bashedu.ru
АЙДАР АБДУЛЛИН
ХУДОЖНИК ЦВЕТОЧНОГО ДОЖДЯ
(ФИЛОСОФСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ О ТВОРЧЕСТВЕ РАМИЛЯ ГАЙСИНА)
УФА 1998 г.
Абдуллин А.Р. Художник цветочного дождя: философские размышления о творчестве Рамиля Гайсина /Под редакцией чл.-корр. АН РБ Д.Ж. Валеева. – Уфа, 1998. - 36 с.
В предлагаемой работе с позиций философской герменевтики и феноменологии предложен оригинальный способ истолкования и понимания художественных произведений, в соответствии с которым выполнена интерпретация 15 картин современного башкирского пейзажиста Рамиля Гайсина (1955 г.р.). В работе также приведены основные даты творчества и каталог работ художника.
Брошюра адресована всем, кто интересуется современной философией искусства.
Под редакцией члена-корреспондента АН РБ Д.Ж. Валеева
| Рецензенты: |
доктор философских наук, профессор УГАТУ Ф.М. Неганов, |
| доктор философских наук, профессор Баш.ГУ Д.А. Нуриев. |
На обложке – репродукция картины Р.А. Гайсина.
© O А.Р. Абдуллин, 1998. © ИСЭИ УНЦ РАН, 1998.
СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ
РАДОСТЬ КРАСОК ЗИМНЕГО ДНЯ ОСТРОВ СКАЗАЧНОЙ ИДИЛИИ ХОЛОДНЫЙ ЛИК ОСЕНИ ПРИБОЙ ОКОЛДОВАННЫХ ВОЛН АД БЕСПРОСВЕТНОГО ВРЕМЕНИ ПРОБУЖДЕНИЕ ПРЕДРАССВЕТНОЙ МЕЧТЫ ЗЕРКАЛО ОСЕННЕЙ ТИШИНЫ УЛЫБКА “СЕРЕБРИСТОГО ДНЯ” ЮНОСТЬ СБЫВШЕЙСЯ МЕЧТЫ ИСТИНА “ПОСЛЕДНЕЙ” КРАСОТЫ ОПУСТЕЛЫЙ БЕРЕГ ЗИМЫ ЗАВОДЬ ЗОЛОТИСТОЙ ОСЕНИ ХУДОЖНИК ЦВЕТОЧНОГО ДОЖДЯ ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ТВОРЧЕСТВА КАТАЛОГ
ВВЕДЕНИЕ
| Но бывает ли доступно творение само по себе? Чтобы такое удалось, нужно было бы высвободить творение из связей со всем иным, что не есть само творение, и дать ему покоится самому на себе и для себя. Но ведь самое глубокое стремление художника и направлено на это. Завершенное творение отпускается благодаря ему в свое чистое само-стояние. Как раз в большом искусстве, а речь идет только о нем, художник остается чем-то безразличным по сравнению с самим творением, он бывает почти подобен некоему уничтожающемуся по мере созидания проходу, по которому происходит творение. Мартин Хайдеггер1
|
Как возникла эта работа? Книги такого рода, т.е. посвященные анализу творчества отдельного человека, обычно пишутся либо в знак общественного признания либо с целью его привлечения. В том и другом случае творчество рассматривается как некая ценность. Именно идея ценности лежит в основе импульса, побуждающего человека писать о чьем либо творчестве. Ценность и возникает как раз в результате того, что о ней написано. Написанное делает ценным то, о чем пишется. Когда-то Ф. Ницше изрек: “Бог мертв”. И сделал он это по одной простой причине: бог стал Ценностью. Попытка человека придания чему либо ценности лишает это самое “что-то” того таинственного, что только и придает духовную силу. Дух не выразим в категории “ценность”.
Таким образом, эта работа не есть попытка придать ценность творчеству художника, т.е. тому чему она посвящена. Значит ли это, что рассматриваемое творчество бесценно? Да, именно так, ибо всякое подлинное творчество не может быть заменено чем либо другим, и в том числе ценностью. По большому счету ценность есть не что иное, как эквивалентный заменитель. Второе значение “ценности” как чего-то очень дорогого (ценного) так или иначе предполагает свое первоначальное значение. Конечно, мы вправе говорить, что творчество того или иного художника очень дорого, ценно для нас. Но это дело журналистики. Философия же, обращаясь к произведению искусства, видит в нем выражение Духа. И первое, в чем проявляет себя Дух, есть Слово. Иначе говоря, философское обращение к произведению искусства есть не оценка, но словесная интерпретация. Интерпретация есть объяснение того, что понял интерпретатор. Понять произведение искусства - значит попытаться ответить на вопрос, поставленный перед данным творением. Вся сложность интерпретации состоит в том, что даже сам художник не может до конца осознать, на какой вопрос он ответил своим творением. В любом произведении искусства заложен элемент бессознательного. Более того, оно (бессознательное) содержит в себе и иррациональное начало. Иррациональное не может быть воспринято только как безусловное, и поэтому его интерпретация всегда обусловлена. Обусловлена она той исторической ситуацией, в которой находится интерпретатор. (Художник - это тоже своего рода интерпретатор.) Этим и объясняется различная интерпретация одного и того же произведения различными авторами и эпохами. Но поскольку интерпретатор сталкивается с тем, что непонятно даже автору произведения и так как интерпретатор отвечает на тот же вопрос, что и художник, то и интерпретация становится произведением искусства2
. В философской герменевтике принято считать, что интерпретатор понимает произведение искусства лучше, чем его автор, так как находится в более выгодной ситуации в силу временной отдаленности3
. Это обстоятельство позволяет высказать мысль о том, что не только само произведение искусства, но и его интерпретация обладает подлинным бытием. Произведение искусства само есть интерпретация или более точно - выражение “чего-то”, и только интерпретация интерпретации восстанавливает это самое “что-то” в его истинности. Художник находит алмаз, а интерпретатор делает из него сверкающий камень - бриллиант. В своих поисках художник полагается в первую очередь на свою интуицию. Поэтому у него нет четких критериев: действительно ли то, что он обнаружил, является подлинным произведением искусства (алмазом). Только благодаря труду интерпретатора произведение искусства начинает сиять светом Красоты. Не только специалист, но и каждый зритель есть в то же время интерпретатор, ибо только понимая
произведение искусства, можно наслаждаться им. Ведь совершенно не случайно о произведении искусства, не вызвавшем должного отклика говорят, что оно “не понятно”, в то время как после его интерпретации оно вдруг является в новом свете и становится тем, чем призвано быть.
Таким образом, данная работа не есть попытка высказать признательность творчеству художника или придать ему некую ценность. Перед автором стоит задача дать интерпретацию отдельно взятым произведениям искусства.
Но почему именно отдельно взятым? Этот вопрос обусловлен другим: как правильно рассматривать художественное творение, исходя из:
личной жизни художника и его психологического склада;
социально-исторического контекста;
его творчества в целом;
автономности каждого произведения.
Из выше приведенного только два последних имеют подлинное значение для понимания творения. “Как раз тогда, - пишет Хайдеггер, - когда не известны ни художник, ни обстоятельства, при каких возникло творение, как раз там это внезапное и непременное побуждение в самом чистом своем виде выступает из творения”4
. Искусство, как и всякое творение духа, предполагает некую трансцендентность, т.е. выход за пределы данностей опыта. А это значит, что ни личная жизнь художника, ни социально-исторический контекст не могут оказать существенного влияния на творение; более того, только преодолевая их, художник становится творцом. Иными словами, только выходя “во вне себя” человек становится открывателем. Открыть - это значит сорвать занавес, вернуть непривычности ее привычный вид. Элемент непривычности является одним из основных атрибутов творения, и его нельзя низвести до уровня привычной обыденности, т.е. личной жизни художника или окружавшего его социально-исторического контекста.
Каждое отдельно взятое творение является частью творчества как целого. Поэтому интерпретация единичного произведения искусства исходя из его места в контексте всего творчества позволит глубже понять его. (В рассматриваемом случае не столь важно, идет ли речь о творчестве как едином целом или же об отдельных этапах творчества, т.к. в любом случае будет сохраняться соотношение части и целого). Но как рассмотреть творчество (как целое), когда речь идет о художнике, находящемся в расцвете своих творческих дарований? Но если мы не в состоянии охватить творчество сразу как целое, то что может послужить отправной точкой для интерпретации отдельно взятых творений? Мы не можем говорить о творчестве как о целом, т.е. как о завершенном, пока сам художник является активно действующим лицом. В этой ситуации можно прибегнуть лишь к одному - мнению самого художника о своем произведении и понимания им своего творчества. Поскольку, как уже отмечалось художник не всегда может осознать содеянного, то его мнение не может служить в качестве момента истины. Однако ценным в его суждениях является то, что они, т.е. суждения, позволяют интерпретатору избежать ложного пути, т.е. того хода мысли, который вовсе никак не подразумевается рассматриваемым произведением. А такая опасность имеется, так как в противном случае вместо естественной связи интерпретации и произведения искусства выводящей к неким метафизическим высотам может получится надуманная эклектика. Дело интерпретатора увидеть метафизические основания, но так, чтобы они не теряли живую связь с чувствами художника. Конечно, не всегда это удается, и тогда остается высказывать только догадки подобно тем, что делаются о таинственной улыбке Джоконды.
Таким образом, в предлагаемой работе каждое произведение искусства рассматривается как самостоятельное и автономное. Связь отдельно взятого творения с творчеством художника обусловлена тем, что каждое из них было предметом предварительного совместного обсуждения, т.е. между художником и интерпретатором. Такой подход предполагает, что в последующем исходя из предложенных текстов можно будет составить целостную картину о творчестве, что уже в свою очередь позволит глубже взглянуть на уже рассмотренные произведения.
Но все же мы не ответили на исходный вопрос: как возникла эта работа? В этом вопросе кроется двойственный смысл: первый - это событие, подтолкнувшее к ее написанию, а второй - это сам творческий процесс ее написания.
Событием, послужившим толчком нашему творческому сотрудничеству, является дар картины “Январский день”, сделанный художником по моей просьбе5
. В ответ мною была написана статья “Радость красок зимнего дня”6
; так была заложена основа для последующего сотрудничества, которое вскоре приобрело целенаправленный характер.
Как писалась эта работа, или иначе говоря, чем руководствовался интерпретатор при ее написании? Этот вопрос очень сложен, ибо он не может иметь ответа в привычной для научного способа мышления форме. Ибо с точки зрения науки ответить на этот вопрос значит указать примененный метод. Метода же в его традиционном понимании здесь нет. Дело в том, что человек, овладевший методом, может воспользоваться им с последующей гарантией получения удовлетворительного результата. Для философского истолкования произведения искусства такого метода нет. Решающим фактором при интерпретации духовного творения является не метод, а настроенность
. Употребление этого термина (без соответствующего анализа) было уже предложено в “Эстетических опытах” В. Гумбольдта7
. Другой немецкий мыслитель М. Хайдеггер, задаваясь вопросом “Что это такое - философия?”, ответил на него следующим образом: философия “существует в мелодии соответствия, настраивающегося на голос Бытия сущего”8
.
Интерпретировать произведение искусства значит настроиться на него так, чтобы речь интерпретатора соответствовала голосу Бытия этого творения. Если глубоко продумать выше сказанное, то станет очевидным, что такой способ интерпретации требует особых способностей, которые имеются не у каждого человека9
.
Но что кроется за философской настроенностью? Корректен ли термин “настроен-ность” как определенный способ понимания? Ибо под настроенностью подразумевается некая чувственность, а следовательно, непостоянство. Суть возникших сомнений кроется в принципиальном вопросе: может ли возникшая настроенность не соответствовать голосу Бытия? Нет, не может. Творчество есть выражение радости Бытия. Интерпретировать значит уловить в творении исходящую от него бытийную Радость, т.е. голос Бытия. Настроиться значит ощутить в себе созвучие этой радости.
Понимая, человек понимает только собственное состояние, т.е. свое наличное бытие (Dasein). Для того чтобы возникло понимание чего-то находящегося вне человека, т.е. бытия (Sein) (в нашем случае бытия произведения искусства), Dasein должно измениться таким образом, чтобы его содержание стало соответствовать Sein. Такое изменение происходит в процессе осуществления настроенности. Возникновение настроенности осознается как радость понимания.
Силясь понять, т.е. настраиваясь, человек проявляет волю. Эта воля есть воля-к-радости-бытия. Стремление к бытийной радости делает волю тем, чем она является нам, а именно: несокрушимой силой превосходящей силу рассудка (И. Кант). А это значит, что настроенность позволяет проникнуть в те сферы и понять то, что недоступно и непосильно холодному рассудку. Поэтому если интерпретация исходит из настроенности, то она всегда подлинна, ибо отвечает голосу Бытия.
Истиной бытия является не то, что постоянно сохраняется как нечто однозначное и неизменное, а то, что порождает настроение радости. Если произведение искусства не радует человека, то это значит, что оно утратило для него истину своего бытия. Бытие текуче. Из этого следует, во-первых, что на один и тот же вопрос в разное время могут быть получены разные ответы. Но все они будут соответствовать истине Бытия; во-вторых, бытийную истину невозможно уловить незыблемыми (“одеревенелыми”) научными понятиями, только живая речь может передать настроение созвучной радости.
Предлагаемая работа есть авторская интерпретация отдельных произведений изобразительного искусства. Авторская - означает, что предлагаемый вариант интерпретации есть выражение настроения того Dasein, которое возникло в результате настроенности экзистенции автора (тайны его души) на голос, исходящий из картины. Возникает типичный вопрос: может ли такая, на первый взгляд, сугубо субъективная интерпретация иметь объективное значение? Вопрос этот типичен, и поэтому он “ложен”. В интерпретации, возникшей в результате настроенности, невозможно выделить какие- либо субъект-объектные отношения. Настроенность есть то, что как раз призвано слить эти отношения в неразделяемое целое. В противном случае говорить о настроенности не приходится.
Но что тогда должно подразумеваться под термином “авторская”? Этот термин означает, что предлагаемая интерпретация существенным образом затрагивает бытие автора, его Dasein. Dasein, т.е. тут-бытие, также текуче. Благодаря этому свойству оно обладает способностью настраиваться. Интерпретация предполагает передачу этой текучести, т.е. текучести, происходящей в бытии интерпретатора. Если интерпретатор смог уловить и передать текучесть, возникшую в нем в процессе понимания и истолкования данного произведения искусства, то это значит, что данная интерпретация имеет преимущество перед традиционными (исходящими из субъект-объектных отношений) методами интерпретации. Ибо текучее подразумевает нечто текущее само по себе, и, следовательно такая интерпретация сама по себе “втечет” в душу каждого, кто соприкоснется с ней.
Однако такая интерпретация окажется неприемлемой в том случае, если рассматривать искусство как чувственный способ познания объективных закономерностей окружающего мира. Можно ли согласиться с этим? Искусство не просто чувственное выражение идеи (Г.В.Ф. Гегель), но и символ. Символ есть отсылка к чему-то, что заведомо превосходит непосредственное содержание символа. Только посредством символов можно говорить о сверхчувственном, т.е. превосходящем содержание чувств. Невозможно настроиться на понимание произведения искусства, если пытаться рассматривать его как объект семиотики (знаковую систему) или учебное пособие. А именно такого, технического
толкования сущности искусства требует современное общество. Предложенная интерпретация есть также и ответная реакция на духовный кризис, происходящий в современном мире.
Художник - творец искусства, посредством искусства человек становится творцом. Невозможно отделить одно от другого; художник давший произведение искусства, произведение искусства давшее имя художнику образуют целое - Круг. Бытие творения выражает бытие человека, в своем бытийствовании человек устремлен в творение бытия. Творение есть созвучие Человека и Бытия.
Художник и интерпретатор; оба обращены к бытию. Художник - это Интерпретатор, а интерпретатор - Художник. Художник интерпретирует бытие, интерпретатор превращает интерпретацию в искусство искусства. Как невозможно интерпретируемое без интерпретации, так невозможно творчество без интерпретатора. Искусство без его понимания есть мертвый груз. Понимание есть жизнь в ее человеческом измерении. Смысл Жизни как биологического феномена в том, чтобы в мироздании существовал
смысл. Человек - это вершина Жизни, ибо смысл его жизни состоит в понимании
существующего в ней смысла. Понимать значит видеть проявление жизненности и придавать ей смысл.
Обращение философии к искусству, творению духа есть придание ее смыслу жизненности. В открывшейся жизненности философия находит смысл, смысл, который только и делает существование человека осмысленным и понятным, ибо открывает его в самом себе.
ПЕРЕЧЕНЬ ИНТЕРПРЕТИРУЕМЫХ КАРТИН
Зимнее утро
масло, холст на картоне; 40? 53 см. Собственность автора.
Январский день
1994; масло, картон; 29? 52,5 см. Частная коллекция.
Начало весны
1994; масло, холст; 50? 40 см. Собственность автора.
Осень в Башкирии
1983; масло, холст; 75? 95 см. Собственность автора.
Осенние облака
1991; масло, картон; 35? 46 см. Собственность автора
Суровый Байкал
1990; масло, холст; 55? 65 см. Собственность автора.
1996. Огненный год.
1996; масло, холст; 60? 40 см. Собственность автора.
Утро над р. Белой
1985; масло, холст; 82? 122 см. Собственность автора
Тишина
1990; масло, холст; 78? 100 см. Учалы, Башкортостан, Государственный краеведческий музей.
Серебристый день
1984; масло, холст; 79? 100 см. Белорецк, Башкортостан, Государственная картинная галерея.
Я живу на этой земле
1995; масло, холст; 90? 70 см. Собственность автора.
Вечер. Последние лучи над Айгиром.
1991; масло, картон; 35? 50 см. Собственность автора.
На реке Псекупсе
1984; масло, картон; 50? 80 см. Собственность автора.
Октябрь на озере Калкан
1993; масло, холст; 59 ? 70 см. Собственность автора.
Лесная тропинка
1978; масло, картон; 50? 35 см. Частная коллекция.
ССЫЛКИ
Хайдеггер М
. Исток художественного творения// Работы и размышления разных лет. М.: Гнозис, 1993. С. 73.
Феноменологиче
ская эстетика Ганса Зедльмайра.// Современная буржуазная эстетика.М.: Мысль, 1978. С.174.
Гадамер
Г.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. М.: Прогресс, 1988. – 704 с.; а также см. его книгу “Актуальность прекрасного”. М.: Искусство, 1991. – 367 с.
Хайдегге
р М. Исток художественного творения // Работы и размышления разных лет. М.: Гнозис, 1993. С. 96. См. также коллективный труд, подготовленный Институтом философии РАН, “Феноменология искусства”. М., 1996. – 293 с.
Картина
была подарена Гайсину Салавату Мухтаровичу, депутату Госсобрания РБ, генеральному директору АО “Башинформсвязь”.
Рамп
а. 1996. № 4 (30). С. 9
Гумбольдт
фон В. Избранные труды по языкознанию. М.: Прогресс, 1984. - 400 с.
Хайдеггер
М. Что это такое - философия?// Вопросы философии. 1993. № 8. С. 122.
“Очевидн
о, что феноменологический подход требует особого таланта, которым обладает не каждый желающий стать критически настроенным наблюдателем. Не все люди, которые в состоянии понять факты окружающей их действительности, требующие лишь простой фиксации, способны постичь, например, и произведение искусства как таковое..” Гильдебранд фон Дитрих. Что такое философия? СПб.: Алейта, 1997. С. 342.
РАДОСТЬ КРАСОК ЗИМНЕГО ДНЯ
Каждое время года привносит исключительно неповторимое своеобразие в нашу жизнь. Не только люди, но и все мироздание подчинено неумолимому закону природы. Мудрая Природа распорядилась так, что незыблемость существования всего сущего лишено унылого однообразия. Мир вечен, но и он живет. Вечность мира - это круг, в котором пребывает вечно творящаяся Природа. Зачастую, не осознавая этого, мы просто говорим о том, что Есть: Весна, Лето, Осень, Зима. Не задумываясь над каждым очередным свершением Природы, мы просто радуемся началу Весны, любим долгожданное Лето, грустим с приходом Осени. Каждое из этих времен года - это время жизни, а время есть то, чего... нет. Весна, Лето, Осень - это определенные отрезки Жизни. Их мы можем обнаружить во всем, их - но не Зиму. Зима это особенное время года и жизни. В ее безмолвии мы улавливаем пульс времени. Именно время не дает зиме превратиться в мир, навечно сокрытый безжизненным снегом. Зима это не просто покрывало, укрывшее землю, но и атласное зеркало, что озаряет мир радостным светом небесного дня. Зима - это время, когда морозное солнце согревает землю красотой своих красок. “Радость красок зимнего дня” - так можно выразить идею, что лежит в основе многих полотен Р.А. Гайсина.
Зимний рассвет (“Зимнее утро”), зимний день (“Январский день”), зимний закат (“Начало весны”) - в этих мгновеньях, в каждом озарении заснеженной природы художник уловил частицу, искорку радости зимнего дня.
Деревня. Морозное раннее утро. Незатейливый сюжет из будней сельской жизни показан в картине “Зимнее утро”. Безветрие и застывшая тишина охватили и без того неторопливый, размеренный крестьянский быт. Все оцепенело и замерло. Огромные заснеженные поля-огороды создают ощущение пустоты, одиночества. Но одиночество это не вселенское. Мы видим, что за “пустотой” сгрудившись, расположились крохотные домишки. Сгорбившиеся и съежившиеся, они, словно под натиском стужи, все глубже врастают в землю. И кажется, что одинокие, тонкие струйки дыма печных труб - это дыхание затаившейся под снегом земли. Одиноко стоят две березы. Покрытые морозным инеем, они своим расположением-существованием как бы сохраняют невидимую и нерасторжимую связь крестьянского быта с природой. Природу, ее радостный зимний лик передает изображенное крестьянское подворье. Перед нами восходит солнце. Зарево и порожденный им свет охватили небо. Красно-лиловые и серо-сиреневые блики украсили землю. Радость - это не тепло и сытый уют, но свет, зарождение нового дня. И пусть художник добавил к Радости немного тревожного цвета, но это не Страх, а просто Напоминание, Любовь и Забота о насущных земных делах.
Трудно сказать, усиливает или наоборот ослабляет общее тревожно-радостное настроение в этой картине некоторая композиционная перегруженность, излишняя детализация отдельных планов. Бесспорно другое. Блестящее композиционное решение сделало работу “Январский день” заметным явлением на персональной выставке художника, проходившей в г.Учалы (декабрь 1994 г.). В композиции отмеченного пейзажа Рамиль Гайсин смог выразить квинтэссенцию природы Учалинского района. Эта картина была особо выделена как в среде профессионалов, так и среди любителей живописи, и, как следствие, ее авторские варианты стали украшением нескольких частных коллекций.
“Январский день” - так, привычно и просто именован пейзаж. Перед нами вид на уединенную заснеженную вершину. Низко нависшее облако направляет взгляд к самой дальней точке пространства, тем самым усиливая значение вершины как центра пейзажа. Осторожно, словно низко кланяясь, расступаются и расходятся отроги близлежащих гор. Возникшая панорама образует своего рода уголок, лагуну Урала, неповторимое своеобразие природы Учалинского района. Неосознанно, интуитивно Рамиль Гайсин нашел самую оптимальную форму для реализации самовыражения. Он не ставил задачи уловить географические особенности окружающей природы, но, как истинный художник, он показал Красоту и Любовь к ней. Именно Любовь позволила ему обнаружить то, что несет в себе красоту окружающего мира.
“Радость красок зимнего дня” - эту идею выражает “Январский день”. Передний план картины занимает поле. На первый взгляд может показаться, что заросли прошлогоднего бурьяна и скромный ряд молодых берез как бы невольно, неохотно оживляют пейзаж, поверхность застывшей земли. Но так ли это? Разве можно назвать саваном снежный покров Земли? Всякий раз мир изумляется неожиданно выпавшему первому снегу, который, несет радостный звон капель.
Перед нами январский снег: не первый и не последний. Его холодно-белая масса отражает тихий, мягкий свет. Художник придал снегу едва уловимый оттенок, и снег стал “теплым”. На фоне холодного неба мы ощущаем тепло красоты Зимы. И нам начинает казаться, что снежное поле не просто отражает, но и излучает свое собственное состояние, наполняя весь мир радостью красок зимнего дня.
Это же состояние, но по-иному, передано в картине “Начало весны”. Первое, мимолетное впечатление, очень яркое и сильное, вызвано завораживающим видом распустившейся сирени. Это чувство не покидает нас даже тогда, когда обнаруживается более глубокое, эстетически пережитое начало, воплощенное художником в этом полотне. Не цветы сирени, а красота берез в вечерних лучах морозного дня создали это поистине удивительное, радующее глаз зрелище.
Пять раскидистых берез, словно пять шаловливых блудниц, очутились одни, на опушке темного леса. Среди зазеленевших проталин, опьяненные первыми лучами весеннего солнца, они придавались безудержному веселью. Но обманчивость весеннего солнца не заставила себя долго ждать. Наступивший вечер, а вместе с ним легкий морозец, неожиданно, на полуслове, прервал и вверг в изумление беззаботную праздность берез.
Это мгновение удивления, озаренное лучами заходящего солнца, передано в картине Рамиля Гайсина.
Изысканно-изогнутый силуэт деревьев, тонко прорисованные ветви в плену последних лучей морозного неба создают настроение игривости и искристой радости. Но еще миг - и все померкнет. Вечерние сумерки поглотят красоту сияния морозных красок.
А пока перед нами холст, полный радужных красок, полотно, где морозное мерцание озаренных мгновеньем ветвей несет неповторимое очарование заката - последних дней уходящей Зимы.
ОСТРОВ СКАЗАЧНОЙ ИДИЛИИ
Явь и сказка. Насколько они взаимосвязаны в окружающем нас мире? Будничная проза жизни зачастую не оставляет место загадочному, тому, что скрыто в тайниках души. Желания души - что в них? Желая чего-то, человек всегда возносится над обыденной суетой, ибо то, чего желают является как нечто далекое и прекрасное. Но может ли далекое и прекрасное стать близким настолько, чтобы оно ласкало своим прикосновением ?
Сказочная явь открывается нам в картине Р. Гайсина “Осень в Башкирии”.
Озеро и остров, явь и сказка; посреди царства идиллии башкирской осени расположен небольшой островок; несмотря на свою обыденность и простоту, он кажется нам сказочным. Остров сказочной идиллии - о нем говорит нам картина; в нем, далеком и прекрасном, скрыта неведомая тайна возвышенной души.
Тихая гладь воды и округлые берега, одетые в золото осени, создают настроение романтической мечтательности. И главное - она (мечтательность) не беспочвенна. Здесь нет того, что отделяет наши сокровенные желания в мир фантазии: озеро и остров лежат у наших ног. Даже небо превратилось в дно белых облаков.
Кони. Они пасутся на золотистом лугу у синей воды. Далеким, пасторальным мотивом веет от этой сцены. Но тут же, рядом, полный прозы жизни вытоптанный загон и наспех сложенные домики.
Чем-то сказочным окутан пейзаж “Осени в Башкирии”. Теплые, радужные цвета осени переданы ярко. Мы чувствуем это потому, что ощущаем по осеннему прозрачный и прохладный воздух . Осенние облака скованы холодом чистой, синей воды. Остывшее озеро окружено солнечным берегом. Контрастность цветового перехода через округлость и плавность береговой черты как бы встряхивает нас и устремляет куда-то; мы начинаем ощущать то, чего нам так не хватало: мы видим, что остров, завороженный идиллией башкирской осени, задремал, а представшая нашему взору явь есть сон о далекой и прекрасной сказке.
ХОЛОДНЫЙ ЛИК ОСЕНИ
Осенние холода. С их приходом начинаешь ощущать свою беззащитность. Можно согреться от холода, укрыться от дождя. И только озябшая душа неподвластна деяниям рук человека. Ей нужен свет солнца, ласкового и теплого.
Осенние холода не приходят, нет, они наступают. Они заступают на освободившееся место. Осенний холод - это холод наступающей пустоты. Ощущая и осознавая свою беззащитность перед разверзнувшимся ничто, съежившись, человек напряженно ожидает его приход, пристально вглядываясь в тревожную даль: что предвещает она?
Этот вопрос возникнет для каждого, кто окажется перед картиной Р. Гайсина “Осенние облака”.
Размытая дождем проселочная дорога проходит по краю сильно заросшего картофельного поля. Опушка березового леса оделась в праздничный наряд. Красочная гамма красок захватывает взгляд и уводит его вдаль, к синеве дремлющих гор. Красота многозвучия осени охватывает нас, то тут, то там вспыхивают ее яркие огоньки. Но все же открывшаяся красота безмолвна, какая-то странная, непривычная опустошенность исходит от полотна.
Облетевший куст на краю дороги, поляна с пожелтевшей, высохшей травой, заброшенное поле с “одичалой” сединой. Обреченность, покорность, отсутствие волевого начала как бы подготавливают нас принять нечто неизбежное. Оно еще не нависло, но уже чувствуется его ледяное дыхание.
Холодный лик осени. Огромное, плотное облако приближается к нам. Белоснежная, воздушная масса устрашающе вырастает в пунцовую тяжесть. Где-то на горизонте уже выпал первый снег.
Лик осени: прощальная яркость красок и холод надвигающейся пустоты. Все смешалось, воздух прозрачен и даже пересыщен кристальной чистотой. Нет ни капли сомнения в том, что видимое видится в подлинном свете. Яркость и холод создали атмосферу безропотного звучания простирающейся красоты. Открытая, покорная красота осени ярко и радостно озаряет мир последней вспышкой, оставляя душе тихий призрак холодного лика осени.
ПРИБОЙ ОКОЛДОВАННЫХ ВОЛН
Вода… безбрежная и бездонная. Ее величественность и грандиозность внушают почтение и даже страх. Ласковый берег всегда придает воде завораживающее очарование. Но эта иллюзия исчезает сразу, когда вдруг начинаешь ощущать опасную силу открывшейся ее бездонности. Большая вода обладает скрытой силой; в ней таится ярость шторма. Сила воды - это сила, давящая огромной массой, массой, поглощающей собой все. Все, чем обладает вода, скрыто ее поверхностью.
О чем же может поведать она - взволнованная и разноликая граница воды и неба? Задавясь этим вопросом, мы обращаемся к картине Р. Гайсина “Суровый Байкал”.
Прибрежные воды по-северному холодного озера разбиваются о каменистый берег. Пасмурное небо не предвещает ничего хорошего. Отвесные скалы стоят неприступной преградой, и кажется, что заточенная вода смирилась со своим нынешним положением. Но на долго ли? Художник словно заглянул во внутреннюю жизнь этих окованных скалами вод, “прорубив” одну из каменных стен. И вот, сквозь обнаженные глыбы нам предстало захватывающее зрелище: прибой околдованных волн. На какое-то мгновение наш взор беспрепятственно устремляется к линии низкого горизонта. Где-то на безбрежном просторе ничем не скованная вода становится нижней частью неба. Здесь же, у подножья скал все иначе.
Мы слышим удары волн, с шумом разрывающие и обнажающие свою поверхность. Небольшие пенистые гребни, словно ослепленные от ярости, пытаются взмыть в небо, встать над ним, но, не выдержав высоты, они разбиваются и падают, поглощаются новым потоком.
Бесконечная сила таится в этих водах. Вглядываясь в прибрежную темно-синюю полосу, мы ощущаем заклинающую силу ее мрачно-фиолетовых и мутно-зеленых оттенков. Огромная толща воды медленно и беспрестанно изгибается. Вид суровой гигантской колыбели устрашающе “успокаивает” лишь для того, чтобы в следующий миг более ясное осознание скрытого ужаса этих страшных сил колдовства. И осознание этого наступает. Мы начинаем понимать огромную, безудержную и скрытую силу воды, исходящую от полотна. Мы начинаем ощущать, что плеск и шум прибоя заговаривают нас, отвлекая от коварной силы бездны, скрытой за непроницаемой поверхностью. И только в самый последний момент, каким-то неуловимым чувством мы схватываем истину этого зрелища, его завораживающую и околдовывающую силу. Нам открывается вид на водный простор и заточенный в скалах прибой; там таится скрытая сила темных вод и околдованных ими волн.
АД БЕСПРОСВЕТНОГО ВРЕМЕНИ
Последний лист календаря. Год подошел к своему концу. Конец - но чему? Времени. Кончилось время длительностью в один год. Год делит время на отрезки равной длительности. Мы привыкли к этому: год равен году и все года равны. А время: измеренное и прожитое, природное и человеческое - равно ли оно?
Отрезки равной длительности на бесконечном времени. Они оказались возможны лишь потому, что для Природы время длится ровно год, а затем оно только повторяется: все года равны. Бесконечно не время, а число повторений.
Время человека - год длительностью в жизнь. Человек переживает не только год природы, но и нечто сугубо личное, события, из которых складывается история, год не равен году. Об этом говорит нам Р. Гайсин в картине “1996. Огненный год”.
Что такое 1996 ? Казалось бы, это просто год, цифра, расположенная между двумя другими, удаленная от некоего события на 1996 лет. Перед нами не просто Год, а Огненный. Огненное дыхание картины испепелило кажущуюся “простоту” времени. Время стало длящимся.
Черные, иссохшие деревья, уходящие в бесконечность, придают огромное внутреннее напряжение охваченной заревом пожара природе. Даже солнце оказалось не в силах противостоять этой стихии и растворилось на его фоне неприятным желтоватым пятном.
Мы напряженно всматриваемся в полотно картины, силясь увидеть языки пламени; но тщетно: здесь нет огня - пожирателя природы. Природа ужаснулась от другого пламени, того, что сделало время, год огненным - пламя необъявленной Войны. Не в природном, а человеческом измерении предстал год 1996-й.
Мы видим бесконечную череду судеб почерневших от горя, оказавшихся среди полыхающего потока времени, ставшего непроходимым “болотом”. И кажется, что время остановилось, исчезло, мы не видим даже намека на просвет; все потонуло в зареве пожара. Год потерял осязаемые границы. Бесконечная длительность схваченная и переданная художником, предстала нам в истинном свете: время, ставшее годом беспросветной длительности есть огненный ад.
ПРОБУЖДЕНИЕ ПРЕДРАССВЕТНОЙ МЕЧТЫ
Видим ли мы мир таким, каков он сам по себе? Уже сама постановка такого вопроса говорит о сомнительности того, что обычно воспринимается как подлинность. Увидеть мир сам по себе, т.е. без вмешательства человеческих чувств и ощущений, значит увидеть мир глазами самого мира. А возможно ли это?
Вполне ! - подсказывает фундаментальная онтология. Для этого надо просто принять многоликость мира и проникнуться божественностью его основы, т.е. Природы. Эта идея составляет сущность подлинного искусства.
Мир сам по себе есть возможность мира вообще, ибо действительный мир есть уже данность. для человека. поэтому подлинность мира есть всего лишь некая предрассветная мечта, пробудить которую призвано искусство.
“Утро над р. Белой” - так назвал свою работу Р. Гайсин. Перед нами предрассветные сумерки. Остатки ночного тумана устлали серебристой дымкой долину рек
Река. В ней отразилась первозданная чистота этого края. Перед нами не просто река, а крутой поворот. Но мы словно не замечаем этого. Плавный изгиб реки удивительно гармонично соединил три части картины: стадо, деревушку и горы. В разрозненных, но привычных нам вещах открылось нечто новое - сила единящая их. Мы не видим ее, но чувствуем и даже ощущаем.
Необычные, но приятные глазу оттенки фиолетового, лилового и розового цветов отрывают нас от мира действительного и уводят в мир возможной подлинности, мечту окутанную предрассветной дымкой тумана.
Перед нами Утро природы - Пробуждение. И даже дым очага не нарушает, но вторит гармонии мироздания. А душа ? Разве не о той же гармонии ее заветные мечты?
Увидел ли художник мир в его подлинности? Мы не знаем этого. Но он передал нам нечто, предрассветное, пробудив в душах Утро заветной мечты.
ЗЕРКАЛО ОСЕННЕЙ ТИШИНЫ
Тихое созерцание - плавное, неприметное течение чувств. Созерцая нечто, мы тем самым делаем это самое “нечто” представляемым мысленному взору. Созерцание - это удивительная способность, созерцать можно все и даже ... Тишину. Созерцание тишины уже не есть сама тишина - созерцается всегда нечто. Этому “нечто” посредством созерцания мы придаем определенный смысл, например “тишины”.
В значении слова “тишина” нам кажется все ясным и определенным, ибо мы не можем спутать “тишину” ни с чем. Но так ли это? Иначе говоря: можно ли свести явление природы, вобравшее в себя все многообразие мира, к одному простому знаку – “тишине”?
Можно, говорит нам картина Р. Гайсина “Тишина”. Можно, отвечаем вместе с ним и мы, те кто созерцает его таинственный закат осеннего дня. Нас не должно вводить в заблуждение название картины: “тишина” Р. Гайсина - это зеркало осенней тишины.
Зеркальная поверхность озера, зеркальная - значит гладкая как зеркало. Гладь - вот что является образующим началом, тем, что придает созерцаемой природе идею тишины. Поверхность озера завораживает: в ней отраженье тишины. Освещенные закатом горы, радужные блики осенних облаков - все застыло над холодной гладью. Даже шумные чайки на какое-то мгновенье прервали свое паренье, чтобы окинуть прощальным взглядом опустившуюся тишину.
Осень. В ней художник увидел источник, силу творящую тишину; но не просто осень, а осенний закат придает работе законченную целостность. Золотисто-красные лучи заходящего солнца слились с золотистым нарядом уходящего лета.
Одиноко стоящее дерево - тяготится ли оно своей уединенностью? Мы не знаем этого. Но в его одиночестве есть что-то неприметно ускользающее, что-то тихое от надвигающегося заката и наступающей осени. Дерево словно созерцает безветренную гладь озера, глубоко переживая происходящее. Холод осени и безветрие заката придают особую выразительность этому одинокому дереву, красочно освещенному лучами последнего теплого солнца. И вдруг мы начинаем осознавать, что “Тишина” Р. Гайсина - это не просто название или знак, но подлинное зеркало осенней тишины.
УЛЫБКА “СЕРЕБРИСТОГО ДНЯ”
Что привлекает нас в пейзаже? Может ли нас удовлетворить традиционный ответ: Красота ..? Конечно, красота розового рассвета или огненного заката, величественных гор или безбрежного моря не может оставить равнодушным большинство из нас. Но только ли чудеса природы, только ли очарование броского и впечатляющего радует глаз?
Красота обладает той истиной, что высветлят самое себя. Увидеть красоту - значит высветить. Красота излучает нечто светлое и прекрасное. Красота природы - это не просто эффект и тем более аффект; ее красота - это Улыбка. Улыбка всегда светится и даже сияет. Увидеть ее - свет истины - вот исконная задача, стоящая перед пейзажистом да и художником вообще.
Улыбка, красота природы ... Какая она? - Застенчивая, говорит нам “Серебристый день” кисти Р. Гайсина.
В по южному теплый декабрьский день неожиданно выпал пушистый мокрый снег. (Картина написана в Доме творчества “Горячий ключ” Краснодарского края). Еще совсем недавно промозглая и серая погода, казалось, навсегда растворила и поглотила ясность и светлую чистоту природы. Почерневшие от дождя деревья угрюмо возвышались над поникшими, крохотными домишками скромно расположившегося селения. Жизнь притаилась или даже скрылась до наступления лучших времен. И вдруг все преобразилось - выпал первый снег. Влажный, мягкий, он покрыл землю, крыши, деревья, окутал и согрел приунывшую природу. И теперь она, словно невеста в подвенечном платье, светится тихим светом, одаряя и радуя нас своим серебром.
Белоснежная чистота крыш придает природе удивительную ясность: мы чувствуем ее свежесть, ее притаившееся дыхание. Нам кажется, что природа смотрит на нас своим бездонно-ясным взглядом, глубина которого поражает нас. Мы всматриваемся в картину и видим огромные деревья с раскидистой кроной. На фоне затянутого легкой дымкой неба припорошенные деревья несут что-то таинственное и загадочное, что-то сокрытое , но выдающее себя. Что-то застенчиво-стыдливо выглядывает сквозь снежное покрывало, оно молчаливо обращается к нам, и без слов становиться ясно, что исполненный надежды и мольбы взгляд есть зов, исходящий от полотна, зов, желающий подарить нам свою светящуюся истину - Улыбку “Серебристого дня”.
ЮНОСТЬ СБЫВШЕЙСЯ МЕЧТЫ
О юности можно писать только в зрелом возрасте. Р. Гайсин
Фраза, взятая в качестве эпиграфа, была высказана Рамилем Гайсиным во время нашего разговора о его картине “Я живу на этой Земле”, которая писалась к 40-летию художника. То, что подразумевается в приведенном высказывании, непосредственно отражено и в его картине. О чем же говорит она?
Вглядываясь в работу Р. Гайсина “Я живу на этой Земле”, мы ощущаем нечто светлое и радостное. Это нечто
, т.е. то, что не может предстать перед нами как конкретный предмет, тем не менее существует, ибо о нем свидетельствует наше чувство радости
. Это чувство передал нам художник, которому вдруг открылась самая простая, неказистая истина: Я живу на этой Земле
. Нас радует не просто идея Жизни, но Истина открывшаяся в ней.
Перед нами поверхность земли, круглая, переливающаяся всеми цветами радуги, окруженная стройным хороводом берез (слово ”хоровод” восходит к греческому слову “хара”, что означает “радость”.)
Человек живет не просто на
Земле
, а на этой
(конкретной) земле. Земля не часть нас самих, но наше основание и наш кров; такое осознание своего существования открылось художнику, босому, непринужденно лежащему на ней. Осознание этого он выразил с чувством благодарности. Окружающие его березы, напоенные соком Земли, вновь зазеленели; они также живут на этой
Земле
. Свою благодарность и любовь к Земле, художник выразил через, радующий глаз дружный хоровод берез.
Земля, говорит нам картина, это уют Человека. Но уютом может быть только жилище человека; уют - это в первую очередь Дом. Уютно ли человеку на этой Земле? Художник отвечает - Да, ибо такой она (Земля) предстает нашему взору на его картине. Он говорит Да потому, что есть Юность. Именно юность - весна человека
. И все, что способно переживать весну, юно. Даже человек, в каком бы он зрелом или преклонном возрасте ни был, если он помнит свою юность и вдохновляется весной, значит он юн.
Юность есть главный признак Жизни. Я живу
на этой Земле потому, что у меня есть юность, а у Земли - весна. Весна есть потому, что есть осень, юность - зрелость. “О юности, - говорит художник, - можно писать только в зрелом возрасте”. Только зрелый человек может вспомнить свою юность или увидеть ее в своем окружении. Юности это не дано. Художник помнит себя, свою босоногую юность, свободно раскинувшуюся на весеннем зеленом лугу. Он видит ее вокруг себя в виде первых листочков берез на фоне безоблачного, бездонно синего неба. Юность - это не просто сбывшаяся мечта, что подобно самолету, в мгновение ока становится исчезающей точкой, но и яркий след охватывающий горизонт. Увидеть ее, помнить о ней значит жить в свете истины. Истина даже в основополагающем страхе - страхе смерти - Радостна, потому, что Истина - это радость Весны, это вечное обновление и вера в радость открывшегося Бытия.
Я живу на этой Земле потому, что Я, несмотря ни на что, помню свою юность, эту сбывшуюся мечту и радуюсь, видя вечно юную весну Земли.
ИСТИНА “ПОСЛЕДНЕЙ” КРАСОТЫ
Созерцание заката... Вряд ли можно найти человека, не испытавшего на себе его величия. После дневного ослепительного света поистине грандиозен вид непривычно красного диска солнца, медленно уходящего за огненный горизонт. В этот момент вся природа предстает нашему взору на фоне заходящего солнца. Мы интуитивно начинаем ощущать, что перед нами картина “конца сущего”, крик объятой пламенем Земли. Нам кажется, что мир показывает свою высшую и последнюю значимость, ибо в последующее мгновение все покроется мраком. Мы с жадностью хватаем последние лучи и, прикованные к ним, уже не можем повернуться к миру, открыться ему и увидеть “последнюю” красоту
.
Но какова же она, эта самая красота, в свои последние мгновения ? Ответ на этот вопрос дает работа Рамиля Гайсина “Вечер. Последние лучи над Айгиром”.
У подножия горы тихо расположились крестьянские избы. Величие и мощь гор стоят на страже этого мира, давая кров и уют крохотному селению. Грозные горы и умиротворенная жизнь образовали единое целое.
Чем же притягивает нас эта картина? Лучистой открытостью
. Склоны гор, поляна и крыши домов открыты навстречу лучам заходящего солнца. Картина построена так, что мы видим не лучи, а только их легкое скольжение, золотистое покрывало
, уступающее место вечерним теням. Массивные пространства света и тени вступили в захватывающую игру.
Первые тени вернули природе ее живописность. Сочно зеленые краски залили поблекшую за день землю. Жадно впитывая в себя прохладу вечера, земля наодевает свой дорогой вечерний наряд: изумрудное платье с индиговыми камнями. Художник уловил одно из самых восхитительных мгновений в природе: подлинную красоту наступившего вечера
, что незаметно и томно приходит на смену дня. В какой-то момент может показаться, что мир замер в ожидании вечера; скромные избы с почерневшими от времени крышами неторопливо ждут своего часа. Но так ли это?
Мы еще раз всматриваемся в ветхие избенки. Их видавшие виды стены потемнели. Но все же они не темны, ибо озарены лучами заходящего солнца: на крышах, фронтонах и стенах сияют отблески заката. Нежно - розовые, алые и огненно красные рефлексы придают домам неповторимое очарование, а пейзажу - уют. Час их настал. Именно этого мгновения самозабвенно ожидали забытые богом домишки, чтобы на какое-то время, пусть даже очень короткое, озариться прощальным светом и уже наполнить мир светом собственной красоты
.
Глядя на картину Р. Гайсина, мы начинаем ощущать, что величествен не только закат и озаряемый им мир, но и красота самой природы. Закат солнца - это сигнал, это время, когда естественная природа и ее осознаваемый мир открываются сердцу каждого, даря тихую радость чистой красоты
. И пусть красота эта - первая и последняя, подобная волне самых нежных чувств, всколыхнет нас и растворится в незаметных сумерках. Но она не исчезла совсем. Ибо теперь мы знаем красоту мира и старых, потемневших избушек; мы ее знаем потому, что однажды вечером над Айгиром лучистая красота - золотистого поля, изумрудной зелени и тепло-красных тонов домов - подарила нам радость, открыв истину
в последних лучах.
ОПУСТЕЛЫЙ БЕРЕГ ЗИМЫ
С первым снегом приходит Зима. Она приходит всегда внезапно, заволакивая и окутывая белым одеялом приунывшую от ненастья землю. Но зима - это и долгожданный сказочный сон, это и спящее царство и тихое течение средь опустелых берегов. Зимний берег... А остается ли он “берегом” в собственном смысле этого слова? Разве берег не есть граница? А если так, то между чем и чем пролегает она (граница) зимой ? Мы не сможем ответить на этот вопрос, ибо зима не признает в себе никаких границ; но ответ все же есть. Не зимний, а опустелый берег зимы открывается выпавшим снегом. Эта мысль таится в картине Р. Гайсина “На реке Псекупсе”.
Зима на юге России. Сырость; легкой, сизой дымкой покрыта гора, низко нависшее облако скрывает ее вершину. Оставаясь в дымке заднего плана, она явственнее дает ощутить обреченность деревьев быть привязанными к берегу. Три огромных, старых, искореженных дерева - грустные остатки, свидетельствующие о некогда былом величии этих мест. И хотя они пережили своих собратьев, но живут теперь исключительно прошлым. Они укор вечно юной природе, и природа, как бы прислушиваясь к их безмолвной истине, умолкла, прикрывшись белым саваном зимы.
Перед нами опустелый берег, и мы интуитивно догадываемся, что это берег не затхлого озера, а остывающей реки. Темные зеленые воды, задавая общий тон природе, в тоже время отражают ее состояние. Перед нами не просто зимняя река, а река Зимы. Мы отчетливо видим ее границу между массивным, темным зеркалом, полным глубоких таинств, и озябшим остатком леса. Завороженные видом стоячей воды, мы не можем уже оторваться от нее и, даже глядя на деревья, все равно продолжаем видеть их глянцевое отражение. Поверхность воды изумляет великолепием и богатством своих тонов. Откуда такое обилие цвета? Неужели это зима слилась с собственным отражением?
Снежный берег очутился в темных водах. Опустелая природа преобразилась и преобразила безжизненную патину зимы-реки. Мы видим зимующую реку - зиму реки, но в мысли вкрадывается - река Зимы. Художник передал нам не просто вид зимней реки; перед нами его видение Зимы, представшей в задумчиво-грустном образе остывающей Псекупсы.
Зима-река... Что-то внутренне противоречивое кроется в ее образе. Разве может Зима, эта властная стихия, без разбора сковывающая своим ледяным дыханием все и вся, оказаться в зависимости, в плену течения какой-то реки ? Зима-река Р. Гайсина - это не просто движение зимних вод; это берег течения неосознанных чувств, уловивших в холодной зиме глубоко скрытый источник жизни. Мы видим, что природа замерла, но она, шепчет нам картина, не умерла. Ибо нас притягивает не безжизненность зимнего берега, а опустелый берег Зимы-реки. Опустелый, т.е. ставший пустынным, берег есть символ жизни Зимы. В открывшейся Пустоте, в ее сущности открывается, обнажается тайна. Только столкнувшись с Пустотой, мы начинаем ощущать таинственную силу, стоящую за привычной нам видимостью. За пустынным зимним берегом мы обнаруживаем тонко чувствующую душу художника, открывшего среди опустелой природы живое течение и берег Зимы.
ЗАВОДЬ ЗОЛОТИСТОЙ ОСЕНИ
Удивительное время года - Осень. Это время года - осенние дожди и первые холода - обычно ассоциируется с образом ненастной погоды. Но наша (уральская) осень дарит не только безысходную грусть, но и радость умиротворенной тишины среди золотистых озер опавшей листвы. И кто знает, может быть, именно это и есть сущность того, что скрывается за словом Осень; может быть, ненастная погода - это всего лишь прелюдия к состоянию подлинной умиротворенности осенней тишиной. Кто знает - а надо ли знать? Разве состояние души можно передать иначе, нежели посредством чувств? Осенняя распутица - слякоть и грязь - вызывает ли она настроенность на восприятие окружающего мира? А если нет, то что же тогда есть Осень? С чем мы связываем ее приход в наш мир ? С заводью золотистой осени - отвечает нам картина Р. Гайсина “Октябрь на озере Калкан”.
Озеро Калкан одно из самых живописных среди многочисленных озер Учалинского края. Возникшее среди восточных склонов Южного Урала, с пологими берегами, покрытыми дивным лесом, оно как бы олицетворяет величественное спокойствие Красоты. Спокойствие и тишина, исходящие от озера, настраивают на особое восприятие Природы. И наверно, не случайно Осень выбрала именно это место, чтобы явиться миру в своем истинном свете. Невозможно увидеть осень-в-себе. Осень - это свет, окрасивший и украсивший Природу.
Перед нами озеро, по-осеннему чистое, гладкое, студеное; оно как бы погрузилось в себя, отрешившись от летней суеты. Оно не волнуется и не жаждет встречи, оно углубилось в собственные думы и теперь просто отражает мир своим осенним блеском - блеском старого, потемневшего серебра. Осень сделала его таковым, и глубокое, живописное озеро стало скромной заводью тихих осенних раздумий. А рядом, словно опасаясь потревожить озеро, вьется полоска берега. Что-то бережное и заботливое несет в себе береговая черта; плавно огибая отяжелевшие воды, она возвышается над ними. На этой возвышенной ноте, у заводи, открывается осиротевший лес, напоенный дождем листопада.
Одинокий лес на берегу большого озера, под встревоженным небом. В этих вещах, простых и ясных, царит неуловимое дыхание осени. Художник передал, т.е. сделал осязаемой, доступной открывшуюся ему красоту этого поистине удивительного времени года. Стала ли природа по-осеннему, т.е. благодаря осени, красивой? Нет. Природа оделась в свой привычный осенний наряд. Красота не является в мир, он ею создан. Красота - это скрытая основа сущего. Увидеть ее значит продолжить творить мир, открывая неведомые глубины. Красоту природы видит только Человек, ибо он - Художник. Эта красота, открытая и открывшаяся Р. Гайсину в “Октябре ....”, предстала тихой заводью золотистой осени.
ХУДОЖНИК ЦВЕТОЧНОГО ДОЖДЯ
Великий мыслитель Индии, поэт и лауреат Нобелевской премии (1913г.) Р. Тагор в экстатическом озарении бытия изрек: “О дорога, все шаги, цветочным дождем орошавшие твою грудь, - где они теперь?”; “ ... оглянувшись назад, я увидел, что дорога эта - словно давно позабытая книга песен, где слова - чьи-то следы, а мелодия - голос, зовущий вдаль”.
Задумывался ли когда ни будь человек над судьбой дороги, самой простой, незатейливой, ведущей сквозь чащу леса? Человек не ходит где попало, он ходит по дороге, которую проторил как ему кажется сам. Сам ли?
Дорога ведет в мир; судьба дороги, которую проложил человек и по которой ходят люди есть судьба человека-в-мире. И совершенно не случайно М. Хайдеггер свою судьбу, мир, открывшийся ему бытием, обозначил словом “Проселок”. В одноименном произведении он пишет: “А широта всего, что выросло и вызрело в своем пребывании возле дороги, попадает в мир. В немотствовании ее речей, <...>Бог впервые становится Богом. Однако зов проселка утешающий и увещевающий, слышится лишь до тех пор, пока живы люди, которые родились и дышали его воздухом, которые могут слышать его” . Слышим ли и мы зов проселка?
О чем говорит нам “Лесная тропинка” кисти Рамиля Гайсина? О судьбе, о бытии человека-в-мире. Перед нами живописное полотно. Крупными, нервными мазками показана осень, пришедшая в мир и одевшая в свой наряд лес. Лес покорен ей, ибо осень - это не просто явление природы, это неизбежность судьбы. Именно золотисто-красный наряд осеннего леса говорит нам немного печальным, но все же исполненным тихой радости голосом: как прекрасен мир
.
В тишине картины мы слышим шум леса, в игре красочных пятен - игру последних листьев в нежном дуновении ветерка. Ветреность и доверчивость этих листьев печальна, несмотря на невинность, участь листьев предопределена. Но ласковый, трепетный шепот ясного дня дарит нам золото осени. Мы радуемся солнцу осеннего дня, и в то же время нам грустно думать о грядущем его закате. Но не об осенней грусти говорит нам эта картина. Ее голос - это зов, она завет нас дальше, внутрь, в даль синевы, проглядывающих сквозь строй стволов берез и сосен. Свет, словно мячик багрянца трав, играет с белизной молоденьких берез. Зеленый, начинающий желтеть ковер земли усыпан ярко-красными цветами красок. Перед нами незатейливая красота Земли-матери. Именно в ее незатейливости и простоте светится истинность самой красоты, т.е. красоты без прикрас. Нас радует открывшаяся истина красоты земли. Мы всматриваемся в нее и видим ее открытость, ее возможность и сокровенное желание раскрыться среди чащи леса, чтобы пригласить нас войти в него.
Неожиданно перед нами открывается приглашение. Красота земли и леса, завораживающая игра красок и света зовут мысль покинуть сущее и отдаться во власть тихой силы прекрасного - радости истины бытия. Мы слышим радостный зов бытия и шагаем ему навстречу.
Лесная тропинка. Кто ты? Путь, проторенный человеком, или сказочная лента, уводящая в лесную даль? Мы всматриваемся в полотно картины и замечаем, как естественно вьется тропинка - обнаженная полоска земли. Человек прокладывает только дорогу, но не лесную тропинку. Мы видим, что тропинка принадлежит земле, она ее часть среди высокого леса. Тропинка - это лишь выбор идущего человека, подсказанный бытием земли.
Тропинка - свет земли среди чащи леса. Отыскать тропинку и пройти сквозь лес может лишь тот, кто доверит себя, свою душу и тело зову бытия земли. Лесная тропинка и есть судьба, дарованная миром человеку. Человек входит в мир так, как это показал Р. Гайсин в “Лесной тропинке”. Он видит красоту мира, открывая истину его бытия. Мы верим этому, ибо верим в истину прекрасного - истину, что озаряет мир радостью бытия.
ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ТВОРЧЕСТВА
1955 г. - родился в в п. Орловка Учалинского района РБ; 1973-78 гг. - учеба в Магнитогорском педагогическом институте (художественно-графический факультет); 1978 - 80 гг. - служба в рядах Советской Армии; 1980 г - начало работы в детской художественной школе г. Учалы; 1981 г. - назначен директором ДХШ г. Учалы; 1982 г. - участие в республиканской выставке г. Уфа; 1982 г. - республиканская выставка “60 лет БАСССР” г. Уфа; 1984 г. - республиканская выставка “65 лет БАССР” г. Уфа; 1984 г. - творческая поездка в Дом творчества “Горячий ключ” г. Краснодар; 1984 г. - отчетная выставка художников Дома творчества “Горячий ключ”; 1985 г. - зональная выставка “Урал социалистический” г. Свердловск; 1985 г. - участие в групповой выставке “Художники г. Учалы в Уфе”; 1986 г. - Всероссийская молодежная выставка “Молодость страны” г. Москва; 1986 г. - творческая поездка в Бурзянский район РБ; 1987 г. - республиканская выставка “70 лет Октябрю” г. Уфа; 1988 г. - молодежная выставка в г. Казани; 1989 г. - молодежная выставка в г. Свердловске; 1990 г. - республиканская выставка “45 лет Победе” г. Уфа; 1990 г. - творческая поездка в Дом творчества “Байкал”; 1991 г. - творческая поездка в п. Айгир Белорецкого района РБ; 1993 г. - творческая поездка на турбазу “Арскимй камень”г. Белорецк РБ; 1995 г. - персональная выставка г. Учалы РБ; 1996 г. - персональная выставка г. Белорецк РБ;
КАТАЛОГ
1977 год
Ленинград зимой
. масло, картон; 48 х 33 см.;
Домик в лесу
. масло, картон; 30,5 x 45 см;
Тихий пруд
. масло, картон; 35 x 50 см;
Заря под комбинатом
. масло, картон; 25 x 18 см;
Эффект солнца
. масло, картон; 25 x 17 см.
1978 год
Лесная тропинка
. масло, картон; 50 x 35 см. ;
Весна
. Этюд к дипломной работе. масло, картон; 35 x 50 см. ;
Солнечный день
. г.Магнитогорск, масло, холст; 45 x 60 см.
Маки
. масло, холст на картоне;70 x 5 0 см. ;
Ночной город
. масло, картон; 50 x 35 см. ;
Немецкий квартал
. масло, картон; 25 x 35 см.;
1980 год
Маки
. Этюд. масло, картон; 34 x 50 см. ;
Осенний багрянец
. масло, холст; 54 x 39 см.;
Маяк у отвала
. масло, картон; 35 x 48 см.;
Коррида
. масло, картон; 80 x 55 см.;
1981 год
Зимние каникулы.
масло, холст;70 x 50 см.;
Букет сирени масло
. картон; 60 x 50 см. ;
Первый снег
. Масло, холст;78 x 60 см. ;
Дождь прошел
. масло, холст; 89 x 72 см.;
Урал. Крутой берег
. масло, картон; 36 x 70 см. ;
Верба цветет
. масло, картон; 40 x 50 см.;
Окраина Учалов
. масло, картон; 29 x 44 см.;
1982 год
Зима в Уч3алах
. масло, холст; 90 x 72 см.;
Зимнее утро. Солнце
. масло, картон; 50 x 35 см.;
Юность
. бумага, тушь;
Деревья у дороги
. масло, картон; 21 x 49 см.;
Вечер на Оло-тау
. масло, картон; 39 x 49 см.;
Сев. Масло.
холст;80 x 140 см.;
Художник у окна
. масло, холст;65 x 55 см.;
1983 год
Осень в Башкирии
. масло, холст;75 x 95 см.;
Мельница у озера
. масло, картон; 35 x 50 см.;
Зимнее утро
. масло, холст на картоне; 40 x 53см.;
Воскресный день. масло, картон; 35 x 50 см.;
Дорога к солнцу
. оргалит 80 x 60 см.;
Осень на озере Калкан
. масло, картон; 35 x 50 см.;
1984 год
Серебристый день
. масло, холст; 79 x 100 см .;
Этюд к картине “Серебристый день”.
масло, картон; 33 x 49 см. ;
На реке Псекупсе
. масло, картон; 50 x 80 см. ;
Адыгейская мечеть
. масло, холст; 54 x 68 см.;
Георгины.
Масло, холст; 60 x 50 см.;
Танцы в общежитии
. ДВП; 75 x 115 см.;
Осень на окраине города
. масло, картон; 35 x 50 см.;
Черное море
. масло, картон; 35 x 50 см. ;
Унылая пора, очей ...
масло, холст; 80 x 110 см.;
1985 год
Весна. Грачи прилетели
. масло, картон; 48,5 x 35 см.;
Озеро Калкан. Мельница
. масло, картон; 35 x 50 см.;
Стога
. масло, картон; 23 x 33 см.;
Утро над Белой
. масло, холст;82 x 122 см.;
1986 год
Маки
. масло, картон; 70 x 50 см.;
Весна на отвалах
. ДВП 68 x 68 см.;
Автопортрет
. масло, холст; 100 x 142 см. ;
Первое сентября
. масло, картон; 70 x 50 см.;
У реки Агидель
. масло, картон; 45 x 65 см.;
Лето в Бурзяне
. масло, картон; 45 x 65 см.;
Иней
. масло, картон; 35 x 45 см.;
1987 год
Март
. масло, холст; 77 x 88 см.;
1988 год
Перед грозой
. масло, картон; 30 x 40 см. ;
Деревья освещенные солнцем
. масло, картон; 30 x 40 см.
Вечер. Бурзянский этюд
. масло, картон; 30 x 50 см.;
Окультуривание
. масло, холст; 67 x 72 см.;
Октябрь
. масло, холст; 901 х 05 см.;
Сентябрь в Сермяново
. масло, картон; 48 х 49 см.;
Ностальгия по Веласкесу
. ДВП 60 х 70 см.;
Давайте познакомимся
. масло, холст; 75 х 95 см.;
1989 год
Серый день. Бурзян.
масло, холст; 75 х 95 см.;
Подземный переход
. масло, холст; 100 х 78 см.;
Дровяник
.. масло, картон; 28 х 34 см.;
Весна на окраине
. масло, картон; 35 х 44 см.;
Река Белая у деревни Сермяново
. масло, картон; 21,5 х 49 см.;
1990 год
Тишина
. масло, холст; 78 х 100 см.;
Суровый Байкал
.масло, холст;. 55 х 65 см.;
Малая Колокольня
. масло, холст; 49 х 81 см. ;
Вид на Большую Колокольню
. масло, холст; 55 х 75 см.;
Акведуки Маритуня
. масло, холст; 55 х 65 см.;
Тоннель
. масло, картон; 62 х 42 см. ;
Иван-чай.
масло, холст; 61 х 68 см.;
Маритуй
. масло, холст; 55 х 65 см.;
Скала “Бабки”.
масло, картон; 24 х 30 см.;
Вечер на Байкале
. масло, холст; 60 х 48 см.;
Скалистый берег
. масло, картон; 30 х 24 см.;
Прибой.
масло, картон; 21 х 30 см.;
У истоков Ангары
. масло, холст; 34 х 57 см.;
Мошкара
. масло, холст; 35 х 49 см.;
На берегу Ангары
. масло, картон; 35 х 50 см.;
Хмурый Байкал
. масло, картон; 35 х 48 см.;
Вид на Байкал со скал
. масло, картон; 41 х 34 см.;
Дождь надвигается
. масло, картон; 25 х 37 см.;
Вид на Дом творчества “Байкал”.
масло, картон; 23,5 х 30 см.;
Малая Колокольня
. масло, картон; 20 х 30 см.;
У порта Байкал
. масло, картон; 25 х 35 см. ;
Ходульные деревья или тяга к жизни
. масло, картон; 25 х 35 см.;
Церковь у Байкала.
масло, холст; 50 х 60 см.;
Луна
. масло, картон; 35 х 50 см.;
У причала
. масло, картон; 35 х 50 см.;
Домик у реки Ангары
. масло, картон; 35 х 50 см. ;
Пейзаж с катером
. масло, картон; 34 х 50 см.;
Весна. Грачи
. масло, картон; 29 х 33,5 см.;
Иван-чай.
ДВП ; 33 х 24 см.;
Лесная дорога
. масло, картон; 24,5 х 36 см;
Весна
. масло, холст; 60 х 50 см. ;
Байкал
. масло, картон; 20 х 28 см.;
1991 год
Вечер. Последние лучи над Айгиром
. масло, картон; 35 х 50 см.;
Айгир. Скала освещенная утренним солнцем
. масло, картон; 27 х 35см.;
Камни над рекой Белой
. масло, картон; 26 х 35 см.;
Осенние облака
. масло, картон; 35 х 46 см.;
В стране скал.
масло, картон; 35 х 49 см;
Белорецк. Лодки на реке Белой
. масло, картон; 49 х 35 см.;
Осень в окрестностях г.Учалы
. масло, картон; 50 х 35 см.;
Пасмурный май
. масло, картон; 23 х 35 см. ;
Последний снег
. масло, холст; 60 х 48 см.;
Утро над Айгиром
. масло, картон; 37 х 49 см. ;
Ромашки
. масло, картон; 25 х 35 см.;
Осинник
. масло, картон; 34,5 х 49,5 см.;
Белорецкий комбинат
. масло, картон; 34 х 49 см.;
1992 год
Картали-аулы
. масло, картон; 50 х 35 см.;
Последний снег.
масло, картон; 44 х 30см.;
Майская зелень
. масло, картон; 22 х 30 см.;
Серый день
. масло, картон; 18 х 24 см. ;
Утро над Айгиром
. масло, холст; 94 х 114 см. ;
Оттепель. Весна
. масло, картон; 28 х 38 см.;
У пруда (Тостлы
) масло, картон; 28 х 33 см.;
Вечер. Пруд
. масло, картон; 50 х 35 см. ;
Юша-тау
. масло, картон; 50 х 35 см.;
Натюрморт. Копия с картины Питер де Риит “Десерт”.
масло, холст; 31,5 х 51,5 см.;
1993 год
Октябрь на озере Калкан
. масло, холст; 59 х 70см.;
Камни на реке Белой.
масло, картон; 35 х 70 см.;
Сирень
. масло, картон; масло, картон; 40 х 29см. ;
Утро над Белой.
масло, картон; 30 х 40 см.;
Лето. На этюдах
. масло, картон; 55 х 48см. ;
Гладиолусы
. масло, холст; 50 х 40 см. ;
Голубой день.
масло, картон; 26 х 36 см. ;
Осень. Сентябрь
. масло, картон; 27 х 35 см.;
Букет сирени
. масло, картон; 27 х 35 см.;
Цветы
. масло, картон; 50 х 35 см.;
Серый день. Последний день
. масло, картон; 23 х 40 см.;
Полдень
. масло, картон; 35 х 50 см.;
Висячий мост
. масло, холст; 35 х 95 см. ;
Ветки рябины
. масло, картон; 48 х 40 см.;
Березняк
. масло, картон; 40х 30 см. ;
Скоро дождь. масло, картон; 24 х 34 см.;
Река Белая
. масло, картон; 25 х 30 см. ;
Лето. Верба
. масло, картон; 26 х 38 см. ;
Скала. Арский камень
. масло, картон; 24х 35 см.;
Гладиолусы и шкатулка
. масло, картон; 70 х 50 см.;
1994год
Январский день.
масло, картон; 29 х 52,5 см. ;
Учалинская лыжня
. масло, картон; 23 х 30 см.;
Осень золотая
. масло, картон; 22 х 35 см. ;
Сиреневый день.
масло, холст; 42 х 65 см.;
Начало весны
. масло, холст; 50 х 40 см. ;
1995 год
Я живу на этой Земле.
масло, холст; 90 х 70 см.;
Букет сирени.
масло, холст; 70 х 60 см.;
Лето на озере Калкан
. масло, холст; 43 х 55 см.;
Весна идет
. масло, холст; 40 х 58 см. ;
Вид на Иремель.
масло, холст; 34 х 52 см. ;
Майская зелень и камни
. масло, картон; 30 х 40 см. ;
Мечеть в Учалах
. масло, картон; 24,5 х 36,5 см.;
Рябина красная
. масло, картон; 36,5 х 24,5 см.;
Октябрь
. масло, картон; 36 х 2 5 см. ;
Лето
. масло, картон; 24,5 х 35 см.;
Зимний день
. масло, картон; 27 х 39см.;
Первый снег
. масло, картон; 24 х 35 см.;
Пейзаж с индейками
. масло, картон; 20,5 х 36 см.;
Натюрморт с сиренью
. масло, картон; 46 х 38 см.;
Вечер. 7 Марта
. масло, картон; 34 х 27 см. ;
Сирень
. масло, картон; 46 х 35 см. ;
Осенний вечер
. масло, картон; 20 х 25 см.;
Сирень зацвела
. масло, картон; 20,5 х 24 см.;
Вечереет
. ДВП; 25 х 45 см. ;
Сосна
. масло, картон; 25 х 29 см. ;
Яблони в цвету
. масло, картон; 20 х 30 см. ;
Обгоревший сосняк
. масло, картон; 20 х 28 см.;
Камни
. ДВП; 24 х 37 см.;
Осень на окраине
. масло, картон; 24,5 х 35,5 см.;
Лесная речка
. масло, картон; 24,5 х 36 см.;
Вербы
. ДВП масло, картон; 35 х 25 см. ;
Осенняя тишина
. масло, картон; 24 х 36 см.
1996 год
Зимний лес
. масло, холст;48 х 73 см.;
Зимний день
. масло, холст 53 х 40 см.;;
Стоянка на реке Белой
. масло, картон; 49 х 40 см.;
Лето на реке Белой
. масло, картон; 41 х 49 см.;
Отроги Урала
. масло, холст 36 х 50 см.;;
Цветы у окна
. масло, холст;60 х 70 см.;
Марьин утес
. масло, картон; 48 х 40 см.;
Весна масло.
масло, холст; 35 х 50 см.;
Первые проталины
. масло, холст;38 х 72 см.;
Весна идет
. масло, холст; 61 х 48 см.
1997 год
Вечер. Последние лучи над Айгиром
. масло, холст;. 70 х 90 см.;
В стране скал
. масло, холст; 90 х 105 см.;
Отражение
. масло, холст; 70 х 90 см.;
Утро на островке
. масло, холст; 56 х 75 см.;
Лесная речка.
масло, холст; 46 х 70 см.;
Весна. Серый день
. масло, холст, 52 х 80 см.;
Зима уходит
. масло, холст; 56 х 50 см.;
Март
. масло, холст; 30 х 28 см.;
Февральские тени
. масло, холст; 30 х 30 см.;
Дух озера
. масло, холст; 100 х 80 см.;
Соприкосновение с вечностью
. масло, холст; 105 х 80 см.
+++