Благотворительные учреждения в европейских странах: исторический контекст 16

Содержание

Мифология благотворительности_ 3

Миф первый: Благотворительности нет 4

Миф второй: Благотворительность есть, но истинная благотворительность — это раздача имущества бедным_ 5

Миф третий: Государство — главный и лучший благотворитель_ 7

Миф четвертый: Богатые благотворят ради выгоды_ 8

Миф пятый: Благотворительные организации тратят все деньги на административные расходы_ 9

Мифы филантропов_ 11

Количество переходит в качество_ 11

О пользе «закрытого цикла»_ 12

Мифы благотворительных организаций_ 13

Во вселенском масштабе проще
13

О незаменимости «золотого сундука»
_ 14

Благотворительные учреждения в европейских странах: исторический контекст_ 16

Введение 16

Philanthropia: античные благотворительные учреждения_ 16

Caritas: благотворительные учреждения Средневековья_ 20

Реформирование и перестройка благотворительных учреждений в начале Нового времени_ 27

Благотворительность в условиях становления национальных государств_ 31

Некоторые выводы_ 38

Филантропия с точки зрения этики_ 41

Неудовлетворенность филантропией_ 51

Максимы и размышления_ 51

Конфликт ценностей_ 54

Допущенные и недопущенные 57

Этические проблемы благотворительности с точки зрения посредника_ 60

То, что упускают из виду_ 60

Обоюдная заинтересованность_ 60

Девять вопросов_ 61

Что на первом месте?_ 61

Общее финансирование 61

Краткосрочное финансирование 62

Двойной стандарт 62

Благотворительная организация United Way_ 62

Степень доступа_ 62

Финансирование исследований_ 63

Высокомерие власти_ 63

Обыкновенные составляющие 63

Общественное доверие?_ 64

«К жизни, полной смысла. Учение Ребе Менахема-Мендла Шнеерсона»_ 65

Благотворительность и богатство_ 65

Необходимость заниматься благотворительностью_ 65

Почему мы должны заниматься благотворительностью?_ 65

Что такое власть денег?_ 66

Как следует заниматься благотворительностью?_ 67

Бескорыстная Помощь - Благотворительность (Гмилут хасадим) 70

Беседы на темы недельных глав торы_ 71

Бехар «Шесть лет засевай поле свое... В седьмой год суббота...» 71

Цдака_ 73

Цдака: Благотворительность_ 73

Цдака: значение слова_ 73

Обязанность цдаки_ 73

Уровни цдаки_ 74

Еврейская благотворительность как феномен национального самосознания_ 75

Цдака - подаяние или дар?_ 75

Притча о праведнике 76

Свойства цдаки_ 77

Цдака продлевает жизнь и может сделать богаче 78

Как давать цдаку_ 78

История о купце по имени Шимон_ 78

История об Абе Хилкии и мудрецах_ 79

Хлеб и пирог 79

Заповедями не торгуют_ 80

Маасер (Десятина) 83

Главы из книги «Мемуары любавического ребе»_ 84

Переводы бесед р. Тувии Болтона ( ешива "Ор гаТмимим" Кфар Хабад) на темы недельных глав Торы. 88

Глава Ки Тисо. 88

Мифология благотворительности

Ольга Алексеева,

Журнал «Отечественные записки», № 4 (31) (2006), Тема номера: Эпоха благотворительности.

Люди чаще, чем думают, живут в царстве абстракций, фикций, мифов.

Николай Бердяев

Миф — это коммуникативная система, которая пытается выдать себя за систему фактов.

Ролан Барт

Однажды дождливым вечером я сидела, дожидаясь самолета, в аэропорту города Глазго. Лететь предстояло всего ничего, какие-то сорок минут до Лондона, но ждать, при нынешних мерах безопасности, почти два часа. От скуки со мной вдруг разговорился один из таких же ожидавших — молодой английский парень, мелкий торговец недвижимостью из Лондона. Как всегда, за ответом на вопрос «Где я работаю?» последовала продолжительная пауза, после чего Джеф (назовем его так), не останавливаясь ни на секунду, выложил мне все, что он думает о благотворительности, благотворителях и благотворительных организациях. Что все благотворители на самом деле обманщики, потому что помогают только ради пиара, что благотворительные организации воруют деньги, а если не воруют, то тратят бóльшую часть на самих себя. Да и вообще, настоящей благотворительности нет, это выдумки, потому что кто же, в здравом уме и твердой памяти, будет отдавать свои кровные кому-то на какое-то абстрактное дело без выгоды для себя!.. Я-то думала, что подобные мифы существуют только в России. А в Великобритании, родине цивилизованной благотворительности, где первый закон о благотворительных организациях был принят в 1601 году, уж все понимают беспочвенность подобных рассуждений...

Я слушала и вздыхала, понимая, что человеческие предрассудки и заблуждения не имеют географических границ. А потом спросила своего случайного попутчика: «А вы-то сами, получается, никогда никому не помогали и помогать не будете?» Мой собеседник в этом месте страшно оскорбился. «Я же другой! Конечно, я помогаю. Но я занимаюсь истинной благотворительностью, настоящей, не чета всем остальным. Я помогаю лично одному проекту на острове Мадагаскар, где мы боремся с нищетой. Я его знаю “от и до” и могу ручаться, что там-то все по-настоящему!»

Выяснилось, что он тратит почти десятую часть своих не очень больших доходов и едва ли не каждый отпуск, чтобы помочь маленькой деревне на далеком Мадагаскаре, с которым его никакие деловые отношения не связывают. Он собрал вокруг себя друзей, вместе они построили школу и собираются устроить футбольное поле. Джеф был подлинно бескорыстным благотворителем, но отказывал в этой возможности другим. Почему?

Мой случайный попутчик знал о проекте на Мадагаскаре, о нуждах несчастных людей в заброшенной деревне, которым реально нужна помощь.

Он видел эту нужду своими глазами, был ее свидетелем и поэтому мог убедиться, что «подставы» тут нет.

Он оказался причастен к помощи. Может быть, в первый раз просто помог дотащить коробки с продуктами, проходя мимо. Может быть, кто-то из его друзей попросил пожертвовать часок. Мой попутчик Джеф увлекся и стал участником той помощи, которую оказывали другие деревне на острове Мадагаскар. А узнав, увидев, став участником — он поверил в то, что это и есть настоящая незамутненная помощь,

Десятки и сотни людей в России так же проходят мимо, стучат не в те двери. Не видят, не знают, не обращают внимания. И так же, как мой знакомый Джеф, живут в окружении мифов. Мифов о благотворительности.

Миф первый: Благотворительности нет

Люди, которым мне периодически приходится объяснять, где я работаю, делятся на несколько групп. Самая многочисленная — водители такси. Им скучно, они любят поговорить, а уж в России, где таксистом, хотя бы частично, является практически каждый владелец авто дешевле «мерседеса», среди водителей встречаются и философствующие доктора наук, и озабоченные мировыми проблемами бывшие чиновники. Как ни странно, несмотря на разнообразный социальный состав, среди водителей такси я встречаю меньше всего тотальных скептиков, которые при первом же робком упоминании мною: «Знаете... э... я работаю... э... в благотворительной организации» — рубят рукой воздух и утверждают: «Благотворительности нет». Гораздо чаще мне встречаются скептики среди представителей так называемых образованных классов, а в особенности среди тех, кто по долгу службы сам обязан заботиться о народе. «Благотворительности нет, это все миф. Те, кто дает деньги на благотворительность, — сами на этом наживаются. Это все левые схемы», — с пеной у рта доказывают мне работники государственной службы. «Работающие в благотворительных организациях просто уходят от налогов, все до единого», — утверждают бизнес-аналитики. Иногда встречаются и поразительные экземпляры. В том, что благотворительности нет и все на самом деле построено на выгоде, убеждал меня лидер благотворительной организации! Я, конечно же, снова не удержалась: «А как же вы?» «Я? Ну, я-то — другое дело! Мы единственные, кто ни крошки, ни копейки...»

Общество склонно рисовать черными красками то, что оно не знает, о чем имеет только приблизительное представление. Не без помощи журналистов, не вникающих в детали, благотворительная деятельность предстает в общественном мнении в виде схематичных действий по сбору вещей или продуктов в один большой сарай и потом раздачи этих вещей и продуктов абстрактным «нуждающимся». Благотворительность в общественном сознании — это процесс перегрузки товаров из одного мешка в другой. И грузчики имеют все возможности заполнить параллельно свои маленькие личные мешочки. Со времен голодного советского перераспределения общество, хоть и требуя на выборах в очередной раз перераспределить богатства Родины, в глубине души не верит в бесплатную раздачу. И, главное, не представляет себе мотивов тех, кто без личного мешочка за поясом почему-то грузит товары другим.

Давным-давно, еще в начале 90-х, когда о развитой благотворительности и филантропии в России нечего было и говорить, я работала в одной маленькой организации с очень смешным названием — «Проект “Жираф”». Организация эта искала по всей стране людей, которые не боялись высунуться: рисковали своим временем, силами, деньгами, иногда здоровьем и жизнью, чтобы помочь другим. Мы искали таких людей, собирали их вместе, поддерживая морально, выдавали дипломы «жирафа» — существа, которое не боится высунуться. А еще писали о них в прессе, что, собственно, и было моей задачей. Писали, чтобы рассказать о человеке, который 25 лет рыл пруд для своей деревни — один, без денег, без поддержки — и вырыл! Запустил рыбок, сделал мостки. У него дома — больше десятка альбомов с фотографиями пруда: как пруд рос, как он заболел, зацвел, как внезапно обвалилась земля и засыпала в какой-то момент результаты многолетнего труда, и как он этот завал расчистил.

А еще я писала о человеке, который жил на вершине горы недалеко от Пятигорска и дежурил ночами у самодельной радиостанции, вылавливая сигналы бедствия SOS и направляя гибнущим помощь. Не было тогда в стране никакого МЧС, и трудно даже подсчитать, сколько потерявших надежду людей спас не спящий человек в домике на горе под Пятигорском.

И писала о женщине, что боролась за сохранение крошечного сквера на склоне оврага в одном из спальных районов Москвы. Во времена, когда мало кто слышал об экологии, она в одиночку сохранила этот сквер, в нем теперь лавочки и дорожки, хотя ему опять грозит гибель от наступающих новостроек.

Эти люди, обычные люди, без денег, амбиций и должностей, просто делали маленькое доброе дело, не боясь высунуться. У них не было выгоды, в те времена не знали еще таких слов, как пиар, грант или рейтинг. Их просто задело, когда они проходили мимо. И они вдруг поняли, что могут что-нибудь сделать. И хотят.

Не существует каких-то специальных мотивов для занятий благотворительностью. Многие люди, которые работают в благотворительных организациях и точно так же рискуют собой ради других, сами не могут объяснить толком, зачем это делают и почему. Просто «
задело
», а потом понял, что «
могу и хочу
».
Вот этот шаг от «задело» к «могу и хочу» и есть шаг к благотворительности.

Тысячи раз каждый из нас проходит мимо беды, большинство из нас беда задевает. Но не многие задумываются, что они сами могут что-то сделать. Им кажется: чтобы побороть Голиафа, надо самому быть Голиафом, таким большим и сильным. А не маленьким щуплым Давидом. Но вот некоторые вдруг понимают, что что-то могут, и что-то сделать хотят. Хотят, потому что сопереживают, хотят еще и потому, что пробуют что-то совершить. Благотворить — значит творить благо. И «творить» здесь не менее важное слово.

Миф второй: Благотворительность есть, но истинная благотворительность — это раздача имущества бедным

Благотворительность в России, да и не только в России, представляют в основном в виде раздачи гуманитарной помощи. Причем для многих людей именно такой вид благотворительности и представляется единственно возможным, несмотря на то что одновременно образ «плохой» благотворительной организации — это образ раздающего гуманитарную помощь.

Корни этого мифа лежат в холодном и голодном начале 90-х годов. Я до сих пор помню полутемный подвал, заполненный картонными коробками со значками баварского Красного Креста на боках, заляпанные собесовские списки и щуплых женщин, державших из последних сил железную дверь, дрожащую под ударами ног разъяренных многодетных пап, которым не хватило гуманитарки. Я тоже была там в этом подвале, держала дверь. Меня пригласил баварский Красный Крест в качестве независимого наблюдателя. Через день я обнаружила себя в темном закутке отвечающей на жалобы стариков и многодетных семей, которым по тем или иным причинам не хватило коробки.

Тогдашняя благотворительность действительно была благотворительностью срочных мер, благотворительностью в условиях катастрофы, когда одновременно тысячи людей внезапно для себя оказались без средств к существованию. Такая благотворительность существует и сейчас и достойна всяческого уважения. Она приходит в разрушенную наводнением Индонезию, в разбомбленный Ливан, в выжженную засухой Сомали. Она приходит в минуты опасности и катастроф и в Россию. После кровавого штурма школы в Беслане меньше чем за неделю только CAF
[1] , не считая Красного Креста и других организаций, получил более трех миллионов долларов пожертвований и в результате смог быстро оказать помощь десяткам семей.

Человеческое сознание — ресурсосберегающая технология. Память стирает неприятные воспоминания, снижая порог тревоги. Общественное сознание отдаляется, отгораживается от информации, напоминающей о постоянной беде, о беде, которая всегда с нами. Щедрость общества в моменты катастроф объясняется не только тем, что трагедия внезапна и бьет по нервам, но и тем, что она краткосрочна. Случилась беда, мы отреагировали, она прошла, и все вернулось к нормальной обычной жизни. Не так, если вы имеете дело с наркоманией или СПИДом. Пожертвования на постоянные программы помощи воспринимаются как ассоциирование себя с бедой, с проблемой, с чужим несчастьем. Естественная реакция ресурсосберегающего человеческого сознания — уйти, отгородиться.

Но есть несколько секретов, магических слов, которые помогают талантливым благотворительным организациям найти помощь у обычных людей.

Это — желание чуда
. Не только пришедшего извне, сверху, но и спрятанное, чаще всего даже не осознаваемое желание самому совершить чудо. Мы хотим этого, практически все, просто не признаемся в этом.

Это — желание видеть немедленный результат
, сделал шаг и продвинулся. Ожидание и даже требование немедленного результата — необходимое условие массовой общественной поддержки.

И это — положительные эмоции
. Даже помогая смертельно больному ребенку, человек хочет испытывать положительные эмоции. Люди инстинктивно бегут от негативных чувств, от опасности расшевелить таящиеся внутри страхи и грусть. Одна из успешных кампаний по сбору средств в Великобритании — Red Nose Day (День Красного Носа). Это день, когда миллионы людей в Великобритании надевают красные поролоновые носы, а иногда и клоунские костюмы, а в пабах, клубах и на ТВ вечер бесконечного хохота, шуток, сатиры, валяния дурака. Каждый, кто покупает красный нос, делает пожертвование на благотворительность. За вечер этого дня собираются десятки миллионов фунтов в помощь голодающим детям Африки, больным церебральным параличом в самой Великобритании, беспризорникам и просто заблудшим душам. Участники Дня Красного Носа становятся причастными к чужой беде, участниками работы благотворительных организаций, но испытывают при этом исключительно положительные эмоции.

Раздача гуманитарной помощи в период катастроф, простая помощь в критический момент означает сотворение чуда. Она означает немедленный результат и почти гарантированные положительные эмоции, когда президент, премьер-министр, местный священник (нужное подчеркнуть) публично поблагодарит всех откликнувшихся. В России комфортная, вызывающая положительные чувства благотворительность пока, к сожалению, связана только с катастрофами. Однако опыт программы «Линия жизни», осуществляемой CAF, показывает, что благотворительность положительных эмоций, благотворительность радости, а не печали возможна и в России. Пусть мы еще не готовы к Дню Красных Носов, но конкурс саморучно изготовленных кукол, который соберет средства на лечение тяжелобольных детей, уже провести можем.

В российском общественном сознании благотворительность исторически связана не только с немедленным откликом на внезапные напасти, но с долгом и страданием. Мы всегда уважаем человека, отдающего другим всего себя. Но 99% населения не способны на самопожертвование подобного рода и не должны стремиться к такому самопожертвованию. Превращение благотворительности из акта самопожертвования немногих в совершение своего маленького чуда миллионами людей — путь, который предстоит пройти благотворительности в России.

Миф третий: Государство — главный и лучший благотворитель

Одни мои хорошие знакомые уже 15 лет занимаются реабилитацией детей, на которых все махнули рукой: государственные социальные учреждения, частные клиники, даже иногда собственные родители. Это дети с так называемыми сочетанными нарушениями, например больные детским церебральным параличом, при этом глухие и страдающие умственной отсталостью. Или, например, дауны в инвалидной коляске. Мои знакомые — профессионалы, они возятся с этими детьми, учат их ходить, говорить, ухаживать за собой, понимать других, разбираться, хотя бы немножко, в мире, что их окружает. За 15 лет они добились очень многого. Дети, которых считали необучаемыми, вдруг начинали читать. Малыши, которым отказали в праве сказать слово, произносили корявое «Спасибо». Это очень тяжелая работа, похожая по ощущениям на бесконечное катание на американских горках: вот сегодня мы добились успеха, Саша сделал пять шагов и правильно показал, где находится его куртка, а завтра Сашу привезли, у него слюни изо рта потоком, и он смотрит в пространство, не видя ничего. И, вздохнув, начинаем сначала. Маленький зеленый листик растет с трудом среди выжженной пустыни.

Мои знакомые — не сотрудники частной клиники. Родители их пациентов, как правило, не способны платить даже членский взнос, так как не могут работать. Все время уходит на заботу о тяжело больном ребенке. Мои знакомые не работают в государственном учреждении, где по нормативам положен один взрослый на 10, а то и 30 детей, где даже подаренные спонсорами игрушки не согревают равнодушный холод от выкрашенных масляной краской стен и криков нянечек полупарализованному малышу: «Расселся тут!» Мои знакомые работают в благотворительной организации. Они не раздают гуманитарную помощь, они ничего не распределяют. Они учат, воспитывают, помогают слышать, видеть, говорить и чувствовать тем, кому природа и государство отказали в этом праве.

У меня таких знакомых в России больше тысячи. И это только люди, которых я знаю лично. Они учат и лечат, воспитывают, вытаскивают из подвалов и чердаков беспризорников. Они устраивают походы, где говорят с подростками о лидерстве и ответственности, о том, что такое достижение и что может значить слово «творить», если убрать приставку «на». Это люди, которые добились строительства первых в России пандусов для колясочников, пока очень редких, но слово-то уже вошло в обиход. Это люди, которые не просто кормят одиноких стариков, но организовали из них хор, и он теперь может дать фору профессиональным коллективам. Они ничего не распределяют, кроме своих знаний, своей душевной силы и творческой энергии.

Мифами в России облеплена не только благотворительность. Мифами облеплено любое новое, что приходит в нашу жизнь. Нам до сих пор кажется, что производство и бизнес — это разные вещи. Производство — это уважаемые государственные заводы, на которых трудится гордый пролетариат, участвующий в достойном социалистическом соревновании. А бизнес — это мелкие лавочники, фарцовщики на «мерседесах», которые рассчитываются наличными в мешках, обманывая друг друга и иногда еще стреляя. Тот факт, что более 70% заводов и фабрик в России принадлежат частному бизнесу и производство — это бизнес, до сих пор не укладывается у многих в головах. Так же и в сфере благотворительности. Мы уважаем и почитаем врача, совершающего трудовой подвиг в государственной больнице, учителя, днюющего и ночующего в государственной школе. Но не замечаем таких же днюющих и ночующих в десятках благотворительных организаций. Они — негосударственные, они не укладываются в привычную картину мира, где есть вертикаль власти и вертикаль социальных услуг: Кремль — министерства — ведомства — государственные организации.

Почти все передовые социальные технологии, внедренные в России, были созданы, опробованы, первыми взяты на вооружение негосударственными благотворительными организациями. Негосударственные организации создали в начале 90-х первые реабилитационные центры, первые приюты для беспризорников, первые человечные службы помощи алкоголикам и наркоманам, где лечили не только физическим трудом и милицейской дубинкой. Негосударственные организации ввели в наш обиход такие ставшие уже привычными слова, как социальная работа, социальная педагогика, адресная помощь. Теперь этими технологиями и методиками пользуется и государство. И слава богу! Так как, безусловно, у благотворительных организаций нет таких ресурсов и того масштаба, который доступен государству. Однако именно благотворительные организации учат государство любви к человеку, каким бы безнадежным он ни был. И они продолжают творить. А творчество — задумаемся! — это ведь положительная эмоция.

Миф четвертый: Богатые благотворят ради выгоды

Истоки этого мифа восходят к мифу номер один, в основании которого неверие в бескорыстное делание добра. Однако, отказывая всему обществу в праве сопереживания, мы все же иногда допускаем, что не только мы сами, но и наш сосед или коллега может без выгоды откликнуться на беду. Но только не олигарх, только не богач! Богатство нельзя приобрести честным путем — этот, пожалуй, один из самых распространенных общественных мифов лежит в основе неверия в альтруистскую благотворительность состоятельных людей. Шокировав, наверное, своих друзей, я позволю себе согласиться, что в благотворительности состоятельных людей, в добрых делах компаний есть выгоды. Посмотрим на них поближе.

Я знаю одного богатого человека, который честно мне признался, что благотворительностью он занимается из чистой выгоды. У меня перехватило дыхание, я подумала: «Либо законченный циник, либо совсем поехала крыша от всех этих миллионов». Мой знакомый отдал 80% своего личного состояния, а это ни много ни мало почти полмиллиарда долларов, на благотворительность. Кто же, в здравом уме и твердой памяти?.. А тут он и сам признался. Признался и продолжил: «Я занимаюсь благотворительностью из чистой выгоды. Я хочу, чтобы мои дети и внуки жили в нормальной стране. В стране, где правила игры не меняются чаще погоды, где ведущие ученые не подрабатывают таксистами. Я хочу гордиться своей страной, но не ракетами в камуфляже, не гордостью подростка, набившего морду однокласснику на глазах подружки». Вот такая выгода.

Так получилось, что я знакома со многими российскими предпринимателями, особенно с теми, кто активно занимается благотворительностью. И говорила с ними о выгоде. Один из них сказал мне, снисходительно улыбаясь: «Если я допускаю, что я буду зарабатывать на благотворительности, значит, я не уважаю себя, значит, я так глуп, что не вижу других, менее очевидных способов заработать. А я не дурак. Понимаешь, я не дурак. У меня уже есть сколько-то денег, мне не важно, сколько заработать, мне важно, как — воплотить новую идею, придумать новую фишку. Драйв — он в слове “как”, не в слове “сколько”». Тут мой приятель пустился в объяснения по поводу предприятия, которое он создает на юге России, и я, честно признаюсь, отключилась.

Выгода — понятие неоднозначное. Оно может означать деньги, но «детей лейтенанта Шмидта», извлекающих денежную выгоду из благотворительности, я встречала только среди мелких предпринимателей, которые не нашли себя ни в чем другом. Они же продавали «кремлевские таблетки» и привораживали по фотографии. Еще денежную выгоду от благотворительности находили чиновники, но благотворительность у некоторых из них была только одним из сотни видов деятельности, где они могли хапнуть денег. Просто мимо проходили, а хватательный рефлекс, куда ж его денешь!

Выгода может быть политической. Но, принимая во внимание предыдущие мифы, на месте многообещающего политика я бы поостереглась публично заниматься благотворительностью — негативное отношение обеспечено.

Выгода может быть стратегической. Это когда компания вкладывает в развитие социальной инфраструктуры в регионе присутствия, чтобы снять социальную напряженность и обеспечить нормальные условия работы предприятия. Я совсем не возражаю против такой выгоды. Да, компания обеспечивает себе стабильные условия работы и, соответственно, высокую прибыль. Но это значит, что и рабочие будут получать стабильную зарплату, местный бюджет — налоги, город украсится бассейном и фестивалем искусств, а школы — компьютерными классами. Стратегическая выгода компаний называется социальной ответственностью, когда — что выясняется уже и в России — прозрачный бизнес, соблюдение законов, экологическая безопасность и благотворительность обеспечивают стабильный доход на годы, а не наоборот.

Наконец, выгода может быть человеческой. Человеком может двигать желание жить в нормальной стране, вера в Бога, испытанное горе, которое учит помочь таким же. Не будем ничего говорить об этой выгоде. Она называется смыслом жизни.

Миф пятый: Благотворительные организации тратят все деньги на административные расходы

Этот миф — крепкий орешек, его труднее всего расколоть. Он зиждется на светлой вере общества, что истинная благотворительность всегда и во всем должна быть безвозмездной. Врач в благотворительной организации, в отличие от государственной клиники, должен лечить бесплатно. На что он будет жить, это уже вопрос четвертый. Педагог должен учить и воспитывать тоже бесплатно, социальный работник убирать, стирать и готовить бесплатно. Миф этот произрастает из мифа номер два, что благотворительность — это просто раздача гуманитарки. А раздавать ведь можно и бесплатно!

Словосочетание «административные расходы» вызывает в сознании большинства образ юркого администратора в слегка помятом пиджаке, который перекладывает бумажки, щелкает на счетах, болтает по телефону, и говорит-то о чем-то своем, нам неведомом. Административные расходы представляются исключительно в виде зарплаты этого самого непонятно чем занимающегося администратора да еще аренды его офиса и телефона.

На самом деле административные расходы — это зарплата учителя и врача, реабилитолога и социального работника, это бензин для автобуса, чтобы отвезти инвалидов на концерт. Это ремонт прохудившейся крыши приюта. Оказывающие помощь благотворительные организации имеют те же расходы, что и государственные учреждения. Но государственным учреждениям прощаются траты на зарплату, бензин, электричество и побелку стен, а благотворительной организации нет. Возвращаемся снова в миф номер три: в общественном сознании только и исключительно государство оказывает социальные услуги, только государственные учреждения однозначно легитимны, все остальное — несерьезные игры непонятных людей. Как и само неверие в сущность благотворительности, миф о всепожирающих административных расходах исходит из общественной убежденности в первичности, а то и исключительности роли государства в заботе о населении. Причем этот миф разделяют как государственные служащие, так и совершенно «негосударственные» работники частного бизнеса и представители интеллигенции.

Конечно, в административные расходы входят и зарплаты администраторов благотворительных организаций, чья роль — организовывать работу, в особенности, если у организации несколько филиалов или подразделений по стране, и расходы фандрайзеров — специалистов по поиску средств. Если вам повезло родиться в столице, учиться в Плехановке и быть окруженным друзьями — членами Российского союза промышленников и предпринимателей, возможно, вам и покажется странным тратить 24 часа в сутки, чтобы собрать средства на свой благотворительный проект. В первый раз. В пятнадцатый — друзья посоветуют вам расширить круг поисков... и вот вы уже занимаетесь сбором средств постоянно. Большинство же лидеров благотворительных организаций, как правило, не родились в столицах, не кончали Плехановку, хотя и учились в других уважаемых вузах, и сбором средств им приходится заниматься все время. Это не огромные деньги, но и их найти очень и очень сложно.

Давайте вернемся на минутку к благотворительной организации моих знакомых, той самой, что реабилитирует, учит, в буквальном смысле ставит на ноги детей-инвалидов. Организация помогает детям-инвалидам, фактически являясь реабилитационным центром, где единовременно занимаются около 40 детей, а еще более 600 детей в год получают регулярные консультации. Вам может показаться, что 40 детей — это капля в море. Но у каждого ребенка индивидуальная программа реабилитации и с ним занимается два-три специалиста. Без такого подхода — результат будет как в государственных интернатах, т. е. результата не будет. Родители ничего не платят за помощь. Средства приходят от пожертвований и спонсоров: компаний, неравнодушных людей.

Годовой бюджет организации — около 1 млн. 350 тыс. рублей. Чтобы слово «миллион» не затмило ваше воображение, поясню: около 50 тыс. долларов по текущему курсу. Разделите их на почти 650 детей и семей, получающих помощь ежегодно. Выходит немного.

В эту сумму входит аренда небольшого помещения, зарплата педагогов (около 5–7 тыс. рублей в месяц, меньше московских учителей), вода, электричество, телефон (по которому даются консультации родителям со всей страны), учебные пособия, игрушки. Помимо этих расходов, центр поддерживает бедные семьи, которые приходят к ним, устраивает детские праздники и кормит чаем с плюшками своих подопечных, многие из которых проводят в центре целый день.

Средний годовой бюджет благотворительной организации в Москве и составляет эти 50 тыс. долларов или 1–1,5 млн. рублей. В регионах и того меньше. Безусловно, есть в России и более состоятельные организации. Бюджет CAF в России — более 8 млн. долларов ежегодно, но 90% этих денег CAF раздает. Те благотворительные организации, что реально занимаются благотворительностью, а не являются ширмой для криминальной деятельности — а таких по нашим данным более 90%, — держатся исключительно на вере и посвященности создавших их людей, кто жертвует семейным благополучием и достатком ради дела, дела, которое «задевает».

Мифы филантропов

Развенчивая мифы общества в отношении благотворительной деятельности, мы как будто приняли без доказательства, что сами-то благотворители мифам не подвержены. И благотворители, и работники благотворительных организаций ясно представляют себе свою работу, реалистично относятся к перспективам и возможностям, никого не обвиняют и никого не боятся. Не тут-то было! Мифотворчеству подвержены и сами благотворители и благотворительные организации.

Филантропия в России — явление и старое, и новое одновременно. Имена Третьяковых и Морозовых, знаменитых благотворителей прошлого, у всех на слуху. Имена Потанина, Вексельберга, Дмитрия Зимина в качестве благотворителей тоже потихоньку приобретают новое звучание. Ежегодно российские компании и частные благотворители выделяют почти 2 млрд. долларов или около 60 млрд. рублей на благотворительные цели. В 2000–2006 годах в России создано более двух десятков частных благотворительных фондов, фондов, которые не собирают средства других, а расходуют щедрые пожертвования своих основателей.

Нельзя сказать, что дорога новых российских филантропов — сплошные ухабы, но и автобаном ее не назовешь. Крутя руль своего частного фонда, наш благотворитель резко берет то влево, то вправо. Машины филантропических проектов заносит из крайности в крайность.

Количество переходит в качество

Одна из крайностей — это вера в то, что финансовыми вливаниями можно добиться полного изменения ситуации, вопрос лишь в количестве. «Мы же вложили два миллиона долларов в борьбу с наркоманией в нашем регионе. А ситуация почти не изменилась! — сетовал руководитель департамента социальной политики одной из крупных компаний. — Мы укрепили ряды милиции, закупили лекарства в наркологические диспансеры, провели лекции в школах». В этом месте я начинаю по-настоящему сочувствовать предпринимателю. Многолетний опыт показывает: формальными лекциями, лекарствами и укреплением рядов милиции наркоманию не сломить. Необходима более глубокая работа в среде тех, кто употребляет и распространяет наркотики. Необходима антинаркотическая реклама не только на школьных уроках, но и там, где молодежь — главная жертва наркомании — расслабляется после школы и вуза.

Но это — слишком сложно. Нужно искать партнеров, которые знали бы, как работать по-новому. В государственных структурах чаще всего таких партнеров не найдешь. И вкладываются миллионы долларов в воспроизведение знакомых с детства методов работы. Предприниматель уже и забыл, как в 15 лет ему сворачивало скулы от очередной «лекции». Но помнит, что лекции были. И платит за новые скуловоротные чтения.

Эффективная благотворительность, как и эффективный бизнес — это не ответ на вопрос «сколько?». Эффективная благотворительность — это ответ на вопрос «как?». Как добиться снижения наркомании не карательными мерами, эффективность которых крайне невелика. Как обучить пользованию Интернетом безработных мам в захолустных сибирских городках, зависящих от единственного завода? Без ответа на вопрос «как?» вопрос «сколько?» не имеет значения.

О пользе «закрытого цикла»

Не все предприниматели, занимаясь благотворительностью, просто копируют образы детства или же общественные стереотипы о помощи. Я знаю несколько новых российских филантропов (и число их растет), готовых учиться. Они воспринимают новые идеи и внедряют в своих фондах и благотворительных проектах лучшие образовательные практики, лучшие социальные технологии. Они впадают в другую крайность. Эту крайность я называю благотворительностью «закрытого цикла».

Мои родители всю жизнь проработали в так называемых «ящиках», оборонных предприятиях, выпускавших «тостеры» с вертикальным взлетом и посадкой. Производственная инфраструктура «ящиков» поразила бы воображение любого современного корпоративного менеджера. Родительский «ящик» имел на балансе собственное подсобное хозяйство, жилой район многоэтажек со всем обслуживанием, неизбывный Дом культуры, поликлинику и больницу, магазины, парикмахерскую и даже детские кружки. В теории родители могли вообще не выходить за территорию завода.

В 90-х годах новые менеджеры приватизированных заводов столкнулись с гигантской проблемой «закрытого цикла». Где могли, особенно в крупных городах, они сбрасывали так называемую «социалку» на местные власти, в маленьких городках и поселках, чертыхаясь, тянули и продолжают тянуть Дома культуры, поликлиники и кружки на себе, повышая издержки и снижая конкурентоспособность своей продукции. В бизнесе «закрытый цикл» стал символом головной боли, а западное слово «outsourcing», в просторечии делегирование функций другим организациям и людям, превратилось в передовую практику.

В благотворительности оказалось все наоборот. Если первые филантропы просто раздавали деньги стучащимся в их двери главным врачам и директорам интернатов, многие современные благотворители предпочли создавать собственные благотворительные проекты под ключ. Если вам нужно помочь детям-сиротам, не стоит давать деньги государственному интернату — украдут или потратят на ерунду. Не стоит давать деньги и благотворительной организации, где работают педагоги с опытом воспитания детей-сирот. Кто их знает, эти НКО (некоммерческие организации)? Почему бы не построить собственный детский дом? Конечно, стоимость такого дома будет равняться десятку существующих. Педагоги получат корпоративные зарплаты. Комнаты украсят живописные обои, выписанные из Италии. Но главное — все под контролем, нанятые компанией менеджеры, лично проинтервьюированные основателем фонда воспитатели. Благотворительность «закрытого цикла».

Широко распространен предрассудок, будто эффективность = затратам. Эффективность = тотальному контролю. Чем больше вложишь, тем выше получишь результат. Чем меньше отдаешь на откуп другим, тем качественнее помощь. Эти мифы рождены чрезвычайно узким представлением новых филантропов о том, что такое помощь. Помните? Благотворительность — это гуманитарка. Эти мифы рождены недоверием. Помните? Благотворительные организации — это воры. Кажется, что мифы новых благотворителей должны быть иными, профессиональными, что ли. Но, как в случае мифов всего общества, мифы новых благотворителей происходят из тех же корней: общественных стереотипов и тотального недоверия.

Мифы благотворительных организаций

Наконец, сами лидеры, сотрудники и добровольцы благотворительных организаций не избежали увлечения мифотворчеством. Мифов, владеющих умами лидеров НКО, великое множество. Я даже не решусь перечислить здесь все, что окружают, например, такую деятельность, как выдача грантов. Или в принципе сбор средств. Но есть мифы, встречающиеся столь часто, что я не могу пройти мимо.

Во вселенском масштабе проще

По долгу службы в CAF Россия мне приходилось читать множество заявок на грант. Большинство проектов, которые мы финансируем, нацелены на решение социальных проблем. Мы поддерживаем школы, клиники, реабилитационные центры, детские газеты. В среднем — один проект из восьми-десяти присланных, т. е. для выдачи десяти грантов нужно прочесть 80–100 заявок. И в среднем в каждом десятке присланных проектов встречается как минимум один, своими масштабами поражающий воображение даже видавших виды грантодателей.

«Наша уникальная программа обучения компьютерной грамотности начнет работу сразу в десяти школах. Через год мы планируем распространить ее во всей России. Через два — перевести и установить в школах СНГ и, возможно, дальнего зарубежья». Такое четкое планирование по годам встречается редко. Как правило, мы получаем проект, сразу начинающийся в масштабах страны. Не подумайте, что заявителем является Роман Абрамович или, на худой конец, замминистра культуры. Заявитель — учитель из небольшого городка в Иркутской области. Он просит 5 млн долларов, чтобы распространить свою методику в стране и мире. Поверьте, в большинстве случаев он не мошенник. Он искренне верит в то, что реальных результатов можно добиться только во вселенском масштабе. Он верит и в то, что грантодатели также поддержат исключительно вселенский масштаб.

Миф о бесполезности и незначительности маленьких дел — один из самых распространенных в некоммерческом секторе. Лидеры небольших организаций, часто в буквальном смысле поддерживающих жизнь в сорока одиноких бабушках города Тарусы или вытянувших из наркотического болота пятнадцать подростков, страдают от того, что не работают на национальном уровне. Они считают собственным провалом то, что их программа, их задачи не вошли в ежегодный доклад президента, что государство, засучив рукава, не внедряет их методику в жизнь, а непонятливые грантодатели не отдают все свои капиталы на замечательный ими придуманный проект. Эти люди не тщеславны, и, поверьте, большинство из них не хотят принимать благодарности президента в Кремлевском дворце. Они искренне хотят помочь. Но им кажется, что помощь — это поворот рек, это строительство дворцов, это раздача хлебов тысячам голодных. А одна спасенная жизнь — разве же это помощь?

Миф о необходимости вселенских масштабов имеет корни в советском прошлом. Достижения ради страны имели тогда значение. За достижения ради государства давали ордена. Достижения ради человека, не человека будущего, а сегодняшнего человека, несовершенного, слегка выпившего, с мешками под глазами — не ценились.

Однако ценность благотворительных организаций, в отличие от государства, и заключена в этой способности достичь маленького человека, в возможности послушать вздохи одинокой бабушки, сконструировать «ходилки» для ребенка-инвалида, которые подходят именно ему. Осмелюсь утверждать, что каждая российская благотворительная организация работает на национальном масштабе. Только масштаб этот — гигантский пазл, где каждое дело, каждое маленькое благотворительное общество — необходимый кусочек. Пусть маленький, но без него не получается цельной картины.

О незаменимости «золотого сундука»

Один из самых устойчивых мифов начинающих благотворительных организаций — это восприятие фандрайзинга (сбора средств на благотворительные цели) как поиска сокровищ. Десятки и сотни лидеров благотворительных организаций верят, что ключ их финансового благополучия лежит в нахождении одного, фантастически щедрого спонсора, получении одного, наимасштабнейшего гранта. Они не задумываются, что такие социальные инвестиции встречаются крайне редко. Они не принимают в расчет, что единственный источник средств — это почти гарантированная зависимость от жертвователя, со всеми его собственными идеями, мыслями и планами.

Я занимаюсь сбором средств на благотворительные цели всю свою профессиональную жизнь. Не раз и не два попадала я в ситуации искушения, когда можно было «прислониться» к богатому спонсору и забыть о бессонных ночах, проведенных над составлением заявок, о шпионском проникновении на бизнес-конференции, о десяти-двенадцати переговорах в день. Я благодарна своим коллегам и себе за постоянные напоминания нашего ключевого принципа: ни один источник денег, а сейчас уже и вид средств (пожертвования состоятельных людей, международные гранты, массовые пожертвования, спонсорство компаний) не должен занимать больше 25% нашего бюджета. Не только ни один спонсор, ни один вид помощи. Благодаря соблюдению этого принципа CAF Россия стал первым крупным фондом в России, получающим более 80% своих средств из российских источников, благодаря этому принципу мы не зависим ни от одной структуры и можем выбирать собственную стратегию развития.

Чтобы стать благотворителем, не обязательно владеть нефтеперерабатывающим заводом. Можно просто пожертвовать 1% от своей зарплаты в месяц. И если за вами последуют другие, можно спасти ребенка от смерти или амурского тигра — от исчезновения. Немедленный результат — это не превращение за ночь страны в оазис коммунизма. Это довольное урчание согревшегося от ваших рук бездомного котенка, это первое в жизни слово не говорившего малыша. А уж положительные эмоции можно извлечь из всего: устроить мотоциклетные гонки в пользу заблудившихся в жизни подростков, сшить куклу, которую мы подарим пациентам Онкоцентра.

Настоящая благотворительность — это прежде всего творчество, это поиск решения неразрешимой проблемы, это поиск пути в лабиринте, по которому из вонючей темноты надо вывести потерявшихся людей. И не обязательно идти впереди, забросив другие дела. Можно просто потратить минутку, смастерить и повесить у одного из поворотов фонарь. И кто-то еще повесит другой.

Мифотворчество — продукт любой цивилизации и сопровождение любой деятельности, имеющей общественный резонанс. Мифы о благотворительности отражают общее недоверие к общественным институтам, к любой организованной деятельности за пределами близкого круга: семьи и друзей. Если вглядеться во все приведенные примеры, мифы рождены прежде всего неверием в благотворительные институты: фонды, организации, в людей, которые занимаются благотворительностью профессионально.

Пока благотворительность остается уделом нескольких продвинутых олигархов и сотен увлеченных лидеров благотворительных организаций, она не перейдет границу ближнего круга. Благотворительным организациям в России нужно работать на то, чтобы обычные люди с улицы знали о том, что делают благотворительные организации, понимали их и принимали участие в чуде. Пусть даже просто повесив свой маленький фонарик на узкой дорожке из тьмы.

[1] Charities Aid Foundation — Британский благотворительный фонд, имеющий отделение в России.

Благотворительные учреждения в европейских странах: исторический контекст

Джеймс Аллен Смит, Карстен Боргман

Журнал «Отечественные записки», № 4 (31) (2006), Тема номера: Эпоха благотворительности.

Введение

Во всех европейских языках существуют слова для обозначения частных организаций, которые владеют активами, приносящими доход, и используют этот доход на благо общества, — foundation, endowment, trust, fondacion, fundacao, fonds, Stiftung, stichting, stiftelse, saatio и т. п. Значения этих слов, как и соответствующие организации, на протяжении веков менялись, приобретали разные оттенки. Европейские традиции благотворительности были сформированы такими не похожими друг на друга учреждениями, как античные и средневековые больницы, монастыри, городские приюты и дома призрения, религиозные братства и купеческие гильдии, профессиональные корпорации и университеты, общества взаимопомощи, банки и кооперативы. Все они так или иначе внесли вклад в формирование современных благотворительных институтов и того сектора экономики, который в наши дни называют некоммерческим, независимым или «третьим» сектором.

Упрощая, можно сказать, что любое благотворительное учреждение создается на основе одного или нескольких начальных пожертвований, предназначенных для того, чтобы приносить пользу обществу. Многовековая практика позволила выработать механизмы институционального оформления таких учреждений — аккумулирования средств, передачи капиталов от одного поколения к другому, учета и регулирования самой благотворительной деятельности. В современном государстве благотворительные учреждения играют очень важную роль, и в последние десятилетия многие страны стали уделять им большое внимание. Однако в настоящей статье мы хотели бы не столько описать эти процессы, сколько включить их в исторический контекст, показав, какой долгий путь прошла европейская благотворительность, прежде чем возникли ее теперешние развитые формы.

В настоящей главе все эти процессы описываются лишь в самых общих чертах. На ранней стадии их можно рассматривать как нечто единое для всего континента: традиция благотворительности берет начало в античном Средиземноморье, а в Средние века распространяется на запад и север Европы. Лишь в XVII–XVIII веках, с возникновением национальных государств, отличающихся друг от друга своей политической и правовой культурой, уже можно говорить о благотворительности применительно к разным европейским странам. Судьбы соответствующих учреждений в этих странах весьма различны и прямо зависят от того, какие черты приобретает в каждой из них гражданское общество.

Philanthropia: античные благотворительные учреждения

В античном мире обычай пожертвований на благотворительные цели был распространен во всем средиземноморском регионе. Платон завещал определенную сумму Академии, носившей его имя; Эпикур в своем подробном завещании специально указал, какая часть его имущества отходит к созданной им школе, просуществовавшей в дальнейшем еще около шести веков; Теофраст, возглавивший аристотелевский Ликей следом за его основателем, также распорядился, чтобы после его смерти содержание этого учебного заведения оплачивалось из оставленных им средств. Правившие Египтом Птолемеи основали знаменитую Александрийскую библиотеку и оказывали ей постоянную материальную поддержку. Эти образовательные институты, на многие века предопределившие развитие мировой культуры, остаются, пожалуй, самыми яркими и известными примерами филантропической деятельности в античную эпоху, хотя большинство людей, живших в те времена, могли и не знать об их существовании. Действительно, в повседневной жизни древним грекам куда чаще приходилось иметь дело с приютами и больницами. Многие жертвователи оставляли деньги и имущество храмам, поддерживая существовавшие при них приюты (katagoia), которые служили местом отдыха для обычных путников или паломников, направлявшихся в какое-либо святилище. В некоторых особенно известных центрах паломничества такие приюты со временем превращались в крупные лечебницы. Одним из самых больших заведений этого рода был приют в Эпидавре: в нем насчитывалось 160 комнат, где могли размещаться больные, прибывавшие в местный храм Асклепия в надежде на исцеление. Во многих городах Древней Греции создавались также странноприимные братства, представлявшие собой, возможно, древнейшую разновидность коллективных филантропических организаций, известную в западном мире. Эти братства занимались сбором средств для строительства и содержания странноприимных домов (xenones).

Пожертвования привлекались и для реализации многих других проектов, служивших благу общества, — сооружения памятников и общественных зданий, выкупа военнопленных, выплаты денежных пособий и оказания иной помощи беднякам, а также для организации празднеств, публичных пиров, вотивных и культовых жертвоприношений. Социум, однако, был устроен так, что частная филантропия и государственные мероприятия не вполне различались. Личное богатство предполагало высокую гражданскую ответственность и влекло за собой множество обязательств по отношению к обществу. Поскольку институциональных механизмов, обеспечивающих обычный сбор налогов, не существовало, налогообложение часто осуществлялось в форме открытой подписки, имевшей целью поддержание того или иного гражданского проекта. И в греческом полисе, и, позже, в республиканском Риме щедрость считалась общественной (иначе, политической) добродетелью и ценилась выше, чем любые внутренние нравственные качества. «Совершенно ясно, — заметил Цицерон (106–43 до н. э.), — что почти все люди щедры не столько по природной склонности, сколько по честолюбию, — они попросту хотят прослыть благодетельными» [1] .

Благотворительность в имперском Риме, скопившем несметные богатства, не просто процветала, но достигла поистине колоссального размаха. Это и понятно: в распоряжении римских императоров, использовавших различные филантропические начинания для того, чтобы придать своему правлению особый блеск и величие, были все ресурсы могущественного государства. Среди важнейших публичных учреждений, созданных в эпоху империи, выделяются приюты и школы для сирот и детей бедноты; некоторые императоры — прежде всего здесь нужно упомянуть Антонина Пия (86–161) и Марка Аврелия (121–180) — создали также учреждения, ставившие своей целью заботу о неимущих девицах. Даже в самых отдаленных уголках империи и должностные лица (пусть не столь высокого ранга), и частные граждане охотно жертвовали деньги на самые разные общественные нужды: в пользу детей бедняков, для украшения города, где они жили, памятниками или для организации народных игр и зрелищ. Плиний Младший (ок. 62–113) оставил исчерпывающий список своих благодеяний, из которого хорошо видно, что он не проводил никакого различия между личными и общественными обязанностями. Он всю жизнь сохранял верность своему родному городу Комо, основав в нем библиотеку и общественные бани, выделив средства для помощи юношам и девушкам из бедных семей и обязавшись покрыть треть расходов на строительство и содержание новой городской школы при условии, что родители учеников внесут остальные две трети необходимой суммы (древнейшая разновидность долевой субсидии). Плиний Младший помогал также и близким: добавил круглую сумму к приданому дочери одного своего друга, предоставлял беспроцентные ссуды родственникам, оказавшимся в тяжелом материальном положении, и уделял часть дохода, который ему приносили поместья, старым приятелям и слугам, давно жившим в его семье. Другие римские граждане также жертвовали средства на благоустройство своих городов, обычно поддерживая какие-нибудь крупные общественные проекты, — так, один из граждан Бурдигалы (Бордо) построил городской водопровод; некий Кринас выделил значительные суммы на строительство укреплений Масилии (Марселя); многие завещали деньги на строительство мостов, рынков, храмов и, особенно часто, общественных бань, при этом специально указывая, чтобы вход в бани был открыт для всех граждан без исключения, а подчас даже и для рабов. Филантропические предприятия Ирода Аттического, наставника Марка Аврелия, в общем и целом носили примерно такой же характер, что и у других римских граждан, но отличались невиданной широтой охвата. Его благотворительная деятельность, свидетельствовавшая и о поразительном честолюбии этого человека, и о масштабе его личности, оставила заметные следы в самых разных городах Италии и его родной Аттики. Он выделял средства на восстановление пришедших в упадок греческих городов, на строительство и содержание бань, водопроводов, ипподромов, театров, включая крытые театры в Коринфе и Афинах (афинский театр Плиний построил в память о своей жене). Он умер в 180 году, оставив по завещанию капитал, позволявший ежегодно выплачивать одну мину каждому гражданину Афин.

Хотя человеколюбивые побуждения тогдашних жертвователей и понимание ими общественного блага существенным образом отличались от тех мотивов, которыми руководствуются учредители современных благотворительных фондов, в древности филантропы точно так же ожидали, что их деяния будут приносить пользу до скончания века и что потомки честно и рачительно распорядятся их щедрыми дарами. Тем не менее, как ни надеялись греки и римляне на вечное существование созданных ими учреждений, поначалу у них не было ни понятия «юридического лица», ни правовых структур, способных обеспечить точное выполнение замысла жертвователя. Как правило, исполнение своей посмертной воли филантроп возлагал на надежное доверенное лицо или на нескольких близких друзей, которые, как предполагалось, будут неукоснительно следовать желаниям, выраженным в завещании. Эти друзья, когда придет время, укажут очередных наследников и преемников, препоручив им исполнение воли первого завещателя, — и так далее, до бесконечности. Как заметил один исследователь
[2] , благотворительные заведения в Древней Греции «с правовой точки зрения представляли собой не что иное, как пожертвования, нерасторжимо связанные с определенным обязательством». Ясно, что в отсутствие твердых правовых гарантий жертвователи подвергали свои дары большому риску. Цепочка преемников легко могла прерваться: завещанная собственность становилась предметом своекорыстных злоупотреблений или попросту присваивалась уже в третьем-четвертом поколении.

Итак, довольно рано перед благотворительными учреждениями встали два принципиальных вопроса, сохраняющих свое значение и в наши дни. Как законным образом оградить волю дарителя от искажений или — законным же образом — ее изменить? Как эти учреждения могут гарантировать честное и ответственное использование их ресурсов при смене поколений? Во II веке до н. э. одно из простейших решений, к какому могли прибегнуть греческие филантропы, выглядело так: капитал завещали полису или представлявшей его интересы группе лиц, входивших в состав городского правления. Иногда жертвователь мог настаивать на том, чтобы его воля была письменно зафиксирована в городских законах. Во время правления римского императора Нервы (96–98) городским властям на территории всей империи было даровано право принимать пожертвования от частных лиц, а при Адриане (117–138) было установлено, что выполнение воли дарителя, выраженной в завещании, обеспечивается в принудительном порядке законами государства. Однако римские суды иногда смотрели сквозь пальцы на нарушения в этой области, и осмотрительным филантропам очень хотелось подкрепить это установление специальным императорским эдиктом, дополнительно ограждавшим завещанное имущество от злоупотреблений. Масштабы благотворительной деятельности к этому времени были таковы, что в конце концов им удалось добиться желанных законодательных изменений. Уже в I веке до н. э. римские законы приравняли благотворительные объединения к «чувствующим и разумным существам», признав их «постоянными субъектами права, не меняющимися со смертью физических лиц». Тогда же эти примитивные предшественники современных благотворительных ассоциаций (так называемые «фиктивные юридические лица») получили право принимать пожертвования по завещаниям. Тем самым был сделан принципиально важный шаг в развитии законодательства, регулирующего благотворительную деятельность.

Все же, хотя эти первичные правовые структуры постепенно начали обретать какую-то более или менее четкую форму, стоит задуматься над вопросом, насколько близким было тогдашнее понимание благотворительности к нашим представлениям о филантропической деятельности. Греческое слово philanthropia означало как любовь богов к человеческому роду, изливающуюся на смертных с Олимпа, так и гораздо более земные чувства дружелюбия и симпатии, которые могут испытывать друг к другу цивилизованные представители этого рода. Иначе говоря, под «филантропией» понимались и пожертвования, осуществлявшиеся в рамках узкой системы дружеских и гражданских связей, в которую был включен индивид, и дары, свидетельствовавшие о более общей заинтересованности дарителя в благополучии страждущего или нуждающегося человечества. Причины, двигавшие дарителем — если о них вообще можно исчерпывающим образом судить со стороны (чужая душа остается потемками и в нашу, и в любую другую эпоху), — определялись общественными условиями, а в античном обществе выше всего ценились почет и уважение сограждан. Греческие и римские благотворители прежде всего хотели, чтобы потомки вспоминали и превозносили их щедрость. Именно поэтому их пожертвования часто предназначались для организации празднеств, атлетических состязаний, боев гладиаторов и бесплатной раздачи пищи, причем эта публичная демонстрация щедрости, как правило, была рассчитана на то, чтобы привлечь толпы народа к надгробию дарителя или его памятнику. Еще бы: к этим местам во время подобных мероприятий стекался весь город! Что же касается подлинных нужд городской бедноты, то они, видимо, волновали античных жертвователей не так уж и часто.

Так или иначе, античные философы ясно сознавали, каким внутренним социально-психологическим динамизмом исполнены отношения между дарителем и тем, кто принимает дар, — иначе говоря, видели тот принципиально двусторонний характер, который носит в любой культуре практика дарения. «Давать и возвращать назад, — сказал Аристотель, кратко и точно характеризуя эту взаимовыгодную природу даяния, — вот что соединяет людей в их жизни». В своей «Никомаховой этике»
[3] он связывает филантропию с понятием дружбы, интересуясь не столько пышными публичными актами щедрости, сколько благожелательным и человечным отношением людей друг к другу, — это ведь доступно всякому, кто хочет помочь хотя бы ближайшему кругу друзей и знакомых. Демонстрируя удивительное для его времени понимание неравенства между дарителем и получателем дара, Аристотель призывает дарителей действовать с оглядкой, не осыпать своими щедротами первого встречного, правильно выбирая тех, кого они хотят облагодетельствовать, и наделяя их должными суммами в должное время.

Примерно четыре века спустя Сенека (4 до н. э. — 65) в своем трактате «О благодеяниях» также исследует природу доброхотного даяния и обсуждает этот «обычай, который сильнее всего связует человеческое общество»
[4] . Он сожалеет о том, что люди не умеют ни дарить, ни принимать дары. Часто даритель неспособен выбрать среди тех, кому хочет помочь, достаточно ответственного человека, а иной раз ведет себя так, что внушает чувство неблагодарности даже самому достойному получателю дара. «Многих мы числим неблагодарными, — замечает он, — но куда чаще сами делаем людей таковыми: порой бываем не в меру строги, упрекая и требуя, порой — чересчур переменчивы и сами сожалеем о своих дарах, едва их совершив, а иногда брюзжим и раздуваем значение пустяков»
[5] . Сенека, Цицерон и более поздние философы-стоики раздвинули границы классической филантропии, расширили смысл этого понятия. В их сочинениях о дарениях и щедрости речь уже не идет о чисто личных отношениях между конкретными людьми, характерных для ситуации со сбором средств в древнем греческом полисе, — здесь фигурируют более широкие понятия естественного права и гражданства, а также важнейшая роль, которую эти понятия играют в благоденствии Рима. Тексты греческих философов и, в еще большей степени, сочинения поздних стоиков оказали заметное влияние на послания апостолов и на идеи ранних христианских богословов. И все-таки, несмотря на очевидную преемственность между тем, как трактуется philanthropia мыслителями Поздней Античности, и ранним христианским учением любви (caritas), здесь существуют принципиальные различия. Действительно, в это время начинают меняться и внутренние мотивы благотворительной деятельности, и наиболее значимые определения ее целей, и отношения внутри общины, в которую включен индивид. Даже такой исследователь, как Деметрий Константелос, подчеркивающий фундаментальную связь между античной филантропией и раннехристианской caritas, признает, что в эпоху раннего христианства побудительные причины, заставлявшие людей помогать бедным, существенно изменились: «…Ясно выраженной целью многих византийских благотворителей было угодить Богу, заслужить прощение грехов и открыто проявить любовь к своему ближнему»
[6] . Античный мир создал для христианской благотворительности неплохую основу — целый ряд законов и институциональных форм, прошедших испытание временем. После обращения в христианство императора Константина этот каркас был расширен и укреплен. Отношение к богатству, бедности и ответственности сильных мира сего перед слабейшими в восточной части Римской империи, сравнительно благополучной, безопасной и сохранившей свои города, претерпело серьезные изменения. В более поздний период Средневековья это наследие было воспринято и существенно переработано Западной Европой.

Caritas: благотворительные учреждения Средневековья

Основной принцип, на который опираются европейские благотворительные учреждения, — это христианское учение любви. Христианство на многие столетия утвердило в народном сознании представление о том, что главный нравственный долг верующих — бескорыстное даяние (равно как и о том, что они могут быть вознаграждены за свою добродетель небом). Об этом церковном учении, восходящем к самым истокам христианства, напоминали прихожанам изваяния над порталами соборов и витражи в их окнах, запечатлевшие хорошо знакомые сцены — Христос обнимает прокаженного, святой Мартин разрывает свой плащ и отдает половину нищему, а также многочисленные изображения семи телесных (и, менее часто, семи духовных) дел милосердия. Не было недостатка и в письменных источниках, учивших творить добро. Сама Библия, комментарии отцов церкви, бесчисленные наставления, проповеди, доктрины схоластов, да и более практические рекомендации, содержащиеся в постановлениях церковных соборов, папских декретах, монастырских уставах и рассуждениях знатоков канонического права — все эти тексты на протяжении почти двух тысячелетий определяли и поведение отдельных людей, и функционирование общественных институтов. Евангелия от Матфея и Луки придали филантропии «вертикальный» характер, устремили ее к небесам, к служению Богу, требуя от человека более самоотверженной и всеобъемлющей любви к ближнему. Св. Матфей (25, 35–46) четко перечисляет шесть дел милосердия. Св. Августин и более поздние религиозные мыслители, развивавшие средневековое учение о спасении, несколько изменили и расширили этот перечень обязанностей: христианин должен был накормить алчущего, напоить жаждущего, приютить странника, одеть нагого, посетить больного, выкупить из тюрьмы узника и похоронить умершего. Можно считать эти обязанности первичным определением общественной благотворительности, помня, однако, что средневековое милосердие вписывалось по преимуществу в церковные рамки. Конечно, богатые жертвователи могли испытывать и личное сострадание к нищему, прокаженному или узнику, однако всякий раз, когда они подавали милостыню, социально-экономическое значение этого акта было второстепенным — на первом плане, без сомненья, находилось служение Богу и личное спасение.

Вероучительные и институциональные основы, на которые в дальнейшем опирались средневековые благотворительные учреждения, сформировались прежде всего на востоке Европы. В сочинениях греческих отцов — Климента Александрийского (ок. 150 — ок. 215), Василия Великого, епископа Кесарии (ок. 329–379), и Иоанна Златоуста, патриарха Константинополя (ок. 347–407), — мы находим наиболее ранние и наиболее строгие формулировки соответствующих обязанностей христианина. И восточные, и западные отцы церкви считали, что к Богу приходят через помощь ближнему. Иоанн Златоуст, осуществивший, по-видимому, наиболее радикальный разрыв с языческими представлениями о филантропии, был убежден, что христианская любовь заключается не столько в самом акте раздачи денег или имущества, сколько в духе благочестия и сострадания, который подвигает человека к заботе о сирых и убогих. Василий Великий видел в богачах лишь распорядителей, призванных управлять своим достоянием, — подобные воззрения спустя много веков найдут отклик в трудах Фомы Аквинского и Жана Кальвина. Некоторые деятели церкви, развивая этот тезис, утверждали, что все земные богатства принадлежат не людям, а Богу. Здесь следует отметить жившего в VI веке Юлиана Померия, епископа из Северной Африки, учившего, что богача можно оправдать лишь тогда, когда он использует в благотворительных целях все свое имущество, за вычетом того, какое необходимо для удовлетворения элементарных материальных потребностей его домашних.

Не менее влиятельными были учения западных отцов — святого Августина, епископа Иппонийского (354–430), святого Амвросия, епископа Медиоланского (ок. 340–97), святого Иеронима (ок. 340–420) и святого Григория Великого (ок. 540–604). Августин постоянно напоминал своей пастве, что нужда бедняков — оборотная сторона роскоши богачей. Амвросий, чьи проповеди отличались особенной настоятельностью, не скупился на сильные выражения, увещевая своих прихожан: «оскорбить бедняка, — говорил он, — ничуть не лучше, чем совершать убийство»
[7] . О необходимости пожертвований говорил в своем сочинении «Пастырское правило» и Григорий Великий. Историк Мишель Молла, обобщая эти основополагающие указания учителей церкви, писал: «Христа обнаружили не в ком ином, как в бедняке; как выяснилось, мы обладаем земными богатствами только для того, чтобы правильно ими распоряжаться; всякий избыток принадлежит бедным; милостыней смывается любой грех, хотя и не нужно думать, что Бога можно задобрить проявлениями любви к ближнему; раздача милостыни — естественный долг христианина»
[8] .

Институциональные и законодательные структуры, составившие костяк позднейших западноевропейских благотворительных учреждений, также оформились на востоке Римской империи в IV веке. В 321 году император Константин разрешил церкви принимать от частных лиц имущество по завещанию и тем самым стимулировал благотворительную деятельность. В 325 году Никейский собор своим 70-м предписанием велел создавать во всех крупных городах дома призрения для больных и стариков, и этот призыв нашел отклик повсюду, даже в небольших городах. В это время было основано множество образцовых благотворительных заведений. Иоанн Златоуст построил, среди прочего, больницы  в Константинополе, Иерусалиме, Антиохии. Император Констанций (правл. 337–361) основал знаменитый «Зотикон» — больницу для прокаженных, которая впоследствии, при других императорах, расширялась, перестраивалась и постоянно пополняла свои денежные ресурсы. Василий Великий также настаивал на всевозможном расширении благотворительной деятельности, призывая монастыри не превращаться в места духовного уединения и изоляции, но поддерживать непосредственное взаимодействие с окружающим миром. Он считал, что монахи должны принимать под своим кровом путников, помогать нуждающимся, ухаживать за больными. Уставы византийских монастырей и богаделен (так называемые «типиконы») были, вероятно, первыми документами, которые четко формулировали задачи благотворительных учреждений и часто содержали исключительно детальные инструкции о численности служащих этих учреждений и их конкретных обязанностях. В 372 году по инициативе Василия недалеко от Кесарии было построено одно из самых знаменитых таких учреждений — дом призрения, получивший название «Василей». Это был многофункциональный приют, где могли найти кров путешествующие, бедняки, старые люди, прокаженные и другие больные. Григорий Назианзин описывал «Василей» как «новый город... хранилище благочестия… общую сокровищевлагательницу избыточествующих, [где] учится любомудрию болезнь, ...испытывается сострадательность»
[9] . Он был настолько потрясен масштабами этого приюта, что сравнивал его с египетскими пирамидами, вратами Фив и другими чудесами света.

«Василей» был далеко не единственным учреждением этого рода. В это время на востоке Римской империи усилиями клириков и мирян было основано множество богоугодных заведений; постепенно, с ростом численности этих заведений, возникали и различия в их специализации. Здесь можно выделить несколько типов. Странноприимные дома, устраивавшиеся по образцу аналогичных заведений языческой эпохи (xenones, или xenodochia), представляли собой бесплатные приюты для путешествующих и паломников; они строились в больших городах, в провинциальных центрах, а также поблизости от религиозных святынь. Иногда в них оказывали и медицинскую помощь. Одним из наиболее известных таких домов стал «ксенон», основанный придворным врачом и священником Самсоном, жившим, по всей видимости, в V веке; это учреждение просуществовало исключительно долго — до XV века. Строились также дома престарелых (gerocomeia), приюты для бедняков и нетрудоспособных (ptocheia) и приюты для сирот (orphanotropheia). Часто основатели этих учреждений попросту предоставляли для их устройства собственные дома и поместья, превращавшиеся тем самым в благотворительные учреждения.

Императорская власть, со своей стороны, поощряла создание таких учреждений и обеспечивала им всяческую поддержку. Император Юстиниан (527–565), основавший множество странноприимных домов на всей территории империи, даровал им первые официально зарегистрированные налоговые льготы и выделял дополнительные средства на строительство новых богоугодных заведений. Он также — что, может быть, еще важнее — начал высказываться в пользу административного надзора за их деятельностью. Реформируя законодательство, Юстиниан внес в него специальные положения, гласившие, что император лично заботится об этих учреждениях и проверяет, точно ли они следуют провозглашенным целям. Однако практический контроль, как правило, возлагался на церковные власти более низкого уровня. После Халкидонского собора (451) управление богоугодными заведениями осуществлялось главным образом епископами диоцеза, которые, впрочем, могли в свою очередь частично поручать эти обязанности священникам, пресвитерам или другим клирикам, чьему попечению вверялись отдельные учреждения или службы. В конце IX — начале X века императоры не устают напоминать, что благотворительные заведения находятся под их контролем, и предостерегают епископов от придания этим учреждениям посторонних функций, не имеющим прямого отношения к христианскому человеколюбию. В этих шагах уже просматривается желание создать более четкие механизмы постоянного государственного надзора и управления благотворительной деятельностью.

Разнообразие филантропических учреждений на востоке Европы прямо отражало сложность урбанизированного в своей основе византийского социума, где бедность и нужда принимали самые различные формы, а население, в отличие от западной части континента, по преимуществу сельской и переживавшей в это время экономический застой, было гораздо более подвижным. В Западной Европе, где экономическое положение ухудшалось, города становились все меньше и торговля приходила в упадок, заботу о наиболее незащищенных прихожанах приходилось брать на себя епископам, которые выделяли на нужды бедняков четверть своего дохода и часто предоставляли свои дома для организации приютов и больниц. В сельской местности важную социально-экономическую роль начали играть монастыри, принимавшие у себя путников и распределявшие милостыню среди местных бедняков. И в городе, и в деревне церковное имущество рассматривалось как «законное достояние» бедноты.

В Западной Европе периода раннего Средневековья монастыри были, можно сказать, типичными благотворительными учреждениями. Действительно, они отвечали многим признакам, по которым определяются такие учреждения в современном мире: владели земельными угодьями и другим имуществом, собирали арендные платежи, а полученные средства использовали для помощи нуждающимся, раздавая милостыню и предоставляя приют путникам и больным; кроме того, в них существовали организационные структуры, обычно подчинявшиеся уставу св. Бенедикта или св. Августина и позволявшие воплощать в жизнь благочестивые замыслы богатого жертвователя или группы благотворителей. Кто-нибудь из братии, чаще всего привратник, распоряжался одной десятой монастырского дохода, наделяя едой и одеждой бедняков, которые приходили к воротам монастыря с просьбой о помощи. В конце X — начале XI века такие раздачи стали настолько объемными, что с этого времени ими ведало особое лицо — монастырский податель милостыни. В больших монастырях для раздачи милостыни были отведены отдельные строения, причем на нее расходовалась фиксированная часть монастырского дохода (не считая, разумеется, раздачи объедков и поношенного платья). Из конторских книг аббатства Клюни видно, что на благотворительные цели обычно уходила примерно треть его доходов; главным образом эти средства распределялись среди тех, кто проживал в непосредственной близости от аббатства.

Епископы городских приходов иногда превращали часть собственного дома в пристанище для бедняков, однако уже в VII веке были основаны и первые городские приюты (hospitals), выполнявшие скорее функции странноприимных домов и богаделен, чем медицинских учреждений. Число подобных приютов стало расти в XI–XII веках, когда увеличилась подвижность населения, вновь оживилась городская жизнь и торговля. Они строились вдоль путей, по которым двигались паломники, участники крестовых походов и купцы; в частности, приюты размещались на горных перевалах в Пиренеях и Альпах, возле речных переправ, у лесных дорог. На пожертвования богатых горожан сооружались и ремонтировались каменные мосты; так, в частности, были построены несколько мостов через Рону. Порой строительством таких мостов, притом в индивидуальном порядке, занимались религиозные братства и собрания каноников. Именно собрания каноников, обычно подчинявшиеся «уставу св. Августина», занимались организацией систематической помощи беднякам и больным в городах, расположенных между Рейном и Сеной. По-видимому, их деятельность предвосхищала будущую профессионализацию этого сектора экономической жизни, закладывала основы внутреннего учета и контроля в благотворительных учреждениях.

К середине XII века экономический рост создал еще более прочные предпосылки для расцвета филантропии. В это время благотворительные учреждения создавались уже не только королями и князьями, но и менее крупными феодалами, а также богатыми купцами. Подъем городской культуры, укрепление денежного обращения повлияли и на характер представлений о человеколюбивых обязанностях христианина. Богословы XII века, изучавшие сочинения ранних отцов церкви, не уставали твердить о потенциальных угрозах, сопряженных с богатством, и на обязанность богачей заботиться о бедняках, иными словами — уделять им часть своего имущества. Как пишет Мишель Молла, «для мыслителей этого времени характерно частое употребление слов communicare, communicatio, communis, communicandus, призванных выразить идею о необходимости делиться богатством со своим ближним»
[10] . Так сложилась теория естественной общности имущества, следствием которой было представление о том, что собственники являются лишь распорядителями доставшегося им богатства и что они должны приобщить к своему благополучию других.

Несравненно более глубокие перемены в отношении к богатству и бедности повлекла за собой проповедническая деятельность св. Франциска Ассизского (1182–1226), св. Доминика (1170–1221) и других монахов нищенствующих орденов, созданных этими святыми. Живя среди бедняков и проповедуя на многолюдных рыночных площадях, нищенствующие монахи не боялись открыто говорить о социальном неравенстве и о страданиях обездоленных. Они выдвинули на первый план связь между христианской любовью и справедливостью. Бедный человек, учили эти монахи, обладает внутренним достоинством, нельзя видеть в нем лишь средство, с помощью которого богач, подающий милостыню, спасает собственную душу. В XIII–XIV веках теологи и знатоки церковного права, продолжая осмысление новых экономических отношений, основанных на денежном обращении, изучая природу банковского и ростовщического дела, сурово осуждали вопиющее имущественное неравенство, характерное для городской среды. Если в раннем Средневековье главным грехом считалась гордыня (а главной добродетелью, соответственно, смирение), то в позднем Средневековье первую строчку в перечне грехов заняла скупость (а важнейшей добродетелью было признано человеколюбие, caritas). Богословы подвергли более придирчивому рассмотрению и практику подаяний, сосредоточившись при этом на серьезной проблеме — когда, как именно и кому следует давать милостыню. Еще более важная проблема, обсуждавшаяся в то время: где разумные пределы, за которыми богатство следует считать избыточным?

Экономический рост XII века породил также новые и более разнообразные типы богоугодных заведений. Приюты обрели выраженную специализацию — в прямом соответствии с теми различными формами, какие могли принимать в новом урбанизированном мире нищета и человеческие страдания. Интеллектуальная жизнь в Западной Европе вновь оживилась, и это влекло за собой создание новых школ и университетов, также опиравшихся на пожертвования. По мере упрочения власти и влияния монархов создавались королевские благотворительные учреждения, хотя вопрос о том, считать эти учреждения государственными или частными, остается дискуссионным. Так или иначе, их возникновение было одним из шагов на пути к более жесткому государственному контролю и регулированию благотворительности. Примерно в 1190 году французский король Филипп II Август (1165–1223) приказал построить дом для раздачи королевской милостыни; этот государь содействовал также строительству лепрозориев. Святой Людовик IX (1214–70) основал целый ряд богоугодных заведений, в том числе hôpital des Quinze-Vingts, «приют трехсот», где лечили слепых
[11] , и maison des Filles-Dieu, «дом сестер милосердия». Более того, он пытался поставить деятельность этих заведений под государственный централизованный контроль, поручив должностным лицам, управлявшим раздачей королевской милостыни, приглядывать и за королевскими приютами. Старший податель королевской милостыни назначал в эти приюты управителей, проверял их счетные книги и восстанавливал порядок там, где это требовалось.

В XI–XII веках новые богоугодные заведения строились повсюду в Западной Европе, причем создавали их не только монархи, но и богатые феодалы, зажиточные буржуа и религиозные братства. Особенно известными в это время были лепрозории: с одной стороны, они служили как бы постоянным напоминанием о страдающем человеколюбце Христе, с другой — отражали вполне земную заинтересованность в охране общественного здоровья. Строились и другие лечебницы: в Париже за краткое время их число возросло до шестидесяти с лишним, во Флоренции — до тридцати с лишним, в Генте — примерно до двадцати, и даже в небольших городах насчитывалась дюжина, а то и больше. Количество и величина медицинских учреждений зависели от уровня общего экономического развития города и численности его населения. В Южной Франции и на Пиренейском полуострове больниц было не так уж и мало, но они не могли похвастать большой вместимостью. В городах Англии, Священной Римской империи, Венгрии и Польши больницы и другие благотворительные учреждения начали строить позже, и число их росло не так быстро, как в Северной Италии, Франции и Фландрии.

В XII–XIII веках появились и новые коллективные формы благотворительности. Вдохновляемые проповедью нищенствующих монахов, братства мирян, ремесленные и торговые гильдии, приходские общины стали помогать слабейшим своим членам. Они собирали средства для оплаты похорон и заупокойных служб, поддерживали вдов и сирот. Одной из таких организаций было португальское «братство добрых людей Бежи», учрежденное королевским указом в 1297 году. Другие религиозные братства, например флорентийское Ор Сан Микеле, опекали больницы и ведали раздачей милостыни. В приходах возник новый тип коллективных организаций, так называемых «столов для бедноты», которые в разных частях Европы назывались по-разному: Heilige Geest Tafels («столы Святого Духа») на гентском и других фламандских диалектах, tables des pauvres во франкоговорящих регионах; иногда их называли «блюдами для бедноты», как, скажем, в Барселоне — Plats dels Pobres. Где бы ни действовали эти организации, они ставили своей целью регулярную раздачу вещей или денег (в XIV веке денежная форма милостыни все чаще вытесняла натуральную). Хотя раздача милостыни была приурочена к определенным дням церковного календаря, эти организации не видели в бедняках всего лишь участников богослужения, чья роль ограничена приятием подаяния. Напротив, они стремились по-настоящему помогать нуждающимся. Особенно важно отметить, что ими часто руководили миряне, трудившиеся на благо общества под контролем церковных иерархов. А кое-где, особенно в городах Северной Европы, эти учреждения были подотчетны городским властям, которые не только обеспечивали отчисления в их пользу из городской казны, но и устанавливали для них порядок ведения расходных книг, проверяли вносимые в них записи и расследовали случаи злоупотреблений. Таким образом, одновременно с секуляризацией благотворительности протекал и другой процесс: рост ответственности тех, кто ею занимался, перед местными властями.

Порой городские власти и вовсе брали дело в свои руки, создавая городские фонды помощи неимущим. Эти фонды во многих отношениях были прообразами современных коммунальных благотворительных учреждений. Например, в бельгийском городе Монсе городской фонд помощи, куда стекались пожертвования горожан (как прижизненные, так и по завещаниям), выполнял множество полезных функций: устраивал похороны бедняков, оплачивал учебу в школе детей из нуждающихся семей, распределял среди низших слоев населения денежное и натуральное вспомоществование и, как во многих других городах, ссужал под невысокие проценты деньгами тех, кто имел работу. В 1318 году трое граждан Монса, назначенные городской управой распорядителями фонда, обязались также взять под свой надзор городские больницы. В течение XIV века власти в городах Нидерландов и Северной Италии все чаще брали на себя ответственность за состояние больниц; позже эта практика мало-помалу распространилась в Португалии, Кастилии и Англии. В некоторых случаях городские власти создавали новые благотворительные учреждения (ими была основана примерно четверть больниц, построенных в городах Священной Римской империи); в других — содействовали слиянию и упрочению заведений, испытывавших недостаток средств. Больницы в это время становятся более специализированными, сосредотачивают усилия на лечении конкретного заболевания или на оказании помощи членам какой-либо торговой или профессиональной группы.

В XIV–XV веках начинают также размываться границы между благотворительной и коммерческой деятельностью. Банкиры в разных частях Европы дают беднякам в долг под низкие проценты — особенно часто это происходит в Италии, где возникают monti di pieta
[12] , функционирующие как общественные ссудные кассы, выдающие краткосрочные займы. В 1351 году епископ Лондонский Михаил Нортберийский завещал тысячу фунтов, из которых велел выдавать годовые беспроцентные ссуды нуждающимся труженикам. Спору нет, в это время благотворительные и банковские учреждения не были должным образом обособлены друг от друга, однако точно так же не были строго разграничены светские и религиозные устремления людей, их духовная и мирская деятельность — или, скажем, государственный или частный надзор за благотворительностью. Городские власти или жертвователи-миряне часто приглашали для работы в основанных ими больницах монахов того или иного религиозного ордена; епископы и другие клирики, в свою очередь, охотно пользовались услугами мирян, поручая им управлять раздачей милостыни или «столами для бедных». Представители властей часто следили за тем, чтобы деятельность приютов и больниц подчинялась определенным правилам, или разрешали в судебном порядке споры между их обитателями и служащими. В разных городах отношения между властями и благотворителями складывались по-разному: где-то возникали конфликты, где-то они жили душа в душу. Однако общая тенденция обозначилась к XIV веку совершенно ясно: отцы города все решительнее брали богоугодные заведения под свой контроль. Происходило это главным образом под давлением ухудшающейся социально-экономической ситуации, вынуждавшей власти наиболее рационально использовать имеющиеся ресурсы, ограждать благотворительные организации от злоупотреблений их начальства и тем самым поддерживать общественный порядок.

Скверное управление больницами и приютами, многие из которых были очень скромными и плохо финансировались, еще более ухудшилось в период знаменитой чумной эпидемии, когда рентные и другие доходы резко снизились, да к тому же и сами деньги обесценились. Отчасти острота этих экономических проблем смягчалась ростом числа завещаний, в которых имущество жертвовалось на благотворительные цели. Как показывают тексты завещаний, составленных на рубеже XIV–XV веков, даже не слишком зажиточные люди очень часто оставляли свое имущество больницам и приютам, а также своим приходам или нищенствующим орденам и созданным ими учреждениям. Причиной было желание этих людей побудить как можно большее число бедняков молиться за их души. В самом деле, частные пожертвования все еще были мотивированы главным образом средневековыми представлениями о покаянии и искуплении грехов. Любимые народом проповедники то и дело призывали богатых горожан отказываться от своего добра и раздавать имущество бедным. И эти призывы находили отклик в сердцах купцов, которые зачастую вели ведомости расходов на благотворительные цели столь же скрупулезно, как сводили баланс в своих бухгалтерских книгах. Они и в раздаче милостыни видели нечто вроде контракта и взаимообмена. «Нищий, получающий материальную помощь, обязан, в качестве встречной услуги, молиться за своего благодетеля, — пишет историк Бронислав Геремек. — Эта точка зрения, согласно которой подаяние является чем-то вроде торгового контракта, не была со всей ясностью сформулирована вплоть до XII века, однако именно в ней коренится психологическая мотивация актов милосердия»
[13] .

Впрочем, позднему Средневековью не чужда и противоположная тенденция: возрастающее недоверие к побирушкам и нищенствующим проповедникам. К XV — началу XVI века страх перед бродягами, цыганами, пришельцами из дальних стран, преступностью бедняков становится все более откровенным. Обездоленность бедного человека, страдания, уподобляющие его Христу, уже не кажутся достойными похвалы. Гуманисты в своих сочинениях начинают высмеивать бедность и превозносить осязаемые преимущества богатства. В это время возрастает забота о сохранении социальной стабильности, и благотворительные институты втягиваются в еще более выраженный процесс секуляризации и последовательного реформирования. Хотя ключевую роль в этих реформах по-прежнему играют муниципалитеты, верховная власть также начинает относиться к благотворительным учреждениям более заинтересованно и взыскательно.

Реформирование и перестройка благотворительных учреждений в начале Нового времени

Реформы XVI века ознаменовали новый этап в развитии европейской благотворительности, ускорив процесс ее обмирщения и подчинения государственному регулированию и контролю. Истоки этих реформ часто обсуждались, причем рассматривались они с разных точек зрения: в них видели следствие Реформации и Контрреформации, подъема капитализма, секуляризующего воздействия гуманистической и юридической мысли, а иногда — всего лишь продолжение тех перемен, которые начались еще в Средневековье. Одно мы знаем точно: за сравнительно короткое время реформы резко продвинулись сразу в нескольких городах: в 1522 году — в Нюрнберге, в 1523-м — в Страсбурге, в 1525-м — в Монсе, в 1525-м — в Ипре, в 1527-м — в Лилле. Кульминацией стал долгожданный указ об имперской реформе, изданный Карлом V в 1531 году: этот указ освящал реформы, которые уже были проведены во многих городах Священной Римской империи, и придавал им законодательный характер.

Описание реформ в Ипре, которое приводит в своей книге Геремек, дает точное представление о том, что происходило в это время в разных городах: «Поворот в социальной политике, осуществленный в 1525 году в Ипре, опирался на хорошо знакомые ныне принципы: запрет на попрошайничество в общественных местах, организация помощи “подлинным беднякам”, борьба с бродяжничеством и создание городского фонда для покрытия административных расходов. Стержнем реформ, однако, было то, что отныне город брал на себя всю ответственность за организацию помощи бедным»
[14] .

В течение XVI века многие крупные города добились централизации помощи бедным слоям населения и взяли под свой контроль разношерстные благотворительные учреждения, зачастую устарелые и неэффективные. Пришлый люд и бродяги были выселены из городов, а трудоспособных побирушек заставили работать. Во многих городах были созданы централизованные фонды раздачи милостыни, опиравшиеся и на частные пожертвования, и на введенные специальные налоги. Такие города Северной Европы, как Ипр, Нюрнберг, Париж и Лион послужили примером для 60–70 других — и католических, и протестантских городов, где были проведены аналогичные реформы.

Эти муниципальные реформы в Европе были вызваны затяжной, длившейся никак не менее десятилетия чередой неурожаев (особенно голодными были 1521–1522 годы). Нельзя, однако, сказать, что мы имеем дело с первым опытом реформирования системы приходской помощи беднякам и благотворительных учреждений. Секуляризация благотворительной деятельности в 1520-х годах лишь ускорила процесс, начавшийся несколькими десятилетиями раньше. Еще в 1505 году в Париже лечебница Hôtel-Dieu была поставлена под контроль мирян, что вызвало конфликт городских властей с церковной верхушкой; а власти Гренобля в 1513 году пытались создать систему, объединяющую потенциал городских больниц и религиозных братств, однако завершить этот процесс консолидации удалось только в 1545 году. В 1520 году Франциск I (1494–1547) поручил реформировать больницы и королевские приюты Главному подателю королевской милостыни: ему было приказано назначить в каждый приход двух проверяющих — одного из клириков, другого из мирян, — которые должны были совместно осуществлять надзор за ходом реформ. Однако, как и в случае с Карлом V, реформы Франциска I лишь обозначили направления и возможности будущего вмешательства в дела благотворительных учреждений со стороны верховной государственной власти. В XVI веке тон в реформировании этих учреждений по-прежнему задавали муниципалитеты.

В Италии реформа благотворительности также продвигалась из города в город. Началась она довольно рано, еще в конце XIV века. В целом можно сказать, что в Италии городские и церковные власти гораздо легче взаимодействовали и успешнее сотрудничали друг с другом. В конце XIV века миланский герцог Джангалеаццо Висконти поставил все городские больницы и приюты под светский контроль и распорядился, чтобы в них предоставляли кров городским нищим. В первые годы XV века городские чиновники и клирики сообща трудились в «Officium Pietatis Pauperum» — учреждении, занимавшемся организацией помощи беднякам. В некоторых других итальянских городах — Брешии (1447), Милане (1448), Бергамо (1449) — были устроены больницы «общего попечения», подчинявшиеся централизованной власти. Традиционные религиозные братства часто объединяли свои усилия с приходскими и епархиальными церковными иерархами, стремясь перестроить благотворительную деятельность. В то же время возникали новые ссудные кассы для малоимущих, как, например, упомянутые выше monti di pieta. Распространение в Италии реформ, предложенных Тридентским собором, позволило благотворительным учреждениям продолжать свою работу в более привычном русле, не расходившемся с церковной доктриной. Больницы были поставлены под надзор епископов, а их администраторы из числа мирян были обязаны отчитываться перед епархиальным руководством; на епископов была также возложена ответственность за распоряжение имуществом, которое богатые горожане оставляли беднякам по завещанию.

В первых десятилетиях XVI века по тому же пути двинулась и Англия. Однако в середине века Реформация придала английским реформам существенно иной характер, предполагавший более глубокое вмешательство во все сферы благотворительности со стороны муниципалитетов и верховной власти, — особенно явным это вмешательство стало в 1530-е годы, когда были закрыты монастыри. В течение 1540–1550-х годов стройную систему приютов создали лондонские власти: в некоторых из них ухаживали за больными и немощными, один был предназначен для приема найденышей, а еще в один насильно помещали праздношатающихся и лиц без определенных занятий. В общем и целом, однако, ослабление монастырей и других средневековых богоугодных заведений побуждало англичан сосредоточить усилия на приходской благотворительности и пытаться упорядочить раздачу милостыни. Генрих VIII (1491–1547) издал указ, согласно которому каждый город был обязан учредить фонд для помощи бедным. Все добровольные пожертвования (о принудительном налогообложении речи не шло) следовало передавать распорядителям этих фондов, а не попрошайкам на улицах, за исключением тех случаев, когда последние явно принадлежали к некоторым особым разрядам — как, например, слепцы или матросы с потерпевшего крушение судна. История совершенствования помощи беднякам в Англии тесно связана с историей английских благотворительных учреждений и трастов, которую мы можем рассмотреть здесь лишь в общих чертах.

Основополагающим для понимания характера английской благотворительности после Реформации, а если говорить более широко — понимания той особой и весьма значительной роли, которую благотворительный сектор играет в этой стране и по сей день, является «статут о благотворительном пользовании» (1601). Преамбула статута чрезвычайно ярко отразила изменение концепции общественного блага. С одной стороны, в ней еще слышны отголоски трудов блаженного Августина, посвященных христианскому человеколюбию, с другой — она прямо реагирует на злободневные общественно-экономические нужды. В преамбуле перечисляются следующие благотворительные цели: помощь бедным, немощным, престарелым, больным и увечным солдатам и матросам; школам, колледжам и университетам; починка мостов, пристаней, гаваней, дамб, храмов, парапетов и проезжих дорог; обучение и материальная поддержка сирот; поддержка исправительных учреждений; содействие бракам неимущих девиц; помощь и поддержка молодых купцов, ремесленников, также и в случае их финансового краха; выкуп военнопленных и уплата штрафов за осужденных
[15] .

Целью преамбулы было не столько дать полный и исчерпывающий перечень допустимых целей пожертвования (в самом деле, тот список, который мы привели выше, опирался на долгую средневековую традицию), сколько указать, что понимание общественного блага должно отвечать некоторому четкому стандарту. По существу же статут был рассчитан на то, чтобы поощрить частную благотворительность. Статут призывал назначать специальных уполномоченных — епископов или других уважаемых лиц — и поручать им расследование тех случаев, когда желания жертвователя не выполнялись, имуществом благотворительного учреждения плохо управляли или противозаконно, не по назначению использовали его капитал. Уполномоченные наделялись весьма широкими правами: они могли составлять списки присяжных и вызывать в суд свидетелей. Их решения имели полную юридическую силу и могли быть отменены только лордом-канцлером по рассмотрении апелляции осужденного.

В течение XVII века были проведены более 1 000 расследований, следствием чего, судя по всему, стало укрепление доверия к благотворительному трасту как институту, способному служить на благо общества. Хотя историк В. К. Джордан, видимо, переоценил денежную стоимость имущества, которое в это время оставляли по завещанию, и других пожертвований, его общее заключение выглядит вполне обоснованным: «Следствием [работы уполномоченных] было то, что благотворительными капиталами в целом стали управлять, можно сказать, на удивление честно и умело, так что в короткий срок сложилась традиция высочайшего доверия к исполнению управителями их служебного долга»
[16] .

Правовая система, поощрявшая и защищавшая жертвователей, была не единственной причиной процветания благотворительности в Англии XVII–XVIII веков.

Наиболее значимой переменой этого времени был стремительный рост «коллективной филантропии», т. е. объединения ресурсов ради достижения общей цели, — модель, аналогичная той, что возникла в эпоху величайших перемен в сфере бизнеса, нечто вроде акционерной компании
[17] . Эти новые филантропические организации поддерживали своими пожертвованиями многие англичане, особенно те, кто располагал средним доходом или выбился в люди сравнительно недавно. При этом такие общества не подпадали под неявные ограничения, которыми сдерживалась деятельность благотворительных трастов. Надо отметить, что, несмотря на законодательную поддержку, полученную трастами после появления статута о благотворительном пользовании, в XVIII веке они были распространены не так широко, как в XVII веке и ранее. Новые благотворительные организации ставили перед собой самые разные цели. В начале XVIII века они прежде всего создавали бесплатные школы, где детей из бедных рабочих семей обучали основам христианской веры и элементарным навыкам чтения и письма. Была построена также сеть новых и хорошо оборудованных благотворительных больниц. Пять из них открылись в Лондоне между 1719 и 1750 годами: это были настоящие медицинские учреждения, где уход за больными сочетался с научной работой. Четыре из этих больниц были основаны ассоциациями, одна — частным лицом по имени Томас Гай. Он разбогател, занимаясь книготорговлей и издательским делом. Не только разбогател, но и сумел избежать разорения, своевременно продав акции «Южных морей» — незадолго до того, как эта компания лопнула. Более двух третей своего состояния Гай завещал на строительство больницы, которая по сей день носит его имя. Новые больницы и приюты были гораздо более масштабными заведениями, чем аналогичные учреждения в прошлом. Так, по словам одного историка, Приют для найденышей был «самым впечатляющим памятником, воздвигнутым в XVIII веке благотворительностью, — он мог обеспечить потребности примерно 6 300 детей»
[18] . И в Приюте для найденышей, и в Морском обществе, готовившем подростков и молодых людей к службе во флоте, жертвователи вдохновлялись гуманистическими побуждениями, но в то же время имели в виду выгоду, которую получало общество, получая в лице воспитанников этих заведений хорошо обученных и физически крепких работников.

Хотя большинство английских благотворителей XVIII века завещали свои средства уже существующим организациям и объединениям, на деньги, оставленные по завещанию, создавались и новые учреждения. Примерно половина новых трастов, основанных в XVIII веке, ставила целью помощь беднякам, остальные — строительство бесплатных школ, оплату обучения малоимущих, ссуды торговцам, выплату пособий и приобретение земельных участков для общественных нужд. Вот к каким выводам приходит исследовавший этот вопрос Дэвид Оуэн: «Благотворители в конце века стали более расчетливыми, более заинтересованными в конечных результатах своих усилий, и по меньшей мере некоторые из них более скептически смотрели на стоявшие перед ними задачи... На рубеже веков филантропы были настроены совсем мрачно, уже не мечтая легко и без особых затрат достигнуть поставленных целей, к тому же они и впрямь сталкивались со все большими проблемами в финансировании своих проектов»
[19] .

Хмурые или более благодушные, английские благотворители существовали в среде, по-прежнему поощрявшей любые человеколюбивые начинания. С середины XVI века в Англии сложилась модель благотворительности, самым существенным образом отличавшаяся от континентальной. Цели филантропической деятельности были весьма подробно описаны в статуте о благотворительном пользовании и последующих документах; создание соответствующих трастов и учреждений не требовало официального одобрения правительства и регистрировалось сравнительно просто; законодательные механизмы, нашедшие свое наиболее полное отражение в Акте о благотворительном трасте 1853 года и создании Комиссии по благотворительности, были рассчитаны на то, чтобы воплощать в жизнь намерения жертвователей и предотвращать злоупотребления; постоянно предпринимались усилия, чтобы упростить процедуры в Канцлерском суде и позволить трастам заново определять свои цели по мере того, как менялись потребности общества. В итоге сложилась настоящая культура филантропии: удобные законы, стабильный порядок управления, устойчивые традиции жертвования, гибкие организационные формы, эффективная система контроля и отчетности. Все это обеспечивало широкое поле деятельности для организаций, управлявшихся частными лицами и служившими общественному благу. Институты гражданского общества в Англии пользовались автономией, о которой нельзя было и помыслить в континентальной Европе, где упрочившаяся в XVIII–XIX веках государственная власть оказывала на благотворительные организации куда более сильное давление.

Благотворительность в условиях становления национальных государств

Хотя в XVI веке правящие монархи делали попытки поставить под свой контроль и реформировать практику благотворительности, а в XVII веке предпринимали дополнительные усилия по ее регулированию, основное бремя реформ ложилось на плечи муниципалитетов, верхушки приходов и церковных властей. Рождавшиеся национальные государства еще не располагали ни административными рычагами, ни финансовыми ресурсами, чтобы полностью взять на себя заботу о слабейших членах социума и другие важные общественные функции. Процесс формирования национальных государств на континенте тем не менее продолжался, и в течение следующих двух столетий экономические перемены, вызванные индустриализацией и резко возросшими темпами урбанизации, потребовали от правительств более решительных действий. Иногда государство само брало на себя попечение о благосостоянии незащищенных слоев общества, иногда буржуазия, промышленные рабочие и возникающие профессиональные группы изобретали новые способы облегчения жизни бедняков, создавая институты взаимопомощи. В это время на всем континенте были заново разграничены государственные и частные филантропические заведения. Были страны, где благотворительные учреждения интегрировались в растущий государственный сектор; были такие, где всемерно поощряли деятельность этих учреждений, обеспечивая им правительственную поддержку и высокую степень автономии; однако кое-где они подверглись притеснениям или вовсе были уничтожены. Новые европейские государства избирали для себя разное устройство, и, как следствие, благотворительность в них, как и некоммерческий сектор в целом, также были весьма не похожи друг на друга. И поскольку в XIX–XX веках история Европы становится историей различных национальных государств, для этой эпохи уже трудно делать какие-то обобщения относительно подобных учреждений. Лучше проследить их развитие для каждой отдельно взятой страны в специальном разделе. Однако и в этой главке нашего обзора мы можем кратко охарактеризовать исторические силы, определившие основные очертания гражданского общества в различных частях Европы. Даже на этом уровне можно выделить группы стран, практиковавшие схожие подходы к организации благотворительной деятельности.

Во Франции и некоторых других странах с преобладающим католическим населением и сильной монархической властью сформировалось новое понимание роли государства. В конечном счете вплоть до XX века эти страны практически свели на нет и частные благотворительные учреждения, и некоммерческий сектор в целом. Этатистская централизация и сквозной контроль сверху во Франции проявляются очень рано (впоследствии, с утверждением радикальных идей якобинцев, они еще более усилятся). И Людовик XIV (1638–1715), и Людовик XV (1710–1774) урезают привилегии старых благотворительных учреждений и запрещают создавать новые. Эти монархи считали, что они экономически неэффективны, а освобождение таких учреждений от уплаты налогов наносит ущерб королевской казне. Стремясь реформировать управление многих крупных филантропических заведений, короли выпускали указ за указом (процесс, увенчавшийся королевской декларацией 1698 года). Они вмешивались, можно сказать, в самую суть руководства этими учреждениями: обязанности членов правления формулировались теперь исключительно точно и подробно, а сами правления были реструктурированы: отныне в них трудились сообща представители приходских властей, городской верхушки, а также торговых и корпоративных групп. Продолжались также попытки внести большую упорядоченность в бессистемную и несогласованную благотворительную работу — с этой целью в различных французских городах создавались больницы общего назначения. Примерно то же, хотя в менее резких формах, происходило и в других абсолютных монархиях, где также во многих городах были созданы больницы общего назначения.

Беглый взгляд на больницу общего назначения города Монпелье, основанную в 1678 году, позволяет представить себе, как функционировало и с какими трудностями сталкивалось типичное благотворительное учреждение XVII века. Эта больница была весьма крупным многофункциональным заведением, рассчитанным примерно на 700 коек; большинство ее пациентов составляли маленькие дети. В период своего расцвета она еще и оказывала помощь на дому, обслуживая примерно четыре с половиной тысячи больных. В Монпелье, как и в других городах, новые больницы общего назначения выполняли также полицейские функции; они осуществляли розыск попрошаек, бродяг и преступников, отдавая их под суд и на расправу, которая в те времена зачастую была довольно жестокой: многие из этих несчастных надолго оказывались за решеткой. Следуя экономическим идеям физиократов, такие больницы занимались обучением людей производительному труду. Их финансовое обеспечение не исчерпывалось дарами благотворителей и традиционными пожертвованиями по завещаниям; больницы получали и другие, весьма разнообразные, доходы: специальные пошлины, отчисления из епархиального и городского бюджета, плату, которую вносили родители за содержание в больнице их детей, а также прибыль от продажи хлопчатобумажных, шерстяных и других тканей, произведенных в больничных мастерских (как видим, коммерческая деятельность некоммерческих организаций — вовсе не изобретение XX века). Однако все эти учреждения общего профиля так и не приблизились к подлинному решению проблем нищеты, болезней, угнетенного положения слабейших членов общества, безработицы. Не смогли они в конечном счете решить и проблему эффективного управления благотворительностью.

Злоупотребления в управлении французскими благотворительными учреждениями, не исключая и сравнительно новых больниц общего назначения и bureaux de charité («бюро милосердия»), стало причиной ряда расследований, проведенных королевскими чиновниками в 1754, 1764, 1770 и 1788 годах. Обнаружилось, что нормы, установленные для этих учреждений, не соблюдались, что члены их правления часто были коррумпированы, а ведение бухгалтерских книг и процедуры проверки оставляли желать много лучшего, — все это, разумеется, еще больше подорвало доверие к системе благотворительных институтов. Как и многие другие госпитали общего профиля, больница города Монпелье в 1770-х годах оказалась на грани банкротства. А к середине XVIII века государственные чиновники, похоже, совсем перестали верить в возможность реформирования системы больниц и приютов. Коммунальные и городские власти показали свою неспособность провести реформы, которых требовало государство. Более того, в течение XVIII века постепенно слабела и поддержка благотворительных институтов со стороны населения: объем пожертвований и завещаний в их пользу неуклонно уменьшался.

В этой ухудшавшейся обстановке мыслители эпохи Просвещения высказывали отрицательное отношение к благотворительным институтам как таковым. А. Р. Ж. Тюрго (1727–1781), представитель экономической школы физиократов, занимавший некоторое время пост министра финансов Франции, в своей знаменитой статье по данному вопросу, написанной для Энциклопедии, с пренебрежением отозвался об этих постепенно исчезающих заведениях, назвав их плодом «глупенького тщеславия».

«Общественная польза, — писал он, — вот высший закон. Не должно подрывать ее ни благоговейным преклонением перед произвольно истолкованным намерением благотворителя… ни опасением ущемить в правах известную группу людей — словно существует какая-то группа, сравнимая по своим правам с государством».

Он опасался, что благотворительные фонды постепенно могут аккумулировать все богатство страны. При этом он полагал, что средства, в них сосредоточенные, используются неэффективно и серьезно тормозят развитие национальной экономики.

Французская революция ускорила процесс сокращения благотворительных фондов и передачу их функций государству. В 1790 году Учредительное собрание сформировало Комитет по нищенству, который был настроен непримиримо по отношению к благотворительным учреждениям Старого порядка, полагая, что милостыня унизительна и недостойна разумного человеческого существа. Комитет предпринял меры по централизации общественной благотворительности и по более эффективному использованию средств, находящихся в распоряжении благотворительных фондов. По словам Колина Джонса, «Комитет по нищенству низвел благотворительность с высоты наилучшей христианской добродетели до уровня вспомогательного механизма по распределению помощи бедным внутри государственной финансовой системы»
[20] .

После революции церковное и иное благотворительное имущество было реквизировано и распродано как национальное достояние. Посреднические организации — профессиональные объединения рабочих, товарищества, а также благотворительные фонды — были запрещены законом Ле Шапелье в 1791 году. Приходские и малые городские благотворительные организации потеряли значительную часть своего дохода. Больницы и приюты на время были оторваны от церкви, их колокола умолкли, часовни заколочены, религиозные ордена распущены. И хотя революционные страсти довольно скоро улеглись и многие из ограничений, наложенных революцией на благотворительную деятельность, в течение десятилетия утратили непреложность, все же якобинская подозрительность по отношению к благотворительным капиталам и частным благотворительным учреждениям по-прежнему сохранялась. Якобинцы и их идейные наследники во Франции и других странах утверждали, что общественные объединения препятствуют деятельности государства и насильно присваивают себе права отдельных граждан. В течение всего XIX века завещание имущества на благотворительные цели регулировалось жесткими правилами, а образование новых благотворительных фондов было практически невозможно. И лишь в конце XIX века во Франции, несмотря на все препятствия, стали понемногу появляться новые благотворительные учреждения. Законы же, содержащие определение благотворительного фонда, регулирующие создание таких фондов и управление ими, впервые вышли во Франции только в 1987 и 1990 годах.

Если французский опыт развития благотворительности условно разместить на одном конце общеевропейского диапазона, а английский — на другом, то большинство стран окажутся несколько смещенными к «французскому» полюсу. Рожденный абсолютистской традицией, французский этатизм имел аналоги во многих других странах — и везде оказывал сходное влияние на развитие гражданского общества. В Испании уже в 1798 году Карлосом IV был издал указ, предписывающий распродажу всего недвижимого имущества, принадлежащего больницам и другим благотворительным заведениям. Португальские короли с конца XV века также постоянно делают попытки реформировать систему благотворительности: больницы укрупняются, в Лиссабоне и других городах создаются Misericordias, разрабатываются специальные законы, регулирующие имущественные и прочие права благотворительных заведений.

По мере роста числа благотворительных завещаний все больший объем имущества выходил из оборота, подпадая под закон «мертвой руки», что привело в 1796 году к новым законодательным ограничениям касательно имущества, завещанного на светские и религиозные цели.

Антитрадиционалистский пафос французской революции распространился с войсками Наполеона по всей Европе, где вследствие этого были установлены антиклерикальные режимы. В Бельгии, например, революционная атмосфера, воцарившаяся в обществе в конце XVIII века отнюдь не благоприятствовала развитию благотворительных фондов, профессиональных объединений и прочих посреднических организаций. Деятельность многих религиозных общин была приостановлена, частные лица потеряли право учреждать благотворительные фонды. Приход к власти либеральных и светских правительств в Испании, Португалии и Бельгии (позднее, правда, смещенных контрреволюционными монархическими силами) ускорил дальнейший распад благотворительной системы.

В 1893 и 1836 годах в Испании были проведены законы, требующие роспуска основанных еще в Средневековье благотворительных заведений и запрещающие создание новых; при этом законодатели исходили из убеждения, что забота о благе граждан есть дело государства, а не традиционных благотворительных институтов. Разрыв со средневековым прошлым оказался долгим. Лишь в 1978 году испанская конституция пополнилась статьей, гарантирующей право на создание благотворительных фондов; наступил конец почти двухвековому периоду нетерпимости по отношению к подобным частным заведениям. В Португалии в XIX веке была принята серия законов, препятствующих деятельности религиозных орденов, благотворительность стала светской, традиционные благотворительные учреждения были ликвидированы. И хотя в XIX веке изредка возникали отдельные благотворительные организации, все же фонды нового типа — среди которых наиболее известен фонд Калуста Гулбенкяна (образован в 1956 году) — стали систематически появляться лишь во второй половине XIX века. В Бельгии права на образование свободных ассоциаций формально были гарантированы Конституцией 1831 года, однако вплоть до 1921 года некоммерческие организации и фонды практически оставались вне закона. Проводя конкретный анализ, следует с осторожностью относиться к широким историческим обобщениям, игнорирующим особенности исторического развития отдельных стран. Вместе с тем в большинстве упомянутых стран сходная череда трансформаций: революция, контрреволюция, период государственного строительства — имела неблагоприятные последствия для благотворительного сектора экономики. Как будет показано ниже, этот сектор по-прежнему остается здесь относительно малым и неразвитым.

Гораздо более прочные благотворительные системы сложились в северных странах. Дания и Швеция, подобно Англии, не знали в эпоху Реформации ни продолжительных конфессионально-идеологических распрей и гражданских войн, ни национальной борьбы за независимость против иностранной оккупации — всего того, что оказало определяющее влияние на формирование католических государств юга. Реформация в Швеции и Дании не только не привела к экспроприации церковного имущества, но напротив — способствовала установлению связей между церковью и государством. Благотворительные заведения в этих странах с самого начала использовались для расширения социальной деятельности муниципальных властей. Уже в 1536 году датский король Христиан III объявил в коронационном манифесте обязанностью государства заботу о нуждающихся и ввел представителей клира в состав местных органов власти. Шведские монархи создавали собственные крупные благотворительные фонды, строили больницы и школы, постепенно расширяя государственный сектор экономики, которому в будущем предстояло играть все более значительную роль. После целого ряда пробных шагов датские короли в середине XVII века установили законы, позволявшие им надзирать за деятельностью благотворительных фондов, при этом они никогда не пытались установить полный контроль за имуществом в сфере частной благотворительности. Можно утверждать, что уже в первые десятилетия XVIII века правительства этих стран предприняли необходимые шаги, чтобы обеспечить государственными гарантиями осуществление формально выраженных намерений доноров-благотворителей. Позднее в том же столетии ученые юристы задались неизбежным вопросом: как и при каких условиях могут быть изменены первоначальные намерения донора? Выработка этих условий в Дании и Швеции привела к возникновению плюралистической социальной среды вокруг благотворительного сектора, получавшего поддержку со стороны государства, церкви и различных объединений, создаваемых средним классом. Вполне естественно, что средний класс стал финансировать благотворительную деятельность, не ограничиваясь традиционными piae causae (благотворительными учреждениями), определенными церковным правом, но гораздо более широко. Легитимность благотворительных фондов укреплялась по мере того, как ширившиеся в XIX веке массовые движения — в первую очередь рабочее, за трезвость, за отделение церкви от государства — использовали их для распространения своих идей.

Иная ситуация сложилась в Норвегии, относительно бедной и малонаселенной стране, к тому же долгое время лишенной самостоятельности: до 1841 года она была подчинена Дании, затем объединена со Швецией и лишь с 1905 года обрела полную независимость. Некоторые норвежские фонды ведут свое происхождение со Средневековья: в их основе — дары королей или церкви; другие возникли в XVIII веке из относительно небольших наследств, завещанных на образовательные цели или на поддержку бедных семейств — в пределах города или прихода донора-завещателя либо внутри его делового и профессионального окружения. Функцию управляющих завещанным наследством обычно выполняли чиновники муниципалитета в качестве местных представителей государственной власти. В самом начале XX века административная ответственность за фонды местного подчинения была возложена на мэров, окружных судей и других представителей местной власти.

Наиболее старые из благотворительных фондов Финляндии пережили разные времена: при владычестве Швеции отношение к ним со стороны шведской монархии было сравнительно лояльным, власти Российской империи, в состав которой Финляндия входила с 1891 по 1917 год, относились к этим учреждениям гораздо более настороженно и ограничивали их деятельность. Вплоть до объявления независимости Финской республики в 1917 году благотворительные фонды и частные благотворительные объединения могли быть созданы только с разрешения русского царя. Позднее, в 1930 году, в Финляндии был принят закон о благотворительных фондах.

Нарисовать обобщенную картину развития благотворительных фондов на территориях, вошедших в состав современной Германии, не представляется возможным. На протяжении большей части своей истории Германия была разделена на множество областей со своими центрами власти: княжеств, герцогств, различных феодальных земель, больших и малых городов. Образование единой немецкой нации шло очень неравномерно, отсюда и отношение к благотворительным фондам варьировалось в зависимости от места и эпохи. Вместе с тем все эти образования были объединены неким общим историческим опытом, который наложил отпечаток на все немецкие фонды и весь некоммерческий сектор экономики в целом. Падение Священной Римской империи в 1803 году положило конец относительной самостоятельности территорий, прежде составлявших федерацию. Имущество, ранее принадлежавшее церкви, нередко передавалось уцелевшим немецким государствам в качестве частичной компенсации за территории, потерянные в результате французской оккупации. Другая часть благотворительного имущества перешла в руки местных властей. В этих изменившихся условиях немецкие благотворительные фонды почти полностью утратили свою самостоятельность. Одновременно Фридрих Карл фон Савиньи и другие теоретики-правоведы разрабатывают общие юридические основы существования фондов. Предметом их размышления был вопрос о том, должны ли фонды иметь юридически независимый статус или следует подчинить их общественным организациям и муниципалитетам. Савиньи склонялся к тому, что фонды должны пользоваться независимостью, но при этом подчиняться строгому государственному контролю.

Эта ограничительная юридическая формула оказалась наиболее жизнеспособной в условиях объединительного процесса, происходившего в Германии. В конце XIX века благотворительные учреждения стали понемногу возрождаться. Разбогатевшие предприниматели создавали крупные фонды, исследовательские и культурные институты. Но подлинное время благоденствия для немецких фондов настало, когда состоятельные граждане осознали, что частная филантропия может стать не только полем для опробования различных социально-благотворительных инициатив, но также средством воздействия на государственную политику. На рубеже веков на средства этих граждан были также построены многие высшие учебные заведения в Лейпциге, Франкфурте, Кельне и Мангейме. В это же время были заложены многие известные поныне фонды. Самый знаменитый из них — фонд «Карл Цейс», основанный сотрудником Цейса Эрнстом Аббе. Первоначально предназначенный для финансовой поддержки Йенского университета, позднее этот фонд стал вплотную заниматься социальным обустройством заводских рабочих.

После Первой мировой войны состояние благотворительных фондов несколько ухудшилось. В 1918-м и последующие годы многие частные благотворительные учреждения были введены в состав организаций, имевших конфессиональную или идеологическую приуроченность, различных благотворительных союзов (Wohlfahrtsverbände). В 1930-е годы эти национальные структуры относительно легко встроились в корпоративистское государство национал-социалистов. В это же десятилетие еврейские фонды и рабочие организации были запрещены, затем большинство других фондов лишилось своих активов либо из-за долговременной гиперинфляции и экономической депрессии, либо вследствие разрушений, принесенных Второй мировой войной. Послевоенное разделение Германии легло тяжелым бременем на фонды Восточных земель. Лишь в последние десятилетия их численность и объем были восстановлены. Из 10 000 фондов, имеющихся сегодня на территории Германии, половина была основана после Второй мировой войны, около трети — после 1985 года.

Последовательно рассказать о том, какое место занимают благотворительные фонды в жизни Италии, будет нелегко, поскольку разнообразие здесь преобладает над сходством. В больших городах на севере Италии, таких как Турин, состоявший во владении герцогов (позднее королей) Савойи, реформы благотворительной системы проводились муниципальными властями и местными князьями. Эти реформы были во многом сходны с теми, что были предприняты во Франции, Испании, Португалии. И хотя все города-республики Севера в XVII веке подчинились автократическим режимам, все же привычка граждан к участию в жизни общества обеспечила существование благотворительных учреждений до XIX века. Юг Италии, напротив, оставался бедным, его экономика основывалась на сельских поместьях и сеньориальных привилегиях. В отличие от севера здесь так и не образовался сильный городской класс купцов, ремесленников, не было самостоятельных профессиональных групп. На юге не сложились институты, которые могли бы играть сколько-нибудь серьезную роль в политической и социальной сфере, как на севере. Гражданское общество в Северной Италии и по сегодняшний день остается недостаточно развитым.

Юг Италии испытал на себе влияние идей французской революции, долетевших сюда через Альпы и побудивших либеральные правительства ликвидировать многие гильдии и братства, ведущие свое происхождение со Средневековья. Вместе с тем эпоха Рисорджименто привнесла нечто новое в жизнь общественных организаций Италии. Дело в том, что «принцип гражданских объединений» был одним из важнейших для итальянского националистического движения. Он породил не только разного рода реформаторские группы и тайные революционные общества, но также профессиональные, научные и образовательные общественные ассоциации. После объединения Италии общества взаимопомощи и кооперативы заменили собой аналогичные товарищества, образованные еще в Средневековье торговыми и ремесленными гильдиями. Функции этих обществ остались неизменными: оказание помощи семьям умерших товарищей, организация похорон, обучение в вечерних школах, создание библиотечных абонементов. Кооперативное движение захватило все слои итальянского общества: существовали сельскохозяйственные, рабочие, потребительские кооперативы, общества вкладчиков. За три десятилетия, прошедшие после объединения страны, общества взаимопомощи и кооперативы стали основной формой добровольческой деятельности — гораздо более активной на севере, чем на юге. И хотя ни в конце XIX, ни в начале XX века благотворительная система Италии еще не аккумулировала больших капиталов, уже после Второй мировой войны возникло несколько крупных корпоративных фондов. Новый импульс развитию благотворительного сектора придали банковские реформы 1990-х годов.

Греция унаследовала богатые филантропические традиции от древности, но именно традицией была обусловлена и зависимость церковных фондов от государственного контроля. В области филантропии здесь никогда не проводилось четкой границы между церковью и государством, между общественным и частным сектором. Частные вложения шли на поддержку общественной деятельности, государственные фонды могли употребляться на церковные нужды, кроме того, частные благотворительные капиталы нередко отдавались в управление соответствующим государственным учреждениям. В последнее столетия правления Оттоманской империи было учреждено несколько новых фондов на деньги богатых греков из Западной Европы, жертвовавших немалые средства на благо своей родины. Эти фонды, по замыслу их учредителей, служили для сохранения культурного наследия, поддержки борьбы за независимость Греции от турков, для развития городов и деревень. Доноры этого типа заложили основу для формирования системы частных благотворительных фондов, находящихся под управлением государства. Они также создали сеть частных добровольческих обществ для реализации благотворительных программ. После достижения Грецией независимости многие завещания стали делаться непосредственно в пользу греческого государства — практика, продолжавшаяся вплоть до начала XX века. И хотя в 1920-х годах в Греции были созданы законодательные основы для защиты частных доноров, все же в XX веке автономный сектор развивался здесь довольно медленно.

Некоторые выводы

Приведенный очерк истории благотворительных фондов Европы не является самостоятельным научным исследованием, для этого он слишком краток. В нем лишь затронуты темы, которые заслуживают более строгого и подробного изучения.

- Какое словесное выражение получали в прошлом идеи благотворительности, филантропии, общества взаимопомощи, товарищества и им подобные?

- Каким образом — в формальном и структурном отношении — были институциализованы эти идеи в разные века и в разных странах?

- Как благотворительные институты взаимодействовали с муниципальными и государственными властями?

- Какую роль они играли в процессе государственной интеграции разных стран?

- Как отразились на них религиозные и междоусобные распри, социальные расколы и экономические разногласия?

- Как зависело существование благотворительных фондов от разных политических режимов и экономических условий?

- Каких результатов удалось добиться с помощью благотворительных фондов?

Хотя наш исторический очерк содержит больше вопросов, чем сам в состоянии разрешить, все же в нем выражен определенный взгляд на состояние современных благотворительных фондов. Во-первых, нам представляется, что такой фонд надо рассматривать не как застывшее юридическое лицо, но скорее как эластичный и гибкий орган, способный приспосабливаться к окружающей среде. Чтобы сохранить себя в любую эпоху и в любой обстановке, необходимо умение изменяться. Благотворительным фондам такое умение свойственно в высшей степени, поскольку само понимание общественного блага изменчиво, а граница между общественным и частным сектором все время перемещается. Поэтому мы рассматриваем благотворительный фонд как постоянно модифицируемый инструмент, служащий для повышения народного благосостояния, как средство постоянного обновления целей, стоящих перед обществом, пересмотра границ, разделяющих гражданское общество, государство и рынок.

Во-вторых, следует со вниманием отнестись к процессу изменения целей, мотивов и средств благотворительности. Благотворительные фонды возникали в истории по очень разным причинам, их учреждали ради славы или увековечения своего имени, по благочестию и ради спасения души, руководствуясь классовым сознанием или политической выгодой, — но также, несомненно, из альтруистических чувств, по благородству и щедрости к людям. Углубляясь в эти мотивации, начинаешь понимать, почему идея благотворительного института столь глубоко укоренилась в европейском сознании, и даже в тех странах, где традиция частной благотворительности по какой-либо причине прерывалась, эта идея лишь на время исчезала, но затем появлялась снова. По тому, как протекали эти процессы, можно судить также о той роли, которую благотворительные фонды играли в постоянно изменяющемся взаимодействии государства и рынка.

В-третьих, фонды должны быть рассмотрены не только в политическом, но и в более широком, правовом контексте. Несмотря на накопленное богатство, благотворительные институты не обладают полной самостоятельностью, так как зависят от законодательной системы и различных других регулятивов, выработанных государством, их богатство во многом определяется успехами других отраслей экономики. И несмотря на то, что управляются они частными структурами, фонды нельзя считать автономными учреждениями — рассматривать их следует в связи с конститутивными элементами того конкретного общества, в котором они функционируют. Прочное существование системы благотворительных фондов обеспечивается «накопленной» ими легитимностью, определяется ли последняя высокой ролью фондов в поддержании плюралистического гражданского общества или их способностью производить общественные блага, которые не в состоянии произвести государство и бизнес. Как было показано выше, фонды никогда не были защищены от государственного вмешательства. Не менее зависимы они и от доброй воли новых доноров, готовых создавать новые благотворительные учреждения и переводить свои средства на их счета. Как бы то ни было, для легитимного существования фондов необходима разумная социальная политика государства и высокая степень финансовой прозрачности. В долгосрочной перспективе легитимность фонда зиждется на его солидной истории, многолетней деятельности, направленной на благо общества. Но даже этого может оказаться недостаточно без широкой общественной поддержки, без готовности общества мириться с неординарным статусом благотворительных учреждений. Ведь их деятельность не зависит ни от рыночного спроса, ни от результатов политического голосования. Вместе с тем фонды не изолированы от действия рыночных сил и не гарантированы от возможного нежелания демократического большинства мириться с их существованием. Чем меньше общество знает об их истинной роли, тем большей опасности они подвергаются. Задача этой статьи — расширить наши представления о благотворительных фондах, поместив их в широкую перспективу изменчивой европейской истории.

[*] James Allen Smith and Karsten Borgmann. Foundations in Europe: the Historical Context, глава из книги: Foundations in Europe. Society Management and Law. Ed. by Andreas Schülter, Volker Then and Peter Walkenhorst. Bertelsmann Foundation. London, 2001. Печатается с небольшими сокращениями. Перевод с английского Алексея Григорьева.

[1] Цит. по: Hands, A. R., Charities and Social Aid in Greece and Rome, Ithaca, NY, Cornell University Press, 1968. P. 49.

[2] B. Laum. Цит. по: Hands, A. R., op. cit. P. 18.

[3] Цит. по: Hands, A. R., op. cit. P. 32.

[4] Seneca, Moral Essays, Vol. Ill, Cambridge, MA, Harvard University Press/Loeb Classical Library, 1989. С. 19.

[5] Seneca, op. cit. P. 5.

[6] См.: Constantelos, D. J., Byzantine Philanthropy and Social Welfare, New Rochelle, NY, Aristide Caratzas, 1991. P. 280.

[7] Цит. по: Mollat, M. The Poor in the Middle Ages: An Essay in Social History. P. 22.

[8] Mollat, M., op. cit. P. 39.

[9] Цит. по: Constantelos, D. J., op. cit. (Русский текст см.: Святитель Григорий Богослов. Слово 43. Надгробное Василию, архиепископу Кесарии Каппадокийской [http://abovo.net.ru/book/84138]).

[10] Mollat, M., op. cit. P. 107. (Латинские слова, приводимые М. Молла, выражают идею «всеобщности», «приобщения». — Примеч. ред.)

[11] Букв. «пятнадцать раз по двадцать». Эта лечебница могла принять триста больных. — Примеч. ред.

[12] Букв.: горы благочестия. — Примеч. ред.

[13] См.: Geremek, В., Poverty: A History, Oxford, Blackwell Publishers, 1994. P. 48.

[14] Geremek, В., op. cit. P. 139.

[15] Hammack, D. C. ed., Making the Nonprofit Sector in the United States, Bloomington and Indianapolis , Indiana University Press, 1998. P. 6.

[16] Jordan, W. H., Philanthropy in England, 1480–1660: A Study of the Changing Pattern of English Social Aspirations, London, Allen and Unwin, 1959. P. 117.

[17] Owen, D., English Philanthropy, 1660–1960, Cambridge, MA, Harvard University Press, 1964. P. 3.

[18] Цит. по: Owen, D., оp. cit. P. 53.

[19] Цит. по: Owen, D., оp. cit. P. 97.

[20] Jones, C., Charity and Bienfaisance, The Treatment of the Poor in the Montpellier Region, 1740–1815, Cambridge, Cambridge University Press, 1982. P. 166.

Филантропия с точки зрения этики

Джордж Герберт Мид

Журнал «Отечественные записки», № 4 (31) (2006), Тема номера: Эпоха благотворительности.

[*] В современной речи благотворительность означает одновременно и жизненную позицию, и действия, совершаемые не по обязанности. Какими бы внутренними обязательствами ни руководствовался благотворитель, получатель со своей стороны никаких требований предъявлять не может. Однако внутренние обязательства тем не менее существуют и даже частично ограничивают саму благотворительность, ибо благотворитель не может ставить под удар другие свои обязательства, проявляя чрезмерную щедрость в своем побуждении к благотворительности. Однако уже в самом этом побуждении содержится положительное требование по отношению к благотворителю — требование, которое он осознает, хотя, возможно, и не может до конца оценить его силу или определить критерий первоочередности удовлетворения многочисленных притязаний на его кошелек.

В основе обязательства благотворителя лежит человеческий порыв — оказать помощь тем, кто попал в беду. Этот импульс можно проследить и у низших по сравнению с человеком животных. Там он наиболее ярко проявляется в заботе о потомстве, однако встречается и в отношениях между взрослыми особями того же стада или стаи. Импульсы такого рода тесно переплетены с агрессивными в играх животных. Сила этого импульса среди людей порой вызывает порицание со стороны благотворительных организаций, которые стремятся придать этому порыву более рациональный характер. Доброта, проявляемая в виде благотворительности, является неотъемлемой частью человеческой натуры, одним из главных свойств, которым природа наделила людей. Человек, не ведающий великодушных порывов, — ненормальное и отвратительное явление.

Обязательство возникает только при наличии выбора: не только когда импульсы сталкиваются друг с другом, но и когда в ходе такого столкновения происходит их сравнительная оценка с точки зрения ожидаемых результатов. Мы действует импульсивно, когда все решает лишь сила самого порыва: мы либо вообще не думаем о возможных результатах действия, либо они не мешают нам осуществить наш порыв. Мы можем порицать такое импульсивное действие, но порицать лишь за то, что при совершении действия недостаточную роль играло представление о ценностях, которое могло бы способствовать разумному выбору.

Очевидно, что здесь мы имеем дело с областью, где может не быть простых и четких моральных решений. Насколько я должен противиться антипатии, которую я испытываю к знакомому? В каких-то ситуациях все достаточно ясно. Я должен отдавать ему долги. Если антипатия не вызвана недостатками его характера или отсутствием способностей, то она не должна влиять на мое решение отдать за него свой голос на выборах. Однако я не приглашу его спутником в путешествие или партнером в общественном деле, где важную роль играет взаимная приязнь. Между двумя этими крайними примерами существует масса ситуаций, в которых роль импульсивной составляющей в наших решениях определить довольно сложно. Влюбленность и свойственное ей поведение сплошь и рядом отмечены импульсивностью и — порой полным — отсутствием оценки возможных последствий.

Добросердечные порывы, которые заставляют нас оказывать помощь несчастным, относятся как раз к этой категории импульсивности — настолько безоглядной, что может порождать попрошаек, — в то время как организованная благотворительность возникла, чтобы привнести в осуществление наших порывов элемент рациональности. Придать благотворительности бóльшую рациональность — это значит, с одной стороны, четко проследить возможные последствия импульсивного акта милосердия, а с другой — тщательно изучить характер бедствия и нищеты внутри сообщества, с тем чтобы место бессистемного подаяния могла занять конструктивная работа по исправлению ситуации. Организованная благотворительность, однако, охватывает лишь небольшую часть той области, где проявляются наши добросердечные порывы. А проявляются они в наших отношениях с родными, близкими и друзьями, во всевозможных начинаниях с целью содействовать благополучию человека и облегчению его страданий, в «мелких, невидных деяньях любви и доброты» [1] , — и вряд ли многие из этих проявлений мы смогли бы объяснить наличием заранее обдуманной рациональной цели. Более того, во многих случаях рациональность добросердечного порыва способна лишь умалить, а то и вовсе испортить его ценность и красоту. Когда речь идет о доброте, мы оцениваем поступок и совершившего его человека прежде всего по искренности и силе порыва.

До сих пор я рассматривал добросердечные порывы, как если бы они находились на одной моральной плоскости с агрессией, сексом или голодом. Однако в повседневной речи доброта почти синонимична с добром. То, что это не просто восхваление доброты как средства извлечь для себя пользу, доказывает чувство внутреннего долга, которое, как я упоминал выше, лежит в основе наших филантропических наклонностей. Конечно, трудно, если вообще возможно, рассматривать глубинные импульсы нашей натуры изолированно. Импульсы, которые я назвал добросердечными, обычно в той или иной, пусть и малой, степени присутствуют в нашем отношении ко всем окружающим; однако такие импульсы могут полностью подавляться враждебным импульсом, когда мы стремимся вызвать страдания и смерть врага или же когда неприязнь и раздражение вызывают в нас к кому-то антипатию. В подобных ситуациях мы почти (или вовсе) не испытываем порыва помогать таким людям в их несчастьях, и наше отношение к ним не окрашено чувством долга поступать подобно добрым самаритянам. Это, однако, не отменяет чувства долга, вытекающего из наших социальных взаимоотношений: остаются экономические отношения, мы должны платить по долгам и исполнять другие взятые на себя обязательства. В подобных ситуациях, предполагающих экономические и иные социальные обязательства, мы не просто реагируем на стимулы, исходящие от других, — мы платим долги не только потому, что нас к этому принуждают. Мы ведем с собой разговор, даже того не желая, голосом кредитора и общества, и сами налагаем на себя данное обязательство. Благодаря нашему нравственному самосознанию, наше собственное действие становится стимулом для нашей же собственной реакции, и это действие-стимул проявляется следующим образом: мы мысленно выступаем в роли тех, кто требует от нас платежа.

Тот факт, что признание обязательства одновременно является признанием права, фактически означает, что индивид отождествляет себя с теми, кто предъявляет к нему требование. Ибо обязательство — это всегда требование, предъявляемое кем-то другим. Если кажется, что обязательство исходит от вас самих или ни от кого конкретно, то импульс к действию приобретает обязательную форму, только если вы говорите с собой в роли другого. В обязательстве ценности всегда приобретают личную форму. Так при осуществлении импульсов, в которых добросердечие не является главным элементом или отсутствует вообще, человек до определенной степени отождествляет себя с сообществом — настолько, чтобы налагать на себя те обязательства, которые он, в свою очередь, требует от других по отношению к себе. В таких ситуациях, как я уже говорил, обязательство не имеет прямого отношения к импульсу. Обязательство основано на той реакции сообщества, с которым индивид себя отождествляет, на его действие. И вот эти-то требования, которые предъявляют к индивиду другие, с которыми он себя отождествляет, и являются носителями ценностей, стоящих за поступком. Импульс к нанесению

удара или оказанию помощи, к примеру, сам по себе не несет ценностей. Ценности появляются лишь в результате действия. Когда импульсы вступают друг с другом в противоречие, то конфликт проявляется в виде столкновения целей, которые достигаются импульсами. Нельзя бить лежачего. И моральная оценка здесь возникает не только в связи со столкновением целей. Моральную составляющую в конфликт ценностей привносит мнение окружающих, с которым мы солидаризируемся. Должны присутствовать оба эти элемента: голос сообщества и наш собственный голос; упорядоченное общество, наделяющее нас правами и обязанностями, и мы сами, одобряющие или бунтующие.

В сфере организованной благотворительности наметился явный сдвиг в сторону обложения состоятельных граждан сборами для решения задач, стоящих перед организованной благотворительностью. Есть некий жизненный минимум, который обязано обеспечить общество, — причем в собственных интересах, а не только в интересах обездоленных. Благотворительный фонд города формирует бюджет, исходя не только из благотворительных импульсов, но и из чувства справедливости. Одним словом, благотворительность предполагает определенное бремя, которое общество должно нести при любых обстоятельствах. Те, кто имеет излишек доходов сверх насущных потребностей — вне зависимости от того, тронута ли их душа чужим страданием или нет, — в какой-то момент могут признать свою долю ответственности за исполнение подобного общественного обязательства. Как только будет достигнут этот этап, логически зазвучит требование, чтобы общество решало проблему благотворительности тем же путем, каким оно выполняет прочие свои обязательства, — посредством налогообложения.

В качестве примера можно привести обязательное страхование работников на случай нетрудоспособности по старости, болезни или безработицы. В подобных ситуациях ответственность общества за нетрудоспособность, а также потери общества от нетрудоспособности своих членов означают, что проблема нетрудоспособности выводится из сферы благотворительности. Здесь мы апеллируем уже не к милосердию, а к чувству справедливости. Обязательство вытекает из социальных ценностей, усвоенных индивидом как членом общества. Нравственный принцип уплаты налогов на данные цели ни в коем случае не исходит из милосердного импульса облегчить страдания тех, для кого предназначена подобная система страхования. Мой тезис заключается в следующем: если наш благотворительный импульс приобретает характер обязательства, то мы всегда имплицитно подразумеваем социальное устройства, при котором уплачиваемые нами на благотворительность средства будут передаваться получателям как нечто, что полагается им по праву или же необходимо им для достойной жизни внутри сообщества. Возможно, это покажется трюизмом, но нравственное мерило благотворительности следует искать в социальной ценности той пользы, которую благотворительность приносит получателю. В самом общем смысле благотворительность означает делать добро людям — особенно наиболее нуждающимся. Однако этика благотворительности не исчерпывается простым признанием благ, оказываемых нуждающимся. Во-первых, существует проблема, которую я уже затронул: благотворитель испытывает внутреннее обязательство, но общество не может требовать исполнения этого обязательства в приказном порядке. Вторая проблема — это критерий выбора при наличии нескольких потенциальных объектов благотворительности.

Изложенная выше позиция сводится к следующему: если человек испытывает не только импульс, но и обязанность оказать помощь человеку в беде, то он всегда имлицитно подразумевает такое социальное устройство, при котором само общество имело бы по отношению к этой беде некие моральные обязательства: так, например, в обществе, где промышленным рабочим предоставляется страховка, признается необходимость устранить бедствия, связанные со старостью, болезнями и безработицей. В противовес данному тезису существует и иная, поныне распространенная в некоторых кругах концепция, согласно которой страдания и нищета — это часть божественного замысла, где им отводится роль наказания и вразумления. Согласно этой доктрине, благотворительность — это почетный долг, которым Бог наделил человека и который может быть засчитан человеку в качестве добродетели. Я, тем не менее, смею утверждать, что даже за подобными формальными концепциями стоит взятая из притчи о добром самаритянине идея, что все нуждающиеся — это наши ближние, соседи; за церковной эсхатологией всегда стоял тезис Нагорной проповеди, что все люди — братья внутри одной большой семьи. Сострадая чужой беде, мы тем самым уже отождествляем себя с ее жертвами. В этом отношении человеческий милосердный порыв стоит выше животного импульса, из которого он развился. В человеке даже безотчетный порыв, который лишь немногим выше инстинктивной реакции, представляет собой реакцию самосознания, а самоощущение возможно лишь постольку, поскольку индивид разделил ощущения другого. Уже само слово «сочувствие» говорит об этом, равно как и призыв «поставить себя на его место» в попытке пробудить милосердие.

Мы называем такое сочувственное отношение гуманным, человечным, тем самым отличая его от импульса животных, ибо человеческое сочувствие в некотором смысле подразумевает участие в чужом страдании. Участие это проявляется в сопереживании страданию, а отнюдь не в стремлении его разделить, ибо первая наша реакция — это отшатнуться и отгородиться от объекта страдания. Мы чувствуем, как нам самим противно зло, и эти чувства пробуждают в нас милосердный порыв оказать помощь страждущему. Все это, однако, происходит на импульсивном уровне. Еще не возникло чувство внутреннего обязательства, ибо оно появляется только при столкновении ценностей. Даже отождествление себя со страждущим само по себе не выводит нас за рамки импульсивного желания облегчить чужое страдание. Тем не менее когда возникает такое сочувственное отождествление, оно отличается удивительной непосредственностью и остротой; с другой стороны, именно непосредственность и острота чувства мешают проявить его в рациональной форме. Одно дело захотеть оказать помощь конкретному страдальцу, и совсем другое — облечь это желание в долгосрочные планы по устранению социальных причин страдания. Человек, готовый протянуть монету голодающему безработному, вряд ли отождествит этот порыв с политической кампанией по страхованию на случай безработицы.

Вышеприведенная ситуация описывает отправную и конечную точку процесса принятия решений в некоторых сферах благотворительности. Поначалу действие совершается почти на импульсивном уровне — это практически бессознательный порыв оказать помощь в беде; сила этого порыва во многом зависит от того, до какой степени мы «ставим себя на место другого» или насколько остро в нас пробудилось сочувствие. Однако уже само то чувство, что заставляет нас ставить себя на место другого, вызывает не только желание помочь, но и осмыслить сложившуюся ситуацию. Возможно, страдание можно искоренить или хотя бы уменьшить. Проснувшийся в нас благотворительный порыв можно и нужно пробудить и в других, а еще лучше — постараться по возможности предотвратить зло. Нельзя поставить себя на место несчастного и при этом не задуматься над тем, какие условия позволили бы несчастья избежать. Как я уже говорил, непосредственным следствием участливого отождествления себя с другими является сопереживание их страданиям, а это немедленно вызывает в нас возмущение или критику по отношению к конкретным лицам или институтам, которые, по нашему мнению, несут ответственность за эти страдания. А отсюда неизбежен следующий шаг — к размышлениям о социальных условиях, при которых данное зло станет невозможно. Из этих размышлений рождаются планы — возможно, даже конкретные — по устранению источников несчастий бедствующих людей.

Этот крайне схематично очерченный переход от импульсивной благотворительности к социальным преобразованиям, с одной стороны, объясняет то неоспоримое социальное развитие, которое происходит во многих областях, а с другой, демонстрирует мировоззренческую и поведенческую структуру, которая стоит за нашими гуманными импульсами и порождает их этику и философию. Уже просто отождествляя себя с теми, кому хотим помочь, мы по логике нашей природы становимся поборниками социальных перемен. Мировые религии возникли по тем же причинам — из стремления к новым иерусалимам, где высохнут слезы, к нирванам, где не будет нужды. Во всех случаях этика благотворительности, безусловно, коренится в нашем неприятия зла и сочувствии к жертвам зла. Наш импульсивный порыв по оказанию помощи находится на одном уровне с импульсом собак, которые зализывали раны на теле Лазаря. Когда же мы отождествляем себя с Лазарем, то включаются защитные реакции, которые заставляют нас не только стремиться облегчать чужие страдания, но и осмысливать ценности и намечать планы социальных реформ.

Однако было бы ошибкой полагать, что мы ставим себя на место другого исключительно при проявлении добросердечия или милосердия. Когда мы нападаем на противника, мы тоже всеми своими мышцами ощущаем его реакцию, но это лишь усиливает напор нашей атаки и помогает отражать атаки врага; а при сознании своих прав мы отождествляем себя с другими, признающими это же право, людьми, постольку поскольку мы признаем это право за ними.

Эти виды отождествления себя с другими способствуют утверждению собственного «я» и осознанию своей индивидуальности, что в конечном итоге приводит сначала к отстаиванию собственных интересов, а на следующем уровне — к появлению чувства справедливости. Здесь отсутствует то сочувственное отождествление себя с другими, которое присуще милосердным импульсам. В последнем случае мы выражаем себя через оказание помощи и защиты. Как только этот импульс начинает преобладать, интересы другого становятся нашими интересами, и мы отстаиваем их как свои собственные. Когда мы отождествляем себя с другими и отстаиваем их интересы, мы подразумеваем такое общественное устройство, при котором борьба с конкретным злом будет столь же желательна для всех, сколь и для индивидуального благотворителя. Именно в ощущении этого подразумеваемого условия и кроется то внутреннее обязательство, которое мы испытываем при виде страдания или увечий, — испытываем, несмотря на то что современное нам социальное устройство напрямую может и не требовать от нас облегчать чужие страдания. Ощущение этого внутреннего морального обязательства может быть очень смутным — например, лишь в виде убеждения, что крайней нищете не должно быть места на земле. Ощущение это может принимать форму веры в потусторонний мир, светлое будущее или различные формы веры в навсегда оставшийся в прошлом золотой век.

Когда мы встаем на точку зрения другого человека, апеллирующего к нашему сочувствию, мы, по сути, действуем в его интересах, а не в своих собственных. Поэтому существует фундаментальное отличие такого поведения от агрессивных действий или актов сотрудничества, где реакция других людей тоже влияет на наше собственное поведение. В последнем случае можно сказать, что мы действуем в собственных интересах через понимание чужой точки зрения. Однако в случае сочувственного отождествления все совершенно иначе: мы воспринимаем как свое собственное желание жертвы несчастья избавиться от страдания или защититься от него, и эта защитная реакция становится главенствующей в отклике благотворителя. Он ставит себя на службу другому. Мы называем такое отношение бескорыстием, самоотверженностью или альтруизмом благотворителя. Но даже такая преданность чужим интересам не является обязательством, хотя именно так, скорее всего, ее будет трактовать этическая доктрина, в которой нравственность приравнивается к самопожертвованию. Чувство внутреннего морального обязательства появляется лишь тогда, когда мы оцениваем оказываемую бедствующему помощь с точки зрения затрачиваемых нами усилий и денежных средств. Польза, приносимая человеку, с которым мы себя отождествляем, будет больше, чем в том случае, если бы мы направили усилия и денежные средства на удовлетворение потребностей нашего собственного «я», а не на помощь нуждающемуся человеку. То, от чего я отказываюсь, — мелочь по сравнению с его нуждой. Это лишь начальная стадия в становлении нравственной позиции, и в случае с щедрым благотворителем может выглядеть скорее как оправдание импульсивного поступка, чем мотивация к такому поступку. Но даже в этой ситуации, где на первый взгляд присутствуют лишь дающий и берущий, все равно имплицитно подразумевается сообщество, в котором добро имеет универсальную ценность — «кого из них можно считать ближним тому, кто пострадал от разбойников?» Это имплицитное предположение становится эксплицитным лишь тогда, когда устройство и философия общества позволяют рассматривать других как ближних. Это стало возможным в результате генерализации пророческих заветов и заложенной в них концепции общества как детей Иеговы. В греческих городах-государствах гражданин мог реализовать себя в отношениях с другими членами общества лишь в политической и экономической сферах. Генерализация этих отношений в принципе была вполне возможна, но лишь в рациональных терминах, что было доступно очень немногим, и к тому же такая генерализация только определяла и закрепляла существующие отношения, а не меняла их. С упадком города-государства и появлением империи философ — неважно, раб или император — мог считать себя гражданином мира лишь постольку, поскольку мысленно бежал уз общественных отношений, вместо того чтобы чувственно в них встроиться.

Совершенно очевидно, что нравственное осмысление импульса по отождествлению собственных интересов с интересами других зависит от возможности реализовать такую свою позицию в обществе, в котором мы сформировались и которое жизненно необходимо для нашего собственного благополучия. В религии, в рамках церковной организации, может найтись место для группы людей, продавших все свое имущество и раздавших его бедным. Такие группы аскетов в некотором смысле являют собой пример желаемого общественного строя. С другой стороны, узкий и замкнутый характер этих монашествующих групп есть убедительное доказательство того, что их идеология не может стать принципом построения общества в реальном мире. К тому же бескомпромиссность такой идеологии отсекает благотворителей-мирян от какого-либо участия в программе социальных преобразований. Ценности этой идеологии — индивидуальные ценности: это богоугодные деяния, выражение надмирности и стремление к добродетели. С другой стороны, благотворительность можно рассматривать как средство воспитания благородных черт характера, участливости, добросердечия — словом, гуманности. В противовес формальному или требующему расплаты правосудию она предстает как милосердие. Можно привести массу примеров, когда мудрая сострадательная благотворительность способна спасти от социальных крушений, страдания и несчастий, а также способствовать улучшению социальных и материальные условий жизни попавших в беду людей. Именно в этих примерах благотворительность проявляет свои лучшие стороны и становится почти синонимом понятия добра. Это ценности, которые допускают поиск разумного баланса, если они вступают в противоречие друг с другом; они позволяют заново отстроить жизнь и материальное благополучие индивидов в рамках уже существующего социального устройства. Именно подобную помощь нуждающимся, подобное исправление несчастий, которые иначе были бы неизбежны при существующем состоянии общества, подобное улучшение положения «бедных, которые всегда рядом с вами» мы имеем в виду, когда говорим о благотворительности. Она расцвела при феодальных отношениях — которые в социальной сфере продолжают давать о себе знать и после исчезновения феодализма как политического явления. Noblesse oblige — этой фразой обозначалось некое чувство ответственности за зависимых от вас людей. В определенном смысле эта ответственность нашла институциональное выражение в рыцарстве. Поскольку между милосердными порывами и родительскими импульсами существует генетическая связь, особо ярко благотворительность проявлялась в ответ на страдания детей.

Однако и тут беды, которые исправляла или смягчала благотворительность, являлись частью общественного устройства, а внутреннее обязательство, которое чувствовали в себе благотворители, не вытекало из предписываемых этим обществом обязанностей. Мы вновь возвращаемся к вопросу об импликации общественного устройства в контексте внутреннего обязательства благотворителя. Тесная связь, всегда существовавшая между религией и благотворительностью, как мы видели, придала форму этой импликации; однако опыт человечества, особенно в последнее время, неопровержимо доказывает, что импликация проистекает из социальных отношений, которые религиозные доктрины сформулировали, но отнюдь не породили. Если мы попытаемся дать этой импликации самое простое и непосредственное определение, то оно будет выглядеть следующим образом: нужда, на которую мы откликаемся, — это та нужда, которую можно было бы победить, если бы разум нашего общественного строя и его институтов мог достичь имплицитно подразумеваемого в них развития. То есть в основе морального импульса, стоящего за обязательством совершать благотворительность, лежит не страдание, которое требуется облегчить, и не нехватка жизненных средств, которые необходимо предоставить, — в основе лежит определенный тип поведения и опыта, а также определенный тип личности, которые общество подразумевает, но не имеет возможностей реализовать. Например, моральный импульс к благотворительному пожертвованию на образование возникает не ввиду невежественности непросвещенных, а из убеждения, что жизнь полна смысла и что существуют глубинные ценности, которые смогли бы раскрыть этот смысл всем членам общества, если бы наше социальное устройство позволяло приобщить каждого к основам культуры и дать образование, проявляющее скрытые потенции.

Обязательность такого морального импульса обусловлена, во-первых, местом этих ценностей в отношениях между людьми, а также природой человеческого общества. Наука, искусство, религия и стиль жизни лишь позволяют выявить и эффективно воспользоваться этими смыслами и ценностями. Они являются реализацией благ, которые потенциально принадлежат всем членам общества. Культурные слои в какой-то мере имеют доступ к этим благам, в то время как широким массам путь к ним закрыт, хотя общество, благодаря своему социальному опыту и общественным отношениям, располагает средствами предоставить доступ к упомянутым благам. Во-вторых, эти средства предоставления доступа к благам все более широким общественным слоям невозможно изыскать просто за счет увеличения пропускной способности и функций уже существующих социальных институтов. Нынешнее общественное устройство не позволяет расширить средства предоставления культурных благ, а наши непосредственные социальные обязанности обусловлены общественным устройством, при котором мы живем. Привилегированные слои не могут поделиться своими привилегиями с остальными членами общества. Это было бы возможно лишь при более высоком развитии общества, ином воспитании и образовании. В нынешнем же обществе мы имеем возможность без зазрения совести наслаждаться тем, что с иной точки зрения является эксплуатацией людей, чья нищенская жизнь предоставила нам экономические и духовные блага, унаследованные нами в силу определенных условий. Если бы мы продали все наше имущество и раздали бедным, то это не изменило бы эти условия. Однако мы осознаем двусмысленный характер наших привилегий; более того, мы понимаем, что разум, благодаря которому возможно общество, требует дальнейшего развития, с тем чтобы можно было реализовать все потенциальные возможности жизни.

Именно это чувство общественной структуры, имплицитно присутствующей в современной действительности, не дает покоя щедрой натуре благотворителя и заставляет его испытывать чувство внутреннего обязательства, которое выходит за рамки любых обязанностей, предписываемых существующим общественным строем. Обязательство предъявляется идеальным миром, но это идеальный мир, который вырастает из существующего мира и его неоспоримых импликаций.

Можно до определенной степени конкретизировать обязательства, предъявляемые этим идеальным миром. Человек — это член сообщества, а потому является выражением обычаев и носителем ценностей этого сообщества. Обычаи проявляются в индивиде в виде привычек, а ценности — в виде добродетелей, и эти привычки и добродетели вступают в конфликт. В результате такого конфликта в человеческом социальном опыте происходит осмысление вещей и поиск рационального разрешения конфликтов. Рациональное разрешение конфликтов, однако, требует пересмотра как привычек, так и ценностей, а это приводит к выходу за рамки устоявшегося устройства общества. Возникает гипотетический образ иного общественного строя, который становится ориентиром поведения. Это социальный ориентир и потому он должен быть привлекателен для других членов сообщества. В терминах логики, создается дискурсивная среда, которая выходит за пределы конкретного общественного строя и тем самым позволяет членам сообщества при разрешении того или иного конфликта выйти за рамки существующего на тот момент общественного устройства и договориться относительно новых, измененных обычаев поведения и относительно пересмотра ценностей. Таким образом, рациональная процедура решения конфликтов создает некий умозрительный строй, который в той или иной степени абстрагируется от фактического общественного устройства. Это общественный строй, ибо его функция — совместные действия на основе совместно признаваемых правил поведения и совместных целей. Его требования — это требования разума. Это общественный строй, который распространяется на любого разумного человека, который реально или потенциально вовлечен в ситуацию, которую пытается разрешить разум. При этом создается идеальный мир, где действуют не материальные вещи, а правильные методы. Его требование одно: чтобы при рассмотрении всех связанных с конфликтом правил поведения и ценностей мы абстрагировались от устоявшихся привычек и ценностей, вошедших друг с другом в противоречие. Очевидно, что человек не может действовать как разумный член общества, если не станет частью этого более широкого сообщества разумных существ. Однако этическая проблема всегда конкретна и затрагивает лишь те привычки и ценности, что вошли в противоречие друг с другом. А во всем, что не касается данной проблемы, продолжается прежняя упорядоченная жизнь сообщества: остальные нормы и обычаи остаются нетронутыми, а предписываемые правила не подвергаются сомнению.

Требования идеального мира гласят, что индивид должен заново пересмотреть все ценности, устоявшиеся представления о которых были поколеблены в результате конфликта, и провести реконструкцию системы с учетом их всех. Так, ранее не подвергаемое сомнению право человека тратить собственное состояние на свои дела, семью и личные интересы вступает в конфликт с потребностью молодежи из неимущих классов в получении хорошего образования. Требования разума гласят, что необходимо рассматривать эти ценности вне их частнособственнического и классового характера, сдерживающего развитие детей из бедных слоев общества. Какое бы решение он впоследствии ни принял, отзывчивый человек сочтет своей обязанностью обдумать, каких результатов можно было бы добиться, если бы часть его богатства была разумно потрачена на обеспечение большего доступа к образованию. Такая-то сумма денег, абстрагируясь от претендующих на эти деньги интересов, способна обеспечить просвещение для множества людей и поднять уровень общественного образования. Лишь вступив в эту сферу, где можно беспристрастно оценить возможную пользу от жертвуемых средств, владелец средств способен решить, жертвовать или нет.

При этом совершенно ясно, что разум будет действовать в полной пустоте, если ценности просвещения — научные знания, эстетические оценки и человеческие связи — не примут формы, свободные от социальных ограничений. Понятие «мир свободного обмена идеями» знаменует такое освобождение культуры от классового подтекста. Это идеальный мир — идеальный не в том смысле, что ценности существуют в нем сами по себе, а в том, что плоды науки, искусства и человеческой солидарности могут и должны обрести формы, которые сделают их доступными любому уму и сердцу, способным на них откликнуться. Требования таких идеальных ценностей заключаются не только и не столько в том, чтобы расширить сообщество людей, ими пользующихся, сколько в совершенствовании освобожденных таким образом науки, искусства и человеческих отношений. До тех пор пока наука не станет дисциплиной, к которой получат доступ пытливые умы из любых слоев общества, она не станет по-настоящему научной, и до тех пор, пока плоды науки не будут формулироваться понятным для любого просвещенного ума способом, они не будут иметь универсальной ценности. Художественные творения и эстетическое восприятие должны достигнуть тех же форм универсальной объективности; человеческие отношения должны обрести такой вид, чтобы определяющим моментом в них стала общественная польза. Тогда разум становится средой, где можно сравнивать ценности отвлеченно, абстрагируясь от ситуаций, в которых они вошли в конфликт друг с другом; и внутри этой беспристрастной среды появляется возможность пересмотреть ценности, а также и наше поведение, ими обуславливаемое.

Более того, ряд этих ценностей, такие как наука и искусство, обретают форму, которая делает их доступными любому уму с соответствующим образованием и подготовкой. То есть им придали форму, которая абстрагирует их от препятствий, воздвигаемых на пути широких слоев общества из-за экономических, феодальных и культурных классовых различий. В результате возникает некий «демократический идеал» по устранению таких препятствий. Как раз в этой области наиболее активно и проявляется роль благотворительности — не в запуске грандиозных планов социальных преобразований, а в содействии конкретному устранению подобных препятствий; и, насколько я понимаю, внутреннее обязательство, которое ощущает в себе благотворитель, — это требование устранить такие препятствия. Общество в его нынешнем виде не может сделать это требование обязательным. Речь идет лишь о растущем осознании, что общество несет ответственность за организацию собственных функций и структуры таким образом, чтобы имеющиеся блага стали доступны для всеобщего использования. Мы называем это несколько расплывчатым словом «прогресс». Благотворитель видит в конкретной ситуации возможность движения в этом направлении, и возможность эта может превратиться для благотворителя в осознанный долг.

[*] George Herbert Mead. «Philanthropy from the point of view of ethics», in E. Faris, F. Laune and A. J. Todd (eds), Intelligent Philanthropy (Chicago 1930), pp. 133–148. Перевод с английского Никиты Дунаева.

[1] Цитата из стихотворения Уильяма Вордсворта «Строки, написанные на расстоянии нескольких миль от Тинтернского аббатства при повторном путешествии на берега реки Уай» (перевод В. Рогова). — Примеч. ред.

Неудовлетворенность филантропией

Роберт Пэйтон

Журнал «Отечественные записки», № 4 (31) (2006), Тема номера: Эпоха благотворительности.

Филантропия: добровольное действие на общее благо.

Делай все возможное, дабы казаться добрым, ибо это может сослужить тебе великую службу. Ну а поскольку у неверного впечатления жизнь короткая, долго казаться добрым, не будучи таковым, тебе вряд ли удастся.

Франческо Гвиччардини

Максимы и размышления

«Самая лучшая филантропия, та, которая приносит наибольшую пользу и наименьший вред, питает цивилизацию в самой ее основе, способствует умножению здоровья, справедливости и счастья, — и это совсем не то, что обычно называют милосердием. По моему разумению, это употребление сил, времени или денег, тесно увязанное с реальной властью нанимать людей на работу, за которую достойно платят [2] , а также с привлечением доступных ресурсов и их наращиванием, с предоставлением возможности сделать выбор в пользу развития и здорового труда тем, кто раньше такого выбора не имел. Простая раздача денег никак не может сравниться с подобными долгосрочными и целенаправленными действиями.

Если, как я привык думать, последнее утверждение верно, то сколь же неохватно филантропическое поле! Мне могут возразить: но ведь есть насущные, неотложные потребности, и такая филантропия их не способна удовлетворить. Принять подобную точку зрения я никак не могу. Человек, который полагает, что на добрые дела довольно и одного воскресенья, мало пользы может принести своей стране. Люди занятые, деловые часто оправдывают себя тем, что большинство нуждается именно в такой сиюминутной помощи. Однако я знаю и других, для кого масштабная, целенаправленная, устремленная в будущее деятельность есть воплощение их жизненного принципа. Начинания этих людей зачастую были связаны с огромным риском, наталкивались на глубочайший скептицизм, но они преодолевали все трудности, ведомые не личной выгодой, а идеей общего процветания» [3] .

Небольшая книга Рокфеллера изобилует подобными соображениями, изложенными просто и ясно. Следует согласиться с Рокфеллером, что «наиболее успешен тот, кто сослужил человечеству наибольшую службу», поскольку с этим солидарно большинство и уже Маймонид [4] утверждал, что высшая и самая чистая форма милосердия — это взять человека в свое дело, дать ему честную работу, которая обеспечит его существование.

До февраля 1987 года я был лично, хотя и пунктирно, если можно так выразиться, связан с Джоном Д. Рокфеллером. В 1911 году основанная им компания «Стэндард Ойл» была разделена на 34 компании [5] . Одна из них, «Стэндард Ойл оф Нью-Джерси», в 1972 году преобразованная в «Эксон Корпорейшн», предоставляла средства для работы фонда «Эксон Эдьюкейшн» (где автор проработал два десятилетия. — Примеч. ред.).

«Если мы сможем научить людей помогать самим себе, мы искореним многие проявления зла в этом мире» (с. 98). Книга вышла в 1908 году, к тому времени Рокфеллер уже внес 35 млн. долларов на учреждение Чикагского университета.

«Я убежден, что основная причина экономического неравенства людей лежит в неравенстве личностей, и единственное, что мы можем сделать, это содействовать приобретению многими качеств сильной личности. В нормальных условиях тот, кто обладает сильным телом, умом, волей, характером, никогда не будет испытывать нужды. Однако развить эти качества самостоятельно человек не в состоянии, и самое большее, что может сделать для него другой, это, как я уже говорил, помочь ему помогать самому себе» [6] .

Рокфеллер, и не только он, полагал, что средством приобретения подобных качеств является образование. Другие же считают, что во главу угла надо ставить религиозное воспитание, поддержку института семьи, спорта, способствующего развитию соревновательных способностей. Третьи говорят о «культурных ценностях». Например, британский экономист П. Т. Бауэр полагает, что отставание в развитии стран Третьего мира напрямую связано с тем местом, какое в тамошней системе ценностей занимает экономическое преуспеяние. Никакое централизованное планирование, утверждает Бауэр, не способно преодолеть эту, имеющую глубокие исторические корни, культурную установку.

На мой взгляд, и Рокфеллер, и Бауэр в одном безусловно бы согласились: более всего бедные страны нуждаются в смене представлений (качеств личности, по Рокфеллеру), переоценке роли экономической активности в жизни человека.

Обе главные политические партии США едины в том, что любому обществу необходим мощный частный сектор экономики, который способен обеспечить работой практически всех. Акценты они, правда, расставляют по-разному, особенно во время предвыборных президентских кампаний. Это касается прежде всего вопроса, кому какая часть общественных благ достанется, но не только. Разные мнения высказываются и по поводу самого принципа распределения благ. Рокфеллер писал: «Единственное, что приносит долгосрочную пользу человеку, — это то, что он делает для себя сам. Деньги, которые приходят к нему без усилий, как правило, не помогают, а наоборот, становятся источником всяческих бед» [7] . Собственное достоинство, значение которого трудно переоценить, это прежде всего самопомощь. «Помогая людям помогать себе самим, мы обеспечиваем им постоянное благоденствие».

Истинность идей, подобных рокфеллеровским, сегодня часто ставится под сомнение, отсюда и неудовлетворенность современной филантропией. Добывание денег, погоню за прибылью многие уже не готовы считать чем-то сверхценным. Экономическая активность для них есть нечто куда менее благородное, нежели интеллектуальный труд, тем более творчество. Капитализм они обвиняют в разрушении высших ценностей.

Герберт Маркузе писал, что все мы наделены «чувствительностью, творческим воображением и склонностью к игре, и в этих наших свойствах заключена великая преобразовательная энергия. Она способна полностью изменить наши города и села, восстановить, когда будет покончено с насилием все разрушающей капиталистической индустриализации, естественную природную среду, обеспечить приватность, автономию индивида, его спокойствие, избавить нас от постоянного шума, необходимости слушать то, что нам навязывают, принудительного общения, грязи, уродства. И это — я не могу подобрать достаточно сильных слов — отнюдь не мечтания какого-нибудь сноба или романтика. Биологи установили, что все перечисленное — есть потребности естественные, и пренебрежение ими, их извращение, действия вопреки им, что и отличает капиталистическое общество, уже нанесло вред человеку, и не только в переносном, но и в самом прямом медицинском смысле.

Я верю, что только в такой преобразованной вселенной люди могут быть по-настоящему свободными и между ними установятся человеческие отношения. Я верю, что такой будет вселенная, выстроенная в соответствии с учением Маркса о социализме. Причем удовлетворение эстетических потребностей человека должно быть целью не отдаленного будущего, а каждого этапа преобразований…»

Рокфеллер считал, что независимо от характера работы и работодателя отсутствие сильной индивидуальной мотивация, заинтересованности разрушает личность. И формула «право на труд» означает, что работа должна быть предоставлена человеку, невзирая на его желание или нежелание зарабатывать себе на жизнь.

Два промежуточных вывода:

1. Социалистические общества организованы таким образом, что в них государство по определению берет на себя ответственность за благополучие всех и каждого в отдельности. Социализм, сколько можно судить, следует отнести к такой форме политической организации, в которой филантропии, и это декларируется, вообще нет места.

2. В социалистическом обществе меняется само содержание понятий «самоценность» и «собственное достоинство человека». И то и другое обретают здесь не через индивидуальный труд, что полагал необходимым Рокфеллер, а даруется государством.

Я подчеркиваю это положение, поскольку считаю его принципиальным для нашей дискуссии. Те, кто думают, будто частная филантропия аналогичным образом лишает человека воли к труду, избавляя его от необходимости стоять на собственных ногах, очень далеки от верного понимания того, что такое независимый сектор.

Впрочем, он не является неким монолитом. В нем присутствует напряженность между теми, кто видит задачу филантропии в том, чтобы государство в конце концов взяло на себя большую часть забот об удовлетворении нужд каждого отдельного гражданина (о чем я говорил выше применительно к социализму), и теми, кто думает, что частная филантропия сама по себе социальная ценность и что ни государство, ни рынок еще не есть человеческая общность, которая немыслима без сострадания.

Давая название своей статье, я, конечно же, держал в голове «Неудовлетворенность цивилизацией» Зигмунда Фрейда. А мог бы воспользоваться заголовком другой его работы: «Будущее одной иллюзии», поскольку некоторые относятся к филантропии, как к чистейшей воды иллюзии, считая, что таковой ее делает несовершенство человеческой природы. Марксисты вообще объявили филантропию «буржуазным лицемерием», идеологическим трюком, с помощью которого власть имущие скрывают свою эксплуататорскую сущность.

Внутри же филантропического сообщества против нее выдвигается одно серьезное обвинение. Суть его в том, что филантропия забыла о своем изначальном предназначении — помогать бедным, и тратит свои ресурсы на то, чтобы развлекать богатых и доставлять им удовольствие [8] . На это возражают, что такой поворот от «насущной благотворительности» вполне естествен и объясняется существенным расширением государственных программ социального обеспечения.

Произошел и другой значительный поворот: независимый сектор стал проявлять политическую активность. Согласно одной из стратегий, главная цель филантропической работы состоит в распространении идей, которые со временем должны получать законодательное оформление. И тогда уже задачи помощи бедным или поддержки искусства будут решаться с помощью узаконенного государственного финансирования.

Другая стратегическая перемена ярко отражается в активном участии в работе независимого сектора, о чем свидетельствует возникновение многочисленных организаций, нацеленных на один проект, причем некоторые из них тесно связаны с соответствующими политическими действиями.

Будучи практиками, мы прилагаем большие усилия, чтобы научиться решать конкретные задачи. Однако проблемы, которые стоят на повестке дня филантропических организаций, носят глобальный характер, поскольку это те же самые проблемы, с какими сталкивается наше общество и весь мир. Все мы решаем одну и ту же задачу: как благо индивида, его интересы увязать с интересами всего общества.

По сути наша работа заключается в борьбе за душу человека, хотя мы и редко говорим об этом. Отчасти потому, что слишком заняты текущими делами, отчасти потому, что звучит это чересчур пафосно.

Не случайно воспоминания Дж. Д. Рокфеллера производят сейчас такое сильное впечатление — он-то как раз даже не задавался вопросом, зачем все эти усилия.

Конфликт ценностей

Именно в этом контексте следует рассматривать пятилетней давности Доклад Организационного комитета нашей организации, в котором обозначены роль и задачи независимого сектора на тот момент. Комитет готовил этот документ не для того, чтобы вокруг него развернулись споры и дискуссии, его целью было наметить общие задачи.

«Не отрицая бесконечного разнообразия и плюрализма независимого сектора, Комитет видит острую необходимость в том, чтобы обозначить некоторые ценности, которые он намерен отстаивать:

- самоотверженность,

- ценность и достоинство человека,

- личная ответственность,

- терпимость,

- свобода,

- справедливость,

- гражданская ответственность».

Для утверждения этих ценностей, говорится в Докладе, независимый сектор должен «поддерживать разнообразие личного выбора человека», укреплять традицию создания добровольных ассоциаций, быть «колыбелью новых идей, новых течений в искусстве и т. д.», а также экспериментальной площадкой. Независимый сектор как целое предлагает альтернативы государственным программам, «помогает беспомощным обрести уверенность в себе», дает людям возможность быть услышанными в дискуссиях по общественным проблемам. Правильно функционирующий независимый сектор «производит» просвещенных избирателей, которые относятся более требовательно к работе государственной машины и более ответственно к распределению ограниченных ресурсов.

То есть в Докладе соблюден баланс между взглядами Дж. Д. Рокфеллера и Герберта Маркузе; он объединяет ценности, которые нечасто пытаются объединить и которые с большим трудом объединяются гармонически.

Нынешнее состояние независимого сектора таково, что дальше он может развиваться по одному из двух путей. Первый — оставить все как есть, пренебречь глубокими философскими расхождениями в том, что касается самого духа сотрудничества, позволив независимому сектору сосредоточиться на решении конкретных исследовательских и образовательных задач. Второй путь: превратить независимый сектор в постоянно действующий семинар, на котором сталкиваются разные системы ценностей. Кто-то возразит, что второй путь напрочь исключает первый, что мы погрязнем в бесконечных дебатах и уже не сможем определять будущее филантропии. Кто-то скажет, что, пойдя по первому пути, мы неизбежно отойдем от основополагающих ценностей филантропии, и они будут подменены ценностями фискального характера.

Я лично решительно высказываюсь в пользу второй альтернативы, т. е. планомерных исследований ценностей, принципов и целей филантропии, а также в пользу более глубокого понимания основ нашей работы. Будущее филантропии в самообновлении, как понимал этот термин Джон Гарднер. Самообновление не может быть результатом механического копирования сложившейся практики, оно приходит, когда обретают новую жизнь вроде бы избитые или, напротив, ранее не понятые идеи. Самообновление возможно, даже несмотря на то, что в жизни благо часто становится причиной стресса и растерянности.

«Конфликт хорошего с хорошим — вот корень наших проблем. Любовь входит в противоречие с долгом, порядок со свободой, искусство с дружбой, справедливость с благоразумием, доброта с честностью — и отнюдь не только в редкие, драматические моменты принятия судьбоносных решений, но и в обычной, повседневной жизни. Однако нам как-то удается справляться с этим, договариваясь, идя на компромиссы, иногда через сублимацию, комбинирование, самопожертвование» [9] .

К примеру, Организационный комитет поощряет новаторство и эксперимент в искусстве. Но как примирить тех, кто любит Моцарта, и поклонников Джона Кейджа? Да, мы делаем выбор, но и не провоцируем конфликт — предоставляя средства для исполнения обоих.

«Следует постоянно иметь в виду, — пишет Рокфеллер, — что денег для духовного развития человека всегда не хватало и всегда не будет хватать. Тем важнее, чтобы поступали они как можно в больших количествах и использовались максимально эффективно!» (с. 90). Выше, в той же главе, Рокфеллер говорит, что «мы вправе просить наиболее способных людей, чтобы они тратили больше времени, интеллектуальных усилий и денег ради общего благополучия. При этом я не настолько самонадеян, чтобы давать рецепты, как именно должен поступать каждый конкретный человек» (с. 90).

Филантропия традиционно плюралистична. В этом отношении она сильно напоминает рынок. То есть в ней не только существует согласие по поводу того, что не может у всех ответов быть один источник, но и что ни один источник не заинтересован в том, чтобы поставить все вопросы.

Соединенные Штаты — плюралистическое общество, это общепризнано. Но разные люди подразумевают под этим разное. Один польский писатель, рассуждая в ходе недавней дискуссии о плюрализме, говорил исключительно о децентрализации власти. Он и представить не мог, сколь значительна здесь роль частного и некоммерческого секторов, являющихся примером здоровой конкуренции — взаимодействия ценностей и интересов, т. е. плюрализма.

Некоторые видят достоинство защищаемого нами плюрализма в том, что он предполагает наличие альтернативы всегда и всему. Мы понимаем политику гораздо шире, чем просто процесс управления.

«Основные постулаты плюрализма таковы:

1) общество в основном составляют разнообразные группы, сплоченность которых обеспечивает то, что они понимают как свои ”интересы”;

2) для отстаивания и своих интересов эти группы используют собственные ресурсы, позволяющие им влиять на чиновников и политиков с целью провести какой-то закон, добиться принятия определенного решения и т. п.;

3) конфликты и конкуренция между группами сдерживаются молчаливым соглашением о соблюдении ”правил игры”, закрепленных соответствующими законами и обычаями;

4) если политические группы должны оставаться в социально приемлемых рамках, то чиновники и лидеры — в рамках ”переговорной политики”, важнейшими формами которой, да и публичной политики как таковой, являются сделки и компромиссы».

Далее Уолин отмечает, что из двух главных ценностей «плюрализму, видимо, более свойственна терпимость» [нежели компромисс]. Терпимость в современном мире — результат призыва к терпимости религиозной, уже Джон Локк «относил совесть и собственность к понятиям одного порядка» и считал, что экономические ассоциации должны иметь те же права, на какие всегда претендовали религиозные объединения. Адам Смит также полагал, что конкуренция между малыми церквами принесет те же выгоды, что и конкуренция между малыми предприятиями: «Эту незримую руку можно заставить работать на достижение политического порядка, как она работает на экономическое процветание».

Будущее американского общества, с его приматом плюрализма, Уолин оценивает весьма трезво: «Если в целом общество все же смотрит в лицо будущему — с его убывающими ресурсами, тающими надеждами, будущему, которое наверняка потребует ”трудных решений”, то убедить хорошо организованные отдельные группы согласиться с такими решениями будет очень непросто. На протяжении более двух веков политика этих групп была нацелена на то, чтобы всячески защищать собственные интересы, и главное, все это время они пребывали в циничной уверенности, что любое “трудное решение” отнюдь не одинаково трудно для всех групп и классов, и более могущественные наверняка постараются снять с себя часть ноши. А коли так, зачем другим соглашаться на такое решение?» (c. 258).

Уолин цитирует политических мыслителей, которые некогда отстаивали принципы плюрализма, а теперь пришли к выводу, что «нам необходима… власть, стоящая над схваткой, над групповыми склоками, причиной которых является эгоизм…», достаточно сильная, чтобы заставить эти группы соблюдать порядок: «Плюрализм также дискредитировал представление о том, что у нас есть общие ценности, которые мы могли бы коллективно развивать, помимо национальной обороны. Существуют лишь общие средства, которые мы можем использовать для достижения индивидуальных, групповых, корпоративных и классовых целей».

Тут я хотел бы сделать два замечания. Первое: филантропическая традиция как раз предлагает нам такие ценности, которые мы могли бы сообща разделять и пестовать. Второе: общность средств, которыми мы пользуемся, свидетельствует о возможности выработки общих ценностей.

К тому же американский плюрализм представляется мне явлением более сложным, чем его изображает Уолин. Он исходит из того, что экономические интересы подталкивают группы к политической деятельности. Однако плюрализм в независимом секторе – отнюдь не слабенький, маргинальный придаток могущественной системы, объединяющей группы, каждая из которых имеет свои интересы. Некоторыми группами, причем наиболее эффективными, движут вовсе не экономические интересы, по крайней мере в том смысле, в каком их принято понимать. Именно тогда, когда эти группы поднимаются над узкоэгоистическими интересами, действия их приобретают наибольшую убедительную силу. Что бы ни говорили политологи и экономисты, независимый сектор имеет серьезное влияние именно благодаря убедительности своей моральной позиции.

Независимый сектор демонстрирует многочисленные примеры непрямого политического и экономического влияния. «Бессильные» в наше время доказывают, что обладают гораздо большей силой, влиянием и эффективностью, чем мы привыкли думать.

Допущенные и недопущенные

В заключение стоит сказать несколько слов о способах приобретения влияния внутри независимого сектора.

Как я понимаю, самым болезненным для независимого сектора является вопрос членства. С ним связан не только вопрос секторального баланса (число доноров к числу дотируемых), но и все трудные вопросы, касающиеся того, что же именно следует считать общественным интересом. Допуск одной организации в некую ассоциацию может свести к нулю возможности другой. Ассоциации независимого сектора, в большинстве своем идеологизированные, иногда напоминают раздираемые противоречиями международные организации. Огромные усилия прилагаются к тому, чтобы «выставить оппонента из зала». Все это, если пользоваться совсем простым языком, скорее напоминает этнические разборки: «Лучше умру, чем стану членом ассоциации, в которой состоит он».

Но оставим в стороне формальные вопросы членства и попробуем понять, как возникают новые идеи, как они обретают голос. Мне представляется, что нам следует глубже разобраться в самом процессе социальных преобразований: кто первым начинает ощущать в них потребность, кто формулирует проблему, как создаются организации, как они получают поддержку, как возникают ассоциации, как они приобретают влияние и в какие вступают союзы, и как этим влиянием начинают распоряжаться, как оно присваивается другими лидерами, с устоявшейся репутацией.

Сколько я могу судить, некоторые руководители небольших организаций пришли к убеждению, что правительство охотнее идет на контакт с ними, чем филантропическое сообщество, которое само по себе стало «истеблишментом», отгородившимся от мира в доминирующих организациях, отнюдь не стремящихся делиться властью, влиянием и ресурсами.

Критики ставят в вину этому «истеблишменту», что тот напрочь забыл о предназначении филантропии — заботе о бедных, и циничнейшим образом занимается обслуживанием увлечений богатых дилетантов. Произошел поворот от помощи бедным (эта обязанность перешла к правительству) к поддержке искусства и прочих культурных потребностей, к которым бедные не имеют никакого отношения.

Как аутсайдерам добиться доступа? Каким аутсайдерам?

Вероятно, процесс доступа сейчас принципиально не отличается от того, каким он был в прошлом. Кардинальные изменения произошли в методах, которые теперь используются для привлечения внимания и приобретения влияния. В плюралистической демократии «пробуждение новых потребностей» — это образ жизни. (Тут работает также закон сохранения эмоциональной энергии: то, что сейчас растет, должно потом отмирать. Пробудить потребность гораздо проще, чем ее поддерживать.) Каждая новая проблема снимает с повестки дня проблему, которая занимала в ней место раньше.

Кто решает, кому уходить?

Именно в независимом секторе первыми начинают звучать голоса, требующие изменений социальной политики. Так сложилось исторически — священники, суфражистки, «влиятельные и состоятельные люди» вели борьбу против рабства, против детского труда, за гуманное обращение с психически больными и прокаженными. В более близкие к нам времена именно борьба, которую начал вести третий сектор за сохранение природы, сформировала экологическое движение. Экологическое движение оказало мощное воздействие на экономическую стратегию, причем часто именно тех бизнес-групп, которые видели в действиях экологов наибольшую угрозу собственным интересам. О мощи третьего сектора многое могли бы сказать производители табака и алкоголя.

Некоммерческие организации начали создавать коалиции на основе общих интересов, и я лично прихожу к выводу, что эти коалиции постепенно вытесняют политические партии. Независимый сектор как «трансидеологическое» объединение скоро столкнется с идеологизированными конкурентами. Более того, сам независимый сектор может превратиться в конкурентное поле двух мощных идеологических направлений, выразителем одного является «Моральное большинство» [10] , второго — «Сторонники американского пути» [11] . И аргументы социальной философии, вероятно, окажутся более сильным оружием, чем «интересы», в том смысле, какой вкладывали в них политические мыслители прошлого. Монолитность республиканской и демократической партии уже сейчас серьезно подрывается независимыми и сторонниками мелких политических партий. Люди все более склонны голосовать за свою идеологическую коалицию «одного проекта», чем за свою политическую партию.

Одним из основных институтов внутри независимого сектора остается церковь, и совсем недавно возникла живая дискуссия по поводу линии демаркации между юрисдикцией церкви и государства.

Среди организаций «одного проекта» вряд ли найдется много таких (если вообще найдутся), которые откажутся от претензий на безусловное первенство только потому, что это может представлять угрозу для филантропической системы в целом. Организации «одного проекта» не готовы лечь костьми за общее благо. Они готовы принять мученический венец, но только за ту идею, которую исповедуют.

Таким образом, главная угроза для независимого сектора состоит не в его слабости, а в его силе, не в его маргинальности, а в его «мейнстримности», не в благоразумной склонности к компромиссам и толерантности, а в незатвердевшей, но наводящей ужас убежденности.

[1] Гвиччардини Франческо (1483–1540) — флорентийский историк и государственный деятель. — Примеч. перев.

[2]

Здесь и далее курсив автора.

[3] John D. Rockfeller. Random Reminiscences of Men and Events. P. 93.

[4]

Маймонид (1135–1204) — один из наиболее авторитетных раввинов Cредневековья, философ, теолог, врач. — Примеч. перев.

[5] Решением Верховного суда США. — Примеч. перев.

[6] Ibid. P. 100.

[*] “Philanthropy and its Discontents” — раздел из дискуссионного доклада “Major Challenges to Philanthropy” («Наиболее острые проблемы благотворительности»), представленного Робертом Пэйтоном в Бостоне в 1984 году на ежегодной конференции «Независимого сектора» — форума, объединяющего более 500 благотворительных организаций. Печатается по тексту книги: Philanthropy: voluntary action for the public good / Robert L. Payton. New York: American Council on Education/Macmillan Pub. Co.; London: Collier Macmillan Publishers, 1988. Перевод с английского Натальи Малыхиной.

[7] John D. Rockfeller. Op. cit. P. 98.

[8] С этим вряд ли можно согласиться, поскольку благотворительные затраты на искусство относительно невысоки. Правда, тут возникает интересный вопрос: на что жертвуют бедные и на что богатые? Исследования показывают, что бедные ставят религию и здоровье выше искусства. Относится ли это к богатым? И много на искусство они дают потому, что могут давать много на все?

[9] Mary Midgley, Beast and Man: the Roots of human nature. Ithaca, 1978. P. 191. 10 Sheldon S. Wolin, The American Pluralist Conception of Politics. P. 228.

[10] Moral Majority — политическая организация в США, созданная в 1978 году для лоббирования интересов евангелической церкви. Главные пункты программы: защита «семейных ценностей», запрещение абортов, цензура СМИ, распространяющих «антисемейные» ценности, противодействие государственному признанию гомосексуальных браков.

[11] People for American way — политическая организация, созданная в США в 1981 году для защиты радикально либеральных требований.

Этические проблемы благотворительности с точки зрения посредника

Пабло Эйзенберг

Журнал «Отечественные записки», № 4 (31) (2006), Тема номера: Эпоха благотворительности.

Многие филантропы по опыту знают, насколько тягостное занятие — как для жертвователей, так и для посредников [1] — размышлять всерьез об этических проблемах благотворительности. Одни усматривают в филантропии добродетель, иные — дань тщеславию, но для большинства эта область остается совершенно темной и неопределенной.

Сражение в этом поле, тем не менее, перспективно, поскольку существует множество людей, потенциально открытых, готовых принять участие в благотворительной деятельности, еще не утвердившихся в предвзятых мнениях и предрассудках. Поэтому, полагаю, игра стоит свеч. И многие из нас, стоя на стороне посредников, глубоко признательны Совету фондов (Council on Foundations) и региональным объединениям грантодателей, сделавших вопросы этики предметом своего постоянного внимания.

То, что упускают из виду

В последние годы многие грантодатели и поодиночке, и коллективно потратили немало времени на формулирование и прояснение этических проблем, с которыми они сталкиваются.

Не касаясь тех вопросов, которые уже решены, я попытаюсь сосредоточиться на этике донорских организаций с точки зрения отдельных групп благополучателей, в особенности тех из них, которые могут быть отнесены к нетрадиционным или неинституциализованным (таких как меньшинства, женщины, малообеспеченные, нетрудоспособные), а также местных сообществ и фондов.

Этика дарителей, какой она представляется получателям, нуждается в рассмотрении по ряду причин. Это тот аспект, который, по-моему, не получил должного внимания, какового он заслуживает. На профессиональных форумах доноров, как правило, тема эта звучит приглушенно.

И рассмотрение этических проблем под этим углом чрезвычайно насущно для большинства посредников, испытывающих все более сильные чувства униженности и неудовлетворенности.

Обоюдная заинтересованность

Не сказать, что на мир посредников этические проблемы не давят. Они действительно требуют безотлагательного решения. И на самом деле требуют самого пристального и незамедлительного внимания. И я надеюсь, что как дарители, так и посредники обратятся к этической стороне дела как можно раньше — может быть, на ежегодном собрании Совета благотворительных федераций (Council on Federations).

Этические проблемы, изложенные ниже, не гипотетические. Это свод реального опыта, отражающий некоторые трудности, с которыми сталкиваются филантропические организации и благополучатели. Вопросы сконцентрированы на тех аспектах, которые для нетрадиционных посредников особенно насущны.

Девять вопросов

Первый вопрос касается подотчетности и ответственности доноров перед обществом, ведь налоговые льготы, которыми они пользуются, накладывают на них публичные обязательства предоставлять исчерпывающую информацию о своей деятельности потенциальным просителям и широкой общественности.

По опыту посредники знают, что 990-я форма отчетности, представляемая в Налоговое управление США, не способствует исполнению этих обязательств. Не придает оптимизма и практика саморегулирования: на текущий момент всего лишь 600 частных фондов да горстка корпоративных благотворительных организаций предоставляют общественности ежегодные или периодические отчеты.

В свете таких неутешительных цифр многие посредники полагают, что отчетности можно добиться, если законодательным или административным путем сделать эти требования обязательными. Насколько они правы в такой оценке? Нет ли иных способов добиться более адекватной публичной отчетности?

Что на первом месте?

Следующий вопрос, ввиду ограниченности ресурсов благотворительности, состоит в расстановке приоритетов. Этично ли, что наши неимущие и наиболее социально уязвимые граждане получают столь мизерный кусок от благотворительного пирога? И это при том, что в демократическом обществе придается большое значение таким ценностям, как социальная и экономическая справедливость, равные возможности, искоренение нищеты, расизма, сексуального неравенства?

В частности, в период экономической депрессии, когда основное бремя невзгод ложилось на плечи бедных и убогих, разве не следовало жертвователям пересмотреть свои приоритеты в соответствии с изменившимися нуждами общества? Не должны ли были благотворительные фонды направить более значительные усилия на поддержку самых социально незащищенных граждан, отказавшись от других целей? А если благотворительность должна быть направлена на самых обездоленных, то в какую форму ее облечь? Должны ли это быть единовременные экстренные пособия, или долговременная помощь в социальной адаптации, или и то и другое вместе?

Общее финансирование

Третий вопрос этики — ключевой для посредников — что предпочтительнее: общее финансирование или субсидирование конкретных проектов. Если учесть, что функционирование и существование многих надежных и эффективных некоммерческих организаций — как правило, адвокатских, строительных, сервисных, оказывающих услуги незащищенным группам — требуют средств, то правильно ли донорам настаивать на субсидировании только специальных проектов?

Не равносильна ли такая стратегия вмешательству в систему приоритетов действующих на месте организаций и посягательству на их независимость? Кто станет судить о том, что надо для того, чтобы локальная программа действовала успешно, — местная организация или донор?

Если, как видится донору, вопрос сводится к мониторингу и отчетности, то не является ли он проблемой всецело донора, а не посредника? Почему наказание должна нести жертва?

Деятельность многочисленных некоммерческих предприятий, которые продолжительное время получали общее финансирование, имела значительный успех. Есть ли хоть малейшее основание для подозрений некоторых посредников, что на проектном финансировании доноры иной раз настаивают для того, чтобы как-то уклониться от финансирования и проведения институционных изменений?

Краткосрочное финансирование

Ограниченность во времени донорского финансирования ставит четвертый вопрос. Разве эти границы могут устанавливаться по произволу, без учета таких критериев, как возможности благотворительной организации и острота общественных нужд? Не является ли установление жестких сроков зачастую отказом от инноваций и нежеланием рисковать?

Иначе говоря, не окажется ли более продуктивным, новаторским и передовым оказывать долгосрочную поддержку таким организациям, которые существенно меняют дело.

Двойной стандарт

Пятый вопрос относится к двойным стандартам в благотворительности, когда к нетрадиционным посредникам предъявляют более высокие требования, в то время как традиционные и признанные организации поддерживаются, хотя их действия не выходят за рамки посредственности.

Почему имеют право на существование третьеразрядные оркестры, музеи, колледжи и танцевальные группы, а вполне эффективным низовым гражданским организациям, защищающим интересы нетрудоспособных, в таком праве отказывают?

Нельзя ли оценивать все организации исходя не только из общественных нужд, но также из их эффективности?

Наконец, правильно ли то, что фонды поддерживают организации, приносящие пользу только очень узкому сегменту населения — наиболее процветающим и привилегированным гражданам нашего общества?

Благотворительная организация United Way

Шестой вопрос затрагивает отношение доноров к United Way. Должны ли фонды оказывать нецелевую помощь отделениям United Way, не принимающим в свои члены те организации, которые представляют наиболее незащищенные слои населения, отделениям, которые борются только за удержание своей монополии в государственных и коммунальных реестрах организаций, даяние которым снижает общие налоговые платежи и которые не проявляют никакой инициативы и не прикладывают никаких усилий, чтобы проводить проекты по выбору донора?

Степень доступа

Доступ к грантам — седьмой вопрос — один из важнейших для местных некоммерческих организаций, в особенности вследствие жесткого урезания федерального бюджета.

Малоизвестные или сопряженные с риском гражданские инициативы и небольшие местные сообщества сталкиваются с беспрецедентными трудностями, пытаясь привлечь внимание фондов и корпораций. У них нет репутации, престижа, поддержки и контактов, необходимых для того, чтобы их рассматривали всерьез. Даже от смелых и новаторских организаций под свои проекты им удается получить лишь минимум.

Этично ли, что благотворительность как система остается недоступной для такого большого числа организаций? Как донорам обеспечить грантами таких искателей средств?

Финансирование исследований

Восьмой вопрос касается тех доноров, которые — вне зависимости от компетенции и достижений, равно и от значения поставленных задач — неохотно поддерживают исследовательские проекты тех организаций, которые не являются ни университетскими, ни исследовательскими научными институтами.

Справедлива ли такая практика, в особенности ввиду недостатка квалифицированных ученых для исследования и оценки гражданских инициатив?

Разве не должны быть значимость проекта и компетентность его авторов (а не статус организации) высшим критерием для оценки и суждения о необходимости финансирования? Не приводит ли избыток ученых в штате донора к сужению проблематики и падению качества исследований, проводимых донорским институтом?

Высокомерие власти

Девятый вопрос касается неизбывных трений между посредниками и донорами, вызываемых тем, что можно назвать высокомерием власти.

Этот конфликт имеет в своей основе не только существенные проблемы, которые были уже упомянуты, но и всевозможные трудности и унижения, которые зачастую испытывают посредники:

• донорские организации не отвечают на телефонные звонки;

• доноры не отвечают на письма;

• невозможно получить информацию о состоянии заявки;

• на решение вопроса о гранте уходят многие месяцы или даже больше года;

• невозможно встретиться с представителями донорской организации, несмотря на предварительную договоренность;

• доноры грубят как в лицо, так и по телефону;

• донор дает обещание и не выполняет его;

• отказ от выдачи гранта никак не аргументируется, в некоторых случаях отрицается даже получение заявки на грант;

• привилегии оказываются известным и авторитетным посредникам;

• трудно обжаловать перед донором решение его служащих;

• бесплодно расходуется масса времени на пересоставление по требованию представителей донора заявок, которые никогда не будут профинансированы.

Обыкновенные составляющие

Собранные воедино в одной статье, эти проблемы посредников могут показаться сильно преувеличенными, но для многих соискателей грантов они совершенно реальны. Немногие донорские организации совмещают все перечисленные отрицательные черты в своем подходе к благотворительной деятельности, но все-таки эти черты оказываются вездесущей составляющей жизни многих посредников.

Отношение донора и его невоспитанность означают для посредника, что он не равноправный участник благотворительного процесса и, в сущности, принадлежит к второсортным гражданам.

Для работников некоммерческих организаций, которые борются, чтобы облегчить жизнь своих сотрудников, сражаются за выживание, располагая скудными финансами, работают яркой и слаженной командой, которые уже наслушались хвастливых заявлений доноров насчет инноваций, ответственности перед обществом и восприимчивости к общественным потребностям (без чего не может обойтись благотворительность), — для них причисление к гражданам второго сорта оскорбительно и разрушительно одновременно.

Общественное доверие?

Некоторые реликты благотворительности до сих пор считают: вклады — «наши деньги, так что поступайте с ними так, как нам нравится».

К счастью, господствует взгляд, что донорские организации — благотворительный трест, который должен служить и приносить пользу общественности. Такое представление о службе обществу подразумевает, что общество заслуживает этой пользы и уважительного отношения.

К сожалению, достоинство благотворительной службы подрывается малым влиянием, небольшими деньгами, низким авторитетом.

И наконец, сущность продуктивного субсидирования — хорошие посредники со своими проектами. По природе своей благотворительность требует партнерских отношений между равными, которые основаны на взаимном уважении и доверии.

Значит, с точки зрения посредников, остается открытым основополагающий вопрос: может ли благотворительность быть этичной, если она не основывается на взаимоуважении и доверии и не базируется на надежном партнерстве между дарителем и посредником.

[*] Статья Пабло Эйзенберга представляет собой конспект выступления на семинаре, проведенном в апреле 1983 года во время ежегодной конференции Совета фондов (Council on Foundations) — американского союза благотворительных организаций. Печатается по тексту, размещенному на сайте Institute for Global Ethics [http://www.foundationethics.org/members/articlef.html]. Перевод с английского Елизаветы Соколовой.

[1] Здесь и далее посредником называется благотворительная организация, действующая не на собственные средства, а получающая их от жертвователя.

«К жизни, полной смысла. Учение Ребе Менахема-Мендла Шнеерсона»

Составитель Симон Якобсон, Изд. «Лехаим», 1999

www.
chasidus.
ru

Благотворительность и богатство
Необходимость заниматься благотворительностью

Счастливы те, кто щедры во все времена.

Псалмы, 106:3

Благотворительность превращает вещество в дух, обращает монету в пламя.

Ребе

Начиная с 1966 года, со дня рождения Ребе, по воскресеньям тысячи людей приходили, чтобы получить его благословение. Среди них были и ближайшие последователи Ребе, и руководители государства, и самые влиятельные представители из сферы бизнеса. Одни нуждались в духовной поддержке, другие – в совете по конкретному делу. Наряду с благословением, Ребе давал каждому посетителю новенькую долларовую банкноту для благотворительных целей. За несколько лет он роздал сотни тысяч таких долларов, всякий раз напоминая о необходимости помогать нуждающимся.

Почему мы должны заниматься благотворительностью?

Благотворительность рассматривается нами как добродетель, которая стала частью сущности нашей жизни, всего нашего общества.

Чем обусловлена наша потребность заниматься благотворительностью? Известно, что благотворительность является признаком здорового и гуманного общества. Но не понимая, почему
мы занимаемся ею, почему
испытываем желание поделиться с другими, мы сталкиваемся с парадоксом, в конечном счете ограничивающим нашу щедрость. Не противоречит ли благотворительность самому складу человеческой природы? Иными словами, зачем отдавать то, что принадлежит нам по праву?

Чтобы ответить на эти вопросы, мы должны спросить себя, не является ли щедрость частью человеческой природы, подобно эгоизму. Как мы уравновешиваем эти качества, щедрость и эгоизм? Как учить своих детей быть милосердными? Как часто следует заниматься благотворительностью и каким образом? Не нужно ли заниматься ею анонимно? И в первую очередь – чем в действительности служит благотворительность для нас самих, для нуждающихся и для всего общества?

Быть может, разумнее всего просто быть милосердным и не задумываться над причинами этого, как, впрочем, и поступают многие. Однако чем лучше вы поймете истинную динамику благотворительности, тем больше сможете культивировать ее в самих себе, своей семье и друзьях. И более значительная благотворительность может повысить смысл вашей жизни. Как сказано: «Тот, кто стремится к благотворительности и щедрости, находит жизнь, справедливость и доброе имя» (Книга Притчей, 21:21).

Ключ к благотворительности лежит в понимании того, что она есть дар не только принимающему, но и дающему. Потребность быть милосердным – одна из самых важных у человека. Мы нуждаемся в пище, защите и любви, как нуждаемся в том, чтобы поделиться тем, что дано нам, с ближним.

Благотворительность – один из самых простых и в то же время самых совершенных способов содействовать очищению материального мира, объединению с нашими собратьями и Б-гом. Благотворительность помогает нам исполнить свое предназначение в мире. С ее помощью мы утверждаем единение в разобщенном мире.

Благотворительность позволяет нам одухотворять материальное, реализовать наши возвышенные намерения. Всевышний мог бы распределить богатство поровну между всеми людьми. Но, как говорят наши мудрецы, «Если бы все были богатыми или бедными, то кто был бы щедрым?» (Мидраш Танхума на Мишпотим, 9). Аналогично тому как Б-г продолжает одаривать нас каждое мгновение, каждый день на земле, благотворительность позволяет нам дарить и тем самым становиться Б-гоподобными. Помните, что деньги, которые вы отдаете бедному, не ваши. Б-г дал их вам взаймы с тем, чтобы наделить вас способностью отдавать. Благословив кого-то большими деньгами, Он одновременно благословляет его возможностью и привилегией больше отдавать, быть более Б-гоподобным.

Поэтому благотворительностью нужно заниматься тихо и скромно. Богатый человек, который помогает бедняку с гордым видом, воображая, что совершает великую милость, глубоко заблуждается. Милость в этом случае оказывается ему,
богачу. Понимание этого факта и придает акту благотворительности особый смысл, особую значимость.

Б-г сотворил мир как сложную систему, где отдают и берут. Все наше существование основано на этой связи. Так, например, растения нуждаются в той двуокиси углерода, которую выдыхает человек, а людям необходим кислород, вырабатываемый растениями. Благотворительность является одним из примеров этой модели: дающий и принимающий нуждаются Друг в друге. При этом «бедняк делает для богача больше, чем богач для бедняка», – говорят наши мудрецы (Мидраш Раба, Ваикра, 34:8).

Благотворительность – это акт полнейшей справедливости. Естественно, что на первое место вы ставите ответственность за собственную жизнь. Но может ли ваше благополучие быть дороже самых насущных потребностей вашего ближнего? Можете ли вы стремиться к самым высоким уровням интеллектуального и духовного развития, когда ваш ближний нуждается в совете по не терпящим отлагательства вопросам?

Что такое власть денег?

Из всех форм благотворительности наиболее эффективной является помощь деньгами. Многие измеряют свое значение имеющимися у них деньгами. Поскольку в зарабатывание денег вкладывается так много времени, труда и энергии, они отражают собственно энергию жизни. Использование денег для благотворительности выражает самую полную форму дарения и совершенствования физического мира. А этот мир по своей природе ориентирован сам на себя.

Некоторые полагают, что только они ответственны за свой успех, что он обеспечивается их умом, деловыми качествами. Это – испытание богатством, серьезное испытание, и не давайте своему «я» обмануть вас. Вы должны помнить, что именно Б-г обеспечивает вам способность стать богатым. Без этого понимания деньги превращаются в символ эгоистичного «я», в современный «золотой телец».

Нельзя сказать, что успех не является результатом ваших усилий. Конечно, вы должны делать все возможное, чтобы добиться успеха, а не сидеть сложа руки и ждать, пока он на вас свалится. Но вы должны понимать, что богатство создают Б-жье благословение, а потом уже ваши усилия. Любому опытному бизнесмену известно, что в нашем мире ни планирование, ни интенсивный труд не гарантируют успеха.

Сила благотворительности состоит в том, что она не позволяет нам погрузиться в эгоизм. Несомненно, благородные поступки хороши сами по себе, они возвышают душу. Что касается жертвования денег на благотворительность, то это самое действенное средство одухотворения материального, вы отдаете часть всего того, чем являетесь, – свои способности, усилия, амбиции, сострадание.

Деньги могут стать и бедствием, проклятием. Не олицетворяя материального, они, как и богатство, по своей природе не постоянны, изменчивы, могут вызывать лишь беспокойство. Сколько бы у вас ни было денег, вы никогда не уверены в том, что этого достаточно или что вы не потеряете их тем или иным путем.

Когда же вы распоряжаетесь деньгами правильно и осознаете, почему они вам достались, эти деньги становятся благословением. Если вы используете свое богатство на благотворительные цели, рассчитанные на будущее поколение, а не тратите его на удовлетворение сиюминутных прихотей, ваши деньги становятся вечными.

Раввин небольшого города обратил внимание на то, что некоторые живущие рядом с ним люди охвачены жаждой накопления богатства и часто делают это за чужой счет. Раввин пригласил этих людей к себе, чтобы сказать им следующее: «Счастье человека похоже на вращающееся колесо. Тот, кто сидит, над колесом и смеется, – глупец, ибо если колесо повернется, он может оказаться ниже того, над кем он смеялся. Тот, кто находится ниже этого колеса и жалуется на свою судьбу, – тоже глупец. Действительно, в данный момент он пребывает в самой низкой точке, но уже в следующий момент фортуна может повернуться к нему лицом Оба должны понимать, что счастье быстротечно «лишь единственный добродетельный поступок длится бесконечно».

Как следует заниматься благотворительностью?

Помощь деньгами надо оказывать тем, кто в этом нуждается. Мы живем в материальном мире, где все необходимое для существования можно купить только за деньги. Но благотворительность выходит за рамки денежной помощи. Можно уделять свое время, давать советы, выказывать симпатию одинокому человеку, пригласить его на обед. Духовная благотворительность крайне важна, она способна вернуть к жизни нуждающегося в поддержке человека.

Даже если кто-то совершает благотворительный акт по эгоистическим мотивам или неохотно, цель благотворительного поступка достигается, так как помощь получает тот, кто в ней нуждается. Хотя это, конечно, не оптимальная благотворительность. Лучше оказывать благотворительность от всего сердца, а еще лучше, если это возможно, анонимно. Последнее особенно важно в тех случаях, когда помощь может смутить испытывающего нужду человека или вызвать у него чувство стыда.

Высшая форма благотворительности – это нечто такое, что вообще нельзя рассматривать как благотворительность. Она предусматривает создание таких условий, когда у человека, который нуждается, отпадет необходимость обращаться за помощью к кому бы то ни было. Можно обеспечить семью всем необходимым на весь год, на десять или двадцать лет. Это, безусловно, доброе дело. Но насколько милосерднее было бы обеспечить главу этой семьи работой, предложить ему заем или другие средства, позволяющие человеку в затруднительном положении встать на собственные ноги, восстановить свою гордость и самоуважение.

Само собой разумеется, благотворительностью следует заниматься, исходя из своих возможностей. Мало кому придет в голову брать взаймы, чтобы заниматься благотворительностью. Однако многие даже относительно небогатые люди могут поделиться с совсем бедными в соответствии со своими доходами. Традиционно это одна десятая этих доходов, а то и одна пятая. Если человек ощущает особую потребность в духовном исцелении, он может выделить на благотворительность еще больше.

С точки зрения цифр может показаться, что занятие благотворительностью ухудшает финансовое положение человека. Но если мы признаем, что Б-жье благословение является первоисточником богатства, то благотворительность следует рассматривать как самое разумное вложение капитала. Человек, у которого возникали финансовые затруднения, должен увеличить свой вклад в благотворительные цели, тогда он сможет рассчитывать на Б-жье благословение. «Платите десятину, чтобы иметь возможность преуспевать», – говорят наши мудрецы (Талмуд, Таанис, 9а). Благотворительность открывает пути для получения богатства с Небес. Действительно, прежде чем определить, в какой мере благословить человека, Б-г часто наблюдает за тем, сколько он отдает из уже имеющегося богатства на нужды другим.

Благотворительность обогащает нас не только материально, в финансовом аспекте, – она обогащает тысячекратно наш ум и сердце. Занимаясь благотворительностью (даже если для этого приходится жертвовать часом или целым днем, а вы полагали, что не можете себе это позволить), вы обнаружите, что благодаря дополнительному благословению получили гораздо больше, чем ожидали в отсутствие «потери времени». И поймете, как важно всегда и везде быть щедрым, в любой ситуации оказывать помощь. Не по обязанности, а из желания быть щедрым, Б-гоподобным.

Нашему поколению необходимо усилить благотворительность всеми возможными путями. Мы живем в эпоху, достаточно благополучную в материальном отношении, тогда как в духовном плане мы более бедны, чем когда-либо. Даже самые защищенные из нас нуждаются в любви и дружбе.

Помощь ближнему должна стать постоянной частью нашей жизни. Те, кто благословлены большим состоянием, должны уметь не просто пользоваться им для личных целей, но и отдавать.

Существует много способов стимулирования регулярной благотворительности, при этом не так важны ее размеры. Установите копилки в разных комнатах своего дома, на своем рабочем месте, в автомобиле. Научите своих детей помогать другим деньгами, уделять время тем, кто в этом нуждается. Предприятия должны культивировать благотворительную деятельность путем регулярного распределения денег и товаров своими сотрудниками среди нуждающихся. Учебным заведениям следует делать то же самое со своими учащимися. Имеет значение даже символический дар, состоящий из нескольких мелких монет.

Всем нам надо искать новые формы отдавать и делиться. До тех пор пока существуют нуждающиеся, на нас лежит обязанность помогать им, не только ради них, но и ради нас самих, потому что по своей природе мы являемся отдающими. Даже если бы на земле не осталось человека, нуждающегося в пище или деньгах для оплаты жилья, всегда нашлось бы место для оказания поддержки, воодушевления.

Оглянитесь вокруг и спросите себя: что я могу сделать, чтобы помочь другому человеку? Не беспокойтесь, если вы не в состоянии быть таким щедрым, как вам хотелось бы, или у вас недостаточно свободного времени, чтобы уделить его другим. Нет ничего слишком малого и ничего слишком большого.

Посетивший Ребе предприниматель пожаловался на то, что прибыль от всех заключаемых им сделок очень невелика, хотя он и его партнеры интенсивно работали.

– А сколько из этой прибыли вы отдаете на благотворительность? – поинтересовался Ребе.

испытывая замешательство, посетитель признался, что ничего не выделяет на эти цели.

– При заключении следующей сделки, – посоветовал Ребе, – сделайте Б-га своим партнером, а для этого выделите 10% прибыли на благотворительность. Тогда Б-г, как и всякий надежный партнер, сделает все, что в Его силах, чтобы обеспечить успех батей сделке.

Бескорыстная Помощь - Благотворительность (Гмилут хасадим)

http://www.chassidus.ru/library/meir_nativ/b.htm

Очень велико значение Б.П. ближнему, и потому сказали мудрецы: тот, кто занимается изучением Торы, но не оказывает Б.П., подобен безбожнику. В "Седер гa-йом" сказано, что ни одна мицва* не освобождает от изучения Торы, если она может быть выполнена другими людьми, кроме благотворительности. Б.П. может быть оказана лично, деньгами или словесно. Непосредственную Б.П. оказывает человек, когда он лично помогает другому, или хлопочет за него, или выполняет его поручение, в особенности если это связано со спасением чьей-либо жизни.

Материальную помощь оказывает и тот, кто одалживает (а не только дарит) вещь домашнего обихода или что-либо другое, необходимое ближнему, или деньги (не в рост). Большую помощь оказывает каждый, кто одалживает свои книги для учения. Словесную Б.П. оказывает всякий, кто дает ближнему добрый совет. Но самую важную помощь оказывает тот, кто обучает ближнего Торе.

Беседы на темы недельных глав торы

Подбор материала, общая редакция, подготовка к печати АРЬЕ БЕН-ЭФРАИМ

Изд. ХАМА, 1995

Бехар «Шесть лет засевай поле свое... В седьмой год суббота...»

http://www.chassidus.ru/nedelnaya_glava/besedy/behar.htm

В главе «Бехар» сказано:

«Если обеднеет брат твой, то поддержи его, пришелец он или поселенец, да живет он с тобой».

РАМБАМ в своем Кодексе пишет: «Мы обязаны соблюдать заповедь о благотворительности более других предписаний Торы, ибо благотворительность есть отличительный признак праведных потомков праотца Авраама. Лишь благотворительностью установится трон Израиля и истинная вера. И не что иное, как благотворительность принесет освобождение Израилю, ибо сказано: «Сион освободится правосудием, и его пленники – благотворительностью». Ни разу еще человек не беднел из-за своей благотворительности, и никакое зло и никакой ущерб благотворительностью не были причинены. Кто сочувствует другим, тому сопутствует сочувствие свыше. Если кто жесток, то его происхождение сомнительно, ибо жестокость присуща лишь язычникам. Евреи же и все пришедшие к ним должны быть как братья друг другу, ибо сказано: «Сыны вы Б-гу вашему». А если брат не сжалится над братом, то кто сжалится над ним? К кому должны обращать свои взоры неимущие Израиля? К чужим народам ли, которые ненавидят их и преследуют?»

Далее РАМБАМ пишет: «Существует восемь степеней благотворительности. Одна выше другой. Наивысшая степень, выше которой не бывает, – это когда человек поддерживает обедневшего брата, дает ему подарок или ссуду, берет его своим компаньоном в деле или находит для него работу, чтобы укрепить его положение, чтобы он не должен был просить помощи людей. И об этом написано в Торе: «...поддержи его, пришелец ли он или поселенец, и да живет он с тобой». Это значит: поддержи его, чтобы он не пал и не оказался в нужде».

Из приведенных ранее слов Торы следует, что еврею предписано оказывать помощь не только своему соплеменнику, но и пришельцу, т. е. инородцу, принявшему еврейство, и «поселенцу», под которым согласно Талмуду подразумевается любой нееврей, отказавшийся от идолопоклонства. Его Тора называет «твоим братом». Тора предписывает оказывать всяческую помощь также и язычникам во имя мира между людьми.

Во всех религиях мира благотворительности уделяется большое внимание. Однако существует коренное различие между пониманием заповеди о благотворительности в еврействе и в других религиозных учениях. Это различие отражается уже в именах, данных ей евреями и другими народами. Русское слово «милостыня», как и английское «чарити», означает собой акт помощи, совершенный человеком по отношению к нуждающемуся, которому он ничем не обязан и делает это лишь из благочестивых побуждений.

Совершенно иной смысл содержит в себе еврейское слово «цедака», что значит буквально «справедливость». Этим названием подчеркивается, что человек ОБЯЗАН помогать ближнему, ибо материальные блага, которыми он в данное время обладает, даны ему лишь для того, чтобы помогать другим.

С давних времен у евреев существует обычай держать в доме, на видном месте специальную копилку благотворительности – «купат цедака» или, на идише, «а цдоке пушке». В нее опускают мелкую монету перед утренней молитвой, перед дальней дорогой или по возвращении в родной дом из дальнего пути. В эту копилку опускают пожертвование, когда хотят поблагодарить Вс-вышнего или просят о помощи. Хозяйка дома опускает в нее несколько монет каждую пятницу, перед зажиганием субботних свечей. Когда копилка переполняется, ее содержимое отдается на благотворительные цели.

Цдака

Мир еврейской женщины, перевод Хоришко В.

http://base.ijc.ru/613_56.html

Цдака: Благотворительность

Однажды в театре комедии на доске объявлений я прочитала несколько оксюморонов (словосочетания, в которых юмористический эффект достигается путем сочетания несовместимых слов): "гигантская креветка", "тихий крик", "атлетическая эрудиция". Кто-то добавил в список словосочетание "еврейская благотворительность". Вообще-то у меня хорошее чувство юмора, когда речь заходит о еврейских анекдотах, но эта шутка обеспокоила меня, ибо благотворительность является основополагающей частью еврейского образа жизни.

Евреи, придерживающиеся традиций, отдают, по меньшей мере, десять процентов своих доходов на благотворительные цели. В их домах есть "пушке", коробка для сбора монет для бедных; в эту коробку обычно бросают монеты. Еврейские молодые люди постоянно ходят от дома к дому, собирая деньги на различные достойные дела. Пожертвования на благотворительные цели окончательно вытеснили прежнее пожертвование животными в еврейской жизни. Эти пожертвования являются почти инстинктивной реакцией евреев с целью выражения благодарности Богу, обращения к Богу с просьбой о прощении или о благосклонности. В соответствии с еврейской традицией духовная польза от пожертвования бедным настолько велика, что бедный на самом деле оказывает любезность дающему, давая ему возможность совершить цдаку.

Цдака: значение слова

"Цдака" - это еврейское слово для обозначения действий, которые мы называем словом "благотворительность": оказание помощи, поддержки и денежные пожертвования в пользу бедных или на другие достойные цели. Однако природа цдаки очень отличается от идеи благотворительности. Само слово "благотворительность" предполагает благосклонность и щедрость, великодушный акт, совершаемый людьми состоятельными на благо нуждающихся и бедных. Слово "цдака" происходит из иврита от корня слова "Цаде-Далет-Коф", которое обозначает праведность, справедливость и чистоту. В иудаизме пожертвования бедным не рассматривания как щедрый великодушный акт: это просто акт справедливости и праведности, выполнение долга, когда бедным отдают должное.

Обязанность цдаки

Пожертвования в пользу бедных в иудаизме обязанность, долг, которыми нельзя пренебречь даже тем, кто сам нуждается. Некоторые мудрецы говорили, что цдака является первейшей из всех заповедей и что человек, не совершающий цдаку, приравнивается к идолопоклоннику. Цдака - это один из трех актов, которые дают нам прощение наших грехов. Праздничная Литургия говорит о том, что Бог уготовил суд над всеми, кто согрешил, но тшува (покаяние), тефила (молитва) и цдака могут обратить в милость гнев Бога.

Согласно еврейскому закону, мы обязаны отдавать десятую часть нашего чистого дохода, оставшуюся после оплаты всех налогов и сборов. Люди, живущие на социальной помощи или малоимущие, могут давать меньше; никто не

должен давать так много, чтобы потом: самому стать обузой для общества.

Обязанность давать цдаку можно выполнять путем пожертвования денег бедным, учреждениям здравоохранения, синагогам или учебным заведениям. Ее можно также выполнить, оказывая помощь Вашим детям после достижения ими совершеннолетия или поддерживая ваших престарелых родителей. Эта обязанность включает в себя пожертвования как евреям, так и неевреям. В отличие от общепринятого мнения. евреи заботятся не только о самих себе.

Иудаизм признает, что много людей, которые просят о благотворительной помощи, на самом деле не испытывают настоящей нужды. В соответствии с Талмудом, в этом нет ничего зазорного: если бы все люди, просящие о благотворительной помощи, действительно испытывали нужду, нас бы ожидало наказание Бога за отказ дать помощь всем просящим. Существование обманщиков уменьшает нашу ответственность за неспособность дать всем просящим ввиду того, что у нас есть некоторые законные основания усомниться в искренности просящего. Разрешается исследовать законность благотворительных целей до того, как пожертвовать деньги на эти цели.

У нас есть обязанность избегать той ситуации, когда начинаешь нуждаться в цдаке. Каждый человек должен браться за любую имеющуюся в наличии работу, даже если это ниже его достоинства, с тем, чтобы избежать попадания в зависимость от пожертвований общественности.

Однако, если человек действительно нуждается и не имеет возможности самостоятельно заработать деньги, он не должен смущаться, принимая цдаку. Никто не должен иметь гордыню и отказываться принимать деньги от других. На самом деле, отказ принять цдаку считается грехом. Наши мудрецы говорят, что отказ принять цдаку приравнивается к пролитию собственной крови.

Уровни цдаки

Некоторые виды ццаки считаются более достойными похвалы, чем другие. Талмуд описывает эти уровни цдаки, а
Рамбам объединил их в один список.

Восемь ступеней цдаки:

· Великая ступень, выше которой нет, когда оказывают поддержку обедневшему еврею, давая ему подарок или ссуду, или берут его в компаньоны, или находят ему работу, чтобы поддержать его до тех пор, пока он не будет ни в ком нуждаться.

· Ниже этого: когда дают милостыню бедным, и не знают, кому дают, и бедный не знает, от кого получил (пожертвование в кассу цдаки и т. д.).

· Ниже этого: знал дающий, кому дает, и не знал бедный, от кого получил (как, например, тот, кто кладет деньги в доме у бедного, когда тот не видит).

· Ниже этого: знал бедный, от кого получил, и не знал дающий, кому дал (как, например, тот, кто положил деньги перед своим домом, а бедняк пришел и взял).

· Ниже этого: когда дает ему, прежде чем тот просит (оба знали, однако бедный не был вынужден просить).

· Ниже этого: когда дает ему после того, как тот попросит.

· Ниже этого: когда дает ему меньше того, что мог бы дать, но приветливо.

· Ниже этого: когда дает ему с грустью (против воли, и бедный чувствует это).

(Мишне Тора, гл. 10)

*************************************************************************************

Еврейская благотворительность как феномен национального самосознания

http://base.ijc.ru/blag1.html

Гмилут хэсед - обычно переводится, как "доброе дело" и относится к особому типу мицвот - заповедей, совершаемых бескорыстно.

“Сказано тебе, человек, что добро и что Г- сподь требует от тебя: только вершить правосудие, и любить милосердие, и скромно ходить пред Б-гом твоим” (6:8) Миха

Спросите любого еврея (неважно, верующего или атеиста): как определить, религиозен ли другой еврей? Вам наверняка ответят, что религиозный еврей - это тот, кто соблюдает еврейские ритуалы. О соблюдении еврейской этики вспоминают в этом случае куда как реже, словно Б-г считает это соблюдение чем-то необязательным и дополнительным (см. “Раби Исраэль Салантер”).

Миха первым из великих учителей сделал главный упор на этику, два величайших мудреца Талмуда повторили его мысль спустя сотни лет. Когда новообращаемый попросил Гилеля дать краткое определение сущности иудаизма, тот ответил: “Что неприятно тебе, не делай своему ближнему. Все остальное комментарий (к этому)-теперь иди и изучай”. Спустя еще сто лет раби Акива учил: “Люби ближнего своего как самого себя, вот главный принцип Торы”.

Цдака - подаяние или дар?

В месяце АДАР предписывается евреям выполнять заповедь "Мишлоах Манот" - посылать еду своему другу и делать подарки нуждающимся. Стоит отметить, что Мегила ("Свиток Эстер") называет такую помощь нуждающимся словом "дар", а не термином Цдака (благотворительность, милостыня), обычно употребляемым в Торе. Причина здесь - в существенной разнице между благотворительным пожертвованием и даром.

Цдака подается обездоленным, потому что они нуждаются в помощи. Она рождается из чувства сострадания к ближнему. Подарки делаются совсем из других побуждений. Как объясняет Талмуд, подарок подразумевает, что получающий его приносит дарящему радость и удовлетворение. Подарком дарящий выражает получающему свою признательность.

Именно об этом говорят слова из Мегилы, которые должны внушить нам правильное отношение к благотворительности. Помощь нуждающимся нельзя рассматривать только как акт любезности, милость высшего к низшему; она должна оказываться и как дар, который приносит чувство удовлетворения дарящему. Это чувство рождается у человека, когда он понимает, что только благодаря бедным людям он может исполнить эту великую Заповедь, которая по значению равна всем остальным Заповедям!

Благодаря нуждающимся он приобретает эту великую заслугу. Эта мысль, разумеется, порождает чувство удовлетворения и понимание того, что бедный человек, с помощью которого он смог выполнить эту великую Заповедь, заслуживает щедрого подарка. Это можно сравнить с символическим подарком в знак благодарности человеку, при содействии которого без особых затрат и усилий была заключена чрезвычайно выгодная деловая сделка.

ЦДАКА - благотворительность, однако даже представление о ней у евреев коренным образом отличается от подобных представлений у других народов. На всех языках слово "благотворительность" подразумевает идею подаяния, сострадания или снисхождения по отношению к адресату. Такое понимание благотворительности подразумевает, что дающий берет некую вещь, принадлежащую только ему, и отдает ее другому, которому она ни в какой степени не принадлежит. Такой поступок выражает чувство сострадания, возникающее при виде мучений ближнего. В результате, дающий, в своей доброте, дает ближнему что-то из своего достояния и помогает ему.

В древнееврейском языке слово Цдака этимологически связано со словом цедек -
справедливость. Дающий не столько делает одолжение или жертвует, сколько восстанавливает своим даром справедливость: помощь нуждающимся - не добровольный
акт милосердия, а дело долга. Неисполнение этого долга является полной противоположностью праведности, т.е. греховностью.

Более того, еврейское понятие Цдака не предполагает, что дающий отдает какую-то часть своего собственного имущества. Скорее это следует понимать так: Всевышний, награждая
человека достоянием, как бы делает его своим финансовым поверенным, то есть деньги доверяются ему с условием, что он будет помогать бедным
. Поступая так, человек лишь исполняет свои обязанности, действуя справедливо и избегая греховного поведения.

Понятие "гмилут хасадим" охватывает целый ряд заповедей Торы. Все мицвот, которые касаются взаимоотношений между человеком и его ближним, воплощены в этом понятии. И, хотя мы проводим границу между "гмилут хасадим" и "цдакой", последнюю можно рассматривать как вариант творения милосердия. Тора и тексты наших мудрецов изобилуют указаниями на ценность мицвы "гмилут хасадим". Без нравственности и социальной справедливости, сострадания и праведности, эталоном которых является "гмилут хасадим", не может существовать человеческое общество.

В широком смысле понятие "гмилут хасадим" включает все виды бескорыстной помощи нуждающемуся: посещение больных, поддержка учащихся, организация похорон, гостеприимство, утешение скорбящих, примирение поссорившихся, помощь жениху и невесте, забота о пожилых, раздача пищи голодным.

Притча о праведнике

Одному праведному человеку Бог показал мир Грядущий. В небесном дворце его ввели в зал, где взору его предстало множество людей, сидящих вокруг пиршественного стола. Стол был установлен изысканными блюдами, но все они оставались нетронутыми. С изумлением взирал праведник на сидящих за столом, ибо они изнемогали от голода и в слезах молили о куске хлеба, хотя превосходнейшие яства стояли прямо перед ними.

- Если они голодны, отчего же они не вкушают того, что стоит перед ними? - спросил праведник своего небесного провожатого.

- Они не могут есть сами, - объяснил тот.- Видишь, их руки крепко связаны таким образом, что их можно держать только прямо перед собой. Как они ни стараются, им не донести до своего рта ни кусочка.

- Да, это настоящий ад, - согласился праведник.

Небесный спутник повел его дальше.

В следующем зале праведник узрел другой стол, столь же роскошный и уставленный столь же великолепными яствами. Однако люди, сидящие вокруг этого стола, имели довольный вид. Праведник с удивлением убедился, что и у этих счастливых жизнерадостных людей руки связаны в точности так же, как у голодных в соседнем зале. Обернувшись к своему провожатому, он спросил:

- Как же эти бедняги могут иметь столь сытый и благополучный вид, если они не в состоянии донести еду до рта?

- А ты приглядись, - сказал небесный спутник, - и увидишь, что они угощают друг друга.

Праведник присмотрелся и оказалось, что каждый из сидящих за столом от души потчевал соседа, выбирая для него лучшие кусочки.

- Поистине, это настоящий рай! - воскликнул праведник.

- Ты прав, - согласился его спутник.- Ведь разница между адом и раем всего лишь в готовности служить ближнему.

Слово "цдака" не случайно происходит от (цэдэк)
- справедливость. Не милость, не пожертвование, как в иных религиях, а именно справедливость. Поделиться с нуждающимися - это, безусловно, акт справедливости. Давая цдаку, вы становитесь посредником между Богом и нуждающимся.

Право бедняков на помощь основано на признании высшего права собственности за Творцом мира. Землевладелец, пользующийся плодами своих трудов, не должен забывать, что один Бог в конечном счете обладает правом собственности, а следовательно, земля как общее наследие принадлежит всем Божьим созданиям.

Библейский дух, выразившийся в таком отношении к природным дарам, вдохновил мудрецов Талмуда на соответствующее отношение к другим земным благам, которые выпадают по воле судьбы на долю человека. Хотя право частной собственности и признается в Талмуде, оно умеряется и ограничивается соображениями социальной справедливости. Согласно Торе, десятая часть наших доходов заведомо нам не принадлежит. И, собственно, акт социальной справедливости состоит в том, что мы отдаем то, что по закону принадлежит нуждающимся, а не нам.

Раздавать деньги просто так, лишь бы дать, не считается достойным вкладом в благотворительную деятельность. В еврейской этике благотворительность никогда не рассматривалась как средство достижения благодати, осеняющей щедрого дарителя. Благотворительный акт должен облегчить лишения, но отнюдь не поощрять безделье и лень.

Свойства цдаки

Раби Иегуда говорил: десять могучих вещей были созданы в мире. Гора могуча - железо вонзается в нее; железо крепко - огонь плавит его; огонь силен - вода гасит его; вода могущественна - облака впитывают ее; облака могучи - ветер рассеивает их; ветер могуч - но тело может устоять против него; тело крепко- страх сокрушает его; страх силен - вино ослабляет его; вино сильно - сон протрезвляет от него; а смерть сильнее всего - но цдака побеждает смерть, ибо сказано:"...добродетель (цдака) избавляет от смерти".
(Бава Батра)

Итак, цдака спасает от смерти.

У раби Акивы была дочь. Сказали ему прорицатели: "В день, когда она вступит под хупу (т. е. выйдет замуж), укусит ее змея и она умрет". Весьма скорбел об этом раби Акива. В день свадьбы взяла его дочь заколку для волос и воткнула в стену, чтобы не потерять. Поразила она острием змею в глаз. Утром вытащила заколку из стены и вот - тянется следом змея. Спросил раби Акива: "Что такое сделала ты, что спаслась?"

Отвечала она ему: "Вечером пришел нищий и просил в дверях, но все были заняты свадебным пиром и никто не услышал. Я взяла кушанье, которое ты дал мне, и накормила его".

Сказал раби Акива: "Ты исполнила заповедь".

Сказал тогда же раби Акива: "”Цдака избавляет от смерти“
- как это надо толковать? Не справедливость, а цдака избавляет от смерти". Так истолковал это раби Акива. (Шабат)

Цдака продлевает жизнь и может сделать богаче

Об этих свойствах цдаки рассказывают Талмуд и Мидраш:

Раби Биньямин был назначен распоряжаться казной для раздачи бедным. Однажды, в год засухи пришла к нему одна женщина. Она сказал ему: "Раби, мне нечего есть, дай мне хлеба". Он ответил ей: "Истинная правда, казна для милостыни пуста". Женщина сказала ему: "Раби, если ты не накормишь меня, то умру и я, и семеро моих сыновей". Раби дал ей из своих запасов. Через некоторое время он смертельно заболел. Видя, что он умирает, ангелы служения сказали Пресвятому, благословен Он: "Владыка вселенной, Ты сказал, что каждый сохранивший хотя бы одну душу в Израиле - как сохранивший целый мир, а Биньямин-праведник спас женщину и семерых сыновей ее. И вот - он умирает в столь молодые годы!" Тут же отменено было предначертанное раби Биньямину и добавлено было ему 22 года жизни. (Бава Батра)

Вот история о человеке, который дал цдаку. Продал он дом свой, а все, что было в доме, потратил на цдаку бедным. Однажды, в седьмой день праздника Суккот, дала ему жена десять монет и сказала: "Ступай на рынок, принеси нашим детям что-нибудь поесть". Как только пришел тот человек на рынок, подступили к нему казначеи - распорядители казны для милостыни. Сказали ему: "Ты ведь всегда жертвуешь". И еще сказали ему: "Дай же что-нибудь во исполнение заповеди о цдаке, ибо мы покупаем одежду сироте". Взял он эти десять монет и отдал их им. И постыдился идти домой. Пошел в синагогу и увидел там этроги, которыми играют дети в конце праздника Суккот. Собрал он их в мешок и отправился в гавань. Там он взошел на корабль и поплыл по морю, пока не приплыл в дальнюю страну. Случилось тогда, что у царя этой страны разболелся живот. Во сне он услышал голос, говоривший: "Возьми из тех этрогов, с которыми евреи молятся в Суккот, и съешь. Так исцелишься". Слуги царские искали по всей стране, во всех домах и на всех кораблях - и не нашли ни единого эторога. В гавани увидели они бедного странника с мешком. Спросили его: "Что у тебя в мешке?" Он ответил им: "Человек я бедный, и на продажу ничего у меня нет, кроме этих плодов". Заглянули царские слуги в мешок и спросили: "Что это за плоды? Откуда они?" Сказал им странник: "Это этроги, из тех, с которыми евреи молятся в Суккот". Взяли слуги мешок и принесли царю. Царь съел этрог и исцелился. Тогда он повелел опорожнить мешок и наполнить его динарами. (Ваикра Раба)

Как давать цдаку
История о купце по имени Шимон

История эта случилась, когда раввином города Кракова был раби Йом-Тов Липман, благословенна память праведника. Жил в городе один богатый купец по имени Шимон. Слыл он человеком скупым, и все так и звали его: Шимон-скряга. Шли годы, пришел час Шимона-скряги, и он умер. Люди из погребального братства (Хевра-Кадиша)
не упустили случая отомстить ему хотя бы после смерти. Место для его могилы они отвели самое скверное, на краю кладбища, у забора.

Не прошло и нескольких недель, как бедняки города стали стучаться в двери раввинского дома и жаловаться на казначеев, распределяющих милостыню. Те, мол, стали гораздо меньше давать, рука их совсем оскудела...

Послал раввин за казначеями и, когда те пришли, спросил: "Что такого увидели вы, что вдруг решили уменьшить милостыню? Уж не подозреваете ли вы этих бедняков в том, что они разбогатели?" Казначеи ответили ему: "Все время, пока жив был Шимон-скряга, он тайно жертвовал большие суммы в казну для милостыни. Так делал он перед каждой субботой. У нас всегда были деньги, чтобы давать бедным. Теперь же, когда он умер, почти не осталось денег в казне, и бедняки голодают". Когда раби услышал эти слова, он написал в своем завещании: "Похороните меня возле праведного и святого раби Шимона, благословенна память его". (Из книги "О Торе", рав Мордехай-Коэн, глава "Реэ")

Человек, берущий цдаку, зачастую стыдится свой бедности и, давая цдаку, мы должны делать это так, чтобы не ущемить чувство собственного достоинства берущего.

История об Абе Хилкии и мудрецах

Вот история о мудрецах, которые пошли навестить человека по имени Аба Хилкия, внука Хони Гамеагеля, известного своей праведностью. Когда они были у него, дал Аба Хилкия поесть своим сыновьям, но мудрецов не пригласил к столу. Когда его спросили о причине такого поведения, он объяснил, что еды у него в доме почти не было, и если бы он дал мудрецам, не осталось бы его сыновьям, и уж конечно, он не смог бы дать им поесть от всего сердца. Поэтому он предпочел вообще не приглашать их к столу. (Таанит, 23)

Недостаточно просто давать деньги; нужно делать это от всего сердца "с хорошим выражением лица", а не по неволе, с огорчением.

Хлеб и пирог

Один богобоязненный человек возил на ослах съестное. Проходил нищий, умирающий с голоду, протянул руку и попросил кусок хлеба. Человек, стремясь выполнить заповедь, развязал вьюк и увидел, что хлеб зачерствел. Он вспомнил, что внизу лежит пирог, и продолжал искать. В конце концов, он нашел пирог. С радостью повернулся к нищему, но тот уже лежал на земле: он умер от голода.

Когда человека просят о помощи, он не должен ее откладывать, как сказано: "Не говори ближнему твоему: ”Поди и приди опять, а завтра я дам“, если имеешь при себе"
(Мишлей, 3, 28). Отсрочка может привести к несчастью, даже если делается с добрыми намерениями.

Заповедями не торгуют

Мир Еврейской Женщины, автор рабанит Леа Кубичек, г. Саратов

http://base.ijc.ru/cen58.html

Уходя из жизни, добрый человек оставляет великую скорбь в сердцах людей, оставшихся жить...

Но без особого сожаления стоящие на площади люди обсуждали весть о смерти знаменитого своей скупостью бердичевского богача. Послушав их, можно было подумать, что смерть покарала его именно за жадность, нежелание помогать ближним. Пожертвования, благотворительность, цдака - были не его стихией. Нет, не жаль людям этого человека.

- Вы слышали, погребальное общество запросило огромную сумму с его семьи?

- Так ему и надо, - раздавались голоса.

Тут к толпе людей спешащей походкой подошел Иосиф - служитель раввина города.

- Вы сейчас очень удивитесь, но ребе Леви Ицхак дал указание погребальному обществу не требовать больших денег за устройство похорон. Более того, он сказал, что будет сам участвовать в траурной процессии.

Толпа опешила. Гримаса большого удивления застыла на их лицах. "Что - то тут не так! - подумали люди. - Тогда и все мы придем на похороны".

Траурная процессия двигалась по улицам города - все евреи от мала до велика пришли проводить в последний путь великого скупца. Возглавлял шествие сам ребе Леви-Ицхак.

После того, как земля вечным саваном укрыла тело умершего, люди подошли к раввину - им не давала покоя мысль о том, почему такая почесть оказана этому человеку?

- Эх, люди, - прищурив свои умные глаза, сказал раввин, - вы не знаете настоящего лица этого человека. Вы не знали, каким он был на самом деле. Открою вам то, чему вы очень удивитесь: он был скрытым цадиком и давал немало денег на цдаку, но делал это так, что никто и не догадывался об этом. И рассказал рабби Леви Ицхак три истории, судьей которым ему довелось быть.

Приехал в наш город купец по имени Шалом. Его друзья купцы доверяли ему - они дали ему очень большую сумму денег, чтобы Шалом купил им товары. Выбрав все нужное, он полез в карман за кошельком, но с ужасом обнаружил, что его нет! Волнение переполнило его, и он... упал без сознания.

Подоспевший врач приводил его в чувство, но напрасно: придя ненадолго в себя и вспомнив о своем несчастии, бедолага вновь падал в обморок. Доктор сказал: "Жизнь этого человека в опасности, если не будет найдена пропажа". И тут появился похороненный нами сегодня скупец и заявил, что он нашел кошелек и готов возвратить его, если ему опишут приметы этого кошелька. Затем он отправился домой и принес деньги. Счастливый Шалом сразу же обрел силу духа, поблагодарил своего спасителя со слезами на глазах.

Через несколько часов богач и еще один человек пришли ко мне.

- Рабби, - обратился ко мне тот, другой, - я каюсь в своем грехе. Это я нашел пачку с деньгами, но соблазн оставить их себе затмил мой разум. И только благородный поступок этого человека разбудил во мне совесть. Я увидел, как он отдал свои деньги, чтобы спасти еврея. Теперь же я хочу вернуть ему эти деньги, а он отказывается их брать.

- Я не торгую заповедями, ответил богач, но на мою долю выпала большая честь спасти еврея.

Я рассудил так:

- Богач прав, а ты должен покаяться и отдать эти деньги на цдаку.

Второй случай был еще более удивительным. Жил в городе купец-неудачник. Его торговые дела шли так плохо, что он еле сводил концы с концами. И решил он, обогатившись, уехать из нашего Бердичева: искать удачу в другом месте. Как только он сообщил это своей жене, она возмутилась до слез: "Как я буду жить без заработка? Чем кормить наших детей?".

Такой реакции жены он не ждал. И пришлось ему пойти на обман, т.к. убеждения ни к чему бы не привели:

- Зачем так волноваться, дорогая, каждый четверг отправляйся к богачу и получай мой заработок - это плата за расходы, связанные с поездкой.

Разве могла женщина не поверить своему мужу? С чувством уверенности отправилась она в четверг за обещанной платой.

- О какой оплате идет речь? Я не знаю тебя и твоего мужа. Он никогда не работал у нас! - кричал возмущенный кассир богача. Услышав шум, вышел хозяин магазина. Внимательно выслушав настойчивую женщину, он приказал кассиру:

- Конечно же, я просто забыл, что нанял ее мужа на работу. Так что каждую неделю выплачивай ей деньги. Просто я забыл сообщить тебе об этом.

Целый год в отсутствии мужа она получала четверговую зарплату. Надо сказать, что и его дела пошли в гору, и он довольный вернулся, наконец, домой. Жена радостно сообщила ему, что каждую неделю хозяин честно платил ей деньги. "Какой добрый человек, - подумал муж. - Он не разоблачил моего обмана, не уронил моего достоинства".

Купец немедленно примчался к богачу, чтобы возвратить ему незаконные деньги, но тот наотрез отказался принять их: .

- Между нами не было никакой сделки. Мне представилось возможным исполнить заповедь, а заповедями не торгуют!

Когда они пришли ко мне, чтобы я рассудил, кто из них прав, я решил, что прав хозяин магазина - наш богач. Нельзя заставить его принять назад деньги, ибо он их принес на цдаку - так богач вторично выполнил заповедь.

Однажды, пасмурным днем в дом к богачу постучался Ашер. Куда девался былой блеск этого человека?! Разорившийся торговец мехами уповал теперь только на деньги, которые хотел взять взаймы у богача, чтобы как-то поправить свои дела.

- Я готов одолжить тебе, но кто подтвердит мне, что ты вернешь долг?

- Всевышний будет моим гарантом, -убежденно сказал Ашер.

- Если так, то лучше и не придумать! Бог позаботится о том, что через три месяца долг будет возвращен.

Прошли эти три месяца, а Ашер денег в срок вернуть не смог. Понадобился целый год, чтобы материальное положение его перестало хромать, как оступившаяся лошадь, а кошелек приобрел довольно округлую форму. Когда же он пришел к богачу, чтобы отдать долг, тог наотрез отказался.

- Ашер, я уже получил деньги от твоего гаранта. Всевышний мне отдал их давно.

В третий раз пришлось судить мне дело о возврате денег, и опять я постановил, что богач прав: нельзя заставить его получить деньги назад.

Так знайте теперь, люди, каким был человеком тот, кого вы прозвали скупцом и скрягой. Как своевременен и спасителен был его взнос на цдаку. Это был истинный цадик! Человек, не искавший для себя почестей, сегодня похоронен на нашем кладбище.

За его доброе сердце Бог вознаградит его тем, что душа его будет пребывать в раю.

"Мне представилась возможность исполнить заповедь, а заповедями не торгуют!"

Маасер (Десятина)

Мир еврейской женщины, автор Ципора Мендельсон

http://base.ijc.ru/613_78.html

Я вспоминаю первые годы после моего замужества. После свадьбы муж продолжал изучать Тору в специальном учебном заведении для женатых, которое называется "Колель". Там молодые мужчины учились целый день, сдавали экзамены и получали ежемесячную стипендию. Сумма была не очень большая, но ее хватало на молоко, хлеб, яйца, фрукты и овощи. Когда мы получили первый раз стипендию, муж попросил меня определить на цдаку 10% (маасер).

Нельзя было сказать, что я не слышала никогда о благотворительности. Напротив. Я выросла в доме, в котором исполняли заповедь о цдаке. Мои родители всегда давали цдаку бедняку, который стучался в двери, оказывали помощь продуктами нуждающимся семьям, и даже покупали теплую одежду на зиму тем, у кого ее нет. Нашу семью хорошо знали, было известно, что в нашем доме теплая атмосфера, всегда рады гостям, всегда встретят и обогреют. Что такое милосердие (хэсэд), я хорошо знала, а вот что такое маасер - нет. В школе нам не один раз говорили о заповеди маасера, о том, что нужно исполнять ее. Однако в нашем доме это не вошло в обычай. И когда мой муж сказал мне, что надо отделять десятину, я внутренне воспротивилась.

Спустя некоторое время я листала религиозную газету. На глаза мне попалось письмо, написанное одной читательницей редактору газеты. Как правило, я не читаю эту рубрику. Но тогда внутренний голос шепнул мне, что это письмо следует прочитать. Письмо было написано женщиной по имени Ривка. Она работала вместе с подругой в одном из учреждений. Однажды в дверь офиса постучался человек и попросил помочь ему деньгами. Женщины, которые с детства привыкли давать цдаку, сразу же открыли кошельки и оказали нуждающемуся помощь. Одна из сотрудниц достала из кошелька особенно большую сумму и отдала ее бедняку. "Я удивилась, писала Ривка, ведь мы вместе работаем и получаем одинаковую зарплату. Почему же моя подруга дала сумму намного большую, чем дала я? Спросить ее я стесняюсь, но вопрос не дает покоя. Может быть, вы можете объяснить мне?"

Я думала над вопросом и не находила ответа. Тогда я продолжила чтение, чтобы узнать ответ редактора. Ответ был очень прост: "Твоя подруга, очевидно, отделяет маасер - 10% от своих доходов". У меня будто раскрылись глаза. Я все поняла. Я вспомнила беседу между мной и моим мужем о заповеди маасера. И я решила тогда сделать это обычаем семьи. По сей день я даю цдаку доллар, два доллара- либо больше. И с тех пор я стараюсь отдать 10% от доходов на цдаку. И я уверена, что Святой Благословен Он вернет мне сторицей. Как говорят наши мудрецы: "Отделяй десятину, для того чтобы разбогатеть".

Главы из книги «Мемуары любавического ребе»

том 1, глава 41 Ходатаи и благотворители,

http://www.chassidus.ru/zichroynoys/kerech1/41.htm

Р. Зехарья-Иерухам и р. Нахум-Тувья усиленно изучали Тору в Вильне. В синагогах города они нашли настоящие книжные сокровищницы, в которых хранились редкие рукописи, невиданные ими ранее. Они познакомились там со многими еврейскими знаменитостями, которыми славилась Вильна тех времен, названная «Литовским Иерусалимом».

Во время их нахождения в Вильне умер там богач и благотворитель р. Шалом-Шахна Сорки, брат которого, р. Рафаэль-Шеломо, был известен в Вильне под именем «Богатого бедняка». Их отцом был р. Авраам, которого звали «Милый Авраам». Он был сыном р. Шимона Докторовича из Кракова, который был одним из строителей знаменитой виленской городской синагоги в 5323 году (1563 г.). У него был компаньон, которого звали р. Исраэль.

Р. Авраам был единственным сыном р. Шимона. Понятно, что его берегли, как зеницу ока. Хотя к нему были приставлены лучшие учителя, он все же особых успехов в учебе не выказывал. Для этого ему не хватало нужных способностей. Но он был большим добряком. Он часто посещал бедные уголки и улочки Вильны и полной рукой раздавал там милостыню. Когда Аврааму исполнилось 15 лет, назначил его отец своим уполномоченным по благотворительному фонду и поручил ему распоряжаться им по своему усмотрению.

Когда Аврааму исполнилось 18 лет, женил его отец на дочери гаона р. Исраэля, сына гаона р. Шалом-Шахны из Люблина, который был учеником знаменитого р. Яакова Полака из Праги. Жену Авраама звали Саррой. Она была очень Б-гобоязненной и добросердечной женщиной, не уступая в этом своему мужу Аврааму. Она все свое время отдавала благотворительности, и имя ее гремело по всей Вильне, как и по другим городам.

Когда король Зигизмунд-Август сделал Вильну своей столицей, он издал приказ украсить город красивыми зданиями. В то время поселились в Вильне оба компаньона – р. Шимон и р. Исраэль. Помимо других дел они занялись также строительством жилых зданий и магазинов для сдачи в наем. Они взяли правительственный подряд строить дома и дворцы для министров и других высокопоставленных лиц. Они привлекли из заграницы опытных архитекторов и строителей и составили себе этим большое состояние. Тогда была построена ими виленская синагога. Через несколько лет компаньоны разделились согласно решению третейского суда.

Р. Шимону было больше шестидесяти лет, когда он передал свои дела своему сыну и двум зятьям. Сам он занялся Торой и служением Б-гу. Поскольку он имел доступ к высшим сановникам и даже к самому королю, община возложила на него обязанность ходатая по ее делам. Он был избран президентом «Комитета четырех государств», представительного органа по всем вопросам, касавшимся тогдашнего еврейства. Р. Шимон очень преуспевал в его общественных делах. Он сделал для евреев много хорошего. Ради своей общественной работы перебрался р. Шимон на жительство обратно в Краков, когда туда переехало правительство.

Сын его р. Авраам вел между тем большие коммерческие дела. Но как бы сильно он ни был занят, он находил время заниматься также и благотворительностью, что явилось для него самым важным в жизни. Он не только раздавал милостыню, но и подымал дух бедных людей и ободрял их. О нем говорили в Вильне, что р. Авраам отдает бедным и обедневшим людям не только свои деньги но и свою любовь. Поэтому и называли его «Милый Авраам». И насколько добр и мил был Авраам, была его жена Сарра в десять раз добрее и милее. Всю свою душу она вкладывала в дело благотворительности; при этом она выказывала столько скромности, что всех этим поражала. Она была как мать и сестра для людей бедных и павших духом. Часами находилась Сарра в домах бедноты, у постели больных и страждущих, а часто она сама, своими руками выполняла работу для больных людей и особенно для бедных рожениц.

У Авраама и Сарры было два сына: старший Шалом-Шахна и Рафаэль-Шеломо. Когда Шалом-Шахне исполнилось 14 лет, начала мать брать его с собой к бедным и больным людям, чтобы он узнал, как горька жизнь еврейских масс. Весьма часто, когда они посещали бедную семью, она велит, бывало, сыну поменяться одеждой с одним из детей. При этом она говорила ему, что хотя мальчик беден, он, тем не менее, больше его учен, и приводила слова наших мудрецов: «Будьте осторожны с детьми бедняков, ибо они распространят Тору». Второго сына, Рафаэль-Шелому, воспитывала Сарра подобным же образом.

Их дом был в Вильне домом собраний для талмудистов, а также местом, где бедные люди находили всегда помощь и защиту. Сарра построила особый дом-приют для проезжающих. Талмидей-хахамим всегда находили себе пристанище в их доме. Несмотря на их большое богатство, они одевались скромно и никогда не показывали никому своего превосходства.

Через своего отца познакомился р. Авраам с разными государственными деятелями и шляхтичами, приходившими к нему по разным коммерческим делам. Поэтому р. Авраам тоже мог делать добро евреям. При его посредстве получили многие евреи доступ в помещичьи имения и вступали с ними в торговые отношения или арендовали корчмы, мельницы, реки и озера для рыбной ловли, брали в аренду посессии и земельные участки, огороды и сады. При помощи р. Авраама сотни и тысячи евреев перебрались из больших городов, где было тесно и трудно находить заработки, в деревни и на хутора, где им легче было устроиться.

Тогда-то и всплыла другая еврейская проблема, – как обеспечить евреев в деревнях и на хуторах надлежащим духовным окружением; как обеспечить их детей учителями и как предупредить возможность полного отрыва этих евреев от еврейского общества; что следовало делать, чтобы у них была возможность молиться ежедневно коллективно и чтобы они вообще не переставали чувствовать себя частью еврейского общества.

Вот этот важный вопрос был поставлен на собрании «Комитета четырех земель» (ВААД), состоявшемся в Кракове. На этом собрании было решено создать в каждом городе специальный Совет наблюдателей, задачей которого будет следить за еврейскими поселениями, чтобы они не были оторваны от еврейского общества. Р. Шимон отпустил большие средства на эти цели, придав им первостепенное значение.

Р. Авраам, с своей стороны, помогал евреям на свой лад. Каждый раз, когда кто-либо из помещиков обращался к нему за займом, ставил р. Авраам ему условие назначать управляющего своим имением еврея. Как правило, еврей-управляющий всегда отличался на своем посту своей преданностью делу и добивался больших прибылей для хозяина-помещика. Кончалось тем, что помещик выражал р. Аврааму свою благодарность за его рекомендацию. Таким образом, евреи обеспечивались хорошими заработками, а помещики были благодаря этому лучшего мнения о евреях.

Тем самым многие евреи получили возможность селиться в деревнях, и из одиночных поселенцев выросли в деревнях целые еврейские общины; улучшилось не только материальное, но и духовное положение евреев.

Когда сыновья р. Авраама были еще совсем маленькими детьми, он предоставил в их распоряжение некоторую сумму денег для создания ими своей собственной кассы взаимопомощи, из которой они могли бы выдавать ссуду небольшими суммами бедным торговцам на базаре. Ведение этой кассы оставил р. Авраам целиком в руках самих детей. Этим он хотел приучать их к делам благотворительности и поставить их лицом к лицу с еврейской действительностью, с жизнью народных масс.

Великий ходатай и большой благотворитель р. Шимон умер в возрасте 85 лет. В своем завещании он отказал четвертую часть своего состояния на благотворительные цели, предоставив «Комитету четырех государств» право распоряжаться этими средствами совместно с его сыном р. Авраамом. Остальные три части он оставил сыну и дочерям. Его сын, который был его первенцем, должен был получить две части всего имущества. Но жена р. Авраама, праведная Сарра, потребовала от своего мужа, чтобы дополнительную долю, которую он получил по праву первенства, он отдал также на благотворительность, в основном на дела Торы: строить синагоги, писать свитки Торы, закупать книги для синагог и помогать ешивам и талмуд-торам.

Когда подросли оба сына р. Авраама Шалом-Шахна и Рафаэль-Шеломо он их сосватал с благородными семьями, и они, как и их родители, занялись после свадьбы делами благотворительности и насаждением Торы. Их дома были домами собраний для талмудистов. Все нуждающиеся всегда находили там поддержку.

Постепенно передал р. Авраам свои дела сыновьям, а сам отдался Торе и благотворительности. Будучи занятыми большими делами, сыновья также находили все же достаточно времени, чтобы отдаваться делам благотворительности. Их жены тоже были филантропами. Их свекровь Сарра поощряла их общественную деятельность и учила, как лучше ее выполнять. Таким образом, вся семья посвящала себя делам благотворительности.

Оба брата, р. Шалом-Шахна и р. Рафаэль-Шеломо, имели каждый свой собственный метод распределения средств благотворительности. В холодные зимние вечера не мог р. Шалом-Шахна позволить себе сидеть в своем богатом, оборудованном со всеми удобствами доме. Он пускался тогда по бедным улочкам Вильны с кошельком денег в кармане и присматривался, как живет беднота. В одном доме ветер дул через ветхие стены, в другом – не было печи, а еще кое-где крыша протекала. Тут не хватало одежды, а там – хлеба; здесь были больные люди, а у соседа был кто-нибудь без работы. Р. Шалом-Шахна всюду оставлял деньги, чтобы выправить положение. Когда не хватало денег в кошельке, он присылал их позже нуждающимся.

Его брат р. Рафаэль-Шеломо завел себе такой порядок: помимо средств, раздаваемых им из собственного кармана, он привлекал для этой цели чужие средства, обходя дома с коробкой, чтобы каждый бросал туда монеты по мере своих возможностей и желанию. При этом он говорил людям:

– Отбросьте мысль о том, что это пришел к Вам я, богач Рафаэль-Шеломо. Представьте себе, что это всего только Рафаэль-Шеломо-бедняк. И дайте мне не как богачу, а как бедняку. Дайте гроши, дайте сколько Вы можете, и Вам поможет Б-г.

При этом объяснял р. Рафаэль-Шеломо, что важнее добиваться, чтобы и другие вносили свою лепту, чем давать все самому. Он говорил также, что у Всевышнего дороже мелкие монетки, жертвуемые народом, чем рубли, которые даешь сам. Он добавлял при этом, что он считает необходимым самому заниматься работой по сбору средств и оказанию помощи нуждающимся, а не довольствоваться только тем, что сам даешь. Вот почему называли р. Рафаель-Шеломо в Вильне «богатым бедняком».

По требованию его матери р. Рафаэль-Шеломо добавлял из своего кармана ровно столько, сколько он собрал коробкой, и все эти суммы использовал для особой цели – выкупа арестованных. Это было время, когда ксендзы возводили на евреев напраслину. Многие евреи попадали под ложные обвинения. Нужны были средства для их защиты и спасения.

Р. Авраам и его жена, праведная Сарра, умерли в весьма преклонном возрасте. Их сыновья продолжали и дальше великую традицию редкостной семьи. Они также сосватали своих детей со знаменитыми семьями талмудистов.

В 5415 году (1655 г.), когда Вильна стала центральным пунктом войны между Россией и Польшей, оба брата были» уже пожилыми людьми. Их торговые дела были разбросаны по всей стране, и управляли ими сыновья и внуки. Когда казаки начали подходить к Вильне, обеспечили братья виленских евреев транспортом, чтобы они могли заблаговременно оставить город. Первыми спаслись крупные ученые и их семьи.

В этом помог братьям русский помещик Волков, владелец большого поместья у города Свинцян. Это поместье принадлежало раньше польскому шляхтичу. Во владение помещика Волкова поместье перешло при посредстве братьев р. Шалом-Шахнэ и р. Рефаель-Шеломо, одолживших для этого Волкову деньги на льготных условиях. По существовавшей в этой семье традиции, они посоветовали Волкову назначить управляющим поместьем еврея. Благодаря трудам этого еврея Волков нажил большое состояние. Помещик был очень благодарен виленским братьям и считал себя обязанным по отношению к ним.

Во вторник, 22 таммуза, за день до вступления казаков в Вильну, прислал Волков в Вильну транспортные средства, чтобы доставить в его поместье обоих братьев с их семьями. Р. Шалом-Шахна и р. Рафаэль-Шеломо не хотели расстаться с остальными евреями города, но гаоним р. Моше Ривкис и р. Шабси Коен велели им уехать в поместье Волкова.

В середине месяца элул братья вернулись в Вильну. Большая часть города была сожжена. Пожар в Вильне свирепствовал 17 дней. Как бы чудом уцелели дома братьев-благотворителей. Р. Шалом-Шахна и р. Рафаэль-Шеломо первыми взялись за отстройку вновь разрушенной Вильны. Они отпускали большие суммы денег на строительство домов, особенно бедным людям.

Первым умер р. Шалом-Шахна. На его похоронах были десятки тысяч провожающих, евреев и неевреев. Р. Рафаэль-Шеломо, «богатый бедняк», продолжал заниматься благотворительностью по-прежнему. Но он был уже стар и не мог больше ходить с коробкой по домам для сбора средств, как он это делал раньше ежедневно в течение сорока лет.

Тогда созвал р. Рафаэль-Шеломо самых богатых и уважаемых жителей Вильны и заявил им, что он уже слишком слаб, чтобы продолжать обходить жертвователей с коробкой в руках. И он тут же предложил «продать» это почетное право собирать средства коробкой. За это право он назначил большую сумму денег, конечно на благотворительные цели.

Это право «купил» виленский богач р. Иерахамиель Коен. Но он поставил условие добавлять к собранным коробкой средствам из своего кармана только пятую часть. Р. Рафаэль-Шеломо это не удовлетворило, и он настоял, чтобы к собранной сумме было добавлено столько же, сколько будет собрано. Тут же на собрании нашлись шесть евреев, которые обязались добавить от себя недостающие четыре пятых частей.

В течение тринадцати лет ходил затем богач р. Иерахамиель Коен с коробкой, на которой было написано «Богатый бедняк», по улицам Вильны, от дома к дому, и собирал мелкую монету на благотворительность. Вечером он возвращался домой, пересчитывал собранные деньги, записывал в книгу и добавлял от себя пятую часть. По окончании недели собирались остальные шесть филантропов и добавляли остальные четыре пятых частей.

Переводы бесед р. Тувии Болтона ( ешива "Ор гаТмимим" Кфар Хабад) на темы недельных глав Торы.

http://
www.
chassidus.
ru/
nedelnaya_
glava/
ohrtmimim/5761/
kitisa_1.
html

Глава Ки Тисо.

Раздел этой недели начинается со странного завета; Б-г сказал Моше, что каждый еврей должен заплатить пол-шекеля, в качестве «выкупа за свою душу». На первый взгляд, в этом нет никакого смысла.

Как, заплатив монету, можно получить искупление грехов?

В одном из комментариев к Талмуду («Тосфот», Хулин 42а) дается объяснение, что у Моше возник тот же вопрос, и Б-г дал ему ответ, «достав из-под своего Трона монету из огня».

Чтобы лучше объяснить это, я расскажу следующую историю.

Залман был преуспевающим бизнесменом. Он заработал миллионы рублей, производя изделия из металла, а теперь этот бизнес угрожал ему смертью.

Несколько месяцев назад он заключил с правительством огромный контракт на поставку всей кухонной утвари для царской армии. Сделка стоила целого состояния, воистину, Б-жье благословение… пока он не получил повестку с требованием явиться в федеральный суд по обвинениям в воровстве и государственной измене.

Очевидно, кто-то сообщил в полицию, что Залман изготавливает котелки тоньше, чем было обещано. Он получил фонды на 100 000 тонн железа, а на самом деле, использовал 90 000 и, таким образом, обманул правительство на большую сумму денег.

Но самое ужасное, что в доносе была правда! Он действительно сделал это. Но так раньше делали все в царской России.

Но это ничего не изменило. Если его признают виновным, а он был абсолютно уверен, что так и будет, то ему - конец.

Но Залман, все равно, не сдавался; для него еще теплился луч надежды. Будучи последователем третьего Любавического Ребе, Цемах Цедек, он пойдет к нему, и будет надеяться на чудо.

Но когда он пришел туда, ему сообщили, что Ребе не принимает посетителей, и нужно ждать дальнейших объявлений. Это значило, что дверь могла открыться в любую минуту, или придется ждать несколько дней.

У Залмана не было другого выбора, кроме как сесть в приемной, где было еще около двадцати человек, которые тоже пришли за помощью, и читать Псалмы.

У ребе было семь сыновей, и самый младший, Шмуэль, которому тогда было семь лет (а затем он станет следующим Любавическим Ребе) слонялся по комнате и, время от времени, заговаривал с посетителями. Когда он подошел к нашему бизнесмену и спросил, зачем он пришел, последний, в надежде, что это поможет попасть к Ребе, рассказал мальчику всю историю, закончив ее грустной фразой о том, что Ребе – его единственная надежда, а теперь он не примет его.

Мальчик внимательно выслушал, пообещал, что узнает, как можно помочь, покинул приемную и вошел в кабинет отца.

Через несколько минут он вернулся, подошел к бизнесмену и тихо сказал: «Видите мужчину, что сидит у двери и тоже читает Псалмы? Ему нужно сто рублей на свадьбу дочери. Дайте ему денег, и Ашем позаботится о вашем предстоящем суде».

Конечно же, наш герой немедленно сделал пожертвование и, уверенный в победе, попросил мальчика поблагодарить своего отца за благословение и вышел из помещения другим человеком, полным оптимизма и надежды.

Спустя месяц, Залман уверенно предстал перед судьей в комнате суда. Он даже не потрудился нанять адвоката; после того, как Ребе сказал, что Б-г обо всем позаботится, (ему, все равно, не помог бы даже самый лучший в мире адвокат).

Судья изучил все бумаги, сначала обвинения, затем обвиняемого, несколько раз делая паузу, чтобы взглянуть на обе стороны. Наконец, он снял очки, выдвинулся вперед с поднятой головой и объявил: «Очень серьезные обвинения, очень серьезные. Если обвиняемый виновен в предъявленных ему обвинениях, наказание будет длиться, минимум, 20 лет, понимаете?» Обвинитель кивнул головой, подсудимый тоже, уже начиная волноваться.

Судья еще раз надел очки, молча перечитал краткое изложение дела и снова поднял глаза. Затем натянул очки на лоб, подумал немного и объявил: «Единственным решением этой проблемы будет взвесить все котелки и сковородки».

«Но, ваша честь», – воскликнул обвинитель, «на это уйдут месяцы, и при таком ущербе, нанесенном стране. У Вашей Чести уже имеются надежные свидетельские показания…».

Теперь нашего героя, действительно, бросило в жар. Если котелки взвесят, ему конец.

«Мое решение окончательное!» – сказал судья, «Завтра армия пришлет сто вагонов, чтобы привезти всю посуду в комнату сюда для взвешивания». Он поднял свой молоток, тяжело ударил им по большому столу перед ним и объявил: «Судебное заседание откладывается!»

Потребовалась неделя, чтобы пригнать вагоны, поехать на фабрику и все погрузить. Еще неделя, или около того, ушла на то, чтобы привезти посуду в здание суда, взвесить и записать результаты. А когда работа была закончена и результаты принесли в комнату суда, обстановка была настолько напряженной, что могла взорваться в любой момент. Слухи о суде дошли до газет, и комната суда была переполнена.

Когда все сели, вошел судья, занял свое место за огромным столом, взял в руки документы и внимательно прочитал. В зале царило молчание.

Через несколько минут он искоса посмотрел на подсудимого, с явной неприязнью, и заговорил почти театрально.

«Мистер Залман, Вы… Вы лгали правительству!»

Судья держал листы в обеих руках и показывал их обвиняемому, наклонясь вперед через стол, почти встав со своего места. Залман был на грани обморока; он вытер лоб платком и отпил глоток воды из чашки, что держал в руке; ему показалось, он вот-вот потеряет сознание.

Охранники придвинулись к нему на несколько шагов. Обвинители краем глаза переглянулись и едва улыбнулись.

«Вы объявили российскому правительству, что Вам нужно сто тысяч тонн железа. Вы получили фонд на Сто Тысяч Тонн Железа!!»

Теперь судья встал и, наклонившись через стол, держал бумаги в одной руке, тряся ими в воздухе. Он говорил почти шепотом, шипя на бедного Залмана… «И Вы действительно использовали…Сто Двадцать Тысяч Тонн!!! Котелки весили больше необходимого!!!!!

Мистер Залман, Вы патриот!!»

Спустя два дня, наш герой снова ожидал встречи с Ребе в его приемной, на этот раз, чтобы поблагодарить его за чудо. Но когда он, наконец, оказался перед ним и начал благодарить его, Ребе удивился. Он не помнил, чтобы когда-либо давал такое благословение!

«Но Ваш сын, Шмуэль сказал мне…».- Сказал бизнесмен.

Не потребовалось много времени, чтобы позвать его сына, и тот немедленно признался, он сам все сделал.

«Но как ты мог дать такое благословение? Почему ты был так уверен в том, что все будет в порядке?» – спросил его отец.

«Легко», - ответил мальчик, «Я просто увидел на небе вес этого пожертвования, как оно ложится в его котелки на весах. Было очевидно, что оно будут весить больше, чем несколько тысяч тонн».

Только Ребе мог действительно знать результат Благотворительности.

Пол-шекеля - это тоже благотворительность. Его давали в храме, и он принес пользу всему миру.

Тайна этой монеты, которую Б-г показал Моше, заключается в том, что благотворительность – это не просто деньги, это, действительно, монета духовного огня; благотворительность, как огонь, согревает и изменяет все вокруг.

Она даже воздействует на Б-га!!

Именно на это намекал Ашем, когда вытащил монету «из-под своего Трона». Трон – это место, куда можно опуститься и сесть.

Благотворительность имеет силу опустить даже самого Ашема в низшие части мира, (в храм или даже в зал суда, как это случилось в нашей истории).

Это также относится к подразделу этой недели «ПАРА», которая рассказывает о Красной Корове.

Красную Корову зарезали, сожгли и превратили в прах. Водой, в которой был растворен этот прах, брызгали на каждого оскверненного мертвым телом, очищая его и давая ему возможность войти в Святой Храм.

Трудно поверить, что физическое существо, корова, имела такую духовную силу. Но красная корова пробуждала и «привлекала вниз» такие высокие духовные уровни, которые, как монета в пол-шекеля, или пожертвования, которые мы теперь делаем (или то, что сделал мистер Залман в нашей истории), имеют силу очистить даже нечистоту смерти.

В этом заключалась новизна праздника Песах: что еврейский народ освободился от притеснения и рабства в Египте, съедая мацу, мясо ягненка и горькую траву. Впервые в истории, физическое действительно стало духовным. (По этой же причине Б-г настоял, чтобы они взяли с собой египетские богатства, чтобы также возвысить их).

Но все это: благотворительность, Очищение от нечистоты смерти, Освобождение от египетского рабства, и возвышение материальности к духовности, все это вехи на пути к приходу Мошиаха.

Будущее спасение будет величайшей милостью, которую Б-г вообще может дать миру.

Это будет похоже на (и еще больше, чем) освобождение от египетского рабства (Миха 7:15). Материальные блага будут в изобилии, а смерть, наконец, будет устранена. Другими словами, будет полное единение физического и духовного. Как мы говорим в молитве Алейну, которую произносим три раза в день, «В этот день Б-г и его имя будут ЕДИНЫ».