Теория и практика демократии и тоталитаризма (Ф. Хайек, П. Арон, З. Бжезинский)
Тоталитаризм, по Хайеку
, подступает постепенно и незаметно; он оказывается непреднамеренным результатом самых возвышенных устремлений самых достойных людей. Погоня за дорогими нашему сердцу идеалами приводит к последствиям, в корне отличающимся от ожидавшихся, - таков лейтмотив "Дороги к рабству". Чтобы это произошло, нужно совсем немного: поставить себе целью организовать жизнь общества по единому плану и последовательно стремиться к реализации этой цели на практике. Стоит только встать на эту дорогу - остальное довершит неотвратимая логика событий. Вслед за заменой спонтанного рыночного порядка сознательным плановым руководством неминуемо начинают рушиться одна за другой все ценностные скрепы и опоры свободного общества - демократия, правозаконность, нравственность, личная независимость, свободомыслие, что равносильно гибели всей современной культуры и цивилизации. [Должно быть понятно, что, говоря о плане, Хайек имеет в виду не просто систему экономических заданий, но любой глобальный замысел-проект сознательного переустройства всех сфер общества.]
Процесс разворачивается с железной последовательностью: поскольку руководство по единому всеобъемлющему плану подразумевает, что государство вовлекается в решение необозримого множества частных технических проблем, то очень скоро демократические процедуры оказываются неработоспособными. Реальная власть неизбежно начинает сосредоточиваться в руках узкой группы "экспертов". План устанавливает иерархию четко определенных целей, и концентрация власти выступает необходимым условием их достижения. Система централизованного управления, когда решения принимаются исходя из соображений выгодности в каждом отдельном случае, без оглядки на какие-либо общеобязательные стабильные принципы права, являет собой царство голой целесообразности. Твердые юридические правила и нормы сменяются конкретными предписаниями и инструкциями, верховенство права - верховенством политической власти, ограниченная форма правления - неограниченной. Точно так же несовместимо царство целесообразности с существованием каких бы то ни было абсолютных этических правил и норм: нравственным признается все, что служит достижению поставленных целей, независимо от того, к каким средствам и методам приходится для этого прибегать. Но так как органы власти физически не в состоянии издавать приказы по каждому ничтожному поводу, образующиеся пустоты заполняются квази-принципами квази-морали. "Квази" - потому что она предназначается для нижестоящих и ее когда угодно могут перекроить в соответствии с изменившимися условиями момента. План неявно содержит в себе всеобъемлющую систему предпочтений и приоритетов: он определяет, что лучше, а что хуже, что нужно, а что не нужно, кто полезен, а кто бесполезен. Устанавливая неравноценность различных людей и их потребностей, план, по сути, вводит дискриминацию, перечеркивающую формальное равенство всех перед законом: то, что по плану разрешено одним, оказывается запрещено другим." При отсутствии системы нравственных ограничений вступает в действие механизм "обратного отбора": выживают и оказываются наверху "худшие", те, кто полностью свободен от ненужного бремени нравственных привычек и не колеблясь решается на самые грязные дела. – Иллюзией оказывается надежда интеллектуалов, что контроль государства можно ограничить экономикой, сохранив в неприкосновенности сферу личных свобод. В условиях централизованного контроля за производством человек попадает в зависимость от государства при выборе средств для достижения своих личных целей: ведь именно оно в соответствии со своими приоритетами определяет, что и сколько производить, кому какие блага предоставлять. Сужается не только свобода потребительского выбора, но и свобода выбора профессии, работы, места жительства. Это означает размывание и исчезновение защищенной законом сферы частной жизни, где человек был полновластным хозяином принимаемых решений. – Единодушие, единомыслие и единообразие поведения облегчают достижение запланированных целей. Отсюда стремление государства установить контроль не только над вещами, но и над умами и душами людей. – Общество насквозь политизируется: его членами признаются лишь те, кто разделяет установленные цели; любой человек и любое событие оцениваются по их нужности для общего дела. Несогласие с общепринятым мнением становится несогласием с государством, то есть - политической акцией. – Наука и искусство также ставятся на службу "социальному заказу". Все, что бесполезно – чистое искусство, абстрактная наука, – отвергается; общественные дисциплины превращаются в фабрики "социальных мифов". Наступает смерть свободного слова, свободной мысли." Формируется новый человек – "человек единой всеобъемлющей организации", которому причастность к коллективу заменяет совесть. Происходят необратимые психологические изменения: достоинства, на которых держалось прежнее общество – независимость, самостоятельность, готовность идти на риск, способность отстаивать свои убеждения, – отмирают, потому что человек привыкает обращаться за решением всех своих проблем к государству.
Итак: установление тоталитарного строя, подчеркивает Хайек, не входит в сознательные замыслы проектировщиков светлого будущего; это – непредумышленное, никем не предполагавшееся следствие их попыток сознательно управлять обществом по единому плану.
В своих позднейших работах Хайек уделяет много места полемике с идеологией "государства благосостояния". С его точки зрения, намеченная цель – достижение справедливой структуры распределения благ – сама по себе иллюзорна. В рамках рыночного порядка понятие социальной, или распределительной, справедливости в принципе лишено смысла. Оно наполняется реальным содержанием только в условиях централизованной экономики, где некий орган определяет долю совокупных благ, причитающуюся каждому члену общества, так что погоня за миражом "социальной справедливости" как раз и может привести к постепенному формированию подобной системы. Сочетание "государства благосостояния" с господством неограниченной демократии, полагает Хайек, делает перспективу "вползания" в тоталитарное общество вполне реальной.
Прежде всего он обращает внимание на неизбежные сдвиги в психологии людей, когда они приучаются пользоваться патерналистскими благодеяниями, которыми оделяет их "государство благосостояния". Привычка к зависимости от государства, ослабление личной инициативы и ответственности могут подталкивать к соответствующим изменениям политических институтов общества.
Основной тезис "Дороги к рабству" нередко понимается в том смысле, что, по Хайеку, достаточно любого незначительного вмешательства государства в жизнь общества, чтобы перспектива установления тоталитарного режима стала неизбежной. Но он хотел сказать своей книгой вовсе не это. Английская пословица, которую любит приводить Хайек, гласит: "Кто не совершенствует своих принципов,
Хайековская философия свободы, восстанавливающая ценности классического либерализма, нужна сегодня для интеллектуального выздоровления обществ, испытавших на себе ужас тоталитарного рабства, ибо она помогает изживать многие предрассудки "коллективистского" мышления.
Сегодня много говорят и пишут о кризисе демократии. Известный французский политический мыслитель Р. Арон
в книге “Демократия и тоталитаризм” пишет: “Можно мечтать об идеальном конституционном режиме без каких бы то ни было несовершенств, но нельзя представить себе, что все политические деятели заботятся одновременно и о частных интересах, которые они представляют, и об интересах сообщества в целом, которому обязаны служить; нельзя представить режим, где соперничество идей свободно, а печать беспристрастна, где все граждане осознают необходимость взаимной поддержки при любых конфликтах”.
Р. Арон рассматривает различные виды разложения конституционно-плюралистических, т.е. демократических, режимов. Так, он считает, что их разложение можно наблюдать на уровне государственных институтов, настроений в обществе, социальной инфраструктуры; они могут разлагаться из-за избыточной олигархичности или из-за чрезмерной демагогичности. Но сам он предпочитает и предлагает другим для рассмотрения простое, по его словам, различение: “еще нет” и “больше невозможно”. Р. Арон поясняет: “Известны конституционно-плюралистические режимы, которые разлагаются из-за того, что у них еще нет глубоких корней в обществе; в то время другие разлагаются под воздействием времени, собственного износа, привычки,– иными словами, их функционирование более невозможно”.
Известный американский политолог С. Липсет отмечал: доверие американцев к власти, ко всем государственным институтам в США устойчиво снижается. Так, общенациональные опросы, проводимые службой Харриса с 1966 г., выявили в 1994 г. самый низкий уровень доверия к правительственным институтам из когда-либо зафиксированных. “Большое доверие” к исполнительной ветви власти выразили всего лишь 12% всех опрошенных (в 1966 г. – 41%, в 1981 г. – 24%). Доверие к Конгрессу выразили – 8% опрошенных (в 1981 г. – 16%, в 1966 г. – 42%). Служба Янкелевича отмечает резкое снижение доли респондентов, уверенных в том, что то, что делается правительством, всегда или в большинстве случаев правильно. В 1964 г. так думало 76% опрошенных, в 1984 г. – 44, а в 1994 г. – 19%12.
В анкете, предложенной центром изучения общественного мнения Мичиганского университета, задавался вопрос: “Могли бы Вы утверждать, что в своей деятельности правительство в основном руководствуется интересами немногих влиятельных группировок, или же оно действует на благо всего народа?” В 1964 г. 29% опрошенных ответили, что правительство действует в интересах ограниченного числа крупных предпринимателей. К 1980 г. этот показатель достиг уже 70%, а в 1992 г. – 80%. Согласно опросу общественного мнения, проведенного институтом Гэллапа в 1994 г., 66% респондентов, входящих в общенациональную выборку, согласились с тем, что “правительство почти всегда оказывается расточительным и неэффективным”. Примерно такой же процент опрошенных высказали мнение, что “большинство избранных должностных лиц мало волнует, что думают простые люди”.
Что касается России, то к ней вполне применима формула кризисного состояния демократии, определяемая Р. Ароном как “еще нет”. Действительно, в России нет глубоких корней демократии (народной власти), не говоря уже о демократии либеральной (конституционной), т.е. власти народа, соблюдающей права каждого человека.
Среди россиян существуют разные взгляды на сущность демократии. Согласно данным социологического опроса населения России, проведенного Центром социологических исследований МГУ в конце 1995 г., на вопрос: “Как Вы думаете, что самое главное в демократии?”, 41% респондентов ответили, что это – законность и правопорядок; 15,6 – свобода личности и 14,8 – власть народа, 4,2 – частная собственность; 2,4% – учет интересов меньшинства.
Сегодня в России наблюдается противоречивая ситуация. С одной стороны, можно утверждать, что демократия пустила в России достаточно глубокие корни. Об этом свидетельствуют ответы респондентов на вопрос: “Поддержали бы Вы лидера, который во имя восстановления порядка в России установил бы с помощью армии и сил безопасности диктаторский режим, или противостояли любой диктатуре, считая, что свобода важнее?” Больше половины опрошенных – 51,8% заявили, что противостояли бы любой диктатуре, 21,8 – поддержали бы такого лидера, 25,2 – затруднились ответить.
В то же время многие исследования говорят о том, что в России растет отчуждение граждан от политики и, прежде всего, от власти. Они попрежнему являются в неизмеримо большей степени объектом политики, нежели ее субъект. О насущных нуждах простых людей стремящиеся во власть слышат только во время предвыборных кампаний, но, войдя во власть, тут же забывают о них и их нуждах. Ответственность властей за результаты своего руководства и управления обществом мала как никогда. Демократическая эйфория, характерная для конца 80-х – начала 90-х гг. прошла.
К. Фридрих и З. Бжезинский
в своей работе "Тоталитарная диктатура и автократия" предлагают для определения "общей модели" тоталитаризма пять признаков:
• единая массовая партия, возглавляемая харизматическим лидером;
• официальная идеология, признаваемая всеми;
• монополия власти на СМИ (средства массовой информации);
• монополия на все средства вооруженной борьбы;
• система террористического полицейского контроля и управления экономикой.
Концепция Фридриха и Бжезинского, получившая в историографии название "тоталитарный синдром", оказала большое влияние на последующие исследования в этой области. В то же время неоднократно указывалось на несовершенство их формулы, что, впрочем, признавали и сами авторы.
Недостаток признаков, предложенных З. Бжезинским и К. Фридрихом, заключается в том, что в них нет системности, а главное - не выделен общий интегрирующий признак, нет общей связующей нити. Список черт тоталитаризма можно было бы продолжить. Так, при тоталитаризме утверждается монополия на массовую культуру, централизовано управление художественным и научным творчеством. Все признаки сами по себе верны, но неясно, что, же является наиболее существенным, определяющим, исходным, а что характерным, но все, же производным. Единая массовая партия, общая для всех официальная идеология типичны для тоталитарный режимов, но обусловлены они более общими свойствами тоталитаризма, емко выражающими его сущность.