Исламский радикализм в Саудовской Аравии

Реферат: Исламский радикализм в Саудовской Аравии

18 марта 2003 г. прибывший на место взрыва в доме в эр-риядском квартале Эль-Джазира отряд сотрудников государственной безопасности был неожиданно обстрелян. Стреляли не только по ним, но и по собравшимся около дома зевакам и по соседним зданиям, – скрывавшиеся в доме «намеренно пытались нанести ущерб кварталу и его жителям». Дальнейшее описание происшествия создавало впечатление давно известного, неоднократно случавшегося в других странах и в другие эпохи. Конечно, в этом описании появлялись новые детали, определявшиеся необратимым техническим прогрессом, местной традицией и климатическими условиями, но эти детали не меняли главного – поведения людей, сражающихся с властью.

Подавив сопротивление, полиция вошла в дом, «пропахший порохом» и «полный мух». Там было «все, что необходимо для производства мощной взрывчатки, запасы тротила, гранаты, автоматы, пистолеты, ящики с боеприпасами, сотовые телефоны, фальшивые удостоверения личности» и «значительная сумма денег». В доме работал «бомбист», – он-то и взорвался, пытаясь разобрать гранату. Ему было восемнадцать лет. Соседи не могли сказать о нем ничего предосудительного. Напротив, он казался им образцом, которому многие его сверстники должны были бы подражать, – этот молодой человек усердно посещал квартальную мечеть. «Бомбист» погиб, но в доме остались его друзья, которые и открыли огонь по мирным людям. События в квартале Аль-Джазира заставили саудовское общество испытать шок, – его патриархальность не выглядела более, как непреодолимое препятствие для «преступных идей». Эти идеи «вошли в дома и в кружки при мечетях, где изучается Благородный Коран».

Спустя почти год после событий в квартале Аль-Джазира издающаяся в Лондоне газета «Аль-Хаят», комментируя ситуацию в королевстве, была далека от оптимизма: в течение истекшего времени в королевстве «не прекращались кровавые события, жертвами которых стали десятки саудовских граждан и иностранцев». Да, разумеется, силы саудовской безопасности «преследуют и захватывают террористов». Но, как правило, преследуемые «все чаще применяют оружие». Ясно, что «сценарий событий, похожих на те, которые произошли в Эль-Джазире, развивается». Террор вошел в повседневную жизнь королевства – в мае и в ноябре 2003 г. произошли крупнейшие акции террористов в эр-риядских кварталах Эль-Хамра и Эль-Махья. Однако террористические акции не ограничивались только столицей. Полиция обнаруживала их исполнителей в «святых» Мекке и Медине, в Джидде, Хайле, Эль-Кусейме, в небольших провинциальных городах. Повсюду в стране «просыпались спящие ячейки террористов», которые саудовские власти ассоциировали с организацией Аль-Каида.

Сценарий действительно развивался. Подразделения саудовской полиции и государственной безопасности более не выглядели как сторона, ведущая наступление, в равной мере наступательная тактика отличала и их противников (среди которых впервые в истории королевства появились и женщины). Взрыв одного из зданий службы безопасности (где помещалась инспекция автомобильного движения) в столичном квартале Эль-Вашм в апреле 2004 г., а также представительства посреднической компании в порту Янбо (побережье Красного моря) и захват иностранных заложников (в основном арабского происхождения) в жилых кварталах Эль-Хубара (Восточная провинция) в начале и конце мае того же года, соответственно, это ясно доказывал. Неуклонно росло и число жертв террористических акций: по официальным саудовским данным, в период между маем 2003 г. и маем 2004 г. (включая и события в Эль-Хубаре) погиб 101 чел. В своем большинстве это были выходцы из арабских и мусульманских стран, а также саудовские полицейские и представители службы государственной безопасности.

Комментируя разворачивающуюся в королевстве антитеррористическую кампанию, саудовский министр внутренних дел принц Наеф бен Абдель Азиз подчеркивал, что «служба безопасности сорвала десятки планов, которые террористы предполагали осуществить». Если бы, отмечал он, «эти планы были реализованы, то число их жертв намного превысило бы последствия взрывов в Эль-Махья и здании инспекции автомобильного движения». Даже если, как подчеркивали саудовские специалисты по вопросам безопасности, «акции террористов» и «совершаются вслепую», их действия, тем не менее, «взаимосвязаны, а осуществляемые небольшими группами передвижения согласованы».

Террористы постепенно меняли основное направление своих ударов. Если еще в недавнем прошлом основной целью их действий были граждане и представительства западных стран, то отныне (что вовсе не означало, как показали события в Янбо и Эль-Хубаре, что первая цель уходит в небытие) ею в равной мере становились сотрудники саудовских карательных органов. Террор приобретал все более четко выраженный антигосударственный характер, и это его новое качество более не вызывало сомнений.

Публикуя в Интернете сообщение об акции в отношении здания службы безопасности в Эр-Рияде, взявшая на себя ответственность за ее проведение и связанная с организацией Аль-Каида группа «Легионы Двух Святынь Аравийского полуострова (Катаиб Аль-Харамейн фи Джазират аль-араб)» подчеркивала: «Здание было полностью разрушено, а десятки отступников (от религиозной веры – Г.К.) – солдат, офицеров и руководителей этого преступного аппарата – были убиты или ранены. Наша операция, – сообщала далее эта группа, – была направлена против тех, кто попирает святыни мусульман, кто убивает моджахедов, кто бросает в тюрьмы борющихся за чистоту ислама вероучителей и духовно чистую молодежь, против тех, кто нарушает религиозные предписания и борется с высоким духом разума». Сторонники «Легионов» обещали новые «акты возмездия» в отношении тех, кто «проливает кровь героев», и тех, кто «отдает им приказы». Только «такая форма джихада, – подчеркивали они, – излечит наши раны».

Контрэлитарное и апеллирующее к религиозной догме движение стало реальностью Саудовской Аравии еще в 80–90 гг., опираясь, в первую очередь, на развивавшиеся в «среде молодежи обновленческие кружки и объединения». Формированию этого движения «содействовали ежедневные лекции и проповеди в мечетях», а многие его участники реализовывали усвоенные ими «идеи джихада в Афганистане, Боснии и Герцеговине, Чечне, в лагерях организации Аль-Каида и других религиозных группировок». Однако, если в то время его участники претворяли свои идеи в жизнь за пределами королевства, то теперь их деятельность разворачивалась на его территории. Появлялось новое поколение «борцов». «Их ненависть более не была обращена только против Запада, в первую очередь Соединенных Штатов и их европейских союзников, но также и против правительств стран мусульманского мира». Саудовское правительство было одним из них.

Два участника разворачивающейся драмы террористических выступлений это исполнители и вдохновители; молодые люди, стремящиеся проникнуться духом чистой религии, и источник этого духа – улемы, законоучители. Оба поставлены в конкретный исторический контекст – 80–90 годов – времени реализации внутреннего курса, объективно создававшего предпосылки для возникновения феномена саудовского терроризма.

В те годы национальный истеблишмент противостоял последствиям мощного (но не единственного) вызова, бросавшегося королевской власти той частью внутренней оппозиции, которая действовала под традиционными для официальной саудовской идеологии религиозными лозунгами. Захват в 1979 г. Главной мечети в Мекке одной из местных исламских группировок был, пожалуй, наиболее ярким, но вовсе не единственным, проявлением деятельности этой части оппозиции. Власть отвечала на ее вызов последовательной «регенерацией» исламских ценностей, становившейся инструментом восстановления «общенационального единства». Советское военное присутствие в «мусульманском» Афганистане (в дальнейшем же «сербская агрессия» против «мусульман Боснии и Косово», как и «российская» – в «исламской» Чечне) становилось наиболее доступным поводом для ускорения этого процесса. Помощь (в самых многообразных ее аспектах) «мусульманским народам и меньшинствам» могла не только консолидировать саудовский социум, но и, как это представлялось в ту эпоху, адекватно канализировать контрэлитарные настроения и практику действия. Оппозиционность режиму выносилась за пределы королевства, вместо прежней «разрушительности» она обретала «конструктивный» характер. Однако после сентябрьских событий 2001 г. в Нью-Йорке и Вашингтоне стало очевидно, что этот курс был паллиативен, а инициированные в королевстве внутренние реформы запоздали. В равной степени запоздало и решение саудовского правительства о роспуске благотворительного фонда «Аль-Харамейн» (как и других благотворительных организаций) и об установлении жесткого контроля над расходованием собранных им внутри страны средств. В конечном итоге, эта мера была принята только как следствие усиления деятельности террористических структур на территории самого королевства.

Саудовские внутренние реформы не отменили инерцию прошлого, преодоление которого осложняется развитием региональных – в Ираке и на палестинских территориях – событий. Сегодняшняя саудовская реальность – это призывы имамов некоторых мечетей к их молодым прихожанам дать отпор «американскому насилию против мусульман» и «отправиться в иракскую Эль-Фаллуджу», Эн-Неджеф или Кербелу. Это продолжающие работать в торговых и развлекательных центрах пункты сбора «пожертвований в пользу страдающих мусульман». Это дезориентирующие заявления представителей политического истеблишмента: встречаясь с государственными сановниками, офицерами службы безопасности и «избранными» гражданами после акции в Янбо, наследный принц Абдалла бен Абдель Азиз заявил о том, что «преступники – поддерживаемые сионизмом марионетки империализма». Наконец, это все еще сохраняющаяся (хотя и колеблющаяся) общественная поддержка действий «защитников религиозных устоев», резко возраставшая после сентябрьских событий 2001 г., начала англо-американских операций в Афганистане и Ираке или в моменты активизации израильских преследований лидеров палестинского ХАМАС и Исламского джихада. Впрочем, эта поддержка совсем не должна принимать форму прямой помощи противникам власти – достаточно не донести, скрыть факт знакомства с теми, кого ищет полиция, просто промолчать. Недаром наследный принц Абдалла резко обрушивался на эту, видимо, многочисленную группу саудовских граждан: «Те, кто молчат о преступных деяниях, совершаемых отщепенцами, становятся участниками этих деянии».

Можно ли создать портрет тех, кто является первым участником драмы террористических выступлений, непосредственных исполнителей антигосударственных акций? Будет ли он четок или размыт, не возникнет ли вместо него множество портретов, которые никак не будут связаны друг с другом, а состоящая из них галерея покажется искусственной? Стоило бы попытаться ответить на эти вопросы.

В ноябре 2003 г. органы саудовской государственной безопасности предали гласности результаты опознания 14 из 16 участников группы самоубийц, осуществивших в мае 2003 г. взрыв в столичном квартале Эль-Хамра. Все они обвинялись в принадлежности к организации Аль-Каида и были саудовскими гражданами, возраст которых колебался от 23 до 35 лет. Однако в то время, когда они становились членами террористической организации, кажущейся сегодня всемирной и обычно связываемой с именем У.бен Ладена, им было от 15 до 25 лет. Речь шла об уроженцах Эр-Рияда, Медины, Таифа, Эль-Хараджа и юга страны.

За редким исключением, все они были женаты, имели детей и жили вне родительского дома. Их родственники, родители, в первую очередь, ничего не знали о своих периодически надолго исчезавших сыновьях (отсутствие сыновей могло длиться в течение месяцев или лет), оставлявших, если они были женаты, собственные семьи на попечении родителей. Тем не менее, каждый раз, когда сыновья исчезали, жены и дети этих сыновей не испытывали сколько-нибудь серьезных материальных затруднений: всегда находились некие неизвестные люди, неожиданно приносившие им значительные денежные суммы. Даже если участники будущей акции и оставались в Саудовской Аравии, но в силу непонятных для родителей причин оставляли доходную государственную службу, превращаясь в безработных, или намеренно понижали свой социальный статус (становясь, например, торговцами овощами на оптовых рынках), что выглядело как вызов сложившейся традиции, все это не означало, что они оказывались неспособными содержать собственные семьи, а также оказывать значительную помощь родителям. Давая показания сотрудникам службы государственной безопасности, родители многих из участников акции в квартале Эль-Хамра говорили, что они «привыкли» к постоянным и длительным исчезновениям своих сыновей. Очень редко, да и то иносказательно («простите меня, – цитировал один из отцов записку своего сына, – «я ухожу сражаться») их ставили в известность о месте своего пребывания.

Сведения, обнародованные службой государственной безопасности, вновь вызывали странное ощущение: участники майской операции 2003 г. в саудовской столице намеренно и целенаправленно порывали с патриархальной традицией, практически разрывая связи с давшими им жизнь большими семьями. Сообщения из Саудовской Аравии позволяли говорить и о том, что к разрыву с ними участники апеллирующего к религиозной догме движения готовили и собственных детей. Но традиция продолжала в них жить: ранние женитьбы (конечно же, по настоянию и по выбору родителей), забота (пусть ее формы и были противозаконны) о родителях и, наконец, стремление оставить членов своей собственной нуклеарной семьи под присмотром родственников.

Участники майской акции не были лишены родительской заботы (только один из них был сиротой, потерявшим отца, но о нем заботились – такова традиция – родственники как со стороны отца, так и матери). Чаще всего отцы участников этой акции представляли периферию саудовского «среднего класса» – низшие страты государственных служащих и мелкие предприниматели. Впрочем, из этого правила были и исключения: отцы двух террористов-самоубийц сделали серьезную карьеру, став бригадными генералами соответственно службы государственной безопасности и министерства внутренних дел. В свою очередь, отцом руководителя акции в Эль-Хубаре был успешный и влиятельный предприниматель.

Не все участники акции в квартале Эль-Хамра получили достойное образование. Небольшое их число не окончило среднюю школу. Причина заключалась в том, что новые друзья, призывавшие немедленно вступить в ряды участников джихада, оказывались сильнее и влиятельнее, чем семья, стремившаяся к тому, чтобы сын чего-то добился на гражданском или военном поприще. Однако встрече с этими друзьями предшествовал интерес к религиозным проповедям, произносимым в мечетях или записанным на кассетах. Проповеди заставляли искать единомышленников и друзей, а знакомство с ними и, более того, пребывание в Афганистане немедленно меняло умонастроения: «Наш сын стал вести себя, как человек крайних взглядов, – говорил отец одного из участников акции. Он сжег все полученные им дипломы, разбил все висевшие на стенах в рамках коранические айяты. Он постоянно спорил с матерью, запрещая ей смотреть телевизор, это, по его словам, было возвращением к язычеству». Разрыв с традицией? Вне сомнения, но как же очевидно стремление вновь примкнуть к традиции, на этот раз аскетической, претендующей на следование чистой религиозной догме, возродить эту догму и вновь навязать ее, казалось бы, уже преодолевшему ее и во многом модернизированному саудовскому обществу.

Ради этой догмы люди отказывались от предлагавшейся семьей карьеры, от учебы, от развития, порой, несомненных творческих талантов. Один из участников майской акции, выходец из городка Эль-Баха (юго-запад королевства), был студентом биологического факультета эр-риядского Университета им. короля Сауда, но, кроме того, он был комическим актером студенческого театра, успешно выступавшим и в развлекательных программах национального телевидения. Учеба в университете была успешно завершена, бывший студент получил должность преподавателя биологии в одной из лучших столичных школ: уроженец далекой провинции, конечно же, добился осуществления своей мечты. Его могло ожидать блестящее будущее и общенациональная известность – достаточно было лишь подписать контракт с телевидением. Вместо этого исчезновение, беспокойство родителей, которые, наконец, узнают своего сына в одной из разоблачающих терроризм телевизионных программ. Он – в заброшенном доме в Афганистане, где в присутствии трех своих товарищей целует ствол автомата Калашникова. В последовавшей через некоторое время беседе с сотрудниками государственной безопасности родители этого молодого человека сказали, что до поступления в университет он не был (и это их беспокоило) религиозен. Потом они радовались: он стал ходить в мечеть и (они видели это сами), приезжая к ним, не пропускал ни одной из положенных ежедневных молитв.

Почти половина из четырнадцати опознанных участников майской 2003 г. акции учились в высших учебных заведениях своей страны. Чаще всего это были столичные университеты им. короля Сауда и им. короля Халеда, но в этом списке присутствовал и педагогический колледж в Таифе. Однако в своем большинстве они избирали не естественные или гуманитарные науки, а мусульманское право. Им казалось (так говорили родители, подталкивавшие их к поступлению на соответствующие факультеты), что изучение шариата даст возможность быстрее занять достойное положение в обществе. Традиция глубоко религиозного социума? Разумеется. Однако на этот раз традиция, поощряемая самим государством, реанимировавшим религиозные ценности и нуждавшимся в тех, кто мог бы эти ценности пропагандировать.

Существовала и другая сторона процесса этой реанимации. Не менее трех участников майской акции в Эр-Рияде были сотрудниками саудовских благотворительных фондов или Всемирного исламского форума молодежи, а в дальнейшем – Лиги исламского мира. Их деятельность предполагала поездки в Боснию и Герцеговину, а также работу в Сараево. Да, конечно, все эти три человека, хотя и в разное время, были уволены из этих организаций. Поводом для увольнения называлась их «излишняя симпатия» к идее джихада, что вызывало интерес к ним со стороны службы государственной безопасности, принимавший форму надзора или временных периодических арестов. Тем не менее, цель благотворительных фондов, стремящихся оказать помощь страждущим единоверцам в различных регионах мира, могла интерпретироваться их бывшими сотрудниками (и, видимо, действительно интерпретировалась) как деятельность, направленная на искоренение причин, лежащих в основе страданий мусульман. Однако стоило ли опускаться вглубь той реальности, которая порождает эти страдания, если проповедь в мечети, где присутствуют и высшие сановники королевства, так легко объясняет мир в таких терминах, как «господство сионистов», «империалистический» или, если речь идет о недавнем прошлом, «коммунистический заговор»? Простых объяснений, везде и повсюду сводящих суть проблемы к извечному противостоянию между подлинно верной религией (речь вовсе не идет лишь об исламе или мусульманах, но о многообразии человеческих представлений и идей) и окружающим ее приверженцев миром «неверных» (и вопрос совсем необязательно имеет отношение к собственно религии), слишком много, чтобы, желая этого, не поддаться их обаянию. В случае же одного из этих людей, как отмечал неназванный сотрудник безопасности, «сотрудничество в прошлом с действующими за рубежом благотворительными фондами облегчило возможность его вовлечения в деятельность Аль-Каиды».

Вновь странное ощущение, вытекающее из сведений, обнародованных службой государственной безопасности королевства. Люди, о которых шла речь как об участниках террористической акции, считали сами себя «сообществом избранных». Как легко они уходили от собственных жен, от детей, от родителей и родственников. Все эти родственные связи были неважны (как часто это случалось в других странах и в другие времена!), если однажды, как об этом говорил со слов одного из участников акции его отец, им, «богобоязненным», был обещан «сад вечности», который станет для них «воздаянием и пристанищем». Ну, что ж, оправдывая свое самоощущение, они цитировали Коран, и стоит ли этому удивляться, ведь они были мусульманами. Должны же они были, хотя бы формально, отличаться от тех, кто точно так же, с точки зрения смысла, но иными словами (другая традиция и другая культура), вовсе не всегда пользуясь религиозным словарем, выражал все ту же мысль о собственной избранности? Вновь разрыв с традицией? Однако, скорее, по мнению сыновей, их родственники отдалялись от традиции, сами же они хотели к этой традиции вернуться.

Для этого они отправлялись в Афганистан, где сражались на стороне движения Талибан. Но из Афганистана они перебирались в Кашмир, Боснию и Герцеговину, Косово, Чечню. Тем не менее, по крайней мере, двое из них никогда не покидали территории Саудовской Аравии. Для того, чтобы вернуться к традиции, был нужен внешний толчок? Необходимость в нем не так уже важна сегодня. Диагноз саудовской государственной безопасности не оставлял никаких сомнений: «терроризм воспроизводит себя на территории королевства» и там же, в пределах Саудовской Аравии, сегодня «приобретается опыт терроризма». В свою очередь, некоторые участники акции квалифицировались как «действовавшие накануне нанесения американского военного удара связные между руководителями Аль-Каиды в Афганистане и Пакистане, с одной стороны, и руководителями “спавших” террористических ячеек в Саудовской Аравии». Государство признавало ошибочность своих прежних действий, но это случилось слишком поздно, когда по нему был нанесен массированный удар теми, кого оно посылало «сражаться за веру» в «братский мусульманский Афганистан».

Политика эпохи двухполюсного мира, координировавшаяся королевством с Соединенными Штатами и помогавшая ему решить собственные сложные внутренние проблемы, в мире, ставшем принципиально иным после крушения Советского Союза, оборачивалась для Саудовской Аравии (как и для ее союзника) неожиданной и трагической стороной. Все та же политика эпохи биполярных международных отношений представала как инерционная (впрочем, причина тому все так же лежала во внутрисаудовской ситуации): помощь единоверцам (истолковывавшаяся теми, кто ее оказывал, как борьба за веру) продолжала оставаться константой саудовского внешнеполитического курса. В уже однополюсном мире возникало немало мест, где в этой помощи, но ради решения собственных задач, нуждались. Эти места располагались, в первую очередь, на постсоветском и постюгославском геополитическом пространстве, но отнюдь не ограничивались этим пространством. А те, кто ее оказывал, превращались в самодостаточную силу – они более не нуждались в содействии и благословении государства. Эти люди выступали как самостоятельное организованное движение, по своей сути, антигосударственное. Говоря о них, саудовские сановники всегда называли их «заблудшей сектой». Простая и кажущаяся эффективной аллюзия, отрицающая любую возможность будущего спасения и Божьей милости, – она вытекает из известной каждому мусульманину первой суры Корана – «Открывающей Книгу». Но для противников государства власть более не была точкой отсчета, они не нуждались в существующем государстве, а были его антиподом, уже создавшим собственную структуру господства и подчинения.

Во главе этой структуры находится Абдель Азиз Иса аль-Мукран, обычно квалифицируемый как глава саудовского отделения Аль-Каиды. Его сторонники уже заявили, что, по крайней мере, акция в Эль-Хубаре была проведена на основе его личного приказа. К его биографии стоило бы обратиться.

Аль-Мукрану 31 год, и он уроженец саудовской столицы. Он не был прилежным учеником. Не окончив среднюю школу, аль-Мукран, когда ему было 17 лет, уехал в Афганистан. Два года спустя вернулся на родину, женился, но едва ли не сразу оставил беременную жену (с которой, как и с родившейся у него дочерью, больше никогда не встречался) и вновь отправился в Афганистан. Там он проявил, видимо, недюжинные способности в деле боевой подготовки, по крайней мере, он быстро стал инструктором в одном из лагерей Аль-Каиды. По решению руководства организации в середине 1990 г. аль-Мукран был отправлен в Алжир. Тому были основания: Фронт исламского спасения Алжира вступал в период открытой конфронтации с властью. Задачей нынешнего лидера саудовского отделения Аль-Каиды стала нелегальная транспортировка оружия для религиозной алжирской оппозиции из Испании через сеть их единомышленников в Марокко. В конце 90-х годов аль-Мукран вернулся в Саудовскую Аравию, откуда отправился в Боснию и Герцеговину, став руководителем одного из отрядов арабских добровольцев, сражавшихся против «сербской агрессии». В дальнейшем же аль-Мукран побывал в Йемене и Сомали, оказался в эфиопском плену, был выдан саудовским властям и осужден на четыре года тюремного заключения. Пребывание в тюрьме продлилось недолго – примерное поведение, проявившее себя и в том, что он выучил наизусть Коран, позволило смягчить наказание. Не пробыв в тюрьме и двух лет, аль-Мукран оказался на свободе. Через Йемен он в 2001 г., накануне начала американской военной акции, вновь выехал в Афганистан. Был пленен, выдан саудовским властям, заключен в тюрьму, но во второй раз проявил примерное поведение, и в 2003 г. был освобожден. Свобода позволила ему приступить к созданию лагерей подготовки недавно завербованных в антигосударственное движение молодых саудовцев. Эти лагеря, по данным саудовской службы безопасности, располагаются в горных районах и пустынных вади Центральной и Западной провинций королевства.

Итак, он – герой, овеянный славой боевых подвигов везде, где требовалось воевать с «врагами нации ислама». Эти враги были многочисленны – «безбожный» Советский Союз, христиане-сербы и эфиопы, «офранцуженный» алжирский истеблишмент, «манипулируемый сионистами» американский «империализм» и, наконец, руководимое «отступниками» саудовское государство. Круг замыкался – итог саудовской (включая и недавнее прошлое) политики (хотя и прагматичной, естественной в прошлом, понятной и объяснимой) был очевиден. В конечном счете, она и вызвала к жизни того, кто теперь организует акты террора на территории королевства. И как же удручающе на фоне аль-Мукрана и в контексте исповедуемой им (и его единомышленниками) «салафитско-джахидитской» идеологии, как ее называет российский исследователь, должен выглядеть нынешний саудовский истеблишмент – «аулия аль-амр».

Этот истеблишмент – «безбожные отступники» потому, что королевство установило отношения с Россией – наследницей Советского Союза, продолжающей афганский курс своего исторического предшественника в Чечне, как и потому, что оно не оказало эффективной помощи боснийцам и косоварам. Во главе этого истеблишмента «отступники» потому, что королевство остается союзником Соединенных Штатов, а также сохраняет отношения с алжирским режимом, борющимся против исламских моджахедов. Если саудовская власть «безбожна», то она и нелегитимна, а в силу этого «истинные» борцы за веру, руководствуясь преданным этой властью принципом «повеления благого и запрещения дурного», могут и должны уничтожить ее, поскольку сама эта власть – «секта заблудших». Если же против действий этих «борцов» выступает общество, то насилие возможно и в отношении него. Ведь позиция общества всего лишь доказывает, что оно вновь вернулось к состоянию язычества – джахилийи. Действующие под апеллирующими к религии лозунгами «борцы-моджахеды» демонстрируют свободу от каких-либо обязательств по отношению к людям – ведь они решают проблемы освобождение человечества от его угнетателей. В Эль-Хубаре они наносили удар по «центрам мировой экономики» (для этого следовало «очистить Полуостров от многобожников – мушрикун»). Это был ответ «американской войне в Ираке, которая вводит в оборот миллионы долларов в интересах компаний, производящих вооружения». Гибель в этом городе заложников, среди которых были дети? Но стоит ли считаться с каким-то убитым японцем, поскольку «японцы ввязались в войну в Ираке на стороне американцев». Стоит ли считаться с какими-то десятью уничтоженными индийцами, ведь они «поклоняются коровам, убивают мусульман в Кашмире, а кроме того работают инженерами в нефтяных компаниях»? Накануне событий в Эль-Хубаре аль-Мукран инструктировал своих единомышленников: «Захваченных необходимо удерживать твердой рукой, а если операция потерпит неудачу, – избавиться от них». Свою акцию эти люди – члены «Рот Иерусалима (Сарая Аль-Кудс)», входящей в состав «Организации Аль-Каиды на Аравийском полуострове, назвали «благословенной», а рассказывая об убийстве заложников, они использовали слова из лексикона мясников, как будто бы это был скот.

Какие простые и одновременно емкие определения и инструкции! Но вновь возникает странная ситуация déjà vu, – то же самое говорилось в другие времена и в других странах. Где-то, в некоторых из этих стран, были горы и непроходимые заросли, где-то все это отсутствовало, но и там говорилось об «отступничестве» и «предательстве» власти, пусть даже эти идеи и выражались терминами иных цивилизационных матриц. И прежде, и сейчас все та же культура насилия и тупика, в который людей загоняет их специфическое мироощущение, порожденное, однако же, властью, против которой они обращают ее же оружие. Но все же, что нового можно узнать об этих молодых саудовцах, не способных отвергнуть «героическое» обаяние аль-Мукрана и идущих сегодня на самоубийство во имя высказываемых им простых и доступных идей?

Ну, что ж? Создание портрета тех, кто является первым участником драмы террористических выступлений, портрета непосредственных исполнителей антигосударственных акций, возможно. Это тесно объединенная, но одновременно открытая внешнему миру группа молодых людей, постоянно вербующая новых сторонников. Эти люди безжалостны и самоотверженны, «герои», способные в любое мгновение (достаточно только приказа) стать «мучениками». Их ячейки (названия, по крайней мере, двух из них, благодаря совершенным ими акциям известны – «Легионы Двух Святынь Аравийского полуострова» и «Роты Иерусалима») регионально структурированы, а центральное звено, объединяющее эти ячейки в общесаудовском масштабе, персонифицирует «абсолютный герой» – аль-Мукран. При этом было бы странно пытаться точно определить численность ее активистов. Саудовские власти были, разумеется, заинтересованы в том, чтобы максимально преуменьшить их количество, заявляя о том, что они – «абсолютное меньшинство, от которого отказываются подлинные мусульмане». Тем не менее, некоторое представление о том, каково количество террористов, можно получить и на основе сообщений представителей саудовского истеблишмента. Как заявлял посол королевства в Лондоне принц Т.Аль-Фейсал: «За несколько прошлых лет мы смогли обезвредить пять из шести действующих в Саудовской Аравии террористических ячеек. Каждая из этих ячеек состояла из 20–25 чел.».

Но что же тогда находилось в центре интересов молодых саудовцев? Почему, по крайней мере, некоторые из них выбирали противостояние государству? Чем определялся этот выбор?

Развивающийся в Саудовской Аравии «сценарий террора» высвечивал связанные с этими молодыми людьми, порой, действительно любопытные детали. Большинство саудовцев-участников событий 11 сентября 2001 г. в Нью-Йорке и Вашингтоне были выходцами из племени Ааль Гамид (впрочем, как и известный в России по своим акциям в Чечне полевой командир Абу аль-Валид). Выходцами из этого же племени было и большинство участников майской террористической акции в Эр-Рияде. Но, разумеется, степень причастности этого родоплеменного образования к «сценарию террора» в Саудовской Аравии не стоило бы абсолютизировать.

События в Эль-Хубаре показали, что руководителем совершенной там акции был выходец из племени Ааль аль-Бакум, а преследовавшийся саудовской полицией один из участников акции в эр-риядском квартале Эль-Махья – Амер аш-Шахри – принадлежал к племени Ааль Зейдан. История аш-Шахри во многом поучительна. Он родился и вырос в Эр-Рияде, после школы поступил на факультет религиозного призыва столичного Исламского университета им. имама Мухаммеда бен Сауда, проучился там только два года и поступил на службу в Главное управление религиозной полиции.

Ааль Гамид – одно из крупных саудовских племен, численность которого составляет не менее 600 тыс. чел. Исторически это племя было расселено на юго-западе современной (территория же расселения племен Ааль Аль-Бакум и Ааль Зейдан – южные районы королевства) Саудовской Аравии с центром в городе Эль-Баха. Еще несколько десятков лет тому назад выходцы из этого племени славились как умелые и расторопные торговцы, ныне же его представители расселены по всей территории королевства и заняты в самых различных сферах. До событий 11 сентября 2001 г. многие молодые люди бану Гамид учились в Соединенных Штатах. Выходцем из племени Гамид был также Али аль-Факаси, ставший известным как «мозговой центр» взрывов в саудовской столице, и несколько подростков (самому старшему из них было 17 лет), получивших название «группа квартиры в квартале Эль-Халидийя» в Мекке.

Беседуя с одним из шейхов племени, который, по сообщению «Аль-Хаят», выступает в качестве его «неофициального представителя», корреспондент этой газеты задал ему несколько существенных вопросов. Одним из них был вопрос о том, насколько развита «историческая родина» бану Гамид. Ответ шейха был принципиален: «Эль-Баха, – говорил он, – развитый город, в нем расположены правительственные учреждения (включая резиденцию губернатора провинции, – Г.К.). Город оснащен современным водопроводом, электричеством, в нем имеются все необходимые средства связи. Материальный уровень и социальное положение каждого, оказавшегося в ловушке террористов выходца из бану Гамид, – продолжал шейх, – прекрасное». Корреспондент был, однако, настойчив: «Почему большинство участников террористических акций выходцы из племени Гамид?». Последовал не менее важный ответ: «Все это стало возможным потому, что многие члены племени покинули район своего проживания. Они смешались с выходцами из других групп и страт, а у других – другие обычаи, другие манеры поведения». Далее, отбрасывая обвинения в адрес своего племени, шейх сообщил неизвестную корреспонденту подробность: преследуемый полицией Али аль-Факаси добровольно сдался помощнику министра внутренних дел принца Наефа, «родившемуся в той же деревне, что и сам Али».

Тем не менее, интересовался журналист, что же стало причиной, содействовавшей распространению «идей террора»? И вновь ответ шейха был любопытен: «Духовная пустота и безработица. Решить проблему можно будет только тогда, когда молодые люди начнут получать приемлемое и разумное жалование там, куда их устроит государство. Во время же службы в армии эти молодые люди должны учиться нужным для последующей жизни профессиям – столярному и кузнечному делу, электротехнике. Они должны работать и зарабатывать. Когда же они учатся, они предоставлены сами себе, их начинают обуревать нигилистические мысли и им легко промывать мозги». Шейх говорил, ссылаясь на пример молодого человека из его племени, арестованного вместе с тремя женщинами в Медине, что «всему виной безделье – молодые люди получают деньги от добившихся успеха родственников».

Наконец, последние вопросы: «Как жители Эль-Бахи реагируют на террор? Какова ваша оценка членов племени Гамид после всех произошедших событий?». Конечно же, шейх говорил, что «никто из жителей города не сочувствует террористам, включая их родных и близких, ведь они – люди, которым промыли мозги и отправили на разбой». Он и не мог ответить иначе. Из его ответа на второй вопрос следовало, что власть возложила на него и остальных шейхов бану Гамид личную ответственность за «благонравие» молодежи, а губернатор провинции «еженедельно встречается с ним». Далее он добавлял: «Я надеюсь, что мы, шейхи племени, вместе с губернатором добьемся восстановления контроля над племенем. Никто из его членов никогда не совершит никаких глупостей и мерзостей, направленных против нас и нашей страны». Красноречивое заявление!

В словах шейха бану Гамид присутствовала нескрываемая тоска по ушедшим в прошлое временам патриархальной семьи, непререкаемой воли отца и абсолютного авторитета главы родоплеменного сообщества. Саудовское общество действительно изменилось. Оно стало мобильным – выходцы из племени Гамид рассеяны по всей стране. Оно менее, чем всего несколько десятков лет тому назад, связано с кастовой принадлежностью и сословной профессионализацией. Говорить сегодня о том, что племя Гамид отстало, хотя его маргинальность по сравнению с ведущими племенными группами Неджда и Хиджаза была очевидна еще совсем недавно, было бы, по меньшей мере, неверно. Некоторые представители бану Гамид достигли, видимо, апогея возможной ныне для них карьеры – высшие офицеры полиции и пост помощника министра внутренних дел. Выходцы из этого племени образованны, увидели мир, в том числе и благодаря учебе в зарубежных университетах. Наконец, им известна сила денег, ставших и в королевстве мерилом жизненного успеха.

Все же, как же выгодны шейху те трагические события, которые произошли и происходят в стране! Они заставляют власть вновь опереться на племенных вождей, увидеть в них, а не в совершающей «глупости и мерзости» молодежи, едва ли не свою единственную в настоящее время опору. Шейх в полной мере осознает свою сегодняшнюю причастность к этой власти. Он в полной мере готов послужить ей, положив предел «распущенности» молодых людей. Возрождение политической роли вождей племен? Это предположение не лишено своего рационального начала. Даже если, как отмечал саудовский автор, саудовское правительство всегда «признавало существование племени в качестве структурной единицы социума», все же, по словам этого автора, «племена важны только потому, что исполняют в национальном обществе некоторые социальные и хозяйственные функции». В свою очередь, подчеркивал он, «вожди племен» играют «некоторую роль» только при «решении возникающих внутри их племен конфликтов или вражды». При этом любая попытка их самостоятельной деятельности ограничена «всеобъемлющим контролем со стороны государства».

Однако теперь шейху бану Гамид (как и другим племенным нотаблям), конечно же, в жестких рамках государственного контроля, предоставляли, казалось бы, навсегда утраченную возможность воскресить представления и нормы прошлого. Он вновь мог быть политической фигурой – следить, доносить, шантажировать – от его усердия и умения восстановить «господство» над племенем едва ли не зависела судьба саудовского государства. Так восстанавливалась ситуация патриархального прошлого, которое, кстати, никуда и не уходило. Это прошлое присутствовало в государственной «заботе» о благосостоянии Эль-Бахи, в повторном обращении представителей власти к подвергшемуся эрозии авторитету племенных нотаблей. Молодежь должна остаться под присмотром старших. Их идеалы, их образ жизни и их жизненные интересы должны были стать для молодежи жизненным компасом.

Возродить патриархальность требовал и наследный принц Абдалла. Он возлагал личную ответственность за поведение всех молодых граждан страны на имамов мечетей и преподавателей университетов. После событий в Янбо, встречаясь с религиозными деятелями и профессорами высших учебных заведений, принц говорил: «Вы – люди науки, на вас лежит личная ответственность за поведение наших сыновей. Вы должны заставить их понять, в чем заключается долг перед верой и родиной. Порукой тому станет ваша безопасность, ваше благосостояние, ваша честь и ваша возможность служить Королевству Саудовская Аравия, той матери, которая вскормила вас». Далее он добавлял: «Вы должны говорить молодежи только о том, что служит интересам веры и родины. Хочу предупредить вас, среди них, молодежи, много усердных (муджтахидун) людей, но их усердие (иджтихад) порой направлено в неверную сторону. Ваш долг следовать примеру сотрудников государственной безопасности, которые воюют за нашу веру и нашу родину».

Саудовская молодежь жила, тем не менее, в другом мире. Годы предшествовавшего развития королевства изменили ее. Патриархальные обычаи отцов вовсе не привлекали ее. Акция в Эль-Хубаре и история возглавившего ее исполнителей Нимра аль-Бакми это доказывала.

Как же тосковал по утраченной патриархальности благополучный предприниматель, отец Нимра аль-Бакми, открыто отмежевываясь, беседуя с корреспондентом столичной «Эр-Рияд», от своего сына: «Он носил мое имя, но тот, кто выступил против истинного мнения, против мнения родителей, против правительства, закона Господа и обычаев, не может быть со мной». Конечно, он отрекался от сына, потому что им руководил страх за себя, свою семью и, в конце концов, за благополучие своего бизнеса. Тем не менее, в его рассказе присутствовало множество деталей, которые ни в коей мере не могут быть объяснены только страхом перед возможными (и, скорее всего, в тех или иных формах последовавшими) репрессиями. Говоря о своей семье, этот человек – Сухадж бен Зейд аль-Карири аль-Бакми – был красноречив: «Мой дед погиб, сражаясь под знаменем короля Абдель Азиза (основателя нынешнего саудовского королевства, – Г.К.), все мы готовы пожертвовать собой за родину, за нашу землю. Мой отец также защищал родину с оружием в руках, он скончался, когда ему было 110 лет. Все мы отдадим жизнь за нашу дорогую родину, за ее справедливых руководителей. Дело в тех, кто принес к нам эти далекие от нас принципы, несовместимые ни с религией, ни с обычаями. Клянусь собственной жизнью, я не давал моему сыну Нимру денег на оружие, я не подстрекал его на свершение этих постыдных деяний. Но, к несчастью, его совратили, он стал перечить родителям, он пошел против веры и наших благодетелей, наших истинных властителей, не покладая рук действующих на благо веры, родины и ее граждан».

Порвалось звено казавшейся ему прочной цепи верности и преданности семьи тем, кто всегда покровительствовал ей, – власти. Эта власть содействовала оседанию на землю бывшего кочевника (история деда Сухаджа и прадеда его сына Нимра), ставшего ихваном в эпоху короля Абдель Азиза и сражавшегося за создание нынешнего саудовского королевства. Эта власть на всю его долгую жизнь обеспечила благосостояние отца Сухаджа и деда Нимра, служившего в саудовской армии и сделавшего в ней, видимо, успешную карьеру. Наконец, благодаря покровительству этой власти, вырос бизнес отца Нимра. Обычный для саудовского общества и складывавшийся десятилетиями путь развития, неожиданно (как кажется Сухаджу) нарушенный взбунтовавшимся сыном, для которого важны другие авторитеты, а вовсе не авторитет отца, ассоциирующего себя с властителями патриархального государства и действующего, как и они по отношению к своим подданным, к тому, кого он считает собственным под

данным – своему сыну.

Сухадж пытался воздействовать на сына. Видимо, для того, чтобы исключить его нежелательные контакты, он отправил Нимра оканчивать школу на родину – в небольшой городок Турба к северу от Хаиля. Однако отцу стало известно, что сын и там оказался связан «с подозрительной компанией вернувшихся из Афганистана». Сына вернули в родительский дом в столице, но за ним уже наблюдала служба государственной безопасности. Спустя некоторое время после возвращения в Эр-Рияд он был арестован и осужден на год и шесть месяцев тюремного заключения. Отец использовал старые знакомства, – у него, потомка ветеранов службы на благо государства, они сохранились. Нимр был досрочно освобожден и возвращен родителям. Стал ли он работать или учиться? Как говорил его отец: «Он этого не хотел, да и не нуждался в этом. Слава Богу, мое положение хорошее» (любопытная отсылка к тому, что говорил шейх племени Гамид!). Однако Нимру нужно было внимание и отеческое увещевание: «Я предостерегал его от много, – отмечал Сухадж. – Я говорил ему, что к стране, в которой он живет, обращены взоры всех мусульман, и она им всем помогает, принимая их во время хаджа. Я говорил ему, что наша страна останется безопасной, хотя некоторые и пытаются разрушить ее безопасность». Нимра всеми силами удерживали в доме.

Но увещевания оказались напрасны: «Мой сын вновь встретился с заблудшей сектой. Они-то и подтолкнули его к бунту против родителей, против правительства и страны». Почти за год до событий в Эль-Хубаре, воспользовавшись тем, что родители принимали гостей, Нимр ушел из дома. Далее произошло то, что для его отца было трагично и совершенно непонятно: «Он пошел против обычаев настоящего араба и мусульманина, который никогда не предает, всегда полагается на Господа и во всем следует Его слову. Он убил мусульман – своих братьев». Паршивую овцу следует изгнать из стада: «Мы, граждане нашей страны, – говорил Сихадж корреспонденту «Эр-Рияд», – сплотимся против врагов родины. Родина и ее мудрое руководство будут как никогда сильны. Пусть поможет нам Господь и пусть Он сбережет для нас наших благодетелей. Я и моя семья, – добавлял он, – все сыны племени Аль-Бакум останутся навсегда с нашей родиной и ее правительством».

Нимр аль-Бакми никогда не был в Афганистане, Боснии, Чечне или Ираке. В момент его исчезновения ему было всего шестнадцать лет. Своим поступком он доказывал, что саудовское контрэлитарное движение более всего независимо от того, были ли его сторонники когда-то за пределами страны. Члены этого движения более не стремились помогать только «страждущим» братьям по вере, – они направляли свой удар по источникам могущества власти.

Саудовское общество теряло значительную долю своей былой патриархальности. Власть, осуществившая модернизацию, в которую были вовлечены жители всех регионов страны и представители сохранившихся от прошлого социальных структур, более не была всеобъемлюща. Она столкнулась, быть может, с самым значительным за всю историю ее существования вызовом, бросавшимся ей теми, кого она привыкла считать своими «благодарными подданными».

Было бы соблазнительно видеть в саудовской контрэлитарной оппозиции движение, отталкивающееся, прежде всего, от некоторых жизненных обстоятельств, трактуемых его участниками как материальная «униженность и оскорбленность». Но эти обстоятельства, в лучшем случае, могут объяснить нежелание тех или приверженцев этого движения продолжить образование, сегодня действительно построенное так, что оно плохо соответствует потребностям рынка. Образованные саудовцы все больше пополняют ряды безработных. Тем не менее, и это – всего лишь, хотя и существенная, частность, далекая от того, чтобы квалифицироваться как проявление, якобы, господствующей атмосферы всеобщего неравенства. Напротив, созданная в королевстве система государственной социальной защиты, опирающаяся, в свою очередь, на все еще действующие элементы традиции, представляет собой важную сторону жизни саудовского общества. Впрочем, никто из участников саудовского контрэлитарного движения не может рассматриваться в качестве действительно «обездоленной» личности, хотя пребывание некоторых из них, в частности, в Афганистане предоставляло им возможность хотя бы прикоснуться к более значительным денежным суммам (доходы от торговли наркотиками, банковские операции до сентября 2001 г., средства благотворительных обществ), чем те, на которые они могли бы рассчитывать, став государственными служащими или мелкими и средними предпринимателями у себя на родине.

Все те, кого государственный истеблишмент называет «заблудшей сектой», жители крупных городов Саудовской Аравии. Модернизационные изменения прошлого давно уже превратили саудовское общество в урбанизированное – только в столице, которая еще сорок лет тому назад была средневековым селением, сегодня проживают почти четыре миллиона человек. Многие участники действующего под религиозными лозунгами саудовского оппозиционного движения – уроженцы или жители Эр-Рияда, где сохранение в неприкосновенности нравов патриархальности сегодня едва ли возможно.

У «благодарных подданных» саудовской монархии были ли основания бросить вызов своему истеблишменту? Скорее всего, ответ на этот вопрос должен быть положительным, предполагающим, что эти основания вытекают из ситуации переходности, выступающей в качестве основной черты нынешнего саудовского социума.

Модернизация не содействовала, по словам российских исследователей, тому, чтобы в королевстве могли «в полной мере развиваться новые формы гражданского устройства саудовского общества». Это общество, отмечали они, «все более» отстает «в своих духовных параметрах от атмосферы, создаваемой производственным и технологическим прогрессом», от нового «психологического восприятия действительности», от «глобального мировоззрения, ориентирующегося на более обширный и разнообразный блок ценностей». Конечно, это общая постановка вопроса. Однако она включает в себя важное и принципиальное положение – достижения Саудовской Аравии, в том числе и в социально-экономической сфере, вовсе не сопровождались соответствующими изменениями в ее политической системе, в которую явно недостаточно и непоследовательно включаются новые социальные страты и структуры. Одновременно, достижения лишь в малой степени изменили, по словам тех же исследователей, роль религии в саудовском государстве, где она продолжает оставаться «единственным регулирующим началом» общественной жизнедеятельности.

Эта ситуация создавала столь известную в прошлом (да, порой, и в настоящем) эпоху «безвременья» с сопровождающей ее эрозией ценностей. Знакомство молодых сау-довцев с миром, с одной стороны, и их жизнь в стране, где обязательно то, что уже давно поставлено под сомнение знакомым им миром, с другой, – это сложная ситуация, из которой следует искать выход. Однако сложность этой ситуации лишь усугубляется тем, что властители страны, видящие решение современных проблем в углублении религиозности и увековечении нравов племенного, бедуинского общества, действуют в том же мире, который уже знаком их молодым подданным. В этом мире они оправдывают свою позицию религиозными «морально-этическими принципами» и защитой интересов «мусульманской нации», провозглашаемыми неотъемлемым качеством национальной внешней и внутренней политики. Но как же часто они идут на (для истеблишмента и мира оправданные и необходимые) компромиссы! Как же часто протесты властителей страны в связи с положением вокруг тех или иных мусульманских стран (Афганистан и Ирак тому наиболее яркие примеры) или народов (палестинцы) не приводят к каким-либо существенным переменам в сфере саудовской экономики, где углубляется сотрудничество с компаниями из тех стран, которые проводят (или поддерживают в этом своих союзников) «агрессивный курс» против мусульман! Лицемерие, – говорят молодые граждане этой страны.

Однако сами эти молодые люди, – стоило бы это повторить вновь, – странный сплав прошлого и настоящего, традиции и современности. Почему бы им не искать выхода из ситуации лицемерного «безвременья» в очищении идеала, который «предан» постоянно говорящей об этом идеале властью? Почему бы им не стать «подлинными» защитниками «втоптанной в грязь» высокой морали и за пределами Саудовской Аравии, и в границах ее территории? Благодаря семье, школе и официальной пропаганде религиозные ценности вошли в их плоть и кровь. Они не знают или знают плохо ценности и принципы иных систем – впрочем, их воспитание построено на дискредитации и отвержении этих ценностей. Идеал, резюмируемый как «вера ислама», для них естествен и обычен. Его они и должны очищать и воскрешать. Но не думали ли и не действовали ли ради воскрешения и очищения своих, привычных для них ценностей молодые люди совсем в других странах в наступавшие там эпохи переходности и «безвременья», периоды бесконечного лицемерия своих властителей или лидеров?

12 января 2004 г. первый канал саудовского телевидения показал семь «раскаявшихся» (после того, как они подверглись тюремному заключению) молодых людей. Их имена не назывались, вместо них звучали номера. В тот же день было распространено заявление министерства внутренних дел королевства, содержавшее большую часть уже показанных телевидением «признаний». Это был важный документ, содержавший идеи, однажды усвоенные «раскаявшимися». Конечно, в их выступлениях эти идеи (по крайней мере, теоретически) осуждались, но они продолжали оставаться фактом их прошлой жизни, их мироощущения и основанной не нем практики действия.

Молодые люди, показанные телевидением, подчеркивали, что им казалось, что «только они и стали настоящими мусульманами, а большинство, – как говорил один из них, – окружающих нас людей – вероотступники». Причиной отхода окружавших их людей – соотечественников от религии было то, что эти соотечественники, ссылаясь на некие авторитеты, не выполняли возложенных на них Господом обязанностей: «Прошло уже пятьдесят лет, как иудеи пришли в Палестину, а никто из мусульман не ведет против них джихада. А ведь джихад в этом случае, считали мы, – как говорил другой «раскаявшийся», – «прямая обязанность мусульманина, в случае с Палестиной он не должен подчиняться ни власти, ни родителям. Даже если правитель или родители запрещают ему вести джихад, он обязан вступить на этот путь». Далее следовал не менее серьезный вывод: «Если правитель запрещает джихад, то этот правитель – тиран. Мы думали, что и саудовское правительство – воплощение тирании».

Этим молодым людям не задавали вопросы. Они говорили сами, перебивая друг друга и дополняя своих товарищей. Спектакль был хорошо отрежиссирован, они прекрасно знали свои реплики, произнося действительно то, что их волновало, что совсем недавно определяло их жизнь и поступки.

Они стремились противостоять тирании власти. На месте государства тиранов, «государства отступников» должно было возникнуть «государство ислама». Как его можно было создать? Этому учили законоучители, принадлежавшие к «обновленческому» течению религиозной мысли, которое в Саудовской Аравии называют и течением «отлучителей от религиозной общины (ат-тайяр ат-такфирий)». Проповеди этих законоучителей слушали. Сначала на них наталкивались (или обнаруживали их у друзей). Они были записаны на кассетах. Это были проповеди не только саудовских муфтиев, не принадлежащих к официальному религиозному истеблишменту страны, но и, довольно часто, иностранных проповедников (палестинских и египетских, в первую очередь). Эти проповеди были интересны этим молодым людям, потому что отвечали их умонастроению. Не призывают же официальные саудовские улемы к немедленному джихаду против американских «агрессоров» в Афганистане и Ираке или за освобождение «благородного Иерусалима», как, впрочем, они не призывают даже к бойкоту американских товаров. Да и «призывают ли они к чему-нибудь такому», говорил один из раскаявшихся, «что не позволяет им правительство?». Слушали не только проповедников, но и кассеты с записями выступлений У.бен Ладена. Затем с законоучителями-«обновленцами» встречались, хотя и эти законоучители искали себе учеников.

Проповеди этих законоучителей слушали в кругу единомышленников, с ними беседовали лично, часто и долго, обсуждая с ними все, что волновало этих молодых людей. Беседуя с одним из «раскаявшихся», один из этих учителей, отвечая на вопрос своего собеседника, что ему делать, если его отец против участия сына в джихаде, высказал ему свое решение: «Если ты не сможешь его убить, когда он будет тебя задерживать, то выстрели ему в ногу». Жалость в этом случае была неуместна: «Твой отец уже стар, он не годится для войны, ведь он прожил свою жизнь, так и не научившись отличать правое дело от неправого». Так учили молодежь ее наставники. Один из их учеников потом говорил своей, по его словам, «очень старой» и больной матери, уговаривавшей его остаться с ней: «А зачем ты мне нужна? Мой отец умер, у тебя, а не у меня остались дети. У меня детей нет. А мой шейх-наставник сказал мне, что джихад возвышеннее, чем присмотр и забота о тебе. Он сказал мне, что мы оба, я и ты согрешим, если я не пойду воевать. Богом клянусь, мать, я не намерен грешить, а ты оставайся. Извини, но вера – прежде всего».

«Раскаявшиеся» говорили, что они проходили основы военной подготовки. Эта подготовка (в ней участвовали только те молодые люди, в преданности которых убеждались их религиозные наставники) проводилась в молодежных лагерях на территории королевства: «Сначала мы собрались в одном пансионе в Эр-Рияде. Там нас учили чистить самое разное оружие. Потом, – говорил один из них, – мы уехали в пустыню. Мы стремились четко выполнить отдававшиеся нам приказы». Его товарищ добавлял: «Мы учились пользоваться оружием и физически тренировались. В лагере мы занимались физической подготовкой, карате, стрельбой из обычного оружия. Этим оружием были винтовки и пистолеты». Из слов третьего «раскаявшегося» вытекало, что тренировочный лагерь, где он находился, был расположен неподалеку от Мекки, а общий срок пребывания в нем составлял не менее месяца. Наставниками в лагерях подготовки были уже те, кто стал «героями джихада», – прошедшие через сражения в Афганистане, Боснии и Чечне. Они занимались не только физической подготовкой, но и завершали воспитание морали насилия, начатое религиозными наставниками. Боевые «герои» говорили своим молодым ученикам, что только если человек пройдет через джихад, он может «рассчитывать на рай после окончания срока его земной жизни». Их молодые ученики уже осознали себя «настоящими мусульманами», они возрождали попранный властью идеал, они надеялись, что за их земные подвиги Бог наградит их раем: «Я спросил нашего наставника, а что нас будет ждать потом? Он ответил – рай. А я подумал, – как же я теперь в этом раскаиваюсь, – что за будущее пребывание в раю можно взорвать в Саудовской Аравии все, что угодно, можно убить короля, взорвать американцев». Далее этот «раскаявшийся» продолжал: «А наставник, посмотрев на меня, сказал: “Разве мы не хотим создать исламское государство? Разве мы не хотим воплотить слова хадисов Пророка? Ради будущего пребывания в раю, нужно изгнать многобожников с Аравийского полуострова”».

Этап поиска образца для подражания, тех, кто воплощал собою идеального мусульманина, на этом заканчивался. Далее следовали дни тренировок, подготовки, двойной жизни, уходов из родительских домов и, наконец, получения приказа о выполнении задания. После выполнения приказа появлялись официальные заявления, – одно из них было обнародовано после обстрела 2 июня 2004 г. группой террористов машины с американскими военными неподалеку от Эр-Рияда. В нем, в частности, говорилось: «Мы нанесли удар по американским высшим офицерам, работающим на базе принца Султана в Эль-Харадже, откуда осуществляется координация действий агрессивных американских войск (в Ираке – Г.К.). Они работают там, потому что им позволило правительство клана отступников (от религии – Г.К.) Ааль Сауд, заключившее союз с американцами, иудеями и крестоносцами. Это правительство не выражает интересы нашего благородного мусульманского народа. Его интересы выражаем только мы, подлинные мусульмане. Мы продолжим наносить удары по американцам, по стоящим за ними многобожникам – христианам и иудеям. Мы будем нести им смерть и муки до тех пор, пока не закончится битва, пока вера не будет принадлежать Господу». Демонстрация «раскаяния» по общенациональному телевидению не достигала поставленной перед ней цели – место арестованных занимали их единомышленники.

Но кто же другой участник драмы саудовского «сценария террора»? Религиозные деятели, законоучители-«обновленцы» – вдохновители молодых исполнителей террористических акций.

В мае 2003 г. в Саудовской Аравии были арестованы три наиболее ярких представителя исламского «обновленчества» – шейхи Ахмед аль-Халиди, Али аль-Худейр и Насер аль-Фахд. Их арест произошел в Медине во время осуществленной там 27 и 28 мая 2003 г. и беспрецедентной для этого «святого» города полицейской операции «прочесывания», итогом которой стало задержание еще более 20 «подозреваемых в терроризме». Все остальные задержанные были «учениками и последователями» трех шейхов. Обвинение в участии в террористической деятельности власти предъявили и трем законоучителям – в их домах, как специально подчеркивалось в опубликованных полицией заявлениях, были обнаружены «оружие и взрывчатка». В дальнейшем операция саудовской службы государственной безопасности получила свое логическое завершение. 17 и 22 ноября 2003 г. первый канал саудовского телевидения показал своим зрителям (ими была вся страна) беседы с А.аль-Худейром и Н.аль-Фахдом, в ходе которых они публично отказались от обнародованных ими ранее юридических суждений, отлучавших от религиозной веры представителей саудовского политического и религиозного истеблишмента. Спустя почти месяц – 13 декабря 2003 г. от идентичных фетв публично (телевидение вновь сыграло свою роль) отказался и третий член «троицы отлучителей» – шейх А.аль-Халиди.

Известность всех трех законоучителей-муфтиев в саудовском и общемусульманском религиозном сообществе была неоспоримым фактом. Но, все же, фигура А.аль-Халиди – Абу Халеда даже на фоне его единомышленников выступала как наиболее значимая. В момент ареста ему было 34 года. Саудовец по происхождению, он родился и вырос в кувейтском городке Джулейб эш-Шуюх (ныне практически в составе г. Эль-Кувейт). В молодости был учеником и последователем провозгласившего себя ожидаемым махди кувейтского муфтия Абу Абдаллы аль-Люхейди. Тем не менее, пути наставника и ученика разошлись. А.аль-Халиди пришел к выводу, что «в мире все более распространяется порок и неверие», а это подтолкнуло его к переезду в 1993 г. в «пресветлую» Медину, казавшуюся А.аль-Халиди «местом, менее чем другие страны ислама, подвергшимся влиянию многобожников». Пребывание в Медине не стало долгим. Он переехал на юг Восточной провинции королевства – «историческую родину» его рода, а затем в район Эль-Хасы той же провинции, где избрал своим наставником шейха-«обновленца» Абдель Азиза аль-Яхъю. Два года спустя, став муфтием, вновь вернулся в Медину. Несколько опубликованных А.аль-Халиди религиозных сочинений (наиболее известное среди них – «Объяснение и показ природы сомнительной власти, или рассказ о неверии некоторых тиранов и отступников») стали инструментом пропаганды его идей, в том числе и с помощью собственного электронного сайта.

А.аль-Халиди (в равной мере это относилось и к двум другим арестованным муфтиям, уже не в первый раз подвергавшимся репрессиям и тюремному заключению) был типичным представителем пережившей свое время (хотя и обращающейся к современной технологии) традиции приобретения и передачи чистого религиозного знания. Учеба у наставника, затем самостоятельная роль наставника, готовящего новых знатоков закона. Эта традиция самодостаточна и независима от государства и общества. Более того, она активно стремится сохранить свое качество единственного регулятора общественных отношений, навязывая свою волю и государству. Характеризуя эту традицию, официальный саудовский богослов подчеркивал: «В сообществе факихов существует глубокий раскол. Многие из них все еще остаются пленниками древних, написанных в эпохи прошлого книг. Опираясь на них, эти факихи пытаются объяснить события и явления нынешнего дня тем, что соответствовало времени прошлого. ... Мы говорим тем факихам, которые все еще стремятся к тому, чтобы сохранить полную связь с прошлым, что существуют общие правила, определяющие суть мусульманского фикха, в частности, в сфере социальных отношений. Использование старого фикха необходимо, но мы должны говорить и о современных проблемах, решение которых следует находить в наше время и на основе нашей современной реальности».

Конечно же, представитель официального саудовского религиозного сообщества выражал точку зрения политического руководства королевства, даже если он и вносил в нее некоторую ноту либерализма. Но, так или иначе, а говоря о сочетании между «сферой социальных отношений» и шариатскими нормами, он делал акцент на основополагающих элементах саудовского внутреннего курса, инициированного еще в эпоху короля Абдель Азиза и направленного, в том числе, и на то, чтобы наиболее адекватно ввести в процесс государственного строительства многочисленную страту богословов и законоучителей.

Тому есть принципиальные основания, определяемые внутренней сущностью саудовского государства, легитимируемого на протяжении всего времени его существования союзом между правящей семьей Ааль Сауд и представителями религиозных кругов, персонифицированных сегодня в лице Совета высших улемов. Определяемые принятым в начале 90-х годов Основным законом правления концептуальные установки саудовского государства подчеркивают его следование духу и букве «Книги Всевышнего Господа и Сунны Его Пророка». В них «черпает свою силу существующая» в королевстве «система правления», одновременно же, священная книга мусульман и Сунна выступают в качестве «высшей инстанции» по отношению к любому законодательному акту страны. «Исламский» характер саудовского государства предполагает, что едва ли не важнейшей обязанностью этого государства выступает «защита вероучения ислама, претворение в жизнь установлений его шариата, содействие следованию пути добродетели и отказу от греха и исполнения долга призыва к Господу».

Коран и Сунна все еще выступают «источником правового суждения» по поводу любых вопросов, связанных с жизнедеятельностью саудовского государства, что, естественно, приводит к провозглашению Основным законом правления «независимости» той ветви власти, которая квалифицируется саудовским законодательством как «юридическая», а связанных с ней правоведов, – подчиняющимися «только власти исламского шариата». При этом, описывая роль религиозных деятелей в контексте существующих властных отношений и их участие в принятии государственного решения, саудовский автор отмечал, что «улемы являются основной опорой реализации исламского шариата»68
. Далее он продолжал: «Они разъясняют закон, ориентируя людей и давая советы правителям. ... В Королевстве Саудовская Аравия улемы непосредственным образом участвуют в принятии решения, поскольку их голос очень важен для создания социальной базы легитимации режима», а также в общественной мобилизации, форма которой определяется текущими обстоятельствами развития страны или складывающейся международной обстановкой.

Интегрируя законоучителей в систему политической власти, саудовский истеблишмент стремится создать централизованную систему «юридической власти», связи которой с этим истеблишментом должны строиться на ее полной лояльности режиму. Изменения, внесенные в начале 90-х годов в принятый еще в 70-е годы Закон о судопроизводстве, предполагали, в частности, что религиозные вероучители должны строить свою деятельность и на основе «положений существующих законодательных актов». Саудовские правоведы становились оплачиваемым государством «корпусом юристов». Вхождение в него предполагало наличие саудовского гражданства, «добропорядочность и благонравие», юридическую известность, диплом об обучении шариатскому праву в саудовском университете и возраст, нижний предел которого колебался от сорока до сорока двух лет (а это заранее исключало для А.аль-Халиди, например, возможность войти в этот «корпус») в зависимости от ступени той судебной инстанции, в которой предполагал работать соискатель. Однако, в любом случае, вступление в «корпус юристов» могло быть осуществлено только на основе королевского указа. Вся дальнейшая деятельность правоведа, на которого теперь распространялись «положения Закона о государственной службе», проходила под жестким контролем министерства юстиции.

Создание централизованной пирамиды религиозного истеблишмента, конечно, не могло быть полностью успешным в силу специфики исламской вероисповедной доктрины. Эта пирамида не могла быть устойчивой: вне этой конструкции всегда оставались религиозные деятели, система взглядов которых могла противоречить точке зрения тех улемов, которые становились частью национальной политической системы и интерпретировали религиозную доктрину в интересах политического истеблишмента. Деятельность «троицы отлучителей» – шейхов А.аль-Халиди, А.аль-Худейра и Н.аль-Фахда (да и не только их), демонстрировавшая отсутствие «единства слова и единства сообщества», или, иначе, полного взаимопонимания и взаимодействия между подданными и их правителями, это четко доказывала.

Вместе с тем, существовало и другое, не менее важное обстоятельство, связанное с «обновительским» движением в среде саудовских религиозных деятелей и определявшее то, что представитель официального религиозного сообщества королевства называл, говоря о качественной стороне противников этого сообщества, пребыванием их в плену «древних, написанных в эпохи прошлого книг». Это обстоятельство интересно, разумеется, не только в аспекте формирования личности этих противников, но также и в контексте условий формирования и жизнедеятельности самого саудовского государства.

Любое саудовское издание недавнего прошлого (но, впрочем, и во многом сегодняшнего дня), обращаясь к событиям национальной истории, будет говорить и о «благородстве» короля Абдель Азиза, поднявшего своих сторонников на джихад во имя идеалов ислама. Любое саудовское издание будет утверждать, по крайней мере, применительно к событиям прошлого, жизнестойкость религиозной традиции – учения шейха М.Абдель Ваххаба – не только для восстановления «законности» власти основателя современного саудовского государства, но и для реализации миссии короля Абдель Азиза в сфере «приведших к нынешнему благосостоянию» и инициированных им модернизационных преобразований. В равной степени саудовские издания постоянно апеллируют к традиции, необходимость перманентной реинтерпретации которой становится задачей национальных авторов (включая и официальный религиозный истеблишмент), определяющейся последовательным реформированием саудовской политической системы и социально-экономических основ жизни общества. Одновременно, проблема правильного понимания этой традиции становится основным направлением полемики между теми религиозными деятелями, которые, с одной стороны, интегрированы в политическую систему государства, а, с другой, находятся вне нее.

Иными словами, сама возможность появления определенного варианта интерпретации традиции (без которой не может существовать саудовское государство) определяется не знаниями в области религиозной догматики, но степенью близости того или иного муфтия к власти. Каждый из этих вариантов всегда будет спорным в силу того, что он будет определяться политическими пристрастиями автора юридического суждения – фетвы. Тот или иной вариант все той же интерпретации традиции всегда может быть квалифицирован как отступление или приближение к первоосновам религиозной веры. Ни один из них для противников или сторонников режима (все зависит лишь от оптики политического прочтения соответствующего юридического суждения) никогда не будет обладать необходимой долей объективности и взвешенности. Напротив, каждый из этих вариантов может стать основанием для предъявления обвинений в «неверии» и, на этом основании, «отлучения» или же, напротив, для утверждения о «преданности» вере и, таким образом, о «заботе», например, правителя о «благе» его подданных. Однако причина такой избирательности в подходе к интерпретации традиции лежит, в первую очередь, в необходимости для саудовского государства видеть в самой традиции едва ли не единственный инструмент собственной легитимации. Вместе с тем, в этой традиции оно вынуждено находить и оправдание для продолжения процесса своего реформирования, и свое присутствие в современном глобализирующемся мире.

Показанные саудовским телевидением «признания троицы отлучителей» это со всей очевидностью продемонстрировали.

Их выступления важны, прежде всего, потому, что они включали четко выраженные указания на содержание фетв, которые они когда-либо предлагали своих последователям-ученикам. Все трое считали необходимым «отлучить» от веры и объявить джихад саудовскому политическому истеблишменту и связанному с ним религиозному сообществу страны. Но после того, как в стране произошли террористические акции, эти муфтии (впрочем, А.аль-Халиди оказался более стоек в своих убеждениях) заявляли, что категорически не поддерживают тех, кто совершил акты террора. Эти люди более не были для них моджахедами, «воинами», превратившись в хариджитов. В свою очередь, «существующая власть», говорили они, «законна» и заслуживает «принесения ей клятвы верности». А их прежние оценки саудовского общества в качестве общества «неверного», «населенного хариджитами» или «далекого от религии», объявлялись «ошибочными». Все три муфтия (Н.аль-Фахд был самым пространным среди них) осуждали саму практику «отлучения», считая, как они подчеркивали, что эта практика «приводит к анархии». По словам А.аль-Халиди, «сторонники отлучения оказались в тупике и должны обратить свои взгляды к настоящим ученым-улемам и подчиниться правителю».

Если ранее все три муфтия-«обновленца» выступали с утверждениями, что Аравийский полуостров (но, в идеале, и весь мусульманский мир) должен был быть очищен от «неверных», то теперь они считали необходимым заявить, что «каждый, кто въехал в эту страну, становится находящимся под покровительством и в безопасности человеком, убийство которого категорически запрещено». Как добавлял А.аль-Худейр, «кровь и имущество этого человека под запретом до тех пор, пока он не покинет страну». В свою очередь, Н.аль-Фахд подчеркивал, что «находящиеся в королевстве и под покровительством ислама христиане и иудеи не могут нести никакой ответственности за бедность, нищету или безработицу среди мусульман». За «эти несчастья», считал он, опровергая свои прежние фетвы, «несут ответственность сами мусульмане, что и исключает возможность использования оружия против иностранцев». По словам А.аль-Халиди, эти «иностранцы развивают экономику и вносят неоценимый вклад в развитие и процветание стран ислама».

Как и в случае с «раскаявшимися» молодыми участниками контрэлитарного движения, «осуждавшими» свои прежние взгляды и призывавшими «следовать путем подлинных ученых, сплотившихся вокруг Совета высших улемов и мудрого руководства королевства», муфтии-«обновители» могли вызвать (что имело место, видимо, и у некоторых людей даже в Саудовской Аравии) лишь впечатление давно виденного и известного. Это впечатление лишь усиливалось в силу того, что ранее они подвергались преследованиям со стороны власти. Однако главное, видимо, не в этом.

Демонстрация признаний этих муфтиев происходила в форме бесед между ними и одним из членов Совета высших улемов. В ходе всех трех бесед он задавал каждому из своих собеседников, по сути дела, однотипные вопросы, один из которых (он будет приведен по тексту беседы с А.аль-Худейром) следовало бы процитировать: «Однако ваши фетвы, уважаемый шейх, касались многих вопросов, среди которых и вопросы отлучения от веры. Эти фетвы распространялись в виде посланий, на сайтах Интернета, их читали и ими вдохновлялись те, кого вы теперь называете хариджитами. А как же к этим фетвам вы относитесь теперь?». Совсем неважно, что каждый, кому был адресован этот вопрос, категорически отрицал свое участие в подстрекательстве молодежи «к бунту и насилию». Совсем неважно, что каждый из трех муфтиев заявлял, что распространенные им ранее фетвы были «ошибочны», что каждый из них «отказывается» от этих суждений, считая, как отмечал А.аль-Худейр, свое выступление по телевидению «посланием братьям, которые, я надеюсь, его услышат и поймут, что я ясно отказываюсь от слов моих прежних фетв».

Саудовский политический истеблишмент действовал жестко и целенаправленно, используя традиционную логику и тактику власти. Вводя в стране жесткие меры безопасности, он устраивал охоту (хотя, как обычно это случается с властью, опаздывал) на исполнителей террористических акций и одновременно наносил удар по тем, кого он считал вдохновителями «сценария террора». Речь, конечно, шла о законоучителях-«обновленцах». Однако в этой связи вновь возникал простой вопрос – а верна ли сегодня (в том, что касается, по крайней мере, улемов, да, впрочем, и членов контрэлитарного движения) эта логика и тактика? Не приходится сомневаться в обязанности государства защищать своих граждан. Но также не приходится сомневаться и в его праве использовать в ходе защиты этих граждан все необходимые меры, включая и шаги, направленные на делегитимацию тех идей, которыми вдохновляются члены «ячеек террора» в королевстве. Генераторами же этих идей, несомненно, выступают шейхи-«отлучители», черпающие свою силу из того же источника патриархальности, на мощь которого, призывая к ее реанимации, рассчитывает опереться и сама власть.

Но сразу же появляется новый вопрос. А зависит ли ныне процесс этой делегитимации только от «разоблачения» тех законоучителей, которые уже арестованы и «осудили» свои прошлые взгляды и убеждения. Оказанное на них властью давление (хотя все они заявлял о «любезном» и «вежливом» обращении с ними в местах заключения), несомненно, снизит эффект воздействия сделанных ими «признаний» на саудовских моджахедов. Тем не менее, проблема не исчерпывается только этим ее аспектом.

Все три муфтия-«обновленца» уже давно произнесли те слова, которых от них ждали в то время еще потенциальные их ученики и последователи. Эти однажды произнесенные ими слова сегодня стали достоянием многих. Иначе, почему не оказываются успешными попытки высших сановников государства, в их числе и короля Фахда, заставить улемов безоговорочно подчиняться государству, исключив из практики их деятельности обнародование «личных фетв»? Иначе, почему представители официальных религиозных кругов королевства постоянно ссылаются на «недопустимость произнесения возбуждающих чувства верующих проповедей в мечетях», особенно после пятничных молитв, как и на «опасность высказывания собственных суждений имамов при оценке событий и людей»? Впрочем, события мая 2004 г. в Эль-Хубаре продемонстрировали на практике, что слой оппозиционных законоучителей значительно шире, чем он кажется власти. С молодыми участниками контрэлитарного движения сейчас беседуют, вербуя их или помогая им, ученики (а, быть может, ученики учеников) всех трех «признавшихся» в своих заблуждениях муфтиев. Некоторые из них уже прошли через заграничный джихад и стали официальными имамами мечетей. Они, как и их бывшие наставники, ищут и находят себе учеников.

Итак, есть два участника развивающейся в Саудовской Аравии драмы террора – исполнители акций и их духовные наставники. Сегодня оба этих актера становятся все многочисленнее и активнее. И, напротив, свидетельств снижения их активности, несмотря на предпринимаемые политическим истеблишментом меры, не наблюдается.

Власть и общество в Саудовской Аравии далеки сегодня от того, чтобы рассматривать их едиными в том, что касается методов противостояния контрэлитарному движению, включая и позицию в отношении улемов-«обновленцев». Выступая 17 мая 2003 г. с тронной речью перед депутатами Консультативного совета третьего созыва, король Фахд требовал «уничтожить гадину террора». Для саудовского монарха речь шла не только о «группе террористов-отщепенцев», но и, что не менее существенно, о «заблудшей мысли, поощряющей и питающейся террор, даже если эта мысль и рядится в одежды нашей благородной религии». Позиция власти не менялась и в дальнейшем: «Эти люди порождены дьяволом, – говорил наследный принц Абдалла после событий в Либо, – они помощники дьявола и инструмент дьявольского действия. … Но мы железной рукой выкорчуем тех, кто продает ему душу, кто словом и делом подрывает безопасность страны».

Комментируя террористическую акцию 21 апреля 2004 г. в Эр-Рияде, Верховный муфтий королевства, глава Совета высших улемов шейх Абдель Азиз Ааль аш-Шейх подчеркивал: «Убийство мусульман – грех, который в день воскресения увеличит муки совершивших это убийство». По сути дела, Верховный муфтий давал власти индульгенцию на продолжение провозглашенной ею политики: «Пусть наше мудрое руководство освободит нас от зла и заблуждения». Действующий же под его руководством Совет высших улемов (коллективное мнение официальных законоучителей!) уже дважды (в мае и в начале июня 2004 г.) принимал фетвы, требовавшие донести органам власти о преступниках. Одно из положений июньской фетвы гласило: «Мы призываем граждан страны и проживающих в ней иностранцев сообщать власти о каждом, кто планирует или готовит ту или иную разрушительную акцию. Мы делаем это, заботясь о безопасности рабов Господних и страны. Мы делаем это, заботясь о том, чтобы самих готовящих разрушительные акции не постигло наказание за совершенные ими деяния».

Мнение же общества отнюдь не всегда совпадало с мнением власти. При этом существенно то, что иные точки зрения высказывали как в рядах интеллигенции, так и в рядах официального религиозного истеблишмента.

Отвечая на вопросы корреспондента «Аш-Шарк Аль-Аусат», эксперт Международного совета по исламскому фикху, член комиссии развития положений шариата колледжа государственной безопасности им. короля Фахда д-р М.ан-Нуджейми подчеркивал: «Я считаю необходимым вести диалог со сторонниками течения отлучения и даже с террористами (конечно, только с теми, кто готовы его вести). Одновременно не может быть и речи об отмене введенных в королевстве строгих мер безопасности. Но подчеркиваю, эти меры должны сочетаться с диалогом и обращенными к этим людям инициативами». Распространена ли эта точка зрения в среде сотрудников государственной безопасности, с которой по долгу службы связан М.ан-Нуджейми? Об этом можно только догадываться.

В ноябре 2003 г. корреспондент работающего в Лондоне арабского электронного сайта «Элаф» обсуждал проблему «покаяния» А.аль-Худейра с группой саудовских интеллигентов. Его собеседниками были университетские профессора, журналисты, писатели и юристы. Высказывавшиеся ими точки зрения могут, видимо, рассматриваться как представительные для интеллектуальной элиты саудовского общества и в этой связи заслуживают внимательного прочтения.

Саудовские интеллектуалы отнюдь не считали, что происходящее в их стране всего лишь случайность, не имеющая никакого отношения (а к этому, собственно, во многом сводилась точка зрения власти и интегрированных в нее структур) к господствующей в королевстве религиозной догме или пережиткам патриархальной традиции. Напротив, они приходили к выводу, что саудовский терроризм – ни в коем случае не одномерное явление. Его причины, как и последствия, многообразны и взаимосвязаны. И, быть может, важнейшая из этих причин заключается в том, что власть в течение длительного времени была далека от того, чтобы инициировать широкий «общественный диалог между всеми группами, стратами и классами национального социума». Иными словами, продолжал говорить профессор социальной психологии Исламского университета им. имама Мухаммеда бен Сауда А.ас-Субейх, власть, воплощенная в политическом и религиозном истеблишменте страны, подчеркивавшая «неразрывность связи между собой и обществом», на самом деле содействовала тому, что саудовский социум превратился в несколько «изолированных островов, жители которых замкнуты только на решении собственных проблем». В саудовском обществе «независимо друг от друга живут либералы и исламисты, представители каждого из этих лагерей отрицают право другого на свободу мысли и слова, апеллируя к власти и натравливая ее на противоположный лагерь». Так возникло насилие, «в равной мере созданное всеми, а не только теми, кого сегодня судят по шариату Господа». Итак, есть мнимое единство «власти и общества» вместо касающегося всего общества и открытого обсуждения проблем, стоящих перед всеми саудовцами.

Это обсуждение, считал писатель и преподаватель информатики, в 90-х годах активист саудовского исламского движения М.аль-Хусейф, должно опираться «на взаимные уступки и компромиссы». Участие в нем представителей обновленческого движения, по его словам, «насущная необходимость, поскольку они – неотъемлемая часть саудовского общества». Но если власть будет демонстрировать своему народу только «раскаяние лидеров этого движения», если она будет «показывать лишь их поражение», то возможность широкого национального диалога в королевстве будет поставлена под сомнение. Это важно и потому, говорил писатель М.ан-Нукейдан, что время «утверждения единства власти и народа» создало свою противоположность – «культуру экстремизма». Ее сторонники уже нанесли «непоправимый вред саудовскому обществу», «посеяв между его членами семена вражды и ненависти». Частью этой «культуры экстремизма», по мнению политического аналитика Т.аль-Хамада, стал «культ личностей», не имеющий отношения только лишь к лидерам контрэлитарного движения. А свободный общенациональный диалог «нуждается в широкой программе действия, а не в поклонении драгоценным словам, изрекаемым обожествляемыми личностями».

Что ж, все они говорили о демократии. Но разве не развитие демократии несет в себе залог успеха и процветания и общества, и государства, как и способности обеих структур преодолеть возникшие перед ними угрозы и брошенные им вызовы?

Список источников и литературы

исламский радикализм саудовская аравия

1. Косач Г.Г., Мелкумян Е.С. Саудовская Аравия и мусульманский мир: внутренний и внешний аспект финансовой помощи. – Ближний Восток и современность. Вып. 12. М., 2001.

2. Коран, 1:6–7. Коран. Перевод и комментарии И.Ю. Крачковского. С. 27.

3. Кудрявцев А.В. Феномен «арабских афганцев». – Ближний Восток и современность. Вып. 17. М., 2003. С. 167–168.

4. Васильев A.M. История Саудовской Аравии. М., 1982. С. 298–319.

5. Филоник А.О., Вавилов А.И. Саудовская Аравия: поиски внутренней гармонии. М., 2004. С. 16.

6. Косач Г.Г., Мелкумян Е.С. Внешняя политика Саудовской Аравии. Приоритеты, направления, процесс принятия решения. М., 2003. С. 12–17.

7. Бен Баз А.А. Ан-Низам ас-сиясий ва ад-дустурий лиль-Мамляка Аль-Арабийя Ас-Саудийя (Политическая и конституционная система Королевства Саудовская Аравия). Эр-Рияд, 2000. С. 264–265.

8. Шангареев И. (издатель). Ислам против терроризма. Фетвы имамов по вопросам, касающимся тяжких бедствий. М., 2003.