Кавказская политика России в первой половине XIX века

Преподаватель: Савва Елена Владимировна

Отделение политологии

Кубанского Государственного университета

Студент первого курса ОЗО Гулин Александр Сергеевич

Контрольная работа:

«Кавказская политика» России

в первой половине XIX века.

Работу проверил: Савва Е.В.,
преподаватель кафедры политологии

Краснодар

2001 год.

Стр.№ 2 3 3 3 8 12 18 18

Содержание:1. Введение. --------
2. Основная часть. --------
2.1. Внутри- и внешнеполитическое положение России в начале XIX века.
2.2. Альтернативные варианты «Кавказской политики».
2.3. Реальное развитие событий. --------
2.4. Кавказская бюрократия. --------
2.5. Человеческий фактор. --------
2.6. Выгоды России от покорения Кавказа.
3. Заключение. --------

Библиографический список используемой литературы.

Часть 1. Введение.

На улице XXI век, но проблема общения народов, находящихся на разных этапах общественного развития, поныне остается актуальной. В Чечне идет война с бандитами, гибнут солдаты и мирные жители. Человек так устроен, что никому не хочется умереть раньше времени. Нас всегда будет волновать вопрос: как сохранить жизнь себе и своим близким. Если взвешенно проанализировать причины, возможно открыть наилучший выход из любой ситуации.

Цель данной работы – уяснение особенностей политики[1]
большого развитого государства и малого отсталого народа на примере покорения Кавказа Российской Империей в первой половине XIX века.

Главной задачей нам представляется возможно более детальный разбор причинно-следственных связей, приводящих к тем или иным политическим последствиям. Особенно интересным видится технология подбора кадров - руководителей, военачальников, для достижения целей, поставленных политическим руководством страны, и влияние личностей на ход политического процесса.

Основным источником информации послужил №1-2 журнала «Родина» за 2000 год. В нем множество статей посвящено истории покорения Кавказа со времени царствования ЕкатериныII до конца XX века. Исходного материала достаточно для составления реалистичной картины в пределах выбранной темы. Научные звания авторов вселяют уверенность в их компетентности, а сноски и список используемой литературы говорят о большой работе, проведенной при подготовке к публикации.

В ходе исследования сложилась следующая структура данной работы:

1. Краткое описание положения России начала XIX века.

2. Возможные пути «кавказской политики».

3. Реальный ход событий.

4. Кавказская бюрократия.

5. Человеческий фактор в процессе воплощения политических решений.

6. Влияние Кавказской войны на внутри- и внешнеполитическое положение России.

7. Уроки истории.

Часть 2.1. Внутри- и внешнеполитическое положение России

в начале XIX века.

Россия начала XIX век с дворцового переворота. Ночью с 11 на 12 марта 1801 года заговорщики убили Павла1. Престол занял его старший сын Александр. С Александром связано понятие «аракчеевщина», возникшее при организации военных поселений. На всем протяжении царствования Александра1 велись разговоры об освобождении крестьян, но опора государственной власти на помещиков не позволила идти на непопулярные меры. При этом внутренний и внешний долг правительства возрастал, а многочисленные войны и содержание пятисоттысячной армии тяжелым бременем ложились на бюджет страны. С приходом в 1825 году нового царя Николая1 коренных изменений не произошло. Намек на реформирование системы государственной власти воспринимался как угроза государственности. Чистка университетов с отдачей под суд лучших преподавателей очень напоминает коммунистические чистки. Все это свидетельствует о постоянном страхе царей потерять власть. При этом росла территория страны и правительство прикладывало много усилий для развития присоединенных территорий. После вхождения Грузии в 1801 году в состав Российской Империи и победы в русско-иранской войне 1804-1813 гг. Россия начала покорение Кавказа, что привело к «Большой кавказской войне».

Часть 2.2. Альтернативные варианты «кавказской политики».

В 20-е годы видный общественный деятель Мордвинов упоминал о пользе для экономики России развития торговых связей со странами Востока, через Черное море и Кавказ. Так, в 1824 г. он составил записку «Взгляд на торговлю Черного моря». Мордвинов писал, что при осложнении обстановки на Ближнем Востоке в связи с Восточным кризисом реальную возможность приобретают торговые пути на Восток через Крым и Кавказ: «Чрез Тифлис и Рион (древний Фазис), чрез Батум, Россия при нынешнем мире с Персией может переменить направление сей торговли, и крымские и одесские купеческие домы будут управлять ее жребием». В этой записке он снова возвращается к мысли о «завоевании «Кавказа путем развития экономических связей, более тесного вовлечения его в общероссийский рынок: « Жителей Кавказа считается до трех миллионов, полагая все их народы. Они известны своими воинственными свойствами, сановитостью и ловкостью. Торговля и размножение вкусов и надобностей их легче покорить может, нежели дикая война, которая не много прибавит к лучам нашей славы, затмившей прошедшие века».[2]
Возможно, были и другие варианты развития кавказских событий, но отдаленность Кавказа от Санкт-Петербурга и множество других нерешенных проблем привели к военным действиям как самому примитивному способу покорения другого народа.

Часть 2.3. Реальное развитие событий.

«Историки не могут договориться о дате начала Кавказской войны, также как политики не могут договориться о дате ее окончания. Само название «Кавказская война» является настолько широким, что позволяет делать шокирующие заявления о ее якобы 400-летней или полутора вековой истории. Даже удивительно, что до сих пор не принята на вооружение точка отсчета от походов Святослава против ясов и касогов в Х веке или от русских морских набегов на Дербент в IX веке. Однако, даже если отбросить все эти явно идеологические попытки «периодизации», число мнений весьма велико. Именно поэтому многие историки сейчас говорят о том, что на самом деле было несколько кавказских войн. Они велись в разные годы, в разных регионах Северного Кавказа: в Чечне, Дагестане, Кабарде, Адыгее и т. п. Их трудно назвать русско-кавказскими, поскольку горцы участвовали с обеих сторон. Однако, сохраняет свое право на существование и ставшая традиционной точка зрения на период с 1817 (начало активной агрессивной политики на Северном Кавказе присланным туда генералом А.П. Ермоловым) по 1864 год (капитуляция горских племен Северо-западного Кавказа) как на время постоянных боевых действий, охвативших большую часть Северного Кавказа. Именно тогда решался вопрос о фактическом, а не только формальном вхождении Северного Кавказа в состав Российской империи: Быть может, для лучшего взаимопонимания стоит говорить об этом периоде как о Большой Кавказской войне. (…) Вдоль Кубани и Терека в конце XVIII века проходила погранич­ная линия России. Ее охраняли селившиеся здесь с XVI века казаки, усиленные несколькими крепостями (такими, как Кизляр — с 1735 года, Моздок—с 1763-го) и укреплениями. Сложившаяся пограничная (так называемая Кавказская) ли­ния мало напоминала в то время привычные для обыденно­го сознания линии непроходимых «контрольно-следовых по­лос». Это было куда больше похоже на «фронтир» между ин­дейцами и переселенцами в Северной Америке. Современ­ные историки называют такую границу «контактной зоной», поскольку она не столько разделяла, сколько соединяла две различные цивилизации. Культурные контакты, в том числе создающиеся родственные связи, создавали на протяжении веков не разрыв, а скорее шов между культурами и цивилизациями. (…) Несколько мирных догово­ров, венчавших русско-турецкие и русско-персидские войны конца XVIII — начала XIX века проясняют международно-правовую ситуа­цию в регионе. По урегулировав­шему русско-персидские отноше­ния Гюлистанскому мирному дого­вору 1813 года «шах навечно при­знавал за Россией Дагестан, Грузию, ханства Карабахское, Ганжинское (Елисаветпольской провинции), Шекинское, Ширванское, Дербентское, Кубинское, Бакинское, ...значительную часть ханства Талышинского». Более того, к этому времени сами правители Северо-восточного Кавказа признали владычест­во России. Совсем недавно, впервые за 183 года, опублико­ваны документы о вступлении в 1807 году в подданство Рос­сии и чеченцев (некоторые чеченские общества начали при­нимать русское подданство еще в XVIII веке). Последняя русско-персидская война 1826—1828 годов не привела к из­менению международного статуса Северо-восточного Кав­каза. Владетели Дагестана получили российские воинские чины (вплоть до генеральских) и денежное содержание от императора (до нескольких тысяч рублей в год). Подразуме­валось, что их служба будет заключаться не только в участии в военных действиях России, но и в поддержании законного порядка на подвластных им территориях»[3]
.

С помощью различных ухищрений правительство старалось подчинить народы, далеко отстоящие от культурного уровня европейской цивилизации. Другие традиции, иное восприятие реальности и необычная для европейца трактовка местными жителями происходящих событий не приводили к желаемым результатам. Процветали грабежи и работорговля – традиционные способы заработка коренных жителей. Не найдя другого способа остановить противозаконные действия, генерал Ермолов, первый кавказский наместник, начал предпринимать карательные операции против горцев.

Причина поведения горцев в их особом менталитете. «При принятии на себя каких-либо обязательств относительно России горские владетели руководствовались не принципами европейского международного права («договоры должны соблюдаться»), а принципами мусульманского. Его нормами было то, что «любой международный договор, заключенный с неверным государством, может быть нарушен владетелем мусульманского государства, если это нарушение приносит пользу этому государству» и «клятва в отношении неверного не имеет обязательной силы для мусульманина». Кроме того, многие горцы и горские общества не ощущали себя подданными своих феодальных правителей и признавали их главенство «по праву сильного». Для них вообще было непонятно, почему нужно менять уклад жизни в связи с чьими-то договорами. Подчинение Черкесии русскому царю объяснялось горцами по понятной им логике. «Странно, — рассуждали они, — зачем же русским нуждаться в
наших горах, в нашей маленькой земле? Им, наверно, негде жить...» Как подчеркивал еще в XIX веке ге­нерал-историк Н. Ф. Дубровин, от­сутствие достоверных сведений об особенностях быта горцев «вело ко многим ошибкам, имевшим не­благоприятные и серьезные по­следствия».[4]

«В 1816 году командиром Отдельно­го Грузинского (с 1820-го — Кавказского) корпуса и управляющим гражданской частью в Грузии, Аст­раханской и Кавказской губерниях (фактически наместником) был назначен генерал А. П. Ермолов. Он был одним из тех, кто понял, что на территории, где кончает­ся власть Христа и русского императора и начинается власть Аллаха и местных правителей, нормы европейского между­народного права не действуют. Надежды его предшествен­ников на «дипломатическое» разрешение частых конфликтов на территории Северного Кавказа (набеги, похищения офи­церов ради получения выкупа, угон гражданского населения для продажи в рабство) не оправдывались. Выяснялось, что местные владетели не обладают достаточной властью, авто­ритетом, а зачастую и желанием препятствовать обычным для того времени ремеслам горцев. Многие вообще относи­лись к жалованью русского царя скорее как к дани. К 1817 году Ермолов принял решение перейти к активным действиям, по установлению жесткого контроля над ситуацией на Север­ном Кавказе. Фактически он стал действовать по тому же «праву сильного», которое, как ему казалось, признают в Азии наиболее авторитетным. Из представителя европей­ского государства Ермолов все больше становился восточ­ным правителем с большой военной дружиной. Как заметил один историк, «Ермолов покорял Кавказ, Кавказ покорял Ер­молова».

Ермолов принял твердое решение жестоко наказывать не только «разбойников» и тех горцев, которые их покрывают, но и тех, кто не ведет с ними борьбу. Ермолов начал военно-экономическую блокаду Северного Кавказа, выселяя «не­мирных» горцев с плодородных равнин, прорубая сквозь дремучие чеченские леса просеки, позволявшие свободно перемещаться войскам, и продвигая пограничную линию в глубь территорий горцев. Именно перенесение погранич­ной линии от станицы Червленой к самым подножиям гор к реке Сунже, с основанием там крепо­сти Грозной, а также разрешение пре­следовать совершающих набеги черке­сов за пограничную реку Кубань (1818) считается началом почти полувековой Большой Кавказской войны. На протя­жении 1818—1820 и 1825—1826 годов Ермолову пришлось лично возглавлять «умиротворение» горских правителей — подданных России, поднявших ряд вос­станий в Чечне и Дагестане. Жестокость Ермолова в отношении непокорных гор­цев принесла ему имена Ярмул (дитя со­баки) и Ер-мулла, которые запомнились надолго. В 40-е годы аварские и чечен­ские жители могли заявить русским ге­нералам: «Вы всегда разоряли имущество наше, жгли деревни и перехватывали людей на­ших...»[5]

Очень интересна организация государственности горских народов в момент противостояния русской армии. Только организованное войско, сильная государственная система могли противостоять большому государству – России. Как следствие, возникает горская государственность со своей бюрократической машиной, организованным войском с соответствующей иерархией и символикой. Также развились духовные идеи, позволившие горцам объединиться для борьбы за независимость своей родины.

«Активная и жесткая политика Ермолова вызвала подъем религиозного движе­ния, особенно на Северо-восточном Кавказе. Те религиозные деятели, кото­рые призывали к вооруженной борьбе за установление шариата и отказ от вла­сти «неверных» и признавших ее мест­ных правителей, стали получать все большую поддержку в народе. Возникло религиозное движение, позже получив­шее название «мюридизм». Уже в 1824 году в Чечне выступил бывший поручик русской службы Бейбулат Теймазов (Таймиев), якобы сопровождаемый имамом, видевшим Пророка и слышавшим голос Аллаха (конечно, призывавший к войне с «неверными»). Вскоре после его поражения в Аварии был провозглашен имам Дагестана Кази-Мухаммед (Кази-Мулла). Его сторонники, поначалу немногочисленные, вели борь­бу прежде всего против местных правителей — аварских ха­нов. И лишь когда русские войска выступили в защиту при­знанных императором и подписавших с ним договор прави­телей Дагестана, началась борьба и с Россией. Примерно с 1830 года Кази-Мулла начал совершать нападения на рус­ские крепости. Он погиб в 1832 году в бою за родной аул Гимры, когда сюда, в отместку за опустошительный набег на Кизляр, пришел сильный отряд русских войск с дагестански­ми союзниками.

Место Кази-Муллы занял новый имам, Гамзат-бек. Он штурмом взял столицу аварских ханов Хунзах, уничтожил почти весь род аварских ханов и был за это убит в мечети по праву кровной мести (заговором руководил известный Хаджи-Мурат). На смену Гамзат-беку пришел знаменитый Ша­миль. Он продолжил расправу с феодальными правителями Дагестана, но пытался при этом обеспечить нейтралитет русских. В горном Дагестане установилось двоевластие, причем сторонники Шамиля еще не имели большинства в горских обществах. Русские войска вновь организовали несколько экспедиций против Шамиля и дважды — в 1837 и 1839 годах — разоряли его резиденцию на горе Ахульго. Последняя победа над Шамилем казалась окончательной».[6]

Также интересным, на наш взгляд, представляется система взаимоотношений между самими горцами во время противостояния с Россией. Они не только устраивали набеги и засады русским, но и активно выясняли отношения между собой. Видимо, это обычное поведение народа, находящегося на низком уровне социального развития, еще не вышедшего из первобытного, «дикого», состояния.

«Новой критической точкой в истории Большой Кавказской войны можно считать 1840 год. В этом году горцы Северо-западного Кавказа начали решительные действия против русских укреплений на Черноморском побережье, взяв штур­мом и уничтожив вместе с гарнизонами четыре из них. При защите укрепления Михайловского рядовой Архип Осипов взорвал себя вместе с пороховым погребом и штурмую­щими укрепление горцами; он стал первым русским солда­том, навечно зачисленным в списки части.

В том же 1840 году Шамилю удалось объединить вос­ставших горцев Чечни со вновь признавшими его власть да­гестанцами. В течение нескольких лет феодальная знать гор­ного Дагестана была изгнана, уничтожена или признала вер­ховенство Шамиля (как, например, Хаджи-Мурат и Даниял-бек). Под властью имама Шамиля оформилось «государство нового типа» — основанный на законах шариата имамат. Ша­миль проявил себя суровым и мудрым политиком и умелым полководцем. Найденная им стратегия борьбы с русскими экспедициями стала приносить заметные успехи. Шамиль отошел от практики лобовых столкновений и обороны укре­пленных аулов до конца. Его союзниками были неожидан­ность и гибкость, а также превосходное знание местности. Карательные экспедиции русских отрядов стали попадать в засады, подвергались неожиданным нападениям, а горцы очень быстро уходили от навязываемых сражений. Крупней­шим поражением стратегии «карательных экспедиций» был поход нового кавказского наместника М. С. Воронцова на столицу Шамиля Дарго. Эта экспедиция 1845 года, прове­денная по личному требованию Николая I, напоминала насту­пление Наполеона на Москву или англичан на Кабул (1839 - 1841). Шамиль отказался от«генерального сражения», не стал оборонять Дарго, оста­вил его Воронцову, но во время наступления и тяжелого отступ­ления оказавшегося без запа­сов пищи русского отряда на­нес ему сокрушительный удар. Только русских генералов по­гибло четыре.

В 1846 году Шамиль попы­тался пробиться на Северо-западный Кавказ, однако в Кабарде был вынужден повернуть об­ратно. Все попытки имама объ­единить весь Северный Кавказ против России не имели успеха. Во многом это было связано с весьма равнодушным отноше­нием горцев к «истинному» исламу. Если эмиссары Шамиля и обладали определенным влияни­ем на Северо-западном Кавказе, то не в силу признания ме­стными горцами авторитета имама, а благодаря собствен­ным организаторским и полководческим дарованиям. Наи­более известный из них — Мухаммед Амин — сумел в конце 1840-х годов завоевать большой авторитет в племенах шап­сугов, натухайцев и абадзехов. Он обещал всем признавшим его власть крестьянам свободу от их феодальных владете­лей. Во время Крымской войны, в которой противники Рос­сии сделали большую, даже чрезмерную ставку на поддерж­ку горцев, Мухаммед Амин получил звание паши от турецко­го султана. Он лично вел переговоры о совместных действи­ях против России в Варне. Английские корабли привозили добровольцев из Европы — сражаться против России.»[7]

Так были востребованы и выдвинулись из среды горцев талантливые вожди, полководцы и дипломаты. Их грамотное руководство своим народом привело к длительному неповиновению завоевателям. Однако, в нашем мире нет ничего вечного. Народ уставал от войны, а русские солдаты и командиры учились воевать в особенных горных условиях, добивались все больших побед. Тактика ведения войны становилась грамотной.

«Уже в конце 1840-х годов стала проявляться усталость горских народов от войны. Многие горцы видели, что «государство справедливости», основанное Шамилем, держится на репрессиях, что многие наибы постепенно превращаются в новую знать, столь же заинтересованную в личном обогащении и славе, как и прежняя. Кризис в имамате был несколько приостановлен Крымской вой­ной, когда турецкий султан обещал Шамилю вос­становить господство истин­ной веры на всем Кавказе. Когда же Крымская война кончилась, турец­кий султан и его западные союзники быстро потеряли ин­терес к борьбе горцев.

Россия же научилась воевать в условиях гор. Большую роль сыграло перевооружение русской армии на нарезные ружья. Это значительно уменьшило потери, поскольку позво­ляло открывать огонь на поражение с весьма дальней дистанции. Выросло буквально целое поко­ление полководцев, «специали­зировавшихся» на боевых дейст­виях на Кавказе. Начальник лево­го фланга Кавказской линии Ни­колай Евдокимов, например, был солдатским сыном, начал службу при Ермолове и именно на Кав­казе прошел весь путь от рядо­вого до генерала. Новый намест­ник, князь А. И. Барятинский, продолжил политику, начатую в конце 1840-х годов Воронцо­вым. Он отказался от бессмыс­ленных карательных экспедиций в глубь гор и начал планомерную работу по строительству крепо­стей, прорубанию просек и пе­реселению казаков для освоения взятых под контроль территорий.»[8]

Так Русские постепенно все более покоряли Кавказ. Была собрана обширная информация о горских народностях, составлены карты местности. Русские лазутчики побывали глубоко в горах, что позволило командованию лучше ориентироваться в ситуации и хорошо подготавливать походы против горцев. Применялась и другая тактика.

«Для поощрения тех горцев (в том числе «новой знати» имама­та Шамиля) Барятинский получил от своего личного друга императора Александра II весьма значительные суммы. По­кой, порядок и справедливость, сохранение обычаев и рели­гии горцев на подвластной Барятинскому территории позво­ляли горцам делать сравнения не в пользу Шамиля. Имам стал терять сторонников, кольцо блокады подвластных ему территорий все сужалось, и в 1859 году третий имам был вынужден капитулировать».[9]

Особенной страницей явилось обустройство черноморского побережья. Горцы не хотели терять доходного работорговного промысла, процветавшего по всему побережью. До сих пор один из ее центров носит название Геленджик, что в переводе звучит как «могила молодых (незамужних) девушек».

«На Северо-Западном Кавказе Россия попыталась за­няться обустройством края сразу после получения на него прав от турецкого султана. В 1830 году новый «проконсул Кавказа», И. Ф. Паскевич, сменивший своевольного Ермоло­ва, разработал план освоения этого практически неизвестно­го русским региона путем создания сухопутного сообщения по Черноморскому побережью. Он надеялся справиться с этой задачей за год, совершенно не предполагая, что но­вые «подданные» императора Николая воспримут продвиже­ние русских войск как посягательство на их независимость. В результате западный «путь сообщения» между Приазовьем и Грузией стал еще одной ареной борьбы России и горцев. На протяжении 500 километров от устья Кубани до Абхазии под прикрытием пушек Черноморского флота и высаживае­мых десантов было создано 17 укреплений (фортов), гарни­зоны которых сразу оказались в постоянной осаде. Даже по­ходы за дровами превращались в маленькие военные экспе­диции. А если учесть, что коменданты запрещали местным жителям прибрежную торговлю с приходящими из Турции су­дами (в том числе хорошо развитую и прибыльную работор­говлю), причины противостояния станут еще более понятны­ми. Служба в гарнизонах была весьма тяжелой еще и в свя­зи с природными условиями. Нынешние «курорты Черно­морского побережья Кавказа» в то время считались местами гиблыми. Недаром сюда, «в теплую Сибирь», ссылали госу­дарственных преступников; офицерам, служившим здесь, выплачивали двойное жалованье.

(…) Вплоть до 1864 го­да горцы медленно отсту­пали все дальше на юго-запад: с равнин в предго­рья, с предгорий в горы, с гор — на черноморское побережье... Капитуляция убыхов в урочище Кбаада (ныне Красная Поляна) 21 мая 1864 года считается датой офици­ального окончания Кав­казской войны. Войну при­знали оконченной, но она никак не кончалась — от­дельные очаги сопротив­ления русским властям сохранялись до 1884 года.»[10]

Часть 2.4. Кавказская бюрократия.

Особенным явлением покорения Кавказа можно признать создание системы бюрократического управления. Описание кавказского чиновничества, его влияния на жизнь местных жителей – отдельная страница горной истории.

«Определение «настоящий кавказец» фигурирует в черновых записях графа И. И. Воронцова-Дашкова, кавказского наместника в 1905—1915 годах. Подбирая должностных лиц для службы в административно-чиновничьем аппарате, Воронцов-Дашков против фамилии каждой из кандидатур указывал на свойственные ей характерологические черты. И среди таких качеств, как порядочность, трудолюбие, толковость, твердость и пр., он называет: «настоящий кавказец». Автором этого определения следует считать М. Ю. Лермонтова, который еще в 40-х годах прошлого столетия употребил его в очерке «Кавказец», специально посвященном службисту на Кавказе.

Чиновничество приходило на Кавказ вслед за армией. Оно стало одним из каналов пополнения русского населе­ния на Кавказе. При этом понятие «русский чиновник», по­стоянно фигурировавшее в делопроизводственных доку­ментах, статистических источниках, литературе, не было однозначным, поскольку этноним «русский» как бы утра­тил свою функцию этнодифференцирующего признака. Он являлся теперь признаком политическим, отражал те перемены, которые произошли на Кавказе, и свидетель­ствовал о создании в крае иного административно-поли­тического устройства. Зиждилось оно на новом аппарате, чиновники которого рекрутировались в первую очередь из Петербурга, Москвы и других городов внутренних губерний России.

Из доклада главноуправляющего А.П. Ер­молова: «Несмотря на выгоды и преиму­щества, которые предоставлены определяющимся в Грузию, очень мало или, лучше сказать, никто из молодых людей хорошего поведе­ния ехать туда, особенно в должно­сти канцелярских служителей, не соглашается. В чинах титуляр­ных советников многие хотя и же­лают определиться в Грузию, дабы за приезд туда получить чин кол­лежского асессора, который в Рос­сии без аттестата или строгого ис­пытания в науках приобрести не­возможно, но и те не иначе реша­ются на сие, как с условием быть помещенными в канцелярию Главноуправляющего или при граж­данском губернаторе».

Ликвидация прежней системы управления сопровожда­лась введением русской администрации, вначале преи­мущественно из русских офицеров. Судопроизводство и делопроизводство велись на русском языке.

Поначалу правительство, не доверяя должностных постов представителям высших слоев коренного населе­ния, вынуждено было выписывать чинов­ников «из России». Но, как об этом свидетельствуют многочисленные фа­кты, возможность легкой наживы и бесконтрольного хозяйничанья на далекой окраине привлекли на Кавказ всякого рода авантюристов, нередко уже запятнанных различными злоупо­треблениями. Известный кавказовед А.Р. Фадеев, цитируя воспоминания одного из современников, писал: «Кавказ в то время был убежищем и сборным пунктом разных пройдох и искателей средств вынырнуть из грязи или из неловкого положения». Это являлось отличительной чертой кавказского чиновничества первых призывов, а отчасти было и следствием непопулярности гражданской службы в России того времени.

Но главной побудительной при­чиной службы на Кавказе была поощрительно-льготная система. За при­езд на Кавказ давался чин коллежско­го асессора, равный званию майора в военной табели о рангах, без обяза­тельного для остальной России экза­мена выплачивалось денежное пособие сверх жалованья и пр. Чтобы представить себе, какого рода был этот коллежский асессор, вспомните героя повести Н.В. Гоголя «Нос», ибо майор Ковалев и был как раз тем самым «кавказским» коллежским асессором. Легкостьпродвижения по службе являлась тем стимулом, который привлекал на Кавказ людей определенного сорта. Достаточно взглянуть на рапорты командира Отдель­ного Кавказского корпуса и главноуправляющего А.П. Ер­молова, чтобы понять, сколь серьезной была эта проблема, ибо русская администрация персонифицировала собой Россию. В результате требова­ний Ермолова был специально издан указ «Об отправлении канцелярских служащих из губернских правлений в Грузию, людей хорошего поведения,
и о непредставлении присылае­мых туда к производству в чины, не удостоверившись о их способно­сти к службе». Однако правительст­во не видело другой возможности привлечь на службу в кавказские края виновников гражданского и военного ведомств, как предоставление им разных льгот, и продолжало идти по прежнему пути. В законодательных актах льготные условия их службы именовались «преимуществами чиновников, служащих в Закавказском крае». По ходатайству кавказского наме­стника А. И. Барятинского был расширен контингент слу­жащих в кавказской администрации, к которым относи­лись правила о льготах. В процессе приобщения края к общегосударственной системе льготные правила рас­пространялись на служащих духовного ведомства, карантинно-таможенного, горного, учебного, ведомство Мини­стерства финансов, почтовых чинов­ников, а также военных, занимавших гражданские должности. Но при этом существовало одно непременное ус­ловие: каждый из прибывших на служ­бу в Закавказский край обязан был прослужить не менее трех лет, в про­тивном случае он должен был вернуть выданное ему пособие».

Количественному росту русского чиновничества на Кавказе в значитель­ной степени способствовало дальней­шее распространение на край обще­российской бюрократической систе­мы. Всякая новая административно-территориальная реформа приводила к разбуханию штатов. Правда, следует отметить усилия одного из наместни­ков — графа М.С. Воронцова — сокра­тить штаты гражданского управления. Он полагал, что необходимость при­влечения в край большого числа чи­новников из внутренних губерний поте­ряла свой первоначальный смысл, так как уже не ощущалось недостатка, как в об­разованных русских чиновниках, так и из туземцев. Одна­ко соображения наместника не нашли поддержки в цент­ральных правительственных ведомствах.

Обсуждение возможности пересмотра штатов при­няло затяжной характер, и привилегии службы на Кавказе, как правило, отстаивались местной властью с той же си­лой. Менялась лишь мотивировка».[11]

Отрицательной стороной российской специфики можно считать неспособность столичных управленцев разобраться в местных условностях. Нынешняя чеченская история тому лишнее подтверждение.

«Нельзя отказаться от искушения упомянуть, быть может, о незначительных, но весьма по­казательных фактах из жизни вели­кого князя Михаила Николаевича. Будущий кавказский наместник, се­ми лет от роду (в 1840 году), решил­ся вести дневник и буквально в пер­вых его строках записал: «После обеда мы играли в казаки и чечен­цы», в данном случае чеченцы — ана­лог разбойников. Даже у детей, чле­нов Императорского дома, на слуху были разговоры об идущей на дале­кой окраине Кавказской войне. В период наместничества у великого князя в 1863 году родился сын, и сча­стливый отец сообщил брату, импе­ратору Александру II, что малютка наречен именем Георгий, «по сокра­щенному Гиго (Грузинское наре­чие)». Мог ли думать кавказский наместник, что его сыновья, вырос­шие на Кавказе, в детстве мечтали остаться навсегда в Тифлисе. Как вспоминал его сын, великий князь Александр Михайлович, «наш узкий кавказский патриотизм заставлял нас смотреть с недоверием и даже с презре­нием на расшитых золотом посланцев из С.-Петербурга».

Российский монарх был бы неприятно поражен, если бы узнал, что пятеро его племянников строили на далеком юге планы отделе­ния Кавказа от Рос­сии». Таковы штри­хи, знаки того, как служба, как писали современники, «вы­ходя из бюрократи­ческой замкнутости на поприще гласно­сти», требовала «со­вершенно иным об­разом подготовлен­ных деятелей». В ча­стности, кавказский наместник великий князь Михаил Нико­лаевич для службы в военно-граждан­ской администрации отдавал предпочте­ние лицам русского происхождения, хотя и участие коренных жителей в управлен­ческом аппарате за­метно возросло. Свои позиции великий князь мотивировал многоликостью края, его полиэтничностью, языковой пестротой, разно­образием обычаев. Приводя доводы в пользу сохранения преимуществ службы в Закавказье, он писал, что, пока не произойдет «полное слияние окраин с империей» (а это была генеральная доктрина имперской политики в Рос­сии), привлечение чиновников будет оставаться насущ­ной необходимостью. В целом же определение статуса служащих на Кавказе было связано с пересмотром дейст­вовавших постановлений о преимуществах службы в от­даленных и малонаселенных краях империи.

Например, «в середине 50-х годов прошлого столетия чи­новники составляли 92,2% русского населения в горо­де Эривани, 100% — в Ордубате, без малого 100% -в Баку и т.д.

С известной долей коррекции мы можем судить о сег­менте чиновничества в городах Закавказского края по дан­ным Всероссийской переписи населения 1897 года. Удель­ный вес русских в составе личных дворян и чиновничества составлял более половины в Карской области (56,3%) и Ба­кинской губернии (52,0%), в Тифлисской — около половины (47,4%), Эриванской (44,0%), Кутаисской (31,0%) и Елисаветпольской(27,6%)».[12]

Таким образом, русские чиновники принесли на Кавказ новый уклад жизни, что явилось толчком к развитию кавказской цивилизации.

«По словам Лермонтова, «статские кавказцы редки: они большею частию неловкое подра­жание, и если вы между ними встретите настоящего, то разве только между полковых медиков <...> Статский кавказец редко об­лачается в азиатский костюм; он кавказец более душою, чем телом; занимается археологическими от­крытиями, толкует о пользе тор­говли с горцами, о средствах к их покорению и образованию. По­служив там несколько лет, он обыкновенно возвращается в Рос­сию с чином и красным носом».

Рассматривая отдельные стороны межэтнической диффузии и предпола­гая в данном случае влияние иноэтнического населения на материальную и ду­ховную культуру жителей городов За­кавказского края, необходимо признать ведущую роль русского гражданского чиновничества и военнослужащих.

Русский язык как государственный и язык делопроизводства и средства общения, черты европейского

быта проникали в города прежде всего через посредство чиновничества. Современ­ники оставили тому достаточно свиде­тельств. «Малочисленность русских, — отмечалось относительно города Кута­иси, — заменяется моральным влияни­ем... Главным орудием распростране­ния просвещения между туземцами служат русские чиновники, которые внесли в этот край начала европейской жизни, так что... большая часть высшего сословия туземного населения почти впол­не подражает русскому образу жизни, старается изучить русскую жизнь и русские обы­чаи». Примеры можно было бы умножить.

В контексте сказанного наи­более репрезен­тативным явля­ется пример рус­ских чиновников, служивших в гру­зинской админи­страции. Это был кружок лиц, объ­единенных об­щими убеждени­ями. Ведущее место занимал исполнявший должность на­чальника грузин­ской казенной экспедиции П. Д. Завелейский, соратник А. С. Грибоедова по созданию «Проекта учреждения Российской Закавказской компании». Входили в кружок занимавшие в грузинской адми­нистрации различные посты И. Н. Калиновский, В. С. Легкобытов (оба — сослуживцы Завелейского по Мини­стерству финансов), литератор В. Н. Григорьев. Последний был реко­мендован К. Ф. Рылеевым в члены «Вольного Общества любителей рос­сийской словесности», значительно расширившего круг его знакомств сре­ди литераторов — Пушкина, Языкова, Дельвига и будущих участников де­кабрьского восстания. Так случилось, что именно Григорьеву выдалось пер­вым из русских встретить на границе уАракса бренные останки Грибоедова. Перу Григорьева принадлежат грузин­ские очерки, а также «Статистическое описание Нахичеванской провинции» (СПб. 1833), которое было удостоено похвального отзыва в пушкинском «Современнике».

«Весь этот про­цесс, разложе­ние старых бы­товых форм и за­рождение ново­го уклада, пере­рождение внеш­них, архитектур­ных форм, вхож­дение в жизнь нового, чуждого местному эле­мента, русского чиновничества, новое приобщение к европейской экономике и культуре можно весьма отчетливо проследить по описа­ниям Тифлиса первой половины XIX века». Чиновничество на Кавказе было полярным. Здесь были, по выражению писателя В. А. Соллогуба, представ­лявшего при кавказской администра­ции времен М. С. Воронцова чиновни­чество Министерства финансов, чины гражданские, «сильно понагревшие себе руки», но при этом писатель от­мечал, что «общество русское, хотя тогда еще небольшое, было, тем не менее, в Тифлисе избранное, общест­во туземное... с каждым днем все более и более примыкало к нему». Прав­да, уже во второй приезд Соллогуба на Кавказ, по его мнению, там царила другая атмосфера. «В крае, — вспоми­нал писатель, — я позволю себе так выразиться, — уже завоняло Петер­бургом». Отчего у Соллогуба родилось такое четверостишие:

Не смею выразиться вслух,

Но мир войны не заменяет;

Здесь прежде был свободы дух,

Теперь чиновником воняет.

Вместе с тем в среде бюрократии складывался слой прогрессивно мыс­лящих людей. На подобный процесс, происходивший в среде бюрократии вентральной России, обратила внима­ние историк Л.Г. Захарова: «Либераль­ная бюрократия... формировалась в содружестве с либеральными общественными деятелями, литераторами, учеными». И далее Захарова делает следующее наблюдение: «Связь поддерживалась через личные контакты, общение в кружках, великосветских салонах и непосредственно в совместной службе».[13]

Изменение жизни приезжающих россиян будило творческие натуры. Горский дух свободы вполне подходил для брожения умов, кое привело к установлению интеллектуального общения просвещенных русских чиновников.

Из воспоминаний Гоголя: «Но между тем необходимо ска­зать что-нибудь о Ковалеве, чтобы читатель мог видеть, какого рода этот коллежский асессор. Коллеж­ских асессоров, которые получа­ют это звание за аттестаты, никак нельзя сравнивать с теми коллеж­скими асессорами, которые дела­лись на Кавказе. Это два совер­шенно особенные рода. Ученые коллежские асессоры... Но Россия такая чудная земля, что если ска­жешь об одном коллежском асес­соре, то все коллежские асессоры, от Риги и до Камчатки, непремен­но примут на свой счет. То же ра­зумей о всех званиях и чинах. Ко­валев был кавказский коллежский асессор. Он только два года состо­ял в этом звании и потому ни на минуту не мог его позабыть; а чтобы более придавать себе благородства и веса, он никогда не называл себя коллежским асес­сором, но всегда майором».[14]

Из воспоминаний карьериста Дзюбенко: У меня «начала кружиться голова от различных рассказов о Грузии и о преимуществах тамошней служ­бы, — и вот, едва исполнилось мне 17 лет, как я решился осуществить мечты моего детства». Начав маленьким чиновником — столоначальником, он дослужился до ви­це-губернатора Эриванской губернии. Полувековая служба на Кавказе вполне давала ему основание написать воспоминания о ней. Весьма инте­ресны воспоминания сановного ад­министратора, члена совета кавказ­ского наместника А. Н. Фадеева, в доме которого в Тифлисе приезжав­шие из Петербурга сближались с ме­стной знатью, образуя разноликий круг людей, связанных общностью интересов. В традициях, заложенных в семье Фадеевых, рос и формировался не кто иной, как любимый внук Фадеева — будущий государст­венный деятель России С. Ю. Витте. По своему происхождению (по отцовской линии) он был из самой что ни на есть чиновничьей среды — отец Вит­те был директором Департамента го­сударственных имуществ на Кавказе. Наблюдая изнутри жизнь высших звеньев административной и военной власти на Кавказе, Витте поведал нам в своих мемуарах о виденном им в те дале­кие годы на Кавказе».[15]

По словам Пушкина: «Военные, повинуясь долгу, жи­вут в Грузии, потому что так им ведено. Молодые титулярные со­ветники приезжают сюда за чи­ном асессорским толико вожде­ленным. Те и другие смотрят на Грузию, как на изгнание. Климат тифлисский, сказывают, нездоров. Здешние горячки ужасны...»[16]

Большая работа была проведена по изучению Кавказа, его научному, каме­ральному, описанию.

Можно назвать «ряд фамилий, например губерн­ского секретаря В. Золотницкого, коллежского реги­стратора Хотяновского, также тру­дившихся над со­ставлением каме­ральных описаний территорий Закав­казья.

Необходимо упомянуть имя еще одного чиновника — коллежского асес­сора И. И. Шопена, советника Армян­ского областного управления, впос­ледствии надворного советника, члена-корреспондента Статистического отделения Совета Министров внутренних дел. Благодаря его энергии, образованности и чувству от­ветственности мы получили разностороннее описание Ар­мянской области — неизменный источник, которым пользу­ется не одно поколение исследователей.

Все названные лица по инициати­ве Завелейского составляли финансо­вое и статистическое, так называемые «камеральные», описания закавказских провинций. На их основе был создан 4-томный труд — «Обозрение россий­ских владений за Кавказом в статисти­ческом, этнографическом, топографи­ческом и финансовом отношениях» (СПб. 1836), который и поныне не поте­рял своего значения и остается опор­ным при изучении истории Закавказья пер­вой половины XIX века. Более обстоятельно об авторах это­го труда можно прочесть в захватывающе интересной публи­кации И. Андроникова в альманахе «Прометей» (М. 1968. Т 5).[17]

Усилиями русской бюрократии на Кавказе была заложена фундамен­тальная источниковая база по объем­ному исследованию этого полиэтни­ческого и многоукладного региона.

Часть 2.5. Человеческий фактор.

Замечательные личности воплощали правительственные замыслы в кавказские реалии. Трудно сказать, сколь аналогична сегодня ситуация в Чечне, но описание современников очень живо и весело. Привожу его по возможности без сокращений и ремарок. Кстати, Раевский считается в Новороссийске героем, основателем города. Впрочем, прочтите сами:

«Князь Михаил Семенович ВОРОНЦОВ[18]

Князь Михаил Семенович от природы не был одарен ни какими мало-маль­ски выдающимися дарованиями, но, особенно в возмужалом возрасте, он служил примером как разумное и пре­красное воспитание и образование в состояние обратить самое обыкно­венное существо в замечательнаго Государственнаго деятеля.

Воспитание и образование Кня­зя Воронцова развили в нем гуман­ность, справедливость, высокое бла­городство во всех его поступках, на­стойчивость, никогда и ни в чем не ос­лабевающую, деятельность, доходящюю до совершеннаго самозабвения, и постоянную наблюдательность, обсуждаему здраво мышлением.

В семейном отношение счастие ему не поблагоприятствовало и он глубоко чувствовал это, зная все рас­путство его жены. Единственный его первый ребенок, дочь Иозефина, умерла в юности, остальные дети, но­сящие его имя, по чертам их лиц во все видение были не его дети, несмо­тря на это Князь был постоянно добр и нежен к ним.

С самого прибытия в Тифлис Во­ронцов, еще мало известный в своем егерском сюртуке, отправлялся пеш­ком прогуливаться, и увидев вывеску француза дамского парикмахера за­шел в этот магазин. Хозяина не было дома и его встретил красавиц, моло­дец в шинели Грузинскаго гренадерскаго полка — которым тогда командо­вал флигель-адъютант Копьев[19]
. На распросы Князя Михаила Семено­вича гренадер передал, что он отдан из полка в учение дамскаго парикмахера, и недавно поступил вместо однополча­нина, утопившегося с отчаяния сквер­ной жизни, так как хозяин принуждает к самым отвратительным черным ра­ботам, бьет без пощады и кормит са­мым скверным образом в проголодь, так <как> казенный его — гренадера — паек удерживается в полку. Вернув­шись домой, Воронцов тотчас послал в Штаб за справкою, каким образом из полка отдан строевой гренадер на обучение мастерства женских приче­сок? Оказалось, что воспоследовало предписание Нейдгарда всем полко­вым командирам и начальникам от­дельных частей отдать солдат, командуемых ими частей в обучение разным приезжим мастерам и ремесленни­кам. Воронцов приказал полиции на утро собрать перед домом всех ниж­них чинов находящихся в Тифлисе не при своих частей. Таких солдат собра­ли более шести сот человек. <...>

Евгений Александрович ГОЛОВИН[20]

Назначение его Командиром Отдельнаго Кавказскаго корпуса было для него нелегко. Войска Закавказия были до того распущены, что строевые солдаты вы­ходили на большие дороги вооружен­ные, где стреляли и грабили проезжих. Начальники хвастовством зано­сились до наглой лжи: например, ко­мандир Нижегородского драгунского полка Безобразов[21]
представлял ре­ляции, что со своим полком в руко­пашном бою он истребил значитель­ные шайки Лезгин, а на поверку ока­залось, что во всем полку не было ни одной шашки отточенной.

По гражданской части злоупот­ребления, и не выразимые безпорядки далеко превышали военные.

Граббе[22]
был известен как нестер­пимый подчиненный[23]
и теперь он не стесняясь шел против Головина, ко­гда по Высочайшему повелению под Главным начальством Головина и не­посредственным начальством Граббе повелено образовать Черноморскую береговую Линию под начальством Генерала Майора Раевского, чело­веку решительно ни к чему не способ­ному не смотря на свой большой ум и огромную енсиклопедическую начи<тан>ность, совершенно поверхност­ную, чуждую всякой специальности.

С перваго же лета Раевскому (был) дан отряд для занятия указан­ных мест на Черкесских берегах Чернаго моря и возведения на этих мес­тах укреплений; на него было возло­жено ежедневные военные журналы, которые по команде шли к докладу Го­сударя. Раевской ухитрялся включать в них им же вымышляемые, будто ис­торические сведения, повествования о обычаях и взаимных отношениях горских племен, тоже от начала до конца им самим выдуманные.

Эти военные журналы так понра­вились Императору Николаю, что он стал их читать Императрице, которая до того ими увлеклась, что из<ъ>явила желание их чаще получать, в пос­ледствие чего воспоследовало Высо­чайшее повеление, чтобы независимо от военных журналов, представляе­мых Раевским по команде чрез Тиф­лис, он представлял копии с них пря­мо к Военному Министру[24]
. Тогда Ра­евский стал вводить в эти журналы за­гадочные предметы, которые в част­ных письмах он пояснял своим при­дворным связям, как контролирую­щий и обвиняющий своих непосред­ственных начальников: Граббе и Голо­вина, над которыми он едко издевал­ся, выставляя обоих пошлыми дурака­ми. Впрочем, при этом Раевский все-таки, хотя сколько-нибудь, да сохра­нял призрак осторожности; но когда неприятель стал овладевать нашими прибрежными крепостями, и что по Высочайшему повелению воспосле­довал запрос Головину и Граббе и Ра­евскому, и по получение их ответа Во­енный Министр послал им бумагу, по слогу явно продиктованную Импе­ратором, — которого слог совершен­но отличался своим повелительным тоном, — начинающаяся словами: «усматривая совершенное разноре­чие в отзывах трех Главных Начальни­ков Кавказа!»... тогда Граббе и Раев­ский гласно стали провозглашать, что сам Государь признает их равными Корпусному Командиру! в последствие чего Граббе отстранил от себя власть Корпуснаго Командира, фак­тически отделяясь от него, а Раевской с циническою наглостью стал офици­ально поднимать на смех повеления Граббе и Головина, отвечая на их фор­мальные бумаги едкими колкостями и пошлыми насмешками.

Все эти обстоятельства, добав­ленные к прежним опалам, оконча­тельно сломили природную неприклонную энергию Головина и он пись­мом Государю просил увольнения от занимаемаго им поста, что и получил.

Николай Николаевич РАЕВСКОЙ[25]

Сын славного сподвижника деятелей Отечественной войны он четырнадца­ти лет от роду с братом своим участ­вовал в этой Эпопеи Русской Армии, и когда корпус отца его отрезывался неприятельскою колоною, доблест­ный Корпусной командир Раевской, впереди своих двух сынов, держащих по знамени, <встал> и пошел на про­лом вражей колоны.

Само собою, Николай Николае­вич, с столь юных лет состоя в рядах Русских Героев, не мог иметь удовле­творительных воспитания и образова­ния, но, одаренный большим умом и восприимчивостью, он пополнил не­достатки своего образования боль­шою начитанностью, в последствие придавшее ему поверхносные энцик­лопедические познания, которые в нем развели самое искустное Шарлатан­ство, отличающееся своею наглостью.

Все это в совокупности соделало из Н.Н. Раевскаго замечательную ум­ную личность без веры религиозной и общественной, глубоко но не потря­саемому убеждению, презирающего Свет, Людей, их деяния и учреждении над которыми он с глубочайшим ци­низмом смеялся.

Большие, придворные связи и воспоминанья о заслугах его отца ему сильно покровительствовали.

...он оказался вредным и невоз­можным шутом, не зная Русского язы­ка, он по французки диктовал воен­ный журнал своему приятелю, безалабередному Льву Пушкину[26]
, — бра­ту поэта, — писавшему этот журнал по Русски, безпрестанно повторяя «да это не возможно писать, это выходит из всякого правдоподобия!» На что Раевской постоянно возражал одно и то же: «Любезный Лев Сергеевич, вы глупы и ничего не понимаете, чем больше вранья представлять в Петер­бург, тем более его восхищаешь и приобретаешь Кредит у него!»[27]
.

Как отрядный начальник Раев­ской был не возможен: и напр. в перехо<де>, сидя верхом, в какой-то шу­товской полуодежде, заставлял на по­ходе целые полки, которых солдаты, взявши друг друга под руки, идти гу­сем, выплясывая с припевом мало­российского «Журавля» под песнею своею похабностью непечатанная[28]
.

Раевский не успел изгнать вся­кой порядок и дисциплину в войсках порученного ему отряда, единственно потому что они были образованы Вель­яминовым[29]
и еще имели ближайших на­чальников, избранных этим, в полном смысле, славным генералом.

К счастию Раевскаго, он кончил свою карьеру удалением от начальст­ва береговой Линии с оказанным бла­говолением, потому что в Петербурге сочли не возможным его заслужено карать за все его дела, то и сочли луч­ше притвориться, что не знают их.

Нахальство и находчивость Ни­колая Раевскаго были изумительны...

Раевской до того нагло презирал Петербург, что в первой экспедиции береговой Линии, во время постройки укреплений, он углубился диктовать по-французски проект Пушкину, писав­шего его по Русски, Морскаго военно­го поселения на восточном берегу Чернаго моря, имеющего служить Ме­стному флоту, тем же чем военные по­селения предполагались служить Су­хопутным войскам. Пушкин тщетно клялся, что это не возможный сумбур самого дурацкого пошиба. Раевский же одно твердил: «Вы ничего не пони­маете. Мудрецы Петербурга, гиганты в невежестве и дурости, всякому ве­рят, когда умеешь изложить».

Анреп заменил Раевскаго.

АНРЕП[30]

Не иносказательно, а истинно был по­мешанный, корчевший Героя, храбро­сти и честности до иступления; в дей­ствительности же совершенно ни к чему не способный, внушаемый ка­кими-то фантастическими идеалами, в особенности в военном отноше­нии. Он в Турецкой войне пятидеся­тых годов на линии Дуная практически доказал свою совершенную неспо­собность и ничтожество[31]
.

С Граббе Анреп был заклятый враг, не щадившего первого. На каком-то Царском смотру, по словам Анрепа, Граббе, как Дивизионный начальник, в команде переврал приказание Госу­даря, так что Анреп со своею бригадою исполнил движение не соответствую­щее Высочайшей Воли, в следствие чего перед всем сбором многочисленнаго войска Государь Николай повелел послать Анрепа за фрунт[32]
.

В следствие этого Анреп имел объяснение с Граббе, при котором оба распетушились до того, что первый вызвал своего соперника на поединок, но как оба сознавали, что им в России стреляться не благоразумно, то согла­сились стреляться заграницей, куда Анреп поехал и где несколько меся­цев тщетно прождал Граббе, избежав­шего поединка. В последствие это по­служило Анрепу поводом обращаться и отзываться о Граббе с величайшим презрением, выставляя его трусом и безчестным актером.

Сам по себе Анреп был добрый человек, не способный сознательно делать зло и безчестной поступок, но как пустая помешанная личность, окружающие его вводили в самые не­благовидные поступки. Прочие гене­ралы на Кавказской Линии были лич­ности пустейшие безо всякого значе­ния, единственно употребляемые для обязательных инспекторских смотров. Одно исключение составлял «Засс» Курляндец[33]
, без признака образова­ния и убеждений, имевший особые способности на вооруженный разбой на широкую ногу, которому, в случаях надобности наказать вероломство ка­кого-либо туземного племя, Вельями­новым поручалось набег, остальное же время этот славный генерал держал «Засса», как говорится, на цепи.

Полковые командиры, выдресси­рованные Вельяминовым, хотя не представляли ничего особенного, но на своих постах были удовлетвори­тельны и достойно поддерживали в своих полках дивный военный Кав­казский дух.

Зато за кавказом, из трех стар­ших генералов иноземцов двое Фези[34]
и Клюк-фон-Клюгенау были ни­что иное как безтолковые хвастуны с обращением казарменных капра­лов; третий армянин Князь Моисей Захарович Аргутинской-Долгоруков, — совершенный выродок своей наци­ональности, при грубом воспитание и отсутствия всякого образования, от­личался своим строгим безкорыстием и личною храбростью: К тому же хорошо говорящий на туземных наре­чиях вел все переговоры лично, без переводчиков, и одаренный всей многообразной хитростью и лукавст­вом армян, превосходно ладил с не­приязненными нам племенами, чрез своих отличных лазутчиков, заблаго­временно зная малейшие замыслы и намерения горцев.

(…)«Зимою Граббе поехал в Петер­бург под влиянием чара, причиненно­го в Северном Дагестане летом 1839-го года Ахулговской Кампании, самым витийским образом описанной в вымышленных военных реляциях.

Однажды на вечернем чае у Им­ператрицы, на который был приглашен Граббе, поднесший Ее Величеству, ре­бенка — девочку пленную <из> Ахулго, дочь Жухрая, одного из Наибов Шами­ля, которая была крещена при воспри­емниках Ее Величества и Граббе, к чаю пришел Император Николай, обратив­шийся к Граббе разговором о предпо­лагаемых военных действиях на пред­стоящее лето. Граббе увлекся своим красноречием и до того очаровал Им­ператора, что получил приказание на утро привести все вышесказанное им, изложенное в записке.

Приехав домой, Граббе, с одной стороны, под влиянием сего гения в которое вовлекло его красноречие, с другой стороны, не видя возможно­сти противуречить словам, очаровав­шим Царя, составил записку проекта военных действий за Тереком на предстоящее лето.

Государь, утвердив этот проект, приказал Военному Министру отпра­вить его Корпусному командиру Голо­вину, с повелением предоставить Граббе все нужные военные средства Кавказскаго Корпуса.[35]

Этот проект был замечателен по пышному красноречию его изложения, но не выдерживал внимательного об­суждения. В нем были одни хвастли­вые выражения, как напр. разбив наго­лову неприятеля в такой-то местности, занять его неприступную твердыню, или, - для обеспечения безопасности такой-то нашей границы, составить ле­тучий отряд - но из каких войск и в ка­кой численности, не поминалось, так что вероятно не достало бы всего Кав­казскаго Корпуса, если всем раздроб­ленным отрядам придали бы надлежа­щую численную силу; об продовольст­вие, парков, перевозочных средствах, госпиталях и мест расположения всего этого — не упоминалось ни единого слова. Вообще этот военный проект был еще нелепее и без смысленнее, чем пресловутый «20» отрядов Паскевича[36]
, имевший (намерение) оконча­тельно покорить Кавказ. Он это исполнил, но несколько дней спустя вернулся из Ичкерийских дебрей сохранно, как не бывало на Кавказе, разбитый на голову с огром­ными потерями.[37]

Настал конец особого благово­ления Императора Николая к Граббе. Император Александр Николаевич очаровался даром слова Граббе и он опять удостоился Царского благово­ления. Полководцем Граббе нигде не мог быть, а кроме России, где не лич­ные достоинства, а совершенно иные, частные влияния возвышают людей.

Все сдесь сказанное о вреде причиненном на Кавказе управлением Граббе подтверждается всеми собы­тиями, воспоследовавшими при его приемнике, при котором наши крепо­сти с артиллериею брались неприяте­лем на копие и гарнизоны их избива­лись; наконец все бывшие замиреные туземцы, отложась, переходили в не­приятельские ряды.

Нейдгард
[38]

Без сомнения, если новоназна­ченный Корпусной Командир Нейдгард[39]
, соответствовал своему назна­чению и имел бы военные соображе­ния, а главное, умел бы внушать под­чиненным исполнять свои обязанно­сти, а приемник Граббе был бы воен­ный, а не парадный генерал, умевший командовать, то все-таки избегли весь позор, столь правдиво описан­ный Бароном Торнау во 2-й части Русскаго Архива за 1881-й год, и Князь Аргутинской[40]
не заменил бы свой долг своими армянскими разщетами, сумасбродный храбрец Клюке-фон-Клюгенау[41]
был бы употреблен соот­ветственно его способностям, Пасек[42]
не дерзал бы своевольничать столь нагло, а Гурко[43]
сумел бы быть началь­ником и не подражал бы пошлостям своих подчиненных»[44]
.

Приведенные мнения очевидцев может быть не вполне объективны, однако, живо описывают события тех далеких лет, лица и судьбы участников покорения Кавказа.

Часть 2.6. Выгоды России от покорения Кавказа.

За счет присоединения Кавказа к России удалось стабилизировать ситуацию на южной границе с Турцией и Ираном. Были отработаны стратегия и тактика ведения горной войны, что подняло боевую выучку войск. Проведено исследование кавказского региона, составлены карты и подробные научные описания. Произошло заселение Кавказа русскими, что подняло культурный уровень местного населения. Были основаны крепости черноморского побережья, ставшие базой создания системы черноморских портов. Место ссылки неугодных трансформировалось в черноморские курорты, служащие для отдыха всей страны. Дикие кавказские нравы вдохновили творческую интеллигенцию, что опосредованно, через литературные произведения, укрепило русский народный дух. Все говорит о том, что был у России смысл завоевывать Кавказ.

Заключение.

Прошло полтора столетия с момента окончания кавказской эпопеи первой половины XIX века. Вряд ли стоит делить поступки участников покорения Кавказа на хорошие и плохие. Важнее иметь в виду уроки истории, что бы взвешенно подходить к сегодняшней ситуации и грамотно решать возникающие проблемы с учетом опыта предков. Имеет смысл рассматривать альтернативные варианты политического поведения, глубже изучать возникшие вопросы. В этом случае обилие информации увеличивает свободу выбора, что благотворно скажется на результатах деятельности.

Список используемой литературы: 1) Финансы российской Империи в последние годы правления Александра I. Финансы – 1999 г., №8. 2) Кавказский Хлестаков, или почему горское войско не участвовало в войне 1812 года. Воин России - 1998г., №4. 3) Адмирал Н.С. Мордвинов и создание Черноморского флота. Новая и Новейшая История – 1999г., №4. 4) Родина – 2000г., №1-2. 5) Родина – 2000г., №3.

[1]
Здесь и далее под политикой понимаются вопросы и события общественной жизни, возникающие в процессе властных отношений. Смысл прочих терминов согласен «Словарю русского языка» С.И. Ожегова.

[2]
3) стр. 184.

[3]
4) стр. 50-57.

[4]
Там-же.

[5]
4) стр. 50-57.

[6]
4) стр. 50-57.

[7]
Там-же.

[8]
4) стр. 50-57.

[9]
Там же.

[10]
Там же.

[11]
4) стр.84-86.

[12]
4) стр.84-86.

[13]
4) стр.84-86.

[14]
Там же.

[15]
Там же.

[16]
Там же.

[17]
4) стр.84-86.

[18]
Воронцов Михаил Семенович (1782—1856), светлейший князь, генерал-фельдмаршал, генерал-адъютант. В 1844 г. назначен наместником на Кавказе.

[19]
Копьев Юрий Алексеевич, полковник, флигель-адъютант. Был отдан Воронцовым под суд, но по суду оправдан. (См.; фелькнер А. И. Дело флигель-адъютанта Копьева//Русская старина. 1873. Т. 7. С. 533-546; Толстой В. С. О деле флигель-адъютанта полковника Копьева//Русский архив. 1873.
Кн. 2. Стлб.1754—1762).

[20]
Головин Евгений Александрович (1782—1858), генерал от инфантерии, генерал-адъютант. С 1837 по 1842 г. занимал пост начальника Отдельного Кавказского корпуса и главноуправляющего гражданской частью Кавказа. В 1845—1848 гг. генерал-губернатор Прибалтийского края.

[21]
Безобразов Сергей Дмитриевич (1801—1879), генерал от кавалерии, генерал-адъютант. С 1835 по 1841 г. командир Нижегородского драгунского полка.

[22]
Граббе Павел Христофорович (1789—1879), граф |с1866г.), генерал от кавалерии, генерал-адъютант. В1825—1826 гг. находился под арестом, как член Союза благоденствия. С 1837 по 1842 г. главнокомандующий войсками на Кавказской линии и в Черномории.

[23]
Похожую характеристику давал Граббе и другой кавказский генерал — Г. И. Филипсон: «... это человек с блестящими способностями, даром слова и образованием и, к сожалению, с огромною самоуверенностью, которая может внушить доверие людям, не знающим ни края, ни нашего положения» (Русский архив. 1883. №6. С.291).

[24]
Служивший под началом Раевского Филипсон также упоминал в своих мемуарах эти журналы: «Государь читал эти обозрения с особенным удовольствием, часто показывал Императрице, смеялся над некоторыми искусно вставленными остротами и сарказмами и всегда немедленно разрешал все, чего испрашивал Раевский» (Русский архив. 1883. №6. С. 308).

[25]
Раевский Николай Николаевич (1801—1843), генерал-лейтенант. Сын известного генерала и героя Отечественной войны 1812 года Н. Н. Раевского. С 1837 г. начальник Черноморской береговой линии. В 1841 г. вышел в отставку.

[26]
Пушкин Лев Сергеевич (1805—1852), брат А. С. Пушкина. С 1836 по 1841 г. служил на Кавказе. Его сослуживец Филипсон считал, что он имел «замечательную чуткость к красотам литературы», но Раевский «не мог заставить Пушкина заниматься чем-нибудь серьезно, кроме писания под его диктовку» (Русский архив. 1883. № 6. С. 271—272).

[27]
Филипсон так характеризовал способности Раевского: «Он говорил и писал очень хорошо, впрочем вернее будет сказать, что он диктовал; если же самому приходилось написать несколько строк, выходила бессмыслица. У него мысль далеко опережала механизм рук». «В служебных делах и отношениях он не напускал на себя важности и все делал как будто шутя. Диктуя самую серьезную бумагу, он не мог удержаться, чтобы не ввернуть какую-нибудь остроту, насмешку или намек» (Русский архив. 1883. № 6. С. 267, 269).

[28]
Армейский «Журавель» — частушки про каждый полк, часто с вкраплениями нецензурных выражений.

[29]
Вельяминов Алексей Александрович (1785—1838), генерал-лейтенант. С 1831 года командующий войсками Кавказской линии. Большинство современников давали схожую характеристику А. А. Вельяминову. Вот как, например, отзывался о нем в 1827 г. И. И. Дибич: «...имеет весьма хорошую репутацию насчет хладнокровия и распорядительности в сражении» (Русская старина. 1872. Т. 6. №8. С. 262).

[30]
Анреп (фон дер Гез-Генант-Вольфеншильд фон Анреп, в 1853 г. после смерти отца своей жены Цецилии Филипповны унаследовал титул графов фон Эльмпт) Иосиф Романович (1798—1860), генерал от кавалерии, генерал-адъютант. С 1839 г. принимал участие в боевых действиях на Кавказе. В 1841— 1848 гг. начальник Черноморской береговой линии. В Крымскую войну Анреп неудачно командовал Мало-Валашским отрядом.

[31]
Есть и другие мнения об Анрепе. Высокую оценку дал ему Д. В. Давыдов: «...он отлично-усердною службой своей оправдал мое о нем мнение, а возвышенностью чувств, воинственною и какою-то рыцарскою осанкою, представил мне ближайшее сходство с тем идеалом истинно военного человека, который столь давно мерещился моему воображению» (Давыдов Д. В. Записки о польской войне 1831 г.; Русская старина. 1872. Т. 6. № 8. С. 368—369). В таких же тонах о нем вспоминал Филипсон: «Анреп был рыцарем, но не плачевного образа. Высокий ростом, прекрасно сложенный, с чертами лица приятными и выразительными, он имел манеры изящные, держал себя благородно и независимо. В его выражении было всегда что-то восторженное... Во всех делах он прежде всего привязывался к мелочам, из-за которых ему не всегда видна была самая важная сторона дела, Он был честен и храбр, опасность для него не существовала... Я сказал бы, что он был и справедлив, если бы он не был пристрастен к Немцам. Вообще он был Остзейский рыцарь до мозга костей» (Русский архив. 1884. № 1. С. 201).

[32]
Этот эпизод происходил на маневрах 1837 г. в Воскресенске.

[33]
Засс Григорий Христофорович (1797—1883). На Кавказе служил с 1820 по 1842 г., занимал должность начальника правого фланга Кавказской линии. Отзывы современников о нем весьма противоречивы.

[34]
Фези (Фезе) Карл Карлович (1797—1848), генерал-лейтенант. Выходец из Швейцарии. На русской службе с 1816 г. На Кавказе с 1836 по 1842 г. возглавлял несколько экспедиций против горцев.

[35]
По мнению Головина, средства, которые запрашивал Граббе, «не только выходили из пределов умеренности, но и превышали всякую меру основательности в соображениях». «Подобное требование можно объяснить одним только — заблаговременно принятым намерением отказаться от военных предприятий, под предлогом недостатка в способах продовольствия, обратив всю вину на корпусное начальство» (Кавказский сборник. Тифлис. 1877. Т. II. С. 62—63).

[36]
Автор так называет план «одновременного «возможно быстрого покорения Кавказа», составленный И. Ф. Паскевичем в 1829 г. по приказу императора Николая I. Суть предложенного плана заключалась, по существу, в одной фразе: «войти стремительно в горы, пройти оныя во всех направлениях». (Кавказский сборник. Тифлис. 1888. Т. XII. С. 64—69).

[37]
Имеется в виду неудачное наступление Граббе на столицу Шамиля Дарго в мае-июне 1842 г. За три дня отряд Граббе прошел всего 25 верст и затем под натиском горцев оступил с большими потерями (по разным данным, 1700 или 4000 человек), бросив обоз и орудие.

[38]
Нейдгардт Александр Иванович (1784—1875), генерал от инфантерии. В 1843—1844 гг. командовал Отдельным Кавказским корпусом. С 1845 г. в отставке.

[39]
Приведем отзывы о Нейдгардте двух мемуаристов: «человек в высокой степени правдивый, но до того строгий и пунктуальный, что не допускал никому никаких послаблений.,.» (Записки Дмитрия Ивановича Кипиани//Русская старина. 1886. Т. 64. № 3. С. 536); «болезненный, в высшей степени раздражительный, нетерпеливо беспокойный, но строго во всем правдивый и крайне бережливый в расходах...» (Воспоминания В. А. Дзюбенко//Русская старина. 1879. Т. 25. Ns 4. С. 660).

[40]
Аргутинский-Долгоруков Моисей Захарович (1797—1855), князь, генерал-лейтенант, генерал-адъютант. На военной службе с 1817 г. С 1830 г, служил на Кавказе, получил широкую известность своими боевыми действиями против горцев. Большинство современников положительно отзывались о нем и его деятельности. В 1877 г. в Темир-хан-Шуре ему был воздвигнут памятник.

[41]
Клюки фон Клюгенау Франц Карлович (1791—1851), генерал-лейтенант. Уроженец Богемии. На русской службе с 1818г. Отличился в военных действиях против горцев на Кавказе. Мнения мемуаристов на его счет разнятся. Многие, отдавая должное его безусловной личной храбрости, писали о его неспособности «работать головой».

[42]
Пассек Диомид Васильевич (1808—1846), генерал-майор. На Кавказе с 1840 г. Некоторое время занимал должность начальника штаба войск генерала Клюки фон Клюгенау. 3 июня 1844 г. за отличие был награжден орденом Св. Георгия 4-го класса и получил генеральский чин. Погиб во главе авангарда, пробиваясь через Ичкерийский лес.

[43]
Гурко (Ромейко-Гурко) Владимир Осипович (1795—1852), генерал от инфантерии. С 1842 по 1845 г. командующий войсками Кавказской линии и Черномории. С 1845 г. начальник штаба Отдельного Кавказского корпуса, с 1851 г. начальник всех резервных и запасных войск. Отец генерал-фельдмаршала И. В. Гурко.

[44]
4) стр.71-77.