: Vision: Its Development in Infam and Child. London: Hamish Hamilton 1949

Glover, E.: The significance of the mouth in psychoanalysis. Brit. J. Med. Psychol., 4,1924,134

Notes on oral character formation. Int. J. Psycho-Analysis, 6,1925,131

Hartmann, H.: Comments on the psychoanalytic theory

of the ego. B: Essays on Ego Psychology. London:

Hogarth 1964 Hoffer, W: Mouth, hand and ego-integration. Psychoanal.

Study Child 3/4,1949

Oral aggressiveness and ego development. Ins. J. Psycho-

Analysis,31,1950,156

Development of the body ego. Psychoanal. Study Child, 5,1950

Hunt, J. McV: The effects of infant feeding-frustration upon adult hoarding in the albino rat. J. Abnorm. Soc. Psychol., 36,1941,338

Joffe, W. G.: A critical review of the status of the envy concept. Int. J. Psycho-Analysis, 50,1969,533

Levey, H. В.: Oral trends and oral conflicts in a case of duodenal ulcer. Psychoanal. Quarterly, 3,1934

Levy, D. M.: Experiments an the sucking reflex and social behaviour of dogs. Am. J. Orthopsychiatry, 4,1934,203

Mahler, M.: On two crucial phases of integration of the sense of identity; separation-individuation and bisexual identity. Резюме В: Panel on problems of identity (реф.: D. L. Rubinfme). J. Amer. Psychoanal. Ass., 6, 1957,131

Radö, S.: The psychic effect of intoxicants: an attempt to evolve a psychoanalytic theory of morbid cravings. Int. J. Psycho-Analysis, 7,1926,396

Sandler, A.-M.: Aspects of passivity and ego development in theory blind infant. Psychoanal. Study Child, 18,1963, 343

Sandler, J.: The body as phallus. Int. J. Psycho-Analysis, 40,1959,191

The background of safety. Ins. J. Psycho-Analysis, 41, 1960,352

On the Communication of Psychoanalytic Thought. Leiden: University Press 1969

Sandler, J., Dare, C, Holder, A.: Basic psychoanalytic concepts. 1. The extension of clinical concepts outside the psychoanalytic situation. Br. J. Psychiatry, 116,1970, 551

Sandler, J., Holder, A., Meers, D.: The ego ideal and the ideal self. Psychoanal. Study Child, 18,1963,139

Spitz, R.: The First Year of Life. New York: International Universities Press 1965

Waller J. V, Kaufman, M. R., Deutsch, F.: Anorexia nervosa: a psychosomatic entity. Psychosom. Med., 2, 1940,4

ЗАМЕТКИ ОБ АНАЛЬНОЙ ФАЗЕ

Паула Хайманн

ВВЕДЕНИЕ

Выбор темы нуждается в объяснении или даже в оправдании. Мы живем в эпоху, когда психоанализ распространяется на многие новые области. Едва ли будет преувеличением говорить о новой пионерской фазе в аналитическом движении. Аналитические концепции и методы служат исследованию психологии масс, изучению и терапии групп, и мы можем надеяться, что подобная работа поможет найти решение даже тех жгучих проблем, которые угрожают будущему человечества.

Лечение психических больных приносит свои плоды, интенсивно исследуется психология маленького ребенка, младенца, первая групповая формация, а именно ребенок и мать; проблемы других групп, образуемых больницей и пациентами, врачом и семьей больного представляют собой новое поле исследования для аналитиков. Я могла бы привести еще много примеров, но ограничу свое перечисление, упомянув лишь еще две области: психосоматические исследования и критическую проверку наших выводов, сделанных при непосредственном наблюдении за детьми, а также правильности аналитических реконструкций, обеспечиваемых анализом лиц, которые находились в детстве под тщательным наблюдением со стороны аналитически обученных воспитателей. Выбор моей темы, которая сама по себе уже очень стара, обусловлен тем, что она представляет собой пропущенную главу даже в современном аналитическом исследовании.

Последние двадцать лет в англоязычной психоаналитической литературе, как кратко подытожил Хоффер, гораздо больше внимания уделялось оральной, нежели анальной проблематике. Я бы хотела здесь также упомянуть свой опыт семинаров и контрольных анализов. Мне бросилось в глаза, насколько наши кандидаты склонны не замечать анальную тематику в материалах своих пациентов. Можно было бы предположить, что это связано с фактором, присущим именно нашему, британскому обществу, а именно с влиянием работ Мелани Кляйн, которая всегда уделяла основное внимание оральной фазе, оставляя в стороне проблемы дальнейшего развития. Но это не является исчерпывающим объяснением, поскольку в американской психоаналитической литературе анальной фазе также не уделяется достаточного внимания.

Так в чем же причина? Может быть, дело в том, что Фрейд и тесно связанное с ним поколение аналитиков — Ференци, Абрахам, Джонс и другие — уже выявили и высказали все самое важное об анальности? Этому противоречит то, что в целом аналитики не стесняются заново разрабатывать проблемы, суть которых успел была раскрыта и изложена Фрейдом. Я полагаю, что мы столкнулись здесь с некоторой общей тенденцией заниматься главным образом наиболее ранними стадиями, и поэтому интерес к оральным и даже пренатальным процессам отодвинул в тень все остальное.

599

На мой взгляд, такой поворот в аналитическом исследовании и теоретизировании произошел в ущерб нашему пониманию многих важных аспектов психологии как ребенка, так и взрослого.

Воздействие на подрастающего ребенка новых процессов, обусловленных его созреванием, то есть процессов приспособления к новым жизненным позициям, несомненно, является проблемой, заслуживающей особого внимания аналитиков, и она должна возбркдать в них любопытство и готовность к исследованию. Жить — значит постоянно узнавать что-то новое и уметь справляться с порождаемыми жизнью проблемами. И мы не можем отделаться от этого крута проблем, утверждая, что все самое важное происходит на первом году жизни, а в дальнейшем развитии речь идет лишь о модификациях наиболее ранних переживаний. В этой связи я хотела бы сослаться на еще не опубликованную статью Сильвии Пейн, в которой она рассматривает проблемы адаптации к старению.

Я бы хотела еще немного продолжить свое отступление от темы и повторить то, что я рке говорила по другому поводу. Отстаивая необходимость исследования более поздних стадий развития, я указала, насколько важно то, что в аналитической ситуации пациент побуждается к активному припоминанию, даже если подобные воспоминания, будучи «покрывающими воспоминаниями», по самой своей природе не содержат наиболее ранних впечатлений и переживаний. Я выступала не только против того, чтобы считать покрывающие воспоминания чем-то неважным, но также и против недооценки значения актуальной способности припоминания. Я говорю именно о «способности», поскольку считаю, что спонтанные воспоминания указывают на творческое использование пациентом функций Я; этот процесс и этот опыт имеют большое значение в любом возрасте. Кроме того, обращение исключительно к самому раннему материалу может означать бегство от последующих травматических переживаний, как это показала Ф. Гринэйкр (Greenacre 1956) и как, опираясь на собственный опыт, может подтвердить любой психоаналитик.

Я возвращаюсь к своей теме анальной фазы (см. также статьи П. Цизе, Б. Ницшке, П. Куттера в этом томе и Д. Шюппа в т. II). Поскольку она следует за оральной фазой, оральность, разумеется, накладывает на нее свой отпечаток; как мы рке знаем благодаря Фрейду, в бессознательном анус может приравниваться ко рту, а экскременты — к пище. Но в то же время или, точнее, первично анус и экскременты как таковые составляют тему бессознательных фантазий. Переход к анальной фазе привносит в душевную жизнь ребенка нечто совершенно новое, особое и совершенно уникальное.

Материал, положенный в основу моих рассуждений, получен в основном в ходе аналитической работы, но я использую также непосредственные наблюдения над детьми. В этом отношении мой материал ограничен как количеством прошедших наблюдение детей, так и моей позицией по отношению к ним. Я не занимала положение стороннего наблюдателя, но хотелось бы отметить, что и те наблюдения, которые проводятся над большим числом детей в рамках систематического проекта, также не лишены недостатков.

Читая о таких систематических исследованиях, проведенных безучастным и эмоционально отстраненным наблюдателем, я часто задаюсь вопросом, действительно ли бывают «безучастные» наблюдатели. С точки зрения наблюдаемого ребенка безучастность воспринимается как отказ или неприязнь, и это может оказывать влияние на материал. Что, например, испытывает ребенок в возрасте, соответствующем анальной фазе, если постоянно появляется какой-то человек, который некоторое время находится рядом и совершает определенные действия, но не вступает с ним в контакт? С другой стороны, позвольте вам напомнить, сколько открытий совершил Фрейд, наблюдая за игрой одного-единственного восьмимесячного ребенка, к которому он к тому же испытывал эмоциональную привязанность!

600

Поэтому мне не нужно, наверное, особо извиняться за то, что буду иногда приводить эпизоды из моего несистематического исследования, которые в сравнении с богатейшим материалом, представленным, например, Шпицем, выглядят

несколько легковесно.

За другой источник материала, относящегося прежде всего к воспитанию чистоплотности, я обязана поблагодарить Анну Фрейд, которая любезно предоставила в мое распоряжение отчеты Хэмпстедского детского интерната. Эти отчеты интересны и поучительны, особенно с точки зрения роли, которую анальность играет в сообществе детей-сверстников, и различий в поведении детей в зависимости от того, находятся ли они в присутствии взрослых или в своем кругу.

КРАТКИЙ ОБЗОР ЛИТЕРАТУРЫ

Я хотела бы вкратце напомнить о тех этапах, которые привели к нашему современному представлению об анальной фазе. Они начинаются с революционного открытия Фрейда, что сексуальность — это процесс, который в силу врожденного влечения начинается с самого рождения, а его течение детерминировано биологически. Исследуя одновременно сексуальные отклонения взрослых, которые хотя и были известны, но оставались непонятными, и проявления детской сексуальности, которые вовсе отрицались, Фрейд разоблачил первые как устойчивые инфантилиз-мы и выявил основные свойства вторых.

Он указал на существование догенитальных зон, которые в процессе развития становятся структурами. Каждый участок тела может трактоваться как эрогенная зона, и, кроме того, сексуальные цели могут достигаться благодаря удовлетворению парциальных влечений, таких, как вуайеризм и эксгибиционизм, садизм и мазохизм. Мы обязаны Фрейду понятием психосексуальность. Репертуар детской сексуальности включает также так называемые «бессознательные уравнения», а также те фантазии, которые Фрейд назвал «детскими сексуальными теориями» (VII, 171). Второй догенитальной фазе Фрейд приписывает определенные свойства, которые полностью проясняют ее значение для всего дальнейшего развития. Изначально ребенку не ведомы ни стыд, ни смущение, и со всей грандиозностью своего нарциссизма он придает фекалиям как части собственного тела большую ценность. Поэтому он удерживает фекалии с целью получения удовольствия, а отдавая их, преподносит матери первый подарок, полностью оплаченный из своих средств.

Далее, в отличие от оральной организации анально-садистская фаза прежде всего связана с желанием обладать и садизмом. Она характеризуется также тем, что главную роль играет амбивалентность; это относится к активным и пассивным, мужским и женским целям и к получению удовольствия благодаря удерживанию

и выталкиванию каловых масс.

В работе «Характер и анальная эротика» (1908) Фрейд привел новые данные в пользу своего представления о стойком эффекте анальной организации. Первоначальные влечения продолжают действовать либо прямо и в неизменной форме, либо приводят к реактивным образованиям и сублимации. Многие из более поздних его работ, анализы историй болезни и теоретические исследования неразрывно связаны с «Тремя очерками по теории сексуальности» (1905) и изучением анального характера, продолжая их на материале новых открытий и разъяснений и побркдая к дальнейшему исследованию психологии и психопатологии человека. Здесь я хочу ограничиться лишь указанием на этиологические связи между анальностью и неврозом навязчивых состояний, паранойей и гомосексуальностью, поскольку в заданных рамках не могу обсуждать эти темы более подробно. В своем грандиозном труде об

601

эволюции нашей цивилизации (XIV, 19 и далее) Фрейд вновь подверг анальность, а также предопределенную ей судьбу тщательному анализу. Процессы, приведшие к нашей цивилизации, можно сравнить с развитием ребенка.

Важный вклад в изучение проблем детской сексуальности и анального характера внесли Ференци, Джонс, Абрахам и другие психоаналитики. Так, например, Ферен-ци принадлежит исследование (Ferenczi 1914), в котором он возводит интерес к деньгам к инфантильным истокам анальности. Джонс (Jones 1948) подчеркивал необходимость разграничивать акт испражнения и его продукт с точки зрения их влияния на психологию ребенка и его дальнейшее развитие — это положение разделяет и Абрахам. И Джонс и Абрахам привели множество клинических случаев, иллюстрирующих положения Фрейда, и, кроме того, установили корреляцию между амбивалентностью взрослого и амбивалентностью, характерной для анальной фазы. Так, удовольствие от сдерживания стула приводит к нерешительности и инертности как в объектных отношениях, так и в поведении в целом; удовольствие от испражнения ведет к персеверируюшей и насильственной активности, не терпящей помех и сопровождающейся враждебностью к тому, кто мешает. Обе черты вместе проявляются в тенденции постоянно начинать какое-нибудь дело, но тут же его бросать и повторять так по нескольку раз. Анальная персеверация, как правило, непродуктивна, проявляется обычно в отношении к неприятной или маловажной работе и обязанностям, причем человек испытывает удовольствие от мысли, что он обладает особенно высоко развитым моральным чувством и превосходит других людей.

Я вспоминаю в этой связи одного пациента, который с немалой гордостью рассказывал, как потратил почти два часа на то, чтобы вычистить ночной горшок своего младшего ребенка. Он руками выбирал каждую крошку экскрементов и был удивлен и разочарован, когда его жена, вечно жаловавшаяся, что он уделял ей слишком мало времени, даже не поблагодарила его за труды. Точно так же он был раздосадован, когда анализ вскрыл его анальное удовольствие, которое он и предпочитал общению с женой.

Инфантильный нарциссизм при анальности ведет к идеям совершенства и тем самым к убеждению, что никто другой не может так хорошо справиться с работой, как он сам, а в дальнейшем к неспособности уступить другому ту или иную работу. Своеволие служит стремлению к власти и выражается даже тогда, когда человек делает другому подарок. Так, Абрахам (Abraham 1921) сообщает об одном мужчине, который сначала воспротивился желанию своей жены сделать определенную покупку, но затем навязал ей гораздо большую сумму денег, чем она сама хотела. Можно легко представить, как такое «великодушие» было способно лишить жену всяческого удовольствия.

Анальный садизм анального характера выражается разными способами. Абрахам указывает на тенденцию пробуждать желания и ожидания, а затем удовлетворять их лишь в незначительной и недостаточной мере. Он описал также ряд сновидений, весьма отчетливо указывающих на подобного рода садизм. В одном из таких случаев пациентка изводила во сне всю свою родню с помощью мочи, фекалий и газов, а также самим актом экскреции. Одиннадцатилетнему ребенку приснилось, будто бы он вытолкнул из своего ануса всю вселенную. (Этот сон явился реакций на то, что он оказался свидетелем полового акта между родителями.)

Своей значительной работой 1924 года Абрахам открыл новые горизонты. Он показал, как эмпирический психиатрический опыт получает теоретическое обоснование благодаря фрейдовским открытиям. В результате психиатрических наблюдений симптом утраты контроля над сфинктером получил дифференциально-диагностическое значение в качестве доказательства наличия психоза. Абрахам показал, что каждая догенитальная фаза состоит из двух стадий. На первой анальной стадии

602

целью является выталкивание и она выражает желание уничтожить объект; вторая, более поздняя, стадия, целью которой является удерживание, указывает на изменение объектных отношений: объект удерживается и сохраняется, однако при условии, что он полностью остается во власти субъекта. Если процесс регрессии переходит через границу между этими двумя стадиями, патологический процесс принимает форму психоза. Тем самым был сделан еще один шаг в психоаналитическом понимании психотических расстройств.

О садистских свойствах экскрементов неоднократно сообщалось Мелани Кляйн на основании многочисленных наблюдений, сделанных ею в ходе анализа детей. При этом она подчеркивала важность детских фантазий.

Если обратиться к более новым трудам, я бы упомянула исследование Уильяма Меннингера (Menninger 1943) анальной фазы и ее последствий. Насколько мне известно, это последняя крупная работа об анальности на английском языке. Мен-нингер предлагает схему, очень четко отображающую события детского возраста и взаимное влияние анального и других влечений, а также их связь между собой и последующими состояниями. Различные проявления он рассматривает по следующим категориям: непосредственное продолжение, социально приемлемые и социально неприемлемые черты характера, реактивные образования, признаки и симптомы. Что касается возрастного периода анальной фазы, то его позиция отличается от общепринятой, поскольку он приравнивает ее начало к началу оральной фазы. Это различие смягчается, однако, тем, что автор подчеркивает усиление анального интереса, а именно в период прекращения грудного вскармливания и воспитания опрятности. В качестве периода наибольшего анального интереса он называет возраст между двумя и тремя годами.

Клиническое исследование Арлоу (Arlow 1949) однозначно подтверждает на совершенно ясном материале более ранние данные ван Офюйзена (van Ophuijsen 1920) и Штерке (Stärcke 1920), которые независимо друг от друга сообщили, что собственные ощущения и чувства пациента формируют прототип преследователя паранойяльного больного. Это положение чрезвычайно важно для одной моей идеи, которую я намереваюсь изложить в дальнейшем.

К гораздо более позднему времени относится тщательное исследование происхождения и природы анального объекта, проведенное Грунбергером (Grunberger 1959). Он датирует наступление анальной фазы одновременно с орально-кусатель-ной и характеризует сущность анальности как процесс овладения и поглощения объекта. Анальный мир представляет собой замкнутую, ограниченную систему, в противоположность открытому и безграничному миру орального нарциссизма.

Краткий обзор литературы я завершаю работой Рене Шпица в сотрудничестве с Кэтрин Вульф (Spitz, Wolf 1949). Авторы в различных условиях наблюдали большое число детей с рождения до пятнадцати месяцев с точки зрения их аутоэроти-ческой деятельности. Они пришли к заключению, что выбор определенного типа аутоэротики определяется эмоциональными отношениями, которые предоставляет ребенку среда. Я хотела бы процитировать два важных с моей точки зрения

абзаца:

«Аля нас было неожиданностью обнаружить, что большинство психозов, на которые мы обращали внимание, сконцентрировалось в группе матерей, дети которых играли со своими фекалиями».

«Необычайно большое число детей-копрофагов пострадало из-за своих матерей. Они обжигались или обваривались кипятком; один проглотил булавку, другой упал вниз головой, третий едва не утонул в ванне; складывается впечатление, что без тщательного и внимательного ухода со стороны персонала многие из этих детей просто не выжили бы».

603

ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ

Исходным пунктом этой статьи является мое предположение, что значение анальной фазы заключается в том, что в этот период жизни ребенок переживает второе важнейшее столкновение своего нарциссизма с объектными отношениями. (Если в качестве первого такого столкновения рассматривать рождение, то это уже третье!)

Хотя наличие и способ воздействия нарциссических элементов в анальности были открыты и выделены Фрейдом (X, 137 и далее), и в этом ему следуют все остальные аналитики, этот факт, имеющий основополагающее значение, все же не был отчетливо сформулирован. Вследствие этого мы упустили возможность исследования судеб нарциссизма, судеб, благодаря которым трансформируются его изначальные примитивные проявления, приобретая формы, которые на последующих этапах развития соединяются с креативностью Я и объектными отношениями.

Я бы хотела повторить и подчеркнуть: не было четко сформулировано, что основное столкновение между детским нарциссизмом и объектными отношениями происходит именно в анальной фазе. В сущности Фрейд показал это, излагая свои представления о развитии цивилизации. Одно из основных его положений состоит в том, что цивилизация создается и сохраняется благодаря постоянному отказу индивида от нарциссического удовлетворения своих влечений. Там, где Фрейд детально исследует это утверждение, в качестве примера он выбирает анальную эротику. На мой взгляд, он поступает так лишь отчасти потому, что садизм, имеющий место в анальной эротике, делает последнюю удобным отправным пунктом для глубинного исследования разрушительных влечений, их связей с влечением к смерти (которое Фрейд позднее назвал первичной властью смерти, противопоставив первичной власти жизни), а также сложных, обусловленных чувством вины процессов. Отчасти, я бы сказала, выбор Фрейда обусловлен проблематикой нарциссизма, связанного с анальностью. Утверждение Фрейда, что нарциссизм в определенной мере сохраняется на протяжении всей жизни, наверное, можно понимать как констатацию несовершенства человеческой природы. Но его можно рассматривать и как определенное воззрение на нарциссизм, который понимается как большее, чем просто проявление примитивных асоциальных стремлений. Над этим стоит задуматься.

НЕКОТОРЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ О ПРИРОДЕ АНАЛЬНОСТИ

Анатомическое положение анальной зоны является дорсальным, дистальным, скрытым. То есть она находится вне сферы социального контакта ребенка с матерью, который в не меньшей степени, чем социальные отношения между взрослыми, ориентирован преимущественно на фронтальную встречу — конфронтацию — партнеров.

Анальные возбуждения возникают и развиваются независимо от какого бы то ни было содействия со стороны матери, и поэтому как соматическая функция, так и либидинозное удовольствие, которое получает ребенок от этой функции, регулируются им самостоятельно. С точки зрения этих двух аспектов анального переживания принцип анаклитического развития либидо и объектной любви действует в анальной фазе иначе, чем в оральной. Для анальности объект избыточен, чтобы не сказать хуже, и мы знаем, как из непосредственного наблюдения, так и из аналитического исследования, что вмешательство или, точнее, вторжение в анальную функцию воспринимается как агрессия. Описание одного пациента, которому мать

604

часто ставила клизму, особенно показательно. Он хорошо помнил, как переживал ярость, дикое возбуждение, безумный страх лопнуть от клизмы и разлететься на куски. У многих пациентов с сильно выраженными садо-мазохистскими проблемами во время анализа обнаруживается, что они испытывали в детстве подобное анальное вторжение со стороны родителей. Это могло совершаться как физическими средствами (например с помощью клизмы, свечек), так и психическими (например вследствие повышенного интереса, тревоги, страха), которые ребенок обычно совершенно верно истолковывает как выражение анальной сексуальности родителей. Поскольку цикл анальной потребности, облегчения и удовольствия совершается без содействия или участия матери, мы должны предположить, что фантазии, относящиеся к анальным ощущениям, по своей сути лишены объектных идей, абсолютно нарциссичны и неопосредуемы. Чтобы перейти на ступень опосредования, они нуждаются в опоре на объекты, иными словами, необходимо чтобы они были смешаны с неанальными влечениями и фантазиями, действительно связанными с объектами. В своей работе «Введение в нарциссизм» Фрейд писал:

«Трогательная, по сути столь детская родительская любовь является не чем иным, как возрожденным нарциссизмом родителей, который в своем превращении в объектную любовь, несомненно, проявляет свою прежнюю сущность».

«Предполагаемый нами первичный нарциссизм ребенка., гораздо труднее распознать путем непосредственного наблюдения, нежели доказать логически, отталкиваясь от другого исходного пункта. Рассматривая установку нежных родителей к своим детям, необходимо понимать ее как оживление и репродукцию собственного, давно отвергнутого нарциссизма» (X, 157, 158).

На начальной стадии анализа одна пациентка большую часть своего времени с упоением рассказывала о том, как ее малышка играла с фекалиями. Она приняла мое толкование, что тем самым она выражала собственное анальное удовольствие. Анальные фантазии, которые позднее передаются словами и поступками, используют отношения к объектам. То есть мы и в самом деле обнаруживаем в анализе, что все компоненты объектных отношений, включая эдипов комплекс, присутствуют в анальном варианте. Но это не является первичным, а происходит в результате смешения с анальностью элементов, относящихся к другим зонам и парциальным влечениям, которые в силу своего характера требуют отношения к объекту. Любовь, ненависть, соперничество, ревность, зависть, страх, стыд и вина вновь обнаруживаются в анальном мире, тогда как вклад, вносимый столь тесно связанным с анальностью влечением к обладанию, можно распознать по необычайно агрессивному характеру этих фантазий.

Полагаю, у вас уже готовы возражения против моего утверждения, что ребенок не нуждается в материнской помощи при отправлении анальной функции и что посредством анальной зоны он не переживает с ней никаких отношений. Однако при уходе за ребенком имеется множество деталей, в которых происходит такой контакт. Мать моет, вытирает, припудривает, смазывает анальную область и можно легко заметить, что все это нравится ребенку. Мать меняет подгузники, усаживает малыша себе на колени и т.д. Однако эти действия связывают анальную область со всем остальным телом ребенка и тем самым способствуют тому, чтобы весь репертуар влечений и чувств был непосредственно включен в отношения друг с другом и чтобы, кроме того, была задействована активность рук и ног. Переживания во время купания включают «океанические» ощущения всей поверхности тела, экстаз наготы и свободу энергичных движений в благоприятной среде. Эпизоды, в которых мать вызывает приятные ощущения, дотрагиваясь до анальной зоны, без сомнения, относятся также и к соседней генитальной области. Что касается смены подгузников, то, на мой взгляд, ребенок, особенно если он уже умеет

605

стоять, часто реагирует на это гневом и протестом. Так, один годовалый ребенок соглашался на эту процедуру, только если я ставила его на ножки и по возможности разрешала ему в это время возиться в умывальнике. Зеркало над умывальником обеспечивало также фронтально-визуальный контакт между нами.

В отличие от остальных зон тела анальная зона не образует для ребенка особый орган, способный доставлять информацию о позитивных отношениях к объектам или о чувствах, желаниях и процессах иного рода, чем те, которые принадлежат к самой анальной функции. Анальные звуки могут сопровождать эту функцию в начале или в ходе процесса, однако они не представляют собой неотъемлемые сопутствующие явления этой функции и фактически выражение лица ребенка передает эту информацию гораздо отчетливее. Ребенок краснеет, когда тужится, его взгляд становится рассеянным и обращен вовнутрь, интерес полностью отвлечен от объектов. Согласно Шпицу (Spitz 1949), этот период ухода вовнутрь длится примерно полминуты. Рот, напротив, является органом, сообщающим о многих вещах, даже еще до того как ребенок научился говорить. Определенные звуки, гуканье и лепет, сообщают нам, что ребенок счастлив. Еще не умея образовывать слова, он произносит тот или иной звук в качестве приказа, который понятен для его окружения. Дополнительное движение руки обозначает, в чем состоит это желание. Или же ребенок способен нам сообщить, что устал, начиная причмокивать. (А уж кричать он умеет с рождения!)

Таким образом, как отмечает Грунбергер (Grunberger 1959), оральный мир открыт и безграничен, тогда как анальная система замкнута. Тем не менее, я полагаю, это утверждение нуждается в уточнении. В силу интимной связи между анальной зоной и стремлением к обладанию, которое выражается посредством мышечного аппарата, последний следует включить в понятие анальной системы. Английский язык выражает этот факт двойным значением слова «motion», которое обозначает как движение в целом, так и испражнение в частности. Поэтому усиление агрессивности детской моторики, проявляющейся в разбрасывании и швырянии вещей, ударах и т.д., в явном удовольствии от агрессивного самоутверждения и сопротивлении в поведении при отсутствии реактивно обусловленного гнева, даже с вошедшим в поговорку ангельским выражением лица, я бы предложила рассматривать как признак того, что ребенок переходит к анальной фазе. Ни один из маленьких детей, которых я наблюдала, не миновал периода упорного движения в противоположном направлении, открывания чужих дверей, вторжения в чужие сады, особенно если он замечал, что взрослому это не нравится и что сам он этого не делает. Вследствие анатомического расположения анальной зоны мы и в самом деле очень мало можем узнать из непосредственного наблюдения об отношении маленького ребенка к своим анальным процессам до начала приучения его к опрятности, Тогда, разумеется, конфликт между его волей и волей матери становится очевидным. Этот конфликт наряду с тем, что объектное отношение к матери, возникшее уже на оральной стадии, продолжается в соответствии с созревающим Я, заставляет ребенка приспосабливаться к желаниям матери. Из любви к матери, из страха утратить ее любовь, ради удовольствия, получаемого от ее похвалы, он адаптирует свою функцию и испражняется тогда и так, как того требует мать. С другой стороны, ребенок пытается ей противодействовать, заставляя ждать, обещая, но не держа своего слова, стремясь подчинить себе мать, насладиться своей властью и ее беспомощностью, отомстить за всевозможные фрустрации и наказать неверность матери, вызывающую у него ревность к соперникам.

Здесь мне хотелось бы высказать еретическую мысль, что сам ребенок не распространяет свою чрезмерную нарциссическую гордость на свои экскременты как таковые (Kubie 1957).

606

Непосредственные наблюдения и аналитические исследования убедили меня, что в качестве чего-то хорошего и ценного воспринимаются отнюдь не сами по себе фекалии. То, что необходимо проводить различие между экскреторным актом и его продуктом, признано всеми аналитиками еще со времен Джонса (Jones 1948), однако ни сам Джонс, ни другие авторы не использовали эту идею при рассмотрении нарциссического качества анальности. В первоначальных формулировках Фрейда мы обнаруживаем соответствующее высказывание. Он говорил, что ребенок вначале не испытывает ни стыда, ни отвращения к своим экскрементам и оценивает их «как часть своего собственного тела». Если принять это всерьез, то мы должны исследовать ситуацию, в которой фекалии воспринимаются как часть собственного тела. Это ощущение пропадает, когда фекалии перестают быть теплым и мягким веществом, с которым сливается телесное Я ребенка. С этого момента ощущения, вызываемые фекалиями, становятся неприятными, а, согласно Фрейду, все то, что вызывает неприятное возбуждение, на примитивной стадии развития частью себя не признается. Когда экскременты начинают вызывать неприятные ощущения, ребенок нуждается в помощи матери. Точно так же экскременты вне собственного тела, опорожненные в горшок, рке не являются для ребенка частью собственного тела. С окончанием акта дефекации непосредственное ощущение от контакта фекалий и тела пропадает и между ними устанавливается дистанция. Грунбергер назвал этот переход от внутреннего к внешнему превращением фекалий в анальный объект. Можно отчетливо наблюдать, как ребенок с интересом и любопытством, но вместе с тем со страхом и недоверием разглядывает экскременты в горшке. Выражение лица двухлетнего ребенка, выказавшего перед испражнением определенное недовольство, нетвердым шагом подошедшего к матери и без слов сообщившего ей о своей потребности, как бы говорило: «Так вот что причиняло мне столько неудобств!» Однажды этот же мальчик, расставив ноги, встал над горшком и наклонил вперед свое тело, чтобы посмотреть, что из него вышло. Что же он увидел? Во-первых, как всегда, свой пенис, и на мгновение нечто, что упало. Малыш не сделал ни малейшей попытки потрогать затем свои экскременты, и я не думаю, что это было связано с послушанием. Возможно, раньше ему было сказано, чтобы он не дотрагивался до своих экскрементов. Но сколько раз ему говорили, чтобы он не брал огромный молоток, не ворошил огонь в печи, не мучил котенка и т.д. и т.д. •— и все без малейшего результата. Раз ребенок не берет в руки свои экскременты, то не потому, что он такой уж послушный, а просто потому, что они ему не нравятся.

Исходя из своих собственных — весьма ограниченных — наблюдений, я могу подтвердить заключение Шпица (Spitz 1949), что игры с экскрементами встречаются гораздо реже, чем другие аутоэротические действия, и что они указывают на наличие патологического фактора в жизни ребенка.

Ребенок гордится своей продуктивной способностью, а не результатом этой задействованной способности. Я полагаю также, что ребенок не верит взрослому, если тот расхваливает экскременты словно какой-то подарок. Когда ребенка начинают приучать к опрятности (я не говорю о тех детях, которых с самого начала высаживают на горшок и которые, кстати говоря, неизменно позднее реагируют протестом), у него уже достаточно развито чувство реальности, чтобы понять, что хорошие подарки сохраняют, а не спешат выбросить. Я думаю, он относится к утверждению, будто его экскременты — это подарок, с той терпимостью, с которой дети очень часто воспринимают взрослых. Ребенок понимает, что мать его любит и радуется чему-то, что он сделал, и что не сами по себе экскременты

приводят ее в такой восторг.

Некоторые сообщения из хэмпстедских интернатов подтверждают негативное отношение детей к своим экскрементам, и это нельзя приписывать одному только

607

страху перед воспитателями. Некоторые дети выказывали также явное недовольство, отвращение или страх перед своими экскрементами и они тотчас испытывали радость и облегчение, когда уносили их грязные подгузники, Я могу напомнить здесь о воззрении Фрейда, что к отказу от анального удовольствия ведет не только воспитание, но и нечто, присущее самому ребенку, наследственный фактор, идущий навстречу воспитанию. Иными словами, уже в самом ребенке заложено негативное отношение к своему стулу. И наконец, если мы вспомним об агрессивной направленности анальной функции, то должны предположить такое же враждебное отношение и к экскрементам.

При анализе мы часто видим негативную сторону детского нарциссизма, то есть ипохондрию в отношении анальной функции в целом и самих экскрементов в частности. Выше я указала на некоторых авторов, сообщивших о наблюдениях подобного рода. Разумеется, я навлекаю на себя подозрение в том, что забываю, что психоаналитическое «дитя», лежащий на кушетке взрослый, не идентичен тому ребенку, каким он был когда-то. Надеюсь, что в следующим разделе я сумею снять себя это подозрение.

НЕКОТОРЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ ОБ АНАЛЬНОЙ МОДЕЛИ ТРУДОВОЙ

ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Во многих анализах имеются фазы, в которых вроде бы все указывает на то, что мы имеем дело с «анальным характером», и удивляемся, почему мы раньше просмотрели этот диагноз. На самом же деле пациент не представляет собой «анальный характер». Просто получилось так, что в центре внимания при анализе оказались его профессиональные проблемы. Я ограничусь здесь симптомом затруднения при работе, относящегося к письму, который проявляется и в так называемой творческой деятельности, и при выполнении рутинной работы. Разумеется, любое письмо, за исключением автоматического копирования, в определенной мере является оригинальным и творческим.

Я приведу несколько клинических примеров и напомню об известных аналитических данных.

Пациент не может приступить к работе, потому что «его раздражает дерьмо на рабочем столе». Он должен сперва «расчистить стол и разделаться с кучей накопившихся долгов». У него не возникает затруднений, покуда он может исполнять свои обязанности устно, но чтобы писать, он должен «уединиться от людей», а он боится «одиночества и депрессии».

Другой пациент испытывает подлинный ужас перед критикой, которую может вызвать написанная им работа. Люди скажут, что все это устарело (берлинское выражение «старые верблюды» в точности передает чувства моего пациента), другие авторы сказали это задолго до него и гораздо лучше. Его обвинят в плагиате. А если его идеи и покажутся новыми, их отбросят как не имеющие никакой ценности. Когда же пациент не мог избежать задания что-либо написать, то он погружался в фантазии, в которых со множеством приятных подробностей представлял себе, как создает грандиозное творение, принесшее ему заслуженную славу. Каждый раз пробуждение к реальности было ужасным.

Еще один пациент каждый день рассказывал о своих проблемах с письмом. В этот период проект, над которым он работал, подвергся значительным изменениям. Пациент сам обнаружил несколько причин своих затруднений. Например, на одном из сеансов он сказал, что теперь знает, почему писать так трудно. Он не может долго сидеть на одном месте. Каждые четверть часа ему надо встать, похо-

608

дить, заняться чем-то другим. Выяснилось, что все эти побочные действия имеют оральный элемент, либо совершенно непосредственный, когда он готовил себе что-нибудь попить, либо смещенный на слуховое восприятие, когда он слушал пластинки. Таким образом, для письма оставалась лишь небольшая часть того времени, которым он располагал. Еще одно открытие касалось места и времени. Когда он находился вне дома, то испытывал сильное желание писать, но именно в тот момент и в том месте оно было неосуществимо. С нетерпением он дожидался возвращения домой, но стоило ему переступить родной порог, как желание работать пропадало. Затем в анализе наступил период, когда на первый план вышли другие проблемы, и он долгое время вообще не упоминал о своих затруднениях с письмом. Этот этап завершился двумя встречами, во время которых пациент постоянно спорил со мной. Он очень сердился на меня, утверждая, что его терпение исчерпалось, что мой анализ во многих отношениях неверен, что он отвергает мои интерпретации и т.д. На другой день он был раздражен еще сильнее и утверждал все это с огромной энергией. Он прочел мне лекцию о научном подходе, проиллюстрировав ее одним эпизодом из анализа. Он настаивал, чтобы я принимала его рассуждения как таковые (то есть признала свою научную непригодность и училась бы у него) и запретил мне давать интерпретации. Хотя его упреки явно представляли собой повторение прошлых конфликтов и травм в ситуации переноса, сама лекция, которую он мне прочел, была исполнена оригинальных мыслей и ясных формулировок, и я пришла к выводу, что его способность писать благополучно восстанавливается. На следующий день он начал сеанс со вступления: «Я хочу поделиться с вами своей радостью». Он добавил, что ему нелегко со мной говорить об этом. И в самом деле, он говорил в непривычной для него смущенной манере. Оказалось, что его радость была связана с успехами в письме. Он нашел выход из своего затруднения: приступая к письму, он начинал вести диалог. Это открытие привело к изменению его метода, и теперь он стал испытывать радость от письма. В дальнейшем у него вновь появились проблемы, ибо, как он выразился, «просто книга не может быть твоим ребенком. Ребенком может быть только ребенок».

Я привела эти эпизоды из анализа затруднений при письме по причине того, что они отчетливо демонстрируют оживление детских сексуальных проблем, в частности проблем анальной стадии. Чувства вины из-за сдерживания, отсрочки и неопрятности — депрессия и раскаяние в одиночестве — страх наказания за воровство или производство малоценного материала — потребность в оральном утешении — высокомерная переоценка своей продуктивности — шаг к гениталь-ности, наталкивающийся на неспособность породить ребенка: все эти элементы повторяют импульсы, чувства и представления анальной фазы. Кроме того, приведенный мной материал показывает различие между оральным и анальным прототипами работы. Пациент, который ничего не имеет против работы, покуда она может выполняться устно, а также попытка преобразовать письмо в диалог напоминают нам о наиболее ранней ситуации, в которой совершается работа. Диалог представляет собой кооперативное сообщество двух участников. Самая ранняя модель такого сообщества — это ребенок, который сосет, и мать, которая его кормит. В литературе недостаточно внимания обращается на тот факт, что младенец, блаженствуя у материнской груди, одновременно трудом обеспечивает свое существование. Единственное указание подобного рода мне встретилось в примечании в статье Л. Хендрика «Труд и принцип удовольствия» (Hendrick 1943). В противоположность модели работы, которая закладывается в переживаниях младенца у материнской груди и позднее развивается при обучении речи, модель работы, происходящая из анальной фазы, предполагает отказ от кооперации, одиночество и полную автономию во время продуктивного акта.

609

Разумеется, это относится не только к письму, но и к любой форме творческой деятельности, проистекающей из самых ранних источников творческой независимости. Однако письмо, по-видимому, особенно подвержено тем опасностям, коренящимся в бессознательных воспоминаниях, в соответствии с которыми в самостоятельной креативной деятельности создавалось нечто плохое и заслуживавшее разве что только тут же быть выброшенным, как то постоянно и случалось.

Тем не менее овладение письменной речью мы рассматриваем как основной признак культуры, и я бы сказала, что только тот человек, который обрел способность адекватно выражать свои мысли на бумаге, полностью способен пользоваться средствами языка, то есть в полном смысле слова научился говорить. Как показал Фрейд, развитие индивида повторяет эволюцию культуры. Оральное речевое общение начинается на ранней стадии развития и зависит от помощи партнера по разговору. Овладение словами, решающий фактор в становлении вторичных процессов, развивается из отношений с родителями, опираясь на акустические следы памяти (Фрейд). Восприятие речи сходно с оральным физическим контактом с объектом, а речь пробуждает соматические воспоминания о том опыте, в котором были активны рот, губы и язык при сосании материнской груди. Сказанное слово эфемерно, оно — дитя мгновения. (Технические средства были изобретены, чтобы сохранить или, по крайней мере, продлить жизнь этого недолговечного создания.) Его можно тут же вернуть и исправить. Тем самым говорящий несет лишь ограниченную ответственность.

Написанное же слово преодолевает пространство и время, создавая новые параметры существования. Вспомним хотя бы расшифровку линейных Б-таблиц, знаменовавшую революцию во взглядах не только исследователей греческой культуры. Но по той же причине письмо чревато для автора серьезными последствиями и возлагает на него повышенную ответственность. Частица его Я продолжает жить независимо от него самого, независимо от его воли. Он за нее в ответе.

В фазе примата анальной зоны возникает прототип письменного слова, а бессознательные воспоминания, которые оно вызывает, ведут к страху перед критикой и отвержением. Именно присущая анальности амбивалентность и проявляется в столь хорошо известных колебаниях писателя от вдохновенной сосредоточенности и поглощенности до вялой инертности, от гордого самовозвышения до отчаяния.

В другом месте я уже высказывала мнение, что одним только процессом сублимации нельзя объяснить творческую деятельность, что в ней задействованы кроме того и прежде всего первичные способности Я, побуждающие индивида к тому, чтобы их проявлять и объективировать.

Первая жизненная ситуация, в которой индивид осознает свои автономные возможности и запас сил, возникает в анальной фазе. Здесь человек впервые ощущает свою творческую способность следовать побуждению и справляться с ним совершенно самостоятельно, а не в диалоге с партнером, который разделяет ответственность.

Ребенок уже и до этой фазы был креативным. Я имею в виду образы его фантазии, которые имеют место уже в оральной фазе. Однако они остаются во внутреннем мире ребенка, не покидают его тела и поэтому не подвергаются проверке на реальность со стороны его самого и его объектов.

Я выделяю анальность в качестве прототипа креативной деятельности Я. Это подводит меня к рассмотрению техники, которой располагает Я для раскрытия своих интенций. Эта техника использует так называемые механизмы Я. В период, когда аналитическая мысль определялась первой фрейдовской моделью психичес-

610

ких процессов, мы оценивали эти механизмы с точки зрения защиты от конфликта и неудовольствия, обусловленных требованиями Я. Однако благодаря второй модели Фрейда в центре внимания оказались психология и автономия Я, и мы теперь говорим о конструктивных и исполнительных функциях механизмов Я.

Рассматривая эти механизмы, мы замечаем, что многие из них имеют корни в анальной функции. Подавление и вытеснение (то и другое Фрейд описывает в «Недомогании культуры» [1930] ) являются мерами, которые препятствуют завершению начавшегося процесса и сдерживают нечто идущее из глубины. Обращение в противоположность заключается в смене первоначального направления на противоположное. К этому механизму очень близки обращение на себя и аннулирование. Здесь также направление процесса меняется, а первоначальный импульс гасится. Наконец, я бы хотела упомянуть расщепление и проекцию. Невозможно избавиться от впечатления, что здесь другими словами описывается дефекация.

Все эти механизмы могут служить защите от неудовольствия, конфликта, вины, агрессии, любовных притязаний, преследования и т.д., но за это приобретение Я расплачивается потерями в перцепции и прочими вытекающими отсюда последствиями. Но они могут использоваться также в конструктивных целях и служить творческим способностям Я. Так, например, чтобы справиться с проблемой, необходимо на ней сконцентрироваться, а это требует подавления и вытеснения посторонних мыслей и импульсов. В мыслительной деятельности распознавания и различения действует механизм, аналогичный расщеплению, однако он повышает, усиливает восприятие и приводит к формированию понятий. Обращение в противоположность и обращение на себя играют важную роль в рефлексивном мышлении. Существует и конструктивное применение проекции внутреннего процесса, позволяющее добиться большей ясности относительно этого процесса, причем Я продолжает сознавать, что речь идет о внутренней, собственной проблеме. В этом случае проекция не ведет к отрицанию, искажению или бредовым представлениям.

На многих важных участках творческой деятельности индивид является нарцис-сическим (ср. концепцию Балинта «креативной однотелесной области»). Творческий работник удаляется от общества и поглощается собственными процессами. (Не одна только зубная боль является причиной нарциссического ухода от объектов!) На мой взгляд, нарциссизм не является просто самым ранним проявлением либидо или квазифизиологическим состоянием. Он представляет собой ориентирующую установку в отношении переживаний, проистекающую из врожденных, присущих Я способностей. И в самом деле, Фрейд с самого начала не оставил никаких сомнений в том, что между нарциссизмом и Я существует особая внутренняя связь. В качестве ориентации по отношению к переживаниям нарциссизм лежит в основе судеб развития, равно как и всех остальных элементов человеческой природы, а также постоянного дуализма, который благодаря первичным силам любви и стремления к разрушению управляет человеческой жизнью и в значительной мере ее усложняет. Поскольку впервые он возникает в фазе максимальной беспомощности, он принимает форму всемогущества и использует для своего выражения способность примитивного психического аппарата попросту воображать все то, чего хочется. В ней он поддерживается и сохраняется вначале благодаря слиянию с материнской грудью, а несколько позже, еще на стадии преобладания оральности, благодаря идентификации с грудью-матерью, то есть с матерью, воспринимаемой главным образом орально.

В анальной фазе все еще очень примитивный нарциссизм ребенка подвергается тяжелому испытанию, причем не только в отношениях с матерью, поскольку по собственной оценке его автономный продукт является для ребенка неприемлемым и отвергается его чувством реальности. Внутренняя борьба между ощущением собственных продуктивных возможностей и страхом, отвращением и презрением к

611

тому, что он произвел, придают анальной фазе отпечаток амбивалентности, как это было показано Фрейдом.

В этот период жизни, который в целом можно назвать фазой амбивалентности, нарциссизм выражается в агрессивном самоутверждении, оппозиции, упрямстве и садизме, а чувство идентичности в основном зависит от оппозиции: Я против Тебя. Потребуется долгое и опасное путешествие, пока в генитальности не установится стабильное и надежное чувство идентичности, а индивид не начнет стремиться к людям с отличной от него идентичностью, то есть к полноценным объектным отношениям, в которых индивид и объект так воздействуют друг на друга, что каждый из них усиливает в партнере чувство себя.

Слияние и идентификация, агрессивное самоутверждение и оппозиция, идентичность и взаимность — таковы вехи на пути к цивилизованному образу жизни.

ЛИТЕРАТУРА

Abraham К.: Zur narzißtischen Bewertung der Exkre-tionsvorgänge in Traum und Neurose. Int. Z. Psa., 6, 1920,64-67

Ergänzungen zur Lehre vom Analcharakter. Int. Z. Psa., 9,1921,27-47

Versuch einer Entwicklungsgeschichte der Libido auf Grund der Psychoanalyse seelischer Störungen. Neue Arbeiten zur ärztlichen Psychoanalyse, 11, Leipzig, Wien, Zürich: Int. Psa. Verlag 1914

Beiträge der Oralerotik zur Charakterbildung (1924). Psa. Studien zur Charakterbildung. Leipzig, Wien, Zürich: Int. Psa. Verlag 1925a

Zur Charakterbildung auf der genitalen Entwicklungsstufe. Psa. Studien zur Charakterbüdung. Leipzig, Wien, Zürich: Int. Psa. Verlag 1925b

Arlow, J.: Anal Sensations and Feelings of Persecution. Psycho-Anal. Quarterly, 18,1949

Fenichel, Q: The Psycho-Analytic Theory of Neurosis. New York: Norton 1945

Ferenczi, S.: Zur Ontogenie des Geldinteresses. Int. Z. Psa., 2,1914,506-513

Freud, S.: Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie (1905). G. WV

Über infantile Sexuahheorien (1908). G. W. VII Charakter und Analerotik (1908). G. W VII Der Dichter und das Phantasieren (1908). G. W VII Zur Einführung des Narzißmus (1914). G. W X Das Unbewußte (1915). G. W X

Über Triebumsetzungen, insbesondere der Analerotik (1916).G.W.X

Das Unbehagen in der Kultur (1930). G. W XIV Über libidinöse Typen (1931). G. W XIV

Die endliche und die unendliche Analyse (1937). G. W XVI

Greenacre, Ph.: Re-evaluation of the Process of Working-Through. Int. J. Psycho-Anal., 37,1956

Grunberger, В.: Etude sur la relation objectale-anale. Revue Francaise de Psychanalyse, 1959

Hartmann, H.: Ich-Psychologie und Anpassungsproblem. Int. Z. Psa., 26,1939, 62-135. Переизд.: Psyche, 14, 1960,81-164

Heimann, P.: Bemerkungen zur Subümierung. Psyche, 13, 1959,397-^14

Hendrick, L: Work and the Pleasure Principle. Psycho-Anal. Quarterly, 1943

Hoffer, W: A Reconsideration of Freud's Concept «Primary Narcissism» (1959) (не опубл.)

Jones, E.: Anal-Erotic Character Traits. Papers on Psycho-Analysis,24,1948

Klein, M.: Die Psychoanalyse des Kindes. Wien: Int. Psa. Verlag 1931; Geist und Psyche, 2109. München: Kindler 1973

Kubie, L. S.: The Fantasy of Dirt. Psycho-Anal Quarterly, 6,1937

Menninger, W. C: Characterologie and Symptomatic Expression Related to the Anal Phase of Psycho-Sexual Development. Psycho-Anal. Quarterly, 12,1943

van Ophuijsen, J. H: Über die Quelle der Empfindung des Verfolgtwerdens. Int. Z. Psa., 6,1920,68-72

Spitz, R. A., Wolf C: Auto-Erotism. Psa. Study of the Child, 3/4,1949

Genesis of Super-Ego Components. Psa. Study of the Child, 13,1958

Stärcke, A.: Die Umkehrung des Iibidovorzeichens beim Verfolgungswahn. Int. Z. Psa., 5,1919,285-287

612

ЭДИПОВ КОМПЛЕКС

Алекс Холдер

ТРАДИЦИОННАЯ ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКАЯ ПОЗИЦИЯ

Фрейд ввел в обращение основное психоаналитическое понятие эдипова комплекса в 1910 году, хотя его переписка с Вильгельмом Флиссом (см. статью М. Гро-тьяна «Переписка Фрейда») свидетельствует о том, что благодаря проведенному самоанализу он убедился в его существовании уже в конце прошлого столетия. Фрейд решил использовать этот термин, считая, что в греческом мифе о царе Эдипе, который, не осознавая того, женился на своей матери после убийства отца, отображен фундаментальный психический конфликт человека (см. также статью Г. Штольце).

Для Фрейда и представителей классического психоанализа эдипов комплекс стал краеугольным камнем их теорий, а также их понимания невротических конфликтов и психопатологического развития. Он понимался — и все еще понимается — как универсальный феномен, с которым приходится так или иначе сталкиваться человеческому индивиду. Эдипов комплекс имеет одинаково большое значение для обоих полов, при этом, разумеется, необходимо учитывать вполне очевидную специфическую половую дифференциацию.

В своей полностью сформировавшейся форме (так называемый полный эдипов комплекс) он представляет собой ориентированную на объект тригональную констелляцию, которая выкристаллизовывается уже в раннем детском возрасте (между вторым и пятым годом жизни). В этой фазе ребенок испытывает генитально акцентуированные сексуальные желания по отношению к одному из родителей и одновременно чувство соперничества, а иногда также желание смерти другому родителю. В рамках полного эдипова комплекса в классическом психоанализе проводится различие между его позитивной и негативной формами, причем предполагается, что в процессе своего развития как девочки, так и мальчики переходят от одной формы к другой и обратно.

В своей позитивной форме комплекс являет собой не что иное, как сексуальное влечение по отношению к родителю противоположного пола и желание смерти родителю того же пола. В работе «Я и Оно» (1923) Фрейд высказывается по этому поводу следующим образом:

«Я полагаю, что мы не ошибемся, если допустим существование полного эдипова комплекса вообще у всех людей, а у невротиков в особенности. Аналитический опыт обнаруживает затем, что в некоторых случаях та или другая составная часть этого комплекса исчезает, не оставляя заметных следов; в результате получается ряд, на одном конце которого находится позитивный, на другом конце — обратный, негативный эдипов комплекс, средние же звенья отображают полную форму комплекса с неодинаковым участием обоих компонентов» (XIII, 262).

613

Фрейд предположил, что структура эдипова комплекса создается как филогенетическими, так и онтогенетическими детерминантами, причем первые отвечают за его универсальное проявление. Для объяснения исторических предпосылок этого рода он отнес истоки эдипова комплекса в те доисторические времена, когда человечество было организовано в кочевые племена. Во главе племени стоял могущественный и жестокий вождь, или «отец», который однажды был убит и съеден его сыновьями (см.: «Тотем и табу», 1912—1913). Эта гипотеза указывает одновременно на биологический аспект эдипова комплекса и его универсальное свойство. С другой стороны, его своеобразная форма зависит в значительной степени от опыта малолетнего ребенка. Это означает, что на ней лежит отпечаток влияния семьи, например отпечаток отношения родителей к проявлению детских потребностей и влечений, а также установленной родителями меры удовлетворения или сдерживания потребностей. Важное значение имеют также наблюдаемые ребенком отношения между его родителями и роль, которую малыш — осознанно или неосознанно — играет для родителей. На специфическое формирование эдипова комплекса может влиять также наличие братьев и сестер, равно как и других членов семьи.

Клинические наблюдения позволяют считать достоверным то, что эдипов комплекс возникает и у детей, которые живут с одним из родителей или находятся в специальных учреждениях. Это придает еще больший вес гипотезе о конституциональных детерминантах. Последние представляют собой то, что побуждает детей в соответствии с достигнутой ими стадией развития утверждать себя в представлении или в реальных объектах с тем, чтобы дополнять неполную или вообще отсутствующую эдипову констелляцию.

Предполагается, что неудовлетворительное или неполное преодоление возникающих в связи с эдиповым комплексом конфликтов может породить у детей и взрослых невротические тенденции. И наоборот, здоровому и относительно нормальному индивиду удается надлежащим образом преодолевать эти трудности.

Классический полный эдипов комплекс (который включает в себя позитивную и негативную формы) может быть понят как дальнейшее развитие фрейдовской гипотезы о врожденной бисексуальности человека. Согласно этой гипотезе, независимо от физических данностей в каждом индивиде существуют как женские, так и мужские тенденции, которые проявляются в форме сексуальных желаний и фантазий, равно как и в его поведении. В период развития ребенка можно наблюдать значительное согласование мужских, активных способов поведения, с одной стороны, и женских, пассивных — с другой'. По этой причине Рут Мак-Брунсвик (Mac Brunswick 1940) первой предложила проводить различие не между позитивной и негативной формами эдипова комплекса, а между активной и пассивной. По ее мнению, понятия «активный» и «пассивный» описывают различия между полами точнее и полнее, чем характеристики, даваемые Фрейдом. Впрочем, следует констатировать, что фрейдовской терминологией (позитивная и негативная формы) охватываются совершенно иные аспекты эдиповой констелляции, нежели терминологией Мак-Брунсвик. Ведь эта пара терминов относится прежде всего к объекту эдиповых сексуальных влечений ребенка, в то время как Мак-Брунсвик выделяет позицию самого ребенка в рамках различных эдиповых констелляций. Из сказанного следует, что одна пара терминов никоим образом не заменяет другую. К примеру, позитивный эдипов комплекс мальчика выражает активное мужское желание овладеть матерью, проникнуть в нее. В то же время позитивный комплекс девочки определяется пассивными женскими желаниями, прежде всего желанием иметь ребенка от отца. То же самое относится и к негативной форме комплекса, причем мальчик берет на себя пассивную роль по отношению к отцу, а девочка — активную роль по отношению к матери.

614

Гипотеза о врожденной бисексуальности усложняет общую проблему и увеличивает количество возможные эдиповых констелляций. Решающими при этом являются возникающие на фаллическо-эдиповой фазе специфические желания и фантазии индивида. Так, девочка, которая находится в так называемой негативной эдиповой фазе, может занимать по отношению к своей матери не только активную, но и пассивную позицию, сопровождающуюся желаниями проникновения (пенетрации), ориентированными на «фаллическую» мать. Из этого следует, что теоретически можно выделить четыре основных констелляции для каждого пола, как это показано в приведенной ниже таблице. Обе обычно доминирующие позиции для каждого пола приводятся в таблице прописными буквами. Необходимо помнить, что к каждой из указанных здесь позиций относится и соответствующее неприязненное отношение к другому родителю, которое проявляется как активное желание избавиться от соперника.

	Объект детских	сексуальных желании
	позитивно	негативно
активно мальчик пассивно	МАТЬ мать	отец ОТЕЦ
активно девочка пассивно	отец ОТЕЦ	МАТЬ мать

В 1923 году, в начале третьего этапа развития своей психоаналитической концепции, Фрейд выдвинул гипотезу о том, что половое развитие мальчиков и девочек до образования эдипова комплекса протекает в основном одинаково. Его описание, которое до конца второго этапа было практически целиком ориентировано на мужской пол, стало, таким образом, относиться и к девочкам; для этого понадобилось просто заменить отца на мать, чтобы получить так называемую «простую» позитивную форму комплекса. Затем две новые идеи привели Фрейда к гипотезе, что как само развитие, так и характеристики и свойства комплекса у обоих полов необходимо строго дифференцировать. Во-первых, Фрейд понял, что развитие либидо у обоих полов проходит фаллическую фазу, в которой мужской орган имеет центральное значение и для мальчика, и для девочки. Во-вторых, Фрейд осознал важность дофаллической фазы, в которой мальчики и девочки равным образом должны преодолевать различные конфликты. Девочке надлежит отмежеваться от матери для того, чтобы достичь позитивной эдиповой позиции, которая обычно доминирует у обоих полов. С точки зрения развития девочка должна осуществить смену первичного объекта любви (переход от матери к отцу), в то время как мальчику необходимо изменить лишь качество отношений к первичному объекту любви (матери). Понимание этого стало причиной того, что Фрейд отказался от аналогий относительно эдипова развития обоих полов и вместо этого сделал основной акцент на главных различиях в генезе, на отдельных стадиях развития и на конечном результате.

615

В соответствии с этим мальчик вступает в эдипову фазу, если обеспечено объединение парциальных влечений под приматом гениталий, сопровождающееся усилением сексуальных желаний по отношению к матери при одновременном проявлении враждебных импульсов по отношению к отцу, который воспринимается теперь рке как соперник, поскольку стоит на пути осуществления желаний. Этот комплекс соответствует простому позитивному комплексу у мальчиков. Сокровенные мечты и фантазии, в которых избавляются от отца, чтобы занять его место рядом с матерью, приводят к появлению беспокойства и конфликтам, порождаемым боязнью возмездия со стороны отца. Вместе с рке упоминавшейся бисексуальной диспозицией это может привести к смещению в негативную эдипову позицию, в которой мальчик — при одновременной идентификации с матерью — ведет себя как девочка, развивая тем самым по отношению к отцу женскую установку и относясь к матери с ревностью и враждебностью (см. также статью Ж.-М. Алби и Ф. Паше). По мнению Фрейда, над обеими позициями довлеет боязнь мальчика потерять свой пенис, в который он влюблен подобно Нарциссу. В позитивной позиции причина выраженного страха кастрации кроется в боязни возмездия. В негативной позиции кастрация может представляться необходимой предпосылкой того, чтобы иметь возможность восприниматься отцом в качестве объекта любви (в соответствии с идентификацией с женщиной). Однако этот страх кастрации является у мальчика и самым важным динамическим фактором преодоления эдипова комплекса. К числу других факторов относятся неисполненные эдиповы желания и вытекающие отсюда фрустрации. В свете этих новых идей относительно полного преодоления эдипова комплекса Фрейд придерживался той точки зрения, что этот процесс представляет собой нечто большее, чем просто вытеснение: «Процесс, если он протекает идеально, равнозначен разрушению, уничтожению комплекса» (XIII, 399).

Половое развитие девочки, включая возникновение и преодоление эдипова комплекса, протекает, согласно теории Фрейда, намного сложнее, чем у мальчиков (см. статью Н. Шайнесс). Чтобы достичь наивысшей ступени гетеросексуальных объектных отношений, девочка должна сменить не только первичный сексуальный объект (обратить свой взор с матери на отца или с женщины на мужчину), но и первоначально доминировавшую генитальную зону (зону клитора, как эквивалент пениса, на зону вагины). В противоположность этому фаллос остается для мальчика первичным половым органом, а женщина — первичным сексуальным объектом. У девочки к этому добавляется также то, что при вступлении в фаллическую стадию развития либидо она должна избавиться от нарциссических обид и унижений из-за отсутствия пениса. Этому комплексу кастрации соответствует у мальчика страх кастрации, то есть боязнь лишиться пениса из-за своих эдиповых желаний и стремлений. Именно здесь обнаруживается основное различие между мальчиком и девочкой. Если у мальчика страх кастрации представляет собой важнейшую динамическую силу, позволяющую преодолеть эдипов комплекс, то у девочки последний становится возможным и он начинает формироваться как раз благодаря комплексу кастрации. Другими словами: первоначальный отказ маленькой девочки примириться с отсутствием у нее пениса приводит ее к тому, чтобы занять активную мужскую позицию (в литературе подобных девочек описывают как «маленьких сорванцов» 2
). В начальной фазе становления эдипова комплекса мать обычно еще является главным объектом сексуальных импульсов маленькой девочки, которая таким образом находится в негативной позиции комплекса. Фрейд описывает это в своей работе «О женской сексуальности» (1931):

«Можно принять во внимание и новый опыт, утверждая, что женщина попадет в нормальную позитивную эдипову ситуацию только после того, как преодолеет предшествующий период, когда господствовал негативный комплекс. И в самом

616

деле, в этой фазе отец является для девочки не многим больше, чем докучливым соперником, хотя неприязнь к нему никогда не достигает уровня, характерного

для мальчика» (XIV, 518—519).

Следует, однако, указать на то, что намного труднее распознать и описать последствия негативной формы эдипова комплекса. Это касается как девочек, так и мальчиков, поскольку у обоих полов позитивные формы выражены гораздо четче и они не только находят свое прямое выражение, но и проявляются во множестве

вторичных симптомов.

Причиной еще одного динамически важного различия между полами является существование различных доэдиповых объектных отношений с тем из родителей, которого в позитивной позиции с ревностью и ненавистью преследуют как соперника. При вступлении в фаллическо-эдипову фазу мальчик обычно испытывает перед отцом восхищение, уважает его, идеализирует и с ним идентифицируется. И наоборот, уже в доэдиповой фазе девочка испытывает по отношению к матери весьма противоречивые чувства. Они проистекают из знания материнских слабостей в воспитании, запретов и фрустраций, навязываемых матерью маленькому ребенку. То есть позитивный эдипов комплекс формируется у девочки на основе уже существующих враждебных импульсов по отношению к матери и их усиливает. Эта враждебность может найти свое выражение, например, в убеждении, что именно мать ответственна за отсутствие у девочки пениса.

Предпосылкой перемещения с негативной эдиповой позиции на позитивную является способность маленькой девочки заменить желание иметь пенис (или настойчивое убеждение в том, что таковой у нее есть) на желание завести ребенка. Фрейд характеризует это следующим образом:

«Теперь же либидо девочки переходит — можно сказать, в соответствии с предначертанным символическим равенством: пенис — ребенок — в новую позицию. Она отказывается от желания иметь пенис ради того, чтобы поставить на его место желание завести ребенка, и с этой целью делает отца объектом своей любви. Мать становится объектом ревности, девочка превратилась в маленькую женщину»

(XIV, 27-28).

Тем самым маленькая девочка достигает позитивной эдиповой позиции, от которой она вновь может оказаться из-за несбывшихся представлений-желаний и фрустраций с тем, чтобы обратиться к другой.

Предполагается, что у мальчика эдипов комплекс исчезает довольно резко. У девочки, напротив, это происходит менее драматическим и менее радикальным образом. Для девочки типичным является постепенное освобождение от комплекса или медленное его вытеснение. Это означает, что во взрослом возрасте его следы сохраняются у девочки дольше, чем у мальчика. Большое значение для психоаналитической теории, для понимания и терапии клинических феноменов на основе этой теории имеет тип преодоления эдипова комплекса. С классической точки зрения, например, Сверх-Я — один из трех психических компонентов, участвующих в формировании личности, который Фрейд описал в 1923 году в работе «Я и Оно», — определяется как «наследие эдипова комплекса» (см. соответствующую статью Д. Айке). Одна из его важнейших функций заключается в том, чтобы контролировать, цензуровать или сублимировать сексуальные и агрессивные импульсы, являвшиеся неотъемлемой составной частью эдиповой фазы.

Классический психоанализ исходит из предположения, что эдипов комплекс устраняется или преодолевается благодаря не только эмпирическим факторам (таким, как, например, страх кастрации, подавление желаний, нарциссические обиды и т.п.), но и биологическим факторам созревания. Последние передаются по наследству и регулируют протекающее по фазам развитие влечений, которое класси-

617

ческим психоанализом описывается как оральная, анальная, фаллическая, фалли-ческо-эдипова фаза, латентный период, пубертат, подростковый и зрелый возраст с его зрелой генитальной организацией.

Описанные выше четыре комбинации, возможные в рамках полного эдипова комплекса, открывают в период разрушения эдипова комплекса множество идентификационных возможностей. Они, однако, ограничиваются тем, что относительная сила мужских и женских сексуальных диспозиций (бисексуальность) в значительной мере определяет каждому индивиду, какая из идентификаций — с отцом или с матерью — будет доминировать и по этой причине окажет существенное влияние на формирование характера. В связи с этим Фрейд в работе «Я и Оно» пишет:

«При разрушении эдипова комплекса четыре содержащихся в нем стремления сложатся таким образом, что из них получится одна идентификация с отцом и одна с матерью. Идентификация с отцом удержит объект-мать позитивного комплекса и одновременно заменит объект-отца обратного комплекса; нечто подобное имеет место при идентификации с матерью. В различной силе выражения обеих идентификаций отразится неравенство обоих половых задатков» (XIII, 262).

ПОЗИЦИЯ М. КЛЯЙН

Представители классического психоанализа усматривают наличие важной связи между достижением фаллической фазы в развитии либидо и возможным возникновением действительной эдиповой констелляции. Хотя М. Кляйн также в принципе не отвергает эту фаллическую констелляцию эдипова комплекса, она все же исходит из других предпосылок. В своей теории она опирается на гипотезу о «ранней фазе эдипова комплекса», которая распознается как раз в тот самый момент, когда маленький ребенок становится способен постигать родителей как «целостные объекты». Это раннее образование эдипова комплекса коррелирует с переходом из паранойяльно-шизоидной позиции в депрессивную позицию, которую Кляйн наблюдала примерно на четвертом месяце жизни ребенка. Согласно ее теории, эдипов комплекс имеет оральные корни; кроме того, каждая из фаз развития влечения, следующая за оральной фазой, накладывает на него свой характерный отпечаток.

Гипотеза Кляйн о существовании эдипова комплекса уже на первом году жизни ребенка подкрепляется наблюдениями, согласно которым либидиноз-ные и деструктивные импульсы, желания и фантазии маленького ребенка (равно как и произрастающие из этого страхи) зачастую обладают интенсивностью, превосходящей интенсивность фаллическо-эдиповой фазы. Благодаря восприятию каждого из родителей как «целостного объекта» к тому же имеет место «треугольная констелляция», которая безусловно необходима для эдипова комплекса.

Согласно теории М. Кляйн, самый ранний момент появления эдипова комплекса в оральной фазе совпадает с тем временным пунктом, в котором проекции всемогущества у маленького ребенка достигают своей наивысшей точки; то есть впервые он появляется в фазе развития, в которой ребенок полагает, что может навязать родителям свою волю. Одновременно имеющиеся чувства ревности и зависти, страх изоляции и одиночества придают этим проекциям акцент враждебности и агрессивности.

М. Кляйн считает, что на развивающуюся в каждом маленьком ребенке эдипову констелляцию решающее влияние могут оказывать ранние отношения с мате-

618

рью. Например, на нее накладывает свой отпечаток идеализация матери при одновременном уничижении отца (или наоборот). С другой стороны, аналогичная конфигурация может возникнуть также в силу того, что маленький ребенок распределяет любовь и ненависть не на два отдельно взятых объекта (на мать и отца), а вначале, благодаря «защитному расщеплению», дифференцирует свое отношение к матери (выдумывая, например, «добрую» и «злую» грудь) и только затем направляет на отца один из двух импульсов.

Благодаря такому подходу, основанному на гипотезе об образовании эдиповой констелляции уже на первом году жизни, всякое психопатологическое развитие (кроме того, которое сводится исключительно к паранойяльно-шизоидной позиции) можно рассматривать как эдипово. С этой точки зрения каждое из них представляет собой сопровождающееся конфликтами столкновение детей с родителями. Направленные на родителей деструктивные желания-представления и фантазии маленького ребенка вызывают выраженную депрессию и страхи, которые в свою очередь приводят в действие целый ряд защитных механизмов с целью их нейтрализации и подавления. Важнейшими из этих механизмов являются разделение, или расщепление, маниакальные защитные механизмы и идеализация родительской сексуальности.

Предполагается, что в депрессивной позиции и после нее происходит постепенное снижение интенсивности проективных механизмов, сопровождающееся все более сообразным реальности взглядом ребенка на родительскую сексуальность и генитальность. Это развитие является предпосылкой возникновения более реалистичных форм интернализации родительских заповедей и запретов, поскольку таким образом появляется возможность идентифицироваться с сексуальными функциями родителей. Именно в этой точке развития становится очевидной и может быть описана та генитально акцентуированная эдипова констелляция, которая в классической психоаналитической теории считается единственной. Равным образом с классическим воззрением согласуется и предположение о том, что эдипов комплекс может быть по-настоящему разрешен или преодолен только по достижении фаллической фазы развития влечения (разумеется, классический психоанализ не может избрать никакую более раннюю точку времени уже потому, что в его теории эдипов комплекс выполняет функцию фаллической фазы или фазы примата области гениталий). В отличие от классической теории, М. Кляйн исходит из того, что страх кастрации и зависть к пенису следует рассматривать как совершенно равноценные для развития обоих полов. По этой причине наблюдающиеся особенности развития, обусловленные существованием физических различий и вытекающих отсюда психических различий между мальчиками и девочками, в теории М. Кляйн отодвигаются на второй план. К примеру, для нее зависть маленького мальчика к отцу из-за его большого пениса или к матери из-за ее груди и способности рожать детей с динамической точки зрения равноценна зависти маленькой девочки, переживающей отсутствие у нее пениса. Также и страху кастрации, переживаемому маленькой девочкой, приписывается важная в динамическом отношении функция. В классической же психоаналитической теории динамическая сила комплекса кастрации девочки отвергается (XIII, 400—401). В ней отстаивается точка зрения, что представление о потере тем или иным образом органа в динамической перспективе влечет за собой меньше последствий, чем страх потерять орган, который следует приписать собственным агрессивным импульсам и действиям (формирование Сверх-Я, разрушение инфантильной гениталь-ной организации).

619

ПСИХОАНАЛИЗ. Теория психоанализа. Стадии детского развития
ПРИМЕЧАНИЯ

1
В основе этого выражения лежит предполо- 2
Также и здесь снова отождествляются поня-

жение о том, что мужественность должна быть тия «мужской» и «активный», активной, а женственность пассивной.

ЛИТЕРАТУРА

Dalmau, С. J.: Post-Oedipal Psychodynamics. Psa. Review, 44,1957

Eisenberg, S.: Time and the Oedipus. Psa. Quarterly, 25, 1956

Freud, S.: Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie (1905).

G.IV

Totem und Tabu (1912-1913). G. W. IX

Das Ich und das Es (1923). G. W. XIII

Die infantile Genitalorganisation (1923). G. W. XIII

Der Untergang des Ödipuskomplexes (1924). G. W XIII

Einige psychische Folgen des anatomischen Geschlechtsunterschieds (1925). G. W. XIV

Über die weibliche Sexualität (1931). G. W. XTV Jappe, G., Borgh, Ch. v. D: Über den Familienroman im Ödipusdrama. Skizze zum Problem von Wahrheit und Dichtung. B: S. Goeppert (изд.): Die Beziehung zwischen Arzt und Patient. München: list 1975, 202— 214

Keiser, S.: A Manifest Oedipus Complex in an Adolescent Girl. Psa. St. С, 8,1953

Klein, M.: Some Theoretical Conclusions regarding the Emotional Life of the Infant (1952). B: Developments in Psycho-Analysis (изд. J. Riviere). London: Hogarth 1952

Lampl-de Groot, J.: Re-Evaluation of the Role of the Oedipus Complex. Int. J. Psa, 33,1952

Mac Brunswick, R.: The Preoedipal Phase of the Libido Development. Psa. Read., 1940,232

Meiss, M. L.: The Oedipal Problem of a Fatherless Boy. Psa. St. C, 1952

Reich W.: Die charakterologische Überwindung des Ödipuskomplexes. Int. Z. Psa., 17,1931

Schmidbauer, W: Mythos und Psychologie. Methodische Probleme aufgezeigt an der Ödipus-Sage. München: Reinhardt 1970

Sterken, D. v. d.: Ödipus. Eine psychoanalytische Studie. Geist und Psyche, T. 2121. München: Kindler 1974

620

ЭДИПОВА СИТУАЦИЯ, ЭДИПОВ КОНФЛИКТ, ЭДИПОВ

КОМПЛЕКС 1

Гельмут Штольце

«Нельзя утверждать, что человечество было весьма благодарно психоаналитическим исследованиям за открытие эдипова комплекса», — писал Фрейд (XI, 212). И тем не менее едва ли какое другое понятие столь охотно было включено тем же самым человечеством в его лексикон, как понятие «эдипов комплекс» (см. также статью А. Холде
Ра
)- Если бы оно считалось лишь «по праву ядром неврозов» (XI, 349), вряд ли можно было бы это понять2
. «Но поскольку все люди, а не только невротики, имеют такие извращенные инцестуозные и преступные мечты, мы можем заключить, что даже сегодня люди, находящиеся в здравом уме, прошли путь развития через перверсии и объектный катексис эдипова комплекса и что этот путь является путем нормального развития» (XI, 350). Не всем этот вывод кажется убедительным. Балинт, например, пишет: «Обычно предполагается, что наблюдающиеся в рамках психоаналитической лечебной ситуации явления должны быть репрезентативными для человеческого развития в целом. Такое представление имплицитно оказывает влияние на многие наши теоретические положения. Я считаю его ошибочным. Во-первых, не все то, что пережил человек в своем развитии, повторяется в психоаналитической ситуации. Во-вторых, то, что повторяется, в высшей степени искажается специфическими условиями психоанализа» (Balint 1970, 40—41).

Трудности понимания эдипова комплекса связаны с двумя типами тесно переплетенных между собой проблем: проблем, возникающих в процессе полового развития маленького ребенка, и проблем перехода развития с дуальных отношений «мать—ребенок» в раннем детстве на стадию сознательных отношений со многими людьми.

Я хотел бы попытаться показать, каким образом эдипова ситуация может быть понята как основополагающая констелляция человеческого развития, которая возникает всегда и везде.

Выражение «эдипов комплекс» Фрейд впервые употребил в 1897 году в письме к своему другу, берлинскому врачу Вильгельму Флиссу. В нем для характеристики биографически-общественной ситуации «семейного романа» (V, 127) связываются между собой два элемента, мифологический и психологический. Для лучшего понимания избранного здесь
подхода вкратце вспомним, о чем идет речь.

В мифе об Эдипе нашли свое отражение сказания о богах и героях, древнейшие обряды и события былых времен (Borkenau 1957). Этой теме посвящена обширная специальная литература, которую открывает двухтомный труд Роберта (Robert 1915). На этот миф как бы спроецировано огромное множество теоретических работ, что говорит о его несомненной притягательной силе. Самым древним и самым известным из дошедших до нас литературных произведений является драма
царя Эдипа,

621

описанная Софоклом. Фрейд, вводя понятие эдипова комплекса, ссылается на относительно более позднюю эллинистическую версию мифа.

«Теперь вы с нетерпением хотите узнать, что содержит в себе этот ужасный эдипов комплекс. Само имя говорит об этом. Вам известны все греческие сказания о царе Эдипе, кому судьба предначертала убить отца и взять в жены мать, который делает все для того, чтобы не дать исполниться предсказанию оракула, и который понес кару, ослепив себя, после того как узнал, что совершил оба эти преступления, ничего о том не ведая» (XI, 342).

Фрейд полагал, что в этих событиях нашло отображение наблюдавшихся у детей и его пациентов-невротиков душевных побуждений: любовного влечения к одному из родителей и ненависти к другому. Отсюда — «эдип». Он говорил о «комплексе» 3
, поскольку эти, как было сформулировано им позднее, «дурные» побуждения вытесняются в бессознательное, причем как в процессе нормального развития ребенка, так и у невротика. В этом отношении каждый человек испытывает эдипов комплекс, и от его преодоления (отказа от любовного влечения и ненависти) или непреодоления (вытеснения остающихся неизменными побуждений) зависит нормальное или невротическое развитие человека.

Чтобы принять эдипов комплекс в качестве «реального психического образования, возникающего и затем исчезающего в определенный период развития человека» (Nunberg 1959, 89), необходимо наличие определенных предпосылок. Фрейд считал, что с первых дней жизни единое для всех влечение к жизни, сексуальное влечение, которое питается энергией либидо, определяет отношения ребенка с окружающим миром. Затем, в соответствии с направленностью на объект, либидо в своем развитии проходит различные фазы, первой из которых является оральная, а второй — анальная. Лишь в третьей фазе развития, в так называемой фаллической фазе, на третий-четвертый год жизни, область гениталий становится центром организации либидо. После этого ребенок выбирает четко очерченный сексуальный объект, родителя противоположного пола, на которого он направляет инцес-туозные желания. И наоборот, родитель одного с ним пола отвергается как соперник (см. также статью А. Холдера об эдиповом комплексе).

Сопоставление мифа и психоаналитического толкования сразу же вызывает возражения. Нигде в мифе, в том числе у Софокла, не идет речи о сексуальных стремлениях, которые должны вести к «первопреступлению»: инцесту с матерью и убийству отца. Эдип в порыве гнева, в споре за право пройти первым убивает пожилого человека, своего отца. Не имел он и сексуальных желаний к Иокасте, своей матери. Она досталась ему в награду за освобождение Фив от Сфинкс.

Таким образом, между мифом и аналитической теорией можно провести лишь шаткую аналогию. Следует, однако, отметить, что, хотя сексуальные желания-влечения не являются промоторами события, Фрейд тем не менее интуитивно распознал в судьбе Эдипа важнейший момент человеческого развития. Его судьбу можно понимать не только как предписание рока, но отчасти и как следствие личной вины в происходящем. Но для этого необходим другой подход к проблеме.

Примерно полвека назад психоанализ стал проявлять интерес одновременно к отологическим работам и к непосредственному наблюдению за поведением ребенка4
. Результаты этих исследований в той мере, в какой они имеют значение для рассматриваемой нами темы, показывают, что формам проявления сексуальности предшествуют врожденные сенсомоторные способы поведения, имеющие решающее значение для теперешней и дальнейшей жизни. Боулби (Bowlby 1961) описывает «влечения-реакции» (именно так он назвал это явление) цепляния, плача, смеха и сосания, порождающих привязанность, которая является независимой от оральнос-ти частью реципрокных социальных
отношений, имеющих собственное развитие.

622

Любопытно, что Фрейд в своей ранней работе (V, 80) упомянул «хватательное влечение», но подчинил его в более поздних трудах сексуальному влечению. Сегодня мы знаем, что такие крайне важные позиции, как «доверие» и «страх отделения» , зависят от судьбы потребности в привязанности. Человек изначально является эмоциональным существом, и как таковое он ориентирован на контакты. «Чувство безопасности» и «отделение» на протяжении всей жизни остаются важными факторами развития его Я.

Особое значение этот социальный опыт приобретает на стадии, когда начинает формироваться Я-сознание, то есть примерно в конце первого года жизни. Ребенок начинает воспринимать себя как самостоятельное существо и впервые в возрасте полутора-двух лет произносит: «Я». Он расстается с системой соотносительных понятий, которую мы описываем также понятиями «базальное доверие» (Erikson 1950) и «базальное чувство безопасности». Основной фигурой этой первой системы соотносительных понятий является «мать». Это, впрочем, не означает, что здесь имеется в виду только личность матери. Поэтому лучше говорить о «материнском». Теперь ребенок сталкивается с другой системой соотносительных понятий. Ее
представителем является «отец», или, точнее говоря, «отцовское». В этой фазе жизни формирующееся Я впервые вживается в важную ситуацию принятия решений. Вопрос, который ставится перед ним, мог бы звучать следующим образом: хочешь ли ты, способный уже стоять на двух ногах, оставаться в симбиотической безопасности, то есть продолжать ползать как маленький ребенок на четвереньках? Или же ты хочешь стать участником напряженных трехсторонних отношений «Я — материнское — отцовское» ? Вопрос, сформулированный именно таким образом, равнозначен загадке Сфинкс, которую та задала Эдипу: «Какое из живых существ утром ходит на четырех ногах, днем на двух, а вечером на трех, при этом самое слабое, когда ног у него больше всего?» Эдип решает эту загадку, узнав это существо в себе самом: «Человек».

Таким образом, все мы эдипы, прошедшие в ходе развития и проявления Я всю эдипову ситуацию. Но — и это представляется мне самым важным — мы проходим ее отнюдь не единожды, как это многие считают в соответствии с психоаналитической теорией. Мы переживаем ее, всегда по-новому, в любых трехсторонних отношениях, формировать которые мы призваны. В этом
состоит эдипова ситуация, постоянно представляющаяся нам в образе впервые пережитых нами трехсторонних отношений, отношений Я, находящегося между материнским и отцовским. Поэтому нетрудно понять, почему эдипова констелляция имеет столь широкое распространение в образах души, сновидениях

и фантазиях.

Исходя из этого можно привести психологическое объяснение понятия «эдипова ситуация», которое, пожалуй, лучше согласуется с мифом: «эдипова ситуация» всегда имеет место в том случае, если перед человеком стоит сложная задача включить себя в качестве Я в трехсторонние отношения, чтобы утвердить себя в них между тем, что остается, и тем, что движется вперед. Это есть общечеловеческая проблема, а не что-то патологическое.

Мелани Кляйн проследила эдипову ситуацию вплоть до конца первого года жизни ребенка. Ее работа подвергалась резким нападкам со стороны многих психоаналитиков. Однако ее наблюдения показывают, что эдипова ситуация распространяется гораздо дальше, чем это вначале предполагал Фрейд, рассматривая ее лишь как часть процесса овладения половой ролью.

Она превращается в «эдипов конфликт» в том случае, если человек временно оказывается неспособным справиться с этой задачей из-за несоответствия между его запросами и силой Я.

623

Балинт изучал развитие человека не столько с позиции развития влечений, сколько с позиции развития Я и коммуникативных способностей (объектных отношений). В результате он описал появляющуюся после ранней симбиотической связи матери и ребенка способность к установлению двусторонних отношений и возникающие при этом основные препятствия. По мнению Балинта, дальнейшее развитие при достаточной силе Я приводит к установлению трехсторонних отношений. По этому поводу он пишет: «Вся область характеризуется тем обстоятельством, что во всем, что происходит, помимо субъекта участвует по крайней мере два объекта. Энергия, проявляющаяся на этом уровне, выступает в форме конфликта. Последний, как правило, проистекает из амбивалентности, которая вследствие запутанных отношений индивида относится к обоим одновременно познанным объектам» (Balint 1970, 39).

Об «эдиповом комплексе» мы можем говорить в том случае, если человек в описанном выше состоянии неспособности устанавливать трехсторонние отношения из-за уже существующей слабости Я фиксирован на псевдорешении исключить незнакомого третьего с тем, чтобы добиться мнимого благополучия — а также мнимого исцеления — в еще более тесных двусторонних отношениях с кем-то уже знакомым, а потому внушающим доверие. Этот патологический процесс означает отрицание и регрессию 5
, если говорить в терминах психодинамики, и убийство отца и инцест с матерью, если говорить языком мифологии.

Последнее нуждается в пояснении. После всего того, что мы недавно говорили про привязанность, нам следует отказаться от представления, что инцест основывается в первую очередь на сексуальном желании. Фромм (Fromm 1968, 126) также указывает на то, что самые глубокие инцестуозные отношения могут существовать без каких-либо следов сексуального возбуждения. Кроме того, последние этологические исследования (Bischof 1972) б
показывают, что вполне справедливо высказанное в 1891 году Вестермарком положение, согласно которому ранняя и постоянная близость гетеросексуальных партнеров в целом препятствует возникновению сексуальных желаний по отношению друг к другу. Следовательно, мать (для мальчика) и отец (для девочки) изначально как раз не
являются объектами сексуальных
желаний. Но поскольку естественные препятствия только мотивируют человеческое поведение, но не детерминируют его, и в этих отношениях также могут возникнуть сексуальные стремления, свобода действий, которой располагает здесь человек, должна быть ограничена. В этом и состоит предназначение и смысл табу инцеста. Последнее направлено не против сексуальности как таковой, а против инцеста, с одной стороны, который по отношению к бипарентальному размножению и экзогамии означает ущербность отбора, и против инфантильной склонности человека не покидать безопасного укрытия семьи — с другой. Парсонс и Бейлс (Parsons, Bales 1955) полагали, что табу инцеста является своего рода принуждением доказать социальную зрелость. Мы можем добавить: своего рода принуждением к становлению Я, предпосылкой которого является то, что человек постоянно противостоит другому человеку, незнакомому.

В психоаналитической терапии действительно встречается то, что столь подробно было описано Фрейдом, а именно то, что эдиповы конфликты тесно связаны с сексуальными конфликтами. Эмоциональная привязанность к матери или отцу на четвертом или пятом году жизни — вполне нормальное явление. Патологическим оно становится в том случае, если подобные отношения сексуализируются и вместе с относящимися к ним защитными механизмами сохраняются вплоть до пубертатного возраста и после него. Вопрос здесь состоит в том, как это связано с развитием Я в трехсторонних отношениях.

624

Сексуальное влечение к матери часто представляет собой скрытое желание сим-биотического единения. Существует немало людей, неспособных разграничить отношения тепла, ласки и сексуальные отношения и считающих, что они могут удовлетворить свои потребности в тепле и ласке только через сексуальные отношения.

Не будем подробно останавливаться на тех случаях, когда дети остаются фиксированными в эдиповой ситуации из-за того, что родители совращали их в форме прямых или символических предложений к половым сношениям. Я ребенка еще слабо, чтобы он мог сопротивляться подобным домогательствам. Это является причиной его регрессивного поведения. Прогрессивное преодоление эдиповой ситуации становится затрудненным.

Нередко желание симбиотического единения проявляется у этих людей в образе сексудлько-инцестуозного слияния. Можно было бы сказать, что речь идет об усложнении эдиповой ситуации — о напластовании на желание единения сексуального желания-влечения, то есть о смешении влечений. Основываясь на клинических наблюдениях, можно сказать: чем сильнее сексуальное желание и чем прочнее оно фиксировано на образе родителя противоположного пола, тем сильнее нарушение Я и тем неблагоприятнее прогноз. Ведь сексуйльно-инцестуозная форма эдипова комплекса отнюдь не равнозначна эдипову комплексу в целом, а сексуальные стремления являются не причиной,
а симптомом
нарушения контактов и отношений человека, которое проявляется здесь и теперь. У маленького ребенка, испытавшего достаточно ласки, чувствовавшего себя в безопасности и при этом не фиксированного на родителях, естественным образом развивается стремление установить отношения с посторонними, а с развитием сексуальных побркдений искать не только эротические контакты в родительской семье, но и в возрастающей степени с чужими людьми.

Поэтому можно предположить: там, где имеет место фиксация сексуальных потребностей на родителях, существует неисполненное желание безопасности, которое и воспрепятствовало развитию объектных отношений с чужими людьми.

Теперь несколько слов относительно понятия «отцеубийство», «устранение» соперника. Давно известно, что любые трехсторонние отношения имеют тенденцию к тому, чтобы превратиться в отношения двоих к одному. При этом тот, кто остался в одиночестве, становится помехой для двух других. Если он удаляется, то соперничество на этом заканчивается, наступает внешнее спокойствие. Но в результате пропадает возможность того, что один из двух оставшихся вновь солидаризируется с третьим. Говоря словами Гёте, эта ситуация «образования и преобразования, о вечном смысле вечный разговор» является, однако, предпосылкой того, что могут быть найдены все новые, ведущие дальше жизненные решения.

Рассмотренная нами концепция эдиповой ситуации имеет немаловажное значение для практической терапевтической работы. Поясним это на примере фокальной терапии.

Психоаналитическая работа нередко требует длительного времени. Но нам известна также концепция кратковременной терапии, фокального анализа, которая основывается на трудах Балинта и его рабочей группы. Если все проблемы пациента сфокусировать в одной точке и сконцентрироваться на ней в аналитической работе, то у пациента можно добиться удивительно быстрых изменений. С учетом изложенной здесь концепции эдиповой ситуации подобного рода фокальная терапия может быть использована также для работы над «эдиповым комплексом».

Ко мне обратился за помощью мужчина в возрасте тридцати с небольшим лет с жалобами на impotentia coeundi. С двадцати трех лет он предпринимал всевозможные, но постоянно безуспешные попытки вступить в половые отношения. Последние девять месяцев он встречался с молодой женщиной, которую любил и которая — мать четырех детей (!) — ради него развелась с мужем. Вполне понят-

625

но, что пациент испытывал огромные внутренние проблемы. Однажды ему приснилось:

«Я лежу с моей подругой в постели и тщетно пытаюсь вступить с ней в половую связь. Рядом с кроватью стоит мой отец и наблюдает за нами. Я поворачиваюсь к нему спиной, мне нет до него дела. И тут происходит превращение, и в моих объятиях оказывается мать».

Пожалуй, можно однозначно сказать, что здесь имеет место эдипова фиксация: отец устраняется, к матери проявляется сексуальное влечение. Импотенцию можно рассматривать как символическую кастрацию, как наказание за нарушение табу инцеста.

Можно было бы считать, что все это следует разрабатывать и прорабатывать лишь в рамках долговременного анализа. Однако для этой
терапии потребовалось всего четырнадцать часов. На первых восьми сеансах я как можно более тщательно обсудил с пациентом его ситуацию, в особенности его отношение к родителям, всем женщинам, с которыми он встречался, но прежде всего к его нынешней подруге, затем его первичные страхи — причину его трудностей в установлении контактов, — а также вторичный страх, принявший форму фобии. На девятом сеансе он поведал мне описанное выше сновидение. Что же он мне сказал?

Этот мркчина хочет быть одновременно партнером женщины и ребенком матери. Этот первоначально неразрешимый конфликт между желанным новым и привычным старым он пытается преодолеть путем частичного устранения Я: pars pro toto [часть вместо целою (лат.).
— Ред.]
парализуется функция гениталий. Его Я еще не ощущает себя достаточно сильным, чтобы принять отцовское — поэтому в сновидении он отворачивается от отца. Тем самым, однако, по точному выражению Лу Ан-дреас-Саломе, «мысленно убрав отца из мира», он «напрочь вычеркнул... равное самому себе, свое собственное видение будущего» (Andreas-Salome (1927, 26—27).

«Что было бы, — спросил я пациента, — если бы вы обратились к отцу и взяли его четвертым к себе в постель?» Пациент вначале был удивлен, но затем задумался. Дальнейшее течение беседы показало: он понял мою мысль, что решение его проблемы возможно не через отклонение, а через принятие отцовской роли. На эту мысль меня натолкнуло и то обстоятельство, что пациент своим инстинктивным выбором себе в спутницы жизни женщины с четырьмя детьми уже предначертал себе путь к мужскому через отцовское.

На последующих пяти сеансах, ободренный мною, молодой человек вжился в эту роль и мог теперь выступить в качестве «отца» «матери».

На мой взгляд, это яркий пример того, в какой мере изложенная здесь концепция эдипова конфликта может влиять на организацию психотерапевтической работы. Наверное, становится понятным, что сохраняющееся сексуальное влечение к матери представляет собой защиту от дальнейшего развития отношения к женщине как к «чужой» партнерше. С одной стороны, мужчина ищет у матери детскую зависимость — с другой — пытается взять на себя мужскую роль по отношению к ней, для чего необходимо отвергнуть отца. Фрейд осознал это, говоря, что решающее значение для развития человека имеет преодоление эдипова комплекса. С точки зрения психоаналитической практики это означает, что пациенту надо помочь избавиться от подобной регрессии и возобновить развитие Я. Сегодня, почти через сто лет после фундаментальных открытий Фрейда, мы можем расширить его концепцию и рассматривать ее в контексте развития человека в раннем единстве «мать—дитя», то есть сохраняющейся у него симбиотической привязанности к матери. Это расширение включает в себя также концепции социализации и групповой принадлежности, которые мы обнаруживаем, например, у Эриксона (Erikson 1950) и в современных представлениях о роли первичного отца в семье (см. статью Й. Шторка в т. II).

626

ПРИМЕЧАНИЯ

1
Статья посвящена господину профессору д-ру В. Т. Винклеру по случаю 60-летия со дня рождения.

2
В другом месте (О женской сексуальности. G. W. XIV) Фрейд это же опровергает: «...похоже, от тезиса, что эдипов комплекс является ядром невроза, придется отказаться».

3
Как известно, термин идет от К. Г. Юнга, который, однако, понимает его иначе, чем Фрейд.

4
Здесь в первую очередь следует упомянуть Шпица, Мейерхофера, Кауфмана и Боулби.

5
Регрессия в область «основного расстройства» (М. Балинт). По предложению Рикмана (Rickman 1951), М. Балинт (Balint 1968, 39-40) обозначает эту область цифрой 2, тогда как эдиповой ситуации присвоена цифра 3.

6
Ссылки на литературу см.: Bischof 1972.

ЛИТЕРАТУРА

Andreas-Salome, L.: Was daraus folgt, daß nicht die Frau gewesen ist, die den Vater totgeschlagen hat. B: Dritter Almanach des Internationalen Psychoanalytischen Verlags. Wien 1928,25-26

Baunt, M.: The Basic Fault: Therapeutic Aspects of Regression. London: Tavistock 1968

Bischof, N.: Das Rätsel Ödipus. Inzesttabu und Reibungskonflikte. München: Piper 1972

Borkf.nau, F.: Zwei Abhandlungen zur griechischen Mythologie. Psyche, 11,1957,1-27

Bowlby, J.: Ethologisches zur Entwicklung der Objektbeziehungen. Psyche, 15,1961,508-516

Erikson, E. H.: Childhood and Society. New York: Norton 1950

Freud, S.: Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie (1905). G. W. V

Vorlesungen zur Einführung in die Psychoanalyse (1916-1917). G.W. XI

Fromm, E.: Das Menschliche in uns. Zürich: Diana 1968 Nunberg, H.: Allgemeine Neurosenlehre. Bern, Stuttgart:

Huber 1959

Parsons, T,, Bales, R. F.: Family, Socialization and Interaction Process. Glencoe, 111.: Free Press 1955 Rickman J.: Number and the Human Sciences. B:

Psychoanalysis and Culture. New York 1951 Robert, C: Ödipus. Geschichte eines poetischen Stoffs

im griechischen Altertum. 2 T. Berlin 1915 Westermarck, E.: The History of Human Marriage. London 1891

627

ИСТЕРИЯ

Андре Грин

Если верно, что психиатрия и психопатология являются итогом длительного исторического развития, то, разумеется, верно также, что каждый из ныне хорошо нам известных синдромов имеет свою особую историю. Несомненно, что среди психопатологических синдромов именно на истерии в наибольшей степени отразилось влияние соответствующих периодов времени. Истерия, существование которой можно проследить до древнейших времен, находится, как утверждают, в состоянии исчезновения. Похоже, что истерия уже миновала пик своего социально-исторически обусловленного развития, который пришелся на времена Шарко и от которого Фрейд сумел извлечь пользу. Некоторые коллеги сегодня придерживаются мнения, что истерия является скорее пережитком, который встречается в так называемых примитивных обществах, пережитком, который порой интегрируется в общественные ритуалы, а иногда объявляются «болезнью». Но соответствует ли это действительности? Разве в нашем индустриальном обществе нет многочисленных видов истерии, сменивших ее прежние формы проявления? Ведь, если верно то, что наши больницы больше не переполнены пациентами, страдающими истерическими припадками, истерическим параличом или контрактурой, полной потерей памяти и сумеречными состояниями, то верно и то, что все психиатры и психоаналитики как и прежде продолжают говорить о феномене, который объявили навсегда исчезнувшим. «Истерический характер» (Klages 1926) встречается необычайно часто. Психиатры и психоаналитики пытаются разобраться в его структуре, но этого недостаточно, поскольку истерию нельзя уже относить исключительно к сфере медицины, к сфере психиатра или аналитика. Антрополог и социолог также претендуют на то, чтобы исследовать механизмы истерии, так что в игру вступают социально-экономические факторы, роль которых оценивается порой весьма по-разному.

Нашей задачей должно стать изучение истерии с психоаналитических позиций. Поэтому все прочие аспекты мы либо оставим в стороне, либо коснемся их мимоходом там, где это будет уместно. Тем не менее обратим здесь внимание читателя на одну из последних работ в журнале «Контроверзы психиатрии» (1968), в которой подробно рассматривается предмет нашей статьи.

Основные проблемы истерии можно сформулировать сегодня следующим образом:

— Как можно обрисовать истерическую структуру с точки зрения симптомов

и характера истерии?

— Следует ли относить истерию исключительно к сфере неврозов?

— Играет ли сексуальность как и прежде решающую роль, которую приписывали ей Фрейд и его предшественники в соответствии с древней традицией?

628

— Каковы взаимосвязи между истерией и другими психопатологическими синдромами, то есть не только между истерией, психосоматикой и психозом, но и между истерией и различными формами психопатии и токсикомании?

— Каковы связи между истерией индивида, с одной стороны, и социальной организацией (культурой и «антикультурой») — с другой?

ИСТЕРИЯ: ДО ПСИХОАНАЛИЗА И БЕЗ НЕГО Современная история истерии

Мы не хотим здесь обсуждать четырехтысячелетнюю историю концепций истерии, начиная с кахунского папируса (1900 г. до н. э.), в котором матка описывается как место локализации болезни, и кончая Международным психоаналитическим конгрессом 1973 года, который поставил на повестку дня вопрос о том, как трактовали эту проблему в эпоху Шарко. Ильза Фейт (Veith 1965) обстоятельно рассмотрела историю связанных с этим идей. Мы считаем уместным заняться первыми смутными началами психоанализа у Пюсегара и Месмера, ибо здесь, как мы можем увидеть, понятие переноса в конечном счете является наследием представлений о животном магнетизме (Neyraut 1973). Поездка Фрейда в Париж общеизвестна (см. также статью Ю. фом Шайдта «Фрейд и его время»). По-видимому, там он нашел то, чего ему недоставало в Вене: учителя, наставника. Но вместо того чтобы останавливаться на бесконечно повторяемом анекдоте о том, как Фрейд сообщает изумленному Шарко о своей твердой уверенности в той роли, которую играют «chose genitale» [половые органы (фр.). — Ред.]
, и втайне оказывается очень удивлен, когда Шарко принимает к сведению это наблюдение в качестве конфиденциального сообщения, было бы лучше подробнее изучить отчет об исследованиях, проведенных Фрейдом в Париже (Freud 1960). Из этого отчета следует, что Фрейд перенял у Шарко не только его строгую форму наблюдения, но и то, каким образом тот систематизировал полученные результаты в соответствии с инспирированной нозографией. Если Фрейд считается отгадчиком загадок бессознательного, то следует подчеркнуть, что смысл этих загадок следует искать не только во взаимосвязях, которые устанавливаются между симптомом и его значением, но прежде всего во взаимосвязях противоречивых значений, объединенных в когерентную совокупность, причем эта когерентность возникает не столько сама по себе, сколько из отношений с другими взаимосвязями противоречивого значения, как например совокупность неврозов навязчивых состояний.

Беглое ознакомление с историей делает свидетельствует: роль сексуальности признавали еще со времен Древнего Египта. Главное открытие Фрейда заключается в том, что он показал, каким образом устанавливается взаимосвязь между половой сферой и психическим аппаратом и как подобная связь через организм, выступающий в роли посредника, переходит в психическую активность. Ему удалось добраться до самых корней истерии и избавить истерию от таинственной ауры, раскрыв инициирующие механизмы. С другой стороны, он подчеркнул относительность той роли, которую играет сексуальность в этом виде неврозов, показав, что и другие виды неврозов могут быть обусловлены сексуально.

Взаимосвязи между истерией, медициной и возникновением психоанализа не вызывают удивление (Pontalis 1973). На первый взгляд представляется вполне естественным, что именно медик открыл и истерию, сняв с нее покров таинственности, и психоанализ. И все же необходимо в какой-то мере дать волю своей фантазии, чтобы представить себе, как в конце XIX века могли выглядеть отношения,

629

складывавшиеся между врачом и истериком. Посмотрим еще раз на те старинные эстампы, на которых изображено торжественное и полное достоинства появление наставника, окруженного толпой внимающих, ему учеников. До асептической атмосферы, которая царит ныне в отношениях между медиком и больным, еще очень далеко. Наставник в то время был своего рода волшебником, так как именно он обладал знаниями и мог с удивительной точностью предсказывать ход предстоящих событий. Но его слабость таилась как раз в этих знаниях. Подлинным церемониймейстером всего процесса был сам истерик. Он привлекал к себе больше внимания, чем наставник. Своими симптомами он очаровывал так, как это делала Пифия, которая напрямую общалась с богами. Истерик должен был покончить со всесилием волшебника и превратить толкователя в простого свидетеля. Это был врач, представитель класса, господствовавшего над всем остальным обществом, член касты, в которой родились и жили отец, сын и внук. Это был человек, которому истерик бросил вызов: «Скажи мне, отчего я страдаю, и исцели, если можешь!» В Париже, как и в Вене, истерик ставит вопрос о вожделении, а тем самым и о том, как общество, используя все средства, упражняется в лживости и подавлении. Лечение истерии, без сомнения, оправдано тем, что истерик «болен». Однако сквозь эту болезнь вырисовывается проблематика пола, детства, семьи да и общества в целом. И все же нас не следует понимать превратно: мы никоим образом не отстаиваем здесь идею социогенеза истерии; скорее речь идет о представлении, согласно которому истерия и культура неразрывно связаны между собой. Но эта связь возникает благодаря взаимоотношениям между родителями и ребенком, причем родители принадлежат к определенной культуре и сами являются детьми родителей, на которых лежит отпечаток культуры своего времени (см. статью П. Орбана). Без такой двойственной перспективы у нас нет средства, позволяющего объяснить различную частоту проявления истерии в зависимости от конкретного места и времени. Собственно вопрос не сводится к тому, имеет ли место сегодня истерия или она окончательно исчезла. Он сводится к тому, какую форму принимает истерия в конкретных социально-исторических условиях.

Истерия без бессознательного

Прежде чем обратиться к психоаналитическому исследованию истерии, нам необходимо разобраться в некоторых ипотеках, а именно: 1) организмической, 2) социологической и 3) психологической.

Равным образом нам следует четко понимать, о чем именно мы говорим. Представляется вполне правомерным, когда в «чисто дескриптивном» исследовании (Sutter, Scotto, Blumen 1968) мы даем клиническое описание истерии. В действительности же и дескриптивный стиль, и соответствующая классификация свидетельствуют о методологическом выборе теоретического решения. Подобное описание находится под влиянием медицинской модели, в большей или меньшей степени патологофизиологических ссылок (противопоставления физических и психических феноменов, острых и хронических недугов, причем одни из них связываются с нервной системой жизненных и объектных отношений, тогда как другие приписываются вегетативной нервной системе и т.д.). Психиатр пытается ограничить полиморфизм истерии, сводя ее к параметрическим рамкам физической болезни. Однако сегодня хорошо известно, что истерик, если он симулирует болезнь, не придерживается ее закономерностей, поскольку его тело, которым он с нами конфронтирует, проявляет расстройства в соответствии не со своей органической структурой, а с бредовой структурой, которая присуща больному. Представление

630

же, которое он составляет о своем теле, не обязательно связано с его действительной биологической конституцией. Далекий от того, чтобы отрицать реальность истерии, Фрейд нашел здесь возможность разработать концепцию психической реальности. Как нам известно, другие ученые (например, Ж.-Ф. Ф. Бабински) использовали эту перспективу как повод к тому, чтобы вообще отрицать само существование истерии и усматривать в ней лишь эффект внушения: пифиатизм, который можно подавить внушением, усиленным при необходимости с помощью фарадизации. Возникает вопрос: почему психиатр в своем всемогуществе вдруг начинает выступать в качестве палача? Ведь электричество относится к арсеналу того параллельного правосудия, которое любой ценой желает добиться признания и наказания. Меняются стиль и порядок ведения «охоты за ведьмами», но сущность ее остается неизменной! Пожалуй, это имеет нечто общее с борьбой за власть между исполненным достоинства наставником и истеричным пациентом. Настало время подробнее рассмотреть упомянутые выше ипотеки. 1. Организмическая ипотека. В недавно вышедшем журнале К. Куперник и Ж. Бордес (Koupernik, Bordes 1968) пришли к заключению, что поиски биологического субстрата истерии кончились неудачей. В этой связи нам следует все же вспомнить концепцию Ван Богерта и работы румынской школы, в которых изучались постэнцефалические поражения экстрапирамидной системы и промежуточного мозга. В результате стали говорить о нарушениях «подкоркового психизма», объяснявшихся опять же поражениями экстрапирамидной системы и промежуточного мозга, которые в настоящее время локализуют в лимбической системе (Омм). Вместе с тем предпринимались попытки разработать подход, который бы отвечал всем нюансам и руководствуясь которым можно было бы диалектически рассмотреть отношения между врожденным и приобретенным, между патологическими и функциональными феноменами. Электроэнцефалография заменила кли-нико-анатомические исследования (Донгир, Шагасс) с тем, чтобы лишь натолкнуться на признаки «незрелости», диффузии и чувствительности, возрастающей главным образом при гипервентиляции. Эти не слишком убедительные результаты позволяют разве только увидеть, что пациенты, страдавшие неврологическими приступами или подвергшиеся нейролептической химиотерапии, могут высказывать жалобы, подобные жалобам при истерии.

Возможность наличия связей между эпилепсией и истерией, а в последнее время между истерией и тетанией вызвала бурные дискуссии. И если время исте-ро-эпилепсии миновало, то в многочисленных недавних публикациях подчеркивается значение аффективных факторов как в преодолении кризисов и организации образа жизни эпилептиков, так и для улучшения самочувствия после прохождения

психотерапии.

Какой же вывод мы можем из этого сделать, прежде чем перейдем к другой ипотеке? С практической точки зрения необходимо постоянно иметь в виду, что истерические жалобы пациента могут представляет собой последствие органического поражения. Поэтому важно иметь информацию о подобных взаимосвязях и отыскивать специфические признаки, свидетельствующие о соответствующем поражении. С теоретической точки зрения следует указать на источник методологических ошибок: если психический синдром в определенном количестве случаев связан с неврологическим синдромом, то медицина имеет полное право прийти к выводу о том, что во всех случаях имело место более или менее доказуемое органическое поражение. Эта точка зрения служит аргументом в пользу отказа от специфической психической структурализации. Органическое должно всегда объяснять психическое, существование которого обманчиво. Решение всегда находится в сфере патофизиологических механизмов. Но в таком случае психопатология была не

631

более чем артефактом, продуктом нашего незнания. И наоборот, достойно внимания незнание «органиком» того, как функционирует психический аппарат в особых случаях. Фактически складывается впечатление, что в случаях, когда нет связей, обусловленных поражением организма, имеет место сильное сопротивление представлению, что сосуществование электроэнцефалографических признаков может быть не причиной, а следствием психической активности. В качестве аргумента, подкрепляющего сказанное, здесь следовало бы привести изменение электроэнцефалограммы эпилептика в результате психотерапевтического лечения.

2. Социологическая ипотека (Ellenberger 1968). Формы проявления эпилепсии изменяются в соответствии с социально-историческими условиями. Эта взаимосвязь становится особенно отчетливой, когда речь идет о военных неврозах. Разумеется, активность этнической группы в одних и тех же условиях может проявляться в большей или меньшей степени. Даже если война не представляет собой принудительной деятельности (болезнь югославских партизан, Parin 1948; см. также статью «Психоанализ в Югославии» в т. II), часто можно наблюдать истерию, особенно когда сексуально фрустрированные мужчины вынуждены считаться с исключительно высокими требованиями идеала коллективного Я. Культурные группы, относящиеся не к западным и не промышленно развитым странам, чрезвычайно восприимчивы к подобным влияниям (индусы-солдаты, пуэрто-риканский синдром); это же относится к лицам из наиболее ущемленных социальных слоев. Впрочем, в определенных культурных группах мы сталкиваемся с истерией и вне военного времени (истерические припадки у эскимосов, «свадебные психозы» в Северной Африке, Югославии и Северной Каролине).

Из этих наблюдений вытекают многообразные следствия: важность социально-экономических условий (тяжесть условий жизни), травматических истероген-ных факторов (опасность для жизни в военное время), культурные модели (вынужденные браки), степени социальной терпимости (симпатия, питаемая к истерикам), предрасполагающих индивидуальных факторов (незрелость, психический инфантилизм и т.д.).

В нашей культурной среде Израэль и Гурфин исследовали окружение 2274 истериков. Они также натолкнулись на определенные различия в распространенности истерии у женщин и мужчин. Однако по-настоящему примечательным в данном исследовании является тот факт, что мужчины реагируют на конфликт «отыгрыванием» (acting out) с употреблением алкоголя. Для типичной семейной ситуации истерики характерны следующие признаки: отсутствие отца; мать, оспаривающая позицию отца, когда она, пылая ненавистью, отвергает свою женскую роль и проявляет желание иметь пенис. Важным фактором является терпимость окружения к истерику. Если прибегают к такому средству, как стационарное лечение, то это означает уменьшение терпимости, то есть нетерпимость. Эта «отсылка» к медику, который в данном случае наделен магической и в то же время не имеющей шансов на успех силой, ставит врача в положение, в котором оказанное ему доверие остается иллюзорным, поскольку оно основано на недоверии, с помощью которого пациент хочет сохранить свою тайну и тем самым обеспечить дальнейшее существование своей истерии.

3. Психологическая ипотека. Со времен Пьера Жане развитие психологии ушло далеко вперед. Пожалуй, можно сказать, что после Шарко развитие психопатологии пошло по двум путям. Один путь, которым последовал Фрейд, должен был открыть эпистемологическую область. Другой путь, идти по которому решился Жане, придерживался рамок психологии сознания. Выявлению психической конституции истерика (Janet 1894) не было уготовано никакого будущего, даже несмотря на те перемены, которые вынуждена была претерпеть психопатология,

632

поскольку психология, прибегая к экспериментально-психологическим тестам, стремилась добиться более точного понимания истерической личности, не переходя, однако, границ, исключающих бессознательное. В этом случае симптом и истерическая личность составляют единое целое.

Истерическая личность стала объектом многочисленных исследований. Наиболее полным из них является исследование Т. Лемперьера (Lemperiere 1968) '. В заслугу Лемперьера следует поставить то, что он (после других — см. например: Ljungberg 1957; Stephens, Kamp 1962; Ziegler, Imboden, Meyer 1960) провел различие между истерической личностью и личностью истериков. Это означает, что между истерической личностью и личностью пациентов, ставших жертвой истерической симптоматики, не существует ни малейшего соответствия. Анализ последней из названных категорий пациентов в действительности обнаруживает большое многообразие типов личности. Между истерическими симптомами и истерической личностью имеется одна, хотя и пересекающаяся область, а именно в том случае, если пациенты одновременно проявляют черты истерической личности и истерические симптомы. Явление истерической конверсии2
представляет собой модус декомпенсации, который встречается не только у истериков (истерических личностей). К сказанному следует добавить, что конверсия — это лишь одна из возможных модальностей соматизации (см. статью Я. Бастиаанса).

Конверсия, по-видимому, встречается тем чаще, чем инфантильнее личность. Согласно Лемперьеру, утверждающему, что с наступлением конверсии страх исчезает («belle indifference» 3
), способность к конверсии предполагает «особую ней-робиологическую оснащенность».

Лазар, Клерман и Армор использовали факторный анализ. Они выявили пять классических доминирующих черт: эмоциональную лабильность, истероидность, эротизацию социальных отношений, эгоцентризм и зависимость. Парадокс полученных данных состоит в том, что оба классических признака, а именно суггестивность и сексуальный страх, неожиданно не обнаруживают между собой корреляции. Согласно Лемперьеру, суггестивность должна коррелировать с оральными чертами личности. Айзенк указал на то, что из всех больных истерики менее всего суггестивны и услужливы. Лемперьер справедливо считает, что отсутствие какой-либо корреляции с чертой «сексуальный страх» следует отнести на счет метода анкетирования, в котором делается акцент на роли вытеснения, а также желании к согласию с группой. Здесь мы наталкиваемся на одно из ограничений психологического исследования, которое сохраняется даже в том случае, если исследование проводится по возможности объективно. Здесь следует также указать на то, что в упомянутом исследовании изучалась исключительно женская истерия.

Для Лемперьера истероидность образует ядро истерической личности. С этим ядром связаны чрезмерная реактивность, склонность к манипулированию, чрезмерная зависимость и постоянное сексуально провоцирующее поведение. У трети подобных истерических личностей эти черты характера с возрастом улучшаются. При наличии дополнительных конверсионных симптомов этот прогноз оправдывается лишь в редких случаях.

В заключение следует также указать на истерию мужчины. В этом случае ядро истерической личности (истероидность) имеет тенденцию проявляться еще более выраженно. Это имеет место прежде всего у военных: последствием являются отчетливые кризисы, панические реакции, попытки самоубийства, шатания с потерей памяти и т.д. У гражданских лиц наблюдается, например, следующее: они терпят неудачу в аферах, о которых хвастливо возвещали, спасаются бегством в болезнь или пьянство, тиранизируют собственную семью. Описан еще один тип — пассивной, зависимой личности, характеризующейся незрелостью и преобладани-

633

ем женских черт. С. Лисфранк-Фор отмечает, что бегство в болезнь связано с двумя основными установками — либо с радикальным отказом от мужественности, либо со значительной выгодой от болезни.

Сколь ни интересны эти исследования, во всех них можно выявить подход, который оказывается ограниченным постольку, поскольку основой всегда является лишь поведение пациента.

ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ ИСТЕРИИ Фрейд, конверсионная истерия и ее будущее

Хотя именно Шарко в 1895 году дал Фрейду значительный стимул к тому, чтобы приступить к изучению сексуальности, решающей для него все же оказалась встреча с Брейером, ибо она привела к первым научным дискуссиям еще до опубликования «Очерков об истерии» (1895). Брейер считал, что первостепенное значение имеет гипноидное состояние, как будто угрызения совести не могли открыть доступ к бессознательному. Фрейд же наоборот уже склонялся к идее о примате бессознательного. Здесь нам не нужно еще раз разбирать отдельные фазы, которые привели от гипнокатартического метода к психоанализу, творению самого Фрейда. С полным основанием говорилось об открытии заново психоанализа. Однако следует добавить, что собственно открытием Фрейда было прежде всего открытие вытеснения и бессознательного — не сексуальности вообще, а инфантильной сексуальности. В этом контексте весьма странным является тот факт, что вопреки тем догадкам, которые были высказаны в 1897 году, открытие эдипова комплекса произошло с некоторым опозданием.

Необходимо вспомнить о том, каким образом Фрейд перешел от травматической теории совращения к теории фантазий о совращении. К сожалению, все обстоит не так просто, поскольку без преувеличения можно утверждать, что психоанализу еще долго придется решать эту проблему. С самого начала в психоанализе имеются спорные теории относительно внутренних и внешних причин возникновения различных психических недугов, которыми страдают ребенок и взрослый. От теории травматического генеза до сих пор так и не отказались; она появляется сегодня в других формах и распространяет сферу сексуальных травм на травмы первого года жизни. Ее вновь можно встретить у многих авторов (например, у Гартманна — «среднеожидаемое окружение» — или у Винникотта — «достаточно хорошая мать»),

В противоположность этому можно, пожалуй, сказать, что Мелани Кляйн выступает в защиту идеи о, так сказать, «эндогенном» происхождении истерии, объясняя психические расстройства непрекращающимися конфликтами между влечением к жизни и влечением к смерти. Что касается этих различающихся взглядов, то Фрейд предусмотрительно, как это было ему присуще, никогда не отказывался от представления о дополнении факторов (конституция плюс приобретенный опыт), хотя до конца своей жизни признавал, что многие деформации Я могут объясняться ранними травмами, случившимися на стадии развития, когда незрелое Я оказывается неспособным войти в ситуацию таким образом, чтобы могли заработать защитные механизмы, достаточно дифференцированные для того, чтобы не нанести ущерба его развитию.

История истерии в контексте психоанализа — это одновременно история парадокса и разочарования.

634

Мы уже указывали на то, что не было случайностью, что именно медик проник в тайны истерии, хотя в принципе с этой задачей мог справиться, конечно, социолог или теоретик культуры. Истерик ожидает от терапевта двух вещей: во-первых, обозначения своего заболевания как физического недуга, во-вторых, доказательства того, что терапевт в конечном счете потерпит неудачу и будет отвергнут. Вначале он пробуждает у медика желание проводить лечение, чтобы завести затем того в тупик путем (одобряемой, отвергаемой или скрытой) эротизации отношений с терапевтом. Фрейд же уклонился от участия в этой игре и тем самым сумел заманить истерика в его собственную западню. Одновременно ему удалось раскрыть значение и структуру истерических феноменов, пролить свет на их связи с другими клиническими картинами болезни и разработать психоанализ. Фрейд разграничил две сферы: сферу действительных неврозов (ни неврозы страха, ни ипохондрия, ни неврастения не являются составной частью истерии) и сферу неврозов переноса (истерия страха, конверсионная истерия, фобии и неврозы навязчивых состояний) . В нашу задачу не входит рассмотрение важности такого разделения и различных форм истерии, описанных самим Фрейдом или вместе с Брейером (гипноид-ная истерия, ретенционная истерия, истерия страха, конверсионная истерия). В конечном счете неврозы переноса были противопоставлены нарциссическим неврозам (маниакально-депрессивному психозу и шизофрении).

Процесс исторического развития психоанализа должен был сделать парадокс очевидным. После 1917 года конверсионная истерия исчезает из комментариев Фрейда (если не принимать во внимание работы о травматических неврозах). Исключение из этого составляют лишь труды по истории психоанализа. Таким образом, конверсионная истерия является отправной точкой и одновременно точкой соотнесения. Правда, остающаяся часть психопатологии описывается посредством конверсионной истерии, которая в клинической практике в силу социально-исторического развития встречается все реже и реже. Здесь необходимо подчеркнуть, что, хотя истерия продолжает существовать в своей конверсионной форме, чаще всего привлекает к себе внимание истерический характер. Фрейд исходил не из истерической структуры, а из конверсионной истерии. Но мы сегодня знаем, что истерическая структура и конверсионная истерия иногда совпадают. В классической психоаналитической концепции истерия связана с генитальностью, тогда как в современной клинической практике подчеркивается значение догенитальной фиксации, к рассмотрению которой мы еще вернемся. В связи с этим можно задать себе вопрос, следует ли довольствоваться противопоставлением истеро-фобической и компульсивной структур, то есть фаллической фиксации, с одной стороны, и анального расстройства — с другой, и не должна ли переоценка истерии повлечь за собой пересмотра психопатологической систематизации Фрейда.

Разочарование

В классических работах истерия рассматривается как тип болезни, при котором рекомендуется психоанализ. Однако в наши дни приходится часто сталкиваться с тем, что истерия объявляется не подвластной анализу. И все же в «Очерках об истерии» речь идет о пациентках, в отношении которых позволительно спросить, действительно ли все они ■— больные истерией. К тому же нередко бывает очень просто с помощью позитивного переноса добиться симптоматического излечения. И наоборот, структурные изменения, на которые нацелен психоанализ, зачастую

635

оказываются либо ограниченными, либо слабыми. Не следует ли из этого сделать вывод о том, что для психоанализа было бы лучше, чтобы он признал свое поражение в этой области? Или не следовало бы из этого заключить, что необходимы методические изменения? В любом случае несомненно то, что по отношению к этим вопросам нет полного единодушия. На Международном психоаналитическом конгрессе в Париже четверо его участников и ведущий дискуссии за круглым столом (Берес, Бренман, Грин, Намнум и Лапланш) придерживались различных точек зрения: от классической фрейдовской до четко выраженной кляйнианской позиции. Но все это однозначно показало, что «Истерия сегодня» — такова тема дискуссии — по-прежнему остается неразработанной. Все же прежде чем перейти к рассмотрению работ последнего времени, необходимо кратко обобщить накопленный опыт, которым мы обязаны Фрейду и его последователям.

Фрейдовская теория истерии

(Развитие этой теории охватывает период между 1893 и 1917 годами и будет рассмотрено здесь поэтапно.)

Защитные невропсихозы (1893—1896)

«Очерки об истерии» (1893—1895) — результат совместной работы Брейера и Фрейда. Однако собственно фрейдовская теория истерии начинает прорисовываться только с рассмотрением защитных невропсихозов (1894—1896: письмо Вильгельму Флиссу от 1. 1. 1896 г.). В рамках жесткого параллелизма происходит взаимное определение истерии, фобий и невроза навязчивых состояний (Green 1954). Все вместе они образовали область, которая должна была стать сферой для приложения психоанализа. В этот период представлена травматическая теория. Роль травмы обусловлена ее последствиями: расщеплением особым образом оформленного психического ядра. В этом контексте мы должны вспомнить о двухфазной структуру травмы (детство и пубертатный период), причем вторая фаза — это фаза, в которой вспоминается событие. «Истерик страдает от воспоминаний», и значимость этих воспоминаний определяется тем, что болезненное заклятие прошлого исполняется в теле, измененном пубертатом. Из «досексуального» травматического периода индивид перешел в сферу сексуального; это различие в пережитом является, однако, весьма существенным. Расщепленное психическое ядро управляется специфической психической каузальностью; об этом свидетельствует анализ воскрешенного в памяти. Категория каузальности присуща особому нозографическому классу — защитным не-вропсихозам, в которые первоначально включались как неврозы, так и определенные психозы (паранойя, меланхолия, хронические галлюцинаторные психозы) и которые отличаются от актуальных неврозов, где преобладают неотложные вытеснения. В конечном счете защитные невропсихозы с клинической точки зрения подтверждают наличие бессознательной организации, находящейся в конфликте с Я.

В чем же специфика истерии? Функция истерического симптома состоит в том, что благодаря конверсии ослабевает бессознательное представление. «При истерии обезвреживание невыносимого представления происходит благодаря тому, что сумма его возбркдения превращается в телесное явление, для чего я бы хотел предложить название конверсия» (I, 63) 4
. Акцент делается на обязательном отведении и переносе психического конфликта, который теперь разрешается на другом уровне. Тем не менее удовлетворение желания достигается также и в телесной сфере, поскольку при конверсии речь идет о символической соматизации. Соматическая же восприимчивость явля-

636

ется средством, с помощью которого происходит удовлетворение желания. Попутно здесь следует заметить, что фобия представляет собой психическое проявление невроза страха, то есть результат действия механизма, противодействующего конверсии, поскольку страх, проявляющийся (в соматической форме) в неврозе страха, а именно в обмене между сознательным и бессознательным, преобразуется и связывается психическим репрезентантом, причем это происходит с различных точек зрения: экономической, динамической и топически-функциональной.

Дора (1901)

По нашему мнению, раздел «Дора» характеризуется отношением между сновидением и истерией, образующим предмет данной публикации. Помимо конверсии, определение которой уже дано, Фрейд описывает роль превращения аффекта, при котором место желания и амнезии занимает антипатия, из-за чего истерик становится столь непонятным. Но прежде всего в этот период описываются три важных факта:

1) перенос;

2) значение истерических симптомов; здесь речь идет о чистой форме проявившихся фантазий, а потому о тенденции не к припоминанию, а к отыгрыванию;

3) эдипов комплекс, который в том, что касается роли идентификации, характеризуется бисексуальностью и ее последствиями.

Другими словами это означает:

— истерия является сферой преобладания эроса, переноса, эдиповых чувств влюбленности в их бисексуальной форме;

— в результате конверсии истерический симптом создает дефект, через который он метафорично выражается;

— мышление сковывается формами воображения, фантазиями, в которых проявляются разнообразные идентификации.

После опубликования случая Доры 5
появились многочисленные работы, целью которых было исследование причин неудачи Фрейда, а также реальной ценности его теории. Некоторые объясняют эту неудачу недостаточным анализом гомосексуальности, то есть моментом, который позднее признал и сам Фрейд. Как нам известно, на Феликса Дойча (Deutsch 1957) огромное впечатление произвели явные деформации личности Доры, которую он вновь увидел в 1922 году. М. Файн, П. Марта, М. де Мюзан и Ч. Дэвид (Fain et al. 1968) утверждали, что Дора представляла собой случай не истерии, а вторичной истеризации психосоматических расстройств, прогноз которых является менее благоприятным. Как всегда, «малая истерия» представляется нам сегодня в силу временной отдаленности тяжелым неврозом.

Фантазии и истерические приступы (1908—1909)

В 1908—1909 годах Фрейд подготовил две наиболее важные и, без сомнения, завершенные работы об истерии.

В статье «Истерические фантазии и их отношение к бисексуальности» (1908) устанавливается связь между грезами, осознанными и бессознательными фантазиями, мастурбацией и истерическими симптомами. Представление о невыносимой репрезентации травмы, лежащей в основе симптома, дополняется представлением о сгущении многочисленных фантазий. В результате «ассоциативного возвращения» симптом становится их эрзацем.

637

Работа «Общий взгляд на истерический приступ» (1909) довершает предшествующие наблюдения. В отношении истерических приступов речь отныне идет исключительно о спроецированных и приведенных в действие фантазиях, в которых действие (в драматическом смысле) разыгрывается как пантомима. Но таким образом — как и в сновидении — на пути от фантазии к симптому происходят различные искажения. И так же, как в сновидении, анализ позволяет пролить свет на их причины и значение. Анализ, однако, доказывает: преобладание механизмов сгущения, взаимодействие разного рода идентификаций, наличие противоположных сексуальных ощущений и гомосексуальности в процессе происходящего. Этиология и функция фантазий состоят в том, чтобы обеспечить замену вытесненному инфантильному сексуальному удовлетворению. В действительности здесь имеет место чередование: вытеснение/неудача следует за вытеснением/возвращением вытесненного.

Труды по метапсихологии (1915—1916) 6

В этих работах Фрейд последний раз обращается к теме конверсионной истерии. Внимание Фрейда привлекает судьба аффективных импульсов, вытеснение которых должна объяснить «belle indifference». Репрезентант влечения уходит из сознания, принимая форму конверсии. Это — результат сгущения, приводящего к формированию эрзаца. Благодаря ему аффективный нейтрализуется. Правда, такое достижение имеет преходящий характер, так что индивид вынужден создавать новые симптомы.

«Торможение, симптом и страх» (1926)

В этом труде практически не идет речи об истерии — здесь подробно анализируется фобия и в первую очередь Фрейд уделяет внимание проблеме торможения. И хотя данная работа не имеет явного отношения к истерии, однако в той мере, в какой торможение является для Фрейда следствием чрезмерной эротизации несексуальной или десексуализированной функции, можно, пожалуй, предположить, что торможение предшествует конверсии. Более того, многие авторы уже в после-фрейдовский период рассматривают торможение (особенно если оно касается сексуальности) в качестве одной из модальностей по крайней мере некоторых форм истерии. Однажды возникшее торможение наносит ущерб Я. Истерические пациенты (вопреки их собственному мнению) испытывают страх не перед возможной неудачей, а перед желанием, осуждаемым Сверх-Я, то есть Сверх-Я, которое нельзя ввести в заблуждение переносом эротизации на функцию Я.

Заключение

Мы увидели, что Фрейд занимался чуть ли не исключительно генитальной проблематикой истерии. И наоборот, так называемым догенитальным фиксациям внимание практически не уделялось. Анальность и оральность упоминаются только в связи с их функцией топической регрессии. Точно так же и Я лишь в незначительной степени становится предметом тщательного исследования. Сама же конверсионная истерия расценивается Фрейдом как успех, так как в этом случае — в отличие от фобии или навязчивости (см. статью П. Куттера) — экономия неудовольствия является чуть ли не всеобъемлющей.

638

Истерия с позиции эпигонов — генетическая и структурная точки зрения

Соратники и последователи Фрейда должны были вначале обогатить его представление об истерии, а затем изменить его. Поскольку соответствующая литература весьма обширна, нам предстоит сделать выбор. До поры до времени внимание уделялось симптому, позднее — неврозу, затем — характеру и, наконец, — структуре.

Статья Шандора Ференци «Феномены истерической материализации» (1919) в связи с этим играет классическую роль. Ференци — первый, кто признал важную роль Я в телесном языке истерика. По его мнению, регрессию Я истерика надлежит относить к тому времени, когда организм, чтобы приспособиться к реальности, как раз эту реальность и пытается изменить с помощью магических жестов. Единственное, что делает истерик, — это разговаривает со своим телом, словно факир, играет с ним. Он сексуализирует часть тела, в которой находится симптом. Эта материализация, однако, осуществляет желание с помощью магической фантазии. На основе материи, которой человек располагает в своем теле, ему — подобно художнику, придающему форму материалу в полном соответствии с замыслом, или оккультисту, по простому требованию медиума, представляющему «создание» либо «материализацию» определенных объектов, — удается создать — пусть даже пока еще столь примитивную — наглядную репрезентацию (Ferenczi 1964). Мы видим, что здесь имплицирована регрессивная модальность, которая не довольствуется галлюцинаторным осуществлением желания, подобным тому, которое происходит во сне. Именно Ференци одним из первых поставил под сомнение генитальную фиксацию истерии, поскольку регрессия, рассматриваемая с этой точки зрения, является весьма глубокой. Мы можем сказать, что взгляды Ференци во многом близки взглядам Гроддека. Регрессия в «первобытное состояние», каким его видит Ференци, имеет определенные последствия для того представления, которое имеется у нас о языке тела и языке в целом. Органическая основа, на которой возникает все символическое в душевной жизни, отчасти проявляется и в истерии.

Символические катексисы телесных функций и так называемая сексуализация предполагают смещение эротического ощущения с полового органа на другие части тела, причем возбуждения сексуальности вновь материализуются (соматизиру-ются). Но, как и прежде, представляет загадку удивительная пластичность, которую выказывает истерик, этот безупречный акробат во всем, что касается желаний и стремлений.

Вильгельм Райх в своей работе «Анализ характера» (Reich 1933) исследовал связь между соматической гибкостью и сексуальным хвастовством истерического характера. Райх объяснил тот глубокий страх, который должен охватывать истерика в процессе полового акта. Поверхностная эротизация, отличающая этих людей, всегда остается лишь тактикой, с помощью которой они противостоят опасности. Эту позицию можно, пожалуй, сформулировать следующим образом: уж лучше обольстить в момент, который выбираешь сам, чем оказаться обольщенным при неожиданном нападении, не располагая временем для выработки защитных стратегий. При эротических встречах истерик пытается опередить своего партнера, ибо он хочет быть ведущим в танце. Он должен держать под контролем происходящее. Истерик стремится не удовлетворению влечения, а к тому, чтобы одолеть партнера. Возникающий застой либидо вынуждает к постоянному повторению. Панцирь характера служит защитой. Парадокс здесь заключается в том, что сама защита по своей природе является сексуальной. В конечном счете сексуализация является наилучшим оружием против сексуальности. Райх отметил также оральную регрессию истерика, наступающую в период депрессии; эта депрессия возникает в ре-

639

зультате утраты любви, а еще чаще — вследствие отказа от объекта. Из-за этой давней фиксации сдерживается или становится невозможной сублимация. Но поскольку реактивные образования являются слабыми, панцирь, о котором говорилось выше, оказывается не более чем щитом из картона, не способным защитить человека от стремления к непосредственному генитальному удовлетворению, то форсируемого, то оттягиваемого. Благодаря Райху стало больше известно о грозящем распаде, из-за которого истерическая личность скрывается от внешнего мира. Поскольку клиническая область изменилась, то можно, пожалуй, говорить об ис-теро-фобическом Я.

Федерн и Фенихель противопоставляли это — здесь они придерживались фрейдовской традиции — компульсивному Я. В своем исследовании Фенихель (Fenichel 1931) 7
вновь обращается к классическим данностям, которые он подвергает дальнейшей разработке. В этой статье нам представляется важной прежде всего идея о необходимости разграничивать моносимптоматическую конверсию и невроз органов, что позволяет понять различие между истерический неврозом и психосоматическим заболеванием. Кроме того, возникает новая нозографическая категория, а именно категория догенитальных конверсии (заикание и тики). Фенихель приписывает важную роль идентификации. В определенном смысле можно сказать, что пластичность тела/ которая является причиной его соматической податливости, возрастает вдвое благодаря психической пластичности, а именно благодаря использованию идентификации, осуществляемой в различных целях. Идентификация может происходить как с соперником, так и с утраченным объектом: две типичные идентификационные модальности, последняя из которых характерна для меланхолии. Поскольку нам известна частота приступов депрессии у истериков, эта связь нас не удивляет.

Хотя Фенихель, по-видимому, остается сторонником классической фрейдовской концепции, в которой фиксация относится к фаллической стадии, он не исключает возможности и более поздних фиксаций. По его мнению, истерикам не удается идентифицировать свое Я со своим телом. Абрахам и он придерживаются той точки зрения, что генитальность исключена из любви и что важную роль играют инцестуозные фиксации. Здесь необходимо вспомнить о том, что и у женщины эти фиксации имеют отношение как к матери, так и к отцу. Что касается женской сексуальности, то недавно проведенные сексологические исследования, в которых изучалась роль клитора и вагины, похоже, делают необходимой новую оценку. Как бы то ни было, на уровне фантазий проблема состоит в том, чтобы расчленить свою половую принадлежность, например, желание иметь пенис (или зависть) — страх перед ролью матери, или желание иметь детей — отношение к материнской груди (зависть) и т.д.

Здесь уместно прояснить влияние представлений Мелани Кляйн. Поскольку, по ее мнению, существует психотическое основание неврозов, вполне логично, что ее представления были ориентированы в направлении, указанном Ференци, то есть в направлении «орализации истерии», где проблематика пениса была заменена проблематикой материнской груди. В соответствии с этим и либидо играло всего лишь роль приманки, тогда как реальная проблема помещалась в деструктивные влечения. Возобновив анализы фобий «человека-волка» (1932) 8
, она описала паранойяльные фобии, возникающие вследствие страхов преследования; эти страхи тесно связаны с деструктивными желаниями, которые проецируются на объект и призывают к отмщению. Это, однако, является заблуждением, поскольку вполне очевидно, что фобии «человека-волка» сегодня рассматриваются уже не как случай невроза, а как пограничное состояние. Впрочем, Фрейд не высказывался по этому поводу — он говорил (1918) об «истории детского невроза» (курсив А. Г.), а не о неврозе взрослого.

640

Тем не менее под ногами обрело почву представление об «оральной истерии». Существует немало авторов, которые не являются кляйнианцами, но все же признают существование этого вида истерии (Grunberger 1953; Bouvet 1956; Marmor 1953). Фактически у многих сложилось впечатление, что довольно сложно разделять мнение Фрейда об успешности защиты с помощью конверсионных явлений. Слишком дорого стоит недуг, означающий неудовольствие, в сравнении с тем, что избегается. Ориентированная на приспособление точка зрения, в основе которой лежит принцип реальности, заменяет позицию Фрейда, исходящую из принципа удовольствия. Речь, следовательно, идет не столько о несовместимости обоих положений, сколько об аргументации на двух уровнях. Остается открытым вопрос, на каком уровне происходит фиксация. Осуществляет ли истерик топическую регрессию, если у него проявляются фантазии о поглощении? Или речь идет о динамической регрессии, из которой вытекает наличие оральных фиксаций? На практике вопрос состоит в том, чтобы проводить четкое различие между истерическими неврозами и пограничными состояниями, хотя, вне всякого сомнения, существуют и переходные формы.

Эта дискуссия, признающая примат генетической точки зрения, истоки которой следует искать у К. Абрахама, породила противоположную точку зрения, опирающуюся на примат структурного подхода9
(Лакан и его ученики). В этой позиции является важным разграничение реального, воображаемого и символического. Лишь символическое позволяет понять незримые артикуляции воображаемого. Если истерик «разговаривает со своей плотью» (Lacan 1966), то этот язык надлежит расшифровать через его симптомы; эта позиция совпадает с позицией Фрейда в том отношении, что и он в различных формах истерического симптома наталкивался на аналогичные фантазии и механизмы сновидения. Необходимо также, утверждает Лакан, проводить различие между (физиологической) потребностью, (воображаемым) желанием и (символическим) требованием (у Лакана: besoin, dear, demande). Согласно Лакану, истерик характеризуется желаниями иметь неудовлетворенное желание. При этом кастрация продолжает оставаться в центре истерической проблематики. Фаллос — метафора пениса — и есть объект желаний истерика. Росолато (Rosolato 1962) разработал концепцию, в которой он в основном развивает идеи Лакана. «Фаллос» понимается здесь как символ обретения власти. Ребенок часто является своего рода фаллосом матери, с которым она не может расстаться. Из этого следует, что ребенок является фаллосом. Это полностью относится к истерику, переносящему эту роль на других, для которых он должен быть фаллосом.

С этим тесно связано желание иметь, получить фаллос, сопряженное с риском вновь его утратить. Последнее означает страх кастрации, обращения желания в антипатию и в «желание неудовлетворенного желания», что позволяет избежать риска.

Вместо этого истерик идентифицируется с желанием другого (как у матери, фаллосом которой должен был быть ребенок) и отсюда возникает чувство никчемности.

В одной из работ о структурной модели истерии в 1964 году я указывал также на значение фаллоса. Кроме того, я попытался показать значение жизни в фантазии в связи с регрессией. Особое внимание мною уделено пробелам (лакунам) в психической структуре, возникающим в результате вытеснения и инверсии аффекта.

Кроме того, мне бросилось в глаза, что регрессия структуры либидо может маскироваться под фобию. В этом случае речь идет либо о псевдофобиях, предполагающих регрессию либидо (например, импульсивные фобии), либо о формообразованиях, предшествующих неврозу навязчивых состояний, либо, если имеют

641

место вытеснения Я, об актуальных неврозах, пограничных случаях, психотических картинах болезни, в которых фобический симптом выглядит как симптом компенсации. Эти соображения подтверждают идею о фобически ограниченной репрезентации.

В контексте психоза переход происходит вследствие перескакивания в лаку-нарной структуре, предполагающей достижение границ одним скачком, но не в результате истощения защитных механизмов. С этим чаще всего сталкиваются в случаях депрессии, сходство которой с истерией объясняется тем, что в обеих структурах преобладают механизмы идентификации.

НОВАЯ ОЦЕНКА ИСТЕРИИ Работы фрейдовского направления

До сегодняшнего дня коллеги, высказывающиеся по проблемам истерии, придерживают различных позиций. В полемику был вовлечен целый спектр мнений.

Б. Р. Эассер и С. Р. Лассер (Easser, Lasser 1965) после появления классического исследования Ходоффа и Лайонса попытались дать новую оценку истерической личности и досконально исследовать причины чаще всего неудовлетворительных результатов лечения. Было показано, что лица с истерическими нарушениями личности оказывают лечению более сильное сопротивление, чем пациенты, проявляющие лишь истерические симптомы. Складывается впечатление, что истерики являются одновременно и самыми хорошими, и самыми плохими пациентами. В связи с этим возникает желание иметь точные дифференцировки. Эассер и Лассер столкнулись с известными классическим данностями: неудовлетворенностью, желанием обольстительного всесилия, чувствами стыда и унижения в ситуации отвержения, важностью семейных фиксаций (на инфантилизирующей матери, на обольстительном отце, который тем не менее нетерпим к любому пубертатному проявлению сексуальности), компенсаторной трансформацией в фантазии сексуального торможения. В конце Эассер и Лассер выделяют следующие типичные черты истерической личности: эмоциональную лабильность; активное и непосредственное вовлечение во внешний мир из-за выраженного желания быть любимым другими; нетерпимость не только к фрустрации, но и к чрезмерному возбуждению; тесную связь между сильной возбудимостью и возникающими фантазиями.

Этой типичной истерической констелляции Эассер и Лассер противопоставляют истероидный тип. Если истерик представляет собой карикатуру женственности, то истероид — карикатуру истерика. Здесь своей высшей точки достигают стяжательство, агрессивность, эксгибиционизм, мышление категориями соперничества и эгоцентризм. Но если у истерика возникают трудности в отношениях с другими, то проблема истероида заключается в установлении отношения с другими. Здесь мы имеем дело с теми бурными и лишенными оттенков отношениями догениталь-ной структуры, которые были описаны еще Буве (Bouvet 1956, 1960). Для истеро-идов любые отношения фактически содержат в себе угрозу обоюдного самопоедания. Наверное, мало кто удивится, обнаружив, что материнская фиксация явно преобладает здесь над отцовской. Это означает, что мир фантазий с самого раннего детства ирреалистичнее, идеализированнее и сильнее, чем у других, отрезан от какой-либо их реализации. Во взрослом возрасте снижается эмоциональный контроль и стрессоустойчивость при конфликтах и вместе с тем усиливается угроза депрессии или реакция отыгрывания. Страх отделения становится ярко выраженным, возникают благоприятные условия для оральной регрессии. Если потребность

642

быть любимым не удовлетворяется, окружающий мир становится враждебным миром, в котором велика угроза умереть от изнеможения (Malle 1956). Эти исследования, зачастую в большей степени психологические, чем психоаналитические, способствуют прояснению клинических проблем. Фактически невозможно избавиться от мысли, что истероиды 1965 года весьма схожи с истериками, о которых шла речь в «Очерках» 1895 года. Другие авторы описывают истероидов как пациентов пограничного типа.

Эти наблюдения согласуются с «so called good hysteric» [так называемый доброкачественный истерик {англ.).
— Ред.]
Э. Р. Цетцель (Zetzel 1968). Автор пытается отличить настоящего истерика (подверженного эдипову комплексу) от ложного, находящегося под сильным влиянием доэдиповых стадий, что делает его малодоступным для анализа.

Что удивляет у многих авторов, так это «обвинительное» отношение К женщинам, тогда как в комментариях по поводу мужской истерии можно обнаружить больше терпимости. Здесь все же необходимо учитывать особенности развития женской сексуальности. Кроме того, авторы создают также впечатление, что в задачу аналитика не входит поиск терапевтических модальностей, которые бы соответствовали нетипичным структурам пациента, и что сам пациент должен адаптироваться к требованиям аналитика. У наиболее тяжелых пациентов Цетцель обнаружила отсутствие в первые четыре года жизни или тяжелую болезнь одного из родителей.

Учитывая подобные представления, не должно удивлять, что многие авторы как и прежде придерживаются фрейдовской концепции истерии (см.: Laplanche 1974) 10
. И все же ряд авторов ставит под сомнение позицию Фрейда в вопросе об истерии, пытаясь найти в его трудах следы той идеи о совращении, жертвой которой, что касается истериков, он стал сам. Р. Мэйджор (Major 1974) утверждает: истерик заманивает психоаналитика тем, что льстит ему и дает ему то, что он (аналитик) ищет: подтверждение теории, которую он развил, исходя из своей собственной личности, причем истерик в конечном счете не вписывается в нее и в подходящий момент разочаровывает аналитика опровергающим контрдоводом. Также и Дора ускользнула от Фрейда после того как взлелеяла его желания-грезы. Фрейд сумел втереться в доверие к Доре, выведать ее тайну. Дора же разбиралась в том, как при необходимости провести Фрейда с его чудесными толкованиями, отдав предпочтение беседам с фрау К. Из этого Мэйджор делает вывод, что в подобных случаях речь идет об отношениях, в которых перемешаны очарование и подхалимство, поскольку тот, кто полагает, что находится в положении господина и наставника, всякий раз явно оказывается во власти уступчивой прислуги. Но, как считает Мэйджор, анализ является единственным языком (языком вербальной символизации; см. статью П. Ор-бана), с помощью которого можно избежать этих случаев аффективного понимания, из-за которых всегда есть шанс пострадать от новой формы суггестии. Истерии же предопределено постоянно рождаться в новой форме, для которой культурная среда поставляет соответствующую экипировку.

Точку зрения, сходную с только что изложенной, мы встречаем в работе Ф. Перье (Perrier 1968), испытавшей на себе влияние идей Ж. Лакана. В ней все же акцент делается скорее на бисексуальности истерика, вернее, на его нерешенном вопросе об отличии мужчины от женщины. Этот вопрос ставится как в отношении переживаний символической кастрации, так и «дилеммы обладания или наличия фаллоса». В этом смысле можно сказать, что загадкой для истерика является сама женственность, особенно если истерик — женщина. Во всяком случае именно отношение истерика к своему телу создает трудности при анализе. Речь здесь идет не столько о зависти к пенису, сколько о зависти к фаллосу, причем в отноше-

643

нии фаллоса предполагается, что он обеспечивает его владельцу полную власть над желанием. Работа Перье примечательна тем, что в ней достаточно места уделено мужской истерии.

Я. Любчански в одной из своих работ, которую пронизывает исследуемая ею тема, попыталась разработать «экономический принцип в истерии, исходя из представлений о травме в трудах Фрейда» (Lubtschansky 1973). При этом она предприняла попытку преодолеть дилемму «оральная истерия — генитальная истерия», выдвинув гипотезу о функционировании двух травматических ядер — «одно ядро отвечает за связанные энергии и порождает симптомы, другое ядро отвечает за несвязанные энергии и вызывает специфическое поведение, а именно навязчивое отыгрывание, решительный разрыв отношений, быстрый (лабильный) катексис и быстрое (лабильное) устранение катексиса, попытки самоубийства, а также состояние, которое, если рассматривать в аффективном аспекте, представляет собой депрессивное расстройство настроения». Истерия, рассматриваемая таким образом, представляет собой историю как смерти, так и любви. Автор весьма убедительно доказывает, что весь фрейдовский труд характеризуется постоянной конфронтацией с травматической этиологией. Этим же способом взаимоувязываются истерия и травматический невроз. И «нормальная» травма от утраты объекта, и последующая работа печали важны, более того, необходимы для психической реальности. Противопоставление травматического и сигнального страха свидетельствует о том, что мы имеем здесь дело с двумя дополняющими друг друга модальностями страха (см. соответствующую статью Д. Айке). Эта работа демонстрирует, что в отношении проблематики истерии можно найти новые решения, если воспользоваться концептуальными инструментами Фрейда, прежде всего теми, которые сам он не всегда в полной мере использовал.

В связи с затронутым Я. Любчански разделением связанной и несвязанной энергии возникает важная проблема. Защитная истерия поднимает вопрос о защите истерика. Концепцию защиты мы встречаем как на начальной стадии развития психоанализа (в представлении о защитных невропсихозах), так и в позднем творчестве Фрейда и в работе Анны Фрейд (в виде защитных механизмов) (А. Freud 1936). В период между ними доминировала теория вытеснения (см. статью В. Шмидбауэра). Поэтому можно задать вопрос: какие взаимосвязи существуют между вытеснением — общим концептом психоанализа — и истерией — особым нозографическим классом? На этот вопрос Фрейд дал ответ в своей работе «Торможение, симптом и страх» (1926). Он допускал, что между вытеснением и истерией, с одной стороны, и изоляцией и неврозом навязчивых состояний — с другой существуют тесные взаимосвязи. Следует ли из этого заключить, что вытеснение является всего лишь модальностью защиты, одной среди прочих? Это еще мягко сказано. Ведь у некоторых авторов вытеснение является одновременно прототипом любой защиты. Однако там, где речь идет об истерии (собственно говоря, о сексуальности), она представляет собой также специфический способ защиты. Сегодня мы хорошо знакомы прежде всего с первичным и вторичным вытеснениями и их разновидностями: отвержением, отрицанием и отречением в психозах и перверсиях. Но все эти разновидности, без сомнения, выполняют единую функцию: связывание свободной энергии и формирование — в каждом случае протекающее по-разному — бессознательного. Не поэтому ли Р. Диаткин (Diatkine 1968) вновь присоединяется к фрейдовской гипотезе, утверждающей, что вытеснение является доминирующим в истерии механизмом? Всякая ссылка на концепцию защиты неизбежно ставит определенные вопросы. Имеется ли хронологическая классификация форм защиты? Как обстоит дело с клиническими формами инфантильной истерии?

644

С. Лебовичи (Lebovici 1974) попытался очертить эту проблему. В действительности психоаналитический подход в отношении ребенка весьма поучителен. Говорят об инфантильной истерии. Но что такое истерический ребенок? Этот вопрос привлекает к себе особое внимание, поскольку у ребенка конверсия наблюдается лишь в редких случаях. Примечательно то, что здесь имеют дело с историей самой истерии. Например, отношение истерии к симуляции. Имеется в виду симуляция патологического состояния, возникшего из-за нанесения себе телесного повреждения, которое в одном из наблюдавшихся случаев стало причиной гангрены, повлекшей за собой ампутацию. Можно вспомнить также о мифомании, проявляющейся, правда, в менее первертированной форме, чем на границе с галлюцинациями. Обычный семейный роман пронизан вымышленными убеждениями. Однако в соответствии с современным уровнем развития науки об инфантильной истерии судят с точки зрения не столько конверсии, сколько истерического характера. Здесь сталкиваются с ролью оральных фиксации. Подобно Диаткину, Лебовичи усматривает во вторичном вытеснении селективную защиту. Он исследует важный вопрос предрасположенности к истерии. Что озадачивает в расходящихся описаниях (оральность — генитальность), так это выпадение анальности, которая, по-видимому, недостаточно укоренилась. И наоборот, существует преждевременный гиперкатексис сексуальности, слишком ранняя сексуализация, которая, так сказать, переносит на более ранний срок возраст сексуальной идентификации; результатом является слишком ранняя гиперсексуальность и эротизация всего тела, как у взрослых. Выражаясь метапсихологически, мы сталкиваемся с либидинозной перегрузкой, а также с распространением сексуальности, которая выходит далеко за пределы эрогенных зон. Во всяком случае это то, что происходит внешне. Некоторых удивляет прежде всего отсутствие в процессе развития непрерывности и переработки. Одно быстро сменяет другое! Более чем примечательно отрицание агрессивности. Жак Кен в пока еще не опубликованной работе отстаивал гипотезу, что это отрицание истериком необходимо для формирования его идентичности. Для истерика отрицание является единственным средством выдвинуть самого себя, утвердить себя в своей особой идентичности. Но тем самым внешнее желание приспособиться к действительности связывается с фундаментальным отказом, имеющим отношение к сексуальной идентичности истерика. Благодаря этому отрицанию истерик приобретает идентичность, не согласующуюся с его собственным

(фактическим) полом.

Как следует понимать эту модель? Лебовичи, подобно Винникотту, среди прочего настаивает на важности интеракций между матерью и ребенком. Одни лишь родительские высказывания не внушают доверия. Что касается роли травм, то они могут оцениваться, как отмечал это Фрейд еще в 1895 году, исключительно ретроспективно. Прежде всего следует вспомнить о том, что по Фрейду первой совратительницей ребенка является мать. Для Ференци ею является языковая путаница, поскольку в язык нежности и ласки ребенка вторгается — принявший форму сексуальности — язык страсти взрослого. Таким образом, для обоих авторов сексуальность должна быть травматической для Я независимо от того, исходит ли она изнутри или преждевременно пробуждается извне. Как бы то ни было, необходимо здесь подчеркнуть, насколько более важным является катексис психической реальности, чем учет реальности внешней. Здесь также происходит формирование ложного Я по Винникотту, того Я, которое соответствует создаваемому матерью образу ребенка, вынуждающему его адаптироваться к внешней реальности и отвергать реальность психическую. Инфантильный невроз взрослого и невроз ребенка — две разные вещи. Примечательно отсутствие непрерывности между проявлениями (симптомами) инфантильного и взрослого неврозов. Будущее истерического

645

ребенка, если не учитывать случаи симуляции, практически неизвестно; это относится прежде всего к ребенку с истерическими симптомами. И наоборот, дети, причисляемые к истерикам из-за их характера, обнаруживают постоянство приобретенных черт.

Работы, инспирированные метапсихологией Кляйн

Совокупность предшествующих работ, как бы они между собой ни различались, укладываются в одну общую идею. Фактически все они находятся в контексте фрейдовской теории истерии, даже если они дополняют или исправляют этот контекст. Теперь мы должны рассмотреть еще одно течение, которое прямо или косвенно связано с теориями М. Кляйн (см. статью Р. Ризенберг в т. III). Однако мы можем прореферировать работы, которыми нам придется заняться, лишь уточнив ряд пунктов. В той мере, в какой концепция истерии учитывает женскую сексуальность, становится ясно, что проблема расщепления во многом перекрывается проблемой, разделяющей психоаналитиков на два лагеря. Фаллическая или оральная фиксация? Пенис или грудь? Эти вопросы, стоящие на переднем плане истерии, еще в 1925—1930 годах были вынесены Джонсом для обсуждения в рамках полемики, которая велась между Веной и Лондоном по вопросам женской сексуальности.

Вспомним о том, что Фрейд в своей работе «О женской сексуальности» (1931) открыл догенитальные корни истерии (см. также: Green 1972). Преобладание женской истерии и распространенность оральных фиксаций можно, пожалуй, объяснить особенностями отношения девочки к своему первичному объекту (груди матери), из-за которого возникают либидинозные, сексуальные, агрессивные и нар-циссические фиксации, важность которых еще более возрастает в силу зеркальных отношения девочка—мать. И наоборот, катектирование мальчика матерью имеет другие последствия. Кроме того, роль, которую играет культура в формировании женской сексуальности и, следовательно, в истерогенезе, обогатила спорный вопрос.

Оригинальные концепции Фэйрбэйрна11
(Fairbairn 1954) схожи с концепциями Мелани Кляйн и одновременно отличаются от них. Он модифицировал классическую концепцию истерии. То, что фрейдовская теория обозначает как вытеснение, Фэйрбэйрн называет диссоциацией. В этом отношении он примыкает к Жане и Блейлеру. Речь здесь скорее идет о расщеплении личности (в кляйнианс-ком значении), чем о вытеснении. Такая замена — не просто игра слов. Как нам известно, Фэйрбэйрн отказался от фрейдовской концепции влечений в пользу концепции объектных отношений. Следовательно, расщепляется не нежелательное влечение, а часть личности. Для этого автора первичная защита заключается в ин-троекции неудовлетворяющего объекта. Этот объект имеет два аспекта — возбуждающий и отвергающий. У истерика возбуждающий объект чрезмерно возбужден, в то время как отвергающий объект чересчур отвергнут. В результате возникает конфликт между слишком либидинизированным либидинозным Я и крайне подавляющим антилибидинозным. Таким образом конституируется третий, идеальный, объект. В этой концепции интерес представляет тот факт, что она перескакивает через возникающий между психиатрами конфликт (генитальный— оральный). «Сексуальность истерика в своей сути в высшей степени оральна, тогда как его оральность, так сказать, в высшей степени генитальна». Как мы видим, Фэйрбэйрн не соглашается с временным преимуществом орального перед генитальным. Фактически инфантильная мастурбация, служащая средством самоутешения, характе-

646

ризуется преждевременной либидинизацией половых органов ребенка. Это, однако, предполагает идентификацию половых органов с возбуждающим объектом. Истерические состояния являются результатом не столько фиксации на определенных фазах развития либидо, сколько специфической техники регуляции внутренних объектных отношений. Впрочем, для Фэйрбэйрна эдипов комплекс уже не является ядерным комплексом, а представляет собой результат развития. Конфликтная ситуация треугольника складывается не между dramatis personae [действующие лица (лат.).
— Ред.]
семьи, а между центральным Я, возбуждающим объектом и отвергающим объектом.

Что касается конверсии, то ее основная функция состоит в замене личной проблемы телесным состоянием. Она возникает в таком случае, если вытеснение не способно преодолеть конфликт переноса (в широком смысле слова). Очевидно, Фэйрбэйрн не затрагивает структурного различия между истерической и психосоматической конверсиями. В этом смысле конверсионный симптом действует сообразно специфической технике защиты, наподобие заточения внутреннего объекта. Меняя приоритет концептов, Фэйрбэйрн отстаивает точку зрения, что факты, на которых основывается теория эрогенных зон, сами содержит нечто присущее феноменам конверсии. Фэйрбэйрн относится к числу тех немногих авторов, которые подходят к решению проблемы анальности окольным путем параллелизма между функцией анального поведения и отщепления внутреннего объекта. Вместе с тем не остается без внимания и вмешательство одного из родителей при трансформации личной проблемы в телесное состояние — равно как и при приучении к опрятности. Через мать аффективное притязание может превратиться в оральную потребность. Фэйрбэйрн высказывает свое убеждение в том, что либидо гораздо более ориентировано на поиск объекта (object seeking), нежели на поиск удовольствия (pleasure seecing). Данная точки зрения существенно расходится с фрейдовской. У Фэйрбэйрна конверсия представляет собой феномен, который можно было бы назвать корпорализацией поиска объекта. Аутоэротизм лишается доминирующего положения, которое он занимает во фрейдовском психоанализе. Он становится изолированной системой или, лучше сказать, особым каналом, служащим для поиска объекта. Здесь мы имеем дело с матрицей диссоциации.

Эта оригинальная теория, по-видимому, оказала большое влияние на английский психоанализ, особенно на Д. В. Винникотта. Впрочем, можно задаться вопросом, многие ли из пациентов, описанных Винникоттом, не являются представителями истерии, в том виде как она проявляется сегодня. М. Хан, продолжатель направления Винникотта, изучал мотивы неприязни истерика (Khan 1974). Также и он настаивает на преждевременной диссоциации между сексуальным опытом и креативной способностью Я. Истерик испытывает страстное желание получить сексуальный опыт и вместе с тем он удивительным образом не способен жить этим опытом и принять его. Отсюда его неистребимая неприязнь. Согласно Хану, который в данном пункте полностью согласен с Фэйрбэйрном, сексуализация является не чем иным, как признаком крушения аффективных, зависимых от Я отношений. Здесь мы сталкиваемся со столь типичным для истерика поиском идентичности. Неспособный решить проблемы, стоящие перед его Я, он автоматически склоняется к повторяющимся моделям «сексуального решения». Этот факт бросается в глаза в пубертатный период, так как на этом этапе развития обостряется конфликт между сексуальностью и Я и так как сексуализация в данном случае является самой простой реакцией. Происходит уход в слишком раннюю генитальную сексуальность. Мы сталкиваемся здесь с проблематикой, которая симметричным и противоположным образом соответствует проблематике компульсивного невротика. Однако чем сильнее эта «генитальная» сексуальность пронизана фантазиями и догенитальными

647

побркдениями, тем больше истерик рассматривает себя в качестве жертвы своих влечений и их последствий, «которых он вовсе не желал». Все поведение истерика проникнуто желанием, что кто-то ему поможет, сделает за него. Но тем самым истерик становится настоящей жертвой извращенца, который, делая из него козла отпущения, удовлетворяет его потребность в невиновности и наказании. И если в конечном счете наступает неизбежный разрыв, истерик осознает то, что он ожидал от этих отношений: неадекватное функционирование Я. В этом смысле над любым отношением к истерику витает злой рок непонимания. Поскольку он находится в ловушке сексуальных желаний, другой человек не слышит просьбы истерика, порождаемые его Я. В действительности же на этом уровне речь идет не столько о страстных желаниях, сколько о потребностях, которые взывают к реакции окрркения. Отсюда также «флирт» истерика с психопатией, которая, по Винникотту, «понуждает окружающих задирать нос». Это, однако, предполагает переоценку представления о травме. Согласно Хану, существует вполне реальная травма, но не сексуальной природы. Она связана с фрустрацией со стороны матери. Ребенок реагирует на нее в форме самолечения, которое выливается в приносящую утешение гиперсексуализа-цию. Это наблюдение предполагает изменение техники, ориентированной не столько на толкование фантазий и сексуальных или агрессивных желаний, сколько на реальную поддержку ребенка. Ведь ничто не дается истерику легче, чем уход от самого себя. Внутренняя жизнь истерика — это «кладбище отказов». Поглощение (фаллического) парциального объекта еще более закрепляет отвержение человека (объекта в целом), частью которого этот объект является, поскольку проникновение матери

столь опасно.

То, что было изложено Э. Бренманном в рамках дискуссии по проблемам истерии на Международном конгрессе в Париже в 1973 году п
,
еще больше ориентировалось на толкования М. Кляйн. Для него за сексуальным конфликтом разыгрывается еще один конфликт — конфликт между исполненной страхами угрозой катастрофы и отрицанием этих страхов; но это является признаком борьбы, будь то с ликвидацией Я или с тяжелой депрессией. Мы видим здесь истерика, находящегося в состоянии конфронтации и постоянного душевного разлада. В душе истерик полностью окружен своими примитивными страхами, но все же ему удается конституировать псевдообъект, позволяющий ему избежать психотического распада. В аналитической ситуации терапевтические связи подрываются двумя факторами: демонстративным доказательством того, что зло существует в другом, и потребностью в том, чтобы аналитик разделял с ним идеализацию образа Я. Подобные защитные маневры являются эффективным средством истерика противостоять своему страху катастрофы. Истерик стремится не столько к изменениям, сколько к той выгоде, которую он извлекает из своей истерии. В результате фальсификации истериком своего окружения его орально выраженная зависимость не ничего ему не дает. Используя другого в качестве лекарственного средства, он получает лишь вторичную выгоду от отношений в ущерб своей физической реальности. Предрасположенность к истерии лежит в основе установления ложных объектных отношений. Но это объясняется неспособностью матери управлять страхами и деструктивностью ребенка. Интересно, что Э. Бренманн отводит важное место установке матери, тем самым несколько уменьшая дистанцию между сторонниками и противниками Мелани Кляйн. Он полагает, что матерью владеет страх, который она переносит на ребенка. В результате возникает проективная «цепь соединений», приводящая к взаимному усилению страхов. Одновременно мать находит всеисцеляющее средство, благодаря которой ребенок чувствует себя в полном порядке. В этом кроется причина истерического отрицания. Поскольку эта концепция построена на психотическом фундаменте, становится понятно, почему анализ истерика столь часто сопряжен с огромными трудностями.

648

Г. Панкоу (Pankow 1974) исследовала образ тела при истерическом психозе. Этим она внесла существенный вклад в разграничение истерического и шизофренического психозов. Панкоу проводит различие между первой (обусловленной формой) и второй (обусловленной содержанием) функциями образа тела и делает вывод о том, что в истерическом сумеречном состоянии никогда не возникает угроза чувству целостности тела. «Истерический психоз связан с трудностями идентификации», причем важное место занимает восприятие тела. Необходимо заметить, что Панкоу усматривает взаимосвязь между структурой семьи и образом тела.

Напоследок мы оставили работу, которая, по нашему мнению, является примечательным достижением современной аналитической литературы. Речь идет о «Методологическом подходе к проблеме истерии» Дж. О. Уиздома (Wisdom 1961). В данном исследовании рассматривается природа истерической символизации. Речь идет о символизации парциальных объектов. Часть символизированного тела вместо того, чтобы использоваться как часть тела, сцепляется с тем, что она символизирует. Тем самым истерик становится неспособным полностью распоряжаться этой частью тела. Подобного рода символ сильно перегружен. Его невозможно заменить тем, что он символизирует. Причина этого в том, что истерик чувствует себя более защищенным символом, чем тем, что он символизирует. В симптоме символизируется травма, причем как угроза, так и реализация желания 13
. Следовательно, символическое нарушение функции эквивалентно травме, но не ее последствиям. Любое символическое действие одновременно нацелено на то, чтобы воспрепятствовать удовлетворению желания.

Поскольку собственно использование функции выходит из-под контроля в пользу символического значения, то и символический пенис не может быть заменен использованием реального пениса. Парадокс истерика состоит в том, что сам пенис является фаллическим символом. Эта мысль нуждается в теории второго уровня, которую дает сам Фрейд: конверсию. Травма как дисфункция связана, по Фрейду, с застоем либидо, а именно в соответствии с его теорией «вытеснение — невозможность отвода — телесная символизация». Для Фрейда эта дисфункция является своего рода удовлетворением. Уиздом же придерживается мнения, что эта попытка удовлетворения терпит крах. Причиной вытеснения, по Фрейду, является эдипов комплекс, эта опорная ось второго уровня психоаналитической теории.

Напротив, центр тяжести работ, появившихся в послефрейдовский период, приходится на догенитальных наклонностях. У авторов, ориентированных на теорию М. Кляйн, вытеснение уступает место шизоидным механизмам. Догенитальные наклонности обнаруживаются в эдиповом комплексе. Тем самым новая оценка истерии требует новой оценки эдипа, как его понимают М. Кляйн и Фэйрбэйрн 14
.

Уиздом приходит к заключению: то, чего боится истерик, это не фаллический символ, а символ вагины. Здесь следует вспомнить о том, что для истерика, живущего в мире парциальных объектов, речь идет не столько об отце и матери, сколько о пенисе и вагине. Кроме того, вагина отождествляется с пищей из груди, которая несъедобна из-за таящейся в ней угрозы; ее также нельзя и ассимилировать. Это приводит к парадоксу, в соответствии с которым пенис рассматривается в качестве зачинающего, деструктивного, орального, поглощающего органа. Следовательно, ядерный интроект пениса включает в себя гложущую вагину. Фаллическая фиксация обнаруживает двойственный аспект — деструктивный, поглощающий пенис и феномен «гложущая вагина — грудь — рот». Но если придерживаться формулировки Ференци, то пенис является фактически пенисом, лишенным всякого смысла. Цель вытеснения — парализовать ядерные интроекты. Замещающее удовлетворение происходит только через проективную идентификацию (а последняя через посредничество реальных или воображаемых других). Фобия, связан-

649

ная с истерией, представляет собой попытку (осуществляемую через проекцию) vOT-Mcn-wsi -ihöio объекта.. Что касается, отличия от психосоматических синдромов, то в предшествующем случае индивид реагирует на злой объект, поглощая его в

истерии.

Эта разъясняющая и основанная на воображении работа страдает, однако, одним методологическим недостатком. Авторский анализ целиком базируется на новой формулировке эдипова комплекса маленького мальчика. Поскольку все статистические данные свидетельствуют о преобладании женской истерии, было бы желательно, чтобы автор разрабатывал свои концепции, исходя из развития женской сексуальности, с которой тесно связана женская истерия. В этом смысле пересмотр представляется нам тем более важным, что женская сексуальность в наши дни является предметом новых интересных оценок (см. статью Н. Шай-несс). Однако мы не сомневаемся в том, что сформулированная Уиздомом точка зрения окажется в этом контексте плодотворной.

СИНТЕЗ 15

1. Психоанализ в целом проистекает из анализа конверсионной истерии, являющейся отправной точкой открытия Фрейда. В последнее время авторы в известной степени произвели разграничение конверсионной истерии и истерического характера, которые относительно независимы друг от друга.

Истерическая структура представляет собой дефиницию их общего латентного ядра, которое способно проявиться.

2. Роль фаллических фиксаций генитальной истерии (Фрейд) ставится под сомнение современными авторами, которые часто выдвигают идею о догенитальных и прежде всего оральных фиксаций.

В основе этой тенденции лежит тщательный анализ классических картин истерии, а также лучше изученных нетипичных форм истерии, характеризующихся признаками оральной фазы: глубокой зависимостью, токсикофилией, отыгрыванием, депрессивными и суицидальными тенденциями и т.д.

При этом возникает вопрос, не следует ли рассматривать подобные состояния скорее как пограничные, чем формы истерии.

3. Истерическая структура конституируется комплексом представлений и аффектов. Роль, которую играет деятельность фантазии, рассматривается с динамической, топической и экономической точек зрения. Либидинозные и агрессивные импульсы влечений приобретают свой смысл благодаря фантазиям. При этом в результате стимулирования фантазии возникает угроза аффективного усиления влечений, которое вынуждено искать прибежища в симптомах. Что касается всегда живого и особенно интенсивного аффекта, то он может стать самоцелью, из-за чего истерик полностью растворяется в своем аффекте. В таком случае говорят об аффективной булимии. Истерическое желание ведет к неприятной эротизации страха и к наказанию со стороны Сверх-Я.

4. Говорят ли о необходимости модифицировать концепцию Фрейда, помещая конфликт фиксации в догенитальность, или же признают наличие двух (или многих) истерических структур (к этому можно было бы добавить истерические психозы), в любом случае следует соотнести друг с другом эти разнообразные картины болезни, не довольствуясь односторонней генетической точкой зрения. Для меня коренной конфликт истерика кроется в его неспособности через свой сексуальный опыт привести связь с новым объектом, имеющим фаллическое значение, в соответствие с сохранением родительской объектной любви. Чувство потери родитель-

650

ской объектной любви выражается через переживание отделения от первичных объектов (парциальных или целостных), а также через печаль из-за него. Основной сферой выражения этого конфликта является сексуальность, поскольку исполнение сексуального желания, удовлетворение личной' потребности означает преодоление фиксации на родительских объектах — преодоление, которое не может происходить без чувства разлуки и печали. В истерии новые катексисы грозят разрушить старые. Инфантильная сексуальность легко уязвима в силу совершенно неподготовленного вторжения импульсов влечения в Я. Само по себе это является эффектом отделения и расставания, но также отделения и печали из-за отсутствия влечений к родительскому объекту и страха потерять любовь этого объекта и быть

им покинутым.

5. Фантазия конституируется в виде катексиса территории Я с целью держать личные стремления объекта на удалении от интериоризированного доныне родительского объекта и одновременно вне его. В то же самое время фантазия закрепляет, хотя и бессознательным образом, в своей ограниченной сфере неотъемлемую связь с желанным родительским объектом (объектом желаний). Однако наличие двух родителей и бисексуальности индивида является причиной того, что в процесс фантазирования не вовлекаются одновременно оба родителя, что невозможно одновременно удовлетворить тому и другому присутствующему в индивиде полу, что объясняется взаимным исключением обоих родителей и сексуальной полярностью в отношении к другому. Важным фактором является амбивалентность индивида в смысле объединения обоих родителей в первосцене, объединения, происходящего в ущерб индивиду, который чувствует себя отстраненным и ненавидит родительскую сексуальность, продуктом которой он является, поскольку становится нежелательным в более поздних сексуальных отношениях. Фантазия, следовательно, сигнализирует одновременно о признании отмены отделения и печали, а также ее отрицания. Позднее, во взрослом возрасте, она служит защитой от каких бы то ни было новых глубоких отношений, таящих в себе опасность поставить под сомнение родительскую фиксацию. В то же самое время она противодействует осуществлению сексуальных стремлений взрослого и автономии, содержащей эти стремления.

Кроме того, фантазия является феноменом, который легче всего мобилизовать при контакте с объектами. Страх оказаться застигнутым врасплох вторжением импульсов влечения, побуждает индивида к антиципаторной эротизации с целью сохранить контроль над объектом. Но таким образом невозможно добиться сексуального удовлетворения. Поэтому истерик постоянно находится в поиске новых эротических отношений, которые непременно должны приносить разочарование. Это объясняется антиципацией утраты (комплекс кастрации), отделением (удалением от объекта) и печалью (отказом от объекта). Эти переживания внушает страх, поскольку способны вызвать деструктивные реакции по отношению к объекту или (в результате инверсии) по отношению к индивиду. Это выражается либо в переживании деперсонализации, либо в попытке самоубийства. Здесь следует подчеркнуть важность отрицания через бегство в (естественный или искусственный) сон, которое зачастую неверно интерпретируется как попытка самоубийства.

6. Интериоризация этого конфликта выражается не только через объектные отношения истерика, но и через его умственную деятельность. Ассоциативный стиль также характеризуется связью отделение — печаль: бессвязной речью с преобладанием амнезии, явными и неожиданными вытеснениями на одну и туже позицию или с одной позиции на другую, сновидениями без ассоциаций, гротескным символизмом без осознания символизируемых содержаний, сексуализаци-ей мгновенного переноса без осознания его повторяющегося характера, аффекта-

651

ми отвода порождающего страх или депрессивного типа (чувство опустошенности) без понимания их массивного характера, чувствительностью к отказу в сочетании с паразитической зависимостью и т.д. Эротизация Сверх-Я поддерживает фиксацию на родительских объектах. Превращая удовольствие в неудовольствие, индивид сохраняет образ, воспрещающий любое удовлетворение, поскольку удовлетворение личных стремлений означало бы, что индивид ради исполнения требований своего Я мирится с отказом от родительского образа, аналогичного Сверх-Я. Либо объект представляется злым и не.дающим удовлетворения, либо индивид убежден в собственной «злобе», и поэтому любой потенциально хороший объект превращается в злой. Хороший объект — это всегда объект, который служит наслаждению другого. Отсюда идентификация с другим объектом, который допускает удовлетворение только через включенное между ними лицо. Но во всех этих случаях сохраняется связь с родительским символом через взаимное овладение, особенно тогда, когда речь идет о сексуальном удовольствии, в которое включается третий объект.

7. Таким образом, конверсионную истерию можно понимать как поиск удовлетворения, инвертированного по своему значению и направлению (это означает, что вместо удовольствия, получаемого от внешнего объекта, мы сталкиваемся с неприятным симптомом, заключенным внутри тела), результатом которого является отсутствие насыщения из-за отвода удовольствия. Конверсию можно понимать как особую модальность механизма сгущения. В принявших такую форму фантазиях истерик конденсирует разнообразные идентификации и освоение антагонистических ролей. Однако подобное сгущение — на этом моменте мы настаиваем категорически — является не просто сгущением характерных свойств или представлений, оно прежде всего является сгущением аффектов, способствующих повышению концентрации энергии. Сгущение характерных свойств плюс сгущение (контркатектированных и инвертированных) аффектов равнозначно конверсии. Конверсия поглощает энергию, которая должна быть устранена или расщеплена в самом теле. Этой количественной варианте соответствует качественная варианта, диссоциирующая и упрочающая бессознательное ядро истерии. Но даже если благодаря появлению симптома происходит редукция страха, страх смещается и превращается в страх по поводу — всегда сомнительного — достижения симптома с точки зрения обеспечения защиты.

Сгущение проявляется в качестве механизма, противодействующего как отделению и его аффективным последствиям, так и его специфическим выражениям, которые целиком относятся к утрате объекта. В этом смысле все переживания недостатка находят обоюдный резонанс: данная взаимосвязь простирается от кастрации до утраты груди и наоборот. Отсюда и та аффективная булимии, на которую мы уже указывали. Смещение наверх характеризует топическую регрессию: «в фантазии» вагина уже наделена пенисом, способным найти доступ в тело лишь через ротовую полость; но это как раз тот путь, по которому — по-прежнему в фантазии — происходит оплодотворение. Тем самым фелляция и оральное присвоение груди дополняют друг друга, содействуя осуществлению единственного желания: обладания — фаллического бытия — оплодотворения — в такой последовательности. Ведь истерик и в самом деле может «говорить своей плотью». Но то, что он желает, не будучи когда-либо удовлетворенным, представляет собой изобилие, которое навсегда избавляет его от недостатка. Неспособный принимать дар другого, истерик живет за счет самопоедания, хотя на первый взгляд складывается впечатление, что он тянет соки из других. Усилия тщетны, ведь ничего из того, что абсорбируется им у другого, он не удерживает — он либо сразу его отвергает, либо эвакуирует, не извлекши из него какой-либо реальной пользы. Вероятность поддер-

652

жки извне невелика, поскольку он никогда не будет способен осуществить желание обрести счастье через ребенка—пенис—мать или пенис—ребенка—мать. Чего же хочет истерик? Быть ребенком, сосущим грудь, или грудью, которую может сосать ребенок? Здесь нет никакого отделения, поскольку каждое из этих двух состояний является отражением другого и поскольку таким образом возникает

отношение целостности.

Тем самым становятся понятными два следствия: десексуализирующая идеализация как желание и поиск совершенного, то есть всеобъемлющего отношения, и приводящее к депрессии их крушение, неизбежное из-за недостаточности другого. Можно задаться вопросом: сможет ли истерик благодаря прогрессу науки, осуждающей в социальном отношении бегство в конверсию, добиться компенсации, выбирая тот же самый путь? И поскольку в силу своей диспозиции он не побуждается ни к действиям (психопатическое ядро), ни к токсикофилии (токсикоманическое ядро), у него, пожалуй, остается лишь депрессивное решение, тем более что истерическая депрессия в отличие от самообвиняющей меланхолической депрессии всегда является обвинением других, и поскольку современная культура рассматривает истерическую депрессию как общепризнанную болезнь цивилизации, объясняя ее более или менее поверхностными причинами, а именно переутомлением, влиянием порождающих страх условий жизни, недостатком возможностей для аффективного обмена в городских общинах и т.д.

8. Истерия была областью мании одержимости. Однако нельзя сказать наверняка, что мы эту область покинули. Присвоение, интроекция и идентификация отсылают нас туда. Мы заменили сверхъестественное объяснение научным, в котором место «духов» заняли образы. В истерии (как, впрочем, и во всех других психопатологических структурах) одержимость двойником или преследователем следует предпочесть тому отчуждению, которое создает невыносимую психическую жизнь, продукт отсутствующего. Специфичность истерии надлежит объяснять тем, что проблемы остаются связанными с половой сферой тела. Из этого мы делаем вывод, что, если во фрейдовской теории господствовала идея о взаимосвязи между истерией и конверсией, то нынешняя теория имеет явную тенденцию к тому, чтобы исследовать связи между истерией и депрессией, эту промежуточную область нарциссических неврозов, лежащую между неврозами переноса и психозами.

9. Мы сталкиваемся здесь с проблемой отношений, которая соединяет истерию с психоз. При этом следует констатировать:

а) наличие психотизирующего фактора истерической структуры. С этим фактором сталкиваемся в определенных пограничных состояниях с истерическим аспектом, отличительным признаком которых является постоянная борьба с утратой объекта — борьба, в ходе которой утраченный объект всеми доступными средствами (нимфоманиакальное и мифоманиакальное обольщение, токсикоманиакальное поведение, угроза суицида и т.д.) пытаются заполучить обратно. Психозы деперсонализации, на наш взгляд, также находятся в этих рамкам (см.: Bouvet 1960). Эти состояния могут либо сохранять характер пограничных, либо пероходить в состояния еще более тяжелой декомпенсации;

б) наличие истерического фактора в определенных психозах (см. статью В. Бис-тера в т. И). Огромное множество острых маниакальных психозов обращает на себя внимание как неожиданностью появления, так и эффективностью их лечения, которое все же подвержено периодическим неудачам. Что же касается хронических структур, то некоторые из них (бред отношения и даже параноидная шизофрения) имеют четко выраженный истерический оттенок. В этом последнем случае складывается впечатление, что истероидные формы психоза с точки зрения прогноза являются более благоприятными.

653

10. Зачастую проводится параллель между истерией и психосоматикой. Подчеркивалось отсутствие — связанной прежде всего с фантазиями — функции представлений (см. статью Я. Бастиаанса в т. II). Здесь речь идет не столько о глобальном, сколько о функциональном недостатке. В психической экономике фантазия уже не играет роль посредника. В тяжелых случаях психосоматический синдром сопровождается действительным нарушением мышления, изменяющим первичный процесс и сопоставимым с признаками отрицания, с которыми приходится сталкиваться в наблюдаемой реальности психозов. Психосоматическое заболевание в этом случае следует понимать как проигрывание внутри (acting in), нацеленное на тело.

Если в заключение мы обратимся к культурным феноменам, свидетелем которых вне своей аналитической работы является сегодня аналитик, но которые вместе с тем он рассматривает все же через косвенную перспективу, то нам следует задаться вопросом, не являются ли ныне определенные факты (например широкая известность, которой обладает эротизм, склонность к наркотикам, более или менее эндемичные вспышки насилия) формами социального выражения истерии. Их анализ, наверное, бы показал, что с точки зрения классической истерической патологии они являются именно тем, что представляет собой поверхностная истериза-ция по отношению к глубокой эротизации. Первое выставляется напоказ и используется в качестве защиты с тем, чтобы лучше замаскировать второе — то есть страх. Задача аналитика состоит в том, чтобы не допустить втягивания себя в эту игру, точно так же как в свое время этого не должен был позволить истерикам Фрейд. И хотя Фрейд поставил нас на путь решения загадки истерии, сам он отчасти стал жертвой соблазнов обманных игр истерика, маскирующих страх последнего перед пустотой. Без преувеличения можно утверждать, что потребуется еще много труда, чтобга прояснить тайну истерии.

Далекая от того, чтобы навсегда исчезнуть из нашего бытия, истерия приспособилась к нашему времени и как и прежде продолжает существовать среди нас в искаженной форме.

ПРИМЕЧАНИЯ

1
Ср. рецензию важных психопатологических работ и детальное исследование Лемперьера.

2
Под конверсией понимают возникновение телесных недугов как выражение аффективных переживаний.

3
Для истерических пациентов оказалась особенно типичной установка belle indifference, с помощью которой они защищаются от проникновения в их внутреннюю жизнь.

4
Относящаяся к тому времени статья Фрейда («К вопросу об этиологии истерии») повторяет формулировки «Очерков об истерии».

5
Ср. посвященный истерии номер Revue Francaise de Psychoanalyse, 37, 1973.

6
Статьи по метапсихологии включают несколько очерков, например «Влечения и их судьба» (1915),«Вытеснение» (1915),«Бессознательное» (1915), «Метапсихологическое дополнение к учению о сновидениях» (1916) и «Печаль и меланхолия» (1916).

7
Ср. главу о конверсии и догенитальных возможностях конверсии.

8
Ср. главу 9: «Отношения между неврозом навязчивых состояний и ранними стадиями образования Сверх-Я».

9
Мы должны здесь указать на то, что термин «структурный», в том виде как мы его употребляем, не имеет того значения, которое придают ему американские авторы, обращающиеся к Гар-тманну. Используемое нами значение скорее сводится к структуралистскому движению, которое ставит структуру над историей.

10
Сообщение Ж. Лапланша об этой дискуссии за круглым столом появилось в 1974 году в «International Journal of Psychoanalysis» (55, 459-469).

11
P. Фэйрбэйрн — английский аналитик, проживший долгое время чуть ли не в полной изоляции в Глазго. Его работы основываются на теории Мелани Кляйн, которую он расширил весьма оригинальным способом. Поначалу они не встретили широкого отклика; и только вскоре после его смерти его теории были подхвачены.

654

12
Ср. также сообщение о дискуссии Ж. Ла-планша (Laplanche 1974).

13
Ср. здесь рассркдения Альфреда Лоренцера в статье Петера Орбана, назвавшего истерический симптом демонстрацией детской травмы на частном языке, который никто больше не понимает.

14
Наряду с интроективной идентификацией Фрейда Уиздом в этом контексте указывает на проективную идентификацию М. Кляйн. Инт-роективная идентификация обеспечивает замещающее удовлетворение. Но что же подлежит проекции? То, что должно быть отвергнуто, это возникшие в результате проективной идентификации фантазии о сексуальных отношениях с матерью. Устранение эдипова комплекса состоит в целом в преодолении проективной идентификации и установлении интроективной идентификации, основной работой которой является работа печали по поводу материнского объекта. В этом контексте Уиздом предлагает свою оригинальную концепцию интроекции. Если интроекция «воплощается» (embodied) в телесном Я, то можно говорить о «нуклеарнои» интроекции, тогда как об «орбитальной» интроекции можно говорить в том случае, если, полностью воплотившись в Я, она вводится во внутренний мир. Это же различие применимо и к проекции, если согласиться с Уиздомом, что про-

екция представляет собой ответвление к объекту, чтобы вернуться к Я: это, однако, является инверсией цели нуклеарнои проекции. «В идентификации нуклеарнои проекции» с объектом (проективная идентификация) человек живо ощущает нечто общее
с включенным объектом, тогда как в «инверсии нуклеарнои проекции» (или просто в проекции) ощущает нечто (позитивное или негативное) по отношению
к объекту. В конечном итоге различие упирается в различие между Я и объектом или в различие между идентификацией и любовью к объекту. Это подразумевает у обычного эдипа разрушение орбитальной интроекции матери. Последствием печали является способность к преобразованию. Благодаря этому, однако, освобождается путь к идентификации или к нуклеарнои проекции на отца (который дает замещающее удовлетворение), а также к нуклеарной интроективной с ним идентификации (что позволяет мальчику пользоваться своим собственным пенисом) .

15
Этот синтез является результатом как наших собственных рассуждений (Green 1973) и изложения нами дискуссии об истерии на Международном психоаналитическом конгрессе в Париже (с соответствующим сообщением Ж. Ла-планша), так и рассуждений упомянутых в этом исследовании авторов.

ЛИТЕРАТУРА

Abraham, N., Abraham-Torok, М.: Le mot magique de l'homme aux loups. Incorporation, hysterie interne, cryptomanie. Revue Francaise de Psychanalyse, 35,1971, 71-100

AnziBU, D.: Diskussionsbeitrag zu «The body image in hysterical psychosis» von G. Pankow. Int. J. Psycho-Anal., 55,1974,415-417

Beres, D., см. Laplanche (1974)

Bouvet, M.: La relation d'objet. B: La Psychanalyse d'aujourd'hui. Paris: P.U.F. 1956

Depersonnalisation et relations d'objet. Revue Francaise de Psychanalyse, 24,1960,462-613

Brenman E., cm. Laplanche (1974)

Cain, J.: L'hysterie de la negation ä l'identite. Не опубл.

David, C: Diskussionsbeitrag zu «The revolution of hysteria» von R. Major. Int. J. Psycho-Anal, 55,1974, 393-396

Deutsch, F.: A foot-note to Freud's «Fragment of an Analysis of a case of Hysteria». Psychoanal. Quart., 26,1957, 159-167

Diatkine, R.: L'abord psychanalytique de l'hysterie. Confrontations Psychiatriques, 1,1968,85-99

Easser, B. R., Lasser, S. R.: Hysterical personality, a re-evaluation. Psychoanal. Quart, 34,1965,390-405

Elt.hnbkrger, H.: Aspects etanopsychiatriques de l'hysterie. Confrontations Psychiatriques, 1,1968,131-145

Fain, M., Marty, P., de MTJzan, M., David, C: Le cas Dora et le point de vue psychosomatique. Revue Francaise de Psychanalyse, 32,1968,679-714

Fairbairn, R.: Observations on the nature of hysterical states. Brit. J. of Medical Psychology, 27,1954,106-125

Fenicheu, O.: The psychoanalytic theory of neurosis. New York: Norton 1945

Ferenczi, S.: Hysterische Materialisationsphänomene — Hysterie und Pathoneurosen. В: Bausteine zur Psychoanalyse. III. Bern: Huber 1964

Freud, S.: Bericht über meine mit Universitäts-Jubiläums-Reisenstipendium unternommene Studienreise nach Paris und Berlin (1886). B: J. und R. Gieklhorns: Sigmund Freuds akademische Laufbahn im Lichte der Dokumente. Wien, Innsbruck: Urban & Schwarzenberg 1960,82

Aus den Anfängen der Psychoanalyse. Briefe an Wilhelm Fließ, Abhandlungen und Notizen aus den Jahren 1887-1902. Frankfurt/M.: Fischer 1950

655

Quelques Considerations pour une Etude Comparative des Paralysies Motrices Organiques et Mysteriques (1893). G.W.I

Die Abwehr-Neuropsychosen (1894). G. W. I Studien über Hysterie (1895). G. W I

Weitere Bemerkungen über die Abwehr-Neuropsychosen (1896). G. W. I

Zur Ätiologie der Hysterie (1896). G. W. I Bruchstück einer Hysterie-Analyse (1905). G. W. V

Hysterische Phantasien und ihre Beziehung zur

Bisexualität (1908). G. W. VII

Allgemeines über den Hysterischen Anfall (1909). G. W

VII

Die Verdrängung (1915). G. W. X

Das Unbewußte (1919). G. W X

Hemmung, Symptom und Angst (1926). G. W. XIV

Über die weibliche Sexualität (1931). G. W XIV

Green, A.: Nevrose obsessionnelle et hysterie, leurs relations chez Freud et depuis. Revue Francaise de Psychanalyse, 28,1964,679-716

Aggression, feminity, paranoia and reality. Int. J. Psycho-Anal., 53,1972,202-212

Le Discours vivant. Paris: P.U.F. 1973

Grunberger, В.: Conflict oral et Hysterie. Revue Francaise de Psychanalyse, 17,1952,250

Hysterie: Confrontations Psychiatriques, 1,1968,9-180

Hysterie: Revue Francaise de Psychanalyse, 37,1973,294-514

Israel, L., Gurfin, L.: L'entourage de l'hysterique. Confrontations Psychiatriques, 1,1968,147- 174

Janet, P.: L'etat mental des hysteriqües. Paris: Alcan 1894

Khan, M. M.: La rancune de l'hysterique. Nouvelle Revue de Psychanalyse, 10,1974,151-158

Klages, L.: Die Grundlagen der Charakterkunde. Leipzig: J. A. Barth 1926

Klein, M.: The Psycho-Analysis of Children. London: Hogarth 1932

Koupernik, C, Bordes, J.: Facteurs organiques dans Fhys-terie. Confrontations Psychiatriques, 1,1968,67—71

Lacan.J.: Ecrits. Paris: Le Semi 1966

Laplanche, J.: Panel on Hysteria today (Report). Int. J.

Psycho-Anal., 55,1974,459-469 Lebovici, S.: A propos de l'hysterie chez l'enfant. La

psychiatrie de l'enfant, 17,1974,5-52

Lemperiere, Т.: La personnalite hysterique. Confrontations Psychiatriques, 1,1968,53-66

Lubtchansky, J.: Le point de vue economique dans l'hysterie ä partir de la notion de traumatisme dans l'oeuvre de Freud. Revue Francaise de Psychanalyse, 37, 1973, 372-405

Major, R.: The revolution of hysteria. Int. J. Psycho-Anal., 55,1974,385-392

Mallet, J.: Contribution a l'etude des phobies. Revue Francaise de Psychanalyse, 20,1956,237-293

Marmor, J.: Orality in the hysterical personality. J. Amer. Psychoanal. Ass., 1,1953,656-671

Namnum, A., cm. Laplanche (1974) Neyraut, M.: LeTransfert. Paris: P.U.F. 1974

Pankow, G.: The body image in hysterical psychosis. Int. J. Psycho-Anal., 55,1974,407^15

Perrier, F.: Structure hysterique et dialogue analytique. Confrontations Psychiatriques, 1,1968,101-117

Pontalis, J. В.: Le Sejour de Freud ä Paris. Nouvelle Revue de Psychanalyse, 8,1973,235-240

Reich, W: Die Charatteranalyse. Kopenhagen: Verlag für Sexualpolitik 1933

Rosolato, G.: L'hysterie, structures psychanalytiques. Evolution Psychiatrique, 27,1962,225-259

SutterJ. M., ScottOjJ. Cl., Blumen, G.: Aspects cliniques des accidents hysteriqües. Confrontations Psychiatriques, 1,1968,29-52

Veith, L: Hysteria. The history of a disease. Chicago: Univ. Press 1965

Wisdom, J. Q: A methodological approach to the problem of hysteria. Int. J. Psycho-Anal., 42,1961,224-237

Zetzel, E.: The so-called good hysteric. Int. J. Psycho-Anal., 49,1968,256-260

656

ПРИНУЖДЕНИЕ В НЕВРОЗЕ И В ОБЩЕСТВЕ

Петер Куттер

ВВЕДЕНИЕ

Как следует из названия статьи, речь в ней пойдет не только о тех клинических феноменах, которые обозначаются диагнозом «невроз навязчивых состояний». Будь это так, заголовок звучал бы просто: «Невроз навязчивых состояний». Однако статья называется: «Принуждение в неврозе и в обществе»; это означает, что речь пойдет о феноменах принуждения, имеющих место не только в неврозе отдельного человека, но и в обществе. Подход к этим — как индивидуальным, так и коллективным — явлениям ггринуждения будет клиническим. В рамках этого подхода невроз навязчивых состояний и феномены принуждения рассматриваются в связи с теорией анальности Зигмунда Фрейда (см. статью П. Хайманн), точнее, с анально-садистской ступенью организации в его теории влечений, где они понимаются как результат столкновения импульсов влечения, появляющихся в этой специфической фазе сексуальною развития, и определенных побркдений, исходящих от той инстанции, которая рке подробно рассматривалась в этом томе (см. статью Д. Айке), а именно со Сверх-Я, то есть как особая форма внутрипсихического конфликта с невротическим исходом. В дальнейшем нам предстоит рассмотреть отдельные составные части этого конфликта и возникающие в результате специфические страхи Я (см. статью Г. Яппе). В заключение речь пойдет о тех механизмах, которые привлекаются Я для своей защиты с тем, чтобы справиться с этими страхами, то есть о так называемых защитных механизмах. Кроме того, следует проанализировать, каким образом возникают особые симптоматические неврозы,
обозначаемые такими понятиями, как навязчивые идеи, навязчивые действия и навязчивые аффекты, с помощью которых описывается картина болезни, известная под названием невроз навязчивых состояний.

То же самое можно было бы сделать и для тех неврозов характера, которые клинически обозначаются как навязчивая структура или навязчивый характер. То и другое будет рассмотрено в основной части статьи.

Основу главной части этого центрированного на индивиде исследования составляет психоанализ; он понимается здесь как теория психических нарушений, в способная качестве частной области клинической психологии охватить невротические явления навязчивости, которые иначе остаются непонятными. При этом невроз навязчивых состояний
понимается лишь как крайний вариант всех тех неврозов, в которых в более или менее утонченной форме обнаруживаются явления навязчивости. Кроме того, в центре чуть ли не каждого невроза могут оказаться также истерические или конверсионно-невротические, фобические, депрессивные или паранойяльные симптомы. То же самое, mutatis mutandis, относится и к навязчивому характеру.,
который представляет собой лишь крайний вариант неврозов характера, содержащих более или менее выраженные элементы навязчивой структуры.

657

Выбор психоанализа в качестве основы для рассмотрения этой особой формы неврозов объясняется просто-напросто тем, что все статьи в этом томе базируются на представлениях Зигмунда Фрейда, основателя психоанализа, а также потому, что автор данной статьи сам является психоаналитиком. Это означает, что существуют и другие теории, с помощью которых можно попытаться объяснить феномены навязчивости, например теория обучения '.

Исходным пунктом центрированной на индивиде части изложения будет типичный случай невроза навязчивых состояний, встречающийся в любой психоаналитической практике. Эта казуистическая статья поможет читателю составить живое представление о том, как нарушения, имеющие характер невротической навязчивости, наносят ущерб способности человека к труду и к переживанию радости жизни, то есть как неосознаваемые силы ослабляют волю и дееспособность человека, страдающего этим заболеванием. Затем будет дано краткое описание процесса лечения данного пациента. Лечение здесь означает психоанализ, то есть анализ психических причин и условий в данном конкретном случае невроза навязчивых состояний. При этом речь все же пойдет не об обсуждении психоанализа как специфического метода лечения психических нарушений, но исключительно о постепенном выяснении психической подоплеки данного случая. Если затем мы по отдельности рассмотрим выявленные психические условия нашего клинического примера, разнообразные события и ситуации психоаналитического лечения — перенос, сновидения, прозрения пациента, а также контрперенос, рассуждения и интерпретации аналитика — и установим взаимосвязи между причиной болезни, диспозицией раннего детства и бессознательной психодинамикой, то в результате получится психоаналитическая теория невроза навязчивых состояний, которую оставил нам после себя Фрейд в историях болезни, теоретических статьях и обобщающих работах, позволяющая нам сегодня понять непостижимые иным образом феномены навязчивости.

Как уже говорилось вначале, речь пойдет также о феноменах принуждения в обществе. В этой области, в отличие от случаев невротических нарушений у отдельных людей, делаются пока еще только попытки психоаналитического объяснения. Именно в области явлений принуждения были сделаны первые попытки исследования общественных феноменов, которые можно квалифицировать как явления коллективного принуждения и которые в числе первых донес до нашего понимания опять-таки Фрейд2
. Поэтому, наверное, неслучайно, что именно нашей статье, где речь идет о феноменах принуждения, в отличие от статей об истерии, страхе, депрессии, ипохондрии и перверсии, издателем было дано название «Принуждение в неврозах и в обществе».
Впрочем, в этом томе имеются обстоятельные рассуждения о том, что может сегодня дать психоанализ для понимания общественных процессов, но в отрыве от индивидуальных клинических случаев. Но в чем мы все-таки нуждаемся, так это во взаимном опосредствовании психоаналитических исследований отдельных случаев и психоаналитической теории общества. Клинически ориентированные работы по психоанализу имеют больше возможностей для понимания социальных процессов, будь то в малых группах или в обществе в целом, чем часто цитируемые так называемые культурно-критические работы Фрейда3
. От этого, конечно, задача изучения и описания феноменов принуждения в обществе не становится более легкой. Автор как психоаналитик, занимающийся клинической практикой, видит для себя только один путь: исходя из феноменов, наблюдаемых в клинической практике, попытаться найти теоретический подход к коллективным явлениям принуждения. Этому должен послужить еще один случай из практики, на примере которого, в дополнение к первому, индивидуально-исторически ориентированному случаю, будет продемонстрировано переплетение ин-

658

дивидуальной судьбы с коллективно-историческими принуждениями, в том виде как в силу общественных противоречий при «господстве экономики» (Adorno 1970, 57) они предстают перед социологией и психологией; это касается как раннего детства, так и актуальной жизненной ситуации в семье, работы и досуга. Следует обратить внимание также на проблему различия между неизбежными принуждениями, относящимися к «царству необходимости», и необязательными, предотвратимыми принуждениями «дополнительного подавления» (Marcuse 1969, 40) как средства господства с целью ограничить свободу индивидов, групп и целых слоев населения. Соединение индивидуальной судьбы и коллективной представляет собой шанс для взаимного содействия психоанализа и общественных наук, но также опасность, а именно потому, что здесь психоанализ, как уже говорилось делает пока только первые шаги — по той простой причине, что психоаналитик, как правило, испытывает недостаток необходимых для такого сотрудничества общественно-научных знаний, точно так же, как социолог не имеет клинического психоаналитического опыта. Поэтому автор хотел бы заранее уменьшить ожидания читателя, чтобы предупредить неизбежно возникшее бы в противном случае

разочарование.

После этого введения перейдем к обещанному рассмотрению типичного случая невроза навязчивых состояний.

КЛАССИЧЕСКИЙ ПРИМЕР НЕВРОЗА НАВЯЗЧИВЫХ СОСТОЯНИЙ

26-летний пациент без предварительной договоренности звонит по телефону во время терапевтического сеанса и просит назначить ему время приема. На встречу он приходит с опозданием более чем на полчаса. Вот как он изложил свои жалобы: «Я больше не хожу на работу, меня одолевают одни мысли: что-то не в порядке, одеваясь, я должен проверить брюки, складки на них, рубашку... при работе — книги, счета, я всегда должен их перепроверить. Потом — руки: чистые они или нет? Если нет, тогда нужно еще раз помыть... Если я перестаю это проверять, у меня появляется страх, сердцебиения, сердце бьется прямо у горла, так что все же приходится опять это делать. Так было и до того, как я пришел к вам. Поэтому я не ушел. Я заставляю себя бороться с этими навязчивостями. Но только изредка мне удается побеждать. Бульшую же часть времени навязчивость сильнее меня».

В ходе дальнейшего интервью пациент начал рассказывать о своих прежних заболеваниях: в двенадцать лет у него было воспаление сердечной мышцы. Причем это каким-то образом было связано с головой. Точно он ничего не знал. Ему никогда ничего об этом не говорили, а просто удалили миндалины. В семнадцать лет с ним три раза случались «приступы»; в первый раз после игры на жаре в настольный теннис, второй раз после того, как он переносил ковер, и в третий раз после физического усилия: перед глазами появилось тогда нечто вроде пламени. Была сделана ЭЭГ. О результатах ему ничего не сказали. Тогда он и не интересовался этим. Теперь же, вот уже шесть недель, он все больше и больше вынужден себя контролировать и мыть руки; почему — он не знает. Все время напрашиваются мысли: «У тебя болезнь мозга, это органический дефект»; особенно с тех пор, как ему рассказали, что он родился синюшным и что он закричал только после того, как получил сильный шлепок по попе.

Из-за нехватки времени я оказался в стесненном положении. Пациент спросил меня, болен ли он органически и о чем говорят симптомы — о заболевании мозга или о неврозе навязчивых состояний, как сказал невропатолог, направивший его к психоаналитику. Я сказал ему, что считаю маловероятным, что он болен

659

органически, но для большей уверенности мне необходимо запросить историю его болезни. Впрочем, я также мог поставить диагноз невроза навязчивых состояний и считал единственно приемлемым средством психоанализ. Пациент согласился. Многочасовой анализ показал, как измучен пациент своим недугом, но также и то, как страдают от него родители. Его отец — пекарь, у него есть своя кондитерская 4
, которая была открыта по настоянию матери пациента после того, как не пошло дело в хлебопекарне, и которая должна была перейти к сыну, получившему ради этого после школы образование кондитера, хотя это совсем не соответствовало его желанию. С отцом в семье не особо считались, хотя в своей области он пользовался уважением и, например, состоял в правлении корпорации кондитеров. В доме и в кондитерской господствовала скорее мать. Она не особо советовалась с мужем и не беседовала с сыном, а просто на них давила, следила за их намерениями и давала решительный отпор, если кто-нибудь пытался против нее выступить. Это касалось и отношений сына со своей подругой. С ней он был знаком уже полгода. Он часто встречался с ней, хотя и думал: «Она тоже не так проста, хочет задавать тон». Тем не менее с ней его симптомы были вполне терпимыми. Хуже всего он чувствовал себя дома. Нередко он не мог справиться со своей навязчивостью. Он закрывался в своей комнате. Тогда приходила мать, стучала в дверь и говорила, что в магазине его ждут покупатели.

Уже здесь становится очевидным, что пациент находится в отношениях агрессивной конфронтации со своей матерью, которая его притесняет, навязывает ему магазин, не позволяет самому распоряжаться своей судьбой. Мать контролирует, сколько километров прошла машина, когда сын встречался с подругой, отнимает у него ключи, если он собирается поехать, и следит, когда он возвращается ночью. Она прямо-таки запрещает эти отношения с подругой: он должен жениться на ней и привести ее в магазин для работы. Сын сопротивляется подобным ограничениям, но не осмеливается на открытую конфронтацию, оставляет конфликт нерешенным, с нечистой совестью уезжает от матери, затем проводит несколько приятных часов с подругой, имея возможность совершить с ней половой акт, хотя и сопровождающийся преждевременным семяизвержением, чтобы затем, однако, еще больше страдать от навязчивых явлений. Становится ясно, что эти симптомы навязчивости являются бессознательными мерами наказания пациента за запрещенную матерью радость общения с подругой. С точки зрения матери, судящей об отношениях с противоположным полом по строгим религиозным меркам, поведение сына в высшей степени аморально. На сознательном уровне он держит себя в общем и целом бойко, преступая установленный запрет, бессознательно же себя за это наказывает; более того, даже в том случае, если мать и в самом деле его не упрекает и говорит: так уж водится в жизни, что у молодых людей есть девушки, и они с ними спят. Тем не менее он продолжает страдать, без конца мыть руки, чтобы снова очиститься от греховной в его представлении, нечистоплотной и запретной сексуальной связи.

Аналитику очевидно, что пациент наказывает себя из-за бессознательного чувства вины, поскольку он совершает запрещенные сексуальные действия. Соответствующее толкование хотя и принесло ему временное облегчение, но после следующих встреч с подругой симптомы возобновились с прежней силой.

Стало быть, подруга — это не только любимый, желанный, дарующий счастье объект, но и угрожающий. Пациент вообразил, что ее письма могут быть отравлены. Ему нельзя к ним прикасаться. Иначе может что-нибудь случиться, главное — у него может пропасть потенция. И наконец, пациент находился во власти мучительных переживаний из-за того, что первая сексуальная связь с девушкой для него закончилась гонореей. Ему было тогда семнадцать лет и он впал в глубокое отчая-

660

ние, когда начались выделения, а в члене появились боль и зуд. Он не мог поговорить с родителями, ему было слишком стыдно. Он боялся скомпрометировать себя также и перед врачами. Но еще сильнее был страх того, что гонорея может нанести непоправимый вред половому органу. В конце концов этот страх возобладал над всеми остальными, поэтому он счел страх позора за меньшее из зол и отправился к кожному врачу. Тот хотя и не наказал его, но отнесся к нему с порицанием и упреками, прописал пенициллин, а в остальном, так же как и прежние врачи, оставил его в полном неведении относительно реальных и мнимых опасностей этого венерического заболевания. Поэтому неудивительно, что отрицательное отношение пациента к врачам проявилось также и ко мне как своему аналитику. Мне пришлось расплачиваться за просчеты моих коллег, так как пациент все время заставлял себя ждать, ставил меня в неудобное положение и обвинял меня в том, что его навязчивые состояния никак не проходят. Толкование такого поведения как импульсов мести за вовремя не оказанную помощь и нанесенную врачами обиду принесло облегчение. Кроме этого, я дал пациенту объективную информацию о гонорее, сказал, что при лечении достаточно большими дозами пенициллина она не опасна, а также рассказал о половых органах, об их взаимосвязи с психическими желаниями и о разнообразных нарушениях сексуальной функции из-за неверных моральных установок. Кроме того, часть страхов пациента, что с его головой что-то не в порядке, была понята и истолкована как смещение от вызывающего неприятные чувства полового органа «вверх», к голове. После разъяснения переноса на аналитика враждебных чувств, относящихся к другим врачам, в аналитической ситуации констеллировалось отношение пациента к его подруге. Он стал воспринимать меня точно так же, как ее — как нечто угрожающее и опасное. Ему приснилось, что на него кто-то обрушился и чуть ли не задавил. В него стреляли отравленными стрелами. От такого кошмара он проснулся в холодном поту, сердце колотилось, он не мог преодолеть страх, что с ним, с его головой, сердцем, желудком случилось что-то ужасное. Мысли по поводу этих страшных снов привели к той девушке, от которой он заразился гонореей. С тех пор девушки, да и люди вообще, стали объектами, угрожающими его жизни, к которым необходимо относиться лишь с огромным недоверием. Близкие люди, у которых он искал помощи, также воспринимались как таящие в себе угрозу. Это усугублялось тем, что люди из ближайшего окружения и в самом деле несли в себе эту угрозу: ругающая и контролирующая властная мать, поддерживаемая младшей на два года сестрой. Сестра помогает в магазине, тогда как он, мучимый своими навязчивостями, лежит в постели. В остальном, что касается сестры, то прежде они друг с другом прекрасно ладили. Но с тех пор как она вышла замуж, то целиком стала принимать сторону мужа, ненавистного пациенту шурина, который, в отличие от заразившей его и сделавшей внутренне больным девушки, внушал угрозу своей полнотой. Таким образом, он казался себе всеми покинутым, окруженным со всех сторон угрозами и задавленным. Он пытался найти помощника и защитника в отце, но тот не мог выступить в этой роли, поскольку если не в действительности, то по крайней мере в восприятии пациента, представлял собой жалкого неудачника. Он чувствовал себя брошенным отцом в беде и отданным на растерзание врагам.

Подобно тому, как не мог защитить его отец от контролирующего, наказую-щего и подавляющего окружения, представленного матерью, сестрой и шурином, — точно так же не мог помочь ему и я: его навязчивые симптомы обострялись, сама мысль о возможности нападок на него порождала панический страх повреждений, особенно головы, горла и живота. Всплывали ассоциации о прежних травмах, не только об уже упомянутой операции на миндалинах, но и еще об одном несчаст-

661

ном случае, когда грузовик с такой силой врезался в легковой автомобиль, что тот перевернулся и его водитель погиб. Пациенту было четыре года, когда после этого события, оставшись один у соседей, он начал буйствовать словно бешеный. О непосредственных обстоятельствах этого ужасного происшествия он говорил, однако, столь же мало, как и о другом не менее пугающем: девятилетним мальчиком он стал свидетелем полового акта родителей, когда, мучимый страхом, в темноте искал их и наконец дрожащими пальцами обнаружил выключатель. Он боялся, что что-то случится, что его убьют. Ему снилось, что он находится в больнице, что его оперируют, что его схватила и искусала цепная собака. Пациент и в самом деле становился больным: стоило отступить симптомам навязчивости, как появлялись сердцебиения, нарушалось дыхание, возникали тошнота и понос. Одновременно обострились проблемы и при половом акте: уже при легком прикосновении происходило преждевременное семяизвержение, после чего пропадала потенция. Во всех этих явлениях специалист обнаружит признаки страха кастрации, которая должна наступить в наказание за исполнение запретных сексуальных желаний. Но, как показывает анализ, это — наказание не только за запретные сексуальные желания, предосудительные из моральных или религиозных соображений, но и за неверность матери, с которой, несмотря на все сознательное сопротивление, пациент бессознательно тесно связан. В то же время ненависть к отцу он не проявлял непосредственно, зато косвенно его высмеивал и таким образом обесценивал — он «ноль», «пустышка», ни на что не годный человек, с которым «каши не сваришь». Тем самым становится понятным, сколь сильно пациент бессознательно любил мать и ненавидел отца; эту ситуацию треугольника читатель, знакомый с психоанализом, без труда распознает как эдипову.

Таким образом, пациент опасается наказания по самым разным причинам: 1) потому что он ведет себя вопреки интернализированным заповедям, то есть аморально, греховно; 2) так как проводя время с подругой, он изменяет матери; 3) из-за дискредитации отца, которого, побуждаемый, правда, соблазняющей сына и одновременно обесценивающей мужа матерью, он к тому же пытается лишить места рядом с ней.

Поскольку пациент так сильно боялся ударов («я не могу ударить, я человек доброжелательный»), по отношению к аналитику он преувеличенно дружелюбен, если не сказать покорен. Но поскольку, как уже говорилось, своими опозданиями, своими назойливыми вопросами постоянно ставил аналитика в неловкое положение, своими симптомами бессознательно давая понять, что он, аналитик, — такой же «ноль» и «пустышка», как его отец, то становится ясно, что за доброжелательной и смиренной позицией скрывается откровенная ненависть. Его сновидения также разоблачали притаившуюся за вежливым фасадом сильнейшую агрессию. В его сновидениях автомобили срываются в пропасть, происходят убийства, громят кассы в магазинах, выскакивают убийцы, которых удается остановить лишь с великим трудом. Двое мужчин в ссоре хватают друг друга за горло, угрожают задушить или заколоть ножом. Не всегда можно понять, кто кому угрожает и кто кого собирается убить: другие люди пациента или он их. Последний вариант пациент долгое время отвергал как невозможный — слишком постыдным было бы признание в себе побуждений к убийству, ведь он считал себя человеком дружелюбным. После проработки этих неприятных с точки зрения собственного идеального образа представлений, а также связанных с ними чувств стыда, вины и унижения пациент постепенно стал замечать ту ужасную борьбу, которая происходит в нем самом. От этой борьбы, которая и вызывала страх смерти, ему приходилось судорожно защищаться: на поверхности была агрессия других людей, которым пациент был вынужден пассивно подчиняться, чувствуя себя маленьким и беспомощ-

662

ным, целиком зависимым от могущественных, как он их воспринимал, родственников, которых он боялся из-за нечистой совести. Но в глубине души он сам из чувства мести за то, что так часто оставался один, из чувства собственного всемогущества, из чувства радости борьбы и убийства стремился не просто угрожать другим, но и мучить, разрушить и даже погубить их. Эти ужасающие взаимосвязи не были бы осознаны пациентом, если бы происходящая в нем самом борьба в ходе анализа не превратилась в борьбу между ним и аналитиком. Именно из страха убить аналитика и боязни наказания ему часто хотелось прекратить анализ. Из-за этого он опаздывал и из-за этого должен был снова и снова наказывать себя, предупреждая ожидаемое наказание со стороны аналитика. Усиление агрессивного катексиса отношения ко мне в форме невроза переноса сочеталось с ослаблением невротических симптомов. Теперь можно было также установить связь с агрессивными импульсами того живого и, как считали, дерзкого и неугомонного мальчика, которым он когда-то был. Это его непослушание и упрямое сопротивление строгим воспитательным мерам родителей и стали причиной того, что пережитое в возрасте девяти лет пугающее событие, когда он стал свидетелем полового акта родителей, было воспринято как Божья кара за запретное желание восстать против отца и овладеть матерью. Ненависть маленького мальчика распалилась еще больше, когда он вдруг при свете увидел, как отец мучает — в представлении ребенка — и истязает любимую мать. Тогда впервые от ужаса и ярости он увидел перед глазами пламя — явления, которые он вновь пережил много лет спустя, в 17-летнем возрасте, когда перегрелся во время игры в настольный теннис или когда чуть не надорвался под тяжелой ношей: страхи, что упадет в обморок, что его что-то одолеет, что может упасть, что что-то случилось с головой, что не вынесет какого-нибудь страшного события.

Как легко что-то может разрушиться, мальчик уже в четыре года видел собственными глазами, когда грузовик — в магическом мышлении ребенка посланный рассерженным Богом — врезался в автомобиль и убил водителя. Коитус родителей, который мальчик наблюдал в девять лет, и увиденная им в четыре года автокатастрофа сами по себе были столь ужасными, что Я маленького ребенка не могло с ними справиться, и никого не было рядом, кто мог бы поговорить с испуганным ребенком. Непереработанные и исключенные из речевой коммуникации, эти травматические переживания были отражены: вытесненный аффект страха, стремление к защите и безопасности, ярость из-за того, что его оставили в беде, изолировались друг от друга и сместились на другие, похожие события или превратились в свою противоположность. Так, из злости на отца образовалось преувеличенное послушание. В угоду ему он отказался от стремления к самостоятельности; он мечтал, хотя бы еще раз поехать за границу, спокойно сдать экзамен на аттестат зрелости, заниматься спортом, встречаться с девушкой, а уж потом попробовать себя на профессиональном поприще. Вместо этого он позволил втянуть себя в родительское дело, подавлял свой гнев и постоянно находился в страхе, что однажды этот гнев вырвется наружу и в убийственно-примитивной форме в самом деле наступит короткая развязка — с мертвыми на поле брани, как в конце шекспировской драмы. Поэтому он должен был все время контролировать свои импульсы, мыть руки; иначе произошло бы самое ужасное.

На более поздней стадии анализа выяснилось, что за прорывающимися в поступках импульсами гнева в более глубоких слоях скрывались совсем другие желания. Пациенту снилось: он лежит на кушетке, мужчина, в котором из ассоциаций по поводу сновидения без труда можно было узнать аналитика, закапывает ему лекарство в глаза. Он боится, что тот его ударит или изнасилует. Но и в действительности близкие люди казались ему все более опасными. Рядом с ними он чув-

663

ствовал себя кастрированным, ребенком, целиком находящимся в их власти, и даже девушкой. В своих мыслях он завидовал красоте девушек, тому, что к ним ходят мужчины, что им не нужно так бороться в профессиональной жизни, что им не грозит опасность опозориться из-за полового члена, что они более независимы от «властного влечения». Иногда наступали фазы регрессии к самоудовлетворению через онанизм, когда он хотя и убеждался вновь, что не кастрирован, но должен был расплачиваться за это раскаянием. Теперь пациент оказался вместе со мной в очень близких отношениях, это была уже не смертельная война двух мужчин, а интимная, сексуальная, читай: гомосексуальная ситуация. Разумеется, потребовалось немало времени, чтобы это стремление к нежной близости с мужчиной — в то время еще более предосудительное в нашем обществе, чем сегодня, — стало осознанным, не вызывая стыда, страха вины и наказания и чувства тотальной неполноценности. Если прежде я был для пациента наказывающим отцом, то теперь, когда он регрессировал к фазе раннедетской гомосексуальности, я стал отцом совращающим, от которого исходит активная сексуальная угроза, но от которого он со своей стороны ожидает мужской потенции, когда я к нему обращаюсь, что-нибудь ему даю, будь то через анальное сношение, будь то через фелляцию, то есть когда он в своей фантазии берет в рот мой пенис.

Даже читателю, знакомому с психоанализом, все это может показаться чудовищными, извращенными представлениями, возможно, он даже подумает, что это фантазии психоаналитика. О том, что это не так, свидетельствуют многочисленные высказывания пациента, выраженные, разумеется, в завуалированной, зашифрованной форме и требующие перевода: во сне он видит зубного врача, который сверлит и что-то делает во рту. Пчела укусила его за язык, отчего тот распух. Врач обследует его задний проход, и он испытывает отчасти приятные, отчасти неприятные чувства, ощущая в анусе палец. Собственные мысли пациента привели его затем к скрытому смыслу сновидений, причем аналитику потребовалось лишь добавить в своих интерпретациях отдельные недостающие куски, так что в конце концов возник образ, который когда-то и без того уже существовал в душе ребенка, но, поскольку был связан со столь сильным страхом, то в свое время был тут же вытеснен и далеко запрятан ценой невроза навязчивости.

Доказательствами правильности толкования явились свидетельства пациента, его озарения, его «ага»-реакции, следовавшие за ними новые озарения, на время усиливавшиеся реакции и, наконец, постепенное ослабление его напряжения в отношении к аналитику, которое возникало прежде из-за настойчиво прорывавшихся в сознание фантазий. Теперь была создана основа для следующей фазы лечения, в которой пациент вновь сменил пассивную позицию на активную, все более воспринимал меня как соперника, которого нужно победить так же, как когда-то отца: он обзавелся новой подругой, над которой главенствовал, был абсолютно потентен, купил новую машину и по-мужски вел себя дома. При этом вновь укрепилась их с матерью коалиция против отца, которого — после проработки своих пассивных желаний, то есть желаний быть ребенком или девушкой — он хотя по-прежнему боялся, но уже не так сильно, как раньше. Все еще сохранялся страх наказания, ведь машина могла во что-нибудь врезаться, ее нужно беречь как зеницу ока. Не трудно догадаться, что машина — это он сам (по-гречески: autos = сам), она лучше, чем прежняя, больше, сильнее, мощнее, быстрее, маневреннее и, к тому же, сидения раскладываются и на них можно удобно устроиться с девушкой. Так пациент из инфантильно-женственного юноши пациент превратился в спортивного, уверенно ведущего себя мужчину, который хотя и испытывал все еще легкий страх из-за «запретного триумфа» над отцом, над аналитиком — его только что купленная автомашина была также больше, чем у аналитика, — но все больше

664

понимал: так уж устроен мир, что молодежь выступает против отцов, расплачиваясь за это чувством вины, и не может учиться у них иначе, чем ценой подчинения. Благодаря такому прогрессу мучительное для обеих сторон соперничество уступило место живительному соревнованию, в котором никто никого не должен убивать и которого обе стороны получали удовольствие. Прошел страх оказаться разрушенным другим или самому разрушить другого, а вместе с ним и чувство вины из-за этого конфликта. Постепенно стали отступать навязчивые идеи и действия, параллельно улучшалась работоспособность, он снова начал радоваться жизни вместе с друзьями и подругами. Тем не менее пациент никак не мог решиться жениться: за этим скрывалась связь с матерью, от которой он окончательно еще не освободился. И все же он решился покинуть родительский дом, чтобы наконец осуществить то, от чего он когда-то отказался а именно поработать заграницей, проявить себя там и тем самым достичь большей самостоятельности и независимости от родителей, хотя родители и пытались его увещевать: «У тебя ничего не получится». После достигнутого реального успеха он мог с чувством справедливой гордости уличить родителей во лжи. В конце концов он сумел добиться своей цели, избавиться от родительской, прежде всего материнской, опеки, и таким образом доказать себе и своему аналитику, что он — пусть даже на это ушло пять лет психоаналитической работы, в общей сложности 717 часов — достиг того, что в психологии обозначают автономией и что называют также самостоятельностью

или независимостью.

В следующем разделе мы попытаемся теоретически осмыслить, что
происходило с нашим пациентом во время его болезни, как
он пришел к этому и какие
решения каких конфликтов оказались решающей предпосылкой для выздоровления; при этом мы будем опираться преимущественно на работы Фрейда.

ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ НЕВРОЗОВ НАВЯЗЧИВЫХ

СОСТОЯНИЙ

Психоаналитик, исследующий клинические феномены, такие, как в описанном выше случае невроза навязчивых состояний, обычно исходит из следующих пяти аспектов: 1) генетического, 2) динамического, 3) структурного, 4) энергетического и 5) адаптивного.

Важнейшими при этом являются генетический и динамический аспекты. В первом случае речь идет о сведении нынешних клинических явлений к причинам, лежащим в прошлом пациента. Это проявляется в том, что анализ сновидений, мыслей и переноса прошлых чувств на аналитика словно разворачивает течение жизни в обратном направлении, оживляет прежние, как казалось, давно минувшие времена. Прошлое становится настоящим. Ранние тяжелые для психики ребенка и потому непроработанные сцены проигрываются снова, словно реальные.

Динамический аспект должен помочь нам понять динамику, то есть взаимодействие сил в конфликтной ситуации, которая содержит по меньшей мере две составляющие. Одна сила а) стремится к удовлетворению влечения, тогда как другая сила б) этому препятствует. Или же при наличии трех разных сил: импульс а) стремится к удовлетворению влечения, импульс б) препятствует, импульс в) служит посредником между двумя противоположными силами.

В структурной перспективе психоанализ в рамках структурной теории устанавливает связь клинических явлений с такими образованиями, как Я, Оно, Сверх-Я и Я-идеал. Кроме того, в энергетическом аспекте эти инстанции наделяются определенными энергиями, которые в рамках дуалистической теории влечений подразде-

665

ляются на сексуальную или либидинозную и агрессивную. И наконец, в адаптивном аспекте симптом оценивается с точки зрения его функции во внешнем мире или в обществе. Пять этих так называемых «метапсихологических» аспектов помещены в начало данной теоретической главы потому, что они помогут нам упорядочить явления, описанные в нашем примере классического невроза навязчивых состояний, которые в противном случае остались бы непонятными.

В генетической перспективе речь идет прежде всего о непреодоленных конфликтах раннедетской сексуальности, в первую очередь о «ядерном комплексе» невроза — эдиповом комплексе (Freud VII, 428). Расщепленные или амбивалентные эмоциональные побуждения любви и ненависти относятся к одному и тому же человеку, при этом образуются характерные констелляции, когда ребенок ненавидит одного родителя и любит другого. Однако оба эмоциональных побуждения невыносимы для маленького, зависимого ребенка, поскольку уже на ранних стадиях социализации ему было указано, что ненависть к отцу или к матери, а также стремление владеть матерью или отцом — желания запретные. Поэтому «невыносимое представление» вытесняется и «отделяется от своего аффекта» (I, 65). При этом «высвободившийся аффект» вследствие «ложного присоединения» «прикреп-- ляется» к другому, менее запретному представлению (I, 66).

Эти описанные Фрейдом уже в 1895 году защитные механизмы использовал и наш пациент, когда, например — разумеется, бессознательно — вместо невыносимого представления о том, чтобы оттеснить отца от матери, он просто его принижает, объявляет «нулем», «пустышкой» и «смещает» свой гнев, порожденный ревностью, на магазинную кассу, с которой затем обходится так, как хотел бы поступить с отцом, и в ярости швыряет на пол. Касса является заменой отца; она разрушается точно так, как ребенок хотел бы разрушить отца. Фрейд говорит здесь о «транспозиции аффекта» (I, 71).

Стремление разрушать, быть агрессивным и есть то, что скрывает за собой навязчивые представления и навязчивые действия. Если бы дурные побуждения проникли в сознание, они вызвали бы у чувствующего себя беззащитным и зависимым ребенка невыносимый страх. Таким образом, «активная сексуальная агрессия» заменяется «первичным защитным симптомом» (I, 387), что приводит к прямой противоположности первоначальным намерениям. Наш пациент говорил о себе как о доброжелательном человеке, внутренне же был полон ненависти. Его преувеличенная доброжелательность и вежливость были «реактивными образованиями» на ненависть. Навязчивые симптомы — это также «компромиссные образования между вытесненными и вытесняющими представлениями» (I, 387), с единственным отличием от истерии (см. статью А. Грина), что то, что вытеснено, и то, что вытесняет, не объединяются в истерическом или конверсионном симптоме, — вытесненное вначале допускается в сознание и даже переживается при этом с определенным удовлетворением, но затем вытесняющее снова пытается его устранить. Фрейд говорит о «двухвременных навязчивых действиях, где первый темп устраняется вторым» (VII, 413). Желание разрушать, страх этого желания и защита от него — таков путь регрессии, которую предпринимает невротик, чтобы избежать угнетающих конфликтов эдипова комплекса (предосудительных импульсов ненависти и любви к отцу или к матери, точнее: в случае мальчика овладеть матерью и заменить отца, в случае девочки — стать женой отца и заменить ненавистную мать): переходя на более раннюю стадию развития сексуальности, когда еще нет
дифференциации мужских и женских половых признаков и когда сексуально катектированы не гениталии, а догенитальные области тела, такие, как анус и мускулатура, в которых вместо генитальных желаний основными являются импульсы влечения властвовать над другими, мучить их и даже разрушить. Тем самым несча-

666

стный пациент попадает из огня да в полымя: борьба совести с проистекающими из анально-садистской фазы импульсами влечения ведется еще более сурово, чем с первоначальными сексуальными. Во «вторичной защите» от «первичной» наш измученный больной вырабатывает «защитные меры» (VII, 389), которые толкают его к навязчивым действиям, таким, как лишенное смысла бесконечное мытье рук, контроль вычислений, проверка того, как сидит одежда и т.д. Эти меры по искуплению и наказанию нацелены на то, чтобы исправить наказуемый дурной поступок. «Навязчивые раздумья» и «сомнения» (VII, 390), которыми наш пациент изводил себя и других, также являются наказанием за импульсы к убийству отца, воспринятого в «первосцене» (XII, 65) как мучителя и насильника матери — в своем детском мире представлений наш пациент остановился на «садистском понимании коитуса» (VII, 182). Подобно тому, как он воспринимал садистом отца, точно так же он воспринимал как садиста и разрушителя самого себя; не удивительно, что из-за этих «враждебных и жестоких побуждений против одновременно любимых и внушающих страх близких» он чувствовал себя виноватым и постоянно пребывал в «нездоровом ожидании наказания извне за бессознательное зло» (IV, 289) или опасался, что болен или заболеет органической болезнью.

Вести себя садистски означает: получать «удовольствие от боли», «жестокости», точнее, от «причинения» боли. Компонент такого поведения входит в «нормальное» сексуальное влечение мужчины, которое Фрейд называет также «действующим преимущественно через мускулатуру влечением к овладению» (V, 99). При садизме же это влечение «стало самостоятельным», «чрезмерным» и заняло «место... сексуального желания» (V, 57). Тем самым вместо нормального сексуального поведения возникает извращенное. То, что при этом извращается, есть «суррогат

гениталий» (V, 68).

В предложенном способе рассмотрения нами учитывался не только генетический, но в значительной степени и динамический аспект. Речь шла о садистском желании, о его удовлетворении и о защите, возникающей вследствие конфликта между двумя противоречащими друг другу импульсами страха. «Любое отклонение от церемониала наказывается невыносимым страхом, который тут же вынуждает наверстывать упущенное», — пишет Фрейд (VII, 130), причем церемониальные действия — в нашем случае это мытье рук, контролирование, раздевание и одевание — являются в равной мере «защитными или страховочными действиями» и «защитными мерами» (VII, 136), а именно защитными мерами против возникающих искушений, например от запрещаемых матерью сексуальных отношений с девушкой. Этот — если рассматривать в религиозном контексте — «возврат к греху... закладывает основу... искупительного поведения» (VII, 137), а именно через «смещение... на выступающую заменой мелочь», «на какой-нибудь пустяк» (VII, 138), причем «мелочь» или «пустяк» практически не имеет отношения к первоначальному пробному действию, например, когда наш пациент постоянно перепроверяет правильность вычислений или складки брюк. То, что за «мелочью» скрыто «большое», а именно совершенно определенная проблема, от которой человек защищается путем смещения, выявляется при анализе, который показывает, что как раз запретные сексуальные действия (сначала на генитальном уровне, а затем, после регрессии на анально-садистскую ступень организации, агрессивные желания) и переживаются как греховные, которые требуется искупить. Это связано не только с воспринимаемыми как запретные сексуальными и агрессивными побуждениями, но и ощущением из-за них своей неверности; для мальчика это была неверность по отношению к матери: на поверхностном уровне — когда он оставляет ее ради подруги, в более глубоких слоях — когда он отказывается от нее в угоду отцу.

667

Если мы теперь перейдем к рассмотрению вопроса с энергетической точки зрения, то мы должны констатировать, что навязчивые идеи и навязчивые действия нашего измученного пациента отнюдь не безэмоциональные явления. Напротив, они в высокой степени катектированы сексуальной энергией, «сексуализи-рованы» (VII, 427), то есть «банальные события приводятся в связь с сексуальным поведением» (VII, 427), даже если из-за «разрыва причинных взаимосвязей вследствие лишения аффекта» (VII, 448), другими словами, вследствие изоляции аффекта (XIV, 149) в постоянной защитной борьбе снова и снова происходит «де-сексуализация».«Столкновение между любовью и ненавистью» (VII, 453), между нежностью и враждебностью на генитальном уровне соответствует затем, на анально-садистской стадии организации влечения, столкновению садистских и мазохистских побуждений. «Садистские фантазии об избиении» (VII, 448) сменяются «мазохистскими фантазиями о подчинении». Это и есть та «амбивалентность эмоциональных побуждений» (IX, 26), от которой наш пациент особенно страдал, когда, например, ненавидя отца, отнявшего у него в драматической «первосцене» мать, одновременно чувствовал себя виноватым, поскольку в своей пассивно-женственной позиции, идентифицируясь с матерью и встав на ее место, подобно девочке любил отца и желал быть им любимым. Таким образом, в неврозе навязчивых состояний мы всегда обнаруживаем «друг возле друга два противоположных течения» (XII, 117). В психоаналитической теории Фрейда остается нерешенным вопрос, возникает ли вначале садизм, а мазохистская установка формируется вторично, или все происходит наоборот. Однако с точки зрения психической энергетики не так уж важно знать, какое побуждение из этой пары противоположностей возникло первым. Решающим, пожалуй, является то, катектирован ли при конфликте импульс влечения садистской энергией, то есть стремится ли человек подчинить другого активно, жестоко и причиняя боль или ведет себя мазохистски, то есть пассивно ищет удовлетворения влечения в исполненном удовольствием страдании. Мы знаем со времен Фрейда и убеждаемся с каждым новым случаем невроза навязчивых состояний, что «садист — это всегда одновременно и мазохист» (V, 59), другими словами, что садистские и мазохистские желания всегда одновременно проявляются в «паре противоположностей» (V, 59) (см. также статью Ж.-М. Алби и Ф. Паше). Так, наш пациент одними и теми же поступками садистски мучил мать, когда его не могли поднять с постели, и одновременно сам мазохистски страдал от безделья, за что наказывал и изводил себя; это чередование с болезненным «навязчивым повторением» проявлялось и в отношениях с подругой, которую он сначала сексуально возбуждал, а затем — разумеется, опять-таки совершенно бессознательно — преждевременным семяизвержением лишал оргазма, и в переносе на врача, которого он заставлял ждать и своими назойливыми вопросами ставил в неудобное положение.

Вначале описываемые динамические и энергетические процессы разыгрывались как внешние
конфликты между ребенком и его ближайшим окружением. У нашего пациента эти внешние конфликты сохранились и во взрослом возрасте. Но уже масштаб его страха перед наказанием, которое, как правило, он сам предупреждал, почему и не нуждался в наказании со стороны других, указывает на то, что у пациента разыгрывались также внутренние
конфликты, которые нельзя объяснить только страхом перед реальным наказанием со стороны родителей.

Здесь нам помогает структурная точка зрения, в соответствии с которой динамические и энергетические процессы разыгрываются не только между отдельными людьми, но прежде всего между отдельными психическими инстанциями самого индивида, между инстанциями, которые после фрейдовской работы «Я и Оно» (1923) известны как Я, Оно и Сверх-Я. Агрессия, первоначально относившаяся к родителям, после интернализации «отложилась» в виде «деструктивного компо-

668

нента... в Сверх-Я», которому всегда «было больше известно о бессознательном Оно, чем Я» (XII, 280), откуда она, «обращенная против собственной персоны» (X, 220), направляется против Я, которое отныне мазохистки испытывает первоначально обращенный вовне садизм на самом себе. С обращением против собственной персоны связано также «обращение в противоположность», то есть «содержательная инверсия активности в пассивность» (X, 220). При этом Я оказывается «беспомощным с обеих сторон» (XIII, 283) и вынуждено защищаться

а) от «непосильных требований убийственного Оно»;

б) от «упреков карающей совести» (XIII, 283), локализованной в Сверх-Я.

Упреки Сверх-Я по отношению к Я соответствуют упрекам родительского авторитета по отношению к ребенку. Подобно тому, как ребенок защищается от всемогущих родителей, точно так же и Я с помощью собственных агрессивно-садистских влечений пытается защититься от «интроецированных» в Сверх-Я властных родителей. Разгорается война между двумя инстанциями, каждая из которых, подобно тому, как это было в снах и фантазиях нашего пациента, стремится уничтожить другую. У Я, испытывающего страх перед обеими угрожающими и борющимися сторонами, остается единственный выход — воспринять страх как сигнал и защититься. Это достигается, в зависимости от состояния развития, с помощью различных защитных механизмов,
которые впервые были систематически описаны Анной Фрейд (1936). Наш пациент пытался добиться этого — опять-таки бессознательно — через превращение сексуальных и агрессивных импульсов, воспринимаемых как морально предосудительные и греховные, в их противоположность с помощью так называемых «реактивных образований»: все грязное и дурное должно быть чистым. То, что защита оказалась не вполне успешной, видно из того, что пациенту постоянно приходилось повторять навязчивые действия, например, мыть руки. При этом реальные внешние события, такие, как болезнь сердца в двенадцать лет, «приступы» в возрасте семнадцати лет и синюшность после рождения в бессознательной психодинамике оказались включенными в причинную связь с борьбой между инстанциями Я и Сверх-Я, между защитой и защищаемым. Благодаря «ложным присоединениям», «смещениям» и «подменам» происходит, однако, «разрыв (этих) причинных взаимосвязей вследствие лишения аффекта» (VII, 448), или, другими словами, «изоляция аффекта». Но это не избавляет от недуга. Чувство вины и потребность в наказании со стороны Сверх-Я приводят затем к «самоистязанию» и «систематическому мучению объекта» (XIII, 284), другого человека, будь то мать, отец, подруга или врач.

В результате бессознательных мыслительных цепочек смещений и подмен причина конфликта между сексуальными инцестуозными желаниями и агрессивными желаниями смерти уже становится незаметной, поскольку следующий защитный механизм — «рационализация» (VII, 414) — путем вторичных рациональных объяснений создает видимость понятности непонятного. Так, предполагаемые органические дефекты мозга наш пациент обосновывает предшествовавшими «приступами» в семнадцатилетнем возрасте, своим заболеванием в двенадцать лет и си-нюшностью при рождении. То, что его навязчивые идеи и сомнения, а также их последствия, то есть «нерешительность, вялость и ограничение свободы» (XI, 267) проистекают из бессознательной потребности в наказании, равно как и «церемониальные декорации» его повседневных действий: умывания, одевания, раздевания — всех этих «бесконечно длящихся, едва ли разрешимых задач» (XI, 266) — он смог понять только после устранения защитных механизмов.

Необходимо упомянуть еще одну структурную инстанцию, Я-идеал. Отчасти вместе со Сверх-Я, отчасти независимо от него эта инстанция перепроверяет все наши мысли и поступки на предмет их соответствия или противоречия нашему идеалу. При отступлении от идеала возникает болезненное чувство стыда, достав-

669

лявшее столько хлопот нашему пациенту, когда перед лицом своего идеала он должен был признаться в предосудительных побуждениях, прежде всего в упомянутых гомосексуальных желаниях по отношению к отцу, которые при переносе на аналитика и после преодоления чувства стыда в конечном счете были поняты как естественная фаза развития в негативной эдиповой констелляции.

Как видно из этого короткого сообщения о проведенном анализе, навязчивые симптомы объяснялись защитой от чувства любви к отцу и ненависти к матери. «Первоснена» коитуса родителей, которую наблюдал ребенок, была бессознательно приведена во взаимосвязь с автомобильной аварией. Оба этих пугающих события остались непереработанными, и только гораздо позднее, при контакте с подругой и при раскрытии бессознательных взаимосвязей в процессе анализа, пациент, «взволнованный оживлением впечатления» (XII, 72) из раннего детства, сумел понять, что глубоко в нем скрывалось желание «быть квитированным отцом» (XII, 73), тем самым проявилась его «вытесненная гомосексуальная направленность» (XII, 65), необходимым дополнением которой в негативном эдиповом комплексе служит ненависть и желание смерти матери. Подведем итоги: конфликт между любовью и ненавистью, относящийся к близким людям, приводит к заболеванию. Форма
невроза, то есть специфическая конфигурация симптомов, в значительной степени определяется специфическими защитными механизмами. При неврозе навязчивых состояний ими являются реактивные образования, изоляция, смещение, обращение в противоположность и обращение против собственной персоны. Специфические импульсы влечения при этом неврозе относятся к анально-садистской фазе, которая, согласно Абрахаму (Abraham 1924, 9—10), характеризуется желаниями «удерживать» и «владеть», а также «уничтожать» и «разрушать».

После этого теоретического освещения типичного случая невроза
навязчивых состояний в соответствии с классическими открытиями Зигмунда Фрейда, подробно изложенными прежде всего в «Заметках об одном случае невроза навязчивости» (1909) и в «Истории одного детского невроза» (1918), в следующей главе мы хотели бы обсудить случай навязчивого характера.
Это помимо прочего даст нам возможность остановиться на социальных факторах возникновения невроза навязчивых состояний и формирования навязчивого характера — причины, которые Фрейд, сам будучи несвободным от мещанского мира, не мог учесть и которые психоанализ пока еще весьма нерешительно, под влиянием критической теории общества таких философов, как Теодор Адорно (Adorno 1966), и социологов, как Гельмут Дамер (Damer 1973) и Клаус Хорн (Horn 1969), интегрирует в свое мышление (см. также статью Э. Майстерманн-Зеегер в т. II). Тем самым так называемая «адаптивная точка зрения», развиваемая Дэвидом Рапапортом и Мор-тоном Гиллом (Rapaport, Gill 1959) и опирающаяся на понятие Хайнца Гартман-на «приспособление», становится социологическим параметром, без которого сегодня уже нельзя обойтись при лечении больного неврозом.

СЛУЧАЙ НАВЯЗЧИВОГО ХАРАКТЕРА И СОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ ПАРАМЕТР ПРИНУЖДЕНИЯ

После многолетней одиссеи от одного врача к другому ко мне попал один пациент, которого я бы, пожалуй, не принял, знай я тогда, с какими трудностями будет сопряжено лечение. Между тем интерес к психологической подоплеке и социологическому аспекту невроза открывает перспективы, которые мы и хотим обсудить в этой статье.

670

Пациент, которому тогда было 45 лет 5
, жаловался на «пустоту в голове, плохую память и задавленные чувства». Он был «удрученным», «отрешенным, словно пьяный, словно в изоляции» или «на подводной станции», а мир вокруг воспринимался как «искусственный, словно в тумане». Свои повседневные обязанности он выполнял «по принуждению», как «робот» или как «марионетка»; все было похоже на «обман, словно во мгле, застлано пеленой».

Пациент, ответственный работник на предприятии металлоперерабатываюгцей промышленности, говорил о своей жизни безучастно, как будто должен был дать объективный отчет о ком-то постороннем; он не знал, как все это случилось. Его супружеская жизнь была в порядке, работа удовлетворяла, в армии служил наводчиком орудия, был ранен и поэтому досрочно вернулся домой, долгое время жил у матери, затем женился, родилась дочь, он перестроил дом своего отца. С тех пор помимо перечисленных жалоб у него появились также соматические симптомы: тяжесть в голове, желудочные боли и «холодные ноги»; часто без видимой причины возникал понос.

За этим сухим сообщением в ходе анализа раскрылась история жизни пациента, для которой характерны вынужденность психических реакций на невыносимые внешние условия и иррациональные поступки при невыносимом психическом напряжении.

Пациент вырос в семье рабочего, который ко времени рождения сына был женат на женщине с двумя детьми; один из них был старше пациента на пятнадцать лет, другой — на восемь. Семья жила в большой нужде. Заработной платы отца, работавшего лесорубом, едва хватало на самое необходимое. Ребенок от второго брака доставлял матери много хлопот; он рос экспансивным, агрессивным и в целом очень живым мальчиком. Он стрелял птиц, разбивал окна, воровал у матери деньги, выбрасывал свои игрушки в кучу мусора, там же он выискивал батарейки, звонки и трансформаторы, из которых составлял искусные электрические схемы. Часто бранимый матерью, избиваемый отцом, заставлявшим его собирать фрукты и делать из них вино, мальчик вскоре сумел приспособиться к стесненным жизненным условиям, не расставаясь, однако, с мечтами о свободной жизни на широкую ногу. Искушения исходили от трех его старших приятелей, которые не только научили его в четырнадцать лет курить и управлять мотоциклом, но и подговорили совершить половой акт с общей для всех подругой и в довершение всего взломать чей-то дачный домик. К тому времени пациент покинул с удовлетворительными оценками народную школу и против своей воли, проявляя послушание, начал учиться на токаря, поскольку два единственных места для обучения электромеханике в «социальном пункте» (Bernfeld 1929), то есть в небольшом городке в швабских Альпах уже были заняты.

Наказание за взлом дачи осталось травмой на всю его жизнь: уличенному в преступлении, ему было обещано, что отпустят домой, если только он все расскажет. Он это сделал, но в результате на три месяца оказался в предварительном заключении; сначала он провел несколько дней неподалеку от концентрационного лагеря с приговоренными к смерти еврейскими арестантами, затем — в одиночном заключении. В дальнейшем, после трехсот часов аналитической работы, пациент рассказал, как он в бессильной ярости пытался выражать протест против окружающего насилия и тюремного принуждения; он колотил в дверь, бился головой о стену, после чего впадал в состояния оцепенения, опустошенности, бесчувственности, отрешенный как от собственных чувств, так и от контактов с окружающими. В таком отчужденном настроении юноша провел весь период слушания дела, осуждения и вынесения приговора, а затем девять месяцев одиночного заключения в колонии для несовершеннолетних (см. также статью К. Клювера в т. II).

671

Внешнее
принуждение при осуждении и наказании было тем сильнее, чем больше было внутреннее
принуждение. К карающим интроектам в Сверх-Я добавились карающие инстанции прокурора, судьи и служащих колонии, образовав могущественное «культурное Сверх-Я» (XIV, 501), которое не только восприняло в себя их подавляющие и преследующие действия против постепенно смирявшегося Я, но и вторично обратило против собственного Я изначально направленную вовне в здоровом сопротивлении агрессию, принимавшую все более деструктивный характер. Следствием этого явились стойкая «самодискриминация, общее осуждение и самообвинение». В результате получился человек аккуратный, экономный и своенравный — характер, который еще в 1908 году Фрейд описал как «анальный» (XII, 208). То есть изначально анальные и садистские импульсы влечения оказались встроенными в характер, стали чертами характера и, в отличие от невроза навязчивых состояний, полностью соответствуют Я, то есть являются Я-синтонными. В уже упомянутой работе Фрейд показал, что при генетическом рассмотрении данный характер состоит из трех частей:

1) реактивных образований в ответ на анальные и садистские импульсы влечения, таких, как аккуратность вместо неаккуратности;

2) сублимации анально-садистских влечений в социально приемлемые побуждения, связанной с десексуализанией и сдерживания задействованного в них либидо (Fenichel 1967); типичный пример: желание резать и причинять боль сублимируется в профессии хирурга;

3) сохранения в более или менее искаженном виде первоначального импульса влечения в черте характера, например, когда анальное упрямство переходит в своенравие или упорное настаивание на своей точке зрения. В таком случае упрямство соответствует «нарциссической настойчивости в анальной эротике» (X, 407). Защита от «бунтарских компонентов» осуществляется благодаря «особому усердию, корректности, послушанию» (Abraham 1925).

В нашем случае навязчивого характера защита от импульсов влечения привела в результате не столько к «асоциальным и непродуктивным свойствам, таким, как замкнутость и твердолобость», сколько к «выдержке и основательности» как «социально ценным свойствам» (там же, 15) — чертам характера, которые Фрейд (XIV, 510) относил к так называемому «навязчивому типу»; его отличительным признаком является «господство Сверх-Я, обособившегося от Я и вызывающего сильнейшее напряжение», связанное с постоянным «страхом совести» и «внутренней зависимостью»; типу, который «в социальном смысле становится непосредственным, преимущественно консервативным носителем культуры» (XIV, 510). Вряд ли нужно напоминать, что при таком навязчивом характере «либидо не достигает в полном объеме ступени генитальной организации», следствием чего является «всегда снижение мужской активности во всех значениях слова» (Abraham 1925, 17). Также и наш пациент был неспособен по-настоящему переживать сексуальное удовольствие. По его словам, половой акт был для него лишь «долгом», « повинностью».

То, что подобные черты характера можно, кроме того, понимать как «непосредственное перенимание качеств и установок в прошлом любимых (и устрашавших. — П. К.)
объектов в свое Я» (Fenichel 1967, 147), то есть как идентификации, становится очевидным в нашем случае навязчивого характера, если вспомнить, что те же самые черты под влиянием материальной нужды были развиты и у отца пациента. Не удивительно, что наш пациент, обладавший подобными качествами, был умелым солдатом, получил хорошие свидетельства и вскоре, несмотря на незаконченное образование, вначале был принят бургомистром

672

небольшого городка на работу в ратушу в качестве писаря, а затем — директором фабрики в качестве консультанта в свое бюро. Все были довольны его работой. И никто не замечал, что его собственная жизнь проходит мимо него, что его поведение было только «ролью», неким механическим процессом: «Я чего-то хотел, я вроде бы жил, но по-настоящему при этом не присутствовал», — сказал он буквально, и далее: «Ты ничего не можешь правильно воспринять, всегда находишься лишь в стороне, делаешь все словно по принуждению, как будто кто-то откуда-то тобой управляет, через что-то ненастоящее в тебе, чем ты сам не являешься». Словами Д. В. Винникотта, «истинная Самость» была подавлена «ложной», навязанной Самостью, которая начинает властвовать над первой и преследовать ее «зверским и жестоким» образом (Winnicott 1948, 212), то есть с таким (в количественном отношении) зарядом садистской энергии и такого (в качественном отношении) недифференцированного архаично-примитивного вида, что человек чувствует себя «умирающей развалиной», если он вообще в состоянии что-либо чувствовать.

Каким же образом могло возникнуть столь тяжелое заболевание? Через целый ряд внутрипсихических процессов того же рода, что и те, с которыми мы познакомились в случае невроза навязчивых состояний, с единственным отличием, что возникли не симптомы навязчивости в смысле невротических симптомов, а навязчивый характер в смысле невротического развития личности. Тем не менее общим для обоих случаев являются специфические импульсы влечения анально-садист-ской фазы и такие же специфические защитные механизмы. В то же время второй случай показателен тем, что в нем можно проследить обусловленность заболевания внешними факторами, а именно социальными условиями, включающими субъекта в цепь «вынужденных ситуаций», из которых невозможно вырваться ни через перемену обстановки, ни через бегство в более благоприятное окружение и которым приходится подчиняться в ущерб самореализации.

Наш случай хорошо подходит для того, чтобы наглядно продемонстрировать обусловленность невротической структуры общественными отношениями: детство прошло под знаком бедности и нужды, типичное вынужденная ситуация ребенка из низших слоев — отец, работающий поденщиком, беден и изнурен, на матери лежит чрезмерная нагрузка. Для интересующегося всем ребенка не только не хватает стимулов — вместо этого он ограничивается в своих экспансивных устремлениях нередкими побоями, чтобы выжить, он рано приучается подчиняться; чтобы угодить родителям, а позднее — учителям, подавляет собственные импульсы. Первоначальное исследовательское любопытство оказывается вне закона и сопровождается угрызениями совести, преследуется наказаниями, по крайней мере угрозами наказания.

Юность преподносит подростку не слишком хороший урок; не удивительно, что вскоре проявляются разрушительные тенденции, для которых искушения, исходящие от троих старших приятелей, служат лишь поводом. Отношения с друзьями, на время освободившие его от внешних принуждений, приводят его в новые вынужденные ситуации: соблазняемый и латентно гомосексуально связанный с друзьями, он попадает в самое тяжелое положение в своей жизни — после взлома его задерживают, осуждают и отправляют в исправительную колонию.

Здесь, в заключении, принуждение наиболее ощутимо: свобода передвижения, поведения и воли ограничены, привычные социальные контакты разрушены, все влечения-желания фрустрированы, в результате заключенный вновь обращается к онанизму. В этот период пациенту пришлось пережить такие состояния, сопровождавшиеся функциональными нарушениями органов, которые после разрушения его навязчивой структуры в результате многолетнего психоанализа едва

673

не повергли его в отчаяние: головная боль и удрученность явились прямыми следствиями бессильной ярости, которую он мог обрушить только на стены своей камеры; боль в желудке — следствием подавленной злобы и невыраженной агрессии, а холодные ноги — недостаточного кровоснабжения из-за дефицита движения в одиночном заключении. Если, кроме того, в процессе психоанализа пациенту снова начинало казаться, что у него помрачился рассудок и что он сошел с ума, то и это состояние объясняется тем, что после разрушения защитной навязчивой структуры благодаря систематической проработке сопротивления характера в нарастающей регрессии вновь было пережито состояние, соответствующее так называемому «психозу заключения», когда человеку кажется, что он сходит с ума, теряет память. Выходом из этого явились мысли о смерти, которые, также вновь проигранные в анализе, проявлялись отчасти пассивно, отчасти активно — в фантазиях о повешении. Вместе с тем от всех этих тяжелых состояний удалось защититься через внешнее и внутреннее приспособление к внешней вынужденной ситуации — однако ценой отказа от собственной личности, собственного Я, истинной Самости. Здесь, в тюрьме, приобретенные уже в раннем детстве навязчивые черты характера, закрепились окончательно в виде навязчивого характера, «панциря характера» (Reich 1933, 57), который после выхода из тюрьмы, уподобившись отчужденной от себя самого «маске характера» (Marx 1957, 90) 6
, мог вступать с другими только в «конкретные» отношения, «автоматически» функционировать, играть свою «роль», но не быть по-настоящему «здесь», не «жить», а «прозябать», духовно «отстраниться», то есть пребывать в душевном и физическом состоянии, которое было описано выше. С очередной вынужденной ситуацией — спустя пять лет после освобождения — навязчивая структура уже не смогла справиться: теперь прорвались телесные симптомы, спустя два десятилетия проявившиеся в виде «психоза заключения», от которого пациенту вначале удалось защититься с помощью панциря характера. Невзирая на бедность, пациент своим усердием после смерти отца перестроил его скромный дом, надеясь при этом получить его в наследство. Однако мать в угоду детям от первого брака на протяжении десяти лет препятствовала ему в этом; ситуация конфликта между желанием и фрустрацией этого желания как нельзя лучше подходит для того, чтобы вызвать невроз или обострить уже имеющийся.

В дальнейшей своей жизни наш пациент еще не раз попадал в вынужденные ситуации, которые, однако, он сам себе создавал с болезненным навязчивым повторением, причем, в отличие от прошлого, для этого не имелось внешнего повода. Если раньше — рассматривая с социологической позиции — внешняя
ситуация принуждения, связанная с классовой принадлежностью и деформирующим личность одиночным заключением, заставила его делать то, что противоречило его собственным наклонностям, и отказаться от своих экспансивных желаний, то в дальнейшем, после интернализации внешних принуждений, возникло внутреннее принуждение, в результате чего для больной — рассматривая с классической психоаналитической позиции — оказался во внутренней
ситуации принуждения. Но эта ситуация, в отличие от первоначальной, была уже не реальной, а в подлинном смысле слова «воображаемой», хотя ее психическое влияние 7
было не менее губительным и даже воспринималось как более беспощадное по сравнению с жестким принуждением реальности, рассмотрением которого мы и займемся в заключительном разделе.

674

ПРИНУЖДЕНИЕ В ОБЩЕСТВЕ

Если в разделе о неврозе навязчивых состояний речь шла исключительно о внутрипсихических конфликтах, а в следующей разделе — уже о социальном параметре отдельного случая навязчивого характера, то теперь мы хотим заняться непосредственно вопросом о принуждении в обществе. Как уже говорилось во введении, мы попытаемся, отвлекаясь от привычного для психоаналитика клинического подхода, прояснить отчасти диалектические процессы, которые разыгрываются между психической структурой отдельного человека и структурой общества. Среди последних господствуют формы принуждения, которые мы вместе с Гансом Петером Драйцелем (Dreitzel 1968, 40—41) называем «социокультурным» или просто «социальным принуждением». Наряду с коллективным принуждением, осуществляемого группой по отношению к индивиду, сюда относятся прежде всего культурные детерминанты, через которые привитые воспитанием нормы и ценности оказывают воздействие на убеждения и поступки людей. Они действуют посредством воспитания, функция которого состоит в том, чтобы сделать будущих членов общества такими,
какие необходимы для сохранения этого общества. Воспитание, по выражению Эриха Фромма (Fromm 1966, 279), — это «в определенном смысле аппарат» , с помощью которого требования общества преобразуются в личные качества.

В период первичной социализации воспитание, как правило, осуществляется родителями в семье, представляющей собой один из важнейших «агентов» воспитания (Fromm 1936, 330); в период вторичной социализации — школой, где не только усиливается принуждение семейного воспитания, но и достаточно часто воспроизводится схема семейной социализации (Wellendorf 1973), когда, например, учитель бессознательно воспринимается ребенком как могущественный отец.

В обеих средах социализации, семье и школе, воспитатели репрезентируют специфический характер общества. При этом важную роль играют не учитывавшиеся ранее, но в последнее время все чаще отмечаемые существенные различия между средними и низшими слоями населения (Bernstein 1949,Övermann 1972). Если определенный тип воспитания в обществе становится привычным, традиционным, то субъективно он уже не воспринимается как принуждение, хотя объективно воспитание — это всегда принуждение. Тем не менее оно, как это было в двух приведенных нами примерах (в большей степени это касается второго случая), ограничивает, подавляет или «принуждает» к сублимации биологически обусловленные влечения, в нашем случае в особенности те, что относятся к анально-садистской ступени организации. Результатом выродившегося в «дрессуру» воспитания, которому в угрожающе большом объеме по-прежнему присущи «ритуалы побоев» (Ногп1969), являются характеры, которые можно назвать«утон-ченные варианты» невроза навязчивых состояний или навязчивой структуры. Эрих Фромм говорит об «общественном характере» (Fromm 1966, 271) как общей для большинства членов общества форме характера, которая определяет их мысли, чувства и поступки. В нашем обществе это прежде всего характеры, которые мы вслед за Фрейдом привыкли обозначать как «анальные», поскольку — с генетической точки зрения — они проистекают из анальной фазы развития сексуальности, хотя более верно было бы называть их вместе с Эрихом Фроммом (там же, 272) «садо-мазохистскими» характерами. Напомню об их аккуратности, экономности, послушании, склонности подчиняться авторитетам, в связи с чем Теодор Адорно (Adorno et al. 1968) говорит также о «характерах, привязанных К авторитетам», которые, согласно эмпирическим психологическим исследованиям, отличаются кроме того, повышенной склонностью к национализму, антисемитизму и фашизму.

675

Подобного рода люди, из которых описанный нами в последнем разделе пациент представляет лишь крайнюю форму, ценятся как рабочие и служащие из-за своего прилежания и готовности подчиняться. Поскольку уже в раннем детстве они интернализировали авторитет своих строгих родителей, им теперь не требуется внешнего принуждением со стороны работодателя; «скорее их (прямо-таки) побуждает к работе внутреннее принуждение, ибо интернализированные нормы и ценности — совесть, долг, прилежание — подчиняют и контролируют (их) гораздо лучше, чем любая внешняя сила» (Fromm 1966, 276). Это действует тем успешнее, когда бессознательная эмоциональная связь с авторитетом родителей из детства переносится на людей в их взрослой жизни, то есть на начальников (как в нашем втором примере на бургомистра и директора фабрики), которые теперь воспринимаются с теми же чувствами — смесью любви, страха и ненависти, — как когда-то отец. Проистекающие из анально-садистской фазы скрытая ненависть и страх наказания — как мы можем сказать в дополнение к чисто социологическому подходу, зная бессознательную психодинамику в наших случаях — преобразуются защитными механизмами реактивного образования, изоляции аффекта, обращения в противоположность и обращения против собственной персоны активно
в «навязчивую ориентацию на достижения» и пассивно
в «навязчивые послушание, покорность и перфекционистское следование» нормам и правилам r
(Dreitzel 1968, 72). Необходимое состояние равновесия между «социальной системой» и «личностной системой» достигается таким образом через «навязчивое приспособление индивида к социально желательному» (там же, 73); однако это происходит ценой ограничений, с которыми в крайних формах мы познакомились в приведенных выше примерах. В качестве специфического защитного механизма уже назывался механизм идентификации; здесь следует упомянуть еще одну его разновидности, а именно «идентификацию с агрессором», которую особо выделяла Анна Фрейд (А. Freud 1936): в результате того, что субъект ведет себя так же, как подавляющий объект, он избегает угрозы наказания. В нашем случае оно состоит из бессознательного компонента невротического страха с переносом ожидаемого ребенком наказания со стороны отца на начальника и из сознательного компонента реально обоснованного страха (например, страха работника перед увольнением) . Если эти опасения столь же велики, как в нашем втором примере, то результатом является навязчивый характер, у которого, по выражению Ганса Петера Драйцеля, из-за «репрессии деятельности Я гнетом норм» возникает нарушение поведения, которое с точки зрения «анализа ролей» характеризуется «навязчивым ограничением конвенциями, навязчивым ритуализмом и навязчивым конформизмом» (Dreitzel 1968, 376). Такое поведение соответствует роли, навязываемой индивиду господствующими институтами, реализующими «функцию власти» (там же, 279), за которую он, однако, расплачивается утратой какого бы то ни было индивидуального своеобразия. В отличие от приведенных нами клинических примеров, обычно это происходит без бурных невротических симптомов. Объяснением этому служит то обстоятельство, что именно приспособленность к социальной системе, характеризующейся жестким принуждением, способно связать внутреннее принуждение. Здесь можно говорить о так называемом «психосоциальном защитном механизме», связывающем страхи, ненависть и другие аффекты тем, что добросовестно и старательно выполненная работа, реально
требуемая работодателем, в точности соответствует бессознательным,
проистекающим из Сверх-Я тенденциям работника к наказанию, искуплению и защитным мерам и даже удовлетворяет их. Другими словами: подобно тому, как навязчивый характер бессознательно ищет в работодателе удовлетворения своей потребности в наказании, — точно так же и работодатель находит нужный ему характер. Тем самым они образуют ох-

676

ватывающие как психологическую, так и социологическую сферы компоненты психосоциального защитного механизма и друг от друга зависят. Зависимость столь велика, что рабочий или служащий бессознательно воспринимает своего начальника прямо-таки как «идеальный объект» (Loch 1965,175) или как часть себя (Jacobson 1967); такие отношения 8
особенно характерны для так называемых натур со «слабым Я». Эти внутрипсихические отношения, по-видимому, чаще встречаются у представителей низших слоев, поскольку неблагоприятные экономические условия социализации, например, у африканцев (Parin, Morgenthaler 1956), наносят больший ущерб развитию их Я, чем имеющим «более сильное Я» представителям средних слоев, для которых характерны особая «верность и чувство долга» по отношению к своему обществу и чьи требования им тем проще выполнять.

Мы познакомились с двумя важнейшими средами социализации — семьей и школой, где принуждение общества проявляется наиболее сильно, поскольку именно здесь растущий и развивающийся субъект наиболее подвержен внешним влияниям. Влияние остальных институтов принуждения, таких, например, как тюрьма, зависит от того, насколько индивид психически способен противостоять принуждения мерам. Если речь идет о «деформированном» в ранний период социализации, подвергавшемся сильному экономическому принуждению человеке «со слабым Я», как во втором нашем примере, то он не может противостоять внешнему давлению и рано или поздно ему подчиняется, а требуемые запреты встраивает в структуру своего характера. Первый наш пациент, принадлежавший к средним социальным слоям, напротив, как помнит читатель, вопреки в принципе аналогичной травматизации в эдиповой и анально-садистской фазе развития, вследствие более благоприятных экономических условий (собственного дела родителей) оказался по своему характеру более способным утвердить себя и использовать свои симптомы в определенном смысле как оружие против собственного окружения. Наверное, он легче и без подобной крайней деформации характера перенес бы и одиночное заключение, чем ущемленный пациент из низших слоев. Его наказание, которое к тому же было использовано как средство политического запугивания (начало второй мировой войны), оказалось несоразмерно строгим в сравнении с его относительно юным возрастом (пятнадцать лет) и создало особенно неблагоприятное соотношение между внешним воздействием и защитными возможностями Я, без чего нельзя было бы до конца объяснить полный развал.

Психиатрическая клиника, переживающая ныне переломный момент и становящаяся более открытой для внешнего мира в связи с упразднением старых иерархических структур и интеграцией в общую систему здравоохранения, в принципе также представляет собой институт, в котором используется принуждение; это обстоятельство является тем более трагичным, если учесть, что нарушения, из-за которых пациенты попадают в больницу (психозы, попытки самоубийства), нередко соответствуют протесту как раз против невыносимого принуждения в семье или на работе. Прежде «психиатрические лечебницы» помимо прочего создавались для того, чтобы «освободить семью, которая должна быть мобилизована для работы, от надзора и ухода за психически ненормальным ее членом» (Dorner 1969). В таких институтах всегда имелся наготове целый ряд механических средств принуждения, из которых назовем здесь лишь некоторые: изоляционная камера, голодная диета, рвотные средства и смирительная рубашка. В наше время на смену грубым средневековым способам принуждения пришли более утонченные, нечто вроде «химической смирительной рубашки», когда беспокойного больного «успокаивают» сильнодействующими медикаментами, парализуя его инициативу, активность и мышление. «Диалектика принуждения» (там же, 88) состоит в том, что уже в процессе воспитания внешнее принуждение посредством «интернализации»

677

превращается в принуждение внутреннее, чтобы в конечном счете вынудить обитателей лечебницы учреждений к «примирению» (там же, 116) с существующими в системе отношениями.

Точно так же, как сегодня тюрьмы и как когда-то психиатрические лечебницы, принуждение — политическое
— могут оказывать и целые государства. Особенно это относится к тоталитарным режимам. Однако и в современных демократических странах существуют завуалированные формы принуждения, ориентированные на влечения-потребности своих граждан; напомню хотя бы о принуждении к потреблению через рекламу в средствах массовой информации. В целом речь идет о внешних отношениях, загоняющих обывателя в цугцванг, которого он может избежать, если такое вообще возможно, только ценой огромных психических затрат. Если же он не склонен постоянно сопротивляться господствующей системе или сбежать от нее, то ему необходима определенная степень конформизма; другими словами, человек становится вынужденным хотя бы частично идентифицироваться с системой, что возможно только при минимальном признании собственных ценностей и норм.

Наряду с политическим принуждением существует также принуждение религиозное, «навязчивый характер, отвечающий религиозным феноменам» (Freud XVI, 208): религиозный человек, подчиняясь религиозным традициям церкви, хотя и освобождается от «принуждения логического мышления» (там же, 209), но расплачивается за это подчинением тем «мощным воздействиям», которые соответствуют столь же «мощной реакции» на вытесненные чувства, такой, как «смертельная ненависть к отцу» (там же, 243). Если вслед за Фрейдом мы определим невроз навязчивых состояний как «карикатуру на частную религию», то тогда религия выступает как «универсальный невроз принуждения» (VII, 139). Религиозные правила и церемонии представляют собой коллективные защитные механизмы, стоящие на службе коллективного Сверх-Я и направленные против «господства дурных, социально-вредных влечений», таких, как сексуальность и агрессивность. Поэтому Фрейд был прав, когда писал, что в основе «религиозного образования (лежит)... подавление, отказ от... импульсов влечения» (там же, 137).

Данный раздел о принуждении в обществе не будет законченным без обсуждения уже упомянутого во введении важного различия между

а) принуждением с целью господства и подавления в смысле введенного Гербертом Маркузе (Marcuse 1969, 40) понятия «дополнительного» подавления, совершается ли оно открыто или завуалированно, и

б) неизбежным естественным принуждением, обусловленным необходимостью. Так, каждый ребенок, к какому бы обществу он ни принадлежал, подвергается

«естественному принуждению» (Freud I, 507), когда младенцем его отнимают от груди или когда приучают к опрятности, чтобы таким образом достичь следующей ступени организации в его развитии. Сюда же относится и «принуждение оракула, осудившего всех сыновей (и дочерей. — П. К.) пережить эдипов комплекс» (XVII, 119). Если в этой фазе переживаются травмирующие события, то (в результате фиксации) возникает дополнительное принуждение все снова и снова воспроизводить их в болезненном «навязчивом повторении»; и только с помощью критического анализа удается сломать скрытые в них принуждения и тем самым «эмансипироваться», то есть в буквальном смысле слова освободиться от оков, от принуждения. Но и тогда остается еще достаточно объективных принуждений, заставляющих человека ориентироваться, например, на пространство и время. Сюда же относится и «неизбежность принуждения к культурной работе» (XIV, 329), культурное принуждение, без которого ни одно общество, если оно хочет избежать хаоса и анархии, не могло бы ни существовать, ни развиваться. Однако эти неизбежные

678

принуждения оставляют нам — если мы в известной мере освободились от бессознательно действующих внутренних принуждений — достаточно свободы, чтобы реализовать свои задатки, познавательные интересы и витальность. Но свободе постоянно угрожают опасность из-за «попыток одиночек... оказаться отброшенными от господства права к господству насилия» (XVI, 16) и «стремления подавленных самим завладеть властью», попытки применения насилия не контролируются независимыми вышестоящими инстанциями и не канализируются через соответствующие учреждения, для чего парламентская демократия является если не лучшей, то по крайней мере лучшей из возможных политических систем.

ПРИМЕЧАНИЯ

1
Ср.: N. Birnbaum: Genese und Therapie von Zwangs-Verhalten in der Sicht der experimentellen Leistungspsychologie. B: P. Hahn, H. Stolze (изд.): Zwangssyndrome und Zwangskrankheit. München 1974.

2
У раннего
Фрейда прежде всего в:

Die Abwehr-Neuropsychosen (1894). I, 59-74;

Weitere Bemerkungen über die Abwehr-Neuropsychosen (1896). I, 379-403;

Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie (1905). V, 56~57;

Zwangshandlungen und Religionsübungen (1907). VII, 129-139;

Charakter und Analerotik (1908). VII, 204-209;

Bemerkungen über einen Fall von Zwangsneurose (1909). VII, 381-463;

Die Disposition zur Zwangsneurose (1913). VIII, 442-452;

Totem und Tabu (1913). IX, 5-108, 289-310;

Triebe und Triebschicksale (1915). X, 211-224;

Über Triebumsetzung, insbesondere der Analerotik (1916). X, 405-407;

Vorlesungen zur Einführung in die Psychoanalyse (1916-1917). XI, 265-272;

Aus der Geschichte einer infantilen Neurose (1918). XII, 138-157;

Ein Kind wird geschlagen (1919). XII, 197— 208.

У позднего
Фрейда прежде всего в:

Das Ich und das Es (1923). XIII, 280-285;

Das ökonomische Problem des Masochismus (1924). XIII, 373-383;

Über libidinöse Typen (1931). XIV, 510-512; Neue Folge der Vorlesungen zur Einführung in die Psychoanalyse (1933). XV, 116-118.

3
S. Freud: Die Zukunft einer Illusion (1927). XIV, 323-380;

Das Unbehagen in der Kultur (1930). XIV, 410-506

H. Dahmer: Psychoanalyse und Gesellschaftstheorie. B: Individuum und Gesellschaft, Stuttgarter Akademie für Tiefenpsychologie und analytische Psychotherapie. Stuttgart 1973, 124-132

K. Horn: Psychoanalyse als Sozialwissenschaft. B: Psychoanalyse — Kritische Theory des Subjects, Aufsätze. Frankfurt/M. 1972, 217

4
Личные данные изменены.

5
Случай публикуется с согласия пациента.

6
От них пациент излечился после дополнявшей восьмилетнее лечение стационарной психотерапии с массивным оживлением смертельной ярости и страха смерти.

7
Ср.: Jutta Matzner: Der Begriff der Charaktermaske bei Marx. B: Soziale Welt, 15, 1964, 130

8
Этому может служить вся социальная система, на что впервые указали Эллиот Жаке (Е. Jaque: Social Systems as a Defence against Persecutory and Depressive Anxiety. B: New Directions Psycho-Analysis. New York 1955, 478— 498) и П. Куттер (Р. Kutter: Über die Beziehungen zwischen Individuum und Institution aus psycho-analytischer Sicht. Ein Beitrag zur politischen Psychologie. B: Individuum und Gesellschaft, Stuttgarter Akademie für Tiefenpsychologie und analytische Psychotherapie. Stuttgart 1973,181-202).

ЛИТЕРАТУРА

Abraham, K.: Versuch einer Entwicklungsgeschichte der Libido. Leipzig, Wien, Zürich: Internat. Psychoanaly-tischer Verlag 1924

Ergänzungen zur Lehre vom Anal-Charakter. B: Psychoanalyrische Studien zur Charakterbildung.

Leipzig, Wien, Zürich: Internat. Psychoanalytischer Verlag 1925

Adorno, Th. W.: Aufsätze zur Gesellschaftstheorie und Methodologie. Frankfurt/M.: Suhrkamp 1970 Zum Verhältnis von Soziologie und Psychologie.

679

Soziologica. Aufsätze, Frankfurt/M. 1955,11-45 Postscriptum. Kölner Zeitschrift, 18,1966,37-42

Adorno, Th. W., u. Mitarb.: Der Autoritäre Charakter. Amsterdam: de Munter 1968

Bernfeld, S.: Der soziale Ort und seine Bedeutung für die Neurose. Verwahrlosung und Pädagogik. Imago, 15, 1929,299-312. Также в: Anaautoritäre Erziehung und Psychoanalyse, I. L. v. Werder (изд.). Darmstadt: März Archiv 1964

Bernstein, В.: Social class, Speech system and Psychotherapy. Brit. J. of Sociology, 15,1964,54-64

Dahmer, H.: Psychoanalyse und Gesellschaftstheorie. В: Individuum und Gesellschaft. Hg. v. Stuttgarter Akademie für Tiefenpsychol. und Analyt. Psychotherapie. Stuttgart: Klett 1973

Dorner, K.: Bürger und Irre. Zur Soziologie und Wissenschaftssoziologie der Psychose. Frankfurt/M. 1969

Dreitzel, H. P.: Die gesellschaftlichen Leiden und das Leiden an der Gesellschaft. Göttinger Abhandlungen zur Soziologie, T. XIV. Stuttgart: Enke 1968

Fenichel, O.: Perversionen, Psychosen, Charakterstörungen. Wien: 1931. Darmstadt: Wissenschaftl. Buchgesellschaft 1967

Freud, A.: Das Ich und die Abwehrmechanismen. Wien: Internat. Psychoanalytischer Verlag 1936; Geist und Psyche, T. 2001. München: Kindler 1973

Freud, S.: Die Abwehr-Neuropsychosen (1894). G. W. I

Weitere Bemerkungen über die Abwehr-Neuropsychosen (1896). G. W. I

Die Sexualität in der Ätiologie der Neurosen (1896). G.W.I

Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie (1905). G. W V

Zwangshandlungen und Religionsübungen (1907). G. W. VII

Über infantile Sexualtheorien (1908). G. W VII Charakter und Analerotik (1908). G. W. VII

Bemerkungen über einen Fall von Zwangsneurose (1909). G.W VII

Die Disposition zur Zwangsneurose (1913). G. W VIII

Totem undTabu (1913). G. W. IX

Triebe und Triebschicksale (1916). G. W X

Über die Triebumsetzungen, insbesondere der

Analerotik (1916). G. W. X

Vorlesungen zur Einführung in die Psychoanalyse (1916-1917). G.W. XI

Aus der Geschichte einer infantilen Neurose (1918). G. W. XII

Jenseits des Lustprinzips (1920). XIII Das Ich und das Es (1923). G. W XIII Hemmung, Symptom und Angst (1926). G. W. XIV Die Zukunft einer Illusion (1927). G. W. XIV Das Unbehagen in der Kultur (1930). G. W. XIV Über libidinöse Typen (1931). G. WXIV Warum Krieg? (1933). G. W. XVI

Der Mann Moses und die monotheistische Religion

(1937). G.W. XVI

Abriß der Psychoanalyse (1938). G. W. XVII

Fromm, E.: Autorität und Familie. Sozialpsychologischer Teil. Paris 1936

Die Furcht vor der Freiheit. Приложение: Charakter und Gesellschaftsprozeß. Köln: Europ. Verlagsanstalt 1972

Hartmann, H.: Ich-Psychologie und Anpassungsproblem. Int. Z. f. Psycho-Analyse und Imago, 24,1939, 62-135. Также в: Psyche, 14,1960/61,81-164

Horn, К.: Dressur und Erziehung, Schlagrituale und ihre gesellschaftliche Funktion. Frankfurt/M.: Suhrkamp 1969

Psychoanalyse, Anpassungslehre oder kritische Theorie des Subjekts. В: А. Р. Gente (изд.): Marxismus, Psychoanalyse, Sexpol. Frankfurt/M.: Fischer 1972

Jacobson, E.: Psychotic Conflict and Reality. New York 1967

Loch, W: Zur Struktur und Theorie schizophrener Psychosen aus psychoanalytischer Perspektive. Psyche, 19,1965,175

Marcuse, H.: Eros and Civilization. Boston 1955 Marx, K.: Das Kapital, т. I. Berlin: Dietz 1957

Övermann, U: Sprache und soziale Herkunft. Frankfurt/ M.: Suhrkamp 1972

Parin, P., Morgenthaler, F.: Charakteranalytischer Deutungsversuch am Verhalten «primitiver» Afrikaner. Psyche, 10,1956,311-330

Rapaport, D, Gill, M. M.: The Points of View and Assumptions of Metapsychology. Int.J. of Psycho-Anal., 1959

Reich, W: Charakteranalyse. Wien 1933 и Frankfurt/M.: FischerTaschenbuch 6191,1973

Wellendorf, F.: Schulische Sozialisation und Identität. Weinheim: Beltz 1973

Winnicott, D. W: Collected Papers. London: Tavistock 1958

680

ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ ДЕПРЕССИИ

Герман Полмайер

В начале нашего столетия психоаналитики в ходе лечения больных стали собирать эмпирический материал относительно депрессии и на его основе создавать теорию (Abraham 1912, Freud 1917), получившую в разных аспектах всеобщее признание. Прежде чем рассказать о самой этой теории и ее дальнейшем развитии — это является темой следующей статьи — необходимо показать, что понимается под депрессией.

ЧТО ТАКОЕ ДЕПРЕССИЯ?

Психиатрия, которая представляет собой медицинское учение о нарушениях самочувствия, переживания и поведения человека, называет депрессией болезнь; психология, наука о душевной жизни человека, называет депрессией аффект. Та и другая имеют ввиду одно и то же, но рассматривают с разных точек зрения и дают название в рамках принятой ими системы соотносительных понятий. Поскольку Фрейд, основатель психоанализа, а также Абрахам, его ученик, на рубеже столетий придерживались в своих исследованиях депрессии психиатрического учения о болезни, то и мы будем иметь в виду эту систему, оставив вначале за рамками обсуждения другой аспект, в соответствии с которым депрессия понимается как аффект, то есть определенное депрессивное эмоциональное состояние.

В 1896 году в пятом издании своего учебника по психиатрии (который до 1929 года издавался в общей сложности девять раз) Крепелин ввел понятие маниакально-депрессивного заболевания. Это произошло в том же году, когда Фрейд представил на суд общественности свои «Очерки об истерии». Понятием маниакально-депрессивного заболевания обозначалось полное выпадение человека из жизненных взаимосвязей и погружение его в депрессивное или маниакальное состояние. Эти состояния представляют собой, с одной стороны, угнетенное настроение, с другой — необычайную веселость. С этим связаны такие симптомы, как заторможенность, апатия, недовольство, снижение работоспособности, бессонница, отсутствие аппетита, телесное недомогание, ощущение неполноценности, сопровождающееся чувством вины и мыслями о самоубийстве, при депрессии и расторможенность, внешне немотивированная эйфория, агрессивная раздражительность и некритичное отношение к реальности — при мании. Депрессивные и маниакальные фазы могут чередоваться друг с другом, но могут наступать и сами по себе; они продолжаются, как правило, от нескольких недель до месяца, повторяясь через различные промежутки времени (это могут быть недели, месяцы или годы), причем, согласно

681

господствующему в психиатрии мнению, в личности больного не происходит никаких изменений. Наиболее предпочтительный возраст для начала таких процессов — период между 15 и 25 годами, у женщин они встречаются несколько чаще, чем у мужчин; существуют также семьи, в которых эти состояния возникают одно за другим. Не доказана, но и не опровергнута гипотеза о том, что данное заболевание является врожденным, и что в основе его лежит биологический процесс. Тем не менее биологические факторы, безусловно, играют огромную роль в картине болезни.

От этого маниакально-депрессивного заболевания (биполярной депрессии) отличается эндогенная депрессия, при которой наблюдаются только депрессивные фазы (монополярная депрессия) (Angst 1966). В свою очередь биполярная и монополярная депрессии отличны от неэндогенной, или непсихотической, депрессии, например от невротической депрессии или реактивного расстройства настроения. Последние характеризуются прежде всего тем, что внешне у них нет фазового течения, отсутствуют маниакальные состояния, нет «семейности» и, наконец, нет оснований говорить о наличии специфических отклонений в биологических процессах обмена веществ. В настоящее время проводимые различными рабочими группами исследования могут, однако, заставить изменить прежние представления о всех формах депрессии (N. Matussek 1972).

Невротическая депрессия и реактивное расстройство настроения, то есть непсихотические формы депрессии, наступают в более позднем возрасте по сравнению с маниакально-депрессивным заболеванием. Случаются, однако, и пересечения, когда монополярная эндогеннная депрессия с исключительно депрессивными фазами и невротическая депрессия возникают в среднем возрасте, то есть в период от 30 до 60 лет. Поэтому эндогенную депрессию можно назвать болезнью среднего возраста (Р. Matussek 1965). И наоборот, маниакально-депрессивное заболевание и реактивное расстройство настроения наступают в более раннем возрасте, то есть до 30 лет. Таким образом, принятая в психиатрии и представленная здесь классификация не лишена недостатков. Это замечание относится и к попытке дифференцировать депрессию в соответствии с симптоматикой. Указанные выше симптомы депрессивной фазы наблюдаются и при невротической депрессии, зачастую они различаются лишь по степени тяжести. Исключением является только то, что маниакальная веселость имеет место лишь при маниакально-депрессивном заболевании, а бред вины и обнищания — исключительно при психотической депрессии. Перепады в настроении, когда утром настроение более грустное, чем вечером, или наоборот, характерны не только для психотической депрессии, как это считалось раньше (Völkel 1959). Наиболее надежным дифференцирующим критерием при внешнем наблюдении по-прежнему остается временное течение. Наличие фаз характерно для психотической депрессии с маниакальными компонентами или без них, хроническое, длительное течение — для невротической депрессии, а острые, более или менее быстро проходящие состояния, где легко можно выявить их связь с внешним поводом, — для реактивного расстройства настроения.

Еще одна возможность психиатрической дифференциации открылась недавно благодаря использованию современных методов лечения. Согласно установившейся точке зрения, психотические депрессии должны излечиваться биологическими методами, а непсихотические — психологическими, точнее, психотерапевтическими методами. Но это не совсем так. Как на психотическую, так и на непсихотическую депрессию можно воздействовать, используя определенные по химическому составу медикаменты. Также и психотерапия может быть эффективна в обоих случаях. Водораздел проходит пока не по границе между группами, а между отдельными случаями. Применение того или иного метода лечения зависит от самых разных условий, и соответствующее решение должно приниматься в каждом случае отдельно.

682

Современная форма терапии, которая стала широко применяться с середины 60-х
годов, подает, однако, новые надежды в смысле нахождения более надежных критериев диагностики. Речь идет о литиевой терапия. Применение литиевой соли в качестве лекарства дало возможность значительно уменьшить и сократить число и продолжительность фаз при многих маниакально-депрессивных заболеваниях. Исследования, прежде всего проведенные в Дании, показали, что у пациентов, у которых раньше наблюдались маниакально-депрессивные фазы, повторявшиеся с интервалом около восьми месяцев, после длительного лечения эти состояния стали возникать лишь через 60—85 месяцев, причем пациенты болели в среднем две недели в год по сравнению с тремя месяцами прежде. Подобные исследования проводились неоднократно, а их результаты подтверждены многочисленными контрольными экспериментами, так что сегодня эффективность лития при лечении маниакально-депрессивных заболеваний считается однозначно доказанной (Schou 1974). Однако здесь можно говорить о некой особой форме депрессии, поскольку подобным образом можно повлиять только на нее одну. Причина этого неизвестна, однако гипотеза о биохимических факторах открывает перспективу их нахождения для этой и для других форм депрессии, а также создания более надежных и по возможности более простых критериев различения. С точки зрения данной, на сегодняшний день самой современной, формы терапии в рамках психиатрии имеется, собственно, одно наиболее отчетливое и обоснованное разграничение — между маниакально-депрессивным заболеванием, с одной стороны, и всеми остальными видами депрессии — с другой.

Именно на этой границе между психотическим и невротическим заболеванием и оказался на рубеже столетий психоанализ, когда в его рамках была начата работа по изучению психологии и излечению маниакально-депрессивных больных, а также предпринята попытка разграничить понятия, получившие самое точное выражение в названии опубликованной в 1917 году работы Фрейда «Печаль и меланхолия» («меланхолией» тогда было принято называть маниакально-депрессивное заболевание).

ИСХОДНЫЙ ПУНКТ ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ ДЕПРЕССИИ

В НАЧАЛЕ ЭТОГО ВЕКА

Хотя 1917 год и не знаменует начало этого века, опубликованная именно в этом году и уже упомянутая работа Фрейда «Печаль и меланхолия» является несущей колонной психоаналитической теории депрессии. В этой работе на восемнадцати страницах дается краткое теоретическое обобщение накопленного к тому времени опыта психоаналитического лечения маниакально-депрессивных больных. Она явилась конечной точкой первого этапа развития теории. Для понимания последней, на наш взгляд, лучше проделать ретроспективный путь, начиная от «Печали и меланхолии», чем анализировать события в хронологически-индуктивном порядке. Отправным пунктом в рассуждениях Фрейда стал опыт переживания печали в повседневной жизни. Фрейд определяет печаль как реакцию на утрату любимого человека и описывает ее как состояние значительного отклонения от нормального жизненного поведения, которое, однако, необходимо для совладания с потерей; помехи или прерывание этого состояния могут даже причинить вред. Но бывает и такая печаль, которая не проходит и наряду с тяжелым душевным состоянием, потерей интереса к внешнему миру, утратой способности любить, затруднениями в работе проявляется также в снижении самооценки, самообвинениях и самоуничижении вплоть до маниакального ожидания наказания. Человек занят только своей

683

печалью, сосредоточен исключительно на ней, все его действия ограничены мыслями об умершем, и это не имеет конца. Ему не удается избавиться от привязанности к утраченному объекту (как он абстрактно определяется психоанализом). Даже если появляется кто-то, способный восполнить потерю, человек продолжает сопротивляться вступлению в новые связи. Реальность, то есть понимание того, что утраченного не вернуть, не признается и не учитывается в жизни пациента. Вместо этого существование утраченного объекта психически продлевается, человек не может отрешиться от связанных с ним воспоминаний и ожиданий, вновь стать свободным и ничем не стесненным. Работа печали, которая в результате длительного и болезненного процесса все же приводит к преодолению трудностей, обретению свободы и делает возможными новые связи, при депрессии успеха не имеет. Поэтому Фрейд назвал такого рода печаль болезненной и задал в присущей ему аналитической манере вопрос: «Почему?»

Ответ заключается, во-первых, в том, что утрата любимого объекта остается для меланхолика бессознательной. В отличие от скорбящего человека, он не знает, из-за чего или из-за кого он опечален, и поэтому производит на окружающих загадочное впечатление. Никому не понятна его неспособность к любви и к работе. Другая часть ответа состоит в том, что меланхолик не может выйти из состояния собственного упадка, для него не только мир стал пустым, но и он сам. Он унижает самого себя вплоть до мании самоуничижения, теряет при этом сон, аппетит и сексуальное желание, он страдает не столько от утраты любимого объекта, сколько от потери собственного Я. При этом Фрейд как доброжелательный и стремящийся помочь врач был поражен тем, что упреки к себе совершенно не соответствовали реальным недостаткам пациента и даже никак не увязывались с его личностью. Однако их можно было отнести к личности другого человека, которого пациент любил и который мог заслуживать упреков из-за неразделенной любви. Фрейд рассматривает этот процесс как ключ к картине болезни и описывает его как любовную ссору, заканчивающуюся утратой любви. Реальная обида или разочарование в любимом человеке является началом конфронтации, которая перемещается вовнутрь. Происходит отказ от разочаровавшего человека без вступления в отношения с кем-либо другим, причем отказ от чувств любви переносится теперь на собственную личность, на которую благодаря механизму идентификации, возможности связи с объектом, падает тень от объекта. Это дает возможность перенести утрату, поскольку теперь человек в самом себе имеет того, кто разочаровывает, обижает и бросает. Но и здесь, внутри, продолжает бушевать ненависть, порожденная прошлой любовью, но теперь она направлена против другого в самом себе. Самообвинения — это обвинения, относящиеся к другому, который по-прежнему подавляет и стесняет внутреннюю свободу, и поэтому разочарованный человек лишается также и самого себя.

Фрейд особо подчеркивал, что предпосылкой этих процессов является наличие в человеке отщепленных областей или частей. Он проводит разграничение между измененным идентификацией Я и прежним Я и выделяет критикующую Я инстанцию совести, которая в этой функции называется в психоанализе Сверх-Я. Эти процессы обусловлены, однако, и другими факторами, например недостаточной терпимостью к разочарованию. Существуют люди, которые очень сильно привязываются к другим, но не выносят, когда в их отношениях возникают проблемы, поскольку в другом они видят скорее самих себя, чем отличного от них человека. Склонность к обидам и отказу от объекта в таком случае очень велика, но поскольку объект интернализируется, то, несмотря на конфликт и утрату объекта, отказа от отношений любви не происходит. Внутри теперь существует замещающий объект, к которому обращены чувства прежней любви и вновь возникшей ненависти, в

684

результате чего оживает известный из жизни каждого конфликт амбивалентности, который своими противоречиями препятствует свободе и направленному вовне поведению. Существует ли из этой регрессии путь к нарциссической идентификации и ранней садистской стадии ненависти?

Меланхолия является другим названием маниакально-депрессивного заболевания. Мания, как вторая его сторона, в рамках психоаналитической теории депрессии понимается как попытка выхода из депрессии. Стратегия отрицания реальности помогает перенести утрату и обиду. В упоении безудержной веселостью и ничем не сдерживаемой активностью человек пытается вновь обрести свободу, возможность жить и любить. Утрата, разочарование, обида забываются, более не воспринимаются, вся печаль на время уходит в прошлое, чтобы затем неожиданно вернуться с еще большей силой, ибо в комплексе злополучного слияния Я с объектом ничего не изменилось. И наоборот, изменение, развитие этих отношений до партнерства и ретроспективный взгляд на случившееся, к чему стремятся в аналитической терапии, были бы реальным решением проблемы.

Фрейд требует от хорошей теории подтверждения на практике. Он не скрывает, что в некоторых из представленных здесь взаимосвязей она пока еще является недостаточной; впрочем, феномены депрессии в целом всегда были и оставались для него предметом постоянных усилий для более глубокого их понимания. В дискуссии «О самоубийстве, в частности о самоубийстве школьников», состоявшейся в 1910 году в Венском психоаналитическом объединении, он заявил, что ответ на вопрос, как и почему влечение к жизни может быть настолько ослаблено разочарованием, что человек становится способным к самоубийству, будет получен только тогда, когда будут лучше известны аффективные процессы при меланхолии. В вышедшей в 1920 году работе Фрейда «По ту сторону принципа удовольствия», положившей начало развитию его теории о влечении к смерти, была предпринята решающая попытка для понимания агрессии, стоящей в центре динамических процессов у депрессивных пациентов. Эти усилия находят свое продолжение в работе «Психология масс и анализ Я» (1921), но они так и не достигли полного своего завершения. Дискуссия, касающаяся агрессии, а вместе с тем и депрессии, сегодня по-прежнему или — скажем так — вновь является весьма актуальной.

Поиск подтверждающих доказательств теории на основе эмпирического материала, полученного К. Абрахамом при лечении своих пациентов, оказался более успешным. Он начал писать об этом еще в 1912 году, а в 1924-м обстоятельно изложил свою точку зрения по данному вопросу, в котором, по его мнению, центральную проблему составляет история развития либидо. Фрейд принял эту идею, указав на происходящую при депрессии регрессию на определенную ступень развития и на фиксацию конфликта амбивалентности, когда любовь и ненависть противостоят друг другу, в результате чего возникает неспособность к любви, неспособность к четкому объектному катексису. Из этого проистекает характерная особенность депрессии, которая состоит в том, что подверженные ей люди вне болезни зачастую являются дельными, активными, ответственными, но о самих себе говорят как о никчемных, эгоистичных, неискренних и несамостоятельных. Этим объясняется отличие депрессии при неврозе навязчивых состояний, где главную роль играет конфликт амбивалентности, от меланхолии, где происходит еще более глубокая регрессия на ранние ступени развития, определяющая затем и тип последующего выбора объекта. То есть она происходит в нарциссической форме, чем можно объяснить нестабильность отношений с окружающими у людей, склонных к депрессии. Это и было тем пунктом в теории, который наиболее нуждался в подтверждении опытом. Сделав его предметом обсуждения, К. Абрахам стал рассматривать депрессию прежде всего с точки зрения психологии развития. Он попытался понять депрессию в контексте «истории развития либидо», истории влечений и их судеб (1924).

685

Имеется множество примеров, демонстрирующих значение понимаемого подобным образом исторического подхода. Для депрессивных больных типичной является история жизни, когда в раннем детстве они сталкиваются с трудностями, связанными с появлением в семье второго ребенка. Это может восприниматься как проявление враждебности извне и как невыносимое ограничение собственных притязаний на любовь и заботу. В результате возникает разрушительная ненависть, которая обращается не столько против только что родившегося брата или сестры, сколько (в данном конкретном случае) против по-прежнему так важного на третьем году жизни человека, на котором держатся отношения любви, то есть против матери. Иногда новые роды воспринимаются ребенком как утрата матери. Обида и утрата образуют затем при депрессии непосредственный фон настроения, когда человеку кажется, что его никто не любит. Но типичны также и случаи, когда в жизни людей имеют место реальные утраты. Лишение на первом году жизни одного или обоих родителей вследствие смерти, болезни или развода может привести в действие механизм поглощения, с помощью которого ребенок пытается совладать с болью разочарования. Одна девочка, пережившая в два года смерть отца, через год, в день святого Николая, поначалу отказывалась взять у матери печенье в виде человечка. Затем, однако, она проглотила его целиком, со всей начинкой, чем заслужила порицание от матери. Позднее при анализе обнаружилось, что она руководствовалась следующим представлением: маленький гном танцует у нее на диафрагме, словно на барабане. Этот гном внутри долгое время попрекал ее, если она совершала проступки (Brocher 1966). Нам не кажется слишком смелой гипотеза, что это представление является символическим выражением поглощения отца, смерть которого двухлетняя девочка не смогла перенести иначе, как ценой непрекращающегося упорного внутреннего противостояния. Став взрослой, она обращалась к врачам с жалобой на повреждение диафрагмы, следствием которого были нарушения в желудочно-кишечном тракте, из-за чего, как она полагала, должна была отказываться от пищи. Очевидно, что весь процесс приема пищи был настолько катектирован и настолько отягощен душевной связью с отцом, что не мог восприниматься естественно. В основе многих болей в животе у взрослых лежат подобные процессы поглощения и они свидетельствуют о жесткости внутреннего противостояния данного человека с интроецированным объектом, жесткости, которая из-за постоянных обвинений со стороны внутреннего объекта и сопротивления им может поддерживать тяжелую депрессию, сопровождающуюся унынием и отчаянием. Зачастую при лечении депрессивных больных можно также наблюдать бурные приступы агрессивности с фантазиями о том, чтобы разорвать врача на части, изрубить его, чтобы затем пожрать. Это является оживлением прежних, раннедетских, орально-каннибальских желаний (Abraham 1924). Такие фантазии о поглощении служат защите от боли утраты, но они имеют, разумеется, и разрушительную сторону, ведь пища не только проглатывается, но и разжевывается, то есть теряет свою определенную форму. Подобные фантазии часто обнаруживаются в биографиях людей, в раннем детстве переживших утрату близких; при этом в дальнейшем они предпринимают самые разные попытки компенсировать эту утрату. В понимании депрессии реальная утрата, переживание разочарования и амбивалентность любви и ненависти являются центральной проблемой, которую Абрахам пытался разрешить в контексте развития влечений.

В докладе на психоаналитическом конгрессе в Веймаре в 1911 году Абрахам говорил о связи депрессии с неудовлетворенными сексуальными желаниями. Подобно тому как страх, согласно ранней психоаналитической концепции, возникает вследствие вытеснения сексуальных желаний (сегодня принята другая теория страха), так и депрессия возникает вследствие отказа от желанного, но недостижимого

686

объекта, который не в состоянии дать ожидаемого сексуального удовлетворения. Неспособный любить и нелюбимый человек разочаровывается в жизни, отрицает ее, пока не приобретет более позитивный опыт. Подтверждение этой гипотезе Абрахам нашел в обстоятельно проведенном аналитическом лечении шести пациентов с маниакально-депрессивным заболеванием (этому предшествовали исследования Мёдера[Maeder 1910], Брилла[Brill 1911]и Джонса[Jones 1910]; см.: Abraham 1912) и, кроме того, признал центральным моментом происходящего борьбу противоречивых импульсов любви и ненависти — точно так же, как в случае расстройств при неврозе навязчивых состояний. Про последний известно, что враждебная установка по отношению к внешнему миру здесь столь сильна, что делает действие невозможным. Ненависть, вытесненная вовнутрь, парализует, порождает неуверенность и лишает человека способности принимать решения. Сомнения и раздумья превращают его жизнь в мученье. Конфликты принятия решений часто — а в случаях, с которыми имел дело Абрахам, всегда — являются также и поводом для депрессии. Парализующая любовь установка ненависти делает невозможным — чего бы это ни касалось — принятие решений и повергает больного в состояние глубокой неуверенности, в конечном счете к неуверенности в самом себе, точнее говоря, в собственной половой роли. Если после вытеснения ненависти больной неврозом навязчивых состояний отвечает на собственную неспособность к деятельности навязчивыми действиями, такими, как навязчивый счет, навязчивое умывание и прочие ритуалы, которые служат заместителями, то при депрессии человек выносит свою проблему во внешний мир по типу проекции. Он говорит: «Не я неспособен любить, не я ненавижу, это другие меня не любят и ненавидят из-за моих врожденных недостатков. Поэтому я так несчастен» . Ненависть и отвержение других людей являются тогда причиной депрессии. С помощью такой проекции удается сделать депрессию несколько более сносной1
. Человеку легче объяснить свою депрессию тем, что другие его не любят и ненавидят, чем понять, что это он сам не может любить и находится под гнетом ненависти. Осознание своей неспособности любить, когда бы оно ни наступило, приносит ужасное страдание. Из него проистекает тяжелое чувство неполноценности, которое постоянно дает повод к самообвинениям, но вместе с тем имеет и другие

последствия.

Ненависть, или, как мы бы сегодня сказали, деструктивную сторону агрессии, утолить не так просто. В снах депрессивных больных часто обнаруживаются мотивы насилия. Но и в бодрствовании эти люди демонстрируют склонность причинять мучения окружающим, а криминальные действия, хотя этому часто не придают значения, нередко совершаются депрессивными людьми (Mende 1967). Часто обсуждаемые в судопроизводстве аффективные действия нередко связаны с подавляемой долгое время агрессией, пытающейся найти выход в импульсах убийства, в чем, по мнению привлекаемых медицинских экспертов, можно винить болезненную депрессивную динамику переживаний. Точно так же можно объяснить и некоторые несчастные случаи, когда вытесненная агрессия, прорываясь, обращается против самого человека; тем самым несчастный случай бессознательно имеет значение самоувечения или самонаказания. Поскольку в несчастных случаях, особенно в дорожных происшествиях, оказываются замешанными и другие люди, то прямая агрессия проявляется, разумеется, и по отношению к окружающим. Эти данные позволяют назвать депрессию болезнью агрессивности (Pohlmeier 1971). Данная концепция примыкает к изложенной здесь ранней психоаналитической теории депрессии, представлявшей собой теорию влечений. Приступы аффекта агрессии, о которых здесь говорилось, являются важным эмпирическим подтверждением этой теории, которая, однако, нуждается в дополнении.

687

Вытесненная ненависть проявляется и по-другому, а именно в доходящих до бреда идеях виновности. То, что импульсы убийства вызывают чувство вины, является понятным. И наоборот, кажется необычным наблюдение, когда человек наслаждается идеей того, что он — величайший преступник и несет на себе все грехи мира. Вместе с удовольствием, которое подобным образом можно получить от страдания (мазохизм), становятся более терпимыми депрессия и пассивность, на которые обрекает неспособность к активному удовлетворению влечений (см. статью Ж.-М. Алби и Ф. Паше). Обеспечению этой возможности жить с ненавистью и агрессией служит также часто наблюдаемая перед вспышкой депрессивного состояния активность в повседневной жизни, в частности в ведении домашнего хозяйства у женщин и в профессиональной деятельности у мужчин. Тем самым компенсируется агрессия, но также и желание нежных отношений с объектом, которые становятся невозможными из-за одновременно существующей ненависти. Поэтому ситуации принятия решения в сфере интимных партнерских отношений зачастую становятся началом затяжных состояний депрессии, когда исчезают какие-либо возможности компенсации. Необходимость срочного принятия решения об установлении исполненных любви отношений с партнером служит причиной открытого проявления конфликта. В наступающей затем депрессии оказываются разрушенными все возможности защиты от аффектов печали и страдания. Осознание неспособности осуществить влечения-желания — нежные невозможны, деструктивные непозволительны — парализует все прочие возможности деятельности. Пассивность и заторможенность символически выражают тенденцию к отрицанию жизни и желание смерти. Из этого становится также понятным, почему депрессивные больные так часто считают себя должниками или обнищавшими. Этим они также символически выражают свое внутреннее восприятие утраты способности любить. Особенно болезненным это восприятие является в переломный период жизни, когда шансы полюбить и быть любимым становятся все более призрачными.

Основное внимание в психоаналитической теории депрессии начала века уделялось разработке проблемы конфликта влечения, который проявляется в депрессии. Нежные (либидинозные) и разрушительные (агрессивные) импульсы сталкиваются друг с другом, парализуют активность человека и мучают его чувством вины. Эмоциональные побуждения относятся вначале к внешнему, а затем к инт-роецированному объекту, в результате чего две инстанции, наделенные позитивными и негативными чувствами, оказываются в отношении противостояния, понимание которого стало возможным только благодаря изучению депрессии (Abraham 1912). Раздвоение или расщепление на Я и Сверх-Я типично для депрессии, точно так же, как для невроза — расщепление на Я и Оно, а для шизофрении — на Я и реальность (Jacobson 1967). Именно из-за этого расщепления меланхолия и называется болезнью, поскольку в здоровом состоянии личности Я и Сверх-Я образуют нерушимое единство и друг с другом интегрированы. Интеграция всех сфер личности, как бы их ни описывали и ни называли, является в психоаналитическом учении о болезнях критерием здоровья. В том случае, если основной акцент делается на конфликте влечения и внутренних инстанциях, дается объяснение, что депрессия является следствием нарушения в развитии влечений, а именно там, где любовь и ненависть противостоят друг другу, а объектные отношения пока еще нестабильны.

Психоаналитическая теория депрессии встраивается в более общую психоаналитическую теорию человека, которого пытается осмыслить как историческое существо. История представляет собой развитие объектных отношений, то есть развитие отдельного человека в его отношениях с другими. Тем самым смысл

688

жизни или цель человека состоит в том, чтобы, сохраняя свою индивидуальность, уметь жить вместе с другими. На пути к этому может произойти многое, что служит этой цели, но и такое, что делает достижение этой цели невозможным. Ь депрессии можно обнаружить места повреждения, в которых развитие способности к любви, понимаемой в психоанализе в соответствии с западноевропейскими традициями как полностью раскрывшаяся человечность, отклонилось от направления к этой цели. Такое лежащее в основе депрессии нарушение восходит к младенческому возрасту, то есть примерно к первому году жизни, и вызывается разочарованиями, доставляемые первым ближайшим окружением. В период когда растущий ребенок тесно связан со своим окружением, когда у него нет противостоящих ему объектов, поскольку сам он еще не стал субъектом, и вследствие этого с большим трудом осознает автономность других людей и не может увязать друг с другом собственные добрые и злые чувства, разочарование превращается в катастрофу.

При этом остается открытым вопрос, почему реальное поведение того или иного человека или его воздействие в целом в одних случаях переживается как разочарование, в других — нет. В самом психоанализе здесь всегда привлекался для объяснения такой фактор, как предрасположенность, хотя и имеются эмпирические данные о роли определенных типов поведения и определенных структур личности а также определенных паттернов взаимодействия в социальном окружении в развитии человеческих качеств в указанном смысле (Richter 1968). Лежащее в основе депрессии нарушение развития проявляется в регрессии меланхолика на ступень раздельных нежных и деструктивных чувств, предшествующую предрасположенности к неврозу навязчивых состояний, когда индивид предпринимает попытку установить отношения с объектом путем деструктивного поглощения прежде чем становится способным понять, что объект, сохранивший свое своеобразие, хотя и может вызывать разочарование, придает устойчивость. Регрессия простирается до безобъектного состояния, что приводит у меланхолика к тотальной неспособности к деятельности, которую обсессивный невротик пока еще может компенсировать замещающими действиями, и к отсутствию каких-либо отношении со своим окружением. Боязнь принятия пищи, которая сменяется сильнейшим голодом указывает на динамику переживаний меланхолика, когда в памяти всплывают болезненные воспоминания о стремлении к соединению с желанным объектом и его разрушении при исполнении этого желания. Здесь психоаналитическая теория депрессии основывается на фрейдовском учении о болезни, в котором нарушения определяются как нарушения способности к любви и труду, а те в свою очередь понимаются как последствия дезинтеграции личностных сфер. Эта дезинтеграция представляет собой исторически прослеживаемое явление — повторяющихся ситуаций, в которых развитие отклонилось от направления на интеграцию личности, а отношения с окружающими людьми не удалось сделать партнерскими.

В этом контексте депрессия определяется как раннее нарушение, характеризующееся (оральной) фиксацией на периоде младенчества, регрессией к безобъектному состоянию нарциссической идентификации, стратегией переносить утрату, разочарование и обиду через интроекцию и отрицание реальности ценой появления противоречивых чувств и расщепления личностных инстанции. Медицинские психологи работают в рамках этой исторической концепции, пытаясь своими лечебными методами повлиять на понимаемый таким образом ход истории. Они стремятся этим путем подойти к более полному пониманию болезни и предлагают всеобъемлющий подход к лечению, который включает в себя достижения естественнонаучной медицины, ведь в конце концов существует и история природы со всеми вытекающими отсюда последствиями.

705

ПСИХОАНАЛИЗ. Теория психоанализа. Формы неврозов

В самой депрессии имеется сторона, при обращении к которой динамика депрессивных переживаний становится особенно доступной и понятной, — речь идет о мании. Насколько она в своих причудливых и абсурдных проявлениях полной некритичности и эйфорической отстраненности от мира способна сбить с толку любого, кто пытается ее осмыслить, настолько просто усмотреть в ней связь с депрессией и попытку ее преодоления. Психоаналитическая теория депрессии описывает ее как конфликт между Я и Сверх-Я, то есть между двумя личностными инстанциями, . которые противостоят друг другу, поскольку после интернализации когда-то любимого, а теперь ненавистного объекта любви борьба разгорается с новой силой, а ненависть обращается против самого себя 2
. Эта борьба прекращается в маниакальном упоении, ненависть к себе исчезает, Я, как говорит Абрахам (1924), торжествует над Сверх-Я, возвращаются былая свобода и раскрепощенность, в неукротимом порыве активности без устали навёрстывается упущенное. Этот конфликт инстанций в мании устраняется, но остаются конфликт противоречивых чувств к окружающим людям и неспособность к человеческим отношениям. Эта присущая депрессии проблема особенно заметна в маниакальной фазе, когда человек колеблется между раздражительностью и веселостью и не воспринимает свое окружение. Нарушение объектных отношений и неразрешенный конфликт амбивалентности проявляются здесь особенно отчетливо. Но в триумфе Я исполняется давно вынашиваемое жизненно необходимое желание меланхолика, то есть он наконец обретает болезненно недостававшие уверенность и любовь к себе, которые иначе ему недоступны. В этой связи говорилось о первичном расстройстве настроения (Abraham 1924), возникающем из-за того, что вследствие ранних любовных разочарований в развитии человека настолько подрывается детское чувство всемогущества, или, пожалуй, можно сказать, первичная вера в надежность и постоянство этого мира, что механизм поглощения со всеми описанными его последствиями становится способом реагирования на все аналогичные ситуации в дальнейшей жизни. Маниакальное упоение представляет собой попытку восстановить это ощущение всемогущества, эту первичную веру или первичное блаженство, в котором мир снова может восприняться как невредимый и не наносящий вреда. В таком толковании явлений, несомненно, вновь выражается исторический, биографический подход, благодаря которому, впрочем, становятся более понятными и другие попытки совладать с обидой, такие, как фантазирование, наркомания или самоубийство, которые в этом смысле подобны маниакальному упоению (Pohlmeier 1973).

В психоаналитических теоретических рассуждениях о депрессии при обсуждении отдельных случаев рассматривалась депрессия, протекающая в депрессивных и маниакальных фазах. В данном же изложении говорится о депрессии в целом и имплицитно подразумевается, что во всех ее формах речь шла об одном и том же. Такая исходная посылка вполне приемлема, однако следует отдавать себе отчет в том, что тем самым диагностическая классификация, которая обсуждалась вначале, становится весьма относительной. Фактически опыт психоаналитического лечения показывает, что динамика переживаний при депрессии в принципе является такой, как она изображалась в теории. Однако исследования показывают, что интенсивность проявлений может существенно различаться, и остается открытым вопрос, почему различная интенсивность и различное течение одной и той же болезни дают разную ее картину. Психоаналитическое исследование депрессии показало, что решающее значение имеет момент нарушения развития в раннем детстве, то есть момент, когда у ребенка наступает столь тяжелое для него разочарование из-за утраты любви, как бы ее ни описывали. Момент обиды или травматизации определяет тяжесть последующей депрессии и — таково предположение — формы ее протекания. Само по себе это предположение является логичным, однако ныне вокруг него

706

разворачиваются острые дискуссии. По мнению многих психиатров, из этого предположения можно было бы исходить, если всерьез принять гипотезу о том, что депрессивное заболевание развивается биографически, и отказаться от дополнительных гипотез о наследственности, предрасположенности, нарушении обмена веществ и т. п. В целом психоанализ не является столь последовательным, подобную точку зрения разделяет, пожалуй, лишь историко-социологически ориентированный психоанализ (Lorenzer 1974). Этот подход, однако, был подготовлен ранним психоанализом. Его преимущество заключается в убедительности объяснения, которой нельзя добиться с других позиций, ибо построения, ставящие во главу угла наследственность, предрасположенность, нарушение обмена веществ и прочие телесные причины, не позволяют прийти к пониманию различных форм проявления депрессии. Тем самым мы подошли к освещению проблем современного, получившего дальнейшее развитие психоанализа; при этом будет показано, чту может предложить современная теория для решения затронутых вопросов.

ДАЛЬНЕЙШЕЕ РАЗВИТИЕ ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ ДЕПРЕССИИ ДО СЕГОДНЯШНЕГО ДНЯ

Развитие современной психоаналитической теории депрессии ведется главным образом в двух направлениях: с одной стороны, это эмпирические исследования (прежде всего непосредственные наблюдения за детьми) для доказательства прежней теории, с другой стороны, это преимущественно теоретические разработки психологии Я в рамках психоанализа, внесшие изменения в понимание депрессии, в частности относительно роли агрессии.

Непосредственные наблюдения за детьми

Эмпирический психоанализ — если ввести такое понятие по аналогии, например, с эмпирической социологией — тесно связан с именами Р. Шпица (Spitz 1959) и Дж. Боулби (Bowlby 1951), которые, работая с детьми, получили возможность проверить и пересмотреть существующую психоаналитическую теорию развития человека, в частности младенцев и маленьких детей. Р. Шпиц начал в 1935 году с систематического исследования предмета, в 1959-м опубликовал первое краткое сообщение о своих результатах, а в 1965-м — их подробное изложение (см. статью Й. Шторка в т. II). Боулби представил в 1951 году результаты своих исследований о последствиях «отлучения от матери» младенцев и детей. Он работал в Англии, Шпиц — в США. Обе рабочие группы по сей день продолжают интенсивно заниматься исследовательской деятельностью, используя приемы экспериментальной психологии и собственные методы. Что дают эти исследования для понимания депрессии?

Непосредственные наблюдения за детьми на первом году жизни прежде всего прояснили значение первых, как они называются в психоанализе, объектных отношений (см. статью М. Хоффмайстер в т. III). Было показано, как младенец воспринимает свое окружение, каковы его отношения с первыми окружающими его людьми и каковы его реакции на этих людей. Уже на первом году жизни можно было наблюдать, что уравновешенность поведения маленького ребенка в решающей степени зависит от прочности отношений между младенцем и человеком, который о нем заботится. Уже в этот период наблюдаются депрессивные состояния как прямые следствия отделения, пренебрежения или безразличия. Они воз-

707

ПСИХОАНАЛИЗ. Теория психоанализа. Формы неврозов

никают как выражение утраты объекта и могут быть описаны как нестабильность позиции по отношению к объектам. Их можно избежать через развитие прочных объектных отношений, то есть установление надежных связей — в младенческом возрасте всегда, а при определенных условиях и в последующей взрослой жизни.

На первом году жизни при нормальном развитии постоянно наблюдается состояние, позволяющее понять значение связи между младенцем и человеком, который о нем заботится, чаще всего матерью. В эмпирическом психоанализе (Шпицем) описано явление, получившее название страха восьми месяцев, когда в период первой стабилизации отношений между развивающимся Я и Ты другого человека появление третьего человека сопровождается страхом. Примерно в восьмимесячном возрасте младенец начинает переходить от преимущественно симбиотических, слитных отношений с матерью к более дистанцированным, в которых друг другу противостоят два существа. Растущий индивид становится способным воспринимать близкого человека в его своеобразии и благодаря подражанию и идентификации вступать в контакты с другим в качестве партнера. Вскоре после этого появляется способность понимать значение «да» и «нет», то есть воспринимать выражающие согласие или отказ высказывания других, и тем самым создается основа для формирования речи. Этот новый вид отношений представляется благоприятным событием, хотя отделение и не бывает без боли. Это выражается в том, что новая способность и новый тип отношений поначалу реализуются только с матерью. Только ее младенец может терпеть как другого, только ей как другому он может радоваться. При появлении третьего возникают более или менее выраженные реакции страха. Это можно легко подтвердить экспериментально, если приблизиться к детям этого возраста и понаблюдать, как они дичатся постороннего, стремятся укрыться, сучат ногами, кричат или плачут и таким образом открыто извещают о своем страхе. Они еще не способны переносить каждого человека из своего окружения в его своеобразии — для этого способность к объектным отношениям еще недостаточно стабильна. Это восприятие постороннего и реакция страха на него очень напоминают неспособность депрессивных больных воспринимать и принимать других людей в их своеобразии. У восьмимесячных детей так называемые объектные отношения в начале их формирования пока еще нестабильны. Возникает вопрос: не нарушена ли подобным образом и у депрессивных больных способность к стабильным объектным отношениям. Эта гипотеза уже возникала в ходе теоретических рассуждений и она находит свое подтверждение при непосредственном наблюдении за детьми. Примечательно то, что при определенных условиях так называемой нормальной тревоги восьмимесячных может и не быть; такое бывает, когда у ребенка вообще не возникает близких отношений с матерью или с замещающим ее лицом. В таком случае посторонний человек, разумеется, не вызывает страха, поскольку он вообще не конкурирует с близким.

Особенно важным является наблюдение, что наряду с реакциями страха маленькие дети обнаруживают также выраженные депрессивные состояния, названные Шпицем (Spitz 1946) аналитической депрессией. Речь здесь идет о наблюдении, что маленькие дети становятся депрессивными, если в течение долгого времени лишены эмоциональных контактов с близкими людьми, точнее говоря, если на долгое время они разлучаются с матерью. Термин «аналитическая» выражает то, что потребность в опоре на кормящую и защищающую мать остается неудовлетворенной. Эта форма депрессии возникает не ранее чем на четвертом месяце жизни, после того как в отношениях между младенцем и матерью достигнута определенная стабильность 3
. Если теперь вследствие болезни, смерти или иных серьезных событий в жизни ребенок разлучается с матерью и лишается проявления нежных чувств, он становится плаксивым, робким, безучастным и раздраженным. Отказ от

708

пищи, бессонница и подверженность простудным и инфекционным заболеваниям делают это состояние близким к серьезным нарушениям поведения и переживания. Через три месяца это состояние переходит в «окоченелость», когда ребенок практически не воспринимает обращение посторонних, в дальнейшем недостаток эмоциональных контактов приводит в конечном счете к смерти. Если столь драматичного конца удается избежать, все же возникают тяжелые, отчасти необратимые задержки в развитии.

Некоторые исследователи этих явлений, наблюдаемых у детей, лишенных матери или не имеющих эмоциональных контактов с внешне присутствующей матерью или замещающими ее людьми, до сих пор отказываются сопоставлять эту депрессию у младенцев и маленьких детей с депрессией взрослых. Личность ребенка по сравнению с личностью взрослого пока еще настолько слабо развита и дифференцирована, что о сопоставлении не может быть и речи. В частности, пока еще вовсе нет таких структур, как Я и Сверх-Я, тогда как конфликт между этими инстанциями и составляет содержание депрессии во взрослом возрасте, а потому депрессия у детей должна заключаться в чем-то ином. Однако возникает вопрос: может ли в основе внешне одинаковых явлений, таких, как депрессия маленького ребенка и взрослого, лежать нечто принципиально различное? Как было показано, решающую роль в депрессии взрослых играет переживание утраты — равно как и у маленьких детей. Ибо только те дети становятся депрессивными, у которых были хорошие отношения с матерью, то есть которым было что терять при разлуке с ней. Во всяком случае в обоих формах депрессии можно усмотреть повторение переживания утраты. Непосредственные наблюдения за детьми экспериментально подтвердили значение утраты для возникновения депрессии. В этой связи возникает вопрос: имеет ли тематика утраты при депрессии у детей тот же вес, что и при депрессии взрослых? Представляется, что здесь имеет смысл не вдаваться в рассуждения о развитии Я, а констатировать, что предполагаемую динамику депрессии взрослого можно напрямую наблюдать у маленького ребенка, а затем поставить вопрос: какие еще другие условия определяют то, что происходит со взрослыми, если не понимать депрессию исключительно как результат нарушенных объектных отношений?

Непосредственное наблюдение за детьми, помимо значения утраты и объектных отношений, выявило и нечто другое, что предполагалось при возникновении и течении депрессии у взрослых. Это касается способа переработки утрат любимых и желанных объектов. Шпиц наблюдал, что девяти-пятнадцатимесячные дети, испытывающие на себе сильные перепады настроения матери, едят собственный кал4
. Матери, страдающие фазическими депрессиями, не обеспечивают стабильных отношений со своими детьми. Их отношение к детям колеблется между резким отвержением и чрезмерной заботой, и это длится неделями и месяцами. Дети таких матерей или соответствующих замещающих лиц не могут соотнести их хорошие и плохие стороны, из одной крайности впадают в другую. Они постоянно теряют то хорошую, то плохую сторону и в определенный момент развития реагируют на это депрессией. Но дети обращают на себя внимание не только тем, что выглядят депрессивно, но иногда и тем, что едят свои фекалии. Это напоминает процесс поглощения утраченного объекта любви, с которым продолжается внутренняя полемика, подобно тому, как в психоаналитической теории депрессии интерпретировались результаты лечения взрослых. В случае детей этот процесс очевиден для каждого, кому не кажется большой натяжкой истолковывать фекалии как символ утраченного — будь то сама мать или ее поступки. В определенном возрасте — от девяти до пятнадцати месяцев — дети символизируют защитные механизмы интроекции и идентификации как нельзя более наглядно. Можно предпо-

709

дожить — хотя, к сожалению, катамнестически это не было прослежено или по крайней мере опубликовано, — что эти дети и во взрослом возрасте реагируют в соответствующих ситуациях депрессивно и страдают депрессией, но не из-за процессов, обусловленных изменениями в хромосомах, а в связи с попытками разрешения возникших по вине матери проблем. Но вновь остается открытым вопрос: почему не все дети реагируют подобным образом на депрессию своих матерей, каковы здесь должны быть дополнительные условия?

Непосредственные наблюдения за детьми показывают, что после шести месяцев наступает определенная стабильность отношений между ребенком и его ближайшим окружением. Нарушение этих отношений вызывает тревогу, депрессию и нарушение контактов — симптомы депрессии у взрослых. Нарушение отношений всегда является своего рода разлукой и, следовательно, утратой. Невольные эксперименты, в которых проводились наблюдения за реакциями детей после отделения от матерей, подтвердили значение утраты и лишения любви для возникновения депрессии (Bowlby 1951) 5
. Они также показали, что действительно предпринимаются попытки ее преодоления, такие, как поглощение и идентификация. Эти наблюдения получили также подтверждение в соответствующих экспериментах по изучению поведения обезьян 6
. Если кому-то не нравится связывать подобные наблюдения за маленькими детьми и животными с поведением взрослого, то в настоящее время это во многом дело вкуса. Рассуждения о развитии Я в различные периоды жизни, в которых идет речь о невозможности сопоставления упомянутых наблюдений с наблюдениями у взрослых, пока еще недостаточно обоснованны и бездоказательны. Наблюдаемые явления, бесспорно, сопоставимы, хотя, разумеется, может возникнуть вопрос, не определяются ли они какими-либо другими структурами. Однако выявить такие предполагаемые процессы довольно сложно. Процесс познания эмпирического психоанализа, состоящий в верификации гипотез, не должен снова поблекнуть во тьме теоретических спекуляций 7
.

Вклад психологии Я

Данные, полученные при наблюдении за детьми, подтвердили некоторые из предположений ранней психоаналитической теории депрессии. Но они также дали возможность ответить на вопросы, касающиеся Я. Эта тема изучалась современным психоанализом в самых разных аспектах и вместе с тем сместился также акцент и в понимании депрессии. Первым важным вкладом в изучение Я стало исследование защитных механизмов, обобщенное изложение результатов которого в 1936 году представила Анна Фрейд. В нем обсуждается то, как может перерабатываться и становиться переносимым аффект страха. Это исследование имеет большое значение для понимания депрессии, поскольку она, подобно страху (см. статью Л- Айке), может переживаться как аффект8
и речь здесь также идет о переработке и защите. Из опыта лечения взрослых стало ясно, что переживание представляет собой не просто смещение энергии влечений, но что центральным моментом в нем является сопротивление так или иначе возникающим аффектам страха, а также депрессии. Дальнейшее развитие психологии Я, представленное прежде всего работами Гартманна (Hartmann 1936, 1939), состояло в попытках, уделяя внимание главным образом защитным возможностям Я, дать ответы на вопросы о том, что такое Я, как оно функционирует, как оно структурировано, какое влияние на него оказывают происходящие в жизни конфликты и какие области остаются при этом незатронутыми (см. статью Г. Ф. Вальдхорна в т. III). Для понимания депрессии представляет интерес положение, что агрессия также является деятельностью

710

Я, тогда как большая часть психоаналитиков пытается истолковывать чувства ненависти и разрушения и их роль в явлении депрессии как импульсы влечения. Однако в настоящее время мнения по поводу агрессии расходятся столь значительно, что в интересах ясности изложения мы не будем рассматривать следствия тех или иных воззрений для теории депрессии (см. статью П. Цизе). Выражаясь весьма упрощенно, это привело бы к продолжению бесполезного спора о том, является агрессия врожденной или приобретенной, который, на мой взгляд, таким путем вообще не может быть разрешен. Важнее обсудить вопрос, возникший при непосредственном наблюдении за детьми: какое влияние оказывают различные стадии развития Я на формы проявления депрессии и можно ли вообще проследить этапы такого развития? Существует гипотеза, что Я состоит из нескольких «ядер Я» (см. статью Г. Яппе), которые только в течение жизни образуют дееспособное единство. С этой точки зрения роль матери по отношению к младенцу и маленькому ребенку интерпретируется Анной Фрейд (А. Freud 1936) как «вспомогательное Я», благодаря которому развивающийся индивид и получает шансы на выживание. «Вспомогательное Я» берет на себя функции приспособления и регуляции, которые пока еще не доступны ребенку, и таким образом вместе они составляют единую поведенческую систему, в которой действия одного осуществляются через другого. В этой системе важную роль для осуществления действий играют сознательные или бессознательные установки, проявление любви к ребенку или бесчувственная блокировка. Если депрессия может возникнуть только у Я, возникает вопрос, как она будет выглядеть в подобной системе. В таком случае следует предположить, что один «заражает» депрессией другого и наоборот, что как раз и наблюдалось в направлении от матери к ребенку. Между тем мало известно о том, каким образом аффекты ребенка вызывают депрессию у матери, а потому вопрос о свойствах Я, влияющих на возникновение и формы проявления депрессии, становится второстепенным. В настоящее время имеется слишком мало полученным эмпирическим путем надежных данных о различных состояниях развития Я, чтобы, исходя из этого, имело смысл говорить о различных видах депрессии. Формы проявления депрессии настолько похожи одна на другую, что до сих пор ни одну попытку дифференцировать лежащие за ними типы переживания нельзя назвать удачной.

Внезапное оживление в исследованиях Я произошло благодаря ведущимся в настоящее время острым дискуссиям о нарциссизме. Они опираются на работу Фрейда «Введение в нарциссизм» 1914 года, идеи которой в то время не получили дальнейшего развития. Сегодня, напротив, возрос интерес к способности человека не только к удовлетворению влечений, но и к так называемому нарциссическому удовлетворению, а с другой стороны, к способности справляться с соответствующими фрустрациями или обидами (Kohut 1973b). Изучение психозов, шизофрении и меланхолии позволило выявить состояния Я, которые номинативно не совсем удачно, но содержательно верно описаны как «нарциссические». Здесь имеется в виду оценка себя собой и другими, которая напоминает счастье, испытываемое в раннем детстве, когда человек чувствовал себя всемогущим и ему не приходилось преодолевать внешнее сопротивление. Такая определенность собственного Я и испытываемая при этом радость являются важным регулятором для поддержания гармонически уравновешенного эмоционального состояния. Вместе с тем это состояние равновесия очень уязвимо и подвергается серьезным опасностям. В повседневной жизни постоянно возникают ситуации разлук или разочарований, с которыми при определенных обстоятельствах человек не может справиться. Они приводят к переживанию глубокой обиды или даже к тяжелейшей депрессии, вызывают чувства бессилия и ярости (Kohut 1973a). В таком случае они не являются трансформацией энергии влечений, например трансформированной агресси-

711

ей, а выражают отчаяние из-за невозможности восстановить первичное состояние неомраченной гармонии. Разочарование, разлука, сопротивление или какой-либо признак реальности воспринимаются как посягательство на гармоничное состояние уравновешенности. Выбирая соответствующую стратегию защиты, человек пытается избежать их или компенсировать прорыв, чтобы восстановить былое счастье. С этой точки зрения ключевые переживания, ведущие к депрессии, а именно переживания разлуки и утраты, представляют собой глубокую нарцисси-ческую обиду, с которой нередко удается справиться только путем самоубийства. В сулящей покой и избавляющей от противоречий смерти человек ожидает вновь обрести ничем не нарушенное всемогущество (см. статью X. Хензелера).

Рассматривать депрессию и самоубийство под углом зрения психологии Я яв-яется чрезвычайно плодотворным. Такой подход прежде всего открывает неизвест-ше ранее возможности для терапии. Усилия, направленные на стабилизацию Я и повышение его устойчивости к стрессу, сопровождаются в индивидуальной и групповой психотерапии успехами, которые сегодня привлекают к себе особое внимание. Это является результатом интенсивного теоретического изучения комплекса Я, а также практического испытания и применения соответствующих концептов в терапевтической работе с нарушениями Я, точнее сказать, с психозами, которые в психоанализе принято называть нарциссическими неврозами. Работа с меланхолией в этом смысле значительно расширила понимание депрессии и возможности овладения ею, вошла в исследовательскую и лечебную практику психоанализа. В этом направлении сегодня ведется и дальнейшая разработка теории.

С позиции психологии Я депрессия рассматривается как болезнь Я, при этом имеется в виду, что внутрипсихически или интрасистематически ' индивид постоянно обращается к переживанию утраты, а полный отход от внешнего мира в случае тяжелой депрессии вновь приводит Я к его прежнему состоянию нарциссизма. Это связывается с нарушениями интроекции и идентификации. Болезнь Я означает, что Я теряет свои контролирующие и регулирующие функции, а агрессивные импульсы открыто проявляются в мыслях о самоубийстве в случае депрессии и во вспышках раздражения — при мании. Такой подход открывает и другую возможность для понимания депрессии, рассматривая ее как болезнь Я, при которой обращенная вовнутрь агрессия является возможным, но не обязательным осложнением. Еще Фрейд писал, что в депрессии происходит обеднение и опустошение Я и именно в этом следует искать причину самообвинений и чувств вины. Абрахам ввел понятие «первичного расстройства настроения» или первичной депрессии, под которой имелась в виду «тяжелая обида инфантильного нарциссизма из-за совпадения по времени разочарований в любви»; это событие он относил к концу первого года жизни. В этих обидах и разочарованиях можно усмотреть предрасположенность к депрессии, поскольку Я более не способно реагировать адекватно, стабильно, спокойно и постоянно отвечает на разочарования жизни, то есть на суровую реальность, беспомощностью (Sandler, Joffe 1965) и бессилием. Ранний психоанализ усматривал подобные разочарования преимущественно в связи с лишением любви. В настоящее время считается, что большее значение для развития Я имеет ограничение родительского всемогущества и разочарование в идеализированных объектах и тем самым в нарциссических стремлениях (Kohut 1973b). Ребенку тяжело перенести то, что родители не такие всемогущественные, какими казались. Тем самым депрессия представляет собой сопровождающий напряжение в Я аффект и только затем уже становится конфликтом инстанций (Я и Сверх-Я) или конфликтом импульсов влечений. При таком понимании болезнь Я возникает еще до начала противостояния человека с объектом10
. Из этого базального нарушения (Балинт) Я в различных ситуациях могут возникнуть различные формы депрессии и различные

712

способы переработки, среди которых поглощение или обращение агрессии против себя являются лишь одними из многих. Это особенно хорошо видно в тех случаях, когда депрессия проявляется в апатии и заторможенности или просто усталости от жизни. Доказательством могут служить суицидальные фантазии депрессивных больных, которые не всегда хотят «себя убить» (активное саморазрушение), а столь же часто «позволяют себе умереть» (пассивное саморазрушение). Преимущество современной концепции депрессии, когда она понимается не как болезнь агрессивности, а как болезнь Я, состоит в указании на базальное нарушение, из которого можно вывести различные формы проявления депрессии, а также в определенных выводах для терапии, делающих работу с депрессивными состояниями более перспективной. Психология Я позволила расширить представление о личности человека, в отличие от инстинктивистки-динамического подхода, соскальзывавшего порой к слишком отвлеченному и искаженному взгляду на вещи (Sandier 1965, Loch 1967, Henseler 1974).

Психология Я имеет, однако, и свои недостатки, и следует задать вопрос, какой вклад она действительно вносит или может внести в процесс познания. В психологической терминологии понятие «Я» представляет собой конструкт, важное вспомогательное представление, облегчающее теоретическую полемику. Игнорировать это, то есть мыслить и поступать так, словно Я существует в действительности, привело бы в психологии к еще более пагубным последствиям, чем конкретное понимание влечений. Когда психология Я пыталась создать всеобъемлющую модель личности, эта попытка оставалась безуспешной, пока теоретические рассуждения проводились на том же уровне, на котором человека можно было бы рассматривать как динамическую энергетическую систему. Хотя уже Гартманном были введеныпонятия«автономнаядеятельность Я» (например,мышление), «бесконфликтная сфера» и другие формулировки (Hartmann 1939), чтобы охарактеризовать сферы личности, которые нельзя непосредственно вывести из конфликтов сексуальных и агрессивных влечений. Еще до этого, в 1936 году, Анна Фрейд предложила термин «первичная инстинктивная враждебность Я». В дальнейшем исследователи стали называть Я функциональным единством между Оно и внешним миром или «исполнителем» влечений или указывали на контроль за влечениями со стороны Я (Hoffmann 1972). Тем не менее эти попытки разделения влечений и Я остаются небесспорными.Некоторые исследователи, подозревая Я в значительной оторванности от жизни, приписывают ему скорее динамические функции и цели влечений, но не в форме простого удовлетворения, а, например, в форме освоения или преобразования мира. Однако и здесь не удается избежать того, чтобы, проясняя понятие Я, не вернуться к понятию влечений и не смешать сферы влечений и Я. Это относится прежде всего к концепциям десексуализации и реагрессивизации или, выражаясь более абстрактно, нейтрализации. В этих концепциях предполагается, что способности Я вырастают из конфликтов влечений, и наоборот, при рецидиве этих конфликтов Я становится слабым и недееспособным. Тем самым психология Я с легкостью превращается — в концепции нейтрализованных или автономных энергий — в «исследование биофизикохимии влечений», в котором «когда-нибудь добыть знания может надеяться только опытный биолог»(Zelmanoviz, цит. по: Hoffmann 1972). Эти рассуждения важны для того, чтобы квалифицировать депрессию как болезнь Я в смысле слабости Я, принимая во внимание прежде всего вопрос о развитии Я. Ведь от состояния развития Я зависит возможность сопоставления депрессии у детей и взрослых. Если депрессия является также болезнью Я, то предпосылкой этому должно быть определенное состояние развития, достигнутое Я п
. Иначе это выражение будет противоречивым в самом себе. Если психология Я признает автономные, можно сказать, врожден-

713

ые функции Я, развивающиеся не из конфликтов влечений, для чего была бы необходима временная последовательность стадий развития, то гипотеза о депрессии у детей становится более приемлемой и в теоретическом отношении. Тем не менее непосредственно наблюдаемые у детей печальное настроение и способы защитного поведения указывают по меньшей мере на определенные формы Я. С помощью гипотезы об автономных, врожденных функциях Я удается избежать противоречия между состоянием, характеризующимся отсутствием Я, с одной стороны, и депрессией — с другой. И все же целиком удовлетворительно проблему сопоставимости депрессии у детей и взрослых эта гипотеза не решает.

Критика психологии Я исходит также от социальных наук, точнее от социологии; эта критика была бы невозможна в рамках психоанализа, то есть в рамках единой понятийно-мыслительной системы и именно она делает явным недостаточность существующих концептов. В 1965 году Адорно еще раз в виде тезисов высказался об отношении между психологией и социологией. Он был твердо уверен, что вышедшая в 1939 году под названием «Психология Я и проблемы приспособления» ранняя работа Гартманна неслучайна и что уже само название работы содержит указание на основы концепции Я и выдает ее системную обусловленность. Адорно пишет: «...точно так же следует социологизировать психоанализ. Предпринимавшиеся попытки... "кастрировали" психоанализ: из-за переоценки психологии Я по сравнению с сексом, и он был отнесен обществом к техникам успешной адаптации». Адорно не верит в попытки десексуализации психоанализа и создания свободных от влечений сфер личности, как это предполагалось в гарт-манновской психологии Я. Контролирующие и регулирующие функции Я он склонен скорее выводить из принуждения со стороны общества: «...социально ориентированный психоанализ... усиливает... функциональные способности человека в функциональном обществе... Это во всяком случае содержится во фрейдовском постулате о том, что там, где есть Оно, появится Я. С другой стороны, потенциал психоанализа состоит в высвобождении влечения. Этому способствует строгая теория сексуальности; ее необходимо придерживаться». Таким образом, напрашивающееся в психоаналитической системе разделение влечений и Я вызывает острую критику. Основанием для столь решительного утверждения является понимание необходимости четкого разграничения психологии и социологии в эпоху, когда общество в силу экономических причин вынуждено быть репрессивным. В таком случае предметом психологии является динамика влечений отдельного человека и индивидуальная переработка конфликтов, однако поведение отдельного человека можно понять лишь из его включенности в группу. Именно ее, а не отдельного человека нужно уметь понимать, чтобы вести себя разумно. С помощью концепта Я предпринята попытка найти посредника между индивидом и обществом, что, собственно говоря, не представляется возможным, поскольку в современных соци-оэкономических условиях общественное целое не может быть совокупностью индивидуальных потребностей. Ввиду непреодолимости этой пропасти Адорно советует психоанализу по-прежнему исходить из сексуальности, то есть из конфликтов влечения.

Ставшая между тем бурной полемика социологии с психологией, разумеется, отнюдь не завершена и далека от удовлетворительного и окончательного результата. Но именно поэтому ее нельзя игнорировать при обсуждении психоаналитической теории депрессии. Поскольку критика относится прежде всего к концептам Я, в этих рамках она возникала в том месте, где депрессия трактовалась как болезнь Я. Насколько важен этот подход и сколь большое значение он имеет прежде всего с точки зрения его последствий для терапии, настолько он не является таким убедительным, как классическая теория конфликта влечения. Неудовлетворенность

714

концепцией Я становится более понятной благодаря контрдоводам социологии. Покуда они верны, не остается ничего другого, как оставаться неудовлетворенными и надеяться, что с помощью особых методов социологии со временем удастся прояснить взаимоотношения между индивидом и обществом и расширить возможности ориентации индивида в системе социальных институтов.

Завершая изложение психоаналитической теории депрессии, следует задать вопрос: какие преимущества дает эта теория для понимания и преодоления депрессии? На это в самом общем виде можно ответить, что попытка психоанализа постичь депрессию психологически впервые открыла действительный доступ к этому феномену. Фундаментальное значение вклада психоанализа в психиатрию состоит в том, что он заставил ее использовать в том числе и психологические методы для работы с психическими феноменами, с которыми имеет дело психиатрия. Это отнюдь не означает, что психические феномены, то есть нарушения переживания и поведения, не могут быть многосторонне детерминированы и обусловлены органически. И сам Фрейд всегда возлагал надежды на прояснение химической природы неврозов, а психоанализ и поныне работает с заимствованным из естествознания понятием конституции, то есть с понятием о врожденной предрасположенности. Именно в связи с проблемой депрессии заслуживает серьезного внимания биохимическая гипотеза о норадреналине, то есть о нарушении обмена веществ в центральной нервной системе именно этого биогенного амина, подтверждением которой служат данные многочисленных эмпирических исследований (N. Matussek 1972). Эти данные не превращают, однако, психическое явление в органическое, они лишь показывают, какие сферы влияют на депрессию и наоборот. В этом смысле депрессию можно назвать психосоматическим заболеванием.

Другое преимущество психоаналитической теории депрессии состоит в том, что она пытается рассматривать депрессию в соответствии с единым базисным механизмом. Этим механизмом является переработка утраты. Рассматривая с позиции развития индивида, депрессия сводится к раннему нарушению в детстве, из-за которого ребенок не мог стабильно развиваться, интегрировать сексуальные и агрессивные влечения, непринужденно строить свои отношения с людьми. Эти нарушения в развитии приходятся на первый и второй годы жизни, а переживания утраты описываются более общо как разочарования, которые парализуют индивида, делают его слабым или беспомощным. Точнее говоря, речь идет о разочарованиях в любви, которые состоят в эмоциональном предубеждении старших по отношению к ребенку либо в непосредственной утрате любимых людей или, выражаясь более абстрактно, идеальных объектов. В результате — такова гипотеза — возникает диспозиция, представляющая собой основу для определенных реакций в сходных ситуациях разочарования или при сходных переживаниях утраты. Происходит регрессия к нарциссизму, которая в качестве реакции на обиду и разочарование проявляется в клинической симптоматике в виде заторможенности, апатии, неутолимого стремления к компенсации, осознанном переживании вины, снижении самооценки, вспышках ярости как форме выражения печали и наконец в форме обращения агрессии против себя. Столь же различны и попытки справиться с переживанием утраты.

Психология депрессии, как ее представляет психоанализ, в любом случае относится к депрессии и имеет многочисленные подтверждения. Еще раз уточним, что причиной любой депрессии является переживание утраты. Чтобы понять и излечить депрессию, необходимо знать эту тематику и возможности ее переработки. Терапию депрессии Фрейд прекрасно назвал работой печали, подразумевая под этим процесс отделения от любимых объектов, а также расставание с любимыми идеальными представлениями в интересах примирения с реальностью и самим со-

715

бой. Это опять-таки является базисным механизмом — теперь уже терапии, — реализующимся либо путем психотерапии через укрепление Я, переработку конфликта, стабилизацию объектных отношений, либо биохимическим путем через введение препаратов, изменяющих обмен веществ, либо социологическим путем через познание общественных взаимосвязей. Только тогда становится понятным значение критики общества в рамках психоаналитического метода толкования и появляется возможность разработки практических техник (Parin 1975). Успешность работы печали зависит от многих факторов; предпосылкой является знание того, что происходит в переживаниях человека и какими общественными условиями детерминировано явление.

Тем самым становится очевидным и недостаток этого в конечном счете чрезмерного упрощения психоаналитической теории депрессии. Она неспособна объяснить многое из того, что было бы не только желательно, но и необходимо знать. Так, например, несмотря на огромные старания, разнообразные формы проявления депрессии, которые в медицине привели к определенной диагностической классификации, по-прежнему нуждаются в дальнейшем объяснении. До сих пор все еще недостаточно понятны условия, при которых происходят отклонения или усложнения в базисном механизме при возникновении и переработке депрессии. В психоанализе также полагают, что понять эндогенную депрессию невозможно без гипотезы о конституциональных, эндогенных, соматических факторах. Реактивную депрессию легко объяснить как реакцию на утрату, обусловленную внешними обстоятельствами, невротическую депрессию — как реакцию на утрату, вызванную самим человеком при невротическом конфликте. В случае эндогенной депрессии психоанализ также говорит о «витальной неспособности», если это можно так называть, или о «вегетативном нарушении коммуникации», из-за которого идеальные объекты не воспринимаются как собственность или как утраченные (Loch 1967). Все же подобные гипотезы не являются удовлетворительными и последовательно психологическими. В теории также остается нерешенным вопрос, почему у одних людей возникает предрасположенность к депрессии, а у других в тех же вроде бы условиях — нет. Для будущего психоаналитической теории и практики не существует, однако, обратного пути от достигнутого знания о значении психологии депрессии. Параллельно с изучением наследственных факторов и биохимических взаимосвязей необходимо и далее исследовать особенности нарушений переживания, прежде всего в их отношении к определенным стадиям жизненного развития. Поскольку психоаналитические методы проникновения в бессознательное с помощью свободных ассоциаций и выявления переноса и сопротивления характеризуются особой близостью к сфере переживаний, то именно на этом пути следует ожидать новых достижений в познании. Речь прежде всего идет об объяснении повседневных явлений печали и депрессии как болезни и в рамках этого об обосновании диагностической классификации. Центральное значение имеет также вопрос о сопоставимости депрессии у детей и взрослых. Наконец, исследования агрессии и миролюбия должны принести данные, которые сделают более понятной роль агрессии в возникновении депрессивных состояний. Подход психологии Я, от которого можно ожидать ответа на эти открытые вопросы, нуждается в основательной рефлексии в зеркале социологии. Ни один человек не переживает депрессию, не будучи включенным группу семьи, социальный слой и соответствующую социальную систему. Связь между меланхолией и обществом (Pohlmeier 1973, Lepenies 1974), которая в ближайшие годы станет более ясной благодаря сближению психоаналитического и социологического исследований, обещает также пролить свет на возникновение и переработку депрессии в индивидуальном развитии человека.

716

Ylcuxo
аналитическая теория депрессии (Герман Полмайер)
ПРИМЕЧАНИЯ

1
К. Абрахам обнаружил этот защитный механизм при депрессии, опираясь на описание Фрейдом возникновения бреда преследования при шизофрении (1911).

2
«...так, мы обнаруживаем, что завладевшее сознанием сверхсильное Сверх-Я с беспощадной яростью обрушивается на Я, словно овладев всем садизмом, который имеется в распоряжениииндивида. Исходя из нашего понимания садизма, мы бы сказали, что деструктивные компоненты скопились в Сверх-Я и обратились против Я...» (Freud 1923). «Страх смерти при меланхолии допускает лишь одно объяснение, что Я сдается, поскольку чувствует себя ненавидимым и преследуемым со стороны Сверх-Я, вместо того, чтобы чувствовать себя любимым. Следовательно, жизнь для Я равнозначна тому, чтобы быть любимым, любимым Сверх-Я...» (там же).

3
Возможно, гипотеза Мелани Кляйн о депрессивной позиции означает нечто похожее на то, что здесь излагалось.

4
«...там(в яслях)было16 таких случаев (копрофагии и игр с фекалиями), что составляет примерно 10 процентов наблюдавшейся в то время популяции младенцев. Копрофаги-ческое поведение было выявлено между 9-м и 15-м месяцами жизни...Среди 16 матерей (этих 16 младенцев) у одиннадцати были выявлены клинические симптомы депрессии, двое имели паранойяльную симптоматику, у трех остальных... диагноз не поставлен... Эти настроения(у матерей)простирались от крайней враждебности, связанной с отвержением, до крайней компенсации этой враждебности в форме гиперопеки... Дети-копрофаги обнаруживают аффективное состояние депрессии...» (Spitz 1959).

5
В частности, Боулби пытался описать так называемые синдромы депривации. Он исследовал последствия отлучения ребенка от мате-

ри — как частичного, так и полного — и вывел из этою стратегии сохранения психическою здоровья.

6
Исследования Харлоу с сотрудниками на макаках-резусах отчетливо продемонстрировали последствия лишения любви.Подрастающие резусы однозначно предпочитали живых матерей бутафорским. Далее удалось показать, что обезьяны, выросшие в изоляции, в дальнейшем обнаруживали серьезные затруднения в социальном поведении. Они не способны к коммуникации, не понимают соответствующую виду сигнальную систему, отказываются от случки, а в качестве матерей не в состоянии отвечать реакциями заботы и кормления на сигналы детенышей.

7
Работы Мелани Кляйн основываются на богатом опыте детского психоанализа.В результате автор разработала теорию, согласно которой любое
нормальное развитие ребенка проходит через «депрессивную позицию», то есть некоторая форма депрессии безусловно возможна и для детского Я. Мы не можем здесь дискутировать со школой М.Кляйн, сошлемся лишь на ее работу «Психоанализ ребенка»

[Klein, M.: Die Psychoanalyse des Kindes. München: Kindler 1973 (Geist und Psyche, Bd. 2109)].

8
Сандлер истолковал этот аффект как форму беспомощности (Sandler 1965).

9
Имеется в виду конфликт между инстанциями Я и Сверх-Я, который Бибринг (Bibring 1952)назвал интрасистематическим, а Лох (Loch 1967) интерсистематическим.

10
Нарушение развития происходит уже в период симбиотических отношений между матерью и младенцем, но не в период дуального единства, то есть начинающегося разделения на субъекта и объекта (Loch 1967).

11
Здесь опять можно вспомнить концепцию Мелани Кляйн развития депрессивной позиции.

ЛИТЕРАТУРА

Abraham, К.: Ansätze zur psychoanalytischen Erforschung und Behandlung des manisch-depressiven Irreseins und verwandter Zustände (1912). B: Psychoanal. Studien, T. II. Frankfurt/M.: Fischer 1971

Versuch einer Entwicklungsgeschichte der Libido aufgrund der Psychoanalyse seelischer Störungen (1924). B: Psychoanal. Studien, T. 1. Frankfurt/M.: Fischer 1969

Adorno, Th. W.: Aufsätze zur Gesellschaftstheorie und Methodologie. Frankfurt/M.: Suhrkamp 1970

Angst, J.: Zur Ätiologie und Nosologie endogener

depressiver Psychosen. Berlin, Heidelberg, New York:

Springer 1966 Bibring, K.: Das Problem der Depression. Psyche, 4,1952,

81-101 Bowlby, J.: Maternal Care und Mental Health. Genf: WHO

1951 Brocher, Т.: Psychoanalytische Aspekte der Depression.

Wege zum Menschen, 18, 1966, 267-283

Freud, A.: Das Ich und die Abwehrmechanismen. Wien: Int. Psa. Verlag 1936; Geist und Psyche, T. 2001. München: Kindler 1973

717

ПСИХОАНАЛИЗ
.
Теория
психоанализа
.
Формы
неврозов

Freud, S.: Studien über Hysterie (1895). G. W. I

Über den Selbstmord, insbesondere den Schülerselbstmord (1910). G. W. VIII

Über einen Autobiographisch geschriebenen Fall von Paranoia (1911). G. W. VIII

Zur Einführung des Narzißmus (1914). G. W. X Trauer und Melancholie (1917). G. W X Jenseits des Lustprinzips (1920). G. W. XIII Massenpsychologie und Ich-Analyse (1921). G. W. XIII Das Ich und das Es (1923). G. W. XIII

Harlow, H. F., Harlow, M.: Das Erlernen der Liebe (1966). Prax. Kinderpsychol., 20,1971, 225-234

Hartmann, H.: Ich-Psychologie und Anpassungsproblem. Int. Zschr. Psa. 1939 и Psyche, 14,1960

Essays on Ego-Psychology. New York: Int. Univ. Press 1964

Henseler, H.: Narzißtische Krisen — zur Psychodynamik des Selbstmordes. Reinbek: Rowohlt 1974

Hoffmann, S. O.: Neutralisierung oder Autonome Ich-Energien? Psyche, 26,1972,405-^22

Jacobson, E.: Psychoanalytic Conflict and Reality. New York: Int. Univ. Press 1967

Depression. New York: Int. Univ. Press 1971

Конит, Н.: Überlegungen zum Narzißmus und zur narzißtischen Wut. Psyche, 27,1973a, 513-554

The Analysis of the self. New York: Int. Univ. Press 1971

Kraepelin, E.: Psychiatrie. Ein Lehrbuch für Studierende und Ärzte. Leipzig: J. A. Barth 1896

Lepenies, W: Melancholie und Gesellschaft. Frankfurt/ M.: Suhrkamp 1974

Loch, W: Psychoanalytische Aspekte zu Pathogenese und Struktur depressiv-psychotischer Zustandsbilder. Psyche, 21,1967, 758-778

Lorenzer, A.: Die Wahrheit der psychoanalytischen Erkenntnis — ein historisch-materialistischer Entwurf. Frankfurt/M.: Suhrkamp 1974

Matussek, N.: Biochemie der Depression. J. neural, transmiss., 33,1972, 223-234

Matussek, P.: Endogene Depression. München, Berlin: Urban & Schwarzenberg 1965

Mende W: Zur Kriminologie depressiver Verstimmungen. Nervenarzt, 38,1967, 546-553

Nacht, S., Racamier, P. C: Die depressiven Zustände. Psyche, 14,1961,651-677

Parin, P.: Gesellschaftskritik im Deutungsprozeß. Psyche, 29,1975,97-117

Pohlmeier, H.: Depression und Selbstmord. München: Manz 1971

Traum — Sucht — Selbstmord. Ausbruchsversuche des Individuums aus seiner zivilisierten Umwelt. Ver-handl. d. dtsch, Ges. f. Innere Med., 79, 1973, 74-82 Soziologie der Depression. Z. psychosom. Med., 19, 1973, 58-68

Richter, H. E.: Eltern, Kind und Neurose. Reinbek: Rowohlt 1968

Sandler, J.: Zum Begriff des Über-Ichs. Psyche, 18,1965, 721-743, 812-828

Sandler, J., Joffe, G.: Notes on Pain, Depression and Individuation. Psa. Study of the Child, 20, 1965, 394

Schou, M.: Heutiger Stand der Lithium-Rezidivprophylaxe bei endogenen affektiven Erkrankungen. Nervenarzt, 45,1974, 397-418

Spitz, R. A.: Anaclinic depression. Psa. Study of the Child, 2,1946, 313-342

The First Year of life. New York: Int. Univ. Press 1965 Völkel, H.: Neurotische Depression. Stuttgart: Thieme 1959 Winnicott, D. W: The Child, the Family and the Outside

World. Harmondsworth: Penguin Books 1965

718

ИПОХОНДРИЯ

Герард Хржановски

ВВЕДЕНИЕ

Термин «ипохондрия» восходит к тем временам, когда психические расстройства и заболевания локализовали в совершенно определенных регионах человеческого тела. Так, к примеру, истерия располагалась в области матки, а ипохондрия в правой части живота под ребрами.

Нынче нам уже не приходится затруднять себя поисками анатомических зон для размещения душевных проявлений. Понятие ипохондрии к тому же настолько вошло в наш обиход, что ему грозит утрата специфики нозологического термина.

Современная психиатрия путем диагностической дифференциации старается способствовать междисциплинарной коммуникации в исследовании динамики и прогнозировании определенных расстройств. Нужно добиться совершенствования диагностического инструментария настолько, чтобы ипохондрия у одного диагноста не превращалась в шизофрению у другого.

Отказ Эугена Блейлера от бытовавшего ранее понятия dementia ргаесох, которое он отверг как чересчур узкое и фаталистическое, имел историческое значение. Тем самым открылся путь для многих современных психологических подходов к исследованию шизофрении. С изменением названия открылась также дверь для более широкого понимания шизофренических картин болезни, которые теперь рке не приписывались априори органическим дефектам, а понимались как основные формы состояния человека. Это изменение в определении и значении открывает новую эру динамической психиатрии, хотя сам Блейлер придерживался органической основы шизофренических расстройств (см. также статью В. Бистера в т. II).

В нынешнем употреблении понятие ипохондрии охватывает картину болезни, когда пациент чересчур занят физическим, как правило, тяжелым недугом, который, однако, не подтверждается даже самыми тщательными исследованиями и лабораторными тестами. Ипохондрик постоянно болезненным образом озабочен состоянием своего здоровья. Непрекращающееся наблюдение за собой приводит к тому, что совершенно незначительные симптомы раздуваются до угрожающих жизни недугов. В своих фобических размышлениях пациенты переживают, к примеру, все стадии заболевания раком или отмечают у себя все симптомы опухоли мозга. В большинстве случаев отношение к реальности остается относительно сохранным; можно привести примеры врачебных ошибок, в результате которых человек, считавшийся ипохондриком, умирал от указанной им болезни.

Пожалуй, будет полезно рассматривать ипохондрию как сложный язык тела, столь же трудно поддающий расшифровке получателем сообщения, как и самим

719

отправителем. Физический симптом часто является символическим указанием на определенные экзистенциальные проблемы. Зачастую он указывает на конфликты в социальной сфере, на разрыв интимных или родственных отношений. Пациент может таким способом показывать, что с ним что-то не так, причем сам он не видит конфликтную ситуацию и не знает, как объяснить ее врачу.

ИСТОРИЯ ТЕРМИНА «ИПОХОНДРИЯ»

В типичных для эпохи Возрождения описаниях из области этиологии душевных заболеваний не делалось различий между наукой и умозрительными рассуждениями. Последовавшая затем переориентация была ускорена волной гуманитарных, рационалистических и механистических концептов, использовавшихся для описания душевных болезней и опровержения метафизических способов объяснения. Так, Джон Браун в своих «Elementa Medicina», вышедших в восемнадцатом веке в Англии, описывал нервную систему человека с помощью механистических концептов XVIII века. Он постулировал, что причиной душевных заболеваний может быть «возбудимость» нервной системы. Вследствие этой теории в поле зрения в качестве диагностического синдрома попала неврастения, которая рассматривалась как слабость или истощение нервной системы. В этом аспекте неврастения представлялась предтечей более серьезных расстройств нервной системы, таких, как истерия, эпилепсия, локомоторная атаксия, общий паралич и т.д.

Джордж Миллер Берд (1839—1883) ввел понятие неврастении в американскую психиатрию. Он понимал нервные клетки как электрические батарейки, которые постепенно расходуются и в конечном счете утрачивают свой запас энергии.

Эта модель Берда определила также самые ранние формулировки Фрейда по поводу этиологии неврозов. Однако Фрейд возражал против чересчур расплывчатого понятия неврастении у Берда (I, 315). Он предложил понимать под термином актуального невроза триаду клинических синдромов: неврастению, невроз страха
и ипохондрию. Согласно Фрейду, ипохондрия возникает тогда, когда на неврастению наслаивается невроз страха.

Поначалу Фрейд, подобно Берду, понимал актуальный невроз скорее как физико-химический, нежели как психологический процесс. Его исходным пунктом считался недостаточный отвод либидинозной энергии, который ведет к переизбытку физико-химических элементов. Фрейд полагал, что актуальный невроз возникает в результате неправильного сексуального поведения и определенной сексуальной практики, такой, как coitus interruptus. Это ведет к отравлению продуктами обмена сексуальных веществ и в конечном счете к проявлениям страха. Только когда Фрейд разработал позднюю, психологически обоснованную теорию страха (см. соответствующую статью Д. Айке), он признал, что и при адекватной сексуальной деятельности могут проявляться психологические патогенные факторы. Результатом исследования всего процесса явился вывод, что страх обычно предшествует невротическому симптому.

Тем не менее Фрейд никогда полностью не отходил от представления, что физические процессы могут вести к психологическим проявлениям. При определенных невротических симптомах, которые являются следствием застоя либидинозной энергии, Фрейд считал возможной непосредственную соматическую связь между сексуальной деятельностью и страхом. Кроме того, согласно Фрейду, существует вероятная связь между актуальным неврозом и психоневрозом. Нередко наличие актуального невроза вело к возникновению психоневротических симптомов. В этой связи Фрейд указывал на возможное родство между неврастенией и конверсионной

720

истерией, с одной стороны, и между ипохондрией и паранойей — с другой. Актуальное нейрофизиологическое расстройство может стать основным исходным пунктом в образовании психоневротических симптомов.

Рамки фрейдовской системы соотносительных понятий для вышеупомянутых нарушений становятся очевидными в его описании нарциссизма. Здесь он проводит разграничение между либидо Я и объектным либидо, при этом первое проявляется как отвращение интереса от всех объектных отношений, вследствие чего не может быть достигнуто подлинного удовлетворения. По этому поводу Фрейд в своей работе «Введение в нарциссизм» (1914) замечает:

«Следует только упомянуть вытекающую из этого гипотезу, что ипохондрия находится с парафренией в таких же отношениях, в каких другие актуальные неврозы находятся с истерией и неврозом навязчивых состояний, то есть зависит от либидо Я... с точки зрения либидо Я ипохондрический страх является противоположностью невротического страха» (X, 150—151).

Долгое время считалось, что за ипохондрией может скрываться целый ряд bo-лее серьезных психических расстройств. Возникающие у ипохондрика симптомы могут служить завуалированию депрессивных, шизофренических, компульсивных или истерических симптомов. При иных обстоятельствах чрезмерная озабоченность болезненными состояниями может быть следствием процесса смещения; в таком случае ипохондрия указывает на нарушение межчеловеческих отношений и является одной из многочисленных форм дезадаптации.

Фрейда ни в коей мере не устраивало расплывчатое определение ипохондрии. В письме Ференци, датированном 18 марта 1912 года, он выражает свои мысли по этому поводу. Он определяет в нем ипохондрию как отвращение интереса и либидо от объектов внешнего мира. По его мнению, определенные ипохондрические симптомы демонстрируют близкое родство с шизофренией. Особенно, однако, он подчеркивал близость ипохондрии к паранойе. В большинстве учебников по психиатрии психологическим компонентам ипохондрии уделяется лишь незначительное внимание. Как правило, в них делается акцент на конституциональных, то есть наследственных факторах, а также на бессознательных внутренних конфликтах и напряжениях. Также и психоаналитическая литература едва ли способствует лучшему пониманию этиологии ипохондрических проявлений. Фенихель (Femchel 1945), к примеру, рассматривает ипохондрию прежде всего как переходную стадию между истерическими реакциями и прорывом бредовых представлений, то есть открыто психотического состояния.

Арлоу и Бреннер (Arlow, Brenner 1964) полагают, что ранняя топографическая теория Фрейда с ее основным акцентом на либидинознои регрессии и процессах вытеснения отнюдь не достаточна для понимания ипохондрических импульсов. Поэтому в своем описании они придерживаются более поздней структурной теории Фрейда с основным акцентом на страхе, конфликте и защитных механизмах. Гарри Стэк Салливен попытался дать новую формулировку психиатрических синдромов на основе межчеловеческих отношений (Sullivan 1940a, 1940b, i;53). При этом он сосредоточил свое внимание на когнитивных искажениях, возникающих вследствие процессов дезинтеграции в отношениях между матерью и ребенком в раннем возрасте. Неудачные попытки интеграции в этот ранний период отражаются на всех более поздних попытках установить межчеловеческие отношения и приводят к весьма характерным эмоциональным конфликтам и повторяющимся реакциям. Салливен понимает ипохондрию как своего рода защитную реакцию. Ипохондрик внутренне организован так, что все телесные феномены обретают особое значение и глубоко пессимистическую окраску. Он использует интенсивное болезненное самонаблюдение для того, чтобы вытеснить конфликтные межличностные

721

ситуации, благодаря чему уменьшает или избегает возникающее в результате чувство тревоги. Пациентам такого типа практически невозможно найти
настоящее удовлетворение; их постоянно терзает мысль о предстоящем ударе судьбы. Ипохондрия, кроме того, характеризуется имплицитной символикой, которая преимущественно относится к телу и отражает регрессию общих когнитивных процессов. Регрессия когнитивных операций часто приводит к тому, что мир представлений ипохондрика начинает напоминать определенные шизофренические состояния. Салливен (Sullivan 1940a) замечает по этому поводу: «Складывается впечатление, что ипохондрик полностью покинул поле межличностных отношений как источник уверенности, с одной только оговоркой: он ощущает потребность во всех деталях оповещать мир о своих симптомах. Болезнь становится, так сказать, единственным общественным аспектом его личности».

Еще одну основу ипохондрических переживаний и способов поведения могут образовывать вытесненные чувства гнева, которые загоняет больного в угол. В частности, на это указывает Радо (Rado 1956), согласно которому ипохондрия служит тому, чтобы скрывать от самого себя и окружающего мира вытесненную агрессию и чувство уязвленного самолюбия.

Оказалось целесообразным исследовать человеческую личность в поле разнообразных отношений и видов деятельности. С выделением операциональных аспектов интерес все более обращался к межчеловеческим интеракциям, а также к влиянию социальных и культурных факторов внешнего мира. Наблюдение и описание инт-раперсональных процессов стало благодаря этому значительно более углубленным, тогда как чисто монокаузальный подход был окончательно отвергнут. Сегодня уже недостаточно просто диагностировать органическое расстройство или даже установить очевидные соматические причины болезни. Даже при преимущественно органических нарушениях социокультурные и интерперсональные компоненты всегда присутствуют в картине болезни (см. также статью Я. Бастиаанса в т. II). Индивид и окружающий его мир всегда представляют собой взаимозависимую систему. Всякая попытка отделить одно от другого привела бы к удалению от реальности. Любое нарушение указывает на специфический жизненный опыт личности, оно несет на себе печать повышенной чувствительности и уязвимости индивида, истоки которых можно, обнаружить в его биографии. Поэтому в рамках психиатрического подхода всегда пытаются выяснить совершенно специфические факторы и переживания пациента, чтобы соединить их в как можно более исчерпывающей картине.

Клиническое исследование ипохондрии выявляет и другой факт. Постоянно возникает впечатление, что пациент отчаянно пытается ухватится за что-то реальное, поскольку им владеет страх, как бы мир не выскользнул у него между пальцев. Пациент всецело сосредоточивается на близлежащем, чтобы вытеснить как межличностные напряжения, так и страх утратить самого себя. Как правило, наблюдение за собой, обращение к собственному телу производят впечатление неудачной попытки обрести себя. Чем сильнее становится интраперсональное напряжение, тем меньше внимания уделяется интерперсональным конфликтам. Если социокультурные факторы дополнить точным анализом роли пациента в его семейном окружении, многие ипохондрические симптомы можно будет понять гораздо лучше. Следует заметить, что в нашей культуре определенный интерес к соматическим состояниям прямо-таки поощряется. Например, в целях заботы о здоровье рекомендуют регулярно взвешиваться. Члены многих американских семей встают на весы по два раза на день. Женщин побуждают интенсивно заниматься формой и размерами своей груди, объемом бедер и линией ног. Даже линия ресниц и бровей, а также стиль прически по-прежнему прочно закреплены в культурных предписаниях и обычаях. Вероятно, именно поэтому у женщин реже наблюдаются

722

серьезные личностные нарушения, поскольку они обладают булыпими возможностями отреагирования или сокрытия своих проблем социально приемлемым способом. Аналогичными мотивами объясняется появление поборников аспирина, слабительного, знахарства или христианской науки; и, пожалуй, действительно существует возможность организовать свою жизнь таким образом, чтобы ипохондрические или неврастенические симптомы не проявлялись вовне.

В последние годы связь факторов внешней среды и личностных особенностей стала более понятной.

Давно известно, что мода проявляется не только в одежде и внешнем виде в целом, но также в неврозах и психозах (см. статью А. Грина). Поэтому мы должны считаться с тем, что быстро меняющийся в наше время стиль жизни сопровождается все новыми отклонениями. Тем более примечательным представляется то, что феномен, называемый ипохондрией, сохраняется столь долгое время.

В сексуальной сфере сегодня можно наблюдать совершенно особого рода ипохондрические представления и способы поведения. Во времена Фрейда подавление сексуальных импульсов являлось основным фактором культурным. В силу пережитков викторианской морали индивид был вынужден скрывать, вытеснять и сдерживать свои сексуальные желания. Сегодня наоборот произошел прорыв сексуальности чуть ли не в «контрфобическом» масштабе. Механические, лишенные любви способы достижения сексуального удовольствия поощряются как культурно желательные. Создается впечатление, что на повышенном внимании к сексуальным телесным процессам, относящимся к характерным симптомам ипохондрии, сказалось влияние культурных и общественных течений. Другими словами, наши современные культурные нормы привели к своего рода широко распространенной сексуальной ипохондрии, которая выражается в чрезмерной сосредоточенности на чисто физиологических процессах, связанных с гениталиями человека. Человеческие отношения сегодня нередко рассматриваются в первую очередь с чисто физической точки зрения, а самому человеку сулят возможность с помощью строго бихевиористских представлений и способов поведения достичь «полноценной жизни». На мой взгляд, изображенный здесь феномен может превратиться в индуцированную культурой форму «ипохондрии».

СОЦИАЛЬНЫЕ АСПЕКТЫ ИПОХОНДРИИ

Пилотажные исследования социальных психологов и представителей смежных дисциплин способствовали пониманию разнообразия психиатрических проявлений в тех или иных культурных и социальных системах. «Облик» психиатрического симптома зависит от этнической принадлежности больного, его возраста, пола, социального уровня, его тенденции к развитию или деградации. Так, Оплер в работе «Культура, психиатрия и человеческие ценности» (Opler 1956) указал на то, что определенные этнические группы более склонны к одним симптомам, нежели к другим. По его мнению, примером тому служит различное отношение к болезням у итальянцев и «янки».

Следует также указать на исследование Холлингсхеда и Редлиха, опубликованном под названием «Социальный класс и психическая болезнь» (Hollingshead, Redlich 1958). Правда, речь в нем идет исключительно о психиатрических пациентах, и поэтому оно не дает общих выводов. Дезадаптация и отклонения в поведении объясняются здесь прежде всего влиянием социальных и культурных факторов. Кроме того, особое внимание уделяется влиянию различных социальных слоев на вид душевного заболевания. В низших слоях исследованной группы у большинства

723

ПСИХОАНАЛИЗ. Теория психоанализа. Формы неврозов

пациентов наблюдалась выраженная склонность к соматизации своих проблем. Представители низших слоев по образовательному уровню и своему экономическому положению находились в нижней части общественной шкалы. Хотя тенденция к соматизации отнюдь не тождественна неврастеническому или ипохондрическому состоянию, ее нельзя не учитывать как один из факторов заболевания.

В моей частной психоаналитической практике, большинство пациентов которой относилось к среднему или верхнему уровню среднего класса, мне также часто приходилось сталкиваться со случаями ипохондрии. Однако у подавляющего большинства этих пациентов болезненная озабоченность своим здоровьем носила лишь кратковременный характер. С другой стороны, у нескольких пациентов ипохондрические симптомы наблюдались более или менее постоянно. У всех этих больных были выявлены тяжелые патологические изменения, а улучшение наступало очень медленно. Несмотря на серьезные личностные нарушения, соматическая сосредоточенность на себе была у них не столь интенсивной, чтобы на нее нельзя было повлиять. Эти наблюдения удалось подтвердить наблюдениями некоторых моих коллег.

Ситуация, однако, полностью изменилась, когда я стал работать консультантом в коммунальной больнице одного из малообеспеченных районов Нью-Йорка. Здесь можно было констатировать гораздо большее число пациентов, склонных к полной соматизации всех своих проблем. В некоторых случаях казалось едва ли возможным добраться до пациента сквозь его неврастенический или ипохондрический «защитный кордон». Многие из этих пациентов осматривались врачами-психиатрами, поскольку их симптомы явно требовали психиатрического лечения. Нередко бывало и так, что пациенты стремились избегать любых межличностных контактов, надеясь на волшебное избавление от страдания и боли.

Анна Фрейд (А. Freud 1952) установила, что ипохондрические симптомы встречаются у детей лишь в редких случаях, если только они не растут без матери или в приюте. Сегодня, однако, можно наблюдать, что определенные «предтечи» неврастении или ипохондрии, такие, как «усиливающиеся боли», усталость и нарушения сна все чаще обнаруживаются уже и у детей.

ЛЕЧЕНИЕ

К ипохондрическим проявлениям уже пробовали подступиться всеми мыслимыми рациональными и иррациональными способами. Однако результаты, достигнутые психологическими средствами укрепления личности, применением лекарств и плацебо, гипнозом и бихевиоральными методами, в целом остаются неудовлетворительными.

Рассуждая о терапевтическом вмешательстве, мы всегда должны помнить о том, что ипохондрические проявления, как правило, служат завуалированию глубоких личностных конфликтов. Представляется весьма сомнительным, чтобы отдельные синдромы в каждом конкретном случае можно было бы свести к определенным «стандартным условиям». По-видимому, более или менее определенный синдром способны вызывать самые разные травматические факторы. Ни в общей медицине, ни в психиатрии нельзя подходить к лечению синдромов и симптомов как изолированным явлениям. Особенно в психиатрии выяснение и анализ индивидуальных жизненных переживаний представляет собой чрезвычайно сложную и трудоемкую задачу. Если господин Майер жалуется, что давно чувствует себя усталым и изможденным, а фрау Шмидт полагает, что никогда не была совершенно здорова, то мы можем исходить из того, что в большинстве случаев уже были испробованы «нор-

724

мальные» терапевтические методы. Не следует думать, что пациенты готовы тратить свои деньги и драгоценное время ради банальных советов и разъяснений. Они ничего не приобретут, если им скажут, что их проблемы коренятся в душе, а не в самом организме. Мы должны считаться с тем, что имеются пациенты, которые выстраивают вокруг своих действительных конфликтов столь мощные защитные механизмы, что вообще нас не слышат. В таких случаях стандартные языковые клише являются не чем иным, как тупиками, препятствующими всякому настоящему общению. Когда пациент говорит: «изнеможение» или «усталость», а психиатр слышит: «невротический синдром», оба, очевидно, говорят на разных языках. Любая попытка заменить «утомление» «неврозом» не способствует взаимопониманию. До тех пор пока не удастся по-настоящему наладить контакт, не имеет никакого значения, будет ли пациент соглашаться или отрицательно покачивать головой.

Гораздо важнее не обещать пациенту того, что мы не в состоянии исполнить. Успокоительное и целительное воздействие намного эффективнее, когда пациенту объясняют, что прямой вербальный контакт поможет ему отчетливее осознать свою жизненную ситуацию, но что он не должен ожидать, что тем самым удастся тут же устранить все его физические недомогания. Психиатрическая реальность, к сожалению, не такова, и поэтому мы обязаны честно и понятно разъяснить пациентам пределы наших возможностей.

Иногда интенсивное медикаментозное лечение приводит к значительному облегчению или даже к исчезновению симптомов. И все же у большинства пациентов психические конфликты и причины симптомов требуют иного терапевтического подхода.

Ипохондрические феномены возникают также в связи с нарушениями характера и невротическими заболеваниями, из-за чего ситуация в корне меняется. Не все пациенты мотивированы к изменению, не все имеют возможность по-другому организовать свою жизнь. В некоторых случаях в перестройке нуждается вся личность. Необходимо изменить общее отношение к миру и другим людям, чтобы сделать пациента менее неврастеничным, менее ипохондричным. В какой мере пациент действительно должен подвергнуться терапии подобного рода, следует оставить на усмотрение опытного психотерапевта.

Встречаются также пациенты с ипохондрическими симптомами, находящиеся либо в предшизофреническом, либо в шизофреническом состоянии, часть из которых подвержена бредовым идеям. У последних, как правило, проявляются также отчетливо выраженные паранойяльные черты. Амбулаторное лечение предшизоф-ренических и шизофренических больных опытным в этой области психоаналитиком также может привести к успеху. Однако может случиться так, что пациенту потребуется госпитализация, поскольку у него развиваются суицидальные тенденции и он полностью порывает связь с внешним миром; это может также следствием того, что он полностью сосредоточивается на своих неприятных соматических ощущениях и симптомах.

Следует признать, что существуют некоторые острые конфликты, которые не поддаются контролю индивида. Нельзя ожидать, что у человека, подвергшегося экстремальному стрессу, эта ситуация останется без последствий. Но и в этом случае надо постоянно помнить о том, что структура характера индивида должна оцениваться во взаимосвязи со множеством внешних факторов. У психиатра, однако, нет возможности каким-либо образом изменить внешние условия, обеспечить пациента более простой работой, предоставить ему больше времени для отдыха или непосредственно вмешаться в его личные отношения. Поэтому часто случается так, что после некоторого улучшения состояния больного цикл болезни повторяется или же после анализа интраперсональных конфликтов можно наблюдать лишь смеще-

725

ние симптоматики. У меня часто возникает чувство, что многие люди в нашей культуре делают свою жизнь настолько пустой и унылой, что из-за этого начинают интенсивно заниматься своим телом и его процессами. Психиатр лишь в редких случаях может предоставить им полноценную замену этого. Несмотря на все усилия, они цепляются за свои симптомы, причем не наблюдается ни позитивного, ни негативного развития.

Необходимо также подчеркнуть, что разделение на «действительные» и «мнимые» болезни весьма неудачно. Для больного все его симптомы реальны, даже если наши методы не позволяют ни диагностировать, ни излечить их. То, что чувствует человек, основывается на его личном восприятии и опыте. Мы не вправе отметать его наблюдения и жалобы как плод воображения; нередко нам не достает понимания и знания, чтобы постичь истинную природу этих симптомов. Пора уже отказаться от представления, что любая жалоба и любой симптом непременно должны иметь бесспорную органическую основу.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Ипохондрия понимается в этой статье как многоголовая гидра, как конгломерат взаимосвязанных комплексных компонентов.

Один компонент проистекает из наследия психиатрии, в подходе которой к психическим заболеваниям делался чрезмерный акцент на биологической стороне и игнорировались причины болезни, коренящиеся в отношении индивида к окружающему миру. Другим компонентом является часто наблюдаемый феномен конкретизации, на который впервые указал Курт Гольдштейн (Goldstein 1940). Под этим понимаются когнитивные искажения, возникающие из односторонней интерпретации симптомов и процессов общего рода. Центр восприятия пациента поражен постоянным страхом расстройств телесных функций, из-за чего искажается всякая нормальная самооценка. Кроме того, указывалось на значение социокультурных факторов в выборе симптомов.

Сюда, к примеру, относится и своего рода «культурно обусловленная ипохондрия», выражающаяся в соматизации нашей повседневной жизни. Постоянное давление рекламы, в которой подчеркиваются те или иные аспекты здоровья, приводит к чрезмерной заботе о телесных функциях. Наконец, следует также учитывать то, что в большинстве культур всегда считалось желательным, как с социальной, так и с культурной точек зрения, проявлять сочувствие к больному, если его симптомы можно объяснить органическими причинами. Считается по меньшей мере нетактичным поворачиваться спиной к несчастной жертве органического заболевания.

По сути, ипохондрический симптом представляется своего рода символом распада жизненно важных форм коммуникации и взаимодействия. Многое указывает на редуцированное самовосприятие и искажение эмоциональных отношений с внешним миром. Расшифровать ипохондрическое «послание» наилучшим образом удается через анализ нарушенных трансакций между индивидом и его семьей или его социальным окружением. В данной статье ипохондрия понимается как некая «стенограмма» для кодировки конфликтов в области межличностных отношений. Она сигнализирует о страхе и отчаянии индивида, который использует свое тело в качестве защитного механизма, чтобы не признаваться в нарушенных отношениях с собой и заодно страдающим окружением. Ипохондрик пользуется невербальным языком тела, чтобы скрыть от себя свои настоящие потребности и глубоко коренящееся чувство одиночества. Ипохондрия характеризуется также паранойяльными компонентами. Все конфликты и проблемы проецируются ипохондриком на соб-

726

ственное тело, которое в свою очередь несет ответственность «за все плохое». В результате этой интенсивной и болезненной сосредоточенности на себе и без того одинокий индивид еще более изолируется от своего окружения. Проходит немного времени, и он попадает в порочный круг, в котором как внутренние, так и внешние каналы коммуникации приходят во все большее запустение.

Немецкие психиатры Вульфф и Руффин описали ипохондрию как утрату связи с миром, возникающую из экзистенциального страха и использования тела в качестве мнимого партнера, причем качества истинных телесных переживаний должны скрываться точно так же, как эмоциональные факторы в коммуникации и окружения (Eicke 1973). В литературе, однако, пока еще мало работ, посвященных этой болезни.

ЛИТЕРАТУРА

Ari.ow, J. А., Brenner, С: Psychoanalytic Concepts and the Structural Theory. New York: Int. Univ. Press 1964

Blau, A.: In support of Freud's Syndrome of Actual Anxiety Neurosis. B: S. Lorand (изд.): Yearbook of Psychoanalysis. Vol. IX. New York: Int. Univ. Press 1954

Bleuler, E.: Lehrbuch der Psychitrie. Berlin: Springer 1937

Bräutigam, W.: Analyse der hypochondrischen Selbstbeobachtung. Nervenarzt, 27, 1956

Brenner, С: An Elementary Textbook of Psychoanalysis. New York: Int. Univ. Press 1955

Carp, E.: Zur psychoanalytischen Auffassung der Hypochondrie. ZNP, 115,1928

Chrzanowski, G.: Neurasthenia and Hypochondriasis. B: A. Freedman, H. Kaplan (Eds.): Comprehensive Textbook of Psychiatry. Baltimore: Williams & Wilkins 1967

A Presentation of the Basic Practical Features in the Application of the Psychoanalytic Method. New York: Grune & Stratton 1960

The Impact of Interpersonal Conceptions on Psychoanalytic Technique. B: Internaional Yearbook für Psychoanalysis. Vol. 1. Göttingen: Hogrefe 1964

An Obsolete Diagnosis. International Journal of Psychiatry, 9,1970-1971

Neurasthenia and Hypochondriasis. B: S. Arieti (изд.): American Handbook of Psychiatry. New York: Basic Books 1974

Dunbar, H. E.: Mind and Body: Psychosomatic Medicine. New York: Random House 1955

Eicke, D.: Leibliche Erlebnisfähigkeit. B: Der Körper als Partner. Geist und Psyche, т. 2108. München: Kindler 1973

Federn, P.: Ego Psychology and the Psychoses. New York: Basic Books 1952

Feldmann, H.: Hypochondrie, Leibbezogenheit, Risiko-verhalten, Entwicklungsdynamik. Berlin, Heidelberg: Springer 1972 /

Fenichel, Q: The Psychoanalytic Theory of Neurosis. New York: Norton, 1945

Ferenczi, S.: Über Aktual- und Psychoneurosen im Lichte der Freudschen Forschungen und über die Psychoanalyse. Wiener Klin. Rundschau, 22, 1908, 755

Freud, A.: The role of bodily illness in the mental life of children. Psychoanalyt. Stud. Child, 7,1952, 69-81

Freud, S.: Ober die Berechtigung, von der Neurasthenie einen bestimmten Symptomkomplex als «Angstneurose» abzutrennen (1895). G. W I

Obsessions et Phobies. Leur Mechanisme Psychique et leur Etiologie (1895). G. W. I

Zur Kritik der Angstneurose (1895). G. W. I Zur Einführung des Narzißmus (1914). G. W. X Glover, E.: Psycho-Analysis. London: Stiles 1939

Goldstein, K.: Human Nature in the Lights of Psycho-pathologie. Cambridge, Mass.: Harvard University Press 1940

Hansen, J.: Hypochondrie und Antrieb. Stuttgart: Enke 1969

Henderson, D., Gillespie, R. D.: A Text-Book of Psychiatry. London, New York: Oxford Univ. Press 1956

Holungshead, А. В., Redlich, F. C: Social Class and Mental Illness. A Community Study. New York: John Wiley & Sons 1958

Janet, P. M. F.: Les medications psychologiques. Paris:

Alcan 1919 Jones, E.: Essays in Applied Psycho-Analysis. Vol. 1.

London: Hogarth 1951

The Life and Work of Sigmund Freud. Vols. I and II.

New York: Basic Books 1955

Kehrer, F.: Über Hypochondrie. Z. Pt., 2,1929

Masserman, J. H.: The Practice of Dynamic Psychiatry. Philadelphia: Saunders 1955

Meyer, A. B: A. Lief (изд.): The Commonsense Psychiatry of Dr. Adolf Meyer. New York: McGraw-Hill 1948

Mullahy, Р. (изд.): A Study of Interpersonal Relations. New York: Hermitage Press 1949

Noyes, A. P.: Modern Clinical Psychiatry. Philadelphia: Saunders 1953

727

Opler, М. К.: Culture, Psychiatry and Human Values.

Springfield, 111.: Charles С Thomas & Co. 1956 Plügge, H.: Wohlbefinden und Mißbefinden. Tübingen:

Niemeyer 1962

Radö, S.: Psychoanalysis of Behavior. New York: Grüne &Stratton 1956

Ruffin, H.: Lieblichkeit und Hypochondrie. Nervenarzt, 30,1959

Selye, R: The Stress of Life. New York McGraw-Hill 1956

Sullivan, H. S.: Clinical Studies in Psychiatry. New York: Norton 1940a

Conceptions of Modern Psychiatry. New York: Norton 1940b

The Interpersonal Theory of Psychiatry. New York: Norton 1953

Szasz, Тн. S.: A Contribution to the Psychology of Bodily Feelings. Psychoanal. Quart., 26, 1957

Weidelhofer, H.: Zur Differentialdiagnose hypochon-drischer Syndrome. Med. Diss. Münster 1971

Weinstein, E. A.: Linguistic Aspects of Delusions. B: J. Masserman (изд.): Progress in Psychotherapy. Vol. III. New York: Grune & Stratton 1958,132-136

Weinstein, E. A., Kahn, R. L.: Denial of Illness. Springfield, 111.: Charles С Thomas & Co. 1955

Zilboorg, G., Henry, G. W: A History of Medical Psychology. New York: Norton 1941

ЗНАЧЕНИЕ И СОДЕРЖАНИЕ ОТКЛОНЕНИЙ В СЕКСУАЛЬНОМ ПОВЕДЕНИИ. ВКЛАД ПСИХОАНАЛИЗА

Чарльз В. Сокаридес

I ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ: СЕМИДЕСЯТЫЕ ГОДЫ

Сегодня психоаналитики работают в условиях сексуальной революции; наиболее часто упоминаемым признаком этого является терпимость к отклонениям в сексуальном поведении. Как люди, разделяющие судьбу человечества, и как специалисты в области нарушений поведения, мы должны всерьез задаться вопросом, действительно ли то, что мы видим, является результатом терпимости в подлинном смысле, то есть свободы для каждого жить по собственной воле, ведь именно облигатные формы отклонений в сексуальном поведении детерминированы бессознательно, то есть человек здесь лишен свободы выбора.

В известной степени эта терпимость наблюдалась только в крупных городах, избавившихся от осуждения и отрицания. Некоторые священники полагают, что гомосексуализм не является больше «грехом» или «мерзостью», как сказано в Библии, а кое-кто из них даже выражает готовность проводить обряд венчания для гомосексуальных пар. Ряд политиков единодушны в том, что гомосексуальные акты не должны более рассматриваться как подлежащие наказанию, если они происходят между взрослыми людьми и по взаимному согласию. Различные социологи подтверждают, что трудности для гомосексуалистов в первую очередь создает общество, причем как в эмоциональной сфере так и в отношениях с окружением. Биологически ориентированные психологи заявляют, что нарушения в половой идентификации гомосексуалистов вызывает некая врожденная «биологическая сила», а часть антропологов рассматривает гомосексуализм как неизменную, устойчивую форму поведения людей. Воинствующие группировки гомосексуалистов провозглашают себя представителями «третьего пола»', существующего наряду с двумя другими. В соответствии с этой тенденцией к сексуальному уравниванию Американское психиатрическое общество 15 декабря 1973 года постановило вычеркнуть гомосексуализм из «Диагностического и статистического руководства по психическим расстройствам». Я 2
полагаю, что это является попыткой устранить социальную несправедливость — закон должен предоставлять всем страдающим гомосексуализмом равные права.

Гомосексуализм принял размах эпидемии; по разным оценкам, количество гомосексуалистов в Соединенных Штатах составляет от двух с половиной до двадцати миллионов человек. Последнее число приводится гомосексуальными организациями, которые таким образом пытаются придать психиатрической проблеме статус меньшинств. В какой мере им удалось провести обычно более прозорливых членов нашего общества, показывает и тот факт, что за последние пять лет «гомофильные»

729

клубы появились в некоторых из наиболее знаменитых наших университетов, что официально подтверждает их равный статус с традиционными академическими группами (Socarides 1970).

В последнее время психиатрия все больше ощущает необходимость понять признаки, симптомы и происхождение этого состояния, а также методы его лечения. Для всех тяжелых расстройств, в том числе и для тех, что классифицированы как отклонения в сексуальном поведении, нашим медицинским школам требуются соответствующие места обучения, а практикующим медикам. — знания о психодинамике. Подобно психозам, которые прежде рассматривались как проявления моральною или духовного вырождения или же как конституциональная и необратимая патология, к гомосексуализму следует подходить со всей научной объективностью скорее как к эмоциональному расстройству или нарушению поведения, которое может и должно быть исследовано и излечено квалифицированными психотерапевтами. Гомосексуалист, независимо от степени его адаптации и способности функционировать в других сферах жизни, значительно ущемлен в самой важной из них — в сфере межчеловеческих отношений. Он не только испытывает страх перед женщинами и теряется, если вступает с ними в контакт как с группой или по отдельности, зачастую он таит сильную агрессию по отношению к мркчинам. Он словно испускает жалобный, тоскливый крик, взывая о симпатии и расположении, в которых ему постоянно отказывали в детстве.

Большинство гомосексуалистов страдает от чувства глубокой изоляции. Поскольку гомосексуалист может осуществить свое стремление к удовлетворению и сохранить тесную связь с матерью только путем последовательного избегания других женщин и поскольку он не испытывал близости к отцу, — потому ли, что тот ему в этом отказывал, вел себя враждебно или недостаточно нежно, — он всю жизнь страдает от сильного чувства одиночества. Гомосексуализм помогает ему обрести контакты с людьми, и он отчаянно пытается преодолеть свою глубокую изоляцию.

Одним из аргументов, сбивавшим нас с толку и приводившим в недоумение в отношении гомосексуализма, являлся вопрос: «Разве может состояние, наблюдаемое у столь многих способных людей, в том числе несомненно отмеченных печатью гения, состояние, ставшее, похоже, уже частью самой жизни и известное с античных времен, быть болезнью?» Я полагаю, сегодня мы уже знаем, почему гомосексуализм так широко распространен, существует с незапамятных времен и почему он затрагивает людей из самых разных социокультурных слоев. Это расстройство не делает различия по общественному стандарту, интеллектуальному уровню или достижениям тех, кто им страдает. Причина этого, на мой взгляд, без сомнения, состоит в том, что все мы когда-то были детьми; мы вынуждены были принять вызов, пройти через необычайные сложности процесса отделения и инди-видуации (от рождения до трех лет), чтобы обрести отдельное и независимое от наших матерей бытие. Фаза отделения и индивидуации 3
— столь же универсальный феномен человеческого развития, как и эдипова фаза (от трех до пяти лет). Многочисленные научные исследования показали, что гомосексуализм нельзя свести к гормональным, генетическим или наследственным причинам, но он не является и свободным выбором поведения. С этих позиций уже не кажется странным, что значительная часть населения оказалась неспособной достичь стабильной половой идентификации в соответствии со своей анатомией. Психоаналитические исследования показывают, что этот дефект в -развитии
весьма вероятно является причиной и ядром последующего проявления гомосексуальности.

Те, кто настаивают на признании гомосексуализма в качестве нормальной формы половой жизни, а не нарушения поведения, задержки развития или иного дефекта, отражают стирание границ в социальном поведении, которое и так с разных сторон постоянно угрожает благополучию нашего общества.

730

Психолог как ученый должен сначала устранить заблуждение, господствующее в вопросе о гомосексуализме и других сексуальных отклонениях; он должен избавиться от страха и предрассудков, сопровождающих старания с научных позиций исследовать сексуальные процессы.

Большая часть психических проблем в сфере сексуальных отклонений была бы устранена, если бы удалось разграничить или классифицировать виды полового поведения, а именно те, что протекают в соответствии с паттерном нормального коитуса между мужчиной и женщиной, и те, что протекают по измененному паттерну сексуального возбуждения и оргазма. Это предложение впервые было сделано выдающимся психоаналитиком Шандором Радо (Radö 1949).

Стандартный паттерн коитуса между мужчиной и женщиной сформировался во взаимодействии нашего биологического (как представителей класса млекопитающих) и культурного наследия.

Для стандартного или нормального сексуального переживания характерно прежде всего то, что половой акт совершается между партнерами противоположного пола. Оргазм обычно достигается при проникновении пениса в вагину. Вместе с тем существует тенденция к смешению ощущений удовольствия, например орально-генитальных действий с другими сенсорными модальностями. Прикосновение, поцелуй, рассматривание нацелены на то, чтобы повысить степень возбуждения, предшествующего оргазму. Дефекация и мочеиспускание не входят в эту доставляющее сексуальное удовольствие деятельность. Наличие социальных и/или заботливых чувств — любви, радости, нежности — добавляют к удовольствию компонент, основанный на такого рода приятных переживаниях. Садизм, злость, страх, ярость, боль, ненависть, горе — короче говоря, все неприятные переживания организма — явно отсутствуют. Если они привносятся в сексуально мотивированное состояние, сексуальное удовольствие обычно снижается или элиминируется.

Люди, которые достигают оргазма исключительно в отсутствие взрослого партнера противоположного пола или только тогда, когда мужской член не проникает в женские половые органы, страдают расстройством сексуальной функции, сексуальным отклонением или измененным паттерном поведения.

Мы рождаемся в культурной системе-матрице, которая во взаимодействии с биологической предрасположенностью, связанной с нашей принадлежностью к млекопитающим, определяет паттерн нормального коитуса между мужчиной и женщиной. В рамках этого паттерна поведения, разумеется, существует множество индивидуальных здоровых вариаций сексуального возбуждения и выражения. Эти здоровые паттерны поведения содержат весь спектр личного опыта и особых пристрастий. Поскольку способов удовлетворения существует предостаточно, никто не может утверждать, что нормальный секс — это скучный секс.

II ВВЕДЕНИЕ

Определению гомосексуализма должны предшествовать определения сексуального, гетеросексуального и гетеросексуальности.

Слово «сексуальный» пришло из биологии, где оно обозначает форму размножения, в которой принимают участие две отличные друг от друга клетки. Этой форме размножения в эволюции предшествовало бесполое размножение или клеточное деление, в результате которого образуются две одинаковые клетки. Половое размножение явилось результатом образования двух разных клеток, генный материал которых стал основой всего эволюционного развития. Вначале сексуальная

731

деятельность была связана исключительно с размножением, в дальнейшем развитии ее функции расширились и включают в себя половое поведение, нацеленное на получение сексуального удовольствия. Лишь на этой последней стадии развития она стала независимой от цели размножения.

Поэтому гетеросексуальный выбор объекта можно рассматривать как выбор, определенный двумя с половиной миллиардами лет человеческой эволюции, как продукт половой дифференциации, изначально основанной просто на размножении, но затем расширенной за счет включения сексуального удовлетворения, то есть проделавшей путь от одноклеточного полового размножения через дифференциацию органов до развития двух отдельных индивидов, которые анатомически, эндокринологически и психологически во многом друг от друга отличаются, однако один к другому приспособлены.

У человека ни гетеросексуальный, ни гомосексуальный выбор объекта не является врожденным или инстинктивным. Выбор сексуальных объектов не предопределяется свойствами хромосом; и все же гетеросексуальный выбор объекта в высшей степени предопределен анатомией и подкреплен культуральным и внешнесре-довым давлением. Он поддерживается общими для всех людей представлениями о партнерстве, традиции семейной жизни, а также о взаимодополнении и противоположности двух полов.

От рождения до смерти все нацелено на сохранение комбинации мужского и женского. Эта тенденция, как уже говорилось, обусловлена не только культурой, но и предначертана анатомически, она поощряется также институтами брака, общества и семьи как основы нашей жизни. Когда мы говорим «предначертана анатомически», мы не имеем в виду, что выбор индивида противоположного пола (гетеросексуальность) является инстинктивным, это означает, что мы должны рассматривать человека как биологическое существо, возникшее в процессе эволюции и нацеленное на выживание.

У человека в силу чрезвычайной развитости мозга огромную роль при выборе лиц и/или объектов, вызывающих сексуальное возбуждение и оргазмическую разрядку, играет — как осознанная, так и неосознанная — мотивация. Там, где массивные детские страхи нарушают и разрушают стандартный паттерн мужское—женское, стремление достичь оргазмическои разрядки приводит к образованию паттерна мркское— мркское или женское—женское (гомосексуальности). Ранние бессознательные страхи ответственны не только за последующее развитие гомосексуализма, но и за все другие измененные паттерны сексуального поведения.

Гомосексуализм, следовательно, можно определить как сексуальную деятельность между лицами одного пола. Она представляет собой измененный паттерн полового поведения, поскольку осуществляется не между мркчиной и женщиной, поскольку не включает в себя проникновение мужского органа в женский в тот или иной момент перед оргазмом и, разумеется, она неэффективна с точки зрения размножения. Психиатрам хорошо известны и другие виды измененного паттерна сексуального поведения: фетишизм, вуаейризм, эксгибиционизм, педофилия и т.д. Общим признаком людей, страдающих от подобных состояний, является неспособность совершить нормальный половой акт между мужчиной и женщиной; поэтому они пытаются достичь оргазмическои разрядки с помощью эрзаца. Таким образом, в узком смысле слова гомосексуализм — это измененный паттерн сексуального поведения, к которому обращаются лица одного пола с целью достичь оргазмическои разрядки.

Если человек неоднократно и в силу внутренней необходимости вступает в сексуальный контакт с лицами того же пола, его можно рассматривать как гомосексуалиста. Характерно то, что, будучи вынужденным поступать иначе — если такое вообще возможно, — он испытывает очень мало удовольствия или не испытывает его вовсе.

732

ИСТОРИЯ

Взгляд на природу гомосексуализма, возникающего на основе опыта, изложен Фрейдом в 1905 году в «Трех очерках по теории сексуальности». Фрейд, Задгер и Ференци исследовали взаимосвязь между детской сексуальностью, перверсией и неврозом и пришли к выводу, что невроз есть обратная сторона перверсии. Примерно в 1910 году первыми из исследователей-психоаналитиков они определили основные психологические факторы развития, ведущие к гомосексуализму. Они установили, что будущий гомосексуалист на самых ранних стадиях развития очень сильно фиксируется на матери. Избавившись от этой привязанности, он продолжает идентифицировать себя с матерью, при этом нарниссически выбирая себя в качестве объекта любви. Как следствие он ищет мужчину, который был бы похож на него и которого он пытается любить так, как он бы хотел, чтобы его самого любила мать. Психоаналитические исследования причины и развития этого нарушения, а именно необычайно сильной фиксации на матери, из-за чего не происходит полного отделения от матери и возбуждение нарциссическим образом переносится с женщин на мужчин, указывают на неразрешимый эдипов конфликт.

Фрейд считал, что последние детерминанты в направлении гомосексуальности добавляются в подростковом возрасте, когда происходит «революция в психической экономике». Когда подросток должен заменить мать другим сексуальным объектом, он может выбрать объект одного с ним пола. Кроме того, трудности при формировании мужской идентификации усиливает наличие холодного, жестокого отца.

Клинические работы того времени чуть ли не исключительно сосредоточивались на неспособности разрешить эдипов комплекс как причинном факторе гомосексуализма. Сам Фрейд не был удовлетворен применением эдиповой теории в качестве окончательного ответа и подчеркивал необходимость искать другие детерминанты, которые бы объясняли ответственные за гомосексуализм психические механизмы.

Фрейд полагал, что гомосексуализм есть задержка и диссоциация психосексуального развития, патологическое следствие эдиповой фазы.

Аналитические исследования к тому моменту не обнаружили ни одного генетического или структурного признака, который можно было бы приложить ко всем или хотя бы к большинству случаев гомосексуализма. Фрейд писал, что задачей будущих исследователей является установить, какие генетические факторы ответственны за гомосексуализм, изучить терапевтические проблемы, присущие лечению гомосексуализма, и исследовать связи между половым влечением и выбором объекта при гомосексуальном поведении.

Пытаясь провести строгую разграничительную линию между нормальным и патологическим поведением, Фрейд столкнулся с большими сложностями. Он говорил, что в тех случаях, когда обязательно имеет место исключительная фиксация, мы вправе назвать гомосексуализм патологическим симптомом. Фрейд придерживался мнения, что конституциональные факторы должны играть определенную роль в гомосексуализме, но он также говорил, что аналогичную роль они играют при любом психическом нарушении. Это ни в коей мере не означает отрицание психологических факторов, ответственных за диспозицию к гомосексуальности. Фактически тем самым он подчеркивал эти сохраняющие свою силу факторы развития 4
.

733

ТИПЫ ГОМОСЕКСУАЛЬНОСТИ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ МОТИВАЦИИ

Примерно семьдесят лет назад Фрейд предложил классификацию, основанную на мотивации — как сознательной, так и бессознательной, — и учитывавшей также внешнесредовые факторы, например недоступность другого пола. В 1905 году он выделил три категории гомосексуалистов:

1. Полностью инвертированные, сексуальные объекты которых относятся исключительно к их собственному полу и неспособные совершить половой акт с человеком противоположного пола или испытать при этом какое-либо чувство удовольствия. (Многие психиатры и исследователи-психоаналитики считают, что в основе этой неспособности лежит страх или тревога.)

2. У инвертированных индивидов с двухсторонней ориентацией
сексуальный объект в равной степени может относиться к тому же полу или к противоположному, поскольку этот вид инверсии
лишен свойства исключительности.

3. У случайно инвертированных недоступность нормального сексуального объекта может привести к тому, что они выбирают в качестве сексуального объекта лицо того же пола.

Дальнейшее исследование показывает, что гомосексуальность следует классифицировать
по трем основным рубрикам: облигатный (истинный) гомосексуализм, эпизодическое гомосексуальное поведение и скрытая гомосексуальность.

Облигатный (истинный) гомосексуализм

Этот тип по своей природе является «репаративным» (см. прим. 5) и выражается в нарушении паттерна нормального течения вследствие ранних (детских) страхов. Он возникает в результате компенсаторных процессов, которые в основном являются бессознательными, и характеризуется высокой степенью жесткости. Индивид при любых обстоятельствах ориентирован на гомосексуальные отношения с целью достичь полного оргазмического удовлетворения. И хотя в некоторых обстоятельствах он может оказаться вынужденным совершить гетеросексуальный половой акт, получить таким образом удовлетворение для него невозможно. Можно показать, что оргазмическая потребность, направленная на лиц того же пола, основывается на самых ранних конфликтах детства и представляет собой психологический процесс восстановления, помогающий смягчить и утолить психическую боль. Это соответствует биологическому процессу восстановления ткани как реакции на термическое, бактериальное или токсическое воздействие или иные формы физиологических вредностей.

Гомосексуальная активность мотивируется бессознательно, она основана на страхе, негибка и стереотипна. У многих, если не у большинства таких людей, невозможность осуществить свои гомосексуальные наклонности вызывает невыносимую тревогу. Этот тип гомосексуалистов навязчивым образом должен совершить половой акт. Если он этого не делает, то страдает от тревоги, достигающей такой интенсивности, что его психическая организация и функционирование оказываются под угрозой. Его желание бывает порой настолько сильным, что его можно сравнить с зависимостью наркомана. Поэтому очень часто гомосексуальный симптом можно рассматривать как чрезвычайно сложную форму реакции, которая служит сохранению патологического душевного равновесия у индивида, страдающего сильнейшим расстройством.

734

Исследователю поведения гомосексуальный акт часто представляется жизненно необходимым средством реинтеграции Я. Как поясняют некоторые пациенты, «все очень просто — получаешь заряд мужественности и вновь в полном порядке. Словно при инъекции морфия, избавляешься от тревоги, боли, напряжения, депрессии, одиночества; ты снова в норме, все вновь функционирует». Это полностью противоречит тяжелому душевному недугу и патологии, которая вскрывается при клиническом обследовании в процессе психоанализа, необходимого для того, чтобы отыскать истоки этого состояния.

Патологическое качество острой, сопровождающейся огромным напряжением депрессии гомосексуалиста — наряду с нарастающей тревогой — угрожает его душевному равновесию, если не удается быстро наладить контакт. Он не способен сублимировать или отвлечься, что так часто сдерживает импульсивное или деструктивное поведение у нормальных и некоторых невротических личностей. Такая настоятельная необходимость найти партнера для полового акта бросается в глаза как при мужском, так и при женском гомосексуализме и является одним из признаков облигатной (истинной) открытой гомосексуальности.

Таким образом, открытая облигатная гомосексуальность мотивирована стремлением компенсировать чувства тревоги, вины, боль или травму; она приводится в действие ранними бессознательными страхами, отличается упорством и стереотипностью и является единственной формой, которую можно рассматривать в качестве истинной гомосексуальности.

Эпизодическое гомосексуальное поведение

В данном случае гомосексуальное поведение является скорее результатом сознательного выбора, нежели бессознательного процесса и, как правило, прекращается при изменении ситуации.

Ситуативная гомосексуальность 5
имеет место в ситуациях, в которых невозможность установления гетеросексуальных контактов может побудить некоторых здоровых людей, например заключенных, к поиску оргазмической разрядки гомосексуальным путем. Но и гомосексуализм, практиковавшийся в древней Греции, по всей видимости, тоже принадлежит к ситуативному типу, хотя недавно установлено, что уже в древней Греции существовали строгие законы в отношении гомосексуальных действий (анальных сношений), включая лишение гражданских прав для мужчин, которые использовали в своих целях мальчиков-гомосексуалистов. И наоборот, разрешалось восхвалять гомосексуальные чувства
к юношам до такой степени, что недалеко было уже и до настоящих гомосексуальных отношений (Lacey 1968). В Спарте гомосексуалист мог даже быть подвергнут смертной казни.

Относительно гомосексуализма в замкнутых группах, лишенных представителей противоположного пола, Бибер (Bieber 1972) сделал важное наблюдение, что мужчины, которые до службы в армии не были гомосексуальны, не проявляли гомосексуальной активности — за редкими исключениями во время Второй мировой войны — и во время службы. Эти данные заставляют пересмотреть устоявшееся мнение о ситуативном гомосексуализме. Так называемый ситуативный фактор у заключенных во многом следует рассматривать как результат борьбы за власть и, на мой взгляд, речь, по сути, идет о насилии.

Редкость соответствующих ситуаций, в которых гетеросексуалисты вступают в гомосексуальные отношения, свидетельствует, впрочем, о силе установившегося в человеческой психике паттерна мужское—женское. Этим объясняется и популяр-

735

ность фотографий красоток у солдат Второй мировой войны. Без сомнения, в тяжелых условиях сексуальная разрядка может быть достигнута с помощью мастурбации, при этом фантазия с помощью изображений пикантно позирующих, полуодетых женщин мистифицирует гетеросексуальные отношения.

Еще один вариант эпизодического гомосексуализма встречается у людей, желающих удовлетворить потребность в изменении способа достижения сексуального возбуждения. Существуют культуры, в которых такая дополнительная активность является составной частью установленного социального порядка, в других культурах она представляет собой исключительно личное отступление от общепринятых социальных норм. Многие из ставших известными вариантов группового секса относятся, пожалуй, к этому типу, хотя, с другой стороны, гомосексуальные контакты среди членов группы зачастую считаются предосудительными.

Институциональная форма эпизодического гомосексуализма встречается у некоторых примитивных племен в качестве составной части их самобытной культуры и может представлять собой символический ритуал культурного единения.

Мотивы, стоящие за разными вариантами эпизодического гомосексуализма различаются между собой точно так же, как мотивы, побуждающие мужчин и женщин стремиться к власти, искать защиту и безопасность, становиться зависимыми, осуществлять месть или испытывать другие особые чувства. В культурах, в которых гомосексуальный акт считается «нормой» и не порицается, мы можем ожидать возрастание «случайного» гомосексуализма. Подобное поведение наблюдается также у невротических социопатических личностей, то есть у людей, страдающих от алкоголизма, депрессии и иных патологических состояний. В этом типе гомосексуальности выбор поведения совершается сознательно, и, если индивид более к нему не мотивирован, оно прекращается 6
.

Скрытый гомосексуализм

В использовании понятия «скрытый гомосексуализм» царит полная путаница. В правильном понимании оно означает наличие базисной психической структуры истинного открытого облигатного гомосексуализма, но без актуального стремления к сексуальным отношениям с лицами того же пола. Хотя причина этого состояния та же, что и при открытой облигатной гомосексуальности, эти лица, как правило, никогда не совершают гомосексуальных действий. Проявление конфликта в человеке и реальное обращение к гомосексуальному «решению» зависят от:

1) степени фиксации на доэдиповой стадии (количественный фактор), интенсивности страха и величины регрессии вследствие эдипова конфликта;

2) выраженности тенденции к признанию гомосексуализма со стороны Я, Сверх-Я и Я-идеала.

3) величины энергии влечений, то есть либидо и агрессии; скрытый гомосексуалист может сознавать, что для оргазмического удовлетворения он предпочитает лиц того же пола, но может и не осознавать. Это может вести к образованию гомосексуальных фантазий и гомосексуального материала сновидений; человек может провести всю жизнь, не реализовав своих гомосексуальных наклонностей и функционируя на краю сферы гетеросексуальных отношений; он может также вступить в брак и иметь детей.

Другой пример — лица, которые, полностью осознавая свои гомосексуальные предпочтения, воздерживаются от гомосексуальных действий. Другие вследствие тяжелого, невыносимого стресса эпизодически и на короткое время переходят к отрытому гомосексуальному поведению, однако булыную часть жизни проводят в

736

качестве скрытых гомосексуалистов. В латентной фазе они могут в ограниченной степени сохранять гетеросексуальную функцию, не получая при этом удовлетворения и зачастую опираясь на гомосексуальные фантазии. Или же они используют гомосексуальные фантазии при мастурбации, или вообще воздерживаются от какой бы то ни было сексуальной активности.

Эти люди, разумеется, являются истинными гомосексуалистами; переход от латентной формы к открытой формой и наоборот представляет собой альтернативный вариант облигатного гомосексуализма. Все типы этой скрытой гомосексуальности потенциально являются открытой гомосексуальностью7
.

Обсуждение

Чтобы продвинуться в понимании мотивов, стоящих за поиском человеком сексуального объекта того же пола, следует упомянуть, что облигатная гомосексуальность может проистекать из конфликта в доэдиповой фазе и что страхи эдиповой фазы усиливают первоначальный конфликт. Конфликт в доэдиповой фазе фиксирует индивида на этой стадии и предрасполагает его к быстрой регрессии к этой первоначальной ступени развития, когда он сталкивается с различными ситуациями в последующих фазах, например со страхом кастрации или пенетрации (проникновения) женщин, чувствами вины, сопровождающими как негативный, так и позитивный эдипов комплекс.

Социальная нестабильность в некоторых пограничных и/или латентных случаях облигатной гомосексуальности имеет эффект катализатора, а именно там, где в силу общественного запрета возникает значительное несоответствие между жизненными потребностями человека и их адекватным удовлетворением. Подобная нестабильность может быть причиной избегания женщин со стороны мужчины, уклонения от определенных аспектов проявления мужской силы и возврата к менее ответственной роли (Kardiner 1954). Таково возможное объяснение более широкого в наше время распространения гомосексуализма, совпадающего с социальными волнениями, когда ставятся под сомнение традиционные роли, привилегии и ответственности.

Гомосексуальное поведение некоторых тяжелых больных шизофренией зачастую проявляется и не как облигатное, и не как эпизодическое. У шизофреника гомосексуализм может быть проявлением спутанной, хаотической и фрагментиро-ванной психической организации. Отчаянная потребность установить человеческие контакты на какой угодно основе вынуждает индивида предаваться любым формам сексуального поведения, включая гомосексуальные акты, вуайеризм, эксгибиционизм, зоофилию, педофилию и т.д. Все это может быть судорожной попыткой пережить хоть какие-то отношения, но эти эпизоды у психотика чаще всего не обладают ни постоянством, ни какими-либо специфическими качествами.

ПСИХОПАТОЛОГИЯ

Органически и физиологически болезнь определяется как нарушение функции, сопровождающееся болью и/или страданием. Значение и многообразные последствия этого нарушения, столь очевидные при облигатной гомосексуальности, в экстремальном случае привели бы к гибели вида. При этой дисфункции бросаются в глаза также скованность, печаль, страх, сознательные и бессознательные чувства вины, которые — как мы видим в своих врачебных кабинетах — властвуют над жизнью гомосексуалиста. Психиатру, занимающемуся психотерапией с такими

737

людьми, это прекрасно известно. Те же, кто не используют психотерапию, зачастую этого либо не видят, либо склонны недооценивать степень страдания, которое испытывает гомосексуалист, поскольку гомосексуализм дает ему лишь временное облегчение от тягостных страхов.

Кроме того, облигатный гомосексуализм может вызвать столь тяжелые расстройства душевного равновесия индивида, что все важные жизненные отношения с самого начала оказываются поврежденными и так или иначе обречены на гибель. Установка к противоположному полу зачастую столь полна недоверия, отвращения, отвержения и ненависти, что никакие отношения, кроме самых поверхностных и непрочных, становятся невозможны.

Хотя психозы и неврозы, разумеется, могут возникать у гетеросексуальных лиц, сама по себе гетеросексуальная ориентация не есть признак патологического состояния, тогда как облигатный гомосексуализм всегда является таковым. Неспособность мужчины к гетеросексуальному поведению и его крайняя враждебность к женщинам, возникающая из страха перед собственными враждебными и инце-стуозными побуждениями в отношении матери, вынуждают избегать всех женщин как таковых. Гомосексуальный симптом (как и другие сексуальные отклонения) нейтрализует страх и приводит в нормальное состояние, которое на самом деле является всего лишь маскарадом.

У облигатных гомосексуалистов в качестве признаков психического заболевания могут расцениваться различные моменты. Они не обязательно присутствуют в каждом случае и могут различаться у каждого индивида как количественно, так и качественно:

1) продолжающееся всю жизнь последействие первичной женской идентификации с матерью и как следствие чувство неполноценности в отношении собственной мужской идентичности; результатом является тотальное чувство женственности или недостаточное чувство мужественности (van der Leeuw 1958);

2) страх оказаться поглощенным и как следствие интенсивный страх, возникающий всякий раз, когда облигатный гомосексуалист пытается вступить в половые отношения с женщиной (Handelsman 1965, Бак 1946);

3) продолжающееся действие архаичных и примитивных психических механизмов, например инкорпорированных и спроецированных страхов (Freud 1905);

4) часто имеют место дефицит телесных границ Я, страх телесной дезинтеграции и чрезвычайная восприимчивость к повреждениям тела внешними объектами;

5) страх потерпеть поражение присутствует в сновидениях всех облигатных гомосексуалистов; обычно он переживается как боязнь оказаться заключенным в пещере, тоннеле или воронке, погрузиться глубоко в водные массы, а также в сочетании с угрозой уничтожения и утраты себя; эти сновидения также объясняются страхом оказаться поглощенным женским телом;

6) гомосексуалист может совершать сексуальные действия лишь вместе с лицом того же пола или в сочетании с иными извращенными действиями;

7) агрессивные импульсы, массированно прорывающиеся под рационализирующей поверхностью «любви и симпатии», угрожают разрушить как отношения, так и партнера;

8) гомосексуальные действия часто совершаются, чтобы избежать паранойяльного развития;

9) сам по себе гомосексуальный акт можно сравнить с действием опиумных алкалоидов, обладающих магической восстановительной силой: это лучший «наркотик», чтобы поддержать телесное Я и чувство собственного достоинства перед лицом угрозы предстоящей дезинтеграции личности; поэтому гомосексуальное поведение интенсивно, импульсивно и имеет непосредственное значение для «выживания» Я гомосексуалиста.

738

10) за очевидной склонностью гомосексуалиста-мужчины к мужчинам скрывается поиск отцовской любви или эрзац-отца и в то же время желание отомстить отцу за то, что тот его не любит; стремление сына к мужской идентификации было фрустрировано холодом, апатией, пренебрежением со стороны отца или же доминировавшим у ребенка страхом оказаться поперек дороги у матери; глубокое недоверие, ярость и обида на мужчин могут расцениваться как результат отцовского отказа защитить сына от властной матери;

11) все облигатные гомосексуалисты, поскольку они не способны исполнять нормальную роль, страдают от интенсивного чувства неполноценности; это чувство не обусловлено общественными установками, но может обостряться в связи с оскорблениями со стороны общества.

Доказательством этого утверждения служит тот факт, что, даже когда стыд и чувство вины, вызванные общественным неодобрением, устраняются, по-прежнему остаются глубоко засевшие чувства неосознанной вины, слабости и беспомощности, убеждение в своей бесполезности из-за,
невозможности функционировать в соответствии с собственной биологической (анатомической) ролью. У большинства гомосексуалистов это приводит также к невозможности максимально реализовать свои способности в несексуальных сферах: в школе, на работе, в качестве члена группы, в соревновании, в интеллектуальном и творческом труде, в самоутверждении и в сфере общей производительной деятельности человека. Если гомосексуалисту удается добиться успеха в этих сферах, то лишь проявив невероятные внутренние усилия. Это поистине монументальный подвиг, достойный величайшего восхищения со стороны общества!

Большинство гомосексуалистов страдает от сильнейшего душевного мазохизма (Bergler 1951, Freud 1919, Sherman 1926). Агрессивные выпады против матери и во вторую очередь против отца обращаются на собственную личность. Все гомосексуалисты боятся признать, что их гомосексуальное поведение является эротизированной защитой от этого более опасного мазохистского состояния (Freud 1917). Мазохизм ищет разрядки через гомосексуальную активность.

У большинства гомосексуалистов происходит эротизация или либидинизация страха, возникшего вследствие доэдиповых или эдиповых конфликтов.

Существует большое число гомосексуалистов, страдающих одновременно тяжелыми нервными болезнями. Многие параноидные шизофреники, параноики и псевдоневротические шизофреники испытывают гомосексуальный конфликт, некоторые демонстрируют гомосексуальное поведение. Фрейд первым обнаружил вероятность того, что определенные невротические и психотические симптомы могут быть проявлением скрывающегося за ними гомосексуального конфликта.

Характерно, что при попытке прервать гомосексуальную деятельность, драматическим образом возникают тяжелые страхи, напряженность, депрессия и другие симптомы, указывая тем самым на функцию гомосексуального симптома, а именно защиты от глубоко укоренившихся страхов с помощью компромиссного образования. Это чуть ли не повсеместное явление отмечалось многочисленными исследователями в процессе психотерапевтического лечения гомосексуалистов.

Кроме того, у гомосексуалистов часто можно констатировать, что они одновременно страдают и другими сексуальными отклонениями, такими, как фетишизм, трансвестизм, так называемый транссексуализм, сексуальный мазохизм и сексуальный садизм.

Хотя внешне всякий раз сохраняется видимость адекватного поведения, неизменно присутствует экстремальный конфликт, грозящий разрушить это хрупкое равновесие. В клинической практике было показано, что все гомосексуалисты-мужчины парадоксальным образом томятся желанием стать мужчиной, а не — как полагали раньше — превратиться в женщину. Они надеются в гомосексуальном акте через идентификацию со своим партнером-мужчиной обрести «заряд» мужественности от его тела и его пениса.

739

Этиологические теории и психические механизмы

Гомосексуализм не является врожденным, он не определяется деятельностью желез и не обусловливается генетически хромосомами; он возникает в результате нарушения семейной констелляции, которое воздействует на ребенка таким образом, что вызывает интенсивные страхи. Как следствие этих страхов не может сформироваться адекватная половая идентификация, и эдипов конфликт (см. статью А. Холдера) остается непреодоленным. Это ведет к задержке психосексуального развития.

Эти выводы различным образом доказаны многочисленными клиническими наблюдениями в ходе психотерапевтического лечения гомосексуалистов. Мы не думаем, что гомосексуалисты, приходящие на лечение, представляют особую группу или нерепрезентативную часть. Утверждение, будто лечиться желают исключительно «больные» гомосексуалисты, в корне неверно, так как многие из наших пациентов принадлежат к числу тех, кто ранее вслух насмехался над предложением лечиться и отстаивал свое исконное право прокламировать «нормальность» гомосексуализма. К числу пациентов принадлежат и те, кто ранее был вполне доволен своей жизнью, пока она не была потрясена внутренним или внешним кризисом (Socarides 1973b).

Исследовательская комиссия «Общества медицинского психоанализа» показала, что основной паттерн сексуального поведения взрослых можно объяснить последствиями адаптации к жизненному опыту и, кроме того, биологически обусловленной диспозицией к гетеросексуальности. Результаты работы этой комиссии, опубликованные Бибером и др. в книге «Гомосексуализм: психоаналитическое исследование», подтверждают наши выводы. В этой связи мы хотели бы сослаться на работу Хаттерера (Härterer 1971), в которой использовались анкеты, магнитофонные записи и психотерапевтические интервью, на Сокаридеса, в деталях представившего восемь случаев мужского и женского гомосексуализма, и на клинические сообщения многих других опытных ученых.

Основной целью исследовательской группы Бибера было собрать информацию о выборке пациентов, достаточно большой, чтобы провести статистическую обработку данных и вместе с тем собрать как можно больше индивидуальной информации, чтобы в конечном счете можно было прийти к надежным клиническим заключениям относительно исследуемых случаев.

Эта работа, проведенная восемью психоаналитиками, одним социальным психологом и одним клиническим психологом, представляет собой систематическое исследование 106 мркчин-гомосексуалистов и ЮОмркчин-гетеросексуалистов, прошедших лечение у 82 членов «Общества медицинского психоанализа» (Нью-Йорк). Индивидуальные данные, полученные на этом этапе исследования, авторы подвергли сравнительному клиническому и статистическому анализу. Из пациентов-гомосексуалистов, подвергшихся терапии, 60 человек имели менее двухсот часов анализа, а 46 человек прошли 200-часовой курс. В контрольной группе пациентов-гетеросексуалистов 40 человек имели менее двухсот часов и 60 человек как минимум двести часов терапии.

Согласно этому отчету основной чертой в поведении матерей гомосексуалистов была необычная близость с сыновьями. Влияние этих матерей на сыновей выражалось в привязывании их к себе, с одной стороны, путем всяческого предпочтения и обольщения, с другой — путем чрезмерного контроля. Во многих случаях сын являлся самым важным человеком в жизни матери, становясь главным объектом для инвестиции либидо вместо мрка. Эти результаты согласуются с теми, что были получены другими психоаналитиками и психиатрами при психотерапевтическом лечении пациентов-гомосексуалистов. Поэтому мать гомосексуалиста представала чрезмерно обольстительной и подавляющей. Сын часто производил впечатление, что он узурпировал положение отца и поэтому чувствовал перед ним неловкость и стыд.

740

Результат исследования группы Бибера, а именно констатация серьезнейшего дефицита отношений между отцом и сыном, в точности совпадает с клиническими данными у наших членов «Task-Force», где были выявлены равнодушие, отвержение и враждебность со стороны отца, а также взаимные враждебные чувства между отцом и сыном. Эти отношения между отцом и сыном в основных чертах явно отличались от тех, что царили в отношениях между матерями и их сыновьями-гомосексуалистами, где на переднем плане выступала теснейшая близость. При явном равнодушии и враждебности как основной черты отношений между отцом и сыном-гомосексуалистом контакты отца с сыном были нерегулярными, что сигнализировало о страхе отца сблизиться с собственной семьей.

В формировании гомосексуальности чрезвычайную роль играет страх кастрации. Это, однако, является неспецифическим фактором, который встречается также у невротиков и у других типов людей с отклонениями в сексуальном развитии. В случае мужского гомосексуализма ненавистный соперник может трансформироваться в объект любви, в отличие от параноика, у которого мужской объект желания становится преследователем.

По мнению Анны Фрейд, стремление к мужской идентичности через идентификацию в сексуальном контакте с партнером того же пола является важным фактором гомосексуального поведения (А. Freud 1954).

Быховски, исследовавший многих гомосексуалистов и обнаруживший сходство психической структуры между ними и шизофрениками, в частности в «инфантилизме либидинозной организации и в некоторых примитивных чертах Я» (Bycrvowsld 1945), привел доказательства возникновения причин гомосексуальности в жизненном опыте. Границам Я гомосексуалиста не хватает прочности; это приводит к расплывчатости идентификаций. Выражаясь иначе, можно сказать: особая слабость гомосексуального Я основана на его нарциссической диспозиции. Оно фиксировано на ступени, предшествующей образованию разграниченного Я. Эта диспозиция порождает склонность цепляться за разных людей, которая опять-таки основывается на переживании отвержения в раннем детстве или, иначе говоря, на нарцис-сическом выборе объекта. Такая зависимость является выражением чувства слабости; нарциссический выбор объекта свидетельствует о гиперкатексисе себя самого вместо объектов. В результате нарциссического гиперкатексиса психического и физического Я возникает склонность к ипохондрии и переоценке фантазий. Этим, возможно, объясняется недостаточная толерантность к фрустрации у гомосексуалистов. То есть гомосексуалист зависит от инфантильных привязанностей, позволяющих сохранить собственные завышенные представления о себе.

Многие исследователи сообщают, что большинство случаев гомосексуализма основано на определенной психологической структуре. Тесная связь, страх и чувства вины в отношениях мальчика с матерью вызывают определенные психические изменения. Это является решением не через истинное отделение, а через вычленение некоторой части инфантильной сексуальности, в результате чего для Я становится важным догенитальное удовольствие, а остальная сексуальность подвергается вытеснению. В этом состоит основной механизм развития гомосексуальной перверсии, названный в честь известного аналитика механизмом Ганса Захса (Sachs 1923).

К другим механизмам, распространенным при гомосексуализме, относится, например, отождествление груди и пениса, когда гомосексуалист воспринимает пенис партнера как замену материнской груди. Тем самым он может уберечься от позитивного эдипова комплекса, что необходимо ему из-за его привязанности к матери и ненависти к отцу, и от карающих, агрессивно-деструктивных побуждений в отношении тела матери. Еще одним механизмом является психический мазохизм. Встречаются также эротизация страха и имеющая огромное значение идентификация с партнером-мужчиной в половом акте.

741

В моей книге «Открытый гомосексуалист» я подробно описывал свойственную всем гомосексуалистам неспособность осуществить переход от единства матери и ребенка в раннем детстве к индивидуации (теория доэдиповой этиологии, Socarides 1968b). В результате у гомосексуалистов происходит частичная фиксация и одновременно возникает тенденция к регрессии к ранним отношениям между матерью и ребенком. Это переживается гомосексуалистом как угроза собственного уничтожения и проявляется как утрата границ Я и чувство отсутствия целостности. Этот пункт был подтвержден многочисленными случаями облигатных гомосексуальных пациентов, проходивших у меня психоанализ.

Предположение, что гомосексуализм возникает в результате жизненных переживаний, означает, что гетеросексуальность и гетеросексуальная объектная любовь возможны, если благодаря соответствующим психологическим мерам устранен страх, приведший вначале к сдерживанию развития, а затем к появлению гомосексуальности. Это подтверждено примерно в 33— 50 % случаев, когда пациенты были мотивированы подвергнуться психотерапевтическому лечению и стремились измениться (Bieber et al. 1962; Ellis 1956; Klein 1946; Socarides 1969b).

ТЕРАПИЯ

В 1905 году Фрейд писал, что единственная возможность помочь гомосексуальному пациенту состоит в том, чтобы посредством гипнотической суггестии способствовать подавлению его симптомов. В 1920-м он полагал, что психоанализ можно использовать при лечении сексуальных отклонений, включая гомосексуализм.

В 1950 году Анна Фрейд заявила, что многие ее пациенты избавились от своей инверсии в результате психотерапии. Это касалось даже тех, кто настаивал на своем желании остаться гомосексуальным и подвергся терапии лишь для того, чтобы ослабить сопутствующие симптомы.

Является общепризнанным, что для успеха терапии необходимо интерпретировать пациенту его страх кастрации, страх оральной зависимости, отвращение к противоположному полу и страх перед собственной деструктивностью и садизмом. Однако интерпретация, вызывающая сильнейшее сопротивление пациента, — это интерпретация попытки стать мужественным через идентификацию с партнером и его пенисом в гомосексуальном акте (А. Freud 1950).

После того как эта интерпретация проработана, пациент оказывается способным функционировать гетеросексуально, при этом он проходит через нарциссичес-ки-фаллическую фазу, в которой женщины служат лишь «мерилом» его пениса. Бессознательные тревожные фантазии гомосексуалистов, что в кульминационный момент полового акта они растворятся в женщине (страх поглощения), является другой важной интерпретацией.

О многочисленных случаях успешно проведенного анализа сообщается из разных источников. Одним из первых сообщений было неопубликованное информативное сообщение «Центрального статистического комитета Американской психоаналитической ассоциации». В группе пациентов, прошедших полный курс терапии (всего 22 человека), 8 человек были описаны как излеченные, в 13 случаях отмечалось улучшение и только в одном было констатировано отсутствие каких-либо изменений. Это означает успех в трети из всех представленных случаев. В группе, где лечение не завершилось (всего 34 человека), у 16 человек отмечено улучшение, трое были определены как не поддающиеся лечению и пятеро «направлены к специалисту». Во всех указанных случаях излечения дальнейшие исследования подтвердили наличие полноценной гетеросексуальной роли и функции.

742

В 1962 году исследование Бибера и его сотрудников оказало значительный вклад в прояснение уровня развития терапевтических знаний и эффективности терапии, привело клинически и статистически обоснованные доказательства того, что гомосексуализм может эффективно излечиваться. Из 106 гомосексуалистов 29 (27 процентов) стали полностью гетеросексуальными.

Наряду с использованием раскрывающей техники аналитической психотерапии применялись методы вмешательства и модификации в обхождении с переносом, сопротивлением и регрессией.

В 1953 году исследование, проведенное в клинике г. Портмен (Англия) принесло следующие результаты: «Психотерапия, по-видимому, оказывается безуспешной лишь с небольшим числом пациентов в каждой возрастной группе, у которых с давних пор существующая установка сочетается с недостаточным желанием измениться». В этом исследовании, проведенном под руководством Э. Гловера, достигнутые улучшения были разделены на три категории: а) излечение, то есть исчезновение сознательных гомосексуальных импульсов и развитие полной гаммы гетеросексуальных импульсов; б) значительное улучшение, то есть исчезновение гомосексуальных импульсов без развития гетеросексуальных импульсов в полном объеме; в) улучшение, то есть усиление интеграции Я и способности контролировать гомосексуальные импульсы (Glover 1960).

При проведении фокального лечения (кратковременной терапии, нацеленной на облегчение гомосексуальных симптомов) Гловер полагает, что социальный страх, особенно отчетливо наблюдаемый у пациентов в личной жизни, базируется на проекции бессознательных чувств вины. Он придерживается мнения, что наказую-щая позиция закона и общества заставляет пациента проецировать скрытые реакции Сверх-Я на общество или закон.

Возможность исследовать свои бессознательные и сознательные фантазии и поступки на основании отношений между двумя лицами, которая предоставлена пациенту в индивидуальной терапии, в групповой терапии менее доступна. С другой стороны, здоровое и нездоровое взаимодействие между пациентом и семью или восемью людьми, оказавшимися в таком же положении, позволяет отчетливо увидеть основную проблему. Гершман (Gerschman 1967) в последние двенадцать лет проводил комбинированную программу одновременной групповой и индивидуальной терапии. Терапевт и члены группы помогали при этом осознать здоровые интеракции, невротическую защиту и конфликтные чувства по отношению к себе и другим. Группы состояли исключительно из гомосексуалистов, пяти мужчин и четырех-пяти женщин. При этом оказалось, что подобные гомогенные группы действительно хорошо развивались, благодаря чему удавалось преодолевать закрытость и чувство приниженности. В силу одинаковой сексуальной ориентации интересы и склонности совпадали, и иногда пациентам удавалось изживать свои гомосексуальные чувства даже помимо занятий.

Возникает атмосфера взаимопринятия, общая цель, а это, в свою очередь, ведет к попыткам понять причину, природу, динамику и стойкость гомосексуальных симптомов. Несмотря на общую основу группы, эмоциональные проблемы, от которых страдает в жизни каждый ее член, являются для этого человека уникальными. Поэтому материал, относящийся к случаю каждого из пациентов, рекомендуется тщательно исследовать в группе, чтобы устранить сопротивление — благодаря специальным знаниям терапевта о психодинамике — и чтобы все члены группы действительно смогли поделиться своими личными взглядами. Члены группы постепенно начинают понимать динамику своего бессознательного и взаимосвязь между нынешним образом жизни и обусловливающими факторами в своей ранней жизни. Более того, они научаются распознавать психодинамические силы, приводящие к возникновению облигатной сексуальности.

743

Позиция группы в вопросе смены гомосексуальной ориентации на гетеросексуальную становится более твердой. Со временем появляется вера, что подобная перемена возможна. Многое зашлет
от того, насколько велики мотивация и желание преодолеть страх, который влечет за собой такой шаг. На основании многолетнего опыта групповой терапии гомосексуалистов Гершман сообщает, что он не знает ни одного пациента, у которого бы в конце концов этот страх не уменьшился. По его оценке, в результате комбинированной индивидуальной и групповой терапии около двадцати процентов оказались способны перейти от облигатного гомосексуализма к активной гетеросексуальной функции.

В 1968 году Сокаридес сообщил, что более 50 процентов известных ему обли-гатных гомосексуалистов с очень сильной мотивацией к изменению, которые подвергались аналитической психотерапии с интенсивностью от четырех до пяти сеансов в неделю, не только проявили полноценную гетеросексуальную функцию, но и оказались способны развить чувство любви к своим гетеросексуальным партнерам (Socarides 1973a).

Терапевт должен решить, следует ли приступить к лечению гомосексуализма с помощью регулярной психотерапии или же для пациента будет достаточно фокального облегчения его симптомов. В любом случае терапевт должен уметь обходиться с осознанными и бессознательными чувствами вины и сильным страхом, возникающим у пациента, когда тот пытается установить гетеросексуальные отношения, и, разумеется, с эдиповым комплексом и страхом кастрации.

Необходимо указать пациенту на защитные аспекты гомосексуального поведения. Гетеросексуальное™ можно достичь, лишь обнаружив позитивные аспекты первоначальных отношений пациента с женщинами (матерью, сестрами) и раскрыв связанные с ними страхи и чувства вины (реальные или воображаемые), которые являются следствием негативных аспектов этих ранних переживаний.

Вопрос, следует ли во время лечения запрещать гомосексуальную деятельность, должен решаться на основании того, какое бессознательное значение она имеет для пациента. Приступы страха и враждебности могут поставить под угрозу успех терапии, если врач запрещает деятельность, которую пациент воспринимает как жизненно необходимую. Необходим контроль над степенью регрессии, чтобы компенсировать ее использование в качестве сопротивления в отношениях переноса. Пациенту следует постоянно напоминать, что решение его проблемы в конечном счете произойдет вне психиатрической практики, а именно в попытке функционировать гетеросексуально.

При выборе пациентов необходимо руководствоваться следующими критериями:

1. Чувства вины со стороны пациента из-за бессознательных желаний, лежащих в основе гомосексуальности. Отсутствие осознанной вины не означает, что пациент не страдает от чувства вины; вместо этого он может испытывать стремление к наказанию и своим поведением наносить себе вред. Наличие бессознательной вины, которая возникает вследствие инфантильных страхов и желаний, выводит проблему за пределы ее экстернализированного контекста и превращает ее во внутренний конфликт. Когда пациент впервые осознает эту проблему как внутренний психический конфликт, он, наконец, встает на путь избавления от гомосексуализма и уже не может рассматривать себя — если к тому был прежде склонен — как простую жертву установок и мнений общества.

2. Пациент должен подвергнуться лечению добровольно. Это означает: в идеале пациент-гомосексуалист должен добровольно обратиться за помощью, а не под давлением родителей или иных влиятельных лиц, поскольку гомосексуалисты часто одержимы к ним бессознательной ненавистью.

744

III ВСТУПЛЕНИЕ

На Международном психоаналитическом конгрессе 1955 года в Женеве У. Г. Гиллеспи представил работу «Общая теория сексуальных перверсий», которая стала краеугольным камнем при исследовании этой области девиантного поведения. При этом он отстаивал мнение, что тема перверсий, хотя и не пренебрегаемая полностью психоаналитиками, с тех пор, как она приобрела столь большое значение во фрейдовских теориях сексуальности и невроза, как ни странно стала привлекать к себе поразительно мало внимания. Объяснялось это просто: на эту тему в годы становления психоанализа Фрейд написал выдающуюся работу «Три очерка по теории сексуальности» (1905). Здесь он отчетливо признает «тесную связь между проявлениями ранней сексуальности, взрослой сексуальной перверсией, неврозом и психозом» (Gillespie 1956).

В теории Гиллеспи имеется семь основных пунктов:

1. Он полагает, что основу перверсии составляют важные элементы детской

сексуальности.

2. «Тем не менее клиническая перверсия специализирована особым образом, оставляя открытыми лишь один или два пути, чтобы испытать сексуальное возбуждение, отвести сексуальное напряжение и создать сексуальные объектные

отношения».

3. Перверсия представляет собой защиту от конфликтов в связи с эдиповым

комплексом и страхом кастрации.

4. «Защитные системы вызывают а) регрессию проявлений влечения (либидо и агрессии) на догенитальные ступени, в результате чего возрастает садизм и связанные с ним чувства страха и б) чувства вины (и еще одну защиту от них), чтобы защитить объект от ненависти» (Gillespie 1940).

5. Особым свойством перверсии является либидинизация страха, вины и боли

как метод защиты.

6. Поведение и защитные меры Я не менее важны, чем судьбы влечений.

7. При перверсии Я присваивает определенную часть инфантильной сексуальности и таким образом становится способным отвергнуть все остальное (механизм Захса). Гиллеспи считал, что Я может сделать это во-первых, потому, что Сверх-Я наиболее толерантно к этой форме сексуальности, а во вторых, «из-за расщепления в Я и в объекте... Идеализированный объект и относительно свободная от страха и вины часть Я используются в целях построения сексуальных отношений, которые, так сказать, осуществляются в сфере, где не действует контроль со стороны реальности» (Gillespie 1940).

Формулировки Гиллеспи отражают состояние нашей психоаналитической теории и нашего понимания сексуальных отклонений в середине пятидесятых годов. Его работа обширна, поскольку учитывает инфантильную сексуальность и подтверждает, что проблема сексуальных отклонений заключается в защите от эдиповых проблем. В ней делается акцент на концепции, согласно которой при сексуальных отклонениях скорее происходит регрессия либидо и агрессии на доэдиповы стадии, нежели первичная фиксация на этих стадиях. В ней подчеркивается важность поведения Я и защитных мер Я, а также значение механизма Захса. В ней описываются особенности Я, позволяющие ему заимствовать определенную часть инфантильной сексуальности и в результате отвергнуть остальную. Сверх-Я имеет совершенно определенное отношение к Я, которое делает Я толерантным к этой особой форме сексуальности. Расщепление в Я зачастую происходит наряду с расщеплением сексуального объекта, вследствие чего объект идеализируется как «относительно свободный от страха и вины» (Gillespie 1940).

745

За три года до выступления Гиллеспи Американской психоаналитической ассоциацией был проведен семинар под названием «Психодинамика и лечение перверсий», о котором сообщил Арлоу. Во вступительной речи Лорана, руководителя семинара, указывалось, что перверсии «образуют широкое поле разнообразных клинических феноменов, для которого не разработаны четко очерченные специфические понятия, которые можно было бы использовать для классификации, описания этиологии или психодинамики. Поэтому возникла необходимость систематически подытожить наши знания в этой области. Следует спросить: имеет ли фиксация на догенитальном уровне первостепенное значение в этиологии перверсий и — если это так — как это отражается на понимании психодинамики и терапевтической работе? С другой стороны, если регрессия к предыдущим ступеням фиксации имеет каузальное значение, допустимо ли, используя терапевтическую технику, оставлять в стороне нормальное сексуальное развитие в детстве и главным образом концентрироваться на причине и воздействии такой регрессии ?»

На этом же семинаре Бак на примере анализов двух фетишистов (Бак 1953) продемонстрировал, что «использование фетишизма как защиты от страха кастрации... должно быть заложено ранним опытом — переживаниями из дофалличес-кой фазы, неприятными переживаниями в ранних отношениях мать—дитя». Бак полагал, что «потенциальный фетишист... воспринимает угрозу разлуки с'матерью как такую же сильную — если не большую, — что и угрозу утраты пениса». Многие участники семинара, напротив, остались при мнении, что истоки перверсий по-прежнему следует искать в конфликте эдиповой фазы.

Хотя автор в значительной мере солидарен с формулировками Гиллеспи и признает полезность концепции эдипова происхождения сексуальных отклонений как с терапевтической, так и с теоретической точек зрения для подхода к любым перверсиям, он бы хотел представить новые гипотезы.

Теория единого происхождения сексуальных перверсий возникла в результате интенсивной работы автора с гомосексуальными пациентами, у которых ядерный доэдипов конфликт драматическим образом вновь проявлялся у индивидов, которые не обнаруживали никаких признаков открытого психоза и которые, если отвлечься от их перверсии и связанных с этим проблем в их жизни, относительно нормально функционировали. Аналогичные клинические наблюдения были сделаны также Фляйшманном (Fleischmann I960). Эту теорию Сокаридес также применил к случаям психоаналитической терапии фетишизма (1960а), трансвестизма, педерастии (1959), эксгибиционизма, сексуального мазохизма, вуайеризма и сексуального садизма (1974) и так называемого транссексуализма (1969а).

Данная теория9
, которой придется оставаться предварительной, пока ее не подтвердят другие исследователи, разработана в течение последних пятнадцати лет в результате интенсивного исследования и индивидуальных анализов пациентов, страдающих перверсиями. Она ограничивается сексуальными отклонениями обли-гатного типа — оставляя в стороне те, что обусловлены ситуативными и эпизодическими мотивациями, — и отклонениями, при которых неосуществление извращенных действий вызывает тревогу. Возможно, существуют и другие случаи сексуальных отклонений, которые не укладываются в описанную здесь этиологическую систему.

В проекте 1967 года, представленном мною на собрании Американской психоаналитической ассоциации в декабре 1969 года, говорилось, что сексуальное отклонение вполне может быть результатом нарушений, которые проявились раньше, а не на доэдиповой фазе человеческого развития, как это считалось и признавалось повсеместно.

746

Основные положения данной теории таковы:

1. Ядерные конфликты у лиц с сексуальными отклонениями проистекают из самых ранних периодов жизни и вынуждают их к сексуальному поведению, которое не только предоставляет оргазмическую разрядку, но и обеспечивает выживание Я.

2. Доэдипова фаза, особенно возраст от полутора до трех лет, имеет большое значение для возникновения сексуальных отклонений. В этой фазе происходит первичная доэдипова фиксация; при неблагоприятных условиях может возникнуть регрессия к этой ранней фазе фиксации 10
.

3. Пациент с сексуальной перверсией неспособен успешно пройти через сим-биотическую фазу и фазу «сепарации—индивидуации» (М. Малер) раннего детства; в результате возникает базальная тревога, приводящая к сексуальной перверсии.

4. Источник базальной тревоги при сексуальной перверсии относится к этой доэдиповой фазе. Вследствие такого дефекта в развитии и созревании возникают тяжелые функциональные расстройства Я и тем самым появляется возможность недостаточного развития половой идентичности.

5. Сексуальные отклонения служат вытеснению ядерного комплекса: навязчивому стремлению регрессировать к доэдиповой фиксации, в котором заключено желание и страх слияния с матерью, чтобы восстановить примитивное единство мать—дитя, то есть симбиотические формы отношений.

Далее будут рассмотрены только два исследованных автором сексуальных отклонения. (О проблеме мазохизма см. статью Ж.-М. Алби и Ф. Паше.)

ФЕТИШИЗМ

Фетишист вынужден использовать несексуальный объект при подготовке или во время полового акта, чтобы достичь сексуального удовлетворения. Процесс экс-цессивной либидинизации зачастую направляется на части тела — субъекта или объекта, — которым в бессознательной системе фантазии угрожает опасность; типичным примером является фетишизация ступни. У других сильно развитый механизм замены задействует лишь дополнительный элемент завуалированной защиты, например предмет одежды, который становится фетишем. У третьих это опять-таки является своего рода удовольствием, которое либидинизируется вместо объекта, подвергающегося в фантазии опасности, например вдыхание запаха фекалий. Методом сексуальной разрядки может быть либо мастурбация, либо половой

акт в той или иной форме.

Факты, обнаруженные в исследовательских работах по фетишизму, можно подытожить следующим образом: а) распространен фетишизм, объектами которого являются ступня, обувь и белье. Реже в качестве фетишей выступают волосы или мех. И наоборот, кожаные и резиновые изделия, предметы со шнурками, остриями, шипами, блестящие или пахучие часто используются в качестве фетишей. Очень часто эти предметы тесно связаны с кожей, особенно с запахом кожи, б) По всей вероятности, имеется немало случаев слабовыраженного фетишизма, включающих в себя лишь фетишеподобные ритуалы. В частности, как правило, не считается фетишистской перверсией, если необходимым условием достижения возбуждения перед половым актом является созерцание женщины в определенном наряде или обнаженной, например в туфлях на высоком каблуке, в) Зачастую опора на фетиш необходима для самого полового акта при гетеросексуальных или гомосексуальных отношениях, г) Фетишизм у женщин встречается редко, поскольку женщина может скрыть отсутствие оргазмической реакции и тем самым избежать нарцисси-

747

На этом же семинаре Бак на примере анализов двух фетишистов (Вак 1953) продемонстрировал, что «использование фетишизма как защиты от страха,
кастрации... должно быть заложено ранним опытом — переживаниями из дофалличес-кой фазы, неприятными переживаниями в ранних отношениях мать—дитя». Бак полагал, что «потенциальный фетишист... воспринимает угрозу разлуки с'матерью как такую же сильную — если не большую, — что и угрозу утраты пениса». Многие участники семинара, напротив, остались при мнении, что истоки перверсий по-прежнему следует искать в конфликте эдиповой фазы.

Теория единого происхождения сексуальных перверсий возникла в результате интенсивной работы автора с гомосексуальными пациентами,
у которых ядерный доэдипов конфликт драматическим образом вновь проявлялся у индивидов, которые не обнаруживали никаких признаков открытого психоза и которые, если отвлечься от их перверсии и связанных с этим проблем в их жизни, относительно нормально функционировали. Аналогичные клинические наблюдения были сделаны также Фляйшманном (Fleischmann 1960). Эту теорию Сокаридес также применил к случаям психоаналитической терапии фетишизма (1960а), трансвестизма, педерастии (1959), эксгибиционизма, сексуального мазохизма, вуайеризма и сексуального садизма (197'4) и так называемого транссексуализма (1969а).

Данная теория 9
, которой придется оставаться предварительной, пока ее не подтвердят другие исследователи, разработана в течение последних пятнадцати лет в результате интенсивного исследования и индивидуальных анализов пациентов, страдающих перверсиями. Она ограничивается сексуальными отклонениями обли-гатного типа — оставляя в стороне те, что обусловлены ситуативными и эпизодическими мотивациями, — и отклонениями, при которых неосуществление извращенных действий вызывает тревогу. Возможно, существуют и другие случаи сексуальных отклонений, которые не укладываются в описанную здесь этиологическую систему.

В проекте 1967 года, представленном мною на собрании Американской психоаналитической ассоциации
в декабре 1969 года, говорилось, что сексуальное отклонение вполне может быть результатом нарушений, которые проявились раньше, а не на доэдиповой фазе человеческого развития, как это считалось и признавалось повсеместно.

746

Основные положения данной теории таковы:

ФЕТИШИЗМ

акт в той или иной форме.

747

ческой обиды. Он может наблюдаться у женщин с крайне выраженными мужскими наклонностями и фантазиями об обладании пенисом. Тем не менее формы фетишизма, не связанные явным образом с генитальным функционированием, например клептомания, ритуальная подготовка к мастурбации или половому акту, использование талисманов и т.д. нередко встречаются и у женщин (Greenacre 1953, 1955). д) Лишь в немногих случаях открытое фетишистское поведение прослеживается до четвертого или пятого года жизни. Обычно оно проявляется в последние годы подросткового возраста. (У моего пациента, который описывается в данной статье, фетишистская перверсия стала активно проявляться с пяти лет.) е) Фетишизм почти всегда связан с другими сексуальными отклонениями, такими, как вуайеризм, садизм, гомосексуализм и в особенности трансвестизм, ж) Фетиш должен символизировать как пенис, так и его противоположность, вагину, з) Даже если фетиш является запахом или имеет другие нематериальные свойства, он представляет собой «своего рода материально-символическое единство» (Greenacre 1953, 1955); при этом он не должен вызывать опасения, что может быть утрачен, например вследствие уменьшения его размеров или изменения формы, и) Фетиш должен также обладать способностью оставаться сохранным вне тела, чтобы он в то же время мог визуально интроецироваться и стабилизировать чувство собственного тела, к) Фетиш должен быть: долговечным, чтобы избавить от страха перед импульсами к уничтожению; неживым, чтобы не мог мстить; неподвижным, чтобы противостоять страху перед чувствами, связанными с изменением величины и формы пениса и тела, л) Выраженный страх кастрации, относящийся к фаллической фазе, и примитивные страхи разрушения схемы тела возникают всякий раз, когда фетишист пытается совершить половой акт и обнаруживает, что его партнер не имеет пениса, или же ощущает либо видит, как его собственный фаллос исчезает в вагине.

Развитие фетишистской перверсии (клинический пример)

Пациент был интеллигентным, с художественными наклонностями человеком в возрасте около тридцати лет. Его мягкость, дружелюбие и приятная манера держаться неожиданно сменялись сильнейшей враждебностью и массированными словесными нападками, которые в свою очередь прерывалась приступами заикания. Насколько он себя помнил, он всегда страдал от страха быть разлученным с матерью; он был к ней очень привязан и отвергал каждого, к кому она проявляла интерес. Его родные часто рассказывали, что с раннего детства он ненавидел каждого, кто отнимал у него мать. На втором и третьем году жизни ему снились кошмары, в которых он избивал свою мать. Будучи писательницей, она нередко отлучалась из дому на несколько недель. В этих случаях о нем заботилась бабушка, которую он терпеть не мог и отвергал. Его отец, преуспевающий бизнесмен, держался с мальчиком холодно и отстраненно и обычно виделся с ним только за завтраком. С полутора до четырех лет он сам себе напевал колыбельную, мотая при этом головой. Когда его заставили прекратить эти действия, он начал страдать тяжелой бессонницей и различными страхами, в частности страхом перед животными и темнотой. С раннего детства у него был любимец — плюшевый мишка; он ревел, если его не было под боком и не мог без него уснуть (переходный объект, см. статью М. Хана в т. III). Эта связь сохранялась очень долго и продолжалась вплоть до восьмилетнего возраста. Он очень ревновал к своей младшей — на три с половиной года — сестре и проявлял к ней крайнюю враждебность. Как заворо-

748

женный следил он за все увеличивающимся животом своей матери и во время анализа вновь пережил близость и тепло, которые он (в возрасте двух с половиной лет) испытывал, когда сидел на коленях матери, ухватившись за нее. Когда она опускала его на пол, он всегда испытывал печаль и депрессию. В три года ему рассказали, что у него была слишком большая голова, и поэтому при родах матери пришлось делать кесарево сечение. Одним из самых ранних его воспоминаний (примерно в возрасте трех—трех с половиной лет) было «постоянно возникавшее представление о ком-то, кто взял нож и разрезал маму». С четырех до семи лет он любил слушать рассказы о разрушениях, причиненных огнем, о разрушенных домах, землетрясениях, образующих трещины в земле, и о людях, поглощенных этими впадинами, об обрушившихся зданиях и т.д.; он слушал эти рассказы с напряженным вниманием. Он мог часами рисовать подобные сцены до и после разрушения. Символика этих рисунков, которые он сохранил, была очевидна: грудь, отверстия вагины и т.п. Важным фактором возникавшего у него возбуждения и страха была при этом перемена сцены.

Всем друзьям бросалось в глаза сходство между матерью и сыном, его часто отмечали и родственники. Движения его рук и тела были в точности как у нее, он говорил с теми же интонациями и хотел всегда находиться с ней рядом. Он проявлял мало интереса к кому-либо другому, включая сестру и отца, разве что мочиться он предпочитал в отцовской комнате.

Между шестью и восьмью годами пациенту часто снился один и тот же сон, в котором «что-то меня окружало», «полностью меня накрывало». В возрасте от четырех до пяти лет он настаивал, чтобы мать перед сном укутывала его таким образом хотя бы до талии. Это укутывание тела и последующее выражение его в повторяющемся сновидении было предтечей фетиша мужского нижнего белья, который в дальнейшем приводил его к оргазму. «Я мог представить себе, что значит быть мертвым, лежать неподвижно, точно в гробу, как покойник, ни с кем не общаться, никак не действовать; я мог делать так снова и снова, не переставая». С детства он мечтал о «покрывающем материале», которым можно было бы укутаться, накрыться и защититься, когда ложился спать. Это означало гарантию, что с ним не произойдет никаких изменений. Он начал также бояться, что во время сна, если не укрыться полностью, что-то случится с его телом. Произошло смещение страха разрушения тела на использование одеяла, чтобы предотвратить это разрушение. Позднее это покрывало трансформировалось в определенный предмет одежды, вызывавший оргазмическую разрядку: мужское белье в качестве фетиша.

В возрасте девяти лет он пережил сильное эротическое возбуждение во время арабского фильма-сказки, в котором с героини силой сорвали тонкие шелковые одежды и облачили в рубище. Вначале пациент рассказывал об этом как о первом осознанном эротическом впечатлении. В дальнейшем, однако, в ходе анализа выяснилось — наряду с бессознательными желаниями беременности, — что уже в пять лет он использовал свое белье, чтобы вызывать эрекцию, а именно с помощью представления, будто таким образом увеличивалась его плоть. Он испытывал возбуждение и сексуальное желание, слушая оперу, в которой женские партии исполняли мужчины. Здесь его мечта становился явью — женщина со скрытым фаллосом. С десяти лет представление о Дугласе Фэйрбэнке, с которого срывают шелковую рубашку и внезапно обнажают его волосатую грудь, стало основным способом достижения сексуального возбуждения. Из-за желания и страха кастрации он не выносил вида порезов, открытых ран или мыслей об операции. Когда ему исполнилось двенадцать лет, мальчик, презрительно отзывавшийся о его «голове как арбуз», появился перед ним в длинных подштанниках, и пациент настолько возбудился, что у него произошла эякуляция. (Мать рассказывала ему, что во время

749

родов его голова оказалась настолько большой, что ради безопасности пришлось «разрезать маму» и извлечь его на свет.) С двенадцати лет он сексуально возбуждался при виде мужского нижнего белья, не скрывавшего контуры мужских гениталий. С этого началась фетишизация нижнего белья. Представления о гениталиях или их контурах не вызывали только длинные панталоны. Самому надевать мужские подштанники, видеть, как их носят другие мужчины, переживать в воображении, как их носят мужчины или, в некоторых случаях, просто видеть их в витрине — все это приводило к сексуальному возбуждению и зачастую к эякуляции.

Примерно с четырнадцати лет возбуждение, вызывавшееся его сексуальными фантазиями, стало усиливаться более явными фантазиями о беременности — например, изменения формы и размеров у женщины в первые три месяца беременности вызывали у него внезапное сексуальное возбуждение и эякуляцию. Фигура мужчины, бывшего прежде стройным, а затем начавшего полнеть, также стала его стимулировать. Вид слегка погрузневшего мужчины, показавшегося выше пояса из воды, мог вызвать у него сильную эрекцию и оргазм (в возрасте между четырнадцатью и семнадцатью годами). В этом случае вода являлась заменой фетиша. Представление о большом, отделенном от тела пенисе, вызывало эякуляцию; «полнота» (беременность) переносится здесь на пенис (большой пенис — младенец — грудь).

Фетиш задействовался всякий раз, когда он чувствовал себя подавленным, одиноким и нелюбимым, особенно когда он разлучался с матерью или терпел неудачу в социальной или профессиональной сфере. Все его сексуально возбуждающие фантазии являлись воплощением его веры в фаллическую мать. Так, в его подсознании начинавший полнеть мужчина представлялся ему женщиной с пенисом, то есть мужчиной, превратившимся в женщину. Кроме того, он представлялся беременной фаллической матерью, с которой идентифицировал себя пациент. Любое покушение на тело или предметы одежды, соприкасавшиеся с телом, представляло собой повреждение женщины вследствие полового акта, то есть женщину с пенисом в себе или готовую разродиться ребенком. Эти садомазохистские фантазии позволяли ему испытывать исполненные наслаждением и страхом возбуждение и оргазм. Все это в конечном счете удалось выявить довольно легко, поскольку являлось всего лишь фантазиями, скрытыми замещающими образованиями и смещениями. С возрастающей откровенностью пациент в конце концов заявил, что «идея сделать с собой нечто, что причинит боль, но не убьет, откликается во мне. Мне хотелось бы без вреда для себя испытать, как вспарывают мое тело и почувствовать при этом сексуальное возбуждение, но так, чтобы на самом деле его не вспарывали». Эта мазохистская фантазия словно тонкая вуаль скрывала его желание забеременеть и выносить ребенка.

Как и следовало ожидать, нормальная фигура мужчины или женщины не вызывала у него никаких сексуальных чувств. Если пенис был виден, или если он трогал 'свой собственный пенис, возбуждение полностью пропадало. Вследствие имевшейся у него женской идентификации с матерью вид пениса вызывал страх троякого рода: 1) угрозы кастрации; 2) угрозы бессознательных гомосексуальных желаний; 3) активизации его примитивных страхов разрушения тела, которые тесно были связаны со страхом отделения и желанием иметь ребенка. В первые месяцы анализа всякий раз, когда он пытался прикоснуться к своему пенису, он испытывал чувство, что «тот улетучивается».

Стадии развития фетишистского объекта (мужское белье) можно описать следующим образом:

1. Использование переходного объекта (плюшевый мишка) с шести месяцев до восьми лет указывает на повышенный интерес к тому, чтобы самому выносить ребенка (Winnicott 1953). С раннего детского возраста пациент идентифицировался с матерью и испытывал огромную к ней привязанность.

750

2. В возрасте с трех до пяти лет он был полностью убежден, что мать, увеча себя, производит на свет ребенка из нижней части живота. Преследовавшие его в этой связи мысли означали, что он, исполненный страха, воспроизводил собственное рождение.

3. В возрасте от четырех до пяти лет ему нужно было полностью завернуться в одеяло, чтобы тем самым защитить свое тело от разрушения. В той мере, в какой теснота представляет беременность, это также приносило удовлетворение.

4. С пяти лет он испытывал открытое желание беременности, причем впервые стало играть роль мужское белье. Тем не менее центральной темой в это время являлось желание беременности, а мужское белье отображало поверхность увеличивающегося тела. В дальнейшем акцент был смещен на саму одежду, а открытая фантазия о беременности обычно либо а) подавлялась, либо б) вытеснялась, либо в) скрывалась за фантазиями об изменении и «полноте». Это полностью согласуется с теорией Ганса Захса, что механизмы перверсии «представляют собой разъединение через внутрипсихическое отделение, причем часть инфантильной сексуальности служит вытеснению и поэтому догенитальное удовольствие переносится в Я... при этом оно позволяет извращенным фантазиям выражаться в сознании, а все остальное подвергается вытеснению» (Gillespie 1946).

5. С девяти лет акты насилия, направленные на одежду (не обязательно подштанники), вызывали эрекцию и эякуляцию. Здесь аспекты беременности вытесняются, а интерес смещается с нижних частей тела на верхние.

6. К двенадцати годам сформировался фетиш ■— нижнее белье. Пациент реагировал сексуальным возбуждением при виде мужчин в трусах (особенно слегка склонных к полноте). Возникли различные вариации. Он мог переживать эротические чувства а) при виде себя в длинных трусах (он всегда был несколько полон); б) благодаря фантазии о «толстом», «отделенном» от тела пенисе; в) при виде «меняющегося» мужчины, который выходит из воды.

При дальнейшем анализе стало ясно, что фетиш представлял собой не только существующий в фантазии пенис матери, но и ее груди, раздувшийся во время беременности живот и другие части ее тела, от которых пациент не желал отделяться. Он воображал себя беременным и находящимся в утробе матери. Воспроизводя ситуацию, в которой имелась хорошая грудь, а сам он «удовлетворял» желание носить ребенка, он уберегал себя от зависти, ненависти и деструктивных импульсов по отношению к телу матери п
.
При этом он возобновлял ранние объектные отношения со своей любимой матерью (подобие и первичная идентификация). С другой стороны, всякий раз, когда он был фрустрирован, «хорошая» грудь становилась «плохой» (М. Кляйн, см. также статью Р. Ризенберг в т. III), и он готов был наброситься на нее со смешанными чувствами облегчения и страха. Подобные приступы в любом случае завершались употреблением фетиша, особенно тогда, когда он сам бывал напуган дикостью своих воображаемых нападений.

ТРАНССЕКСУАЛИЗМ

Возможность изменения пола имеет по меньшей мере пятидесятилетнюю историю. Еще Фрейд заметил, что биологи проводят «интересные эксперименты» в поисках «органических детерминант гомоэротизма и сексуального характера в целом». Он продолжал: «Было бы неправомерно утверждать, что благодаря этим замечательным попыткам учение об инверсии ставится на новую основу и преждевременно ожидать от них пути к общему "излечению" гомосексуальности» (V, 46). Предположение, будто транссексуалистами являются индивиды, страдающие

751

от биологического нарушения, при котором тело является мужским, но психика женской, кажется одним из вариантов того недопонимания, которое затронуло и фрейдовскую теорию бисексуальности. В «Трех очерках по теории сексуальности» он констатирует:

«Учение о бисексуальности в его самой грубой форме исходит из мужского тела.. Замена психологической проблемы анатомической является столь же пустой, как и неправомерной...» (V, 42).

Мой пациент, описываемый ниже как Виктор-Валерия, является прототипом транссексуального пациента, не гермафродита и не гипогонада (человека с недоразвитыми половыми железами).

Психоаналитическая литература по транссексуальности за редкими исключениями (Greenson 1966,
Stoller 1964, 1966а, 1966b, 1968) крайне скудна. Психиатрические труды содержат в основном краткие описания случаев, теоретические формулировки, увязывающие между собой психологические и биологические компоненты, и некоторый статистический материал (Charatan, Galef 1965; Greenberg et al. 1960; Pauly 1965; Simon 1967; Stoller 1967a, 1967b, Newman, Stoller 1968, Thomä 1957).

Транссексуализм можно определить как психиатрический синдром, для которого характерны:

1) интенсивное, упорное и преодолевающее все препятствия желание или стремление к смене пола; это превращение должно осуществиться посредством а) прямого (хирургического) изменения внешнего и внутреннего полового аппарата и вторичных половых признаков и б) косвенно, благодаря применению эндокринных препаратов;

2) убеждение, что «по существу» пациент является лицом иного пола; это убеждение может носить наполовину или полностью бредовый характер. Если оно является явно бредовым, то может составлять часть лежащего в его основе шизофренического психоза; если нет, то всегда покоится на стремлении устранить ошибку, достичь полной мужской или женской идентичности и

в соответствии с анатомией;

3) связанное с этим поведение, имитирующее поведение лиц другого пола; изменения в одежде, деятельности, установках, выборе сексуального объекта и т.д. являются отчасти отчаянной попыткой ускорить желанное превращение.

4) упорное стремление к превращению, доходящее вплоть до нанесения самому себе увечий.

Радо утверждает:

«Поскольку пол представляет собой эволюционный продукт дифференциации репродуктивных функций, анатомия аппарата размножения в целом является единственным критерием, по которому можно судить, кто есть кто. У человеческого рода мужской аппарат размножения и женский аппарат размножения полностью исключают друг друга, несмотря на тот факт, что они развиваются из общего эмбрионального источника. Следовательно, человеческое существо может быть или мужским, или женским, либо в силу какого-то сбоя оно имеет половой дефект. Общеизвестно, что такие изуродованные индивиды одержимы желанием принадлежать только к одному полу» (Radö 1949, 186).

Мой пациент был двадцатилетним одаренным студентом-биологом, жившим лишь ожиданием того дня, когда будет его «операция». Он согласился подвергнуться анализу с условием, что его родители еще раз обдумают свое сопротивление хирургическому вмешательству. Виктор (женский псевдоним Валерия) на первом нашем свидании предстал довольно приятным с виду человеком, выглядевшим несколько моложе своего возраста; он держался прямо, говорил мягко, вежливо, без каких-либо особенностей. Он был бледен, худощав и выше среднего роста. Движения его тела были грациозны и напоминали кошачьи.

752

Посреди лечения он проинформировал меня, что в период анализа — вопреки нашей первоначальной договоренности — ему стали делать регулярные гормональные инъекции. В конце шестого месяца он заставил своих родителей признать поражение и прекратил лечение с вынужденного согласия своего отца.

Первая попытка Виктора феминизироваться в своем окружении, надевая женскую одежду и используя косметику, относится к девятнадцати годам, когда завершился гомосексуальный роман с учителем, поскольку тот не желал принять его женственное поведение. Виктор начал подозревать, что его гомосексуальные связи отличаются от других гомосексуалистов, поскольку «на самом деле он женщина». Постепенно он пришел к тому, чтобы подкрепить эту уверенность анатомическими изменениями. «Откровение» в период знакомства с ЛСД укрепило его убеждение, что он действительно является «женщиной, заключенной в мужском теле». Вслед за этим он приступил к лечению электролизом и гормонотерапии, всякий раз принимая двойные дозировки, если удавалось раздобыть дополнительное количество препарата.

За пять месяцев до того, как Виктор явился ко мне на анализ, он попытался сделать себе вазектомию без анестезии.

С четырнадцати лет он неоднократно подвергался лечению в связи с гомосексуализмом и тяжелыми депрессиями, а в подростковом возрасте дважды совершал попытку самоубийства. На вершине увлечения ЛСД, приведшего к сумеречным состояниям и «бестелесным» депрессиям, его исключили из колледжа.

Анализ этого пациента выявил, что за тем, что обозначалось другими как перверсия с простым неврозом, моносимптоматический бред, инкапсулированный бред или нарушение сексуальной идентификации на основе «биологических сил» (Stoller 1967b, 1967c), скрывался полностью развившийся паранойяльный шизофренический психоз с кататоническими элементами. Кататоническое состояние, в которое он впадал в гипнотическом трансе, удивительным образом воспроизводило мужскую гипсовую фигуру, которую он сам с помощью гипса и воска изготовил из магазинного манекена и с которой он спал.

Неразрешимая дилемма транссексуалиста сводится к следующему: с одной стороны, он хотел бы стать женщиной, которая бы заняла место матери, и сам бы хотел стать матерью; в результате он был бы изнасилован отцом и желал бы отомстить отцу и брату; с другой стороны, желание быть мужчиной вызывает сильное чувство вины и равнозначно желанию кастрировать и убить отца. В основе его гомосексуализма лежит желание быть равным отцу. Поэтому разрушение отца равносильно саморазрушению. Таким образом, обе позиции — мужская и женская — оказываются неприемлемыми.

За его осознанным желанием хирургическим путем навсегда избавиться от своего пениса стоит другое желание: временно изменить свое тело, а затем снова сделать его прежним. Ослабив таким образом в своих фантазиях в результате полового акта пенис отца, он хотел бы затем присвоить себе вновь увеличившийся эрегированный огромный отцовский пенис и тем самым восстановить свою давно утраченную мужественность. Методом достижения этого может быть изменение пола; избавившись от собственного пениса, транссексуалист соблазняет к сношению отца. В половом акте отец оказывается обезоруженным, благодаря чему появляется возможность заполучить отцовский пенис.

Функцией трансвестизма является достижение «женственности» путем переодевания в женскую одежду, но сохраняя при этом пенис (в этом усматривается основное различие между трансвестизмом и транссексуализмом), а также предотвращение или уменьшение страха кастрации. Трансвестит завидует матери и сестрам, хочет стать таким же могущественным, как его мать, иметь детей, и он

753

изменяет свою внешность, облачаясь в женскую одежду, но сохраняя фаллос (Fenichel 1930, Ostow 1953).

Функцией транссексуализма является достижение «женственности» путем эндокринологического воздействия, а также радикальными хирургическими и пластическими мерами, которые направлены на то, чтобы устранить все признаки настоящего анатомического пола и поддержать видимость искусственной, принятой женской роли перед окружающими людьми в целом и в половом акте. Таким образом удается внешне избежать гомосексуализма и, подвергшись внушавшей страх кастрации (феномен «освобождения»), избавиться от паранойяльного страха перед агрессией враждебных и более сильных мужчин, которые могут нанести увечье в гомосексуальных отношениях.

Психосексуальная мотивация транссексуалиста, помимо оргазмического желания, состоит в достижении оптимальной дистанции с матерью и одновременно наибольшей близости к ней, избавленной от страха поглощения. Стремление к женственности преобразуется в анатомическое подтверждение того, что он сам является женщиной; в результате возникает желание заменить мать отцом. Выбор сексуального объекта (цель), предшествующий избранному превращению, — лицо того же пола.

Транссексуализм наблюдается у тех гомосексуалистов, которые, пытаясь разрешить свои эмоциональные конфликты, цепляются за идею, что их пол можно изменить с помощью (психотического) механизма отрицания. Поэтому они отрицают в себе все мужское и развивают неодолимое желание стать женщиной.

Как известно, большинство гомосексуалистов желают сохранить в неприкосновенности свои гениталии. Гомосексуальная деятельность транссексуалиста, напротив, выполняет следующие функции: а) путем бредового изменения идентичности он пытается устранить тот факт, что страдает гомосексуализмом; б) смягчает вину из-за своего гомосексуального выбора объекта; в) предпринимает попытку избавиться от паранойяльного психоза там, где из-за своих гомосексуальных отношений он впадает в панику.

Представление о том, что можно превратиться в лицо противоположного пола и отныне свободно заниматься гомосексуализмом, довольно часто присутствует в бредовой системе паранойяльных шизофреников, избавляя больных от сильного чувства страха (Freud 1911).

Без сомнения, транссексуалист, который биологически принадлежит к одному полу, но испытывает чувство, что психологически он «принадлежит» к другому, тяжело страдает, а его состояние является результатом глубокого бессознательного конфликта, возникшего в самые ранние годы его жизни. Причину такого стремления к превращению при транссексуализме следует искать в тех же факторах, что и при других сексуальных отклонениях.

РЕЗЮМЕ

Согласно моим психоаналитическим исследованиям тяжелых сексуальных отклонений (гомосексуализма, педофилии, сексуального мазохизма, сексуального садизма, фетишизма, трансвестизма, эксгибиционизма, вуайеризма, множественных перверсий, транссексуализма и т.д.), все пациенты не сумели благополучно пройти через стадию отделения и индивидуации в детском развитии. Всем им присущи страх обособления и слияния с матерью наряду с тенденцией к утрате границ Я (см. статью Г. Яппе) и страхом утраты или растворения Я. Все они страдают от первичной идентификации с матерью и, как следствие, от неверной половой иден-

754

тификации. В поисках психического равновесия эта неверная идентификация ведет их в различных направлениях: гомосексуалиста влечет к мужчинам (как подтверждение того, что он все-таки мужчина), трансвестита — к принятию женской идентификации (чтобы избежать гомосексуализма), противоречащей его анатомическому строению; фетишиста к тому, чтобы попеременно символически быть то мужчиной, то женщиной (бессознательно не приемля свою женскую идентификацию, но и бессознательно к ней стремясь); педераста к тому, чтобы попеременно быть то ребенком, то матерью, одновременно пытаясь сохранить свою мужественность; эксгибициониста — к наглядному подтверждению своей мужественности; сексуального мазохиста — к пассивному, покорному воспроизведению пугавшего его разрушения и подавления со стороны «жестокой» матери, сохраняя уверенность в выживании; сексуального садиста — к насильственному, агрессивному воспроизведению пугавшего его деструктивного подавления со стороны «жестокой» матери, имея при этом гарантию победы.

Выбор сексуального отклонения определяется многими факторами и зависит от переменных, которые еще предстоит установить. По не установленным пока причинам человеку оказывается проще принять тот или иной аспект инфантильно-полиморфной сексуальности, чем остальные. Допущение этого аспекта инфантильной сексуальности в сознание позволяет сохранить вытеснение более глубоких страхов и смягчить их (механизм Захса).

Возможны сдвиги в равновесии психической экономики, вынуждающие индивида обращаться то к одним извращенным действиям, то к другим. В таких случаях ценность сексуального отклонения как средства защиты и поддержания психического равновесия представляется недостаточной. Изменение или комбинация сексуальных отклонений может указывать на более выраженную склонность к открытому психотическому распаду.

При вступлении в эдипову фазу эти пациенты часто испытывают негативный эдипов комплекс, который наслаивается на предыдущее развитие. Расщепление в Я и/или объекте является более очевидным при фетишизме, а расщепление и Я, и объекта, как правило, наблюдается при педерастии.

Все формы перверсии в той или иной степени основаны на страхе разрушения схемы тела; кроме того, ненадежность границ телесного Я особенно отчетливо можно наблюдать при педофилии и фетишизме. Ядром всех этих состояний является первичный страх слияния с матерью и неспособность от нее отделиться.

ПРИМЕЧАНИЯ

1
Подобная политическая активность в отношении гомосексуализма является, вероятно, выражением страха перед болезнью.

2
Автор был первым психиатром Америки, который из психиатрических соображений выступил перед национальным медицинским объединением за отмену законов, карающих гомосексуалистов (А. М. А. Convention, San Francisco, California 1967).

3
Данный термин был введен М. С. Малер, которая затем подробно изложила свои наблюдения над этой жизненно важной стадией развития (Mahler/Gosliner 1955).

4
Полный перечень работ Фрейда по проблеме гомосексуализма имеется в книге «Откры-

тый гомосексуалист», раздел 3.

5
Понятия репаративного (reparational), ситуативного (situational) и варианты эпизодического гомосексуализма (variational) впервые были введены Радо (Radö 1949) в связи с различными формами гомосексуализма.

6
Сюда же относится гомосексуальные действия некоторых молодых людей, прежде чем они отваживаются на гетеросексуальные отношения.

7
Другие определения латентного гомосексуализма вообще подразумевают не истинный гомосексуализм, а исключительно гомофилию, то есть нежную привязанность к мужчинам без каких-либо сексуально-генитальных целей.

755

8
Элитное подразделение американской полиции.

' В докладе, прочитанном в Мюнхене, Морген-талер (Цюрих) пришел к совершенно аналогичным результатам. Впрочем, похоже на то, что все душевные болезни можно свести к «базальному нарушению» (Балинт), то есть нарушению ранних отношений между матерью и ребенком, из-за чего и возникают нарушения в социальном развитии (трехсторонних отношений) в первый период генитального развития ребенка, которые в психоанализе называются эдиповым комплексом, известный нам со времен Фрейда, и которые его последователи постоянно описывают на уровне эдипова комплекса и связанных с ним динамических процессов. Как читатель убедится при прочтении других статей, последние тридцать лет внимание все больше уделяется изуче-

нию догенитальных процессов, предшествующих периоду эдипова комплекса и обусловливающих возникновение болезни.

10
Эта теория, а именно что первоначальная травма ведет только к фиксации и защитному поведению, но не к неврозу, восходит к Фрейду; и только вторая травма или осложнения вызывают невроз.

11
Это соответствует теории Винникотта, согласно которой желание когда-нибудь уничтожить мать относится к нормальному развитию человека. Имеется в виду фигура, проявляющая материнскую заботу к ребенку, а не женщина как личность.

12
Существуют также женщины, стремящиеся превратиться в мужчину, но этот феномен встречается реже, нежели транссексуализм у мркчин.

ЛИТЕРАТУРА

Adler, А.: Das Problem der Homosexualität. Leipzig: Hirzell930

Allen, C: A Textbook of Psychosexual Disorders. London: Oxford University Press 1962

American Psychoanalytic Association: Report of the Central Fact Gathering Commitee. New York 1956 (не опубл.)

ArlowJ. A.: Notes on Oral Symbolism. Psychoanal. Quart., 24,1955,63-74

Psychodynamics and Treatment of Perversions. Panel report. Bull. Am. Psychoanal. Ass., 8,1952

Bak, R.: Masochism in Paranoia. Psychoanal. Quart., 15, 1946,285

Fetishism. J. Am. Psychoanal. Ass., 1,1953,285-298

Barahal, H. S.: FemaleTransvestitism and Homosexuality. Psychiatrie Quart., 17,1953,390-438

Barry, H., Barry, A.: Homosixuality and Testosterone. New England, J. of Med. 286,1972,380-381

Benjamin, A.: Transvestism and Transsexualism. Int. J. Sexologie, 1953,112-114

Clinical Aspects of Transsexualism in the Male and Female. Am. J. Psychother., 18,1964,458-469

Nature and Management of Transsexualism with a Report on Operated Cases. West. J. Surg. 72,1964,105-111

TheTranssexual Phenomenon. N. Y Acad. Sei. 19,1967, 428-430

Bergler, E.: Counterfeit Sex. New York: Grune & Stratton 1951

Bergler, E., Eidelberg, L.: The Breast Complex in Men. Intern. Z. Psychoanal. 19,1933,547-583

Bieber, I.: Personal Communication to this Huthe. 1972

Bieber, I.,ET AL.: Homosexuality: A Psychoanalytic Study of Male Homosexuals. New York: Basic Books, Inc. 1962

BiRK, L., ET AL.: Serum Testosterone Levels in Homosexual Men. New England, J. of Med., 6.1973,1236-1237

Blüher, H.: Studien zur Inversion und Perversion. Stuttgart: Enke 1965

Boss, M.: Sinn und Gehalt der sexuellen Perversionen. Bern/Stuttgart: Huber; а также В: Geist und Psyche, т. 2080, München: Kindler 1972

Brunswick, R. M.: Supplement to Freud's History of an Infantile Neurosis. Int. J. Psychoanal., 9,1928,439-476

The Analysis of a Case of Paranoia. J. Nerv. Ment. Dis., 70,1928,1-22,и 1929,155-178

The Preoedipal Phase of Libido Development. Psychoanal. Quart, 9,1940,293-319

Bychowsky, G.: The Ego of Homosexuals. Intern. J. Psychoanal., 26,1945,114-127

Charatan, F. В., Galef, H.: A Case of Transvestism in a Six-year-old Boy. J. Hillside Hosp., 19,1965,160-177

Doucet, F. W.: Homosexualität. München: Lichtenberg 1967

Eissler, К. R.: Notes on Problems of Technique in the Psychoanalytic Treatment of Adolescents; With Some Remarks on Perversions. The Psychoanal. Study of the Child., 13,1958,223-254. New York

Ellis, A.: The Effectiveness of Psychotherapy in Individuals Who Haß Severe Homosexual Problems. J. Consult. Psychol.,20,1956,191-200

Fairbairn, W. R. D.: A Note on the Origin of Male Homosexuality. Б: Brit. J. Medical Psychol., 37, 1964, 31-32

Fenichel, O.: The Psychoanalytic Theory of Neurosis. New York: 1945

756

The Psychology of Transvestitism (1930). Coll. Papers, 1,167-180. New York: Norton 1953

Ferenczi, S.: More About Homosexuality. B: Final Contributions to the Problems and Methods of Psychoanalysis. New York: Basic Books

Fleischmann, О.: Choice of Homosexuality in Males. B: Panel report on Theoretical and Clinical Aspects of Overt Male Homosexuality. J. Amer. Psychoanal. Ass., 8,1960,552-566

Freud, A.: Some Clinical Remarks Concerning the Treatment of Male Homosexuality (1949). (Abstract) Int. J. Psychoanal., 50,1950

Homosexuality. Bull. Am. Psychoanal. Ass., 7,1951,117-118

Problems of Technique in Adult Analysis. Bull. Philadelphia Ass., 4,1954,44-70

Freud, S.: «Ein Kind wird geschlagen» (1919). G. W. XII Aus der Geschichte einer infantilen Neurose (1919). G. W. XII

Über die Psychogenese eines Falls von üblicher Homosexualität. G. W. XII

Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie (1905). G. W. V

Fetischismus. G. W. XIV

Über die weibliche Sexualität. G. W. XIV

Psychoanalytische Bemerkungen über einen autobiographischen Fall von Paranoia (Dementia Paranoides), (1911). G.W. VIII

Die Ichspaltung im Abwehr vorgang (1938). G. W XVII

Freund, K.: Die Homosexualität beim Mann. Leipzig: Hirzel 1963

Gerassi, J.: The Boys of Boise. New York: Macmillan 1966

Gershmann, H.: The Evolution of Gender Identity. Am. J. Psychoanal., 28,1967,80-91

Giese, H.: Der Homosexuelle Mann in der Welt. Stuttgart: Enke 1958; Geist und Psyche,T. 2083

Psychopathologie der Sexualität. Stuttgart: Enke 1959a

Perverse Fehlhaltungen. B: Frankl, Gebsattel (изд.): Handbuch der Neurosenlehre und Psychotherapie. München, Berlin, Wien: Urban & Schwarzenberg 1959b

Gillespie, WH.:A Contribution to the Study of Fetishism. Int.J. Psychoanal., 21,1940,401-415

The General Theory of Sexual Perversion. Int. J. Psychoanal., 37,1956,396-403

Glover, E.: The Relation of Perversion Formation to the Development of Reality Sense. Int. J. Psychoanal., 14, 1933

The Roots of Crime: Selected Papers on Psychoanalysis. T. 2, London: Imago Publishing Co. 1960

Green, R.: Letter to the editor. Am. J. Psychiat, 124,1968, 997-998

Green, R., Money, J.: Stage-acting, Role-taking and Effeminate Impersonation During Boyhood. Arch. gen. Psychiat, 15,1966,535-538

Greenacre, P.: Certain Relationships Between Fetishism and the Faulty Development of the Body Image. The Psychoanal. Study of the Child., 8,1953,79-98 Further Considerations Regarding Fetishism. The Psychoanal. Study of the Child., 10,1955,187-194

Greenberg, N. H., Rosenwald, A. K., Nielson, P. E.: A Study inTranssexualism. Psychiat. Quart., 34,1960,204— 235

Greenson, R. R.: A Transvestite Boy and a Hypothesis. Int.J. Psychoanal., 47,1966,396-403

Hamburger, C: The Desire for Change of Sex as Shown by Personal Letters from 465 Men and Women. Acta Endocr., 14,1953,361-375

Hamburger, C, Sturup, G. K., Dahl-Iversen, E.: Transvestism: Hormonal, Psychiatric and Surgical Treatment. J. A. M. A., 152,1953,391-396

Handelsman, I.: The Effects of Early Object Relationships on Sexual Development: Autistic and Symbiotic Modes of Adaptation. The Psychoanal. Study of the Child, 20,1965,367-383

Hastings, D. D: Letter to the editors. Am. J. Psychiat., 124,1967,864

Hatterer, L. J.: Changing Homosexuality in the Male. New York: McGraw-Hill 1971

Henry, G. W.: Sex Variants: A Study of Homosexual Patterns. New York: Hoeber 1941

Hirschfeld, M.: Die Homosexualität des Mannes und Weibes. Berlin: Louis Marcus Verlag 1964

Hoffer, W.: Defence Process and Defence Organization: Their Place in Psychoanalytic Technique. Int. J. Psychoanal., 35,1954,94-198

Hoffmann, M.: Die Welt der Homosexuellen. Frankfurt/ M.: S.Fischer 1971

Jacobson, E.: Development of the Wish for A Child in Boys. Theory Psychoanal. Study of the Child, 5,1950, 139-152

The Self and the Object World. New York: International Universitis Press 1964

Jones, H. W., Schirmer, H. K., Hoopes, J. E.: A Sex Conversion Operation for Males with Transsexualism. Am.J. Obstet. Gyn., 1001968,101-109

Kallman, F. J.: Comparative Twin Studies of the Genetic Aspects of Male Homosexuality. J. Nerv, and Ment. Disease, 115,1952,286-294

Kardiner, A.: Sex and Morality. New York: Merrill Co. 1954

Karpman, В.: A Case of Pedophilia (legally rape) Cured by Psychoanalysis. Psychoanal. Rev., 37,1950

Kestenbert, J. S.: On the Development of Maternal Feelings in Early Childhood. The Psychoanal. Study of the Child, 11,1956,257-291

Klein, M.: Notes on Some Schizoid Mechanisms. Int. J. Psychoanal., 27,1946,99-110

Kolodny, R. C, Masters, W. H., Hendric, J., Toro, G.: Plasma Testosterone and Semen Analysis in Male Homosexuals. New Engl. J. of Med., 285,1971,1170-1178

757

Kris, Е.: On Inspiration. Psychoanal. Explor. in Art, 1952, 291-302

Lacey, W. K.: The Family in Classical Greece. New York: Cornell University Press 1968

Lampl-de Groot, J.: The Preoedipal Phase in the Development of the Male Child. The Psychoanal. Study of the Child, 2, 1946, 75-112

Mahler, M. S.: Entdifferenzierung der Wahrnehmung und psychotische «Objektbeziehung». Psyche, 15,1961,298-305

On Human Symbiosis and the Vicissitudes of Indivi-duation.J. Am. Psychoanal., Ass., 15,1967,740-763

On the Significance of the Normal Separation-Individuation Phase: With Reference to Research in Symbiotic Child Psychosis. В: М. Schur (изд.): Drives, Effects, Behavior. New York: International Universities Press 1965,161-170

Developments of Symbiosis, Symbiotic Psychosis and the Nature of Separation Anxiety. Int. J. Psychoanal., 47,1966,559-560

Mahler, M. S., Gosliner, B. J.: On Symbiotic Child Psychosis: Genetic, Dynamic and Restitutive Aspects. The Psychoanal. Study of the Child, 10,1955,195-211

Matussek, P.: Süchtige Fehlhaltung. В: Frankl/Gebsattel: Handbuch der Neurosenlehre und Psychotherapie. München, Berlin, Wien: Urban und Schwarzenberg 1959

Meerlo, J.: Letter to the Editor. Am. J. Psychiat, 124,1967, 263-264

Mittelmann, R.: Motor Patterns and Genital Behaviour: Fetishism. The Psychoanal. Study of the Child, 10,1955, 241-263

Money,J., HampsonJ. G, HampsonJ. L.: An Examination of Some Basic Sexual Concepts: The Evidence of Human Hermaphroditism. Bull Hopkins Hosp., 97, 1955,301-319

Imprinting and the Establishment of Gender Role. Arch. Neurol. Psychiat., 77,1957,333-336

Natterson J., Woods, S. M.: Sexual Attitudes of Medical Students. Am. J. Psychiat., 124,1967,323-332

Newman, L. E., Stoller, R. J.: Gender Identity Disturbances in Intersexed Patients. Am.J. Psychiat, 124,1968, 1262-1266

Ostow, M.: Transvtstitism. J. Am. Med. Ass., 152,1953,1553

Ovesey, L.: The Homosexual Conflict. Z. f. Psychiatrie, 17,1954

Pauly, I. В.: Male Psychosexual Inversion: Transsexualism: A Review of 100 Cases. Arch. Gen. Psychiat., 13,1965, 172-181

Payne, S.: Some Observations on the Ego Development of the Fetishist. Int. J. Psychoanal., 20,1939,161-170

Pontalis J.-B. (изд.): Objekte des Fetischismus. Frankfurt/ M.:Suhrkampl975

Rado, S.: An Adaptational View of Sexual Behavior. B: P. A. HochJ. Zubin (изд.): Psychosexual Development in Health and Disease. New York: Grune & Stratton 1949

Psychoanalysis and Behavior. T. 1, New York: Grune & Stratton 1956

Rainer, J. D., Mesnikoff, A., Kolb, L. C, Carr, A.: Homosexuality and Heterosexuality in Identical Twins. Psychosom. Med., 22,1950,251-259

Reiche, R.: Eine Entgegnung: Socarides, der versteckt Anti-Homosexuelle. (А также) Psyche 26,1972,6

Reik, Th.: Geschlecht und Liebe. Geist und Psyche, Bd, 2012/13. München: Kindler 1965

Rosen, V: Panel report: Preoedipal Factors in Neurosegenesis. J. Am. Psychoanal. Ass., 5,1957,146-157

Sachs, H.: Zur Genese der Perversionen. Int. Z. Psychoanal., 9,1923,172-182

Sadger, I.: Zur Ätiologie der konträren Sexualempfindungen. Med. Klinik, 1909

Neue Forschungen zur Homosexualität. Z. Berliner Klinik, 315,1915

Sherman, M., Sherman, Т.: The Factor of Parental Attachment in Homosexuality. Psychoanal. Rev., 13, 1926,32-37

Simon, R. I.: A Case of Female Transsexualism. Am. J. Psychiat, 123,1967,1598-1601

Slovenko, R.: Homosexuality and the Law. Med. Aspects Human Sexuality, 1,1967,35-40

Socarides, C. W: Pathological Stealing as a Reparative Move of theory Ego. Psychoanal. Rev., 41,1954,246-252

Meaning and Content of a Pedophiliac Perversion. J. Am. Psychoanal. Ass., 7,1959,84-94

The Development of a Fetishistic Perversion. J. Am. Psychoanal. Ass., 8,1960a, 281-311

Theoretical and Clinical Aspects of Overt Male Homosexuality. J. Am. Psychoanal. Ass., 8,1960b, 552-566и 10,1962,579-592

The Historical Development of Theoretical and Clinical Aspects ot Female Homosexuality. J. Am. Psychoanal., Ass., 11,1963,385-414

Female Homosexuality. B: R. Slovenko (изд.): Sexual Behaviour and the Law. Springfield/Ill.: Charles C. Thomas 1965

A Unitary Theory of Sexual Perversion (1967). (Доклад, прочитанный на встрече членов Психоаналитической ассоциации. Нью-Йорк, 1969)

The Overt Homosexual. New York: Grune & Stratton 1968a. Curits Publishing Co. 1970. Переиздание: J. Aronson (изд.), New York 1974

A Provisional Theory of Etiology in Male Homosexuality: A Case of Preoedipal Origin. Int. J. Psychoanal., 49 fjl. 1), 1968,27-37

The Desire für Sexual Transformation: A Psychiatric Evaluation of «Transsexualism». Am.J. Psychiat, 125, 1969a, 1419-1425

The Psychoanalytic Therapy of a Male Homosexual. Psychoanal. Quart, 38,1969b, 173-190

Homosexuality and Medicine. J. of the A. M. А., т. 212, 1970

758

Homosexuality: Findings Derived From 15 Years of Clinical Research. Am. J. of Psychiat, 130,1973a

The Demonified Mother: A Study of Voyeurism and Sexual Sadism. Int. Rev. Psychoanal., T. 1,1974

Socarides, С W., ET AI..: Homosexuality in the Male: Report of theory Findings and Conclusions of a 12 Member Psychiatric Study Group. IntJ. of Ps5'chiat,T. 4,1973b

Spitz, R. A.: A Genetic Field Theory of Ego Formation. New York: International Universities Press 1959

Stoller, R. J.: A Contribution to the Study of Gender Identity. Int. J. Psychoanal., 45,1964,220-226

The Treatment of Transvestism andTranssexualism. B: J. Masserman (изд.): Current Psychiatric Therapies, T. 6, New York: Grune & Stratton 1966a

The Mother's Contribution to Infantile Transvestic Behavior. Int. J. Psychoanal., 47,1966b, 384-395

Etiological Factors in MaleTranssexualism. Trans. N. Y. Acad. Sei, 29,1967a, 431,434

It's Only A Phase: Femininity in Boys. J. Am. Med. Ass, 201,1967b, 314-315

Gender Identity and a Biological Force. Psychoanal. Forum, 2,1967c, 318-338

A Further Contribution to the Study of Gender Identity. IntJ. Psychoanal, 49,1968a, 364-368

Sex and Gender. New York: Science House 1968b

Symners, W. St. C: Carcinoma of Breast in Transsexual Individuals After Surgical and Hormonal Interference with the Primary and Secondary Sex Characteristics. Br.Med.J, 12,1968,83-85

The Problem of Homosexuality. New York Academy of Medicine. Bulletin, 40,1964,576-580

Thomä, H.: Männlicher Transvestititsmus und das Verlangen nach Geschlechtsumwandlung. Psyche, 11, 1957,81-124

Van der Leeuv, P. J.: The Preoedipal Phase of the Male. The Psychoanal. Study of the Child, 13), 1958,352-374

Winnicott, D. W.: Transitional Objects and Transitional Phenomena. Int. J. Psychoanal, 34,1953,89-97

Wolfenden, J.: Report of the Committee on Homosexual Offences and Protistution. London: H. M. Stationery Office (Cmnd 247) 1957

Wollman, L.: Treatment of Transsexuals by Clinical Teams. Frontiers Clin. Psychiat, (Roche Report 15. Jan. 1964) New York: Nutley 1967

Worden, F, Marsh, J.: Psychological Factors in Men Seaking Sex Transformation: A Preliminary Report, J. A. M. A, 157,1955,1292-1298 U S. Public Health Service Series No. 10. Dept. of Health, Education and Welfare, 1963-1965

Young, W, Goy, R, Pnoenix, C: Hormones and Sexual Behavior. Science, 143,1964,212-218

759

АВТОРЫ

Адам Рудольф, доктор мед. Род. в 1920 г. в Берлине. Невропатолог и психоаналитик. Работал в Специальной больнице психогенных и психосоматических заболеваний в Тифенбрунне под при Гёттингеном. Руководитель Консультативного и лечебного центра для детей и подростков в Гёттингене; председатель и обучающий аналитик Института психоанализа и психотерапии в Гёттингене; преподаватель детской аналитической психотерапии в университете г. Гётгинген.

Айке Дитер, проф., доктор мед. Род. в 1927 г. в Гейдельберге. Психиатр и невролог, психоаналитик. Профессор социальной медицины и социальной психиатрии в Институте в Касселе. Многочисленные публикации, в том числе «Тело как партнер», Мюнхен, 1973.

Алби Жан-Марк, доктор мед. Род. в 1926 г. в Париже. Психиатра в госпитале Сент-Антуан; член Психоаналитического парижского общества и МПА.

Беккер Агнес

Род. в 1934 г. в Берлине. Невролог и психиатр в Западном Берлине. С 1970 по 1972 гг. руководила поликлиническим отделением Берлинского психоаналитического института; с 1972 г. член центральной учебной комиссии Немецкого психоаналитического объединения.

Грин Андре, доктор мед. Род. в 1927 г. в Каире. Бывший руководитель клиники при медицинском факультете в Париже и бывший директор Парижского института психоанализа. Вице-президент МПА; член Парижского психоаналитического общества и Группы развития психиатрии.

Гротьян Мартин, проф., доктор мед. Род. в 1904 г. Психиатр, психоаналитик. Получил образование в Берлинском психоаналитическом институте; в 1936 г. эмигрировал в США; сначала работал в Клинике Меннингера в Топеке, Канзас, с 1946 г. обучающий аналитик в Южной Калифорнии в Институте психоанализа в Беверли Хиллз; в прошлом профессор психиатрии в Университете Южной Калифорнии. Многочисленные публикации, в том числе «По ту сторону смеха», Нью-Йорк, 1957.

Груммес Ульрих, доктор фил. Род. в 1937 г. Преподаватель в Мюнхенском университете, работает в области образования взрослых в Мюнхене и Верхней Баварии.

Дамер Гельмут, проф., доктор фил. Род. в 1937 г. Преподаватель социологии в Техническом институте Дармштадта и редактор издаваемого А. Мичерлихом психоаналитического журнала «Псюхе».

Дэйр Кристофер. Бакалавр гуманитарных наук, доктор мед.

Род. в Англии. Обучался детской психиатрии в Тэвистокской клинике. Работает в клинике Модели в Лондоне; преподаватель психиатрии детской. Член Британского психоаналитического общества.

Кнапп Гунтрам, прив.-доц., доктор фил. Род. в 1927 г. Обучался психотерапии в основанной Гюнтером Аммоном Мюнхенской немецкой академии психоанализа. Приват-доцент философии (антропологии) в Мюнхенском университете. Многочисленные публикации, в том числе «Антиметафизический человек, Дарвин, Маркс, Фрейд», Штуттгарт, 1973.

763

Кремериус Иоганнес, проф., доктор мед. Род. в 1918 г. Психиатр и невролог, а также врач внутренних болезней. Директор клиники Университета психотерапии и психосоматической медицины при Фрайбургском университете. В 1968 г. отмечен Научной премией Швейцарии. Общество психосоматической медицины. Многочисленные публикации.

Куттер Петер, проф., доктор мед. Род. в 1930 г. в Гейденгейме. Врач внутренних, нервных и душевных болезней. Психоаналитическое образование в Институте Зигмунда Фрейда во Франкфур-те-на-Майне; с 1974 г. профессор психоанализа в области психологии Франкфуртского университета; многие годы член учебной комиссии Немецкого психоаналитического объединения. Многочисленные публикации, в том числе «Социальная работа и психоанализ», Гёттинген, 1974.

Ницшке Бернд, дипл. психолог. Род. в 1944 г. в Дрездене. В 1971-1975 гг. ответственный редактор вышедшей в издательстве Ровольта сексологической серии «ророро-сексология»; журналист.

Орбан Петер, социолог и психолог Род. в 1944 г. в Виттенберге. Доцент в Институте ухода за больными во Франк-фурте-на-Майне. Преподаватель социологии и психологии в Институте социальной педагогики.

Паше Франсис, доктор мед. Род. в 1910 г. в Париже. Психиатр. Бывший президент Парижского психоаналитического общества; бывший руководитель лаборатории психотерапии на медицинском факультете Парижского университета; обучающий аналитик в Парижского института психоанализа.

Полмайер Герман, проф., доктор мед. Род. в 1928 г. в Дюссельдорфе. Невролог и психиатр. Психотерапевтическое образование в Мюнхенском институте глубинно-психологических исследований. Заведующий кафедрой медицинской психологии в университете г. Гёттинген.

Сандлер Джозеф, доктор фил., доктор

мед., доктор естественных наук.

Род. в 1927 г. в Кейптауне. Психиатр, обу-

чающий аналитик. Главный редактор «Международного журнала психоанализа» и «Международного ревю психоанализа»; старший преподаватель Отделения психиатрии, Института психиатрии, клиники Модели, Лондон; с 1975 г. президент Европейской психоаналитической федерации.

Сокаридес Чарльз В., проф., доктор мед. Род. в 1922 г. Психиатр и невролог в Административном госпитале ветеранов, Бронкс, Нью-Йорк, профессор психиатрии, Медицинский колледж им. Альберта Эйнштейна, Бронкс, Нью-Йорк. Член Американской психоаналитической ассоциации и МПА.

Хайманн Паула, доктор мед. Род. в 1899 г. в Данциге. Психиатр и невролог. Психоаналитическое образование в Берлинском психоаналитическом институте; в 1933 г. эмиграция в Лондон; работает там психоаналитиком и ведет учебный анализ.

Хайнц Рудольф., доктор фил. Род. в 1937 г. в Сааре. Доцент Дюссельдорфского университета по специальности философия. Обучался в Психоаналитическом рабочем объединении городов Кёльна и Дюссельдорфа.

Хензелер Хайнц, проф., доктор мед. Род. в 1933 г. в Ашендорфе-на-Эмсе. Психиатр и невролог, а также специалист в области детской и юношеской психиатрии; научный советник и профессор в Уль-мском университете, руководитель секции психоаналитических методов. Обучающий аналитик Немецкого психоаналитического объединения с 1970 г.

Холдер Алекс, доктор фил. Род. в 1931 г. в Базеле, психолог и психоаналитик, обучался в качестве детского психотерапевта в Хэмпстедской детской клинике в Лондоне, где — наряду с Центром исследования подростков Брента — ведет научную и учебную работу.

Херлин Петер, прив.-доц., доктор фил. Род. в 1940 г. в Вене. Два года учебного анализа при Немецком психоаналитическом объединении; с 1974 г. занимается подготовкой психоаналитиков и групповых терапевтов в основанной Гюнтером

764

Аммоном Мюнхенской немецкой академии психоанализа; преподаватель Мюнхенской в Мюнхенском университете.

Хржановски Герард, проф., доктор мед. Род. в 1913 г. Психиатр. После обучения в Бургхёльцли, Цюрих, в 1940 г. переехал в США; обучающий аналитик в Институте Уильяма Алансона Уайта и в Психоаналитическом отделении Нью-йоркского медицинского колледжа, там же профессор клинической психиатрии.

Цизе Петер, прив.-доц., доктор мед. Род. в 1938 г. в Берлине. Психиатр, психотерапевт. Аналитика в Военном госпитале г. Мюнхен. С января 1974 г. главный врач Клиники психосоциальных нарушений в Берлине. Шайдт Юрген фом, доктор фил., дипл. психолог.

Род. в 1940 г. в Лейпциге. После учебы работал научным преподавателем. С 1970 г. собственная практика в качестве клинического психолога в Мюнхене (главным образом помощь молодым людям с наркотической зависимостью). Среди опубликованных книг «Фрейд и кокаин», Мюнхен, 1973; «Ложный путь к себе — исследование пути наркомана», Мюнхен, 1976; «Йога для европейцев», Мюнхен, 1976.

Шайнес Натали, профа
доктор мед. Род. в 1915 г. в Нью-Йорке. Психиатр. Психоаналитическое образование в Институте Уильяма Алансона Уайта, к преподавательскому составу которого она давно принадлежит. Кроме того, является преподавателем психиатрии в колледже по подготовке врачей и хирургов при Колумбийском университете, Нью-Йорк. Среди публикаций «Женская идентичность и материнство». Шмидбауэр Вольфганг, доктор фил., дипл. психолог.

Род. в 1941 г. в Мюнхене. Психотерапевт и писатель. Один из основателей «Общества аналитической групповой динамики» (1973). Доцент Мюнхенского рабочего

психоаналитического сообщества. Среди публикаций «От Оно к Я — эволюция и психоанализ», Мюнхен, 1975; «Тренинг сензитивности и аналитическая групповая динамика», Мюнхен, 1973; «Биология и идеология», Гамбург, 1973.

Штольце Гельмут, прив.-доц., доктор мед. Род. в 1917 г. в Линдау. Психиатр и невролог, психотерапевт. С 1952 г. работал в Мюнхене в качестве практикующего психотерапевта; с 1959 г. руководитель Психотерапевтических недель в Линдау, за что в 1966 г. был награжден Федеральной палатой врачей Германии медалью Эрнста фон Бергманна. С 1957 по 1975 гг. организаторская деятельность в области психотерапии. Многочисленные публикации. Совместно с доктором фил. Генрихом Бальмером, проф., доктор мед. Дитером Айке, Ниной Киндлер, Христо-фом Крайкером, Герхардом Штрубе и прив.-доц., доктор фил. Гансом Цайером участвовал в подготовке «Собрания сочинений» Фрейда.

Штроцка Ганс, проф., доктор мед. Род. в 1917 г. в Вене. Психиатр и невролог. С 1971 г. руководитель Института глубинной психологии и психотерапии Венского университета. Обучающий аналитик Венского психоаналитического объединения, член экспертного совета ВОЗ по психиатрии, с 1959 по 1960 гг. консультант в области социальной психиатрии Комиссариата для беженцев в Женеве. Многочисленные публикации.

Яппе Гемма, доктор фил. дипл. психолог.

Род. в 1938 г. в Кёльне. Обучалась психоанализу во Франкфурте-на-Майне, Цюрихе и Тюбингене. Сотрудничала в Институте Зигмунда Фрейда во Франкфурте. С 1969 г. работает в отделении психоанализа в Клинике нервных болезней университета г. Тюбинген. Многочисленные публикации, в том числе «Слово и речь в психоанализе», Франкфурт-на-Майне, 1971.

765

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ

Абрахам, Г(едвиг) 59 Абрахам, К. 6-7, 30, 48, 56, 69, 71, 76, 81, 87, 90, 95, 97-98, 100,

102, 110, 118, 131-132, 147, 162, 207, 212, 343-345, 347, 353, 377, 398, 400-401, 434, 449, 465, 498, 512, 514, 516, 560,580, 588,591-592, 629-630, 659, 661, 669, 673, 678, 684

Абрахам, Х(ильда) 56, 149

Августин 547-548

Адлер, А. 3, 6, 7, 46-47, 52, 71, 82,

93, 100-101, 134, 162, 203, 216,

281, 283, 334, 337-338, 340, 393,

517 Адорно, Т. В. 171, 390, 438, 648,

659, 664, 702

Айбль-Айбельсфельдт, И. 340 Айзенк, Г. Дж. 300-301, 622 Айке, Д. 341Д
344, 347, 715 Айсниц, А. Й^ 462 Айхендорф, И. ф. 462 Александер, Ф. 6, 41-42, 45, 85,

103, 182, 409, 584 Аменхотеп (Эхнатон) 157 Ангст, Й. 670 Андерссон, О. 13 Андреас-Саломе, Л. 65-66, 68, 70,

93, 96, 116, 133, 151, 197, 212,

615 Аргеландер, Г. 132, 453, 455, 461-

462, 469

Аристотель 14, 299 Арлоу, Дж. А. 132, 327, 331, 333,

592, 709, 734 Аткинсон, Дж. Дж. 276 Ауден, В. Г. 61

Багински, А, 5

Бак, Р. 476, 726, 734

Бакан, Д. 11, 215-216

Балинт, А. 400-401

Балинт, М. 86, 134, 161, 165-166, 186, 342-343, 353, 418-419, 436, 453, 456, 458, 461-462, 480-481, 501-502, 504, 700

Балинт, Э. 501-502

Балли, Г. 399

Баранде, И. 163

Бард, Дж. 161

Баумейер, Ф. 145

Бах, И. С. 29

Бахофен, И. Я. 261, 282

Бейкер, Р. 208, 210

Бейкер-Эдди, М. 122, 205

Бейли, П. 215

Бейлс, Р. Ф. 613

Бейт, Г. ф. 567

Беккер, Г. 29

Бенедек, Р. 407

Бенедек, Т. 410, 414

Бенедетти, Д. 132

Берглер, Э. 303-304, 310, 475-476,

479, 582, 727 Бём, Р. 132, 151 Бергманн, Г. ф. 151 Бергманн, М. 327-328 Бергсон А. 164, 299 Берна, И. 132 Бернайс, М(арта) 4-10, 13, 30-34,

51, 55, 123, 195, 207, 209 Бернайс, М(инна) 6-7, 32, 35, 50,

198

Бернайс, Э(ммелин) 32 Бернгейм, Г.-М. 5, 13, 62, 326, 336,

426

Берне, Л. 3, 10, 14 Берне, Д. 533, 536, 544, 625, 632 Бернштейн, Б. 663 Бернфельд, С. 171, 181, 192, 194-

195, 205, 207, 213-214, 660 Бетховен, Л. ван 54, 119 Бибер, И. 408, 723, 728 Бибринг, Э. 458, 705 Бинг, Й. Ф. 453 Бинсвангер, Л. 6, 30,40,48-55,86,

100, 197, 334 Бион, В. Р. 344, 438, 498 Бирд, М. Г. 708 Бишоф, Н. 613 Бисмарк, О. ф. 205 Биттер, В. 503 Бич, Ф. А. 358 Бланк, Г. 402 Блантон, С. 201 Блейлер, М. 41 Блейлер, Э. 6, 40, 56, 58, 101, 104,

131, 148, 154, 161, 378, 635, 707 Блёккер, Г. 61, 65, 129 Блитцер, Й. Р. 578

767

Бломейер, Р. 48

Блох, И. 378

Блэквелл, А. 578

Блюмен, Г. 619

Боас, С. 414

Божович, Л. И. 537

Болте, Й. 568

Бонапарт, М. 36, а5, 120, 126, 129,

133, 142, 195,211,213,407 Бонхёффер, В. 104 Бонхёффер, Д. 504 Бордес, Ж. 620 Боркенау, Ф. 610 Боулби, Дж. 371,480,513,577,584,

611,616,679,682,705 Брам, Ф. М. 15 Бранделл, Г. 15 Бранн, Дж. 708 Браун, Г. 3

Брауншвейг, Д. 480-481, 484 Брейер, Й. 3, 8, 10, 12, 15, 21, 30,

34,84,142-143,193,210,221,263,

316, 449, 623 Бренман, Э. 625, 637 Бреннер, Ч. 282-283,297, 331,333,

339, 525

Брентано, Ф. ф. 3, 14 Бретон, А. 193 Брилл, А. А. 7-8,35, 103,109, 206,

675

Броум, Ф. 217 Брошер, Т. 674 Брюкке, Э. В. ф. 3-4, 12-13, 35 Брюкнер, П. 14, 194, 207, 214 Буве, М. 629, 631, 642 Бувуар, С. де 412 Буллитт, У. 9 Бунель, Л. 171 Бурнке, О. 193, 206 Быховски, Г. 497, 500, 729 Бьерр, П. 199 Бюлер, К. 304, 548 Бюлер, Ш. 400

Вагнер ф. Яурегг, Й. 8 Вагнер, Р. 194, 214 Ваицзеккер, Ф. ф. 197 Вален, Р. Э. 358 Валлер, Й. Ф. 578 Вальдейер 4 Вальк, Р. Д. 502

Вейнингер, О. 378

Вейсс, Э. 9, 78, 133, 200-201, 450,

525

Веллендорф, Ф. 663 Веллер, Г. 132 Вельдер, Р. 339-340 Вестермарк, Э. 613 Видмер, У. 48 Вильсон, У. 9 Винникотт, Д. В. 134,289,328,343,

374, 399, 436, 459, 481, 484, 498,

503, 505, 512, 514, 537, 623, 634,

636, 661, 739, 744 Винтерштейн, А. ф. 300, 311, 561 Виттгенштейн, Л. 547-548, 552 Вттельс, Ф. 100-101,191,203,209,

216, 380

Волльхайм, Р. 211 Вольф, К. 592

Вольф, Э. С. 194, 205, 207, 214 Вольфенштейн, М. 310 Вортис, Дж. 197, 308 Вульф, Ф. 120 Вульфф, М. Б. 150, 715 Вундт, В. 161, 295 Вухерер-Хульденфельд, А. 213 Выготский, Л. С. 548

Габсбург, О. ф. 114

Галеф, Г. 740

Галилей, Г. 304

Ганнибал 15, 208

Гардинер, М. 141-142

Гартманн, Г. 14,338,365,442,444-

445, 453, 495, 529, 576, 623, 659,

682, 701-702 Гауптманн, Г. 101 Гегель, Г. В. Ф. 167, 176, 534, 540,

552

Гедо, Й. Э. 214 Гезелл, А. 585

Гейне, Г. 14, 34, 166, 208, 306-307 Геккель, Э. 283 Гелен, А. 399, 493 Гельмгольц, Г. Л. Ф. и. 3, 10, 13,

181, 272

Гендель, Г. Ф. 119 Гензелер, Г. 701 Гербарт, И. Ф. 14, 284, 363 Гёррес, А. 503 Гершман, Г. 731 Гете, И. В. 3, 10, 12, 14, 46, 64, 95,

128, 192, 210, 214, 272, 289, 294,

311,563,567,572,614 Гибран, К. 418 Гибсон, Э. Дж. 502 Гиде, А. 104 Гикльхорн, Дж. 214 Гикльхорн, Р. 214 Гилл, М. 659

Гиллеспи, У. Г. 340, 733-737, 739 Гитлер, А. 54, 114, 200-201, 206 Гловер, Дж. 104, 132, 151 Гловер, Э. 104, 132, 150-151, 580,

584, 731

Гоббс, Т. 14, 299 Гольдштейн, И. Г. 312

Гольдштейн, К. 714

Гольц, Б. 194, 202, 210

Гомер 362, 562, 564, 568-

Гоффманн, Э. Т. А. 25

Граббе, К. Д. 68

Граф, Г. (см. также "Маленький

Ганс" в Предметном указателе)

143

Граф, М. 101, 143 Гризингер, В. 380 Гримм, братья 561, 563, 565, 567-

568, 570, 573-574 Грин, А. 484 Гринберг, Н. Г. 740 Гринкер, С. 409 Гринсон, Р. Р. 369, 740 Гринштейн, А. 216 Гринэйкр, Ф. 341, 483, 589, 736 Гроддек, Г. 54,61,69,81,104,132',

168, 441, 531, 628 Гроддек, Э. 64 Гротьян, М. 151, 304, 308 Грунбергер, Б. 455, 476, 506-507,

592, 595-596, 629 Грунерт, ЙЛ5, 194ф. , 328 Грюндель, И. 503 Гурфин, Л. 621

Давид, Ч. 626

Дамер, Г. 132, 659

Данцигер, Л. 400

Дарвин, Ч. 3, 13, 184, 262, 276-277

Даррелл, Л. 61

Деверю, Г. 408-409

Декарт, Р. 300, 419, 504

Делаж, И. 316

Демент, В. 332

Дёрнер, К. 361

Дёрнер, К. 666

Джемс, У. 7, 81, 134

Джонс, К. 207.

Джонс, Э. 6 10-11, 13-14, 41, 43, 60, 75, 81-82, 84, 93, 97, 99-100, 102, 116, 119-120, 124, 131, 134, 142, 151, 156, 162-163, 186, 191, 193, 200, 206, 210-211, 214, 217, 298, 307-308, 347-348, 408, 456, 498, 525, 530, 533, 588, 591, 596, 635, 675

Джонсон, Ф. Э. 358, 410, 413, 415

Диаткин, Р. 633-634

Дикманн, Г. 132

Димитров, Г. Т. 194, 214

Дитфурт, Г. ф. 520

Добжански, Тх. 414

Дойч, X. 74-75,85,132,151,201,217, 352-353, 407, 410

Дойч, Ф. 96,144, 202, 212,578, 626

Доллард, Дж. 340

Достоевский, Ф. М. 14, 76, 78, 100

Драгер, Г. П. 132, 410

Драйцель, Г. П. 663

Дреллих, М. 408

Дули, Л. 310

Дулитл, Г. 195, 198

Дюпон, Ж. 162, 166, 168

Дуче см. Муссолини, Б.

Дэйр, К. 221, 236 Дюркгейм, К. ф. 503 Дюрссен, А. 399, 403

Жане, П. 425, 621, 635

Жильбер, И. 116, 136

Жорес, А. 503

Задгер, И. 347, 518, 721

Зайдель, А. 399

Зайнер, Й. 214

Зальцман, Л. 415

Зауэрлендер, В. 42, 47

Захс, Г. 7, 9, 54, 59-60, 102, 106,

ПО, 131, 150, 162, 193-196, 198,

729, 739

Зильберер, Г. 346-347, 362 Зиммель, Г. 342 Зиммель, Э. 62, 132, 151, 347 Зингер, Р. 300, 312

Игнотус, Г. 162 _ Иованович, У. Й. 332 Исаковер, О. 323 Исраэль, Л. 621

Йене, В. 36, 129 Йенсен, В. 25, 306, 385 Иоффе, В. Г. 453, 584, 700

Каан, Г. 378

Каган, П. 105

Каин, Дж. 634

Кайзер, Й. 48

Калан, М. 145

Камлах, В. 551

Кампелль, К. 206, 215

Канис, К. Г. 261, 282

Кант, И. 101, 167, 300-

Канцер, М. 75, 453

Кардинер, А. 725

Каснер, Р. 129

Кассирер, Э. 530, 543, 548, 551

Кассирер-Бернфельд, С. 194-195, 213

Кауфман, М. Р. 578, 616

Кафка, Ф. 210

Кахане, М. 6, 134

Кей, Э. 6

Кейт-Шпигель, П. 299

Келлер, Г. 562

Кемпер, В. В. 132, 322, 324, 331

Кёниг, К. 210

Кёниг, Р. 132

Кенистон, К. 410

Кернберг, О. Ф. 453

Кёстлер, А. 300-301, 304

Кинси, А. К. 358, 415

Ките, Дж. 418

Клагес, Л. 261, 282

Клапаред, Э. 40

Клаубер, Й. 213, 328

Клаус, К. 4, 13

Кляйн, М. 132, 144-145, 151, 339, 343-344, 348, 353, 456-457, 482, 498, 500, 506, 514, 516, 583, 588, 592, 607-608, 612, 623, 625, 629, 634, 643, 705, 730, 740

Кобен, А. 137

768

Ковач, Ф. 165

Коедт, А. 415

Колдуэлл, Б. М. 582

Колле, К. 193

Коллер, К. 4

Коперник, Н. 262

Косер, Л А. 502

Костиган, Г. 210

Кох, Р. 263

Кохут, Г. 13,217,404,453,457,459,

463, 465, 514, 700 Краус, К. 129

Краффт-Эбинг, Р. ф. 360,375,378 Кремериус, И. 113, 192 Крепелин, Э. 141, 193, 669 Кригер, Г. 48

Крис, Э. 14, 36, 310, 338, 402, 491 Куби, Л. С. 532-533, 544-545,547,

596

Куйпер,П. К. 132 Кунц, Г. 132, 520 Купер, Д. Г. 546 Куперник, К. 620 Куссмауль, А. 3 Кхан, М. М. Р. 636 Кьеркегор, С. 513

Лайблин, В. 560-561, 571-572 Лакан, Ж. 283, 630, 632 Ламарк, Ж. Б. де 11, 184 Лампль-де Гроот, Ж. 132,352,495 Лангер, С. 531-532, 544, 547 Ландауэр, К. 132 Лапланш, Ж. 367, 487, 525, 625,

643

Лассер, С. Р. 631 Ле Бон, Г. 438 Лебовичи, С. 402, 633 Лёвенфельд, Г. 43, 378 Лёвенштейн, Г. 201 Лёвенштейн, Р. М. 338, 476 Леви, Г. Б. 584 Леви, Д. М. 402, 578 Леви, Л. 162 Леви-Брюль, Л. 530 Левин, Б. Д. 503 Левис, М. М. 548 Лееув, П. Дж. Ван дер726 Лейббранд, В. 360, 378, 462 Лейси, У. К. 723 Леманн, Г. 15, 214 Лемперье, Т. 622, 643 Леонардо да Винчи 15, 24, 118,

208, 214

Лепениес, В. 14, 704 Ли, Р. С. 213 Либерманн, Г. 151 Линднер 397

Линке, А. 368, 495, 497, 539-540 Линкольн, А. 205 Липпс, Т. 14 Лисфранс-Фуре, С. 623 Лихтенберг, Г. Хх. 306-307 Локк, Дж. 301 Лоранд, С. 161, 734 Лоренц, К. 340, 520, 551 Лоренцен, П. 551

Именной указатель

Лоренцер, А. 522, 529, 534, 537, 540-541, 544, 554-55, 643, 679

Лох, В. 435,446,463,465-466,489, 496, 665, 701, 704-705

Льебо, А. А. 5, 13

Лэйнг, Р. Д. 546

Любчански, И. 632-633

Людвиг, Э. 95, 205

Люта, М. 560, 572

Майер, К. А. 132

Майер, Н. Р. Ф. 300

Майер, Ф. 496

Майлан, Г. Э. 193-194, 204, 206

Макалпайн, И. 145

Мак-Брунсвик, Р. 141, 603

Макги, П. Э. 312

Макгир, В. 42, 47

Макдугалл, Дж. 483

Макдугалл, У. 299

Маккомас, Г. К. 299

Маклин, П. Д. 416

Малер, А. 196-197

Малер, Г. 196-197

Малер, М. С. 290, 504, 584, 735,

744

Маллахи, П. 410 Малле, Ж. 631 Мани, Дж. 369, 374, 409, 414 Манн, Т. 9, 15, 111, 116, 120, 123,

133, 136-137, 312 Манн, Э. К. 416 Маннони, О. 211 Марквард, О. 183 Маркс, К. 3, 14, 101, 388, 535, 537,

552, 662 Маркузе, Г. 139,183,388-389,394,

648, 666

Маркузе, Л. 14, 208 Мармор, Дж. 415, 629 Марта, П. 626

Мастере, В. Г. 358, 410, 413, 415 Матушек, Н. 670, 703 Матушек, П. 289, 670 Мах, Э. 13, 181 Мёбиус, П. Й. 378 Мёдер, А. 40, 334, 675 Меерс, Д. 463, 580 Мейер-Палмедо, Л 17 Мейнерт, Т. 3-4, 12, 33, 194 Мёллер, М. 514 Менг, Г. 51, 55, 132-133, 197-198 Менде, В. 675 Мендель, Г. 438, 451, 484 Меннингер, В. 592 Мерфелд, М. 393 Месмер, Ф. А. 13, 121-122, 215,

618

Метте, А. 208 Миллер, Г. 61 Миллер, Дж. А. 214 Миллер, О. 192 Миллетт, К. 377 Милль, Дж. Ст. 4, 14 Михаэлис, Э. 204 Мичерлих, А. 48, 131, 341, 484,

498. 517

Мичерлих-Нильсен, М. 132, 410 Мишо, Ж. 207-208, 214 Моисей 11,15,24, 29,115,167, 208 Молль, А. 378 Моргенталер, Ф. 495, 665 Моришо-Бушан, Р. 7 Моро, П. 378 Мур, Б. Э. 410, 415 Муссолини, Б. 200-201 Мушг, В. 129, 136, 205, 213 Мэйджор, Р. 632 Мюзан, М. де 484, 626 Мюллер-Брауншвейг, К. 151-152

Нагера, Г. 359, 398

Намнум, А. 625, 632

Нансен, Ф. 15

Наполеон 15, 205

Натенберг. М. 193, 206, 215

Нахт, С. 475-476, 478

Наэгли, Э. 503-504

Нейро, М. 618

Нидерланд, В. 145-146

Ницше, Ф. 4, 14, 65, 69, 71, 100, 125, 133, 181, 210, 261, 282, 284, 364, 371, 380, 390, 504, 561, 572

Новалис 183, 261, 282

Нойманн, Э. 214, 503

Нольте, Г. 14

Нунберг, Г. 100, 207, 213, 339, 351-354,447,498,510,611

Ньюмэн, Л. Э. 740

Ньютон, И. 126

Оверманн, У. 663 Одиер, Г. 476 Олер, Р. 14 Оллпорт, Г. В. 576 Опиер, М. К. 711 Оппенгейм, Г. 151 Остов, М. 742 Офюйзен, Й. Г. В. ван 592

Павлов, И. П. 3, 6

Паке, А. 25

Панет, Й. 14

Панкоу, Г. 637

Паппенгейм, Б. (см. также "Анна

О." в Предметном указателе)

4, 12, 142

Парин, П. 132, 495, 621, 665, 704 Парсонс, Т. 613 Патнем, Дж. Дж. 7-8, 68, 81-84,

134, 181

Паули, И. Б. 740 Перрие, Ф. 632 Пиаже, Ж. 538, 546 Паддингтон, Р. 301 Пий XII, 10 Пинель, Ф. 3 Пихлер, Г. 8, 96, 135 Платон 14, 185 Плуг, Д. В. 416 Поливка, Г. 568 Поллок, Г. Г. 584 Поль, Ж. 14 Понгс, Г. 193

769

Понталис, Ж.-Б. 367, 487, 525, 618 Портманн, А. 504 Прут, Д. Г. 372 Пуйсегур, Р. де 618 Пульвер, С. Э. 453 Пунер, Г. В. 205, 210 Пфайффер, Э. 65, 71 Пфистер, О. 7, 42, 51-54, 63, 82,

104

Пфюртнер, С. Г. 385 Пэйн, С. 589

Рабела, Ф. 63

Радо, Ш. 9, 132, 150-151, 162, 409,

582, 710, 719, 741, 744 Райк, Т. 8, 23, 69, 75, 132,150-151,

156,195-196, 210, 301, 303, 393-

394, 477, 501

Райх, А. 463, 465-466, 500 Райх, В. 9, 85, 92, 135, 168, 178,

200, 339, 378, 393, 477, 628-629,

662

Райхсман, Ф. 578 Ракамьер, П. К. 480, 483 Рамакришна 119 Рангелл, Л. 517 Ранк, О. 6, 18, 32, 47, 54, 57, 59-

60, 69, 71, 85, 93, 99, 131, 135,

150, 156, 162, 165, 168, 178, 181,

210, 216, 333, 337, 366, 512-513 Рапапорт, Д. 220, 328, 659 Рапп, А. 299 Рахнер, К. 494 Редлих, Ф. К. 132, 711 Рейтлер, Р. 6, 134 Ривьер, Ж. 30, 130, 481 Риклин, Ф. 40, 154, 560 Рикрофт, Г. 503 Рильке, Р. М. 65, 69, 214 Риманн, Ф. 399 Рисман, Д. 208, 213 Ритво, Л. Б. 13 Ритсен. Й. 534 Ритгер, П. 502 Риф, Ф. 213 Рихтер, Г. Э. 132, 460, 494, 509,

677

Робак, А. А. 192, 214-215 Робер, М. 11, 194, 196, 208, 210-

211,215-216 Роберт, В. 316 Роберт, К. 611 Розен, П. 74,133,191,200-201,208,

213, 217

Розенвальд, Г. К. 132 Розенкёттер, Л. 12, 132, 455 Розенфельд, Г. А. 461, 466 Розенфельд, Э. М. 12, 116 Роллан, Р. 15, 111, 118, 124, 143,

446

Роллингс, Г. 578 Ромен, Ж. 120 Роршах, Г. 8 Росолато, Г. 630

Руитенбек, Г. М. 191,195,199, 202 Руссо, Ж.-Ж. 14 Руффин, Г. 715

Приложение

Салливен, Г. С. 409, 709-710

Сандлер, А.-М. 586

Сандлер, Дж. 221, 236, 453, 463,

700-701

Сарасин, Ф. 55 Свобода, Г. 6 Сегантини, Дж. 151, 157 Селесник, III. 41 Симон, Р. И. 740 Симон, Э. 215 Сирлс, Г. Ф. 505 Скотго, Ж. К. 619 Смит, В. Р. 276-277 Сократ 82, 390 Солмс-Рёдельгейм, В. 132 Софокл 12, 410, 443, 611 Спектор, Дж. Дж. 213 Спенсер, Г. 184, 300 Стивен, Р. 410

Столлер, Р. Дж. 357, 369, 740-741 Стоун, И. 12, 191,210-211 Стоун, Л. 340 Стрейчи, Дж. 17, 430 Стриндберг, А. 100 Стюарт, У. А. 13, 213 Суттер, Й. М. 619

Тауск, Ф. 71, 74-75, 133, 191, 200,

212, 214, 227

Тафт, Дж. 94, 99, 102, 135 Твен, М. 306 Толстой, Л. Н. 119 Томе, Г. 740 Томпсон, К, 408 Тросман, Г. 194, 205, 207 Тулуз-Лотрек, А. де 136

Уайт, У. А. 483, 536 Уиздом, Дж. О. 457, 637, 644 Уитли, А. 360, 378 Уолтер, Б. 196 Урбанчич, Р. ф. 101 Уссель, Й. Ван 361-362, 382 Уэкскюль, Т. ф. 132 Уэллс, Г. Г. 120

Файн, М. 480-481, 484, 626

Фаупель, Г. 166

Федерн, П. 6, 85, 90-93, 100, 133, 164, 181, 305, 327, 334, 372, 423, 629

Федерн, Э. 90, 134, 202, 207, 213

Фейербах, Л. А. 561

Фейхтвангер, Л. 115

Фёлькель, Г. 670

Фенихель, О. 339-340, 352, 465-466, 476, 498, 518, 529, 536, 540, 555, 579, 582, 629, 661, 709, 727, 742

Ференци, Д. 107, 162, 165

Ференци, Ш. 6-9, 30, 35, 41, 57, 59-62, 65, 69, 71, 81, 85, 94, 97, 99, 102, 104, 126, 131, 134, 136, 147,152-153, 161, 195, 207, 211-212, 216, 304, 342, 347, 372, 401, 437, 444, 450, 474, 480, 497-498, 514, 526, 528, 588, 591, 628, 634, 638, 709, 721

Фехнер, Г. Т. 14, 363

Филлипс, Дж. Г. 522, 524, 527-528

Фихте, И. Г. 167

Фишер, Г. 332

Фишер, С. 161

Фишер, С. 415

Фишер, Т. 83

Флек, Л. 410

Флетчер, Р. 576

Флисс, В. 5-6, 9-15, 30, 3fr43, 45, 47^8, 86-87, 194, 203, 206-207, 209, 211-212, 217, 220-221, 275, 321, 328, 578, 602, 610, 625

Флюгель, Й. К. 103, 310

Флюсе, Г. 3

Флюсе, Э. 214

Фляйшль-Марксоу, Э. ф. 4—7, 12, 194

Фляйшманн, О. 734

Форд, К. С. 358

Форель, А. 378

Фрейд, А(лександр) 44, 199

Фрейд, А(малия) 3, 9, 11, 38-39, 88, 125, 96, 209

Фрейд, А(нна) 5, 7, 9-10, 25, 30, 36, 51-51, 56, 62, 65, 70-71, 85, 88,96,114,123,144,192,195,199, 207, 213, 286, 303, 308-309, 352, 355, 373, 399, 433, 441, 459, 496, 498, 502, 505-506, 590, 633, 664, 682-683, 791, 712, 729

Фрейд, Б(ерта) 38

Фрейд, Г(айнц) 8

Фрейд, Г(арри) 199

Фрейд, Ж(ан Мартин) 5

Фрейд, З(игмунд)

Фрейд, Й(он) 3, 11, 38, 131

Фрейд, Л(юси) 32

Фрейд, М(арта) см. Бернайс, М(арта)

Фрейд, М(артин) 56, 65, 69, 86, 126, 194, 199

Фрейд, М(атильда) 5, 7, 35

Фрейд, О(ливер) 5, 69, 86

Фрейд, П(аулина) 3

Фрейд, Р(оза) 3

Фрейд, С(офи) 5, 7-8, 51, 55, 212

Фрейд, Ф(илипп) 3, 7

Фрейд, Э(мануил) 3, 7, 11

Фрейд, Э(рнст) 5, 32, 35, 41-42, 51, 56,69,84,86,91,94,114,126, 186, 207, 212

Фрейд, Ю(лиус) 38

Фрейд, Я(коб) 3, 11, 39, 125, 205, 212, 215

Френч, Т. М. 334, 584

Фримэн, Э. 196

Фройнд, А. ф. 8, 131, 212

Фромм, Э. 163, 192-193, 209, 281, 283, 410, 416, 503, 613, 663

Фромм-Райхманн, Ф. 62

Фуко, М. 362, 384, 390

Фэйрбэйрн, У. Р. Д. 635-638, 643

Фюлёп-Миллер, Р. 25

Хаггард, Р. 216 Хайдеггер, М. 513

770

Хайманн, П. 132, 328

Хайс, Р. 132, 293, 295

Хайцманн, X. 22

Хаккер, Ф. Й. 533, 544

Хандельсманн, л. 726

Ханманн, Э. ф. 3, 261, 282, 294

Хант, Дж. 578

Хантер, Р. 145

Харди, К. Р. 358

Харлов, Р. Г. 372, 705

Хартлауб, Г. 48

Хаттерер, Л. Й. 728

Хаузер, А. 530, 551

Хельмер, Г. 314

Хембри, У. 414

Хендрик, И. 598

Хетглингер, Р. Ф. 374

Хиршфельд, М. 100, 135, 378, 393

Хичманн, Э. 6, 100-101, 103

Холдер, А. 463, 576, 580

Холл, К. С. 334

Холл, С. 7

Холлингсхед, А. Б. 711

Холлос, С. 162, 165

Хоркгеимер, М. 390

Хорн, К. 132, 499, 659

Хорни, К. 9, 62, 132, 151, 281, 283,

398, 407-408

Хоффер, В. 402, 585, 588 Хоффманн, С. О. 536, 701 Хохгеймер, В. 132 Хохе, А. Э. 193 Хробак, Р. 34-35 Хуг-Хельмут, Г. ф. 144 Хух, Р. 462 Хэйуорт, Д, 299 Хюгель, К. 132

Царндт, Г. 213

Цвейг, А. 15, 111, 113, 136, 193

Цвейг, С. 15, 76,111,115,119,125,

133, 136, 205 Цетцель, Э. Р. 632 Циен, Т. 141, 151

Чаплин, Ч. 118 Чойси, М. 209

Шалаи, А. 521-522, 531, 539-540

Шаратан, П. Б. 740

Шарко, Ж. М. 3, 10, 12-13, 214,

221, 285, 617-618, 621, 623 Шарфенберг, Й. 194, 213 Шассеге-Смиргель, Ж. 483 Шахт, Л. 459

Шекспир, У. 14, 45, 194, 306, 362 Шелер, М. 399 Шеллинг, Ф. В. ф. 167, 183, 261,

282

Шельски, Г. 369, 394 Шёнау, В. 205, 213 Шериф, М. 548 Шерман, 727 Шерток, Л. 13, 214 Шерфи, М. Дж. 377,410,413,415,

419

Шиллер, М. 116-117 Шиллер, Ф. 14, 45-46, 101, 497 Шмидт, Г. 357, 364 Шницлер, Г. 15 Шницлер. Й. 111 Шницлер, А. 8, 15, 111, 136 Шойнерт, Г. 132 Шон, М. 671 Шопенгауэр, А. 3, 14, 160, 125,

261, 282, 294, 300, 358, 364, 561 Шоттлевдер, Ф. 132 Шпельманн, Р. 13 Шпербер, Г. 324 Шпиттелер, К. 87 Шпиц, Р. А. 290,304, 342, 368,371,

398, 402, 454, 458, 504, 535, 537,

539, 541, 548, 586,590, 592, 595-

596, 616, 679

Шребер, Д. Г. М. 145-146, 483 Шребер, Д. П. 131, 145 Шренк-Нотцинг, А. ф. 378 Штадтер, Э. 503 Штегманн, А. 6 Штейн, К. 481 Штейнер, Р. 210 Штекель, В. 6-7, 46-47, 71, 100-

101, 105, 133-134, 136, 162, 203,

216, 324, 333, 337, 529

Штерба, Р. Ф. 498

Штерне, А. 6, 498, 592

Штерн, В. 548

Шульц-Хенке, Г. 281,283,333,398,

402

Шумахер, В. 453, 455, 463 Шур, М. 36, 39, 84, 86, 111, 121,

125, 128, 131, 134, 136, 195, 208, 211, 321, 326, 328, 330

Шюц-Хартхек, О. 151

Эассер. Б. Р. 631 Эдер, Д. 498 Эдингер, Д. 142-143 Эйнштейн, А. 4, 6, 9, 15, 24, 111,

126, 137, 200

Эйсслер, К. Р. 14, 45, 75, 92-93, 194, 199, 209, 213, 217, 513

Эйтингон, М. 6, 8-9, 58-59, 80,85, 98, 100, 102, 108, 110, 126, 131-132, 150-151, 161, 194, 212

Экштейн, Ф. 25

Элленбергер, Г. Ф. 11, 14, 215, 282, 359, 363-364, 378

Эллис, А. 730

Эллис, X. 217, 378, 397, 404, 453

Эмден, Дж. Э. Г. ван 88

Энгел, Г. Л. 578

Энгельс, Ф. 172

Эриксон, Э. Г. И, 132, 289-290, 334, 342, 358, 469, 484, 494-495, 507, 517, 582, 615

Эрхардт, А. 369, 374

Эскалопа, С. К. 402

Юнг, К. Г. 4, 6-7, 40, 53, 57, 81-82,86,88,100,120,130,148,150, 154, 161-163, 171, 181, 194, 199, 206, 214, 216, 277, 281-282, 289, 333, 337, 392, 434,525, 528,559-560, 565, 616

Юнг, Ф. 42

Юнг, Э. 42, 44-45, 47

Якобсон, Э. 340,453,455,463,465,

665, 676 Ясперс, К. 504 Яффе, А. 48, 132, 199

771

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

Абстиненция 23

Автономия 278, 397, 402, 599, 640,

654

Авторитет 664 Ага-переживание 653 Агорафобия 69, 133, 264, 267 Агрессивное влечение 240, 251,

258, 338, 339, 440 Агрессивность 340, 474, 480, 631,

634 Агрессии отвержение 127

- сдерживание 345

Агрессия 100, 229, 299, 304, 308, 311, 339, 344, 347, 353, 383, 400, 403, 467, 502, 512, 516, 595, 651, 657, 660, 662, 673, 675, 679, 682, 710, 718, 724

- сексуальная 655
Адаптация см. Приспособление Адаптивное поведение 538 Активная деятельность 409, 414,

417, 420, 481

- техника см. Терапия Актуальный невроз 232, 234, 624,

630, 708

Алкоголизм 149,152,156,622,724

Аллоэротизм 456

Амбивалентности конфликт 277,

311,350,353,672,678

Амбивалентность 153, 285, 289,

329, 340, 345, 347, 353, 374, 581,

590, 599, 601, 640, 655, 657

- эдипова 349

Американская психоаналитическая ассоциация 81, 533

Анализ активный (см. Терапия, активная)

- любительский 23, 90, 162, 186

- учебный 60, 151, 186

Анализ фобии пятилетнего мальчика
7, 22, 58, 143

Анализ, Конечный и бесконечный
23, 474

Анальная функция 597

Анальная функция выталкивания 516

Анальная эротика 153, 593

Анально-садистская ступень организации 268, 338, 376, 434, 588-601, 646, 655, 659, 663

Анальносгь 634, 636, 646 Анальный акт 653, 723 Анальный стимул 274

- садизм 591

- характер 347, 597, 660 Анальный характер 153 Анестезия 235 Анимализм 379, 383 Анимы проекция 569 Анна О. 4, 12, 15, 142 Аннулирование 287, 330, 600 Антинарциссизм 480 Антисемитизм 12, 438, 664 Антропология 43

- психоаналитическая 18 Апатия 505, 669, 701, 703 Аполлонический принцип 380 Архаическое наследие 252, 275,

277, 281, 391, 528 Архетип 281, 528, 559, 566, 569,

573

Архив Фрейда 92 Ассимиляция 546 Ассоциаций цепь 111 Ассоциация, свободная 5, 10, 39,

122, 174, 176, 227, 238, 269, 272,

317, 324, 327, 333, 525 Аутизм 131, 504 Аутоагрессия см. Обращение

против собственной персоны Аутопластика 194 Аутосуггестия 524 Аутоэротизм 154, 157, 179, 343,

368, 377, 397-405, 434, 456, 480,

592, 636 Афазия (см. также Нарушение

речи) 5, 88 Афония 580 Аффект 231, 234, 263, 265, 379,

449, 493

- болезненный 302 Аффекта возникновение 247

- застой 232

- лишение 302, 656, 658, 664 Аффекта репрезентант 337 Аффективная травма 221, 228 Аффективное действие 675

- сновидение 224 Аффективный сигнал 224

Баловство 163, 178, 268, 581 Беременность 109, 410, 412, 414,

525, 641 Берлинский психоаналитический

институт 108, 148, 151, 209 Берлинское психоаналитическое

общество 7 Беспомощность 457, 461, 511-517,

683 Бессознательная система 237,267,

286 Бессознательное
19, 223, 243, 250,

501, 643 Бессознательное 37, 39, 54, 60, 63,

79,95,97,107,111,115,226,261-

282, 285, 305, 308, 311, 317, 358,

366, 379, 390, 423, 429, 432, 440,

446, 449, 525, 531, 555, 559, 565,

568, 571, 619, 622

- биологическое 184

- динамическое 238

- коллективное 277, 281, 559, 566,

571

- описательное 238 Бессонница 669, 680, 712 Биоанализ 168, 181 Биогенетический основный закон

276

Биогерменевтика 184 Биология 168, 183, 357 Бисексуальность 13, 369, 378, 407,

483, 603, 632, 639 Бисоциация 300 Боль 263, 442, 446 Большая семья 362 Брак родственников 150 Бред вины 670 Бред греховности 274 Бред и сновидения в "Градиве" В.

Йенсена
6, 24, 385 Бред отношения 642 Бредовая идея 713 Бредовое образование 272

- представление 235, 449, 709 Будущее одной иллюзии
9, 24, 54,

134, 167, 183, 169, 389 Бургхёльцли 40, 42, 56, 58, 148, 151, 154, 378

772

В духе времени о войне и смерти

24 Вагина 348, 372, 407, 409, 415, 579,

605, 629, 638, 641, 719, 736

- dentata 579

Вагинальный перенос 410 Вампир 515

Введение в лечение
23

Введение в нарциссизм
8, 19, 273, 364, 474, 501, 594, 683, 693

Венгерское психоаналитическое объединение 87, 162

Венский психоаналитический институт 94

Венское психоаналитических издательство 54, 63, 102, 106

Венское психоаналитическое объединение 6,90,100,135,203, 207, 673

Веселость 386

Вина 224, 309, 516

Влечение 187, 229, 243, 265, 337, 441, 497, 539

- к жизни (см. также Эрос) 338

- к самосохранению 180, 242, 247,

254, 258, 338, 364, 388, 397, 435, 446, 457, 473, 476

- к смерти 10, 14, 19, 21, 112, 212,

330 338, 367, 439, 443, 472, 478,

593, 673 Влечение-желание 229, 238, 243,

257, 284 Влечения и их судьба
8, 17, 84, 223,

436, 442, 473, 501, 643 Влияние окружающей среды 301,

583, 660, 714

Влюбленность 372, 375, 454 Внимание, свободно парящее 23 Внутриутробное влияние 342 Военный невроз 152, 167, 621 Возбуждение 295

- фрустрированное 359 Возбуждения застой 359 Возбуждения отвод 231

- 297, 346, 655 Воля 261

- к власти 281

- к превосходству 281

Вопрос о дилетантском анализе
9, 23, 54, 75

Воспитание (см. также Педагогика) 166, 169, 171, 176, 179, 268, 385, 597, 663

Воспоминание 241, 246, 424, 427, 429, 447, 533, 625

Воспоминание детства из "Поэзии и правды"
25

Воспоминание детства Леонардо да Винчи!,
24, 105, 118

Воспоминание, повторение и переработка
23

Восприятие 225, 259, 266, 270, 323, 331, 441, 445, 447, 531, 535, 538

Всемогущества чувство 348, 401, 678

Всемогущество 475

Предметный указатель

Вспомогательное Я 699

Вторичный процесс 242, 245, 248, 251, 253, 266, 331, 365, 379, 433, 599

Вуайеризм 288, 590, 720, 725, 734, 736, 743

Выбор партнера 417, 443

Выгода болезни, вторичная 623

Вытеснение 20,37,63,94,117,224, 231, 234, 238, 241, 243, 247, 267, 274, 284-290, 302, 309, 321, 331, 354, 364, 376, 384, 389, 391, 424, 427, 429, 433, 438, 446, 527, 529, 554, 556, 600, 623, 625, 627, 633, 635, 638, 739

Вытеснение,
20, 223, 643

Гармония 455, 462, 683

Генитальная организация, инфантильная 377

Генитальность 168, 179, 385, 526, 624, 634

Гетеросексуальность 370,719, 728, 732

Гидротерапия 404

Гипервентиляция 620

Гиперсексуальность 386, 634, 636

Гипноз 4, 12,86, 107, 111

Гипноидная истерия 624

Гипноидный катарсис 623

Гипнотизм 34

Гистрионизм 622

Голод 511

Гомеостаз, психический 228, 231

Гомосексуальность 21, 155, 370, 375, 378, 479, 481, 483, 591, 626, 717, 734, 736, 740

- латентная 724

- облигаторная 722

- раннедетская 653

- эпизодическая 723 Гормональная инъекция 741

- терапия 741 Графология 29

Грудь матери 515, 600, 629

- добрая 607

- злая 607

Групповая терапия 700, 731

- гомосексуалистов 732

Дарвинизм 189

Девственность 412

Декомпенсация 622, 642

Делинквентность 484

Деперсонализации невроз 642

Деперсонализация 446, 467

Депрессивная позиция 344, 482, 607, 689

Депрессия 22, 223, 267, 300, 304, 311, 347, 403, 458, 505, 628, 631, 637, 641, 669-706, 723, 727, 741

- аналитическая 680

- биполярная 670

- монополярная 670

- невротическая 670

- эндогенная 704 Депривации страх 607

Депривация 372, 705 Десексуализация 257, 656, 701 Деструктивная потребность 24,

119,629 Десгруктивность 19,341, 347,637,

730 Детерминизм 258

- психический 40 Детский анализ 22, 90

- юмор 307

Детское воспоминание 100

- впечатление 118 Детство 379

Дефекация 346, 348, 455, 596, 719 Дефлорация 407 Деятельность фантазии 275, 561 Диктатура 666 Динамика 221, 654

- представления 429 Динамическая психиатрия см.

Психиатрия, динамическая

Дионисийский принцип 380

Дискурсивность 532

Диспозиция к неврозу навязчивости
21

Дисрегуляция, вегетативная 519

Диссоциация 635

Дисфория, реактивная 670

Дневные грезы 247, 249, 275, 330, 400

Доверие к себе 274

Догенитальный период 516

Донжуанство 586

Дополнение к анализу маленького Ганса
22

Дополнение к работе о "Моисее" Микеланджело
130

Дора 6, 15, 22, 144, 146, 626

Достоевский и отцеубийство
9, 25, 76

Доэдипова фаза 604, 606

Дыхание, возбужденное 510

- нарушенное 510

Ежегодник психоанализа
58 Ежегодник психоаналитических и психопатологических исследований
41

Еще несколько замечаний о защитных невропсихозах 21

Жадность 347

Желание 225, 263, 269, 271, 276, 341, 493, 558, 562, 564, 568

- бессознательное 275, 278, 431, 716

- запретное 271

- защищенности 614

- избегания 341

- инфантильное (см. также Фан-

тазия) 268, 279

- наказания (см. также Потребность в наказании) 732

- отдаться 267

- поглощения 515, 674

- сексуальное 237, 271

- смерти 326, 514, 602, 658, 662

773

- убийства 383

- убить 514

- эксгибиционистское 267 Желание-представление 221, 242,

497

Желание-сновидение 272 Желание-фантазия 561

- инфантильное 275 Желудочно-кишечное расстройство 674

Желудочно-кишечный тракт 582 Женский цикл 36 Женственность 407, 401, 416, 632 Жизнеописание
8, 18, 192, 221 Журнал психоанализа
103,108,135 Жуткое
25

Забывание 294

- имен 293

Зависимость 385,459,583,615,622,

637, 639 Зависть 581, 607

- к пенису 348, 352, 377, 406, 420,

455, 608, 629, 632 Заикание 629

Заметки о любви-переносе 23 Заметки об одном случае невроза

навязчивости
7,22,146,430,659 Замещающее действие 386, 677

- образование 235, 285, 301, 627,

738

- удовлетворение 397, 400, 511 Замещающий объект 371, 386 Замещение 297

- объекта 403

- партнера 373

- противоположностью 308 Запрет на избегание 276

- на прикосновение 276, 287 Запрет Сверх-Я 308 Запущенность 274 Зародыш 455 Засыпание 446 Заточение 660

Заточения воздействие см. Тюрьма

Затруднения в работе 597 Защита (см. также Защитный механизм) 37,220, 224,229,239, 374, 426, 428, 441

- от раздражителя 38

- от сострадания 306 Защитная истерия 633 Защитное расщепление 607 Защитные невропсихозы, 428
Защитный механизм 15, 156, 231,

239, 247, 255, 269, 284-290, 303, 306, 314, 338, 426, 428, 444, 465, 478, 623, 633, 646, 655, 658, 661, 682, 713, 715

- коллективный 666

- механический 345 Защитный невропсихоз 5, 286,

625, 633

Защитный страх 281, 304, 355 Защищенность 455, 580, 612 Знак-гештальт 542 Зоофилия

Иатрофилософия 183 Игра слов 307 Идеал матери 495

- отца 495

Идеализация 45,459,465,469,606, 641

~ объекта 461

Идеальная Самость (см. также Идеальное Я) 463, 469

Идеальное Я (см. также Я-идеал) 181, 438, 469, 495

Идеальный объект 635

Идентификация 127,184,257,274, 287, 353, 355, 400, 437, 442, 450, 459-462, 474, 493, 496, 499, 507, 516, 577, 585, 600, 606, 629, 631, 640, 661, 664, 672, 680-684

- женская 605

- интроективная 643

- множественная 627

- нарциссическая 673

- первичная 344

- проективная 343, 500, 638, 643

- с агрессором 287, 498, 664

- с матерью 607, 743 Идентичности искажение, сексуальное 741

- обретение 469

- поиск 636

- утрата 459

- формирование 472, 482, 507 Идентичность 368, 402, 459, 480,

485, 528, 530, 544, 555, 601, 634, 740 Идея 654

- совершенства (см. также Самость, грандиозная) 591

Из истоков психоанализа 5 Из истории одного детского невро
за
7, 22, 141, 629, 659 Избегание 466

- раздражителя 424 Избыточная энергия 300 Избыточность стимула 399 Изгнание 393 Изменение 567, 572

- поведения 712

- пола 740

Изнасилование 409, 417 Изнеженность 372 Изоляция 287, 331, 496, 633, 659 Изуродовавние 445 Иллюзия 562, 573

Имаго 79, 87, 95, 109, 498 Импотенция 579, 615, 727

- психическая 385, 392 Импульс 269

- агрессивный 271

- бессознательный 278

- извращенный 37

Инверсия (см. также Гомосексуальность) 722, 730, 740

Индивидуация (самореализация) 281, 402, 450, 472, 482, 484, 496, 559, 566, 718, 730, 735, 743

Инициальное сновидение 328

Иннервация 556

Инстинкт 391

Институт Карла Абрахама см. Берлинский психоаналитический институт

Интеллект 532

Интеллектуализация 496

Интеракции формы 538, 543, 547, 552

Интеракция 538

Интерес к психоанализу
24

Интернализация 443,458,462,468, 472

Интерпретация символов 324,333

Интроверсия 120

Интроект 498, 500

Интроекция 155,287,403,450,496, 507, 516, 586, 635, 681, 700

Интроспекция см. Самонаблюдение

Инфантилизм 590

- психический 373, 375, 382 Инфекционная болезнь 263 Инцест 47, 100, 383, 408 Инцеста табу 97, 351, 613, 615 Инцестуозная фантазия 559

- фиксация 155 Инцестуозное желание 350, 518,

658

- сновидение 101 Ипохондрия 145,232,597,707-716,

729 Ирме инъекция 5, 11, 15, 39, 146,

195, 216, 316, 326, 328, 335 Иррациональность 182 Искажение в сновидении 318 Искупление 473, 656 Искусство 49, 52, 56, 78, 93, 117,

152, 238, 279, 282, 432, 530, 533,

559

- изобразительное 18, 24 Исполнение желания 156, 246,

317, 562, 568, 570, 572, 625

- галлюцинаторное 332, 335, 432 Истерическая депрессия 641

- личность 622 - нарушение лич-

ности 631

Истерическая символизация 637 Истерические фантазии и их отношение к бисексуальности
21, 626 Истерический приступ 626

- психоз 637

- симптом 626

- характер 617, 628, 634 Истерия 4, 10, 13, 18, 20, 22, 38,

56, 142, 153, 166, 228, 234, 263, 316, 425, 428, 519, 522, 617-645, 655, 707

- инфантильная 633

- страха 103, 285, 517, 624 История религии 125, 281 Источник сновидений 319 Истощение 236, 295

Каббала 11, 215 Каннибализм 383, 515

774

Кастрации желание 738

- комплекс 330, 350, 406, 605, 608,

640 - женский 152, 155

- страх 348, 350,354,443, 445,476,

517, 605, 608, 630, 651, 729, 732, 736, 738, 742

- угроза 171, 181, 237, 256, 276 Кастрация 407, 478, 526, 615, 630,

725, 742 Катексис 220, 446

- желания 432 Катексиса лишение 321

- смена 462

- смещение 303, 305,311 Катектическая энергия 15, 319 Каузальность 227, 245, 258, 565 Кишечника функция 511 Клептомания 736

Клитор 348,352,377,404,407,410, 415, 605, 629

Коитус (см. также Половой акт) 366, 410, 415

Кокаин 192, 194

Коллективное бессознательное (см. Бессознательное коллективное)

-Я 621

Комизм 310

Комитет 32,48,59,94,97,108,131, 162, 307

Коммунизм 115

Компенсация 566, 570, 571, 573

Комплекс 574

- отца 53, 59

Компромиссное образование 655 Конверсии механизм 184

- симптом 142, 655 Конверсионная истерия 92, 233,

285, 623, 627, 639, 709 Конверсия 152, 235, 428, 522, 524, 622, 625, 627, 635, 638, 641

- догенитальная 629

- истерическая 523 Контраст, аффективный 301 Контрацепция 393 Контркатексис 308, 310, 433 Контроль над влечением 365, 389 Контрперенос 15, 176, 426 Конфигурация "глаза-нос" 543 Конфликт влечений 445, 676, 702 Конформизм 664 Копрофагия 403, 689 Креативность 200, 289, 533, 600

- психодинамика 100 Кризис авторитета 484 Криминология 167, 169 Крушение эдипова комплекса
19 Культура 24, 167, 181, 379, 385,

388, 394, 599

- Сверх-Я 660 Культурная антропология 209

- критика 213 "Культурная" половая мораль и

современная нервозность
24,373 Культурная способность 380 Культурный процесс 167 Куннилингус 375

Лабильность 622

Ламаркизм 189

Латентный период 173, 338, 353, 377, 506

Лейкоплакия, у Фрейда 107

Лекции по введению в психоанализ
8, 18, 379

Либидо 20, 38, 52, 108, 223, 236, 240, 266, 338, 343, 347, 349, 353, 358, 365, 367, 372, 387, 400, 411, 414, 423, 434, 441, 448, 484, 566, 568, 570, 611, 636, 724

- нарциссическое 344, 399, 453

- застой 352, 638 Либидо организация 343

- анально-садистская 345, 354

- оральная 338, 342, 354

- фаллически-нарциссическая 348 Либидо отток 441

- развитие 155, 406, 607, 673

- экономика 310

- энергия, бессознательная 512 Лиги мира сексуальных реформ

393

Лингвистика 530 Литература 18, 24, 93, 125 Литиевая терапия 671 Литий 671

Лишение матери 679 Логика 245

Любви лишение 678, 682, 700 Любимый объект (см. также

Объектная любовь) 434, 436,

515

- первичный 353

- вторичный 353

- инцестуозный 366, 373 Любовь 367,371,384, 391,419,434,

439, 450

- активная 353

- парциальная 353

- пассивная 342

- первичная 343,456, 469, 502,505 Любовь к себе 437

Магия 48

Магнетизм, животный 618 Мазохизм (см. также Обращение против собственной персоны) 21, 57, 62, 78, 288, 304, 330, 346, 407, 420, 437, 472-486, 590, 657, 676, 727, 735

- вторичный 346, 474, 478

- женский 350, 407, 474

- моральный 472, 474, 476

- органический 475

- первичный 21, 473, 480, 483

- психический 303, 310, 727, 730

- сексуальный 727, 734, 743

- эрогенный 346, 474 -Я 479

Маленький Ганс 7, 15, 22, 143 Маниакально-депрессивное заболевание 669

Мания 156, 468, 483, 518, 677, 678, 700

- величия, шизофреническая 154

- одержимости 642

Маскировка 243

Мастурбация (см. также Онанизм, Аутоэротизм) 69, 100, 232, 235, 373, 378, 382, 397, 401, 410, 626, 723, 735

- инфантильная 635 Материализм 534 Материнский объект 607 Материнство 172, 406, 408 Мать

- архаическая 98

- добрая 506

- злая 506, 727

- кормящая 98

- эдипова 96 Медицина 168, 181

- психосоматическая (см. также Психосоматика) 168, 225, 584

Международное психоаналитическое издательство 8, 199

Международное психоаналитическое объединение 7, 41, 79, 105, 151, 163, 166, 186

Международный журнал психоанализа 8, 93, 96

Меланхолия 154, 250, 344, 437

Менструация 407, 414

Метапсихологическое дополнение к учению о сновидениях
20, 223, 320, 643

Метапсихология 8, 18, 301, 445, 474, 627

Метафизика 532

Механизм Ганса Захса 729, 733, 743

Миф 156, 278, 282, 333, 530, 559, 561, 567

- о Каине 408

- об Эдипе 610

Мифология 43, 58, 125, 152, 156,

183, 278, 281, 560 Мифомания 633 Мнемическая система 246 Мнемический перенос 62 Мнительность 655 Модель, структурная 439

- топическая 236, 317, 472, 709 Мои взгляды на роль сексуальности в этиологии неврозов 20

"Моисей" Микеланджело
8, 24, 80,

130

Монолог, внутренний 111 Мораль 51, 83, 213, 375, 418

- буржуазная 378 Мораторий, психосоциальный

521

Мотив выбора ларца
25 Мотивация 720, 722

- бессознательная 306

- сознательная 306 Моторика 445 Мочеиспускание 510, 719 Мстительный тип 152, 155 Мудрость 461, 468 Мужественности желание 354 Мужественности комплекс 352,

406

775

Музыка 531

Мысли о самоубийстве 669, 700 Мыслительный процесс 432 Мышечная деятельность, повышенная 510

- пониженная 510 Мышление 244, 266, 270, 447

- автономное 278

- бессознательное 527

- детское 432

- логическое 265

- магическое 515, 652

- символическое 515

Навязчивая идея (см. также Навязчивое представление) 265

- мысль 646, 654, 656, 658

- структура 646, 662, 664 Навязчивое действие 646,654,658,

675

- повторение 23, 97, 181, 183, 330,

381, 439, 472, 475, 657, 663, 666

- представление 655 Навязчивость в работе 388 Навязчивые действия религиозные

обряды
6

- размышления 655
Навязчивый 646, 659, 663

- аффект 646

- контроль 649

- симптом 518, 661

- тип 661

Наказание 237, 473, 476, 511, 660 Накопление раздражителей 424 Наркомания 618 Нарушение коммуникации, вегетативное 704

- обмена веществ 703

- потенции (см. также Импотен-

ция) 350

- функции 263

- пищеварения 235 Нарциссизм 120,153,179,205,217,

222, 251, 303, 318, 321, 343, 365, 372, 401, 409, 418, 427, 434, 441, 448, 450, 453-471, 495, 590, 593, 597, 600, 699, 709

- первичный 342, 398, 402, 439, 448, 456, 469, 480, 482, 594

- вторичный 343, 400, 441, 456

- женский 407

Нарциссическая обида 224, 606 Насилие 667 Наследование приобретенных

качеств 277 Наследственность 233 Наследственный фактор 235 Натурфилософия 181 Наука о религии 560 Научение 496 Национализм 664 Невнимательность 291 Неврастения 234, 708, 712 Невроз воскресного дня 187

- навязчивых действий 5, 18, 21,

56, 76, 154, 228, 234, 276, 285, 347, 428, 591, 618, 625, 630, 633,

Приложение

646, 664, 675, 677

- неуспеха 476

- переноса 23, 152, 444, 624

- страха 218, 214, 216, 518, 708 Невроз черта в семнадцатом веке

Невропсихоз см. Психоневроз, Невроз, детский 460

- нарциссический 624 Недомогание культуры,
24, 121,

127, 383, 446, 478, 493, 501, 600

Нежность (см. также Влюбленность) 351, 381, 414, 418

Нейрофизиология 240

Некоторые психические последствия анатомического различия между полами
19

Ненависть 154, 381, 439

Ненадежность 581

Неопсихоанализ 209

Неполноценность органов см. Чувство неполноценности

Нервная система 263, 270

Нервозность 296

Неспособность к любви 384, 392, 675

Нетрудоспособность 267

Новый цикл лекций по введению в психоанализ
18, 251, 320, 389, 440, 513

Норадреналин 687

Норма (см. также Поведения норма) 553

- общественная 314

О динамике переноса
23

О женской сексуальности
19, 605, 616, 635

О некоторых невротических механизмах при ревности, паранойе и гомосексуальности
8, 21, 286

О покрывающих воспоминаниях
10, 213

О превращении влечений, в частности анальной эротики
21

О психогенезе одного случая женской гомосексуальности
21

О самом обычном уничижении любовной жизни
385

О сновидении
20

О типах невротических заболеваний
20

Об инфантильных сексуальных теориях
578

Об истории психоаналитического движения
7, 18, 132, 284

Об основании для отделения определенного симптомокомплекса от неврастении в качестве "невроза страха"
21

Об этиологии истерии 21

Обеспечение пищей 368

Обида 517

Обман чувств 270

Обморок 236

Обособление 450, 718, 735, 743

Образ родителей 466

776

- сновидения 391, 393 Образная фантазия 533 Обращение в противоположность 287,297,499,600,659,674

Обращение против собственной персоны (см. также Мазохизм) 287, 437, 458, 467, 474, 479, 496,

600, 659, 664, 703

- в противоположность 657 Обрезание 128 Общества структура 153, 664 Общества теория 648

- психоаналитическая 647 Общество 646

- буржуазное 390

- безотцовское 484 Общество Огго Ранка 94, 106 Общество по средам 30, 49, 71,

94, 100, 111

Общий взгляд на истерический приступ
21

Объект влечения 337

- добрый 638

- желания 639

- злой 515

- переноса 739

- чужой 399

Объекта выбор 368, 376, 379, 386, 434

- гомосексуальный 742

- инцестуозный 392

- нарциссический 349, 351, 372, 437, 729

- сексуальный 742 Объекта поиск 636

- представление 449, 540

- предшественник (предтеча) 542,

546

- репрезентант 305, 457, 459, 463,

466, 469, 544, 547

- утрата (см. также Любви утра-

та) 633, 641, 672

Объектная любовь 344, 357, 351, 460, 594

- активная 342

- родительская 639 Объектное либидо 344, 399, 435,

453, 457, 693

Объектные отношения 328, 345, 363, 365, 371 434, 462, 468, 470, 481, 535, 541, 554, 546 592, 595,

601, 605, 613, 635 640 676 678, 680

- доэдиповы 606

- нарушенные 681

- нарциссические 453, 459, 467

- первичные 679

- ранние 290, 402

- сексуальные 733 Объектный катексис 435,442,448,

481, 610

Овладение влечениями 349, 388, 564

- миром 268 Овуляция 414 Оговорка 291, 295

Одаренность 445

Одиночество 715, 718

Одиссея
95, 562, 568

Однофакторная теория 301

Ожидание наказания 664

Оккультизм (см. также Парапсихология 43, 57, 80, 105, 130, 199

Онанизм (см. также Мастурбация) 76, 349, 352, 411, 525, 652, 662

Оно 61, 63, 120, 223, 250, 273, 280, 286, 305, 308, 312, 319, 327, 332, 351, 354, 360, 365, 382, 392, 441, 445, 448, 454, 457, 482, 504, 536, 558, 568, 654, 657

Онтогенез 168, 179, 225, 379, 444, 448, 491, 528, 561, 603

Опасность, внешняя 511

- воображаемая 511 Описка 291, 293, 295 Оптимизм 153, 581

Опыт теории генитальности
90 Оральная зависимость 584

- фантазия о поглощении 516, 577,583

- фиксация 582, 635, 639

- фаза 268, 376, 512, 589, 592

- фрустрация 581

- эротика 153, 156, 577 Орально-агрессивный стимул 274 Оральное удовлетворение 581

- образование характера 580

- оплодотворение 578

- поглощение (см. также Погло-

щение) 515, 641 Орально-каннибальское желание

674

Оральность 538, 576-587, 634 Оральный характер 577 Оргазм 359,374,385,393,411,413,

415, 419, 657, 719, 737

- вагинальный 410, 414

- клиторальный 413, 415

- множественный 410, 413 Организм 719

Оргон 135

Ориентация на отца 257, 607

Освобождение 305

Основное нарушение 181, 481,

613, 616, 700, 744 Остатки дня 320, 327, 329, 332 Осуждение 517, 660 Отделение 177, 373, 382, 612, 639,

682, 700

- от собственного продукта 517 Отец, отделение от 408 Отказ от влечения (см. также

Сублимация) 24, 376, 383, 386, 388, 550

- от еды 680

- от удовольствия {см. также Отказ от влечения, Сублимация) 561

Отклонение 633 Отношение зависимости 341 Отношения мать-ребенок (см.

также Симбиоз мать-ребенок) 342, 345, 352, 506, 637, 709, 730, 734

- отец-сын (см. также Эдипов конфликт) 48, 438, 713

- родители-ребенок 363, 372 Отнятие от груди 592 Отрицание 270, 288, 290, 331, 343,

345, 458, 465, 496, 613, 633, 640,

742

Отсоединение 586 Отцеубийство 277, 444, 614 Отцовский объект 607 Отчуждение 384, 446 Отыгрывание 621, 626, 633, 639 Очерк о психоанализе
19, 319, 331,

363, 369, 377 Очерки обистерииЬ,
21,23,36,129,

221, 263, 425, 427, 519, 522, 623,

631, 669 Ошибка мышления 306

- памяти 292, 294 Ошибочное действие 6, 18, 20, 79,

238, 242, 265, 267, 270, 291-298, 314, 317, 379, 431, 525

Память 424, 445 Пансексуализм 362 Паралич 105, 263, 510

- прогрессивный 104 Паралич руки, истерический 264 Паралич, двигательный 235 Паранойя 21, 101, 343, 434, 476,

591, 607, 709

Парапсихология 199, 208, 214

Парафрения 709

Парциальное влечение 53, 240, 338, 342, 348, 353, 375, 434, 590, 594, 604

Пассивность 409,413,417,420,478, 481, 676

Педагогика (см. также Воспитание) 125, 166, 169, 445

Педерастия см. Гомосексуальность

Педофилия 720, 725, 743

Перверсия 18, 21, 221, 338, 375, 378, 386, 518, 578, 610, 633, 721, 733, 739, 744

- множественная 743 Первичная орда 24, 389 Первичное вытеснение 269

- доверие 342, 583, 612, 678

- недоверие 342, 872

- состояние 455, 467, 470 Первичный процесс 242, 245, 249,

251, 253, 266, 272, 275, 280, 323, 325, 331, 365, 367, 379, 381 Первосцена 517, 640, 652, 656 Первофантазия 276 Первый психоаналитический конгресс 43

Переживание гибели мира 342 Переживание зависимости 518 Перенос 5, 12, 15, 23, 52, 62, 79, 123, 176, 226, 241, 321, 327, 385, 401, 428, 438, 449, 468, 598, 624,

626, 635, 650, 654, 657, 731

- позитивный 39

- расщепленный 94 Перенос креативности 13, 217 Перенос отца 78 Переписка Фрейда 29-140 Переработка 236

- конфликта 704

- Оно 309

- раздражителей 424 Переходный объект 343, 399, 499,

737

- феномен 505 Перинатальное влияние 342 Периодичность 36, 57 Пессимизм 153

Печаль 154, 446, 640, 671, 703

Печаль и меланхолия
8, 22, 154, 223, 251, 474, 497, 501, 643, 671

Письма по кругу
32, 60, 102, 135

Плацебо 712

Плачь 510

Пенис 348, 350, 406, 408, 415, 446, 526, 529, 605, 629, 638, 641, 653, 719, 727, 730, 734, 736, 738, 742

По ту сторону принципа удоволь
ствия
8, 19, 23, 112, 223, 329, 339, 439, 474, 673

Поведения норма (см. также Норма) 269, 493

Повторяющийся сон 329

Повышенная чувствительность 710

Поглощение 344, 450, 579, 581, 585, 637, 642, 674, 677, 681, 701

- оральное 344

Пограничный психоз, см. Пограничный случай

- синдром 141

- случай 632, 639, 642 Подавление 117, 600, 666 Подвижность 242, 245, 247, 253,

266, 270, 320, 440

Подражание 680

Подростковый возраст 484, 721, 736

Подчинение 479, 664

Позитивизм 12

Покраснение 510

Покрывающее воспоминание 294, 429, 589

Полевое исследование см. Аналитическое полевое исследование

Полиморфоно-извращенная предрасположенность 342, 375, 381

Половая идентификация 717

- идентичность 369, 374, 376, 735,

743

Половое влечение 297

Половой акт (см. также Размножение) 252, 382, 407, 412, 417, 525, 651, 720, 736

Помешательство, маниакально-депрессивное 153, 156

Понятие болезни в медицине 263

Попытка самоубийства 622, 633, 640

777

Постоянство объекта 368 Потеря сознания 263 Потливость 510

Потребности удовлетворение 254 Потребность 267

- в безопасности 277, 386, 582

- в зависимости (см. также Мазо-

хизм) 474, 584

- в наказании 257, 473, 658, 665, 675, 700 - бессознательная 223, 250

- в овладении 590, 595, 656

- в признании 338

- во власти 594

- детская 268 Похвала 517 Почему война?
9, 24

Поэт и фантазирование, 25

Превращение 243

Предсознательное 63, 264, 266, 305, 440, 446

Представление (см. также Фантазия) 230, 234, 241, 263, 269, 284, 425, 427, 493, 498, 525, 533, 655 -невыносимое 238, 522, 625

Представление о всемогуществе 342

Представление через противоположное 301

Преду довольствие 305, 308, 310, 314

Премия Гёте 25, 64, 192

Преодоление конфликта 228

Привязанность к матери 654

Прием пищи 537

Приказ, родительский 274

Примыкающий тип 372, 460

Принуждение 646

- политическое 666

- религиозное 666

- социальное 663 Принцип безопасности 469

- константности 230 Присоединение, ложное 655 Приспособление 171,179,184,187,

222, 229, 232, 237, 254, 258, 429, 444, 487, 495, 500, 504, 589, 634, 654, 659

Присутствие, психическое 133

Приучение к опрятности 590,592, 595, 666

Пробное действие 255, 498

Продуктивность 272

Проект психологии
5, 10, 17, 359, 423, 425, 429, 432, 435, 439

Проекция 180, 247, 287, 290, 429, 437, 460, 476, 479, 496, 516, 574, 600, 675

Проработка 39

Просвещения философия 279

Проституция 143, 393

Протоколы Венского психоаналитического объединения^,
99,101

Профилактическое средство 414

Процесс приспособления 226

- созревания 225, 230

Псевдоагрессивность 475 Псевдофобия 630 Психиатрия 90, 92, 130, 154, 361, 384, 617, 665, 669, 703

- академическая 42

- динамическая 146, 691 Психизм 168

- субкортикальный 620 Психическая энергия 220, 229 Психический аппарат 15,220-260,

265, 273, 331, 358, 360, 364, 380, 432, 441, 536, 572, 600, 621

Психоаналитические заметки об одном автобиографически описанном случае паранойи (
Dementia
paranoides
)
6, 22

Психоз 18, 20, 74, 153, 311, 333, 372, 404, 428, 449, 457, 470, 518, 592, 618, 625, 630, 633, 642, 665, 699, 711, 718, 725, 733, 740, 742

- заточения 662

- паранойяльный 429

- скрытый 79 Психологизм 166 Психологию масс и анализ Я
8, 24,

63, 119, 251, 370, 438, 495, 501 Психология 521

- аналитическая 48, 132, 574

- дифференциальная 445

- комплексная 574

- развития 456, 530, 546

- сознания 299

- экспериментальная 679

-Я 101,286,337,401,423,454,600,

679, 682

Психоневроз 234, 692 Психопатия 618 Психопатография 101 Психопатология 725 Психопатология обыденной жизни

6, 20, 36, 40, 192, 211, 430, 523 Психосексуальность (см. также

Сексуальность) 359, 361, 366,

368, 380, 391, 494, 590 Психосоматика (см. также Медицина, психосоматическая) 511,

518, 618, 638, 642 Психотерапия истерии
5 Пубертат 354, 368, 373, 377, 379,

407,411,456,507,613,636

Работа печали 633, 671, 703

- преодоления 558

- сновидения 271, 302, 307, 318, 321, 328, 330

Работоспособность 517, 654, 677 Развитие, раннедетское 267, 275, 513

- когнитивное 242 Развития задержка 382

- процесс 225, 230 Развод 674 Раздражимость 236 Размножение 362, 375, 406, 408,

410, 417, 578, 613, 720 Разочарование в любви (см. также Утрата любви) 678

778

Разрушение (см. также Деструкция) 341 Разрядка 305, 310

- напряжения 225, 539 Разум 127, 261, 379 Рак 93

Расслоение влечений 257,338,403

Расстройства приема пищи 585

Расщепление 345, 496, 600

Рационализация 658

Рвота 510

Реактивное образование 286, 305,

347, 354, 408, 461, 475, 496, 590,

592, 655, 658, 664 Реакция паники 622 Реальности искажение (см. также

Скотомизация) 669

- принцип 171, 222, 242, 247, 249,

254, 360, 365, 386, 433, 444, 455, 496, 561, 630

- проверка 246, 248, 255, 266, 321,

331, 437, 447, 465 Реальность 226, 246, 257, 328, 358,

365, 436, 438, 441, 443, 457, 462, 558, 561, 565, 568, 571, 704

- психическая 242, 266, 275, 277,

358, 430, 436, 484 Реальный страх 289 "Ребенка бьют"
8, 21, 473, 475 Ревность 381, 407, 409, 606 Революция, сексуальная 92 Регрессия 48,68,120,287,308, 321,

332, 347, 349, 348, 366, 370, 381, 458, 487-492, 496, 556, 613, 615, 628, 630, 662, 673, 677, 710, 724, 730

- на службе Я 331, 463, 489

- топическая 317, 321, 332, 488 Редукция напряжения 301, 305

- страха 303

Релаксационная техника 163 Религия 24, 49, 51, 54, 76, 82, 84,

213, 238, 276, 279, 282, 385, 512, 565

Репрезентант (см. также Репрезентант влечения, Репрезентант объекта) 243,290,528,539, 544

- бессознательный 554

- влечения (см. также Репрезентант, Репрезентант объекта) 265, 269, 285, 358, 364, 449

- представления 337

- сознательный 554 Репрезентация 539, 542, 545

- себя 453, 459, 463, 466, 469, 547 Ретенционная истерия 624 Ретенция 592

Рефлекс 225

- цепляния 536 Реформация 52

Речевая символика (см. Символо-

образование) 527 Речь 175, 180, 245, 263, 278, 324,

332, 424, 441, 530, 532, 547, 552,

554

Ритуал инициации 518, 561

- плодородия 384 Ритуализация 282

Родители, интернализированные

511

Родовспоможение 64 Рождение 109, 324, 525, 537, 566 Ролевое ожидание 500 Роль матери 89

- отца 99, 481, 483 Романтика 382

Садизм (см. также Агрессия) 252, 288, 304, 340, 344, 353, 409, 473, 590, 593, 656, 705, 719, 730, 733

- анальный 346

- сексуальный 727, 734, 743 Садистско-анальная организация

376, 590

Садомазохизм 341

Сальпетриер 13

Самоанализ 11, 37, 46, 121, 146, 211,221,326,328,602

Самобичевание (см. также Самоупреки) 232

Самокритика 256, 274

Самонаблюдение 493, 446, 450, 707,710

Самонаказание (см. также Потребность в наказании) 154,294, 297, 675

Самообвинение (см. также Самоупреки) 672

Самооценка 462

- завышенная 348

Саморазрушение (см. также Суицид, Влечение к смерти) 473, 477

Самораскрытие см. Индивидуа-

ция Самореализация см. Индивидуа-

ция

Самосохранения комплекс 43 Самость 311, 399, 402, 404, 436,

453, 456, 461, 467, 480, 583, 586,

665

- грандиозная (см, также Идея со-

вершенства) 470

- истинная 661

- ложная 482, 484 Самоубийство (см. также Суицид) 274, 478, 484, 678, 684

Самоуважение 473

Самоувечье (см. также Мазохизм) 297, 633, 675

Самоудовлетворение см. Мастурбация

Самоупреки см. Потребность в наказании

Самоутверждение 346, 401, 409, 595, 601

Свадебный психоз 621

Сверхкомпенсация 519

Сверх-Я 101,177,223,250,256,273, 280, 284, 286, 303, 301, 318, 327, 330, 332, 351, 354, 360, 407, 420, 442,454,463, 470,474, 479,493-

508,. 501,558, 568,606, 608, 627,

646, 654, 657, 660, 665, 672, 700,

724, 731, 733 Свобода 281

Свободная смерть см. Суицид Сгущение 242, 271, 297, 301, 304,

306, 322, 432, 496, 627, 641 Сдерживание желания 606 Сексуальная свобода (см. также

Сексуальная мораль, мораль)

83 Сексуальное влечение 53, 240,

251, 258, 274, 286, 337, 364, 434,

443,453,457,611

- поведение 717 Сексуальность 11 20, 52, 79, 149,

152, 155, 193, 199, 234, 312, 324, 338, 357-396, 397, 473, 516, 578, 618, 623, 627, 633, 640, 642, 655, 666,718

- генитальная 274

- инфантильная 222,329,338,360,

363, 368, 371, 374, 380, 382, 391, 434, 443, 578, 590, 623, 639, 654, 729, 733, 739, 743

- женская 21, 172, 377, 406-422, 629, 632, 635, 638

- подавленная 373 Сексуальный объект 339, 740

- первичный 605 Семейный роман 101, 111, 610 Семейный роман невротика
563 Семья 281, 362, 535, 648, 665 Сердечная деятельность, повышенная 510

Сигнальный страх 224, 254, 330,

476, 509, 513, 633, 658 Симбиоз мать-ребенок 480, 538

548, 615, 735 Символ 243,267,278,324,521,565,

568, 571

- воспоминания 522

- пениса 526

- сновидения 278 Символическая общность 278 Символообразование 272, 278,

324, 333, 496, 521-557, 632 Симптом, истерический 263 Симптоматический невроз 646,

661 Симптоматическое действие 298,

523

- символическое 523 Симптомообразование 21, 226,

234, 238, 247, 255, 432, 489, 491 Симуляция 263, 633 Система предсознательного 237,

243, 286

- сознательного 237,247, 267, 269,

286

Ситуационный страх 615 Сказание 278, 333, 559, 566 Сказка 278, 333, 558-575 Склонность к суициду 639 След памяти 230, 234, 241, 276,

322, 441, 528, 530, 538, 543, 599

Слияние 207, 601

Случай 295.297

Случай исцеления гипнозом
5

Смерть 324, 440, 472, 478, 566

- героя 468

Смех 299, 308, 342, 541, 546 Смешение влечений 340, 346, 351,

353, 374, 473, 614 Смещение 231, 242, 245, 271, 277,

287, 294, 297, 301, 306, 322, 352,

432, 496, 641, 650, 655, 658, 709,

737

- влечения 127

- симптома 714 Сновидение 18, 20, 37, 39, 49, 96,

156, 221, 236, 238, 241, 255, 265, 270, 279, 316-336, 363, 379, 391, 431, 433, 439, 446, 454, 461, 525, 531, 560, 564, 566, 568, 626, 651, 658, 678

Сновидение как средство доказательства
320

Сновидение страха 320, 329, 334

Совесть 234,274,276,318,473,494, 503, 655, 657, 667

Советы врачу при психоаналитическом лечении
23

Совращение 233, 237

Содержание сновидения, латентное 131, 272, 317

- явное 39, 272, 317, 431 Сознание 84,222,224,226,230,247,

262, 264, 270, 278, 281, 321, 362, 427, 429, 431, 440, 446, 530, 566, 655 Сознания качество 266

- цензура 437

Соматизация (см. также Психосоматика) 519, 712, 714

Сомнамбулизм 320 Сон 271, 317, 321, 454

- о монографии по ботанике 216

- о наказании (см. также Потреб-

ность в наказании) 329, 333

- об инъекции Ирме см. Ирме инъекция

- об исполнении желания 254

- об экзамене 329

Сон-желание 572, 574

Сообщение
off
одном случае паранойи, противоречащем психоаналитической теории
22

Сопротивление 23, 39, 47, 49, 117, 177, 220, 223, 240, 250, 258, 269, 272, 319, 325, 327, 329, 427, 431, 440, 443, 446, 731 Сосание пальца 401 Сосательный рефлекс 536, 539 Сохранение вида 180, 366, 397 Социализация 166, 168, 171, 178, 387, 512, 529, 537, 551, 554, 655, 665

- первичная (см. также Отноше-

ния мать-ребенок) 369, 535, 538, 541, 663

- семейная 663

779

Социализм 14

Социальная психология 209

Социальный недуг 166

Социология 167,170,172,445,483, 521, 648, 702, 704

Способность к любви 359, 384, 517, 677

Стадия сосания 581

Страдания гнет 134

Страдательный конфликт 79

Страх 20, 99, 213, 224, 229, 232, 234, 247, 263, 265, 267, 272, 281, 311, 339, 345, 355, 417, 441, 446, 457, 475, 501, 509-521, 542, 546, 573, 637, 641, 646, 650, 655, 682, 708, 722, 726, 709, 732, 735, 744

- быть покинутым 607

- загрязнения 579

-
каннибальский 516

- локомоторный 152

- наказания 333, 455, 653, 657, 664

- неизвестного 512, 514

- обеднения 670

- оральный 514

- отделения (см. также Цепля-ние) 512-514, 612, 631, 723

- паранойяльный 514

- перед утраты Я 514

- площадей см. Агорафобия

- покраснения 518

- преследования 232,274, 343,347,

629

- путешествий 38

- Сверх-Я 501

- свободно плавающая тревога 519

- смерти 705

-совести 276, 289, 511, 661

- травматический 633

- убить 516

- уничтожения 514

- утраты (см. также Утрата любви, Утрата объекта) 513

- утраты любви 513

- экзамена 514, 518

- экзистенциальный 514 Страх-сигнал см. Сигнальный

страх 303

Стремление к автономии см. Автономия

- к власти 338, 389, 517 Стресс 580

Структурная модель (см. также теория Структурная, Топика) 19, 224, 274, 318, 365, 443, 445, 453

- теория 21, 224, 319, 331, 423, 654 Структурное образование 538,

546, 549

Сублимация 54,154,222,257, 287, 310, 314, 339, 347, 354, 371, 377, 399, 496, 512, 590, 599, 661, 664, 723

- влечения (см. также Сублима-

ция) 83 Субъект-объектное единство 442

Субъект-объектные отношения 440

Суггестия 121

Судьба влечения 153, 269, 496, 536, 546

Суицид (см. также Самоубийство) 468

Суицидальная попытка 665

Схема стимул-реакция 554

Схема тела 457, 744

Сцена совращения 275

Табу 276, 384 Танатос 363, 367 Телепатия 104, 130 Тенденция поглощения 344 Теория агрессии 437

- амбивалентности 300

- бисексуальности 740

- влечений 127, 222, 251, 337-356,

440, 453, 654

- вытеснения 127

- инстанций 271, 275

- истерии 425

- конфигурации 300

- либидо 8, 18, 92, 99, 107, 134,

152, 155, 338, 357, 363, 423, 434

- наследования 277

- научения 647

- неврозов 425

- нейронная 425

- неожиданности 300

- несовпадения 301

- оргазма 92

- оргона 92, 393

- познания 530

- превосходства 299

- происхождения 277

- разрядки 300

- репрезентантов 544

- Сверх-Я 303

- сексуальности 53, 590

- символов 184

- сновидений 152

- совращения 221, 275

- страха 252,445,674,708 - первая

224, 231, 236, 512

- структурная 249, 709

- топическая (см. также Топика)

222, 241

- фрустрации 340

Терапия, активная 60, 109, 134,

136, 177 Техника интерпретации (см.

также Герменевтика) 430 Техника лечения 23 Техника, активная (см. также

Терапия, активная) 163, 178

- психоаналитическая 89, 122

- терапевтическая 173 Тик 152, 629 Токсикофилия 639 Толерантность к фрустрации 729 Толкование сновидений 226, 272,

316

Толкование сновидений
6,19,30,35, 38,40,42,45,58,86,90,104,131,

192, 202, 211, 216, 222, 225, 237,

246, 270, 286, 316, 358, 423, 430,

488, 527, 560 Топика 221 Торможение 245, 281, 568, 627,

669, 676, 685, 687 Торможение, симптом и страх
9,

20, 70, 224, 255, 330, 445, 474,

501, 512, 627, 633 Тотем и табу
7, 24, 47, 50, 88, 98,

150, 183, 212, 276, 370, 384, 387,

560, 603 Тотемизм 276 Тотемное животное 277 Тотемный предмет 88 Тошнота 510 Травма 21, 56, 69, 188, 232, 237,

275, 428, 430, 522, 623, 625, 632,

634, 636, 638, 666, 678

- рождения 96, 99, 109, 445, 512

- человечества 111

- юности 149

Традиционное сознание 501 Трансвестизм 727, 734, 736, 742 Транссексуальность 483, 727, 734,

740 Тревога восьмимесячных 512,

544, 680 Три очерка по теории сексуальности

6, 21, 40, 88, 162, 222, 359, 375,

378, 385, 397, 473, 578, 590, 721,

733, 740

Туберкулез легких 263 Тюрьма 665

Уверенность в себе 342, 459, 493 Удовлетворение влечения 241,

339, 386, 454 Удовлетворение, коллективное

279

- нарциссическое 454 Удовольствия достижение 254,

302, 311, 345, 381, 400, 435, 553, 578, 590

- аутоэротическое 343, 345, 349 Удовольствия принцип 54, 120,

222, 225, 241, 244, 251, 303, 339, 360, 365, 386, 435, 444, 454, 474, 550

Удовольствия-неудовольствия принцип 339, 432

- регуляция 454 Унижение 517 Унификация 301, 306 Уничижение 472, 477 Уподобление груди к пенису 730

- реальности 458 Упрямство 347 Упущение 292 Успокоение 410, 514 Усталость 712 Установка 297, 325, 627, 740 Утомление 295 Утраквизм 168, 182 Утрата 292, 294, 681, 700, 703

- любви 501, 554, 595, 672

780

Утрата реальности при неврозе и

психозе
20, 22 Уход 284, 341, 488, 491, 640

- в болезнь 385, 622

Факторный анализ 622 Фаллическая фиксация 635, 638 Фаллически-эдипова фаза 268,

376,604,606,611 Фаллос 630, 632 Фаллоса желание 455

- культ 385

Фантазии о самоубийстве 701 Фантазия 21,37,156,221,226,242, 254, 264, 275, 279, 398, 331, 344, 363, 373, 380, 395, 430, 434, 436, 461, 467, 498, 561, 564, 566, 573, 583, 586, 594, 603, 626, 639, 658, 729, 731, 738

- бессознательная 515, 589

- каннибальская (см. также Желание) 515

- магическая 628

- о беременности 737

- о величии 459, 461, 464

- о кастрации 352

- о поглощении 516, 630

- о подчинении (см. также Мазо-

хизм, Потребность в наказании) 656

- о полости тела 349

- о слиянии 458, 462, 465

- о совращении 15, 623

- об избиении (см. также Мазохизм, Садизм) 473, 656

- об исполнении желания (см. также Исполнение желания) 237, 247

- раннедетская (см. также Жела-

ние) 456

- эдипова 352 Фашизм 114, 394, 664 Фелляция 375, 579, 641, 653 Фетишизм 21, 375, 720, 727, 734,

743

Фигура отца 74, 98, 113 Физика 238 Физиология 357 Фиксация 269, 285, 289, 582, 630,

634, 639, 735

- догенитальная 624

- инцестуозная 629

- на матери (см. также Привязан-

ность к матери)

- оральная 305

Филогенез 168, 379, 444, 448, 491,

528, 561, 603 Филогенетическое наследие (см.

также Архаическое наследие)

278

Филология 568 Философия 52, 82, 84, 181, 279,

425, 532

- бытия 49

Фобия 5, 18, 22, 228, 235, 267, 518 625, 627, 629, 638

- животных 285

Фокальная терапия 614

Фольклор 284

Форма коммуникации, симбиоти-ческая 514

Форма конверсии 624

Формулировка двух принципов психического события
19

Фрагмент одного случая анализа истерии
6, 144, 316, 560

Фрагментация 730

Франкфуртский психоаналитический институт 209

Французское психоаналитическое объединение 209

Фрейда самоанализ 30, 32

Фригидность 101,155,411,412,579

Фрустрация 233,257,340,457,459, 475, 481, 483, 605, 683

- травматическая 268 Функция вентиля 300

- Сверх-Я 323, 331, 333

- управления 445

Характер и анальная эротика
7,

347, 590 Характера изменение 442

- маска 662

- невроз 646, 661

- панцирь 662

- развитие 153, 156, 377, 393, 433,

443

- структура 269, 281, 377, 407, 665 Характерология 152, 445

Целесообразность 566 Целеустремленность 565 Целомудрие 494 Цель влечения 337, 339

- смещение 127

Цензура 223, 238, 241, 243, 246, 271, 427, 433

- сновидения 253,318,321,440,525 Ценностное представление 230,

493

Центральный листок психоанализа 133

Цепляние 612

Церемониал приветствия 514

Церковь 370

- католическая 52

Цивилизация 384, 591, 593

Циклотимия 301

Человек Моисей и монотеистическая религия
9, 24, 114, 125, 128, 130, 137, 276, 379, 391 Человек-волк 8, 15, 22, 141, 201,

629

Человек-крыса 7, 15, 22, 146, 288 Чрезмерное требование 296 Чувство безопасности 580 - вины 24, 76, 99, 213, 256, 276, 304, 310, 326, 333, 343, 408, 444, 473, 481, 494, 496, 501, 517, 593, 598, 651, 653, 658, 676, 700, 725, 727, 729, 731 - бессознательное 223, 250, 256, 276, 649

- времени 245

- групповой принадлежности -океаническое 121, 446, 456, 494

- неполноценности 101, 256, 281,

351, 464, 496, 517, 651, 669, 676, 727

- неудовольствия 225,267,432,506

- собственной ценности 256, 309,

453, 463, 517

- собственной ценности 274

- стыда 224,232,234,235,309, 375,

440, 449, 479, 501, 516, 651 Чудо-блокнот 248

Швейцарское психоаналитическое общество 55

Шизофрения 43, 45, 56, 74, 131, 434, 580, 676, 707, 709, 729

- паранойяльная 642 Школа 665

Шум 311 Шутка 302

Щепетильность 386

Эгоизм 622, 631

Эдипов комплекс 6, 10, 99, 111, 241, 256, 275, 293, 308, 326, 329, 344, 349, 358, 368, 371, 373, 377, 381, 392, 410, 443, 474, 482, 484, 506, 517, 553, 559, 594, 602-609, 610-616, 623, 626, 638, 655, 659, 721, 725, 730, 732, 743 - конфликт 376,434,443,461,507,

610-616 Эдипова ситуация 98, 603, 607,

610-616

Эйфория 419, 669 Экзогамия 613 Экономика 221

Экономическая проблема мазохизма
8, 21, 474 Эксгибиционизм 288,437,590,631,

720, 725, 734, 743 Экскременты 592 Экскреции процесс 345 Экстаз 311

Экстернализация 500 Экстраверсия 120 Электролиз 741 Эмансипация 14, 143 Эмоциональная обращенность

681

Эмпатия 461, 468 Энграмма см. След памяти Энергетический катексис 265,539 Энергии связывание 246 Энергия 267

- агрессивная 654

- влечения 255, 339, 441

- сексуальная 654

Эпизод с кокаином 194, 203, 216

Эпилепсия 620

Эрекция 359, 413, 525, 738

Эритрофобия 518

Эрос (см. также Влечение к

жизни) 112, 340, 357, 361, 363,

394, 440

781

Эротизация см. Сексуализация Эстетика 183, 213 Этика 53, 78, 276, 279 Этиология неврозов 392 Этнография 125, 560, 568 Этнопсихология 152, 157 Этология 613 Эякуляция 738

Юмор 18, 20, 299-315, 317, 432, 461, 468

- агрессивный 301, 306, 313

- безобидный 306, 313

- еврейский 307

- нарциссический 306

- сексуальный 313

- скабрезный 301, 307, 312

- черный 307

Юмор и его отношение к бессозна
тельному
6, 20, 88, 430 Юмор,
9, 20 Юриспруденция 278

Я 37, 63, 120, 223, 229, 234, 250, 253, 269, 273, 280, 284, 286, 303, 305, 308, 311, 318, 327, 330, 332, 351, 354, 360, 364, 380, 386, 423-452, 453, 481, 504, 536, 558, 600,

Приложение

636, 646, 654, 657, 660, 682, 702, 724, 729

- автономия 600

- автономное 701

- активность 311

- влечения 286, 337, 364, 430, 453

- границы 305, 308, 372, 446, 729

- деятельность 306

- единство Л и объекта 445

- запрет 308

- идентичность 406

изменение 428

- катексис 447

- креативность 593

- либидо 435, 448, 709

- образование 180, 577

- ограничение 445

- организация (см. также структура Л) 376

развитие 230, 290, 349, 355, 444,

448, 457, 585, 612, 615, 681, 700 разрастание 435

- расщепление 223 -сила 311, 445, 704

- слабость 305, 445

созревание 354 структура 253, 447

- утрата 450

- функция 331, 401, 445, 493, 496,

533, 536, 589, 702, 735

- чувство 446

- ядро 447, 699

Я и Оно
8, 19, 223, 253, 273, 440, 444, 474, 501, 513, 602, 606, 657

Л реальное 442

Явление лишения см. Депри-вация

Ядерная семья 362

Л-идеал (см. также Идеальное Л) 256, 274, 280, 284, 303, 311, 318, 354, 438, 442, 454, 463, 467, 469, 495, 558

Ярость 235, 710

Я-сознание 427, 446

Anorexia nervosa 578

Belle indifference 622, 627, 643

Coitus interruptus 692

Dementia praecox (см. также Шизофрения) 145,149,153, 707

Ejaculaüo praecox 153, 155

782

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ ГЛУБИННОЙ ПСИХОЛОГИИ ТОМ
I. ЗИГМУНД ФРЕЙД: ЖИЗНЬ, РАБОТА, НАСЛЕДИЕ

Перевод с немецкого под общей редакцией А. М. Боковикова

Перевод В. В. Белова, А. М. Боковикова,

Ю. И. Куколева, Т. А. Ребеко, Л. Б. Сумм,

А. Н. Шапкиной

Редакторы Л. И. Дорогова, Н. И. Парамонова, Н. И. Самодина

Художник Е. М. Добровинский

ЗАО МГ Менеджмент

119034, Москва, Сеченовский пер., 7—14,

тел. 203 0464, 203 3342

Подписано в печать 4.03.98. Формат 70x100/16.

Бумага офсетная. Печ. л. 50. Тираж 11000 экз. Заказ 3183.

Отпечатано с готовых диапозитивов ЗАО МГ Менеджмент в

ПФ "Красный пролетарий". Москва, Краснопролетарская, 16.

Слов:	366222
Символов:	2832085
Размер:	5,531.42 Кб.

Название реферата: Энциклопедия глубинной психологии