С. О. Раевский, кандидат психологических наук, преподаватель факультета психологии МГУ, президент Московского общества аналитической психологии, практикующий аналитик.
Л. А. Хегай, преподаватель Института психоанализа (Москва), вице- президент Московского общества аналитической психологии, практикующий аналитик.
Введение
Мифы, сложившиеся в широком сознании о психоанализе и аналитической психологии Юнга, сами могут быть предметом специального анализа. Так, существует миф о научности психоанализа и мистичности юнгианской психологии. Действительно, Фрейд сознательно ориентировался в своих работах на научно-медицинскую парадигму, а Юнг всю свою жизнь интересовался явлениями, лежащими в тени научной рациональности. Однако, положив в основу своей теории миф об Эдипе, Фрейд предопределил развитие психоанализа и психологии в целом как науки гуманитарной, а не естественной. Поэтому Юнга с его постоянным интересом к мифологическому можно рассматривать как продолжателя базовых идей Фрейда, выразившего культурную эволюцию западного сознания. Взаимное отвержение психоаналитических школ, с одной стороны, способствовало развитию исследований в определенных направлениях, таких, как архетипические исследования Юнга и постъюнгианцев, психолингвистические исследования Лакана и постструктуралистов, исследования раннего развития в школе объектных отношений; с другой стороны, это препятствовало взаимообмену между этими школами и внедрению результатов их работы в практику психоанализа. Выстраивая психотерапевтическую деятельность и научные исследования, мы стоим перед дилеммой; черпать идеи, метафоры и феноменологические обобщения из этого неразделимого постпсихоаналитического пространства или отстаивать собственную конфессиональную идентичность.
Наша собственная позиция состоит в принятии идей широкого поля современной психоаналитической практики. Современный образованный психоаналитик любой школы значительно больше отличается по стилю своей работы и корпусу разделяемых идей от основателя этой школы, чем от своего коллеги из другой школы. Однако для психолога-практика или психотерапевта значительно важнее узнать больше о методах аналитической психологии, включив их в контекст собственной работы. Поэтому в данном разделе мы постараемся осветить практические аспекты юнгианского анализа, затрагивая теоретические вопросы лишь по мере необходимости. Надо заметить, что сам Юнг возражал против превращения лечения в сугубо техническую или научную процедуру, утверждая, что практическая медицина есть и всегда была искусством, и то же самое относится к анализу. Поэтому нельзя говорить о методах аналитической психологии в строгом смысле. Юнг настаивал на необходимости оставлять все теории на пороге консультационной комнаты и работать с каждым новым клиентом спонтанно, не имея каких-либо установок или планов. Однако это не означало отсутствия теоретической подготовки аналитиков; напротив, Юнг советовал приобретать как можно больше знаний и непрерывно работать над собой. «Пустота» юнгианского терапевта относится скорее к его моральному долгу перед клиентом. Если мы способны видеть в каждом клиенте красоту, силу и величие его индивидуальности и понимаем, что мы призваны помочь ему в самореализации, то все время нужно быть внимательными, чтобы в центре процесса находились именно эти внутренние потенциалы клиента, а не наши эгоистические потребности или собственные теории, подтверждения которых так хочется порой найти. Единственной теорией для аналитика является его искренняя, идущая от сердца жертвенная любовь — агапе в библейском смысле — и активное действенное сострадание людям. А его единственным инструментом является вся его личность, потому что любая терапия осуществляется не методами, а всей личностью терапевта. Это — всегда встреча двух неисчерпаемых и до конца непознаваемых бессмертных человеческих душ, двух необъятных вселенных. Признать этот факт означает — не пускаться в примитивные мистификации, но, напротив, больше осознавать реальность происходящего и быть более честным перед собой и перед жизнью вообще. Юнг считал, что психотерапевт в каждом конкретном случае должен решать, хочет ли он вступать на рискованный путь, вооружившись советом и помощью. У него не должно быть никаких фиксированных понятий о правильном и он не должен делать вид, что знает истину. Если нечто, представляющееся терапевту ошибочным, оказывается чем-то более эффективным, чем правда, то он должен вначале следовать ошибке, ибо в ней сила и жизнь, которые он теряет, придерживаясь того, что ему кажется верным. Хотя в абсолютном смысле лучшая теория — не иметь теорий, а лучший метод — не иметь методов, эту установку не следует использовать защитным образом для оправдания собственного непрофессионализма. И она не является поводом для наивного и «дикого», по словам Фрейда, анализа или работы «вслепую».
Если, следуя за Юнгом, видеть в бессознательном саму психику, саму душу, то излишний акцент на сознании и рациональности в терапии предполагает обесценивание самого себя и непринятие жизни как таковой в целом. Поэтому настоящая искренность, аутентичность и спонтанность юнгианского терапевта может родиться только из связи с глубинами собственного бытия, из контакта с его невидимым центром — Самостью, которая направляет весь процесс исцеления и является истинным главным героем происходящего.
Юнгианский анализ
Анализ был и остается основным методом практики аналитической психологии. Понятно, что исходной методологической моделью для юнгианского анализа послужил психоанализ 3. Фрейда. Однако в аналитической психологии этот метод получил несколько иное теоретическое обоснование и практическое выражение. Суммарно все эти отличия выходят далеко за рамки простого смещения акцента, так что можно говорить о юнгианском анализе как о совершенно другом типе работы.
Очевидно, что большинство людей, обращающихся за психологической помощью, ищут в анализе прежде всего облегчения своих страданий. Если люди предпочитают анализ другим методам психотерапии, то они, как правило, уже знакомы хотя бы в общих чертах с идеями Фрейда или Юнга. Должно быть, они понимают, что если им не удается справиться со своими проблемами волевыми сознательными усилиями, то существуют глубинные бессознательные факторы, препятствующие этому. Обычно они также осознают, что если их проблема существует уже несколько лет и имеет долгую историю формирования, то не так-то легко решить ее за несколько сеансов и требуется долгая кропотливая работа с опытным специалистом. Можно предположить, что типичный «аналитический клиент» с самого начала имеет установку на долгосрочное сотрудничество. У него есть достаточно самоуважения и самостоятельности, чтобы не полагаться на чудо или магическую силу извне, но верить, что с помощью аналитика ему удастся самому постепенно разобраться в своих проблемах и рано или поздно изменить свою жизнь.
Очень часто клиенты юнгианских аналитиков — это люди, имеющие за плечами неудачный опыт психотерапии. Такие люди уже умеют относиться к себе психологически и владеют психологическим языком и способны к рефлексии. Многих привлекает в анализе возможность свободно выражать себя. В отличие от краткосрочной терапии клиенту, проходящему анализ, нет необходимости выполнять директивные указания терапевта и перенимать прямо или косвенно его систему верований. Элемент насильственного, принудительного и болезненного, столь характерный для любых наших фантазий об обращении за медицинской помощью, здесь существенно меньше. Анализ начинается как обычные человеческие отношения и больше напоминает теплую дружескую беседу. В сущности, клиенту не нужно как-то специально «подстраиваться» под аналитика, В значительной степени он сам дирижирует процессом. Аналитик — это не тот человек, который научит жить, спасет или вылечит. Прежде всего это близкий друг, с которым у клиента есть личные отношения, в участии, внимании и доброте которого он стопроцентно уверен. Клиент знает: «Аналитик всегда рядом, он думает обо мне, старается мне помочь, он всегда на моей стороне». В то же время условия соглашения с аналитиком позволяют клиенту в этих отношениях не зависеть от него так, чтобы это могло бы принести какой-либо вред или причинить неудобство.
Власть и инициатива в руках клиента. Таким образом, анализ становится опытом нетравматических и целительных близких взаимоотношений. Можно предположить, что аналитической терапии ищут люди, испытывающие в жизни дефицит таких отношений.
Анализ есть сознательное и добровольное вовлечение в символическую игру. Его задачей является создание нового интерсубъективного пространства — своего рода виртуальной реальности — в результате смешения субъективностей участников. Оно возникает на границе между «я» и «ты», внешним и внутренним и служит ареной экспериментирования по синтезированию сознания и бессознательного, воображаемого и реального да и всех мыслимых полярностей. По существу, это пространство является пространством творческой жизни. Любое творчество основано на умении временно расставаться с рациональными, рассудочными, структурированными элементами себя, допускать хаос, путаницу и смешение, с тем чтобы через некоторое время возник, оформился новый порядок. Анализ помогает жить творчески не только в отношении какого-то конкретного увлечения, но и по отношению к любым своим переживаниям и в особенности человеческим отношениям. В конце концов, творчество и свобода определяют меру нашего счастья в жизни.
Поэтому в анализе клиент делегирует аналитику те части своей личности, которые отвечают за сравнение, оценивание, контроль, организацию. Но он должен делать это временно, не утрачивая, не теряя эти важнейшие функции, чтобы при необходимости уметь взять их обратно. Для этого ему нужно довольно четко осознавать границы и понимать условность всей ситуации в целом. Например, клиент может относиться к аналитику как хорошему специалисту в психологии, возможно, как к тому самому человеку, который единственно ему нужен, понимая в то же время, что он не Бог и не гуру, а простой человек, такой же, как все, со своими недостатками и проблемами. Но он приходит к нему на сеансы как к специалисту, а не как к случайному человеку с улицы. Только тогда анализ будет работать.
Таким образом, успех анализа определяется тем, насколько пациент умеет быть пациентом. Только тогда он позволит и аналитику быть аналитиком. В этом состоит важнейшее условие анализа. Аналитик использует правила и устанавливает рамки, чтобы создать наиболее благоприятную ситуацию для лечения. Но последнее слово все-таки за самим клиентом, за его доброй волей и желанием сотрудничать. Поэтому очевидно, что анализ как метод психотерапии предназначен не для всех. Требуется определенная готовность со стороны пациента и сохранность функций его Эго. Можно добавить, что необходима также подходящая конфигурация бессознательного, так как аналитик и клиент должны соответствовать друг другу, как ключ замку. Задача аналитической психологии — раскрыть творческий потенциал любого переживания, помочь клиенту ассимилировать его полезным для себя образом, индивидуировать его. Для этого нужно уметь рефлексировать другим способом, более похожим на древние практики медитации — углубленного созерцания- размышления, оставляющего объект изучения таким, какой он есть, позволяя ему играть всеми гранями, всеми оттенками значений. Конечно, для современного человека это очень не легко сделать. Мы привыкли относиться потребительски ко всему, в том числе и к своему внутреннему миру. Нам хочется быстро извлечь какой-нибудь простой утилитарный смысл: «Ага, это мой эдипов комплекс, теперь все ясно!» Но именно этот отрыв от собственной внутренней жизни, игнорирование внутреннего мира и является с точки зрения Юнга причиной дисгармоничности современного человека, его неврозов и многих других проблем. Та рефлексия, которая действительно нужна как хлеб, должна возвращать человека в дом его души, давать ощущение контакта с внутренней сакральной вселенной психической жизни. Именно такой практикой и является юнгианский анализ, С одной стороны, он является продолжением многих древних медитативных практик, веками поддерживавших психический баланс, а с другой стороны, он по форме прост и доступен современному человеку, склонному к размышлениям, анализу и использованию понятий.
Если вернуться к более простым примерам, давайте представим, что на прием к психологу приходит человек, испытывающий трудности в семейной жизни. Очевидно, дело не в том, чтобы принять решение «мириться» или «разводиться*. Он ищет другой психологической перспективы в своей жизни и надеется измениться. Его решимость сознательно или бессознательно связана с нежеланием воспринимать свои проблемы буквально и по крайней мере с потенциальной готовностью мыслить символически. Отталкиваясь от своей проблемы, он с помощью аналитика входит в новое метафорическое пространство, вступает в игру смыслов, в процессе которой рождается нечто новое и значимое для него лично. Таким образом, анализ трансформирует низшее в высшее, материальное в духовное, коллективное в индивидуальное, бессознательное в сознательное. Конечно, для готовности к анализу нужен определенный уровень культурного развития и интеллигентности, но еще более важна эта способность воспринимать события символически, «как если бы». Однако ошибочно считать анализ некой чисто интеллектуальной процедурой вроде философских дискуссий. Объектом трансформации в анализе является наша психическая жизнь — эмоции, чувства и аффекты. Возможно, начиная анализ, многие клиенты ищут стабильности и определенности в своей жизни. Но этот соблазн никогда не оправдывается. На деле им предстоит встреча с целым океаном переживаний, насыщенным волнами радости и боли, счастья и страданий. Психическая реальность есть иллюзорная реальность, в ней нет ничего конкретного, плотного, раз и навсегда данного, На практическом уровне главными характерными чертами анализа являются рамки, отношения переноса и контрпереноса и сама техника аналитической интерпретации. Именно эти три элемента, необходимые для реального исцеления бессознательных конфликтов, отличают анализ от любой краткосрочной терапии.
Аналитический ритуал
Введение формализованных правил для внешних элементов анализа, касающихся обстановки приемной, частоты встреч, оплаты, связано не только с рациональными причинами. Аналитическая приемная должна стать для клиента тем местом, где произойдет встреча с глубинами собственной души и психическая трансформация. Юнг сравнивал пространство анализа с теменосом — местом в древних храмах, где происходила встреча с богами. Встреча со священным, нуминозным, бессмертным, с тайной жизни требует закрытого, защищенного и специально организованного пространства. Аналитическое пространство должно быть совершенно особым, чтобы констеллировать энергию бессознательного. Другой метафорой для него, использованной Юнгом, был герметически закрытый сосуд, необходимый в алхимии для превращения веществ. Конечно, принципиально в анализе не может произойти чего-то, что не случалось бы в жизни естественным образом. Процессы исцеления и духовного развития протекают в человеке сами собой и безо всякой психотерапии. Было бы весьма самонадеянно заслугу исцеления клиентов целиком приписывать терапевту, игнорируя их собственную роль, а также роль природы, судьбы или Бога. Но анализ можно уподобить машине времени, он концентрирует энергию участников и резко ускоряет события, интенсифицирует жизнь. Анализ — стимулятор и катализатор психической жизни. Есть надежда, что в определенном смысле благодаря ему мы успеем прожить в этой жизни то, что должны прожить. Поэтому анализ работает на службе у природы и судьбы, хотя по форме внесение сознания в бессознательное есть процесс на первый взгляд противоречащий силам природы. Природа слепа и программирует индивидуумов на автоматические и механические сценарии, но сама же человеческая природа стремится к расширению сознания, к индивидуации. Этот базовый конфликт, который Юнг обозначал как непримиримый конфликт между инстинктом и духом, и составляет главный объект юнгианского анализа.
С древних времен религиозные церемонии, да и любые ритуалы, предшествующие охоте или земледелию, создавались так, чтобы не только мобилизовать внутреннюю энергию, но и защитить участника во время контакта с могущественными психическими силами. Непосредственное переживание этих сил может быть разрушительным. Когда Зевс по настоянию Семелы явился ей в своем истинном обличий, она умерла от потрясения. Поэтому требуется некоторая хитрость, уловка, подобная приему арабского мальчика, которому удалось загнать джина назад в бутылку. Можно также вспомнить, что не случайно Господь воззвал к Моисею из горящего куста, а Персею, чтобы победить Медузу Горгону, пришлось смотреть на нее через свой зеркальный щит. В научных терминах можно сказать, что рамки анализа должны задавать дистанцию между Эго и бессознательным. В противном случае слабое, неподготовленное Эго, открываясь силам архаической природы и первичному архетипическому опыту, может не выдержать и разрушиться, может оказаться затопленным бессознательным. Именно для защиты клиента от подобной опасности, а не просто из-за наследия медицинской традиции или из-за «принципа реальности» в анализ вводятся четкие правила. Необходимо понимать, что рекомендации типа обращаться к аналитику «на вы», не встречаться с ним в свободное от сеансов время и даже стремиться не касаться клиентов физически, вводятся вовсе не из желания аналитиков «отгородиться», а ради самого процесса исцеления. Диалектический процесс только тогда возможен, когда между сторонами будет создана дистанция. Между двумя объектами, занимающими одно и то же место, нет дистанции. Ток возникает только тогда, когда полюса цепи находятся друг от друга на расстоянии. Физическая дистанция между клиентом и аналитиком является символическим выражением психической дистанции. В это образовавшееся пространство теменоса (см. выше) могут приходить боги, в нем могут происходить глубинные психические процессы. На первый взгляд нейтральность аналитика и все эти правила кажутся чем-то искусственным. Но такая искусственность и искусность продиктованы силой тех аффектов, с которыми реально приходится обращаться в анализе. В алхимической лаборатории, чтобы процесс прошел успешно, должна была присутствовать так называемая «мистическая сестра». Она нравилась мастеру, вдохновляла и соблазняла его. Но алхимик ни в коем случае не должен был ее касаться. Только при соблюдении этого табу природа, символизируемая химическими веществами, обнаружила бы скрытый в ней свет и могло бы произойти рождение истинного золота, трансформация материального в духовное. Юнг говорил, что «только то, что разделено, можно затем соединить правильным образом».
Для аналитического ритуала важно, чтобы он не столько задавался «извне» — аналитиком, сколько был придуман самим клиентом. Ведь приемная, прежде всего, — это храм его души, его теменос. Психоаналитик Вулкан описывал случай, когда клиент каждый раз, прежде чем лечь на кушетку, снимал свои контактные линзы. Он проинтерпретировал это поведение как своего рода кастрацию себя перед началом сеанса. На что клиент не продемонстрировал особого инсайта, заметив вскользь, что в положении лежа линзы доставляют ему физическое неудобство. Что бы ни означали для клиентов подобные символические ритуалы, в любом случае важно, чтобы он сумел сделать из приемной то место, где ему комфортно и уютно, где он может раскрыться и доверить другому значимые для себя вещи. Немаловажную роль здесь имеют и внешние условия. Обычно аналитики принимают в тихой комнате с неярким освещением и закрытыми дверьми. Хотя абсолютная изоляция от внешнего мира не играет большой роли. Винникотт, напротив, приводит пример, когда во время сеанса в его доме чинили замок на входной двери, и этот шум способствовал появлению ценного для клиента материала. Очень часто смена приемной, например при переезде в другое помещение, сильно отражается на ощущениях клиентов. Возникает феномен «потерянного теменоса». Обживая помещение, клиенту нужно что-то сделать, чтобы нагрузить все вещи в приемной своими собственными смыслами, проекциями, переживаниями. Ему всегда важно помнить, что это его анализ, что аналитик и приемная — это тот самый человек и то самое место, которые предназначены, чтобы помочь ему позаботиться о себе, чтобы он смог в этой комнате сделать что-то из истинной любви к себе. В принципе есть несколько общих формальных договоренностей, необходимых в начале анализа. И хотя большинство юнгианских аналитиков предпочитают «открытое» начало в стиле обычных консультаций, которые постепенно могут вырасти в настоящий анализ, их стоит здесь кратко упомянуть. Они не предлагаются клиенту сразу с первых минут встречи «полным списком». И совершенно очевидно, что нарушение правил анализа не повлечет за собой суровых преследований. Скорее, аналитические соглашения являются жестом доброй воли и взаимного уважения. Они должны быть внутренне приняты клиентом и стать символом его ответственности за свою жизнь и развитие.
Продолжительность сеансов
Обычно выбирается длина сеансов от сорока до шестидесяти минут. Поэтому часто сеанс называют часом. Особых рациональных причин для такого выбора, вероятно, нет. Скорее, это дань традиции, так как современным людям свойственно все отмерять часами. Может быть, наши внутренние ритмы уже синхронизованы с таким временным промежутком. По часам кормят младенцев, почасовая оплата существует для многих видов работ, уроки в школе и лекции также длятся академический час. Эти и другие ассоциации неизбежно окружают аналитический сеанс. Главный критерий при выборе продолжительности сеанса — должно успеть произойти что-то реальное. Поэтому нет смысла тянуть оставшуюся пару минут, если есть ощущение, что сеанс фактически закончен, только из тех соображений, что клиентом оплачено все время. И нет смысла заканчивать его точно, прерывая клиента на полуслове. Но, конечно, необходимо предупредить его, если незадолго перед окончанием он начинает новую важную для себя тему. Обычно не рекомендуется намного продлевать сеансы или делать так называемые сдвоенные сеансы даже из желания помочь клиенту эффективно использовать время. Опять же на практике такие «поблажки» и отступления от аналитических рамок чаще всего связаны либо с эмоциональными проблемами терапевта, либо играют на руку сопротивлениям пациента. Если, например, из-за сильного заикания клиент успевает сказать всего несколько слов за сеанс, то продление сеанса могло бы означать его «инфантилизирование» или подчеркнуть его несостоятельность в попытках справиться с симптомом. Надо помнить, что любой ритуал должен занимать строго определенное время, что время для сакрального и время для обыденного всегда должно иметь четкие границы. Ритуал переводит инициируемого из пространства линейного, «конечного» времени в мир вечности, соединяет его с циклическими ритмами вселенной. Только в линейном времени есть рождение, развитие, зрелость и смерть. В сакральном времени этот порядок рел яти визируется в бесконечных повторениях в каждом цикле, становясь частью другого высшего порядка. Проходя ритуал, участник учится на личном опыте совмещать эти разные модальности бытия, разные порядки мироздания. Поэтому для аналитика выдерживать рамки сеанса вовсе не означает воплощать собой строгого, запрещающего отца, символизировать «порядок разума против хаоса бессознательного». Соблюдение такой принципиальной точности может основываться только на понимании архетипического контекста происходящего. Только учитывая этот более широкий метафорический контекст, можно создать оптимальные условия для того, чтобы клиент мог интегрировать опыт, получаемый в анализе. Поэтому важно, чтобы, принимая предложенные аналитиком четкие договоренности по поводу продолжительности сеансов и определенных дней приема, клиент понял (может быть, не сразу), что делается это не из уважения к «рабочему времени» специалиста и не из принципа, что «все удовольствия в жизни всегда ограничены», а ради него самого, ради его психического исцеления, так как в психическом мире действуют свои особые законы.
Кушетка или кресло?
Одно из важных изменений в технике анализа, введенное Юнгом, относилось к отказу от использования традиционной психоаналитической кушетки. Он предпочитал ситуацию «лицом к лицу», подчеркивая тем самым равенство позиций клиента и аналитика. Оба они являются двумя, сторонами одного диалектического процесса, эпицентр которого находится ни в одном из них, а где-то между, в чем-то третьем — в Самости, в трансцендентном или в диалектическом синтезе противоположностей. Когда оба участника процесса сидят друг против друга, они открыты друг другу, видят реакции партнера. Это естественная и в каком-то смысле более уважительная ситуация, приближенная к реальной жизни. Безусловно, она позволяет и аналитику и клиенту проявлять те же паттерны межличностных отношений, которые проявляются и с другими людьми, что очень важно для понимания трудностей клиента за пределами приемной. В ситуации «лицом к лицу» хорошо заметны невербальные сигналы и пространство коммуникаций становится более плотным и многоуровневым. Предпочтение Фрейдом кушетки имело свои причины. Как отмечал психоаналитик Фэрберн, этот анахронизм связан с тем, что Фрейд начинал свою практику как гипнотизер, да и вообще не любил, чтобы ему смотрели в глаза. Кроме того, Фэрберн считал, что многие аналитики прибегают к кушетке ради своего комфорта и безопасности, чтобы уйти из-под пристального внимания клиента и защититься от его требований.
Нельзя сказать однозначно, какое положение является идеальным для анализа. Большинство юнгианских аналитиков предпочитают иметь в своей приемной и кушетку, и кресло или такой диван, чтобы клиент при желании мог прилечь. Лучше, если выбор останется за самим клиентом и будет зависеть от сложившейся ситуации в анализе.
Метод свободных ассоциаций
Общей инструкцией в начале анализа является предложение расслабиться, войти в полусонное состояние со свободно плавающим вниманием и говорить абсолютно все, что приходит в голову. При этом акцент делается на том, чтобы проговаривать все возникающие мысли и чувства, даже если они кажутся несущественными, неприятными или глупыми, в том числе относящиеся к анализу и личности аналитика. Именно так в идеале применяется основной метод — метод свободных ассоциаций. Фактически Фрейд и Юнг были первыми психологами, исследовавшими этот феномен. Фрейд чисто эмпирически, исходя из своих клинических наблюдений, Юнг строго научно, изобретя тест словесных ассоциаций.
Метод основан на идее, что по-настоящему свободные ассоциации человека, сумевшего оставить рациональное мышление, вовсе не являются случайными и подчинены четкой логике — логике аффекта. Однако во фрейдистской интерпретации такая цепочка ассоциаций, если удастся преодолеть сопротивление, обязательно приводит к ядру психического конфликта — комплексу и раннему травматическому опыту, лежащему в основе его формирования. Таким образом, предполагается, что все звенья этой цепи связаны и чем дальше мы продвигаемся, тем ближе мы к выяснению сути. Поэтому Фрейд постулировал возможность прямых интерпретаций (если при любом начале ассоциирования все равно приходишь к одному и тому же результату) и принципиальную допустимость самоанализа. Парадоксальность применения фрейдистского варианта этого метода состоит в том, что, поскольку теоретически выведен единственный источник всех психических конфликтов — эдипов комплекс, — то в свободном ассоциировании в общем-то нет большой необходимости, во всяком случае его конкретное содержание не имеет значения. Именно против этой догматической умозрительной схемы возражал Юнг. Он говорил, что с таким же успехом вместо того, чтобы слушать клиента, можно было бы прочесть какое-нибудь объявление да и любую строчку из газеты. Он обнаружил, что ассоциации подобны паутине или кругам, расходящимся на воде от брошенного камня. Они всегда вращаются вокруг аффективно заряженных образов и образуют психическую ткань, в которую этот образ плотно вплетен. Ассоциации — это не средство вытащить на поверхность давно вытесненное. Будучи неразрывно связанными с центральными образами посредством своих аффективных коннотативных аспектов значений, они образуют саму материю психического, сам способ жизни и функционирования нашей души. В сущности, каждый из ключевых образов, стягивающий на себя пучок ассоциаций, имеет нечто универсальное, присущее всем людям, то есть архетипическое. Поэтому иногда юнгианское применение этого метода называют циркулярным, или круговым, ассоциированием в отличие от линейного ассоциирования в классическом психоанализе. В юнгианской практике важно кружить возле образа, все нремя возвращаться к нему и предлагать новые ассоциации, пока не станет ясен его психологический смысл. Причем дело не в том, чтобы извлечь некую идею по поводу этого образа, а в самом непосредственном переживании образа со всеми прикрепленными к нему ассоциациями. Только тогда может родиться не умственное, сугубо рациональное понимание, а понимание психологическое, при котором объект познания не вытаскивается на поверхность и вырождается до чего-то более плоского, а исследуется in vivo в присущей ему среде, оставаясь живым. Линейное ассоциирование представляет собой познание психической жизни в виде работы или соревнования, в которых важен результат. И мы думаем, что каждый следующий шаг приближает нас к заветной цели. Если же происходят задержки в пути, то обязательно кто-то в этом повинен. Классическое определение сопротивления связано именно с сопротивлением свободному ассоциированию. При циркулярном же ассоциировании мы можем охватить взглядом всю перспективу и увидеть, что в некоторых точках мирового океана бушует шторм, а в других местах штиль и хорошая погода. Мы можем видеть колебания температуры и солености воды, не оценивая воду как правильную или неправильную. В зависимости от желания клиента можно погрузиться в выбранном месте, почувствовать себя там, ощутить глубинные течения. Возможно, сегодня он еще не готов к плаванью в непогоду. Ему нужны время и некоторая тренировка. Важно лишь не терять из виду эти бурные воды. Но необходимости попасть именно туда нет, потому что океан един, можно достичь дна с любой точки. Таким образом, хотя метод свободных ассоциаций одинаково используется в психоанализе и юнгианском анализе, в него вкладывается разный смысл, и если первый делает акцент на слове «ассоциация», то второй, скорее, на слове «свободная». Надо помнить, что задача этого метода — не в том, чтобы «вывести клиента на чистую воду», а в организации свободного доступа к бессознательному содержанию. Такой подход требует от аналитика отказа от собственных моноидей, которые могут вести процесс ассоциирования и в результате обеднять образ. Существует соблазн привести клиента к тем же ассоциациям, которые возникли у аналитика.
Суть этого метода — контакт с бессознательным — должна воплощаться в самой свободной, метафорической, исполненной фантазиями атмосфере анализа. Если такая атмосфера не образовалась, то любые четкие инструкции не дадут нужного эффекта. Приведем пример. В одном из сновидений клиентка рожает почерневшую от времени доску в виде рыбы, на которой стоит знак, что это девочка. Ассоциации клиентки в основном касались неприятных ощущений, связанных с ее женственностью. Ассоциации у аналитика — с почерневшими досками как иконами и с рыбой как символом Христа. Однако высказывание этих идей аналитиком или его попытка привести ассоциации клиентки к духовному измерению могли быть вызваны неосознанным желанием отстраниться от ее болезненных переживаний, связанных с принятием своей женственности. Позднее аналитик вспомнил образ, объединяющий оба направления ассоциаций, — образ черной богоматери. Желание аналитика направить ассоциации в свое русло имеет смысл рассматривать с точки зрения контрпереноса.
В данном случае аналитик возвышает, идеализирует клиентку, что подтвердилось дальнейшим ходом анализа, но это идеализирующее отражение может быть необходимым для принятия ею собственной женственности. Конечно, циркулярное ассоциирование не останавливается на двух доминирующих направлениях ассоциаций. Здесь оно может привлечь наше внимание к отношениям клиентки с дочерью, ее внутренним ребенком, и тем, что рождается в анализе, к тому, насколько она чувствует себя черной рыбой в темных водах бессознательного, к ее рисункам в черном цвете (почерневшим от времени) и т. д. Но такая работа не может быть выполнена за один аналитический сеанс. Весь длительный аналитический процесс можно рассматривать как циркулярное ассоциирование, когда вновь возникающие образы постоянно играют с предыдущими, порождая новые значения. Так, в инициальном сновидении, которое мы будем обсуждать ниже, рождение рыбы-доски «оживляет» море и одновременно придает другие значения следующему за этим сну о рыбе в чистой колодезной воде.
Частота сеансов
Исторически для анализа требовались как можно более частые регулярные встречи. Однако Юнг отступил от этого принципа, решив, что на продвинутых этапах, когда наиболее тяжелые невротические моменты уже проработаны и клиент в большей степени ориентируется непосредственно на задачи индивидуации, число сеансов можно сократить. Тем самым уменьшается зависимость клиента от терапевта, и ему предоставляется больше самостоятельности. Юнг и большинство его первых соратников предпочитали один-два сеанса в неделю. Нормальными считались большие перерывы в анализе. С некоторыми же пациентами, у которых не было возможности регулярно приезжать в Цюрих, Юнг даже вел нечто вроде анализа по переписке. При редких встречах с аналитиком акцент обсуждения неизбежно смещается на наиболее значимые для клиента переживания, что отвечает юнгианскому интересу к символам и процессу индивидуации. Такая работа не так сильно вовлекает участников в отношения переноса и контрпереноса, освобождая их энергию для исследования бессознательных содержаний. В некотором смысле редкие встречи задавали значительную дистанцию, которая уравновешивала очень спонтанное, активное и максимально открытое поведение первых юнгианских аналитиков.
Делая встречи более редкими, мы придаем им больше символического веса. Праздники, ритуалы и церемонии не должны происходить часто. Значимые события не случаются каждый день. Поэтому вопрос частоты сеансов выходит за рамки дилеммы: анализ или поддерживающая терапия. Скорее, важно то место, которое анализ занимает в эмоциональной жизни клиента. Если именно туда клиент помещает тайную глубинную жизнь своей души, подобно тому, как драгоценности кладутся в сейф, то, безусловно, налицо необходимая для возникновения аналитической ситуации символическая установка. Вероятно, в поддерживающей терапии ему нужно лишь временно ослабить психическое напряжение, центр же его жизни по- прежнему остается за пределами приемной. Разумеется, это не означает, что если у клиента есть желание и возможность очень частых встреч, то ему надо отказывать. На практике получается наоборот. Современным людям не просто выделить много времени, а порой и значительные денежные средства для собственного психолочического и духовного развития.
Особые договоренности
Дополнительные договоренности в анализе касаются процедуры завершения анализа, пропусков, периодов каникул и принятия важных решений в жизни. В отношении последнего клиенту рекомендуют не принимать радикальных решений (жениться, разводиться, сменить работу, уехать в другой город и т. п.), не обсудив их предварительно с аналитиком. Разумеется, аналитик не может запретить клиенту поступать так, как тот находит нужным. Но бывают случаи, интерпретируемые как «отыгрывание». Например, перенос позитивных чувств на терапевта может усилить негативные проекции на партнера по браку в конфликтной семье, и клиент поспешно займется разводом. Точно так же потребность в заботе о внутреннем ребенке может побудить побыстрее завести ребенка. Конечно, такие поступки не следует оценивать как неправильные. Принятие решений — это личное дело клиента. Многие клиенты обращаются за помощью к психологу, пребывая в сомнениях и надеясь принять какое-то решение, изменяющее их жизнь к лучшему. Но задачи анализа не сводятся к определению конкретных шагов, которые клиенту необходимо предпринять. Аналитик может высказывать свое мнение, но не должен учить жить или советовать. Такая установка слишком инфантилизировала бы клиента и мешала бы процессу его индивидуации, поддерживая защитную, избегающую жизни позицию. Целью анализа является помочь пациенту разобраться в себе и взять ответственность за свою жизнь и развитие. Если в результате клиент примет решение, например разорвать обременительную патологическую связь, и разведется с партнером по браку, то этот поступок можно расценивать как прогресс в терапии. Важно лишь, чтобы анализ стал местом, куда пациент мог принести все свои тревоги, страхи, сомнения, надежды, сопровождающие важные изменения в жизни, и разделить их с терапевтом. Если, не сказав аналитику ни слова, он необдуманно принимает решения, то налицо или недостаточное доверие к нему, или непонимание целей анализа, или отыгрывание.
Конечно, рекомендация относительно такого предварительного обсуждения не должна выглядеть так, будто всякий раз от аналитика нужно получить «добро», как от отца или начальника. Аналитику нужно достаточно ясно доносить цели и задачи анализа и воплощать «дух» анализа во всех своих действиях.
Интерпретация
Любой психологический анализ предполагает умение строить умозаключения, интерпретировать. Это всегда вербальный и сознательный акт, нацеленный на осознание ранее бессознательного материала. Можно предположить, что аналитику нужно быть весьма наблюдательным, иметь развитую речь и достаточные интеллектуальные способности. Однако интерпретация не является чисто интеллектуальной процедурой. Даже блестяще сформулированная и точная интерпретация, если она высказана несвоевременно и не принята клиентом, является совершенно бесполезной. Поэтому юнгианские аналитики в целом редко обращались к методологии интерпретации, делая акцент на спонтанности и больше полагаясь на интуицию. Все же можно выделить несколько характерных моментов юнгианского взгляда на этот вопрос.
Прежде всего, история показала, что бессмысленно верить в целительную силу инсайта, на которую уповал Фрейд. Он считал, что инсайт расчищает дорогу здоровью от завалов бессознательного. Опыт поведенческой терапии показал, что возможны позитивные поведенческие изменения без всяких инсайтов. И часто инсайты не ведут к необходимым поведенческим изменениям. Простого вербального акта аналитика, даже весьма искушенного в психоаналитической теории, недостаточно, чтобы помочь клиенту интегрировать чувства и разум. Не принятая интерпретация скорее будет усиливать их расщепление и работать на руку сопротивлениям. Поэтому прежде всего она должна быть «эмоциональной» — неразрывно связанной с общей атмосферой анализа. Интерпретация свидетельствует о том, что аналитик присутствует, слушает, старается помочь. Она дает поддержку клиенту, показывая, что в его переживаниях нет ничего неразумного, глупого или плохого, что они в принципе понятны и интересны другим людям. Психоаналитик Кохут считал, что она является инструментом интернализации эмпатического понимания аналитика. Именно эмоциональное содержание, а не само слово приводит ее в действие. Ведь интерпретация воспринимается как мнение аналитика о клиенте лично. Поскольку аналитик — особенный человек, чье мнение небезразлично, значимый другой, то каждому его слову придается большой вес. Здесь не должно быть спешки и навязывания. Интерпретация не должна казаться чем-то чужеродным и лишним. Ее задача — установить стабильное позитивное отношение и породить надежду на исцеление. Так что рациональный, «солярный» элемент следует уравновесить «лунным», чтобы Эрос и Логос работали в паре.
Винникотт уподоблял интерпретацию переходному объекту. Переходный объект функционирует в качестве посредника между внешней и внутренней реальностью. Он необходим для психического развития любого человека не только в качестве временного заместителя первичного объекта, но как основной инструмент творческого освоения мира. Его главное свойство состоит в том, что он одновременно дан ребенку извне и как бы придуман, изобретен им самим. Ребенок находит его как раз в тот момент, когда готов перенести на него свои фантазии, чувства и потребности. Успешная интерпретация обладает тем же качеством синхронности. Она появляется в тот момент, когда уже почти осознана клиентом, близка к порогу его сознания. И она произносится так, чтобы клиент пережил ее как свое собственное открытие, как свое откровение. Опасно, когда к ней относятся как к своего рода герменевтическому упражнению, и пациент только убеждается, насколько проницателен аналитик или насколько он всезнающ и мудр. Интерпретация должна оставлять место для творческой активности самого клиента и внушать ему уверенность в своих силах. Лишь тогда она будет стимулировать, а не блокировать его фантазию и способствовать развитию символического отношения к миру. Поэтому обязательными знаками успешной интерпретации является оживление клиента и появление нового значимого материала.
Очень ценным является совет Юнга избегать чрезмерной концептуализации и оставаться как можно ближе к самому интерпретируемому образу. Образы сами просят понимания и истолкования. Каждый образ окружен сетью значений и смыслов. Искусная интерпретация раскрывала бы этот психологический контекст каждого образа, каждого переживания, не подменяя его концепциями и абстрактными понятиями. Только при этом условии будет происходить продуктивный диалог сознания и бессознательного и удастся избежать подавления связанной с фантазией активности души. Ведь именно подавление образов, с юнгианской точки зрения, — главная причина многих психических расстройств. Конечно, в психологии, как и в других науках, мы не можем обойтись без абстрактного мышления и структурной четкости изложения идей, но в реальном лечении гораздо большую роль играет эмоциональный, образный контекст происходящего. Так что всегда лучше действовать осторожно и придерживать свои гипотезы до того момента, когда клиент будет готов их воспринять или когда его переживания сами не обнаружат скрытый в них смысл и не объяснятся сами собой, например благодаря тому, что клиент скажет позже. Кроме того, аналитику нужно пытаться разговаривать с клиентом на его языке и формулировать интерпретации, совместимые с его мировоззрением. В анализе нет задачи «переделать» другого человека или дать ему образец «правильного» способа жизни и мышления. Психологическая мифология ни чуть не лучше любой другой, поэтому не за чем навязывать ее клиенту. Юнгианский подход к интерпретации состоит том, что она должна помочь клиенту уловить свои образы, чувства и фантазии, в некотором смысле помочь ему довериться им и позволить им расшириться, чтобы они обогатили его сознательную жизнь.
В некоторых случаях необходимо осознанно «жертвовать» интерпретацией. Причина в том, что для ее «переваривания» требуются достаточно стабильные и сохранные функции Эго. Но для достижения этого условия нужен значительный прогресс в лечении и иногда много времени. До той поры аналитику приходится действовать осмотрительно и просто «воплощать» образ, в проекции которого на другого человека клиент нуждается. Сами отношения с аналитиком тогда возьмут на себя функции интерпретации. Конечно, не следует думать, что аналитик только интерпретирует. Его задача не сводится только к выдаче разъясняющих заключений. Кроме того, есть много других видов его вербальной активности. Несколько сеансов, на которых он задал всего пару вопросов, могут быть продуктивнее сеанса с неудачной, несвоевременной интерпретацией. Большинство его вмешательств направлено на поддержание диалога и создание фона, на котором могут раскрываться переживания клиента. А в аффективно заряженные моменты сеанса перед аналитиком стоит задача сохранения и удерживания, требующая специальных навыков. Но в каком-то смысле даже обычные вопросы, реплики и «гм» или «ага» содержат элемент интерпретации. Поэтому иногда аналитики делят интерпретации на поверхностные и мутационные. В первом случае мы фактически имеем дело с акцентированным переформулированием слов клиента или с комментарием, констатирующим очевидное, но упущенное им смысловое содержание. Такие действия аналитика носят не глубокий характер и больше служат поддержанию направления и темпа процесса лечения в целом. Во втором случае в результате интерпретации происходят важные сдвиги. Иногда достаточно легкого, но приложенного в правильном месте усилия, чтобы наконец сдвинуть с места тяжелый груз. Мутационные интерпретации отмечают поворотные точки анализа.
Содержанием полной интерпретации является описание доминирующего комплекса, сопротивления и системы защит, удерживающих этот комплекс в бессознательном. Она должна охватывать три времени: прошлое, настоящее и будущее. Прошлое — это генетический аспект, позволяющий установить, в силу каких причин у клиента сформировался этот комплекс, какие факторы внесли в него вклад и почему возникла необходимость вытеснять и подавлять эти содержания, чувства и аффекты. Уровень настоящего — это проявления этого комплекса в теперешней жизни, трудности в межличностных отношениях и конкретные эмоциональные проблемы. Сюда также относятся проявления комплекса «здесь и теперь» в ситуации переноса-контрпереноса. Аспект будущего связан с прогнозами и проспективными элементами внутри комплекса — содержащимися в нем возможностями и потенциалами развития, которые предстоит привнести в сознание. Сопротивление и систему защит также следует раскрывать на этих трех уровнях. При этом нет задачи преодолеть или уничтожить эти защиты. Они являются частью нашего здорового психического функционирования. Никто не может без них обойтись. Поэтому желательно их интерпретировать только тогда, когда клиент не останется в результате слишком уязвимым. Наконец, комплекс и система защит имеют как личное содержание, так и архетипическое ядро.
В силу этого комплекс должен затрагивать и аналитика. Поэтому в качестве критериев успешной интерпретации в юнгианской литературе называется ее аффективный характер. Корни аффекта должны лежать в бессознательном аналитика. Именно из-за бессознательного эмоционального вовлечения рождается то качество глубины, которое и создает действенность интерпретации. Толкование не может идти только от ума. Высказанное нейтральным, безучастным тоном, оно вряд ли затронет клиента. Переживания клиента должны стать лично значимыми для аналитика, резонировать с чем-то внутри него. Глубокая интерпретация — это всегда такое же важное событие для аналитика, как и для клиента; поэтому его слова сопровождает тот эмоциональный заряд, который как раз нужен для «энергетического усиления» поля анализа. И универсальный, архетипический характер материала, безусловно, вносит вклад в это усиление.
К завершенной интерпретации можно прийти лишь постепенно — потребуется долгий период анализа. И очень часто аналитик способен на нее, лишь выйдя из-под огня переноса и контрпереноса, размышляя о клиенте ретроспективно во время перерыва в анализе. Понятно, что полное описание только какого-нибудь одного комплекса заняло бы целую монографию и потребовало бы значительных усилий. Можно понять, почему аналитику нужно так много лет подготовки и почему существует такое обилие юнгианской литературы. Но на практике такая окончательная интерпретация в полном объеме, конечно, является идеализацией и не нужна ни клиенту, ни терапевту. Скорее, цель подготовки аналитика — развить чувствительность к метафорическим пространствам, окружающим разные комплексы. При этом в силу типологии и личной истории каждый аналитик неизбежно будет лучше замечать в клиентах то, что близко ему самому. Одни терапевты питают особую любовь к объяснениям в терминах «инцеста и эдипова комплекса», другие — в терминах «героического сценария и материнского комплекса», третьи предпочитают исследовать полярность архетипов пуэра (вечного юноши) и сенекса (старика). Такие различия совершенно естественны и в юнгианской психологии даже приветствуются как отражение плюралистического взгляда на мир. Важно только, чтобы эти объяснения были близки языку самого клиента и обладали способностью действительно что-то менять в его душе. Пациент не должен принимать их только из-за тенденции к уступчивости или исключительно внешним образом, выращивая что-то вроде аналитической персоны. В анализе нет задачи сделать из пациента психолога и загрузить его всякими психологическими теориями. Знание и понимание — разные вещи. Обилие познаний и всяких сведений не делает человека счастливым и не избавляет его от симптомов. Наши реальные проблемы носят эмоциональный характер. И наше самопознание есть живой процесс психической трансформации. Поэтому на практике гораздо полезнее передавать образные и символические контексты комплекса и избегать употребления специальных терминов. Работу интерпретации можно сравнить с майевтикой, сократовским искусством духовного родовспоможения. Она является средством поддерживать диалектическое напряжение, чтобы родилось что-то новое. Ее можно сравнить также с шаманскими практиками. Шаман отправлялся в путешествие в верхний или нижний мир, чтобы найти и освободить плененную духами болезни часть души пациента. Эффективная интерпретация также предполагает проникновение в тонкий мир, населенный комплексами и архетипическими персонажами, чтобы вернуть назад отколовшиеся части души. Поэтому интерпретация переживается как магический ритуал, как психическое событие, привносящее нечто ценное в нашу жизнь, оживляющее, обогащающее ее, а также компенсирующее что-то старое и мешающее.
Для мастерского владения этим инструментом необходимо различать виды интерпретаций и знать их возможности и ограничения. Можно выделить по крайней мере три пары противоположных видов:
1) интерпретация на объективном и субъективном уровне;
2) редуктивные и проспективные интерпретации;
3) интерпретации переноса и контрпереноса.
В отношении первого пункта начинающим аналитикам рекомендуется использовать субъективные интерпретации только после объективных. Последние относятся больше к внешним и очевидным аспектам в жизни клиента. Субъективный же уровень адресуется к интрапсихической реальности клиента, особенностям его внутреннего мира. То есть в первом случае мы рассматриваем проблему как нечто интроецируемое, а во втором — как проецируемое изнутри на внешний мир. Часто в психоанализе и психотерапии признают только интерпретации на объективном уровне. Мы привыкли считать проблемы клиента, например, последствиями травматических эпизодов его жизни, результатом воспитания в детстве или отношений с близкими людьми. И мы пытаемся помочь ему разобраться в сложившейся ситуации, предполагая ее реальность и актуальность для клиента в том виде, в каком он ее излагает. Огромной заслугой юнгианской психологии является демонстрация того, что эти описания, в сущности, относятся к тому воображаемому миру внутри клиента, в котором и протекает его психическая жизнь. Психика не только формируется факторами окружающей среды, но и развивается из своих собственных источников, обладая определенной автономией и способностью к саморегуляции. Поэтому, например, недоброжелатели клиента отражают его собственные теневые проекции, а партнеры по браку — проекции Анимы или Анимуса. Выбор последовательности интерпретаций продиктован тем, что клиенту в начале необходимо увидеть ситуацию более объективно, такой, какова она есть на самом деле, ослабив свои аффективные искажения. Иначе может возникнуть опасность «затуманивания», ухода от реальной ситуации в мир фантазий, которые имеют только слабую связь с конкретными жизненными задачами и не способствуют облегчению страданий. В практике Юнга, однако, бьи.; > много примеров субъективных интерпретаций, даваемых с ходу. Для некоторых людей, погруженных в насыщенную внутреннюю жизнь, они могут быть полезнее рассуждений о возможных объективных обстоятельствах их внешней ситуации. С другой стороны, если принимать в расчет принцип компенсации, то интерпретация на объективном уровне дополняла бы и корректировала доминирующую установку таких людей. Очевидно, в этом вопросе полезна гибкость и ориентация на то, в каком направлении идут ассоциации самого клиента. Говоря об интерпретациях второго типа, можно использовать сравнение с деревом. Редуктивные интерпретации подобны его корням в земле, а проспективные тем плодам, которые оно должно принести, или его предназначению в целом. Опять же в начале лучше давать редуктивные интерпретации. Например, работая с семейными проблемами клиента, можно выяснить его стремление к власти, страх зависимости и даже проследить его теперешнюю ситуацию и найти ее истоки в нарушенных детско-родительских отношениях в его личном прошлом. После ясного и исчерпывающего разбора всех этих редуктивных моментов можно обратить его внимание на то, что, возможно, он учится устанавливать отношения с противоположным полом, ищет для себя адекватную модель мужественности и стремится к подлинной близости. Игнорирование этой второй проспективной части делало бы картину слишком мрачной и могло бы превратиться в одностороннее и примитивное патологизирование клиента. Наше восприятие других людей часто имеет это профессиональное искажение. Психологу и особенно психиатру очень легко поставить диагноз и увидеть в поведении пациента всевозможные психические отклонения. Мы можем стать пленниками архетипической ситуации лечения. Частично эти образы индуцированы бессознательным пациента, чтобы пробудить эмпатию и сострадание терапевта, но частично они приходят из собственного бессознательного аналитика, являясь компонентами его персоны или тени. Они могут мешать лечению, вызывая искусственную инфантилизацию и патологизацию клиента, препятствуя выходу на сцену образов его здоровья и целостности. Исторически именно этот отказ смотреть на человеческую душу через призму болезни привело к расхождению Юнга и Фрейда, а впоследствии к рождению всего гуманистического крыла психологии. Вопрос проспективной интерпретации не сводится к техническому трюку. Она зависит от нашей способности видеть лучшее в клиенте и вообще верить в людей. Кроме того, с юнгианской точки зрения это еще и вопрос понимания двоякой природы бессознательного — оно и злой демон, доставляющий хлопоты, и ангел, приносящий спасение. Все же с проспективной интерпретацией не следует торопиться, так как есть риск поощрять тем самым избегание темных и неприятных сторон. Возрождения не может произойти без смерти. Важно просто никогда не терять из виду этот другой, направленный на будущее аспект анализа. По поводу третьего типа интерпретаций нужно вспомнить и
Перенос и контрперенос
В широком смысле перенос и контрперенос обозначают не просто невротическую тенденцию разыгрывать старые стереотипы, но неизбежную и необходимую степень эмоционального вовлечения обоих участников в общий процесс. Можно назвать их частью диалектики взаимодействия. Еще в 1946 году в своей работе «Психология переноса» Юнг представил очень современный взгляд на эту проблему, опередив на несколько десятилетий теоретическое развитие психоанализа. Его идея «четвертичного брака» и алхимические метафоры удивительно точно передают всю сложность аналитических отношений.
А, В — сознание; С, D — бессознательное.
Ось 1-2 относится к внешней части аналитического взаимодействия. Пациент, страдая от симптома, обращается за психологической помощью к профессионалу. Как и в любом лечении, их позиции с формальной точки зрения не равны, и работа регламентирована рамками и соглашениями, обеспечивающими рабочий альянс. Их общение по этой оси вербальное и сознательное. Все остальные подводные процессы, протекающие между ними, должны быть вынесены на поверхность, осознаны и обсуждены, чтобы возникла возможность их проработки и интеграции.
Ось 4—6 можно назвать осью терапии. Она обозначает диалог сознания и бессознательного, обмен энергией между ними, в результате чего симптомы постепенно ослабевают и устраняются препятствия для психического развития и духовной жизни.
Ось 3-5 отображает связь аналитика со своим собственным бессознательным.
Верно, что аналитик принимает решения своим Эго, и его действия сознательны. Но он только тогда сможет помочь клиенту, когда граница между его сознанием и бессознательным не будет ни слишком слабой, ни слишком жесткой и ригидной. Тогда материал клиента будет резонировать с его собственными процессами. Он должен суметь увидеть, интегрировать и использовать их для лучшего понимания клиента. Таким образом, чтобы быть хорошим аналитиком, нужно оставаться очень «впечатлительным» и чутко реагирующим человеком, живо, лично и глубоко откликающимся на все происходящее. Юнг считал, что терапевту сложно оказать влияние, если он сам невосприимчив к влиянию пациента. Сны и другие сигналы, идущие из бессознательного аналитика, могут быть ценным источником информации для понимания сложных процессов, протекающих в интерактивном поле. Юнг утверждал, что аналитик настолько же сильно вовлечен в процесс, как и пациент. Существующая серьезная опасность, вызванная образом архетипического терапевта, — это не только хроническая усталость и раздражительность, так часто наблюдаемые у врачей, но и обострение их собственных симптомов, вызванных комплексами и проблемами, долго подавляемыми защитной идентификацией с силой Это, с так называемой нормальностью, адекватностью, проработанностью или социализацией. Нужно помнить правило компенсации, действующее в психическом мире. Чем ярче свет сознания, тем гуще тьма бессознательного. Усиливая сознательность, взрослость и «нормальность», мы одновременно все больше склонны не осознавать свои поступки, проявлять инфантилизм и разного рода патологии. Реальные же успехи терапевта в собственном развитии всегда будут приближать его к большей человечности во всей полноте ее характеристик, а значит потенциально делать его еще более открытым влиянию пациента и уязвимым. Кроме того, ему нужно позволить и другим своим ранам, не связанным прямо с влиянием пациента, до некоторой степени вскрыться и заболеть по-настоящему. Только тогда он сможет увидеть и осознать их искажающее влияние на восприятие пациента. Поэтому аналитику нужна непрерывная профессиональная подготовка, чтобы поддерживать баланс между Эго и бессознательным. Так что эту ось можно считать осью самоанализа, учебного анализа и консультаций с супервизором.
Ось 7-10 образуется совокупностью реакций пациента, связанных с переносом.
Отношение Юнга к переносу было противоречивым. Признавая в целом его важность для терапии, он говорил, что иногда перенос вреден и лечение во многом протекает не благодаря, а вопреки ему. Он также считал, что иногда перенос не возникает или его вклад незначителен и что для развития сильного переноса требуется долгое время. В свете современных представлений о переносе эти высказывания могли бы показаться ошибочными. Однако причина такой позиции заключается в том, что Юнг главным образом имел в виду фатальное «застревание на отношениях» с терапевтом, мешающее исследованию бессознательных процессов. Сегодня принято рассматривать перенос не только с точки зрения регрессии и его инфантильной природы, то есть как «искусственный невроз» по Фрейду. Перенос является «творческой иллюзией», неотъемлемой частью процесса развития и освоения мира, процесса психической дифференциации. Перефразируя кляйнианскую формулу «регрессия на службе Эго», юнгианцы предпочитают говорить о переносе как о «регрессии на службе Самости».
Юнг говорил о регрессии при анализе в положительном смысле, считая ее необходимой для адаптации к внутреннему миру, формой интроверсии.
Проработка бессознательных фантазий, лежащих в основе переноса, помогает отвести назад проекции, искажающие восприятие людей. Поэтому она является частью обуздания и гуманизации архетипических сил и способствует индивидуации. С другой стороны, перенос и контрперенос можно рассматривать как своего рода активное воображение по поводу друг друга, как опыт проникновения в особую образную реальность, стоящую за близкими личными отношениями двух людей. В этом ракурсе перенос предстает как уникальная арена экспериментирования с другими режимами функционирования Эго, как творческий поиск более глубоких уровней существования. Поэтому перенос является и опытом обогащения от контакта с архетипическими силами, полезным для развития личности. Однако нельзя исключать возможность того, что сильный перенос указывает на недостаток реальных отношений в терапии и связан с нереализованной потребностью пациента в близости. Тогда его причиной часто является закрытость и дистанцированность аналитика вследствие невротических проблем последнего. В любом случае сильный перенос должен побудить аналитика задуматься о своих эмпатических промахах, о том, что он «недодает клиенту». Также возможно, что бессознательные реакции пациента будут содержать намеки на объективные ошибки аналитика и указывать на способы их исправления. Как будто внутри клиента есть что-то, что «знает», как надо строить процесс исцеления, и дает подсказки. Как будто невидимая Самость клиента дирижирует взаимодействием в процессе анализа, порождая перенос для блага клиента. Это не значит, что дилемма «перенос или настоящие чувства» всякий раз должна решаться в пользу «реальности». Грань между ними очень тонкая и целиком определяется задачами анализа. Признание даже большой доли реально обоснованных чувств, присутствующих в реакциях пациента (эротической любви, идеализации, критики и т. п.) не должно вести к буквальным истолкованиям, нанося ущерб его способности к символическому восприятию. Например, именно символическое отношение к любви в переносе как к знаку психического оживления, намечающейся интеграции противоположностей или активизации темы инцеста позволяет развернуть работу в сторону психологизации и личностного роста, а не скатиться к «всего- навсего обыкновенной влюбленности» и поиску «нехитрых житейских выходов из сложившейся ситуации». Конечно, нельзя отрицать, что любые близкие отношения предполагают некоторую взаимную влюбленность и сопровождаются романтическими и сексуальными чувствами. Несмотря на реальность всех этих переживаний в ходе анализа, его целью является все-таки не удачный роман, а психическое исцеление. Условия анализа позволяют выдержать ту необходимую дистанцию, когда при всей истинности, силе и реальности вспыхивающих чувств, они не повлекут простого отыгрывания, а будут работать в интересах индивидуации обоих участников.
На аналитика переносятся не только неинтегрированные аффекты, но и потенциалы развития, те позитивные качества, которые пациенту предстоит открыть в себе самом. В ядре переноса— всегда здоровье и целостность, которые пациенту нужно сначала увидеть в аналитике, чтобы затем суметь привнести в свою жизнь. Аналитика можно считать временным носителем Самости клиента при переносе — явлении, необходимом для восстановления баланса и развития по оси Эго- Самость. Так что ось 7-10 можно назвать осью надежды на исцеление. Если же рассматривать ее как направленную от сознания аналитика к бессознательному пациента, то она будет отражать эмпатию. Получается, что чем сильнее эта связь, чем больше эмпатия аналитика и его желание понять клиента, тем сильнее перенос и тем больше вера в исцеление.
Ось 8-9 показывает, что не бывает переноса без контрпереноса. Всегда, когда существует сильный перенос, есть и эквивалентная предрасположенность к нему в виде контрпереноса. Между двумя психическими целостностями в анализе возникает синхронность. Аналитик не может целиком контролировать и осознавать свои реакции. Но некоторая бессознательность даже полезна для терапии. Она позволяет клиенту вызывать у аналитика именно те отклики, которые создают оптимальную для его развития конфигурацию отношений. Это подобно тому, как ребенок обладает способностью не только подстраиваться к матери, но и каким-то образом подстраивать мать к себе, «делая» из нее как раз ту мать, которая ему нужна для психического развития.
Полезную форму контрпереноса следует отличать от невротического контрпереноса. Однако на практике они всегда появляются вместе в смешанном виде. Как необходимая для лечения пластичность аналитика, так и его иллюзии одинаково обеспечиваются его собственными ранами. Обсуждая эту доступность аналитика влиянию пациента, Юнг говорил даже о психических инфекциях и о заразном бессознательном материале. Выходит, «заразиться» болезнями клиента аналитику нужно не только для того, чтобы лучше их понять (понять что-то можно, только испытав на себе), но и для того, чтобы, желая вылечить себя и себя в пациенте, актуализировать образ внутреннего целителя — привести в действие свои целительские силы. Не секрет, что истинным мотивом многих людей, избирающих профессии целителей, является желание помочь самим себе. Пока оно остается неосознаваемым, эти люди имеют тенденцию проецировать свои раны на пациентов, таким образом «лечить» только себя. С другой стороны, эта собственная рана терапевта должна быть слегка приоткрыта клиенту, чтобы это стимулировало его бессознательное желание исцелить другого, которое на самом деле является усиленным отражением собственного стремления к здоровью и свидетельствует об активности образа внутреннего целителя теперь уже внутри клиента. В этом желании исцелить своего терапевта проявляется на первый взгляд недопустимая смена ролей.
Но за ней стоит возвращение себе ранее спроецированного на терапевта внутреннего целителя. Этот необходимый этап отведения проекции дает в результате уверенный доступ к своей здоровой части. Возрастание желания помогать другим, щедрость и сострадание всегда являются знаками позитивного развития. Они показывают, что задействованы душевные ресурсы клиента. Довольно часто на определенных этапах анализа клиентам снятся сны с образом больного аналитика, которому они помогают вылечиться. Можно считать их хорошими сигналами, не интерпретируя, например, как проявление зависти или защитной идентификации. Психика — это большой зеркальный дворец. Образы многократно отражаются и путаются, так что порой невозможно ответить на вопросы: чей комплекс констеллировался в терапии, чью же проблему мы решаем на самом деле? Парадоксален вывод, вытекающий из этих размышлений: хороший терапевт — это очень «больной» терапевт, человек, способный обнаружить в себе все проблемы, с которыми приходят к нему клиенты, причем все эти раны «не долечены» и достаточно остры, чтобы каждый раз желать исцелить себя и вместе с собой клиента.
Поэтому подлинной осью исцеления следует считать все же линию 11-12. Именно здесь между бессознательными частями происходит обмен энергией и наступает психическая трансформация. На этом более сущностном уровне мы вступаем в контакт с такими глубинными уровнями связанности, которые невозможно описать всеми имеющимися теориями, где нет разницы между здоровьем и раной. Здесь одни лишь загадки и тайны. Может быть, мы сталкиваемся в этой подводной части с опытом более глубоких слоев реальности, с чем-то вроде имплицитного порядка вселенной по Дэвиду Бому.
Этапы анализа
Юнг предлагал линейную модель психотерапевтического процесса. В качестве первой стадии он выделял исповедание, признание, или катарсис. Эта процедура более или менее аналогична известным религиозным практикам. Любое душевное движение начинается с попытки избавиться от ложного и открыться истинному. Вторую стадию — прояснение причин — он связывал с фрейдовским психоанализом. На этом этапе человек должен освободиться от «неадекватных детских притязаний», «инфантильного потакания себе» и «ретрогрессивной тоски по раю». Третья стадия — обучение и воспитание — близка к адлерианской терапии. Она направлена на лучшую адаптацию к повседневной реальности. Наконец, четвертый этап — психическую трансформацию, объект своего главного интереса — Юнг противопоставлял трем предыдущим. Однако очевидно, что совершенно невозможно представить реальную терапию как последовательную смену стадий. Поэтому многие аналитики предлагали свои структурные метафоры для лучшего понимания динамики аналитических отношений.
Один из самых простых образов — это спиральный процесс, имеющий тенденцию то к расширению, то к сужению. Партнеры находятся на противоположных концах и периодически меняются местами подобно тому, как по неумолимому закону энантиодромии, о котором много писал Юнг, психические противоположности имеют тенденцию переходить одна в другую. Так происходит диалог двух личностей, воплощающий диалог сознания и бессознательного, их обмен энергией. Аналитик поддерживает скорость и баланс движения так, чтобы пациент получал позитивный опыт совмещения дистанции и близости в межличностных отношениях, совмещения эмоциональных реакций и интеллектуального понимания. Хендерсон разработал свою модель анализа, рассматривая его как воспроизведение древнего ритуала инициации. Инициация переключает психическую энергию, позволяет символически прожить смерть прежней идентичности и возрождение в новом обличий. Инициируемый освобождается от прежней бессознательной целостности и власти родительских архетипов и обретает независимость и новую, более сознательную, зрелую целостность. Кроме того, это ритуальное действо соединяет внешние и внутренние изменения, обычно приводя к изменению социального статуса и вхождению в жизнь группы или общества. Она имеет цивилизующую или одухотворяющую направленность, несмотря на порой насильственный характер ритуалов, необходимых для того, чтобы запустить процесс в действие. Хендеросон опирался на идеи Юнга, который, считал, что трансформация бессознательного, возникающая в анализе, делает естественной аналогию с религиозными церемониями инициации. Тем не менее эти церемонии в принципе отличаются от природного процесса тем, что ускоряют естественный ход развития и заменяют спонтанное возникновение символов сознательно подобранным набором символов, предписанных традицией. Единственным «процессом инициации», который живет и практикуется сейчас на Западе, является анализ бессознательного, используемый врачом в терапевтических целях.
Ориентация на проживание паттерна инициации вносит изменения в позицию терапевта и модель анализа. Аналитик выступает в роли священнослужителя, мистагога, гида в ритуале посвящения. Он отвечает за успешное прохождение каждой стадии и проталкивает ведомого на следующий этап. Он должен быть готов взять на себя проецируемые образы как того состояния, к которому стремится инициируемый, так и тех качеств, от которых он хотел бы избавиться. Используя в качестве метафоры верования американских индейцев, Хендерсон предлагал четырехчастную схему аналитического процесса. Первая ступень связана с образом трикстера, обманщика или плута. Этот архетип хорошо исследован Юнгом в работе «Психология образа трикстера». Этот персонаж подобен беззаботному шаловливому ребенку, живущему своими инстинктивными импульсами. Он не обременен ответственностью и легко нарушает все законы и правила. Поэтому он всегда несет, по крайней мере потенциальную, возможность выхода за прежние рамки, рекомбинации психических противоположностей и преобразования бессмысленного в осмысленное. Солнце сознания должно временно уступить место тьме бессознательного. Этот этап означает недифференцированное психическое состояние, необходимое для начала анализа. Пациент испытывает к аналитику смешанные чувства, так что последний сам играет для него роль своего рода трикстера, соблазняя и мистифицируя его продолжать анализ. Терапевт должен понравиться клиенту, помимо или даже вопреки сознательным соображениям. Это является первым условием образования в будущем дееспособного рабочего альянса.
На второй ступени, связанной с образом культурного преобразователя, цивилизатора, а иногда покровителя и спасителя, появляется идеальная родительская фигура, воплощающая источник благосостояния в жизни. Здесь происходит обращение к природному и материальному аспекту жизни, символический возврат к матери, отмечающий необходимую регрессию Эго в переходном состоянии. Воплощая это материнское начало, терапевт должен демонстрировать эмпатию, эмоциональную поддержку и безусловное принятие клиента. Третий этап поднимает образ героя, утверждающего себя в сражениях и испытаниях. Инициируемый вновь поворачивается к мужским качествам и идеалам, пробует силы. У пациента могут появиться темы соперничества и конкуренции. Говоря о психотерапии юношей, в которой особенно сильно проявляется мотив инициации, Хендерсон отмечал, что нельзя полагаться на их способность увидеть и понять свои проблемы. Бессмысленно обсуждать с ними перенос и сопротивление или добиваться инсайтов, вытекающих из терапевтических вмешательств. В начале нужно «баюкать и лелеять» пациента и только значительно позже — интерпретировать и критиковать. Терапевту нужно дать ему почувствовать свою заботу достаточно долго, чтобы потом тот сумел принять критику — личную и болезненную — как необходимое инициирующее испытание. Наконец, после этого терапевт может убедить пациента в его скрытой способности реализовать себя как личность. Эти взгляды оспаривались другими юнгианскими аналитиками, которые считали, что Хендерсон недооценивает степень независимости и индивидуации, а также силу Эго, достигаемые уже в младенчестве и раннем детстве. Они утверждали на основании своего клинического опыта, что юноша готов не только увидеть свои нездоровые моменты, но также использовать интерпретацию переноса и сопротивления и вполне способен успешно завершить терапию без подталкиваний. Они расценивали элемент инициации при анализе как значительно более спонтанный и непредсказуемый и отрицали необходимость управлять им. Тем не менее терапевтические отношения, как и любые реальные человеческие отношения, имеют так много вариантов развития и всевозможных нюансов, что наблюдения Хендерсона продолжают оставаться актуальными для многих случаев. Может быть, их главная ценность заключается как раз в возможности взглянуть на происходящее в культурно-исторической и символической перспективе. Его работы следуют традиционалистской направленности, присущей трудам Юнга и Мирче Илиаде, его близкого друга и сподвижника, внесшего большой вклад в сравнительное религиоведение и понимание символов. Древние символы, хранимые традициями сквозь столетия, являются почвой или корнями, питающими коллективную душу человечества. Чувство принадлежности духовной истории человечества, чувство связи с домом своей души выражает важнейшую потребность, во многом фрустрированную в наше время, когда человек переживает себя одиноким и выброшенным в мир. Только воссоединение с этой духовной сердцевиной способно принести подлинное исцеление — обретение целостности, соединение в человеке уникального и универсального. Четвертый этап связан с ритуалом виденья, в процессе которого человек, прошедший через смирение и жертву, прямо переживает опыт нуминозного, откровение духовной реальности, оставляющее глубокий след в душе. В этот загадочный миг между умиранием прежней идентичности и рождением в новом качестве человек непосредственно соприкасается с вечностью. Это ключевое переживание знаменует завершение внутренней трансформации . «. . .В терапевтическом переносе. . . пациенты стремились последовательно воспроизвести стадии развития в важных направлениях, как будто они пересматривали и восстанавливали вред, нанесенный неправильным воспитанием или обучением на ранних стадиях... Они регрессировали, — пишет Хендерсон, — на более ранний уровень, когда первичный образ Самости, по-видимому, предшествовал всем воспоминаниям прошлого и выражал внутреннее ощущение единства...» (Хендерсон, 1997, с. 1 16).
Активное воображение
Термин «активное воображение» был введен Юнгом, чтобы отличить его от обычных грез и фантазий, являющихся примерами пассивного воображения, в котором образы переживаются нами без участия Эго и поэтому не запоминаются и ничего не меняют в реальной жизненной ситуации. Юнг предложил несколько особых причин для введения активного воображения в терапию:
1) бессознательное переполнено фантазиями, и есть необходимость внести в них какой-то порядок, их структурировать;
2) очень много снов, и есть опасность в них утонуть;
3) слишком мало снов или они не запоминаются;
4) человек чувствует на себе непонятное влияние извне (что-то вроде «сглаза» или рока);
5) человек «зацикливается», попадает в одну и ту же ситуацию снова и снова;
6) нарушена адаптация к жизни, и воображение для него может стать вспомогательным пространством для подготовки к тем трудностям, с которыми он пока не справляется.
Саму процедуру активного воображения следует отличать от многочисленных техник имагинативной терапии. Юнг говорил об активном воображении как о погружении, проводимом в одиночестве и требующем концентрации всей душевной энергии на внутренней жизни. Поэтому этот метод он предлагал пациентам как «домашнее задание». Некоторые юнгианские аналитики вводят элементы этой техники в свою работу с детьми или с группами. Применение же их в индивидуальном анализе не так распространено. Большинство терапевтов понимают, что предлагать директивные инструкции по активному воображению на самих сеансах противоречит духу анализа и может восприниматься как навязывание и уход от обсуждения более актуального материала. Однако иногда активное воображение получается как бы само собой, когда пациент спонтанно развивает свои фантазии. И если они несут важную смысловую нагрузку для него и не являются выражением защит или сопротивлений, то имеются все основания их поддержать и помочь ему быть в контакте со всплывающим бессознательным материалом. Но в любом случае аналитик не предлагает исходного образа и не направляет процесс по своему усмотрению. Ведь активное воображение сродни художественному творчеству, а подлинное творчество — дело очень индивидуальное и самоценное и не может осуществляться «на заказ» или под принуждением.
Ученица Юнга Мария-Луиза фон Франц выделила четыре стадии активного воображения:
1) пустой Эго-разум, или очищение поля сознания;
2) позволение бессознательному заполнить вакуум;
3) добавление элемента этического отношения;
4) интеграция воображения в повседневную жизнь.
Самое трудное при овладении этим методом — избавиться от критического мышления и предотвратить сползание к рациональному отбору образов. Только тогда нечто может совершенно спонтанно прийти из бессознательного. Надо позволить образам жить собственной жизнью и развиваться по своей логике. В отношении второго пункта есть подробные советы самого Юнга:
1) созерцайте и внимательно наблюдайте, как картина меняется, и не спешите;
2) не пытайтесь вмешиваться;
3) избегайте перескакивать с темы на тему;
4) анализируйте таким образом ваше бессознательное, но также дайте возможность бессознательному анализироваться самому и создавайте этим единство сознательного и бессознательного. Как правило, возникает драматическое развитие сюжета. Образы становятся ярче и переживаются нами почти как реальная жизнь (конечно, при сохранении контроля и осознания). Возникает новый опыт позитивного, обогащающего сотрудничества Эго и бессознательного. Сеансы активного воображения можно зарисовывать, записывать и при желании обсуждать позже с аналитиком. Но нужно помнить, что это делается исключительно для себя, а не для аналитика. Это не то же самое, что необходимость вынести произведение искусства на суд публики, чтобы получить признание. Некоторые образы требуют того, чтобы их держали в секрете как самое сокровенное. И если ими делятся, то, скорее, в качестве знака глубокого доверия. Поэтому особой необходимости интерпретировать эти образы нет, если только толкование не является логическим продолжением и завершением сюжета. И ни в коем случае к ним нельзя относиться как к психодиагностическим проективным методикам. Для клиента важен сам непосредственный опыт сотрудничества с образами, потому что образы — это психика, это истинная жизнь души.
Амплификация
Амплификация означает расширение, увеличение или умножение. Иногда для прояснения бессознательного содержания недостаточно обычных методов. Такие случаи бывают, например, когда образы кажутся явно странными или необычными и пациент может дать очень мало личных ассоциаций на них. Образы могут быть очень емкими, намекающими на что-то не поддающееся описанию в простых формулировках.
Часто такие образы имеют богатый спектр символических значений; чтобы их увидеть, полезно обратиться к материалу мифов, легенд, сказок и исторических параллелей. Восстановление этой целостной картины связей, существующих в мире воображения, в определенном смысле оставляет образ в бессознательном, не прикрепляя его к конкретному истолкованию в терминах текущих проблем клиента.
Благодаря этому он остается истинным символом для нас, позволяя войти в контакт с творческой силой бессознательного. Говоря об амплификации, Юнг утверждал, что необходимо давать таким фантастическим образам, которые возникают перед глазами сознания в столь странном и угрожающем виде, некоторый контекст, чтобы они стали более понятны. Опыт показал, что лучший способ сделать это — использовать сравнительный мифологический материал. Как только эти параллели начинают разрабатываться, они занимают очень много места, из-за чего представление случая становится трудоемкой задачей. Здесь-то и необходим богатый сравнительный материал. Знание субъективного содержания сознания дает очень мало, но оно сообщает все-таки что-то о реальной скрытой жизни души. В психологии, как и в любой науке, довольно обширные познания в других предметах являются необходимым материалом для исследовательской работы (Юнг, 1991). Амплификация приводит туда, где личное соприкасается с коллективным, и дает возможность увидеть сокровищницу архетипических форм и почувствовать энергии архетипического мира. Она размывает наше жесткое отождествление с привычным мировосприятием, позволяя ощутить себя частью чего-то большего и более сущностного. Парадокс амплификации связан с окольными путями самопознания. Подобно тому, как когда мы хотим увидеть себя целиком в зеркале, то не подходим к нему, а наоборот, удаляемся, так и это растворение в мифах и в чем-то на первый взгляд не имеющем к нам непосредственного отношения на самом деле позволяет приблизиться к себе настоящему. В психическом мире все организовано по принципу аналогий, и его познание требует метафорического мышления. Поэтому амплификация дает опыт научения такому мышлению. Конечно, в анализе не стоит задача учить клиентов чему-то специально.
И нет смысла перегружать их познаниями, которые им совсем не нужны в повседневной жизни или даже опасны из-за угрозы психической инфляции. Принцип анализа тесно связан с пониманием проспективной природы бессознательных процессов. Усиление их с помощью амплификации способствует появлению чего-то нового и ценного, реализации той цели, на которую они направлены. Фактически это опыт доверия бессознательному, когда мы просто следуем за ним, позволяя ему совершить полезную для развития работу. Но не следует думать, что амплификация предполагает активное вмешательство терапевта, забивающего время сеанса своими аналогиями. Сам Юнг, работая с интересными сновидениями, действительно частенько пускался в длинные рассуждения. Его энциклопедические познания и поразительная интуиция позволяли ему, начав издалека, медленно кружа вокруг архетипических элементов сна, неожиданно предложить такое истолкование, которое, по свидетельствам очевидцев, рождало ощущение чуда, какого-то магического, волшебного события. Безусловно, уникальный талант Юнга давал ему право работать очень спонтанно, не по правилам анализа в их сегодняшнем понимании. Например, он мог давать прямые советы, отправлять клиентов на время к своим ученикам, кричать на них, когда считал нужным растормошить их и вывести из состояния ступора (он сравнивал этот прием с электрошоком и с приемами дзенских мастеров). Однако в современной повседневной практике не стоит задача придумывать и разыгрывать для клиента какие-то фокусы. Даже таким основным юнгианским методом, как амплификация, большинство аналитиков предпочитают пользоваться крайне осторожно, учитывая наличие у самого пациента интереса к этим параллелям и следя за обратной связью. Знание мифологических аналогий нужно прежде всего самому терапевту, и достаточно, если он будет амплифицировать про себя.
Анализ сновидений
В традиции лечения души сновидениям всегда уделялось большое внимание. Классическим примером являются храмы Асклепия, в которых больной мог увидеть исцеляющие сны. В основе психотерапии Юнга лежит его вера в исцеляющие возможности психики, поэтому в сновидении мы можем увидеть скрытые движения души, следуя которым удается помочь клиенту как в разрешении его текущих проблем, так и в индивидуации. Начиная работать со сновидениями, Юнг предлагал забыть все наши теории, чтобы избежать редукционизма, не только фрейдистского, но и любого другого. Он считал, что даже если кто-либо обладает большим опытом в данной области, то ему все же необходимо — всегда и неизменно — перед каждым сновидением признаться самому себе в своем полном неведении и настраиваться на нечто совершенно неожиданное, отвергнув все предвзятые мнения. Каждое сновидение, каждый его образ является самостоятельным символом, нуждающимся в глубокой рефлексии. В этом отличие от подхода Фрейда. Юнг считал, что Фрейд использует символы сновидения как знаки уже известного, то есть зашифрованные знаки желаний, вытесненных в бессознательное. (Э. Самуэльс, отмечая, что современный психоанализ далеко отошел от идей Фрейда об обманном характере сновидений, ссылается на Райкрофта, который в своей книге «Невинность сновидений» утверждает, что символизация — это естественная общая способность сознания, а не метод сокрытия неприемлемых желаний.) В сложной символике сновидения или серии сновидений Юнг предлагал увидеть собственную лечебную линию психики.
Рассмотрим первое сновидение в анализе клиентки К., 40 лет, жаловавшейся на депрессивные состояния. Я стою в комнате. К самому подоконнику подступает море, но это непрозрачная вода. Она мутная и белая, как состоящая из белка. Пол в комнате наклонный, и меня начинает тянуть к окну, за которым море. Я хватаюсь за железную кровать, чтобы удержаться, но это не помогает. Заходит женщина и закрывает окно. Опасность пропадает. Потом я оказываюсь на улице с человеком в черном. Я захожу в магазин и вижу духи. Они из того же белка, что и море. В сопроводительной бумаге объясняется, что это очень целебные духи, так как изготовлены из костей, которые долго гнили в болоте. Я хочу их купить, но все мои деньги у человека в черном. Я выхожу на улицу и вижу его. Он уже купил мне два флакона по цене одного. Я засыпаю довольная, что у меня на тумбочке стоит флакон с этими духами.
Если рассматривать это сновидение с телеологической позиции, то есть отвечать на вопрос, для чего приснилось это сновидение (вместо почему), то можно увидеть метафору исцеления, лежащую на поверхности этого сновидения: как превратить опасный контакт с морем в гомеопатический контакт с духами. Само сновидение подчеркивает значение четких рамок сеанса как возможности для глубокого, но безопасного контакта с энергиями моря. Первое появившееся в анализе сновидение может быть ключом к дальнейшей работе аналитика, показывая то, что хочет бессознательное клиента от аналитика, возможно, даже указывая на цель и стиль индивидуального анализа.
Обобщая свой эмпирический материал, Юнг предположил, что сновидение служит процессу компенсации установки Эго. «Компенсация есть сличение и сравнивание различных точек зрения, благодаря чему возникает выравнивание и исправление». Разглядеть эту компенсаторную установку бессознательного в сновидении очень важно для психотерапевта, так как эта компенсация проявляется и в невротических, и в психосоматических симптомах. Так, в Тэвистокских лекциях Юнг приводит случай сорокалетнего директора школы, жившего на равнине и обратившегося за помощью из-за невротических симптомов горной болезни. Его сновидения, как и симптомы, компенсировали его отрыв от корней и тщеславные устремления. Именно благодаря этому компенсаторному поведению анализ сновидений позволяет сделать доступным и уяснить новые точки зрения, он открывает новые пути, которые помогают преодолеть устрашающий застой и вывести из него. Юнг выделяет два типа компенсации. Первый наблюдается в отдельных сновидениях и компенсирует текущие односторонние установки Эго, направляя его к всеобъемлющему пониманию. Второй тип можно заметить только в большой серии сновидений, в которой одноразовые компенсации организуются в целенаправленный процесс индивидуации. Для понимания компенсации необходимо иметь представление о сознательной установке сновидца, личном контексте каждого образа сновидения. Для понимания процесса индивидуации, лежащего в основе компенсации, по мнению Юнга, необходимо также обладать познанием в области мифологии и фольклора, знанием психологии примитивных народов и сравнительной истории религий. Отсюда следует два основных метода: циркулярное ассоциирование и амплификация, подробно рассматривавшиеся в предыдущих разделах. Очевидно, что в обсуждаемом сновидении мы не можем ограничиться только ассоциациями. Древность костей и океана за окном адресует нас к двухмиллионнолетнему человеку, о котором говорил Юнг (Jung, 1980, р. 100): «Мы вместе с пациентом обращаемся к двухмиллионнолетнему человеку, который есть в каждом из нас. В современном анализе наши трудности по большей части возникают в результате потери контакта с нашими инстинктами, с древней незабытой мудростью, хранящейся в нас. А когда мы устанавливаем контакт с этим старым человеком в нас? В наших сновидениях». Примером классической амплификации образа духов во флаконе будет обращение к сюжету о духе в бутылке. Согласно алхимическому варианту сюжета, к которому обращается Юнг, в сосуде находится дух Меркурий. Загнав духа назад в бутылку хитростью, герой договаривается с духом, и тот за свое освобождение дарит волшебный платок, превращающий все в серебро. Превратив свой топор в серебряный, юноша продает его и на вырученные деньги заканчивает свое образование, став впоследствии известным доктором-фармацевтом. В своем неукрощенном обличии Меркурий предстает духом кровожадной страсти, ядом. Но водворенный назад в бутылку, в своей просветленной форме, облагороженный рефлексией, он способен превращать простое железо в драгоценный металл, он становится лекарством.
Амплификация позволяет сновидцу изменить исключительно личное и индивидуалистическое отношение к образам сновидения. Она придает особое значение скорее метафорическому, нежели буквальному толкованию содержаний сна и подготавливает сновидца к акту выбора.
В обсуждаемом сновидении можно обратиться к удержанию (контейнированию) и материнской поддержке — метафоре, детально разработанной в психоанализе. Эта метафора через современный язык психоаналитической культуры адресует к вечным образам материнской заботы. Тогда методически на первом этапе анализ будет строиться как удерживание сильных подавляющих содержаний бессознательного в рамках сеанса и превращение их в человечески приемлемые с помощью мягких проясняющих интерпретаций. В работе со снами происходит, по мнению?. Боснака (Боснак, 1992, с. 17), нечто подобное сюжету сказки о Меркурии. «В сновидениях выплывают .страстные желания и смертоносные импульсы. Мы даем этим образам развиться, словно потворствуя этим страстям, но в последний момент мы сковываем теневые стороны Меркурия рефлексией. Таким образом, мы целиком переживаем образ, но не даем ему реализоваться».
В современной аналитической психологии существуют два других подхода (отличных как от теории исполнения желаний Фрейда, так и от теории компенсации Юнга) к пониманию сновидений и методов работы с ними. В основе обоих подходов лежит отношение к роли Эго-комплекса в сновидении. Первый подход предложен Гансом Дикманом, основателем института К. Г. Юнга в Берлине. По его мнению, Эго сна пытается сохранить непрерывность Эго- комплекса в сновидении, большинство процессов изменения в аналитической работе впервые происходят через Эго сна, через которое они позже более легко переходят в область сознательных изменений. Так, способность Эго К. удерживать контакт с морем на уровне духов вначале проявляется в сновидении и лишь затем на аналитических сеансах и в жизни.
Дикман по-новому обосновывает правило Юнга о необходимости интерпретаций вначале на объективном и лишь затем на субъективном уровне (Дикман, 1997, с. 48). «Если в начале аналитической терапии фигуры (кроме Эго сна) и символы из сновидений рассматривать как объекты и если концентрироваться на Эго сна и подчеркивать непрерывность Эго-комплекса, то тем самым обеспечивается большая степень безопасности для путешествий пациента в своем внутреннем мире, который до настоящего времени был для него таким непонятным и неизвестным. Это тем более важно, что, насколько известно, практически каждый пациент, консультирующийся у нас, страдает от какой-либо слабости Эго». В рамках аналитического процесса под защитой переноса и контрпереноса произойдет прямое ослабление структуры
Эго.
Эго-комплекс сможет оставить защитные механизмы и шире развить те функции, которые были повреждены и блокированы в неврозе, сможет направлять контролирующие и организационные структуры, сможет смягчить границы Эго и допустить новые экспериментальные содержания.
Дикман считает, что при интерпретации и проработке сновидений больший акцент следует делать на Эго сна и что Эго сна следует поместить в центр процесса развития и созревания индивидуальности. То, что Эго не может делать в сновидении, оно не может делать в состоянии бодрствования, и до тех пор, пока оно во снах избегает определенного содержания, для него будет слишком трудно интегрировать эти переживания.
Конечно, необходимым условием для проработки такого типа изменений в Эго-комплексе с методической точки зрения является наблюдение серии сновидений.
Существуют конкретные сигналы, говорящие аналитику, чтобы он не упустил из виду те сновидения, которые свидетельствуют о явных переменах в способах восприятия и поведении Эго сна. Во-первых, сновидец часто замечает их и придает им особое значение, считая их важными, живыми, яркими и т. д., даже если они не содержат архетипического материала. Во-вторых, аналитики должны быть натренированы замечать эти процессы. Так, в серии сновидений клиентки Д. ключевым было сновидение о сражении с карликом. В процессе этой борьбы, в которой ей помогало то, что рядом находится ее муж, она смогла справиться с нападавшим карликом и связать его, после чего он трансформировался в безопасную фигуру. До этого на первом этапе анализа доминировали сновидения с огромной преследующей мужской фигурой, наводившей такой сильный страх, что она застывала, не могла бежать и в ужасе просыпалась. После этого ключевого сновидения изменилась позиция Эго во сне и наяву. Клиентка Д. стала проявлять свою агрессию, прямо нападая на аналитика, что дало возможность постепенно рефлексировать сильные деструктивные и эротические энергии и постепенно справляться с ними, одновременно расширяя представления о себе. Этот пример подкрепляет идею Ламберта (предлагавшего рассматривать проявления защитных механизмов в сновидении) о том, что угрожающие фигуры могут быть проявлениями проецируемого гнева сновидца.
Однако, обосновывая значимость объективного уровня интерпретаций, Дикман одновременно возражает против ригидного использования правила: не обращаться к субъективному уровню до тех пор, пока не исчерпаны объективные ассоциации (там же).
«Акцент на субъективном уровне интерпретации в терапевтическом процессе, как мне кажется, всегда важен, когда речь идет о периоде воссоединения с Самостью и о достижении изначальной целостности... это приводит к усилению функций Эго, что делает возможным отказаться от механизмов защиты, сделать границы проницаемыми и испытать связь с Самостью».
Второй подход, обогащающий методологию работы со сновидениями, предложен Джеймсом Хиллманом, автором архетипической психологии, В отличие от Дикмана, предлагающего поставить в центр анализа Эго сна, Хиллман считает, что Эго также является образом, не единственным, не наиболее важным, а просто одним из множества других, равных по важности. Когда Эго появляется как образ в сновидениях или при активном воображении, оно откровенно, даже самонадеянно, полагает, что именно оно есть целая психика (или как минимум ее центр), тогда как на самом деле оно является только ее частью. Продемонстрировать относительность всех образов в результате анализа означает усмирить (но не унизить) Эго. Это служит цели разоблачения самомнения и предубеждения Эго. С данной точки зрения задачей анализа является не интеграция психики (через компенсацию сознания с помощью бессознательного и индивидуацию Эго в отношении Самости), а релятивизация Эго (через дифференциацию воображения). Субъект наивно предполагает, что все образы принадлежат ему, потому что они на первый взгляд в нем и возникают. По Хил-лману, однако, эти образы приходят в субъект и проходят через него из воображения — из того, что он называет «mundus imaginalis» («мир образов» — лат.), транссубъективного измерения воображения. На уровне методологии работы со сновидениями он предлагает отказаться от любых интерпретаций, то есть отказаться от герменевтического подхода. Согласно Хиллману (Hillman, 1983), герменевтика неизбежно приводит к редукционизму. Он определяет интерпретацию как концептуализацию воображения. То есть интерпретация влечет за собой редукцию частных образов к общим концептам (например, редукцию конкретного образа женщины в сновидении к абстрактной концепции Анимы).
Например, в отличие от Юнга, который говорит: «Вода является наиболее общим символом бессознательного», Хиллман выступает против интерпретации «скоплений воды в сновидениях, например в виде ванн, плавательных бассейнов, океанов, как "бессознательного"» (Hillman, 1983, р. 54). Он побуждает индивидов заняться феноменологически «сортом воды в сновидении», то есть спецификой конкретных образов. Герменевтическая психология редуцирует многие воды, различные конкретные образы (ванны, плавательные бассейны, океаны) к единой «воде», а затем к абстрактному концепту — «бессознательному». Образная психология ценит частность всех образов выше обобщенности любого концепта. Воды в сновидениях или активном воображении могут быть столь же различными, как реки по сравнению с лужами. Эти воды могут быть глубокими или мелкими, прозрачными или темными, чистыми или грязными, они могут течь или стоять на месте, они могут испаряться, конденсироваться, выпадать в виде осадков, они могут быть жидкими, твердыми или газообразными. Описательные качества, которые им присущи, столь невероятно разнообразны, что потенциально бесконечны также, как и метафорические подтексты. В соответствии с таким подходом аналитик предлагает сконцентрироваться на каждом образе сновидения, постепенно формируя в анализируемом образную, метафорическую чувствительность. Так, в обсуждаемом сновидении концентрация на образе белкового моря может привести нас к метафоре соляриса. Индивидуальность подхода и целебность анализа будут определяться тем, насколько аналитик сможет выдержать напряжение индивидуальной метафоры, насколько сможет быть носителем одновременно нескольких необходимых для клиента проекций образов сновидения (женской, материнской фигуры, вовремя закрывающей окно, мужской фигуры, приносящей флакон), тем, насколько кости изученных им теорий стали белковым морем, в котором могут рождаться необходимые для души образы. В этом солярисе могут всплывать любые фигуры и объекты, бессознательно значимые сейчас для анализируемого. Но этот процесс, безусловно, двусторонний, поэтому анализируемый — это солярис для аналитика. В солярисе души анализируемого всплывают значимые для аналитика образы. Разговор аналитика с этими образами, их персонализация оживляют застывшую поверхность привычной односторонней саморефлексии, анимизирует анализируемого. То, что казалось застывшим объективированным и безгласным, становится текучим и живым, как море. Однако в этом поэтическом интерактивном поле важно не потерять связь с реальностью. Способность к воображению и метафоризация тесно связаны с силой Эго. По мнению Плаута, когерентное центральное Эго должно установиться для того, чтобы пропускать, ассимилируя, поток содержаний из внутреннего во внешний мир.
Тогда истинное воображение расцветет в противовес относительно пассивному фантазированию, при котором ментальное содержание не принадлежит человеку, но просто приходит к нему. Эта пассивность — форма умопомешательства, которое возникает вследствие дефекта Эго-сознания, вызванного отсутствием ощущения содержания в материнском окружении. Содействуя развитию Эго-сознания, аналитик, по мнению того же Плаута, играет роль, аналогичную роли матери. Он обеспечивает окружение (сеттинг), которое может содержать возбуждающие переживания и дать им возможность быть ощутимыми и разделенными, а также помогает найти и развить образную систему, которая, будучи выражена словами, становится связанной с сознательной частью Эго. Эту последнюю функцию можно рассматривать как передачу пациенту части Эго.
Модель Плаута согласуется с моделью, предложенной Дикманом, и моделью Боснака, ученика Д. Хиллмана. По Боснаку, аналитик, концентрируясь на образах, предложенных воображением клиента, заражается и заболевает этими образами, опираясь на силу своей Самости.
Вместо заключения
Десятилетия после смерти Юнга его фигура продолжает оказывать влияния на умы и сердца огромного числа людей по всему миру, называющих себя психологами юнгианской ориентации. Гений Юнга уникален для двадцатого столетия, масштаб его личности близок титанам Возрождения, и бесспорно влияние его идей на все гуманитарные науки, на сам дух современного постмодернистского мышления. Но вряд ли можно говорить, что сегодняшних юнгианцев связывает культ его личности и они занимаются пропагандой его наследия. Психология Юнга — это его личная психология, история его поисков, заблуждений и открытий. Ее дух глубоко индивидуален и чужд любой попытке превращения в фетиш или образец для подражания. Его многотомное наследие содержит очень большой корпус идей, не простых для понимания и не предназначенных для какого-либо утилитарного использования. Тексты Юнга приглашают нас заглянуть в иную реальность, в которой такие слова, как суть, истина, смысл, облекаются в плоть переживаний. Они побуждают нас непрестанно искать этой правды — своей собственной правды — с честностью и открытостью, не прячась за научными теориями, не создавая себе кумиров. Мы идем навстречу Реальности, готовые найти в себе высокое и низкое, банальное и профетическое, «адские пропасти и сияющие города», готовые приблизиться к непостижимому, ощутить вкус тайны мироздания и... когда- нибудь примириться с собой.
Работы Юнга фрустрируют наше рационально-логическое мышление, погружают его в пучину хаоса, путаницы бесконечно сложных построений, во вселенную разбегающихся значений. Они непрерывно феминизируют наше сознание, делая его более гибким, полным, многогранным, и помогают выйти за пределы самого себя. Их сила в духе свободы, позволяющем избавиться от догм и буквалистского толкования, сохранять критическую сбалансированную позицию, из которой возможно углублять и одновременно релятивизировать все, с чем соприкасаешься. Это плаванье в ночной темноте психики, в тени Бога, без компаса и руля, полагаясь на чутье, на запах отраженных звезд и отголоски генетической памяти. Юнгианская психология — единственная психология, которая, по существу, ничего не утверждает, а только «вопрошает», поддерживая активный интерес к жизни, которая не гарантирует никаких спасительных соломинок тому, кто согласен идти по лезвию бритвы без страха и надежды. Может быть, скромность и смирение — наш посох на этом пути, а все возрастающее сомнение — единственный смутный ориентир. У этого пути нет начала и нет конца, но в каждый момент мы чувствуем, что если делаем правильный шаг, то вся вселенная радуется за нас и освобождается вместе с нами. Несмотря на обилие последователей, аналитическая психология — не секта, не научная академическая школа и не отвлеченная философия жизни. Вся жизнь Юнга, которую он называл «историей самореализации бессознательного» (не его личной самореализацией), вся его работа над собой и духовные поиски делались ради других людей, ради оказания им конкретной помощи. Нет психологии вне практики психотерапии и психологической помощи. Все наши знания, таланты и способности, все лучшее, что накоплено человечеством за его долгую историю, служат тому, чтобы реально помочь другому человеку. Наш моральный долг — уметь синтезировать все это в своей практике, непрестанно совершенствуя и творчески видоизменяя для каждого конкретного случая и в соответствии с требованиями времени.
Список литературы
БОСНАК Р. (1992) Мир сновидений. — М.: ЭСИ. Гринсон Р. (1994) Техника и практика психоанализа. — Воронеж.
ГУГГЕНБЮЛЬ-КРЕЙГ А. (1997) Власть архетипа в психотерапии и медицине. — СПб.: БСК.
ДИКМАН X. (1997) О методологии интерпретации сновидений. Хрестоматия по глубинной психологии. — М.: Добросвет.
САМУЭЛЬС Э. (1997) Юнг и постъюнгианцы. — М,: ЧеРо.
САМУЭЛЬС Э., ШОРТЕР Б. (1994) Критический словарь аналитической психологии К. Юнга. — М.: ЭСИ.
ХЕНДЕРСОН Д. (1997) Психологический анализ культурных установок. — М.: Добросвет.
ХИЛЛМАН Д. (1997) Исцеляющий вымысел. — СПб. Холл Д. А. (1996) Юнгианское толкование сновидений. — СПб.: БСК. Юнг К. Г. (1991) Архетип и символ. — М.: Ренессанс. Юнг К. Г. (1996) Структура психики и процесс индивидуации. — М.:Наука.
ASPER К. (1993) The Abandoned Child Within. — N. Y.: International Publ. Corporation.
FAIRBAIRN W. R. D. (1952) Psychoanalytic Studies of the Personality. — London: Tavistock Publ.
HENDERSON J. (1967) Thresholds of Initiation. —- N. Y.
HILLMAN J. (1964) Suicide and the Soul. — London.
HILLMANJ. (1974) The Myth of Analysis. — N. Y.
HILLMAN J. (1983) Inter Views. — Woodstock: Spring Publ.
JUNG C. G. (1980) C. G. Jung Speaking / Ed. W. McGuire. — London: Thames & Hudson.
Конuт Н. (1984) How does analysis cure? — Chicago: University Press.
LAMBERT K. (1981) Analysis, Repair and Individuation. — London: Academic Press.
NEUMANN E. (1990) The Child. — Boston: Shambhala.
WINNICOTT D. W. (1958) Collected Papers. — London: Tavistock Publ.