«Человек и общество»

Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова Кафедра философии Реферат на тему «» Конспект книги

Л.Н. Гумилева

«География этноса в исторический период»

Студентки 214 группы д/о Солод Ирины

Преподаватель: Радул Д.Н.

Москва 2004 г

Этнос, явление географическое. Под влиянием различных рельефов и множества других географических факторов, на земле сформировалось 6 рас. Все они различаются между собой только внешне, на умственные способности принадлежность к той или иной расе не влияет. Различна же культура, религия, быт.

Истинной религией в Европе считался католицизм, в Византии и на Руси — православие, на Ближнем Востоке — ислам и т. д. А в остальном считалось, что люди де­лятся по известным социальным градациям. И поэтому тюркских эмиров крестоносцы считали баронами и графами, только турец­кими, а тюрки считали крестоносцев эмирами или беками, только неверными, т. е. французскими. Если же этим эмирам приходилось знакомиться с произведениями такого философа, как Платон, то они считали, что Платон — это просто маг. У них ведь были свои маги. Все получалось очень хорошо: такое «профессиональное» (тоже социальное!) дополнительное деление-, очевидно, их устра­ивало. И даже больше. Когда испанцы попали в Америку и стол­кнулись там с высокоорганизованными в социальном отношении государствами ацтеков, инков и муисков, то они всех вождей индейских племен зачисляли в идальго, давали им титул «дон», если те были крещены, освобождали от налогов, обязали служить шпагой ;и посылали в Саламанку учиться. И хотя инки и ацтеки, понятно, не становились испанцами, испанцы закрывали на это глаза. Они женились на индейских красавицах, породили огромное количество метисов и считали, что испанский язык, католическая вера, единая культура, единая социальная общность обеспечивали единство империи. Какой там Анагуак — это Новая. Испания, Чибча — Новая Гренада и т. д. Но заплатили они за это умозри­тельное заблуждение в начале XIX в. такой резней, по сравнению с которой все наполеоновские войны меркнут. Причина была в том, что на место естественных процессов и явлений, которые следует изучать, - испанцы поставили свои собственные несовершенные пред­ставления, которые были, с их точки зрения, логичны, но которые никак, не отвечали действительности.

Итак, -распространенное мнение, будто этносы сводятся только к тем или иным социальным явлениям, мы считаем гипотезой недо­казанной, хотя к этой гипотезе мы будем еще возвращаться не­однократно. Дело в том, что социальные явления при постановке нашей проблемы изучать мы обязаны, ибо, изучая наш предмет, мы только иx и видим. Но это не значит, что, они исчерпывают проб­лему.

Поясню свою мысль. Вот, например, электрическое освещение. Феномен, казалось бы, социально-технический: и проводку сделали на каком-то заводе, и монтер — член профсоюза ее провел, и обслу­живает она, скажем, работников университета. И это все важно учесть, рассматривая этот феномен. Никакого света здесь не было бы, если бы не имело места физическое явле­ние — электрический ток. Электричество же мы никаким образом не можем отнести к явлениям социальным. Это сочетание природ­ного явления с теми социально обусловленными, искусственно созданными условиями, при которых мы природное явление можем констатировать, изучать и использовать. Так же и с этно­сами.

CУБЭТНОСЫ. Структура — вторая особенность этноса— всегда более или менее сложна, но именно сложность обеспечивает этносу устойчивость, благодаря чему он имеет возможность пере­жить века смятений, смут и мирного увядания. Принцип этниче­ской структуры можно назвать иерархической соподчиненностъю субэтнических групп, понимая под последним таксономические единицы, находящиеся внутри этноса (как зримого целого) и не нарушающие его единства.

На первый взгляд, сформулированный нами тезис противоречит нашему же положению о существовании этноса как элементарной целостности, но вспомним, что даже молекула вещества состоит из атомов, а атом — из протонов, электронов, нейтронов п т. п. частиц, что не снимает утверждения о целостности на том или ином уровне:

молекулярном или атомном или даже субатомном. Все Дело в ха­рактере структурных связей. Поясним это на примере.

Карел из Тверской губернии в своей деревне называет себя карелом, а приехав учиться в Москву — русским, потому что в де­ревне противопоставление карелов русским имеет значение, а в городе не имеет, так как различия в быте и культуре столь ни­чтожны, что скрадываются. Но если это не карел, а татарин, то он будет называть себя татарином, ибо былое религиозное различие углубило этнографическое несходство с русскими. Чтобы искренне объявить себя русским, татарин должен попасть в Западную Ев­ропу или Китай, а в Новой Гвинее он будет восприниматься как европеец не из племени англичан или голландцев, т. е. тех, кого там знают. Этот пример очень важен для этнической диагностики тем самым для демографической статистики и этнографических карт. Ведь при составлении последних обязательно нужно усло­виться о порядке и степени приближения, иначе будет невозможно отличить субэтносы, существующие как элементы структуры эт­носа, от действующих этносов.

Теперь остановимся на соподчиненности этносов. Например, французы (рис. 1) — яркий пример монолитного этноса — вклю­чают в себя бретонских кельтов, гасконцев баскского происхожде­ния, лотарингцев — потомков аллеманнов и провансальцев — самостоятельный народ романской группы. В IX в., когда впервые было документально зафиксировано этническое название «фран­цузы», все перечисленные народы, а также другие — бургуиды, норманны, аквитанцы, савояры — еще не составляли единого эт-носа и только после тысячелетнего процесса этногенеза образовали этнос, который мы называем французской нацией. Процесс .слияния не вызвал, однако, нивелировки этнографических черт. Они со­хранились как местные провинциальные особенности, не нарушаю­щие этнической целостности французов.

Но во Франции мы наблюдаем результаты этнической :интегра-ции, потому что ход событий эпохи Реформации привел к тому, что французы-гугеноты — продукт дифференциации — вынуждены были в XVII в. покинуть Францию. Спасая жизнь, они -потеряли этническую принадлежность и стали немецкими дворянами.

Этнос в историческом развитии динамичен и, следовательно, как любой долгоидущий природный процесс выбирает посильные решения, чтобы поддерживать свое существование. Прочие отсекаются отбором и затухают.

Все живые системы сопротивляются уничтожению, т. е. они ан-гиэнтропийны и приспосабливаются к внешним условиям, насколько это возможно. А коль скоро некоторая сложность структуры повы­шает сопротивляемость этноса внешним ударам, то неудивительно, что там, где этнос при рождении не был столь мозаичен, как на­пример в Великороссии XIV—XV вв., он стал сам 6 выделять субэтнические образования, иногда маскировавшиеся под сословия, а не под классы.

В ходе истории эти субэтнические группы растворялись в ос­новной массе этноса, но в то же время выделялись новые.

Назначение этих субэтнических образований — поддерживать "этническое единство путем внутреннего неантагонистического соперничества. Очевидно, эта сложность, — органическая деталь механизма этнической системы и как тазовая возникает в самом процессе этнического становления, или этногенеза.

При упрощении этнической системы в фазе упадка число суб­этносов сокращается до одного, что знаменует персистентное (пере­житочное) состояние этноса.

Но каков механизм возникновения субэтносов? Чтобы ответить, необходимо спуститься на порядок ниже, где находятся таксоно­мические единицы, расклассифицированные нами на два разряда:

консорции и конвиксии. В эти разряды удобно помещаются мелкие племена, кланы, корпорации, локальные группы и прочие объ­единения людей всех эпох.

Условимся о терминах. Консорциями (от латинск. sors —судьба) мы называем группы людей, объединенных одной исторической судьбой. В этот разряд входят кружки, артели, секты, банды п т. п. нестойкие объединения. Чаще всего они распадаются, но иногда сохраняются на протяжении жизни нескольких поколе­ний. Тогда они становятся конвиксиями, т. е. группами людей с однохарактерным бытом и семейными связями.

Конвиксии мало резистентны. Их разъедает экзогамия и пере­тасовывает сукцессия, т. е. резкое изменение исторического окруже­ния. Уцелевшие конвиксии вырастают в субэтносы. Таковы упо­мянутые выше землепроходцы — консорцпи отчаянных путешест­венников, породивших поколение стойких сибиряков; старооб­рядцы — консорции ревнителей религиозно-эстетического канона, в числе которых были боярыня Морозова, попы, "казаки, крестьяне, купцы.

В XVII в. они еще не выделялись внешне из прочего населе­ния. В втором поколении, при Петре I, они уже составили изоли­рованную группу, в конце XVIII в. сохранившую обряды, обычаи, одежду, отличавшуюся от общепринятой. Консорция превратилась в конвиксию, а в XIX в., увеличившись до 8 млн. человек, стала субэтносом. В XX в. она «рассасывается».

И землепроходцы, и старообрядцы остались в составе своего этноса, но потомки испанских конкистадоров и английских пуритан образовали в Америке особые этносы, так что именно этот порядок можно считать лимитом этнической дивергенции. И следует от­метить, что самые древние племена, очевидно, образовались тем же способом, только очень давно. Первоначально энергич­ные люди в условиях изоляции превращалась в этнос, который мы ныне именуем «племя».

На этом порядковом уровне заканчивается этнология, но прин­цип иерархической соподчнненности в случае нужды может дей­ствовать и дальше. На порядок ниже мы обнаружим одного человека» связанного с его окружением. Это может быть полезно для биогра­фов великих людей.

Спустившись еще на порядок, мы встретимся не с полной био­графией человека, а с одним из эпизодов его жизни.

ИСТОЧНИКИ ЭНЕРГИИ. Следует помнить, что бесконечное дробление, лежащее в природе вещей, не снимает необходимости находить целостности на заданном уровне, важные для поставлен­ной задачи. В частности, нам еще более важны суперэтнические целостности, стоящие на порядок выше этносов, поскольку наша наука тоже ставит целью достижение практических результатов, а именно: охрану природы. . . от человека (!), спасение биосферы, в которой мы живем.

Как известно, человек является частью биосферы. Что такое биосфера? Это не только биомасса всех живых существ, включая вирусы и микроорганизмы, но и продукты их жизнедеятельности — почвы, осадочные породы, свободный кислород воздуха, трупы жи­вотных и растений, которые задолго до нас погибли, но обеспечили для нас возможность существования. Все это — энергия, нас питаю­щая. Максимальное количество энергии, которую потребляет Земля, согласно В. И. Вернадскому,7 — это энергия Солнца. Она акку­мулируется путем фотосинтеза в растениях, растения поедают жи­вотные, эта солнечная энергия переходит в плоть и кровь всех живых существ, которые есть на Земле. Избыток этой энергии •создает тепличные эффекты, т. е. условия очень неблагоприятные. Нам не нужно ее больше, чем требуется, нам нужно столько, сколько мы привыкли осваивать.

Второй вид энергии — это энергия распада внутри Земли радио­активных элементов; Когда-то давно этих элементов было много. Постепенно идет радиораспад внутри планеты, планета разогре­вается и когда-нибудь, когда все эти элементы распадутся, она либо взорвется, либо превратится снова в кусок камня. Радио­активные элементы действуют на наши жизненные процессы весьма отрицательно (все знают, что такое лучевая болезнь). Тем не менее эти явления внутри Земли, так называемые хтонические, оказы­вают на нас большое воздействие, но локально. Дело в том, что скопления урановых и прочих руд неравномерно распределены по Земле. Есть большие пространства, где радиоактивность ничтожна, а там, где руды близко подходят к поверхности, она очень велика: поэтому воздействие этого вида энергии на животных и людей совершенно различно.

И есть третий вид энергии, который мы получаем небольшими порциями из космоса, — это пучки энергии, приходящие из Сол­нечной системы, иногда пробивающие ионосферу, достигающие дневной поверхности планеты и ударяющие нашу Землю, как, скажем, ударяют плеткой шарик, обхватывая какую-то часть ее, молниеносно производят свое энергетическое воздействие на био­сферу, иногда большое, иногда малое. Приходят они более или менее редко, во всяком случае неритмично, а время от времени, но не учитывать их, оказывается, тоже невозможно.

Этот последний вид космической энергии стал исследоваться совсем недавно, и поэтому те ученые, которые привыкли пред­ставлять Землю как совершенно замкнутую систему, не могут при­выкнуть к тому, что мы живем не оторванными от всего, мира, а внутри огромной Галактики, которая тоже воздействует на нас, как и все другие факторы, определяющие развитие биосферы.

Описанное явление и есть механизм сопричастности каждого человека и каждого человеческого коллектива к космосу. Разу­меется, это относится не только к людям, но тема наша — народо­ведение — заставляет нас сосредоточить интерес именно на людях. и посмотреть, как влияют эти энергетические воздействия на судьбы" каждого из нас на те коллективы, к которым мы относимся. Что нужно для того, чтобы решить этот вопрос? Оказывается, что нужно тут, как ни странно, знание истории этнической и обыкно­венной.

ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ. Слово «история» имеет огром­ное количество значений. Можно сказать «социальная история» — история социальных форм.

Нас должна интересовать история этническая, этногенез — история происхождения и исчезновения этносов. Но так как про­исхождение и исчезновение этносов — во-первых, процесс, ко­торый до нас вскрыт не был, во-вторых, процесс, который мы должны вскрыть, то нам нужно иметь тот материал, тот архив све­дений, отталкиваясь от которого, мы подойдем к решению нашей проблемы. А таковым является история событий в их связи и последовательности.

Тогда что же считать «событием» применительно к этнической истории? На первый взгляд, вопрос не заслуживает ответа. Но вспомним, что так же очевидны такие явления, как свет и тьма, тепло и холод, добро и зло. Обывателю все ясно и без оптики, термодинамики, этики. Но поскольку мы вводим понятие «событие» в научный оборот, то следует дать дефиницию, т. е. условиться о значении термина.

Однако здесь таится еще одна трудность: нам надлежит при­менять термин в том же значении, что и наши источники — древние хронисты, иначе чтение их трудов станет чрезмерно затруднительно, а часто и бесперспективно. Зато, научившись понимать их способ мысли, мы получим великолепную информацию, усваиваемую читателем без малейших затруднений.

Легче всего определить понятие «событие» через понятие «связи». Рост и усложнение этноса представляется современникам нормой, но любая потеря или раскол отмечается как нечто заслу­живающее особого внимания, т. е. событие. Но коль скоро так, то событием именуется разрыв одной или нескольких связей либо внутри этноса, либо на границе его с другим этносом.

Значит, этническая история — наука об утратах, а история культуры — это кодификация предметов уцелевших и сохраняю­щихся в музеях и частных коллекциях, где они подлежат катало­гизации. В этом основная разница этих двух дисциплин, которые мы впредь смешивать не будем.

События истории известны нам с того момента, когда письмен­ные источники стали излагать события связно во всей ойкумене пли tio крайней мере в Старом Свете. Если мы будем забираться в более глубокую древность, с этим неизбежно будет связана аберрация дальности, расплывчатость или исчезновение границ событии. Как следствие — мы будем выдумывать, вместо того чтобы изу­чать. Этого надо избежать, потому что выдумать почти никогда нельзя адекватно действительности. Но надо избежать и аберра-дии близости — некорректируемых ошибок преувеличения. Сов­ременные этнические процессы не завершены; сказать, как они пойдут дальше, мы не можем. А устанавливать закономерности, что является нашей целью, мы можем только на законченных про­цессах.

Поэтому мы возьмем тот самый средний период, где факты из­вестны, соразмерность их очевидна, достоверность их установлена двухтысячелетним изучением первоклассных историков, работав­ших до нас, и используем этот средний период как образец, на базе которого мы будем строить все наши соображения и гипотезы.

СИСТЕМНЫЙ ПОДХОД. Одного материала для понимания проблемы — недостаточно. Необходим инструмент — методика. Что составляет основу нашей методики?

После второй мировой войны появилось одно замечательное открытие, правда, не у нас, а в Америке, но принято оно у нас на вооружение тоже полностью. Это то, что называется системным подходом, или системным анализом. Автор его, Лео фон Берта-ланфи—американец немецкого происхождения, биолог Чикагского университета. В 1937 г. на философском семинаре он выступил с докладом о системном подходе для определения понятия вид, Доклад был совершенно не понят, и автор «сложил все свои бумаги в ящик стола». Потом он поехал воевать. К счастью, его не убыли. Вернувшись в Чикаго, он достал свои старые записки, повторив свой доклад, он обнаружил совершенно новый интеллектуальный климат.

А что же он предложил? Никто из биологов не знает, что такое вид. Каждый знает, что есть собака и есть ворона, и есть лещ, фламинго, жук, клоп. Все это знают, но определить, что это такое, никто не может, кроме узких специали­стов—ученых. И почему животные одного вида и растения одного вида связаны каким-то образом между собой? Берталанфи пред­ложил определение вида как открытой системы.

Системный анализ — это такой метод анализа, когда внимание обращается не на персоны, особи, которые составляют вид, а на отношения между особями.

Условимся о значении терминов и способах их применения на практике. Слишком большое стремление к точности не полезно, а часто бывает помехой в процессе исследования. Ведь рассмат­ривать Гималаи в микроскоп бессмысленно. Поэтому для планетар­ных явлений следует принять первичные обобщенные категории системных связей, исключив детализацию, которая ничего не даст для понимания целого. Разделим системные связи на четыре типа, которые для применяемой методики необходимы и достаточны. Разделим системы на: открытые и замкнутые (или закрытые) жесткие и корпускулярные, или, как их иначе называют, дискрет­ные. В чем смысл такого деления?

Открытая система — это, допустим, наша планета Земля, которая все время получает солнечные лучи, благодаря им про­исходит фотосинтез, а излишек энергии выбрасывается в космос. Это и то или иное живое существо, которое получает запас энергии в виде пищи. Животные эту пищу добывают, размножаются, дают потомство, умирают. В итоге возвращают свое тело земле. Словом, открытая система получает энергию извне, обновляется.

Примером закрытой системы может стать печка. Она стоит в комнате, а в ней дрова. Холодно. Затапливаем печку, дров больше не подбрасываем, закрыли ее, дрова сгорают, печка раскаляется, в комнате температура поднимается, уравнивается с печкой, по­том они вместе остывают. В данном случае запас энергии в виде дров получен единожды. После этого процесс кончается. Эта си­стема — замкнутая.

Пример жесткой системы — хорошо слаженная машина, где нет ни одной лишней детали, она работает только тогда, когда все винтики на месте; она получает достаточное количество горючего или, наоборот, стоит и служит, как микроскоп, каким-то целям. В чистом виде жесткой системы никогда не может быть. Например, машину все-таки надо красить; но можно ее покрасить и в синий цвет, и в желтый, и в зеленый — цвет как бы не имеет значения. Но в идеале в жесткой системе все должно иметь значение, тогда такая машина эффективнее работает. Но при поломке одной детали она останавливается и выходит из строя.

Корпускулярная система — это система взаимодействия между отдельными частями, не связанными между собой жестко, но тем не менее нуждающимися друг в друге. Биологический вид корпус­кулярной системы — семья; она основана на том, что муж любит свою жену, жена — мужа. А дети (их может быть пятеро или трое), теща, свекровь, родственники — все они являются хотя и элемен­тами этой системы, но и без них можно обойтись. Важна только ось, связующая — любовь мужа к жене и жены к мужу — любовь взаимная или односторонняя. Но как только кончается эта не­видимая связь, система разваливается, а ее элементы немедленно в ходят "в какие-то другие системные целостности.

Зато культура — создание рук и ума человека — система жест­кая, хотя замкнутая, неспособная к самостоятельному развитию. Любой предмет, будучи создан человеком, обретает форму, которая консервирует материал: камень, металл пли слово и музыкальную мелодию. Создание рук человеческих выходит за пределы природ­ного саморазвития. Оно может либо сохраняться, либо разру­шаться.9

Пирамиды стоят долго; за такое же время горы разрушаются, ибо слагающие их породы от воздействия перепадов температуры п влажности трескаются и превращаются в щебень. Реки меняют свои русла, подмывая берега и образуя террасы. Лес во влажные периоды наступает на степь, а в засушливые отходит обратно. Это и есть торжествующая жизнь планеты, и особенно биосферы, са­мой пластичной из ее оболочек. А произведения техники и даже искусства взамен жизни обрели вечность. И если закрытые системы превращаются в открытые, то они погибают. Железо окисляется, мрамор крошится, музыка смолкает, стихи забываются. Жестокий старик Хронос пожирает своих детей.

Какой же системой является этнос? По моему мнению, этнос — это замкнутая система дискретного типа — корпускулярная си­стема. Она получает единый заряд энергии и, растратив его. переходит либо к равновесному состоянию со средой, либо рас­падается на части.

Именно как системы такого типа существуют в биосфере при­родные коллективы людей с общим стереотипом поведения и своеоб­разной внутренней структурой, противопоставляющие себя («мы») всем другим коллективам (не «мы»). Это явление противопоставле­ния связывает социальные формы со всеми природными факто­рами. Это как раз тот механизм, при помощи которого человек влияет на природу, воспринимает ее составляющие и кристалли­зует их в свою культуру. Вот тезис, который я буду защищать в дальнейшем и который, как мне кажется, благодаря 20-летнему опыту (20 лет тому назад вышли первые мои работы на эту тему). не был поколеблен.

Теперь зададимся вопросом: как рождаются и созревают такие системы, как этносы?

УСЛОВИЕ, БЕЗ КОТОРОГО НЕЛЬЗЯ. Ставя проблему первичного возникновения этнической целостности из особей (людей) смешанного происхождения, разного уровня культуры и различных особенностей, мы вправе спросить себя: а что их вле­чет друг к другу? Очевидно, не принцип сознательного расчете и стремления к выгоде, так как первое поколение сталкивается с огромными трудностями — необходимостью сломить устоявшиеся взаимоотношения, чтобы на месте их установить новые, отвечающие их запросам. Это дело рискованное, и зачинателям. редко удается воспользоваться плодами победы. Также не под­ходит принцип социальной близости, так как новый этнос унич­тожает институты старого. Не означает ли это, что человеку, дабы войти в новый этнос, в момент становления надо дезинтегрироваться по отношению к старому? Нет.

Люди объединяются по принципу комплиментарности. Ком-плиментарность — это неосознанная симпатия к одним людям и антипатия к другим, т. е. положительная и отрицательная комплиментарность. Когда создается первоначальный этнос, то инициаторы этого возникающего движения подбирают себе ак­тивных людей именно по этому комплиментарному признаку — выбирают тех, кто им просто симпатичен.

«Иди к нам, ты нам подходишь», — так отбирали викинги юно­шей для своих походов. Они не брали тех, кого считали ненадеж­ным, трусливым, сварливым или недостаточно свирепым. Все это было очень важно, ибо речь шла о том, чтобы взять его к себе в ладью, где на каждого человека должна была пасть максималь­ная нагрузка и ответственность за собственную жизнь и за жизнъ своих товарищей.

Так же Ромул и Рэм отбирали себе в помощь крепких парней, когда они на семи холмах организовали группу, способную терро­ризировать окрестные народы. Эти ребята, по сути, бандиты, потом стали патрициями, основателями мощной социальной сис­темы.

Так же поступали и первые мусульмане; они требовали от всех признания веры ислама, но при этом в свои ряды старались зачислить людей, которые им подходили. Надо сказать, что от этого принципа мусульмане довольно быстро отошли. Арабы стали брать всех и за это заплатили очень дорого, потому что как только к ним попали лицемерные люди, те, которым было, в об­щем абсолютно безразлично — один бог или тысяча, а важнее была выгода, доходы и деньги, то к власти пришли последние — именно эти лицемеры.

Их возглавил Моавия ибн Абу-Суфьян — сын врага Мухам­меда. Он добился власти и объявил примерно так: «Вера ислама должна соблюдаться, а вино я выпью у себя дома, и каждый же­лающий тоже может выпить. Молиться все обязаны, но если ты пропустил намаз, то я не буду на это обращать внимания, и если ты хапаешь государственную казну, но ты мне симпатичен, на это я тоже не буду обращать внимания». Следовательно, как только принцип отбора по комплиментарности заменился принципом всеобщности, система испытала страшный удар и деформирова­лась.

Принцип комплиментарности фигурирует и на уровне этноса, причем весьма действенно. Здесь он именуется патриотизмом и находится в компетенции истории, ибо нельзя любить народ, не уважая его предков. Внутриэтническая комплиментарность, как правило, полезна для этноса, являясь мощной охранительной силой. Но иногда она принимает уродливую, негативную форму ненависти ко всему чужому; тогда она именуется шовинизмом.

Но комплиментарность на уровне культурного типа всегда умозрительна. Обычно она выражается в высокомерии, когда всех чужих и непохожих на себя людей называют «дикарями».

Принцип комплиментарности не относится к числу социальных явлений. Он наблюдается у диких животных, а у домашних из­вестен каждому, как в позитивной (привязанность собаки пли лоша

ди к хозяину), так и в негативной форме. Если у вас есть со­бака, то вы знаете, что она относится к вашим гостям избира­тельно — почему-то к одним лучше, к другим хуже. На этом принципе основано приручение животных, на этом же принципе основаны семейные связи.

Но когда мы берем этот феномен в исторических, больших масштабах, то эти связи вырастают в очень могучий фактор — на комплиментарности строятся отношения в этнической системе.

Итак, рождению любого социального института предшествует объединение какого-то числа людей, симпатичных друг другу. Начав действовать, они вступают в исторический процесс, сцемен­тированные избранной ими целью и исторической судьбой. Как бы ни сложилось их будущее, общность судьбы — «условие, без которого нельзя».

Такая группа может стать разбойничьей бандой викингов, религиозной сектой мормонов, орденом тамплиеров, буддийской общиной монахов, школой импрессионистов и т. п., но общее, что можно вынести за скобки, — это подсознательное взаимовлече­ние, пусть даже для того, чтобы вести споры друг с другом. По­этому эти зародышевые объединения мы назвали консорциями, Не каждая из консорций выживает; большинство при жизнн основателей рассыпается, но те, которым удается уцелеть, входят в историю общества и немедленно обрастают социальными фор­мами, часто создавая традицию. Те немногие, чья судьба не обры­вается ударами извне, доживают до естественной утраты повышен­ной активности, но сохраняют инерцию тяги друг к другу, выра­жающуюся в общих привычках, мироощущении, вкусах и т. п.

Эту фазу комплиментарного объединения мы назвали конвиксией. Она уже не имеет силы воздействия на окружение и подле­жит компетенции не социологии, а этнографии, поскольку эту группу объединяет быт. В благоприятных условиях конвиксии устойчивы, но сопротивляемость среде у них стремится к нулю, и тогда они рассыпаются среди окружающих консорций.

ЭНЕРГИЯ ЖИВОГО ВЕЩЕСТВА. Из всего вышесказанного очевидно, что этносы являются биофизическими реальностями, всегда облеченными в ту или иную социальную оболочку. Следо­вательно, спор о том, что является первичным — биологическое или социальное, подобен тому, что первично в яйце — белок или скорлупа? Ясно, что одно невозможно без другого и поэтому диспут на эту тему беспредметен.

ИМПУЛЬС ОДИН — ЦЕЛИ РАЗНЫЕ. Обратимся к более поздним временам — периоду завоевания Испанией Америки. Самое опасное место было в Чили. Туда женщин не брали, поэтому все чилийцы сплошь метисы. Индейские женщины очень красивы, и поэтому испанцы, которые воевали против арауканов — насельников Юж­ного Чили, женились на местных женщинах.

Но зачем они туда шли? 85 % приезжавших испанцев умирало в первый же год — от болезней, от недоедания, некоторых уби­вали в стычках с туземцами, некоторых — в скандалах с началь­ством, потому что в этих отдаленных местах произвол был неве­роятный, и любой неугодный человек мог быть осужден за что угодно и казнен.

В общем, 85 % шли на смерть, а из тех 15 %, которые возвра­щались, вероятно, '14 % были безнадежно больны, потому, что они выдерживали такое переутомление, когда уже любой грипп может человека свалить и дать хроническую болезнь.

Да, золото они привозили, но это золото им было не на что тратить, потому что золота стало столько, что в Испании подско­чили цены и на вино, и на оливки, и на хлеб, и на ткани. Всех их точила алчность, стремление получить золото, которое само по себе и не нужно, но важно как знак твоих подвигов, как знак свершения.

Бывало и по-другому. Испанский капитан, открывший Амазонку, воевал с индейцами в районе совре­менного Эквадора, на склонах Анд. Орельяна спустился на восток и увидел, что текут большие реки, и решил узнать, куда эти реки текут. И увлек за собой свой отряд. Пищи почти не было, снаб­жение там было очень плохое, переходы были длинные. Индейцы, из которых они делали носильщиков, от непосильного труда умирали в большом количестве. Но тем не менее, Орельяна увлек весь свой отряд, а там были интеллигентные люди, которые оста­вили записи (например, патер-капеллан отряда, Гаспар де Кар-захаль, который вел дневник, и это было его главное занятие. Сейчас этот дневник опубликован). Они спустились по Амазонке, причем им встречались там разного рода индейские деревни. По рассказам Карвахаля, это были большие поселения, не такие, как сейчас, а гораздо больше, но там жили самые примитивные индейцы, у которых никакого золота не было. Откуда в Амазонке золото? «Так мы, — писал этот падре, — мы золоте особенно и не искали, мы искали, что покушать, голодные плыли на лодках и на плотах по реке, самой большой и многоводной в мире», и, наконец, выплыли — больные, усталые, замученные напуганные страшными аллигаторами, огромными анакондами которые заглатывают и больших аллигаторов, а уж человека большой анаконде ничего не стоит проглотить. В общем, выплыли в море, добрались до испанских колоний на остров Кубагуа к поселку Новый Кадис и отдохнули.

Орельяне дали титул маркиза за открытие этой огромной реки, дали наградные, потому что у него никаких своих богатств не было, он вернулся нищим и голодным. Что же сделал Орельяш после этого? На полученные деньги снарядил новую экспедицию отправился снова на Амазонку. Но уже не вернулся. Зачем oн ехал навстречу гибели?

Теперь обратим внимание, как проявляют себя такого типа люди в зависимости от тех целей, к которым они стремятся. Ведь не все они хотят лидерствовать и быть вождями. Вот Ньютон Он потратил свою жизнь на решение двух кардинальных научных проблем — создание механики и толкование Апокалипсиса, только это его и интересовало. Жены не завел, богатства не на копил, ничем не интересовался, кроме своих идей, жил дома с экономкой и работал. И когда король Англии Карл II, сделав его пэром, он, как добросовестный человек, ходил в парламент и высиживал там все заседания, но за все это время он сказал там только два слова: «Закройте форточку». Все остальное его не интересовало.

Вот пример человека, который отнюдь не стремился к лидер­ству, но вместе с тем он вел полемику, спорил, доказывал свою правоту. Он был искренний протестант и враг католиков, т. е, у него были все человеческие качества, но целью его жизни было жажда знаний, которую мы можем назвать модусом алчности, Скупой Рыцарь собирал деньги, а Ньютон — знания: тот п дру­гой были алчными, но не тщеславными.

И наоборот, мы можем найти сколько угодно актеров, которые безумно тщеславны, или поэтов, которые ради своей популяр­ности готовы пожертвовать всем, чем угодно.

История зафиксировала и крайне экстремальные случаи по­ведения людей, когда они до такой степени влюбляются в свой идеал, что, жертвуют ради него своей жизнью, а это совсем не­целесообразно с нормальной точки зрения. Жанна д'Арк была девушкой очень впечатлительной и очень патриотической. Не­смотря на то, что она по-французски плохо говорила, она ре­шила спасти Францию и, как известно, она ее спасла. Но все-таки после того, как она освободила Орлеан и короновала Карла в Реймсе, превратив его из дофина в законного короля, она попросила, чтобы ее отпустили. Она не стремилась к тому, чтобы занять место при дворе. Ее не отпустили, и дальнейшая ее судьба была печальна.

Есть люди, которые стремятся в большей или меньшей степени к идеальным иллюзорным целям. Мнение, что все люди стремятся исключительно к личной выгоде и что если они рискуют жизнью, то только ради получения денег или прочной материальной выгоды, — это мнение не Маркса с Энгельсом, а барона Гольбаха, французского материалиста XVIII в., который считается вульгарным материалистом и ни­какого отношения к марксизму не имеет. Это тот материализм, который Марксом и Энгельсом был преодолен.

А если так, то мы можем совершенно спокойно поставить воп­рос о том, как же понять это самое «что-то», т. е. пассионарность — качество, толкающее людей на следование иллюзорным целям, а не реальным. Что это за страсть, которая иногда оказывается даже сильнее самого инстинкта самосохранения?

СТЕПЕНИ ПАССИОНАРНОСТИ. Несомненно, что подав­ляющее число поступков, совершаемых людьми, диктуется ин­стинктом самосохранения либо личного, либо видового. Послед­нее проявляется в стремлении к размножению и воспитанию потом­ства.

Однако пассионарность имеет обратный вектор, ибо заставляет людей жертвовать собой и своим потомством, которое либо не рождается, либо находится в полном пренебрежении ради иллю­зорных вожделений: честолюбия, тщеславия, гордости, алчности, ревности и прочих страстей. Следовательно, мы можем рассматри­вать пассионарность как антиинстинкт, или инстинкт с обратным знаком.

Как инстинктивные, так и пассионарные импульсы регули­руются в эмоциональной сфере. Но ведь психическая деятель­ность охватывает и сознание. Значит, нам следует отыскать в области сознания такое деление импульсов, которое можно было бы сопоставить с описанным выше. Иными словами, все импульсы должны быть разбиты на два разряда: а) импульсы, направлен­ные к сохранению жизни, и б) импульсы, направленные к прп-несению жизни в жертву идеалу — далекому прогнозу, часто иллюзорному.

Для удобства отсчета обозначим импульсы «жизнеутверждаю­щие» знаком плюс, а импульсы «жертвенные», естественно, зна­ком минус. Тогда эти параметры можно развернуть в плоскостную проекцию, похожую па привычную систему декартовых коор­динат, причем отметим, что положительные не значит «хорошие» или «полезные», а отрицательные — «плохие» (ведь в физике ка­тионы и анпоны, а в хпмпц — кислоты и щелочи качественных оценок не имеют).

Вообще надо отметить, что только в общественной форме дви­жения материи есть смысл противопоставлять прогресс — застою и регрессу. Поиски осмысленной цели в дискретных процессах природы — неуместная телеология. Как горообразование в гео­логии ничем не «лучше» денудации. Или зачатие и рождение — такие же акты жизни организма, как смерть, так и в этнических процессах отсутствует критерий «лучшего». Однако это не зна­чит, что в этногенезе нет системы, движения и даже развития — это значит лишь, что нет «переда» и «зада». В любом колебатель­ном движении есть только ритм и большая или меньшая напря­женность. Так условимся же о терминах.

Положительным импульсом сознания будет только безудерж­ный эгоизм, требующий для осуществления себя как цели рас­судка н воли. Под рассудком мы условимся понимать способность выбора реакции при условиях, допускающих это, а под во­лей — способность производить поступки, согласно сделанному выбору. Следовательно, из этого разряда исключаются все так­тильные и рефлекторные действия особей, равно как и поступки, совершенные по принуждению других людей или достаточно весомых обстоятельств. Но ведь внутреннее давление — императив либо инстинкта, либо морали, либо пассионарности — также детерминирует поведение. Значит, и его надо исключить наряду с давлением этнического поля и традиций. Для «свободных» пли «эгоистичных» импульсов остается небольшая, но строго очерчен­ная область, та, где человек несет за свои поступки моральную и юридическую ответственность.

Тут мы опять сталкиваемся с невозможностью дать дефини­цию, практически ненужную. Коллективный опыт человечества четко отличает вынужденные поступки от преступлений. Убий­ство при самозащите отличается от убийства с целью грабежа пли мести, обольщение — от изнасилования и т. д. В середине прошлого века делались попытки отождествить такие поступки, но это было беспочвенное резонерство. В паше время очевидно, что сколь бы ни была разумна забота человека о себе, она не дает ему основания сознательно нарушать права соседей или коллек­тива.

«Разумному эгоизму» противостоит группа импульсов с об­ратным вектором. Она всем хорошо известна, как, впрочем, и пассионарность, но также никогда не выделялась в единый раз­ряд. У всех людей имеется искреннее влечение к истине (стремление составить о предмете адекватное представление), к красоте (тому, что нравится без предвзятости) и к справедливости (соответствию морали и этике). Это влечение сильно варьирует в силе импульса - всегда ограничивается постоянно действующим «разумные эгоизмом», но в ряде случаев оказывается более мощным и приво­дит к гибели не менее неуклонно, чем пассиоиарность. В сфере сознания оно как бы является аналогом пассионарности и, сле­довательно, имеет тот же знак. Назовем его аттрактивлостью.

СООТНОШЕНИЕ РАЗРЯДОВ ИМПУЛЬСОВ. В биологиче­ской природе инстинктивных импульсов можно не сомневаться. Как желание долго жить, так и тяга к воссозданию себя через потомство — биологический признак, свойственный человеку. Но если так, то его величина (в смысле воздействия на поступки особи) должна быть стабильна. Это значит, что тяга человека к жизни у всех людей — живущих, живших и имеющих жить, в каждом отдельном случае одна и та же. На первый взгляд, это противоречит наблюдаемой действительности.

В самом деле, есть сколько угодно людей, не ценящих жизнь настолько, что они идут добровольно на войну; бывают случаи самоубийства; родители сплошь и рядом бросают детей на про­извол судьбы, а иной раз и убивают. И это наряду с дезертирами, уклоняющимися от войны; с теми, кто ради спасения жизни тер­пит всевозможные оскорбления, унижения и даже рабское со­стояние; родителями, отдающими жизнь за детей, часто недостой­ных и неблагодарных. Огромный разброс данных! Кажется, что никакой системы в сумме наблюдаемых явлений нет.

Не напоминает ли это мнение древних о том, что тяжелые тела падают быстрее легких? Только опыт Галилея доказал, что сила тяжести равно действует на пушинку и чугунное ядро, а раз­ница в скорости падения зависит от постороннего явления — сопротивления воздушной среды. То же самое имеет место в проб­леме, занимающей наше внимание.

Наполеон бросал людей на смерть ради иллюзии, ради славы Франции, как он говорил, а по существу — ради собственного властолюбия. Андрей Болконский ничего такого не сделает. Он хороший человек, у него все приведено в ажур, он делает только то, что надо, и делает хорошо; достойный уважения че­ловек, гармоничная личность.

Но есть еще и субпассионарии, у которых пассионарность меньше, чем импульс инстинкта. Для иллюстрации опять-таки приведу литературные образы, всем хорошо известные — это герои Чехова. У них как будто все хорошо, а чего-то все-таки не хватает: порядочный, образованный человек, учитель, . . .«в футляре»; хороший врач, много работает, но. . . «Ионыч», И самому ему скучно, чеховскому герою, и кругом него все скучно. Все чеховские персонажи, пли почти все, это образы субпассионарпев. У них тоже есть кое-какие пассионарные замыслы. И такие герои мечтают выиграть, например, у соседа партию в шахматы, это удовлетворяет их тщеславие.

Наличие субпассионариев для этноса так же важно, как и наличие пассионариев, потому что они составляют известную часть этнической системы. Если их становится очень много, те они начинают резко тормозить своих духовных и политические вождей, твердя им: «Что вы, что вы, как бы чего не вышло». С та­кими людьми совершенно невозможно предпринять какую-нибудь крупную акцию. Об акции агрессивного характера здесь уже и говорить нечего, эти люди и защищать-то себя не могут.

Впрочем, и субпассионарии разные. Доза пассионарности может быть столь мала, что не погашает даже самых простых инстинктов и рефлексов. Носитель такой пассионарности готов пропить последний рубль, ибо его тянет к алкоголю, и он забывает обо всем. Таковы герои из ранних рассказов А. М. Горького. Еще ниже дебилы и кретины.

А если пассионарное напряжение выше инстинктивного? Тогда точка, обозначающая пспхологический статус переместится на отрицательную ветвь абсциссы. Здесь будут находиться конкистадоры и землепроходцы, поэты и ересиархи и, наконец, инициативные фигуры вроде Цезаря и Наполеона. Как правило, их очень немного, но их энергия позволяет им развивать бешеную деятельность, фиксируемую везде, где есть историческая лите­ратура — письменная или устная. Сравнительное изучение куч­ности событий дает первое приближение определения величины пасспонарного напряжения.

Ту же последовательность мы наблюдаем в сознательных им­пульсах, отложенных на ординате. «Разумный эгоизм», т. е. принцип «все для меня»» имеет в лимите стабильную величину. Но он умеряется аттрактнвностью, которая либо меньше еди­ницы (за которую мы принимаем импульс себялюбия), либо равна ей, либо больше ее. В последнем случае мы наблюдаем жертвен­ных ученых, художников, бросающих карьеру ради искусства, правдолюбцев, отстаивающих справедливость с риском для жизни, короче говоря — тип Дон-Кихота в разных концентрациях. Значит, реальное поведение особи, которое мы имеем - возмож­ность наблюдать, складывается из двух постоянных положитель­ных величин (инстинктивность и «разумный эгоизм») и двух переменных отрицательных (пассионарность и аттрактивность). Следовательно, только последние определяют наблюдаемое в дей­ствительности разнообразие поведенческих категорий.

ЗАРАЗИТЕЛЬНОСТЬ ПАССИОНАРНОСТИ. Пассиопарность имеет еще одно качество, которое чрезвычайно важно: она зара­зительна! Пассионарность ведет себя как электричество. Это еще Толстой отметил в «Войне и мире», что когда в цепи солдат кто-то крикнет: «Ура», то цепь бросается вперед, а когда крикнут: «Отрезаны!», то все бегут назад. Я воевал и могу вам сказать, что во время боя никаких криков не слышно. И тем не менее наблюдение Толстого совер­шенно правильно. В чем же дело?

Приведу простой пример. Мы знаем, что есть полководцы очень опытные, очень стратегически подготовленные, но которые совер­шенно не умеют увлечь солдат в битву. Я беру военную историю, потому что это самая яркая иллюстрация. Там, где человек ри­скует жизнью, там все процессы обострены до предела, а нам надо понять крайности, для того чтобы потом вернуться к бытовым ситуациям. Вот был у нас генерал Барклай де Толли-Веймар, очень толковый, очень храбрый человек, очень умный, составивший план победы над Наполеоном. Все он умел делать. Един­ственно, что он не мог, — это заставить солдат за собой идти, слушаться.

Поэтому пришлось заменить его Кутузовым, и Кутузов, взяв план Барклая де Толли и в точности его выполнив, сумел заста­вить солдат идти бить французов. Поэтому совершенно правильно у нас перед Казанским собором памятники этих двух полководцев стоят рядом. Они оба одинаково много вложили в дело спасения России в 1812 г., но Барклай де Толли вложил свой интеллект, а Кутузов свою пассионарность, которая у него бесспорно была.

Он сумел как бы наэлектризовать солдат, он сумел вдохнуть в них тот самый дух непримиримости к противнику, дух стойкости, ко­торый нужен для любой армии.

Этим качеством обладал в огромном количестве Суворов. Когда Павел бросил русскую армию в Италию против стойких французских армий, которыми командовали лучшие французские генералы — Макдональд, Моро, Жубер, — Суворов одержал три блестящие победы при помощи небольшого русского корпуса и вспомогательных австрийских дивизий. Причем одержали победы именно русские части, хотя австрийцев никто в то время не мог обвинить в трусости или в слабой боеспособности, это ведь были такие же славяне: хорваты, словаки, чехи; и они воевать могли. Но решающими ударами, которыми были опрокинуты французские гренадеры, руководил Суворов, и сделаны они были русскими. Он вдохнул в своих солдат волю к победе, как говорят обычно, а на нашем языке — свою пассионарность, которая была у него самого.

Вы скажете, а, может быть, дело не в Суворове? Просто рус­ские солдаты были такие хорошие? Ладно. А Аустерлиц? А Фридланд? А Цюрих, где нам «наклепли» по первое число? У Суво­рова было 30 тысяч солдат, а у Риммского-Корсакова — 60. Надо сказать, что Корсаков тоже был полководец толковый, но вся армия капитулировала около Цюриха, окруженная французами. Так что дело, очевидно, не только в числе. Но почему же австрийцы сражались хуже? Очевидно, потому, что русские были Суворову понятны, и он был им понятен, а австрийцам он был не понятен. Это гипотеза, но применим ее дальше.

Австрийцы потребовали, чтобы Суворов, вместо того, чтобы вторгнуться во Францию и вызвать там восстание роялистов и жирондистов, пошел воевать в Швейцарию. Дело было безнадеж­ное, и он там оказался окружен французами. Суворов протестовал против этого похода, но не мог повлиять на австрийских чинов­ников гофкригсрата. Потеряв в Швейцарии все свои пушки, сохра­нив только знамена, потеряв четвертую часть своих людей, Суво­ров вывел остальную армию из окружения и был в Вене почтен императорскими почестями, потому что в войне против французов это был первый настоящий успех, хотя и при тактике отступающей амии.

Так с чем же связана пассионарность? Очевидно, с каким-то настроем, ко­торый является связующим этнос началом. Что это за настрой?

И тут мы вспомним то, о чем говорили ранее. Каждый живой организм обладает энергетическим полем, теперь мы уже можем сопоставить его с описанием особенностей этноса и, следовательно, назвать этническим полем, создаваемым биохимической энергией живого вещества.

Живое иррационально. Слишком жесткая система теряет пла­стичность и при столкновениях с внешними силами ломается. И первыми жертвами становятся талантливые полководцы: здесь это были Георгий Маниак и Роман Диоген. За это время армия была сокращена и частью заменена наемниками из варягов: англосаксов и русских, военный бюджет урезан, крепости запу­щены, а страна приведена в состояние анархии.

Сицилийские нормандцы захватили Италию, печенеги втор­глись на Балканский полуостров, сельджуки разбили византий­цев и покорили Малую Азию, папа порвал отно­шения с патриархом, наемные войска вышли из подчинения, и остаток страны потрясали внутренние войны, причем соперники - брезговали призывать на подмогу врагов.

Спасла провинция. Богатый землевладелец Алексей Комннн законов не знал, а в делах разбирался и защищать себя от врагов ^мел. Он положил конец беспорядкам в стране и спас ее население )t бесчинств иноземцев: сельджуков, печенегов и сицилийских норманнов.

Три поколения Комнинов: Алексей, Иоанн и Мануил вернули Византии большую часть утраченных земель, за исключением Малой Азии, где обосновались сельджуки, создавшие Дионийскнй султанат. В Европе же, после победы над венграми в 1167 г. византийская граница прошла по Дунаю и Драве, включая Далмацию.

Победа Комнинов была достигнута путем сверхнапряжения, путем мобилизации пассионарных резервов, еще не растраченных в провинциях.

Режим Комнпнов — яркий пример этнической регенерации зa счет использования пассионарности окраин. Так Византия на много лет продлила свое славное существование, но разгром визан­тийской армии сельджуками при Мириокефале в 1176 г. и огромные потери среди лучших войск были началом конца. В 1180 г. умер Мануил Комнин и его современник написал: «Кажется, будто божественной волей было решено, чтобы вместе с импера­тором Мануплом Комнином умерло все здоровое в царстве ромеев, чтобы с заходом этого солнца мы все были погружены в непро­глядную тьму». Он был прав.

Окончательный распад проходил при Ангелах и закончился паденем Константинополя в 1204 г. Крестоносцы с потрясающей легкостью взяли и разграбили богатый, многолюдный город, население которого позволяло себя грабить и убивать. Но малень­кая Никея и бесплодный гористый Эпир побеждали лучшие войска французских и итальянских рыцарей, пока не вернули себе столицу и захваченные врагами области.

Вспышка патриотизма в Никейской империи оживила на время зашатавшуюся страну, но процесс этнического распада продолжался и даже мужество Иоанна Кантакузина не смогло его оста­новить. Византийский народ исчез, растворился, деформиро­вался задолго до того, как османы ворвались в беззащитный, вернее не имевший воли к защите

ПОСЛЕ КОНЦА. Даже тогда, когда этнос распался перестал существовать как системная целостность, остаются либо отдель­ные конвиксии, либо отдельные персоны, причем последние остав­ляют в истории более заметный след. Так, в Константинополе, взятом турками, осталась патриархия в квартале Фанар. Обита­тели этого квартала — фанариоты долго жили пользуясь мило­стью султанов, уважавших пророка Ису и мать его Мариам. Только в 1821 г. после восстания морейских греков славянского происхождения, безжалостно вырезавших мусульман, султан Махмуд II приказал повесить патриарха и уничтожил последних византийцев, живших уже без Византии. Но ведь пока они су­ществовали, они помнили о своем прошлом величии и блеске! Пусть даже это не имело значения для истории, но этнограф дол­жен отметить сам факт наличия осколка прошлого, а этнолог обязан это интерпретировать.

А вот отдельные персоны, эмигранты, имели особые судьбы в зависимости от места, куда они попали. Во Флоренции они обу­чали гуманистов греческому языку и элоквенции, в Испании порт­реты грандов рисовал Эль-Греко, в Москве — учил и действовал Максим Грек и т. д. Этой инерции хватило ненадолго, но эста­фета культурной традиции была передана.

Таким же пережитком своего этноса был Сидонии Апполинарий, уже ставший христианином и епископом Клермонскнм в 471 г. Он был очень хорошо устроен при варварских королях, но в письмах изливал невероятную горечь, возникшую от недо­статка культурного общения. Никто из собеседников не мог оце­нить его знаний в латинской филологии. Окружавшие его борода­тые бургунды были либо заняты войной, либо пьяны.

Наиболее обильный материал по этой фазе, которую можно назвать «мемориальной», имеется в фольклоре и пережиточных обрядах так называемых «отсталых племен». Замечательные произведения устного творчества имеются у алтайцев, киргизов и, вероятно, у амазонских индейцев и австралийских аборигенов, хотя языковые трудности мешают разобраться в последних случаях детально. Но это не беда. Главное то, что эти этносы отнюдь не «от­сталые», а чересчур передовые, т. е. уже достигшие глубокой ста­рости. По сути дела, их память — памятник, столь же подвержен­ный разрушительному влиянию времени, как и их наряды, некогда прекрасно сшитые и украшенные, их деревянные дома, называв­шиеся «хоромами», их бронзовое оружие, окислившееся и рассы­пающееся при прикосновении. По это еще не конец, ибо воспоми­нания тоже сила.

Описанные здесь люди мемориальной фазы еще имеют кое-какую пасснонарнссть.