СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ
1. Учение Рудольфа Иеринга о праве и государстве
2. Учение Герберта Спенсера о праве и государстве
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
ВВЕДЕНИЕ
В последней трети XIX века формируется монополистический капитализм, ограничивающий свободную конкуренцию. Усложнение и расширение системы производства, а также растущие требования организованного рабочего движения сделали необходимым как с точки зрения управления, так и с точки зрения смягчения социальной несправедливости, государственное вмешательство в социально-экономические процессы, обеспечивающие стабильность общества и предотвращающие социальные взрывы.
Эпоха экономического либерализма подходит к концу. Это привело к существенному изменению платформы либералов и консерваторов. Прежние либералы, как правило, смирились с необходимостью государственного социально-экономического регулирования, консерваторы, ранее отстаивавшие вмешательство государства в экономическую сферу, убедившись в своей неспособности остановить восхождение буржуазии, перешли на позиции защиты всякой частной собственности от посягательств. С той поры экономический либерализм, защита свободы собственника ассоциируются именно с консерватизмом.
Параллельно с изменением статуса собственности происходило обновление правовых концепций. Юридический позитивизм
утрачивает характер господствующего направления, его вытесняют различные варианты социологического позитивизма
, значительно расширившие теорию права за счет социологии, психологии и других наук. Обогащались представления о воздействии многих факторов жизни общества на право. Оно перестало ассоциироваться только с государством. В центре внимания теоретиков оказались правотворческая деятельность суда, нормы, творимые и признаваемые корпорациями и другими коллективами и объединениями.
Рассмотрим учения двух выдающихся представителей социологического направления в праве – Рудольфа Иеринга и Герберта Спенсера.
1. Учение Рудольфа Иеринга о праве и государстве
Если право – закон, в положительном изменчивом праве нельзя не видеть лишь выражения человеческого понимания права; само право, неизменное, как всякий закон, должно быть от него отлично. Уйти от этого вывода возможно лишь под одним условием: признав право не законом, а явлением, придав ему, таким образом, не абсолютный, неизменный характер закона, а относительный, изменчивый характер явлений. Только отказавшись раз навсегда от мысли найти в праве неизменный закон общественных отношений, можно действительно выполнить настоятельно чувствуемую потребность в восстановлении единства прикладной и чистой науки права, дав обеим им один и тот же предмет изучения – правовые явления. Без этого шага невозможно дальнейшее развитие науки права, невозможно говорить о позитивной науке права.
Шаг этот сделан, однако, не последователями позитивизма. Он сделан юристом, вовсе не усвоившим себе основных принципов положительной философии, по строго объективным научным исследованием римского права пришедшим чисто индуктивным путем к позитивной теории права. Честь признания относительности всего, всякого права, и устранения волевой теории права, этого наследия теологизма, принадлежит знаменитому германскому романисту Рудольфу Иерингу.
Рудольф Иеринг
не позитивист. Он не имел также самостоятельно выработанного философского миросозерцания. Все его произведения написаны под влиянием господствовавших в данное время метафизических систем. В первом томе “Духа римского права” мы находим определенно выразившееся влияние гегелевой системы[1]
. В двух последующих томах диалектическая система Гегеля все более и более заслоняется органическим воззрением. А потом, в последнем произведении Иеринга, относящемся в общей теории права, “Цель в праве”, диалектическое и органическое воззрение сменяются телеологическим, сложившимся под влиянием Шопенгауэра и Тренделенбурга. Телеологическую окраску носит и известная формула, в которой Иеринг выразил признаки относительности права: “масштаб права есть не абсолютный масштаб истины, а относительной цели”. Таким образом, он от начала до конца продолжает стоять на метафизической почве. Тем не менее в его трудах нельзя не видеть основания трезвой реалистической теории права. Эта странная, на первый взгляд, противоположность выводов Иеринга той почве, на какой он стоит, объясняется тем, что он вообще, как и сам в том признается, не глубокий философ. Философская система не имеет решающего значения для тех результатов, к которым он приходит в своих исследованиях. Он больше всего ученый юрист, романист и только мимоходом философ. В его глазах первое место принадлежит не философской системе, а фактам. Потому та или другая метафизическая система, принимаемая им, имеет для него значение лишь гипотезы, требующей поверки фактической. Она не ослепляет его, не лишает его способности видеть факты такими, какими они представляются в действительности.
Так, например, он не прошел, подобно всем другим, мимо явлений пассивного и рефлективного действия прав, не замечая их только потому, что они не укладывались в установившиеся рамки юридической теории, но, напротив, смело остановился на них, проверяя не факты теорией, а, совершенно в духе позитивизма, теорию фактами. Он не боится делать из подмеченных фактов выводы, подрывающие принятую им метафизическую систему. Когда глубокое изучение римского права привело его к представлению о праве как об охраненном интересе, к представлению, в корне подрывающему и диалектическую, и органическую систему и неуклонным образом ведущему к признанию относительности права, Иеринг не усомнился в выборе.
Он принял это новое, казавшееся тогда дикою ересью понятие права как охраненного интереса, хотя и понимал, что этим разрушает ту почву, на которой сам стоял. Понятие интереса само в высшей степени относительно, и потому, признав право охраненным интересом, нельзя уже было не признать и самого права относительным. Приходилось заменить прежнюю философскую подкладку новой. Для этого Иеринг приостанавливает продолжение “Духа римского права” и обращается к отысканию системы, более подходящей к добытому им путем изучения исторической действительности новому воззрению на право. Плодом этой работы и явилось его новейшее, неоконченное сочинение: “Цель в праве”.
Если “Дух римского права” является лучшим выражением гения Иеринга, если в нем как нельзя более наглядно проявилась замечательная способность автора к строго научному исследованию, его научный такт, его умение быть свободным от всяких предвзятых идей, его необыкновенный талант наблюдать, замечать то, мимо чего другие проходят, не обращая внимания, его удивительное умение ничтожными на первый взгляд мелочами пользоваться как драгоценным материалом для блестящих обобщений, если, словом, “Дух римского права” есть отражение лучших сторон гения Иеринга, его “Цель в праве”, напротив, отражает лишь слабые стороны его дарования. Только литературный талант автора выступает в нем с тою же, может быть даже с большею, силой. Иеринг оставляет здесь конкретную почву исторической действительности и пытается построить совершено отвлеченную теорию права на телеологической основе. При этом нельзя не указать, что форма телеологизма, выбранная Иерингом, есть самая неудачная, самая наивная. Существуют две главные формы телеологизма: телеологизм оптимистический и телеологизм пессимистический.
Оптимистический
исходит из предположения, ничем, конечно, не обоснованного, что цели, которыми объясняется существование мира, совпадают с нашими субъективными человеческими интересами, и что потому мир, развиваясь, идет к увеличению человеческого счастья.
Пессимистический
телеологизм, напротив, не признает тождества субъективных целей человека и объективных целей мира. Он предполагает противоречие мировых целей целям индивидуальной жизни. Понятно, что если еще можно отстаивать телеологию, то только в такой пессимистической форме, как это и делают новейшие германские телеологи. Но Иеринг удерживает старую, оптимистическую форму, сложившуюся в то старое время, когда еще царил антропоцентризм.
Иеринг полагает, что природа хочет, чтобы род людской существовал. Но как достигнуть этой цели? Она заинтересовывает в этом собственный эгоизм человека, соединяя со всем тем, что ведет к сохранению человеческого рода, – чувство удовольствия, с тем, что ведет к его гибели, – чувство боли. В тех случаях, когда страдания перевешивают удовольствия, природа бессильна удержать человека от самоубийства. Он может ей сказать: награда, которую ты мне назначила за сохранение жизни, ничтожна в сравнении с мучениями и страданиями, выпавшими на мою долю; это твоясобственная вина, если я тебе возвращаю твой дар, не имеющий более для меня никакой цены. Но природа позаботилась о том, чтобы в общем удовольствия перевешивали страдания.
Что удовольствия и страдания распределены целесообразно, это доказывается уже тем, что удовольствие связано лишь с произвольными отправлениями человеческого организма. Точно так же страдание всегда предупреждает собою какую-либо опасность для организма. Природа экономна в раздаче удовольствий: она предоставляет его только там, где она без него обойтись не может, где ей надо заинтересовать человека какой-нибудь премией. Там же, где она сама устраивает дело и цели ее достигаются механически, без участия человеческой воли, например, в кровообращении, росте волос и т. п., там нет места удовольствию.
Способ, каким природа заставляет человека служить своим целям, дает человеку образец того, как он сам может заставить других служить его целям.
В общественной жизни мы находим также частью механическое подчинение индивида общественным целям посредством принуждения, например, при исполнении судебных приговоров, взыскании налогов и т. п., частью косвенное, психологическое, угрозой наказания и надеждой на вознаграждение.
Кроме неудачного выбора самой формы телеологизма, постановка, какую дает ему Иеринг в своей книге, страдает еще внутренним противоречием. Телеология является у него, собственно говора, бездельной. Телеологизм, признавая наряду с принципом причины существование самостоятельного принципа цели, делает это для того, чтобы придать принципу цели объективное значение, чтобы уйти от необходимости признавать существование лишь субъективных, относительных целей. С признанием существования объективных, мировых целей, принцип цели теряет субъективный, относительный характер. Объективная мировая цель не есть цель относительная, а цель абсолютная. Между тем у Иеринга этого мотива не было. Он признает принцип цели принципом относительным. Но если не отрицать относительности принципа цели, то незачем и прибегать к телеологии. Как относительный принцип, принцип цели найдет себе место и в мировоззрении, опирающемся исключительно на принцип причинности, ибо субъективные, относительные цели не составляют самостоятельного принципа; это только частная форма причин.
Иеринг считает основанием всей теории нравственности понятие нормы, веления. Теперь обыкновенно понятие нормы заменяется понятиями добродетели, нравственного идеала. Изложение при этом выигрывает в эстетичности и наглядности. Моралисты при этом становятся в такое же отношение к изучаемому объекту, как и естествоиспытатели, но вместе с тем совершенно заслоняется практический характер нравственности. А при исследовании принципов нравственности эта сторона очень важна и никогда не должна быть упускаема из внимания.
Понимая так учение о нормах, Иеринг сводит все свое исследование к разрешению трех основных вопросов: 1) откуда берутся эти нормы, 2) чему они служат и 3) что подчиняет им нашу волю?
Телеологический характер учения Иеринга приводит его к тому, что на первое место он ставит второй из этих вопросов, вопрос о цели этических норм. Цель их, по его мнению, общество и только общество, так что нравственный и общественный – синонимы: мы можем безразлично употреблять одно из этих определений вместо другого.
Что целью нравственных норм должно быть признано общество, это доказывается тем, что, если бы целью был индивид, требования нравственности могли бы противоречить общественному благу, так как личное благо не включает в себе общественное и, напротив, общественное благо необходимо включает в себя и благо личности. Затем, если бы индивид был целью нравственных норм, они должны бы были быть для всех совершенно одинаковыми. Влияние общественное при этом было бы невозможно. Признание общества целью нравственных норм приводит нас к тому, что и нравственность есть тоже эгоизм, но только в высшей форме: эгоизм общества. Стремление к самосохранению возвышается до нравственности, когда оно руководится сознанием, что личное самосохранение обусловлено общественным.
Второй вопрос теории нравственности сводится к тому, должны ли мы признать источником нравственных норм природу или историю, являются ли нравственные начала нам врожденными, или же, напротив, лишь продуктом общественно-исторического опыта? Иеринг решает его в том смысле, что все нравственные начала, даже самые элементарные, суть продукты исторического опыта. Природа создает человека наделенным только эгоизмом, история же делает из него исторического и общественного, другими словами, нравственного человека. Поэтому человек научается нравственности, научается даже тому, что не следует убивать, грабить, воровать. Нравственные истины, подобно спорам, носятся в окружающем нас воздухе, и мы вдыхаем их в себя извне.
Остается последний вопрос: что подчиняет нашу волю нравственным нормам, как образуется нравственная воля? И она создается обществом, воспитывающим нас к нравственности. От природы же мы получаем не два инстинкта: эгоизм и нравственное чувство, а только один – эгоизм. Нравственное чувство есть продукт истории, общественной жизни. Общество есть и источник и цель нравственных норм; общество придает человеку нравственную волю.
Таким образом, нравственность представляется во всех отношениях общественною, но вместе и историческою. Нравственные нормы подвижны. Они меняются с ходом истории и в этом смысле относительны. Нет нравственности, которая бы имела силу всегда и везде. Каждый нравственный принцип имеет силу, значение только для той или другой отдельной стадии исторического развития. Только историко-общественная теория нравственности приводит к признанию ее относительности. Напротив, построение теории нравственности на психологической основе необходимо приводит к признанию абсолютных, неизменных принципов нравственности.
Так как источником нравственности служит общество, то все нравственное развитие человечества сводится к дисциплинированию свободной человеческой воли обществом (Disciplin und Bandigung des menschlichen Willens).
Что же такое общество? Это такая совместная деятельность для общих целей, когда каждый, действуя для других, действует и для
Два первых суть низшие; они основаны на эгоизме и составляют элементарные, необходимые условия общества. Без выгоды невозможен хозяйственный оборот (Verkehr); без принуждения – право. Общественная организация принуждения есть государство, а право – охраненный принудительной властью государства интерес.
В противоположность господствовавшим в средневековье взглядам, Иеринг признает содержанием права не волю, а интерес. Такое понимание права он формулировал впервые в третьей части своего Geist des romischen Rechts (1865). Имея в виду главным образом гегелево учение о праве, Иеринг опровергает волевую теорию права следующими доводами.
Если бы существо права составляла воля, не могло бы быть и прав у субъектов, не имеющих воли, у малых детей, у сумасшедших, идиотов; между тем в действительности везде за ними признаются права. Затем с точки зрения волевой теории пришлось бы признать всякое соглашение обязательным; между тем в действительности обязательны только договоры, имеющие своим предметом сколько-нибудь существенные интересы. Право не обеспечивает ничего бесполезного: польза, интерес, а не воля, составляет субстанцию права. Поэтому и субъект права не тот, чья воля распоряжается объектом права, а тот, осуществлению интересов кого служит этот объект, не диспозитарий, а дестинатарий, не опекун, распоряжающийся имуществом, а опекаемый, в интересах которого опекун распоряжается.
Признав за всеми этическими нормами, регулирующими деятельность людей, общественно-историческое происхождение, Иеринг вместе с тем не допускает, чтобы право, как это утверждала историческая школа, мирно, само собою, естественно развивалось из народного духа. Он, напротив, видит в праве продукт борьбы людских интересов. Право для него не саморазвивающийся порядок, а создание людей, борющихся за охрану каждый своих собственных интересов. Подробному развитию этой идеи борьбы за право посвящена Иерингом общая брошюра: Kampf um's Recht, 1872.
Между русскими последователями Иеринга проф. Муромцеву принадлежит любопытная попытка связать воззрения Иеринга на право с учением позитивизма. Такова основная задача его известной книги: “Определение и основное разделение права”, 1879. Это произведение резко выделяется из ряда других попыток обоснования реалистической теории права совершенно правильной постановкой вопроса. Он отправляется от строгого различия норм юридических, от законов в научном смысле, признавая юридические нормы лишь явлениями. Муромцев так объясняет правовые явления. Отношения людей подчиняются влиянию среды, в которой они совершаются, а именно того общества, где люди живут. Влияние это может быть положительное или отрицательное. Общество или содействует, или противодействует установлению или поддержанию отношений. Положительное воздействие общественной среды на людские отношения может совершаться в двух направлениях. Во-первых, оно может быть направлено к устранению препятствий, лежащих вне данного общества: это то, что Муромцев называет защитой первого рода. Во-вторых, общество защищает отношения одних из числа своих членов от посягательств, которые возможно ожидать со стороны других членов. Это защита второго рода. Она происходит в двух формах: неорганизованной и организованной. Организованная защита отличается тем, что она совершается заранее определенным порядком и обыкновенно особенными, установленными для того органами. Такая наперед определенная защита отношений второго рода и есть право.
В этом объяснении правовых явлений, прежде всего нельзя не заметить совершенное игнорирование психического элемента. Если юридическая защита объясняется только как защита наперед определенная, то не видно, почему бы она не могла иметь место и по отношению к частям какого-нибудь неодушевленного, механического агрегата. Воздействие механизма на отношения его частей также наперед определено, и, однако, никто не станет говорить о правах шестерни или винта. Если мы ограничиваем понятие права только людскими отношениями, то, очевидно, потому, что в применении к ним наперед определенная защита представляет достаточно характерные особенности. Но, если мы зададимся вопросом, в чем эта особенность, мы не найдем другой общей особенности, как ту, что только люди могут знать о существовании такого наперед определенного порядка защиты их отношений, и самое это значение делается для них определяющим их поведение стимулом. Воздействие наперед определенной защиты на людей поэтому гораздо сильнее и сложнее, чем действие защиты неорганизованной. В отношении же из шестерни или винта результат и определенного наперед и неопределенного, случайного воздействия всегда один и тот же.
Таким образом, для возможности отличать право от всякого иного наперед определенного порядка необходимо обратиться к психическому элементу и сознанию людей, к имеющемуся в их душе представлению о существовании такого наперед определенного порядка или защиты. Но если так, то, очевидно, для объяснения правовых явлений главное, первенствующее значение получает именно этот психический элемент, это убеждение о существовании наперед определенного порядка отношений. Это тем более верно, что наперед определенный порядок никогда вполне не осуществляется: не все долги взыскиваются, не все воры наказываются; мало того, не все законы правильно и однообразно толкуются. Следовательно, убеждение в существовании строго наперед определенного порядка, к какому бы источнику мы его ни относили, всегда значительно расходится с действительностью. А отсюда прямой вывод, что между поведением, определяемым представлением о наперед определенном порядке, действительно установленном государственною властью в ее законной деятельности, и поведением, определяющимся представлением о порядке, установленном каким-нибудь ложным божеством, или вытекающим само собой из метафизической сущности человеческой личности, или о каком-либо иначе установленном порядке, – нет принципиального различия. Конечно, тот, кто станет в своем поведении руководствоваться убеждением в существовании за ним, независимо от всяких положительных законов, естественного права на неприкосновенность его частного жилища, потерпит в том горькое разочарование, когда власть насильно вломится в его квартиру; но точно такое же разочарование потерпит и тот, кто, зная, что закон устанавливает наказание за те или другие преступления, будет думать, что, действительно, всякий совершивший это преступление понесет положенное за него наказание. Таким образом, для ограничения права от всякого другого наперед определенного порядка необходимо обратиться к психической стороне явлений, а раз мы это сделаем, определение права, данное Муромцевым, падает само собою: между законом, изданным властью, и субъективным правосознанием исчезнет принципиальное различие.
2. Учение Герберта Спенсера о праве и государстве
Герберт Спенсер
(1820—1903 гг.) принадлежит к числу талантливых самоучек, которые не получили в свое время систематического образования и тем не менее сумели приобрести обширные познания в самых различных областях. Спенсер не принял контовского закона “трех стадий” и категорически отверг утопические ожидания нового общественного строя, изложенные французским мыслителем в “Позитивной политике”. Приверженность к либеральному радикализму и критика социализма сочетались у него с верой в объяснительные возможности социологии как отрасли подлинного научного знания об обществе, государстве, закономерностях их эволюции.
Английский исследователь первым из социологов наиболее полно использовал аналогии и термины из области науки о живых существах (биологии), уподобляя и сопоставляя общество с биологическим организмом
, тщательно анализируя черты сходств и различий в принципах их построения (структуры) и развития (эволюции). Результатом подобного уподобления и сопоставительного анализа стало обнаружение некоторых закономерностей и стадиальности органической жизни
, например, переход от простого к сложному (интеграция
), от однородного к разнородному (дифференциация
) – с последующим перенесением обнаруженных закономерностей в истолкование стадий эволюции и функционирования различных обществ и государств[2]
.
Наблюдаемые в обществе процессы роста и усложнения их структуры и функций или связанности его отдельных частей (элементов) их дифференциации. Спенсер представил как процесс постепенного объединения различных групп в более крупные и сложные, которым он дал название “агрегаты
”, этим названием охватывались такие общественные группы и объединения, как: союз племен, города-государства, империи. Было принято во внимание, что раз возникнув эти объединения испытывают воздействие иных факторов и перемен
– социально-классовой дифференциации, специализации в виде разделения труда, образование органов политической власти (регулятивная система), а также возникновение земледелия, ремесел, возникновение специализированной “распределительной системы
”.
Исходным положением для оценки общественных структур и остальных частей политических агрегатов у Спенсера стало положение о том, что общество существует для блага всех членов, а не члены существуют для блага общества.
Обращаясь к истории возникновения государства и политических институтов
, Спенсер утверждал, что первоначальная политическая дифференциация возникает из семейной дифференциации, когда мужчины становятся властвующим классом по отношению к женщинам. Одновременно происходит дифференциация и в классе мужчин (домашнее рабство), которая приводит к политической дифференциации по мере возрастания числа обращенных в рабство и зависимых лиц в результате военных захватов и увода в плен. С образованием класса рабов-военнопленных и начинается “политическое разделение
” (дифференциация) между правящими структурами и структурами подвластными, которое продолжает идти через всю более высокие формы социальной эволюции.
Вместе с расширением практики завоеваний усложняется классовая структура
– возникают различные сословия, выделяется особый правящий слой и тем самым усложняется политическая структура, возрастает роль “принудительной кооперации”, что ведет к утрате индивидуальности у ее участников (так, в военном типе социальной организации индивид оказывается собственностью государства). В это время сохранение общественных устоев
становится самой главной целью, тогда как сохранение каждого члена общества – целью второстепенной. Статус иерархизированной подчиненности
– самая примечательная черта военного правления: начиная от деспота и кончая рабом, все являются господами стоящих ниже и подчиненными тех, кто стоит выше в данной иерархии. При этом регламентация поведения в таком обществе и при таком правлении носит не только запрещающий характер, но также и поощряющий. Она не только сдерживает, но и поощряет, не только запрещает, но и предписывает определенное поведение.
Другим, противоположным строем организации и управления Спенсер считает промышленный (индустриальный) тип организации общества
. Для него характерны добровольная, а не принудительная кооперация, свобода ремесел и торговли, неприкосновенность частной собственности и личной свободы, представительный характер политических институтов, децентрализация власти и обеспечение способов согласований и удовлетворения различных социальных интересов.
В движении от военного к промышленному типу общества Спенсер видел закономерность общей социально-политической эволюции
, что отчасти совпадало по времени с процессом исторического движения от сильно иерархизированного и военно-сплоченного феодального строя к обществу, основанному на товарном обмене, разделении труда и высоко ценимых личных правах и свободах индивидов[3]
.
В последнее третьем томе “Принципов социологии
” (1898) Спенсер предложил своеобразный социологический прогноз
относительно возможных результатов социалистических преобразований современного общества. Он полагал, что социализм
создаст еще больше трудностей, чем в состоянии разрешить. Подчинение личных интересов общественным и общественная организация труда потребуют, утверждал он, расширения принудительной активности государства, роста бюрократии и ее обширных властных полномочий. Вместо отрицания или отмирания государства произойдет сплочение правящей иерархии, живущей за счет эксплуатации трудящихся. Классы не исчезнут, а лишь обновятся. Социализм, если он появится, станет только государственным бюрократическим социализмом и никаким другим.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
XIX век унаследовал от века XVIII понятие поступательного движения человечества. Идея прогресса, то есть мысли о закономерном переходе от низших форм цивилизации к более высоким и совершенным ее формам присутствовала и давала о себе знать в общетеоретических позициях многих тогдашних исследователей государства и права.
Влиятельным интеллектуальным движением на протяжении всего XIX в. был позитивизм. Его родоначальники и последователи старались отбросить “метафизические” конструкции (традиционную философию, идеологию и т.п.) и заняться изучением лишь сугубо эмпирического материала. Они полагали, что только посредством “беспредпосылочного” оперирования одними лишь “чистыми” фактами можно построить подлинную общественную науку, в том числе учение о государстве и политике, юриспруденцию.
Во второй воловине XIX веке в целом усилился ток, шедший от точно-естественных наук к социальным. Прежние лидеры – дисциплины физико-математического цикла – уступали место биологии. Привлекательностью для обществоведов обладали идеи органицизма. Органицизм давал возможность мыслить и анализировать различные социальные объекты как целостные динамичные, изменяющиеся и развивающиеся образования со свойственными им определенными жизненными циклами и функциями.
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
1. История политических и правовых учений: Учебник / Под ред. B. C. Нерсесянца, 2-е изд., перераб. и доп. М.: Норма, 2003. 876 с.
2. История философии: Учебник для высших учебных заведений. Ростов н/Д: Феникс, 2004. 735 с.
3. Карбонье Ж. Юридическая социология. М., 1986. 520 с.
4. Коркунов Н. М. История философии права (по изданию 1915 года): Учебник. М.: Статут, 2003. 820 с.
5. Лейст О. Э. История политических и правовых учений: Учебник. М., 2004. 974 с.
[1]
Коркунов Н. М. История философии права (по изданию 1915 года). М., Статут, 2003. С. 402.
[2]
Карбонье Ж. Юридическая социология. М., 1986. С. 17.
[3]
История политических и правовых учений: Учебник / Под ред. B. C. Нерсесянца, 2-е изд., перераб. и доп. М.: Норма, 2003. С. 537.