Инженерно-технические кадры Урала в системе всеобщей трудовой повинности (конец 1919 — 1922)
А. И. Делицой
Советская власть сразу же после своего окончательного утверждения на Урале, т. е. с лета 1919 г., при выборе кандидатур на высшие посты в промышленности региона предпочитала руководствоваться ставшим для нее к этому времени уже привычным принципом приоритета идеологической близости кандидата к большевизму, считая последнее более важным фактором в работе новоиспеченного управленца, нежели его профессионализм. Так, во главе Уралпромбюро ВСНХ был поставлен малокомпетентный в техническом плане, но зато «свой» в идейном плане член ВКП(б), бывший рабочий К. Г. Максимов. Аналогичным образом был решен вопрос и с большинством других ключевых для руководства индустрии региона постов.
При этом большевистский режим, конечно же, отдавал себе отчет в том, что без технических специалистов «красные руководители» восстановить индустрию региона не смогут. Поэтому вопрос насыщения Урала инженерами и техниками для новой власти сразу же становится одним из главных.
Уже 21 августа 1919 г. Президиум ВСНХ, рассмотрев доклад своего председателя А. И. Рыкова «О посылке технических сил на Урал», принял следующее решение: «Вследствие срочной необходимости в снабжении техническими силами уральской промышленности командировать т. Шприц (члена коллегии ВСНХ. — А . Д .) на Урал и поручить ему… подыскать необходимое количество техников для постоянной работы на Урале» [Протоколы…, 224 ].
В срочном порядке на Урал были посланы несколько десятков высококвалифицированных ИТР. Только в составе так называемой группы В. Я. Чубаря прибыло 69 специалистов (46 инженеров и 23 техника) [см.: Ниренбург, 384 ]. Среди приехавших были такие крупные инженеры, как В. А. Гассельблат — бывший управляющий Лысьвенского горного округа, М. А. Соловов — главный инженер отдела военной промышленности ВСНХ, Э. Ф. Юон — бывший управляющий Симского горного округа, Б. С. Дунаев, Е. Е. Нольштейн и др.
По нашим сведениям, это была не единственная группа технических «спецов», посланная по решению ВСНХ на Урал. Так, в это же время в регион был направлен один из крупнейших профессоров-химиков России А. Е. Маковецкий, назначенный председателем химбюро Урала и Сибири ВСНХ. Вместе с ним приехала группа специалистов-химиков [см.: ГААОСО, ф. 1, оп. 2, д. 43927, л . 24 об ].
Однако серьезно продвинуть проблему насыщения уральской промышленности инженерно-техническими силами эти вливания из центра не могли. К моменту отвоевания Урала Красной армией здесь почти не осталось инженеров и техников. Так, к осени 1920 г. техперсонал Урала на 49 % (1 096 из 2 244 чел.) состоял из лиц, реэвакуированных из Сибири [подсч. по: Итоги переписи, 16—17 ; Серп и молот, 1920, № 9, 23]. С учетом того, что, во-первых, реэвакуация, как будет указано ниже, была проведена не полностью и, во-вторых, к этому времени Урал был уже усилен несколькими группами специалистов, мобилизованных из столиц, с достаточно большой долей определенности можно утверждать, что эвакуировавшиеся с Колчаком «спецы» составляли 60—70 % всего дипломированного техперсонала Урала в 1919 г. Среди инженеров региона этот процент был, видимо, еще выше. Так, по свидетельству инженера Н. В. Кашакашвили, в Сибирь ушло около 90 % его уральских коллег [см.: ГААОСО, д. 43933, II, л . 32 об . ].
Существенно поправить положение дел с ИТР в регионе могла только реэвакуация специалистов из Сибири, но она стала возможной только с начала 1920 г. В апреле 1920 г. был издан приказ по 1-й Трудовой армии о возвращении всех уральских специалистов на заводы [Там же, д. 22695, Х, л . 20 ].
К концу 1920 г. Бюро по учету технических сил Уралпромбюро ВСНХ было распределено по заводам Урала 146 инженеров и 184 техника [см.: Серп и молот, 1920, № 28—29].
Однако сибирские органы саботировали решение о реэвакуации уральских ИТР, что заставляло принимать все новые распоряжения по этому поводу. 22 декабря 1920 г., например, председатель Уралпромбюро К. Г. Максимов отмечал: «Согласно последнего категорического распоряжения т. Рыкова все бывшие уральцы подлежат немедленному возвращению на Урал. Предлагаю срочно составить списки на известных Вам находящихся в Сибири уральцев, по возможности с указанием адресов или мест их теперешней службы и кем были раньше на Урале» [ГАСО, ф. 95, оп. 1 л, д. 10, л . 80 ].
Данный документ свидетельствует, насколько трудно было возвращать уральских спецов из Сибири, где, очевидно, нередко скрывали уральцев, поэтому сам факт работы того или иного уральского инженера приходилось доказывать.
С осени 1920 г. пополнение уральской промышленности квалифицированными специалистами было практически приостановлено. 21 октября 1920 г. Уралпромбюро ВСНХ сообщило в Москву, что имеет в своем распоряжении до 380 инженеров [Там же, д. 11, л . 28 ]. Два с половиной года спустя, в 1923 г., перепись Наркомтруда насчитала в цензовой промышленности Урала практически такое же количество инженеров — 377 человек [см.: Минц, 36 ]. Эти цифры были намного ниже, чем численность инженеров на Урале до революции.
Количество технических специалистов в регионе сократилась не только из-за приостановки процесса компенсирования их естественной убыли молодыми выпускниками втузов, но и из-за бедствий гражданской войны (красный и белый террор, бандитизм, эпидемии). Кроме того, несколько десятков уральских инженеров эмигрировало за пределы РСФСР. Особенно болезненным было то, что страну покинули почти все крупные инженеры, управляющие промышленностью на региональном уровне, управители горных округов и т. д. Инженер П. И. Озеров отмечал в 1928 г.: «крупные инженеры у нас почти не остались… всякие директора, управляющие округами… находятся или в Америке, или в Англии, во Франции» [ЦДООСО, ф. 4, оп. 6, д. 56, л . 23 ]. Сократилось (по сравнению с дореволюционным периодом) на Урале и число квалифицированных техников.
Таким образом, инженерно-технический потенциал уральской промышленности в начале 1920-х гг. оказался намного ниже, чем до революции. В 1919—1922 гг. советская власть пыталась повысить эффективность его использования преимущественно путем применения военно-коммунистической системы всеобщей трудовой повинности и сопутствующих ей механизмов (мобилизация специалистов, принудительное их распределение по предприятиям, учреждениям и т. д.).
Система трудповинности была принята на Урале сразу же после его захвата Красной армией. 7 октября 1919 г. вышел Декрет СНК о мобилизации специалистов-горняков, согласно которому последние объявлялись призванными на действительную техническую службу по Горному совету ВСНХ [Декреты…, VI, 189—190 ]. Такого же рода декреты были приняты и относительно других категорий ИТР.
Логичным последствием введения на Урале всеобщей трудповинности стало отсутствие для технической интеллигенции возможности выбора места службы: все инженеры и техники были «приписаны» к бюро по учету и распределению технических сил Уралпромбюро ВСНХ, которое и определяло место работы специалиста. Осенью 1919 г. были национализированы не только все промышленные предприятия Урала, но и вольные инженерные товарищества и технические конторы. Так, например, 26 сентября 1919 г. комиссией В. Я. Чубаря были национализированы инженерное товарищество Ульмана и Линдера и техническая контора инженера Н. Б. Шалаева в Екатеринбурге [см.: Протоколы…, 259 ].
Таким образом, практически все ИТР Урала оказались служащими государственного сектора.
Крайне противоречиво в рамках системы трудповинности решалась проблема оплаты труда ИТР. В программе РКП(б), принятой в 1919 г., была подчеркнута необходимость сохранения «на известное время» более высокой оплаты труда специалистов по сравнению с рабочими [КПСС в резолюциях, 52—53 ].
На IХ съезде РКП(б) весной 1920 г. этот вопрос был рассмотрен более детально. Было решено ввести принцип материальной заинтересованности специалистов, в частности учитывать производительность труда предприятия, ввести премирование [Там же, 159 ].
Однако на практике происходило обратное: продолжалось резкое снижение зарплаты ИТР по отношению к другим категориям работников (см. табл.).Год Соотношение оплаты труда различных категорий работниковв сравнении с оплатой рабочих*
Конторский персонал Младший технический персонал Высший техническийперсонал
1914 1, 8 4, 0 14, 0
1916 2, 2 4, 0 11, 0
1919 1, 3 1, 7 2, 1
1920 1, 0 1, 1 1, 7
1921 1, 0 1, 0 1, 6
* Источник: [Стенографический отчет…, 173 ].
Таким образом, начиная с 1917 г. зарплата ИТР катастрофически падала, достигнув в середине 1921 г. критической отметки: оклад инженера был только на 60 % выше оклада рабочего и конторщика, а оклад техника и вовсе стал равен окладам двух последних категорий работников. При этом зарплата рабочего осенью 1921 г. составляла лишь 28 % от уровня довоенной, конторского персонала — 17, 5 %, техников — 14 %, инженера — только 5, 4 %, т. е. зарплата инженера сократилась более чем в 18 раз.
Такое катастрофическое понижение зарплаты не могло распространяться на наиболее выдающихся технических специалистов. Поэтому уже в годы гражданской войны были учреждены так называемые персональные ставки, приблизительно в 2 раза превышающие максимальную оплату труда по тарифной сетке. Персональные ставки были единственной возможностью выжить в трудных условиях начала 1920-х гг.
На Урале право учреждать персональные ставки Совет труда и обороны предоставил Совету 1-й Трудовой армии уже 17 мая 1920 г. [Декреты…, VIII, 215—216 ].
Факты свидетельствуют, что, в отличие от перенасыщенных специалистами столиц, на Урале, испытывающем острейшую нехватку инженеров и техников, система персональных ставок охватила значительно больший процент ИТР. Материальное положение технических специалистов еще более выправилось после принятия 10 сентября 1921 г. Декрета СНК «Основные положения по тарифному вопросу», который предписывал увеличить зарплату спецам в зависимости от их квалификации [см.: Пыстина, 87 ].
Пользуясь пока еще не очень жестким контролем за размером спецставок, многие хозяйственные органы региона проводили переманивание «спецов» из других учреждений, создавая для них довольно высокие по тем временам ставки. При этом «закрепощение» специалиста на определенном предприятии преодолевалось через лоббирование своих интересов в Уралпромбюро.
Президиум Уралбюро ВЦСПС сообщал в конце 1921 г, что ему и ряду профсоюзов пришлось «обратить внимание на те уродливые формы, в какие выливалась в ряде случаев практика персональных ставок специалистам». Желая обеспечить за собой лучших «спецов», отдельные хозорганы доводили спецставки до 600—900 млн рублей. При этом «часто высокие спецставки утверждались огульно, всем спецам, без разбора их действительной квалификации и за счет фондов заработной платы рабочих». Для пресечения подобной практики Уралбюро ВЦСПС категорически постановило, чтобы внекатегорные ставки специалистов не превышали «пятикратной величины зарплаты рабочего I разряда… считая ее за 45 % всей зарплаты. В цифрах это составляет 350 миллионов рублей» [ЦДООСО, ф. 1494, оп. 1, д. 44, л . 50 ]. Таким образом, зарплата специалиста не должна была превышать зарплату рабочего первого разряда более чем в 11 раз. Тем самым Уралбюро ВЦСПС фактически выступало за возврат к двухокладному максимальному уровню спецставок (в конце 1921 г. в стране была введена 17-разрядная тарифная сетка с соотношением разрядов 1 : 5) [см.: Пыстина, 91 ]. Высший тарифный разряд на Урале, таким образом, составлял 170—200 млн рублей, или приблизительно 15—20 золотых довоенных рублей [ЦДООСО, ф. 1494, оп. 1, д. 45, л . 52 ].
Жизнь, однако, требовала более значительного увеличения оплаты квалифицированного технического труда. Уже 1 декабря 1921 г. ВЦСПС был вынужден разрешить создание спецфондов для ИТР 13—17-го разрядов, а также предоставить последним право заключать с хозорганами индивидуальные договора о размерах оплаты труда. На практике применялось соотношение 1 : 8, 1 : 9, т. е. зарплата специалиста была в 8—9 раз выше зарплаты рабочего I разряда (и это без учета системы спецставок) [см.: Пыстина, 1995, 93 ].
На XI съезде РКП(б) летом 1922 г. была принята резолюция «Профсоюзы и спецы», предписывающая создавать для квалифицированных работников наиболее благоприятные условия, «лучшие при социализме, чем при капитализме… в отношении материальном, правовом... психологического микроклимата, удовлетворения… работой» [КПСС в резолюциях, 324—325 ].
На I Всероссийском съезде инженеров было отмечено, что к осени 1922 г. соотношение между средней зарплатой рабочего и инженера достигло пропорции 1 : 5, 2, что было большим достижением [Стенографический отчет…, 173 ] (еще год назад, как указывалось выше, соотношение было 1:1, 6).
На Урале местные руководители были вынуждены пойти на еще большее материальное стимулирование труда «спецов». 29 июля 1922 г. секретариат Екатеринбургского Губпрофсовета принял решение о верхнем пределе для внекатегорных ставок специалистов, по которому не только подтверждалось право хозорганов допускать разрыв в оплате между рабочим I разряда и итээровцем в 11 раз, но и вводилось в виде исключения для особо ценных специалистов повышение ставок максимум до 500 рублей золотом «с переводом на Совзнаки по курсу Госбанка» [ЦДООСО, ф. 1494, оп. 1, д. 22, л . 41 ].
Тем самым создавалась уже трехступенчатая система оплаты труда ИТР: 1) тарифная ставка (осенью 1922 г. максимальный размер оплаты труда по ней составлял около 60 золотых рублей), 2) спецставки и, наконец, 3) особые ставки для наиболее ценных кадров до 500 золотых рублей.
Таким образом, к осени 1922 г. зарплата уральского инженера и техника была по-прежнему в несколько раз меньшей, чем до революции (тогда она составляла соответственно 350 и 125 рублей) [см.: ГАСО, ф. 272, оп. 1, д. 65, л . 12 ]. Однако разрыв по отношению к довоенному уровню был уже не столь катастрофичен, как год назад. Так, на 60 золотых рублей (высший оклад по тарифной ставке) инженерно-технический работник мог купить на вольном уральском рынке около 70 кг мяса или 300 кг муки [см.: ЦДООСО, ф. 1494, оп. 1, д. 84, л . 85 об ., 118 ]. Полуголодное существование семьям специалистов уже не грозило.
Кроме того, в это время многие хозорганы для улучшения положения наиболее ценных технических кадров предоставляют им и другие льготы. В контракте инженера Э. Э. Сведберга при его поступлении на должность коммерческого директора треста «Ураласбест» в конце 1922 г., например, были оговорены следующие условия оплаты труда: оклад 250 рублей, готовая квартира с отоплением, освещением и водой бесплатно, 2 % от заключенных им сделок на покупку асбеста [см.: ГААОСО, ф. 1, оп. 2, д. 18286, л . 81 ].
Такой контракт фактически снимал всякий контроль за реальной зарплатой специалиста (процент от сделок мог составлять внушительную сумму).
Однако осенью 1922 г. начинается новое наступление на высокие ставки спецов — вводятся новые, более жесткие госмаксимумы, ставящие предел жалованью ИТР: не более 100 товарных рублей, причем в состав госмаксимума включался не только основной оклад, но и сдельный приработок, сверхурочные. Это сразу же понизило реальную зарплату специалистов более чем в 2 раза [см.: Пыстина, 1995, 93 ].
На инженерном съезде в конце 1922 г. звучали требования повышения госмаксимума, а также введение практики индивидуальных договоров [Стенографический отчет…, 193—194 ]. Однако ничего существенного до начала 1923 г. в этом направлении сделано не было.
На практике идея мощного материального стимулирования труда ИТР плохо сочеталась с системой трудовой повинности. В то же время необходимо отметить, что распространение принудительного характера труда на уральских «спецов» в конце 1919 — начале 1920-х гг. было во многом формальным. Из-за острейшей нехватки технических кадров в регионе происходила скрытая конкуренция за их обладание между хозяйственными органами (практика переманивания), что несло в себе элементы скрытого вольного найма. Система трудповинности в отношении ИТР официально была отменена лишь в мае 1923 г. Декретом СНК «О порядке найма и увольнения лиц с техническим или агрономическим образованием», однако на практике эта «крепостническая» система в отношении специалистов начала разваливаться еще в 1922 г. Уралбюро ВКП(б) отмечало в 1922 г., что происходит «непрекращающийся уход инженеров» с предприятий. Было решено поставить вопрос о повышении уровня оплаты труда ИТР «с таким расчетом, чтобы: 1) ставки специалистов, работающих на предприятиях, были относительно выше ставок для специалистов, работающих в канцелярских правлениях; 2) была установлена заинтересованность спецов в выполнении производственных заданий путем премирования» [Пыстина, 1996, 129 ] .
Таким образом, Уралбюро ВКП(б) уже не пыталось пресечь практику «перебегания» ИТР в более привлекательные учреждения принудительными методами. Напротив, в вышеуказанном документе говорится об усилении элементов материальной заинтересованности.
Характерно, что и сами уральские инженеры говорят о том, что система трудповинности в регионе была фактически отменена уже в 1922 г. [см.: ГААОСО, ф. 1, оп. 2, д. 43943, I, л . 15 ].
Распад системы трудовой повинности в отношении технической интеллигенции ярко демонстрируют следующие данные. Уже в 1922 г. в Москве и Петрограде находилось 44, 4 % всех инженерно-технических сил РСФСР [см.: Бейлин, 43 ]. Таким образом, почти половина ИТР страны всеми правдами и неправдами сумела убежать из провинциальных промышленных центров и осесть в более спокойных и комфортных столицах еще до окончательной официальной отмены системы трудповинности.
С другой стороны, данная система показала свою экономическую неэффективность. На Урале, например, выплавка чугуна в конце 1920 г. составляла 2, 4 % довоенного уровня, в 1920/21 г. — 7, 4 %, в 1921/22 г. — 8, 5 % [см.: ГААОСО, ф. 1, оп. 2, д. 43927, XXIII, л . 235 об . ; Русская промышленность, 1921, 12 ]. Немаловажную роль в столь слабых итогах работы промышленности в данное время сыграл и принудительный трудовой статус квалифицированных технических кадров.
Производственный статус ИТР до весны 1920 г. не был определен новой властью официально. С момента захвата власти большевики проводили курс на внедрение на самые высокие посты в промышленности своих членов. Однако, в силу крайне низкого образовательного уровня большевиков (к 1923 г. только 0, 6 % членов РКП(б) имели высшее образование; 6, 3 % — среднее, а около 5 % и вовсе были неграмотными [Правда, 1923, 26 янв.]), реальное «руководство» коммунистов промышленностью могло ограничиваться лишь чисто политическим контролем и поверхностным администрированием («ролью комиссара»). Все же реальное руководство предприятием или учреждением находилось в руках «технического руководителя» — как правило, беспартийного инженера или техника старой, дореволюционной школы.
В программных документах РКП(б) такой статус техруков был закреплен только в апреле 1920 г. на IX съезде партии, в резолюции «Специалисты в промышленности». Было рекомендовано три основных варианта контроля за спецами и одновременно учебы у них: 1) директор-рабочий и в качестве помощника — специалист; 2) инженер в качестве фактического руководителя предприятия и при нем — комиссар из рабочих с широкими правами; 3) рабочие (один или два) в качестве помощников директора-специалиста, но без права приостанавливать распоряжения директора [см.: Девятый съезд РКП(б), 410 ].
Все три варианта закрепляли дуалистическую систему управления промышленностью: кроме административной, основанной на политическом господстве РКП(б) власти «красного директора» (или заместителя), закреплялась и известная роль буржуазного специалиста-техрука.
На Урале был взят курс в основном на первый из числа рекомендованных IX съездом РКП(б) вариантов. В 1921—1923 гг. среди 92 руководителей черной металлургии региона (директора заводов, члены правлений трестов) 88 человек были членами партии [см.: Голубцов, 183 ]. Среди членов правлений индустриальных трестов на Урале в конце 1922 г. коммунисты составляли 61, 6 %, а среди председателей правлений — 91, 3%, что было существенно выше, чем в целом по стране (35, 8 и 64, 2 % соответственно) [см.: Личный состав членов правлений трестов, 16 ].
Однако на практике такое разграничение управленческих функций в начале 1920-х гг. часто было формальным: за ИТР в любом случае стояли технический авторитет, понимание ими реальных интересов производства, в то время как за комиссаром — опять-таки в любом случае — политическая диктатура. В этих условиях фактическое разграничение функций между «красным управляющим» и спецами во многом определялось их личными взаимоотношениями, и прежде всего амбициями большевиков.
Интересы производства, разумеется, страдали в меньшей степени в том случае, если коммунист, надзирающий за «спецами», отдавал им решающие нити хозяйственного управления. Ид
Как вспоминал впоследствии инженер В. А. Гассельблат, Г. И. Ломов строил еще более широкие замыслы и по совету В. А. Гассельблата в 1922 или 1923 г. хотел построить управление промышленностью на Урале, поставив везде во главе специалистов, придавши в качестве помощников «для разговоров по партийным и профессиональным вопросам коммунистов» [Там же, д. 43927, III, л . 131 ].
Такая деятельность Г. А. Ломова, получившая негласное наименование «ломовщина», по-разному оценивалась в инженерно-технических и партийных кругах региона. Первые, разумеется, всячески ее приветствовали, в то время как среди большевиков именно с «ломовщиной» связывался опасный «сменовеховский уклон» парторганизации. На это, в частности, прозрачно будет намекать на заседании в Уралобкоме ВКП(б) в 1928 г. полномочный представитель ОГПУ по Уралу Г. П. Матсон [см.: ЦДООСО, ф. 4, оп. 6, д. 56, л . 13 ].
Характерно, что планы Г. И. Ломова по реорганизации управления индустрией региона были отвергнуты, а сам Г. И. Ломов в 1923 г. покидает Урал. Таким образом, культивируемый им тип партийного хозяйственника местными коммунистами был отвергнут. Интересно также, что в 1928 г., когда по образцу «шахтинского дела» уральскими чекистами был сфабрикован местный процесс-«слепок», в качестве «вредительского объекта» была выбрана именно руководимая в свое время Г. И. Ломовым Уралплатина.
Гораздо более близким по духу уральским большевикам был другой тип «красного управляющего», командующего «спецами» в порядке военного приказа, особо с ними не считающегося. Этому типу руководителя вскоре также нашлось подходящее название — «мавринизм» (по фамилии малограмотного, но амбициозного «выдвиженца» из рабочих Е. И. Маврина) [ЦДООСО, ф. 4, оп. 6, д. 56, л . 4 ]. Как отмечали очевидцы, Е. И. Маврин, «еле умевший расписываться», став во главе Лысьвенских заводов, требовал, например, чтобы управляющий инженер Л. А. Лазерсон «прочитывал ему все, что он писал», причем часто это заканчивалось следующим образом: «Взбешенный Лазерсон вскакивал со своего кресла и предлагал заменять его Маврину, говоря, что контролировать свой мозг он не позволит. На это Е. И. Маврин, положив ему на плечо свою тяжелую руку кузнеца, буквально вдавливая его снова в кресло, говорил спокойно: “Сейчас еще не пришло время. Ты обязан пока управлять, и управляй, а я должен тебя проверять от имени рабочего класса, и буду…”» [цит. по: Мазур, 42 ].
Понятно, что при таком «комиссаре» блюсти интересы производства ИТР было гораздо труднее. К тому же такой ретивый «красный директор» (как правило, вчерашний участник гражданской войны), крепко усваивал несложное «черно-белое» мышление и потому видел в инженерах и техниках не специалистов, а «классовых врагов», за каждым их техническим решением искал саботаж и вредительство. В этом случае между «комиссаром» и ИТР был запрограммирован неизбежный острый конфликт, причем каждая из сторон считала себя абсолютно правой, а оппонента — не способным понять доводы.
Так, например, в лесном отделе Упралпромбюро ВСНХ в 1920 г. произошло острое столкновение между «красным директором» Россовым и специалистами отдела во главе с инженером-лесоводом Г. Г. Шапошниковым. Конфликт перерос рамки служебного и стал предметом специального разбирательства в ГубЧК. Обе стороны были непримиримы. Россов называл «спецов» отдела «паразитами, дармоедами, белогвардейцами», Г. Г. Шапошников в ответ давал не менее жесткую характеристику не только своему начальнику-коммунисту, но и всей системе «красных управляющих». Так, Россова он квалифицировал следующим образом: «зверь, среди служащих не умеющий вести работу, и даже контрреволюционер», при этом инженер добавлял, что «у нас у власти стоят чуть ли не все 100 %, а 90 % — верно, людей, не охраняющих интересы Республики, а разоряющие, а они… люди не здравомыслящие» [ГААОСО, ф. 1, оп. 2, д. 13201, л . 122, 247 ].
При контроле со стороны людей, подобных Е. И. Маврину или Россову, ИТР приходилось отвоевывать с боем право на управленческую инициативу и техническое руководство.
Однако, несмотря на все вышеперечисленные трудности (тяжелое материальное положение, разруху, резкое ограничение профессиональной инициативы и т. д.), у многих технических специалистов Урала, как ни странно, сохранились положительные впечатления об этом периоде своей деятельности. Так, инженер Б. С. Дунаев, работавший в начале 20-х гг. главным инженером ВИЗа, отмечал: «С самого первого времени революции техперсоналу работалось значительно легче… тогда было самое легкое время, несмотря на то, что как раз в то время могло быть недоверия гораздо больше» [ЦДООСО, ф. 4, оп. 6, д. 85, л . 2 об . ].
К сожалению, инженер не пояснил свою мысль, но можно предположить, что под «легкостью работы» в первые годы советской власти он имел в виду прежде всего отсутствие вала бесполезной бюрократической активности, который стал накатываться после перехода на хозрасчет. По крайней мере, именно на это станут постоянно жаловаться инженеры региона уже 2—3 года спустя. Так, уже в середине 20-х гг., согласно обследованию уральского профессора Н. И. Трушкова, изучавшего структуру рабочего дня ИТР горной отрасли региона, около 80 % рабочего времени спеца уходило не на техническую работу, а на бумажные дела, собрания, заседания, хождение по инстанциям, только 10—12 % времени оставалось на действительную работу на производстве [см.: ГАСО, ф. 272, оп. 2, д. 261, л . 91—92 ].
Характеризуя свое отношение к труду, уральский инженер С. Л. Петров определил его очень лаконичной и емкой фразой: «профессиональная инженерная любовь к производству» [ГААОСО, ф. 1, оп. 2, д. 43943, т. 1, л . 108 ]. Думается, что под таким определением могло подписаться большинством уральских ИТР начала 20-х гг. Эти люди любили много и хорошо работать, жить техническим творчеством. Новая власть резко ухудшила условия их труда, но на первых порах она еще давала возможность именно работать, а не «преодолевать трудности», бюрократические препоны, как это будет позже. Поэтому в начале 20-х гг. наблюдается всплеск профессиональной активности технической интеллигенции Урала.
Весной 1920 г. группой уральских и сибирских инженеров создается совместный проект Урало-Кузбасса, по которому намечалось создание пяти новых металлургических заводов (три из них на Урале) у горы Магнитной, в Кушве и Надеждинске, что позволяло к 1940 г. довести выплавку руды в регионе до 150 млн пудов. Уральскую группу инженеров возглавлял В. Е. Грум-Гржимайло. Помимо проектов размещения заводов, инженеры составили также варианты двух железнодорожных магистралей — Южносибирской (Кузнецк — Павлодар — Кустанай — Магнитная — Стерлитамак — Абдуллино) и Северосибирской (Кузнецк — Томск — Нижний Тагил), которые должны были соединить уральскую и сибирскую сырьевые базы [Галигузов, 206—208 ].
Как отмечают современные исследователи, группа составителей проекта в начале 1920-х гг. «вплотную приблизилась к решению урало-кузнецкой проблемы» [Там же, 206 ].
Замыслы В. Е. Грум-Гржимайло простирались в это время еще дальше. 23 ноября 1920 г. Уралпромбюро ВСНХ по его инициативе рассмотрело вопрос «об установлении формы участия… в изысканиях железной дороги Петропавловск — Индиго». Было решено передать производство технических изысканий дороги Ужедорстрою, а В. Е. Грум-Гржимайло поручить «предоставить проект и смету на руководство и производство им работ экономического обследования дороги… в отношении: а) рыбного промысла; б) использования местных богатств районов, входящих в сферу влияния дороги и в) ископаемых как по восточному склону Урала до р. Маныч, так и по западному — в направлении возможного спрямления магистрали по варианту от Надеждинского завода через Богословские копи и перевал между рр. Вагран и Улсуй на пристань Яншинскую и Троицк-Печорск» [ГАСО, ф. 95, оп. 1л., д. 2, л . 74 ].
Как видно из этого документа, в планы сотрудников Уралпромбюро во главе с Грумом входило не только соединение уральской руды и сибирского кокса, но и комплексное развитие богатств Северного Урала (идея, к которой мы возвращаемся только сейчас в рамках известного проекта «Урал Промышленный — Урал Полярный»). Кроме того, выходящая к незамерзающему порту Индиго северная магистраль соединяла водным путем Урало-Кузбасс с Европой, что усиливало экспортную (а не автаркическую, как это произошло позже) ориентацию базовых отраслей индустрии страны.
Кроме того итээровцев не могло не радовать некоторое усиление элементов рационализма и прагматизма в экономической политике большевиков, наметившееся еще до введения НЭПа (проявлением чего явился, например, широко разрекламированный проект ГОЭЛРО).
Все это стимулировало активное участие старых специалистов (в т. ч. и уральских) в начале 1920-х гг. не только в собственно производственной деятельности, но и в процессах организации системы технического образования и повышения квалификации для ИТР.
Достижения уральских ИТР в профессиональной сфере в 1920—1922 гг. состояли не только из перспективных проектов, наметок на будущее, но и из инженерных решений, которые удалось реализовать на практике в это трудное время.
Так, например, инженер М. А. Соловов в период конца 1919—1920 г. успешно выполнил задание Главметалла ВСНХ по организации производства на Урале паровозных дымогарных труб, отсутствие которых ставило железнодорожный транспорт страны в катастрофическое положение: паровозы ежедневно выходили из строя десятками, особенно на фронте. Специалистов такого профиля в Екатеринбургской губернии не оказалось. Ижорский завод сумел дать в помощь лишь двух практиков. Несмотря на все трудности, уже 1 августа 1920 г. на Шайтанском заводе была выпущена первая цельнотянутая паровозная труба, в дальнейшем завод работал в три смены [ГААОСО, ф. 1, оп. 2, д. 43927, II, л . 174 ]. Успешная деятельность М. А. Соловова была отмечена Г. И. Ломовым [см.: Ломов].
Под руководством инженера Н. И. Барабошкина уже в апреле 1920 г. вступил в строй действующих Екатеринбургский аффинажный завод [см.: Барабошкин, Бакунин, 33 ].
Оригинальную работу, имеющую важное прикладное значение — повышение себестоимости изделий уральских заводов, выполнил в 1920 г. В. Е. Грум-Гржимайло. Он «живыми примерами доказывал, что заводы устарелые и технически отсталые могут давать благодаря умелому руководству более высокие технические результаты, чем заводы, оборудованные по новым, совершенным способам, но не имеющие хорошего руководства» [Грум-Гржимайло, Пильник, 142 ].
В конце 1922 г., когда система электроснабжения Екатеринбурга вследствие роста промышленности пришла в катастрофическое состояние, группа инженеров во главе с Л. И. Фольварковым выдвигает идею постройки крупной электростанции в районе полуострова Конный. Но это решение противоречило плану ГОЭЛРО, по которому в районе ВИЗа предусматривалась постройка только местной электростанции, а новые потребности в электроэнергии по Уральскому региону намечалось восполнить через сооружение Егоршинской станции. Однако жизнь заставляла вносить коррективы в Генеральный план электрификации. Л. И. Фольваркову удалось убедить экономкомиссию Уралпромбюро в рациональности свои идеи. Он был назначен главным инженером строительства новой станции [см.: ГАСО, ф. 95, оп. 1, д. 1189, л . 53—56, 58—59, 65 ]. Эта электростанция, получившая впоследствии название «Луч», была построена в 1927 г.
Самым большим достижением инженерной мысли Урала начала 1920-х гг. стала разработка в 1922 г. пятилетнего перспективного плана восстановления уральской черной и цветной металлургии. Согласно этому плану, производство чугуна должно было вырасти с 146, 6 тыс. т в 1922/23 хозяйственном году (16 % от уровня 1913 г.) до 400 тыс. т в 1926/27 хозяйственном году (43, 6 %); мартеновских слитков — с 211, 6 тыс. т (24, 5 %) до 476 тыс. т (55, 2 %), красной меди — с 1, 66 тыс. т (10 %) до 3, 33 тыс. т (20 %) [см.: ГААОСО, ф. 1, оп. 2, д. 43927, XXII, л . 235 об . ].
Как указывал в 50-е гг. один из главных разработчиков проекта инженер Б. С. Дунаев, этот план учитывал такие факторы, как нехватка оборотного капитала у трестов, квалифицированных рабочих, государственных субсидий и т. д. [Там же].
Создание пятилетнего плана началось не на пустом месте. Уже в 1920 г. в Екатеринбурге состоялось совещание представителей всех отраслей индустрии региона с участием членов ВСНХ и Уралпромбюро, на котором была проведена разбивка всех предприятий региона на три группы: 1) подлежащие пуску в первую очередь; 2) подлежащие постепенному пуску во вторую очередь (временно консервируемые); 3) подлежащие ликвидации в ближайшем будущем вследствие их незначительной мощности, изношенности и устарелости оборудования, необеспеченности сырьем, значительной удаленности от железных дорог и т. д. [Там же, л . 227 ]
В дальнейшем неукоснительно соблюдался принцип концентрации производства, что позволило значительно снизить себестоимость продукции: в 1921/22 г. работало 60 заводов из 76. В 1922/23 — 46 [Там же, л . 273 об . ].
Как видим, была разработана экономически обоснованная комплексная программа восстановления важнейших отраслей индустрии региона, максимально использующая преимущества этатизма. Авторов этой программа определить нелегко. Б. С. Дунаев отмечает, что, кроме него, в ее составлении приняли участие инженеры П. В. Гончаров и Н. В. Кашакашвили [Там же, л . 235 об . ]. Инженер П. А. Гирбасов называет другие фамилии — В. Н. Волков и В. А. Гассельблат [Там же, IV, л . 110. ]. Очевидно, это был все же плод усилий целой группы ведущих инженеров региона. «Уральская пятилетка» была одним из первых опытов планирования в стране.
Конечно же, в 1919—1922 гг. в практической работе уральские ИТР сталкивались не только с успехами. Так, например, не удалось использовать преимущества централизованной системы распределения технических специалистов для наиболее рационального размещения их по предприятиям и учреждениям региона. Бюро по учету и распределению технических сил Уралпромбюро ВСНХ первоначально пыталось укомплектовывать предприятия старым составом специалистов, прибывающих из Сибири, так как практически каждый завод имел свою специфику, на освоение которой требовалось значительное время, поэтому специалист, уже работавший на данном предприятии до 1919 г., мог сразу же активно включиться в процесс его восстановления. Однако на пути реализации данного решения встали неразрешимые затруднения. Многие рабочие не могли простить ИТР ухода с Колчаком в Сибирь. Поэтому 24 марта 1922 г. на заседании Екатеринбургского Губкома РКП(б) по докладу предгуботдела ГПУ было решено «предложить Уралпромбюро принять меры, чтобы возвращающиеся спецы не назначались на старые места ввиду выявившегося недовольства на этой почве среди рабочих» [ЦДООСО, ф. 1494, оп. 1, д. 110, л . 33 ].
Провалом закончилась и одна из самых больших авантюр эпохи «военного коммунизма» на Урале — попытка постройки машиностроительного завода. Как отмечает впоследствии инженер Б. С. Дунаев, в январе — феврале 1920 г. Ревсовет 1-й Трудовой армии одобрил выдвинутый инженером Н. А. Спижарным план: 1) создание на ВИЗе отдела машиностроения путем реконструкции его вспомогательных цехов; 2) постройка вблизи Верх-Исетска нового машиностроительного завода. На стройку было направлено до 20 инженеров и техников, был обещан красноармейский паек. Ведущие специалисты Уралпромбюро В. А. Гассельблат, Е. Е. Нольштейн и другие проявили скептическое отношение к этой затее и были правы: обещанный паек не выдавался, дисциплина ухудшалась. В июле 1920 г. Н. А. Спижарный уехал в Москву и в Уралпромбюро и в Екатеринбургском Райметаллуправлении «начали поговаривать, что вся предпринятая по инициативе Спижарного работа является пустой затеей». В 1921 г. строительство было заморожено [ГААОСО, ф. 1, оп. 2, д. 43927, III, л . 72—73 ]. Идею создания машиностроительного завода на Урале пришлось отложить до конца 1920-х гг.
Итак, подведем некоторые итоги. Распространение системы трудповинности на ИТР Урала, произошедшее с конца 1919 г., безусловно, являлось актом их профессиональной и правовой дискриминации, поскольку при этом терялась свобода выбора места работы, возможность согласования с работодателем выполняемых производственных функций, условий оплаты труда и т. д. Однако при этом важно отметить и то, что эта дискриминационная в целом система в отношении технической интеллигенции на Урале смягчалась целым рядом условий и обстоятельств. Вследствие острейшей нехватки кадров принудительное распределение «спецов» осуществлялось исключительно на руководящие должности в индустрии, причем значительный отток ИТР из Уральского региона в 1917—1919 гг. в целом даже повысил (по сравнению с дореволюционным) производственный статус большинства мобилизованных инженеров и техников. Бывший рядовой техник в этих условиях зачастую становился заведующим цехом, бывшие главные инженеры заводов занимали места эмигрировавших за границу членов правлений трестов и т. д. Столь высокая вертикальная социальная мобильность была немыслима при старом режиме. Кроме того, насущная потребность в эффективном использовании интеллектуального потенциала квалифицированных кадров заставляла органы власти идти на значительное повышение оплаты труда ИТР (спецставки, индивидуальные договора), предоставление им решающих рычагов технического управления на производстве. Острая нехватка специалистов в регионе приводила к конкуренции между хозорганами за право обладания инженерами и техниками, «переманиванию» их путем большего материального стимулирования даже через нарушение директив центральных органов власти, т.е. к применению элементов скрытого вольного найма. В этом плане принудительный характер распределения специалистов становился во многом формальным. Относительная рыхлость, незрелость командно-бюрократической системы управления промышленностью в данный период времени также облегчала эффективную трудовую деятельность ИТР региона. Все это создало условия для настоящего всплеска профессиональной активности технической интеллигенции Урала в период с конца 1919 по 1922 г., усиленной вынужденным перерывом в работе в предшествующее трехлетие, перспективами новаторских технических планов большевистского руководства, мотивами профессионального долга и т. д.
Список литературы
Барабошкин А . Н ., Бакунин А . В . Н. Н. Барабошкин // Научно-техническая интеллигенция Урала: дела и судьбы. Екатеринбург, 1993.
Галигузов И . Ф ., Баканов В . П . Станица Магнитная. От казачьей станицы до города металлургов. Магнитогорск, 1994.
Голубцов В . С . Черная металлургия Урала в годы советской власти (1917—1923). М., 1975.
Грум - Гржимайло В . Е ., Пильник М . Е . Памяти учителя // Грум-Гржимайло В. Е. Недавнее, но безвозвратно умершее прошлое. Екатеринбург ; М., 1995.
Девятый съезд РКП(б). Протоколы. М., 1959.
Декреты советской власти. Т. 6, 8. М., 1976.
Итоги переписи по 37 губерниям европейской части России (предварительные итоги), 27 августа 1920 г. // Труды ЦСУ. Т. 4, вып. 1. М., 1921.
КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 2. М., 1983.
Личный состав членов правлений трестов и синдикатов (статистический обзор). М., 1923.
Ломов Г . И . Наши спецы // Урал. рабочий. 1923. 9 мая.
Мазур В . А . Л. А. Лазарев // Научно-техническая интеллигенция Урала: дела и судьбы. Екатеринбург, 1993.
Минц А . Е . Командный состав промышленности, транспорта и сельского хозяйства. М., 1926.
Ниренбург Я . Л . Мобилизация промышленности и транспорта на помощь фронту // Коммунисты Урала в годы гражданской войны. Свердловск, 1959.
Протоколы Президиума ВСНХ. 1919 год : сб. документов. М., 1993.
Пыстина Л . И . Материально-правовое положение специалистов в 20-е гг. (тарифная политика и нормы регулирования трудовой деятельности) // Интеллигенция. Общество. Власть : опыт взаимоотношений (1917 — конец 1930-х). Новосибирск, 1995.
Пыстина Л . И . Техническая интеллигенция Сибири в 1920-е гг.: социально-правовое положение и формы консолидации // Российская интеллигенция на историческом переломе, первая треть ХХ в. : тез. докл. и сообщ. науч. конф. СПБ., 1996.
Русская промышленность в 1920 г. и ее перспективы. М., 1921.
Стенографический отчет работ I Всероссийского съезда инженеров — членов профсоюзов. М., 1922.