P.P. Галлямов
Новейший этап развития отечественного общества в 90-е годы радикально отличается от предыдущих в большей степени благодаря тому, что в этот период в российскую политику буквально «ворвался» совершенно новый, особенный феномен, который специалисты уже окрестили «региональным вызовом» областных и республиканских элит остальному политическому истеблишменту страны.1
Специфически особенную группу региональных политических элит, вследствие системного воздействия различных политических факторов, и в процессе трансформации, и в смысле современного эволюционного развития, составили политические элиты республик в составе Российской Федерации. В отличие от центрально-федеральной российской политической элиты и элит большинства административно-территориальных (областей и краев) регионов, процесс формирования политических элит в национальных республиках имел целый ряд существенных особенностей. В кадровоструктурном плане это выразилось в том, что здесь не произошло «выбрасывания» из правящей обоймы партийно-хозяйственной номенклатуры, сложившейся к началу преобразований; не выплеснулись на руководящеполитическую поверхность какие-либо группы совершенно новых для данной сферы, демократически ориентированных деятелей; существенное влияние оказал мощный процесс этнизации политических элит. В институциональном смысле своеобразие трансформации политических элит большинства российских республик было основано на том, что они, умело педалируя идею «суверенной государственности» и использовав таким образом в своих целях феномен «суверенизации» сполна, добились создания государственно-политического механизма власти, с очень высокой степенью автономности по отношению к общероссийской конституционной системе. Одновременно сформировался и получил развитие феномен этатизации политических элит в республиках России. Наконец, принципиально отличаются политические элиты российских республик от элит других регионов и по способам идеологического обоснования, а также — механизму легитимации проводимых в социально-экономической и политической сфере преобразований.
В настоящей работе, выполненной в рамках виртуальной мастерской «Власть и общество в политическом и этноконфессиональном пространстве России: история и современность», я рассматриваю две основные группы тенденций новейшей эволюции правящих элит российских республик прежде всего в связи с тем, что именно в них, по моему мнению, с наибольшей силой проявилась специфика трансформации последних. Это процессы этатизации и этнизации властвующих элит в республиках Российской Федерации. Дело в том, что мне уже приходилось писать о данных тенденциях в постановочном и, главным образом, констатирующем плане.2 Однако процессуальные характеристики этих тенденций, а также — проблема их взаимосвязи, взаимозависимости пока не рассматривались.
Основываясь на анализе политических элит нескольких российских республик и выявляя при этом общие закономерности, я в значительной степени опираюсь на исследование эмпирических данных по Татарстану и Башкортостану как двум наиболее ярким и представительным субъектам Российской Федерации «республиканского» типа. Поэтому мое исследование будет в определенной степени компаративным, сравнительно политологическим. И как показывает анализ, рассматриваемые мной тенденции, присущие и татарстанской и башкортостанской властвующей элите, в каждом конкретном случае обладают спецификой, задаваемой особенностями исторического и этнополитического развития этих республик в новейшее время.
По Башкортостану, наряду с анализом опубликованной и заархивированной информации об элитах, использованием материалов масштабных и экспертных опросов (в том числе — с участием автора), было проведено специальное исследование полных биографических данных политической элиты республики с 1986 по 1999 г.г. в двух основных аспектах. Во-первых, подробно изучалась личная и политическая биография каждого в отдельности. Во-вторых, на основе сопоставления этапов жизненного пути, анализировались закономерности и особенности эволюции элиты в целом и ее отдельных группировок. Внутриэлитные группировки политического руководства Башкортостана рассматривались мной с позиций статусно — функционального подхода на основе выделения трех основных сегментов. Первая группа это «высшая» политическая элита республики, обладающая основным объемом прав и полномочий, формирующая кадровый состав элиты, неподконтрольная другим группам. В следующую группу мы относим политическую элиту «второго» уровня, занимающую подчиненное положение по отношению к высшей, но осуществляющую главные направления политики в рамках ведомственного подчинения на всей территории республики. Во всех случаях это руководители и члены правительства Башкортостана. Наконец, к третьей группе республиканской элиты относится так называемая «территориальная» составляющая, находящаяся в прямом подчинении у «высшей» и в определенной зависимости от «второй» группировок, представленная первыми руководителями городов и районов. В целом, выборочная совокупность по Башкортостану составила 506 единиц анализа, приблизительно пропорционально распределенных по основным хронологическим этапам.
Интенсивная этатизация политических элит национальных республик России начала осуществляться в постперестроечный период, на основе причудливого переплетения феномена «суверенизации» и инерционных последствий внутренней борьбы в центрально-федеральной правящей элите, развернувшейся после августовского (1991г.). Тогда, после событий 1991г. Б.Н.Ельцин, под предлогом необходимости «не обострять политическую ситуацию накануне радикальной экономической реформы», провел через парламент решение об отмене процедуры выборов глав регионов и о назначении их Президентом. В республиках это постановление было продублировано применительно к «своим» городам и районам. Однако если на федеральном уровне подобный подход считался временным, в республиках он приобрел форму закона и был закреплен в принятых позднее конституциях. Одновременно, в республиканских законах о порядке формирования легислатур было закреплено положение, разрешающее совмещать работу в исполнительных органах с депутатством в законодательных ассамблеях. Это, в конце концов, полностью подчинило законодательные собрания республик руководству исполнительной власти, разрушило возможность реализации принципа разделения властей.
В дальнейшем, феномен этатизации политических элит, под которым я понимаю не количественное увеличение ее «государственных характеристик», а двуединый процесс, с одной стороны, авторитарной и номенклатурной узурпации власти, с другой — отчуждения от системы власти широких слоев населения, в российских республиках эволюционировал в рамках доминирования нескольких тенденций властных отношений, приобретя тем самым более или менее сформировавшееся состояние.
Во-первых, это унификация пространства власти на основе объединения исполнительной и законодательной ветвей и полного подчинения последней высшему политическому руководству в лице президента и его приближенных.
Во-вторых, создание системы жесткого контролирования местного управления в городах и районах, превращение его даже на муниципальном уровне почти в исключительно государственное. Практическое отсутствие, несмотря на некоторую законодательную базу, местного общественного самоуправления, являющегося, как известно, социальнополитическим фундаментом гражданского общества; полное отчуждение от местного самоуправления властного и финансово-экономического ресурсов.3 При этом на уровне района или города происходит совмещение должности назначаемого президентом главы администрации с постом председателя соответствующего представительного органа либо посредством формальных «выборов», либо даже методом кооптирования.
В-третьих, фактическое подчинение республиканской исполнительной власти правоохранительных и фискальных (минюст, МВД, налоговая инспекция, налоговая полиция и т.д.) органов, наличие «собственных» контролирующих организаций (например, в Башкортостане Государственный Контрольный Комитет), использование в отдельных случаях во внутриреспубликанских политических «разборках» региональных отделений службы национальной безопасности.
В-четвертых, небезрезультатные попытки властвующей элиты российских республик подчинить себе систему судебной власти или создать свою «оригинальную» систему судоустройства. Не случайно, именно по вопросу о подчиненности системы судебной власти и о структурных способах ее организации между республиканскими элитами и федеральным руководством в последние годы развернулись наиболее ожесточенные дискуссии.4
В-пятых, исключительное (иногда с нарушением гражданских прав) «своеобразие» избирательных систем по поводу выборов «местных» легислатур и глав исполнительной власти президентов, абсолютная зависимость руководства республиканских избиркомов от президентских служб. Это позволяет политическим лидерам республик в составе РФ при помощи особых «избирательных» технологий (нарезка округов, безальтернативность выдвижения, регистрация кандидатов и т.д.) полностью контролировать процесс выборов и удачно парировать попытки оппозиционеров бороться за власть еще на этапе регистрации, не доводя их до «собственно» выборов.5
В-шестых, полное подчинение руководству российских республик местных электронных СМИ и периодических печатных изданий. Неоднократные факты преследования оппозиционной печати, политика сокращения и даже попытки прекращения трансляции национальных телевизионных каналов.
Процесс такой вот масштабной по размерам и глубине этатизации правящих элит и всего политического процесса в российских республиках привел к своеобразному, парадоксальному, на мой взгляд, развитию пространства власти. С одной стороны, власть как особенный феномен человеческой цивилизации, в полном соответствии с процессами демократизации, охватившими нашу страну, в территориальном смысле приблизилась к народу как к главному носителю и объекту «властвующего воздействия». В то же время в сущностном значении движение власти «от центра к человеку» не только «остановилось» на уровне республиканских элит, но и «встретилось» там с некоторыми сегментами, отобранными у местного управления. Таким образом, в основном смысловом значении власть отдалилась от общества, а степень взаимоотчуждения населения и властных структур увеличилась. Даже в условиях советской тоталитарной системы, в случае произвола со стороны республиканской власти, конкурирующие с ней политические акторы, могли апеллировать к «руководству партии и страны» и, таким образом, сыграв на противоречиях центральной и региональной правящих элит, имели некоторую возможность для политического маневра. Современные оппозиционеры, находящиеся в противоборстве с правящими элитами российских республик практически «один на один», в условиях отсутствия достаточно развитых демократических процедур и традиций политического волеизъявления, вынуждены действовать по правилам «теневой» номенклатурной политики, не появляясь «на поверхности» публичной политической борьбы.
Как показывает диахронный политологический анализ, именно создание «замкнутой» авторитарно-номенклатурной системы власти в российских республиках «потушило» всплеск «партийной» активности населения начала 90-х годов, сделав политические партии «лишними» элементами государственно -общественной жизни. Не случайно, даже в Татарстане, где многопартийность поначалу складывалась достаточно бурно, а дополнительный мощный импульс формированию партийной системы придавало интенсивное развитие многочисленных этнообщественных и этнополитических объединений, выборы в первый состав постсоветского парламента Госсовета продемонстрировали провал «партийно-политических» иллюзий. Чуть больше 8% депутатов Госсовета в 1995г. являлись представителями общественных объединений и партий. В дальнейшем, по мере укрепления авторитарно-номенклатурной системы власти, роль партий в элитогенезе продолжала падать.
В Башкортостане «партийно-романтический» период политического развития был еще короче и к моменту первых выборов в Госсобрание Курултай (1995г.) не смог как-нибудь отразиться на депутатском корпусе. Показательно, что даже наиболее «пассионарные» лидеры этнополитических движений, пытавшиеся избраться в парламент в преобладающих по составу населения «башкирских» регионах республики, не смогли составить достойную конкуренцию кандидатам, официально протежируемым исполнительной властью. На мой взгляд, решающую роль в подобной «парламентской» слабости этнополитических партий и организаций Башкортостана (по сравнению с Татарстаном) сыграли два обстоятельства. Во-первых, в Башкирии этнонациональные движения раздроблены, пропорционально проживающему населению, на три основные группы: башкирское, русское и татарское, которые выступают часто соперниками, а то и противниками. Во-вторых, официальная власть Башкирии, так же как и в Татарстане, показательно дистанцируется от национальных объединений, в том числе титульных, с целью создания имиджа «организатора» общереспубликанской гражданственности по формуле «многонациональный народ Башкортостана», для политической мобилизации всего населения республики против «унитарных» действий федерального центра,
Особенно хорошо заметна эволюция «номенклатурно-партийного» состава законодательных собраний Татарстана и Башкортостана при рассмотрении в динамике (см. табл. 1). Как видно из таблицы, изменения да и то небольшие, в сторону «технократизации» происходят лишь внутри контролируемых исполнительной властью парламентских элит. Неизбежно падает и роль «партийной» составляющей политической жизни в законодательных собраниях республик.
Существенное влияние на ослабление «партийно-публичной» политической деятельности (в том числе — в парламентах) в российских республиках оказывает формирование избирательных систем только на основе территориальных округов, без пропорционального партийного представительства. Как известно, «разные избирательные системы по-разному влияют на процессы формирования партий. Пропорциональная модель выборов по партийным спискам способствует созданию и развитию политических партий, выборы по одномандатным мажоритарным округам тормозят этот процесс».6 При этом в российских республиках (в Башкортостане и Татарстане во всяком случае), где правящая элита не признает никакой оппозиции, никаких парламентских фракций на партийной основе и выступает категорически против избрания хотя бы части депутатов по партийным спискам, мажоритарная избирательная система, при полном контроле над территориями и низкой гражданской активности населения, является весьма эффективным способом удаления «с поля политической борьбы» оппонентов из числа «политизирующей интеллигенции», объединяющейся обычно по партийным пристрастиям.
Логическим следствием такой вот «жесткой» рекрутации состава парламентских собраний исполнительной властью в РТ и РБ является «номенклатурное» в основном происхождение властвующих политических элит. Например, в Татарстане, по расчетам, основанным на различных методиках, от 59,5% до 92% правящей элиты составляют представители бывшей «партийно-советской» номенклатуры.8
Таблица 1.
«Номенклатурно-партийный» состав законодательных собраний Татарстана и Башкортостана в динамике (1995-1999г.г.), %.7
| Госсовет РТ | Госсобрание Курултай РБ | |||
| 1995 | 1999 | 1995 | 1999 | |
| Представители исполнительной власти | 56,6 | 66,7 | 71,3 | 62,5 |
| Руководители крупнейших предприятий | 13,7 | • 20,3 | 21,9 | 35,5 |
| Представители партий и объединений | 8,1 | Нет свед. | 1,4 | 0,7 |
| Другие | 13,7 | 13 | 5,4 | 1,3 |
Даже время постперестроечного десятилетия не может «выжечь» номенклатурного содержания элиты. Разница лишь в том, что изменились основные источники рекрутации формируемых посредством назначения элит. Если в советскую эпоху это были работники территориальных партийных и советских органов власти, то на современном этапе выходцы из аппарата министерств, местных администраций, не имеющие опыта партийносоветской работы в прежние времена.
Некоторые новейшие исследования избирательного процесса и партий в российских регионах показывают, что «в целом по мере формирования региональных политических институтов, несмотря на усиливающуюся региональную дифференциацию, наблюдается тенденция к повышению роли партий как коллективных акторов .в. политическом, процессе». Однако, диа-. хронный анализ развития партийных систем в Башкортостане и Татарстане за последнее десятилетие фиксирует стабильное и существенное снижение роли политических партий в пространстве власти в двух смыслах. С одной стороны, заметно падает значение партий во внутриреспубликанской политической жизни. Этому в большей степени способствуют не причины, вызванные объективной общественно-политической эволюцией (конец митингово-уличной эйфории начала 90-х годов, уменьшение этнополитической активности, структурализация политического процесса и т.д.), а факторы, определяемые завершением формирования в российских республиках авторитарно-номенклатурных систем правления. Последние постоянно «отторгают» публично-демократические институты политики «за ненадобностью» и из-за потенциальной опасности для авторитарной монополии власти. С другой стороны, даже после предпринятых за последние годы правящими элитами республик колоссальных усилий по мобилизации «региональной активности» общенациональных партий для завоевания влияния на центральную законодательную власть, эти республиканские отделения являются очень нежизнеспособными «фасадными» партиями, созданными как прямое продолжение государственных структур и состоящими поголовно из работников аппарата. Такие «партии» моментально рассыпаются после очередной неудачи на федеральных выборах. В российских республиках именно таковыми были первоначально очень амбициозные и претендовавшие на «региональную специфику» отделения движений «Наш дом — Россия», «Отечество», «Вся Россия» и т.д.
Этнический аспект, как это уже подчеркивалось выше, играет в процессе эволюции и современного состояния политических элит российских республик особую роль. Закономерность этнизации республиканских элит, при этом имеющая в нашей стране устойчивые и давние традиции еще со времен осуществления национальной политики КПСС по «коренизации» руководящего аппарата, в условиях постперестроечного развития усиливается под воздействием нескольких групп факторов. Во-первых, этнизация была вызвана в значительной степени необходимостью достижения власти путем мобилизации титульной этничности. Для идеологического обеспечения этого процесса использовались лозунги «возрождения этнической культуры и языка», «возвращения к народным духовным истокам», «национальное возрождение как фактор демократизации общества» и т.д.
Во-вторых, этнизация выступает не только следствием «наполнения» политических элит «национальным содержанием», но и становится действенным способом этатизации титульной этничности. Именно поэтому, во внутриэтнических пропорциях соотношение «руководящего ядра» с этносом в целом у титульных народов в республиках на порядок выше.
Одновременно процесс этатизации титульной для республик Российской Федерации этничности выступает как бы актом «компенсации» за существенно ослабленные возможности вхождения в политическую элиту этнодисперсным национальным группам России, проживающим за пределами «своих» территорий. Например, в Татарстане должностные лица в качестве контрдоводов признаваемой излишне титульноориентированной кадровой политики приводят аргументы типа: «...представители нерусских народов, в том числе татары, занимающие второе место по численности населения РФ, не представлены адекватно в кадровом корпусе высших государственных служащих федеральных органов аппарате президента РФ, правительстве, генералитете и т. п... Интересы одной четвертой части семимиллионного татарского этноса представлены хотя бы в органах власти Татарстана, но национально-культурные запросы остальной части татар 75%, практически никак не представлены в органах власти федерального уровня. Парламент РФ не имеет эффективного механизма, процедур учета интересов меньшинств. Причем выборы в Госдуму показывают, что число нерусских депутатов сокращается. Если даже все депутаты «националы» будут голосовать как один, то и в этом случае у них нет никаких шансов провести законопроекты, отвечающие интересам каких-либо из более чем ста народов России или хотя бы заблокировать решение русского механического большинства».10
Практически аналогичную аргументацию для «оправдания» доминирования титульной этничности в высших эшелонах республиканской власти приводят некоторые общественные деятели и ученые Башкортостана: «В целом нерусские национальности не могут оказывать существенного влияния на процедуру принятия решений ни в Государственной Думе, ни в Совете Федерации. Если бы даже представители всех республик (всего 21 республика, включая Чечню) выступали в Совете Федерации единым фронтом, то они могли бы собирать максимум 25% всех необходимых голосов».11 При этом некоторые чисто этнические свойства (например, владение языком народа и т.д.) законодательно провозглашаются в республиках как квалификационные признаки государственного работника высокого ранга.
В-третьих, во внутриэлитных отношениях, этнизация, реализуемая способом фактического «квотирования» ведущих госдолжностей, становится действенным рычагом резкого «сужения» социальной базы оппозиции и способом «отсеивания», под благими на первый взгляд намерениями, из числа претендентов на элитные посты, реальных конкурентов. В этом случае «в круг циркуляции» попадает уже довольно узкая группа этнополитической элиты республик. На этом этапе «элитный отбор» не заканчивается, в дело вступают субэтнические, этноземляческие и кланово-родовые признаки. Однако, если последние признаки могут быть фактором лишь теневой кадровой политики, то официальное провозглашение этнического признака в качестве квалификационного позволяет проводить легальную этнизацию состава руководящих политических элит. Не случайно, что в постперестроечное время этнизация сделала заметный рывок даже по сравнению с периодом специально оговоренной и целенаправленно проводимой в 20-е — 30-е годы государственной политики «коренизации аппарата» в национальных республиках. В Республике Саха (Якутия), например, якуты, составляя 34% населения, имеют 69% должностей в правительственных структурах.12 В Татарстане, по разным расчетам, от 76,5% до 78,1% правящей политической элиты составляют татары, хотя в целом по республике проживает 48,3% титульной; 43,5% — русской и 8,2% — других национальностей.13
Очень показательно иллюстрируется развитие «этнического» содержания политических элит Татарстана и Башкортостана на примере эволюции представленное™ национальных групп в законодательных ассамблеях постсоветского периода (см. табл. 2).
В Башкортостане и Татарстане, в силу воздействия особенностей этноисторического развития, этнический фактор эволюции политических элит проявляется в трех основных аспектах: собственно этническом, этноязыковом и этнотерриториальном. Кратко рассмотрим поэтому соответствующие сюжеты элитического процесса.
В собственно этническом смысле анализ динамики руководства Башкортостана в позднесоветский и постсоветский пе
Структурно наиболее заметен рост доли башкир в «высшей» политической элите республики (1,8 раза) и в правительственной подгруппе (1,5 раза). Среди первых руководителей республиканских «территорий» титульная кадровая составляющая также растет, но значительно меньшими темпами, чем в других группах (на 7,7 %). Примечательно и то, что в 1999 году среди семи ключевых, наиболее значимых по имеющимся полномочиям фигур государственной власти (Президент, Премьер-министр, Руководитель Администрации Президента, Госсекретарь, Руководители ГоссобранияКурултая) пять являются башкирами (все — «башкироязычные») и по одному представителю русской (Председатель Госсобрания) и татарской (Председатель Законодательной Палаты) национальности.
Национальный состав высшей политической элиты Башкортостана при этом представляет собой отнюдь не чисто научную этнополитологическую проблему, а часто выступает предметом ожесточенных дискуссий и спекуляций со стороны различных политических и этнообщественных движений и объединений, постоянно «подогревая» тем самым общественнополитический процесс в республике. Причем «претензии» к национальному составу органов власти предъявляются не только деятелями и организациями, ангажированными с позиций русского и татарского самосознания, что вполне естественно, но и что самое удивительное (при этом наиболее ожесточенно) — лидерами башкирского этнополитического движения. В различного рода официальных документах (заявления, обращения, постановления и т.д.) авторитеты башкирского национального движения «... особенно часто жалуются... на то, что «специалисты из башкир не могут пробиться в руководящие органы, что среди руководителей крупных промышленных объектов, акционерных обществ, банков, по существу нет башкир, и что все ключевые позиции в экономической сфере занимают татары и русские».14
В массовом политическом сознании населения факт доминирования башкир в правящих структурах формирует устойчивую и все более возрастающую уверенность в том, что принадлежность к титульной нации дает в республике преимущества при социальной карьере, поступлении в вузы, при устройстве на работу на руководящие посты и т.д. Например, по результатам нескольких масштабных социологических опросов населения, проведенных при нашем участии, при финансировании некоторых американских научных фондов, в 1993-1997 годах (июнь 1993 г., ноябрь 1993 г., март 1997 г.) от 60 % респондентов среди башкир до 83,3 % — среди других национальностей согласились с тем, что национальная принадлежность дает приоритет при поступлении в вуз в Башкортостане.15
Важным и отличающим Республику Башкортостан от других российских регионов является этноязыковой аспект эволюции политической элиты. Дело в том, что в силу особенностей этноисторического развития в дореволюционную эпоху и особенно — в советский период, в Башкортостане сложилась достаточно противоречивая этнодемографическая ситуация применительно к взаимодействию двух основных народов: башкир и татар. Этногенетически так называемая «татаро-башкирская» проблема была основана на том, что формирование этих двух чрезвычайно близкородственных тюркских народов происходило на просторах Волго-Уральской историкоэтнографической области вплоть до середины XIX века в теснейшей взаимосвязи и взаимозависимости. В период нациогенеза в конце XIX — начале XX века культурно-языковые связи не ослабли, а даже усилились. Это в конце концов привело к тому, что преобладающие группы татар и башкир разговаривали практически на одном языке или на очень схожих диалектах. Ситуация изменилась под воздействием двух групп факторов. Первое. В результате общего подъема национально-освободительного движения народов российской империи и революционных событий 1917 года, в ходе гражданской войны, как известно, несмотря на неоднократные попытки и буржуазных националистов (проект «Идель-Урал»), и большевиков (проект «Татаро-Башкирской Республики») создать объединенную татаро-башкирскую государственность, образовались отдельные советские республики: первоначально Башкортостанская (1919г.), затем Татарстанская (1920г.) автономии. При этом все западные и северо-западные (по размерам более половины) территории современного Башкортостана, заселенные в основном татароязычным населением (татарами и татароязычными башкирами),
Таблица 2.
Представленность национальных групп в законодательных собраниях Татарстана и Башкортостана в динамике (1990-1999гг.), %.16
Нацио наль ность |
Верховный Совет и Гос совет РТ |
Пред ставлен ность в населе нии |
Верховный Совет и Госсобрание РБ |
Пред ставлен ность в населе нии в целом |
||||||
| 1990 | 1995 | 1999 | 1990 | 1995 | 1999 | |||||
Пала та пред стави телей |
Зако нода тель ная палата |
Пала та пред стави телей |
Законо датель ная палата |
|||||||
| титульная | 58 | 73,3 | 76 | 48,3 | 33,5 | 41,1 | 55,8 | 39,3 | 55 | 21,9 |
| русские | 28 | 25,1 | 23 | 43,5 | 35,7 | 23,3 | 20,5 | 23,3 | 22,5 | 39,3 |
| татары | 22,5 | 29,5 | 14,7 | 30 | 15 | 28,4 | ||||
| другие | 14 | 1,6 | 1 | 8,2 | 8,2 | 6,1 | 8,8 | 7,4 | 7,5 | 10,6 |
Составлено нами по Исхаков Д. Указ, соч., С. 170-171; Зазнаев О. Республика Татарстан: региональные особенности выборов 99 // Конституционное право: восточно-европейское обозрение, 2000, №1; Юлдашбаев Б.Х. Новейшая история Башкортостана, Уфа, 1995; Материалы текущего архива Центризбиркома РБ.
вплоть до лета 1922 года не входили в состав соседних республик, а оставались в границах сохранявшейся пока Уфимской губернии. В 1922 году специальным решением ВЦИК, упразднявшим Уфимскую губернию, этот регион был включен в состав «Большой Башкирии». В результате, как пишет известный башкирский историк Б.Х. Юлдашбаев: «Татаро-башкирский вопрос сохранялся, но теперь не столько как спорный проект объединения Башкортостана с Татарстаном, сколько как проблема взаимоотношений двух тюркоязычных народов в пределах многонациональной Большой Башкирии».17
Таблица 3.
Динамика этнического признака структурных групп политической элиты Башкортостана (1986-1999гг.), %.
| Национальность | Структурные группы | Период | |||
| Башкиры | Высш. Правит. Террит. Всего | 1986 40 39,1 47,1 44,7 |
1990-91 42,8 57,6 48,4 50,1 |
1995 73,3 55,9 48 55,6 |
1999 59,1 59,6 54,8 56,6 |
| Русские | Высш. Правит. Террит. Всего | 36 26,1 31,4 31,3 |
35,7 15,1 27,4 25,4 |
20 14,7 16 16,1 | 22,7 25,9 23,3 23,8 |
| Татары | Высш. Правит. Террит. Всего | 16 26,1 15,7 17,8 |
14,3 18,2 20 19,1 | 6,6 26,5 28 25 |
13,6 11,1 16,4 14,7 |
| Другие | Высш. Правит. Террит. Всего | 8 8,6 5,7 6,8 |
7,1 9,1 4,2 5,6 | 2,9 8 5,6 | 4,5 3,7 6,5 4,9 |
Второе. Существенное влияние на генезис «татаро-башкирской» языковой проблемы оказало введение во второй половине 1920-х годов канонов башкирского литературного языка, развивавшегося до тех пор в основном в рамках «тюрки», т.е. «старотатарского» языка. Тогда, в результате ожесточенной дискуссии среди языковедов и политиков возобладала точка зрения, по которой за основу литературного башкирского языка были взяты юго-восточные (по тогдашней номенклатуре юрматынский и кувандыкский) диалекты, наиболее радикально отличающиеся от татарского языка. В результате практически все «западные» и «северо-западные» башкиры превратились в «татароязычных», а еще довольно большие группы башкир из центрального и северного регионов стали говорить на диалектах более близких к татарскому, чем к собственно башкирскому литературному языку.18 Сюда же добавилась возникшая уже в советское время и реализуемая некоторыми представителями татар Башкортостана практика «записываться в башкиры» с целью обеспечения будущей карьеры в органах власти. В политической элите республики эта тенденция стала довольно распространенным явлением. Поэтому в собственно башкирской националистической среде вскоре возникла традиция делить башкир на «наших» и «не наших», на «истинных» и «сделанных», на «настоящих» и «ненастоящих». Нельзя не отметить, что данное противопоставление играет весьма заметную роль в процессах консолидации и дифференциации даже современной политической элиты Башкортостана.
Анализ динамики этноязыкового аспекта элитического процесса в Башкортостане показывает, что «башкироязычные» башкиры, обладая уже в 1986 году превосходством в 59,6 %, вытесняют с «политического Олимпа» «татароязычных» башкир, рассматриваемых в этнополитическом противоборстве в качестве союзников татарской элиты республики. Особенно заметен рост «башкироязычности» в группе «территориальных» руководителей РБ: если в 1986 году «татароязычные» башкиры здесь даже преобладали (54,5 %), то в 1990-1991 годах они начинают уступать, а к 1995 году более чем в два раза (30,5 %) отстают по численности от своих «башкироязычных» соплеменников (см. табл.4).
В категории «высшей» политической элиты Башкортостана соотношение разноязычных представителей титульного народа стабильно держится приблизительно на одном уровне (80:20) и почти адекватно отражает этнодемографическую конфигурацию башкирского народа в целом (79 % и 21 %). Традиционно высоким (81-88 %) остается, за исключением 19901991 годов, уровень, «башкироязычности» правительственной элиты Башкортостана. Несмотря на это, башкирские националистические организации именно в отношении этноязыкового состава правительственной власти республики проявляют наибольшее недовольство: «Даже в застойные времена во главе Совета Министров и Верховного Совета находились лица башкирской национальности, владеющие башкирским языком. А сейчас среди первых лиц руководства Кабинета Министров нет человека, владеющего башкирским языком. Бакиевы, Шакировы, Шаретдиновы (фамилии Премьера, Вице-премьера и министра с 1994 по 1998 годы — Р.Г.) — люди, придерживающиеся протатарских взглядов и им чужды интересы башкир»20.
Таблица 4.
Динамика этноязыкового признака структурных групп политической элиты Башкортостана башкирской национальности (1986-1999гг.), %.
| Этноязыковые группы | Структурные группы | Период | |||
| 1986 | 1990-91 | 1995 | 1999 | ||
| Башкирский язык | Высш. Правит. Террит. Всего | 80 | 83,3 | 81,8 | 69,2 |
| 88,9 | 68,4 | 84,2 | 81,2 | ||
| 45,5 | 52,1 | 69,4 | 60 | ||
| 59,6 | 59,2 | 75,8 | 66,7 | ||
| Татарский язык | Высш. Правит. Террит. Всего | 20 | 16,7 | 18,2 | 30,8 |
| 11,1 | 31,6 | 15,8 | 18,8 | ||
| 54,5 | 47,8 | 30,5 | 40 | ||
| 44,4 | 40,1 | 24,2 | 33,3 | ||
Этнотерриториальный аспект элитического развития в РТ и РБ, по нашей методике, представляет собой синтетическое взаимодействие субэтнических, родоплеменных и кланово-земляческих подходов к рекрутированию современной политической элиты. В Татарстане, как показывает специальный анализ, происходит возрождение субэтнического самосознания некоторых групп татар, в среде творческой и этнически ангажированной интеллигенции развивается дискуссия «булгаристов» и «татаристов»21. В ходе элитогенетического процесса в Башкортостане, в отличие, например, от среднеазиатских государств22 или северокавказских и некоторых других российских республик23, пережитки родоплеменных отношений не играют столь существенной роли, хотя элементы трайбализма все же присутствуют. В наибольшей степени приведенной вывод относится к башкирской национальной элите. Изучение этой большой и многоплановой проблемы, представляющей собой отдельную исследовательскую задачу, значительно затруднено в связи с отсутствием репрезентативного корпуса источников. Представители элиты не указывают в биографиях и анкетах своих «родовых корней» и земляческих пристрастий. Не созданы пока и достаточно эффективные методики социологического анализа масштабов и направлений развития неизбежно возрождающегося в условиях «национального ренессанса» субэтнического самосознания. Вместе с тем исследование «родового» и «земляческого» факторов развития современной элиты возможно на основе изучения географии рождения (посредством этнологического сравнения территориальной и родоплеменной этнонимии) и основных этапов номенклатурной карьеры. Однако в этом случае анализ становится индивидуализированным и трудно поддается формализации. Пока же результаты некоторых специальных этносоциологических исследований фиксируют, что «... башкирская элита строится преимущественно по социальному принципу: ее основу составляют функционеры-выдвиженцы из сельской местности. Главная цель башкирской политической элиты — достижение власти путем всесторонней мобилизации этничности среды башкирского населения. При этом попутно ею решается и другая задача — максимальное продвижение своих членов по ступеням государственной иерархии, получении рабочих мест с наибольшим полезным эффектом. Результатом этой деятельности является ощутимый рост в последние годы доли башкир в аппарате министерств республики»24.
Как показывает анализ практики внутриэлитного взаимодействия различных группировок в руководстве республики, более существенную роль, нежели происхождение из одной местности или одного родоплеменного клана, оказывает на консолидацию правящих элит территория и окружение, в которых происходило становление того или иного политического лидера. Зафиксированная, например, в российской элитологии, так называемая «кугарчинская»25 группировка во главе с М.Рахимовым26, сформировалась как раз не на общности происхождения, а на основе совместной политической деятельности перед приходом в состав высшей элиты. Так или иначе, сопоставление мест рождения представителей элиты РБ в исследуемый нами период показывает, что от советского к постсоветскому времени возрастает роль выходцев из южного и юго-восточного регионов (с 41,4 % в 1986 году, до 53,4 % — в 1999 году) и соответственно падает влияние уроженцев западных и центральных районов и городов республики. Причем наибольший рост объема и процентного значения «юго-восточной» по рождению элиты происходит за счет руководителей республиканских территорий: увеличение этой группы произошло с 1986 по 1999 годы почти в 1,5 раза, с 37,1 % до 53,7 %).Исходя из этого, можно сделать вывод о том, что назначение глав администраций городов и районов в Башкортостане осуществляется сейчас, применительно к «территориальным» лидерам, во изменение баланса «автохтонности» и «пришлости», сложившегося еще в советскую эпоху.
Анализ развития политических элит российских республик в постперестроечную эпоху показывает, таким образом, что этнический фактор приобрел одну из ведущих ролей в современном элитогенезе значительной группы субъектов Российской Федерации, обладающих к тому же достаточно высокой степенью политической «суверенности» по отношению к общероссийской государственной системе. Основываясь на начальном этапе на объективном процессе «возрождения» титульных для российских республик наций, этнический фактор элитической эволюции с течением времени начинает все больше выполнять функцию своеобразного «идеологического обоснования» произведенного уже номенклатурного раздела власти. Поэтому прогностически следует в ближайшие годы ожидать не только стабилизации титульноориентированного этнического состава правящих элит в российских республиках, но и может быть даже некоторого «отката назад» в этом смысле.
Одновременно продолжается процесс этатизации политических элит, основанный на авторитарно-номенклатурной узурпации власти и отчуждении от нее широких слоев населения.
Таким образом, дальнейшее движение к гражданскому обществу невозможно в многонациональной России не только без совершенствования федеративных отношений «центр-регион», но и без радикального преобразования (деэтатизации) политических систем в самих республиках — субъектах РФ, равно как и — без создания многоуровневой системы правового, демократически организованного регулирования этнического состава правящих политических элит и в масштабах федерального центра, и в регионах, в особенности в российских республиках.
Список литературы
1 Афанасьев М.И. Региональный вызов: правящие региональные группировки в российском политическом процессе // Трансформация российских региональных элит в сравнительной перспективе. М, МОНФ., 1999. С.9.
2 См.: Галлямов P.P. Политические элиты российских республик: особенности трансформации в постсоветский период // Политические исследования, 1998, №2.
3 Мухарямов Н. «Модель» Татарстана // Реформы местного самоуправления в региональном измерении. М., 1999, С. 217-219.
4. См., например: Муксинов И. О согласовании конституционного законодательства Российской Федерации и Республики Башкортостан // Что хотят регионы России? М, 1999, С.60-62; Мухарямов Н. Указ.соч. С.209-210.
5. Татарстанская «модель» подобных технологий, почти аналогичная башкортостанской, хорошо описана казанским политологом М.Фарукшиным. См.: Фарукшин М.Х. Авторитарная ситуация в региональном преломлении: Татарстан // Полития, 1999-2000, №4, С. 122-132.
6 Рыжков В.А. Странная Федерация: проблемы и перспективы развития федерализма в России // Полития, 1999-2000, №4. С.90.
7. Составлено и рассчитано нами по: Исхаков Д. Проблемы становления и трансформации татарской нации. Казань, 1997, С. 153-178; Зазнаев О. Республика Татарстан: региональные особенности выборов 99 // Конституционное право: восточноевропейское обозрение, 2000, №1; Проблемы укрепления государственности Республики Башкортостан. Уфа, 1998. С.62; Материалы текущего архива Центризбиркома РБ.
8. См.: Сагитова Л.В. Этничность в современном Татарстане, Казань, 1998. С. 65.
9 Люхтерхандт Михалева Г. Избирательный процесс и партии в российских регионах // Выборы и партии в регионах России. М, СПб., 2000. С. 167.
10 Абдрахманов Р.; Маврина Э. Республика Татарстан: модель этнологического мониторинга.М., 1999. С.42.
11. Илишев И.Г. Национальные меньшинства и государственное строительство в Российской Федерации // Демократия и национальные движения в современном мире. Материалы российско-американского семинара.20-22 октября 1999 г. Уфа. Уфа, 1999. С. 90-91.
12. Тишков В. А. Очерки теории и политики этничности России.М.,1997. С. 121.
13. См.: Фарукшин М.Х. Политическая элита в Татарстане: вызовы времени и трудности адаптации // Полис, 1994, № 6; Зазнаев О. Республика Татарстан // Конституционное право: восточноевропейское обозрение, 1997, №2.
14. Габдрафиков И.М. Республика Башкортостан: модель этнологического мониторинга. М., 1998. С.36-37.
15. См.: Сафин Ф.Г. Принципы этнополитического развития Башкортостана. М., ЦИМО. 1997. С.205-221.
17Юлдашбаев Б.Х. Новейшая история Башкортостана. Уфа, 1995 С. 109.
18 См.: Кузеев Р.Г. Социальное и этническое в современных этнонациональных процессах. Препринт. Уфа, 1988, С. 25-30.
19. По результатам переписи 1989 г. около 21% (178,5 тыс.) башкир Башкортостана считают родным языком татарский. См.: Национальный состав населения Башкирской АССР по результатам Всесоюзной переписи населения 1989 г., С. 20.
20. Из отчетного доклада председателя БНЦ «Урал» М.Кульшарипова и председателя Народной партии Башкортостана Р.Нигматуллина // «Замандаш», 1995, № 4; Известия Башкортостана, 1996, 7 февраля.
21. Исхаков Д. Указ, соч., С.92-99.
22. См., например: Постсоветская Центральная Азия. Потери и обретения. М, 1998; Масанов Н.Э. Казахская политическая и интеллектуальная элита: клановая принадлежность и внутриэтническое соперничество // Вестник Евразии, 1996, №1; Амеркулов Н. Жузы в социально-политической жизни Казахстана// Центральная Азия и Кавказ, 2000, №3.
23. См.: Панеяш Э.Х. Традиции в политической культуре народов Северо-Западного Канказа // Этнические аспекты власти. СПб., 1995; Гоголданова З.Э.Г., Гузёнкова Т.С. Субэтнические группы: представления и реальности // Калмыки: перепутье 1980-х. Проблемы этнокультурного развития. М., 1993.
24. Киекбаев М.Д. Башкиры в городах Башкортостана: история и современность. Уфа, 1998. С.60.
25. По названию одного из сельских районов Башкортостана, где родился М.Рахимов и откуда он был избран в 1990г. депутатом Верховного Совета Б АССР, что стало отправной точкой стремительной политической карьеры рядового директора одного их уфимских нефтеперерабатывающих заводов.
26. См.: Тюков Н., Запеклый А. Элиты российских регионов, формирование и развитие // Трансформация российских региональных элит в сравнительной перспективе.