Религиозно-националистический аспект тоталитаризма и фактор этнического предрассудка

Габдуллин И.Р.

Известно утверждение, что религия и национализм являются питательной почвой для всякого рода предрассудков. И не случайно, в определениях предрассудка , приводимых в академических изданиях[1] , в качестве основных, наиболее устойчивых, "живучих" форм проявления предрассудков отмечают прежде всего суеверия, связанные с религией, и национально-этнические предубеждения. Но в то же время выявленные нами характеристики предрассудка не только в определенной степени подтверждают это, но и позволяют сделать вывод о том, что данное утверждение имеет и обратную силу. Другими словами, в тех случаях, когда в сознании людей сильно "предрассудочное" мышление , то явления и теории, имеющие достаточно значимую религиозную и национально-этническую основу, попадают в благоприятную среду, получают достаточно мощную опору в лице предрассудков, которые превращаются в инструмент манипулирования массовым сознанием. Так, во времена Инквизиции не только теологи целенаправленно разжигали страсти толпы, но и сами народные массы, их невежество и преобладание чувственного восприятия во многом стимулировали активность теологов.[2] Во время последней Мировой войны антисемитизм фашистской идеологии находил отклик не только в националистических организациях на завоеванных территориях, публично сотрудничавших с оккупантами, но и, отчасти, в массовом сознании "простых" людей, что позволяло проводимым репрессиям первоначально даже найти оправдание в глазах населения [3].

Многие критики большевизма, как исторической формы тоталитаризма,отмечают в нем две противоречивые тенденции : рационалистическую и иррационалистическую. Соответственно, со стороны рационалистов слышны упреки в недостаточной "рациональности", а другие ставят в вину чрезмерный рационализм.Ближе других здесь к истине, на наш взгляд, мнение А.Камю о том, что "русский марксизм" в общем и целом отвергал мир иррационального, но в то же время "очень неплохо умел им пользоваться"[4]. Нам же важно отметить, что обе эти тенденции выбирают средством своегоутверждения предрассудки.

"Чрезмерный рационализм" большевизма во многом был обусловлен существующей определенной теоретической преемственностью его от марксизма. Последний же как направление теоретической мысли исторически возник на основе синтеза предшествующих рационалистических концепций, каковыми и являются "три источника и три составные части марксизма". Вот почему рационалист Б.Рассел, по его же словам, противостоящий большевизму "столь же фундаментально, как и римско-католической церкви" , в то же время там , где речь идет о провозглашенных принципах построения нового общества- коммунизма, основанных на сознательном, опирающемся на Разум преобразовании действительности, заявляет: "Здесь я на стороне большевиков: политически я их критикую лишь тогда, когда их методы кажутся отступлением от их собственных идеалов"[5]. Главные аргументы "против " основаны на том, что в большевизме, по мнению Рассела, есть и другой аспект: это не просто политическая доктрина, но "еще и религия со своими догмами и священными писаниями", с характерной "привычкой абсолютной уверенности по поводу объективно сомнительных вещей"[6]. Разумеется, в понятие религии здесь вкладывается вполне определенный, "рационалистический", смысл : это "совокупность убеждений, принимаемых как догма, которые господствуют над ходом жизни ; при этом они игнорируют очевидность или противостоят ей; они внедряются с опорой на эмоциональные и авторитарные средства, но не на разум[7]. Логически достраивая ход рассуждений Рассела, можно заключить, что большевизм, в той мере, в которой он отражает так понятый его религиозный аспект, есть в такой же степени совокупность предрассудков.

Но в целом же, в данном контексте, критика большевизма не выходит за рамки старой парадигмы рационалистичекой традиции, заключающейся в негативной оценке предрассудков вобще и абсолютизации некоего исторического рационализма, предстающей сама уже как известный "просвещенческий" предрассудок. Возможно, следование этому предрассдку " позволило "не заметить" различие, а по мнению некоторых мыслителей и несовместимость между "научным разумом" и " разумом историческим", который в определенном смысле уже перестает быть собственно разумом: " Исторический разум не есть разум, который согласно своему предназначению судит о мире.Притязая на суждение о мире, он в то же время движет им. Увязнув в гуще событий, он силится ими управлять: Вот почему он напоминает мистическое утверждение слова божия"[8].

Но природа предрассудка не исчерпывается объяснением ее только с рационалистических позиций. Существует иррационализм как направление в философии, а в социально-политических концепциях можно выделить традиционализм и консерватизм, которые во многом сформировались как раз в полемике с рационализмом. Эта полемика имеет давнюю историю, но особенно остро она проявилась и концептуально офомилась в конце ХY111 века, когда идеи века Просвещения материлизовались не только в ломке феодальных отношений, устранении векового угнетения, торжестве идей прав человека, но и в кровавых последствиях революционного террора.

Известный польский исследователь проблем утопии и традиции Е.Шацкий, противопоставляя "утопистов" и "традициналистов", отмечает важный для нас аспект: антогонисты в этом споре были согласны в одном - традиция есть синоним предрассудка, обычая или вообще тех уровней общественной жизни, в которые не проникла и не может проникнуть рефлексия "[9]. Соответственно для утописта /читай -"рационалиста "/ проблема состояла в скачке от господства "предрассудка" к исключительному господству "Разума"; для традиционалиста же главным было показать, что устранение "предрассудков" означает разрушение общества. Исходя из таких посылок, представители такого течения как консерватизм подвергли критике представление о революции как о чем -то рационально организованном и спланированном в соответствии с абстрактными принципами. В связи с этим нам представляется не лишенным основания утверждение А.М.Миграняна о том , что "эта критика сегодня действенна и по отношению к марксизму, который унаследовал идею утопической социальной инженерии, коренящиеся в неоправданных притязаниях на тотальное осмысление социальных процессов"[10].

Следование указанной парадигме не приминуло сказаться при анализе и оценках марксизмом сферы национально -этнических отношений. В соответствии с этим черты предрассудочности приобретает устойчивая приверженность идеям исторического прогресса и массового подхода, а точнее абсолютизация этих идей. В результате этого критики марксизма получают дополнительный импульс в борьбе с "предрассудками" марксизма": "Страсть к упрощению отвлекла Маркса и от нацинальной проблемы - и это в век развития национальностей! Он полагал, что развитие торговли и обмена, не говоря уже о пролетаризации, сокрушит национальные барьеры. Но получилось так, что эти барьеры сокрушили пролетарский идеал. Межнациональная борьба оказалась почти столь же важной для объяснения истории, как и борьба классовая. Но национальные особенности не могут целиком объясняться экономикой; стало быть, марксистское учение проморгало их"[11] . И если само по себе все это еще не оформилось у основоположников марксизма в собственно этнические предрассудки /хотя ряд характерных признаков уже прослеживается/ , то в руках умелых демагогов /таких, как Розенберг и Геббельс/ вполне могло быть использовано для рационализации уже имеющейся негативной этнической предубежденности массового сознания народа, где идеи социализма были бы традиционно сильны. В Германии нацистского периода, например, этого не было сделано, на наш взгляд, лишь по нескольким причинам : во-первых было много и других аргументов, во-вторых из-за патологической ненависти-предрассудка против большевизма, олицетворявшего для нацистов конкретных политических врагов, в-третьих, из-за простого невежества, незнания конкретных работ. Для иллюстрации приведем лишь наиболее выразительные цитаты из этих работ: "Австрийские славяне - привески либо немецкой, либо венгерской нации, и практически ничего другого собой не представляют"[12]; ":ненависть к русским была и продолжает еще быть у немцев их первой революционной страстью; со времен революции к этому прибавилась ненависть к чехам и хорватам, и только при помощи самого решительного терроризма против славянских народов можем мы совместно с поляками и мадьярами оградить революцию от опасности"[13]; панславизм "ставит Европу перед альтернативой: либо покорение ее славянами , либо разрушение навсегда центра его наступательной силы -России"[14] .

На момент религиозности в марксизме обращает внимание и Н.Бердяев : "Марксизм не есть только наука и политика, он есть также вера , религия"[15]. В то же время своеобразие бердяевского подхода заключается в том, что он тесно увязывает религиозность в большевизме с национальным аспектом, в частности, с "русской идеей". Различая марксизм "классический" и "тоталитарный ", к последнему Бердяев относит большевизм, который воспринял "прежде всего не детерминистскую, мифотворческую, религиозную сторону, допускающую экзальтацию революционной воли "[16] .

Отход от марксизма в большевизме Н.Бердяев связывал с конкретной национальной идеей - "русской идеей", по существу являющейся идеологической концепцией национализма, понимаемом в более широком смысле, чем только имеющим оттенок враждебности по отношению к другим нациям. Национализм по своей природе , проявлениям - многомерное явление. Это не только идеология, но и определенное политическое движение, и принцип, лежащий в основе определенных теоретических концепций, наконец просто специфический образ мировосприятия. Отсюда и различные подходы при попытке определить это понятие. Для одних национализм - иллюзорная форма сознания, содержащая к тому же момент политизации: "Дело политиков и экспертов - освобождение грядущего правового государства от великой лжи национальной идеи: Единственный путь избежать насилия - это деэтнификация государственного устройсва и деполитизация национальных отношений "[17]. Другие менее категоричны в оценках, хотя и отмечают также момент иллюзорности : "У человека должна быть национальность, как у него должны быть нос и два уха. Все это кажется самоочевидным, хотя увы это не так. Но то , что это поневоле внедрилось в сознание как самоочевидная истина, представляет собой важнейший аспект или даже суть проблемы национализма"[18]. Третьи, вообще, воздерживаясь от определения "истинности" или "ложности" национализма, делают акцент на его функциональном характере. Так, И.Горвиц считает,что национальная идеология - это соединение истинного и ошибочного знания, оправдание революционного или реакционного интересов и позиций в политической жизни, рационализация иррациональных форм социальной и психологической мотивации". И, наконец, национализм как политическое движение, считает Г.Смит, "оказался мощной силой, он преодолевает социальное расслоение,- это поиск единства, а не рациональности, базирующейся на равных правах"[19] .

Разумеется, мы выбрали те определения национализма, которые ближе к теме нашего исследования, стараясь показать, что в ряде признаков предрассудочный аспект имплицитно содержится в них, будь то предубежденно преодоленческое отношение, соотношение "истинности" и " ложности" или противопоставление рациональности, рационализация иррационального.

Известно,что идеология большевизма в национальном вопросе всегда называлась, по крайней мере им самим, интернационализмом, а не национализмом. Здесь мы считаем уместным прибегнуть к бердяевскому пониманию "русской идеи", согласно которому интернационализм - это есть перевернутое "русское мессианство", а на место "Москвы - Третьего Рима " приходит III Интернационал. В то же время, мы далеки здесь от отждествления "русской идеи" с великорусским шовинизмом. Последний лишь может являться одним из возможных, извращенных вариантов этой идеи, причем полностью не выводимым из нее. Поэтому,считая возможным согласиться с такой /бердяевской/ трактовкой интернационализма, на наш взгляд, необходимо оговорить ряд существенных моментов, не укладывающихся в схему : " русское мессианство" - "интернационализм". Во-первых , интернационализм имеет и самостоятельное значение , уже в силу того , что отражает объективную тенденцию интернационализации как явления не только сознания, но и всей общественной жизни. Во-вторых, идея интернационализма возникла не на русской почве /имеется ввиду ее концептуальное оформление/. В-третьих, интернационализм действительно противостоит в некоторых случаях открыто национализму как проявлению национального эгоизма. То есть , как национализм, так и интернационализм могут иметь двойственное значение.

Религиозный и национальный факторы сыграли свою незаменимую роль в победе большевиков, которые воспользовались, надо полагать, сами не осознавая этого,"русским мессианством, всегда остающимся, хотя бы в бессознательной форме, русской верой в особые пути России: Народная душа легче всего могла перейти от целостной веры к другой целостной вере, к другой ортодоксии, охватывающей всю жизнь"[20]. Предрассудки явились эмоциональной и иррациональной формой удовлетворения потребности народных масс в вере и символах, управляющих жизнью, потребности в поиске единства, а не рациональности, формой осуществления "мессианской идеи". Причем скрытый национализм, понимаемый в широком и глобальном масштабе, позволил большевикам встать выше рядовых и явных этнических предубеждений и привлечь тем самым на свою сторону многочисленные этнические меньшинства.В то же время ярый антисемитизм и пренебрежение к "инородцам" у некоторых видных представителей Белого движения во многом способствовали его дискредитации.

Прослеживая трансформацию "русской идеи" в трех поколениях славянофилов, известный специалист по этой проблеме А.Л.Янов отводит особое место взаимосвязи национализма и религиозности как характерной черты и особого фактора в историческом развитии России на протяжении всего прошлого и значительной части нынешнего столетий. Он считает, что идеология политического идолопоклонства была не менее реальным фактом русской культурной жизни в 1830-е годы, нежели в 1930-е. В самодержавной царской России "механизм официального национализма был устроен коварно. Триада "православие,самодержавие и народность" искусно переплетела деспотизм с религией , реакцию с патриотизмом, крепостное право с нацинальным чувством"[21].

В начале ХХ века, после двух попыток преобразования общественного строя / революции 1905-го и февральская 1917-го годов/ Россия фактически стояла перед альтернативой :"Какая из двух экстремистских утопий , левая или правая, коммунистическая или фашистская, выиграет титаническую борьбу за право стать идеологией новой русской контрреформы"[22]. Именно в этом конкретном историческом эпизоде предрассудки сыграли заметную роль. Динамичная, вооруженнная ленинской, политически чрезвычайно гибкой тактикой "утопия левого экстремизма", не отягощенная "барскими" и узконационалистическими предрассудками, несшая в себе и находившая в них отклик в массах предрассудки классовой ненависти, обещала и , хотя и на короткий срок , смогла дать России то, чего не смогла даже обещать "утопия правого экстремизма" , не избавившаяся от имперской амбиции довести войну до "победного конца", Сюда же уместно добавить замечание по этому поводу Н.Бердяева о том, что русский народ "не имел буржуазных предрассудков и не поклонялся буржуазным добродетелям и нормам"[23] .

Националистические предрассудки во многом явились одним из существенных факторов, помешавших правому экстремизму реально оценить политическую обстановку, помешавших понять , что решение земельного вопроса было тогда несомненно важнее в крестьянской России, чем , скажем, решение " еврейского вопроса", пусть даже " окончательное".

Сегодня в российских средствах массовой информации довольно часто слышатся предостережения против угрозы фашизма. Безусловно, такие опасения имеют под собой реальную почву, так как налицо политическая нестабильность, ухудшене жизненного уровня большинства людей, социальная напряженность как следствие. Но предостережение это актуально не только применительно к Росии. Распад СССР, который удовлетворял национальные амбиции и, казалось бы, должен был привести к снятию напряженности в национальном вопросе, в то же время показал , что эти амбиции далеко не везде связывались с демократическими преобразованиями. Обострилась проблема этнических меньшинств, но уже внутри вновь образовавшихся суверенных государств. Формы дискриминации по этническому признаку стали боле жесткими и открытыми. Идеология национализма присуща многим политическим группам в бывших союзных республиках. Эти группы , а где-то и партии, претендуют на то, чтобы именоваться соицал-демократическими. Но ничего реального за подобными претензиями, как правило, не стоит. Дело в том, что для , так сказать, нормальной социал-демократии второй половины ХХ века /имеется в виду западный тип/ идея национализма в принципе чужда. Западные социал-демократы стоят на позициях интернационализма, интеграции социальных и национально-этнических групп, в качестве приоритетных выдвигают, а главное, следуют им на деле, обшечеловеческие ценности. Поэтому в значительной степени правы те исследователи, которые отмечают в этой связи, что природа "национальной социал-демократии" предстает отнюдь не демократической, а скорее национал-социалистской, "аналогичной той , которая была присуща итальянскому фашизму и германскому нацизму"[24] . Новая национальная мифология, обнаруживая совпадение с задачами карательной идеологии , теснит приоритетное значение личностного: "Человек, выбираясь из -под гусениц Класса, попадает под колеса Нации"[25] .