САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ
ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
ВОСТОЧНЫЙ
ФАКУЛЬТЕТ
Идейное содержание и истоки русского
коммунизма.
Реферат
по
политологии
студента
I курса
Сотова
А. А.
Санкт-Петербург
1998
Содержание.
как идеология.
России.
народничество и «русский марксизм».
и «большевики».
с Востока», или Красный патриотизм.
умрем за это…»
литература.
Введение.
Проблема
идейного содержания коммунистического учения, истоков и значения русского
коммунизма не теряет своей важности. Вероятно, поэтому многие исследователи не
раз обращались к вопросу о русском коммунизме – и в России, и за ее пределами. Как
следствие – множество точек зрения, нередко противоречивых. Особый интерес
представляют исследования русских авторов, изданные в годы Советской власти за
границей, и поэтому лишенные известных стереотипов.
Данная работа
прослеживает некоторые тенденции в освещении процесса становления
коммунистической идеологии исследователями-эмигрантами. Основным источником
реферата является работа Н. А. Бердяева «Истоки русского коммунизма», изданная
в Париже в 1955 году. Сочинения И. Р. Шафаревича, фигурирующие в качестве
источников, интересны как отчасти продолжающие дискурс Бердяева, но не
копирующие его взгляды.
Эта работа –
попытка обнаружить некоторые характерные особенности коммунизма, перенесенного
на русскую почву, выявить основные влияния, которые принял на себя «русский
марксизм»: народничество, идею мессианского предназначения России, etc.
Уделяется внимание тенденциям развития коммунистической идеологии, их
возможному значению в контексте психологии массового сознания.
Автор отдает
себе отчет, что глубина проблемы не позволяет дать исчерпывающий ответ на
поставленную проблему в рамках реферата.
Коммунизм как идеология.
Определение коммунизма может быть сведено к
тезису «Коммунистического Манифеста» Маркса и Энгельса, в котором подчеркнут
социально-экономический принцип: «Коммунисты могут выразить свою теорию одним
положением: уничтожение частной собственности». Следовательно, существует
сходство капитализма и коммунизма как своеобразной «монополистической формы
капитализма», по выражению Шафаревича. Но известно, что эта «схожесть» ложная,
принимая во внимание другие, не экономические аспекты коммунизма.
В основе социалистического государства (то
есть придерживающееся коммунистического строя, дословно—«строящее коммунизм»
(10) находится партия, которая не укладывается в собственно политологическое
определение «выразителя интересов отдельного класса» (10). Пространные
определения «социализма» и «коммунизма» излишни в данной работе. Не вдаваясь
в детали, будем считать эти понятия смежными, и, в некоторых случаях, --
взаимозаменяемыми (во всяком случае, говорить о «коммунистическом государстве»
не приходится). Статья Малого философского словаря приводит такое положение:
социализм—«этап на пути к коммунизму» (10). Или коммунизм—итог социалистического
развития; в данном случае подобные отличия не принципиальны. Для социалистического
государства характерно стремление распространить социализм на другие страны, что
не имеет экономической основы и, скорее всего, вредно политически (история
показывает, что «молодые соперники» обычно более агрессивны). Ненависть
социалистических государств к религии никак не может быть объяснена
политическими или экономическими причинами. Приведенные особенности
социалистического государства указывают не на экономическую, а на
идеологическую природу коммунизма. Коммунизм и есть идеология, что предопределено
всей философией Маркса. Словами Н. А. Бердяева, это учение об экономическом материализме,
с одной стороны, и о «грядущем совершенном обществе, в котором
человек не будет уже зависеть от экономики»—с другой (2). Если в
капиталистическом обществе человек целиком детерминирован экономикой, то «в
будущем может быть иначе, человек может быть освобожден от рабства» (2).
Коммунизм не может считаться исключительно
экономическим укладом, как капитализм, а является именно идеологией. Сергий
Булгаков в работе «Карл Маркс как религиозный тип» выдвину мнение, что атеизм,
будучи центральным мотивом философии Маркса, лежит в основе его исторических и
социальных концепций, прежде всего—«материалистического понимания истории»,
под чем Булгаков понимает полное отрицание роли индивидуальности в
историческом процессе (3). Социализм для Маркса явился высшей ступенью
атеизма. Отказ от частной собственности и религии, наряду с уничтожением семьи
(воспитание детей в отрыве от родителей, etc.) провозглашены основами
коммунистического мировоззрения.
Принимать марксизм абстрактно (к чему тяготеют
в настоящее время американские или европейские «марксисты») или как
«руководство к действию» (что, вероятно, уже мало возможно) -- от этого
идейное содержание учения не меняется, и это, разумеется, надо помнить, и,
особенно, говоря о марксизме, перенесенном не русскую почву.
Марксизм в России.
Восприняв марксизм со стороны
объективно-научной, русские социалисты находились под властью убеждения, что
социализм станет результатом экономического развития государства. Становилось
очевидным, что социальная революция как результат прививания революционных идей
рабочему классу в России в ближайшее время невозможна, и, таким образом,
непосредственная социалистическая деятельность оказалось поставленной под
вопрос. Российская действительность повлекла переосмысление марксистской
теории—революционный марксизм соединился с традициями «старой русской
революционности, не желавшей допустить капиталистической стадии в развитии
России» (2). Поскольку марксизм переставал быть целостной доктриной, что, словами
Бердяева, «противно тоталитарности русского революционного типа» (2), должно
было выработаться учение, соответствующее этому революционному типу:
большевизм. По мысли Бердяева, «ортодоксальный марксизм» Ленина воспринял,
прежде всего, не эволюционную, научную сторону марксизма, а его «мессианскую,
миротворческую, религиозную сторону, допускающую экзальтацию революционной
воли, выдвигающую не первый план революционную борьбу пролетариата, руководимую
организованным меньшинством, вдохновенным сознательной пролетарской идеей»
(2). Согласуясь со своеобразием русского исторического процесса, большевизм
стал «ориентализированным марксизмом», гораздо более традиционным, чем
считается, если согласиться с утверждением, что русский народ—народ восточный
«по своей душевной структуре». (Ведь русская история, согласно Бердяеву,
определена столкновением в душе русского человека столкновением «восточного» и
«западного» (восточное, разумеется, доминирует).
Не будет большой условностью, если сказать,
что переосмысление марксизма в большевистском духе—это своего рода опыт по
адаптации теории к очень определенной исторической ситуации, теория Маркса
была приспособлена под «домашние нужды».
Россия была страной сельскохозяйственной, не
смотря ни на какое продвижение в развитии ее промышленности, так что оказалась
предопределенной появившаяся в марксистской среде идея организованного
меньшинства, находящегося «в авангарде общества» и мысль о пролетаризации
крестьянства.
В работе «Развитие капитализма в России»
Ленин выдвинул тезис об ускорении капиталистического развития в деревне,
вызванном отменой крепостного права (8). В действительности же, если принять во
внимание условия, при которых было уничтожено крепостничество, его отмена не
столько способствовала развитию капитализма, сколько «консервировала архаичные,
феодальные, экономические структуры» (5). Да и промышленность России не всегда
оказывалась заинтересованной в отмене крепостного права, так как использовала
крепостных, следовательно, юридическое освобождение крестьян не было
продиктовано экономической необходимостью. Отмена крепостного права была
вызвана страхом правящих классов перед массовыми возмущениями крестьян, и если
исчезли юридические методы подчинения, то, во всяком случае, сохранилась
экономическая зависимость крестьян от помещика.
Итак, коммунизм не может считаться
исключительно экономическим укладом, как капитализм, а является именно
идеологией. Сергий Булгаков в работе «Карл Маркс как религиозный тип» выдвину
мнение, что атеизм, будучи центральным мотивом философии Маркса, лежит в основе
его исторических и социальных концепций, прежде всего—«материалистического
понимания истории», под чем Булгаков понимает полное отрицание роли индивидуальности
в историческом процессе (3). Социализм для Маркса явился высшей ступенью
атеизма. Отказ от частной собственности и религии, наряду с уничтожением семьи
(воспитание детей в отрыве от родителей, etc.) провозглашены основами
коммунистического мировоззрения.
Уделим еще некоторое внимание состоянию
российского населения, а именно – рабочим и крестьянам. Из-за значительного
прироста крестьянского населения (согласно «Истории Советского государства»
Верта, за 40 лет на 65 процентов) недостаток земли становился все более
ощутимым. 30 процентов крестьянства составили своеобразный излишек населения,
лишенный занятости и ненужный экономически. Количество рабочих, к началу века
занятых в отраслях сельского хозяйства, промышленности и торговли, не
превышало 9 процентов. Подлинный рабочий класс образовался только за счет
концентрации промышленного производства, и находился в меньшинстве по
отношению к другим социальным группам.
Известная истина: русский крестьянин –
коллективист, поборник общины. Понятия крестьянской общины и частной собственности
на землю в принципе исключают друг друга. Русские крестьяне мечтали о «черном
переделе», то есть переделе земли между собой, а не об индивидуальной
собственности на нее. В соответствии с настроениями крестьянства, одна из
организаций народнического толка называла себя «Черный Передел». Русская
коммунистическая революция и совершила этот «черный передел», она отобрала всю
землю у дворян и частных владельцев.
Народную массу можно было условно разделить
на две группы: общинное крестьянство и жестоко эксплуатируемый пролетариат с
крестьянским прошлым. Организованное меньшинство и большинство, чья истинная
идеология – коллективизм. Что еще нужно было русским марксистам?
Западничество, народничество и «русский марксизм».
Марксизм в России возник как крайняя форма
западничества (2). Первые поколения русских марксистов боролись со старыми
направлениями революционной интеллигенции, то есть с народничеством,
находившемся к тому времени в кризисе.
Первоначально народническое движение 70-х не
носило революционно-политического характера. Однако неуспех «хождения в
народ», связанный не только с правительственными репрессиями, но и с тем, что
народ не принял интеллигенцию. «Народ увидел барскую затею в народническом
хождении в народ. Это вплотную поставило перед сознанием интеллигенции
политическую проблему и привело к выработке новых методов борьбы» (2). Политическая
цель свержения самодержавия террором свидетельствовала о разочаровании
революционной интеллигенции в крестьянстве и о решении «опереться на
собственный героизм», словами А. Н. Бердяева (2).
Убийство Александра II вызвало сильную
реакцию в правление Александра III --- не в правительстве только, но и в
обществе. Оказалось, что у революционного движения не оказалось социальной
базы. Оставалось бы уповать на будущее, на индустриальное развитие России,
которое приведет к развитию рабочего класса, «класса-освободителя», если бы не
«пролетаризации крестьянства», за идею которой выступали марксисты и чего не
хотели допустить народники. «Единственная реальная социальная сила, на
которую можно опереться, это образующийся пролетариат. Нужно развивать
классовое революционное сознание этого пролетариата» (2), -- писал Бердяев,
философ с марксистским прошлым.
Недовольство крестьян, их ненависть к
чиновникам и помещикам стала опорой революции. В крестьянстве не исчезли
воспоминания об ужасах крепостничества. Мир господствующих привилегированных
классов, преимущественно из дворянства, их культура, чужд крестьянству,
воспринимался как иностранное. Аграрная революция, будучи более чем
социально-экономическим переворотом, по словам Бердяева, «прежде всего
революция моральная и бытовая» (2), сделала в России возможной дикта
пролетариата, вернее, диктатуру идеи пролетариата, так как «диктатуры
пролетариата, вообще диктатуры класса быть не может» (2). Однако диктатура эта
оказалась также и диктатурой над крестьянством, совершившей жестокое насилие
над ним, как в случае коллективизации, или создания колхозов. Но насилие над
крестьянами совершалось людьми, вышедшими из низов; цивилизация же,
основанная на господстве дворян пришла к концу.
Определенные круги левых народников сразу
признали большевиков как русскую национальную силу. Значительное число левых
эсеров, руководствуясь народническим радикализмом, влилось в большевистскую
партию, принеся с собой вполне сознательный русский национализм. Левые эсеры,
как и большевики, считали себя интернационалистами, но их интернационализм
носил мессианский характер, в дальнейшем Советская Россия стала для них
«авангардом передового человечества, зажегшего факел свободы всему угнетенному
миру» (1). Кстати, статистика показывает, что в большевистской партии было
больше выходцев из правых эсеров, чем из левых (впрочем, эта разница составляет
несколько процентов 12,7 % бывших левых эсеров и 17,5 % -- правых). Правые
эсеры в целом не были враждебны большевикам, их борьба против большевизма
всегда имела существенные самоограничения и почти никогда не была последовательной.
«Народничество есть столь же характерное
русское явление, как и нигилизм, как и анархизм» (2). Чувство оторванности
интеллигенции от простого народа, главным образом, крестьянства, лежало в
основе учения и русских революционеров, и Герцена, и Толстого, и Достоевского.
«Интеллигенция всегда в долгу перед народом, и она должна уплатить свой долг».
Культура создана за счет народного труда, следовательно, приобщенные к
культуре несут ответственность перед народом. «Революционное народничество
(славянофилы, Достоевский, Толстой) верили, что в народе скрыта религиозная
правда, народничество же безрелигиозное и часто антирелигиозное (Герцен,
Бакунин, народники-социалисты 70-х годов) верило, что в нем скрыта социальная
правда. Но все русские народники сознавали неправду своей жизни» (2). Чуждая
индивидуализму народническая идеология могла возникнуть лишь в аграрной
стране; народничество, предопределившее русский марксизм, внесло в него
специфически национальную черту. Борьба марксистов плехановского толка с
народническим движением не может служить тому опровержением. Революция была
порождена своеобразием русского исторического и культурного процессов; большевистская
революция возможна была только в России, а западный коммунизм—явление другого
рода.
«Коммунисты» и «большевики».
Как пишет Николай Бердяев, русский
народ—«народ государственный, он покорно согласен быть материалом для создания
великого мирового государства, и он склонен к бунту, к вольнице, к анархии».
Как и народничество, анархизм есть «порождение русского духа», один из полюсов
в душевной структуре русского народа (2). Центральная фигура русского (да,
пожалуй, и мирового) анархизма—Бакунин. Подразумевая под анархией бунтарство,
он верил, что революционный «мировой пожар» будет зажжен русским народом и
славянством. В своем «революционном мессианстве» Бакунин -- предшественник
коммунистов, анархизм—одни из их истоков.
Основы тоталитаризма государства
коммунистов—в самих коммунистах и в гражданах этого государства. Раболепие и
бунтарство, вероятно, были свойственны основной массе русского народа как
амбивалентное качество, и, следовательно, нет противоречия в смене анархии
жесткой деспотией, окончательно сложившейся к третьему десятилетию нашего
века.
Двуликость русской революции как несущей
народу гражданские свободы, но и новое иго, отразилась в представлении о том,
что большевики и коммунисты—не одно и то же, бытовавшем на ранних этапах
становления советской власти. Н. А. Бердяев заметил характерность этой
легенды: «Для народного сознания большевизм был русской народной революцией,
разливом буйной, народной стихии, коммунизм же пришел от инородцев, он западный,
не русский, и он наложил на революционную народную стихию гнет деспотической организации,
... рационализировал иррациональное» (2). Большевики—это русские, давшие
народу землю, а коммунисты стремятся навязать народу новое иго. Бунин передает
разговор между красноармейцами в Одессе 1919 года: «Вся беда от жидов, они все
коммунисты, а большевики все русские» (4). Как пишет Михаил Агурский в книге
«Идеология национал-большевизма», такой взгляд был распространен очень широко в
разных слоях общества, и невозможно определить его единственный источник,
скорее всего, он возник стихийно (1).
По мнению Н. А. Бердяева, заслугой
коммунизма перед русским государством является остановка анархического распада
страны. Процесс высвобождения и сковывания хаотических сил в ходе революции
закономерен. Интересна точка зрения Бердяева, согласно которой народное
восприятие «коммунистов» как инородцев свидетельствует о «женственной природе
русского народа, всегда подвергающейся изнасилованию чуждым ей мужественным
началом» (2). Впрочем, есть и другое объяснение. Михаил Агурский полагал, что
таким образом проявился национализм, инстинкт толпы, всегда желающей найти
виновного в собственных ошибках. Это, заметим в скобках, симптоматично, --
показатель нездорового общества.
Главным врагом большевиков до революции
считалась русская буржуазия и русская политическая система, самодержавие.
После 1917 года главным врагом большевиков становится мировой капитализм. «По
существу же речь шла о том, что России противостоял весь Запад», как пишет
Агурский (1). Эта тенденция предсказуема, так как заложена самим марксизмом,
который бессознательно локализует «мировое зло», то есть капитализм, географически,
так как капитализм был достоянием нескольких высокоразвитых стран. Борьба с
капитализмом стала отрицанием самого Запада (еще раз открывается столкновение
роковых «восточного» и «западного» в русской душе). Борьба против
агрессивного капитализма превратилась в национальную борьбу. «Как только
Россия осталась в результате революции одна наедине с враждебным
капиталистическим миром, социальная борьба не могла не вырасти в борьбу
национальную, ибо социальный конфликт был немедленно локализирован. Россия
противостояла западной цивилизации» (1).
Новый «свет с Востока», или Красный патриотизм.
Как уже было сказано, факт того, что
революция произошла именно в России, не мог не оказать влияния на большевистскую
партию и идеологию, вне зависимости от интернационализма, который она
декларировала. Прежде всего, для большинства членов партии такие цели
революционной борьбы, как диктатура пролетариата, борьба с империализмом да и
мировая революция связывались с гегемонией Советской России. Агурский
подчеркивает, что в этом контексте такое отождествление не имело
«сколько-нибудь выраженного национального характера» (2). Собственно
национальные интересы, под которыми понимают интересы отдельного государства,
заслонены более масштабной идеей мировой революции и новой эпохи в истории
человечества, которая должна была открыться ею. Россия, страна не пролетарская,
следовательно, «пролетарского мессианства» в марксистском смысле нельзя наблюдать
в данной тенденции, здесь мессианство иного рода—именно русское, значит, национальное.
Опять давнишние русские чаяния о «свете со славянского Востока», который озарит
западную цивилизацию и спасет ее. Своего рода, самопожертвование, подобие
характерных самосожжений.
В принципе, процесс, который повлек
противопоставление России всему остальному миру, миру буржуазии, как страны,
преследующей цель мировой революции, не давал России какое-то исключительно
положение «образцовой страны». Ленин выдвигал мнение о возможном отставании
России в случае победы коммунизма в развитых западных странах. Но неожиданное
положения Советской республики, передового государства, зовущего весь мир
следовать своему примеру, не могло не импонировать многим коммунистам. Это
явление получило название «красного патриотизма».
Настроения подобного рода, как сообщает М.
Агурский, появились уже накануне Октябрьской революции. На VI съезде партии, в
августе 1917 года, первым высказал их Сталин. «При обсуждении резолюции
съезда Преображенский предложил поправку, согласно которой одним из условий
взятия государственной власти большевиками было наличие пролетарской революции
на Западе», -- пишет Агурский (1). Выступая против этой поправки, Сталин
заявил, что «не исключена возможность, что именно Россия явится страной,
пролагающей путь к социализму... Надо откинуть, -- сказал Сталин, -- отжившее
представление о том, что только Европа может указать нам путь» (9). С течением
времени красный патриотизм стихийно подвергается дальнейшему влиянию национальной
среды, основываясь на пресловутых идеях противостояния России «бездушной
западной цивилизации», а так же влиянии «небольшевистских попутчиков
революции», как Агурский называет широкий спектр течений, включающий и
православие (!) и литературные круги (1). К слову о православии—Агурский
приводит пример некоего архиепископа Варнавы (Накропина), заявившего на допросе
ВЧК, что «только большевики могут спасти Россию» (6). В среде православной
церкви нашлись священники, готовые к сотрудничеству с советской власти, хотя их
были единицы.
«Сила красного патриотизма состояла в том,
что позволяла многим большевикам отождествлять себя не только с партией, не
только с рабочим классом, который в годы гражданской войны превратился в
фикцию, но и со всем народом», -- делает вывод Михаил Агурский (1).
Характер революции в России и условия, в
которых она произошла, были таковы, что, как пишет Бердяев, «идеологически ей
мог соответствовать лишь очень трансформированный марксизм и именно в сторону,
противоположенную детерминизму» (2). Если экономика определяет весь социальный
процесс, то неминуем вывод о том, что отсталая Россия должна была ожидать
буржуазную революцию, а не пролетарскую, социалистическую. Русская революция
свидетельствует, что далеко не все зависит от экономики. Ленинско-марксистская
философия противоречит экономическому детерминизму независимостью от экономики,
возможностью революционной активностью вести экономический произвол. Русский
коммунизм не был классическим марксизмом, возможно, не был марксизмом вообще,
если под марксизмом понимать научную теорию. Учение русских коммунистов
впитало в себя самые различные влияния, включая элементы тех течений, с
которыми боролось.
«И как один умрем за это…»
Исследование всякой идеологии должно
неминуемо касаться глубинных пластов социально-исторического процесса
(следовательно, архаичных – в случае культуры, как, например, преклонение
перед вождем, своего рода персонификацией определенных идей, вернее сказать,
«верований», -- впрочем, это отдельный вопрос). Намек на параллель между
самосожжениями эпохи церковного раскола и «самосожжения» страны в бунтарском
порыве «освободить мир от оков капитализма», разумеется, фигурален. Однако и
здесь есть нечто, заслуживающее пристального внимания.
Смело мы в
бой пойдем
За
власть Советов,
И
как один умрем
В
борьбе за это!!!
Пионерская песня, слова которой приводит в
своем исследовании социализма И. Р. Шафаревич, показательна. Шафаревич пишет:
«В СССР нашему поколению еще хорошо помнится, как мы в пионерских колоннах
шагали, и воодушевленно пели… И больше всего воодушевления, взлета, всеобщего
чувства вызывало вот это «Все как один умрем!» (11). Идея гибели человечества –
не смерти определенных людей, а именно конца всего человеческого рода –
находит отклик в психике человека. Шафаревич пишет. Что такая идея проявляется
не только в индивидуальных переживаниях отдельных личностей, но способна
«объединить людей, то есть, является социальной силой» (11). Коммунистическое
учение – «один из аспектов стремления человечества к самоуничтожению, к ничто,
а именно – его проявление в области организации общества» (11). Для толпы, вероятно,
конец истории видится решением проблем человечества. Такое понимание
коммунизма (и социализма) делает понятной враждебность учения индивидуальности,
стремление уничтожить те силы, которые поддерживают и укрепляют человеческую
личность: религию, культуру, семью, частную собственность.
Используемая литература.
1.
Агурский,
М. Идеология национал-большевизма. – Париж, 1980.
2.
Бердяев,
Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. – Париж, 1955.
3.
Булгаков,
С. Избр. соч. – М., 1991.
4.
Бунин
И. А. Окаянные дни. – М., 1989.
5.
Верт,
Н. История Советского государства. – М., 1998.
6.
Еженедельник
ВЧК. №2, 1918.
7.
Из-под
глыб: сборник статей. – Париж, 1974 // Шафаревич, И. Р. Социализм.
8.
Ленин,
В. И. Собр. соч. в 55 томах, т. 17. – М., 1953.
9.
Сталин,
И. В. Собр. соч. в 13 томах, т. 3. – М., 1950.
10.
Философский
словарь. – М., 1987.
11.
Шафаревич,
И. Р. Социализм как явление мировой истории. – Париж, 1977.