Ковалева О.В.
Реформаторское казачье движение для российского общества 90-х годов стало новым социально-политическим явлением, потребовавшим дополнительных исследований как специфический сегмент истории Отечества. Острота и неоднозначность проблематики вызвали широкие дискуссии, во главу угла ставящие вопрос о месте и роли казачества в современной России, о правовом статусе казачьих объединений.
Cовременное казачество с самого начала настойчиво изъявляло желание играть роль самостоятельного субъекта в политике, извлекая свой интерес из взаимодействия с государственными институтами и политическими партиями, с субъектами Российской Федерации и странами ближнего зарубежья. Ситуативность поведения казачества в установлении взаимовыгодных отношений с государством определила и импульсивность, непоследовательность государственной политики по отношению к казачеству. Стремление государства в лице исполнительной власти осуществить политику “социализации” казачества, то есть юридически оформить его сословность, очевидна и безальтернативна с прагматичной точки зрения. Столь же очевидной является необходимость учитывать влияние этнического компонента казачьей идеологемы, особенно в регионах межнационального обострения.
Отношение казаков к некогда дружественным соседям – северо-кавказским народностям, калмыкам, бурятам, украинцам, казахам и т.п. в корне изменилось. Причиной тому, в немалой степени, послужила активизация процессов миграции из регионов межэтнической напряженности и оттока населения с приграничных территорий. Казаков возмущало хозяйское поведение “беженцев” на родной земле. Не редки случаи самостоятельного, без привлечения милиции и структур охраны правопорядка, решения казачеством возникающих проблем с инородцами.
Казаки, в тех регионах, где они сами являлись национальным меньшинством (например, в Кизлярском районе Дагестана доля казачьего населения не превышала 12-15 %), проявляли гораздо больше терпимости и осторожности, в том числе и к некоторым инициативам со стороны исполнительных властей.
К примеру, кизлярские казаки достаточно сдержанно отнеслись к попыткам руководства России ускорить процесс становления казачества прежде всего как [c.44] служилого сословия. Будучи еще слабым организационно и политически, при форсированной милитаризации нижне-терское и гребенское казачество оказалось бы в абсолютной изоляции по отношению к другим этносам северо-кавказского региона. По мнению многих казаков, главная цель казачьего "ренессанса" должна была состоять не в спешном формировании полков, а в восстановлении той социально-экономической среды, которая, собственно, и способна возродить казачество как таковое.
Обращает на себя внимание лексика казачьих информационных сообщений. Даже добрососедские отношения устанавливаются по законам военного времени и в форме военного союза. И это не случайно: на общем фоне силовой конкуренции за перераспределение жизненных ресурсов, включая территориальные споры как форму борьбы за жизненное пространство, казачество интуитивно мобилизовало и активно эксплуатировало военную составляющую собственной идеологии. Предупреждающая агрессия казаков – ни что иное, как способ выживания любого многовалентного социума. Тем более что право на этничность приходится доказывать постоянно и не всегда это получалось убедительно.
Смешение в умах казачества заложено было изначально: процесс возрождения, в их понимании, подобен снежной лавине. Требования возмещения морального и материального ущерба казачеству за период советского геноцида подкреплялись требованиями возрождения традиционных войсковых структур и наделения их всеми соответствующими правами и обязанностями. Но чем жестче были требования казаков, тем упорнее становилось сопротивление государства; чем упорнее сопротивлялась власть, тем агрессивнее и несговорчивей было казачество. Взаимное недоверие нейтрализовывало любые позитивные начинания с обеих сторон.
Существовал еще один аспект казачьей проблемы, которому следовало бы уделять пристальное внимание: международный. Казаки оказывались в большинстве “горячих точек” не только на территории России и стран ближнего зарубежья, но и далеко за их пределами. К принципам казачьей солидарности, как к ничему другому, лучше всего подходит лозунг: один за всех и все за одного. Поэтому участие хотя бы одного казака в вооруженном конфликте тотчас “встряхивало” многие войска. Казачьи газеты публиковали призывы атаманов, стариков и ветеранов боевых действий к объединению, требовали вооружиться и спешить на помощь, объявляли ультиматумы правительствам, президентам и противникам.
Подтверждено участие казаков в вооруженных конфликтах и гражданских войнах в Таджикистане, Приднестровье, Абхазии, Югославии. Конечно, воевали там одиночки, специально казачьи войска в конфликты не ввязывались, ибо это означало бы прежде всего конфликт с российским законодательством. Но моральное одобрение казачества было на стороне волонтеров.
Реальная опасность для государства возникала тогда, когда "казаки, как народ славянск
Казачьим обществам на иноэтнических территориях чаще всего отводили роль этнокультурного образования, своеобразного российского "анклава", лишенного государственной поддержки. Не могло быть и речи о создании казачеством стран СНГ военнизированных формирований. При этом казаки-соседи не оставляли столь сложные ситуации без своих комментариев. [c.45]
К сегодняшнему дню казачество и без того уже превратилось в политическую организацию. Противоречия между провозглашавшимся принципом “Мы – народ, и восстановиться в правах – единственное наше заветное желание!” и собственно выдвигаемыми казачьими лидерами требованиями, откровенно политического толка, а равно и все поведение казаков приводили к мысли о “вырождении” казачьей идеи. Атаманы ввязывались в выборы и благополучно их проигрывали, заключали договоры о сотрудничестве с партиями и не замечали, как все больше и больше превращались в декоративное украшение, лубочную картинку. Политика вытравила лучшее и разочаровала лучших. “Если же то, что мы называем сегодня “возрождением казачества”, – пишет П.Ткаченко, – можно поворачивать как угодно и чаще не во благо людей, а с целью нагнетания обстановки в обществе, его надо или поставить на законную основу, или прекратить вообще. Достаточно уже за эти годы из трагедии казачества, из трагедии дедов наших делали фарс...” (Ткаченко П. Казаки ли митингуют?.. // Патриот. – 1996. – № 12) Мнения, подобные вышеизложенным, можно слышать все чаще и чаще. Современное движение казачества принимало столь уродливые формы, что стало чужим даже самим казакам.
Политические переговоры отнимали массу времени. Казачество на местах приспосабливалось к реалиям гораздо эффективнее, чем казачьи лидеры или те, кто брал на себя миссию вербализации “казачьих потребностей”.
При этом огромную роль играла характерная для казачества ретроспективность ценностных ориентаций, что непосредственно влияло на восприятие современных реалий в политической, хозяйственной сферах и, что очень важно, в области межнациональных отношений.
Одна из самых характерных черт психологии казачества на данном этапе организационного развития – применение исключительно этнических критериев для оценки фактов и событий обыденной жизни и уголовной хроники. С наибольшей наглядностью это проявляется в отношениях с мигрантами из республик Северного Кавказа и Закавказья.
Вместе с тем, необходимо отметить, что резко националистические высказывания со стороны казачества встречаются редко. Особенно осторожны так называемые “реестровые” казаки, поскольку любой их демарш в сфере межэтнических отношений может быть оценен как политическая деятельность, что вступает в противоречие с действующим законодательством Российской Федерации, регламентирующим основы государственной службы.
Отметим, в условиях моделирования этногеополитической и этносоциальной системы на примере современного казачества сохранение его “этнической” (этнокультурной) особенности возможно только в условиях активного стимулирования сферы культурного сосуществования с соседними этносами на равных паритетных началах. Создание структур типа “национально-культурной автономии” в форме общественных объединений доказали свою неэффективность, и представляется нецелесообразным закладывание именно такого рода автономий в качестве основы государственной концепции национальной политики, разработанной и принятой Правительством РФ в 1996 году, и применение данных подходов к урегулированию “этнической” проблемы казачьего “возрождения”. [c.46]
Общее недопонимание и растерянность при решении казачьей проблематики привели к тому, что, трансформируясь во времени, казачья идеологема не только не увеличила свой позитивный потенциал, но и наоборот – практически утратила его.
В системе государственных институтов для современного казачества не находится места. Нет никаких оснований для восстановления специфических условий хозяйствования и социального уклада казачьей жизни.
Перспективы правового определения современного казачества в качестве сословия выглядят не слишком оптимистично, так как негативный опыт общения казаков с властью провоцирует стагнационное отношение последней к самой проблематике, а привычка казаков действовать методами ультиматумов и шантажа (может быть, и единственно надежными в сложившейся ситуации) превращает их в марионетку политических игр власть имущих.
Кроме того, отсутствие целостной сословной системы и базисных к ее формированию оснований в современной России делают невозможным и бесперспективным оформление казаков в качестве сословия.
Текущая политика “огосударствления” казачества уничтожает самые основы казачьей самобытности, свидетельствует о дезактуализации претензий казаков на статус самобытной народности, и при дальнейшем развитии данного направления казачество утратит свои позиции в общественно-политической жизни России.