Проблемы взаимоотношения земской интеллигенции и власти в современной российской историографии
Е. В. Чернышева
Радикальные изменения в политической системе России в 1990-е гг. обусловили новый взгляд и стремление критически пересмотреть устоявшиеся в отечественной исторической науке представления по важнейшим аспектам деятельности земств. Исследователями единодушно была признана важность местного самоуправления для становления гражданского общества и формирования культуры политического участия населения в жизни государства. Вследствие этого история Земской реформы 1864 г. и созданных ею институтов самоуправления получила в новейшей российской историографии широкое освещение. В контексте этой темы изучаются вопросы формирования кадров земских служащих («третьего элемента»), их профессиональная деятельность и общественное самоопределение, участие в политической жизни, взаимоотношения с властью. Активное обращение исследователей к истории земских служащих обусловлено также всплеском интеллигентоведческих изысканий как в центре, так и регионах страны.
Анализ большого и вместе с тем разноуровневого пласта научных наработок позволяет сделать ряд важных наблюдений. Восприятие земского опыта в постсоветской историографии во многом ограничивается констатацией хозяйственно-культурных достижений земства. Немалое число авторов считает земство самым успешным общественным проектом дореволюционной России. Ярко эту точку зрения выразил В. Ф. Абрамов. По его словам, «земства с их этикой компромисса на основе конкретных дел являлись одним из важнейших факторов развития страны, сохранения ее как единого целого», они сыграли огромную роль в развитии духовной, материальной, правовой и политической культуры российской провинции [см.: Абрамов, 152 ].
Современные исследователи отказались от противопоставления целей и результатов политической и культурной деятельности земских гласных и земских служащих, на котором строились многие изыскания в советское время, и вернулись к дореволюционной либеральной трактовке характера их взаимоотношений как успешного сотрудничества. Изменился тематический спектр изысканий. История революционного движения земской интеллигенции и роль социал-демократов в этом процессе утратила свой привилегированный статус. Политическая история земской интеллигенции современными авторами рассматривается в русле общего земско-либерального движения, способствовавшего формированию в России основ гражданского общества. В этой связи активно изучаются формы внутригруппового общения и культурной коммуникации различных категорий земских служащих (съезды, курсы, общества). Впервые исследователями была рассмотрена общественно-политическая и экономическая деятельность земской интеллигенции в период думской монархии, положено начало изучению судьбы земских служащих после Февральской революции 1917 г. в связи с реформами Временного правительства и Октябрьским большевистским переворотом. Вместе с тем в Новейшее время в исследовании темы появилось ряд негативных, на наш взгляд, тенденций.
Во-первых, историографию земской интеллигенции отличают большая дифференцированность и разрозненность. Исследователи предпочитают рассматривать каждый из профессиональных отрядов земской интеллигенции отдельно, в какой-то определенный отрезок времени и пространства. Полученные в ходе исследований результаты слабо коррелируют друг с другом и не всегда складываются в общую картину, что, естественно, затрудняет целостное восприятие ролевых функций земской интеллигенции, раскрытие ее реального вклада в общественно-политическую и культурную жизнь конкретного региона и страны в целом.
Во-вторых, мало изменилась понятийная структура изысканий. От предшествующего советского времени осталась оценка революционной деятельности земской интеллигенции как прогрессивной; земские служащие, разделявшие народнические и социал-демократические воззрения, рассматриваются как «передовая общественность»; нарушение служащими действующего в царской России законодательства, увлечение политикой в ущерб своим профессиональным обязанностям многими авторами оценивается положительно.
В-третьих, в новейших работах по-прежнему сохраняется тенденция подчеркивать репрессивные черты самодержавия в отношении местного самоуправления и земских служащих, но подается это уже с либеральных позиций, хотя нередко можно встретить и неосоветские интерпретации проблемы власти и земства. Сохраняются в силе такие привычные для описания политической истории концепты, как «утеснение земства и земских служащих царизмом», «реакционность самодержавия», «бюрократическая косность», «приниженность земства». В созданном на сегодняшний день историографическом пространстве накопился расхожий набор штампов, объясняющих успех деятельности земских учреждений и их служащих с негативной подачи: несмотря на …., вопреки …., в борьбе с …
Наконец, далеко не редки случаи переноса современных представлений, оценок, суждений на прошлое земства и земских служащих, что ведет к модернизации истории. Так, изучая земскую интеллигенцию, авторы часто игнорируют тот факт, что в царской России термин «интеллигенция» был наполнен преимущественно идейным содержанием. Дореволюционные публицисты в своем анализе земской интеллигенции исходили главным образом из мировоззренческих установок и не отождествляли ее со всей массой земских служащих, утверждая, что земскую интеллигенцию отличают особая идеология и общественная практика. В советское время координаты семантического поля понятия «интеллигенция» изменились. Материалистический критерий профессиональной занятости стал основным, произошла смысловая идентификация понятий «земский служащий», «земская интеллигенция», «третий элемент». В новейшей историографии термин «интеллигенция» трактуется очень широко. Объектом изучения стала деятельность земской медицинской интеллигенции, земской педагогической интеллигенции и т. д. Многие историки причисляют к земской интеллигенции учащихся специальных педагогических и медицинских училищ, открытых за счет земства.
Коллизии взаимоотношений властных структур и зем-ской интеллигенции являются одним из самых неоднозначных сюжетов истории местного самоуправления дореволюционной России. В той или иной мере этой проблемы касаются все авторы, изучающие хозяйственную или общественную деятельность земства и его служащих. Очевидно, что без ее решения невозможно приблизиться к постижению феномена земского самоуправления, которое успешно, как признает большинство современных исследователей, функционировало в рамках самодержавного государства. Комплексное раскрытие этой темы предполагает рассмотрение отношений между властью и земской интеллигенцией в двух плоскостях: 1) как факт общественно-политической жизни пореформенной России и 2) как факт общественного сознания.
В отечественной историографии в течение очень длительного времени господствовало устойчивое представление о том, что главными составляющими политической культуры императорской России были атрофия общества в сочетании с гипертрофией государства. Считалось, что российское самодержавие в стремлении усилить свою власть не оставляло места для неправительственной общественной деятельности и всячески третировало земство и его служащих. Источником искаженных представлений о взаимодействии земства с правительственными органами являются сочинения представителей дореволюционной либеральной и демократической историографии, опубликованные на заре ХХ в., в разгар политической борьбы, сопровождавшейся активным мифотворчеством. Именно из работ дореволюционных авторов многие оценки, воспринимаемые некритично, перекочевали в советскую, а затем и в постсоветскую историографию.
Целый ряд современных российских изысканий, в которых затрагиваются проблемы земской интеллигенции, построен на противопоставлении общества и государства [см., например: Жукова, 1998; 2005а, б; Мельников; Абрамов; Салов; Лаптева; Королева, 1995; 2007]. Созданная авторами концепция земства и состоящей на их службе интеллигенции лежит в русле представлений о политической модернизации в России. В соответствии с либеральной точкой зрения исследователи рассматривают земства как важнейший шаг на пути к общественному участию в управлении государством. При этом подчеркивается, что выборные органы земского самоуправления, в которых зрела оппозиция, находились в глубоком конфликте с самодержавием.
Л. А. Жукова выделяет «три основных типа конфликтов в сфере земского самоуправления: между самодержавным государством и формирующимся гражданским обществом; между административными структурами и земскими учреждениями; между бюрократией и земской интеллигенцией»; по мнению историка, для взаимоотношений правительственной администрации и земства было характерно сосуществование, а не согласие [см.: Жукова, 2005а, 291 ]. В. П. Мельников еще категоричней в своих оценках. Он считает, что земское самоуправление и самодержавный политический строй были принципиально несовместимы, и поэтому для их взаимоотношений характерны «борьба и непримиримость» [см.: Мельников, 32 ]. По выражению Г. А. Герасименко, земство в течение всей его истории оставалось «чужеродным, буржуазным вкраплением в старую государственную систему» [Герасименко, 39 ].
Примечательно, что современными юристами и историками государственное регулирование допускается в демократической стране, но многие отрицают это же право за самодержавием, чьи действия по регулированию деятельности земских учреждений и контролю над составом их служащих расцениваются как произвол и вмешательство в дела местного самоуправления. Этот парадокс пытается разрешить Н. Г. Королева, которая пишет, что неправомерно «ставить знак равенства между государственным регулированием и бюрократическим ужесточением карательных по отношению к общественным явлениям или запретительных по отношению к органам самоуправления мер» [Королева, 2007, 145 ].
В опубликованных на современном этапе работах авторы вменяют в вину самодержавию ограниченность и непоследовательность Земской реформы 1864 г. и последующее приятие законов, сужавших самостоятельность земских учреждений, ограничивавших их права в подборе персонала; стремление подчинить государственным структурам деятельность земств и их служащих; игнорирование идей и предложений, исходящих от местных самоуправлений. Губернской администрации инкриминируют увольнения и отказ в утверждении в должности земских служащих; мелочную опеку и вмешательство в дела земств. В таком контексте очень предсказуемо звучит вывод, сделанный историками Д. И. Будаевым и М. С. Низамовой, согласно которому земство могло бы сделать больше и даже «коренным образом улучшить существующее экономическое положение уездов», но этому противодействовал самодержавный строй [см.: Будаев, 11 ; Низамова, 32 ]. В духе советской историографии исследователи Г. А. Герасименко [1990], В. С. Меметов, Л. Е. Рябинкин [1996], Е. Н. Морозова [1991], А. Д. Афанасьев [2004] видят причины, по которым власть «терпела» земства и «ненавистных третьих лиц, интеллигентов», в необратимом развитии капиталистического производства и повсеместном расширении области применения умственного труда.
На наш взгляд, существующая в отечественной историографии привычка объяснять исторические факты исходя из «злого умысла» бюрократии и самодержавия ничего положительного для исследователя дать не может. Нельзя забывать, что органы земского самоуправления действовали, полагаясь на государство и считая его гарантом тех правовых и моральных норм, на основе которых существовала вся публичная сфера. Современные западные исторические исследования показывают, что монархи поощряли, а часто и целенаправленно создавали гражданское общество для того, чтобы опекать и покровительствовать научной, благотворительной и культурной деятельности, которая способствовала национальному прогрессу и демонстрировала «просвещенность» правителей [см.: Frame; Уортман]. Отмеченная выше привычка нередко приводит отдельных российских авторов к ошибочным или противоречивым заключениям.
В. А. Горнов в своей монографии утверждает, что «оформление основных групп земской интеллигенции и рост ее активности» явились одной из предпосылок земской контрреформы [см.: Горнов, 40 ]. С этим вряд ли можно согласиться. Земское Положение 1890 г. в соответствии с консервативным политическим курсом, нацеленным на укрепление государственности в России и приведение ее внутреннего устройства в стройную и связную систему, корректировало порядок избрания земских гласных и расширяло контрольные возможности администрации. Но оно не затрагивало вопросов найма, оплаты труда и практической деятельности земских служащих, которые продолжали оставаться в компетенции земских собраний и управ. Как комментирует ситуацию историк Б. Н. Миронов, земства продолжали пользоваться достаточной свободой, поскольку «административный контроль не имел ожидаемого эффекта, а взаимное недоверие органов самоуправления и коронной администрации постоянно сменялось сотрудничеством» [Миронов, II, 154 ]. Кроме того, отметим, что увеличение численности земских служащих и возрастание их политической активности, как показывают и дореволюционные исследования, и современные изыскания, происходят в конце 1890-х — начале 1900-х гг., т. е. уже после проведения земской «контрреформы».
И еще один пример. В. Ф. Абрамов, описывая формы культурной коммуникации земской интеллигенции, замечает, что власть всячески препятствовала и запрещала проведение съездов с ее участием. Однако в своей работе он приводит данные, согласно которым с 1867 по 1914 г. состоялось более 4, 5 тысяч губернских и уездных съездов земских учителей, до 20 областных, 2 общеземских съезда [см.: Абрамов, 126 ]. По сведениям Л. А. Жуковой, с 1871 по 1905 г. прошло около 300 земских врачебных съездов [см.: Жукова, 2005б, 417 ]. Помимо того, в стране действовало несколько сотен научных обществ и обществ взаимопомощи, в которых участвовали земские служащие. Возможно, что таких форумов могло состояться и больше, но, как показывает В. Ю. Кузьмин на примере деятельности земской медицинской интеллигенции, их созыву мешали не действия администрации, а периодически возникавшие конфликты между земскими врачами и земскими гласными [см.: Кузьмин, 83, 86 ]. К этому приводило стремление земских медиков обеспечить невмешательство земских управ в свою работу, попытки навязать земским собраниям свои решения, а также критика культурных мероприятий земств. В целом, имеющиеся данные о многочисленных съездах земской интеллигенции, работе профессиональных и научных объединений с ее участием, на наш взгляд, противоречат существующим в отечественной историографии представлениям об исключительно самодержавном характере политической культуры России, не оставлявшем места для неправительственной общественной деятельности.
По мере количественного развития новейшей историографии стали происходить и качественные изменения. Обращение авторов к новым сюжетам и взвешенная интерпретация источников заметно расширили исследовательское поле. Изучение широкого комплекса правительственных программ второй половины XIX — начала ХХ в., направленных на модернизацию всех сторон жизни русского общества, позволило историкам сделать новые, достаточно неожиданные наблюдения и заключения.
Авторы очерка истории московского земства А. Г. Важенин и П. В. Галкин обратили внимание на то, что условия для деятельности земских педагогов изначально были очень неблагоприятными, поскольку крестьянство, в силу неясности практической ценности образования, относилось негативно к обучению детей. По мнению авторов, ситуация стала меняться после принятия в 1874 г. Закона о воинской повинности, понижавшего срок службы для выпускников начальных училищ с 6 до 4 лет. С этого времени, пишут историки, у крестьян формируется «устойчивый интерес» к обучению и наблюдается положительная динамика численности земских школ и работающих в них учителей [см.: Важенин, Галкин, 67 ]. Г. А. Герасименко признает, что закон 1893 г., обязавший земства провести переоценку недвижимости, и выделяемые государством на эти цели ежегодные субсидии в размере 1 млн рублей способствовали расширению масшта
Можно констатировать, что большинство современных исследователей признают, что успехи земств в социальной сфере в предвоенные годы были связаны с увеличением участия государства в финансировании программ в области здравоохранения и образования. Однако оценивается это обстоятельство неоднозначно. А. Г. Важенин и П. В. Галкин, например, считают, что органы самоуправления превращались в механизм перераспределения государственных средств, а земский учитель попадал в разряд служащих правительственных учреждений [см.: Важенин, Галкин, 78 ].
В современной исследовательской практике сформировался новый подход к истории земств и их вольнонаемных специалистов, стремящийся отойти от штампов и мифов, сложившихся в отечественной историографии еще в конце XIX в. Посмотреть на проблему шире и глубже, избежать односторонности стремятся Б. Н. Миронов, П. И. Шлемин, В. В. Куликов, Е. М. Петровичева, В. Ю. Кузьмин, М. Ф. Соловьева, О. Н. Богатырева и другие исследователи. В их работах заметно желание пересмотреть, «проверить на прочность» либеральные концепции дореволюционной историографии, которые ранее некритически заимствовались историками. Важнейший вывод, к которому приходят в результате своих исследований авторы, заключается в том, что созданная дореволюционной публицистикой политическая по своей сути концепция, противопоставляющая «власть» и «общественность», во многом искажает реальную картину. Внимание к политическому дискурсу позволило исследователям отказаться от характеристики взаимоотношений между самодержавием и местным самоуправлением — как «борьбы», а политики правительства в отношении земств и их служащих — как «репрессивной». Соответственно изменилась система координат научных изысканий. Авторам удалось представить более богатую картину социального и политического поведения и причинно-следственных связей.
Выход в 1999 г. двухтомной монографии Б. Н. Миронова стал событием в отечественной науке. Для нас интерес представляет один из выводов автора: в России уже к началу 1880-х гг. управление повседневной жизнью являлось в большей степени прерогативой самого общества, чем государства. Показателем этого он считает снижение численности коронной бюрократии на фоне значительного увеличения численности служащих в органах общественного самоуправления. По данным ученого, «в 1880 году в земствах 34 губерний и городских думах 50 губерний Европейской России было занято около 140 тыс. человек, т. е. больше, чем в коронной администрации всей империи без Польши и Финляндии». Позднейшие попытки Александра III и Николая II изменить ситуацию и укрепить роль государства в управлении, по заключению исследователя, успеха не имели, поскольку «в эти же годы увеличилось число земств, а численность служащих во всех органах общественного управления возрастала быстрее, чем численность бюрократии» [Миронов, 202 ].
Правовед В. В. Куликов, проведя анализ законодательства, регулирующего надзорные функции властных структур по отношению к земствам, пришел к выводу, что правительство принимало меры по введению земских организаций в систему государственного управления в ответ на рост их политической активности и расширение масштабов деятельности. Изучая конкретные случаи противостояния земств и местной администрации, он показывает, что земства не всегда были так «невинны», а бюрократы так «реакционны», как принято считать. Вполне типичным для деятельности земств, по заключению исследователя, было «нарушение круга ведомства, определенного в законе» [см.: Куликов].
Е. М. Петровичева не разделяет бытующее в литературе мнение о том, что «узость и односторонность классовой базы земского самоуправления» привели к началу ХХ в. «к явному кризису земства». По ее наблюдениям, узкие рамки земского Положения 1890 г. расширялись на практике: по представлению губернаторов и назначению верховной власти в состав земств и управ вводились дворяне, не имевшие полного ценза, купцы и крестьяне [см.: Петровичева, 31 ]. О том же пишут уральские историки О. Н. Богатырева и Е. В. Помелова. Одной из особенностей работы земств Вятской, Олонецкой, Вологодской и Пермской губерний они считают включение в их состав по доверенности землевладельцев лиц, не имевших личного ценза, — управляющих, служащих, врачей, агрономов [см.: Богатырева; Помелова]. В результате представители «третьего элемента», по словам Е. В. Помеловой, «не обладая землей или достаточным имущественным цензом», попадали в земства не только в качестве наемных служащих, но и в качестве гласных.
В. Ю. Кузьмин исследует «трехсторонний диалог», осуществлявшийся между земской медицинской интеллигенцией, земством и государственной властью. Один из его выводов состоит в том, что государственные субсидии, покровительство императорской фамилии, участие правительственных чиновников в работе советов общественных организаций способствовали взаимопроникновению официальной и неофициальной сфер. Главным способом воздействия земских медиков на власть он считает съезды с их участием. Автор показывает, что, кроме профессиональных и гуманитарных функций, съезды земской медицинской интеллигенции имели социальные и политические цели: они стали трибуной, с которой земские врачи заявляли о себе как об организованной общественной силе, коллективно отстаивали свои интересы, выражали профессиональные, а иногда и политические требования. Историк полагает, что при предоставлении разрешений на проведение врачебных форумов «правительство было вправе рассчитывать на понимание его политики и правильное отношение к нему со стороны их участников». Однако это происходило далеко не всегда. Как пишет автор, съезды отклонялись от заявленного регламента, а в их резолюциях имели место антиправительственные призывы [см.: Кузьмин, 114—115 ].
Вопрос о характере взаимоотношений государственной власти и земской интеллигенции тесно связан с особенностями ее мировоззрения. Из работ современных исследователей следует, что земская интеллигенция представляла собой социальную группу, самоидентификация которой была тесно связана с властью и стремлением дистанцироваться от нее. Среди важнейших причин, способствовавших стойкому интересу интеллигенции к работе в земстве, авторы указывают на принципы функционирования земских органов: отделение от администрации, самоуправление, небюрократический характер деятельности, возможность служить непосредственно народу. Можно сделать вывод, что дистанция между земской интеллигенцией и властью начала образовываться вместе с формированием земской интеллигенции как особой социально-профессиональной группы. Общественный характер ее профессиональной деятельности большинство авторов считает противовесом бюрократическому началу и наиболее успешным и эффективным способом распространить в самых глухих уголках России блага культуры, помочь крестьянским массам улучшить свой быт и экономическое производство, форсировать становление гражданского общества.
В целом, в теоретическом арсенале современных разработчиков темы субъективно-идеалистические интерпретации земской интеллигенции доминируют. Служба «третьего элемента» оценивается как акт нравственный, подвижнический, во многом жертвенный [см.: Ярцев; Кривонос; Лаптева; Баданов; Королева, 1995; 2007]. В утвердившемся в новейшей историографии проекте земской интеллигенции среди традиционного набора качеств — образованности, бескорыстности, совестливости, духовности, культуртрегерства — начисто отсутствуют составляющие успешной жизни: карьера, удачливость, достижение материального благополучия. Очевидно, что земская интеллигенция в массе своей являлась носительницей традиционного типа сознания.
От предшественников нынешние историки унаследовали также стойкую уверенность в том, что демократический «третий элемент» был самым оппозиционным компонентом земской системы. Принято считать, что в среде земских служащих особой популярностью пользовались идеи народников, в том числе революционных, а в конце 1890-х — начале 1900-х гг. распространение получили воззрения социал-демократов. Радикальные убеждения земской интеллигенции находили выражение в разнообразных формах политической активности — агитации и распространении нелегальной литературы среди коллег и крестьян, пропаганде революционных идей на профессиональных съездах, участии в народнических, а позднее эсеровских и социал-демократических кружках и всероссийских организациях. Таким образом, именно оппозиционная деятельность представителей земской интеллигенции вызывала обеспокоенность царских властей всех уровней, а «политическая неблагонадежность» служила основным мотивом для вмешательства в дела земств с требованием уволить служащего. Отметим, что авторы, осуждая в этом случае действия властей как выходящие за пределы правового поля, с невниманием относятся к правосознанию самой земской интеллигенции, к пониманию ее представителями принципов самоуправления и осознанию в нем своей роли.
Современными исследователями было установлено, что действия местных властей по обеспечению лояльности земств и их служащих были не безграничны. В. В. Куликов, А. Г. Важенин, П. В. Галкин указывают на то, что земские собрания и управы очень болезненно воспринимали всякое административное вмешательство в свои дела и стремились защищать своих служащих. Кроме того, Е. М. Петровичева отмечает, что обращение губернаторов к мерам административного порядка вызывало большой общественный резонанс и активно подхватывалось либеральной печатью. Автор подчеркивает антиконструктивизм позиций радикальной части земской интеллигенции, ее нежелание идти на сотрудничество с властью даже в изменившихся условиях думской монархии, когда правительство стало оказывать поддержку земствам в реализации важнейших социальных программ. Заслуживает внимания вывод автора: «интеллигенция не умела и не желала ждать итогов постепенного и плавного реформирования и требовала “шоковой терапии”» [Петровичева, 78—79 ].
Итак, проблема взаимоотношений земской интеллигенции и власти является одной из спорных и неоднозначных в современной российской историографии. Одним из тормозящих факторов в ее осмыслении все еще является изучение ее через призму отдельных идеологических и политических постулатов. Рассмотрение земской интеллигенции в дореволюционной литературе на основе ценностных моделей переустройства России (консервативной, либеральной, социалистической) во многом близко к оценкам земской интеллигенции различными научно-исследовательским направлениями и школами современного периода. Это создает впечатление, что идейно-тематическая борьба вокруг земства и земских служащих, происходившая в начале ХХ в., прямо или косвенно продолжилась в XXI столетии. Тем не менее имеются все основания утверждать, что современная историография отличается от работ предшествующих этапов как полученными результатами исследований, так и постановкой новых вопросов, которые еще ждут своего решения.
Список литературы
Абрамов В . Ф . Российское земство: экономика, финансы и культура. М., 1996.
Афанасьев А . Д . Земская реформа 1864 года и ее влияние на развитие общественно-политической деятельности курского учительства // Интеллигенция в потоке времени: размышления и судьбы. Курск. 2004. С. 95—99
Баданов В . Г . Земство на Европейском Севере России (1867—1920) : автореф. дис. … канд. ист. наук. Петрозаводск, 1996.
Богатырева О . Н . Региональные особенности органов земского самоуправления в Вятской и Пермской губерниях // Земское самоуправление: организация, деятельность, опыт : материалы науч. конф., посвящ. 135-летию организации Вятского земства. Киров, 2002. С. 24—34.
Будаев Д . И . Одна из великих реформ XIX века // Смоленское земство : (очерки истории и практической деятельности). Смоленск, 1998. С. 4—11.
Важенин А . Г ., Галкин П . В . Московское земство в начале XX века: из опыта регионального самоуправления. М., 2004.
Герасименко Г . А . Земское самоуправление в России. М., 1990.
Горнов В . А . Историография истории земства России : отеч. исслед. второй половины 1940-х — начала 1990-х гг. Рязань, 1997.
Ефременко А . В . Земство и реформы П.А. Столыпина // Земское самоуправление в России, 1864 — 1918 : в 2 кн. Кн. 2. М., 2005. С. 47—116.
Жукова Л . А . Земское самоуправление и бюрократия в России: конфликты и сотрудничество, 1864 — 1917 гг. М., 1998.
Жукова Л . А . Земское самоуправление и самодержавие в конце XIX — начале ХХ века // Земское самоуправление в России, 1864 — 1918. Кн. 1. М., 2005а. С. 234—293.
Жукова Л . А . Земская медицина в России в конце 60-х — 80-е гг. XIX в. // Там же. М., 2005б. С. 399—420.
Кривонос М . А . Мятежное земство. Тверь, 2001.
Королева Н . Г . Земство на переломе (1905 — 1907). М., 1995.
Королева Н . Г . Некоторые проблемы истории земского самоуправления в России в современной отечественной историографии // Отеч. история. 2007. № 4. С. 141—149.
Кузьмин В . Ю . Власть, общество и земская медицина (1864—1917). Самара, 2003.
Куликов В . В . Местное самоуправление и административный надзор: исторический опыт земства // Журн. рос. права. 2000. № 9. С. 142—153.
Лаптева Л . Е . Земские учреждения в России. М., 1993.
Мельников В . П . Земское управление как проявление либеральной тенденции в политическом развитии России: опыт, исторические судьбы и уроки. М., 1993.
Меметов В . С ., Рябинкин Л . Е . К вопросу об участии интеллигенции в деятельности органов местного самоуправления: опыт, традиции, преемственность // Земский вестник. 1996. № 3/4. С. 26—27.
Миронов Б . Н . Социальная история России периода империи (XVIII — начало ХХ века). Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства : в 2 т. 2-е изд. СПб., 2000.
Морозова Е . Н . Саратовское земство, 1866—1890 гг. Саратов, 1991.
Низамова М . С . Казанское земство в конце XIX — начале XX в. : местное самоуправление и земское общественное движение. Казань, 2003.
Петровичева Е . М . Земства Центральной России в период думской монархии (1906 — первая половина 1914 г.). М., 2001.
Помелова Е . В . Вопросы образования в деятельности вятского земства // Земское самоуправление: организация, деятельность, опыт : материалы науч. конф., посвящ. 135-летию организации вятского земства. Киров, 2002. С. 78—80.
Салов О . А . Земство: первый реальный институт местного самоуправления в России. М., 2004.
Соловьева М . Ф . Учитель земской школы. Киров, 2004.
Уортман Р . Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии : в 2 т. М., 2001, 2004.
Шлемин П . И . Столыпин и местное самоуправление : обзор. М., 1992.
Ярцев А . А . Земские служащие Северо-Запада России // Северо-Запад в аграрной истории России : межвуз сб. тр. Калининград, 2000. С. 27—34.
Frame M. School for citizen : Theatre and civil society in imperial Russia. N. Haven, 2006.