А. О. Рыбалов
Уже угасшие было споры о том, существует абсолютное субъективное право внутри правоотношения или вне его, вновь вышли на авансцену благодаря некоторым работам последних лет. Речь идет о книге В. А. Лапача «Система объектов гражданских прав: теория и судебная практика» (СПб., 2002) и рецензии на нее К. И. Скловского ,[1] а также книге последнего «Применение гражданского законодательства о собственности и владении. Практические вопросы». Оба автора солидарны
с Д. М. Генкиным в утверждении, что «субъективное право может существовать и вне правоотношения, не являясь его элементом. Таковыми являются все субъективные абсолютные права, которым соответствует пассивная обязанность всех других лиц, установленная непосредственно всеобщей запретительной нормой закона».[2]
Мишенью для критики служит юридическая конструкция абсолютного правоотношения, выстраивающая юридическое отношение «всех и каждого» по поводу объекта абсолютного права. Так, К. И. Скловский пишет: «Вещное право предоставляет лицу власть непосредственно над вещью. В теории иногда конструируют довольно сложную схему, дополняющую эту власть также обязанностью неопределенного круга третьих лиц воздерживаться от нарушения вещного права. <…> Однако эта конструкция представляется излишней».[3] Сторонники «сложной схемы», как известно, отвечают тем, что отношения между лицом и вещью невозможны, всерьез говорить можно лишь об отношениях субъектов по поводу вещи.
Казалось бы, спор этот давно разрешен. В свое время Е. Годэмэ, рассматривая определения вещного права, предложенные французской наукой, писал, что Обри и Ро предложили модель вещного права, согласно которой вещными «называются такие права, которые, создавая … непосредственное отношение между вещью и лицом, власти которого эта вещь оказывается подчиненной… способны благодаря этому быть использованными не только против такого-то определенного лица, но и в отношении всякого другого».[4] Критик предложенной концепции Планиоль предложил иное определение: вещное п
раво есть отношение между активным субъектом и всеми другими как пассивными субъектами. Сравнивая эти модели, Е. Годэмэ писал: «Совершенно правильно, что на всех и каждом лежит обязанность уважать осуществление вещного права, и что в этом самая яркая его внешняя характеристика. Но только нужно признать, что в основном эта идея уже заключалась в определении Обри и Ро: “Право, которое допускает использование в отношении и против всех. А это то же, что сказать: на всех и каждом лежит в отношении носителя вещного права отрицательная обязанность не мешать осуществлению его права”».[5] Сам Е.
Годэмэ предлагал такое «синтетическое» определение: «вещными правами являются те, которые, создавая непосредственное, прямое отношение между вещью и лицом, власти которого эта вещь оказывается подчиненной… возлагают тем самым на каждого обязанность не мешать носителю права».[6]
В отечественной цивилистике, например, Д. Д. Гримм утверждал: «Вещное право имеет две стороны, которые необходимо различать: а) непосредственное отношение к предмету, которое обставлено … известными условиями, формами и ограничениями и только при соблюдении их считается закрепленным за лицом; и б) юридические отношения, возникающие из такого закрепления, между лицом, за которым отношение к вещи закреплено, и прочими лицами».[7]
В другой работе Д. Д. Гримм отметил по поводу теорий «отношения лица с вещью» и «отношения лиц по поводу вещи»: «Нельзя не заметить, что спор между ними в сущности касается вопроса чисто терминологического свойства. Он сводится к тому, следует ли называть юридическими отношениями одни только отношения между лицами или также отношения между лицами и иными объектами. По существу же никакого спора между представителями обоих направлений нет, ибо и те, и другие признают, что отношения между лицами имеют совсем иной характер, совсем иное юридическое значение, чем отношения лиц к иным объектам, и что, в частности, лица, точнее, правоспособные лица как таковые, не могут быть объектами, а только субъектами юридических отношений».[8] Наверное
, трудно сказать точнее.
О том, что принадлежность вещи как ее юридическая связь с лицом в том и выражается, что все другие члены данного общества обязаны признавать эту принадлежность и не нарушать ее, писал и И. А. Покровский. Именно поэтому, по его мнению, «всякое вещное право имеет характер абсолютного права в том смысле, что оно адресовано ко всем и будет в случае нарушения нарушаться против всех».[9]
В советской правовой литературе также указывалось на то, что «юридическая власть над вещью» есть то же самое, что установление отношения к вещи как чужой со стороны третьих лиц. С. Н. Братусь писал об анализируемых отношениях: «Совершенно ясно, что речь идет не о робинзонаде. <…> Отношение отдельного лица или коллектива к вещи как к своей неразрывно связано … с молчаливым признанием этого факта другими лицами. <…> Иначе говоря, отношения лиц по поводу вещей и отношение к вещи как к своей или как к чужой — это две стороны одного и того же волевого экономического отношения. “Мое” может отличаться от “чужого”, от “твоего” только в обществе».[10] Приведем также высказывание С.
Ф. Кечекьяна: «Правовое господство над вещью обеспечивается обязанностями других лиц… Действия других (обязанных) лиц обеспечивают осуществление господства управомоченного лица над объектом права».[11]
Cпор между сторонниками разных концепций абсолютных прав во многом предопределен различными представлениями спорящих сторон о понятии правоотношения, что делает дискуссию порой лишенной научности. Как неоднократно отмечалось в юридической науке, термин «правоотношение» не имеет однозначного значения. С. С. Алексеев в связи с этим писал: «…по мнению Д. М. Генкина, право собственности, как абсолютное право, существует вне правоотношения. Однако автор под правоотношением понимает только правовые связи, конкретизированные по субъектам, явно склоняясь к модели обязательственного отношения. Между тем сам же Д. М. Генкин пишет, что “...субъективное право — это обеспеченная законом возможность определенного поведения, которому корреспондирует обязанность других лиц и возможность при нарушении субъективного права обратиться к принудительной силе государственных органов”. Таким образом, в конечном счете, автор лишь показывает, что возможно существование таких субъективных прав, которым не корреспондирует обязанность конкретных лиц по совершению (или воздержанию от совершения) определенных действий».[12] Из такого же понимания правоотношения исходил и Л.
С. Явич: «Структура правоотношений (связь между конкретными носителями прав и обязанностей) такова, что исключает возможность существования правовых отношений с неопределенным составом управомоченных и обязанных участников. Если употреблять традиционный термин, то любое правоотношение является относительным».[13]
Достаточно очевидно, что без конвенционально принятого понятия правоотношения никакая дискуссия по поводу существования абсолютного права в правоотношении или вне него невозможна. Так, В. А. Тархов утверждает: «Когда Д. М. Генкин пишет, что его понимание субъективного права собственности не противоречит положению, что субъективному праву соответствуют обязанности других лиц, и обратно, что обязанным лицам противостоит управомоченное лицо, то тем самым он признает, что носитель субъективного права собственности состоит в правовом отношении с обязанными лицами. Что же представляет собой взаимная связь юридических прав и обязанностей, если не правовое отношение?».[14] Но в том-то и дело, что без «конвенции» по этому поводу никто и не знает, что эта связь собой представляет. И оба автора вправе сч
итать правоотношением то, что каждому из них кажется более подходящим на эту роль.
Будем все же исходить из того, что вопрос «существует ли субъективное право собственности в правоотношении?» заключается в следующем: соответствует ли этому праву обязанность, лежащая на всех прочих лицах. В чем заключается эта «корреспонденция» субъективных прав и обязанностей? В том, что субъективное право, входящее в состав правоотношения, существует постольку, поскольку существует корреспондирующая ему субъективная обязанность: «…гражданско-правовая обязанность … выступает не только в качестве функции правовых норм, но и в качестве необходимого коррелята субъективного права. Реальность субъективного права выражается, прежде всего, в том, что ему соответствует обязанность, возлагаемая на других, противостоящих управомоченному, лиц».[15] Вопрос можно сформулировать и так: существует ли подобная всеобщая обязанность как коррелят каждого конкретного субъективного права или она является просто правилом поведения, на что указывал
, в частности, Д. М. Генкин? На наш взгляд, одно никак не противоречит другому.
Противники абсолютных правоотношений могут привести такой довод: если абсолютное право существует в правоотношении, то для возникновения как этого субъективного права, так и корреспондирующей ему обязанности необходим один и тот же юридический факт. Между тем очевидно, что лежащая на обязанных лицах пассивная обязанность не претерпевает никаких изменений при наступлении того юридического факта, который лежит в основе появления каждого нового абсолютного права. Обязанные лица неизменно остаются вынужденными воздерживаться от посягательств на чужие блага. Из этого и можно, казалось бы, сделать вывод, что абсолютных правоотношений не существует, а существует лишь требование объективного права не трогать чужое. Д. М. Генкин, рассматривая право собственности, пишет, что такая обязанность, будучи всеобщей, не нуждается в подтверждении и закреплении в правоотношениях:[16] «Всеобщая обязанность устанавливается непосредственно законом, нор
мой права, а не является элементом бесконечного числа правоотношений с неопределенным числом лиц. <…> Те, кто полагают, что всеобщее запрещение воздерживаться от нарушений правомочий собственника является элементом правоотношений носителя субъективного права собственности со всеми другими лицами, с неопределенным числом обязанных лиц, сливают понятие правоотношения с нормой права».[17]
Однако, на наш взгляд, такое смешение допускают как раз противники конструкции абсолютных правоотношений. Все сказанное ими верно лишь применительно к праву собственности как институту объективного права и нисколько не умаляет ценности того наблюдения, что субъективное право собственности существует лишь постольку, поскольку существуют корреспондирующие ему обязанности.
«Правопорядок» действительно устанавливает всеобщую пассивную обязанность, но само по себе это еще не приводит к появлению соответствующего субъективного права. Субъективное право собственности есть юридическая конструкция, описывающая принадлежность конкретного имущества. Раз речь идет о принадлежности имущества, то прежде всего само это имущество должно быть определено с достаточной точностью. «Субъективное право собственности (именно право собственности, а не правоспособность иметь собственность) немыслимо без конкретного объекта собственности. В силу неопределенности состава обязанных лиц одно правоотношение собственности отличается от другого определенностью субъекта и определенностью объекта права собственности».[18] Имущество
— вот отправная точка рассуждений о его принадлежности. Вещь и лицо, которому она принадлежит, становятся центром, вокруг которого конструируется правоотношение собственности. Принадлежащая собственнику вещь — столь же необходимый элемент правоотношения собственности, как право и обязанность.
И тогда обязанность, корреспондирующая праву на эту вещь, теряет аморфность и становится совершенно конкретной: она заключается в необходимости всем, кроме управомоченного, воздерживаться от воздействия на эту конкретную вещь. Противники абсолютных правоотношений забывают о том, что правоотношение всегда возникает по поводу какого-либо блага, которым в правоотношении собственности является вещь. Если ввести совершенно определенную вещь в наши расчеты, мы увидим, что «бесконечное число правоотношений с неопределенным числом лиц» не должно нас смущать. Так, юридические отношения по поводу принадлежащего мне автомобиля вполне конкретны: я могу требовать от всех и каждого держаться от моей машины подальше, а противостоящие мне дееспособные субъекты осознают, что на них лежит такая обязанность (если машина не несет на себе признаков собственной бесхозяйности).
Нормы позитивного права устанавливают всеобщее правило, запрещающее покушаться на чужое имущество. Однако при рассмотрении отношений по поводу совершенно определенного имущества нельзя не видеть, как эти нормы трансформируются в обязанность воздерживаться от покушения на это имущество, чем конструируется субъективное право обладателя этого имущества: возможность собственника собственными действиями реализовать свой интерес к вещи обеспечивается запретом, адресованным окружающим.
К. И. Скловский не согласен с тем, что подобный запрет составляет суть права собственности: «…Нельзя уйти от юридической реальности, состоящей в том, что во многих случаях право вполне успешно реализуется воздействием на тот или иной материальный или (с соответствующими оговорками) нематериальный предмет без какого-либо участия иных лиц, которые в таком случае оказываются не обязанными, а не имеющими соответствующего права, “бесправными”, по выражению Д. Ллойда. Понятно, что бесправие и обязанность — вещи совершенно разные».[19]
Во-первых, хотелось бы отметить некорректность ссылки на Д. Ллойда. К. И. Скловский ссылается на страницы, на которых Д. Ллойд излагает не свое мнение, а точку зрения американского юриста Хофельда. Последний действительно писал, что в некоторых ситуациях праву не противостоит обязанность; однако только такая обязанность, по которой обязанное лицо может быть принуждено «действовать определенным образом». Хофельд вовсе не отрицал традиционный коррелят «право-обязанность». Он просто предложил классифицировать его на пары: право-обязанность, свобода-бесправие, власть-ответственность и иммунитет-ограничение. Под обязанностью же в узком смысле он понимал обязанность совершения активных действий.[20] Сам же Д.
Ллойд на проблему абсолютных прав смотрел вполне консервативно: «Разница между просто личными правами и правом собственности, которое относится к категории абсолютных прав и носителю которого противостоит неопределенное количество обязанных лиц (“один против всего мира” — “erga omnes”), лежит в основе любого правового анализа».[21] Так что напрасно К.
И. Скловский записал члена Палаты Лордов в ряды своих союзников.
Во-вторых, чтó, с точки зрения права, означает установление правила, согласно которому лицо имеет право совершать с принадлежащей ему вещью любые действия? Понятно, что речь не идет о предоставлении физической возможности. Право регулирует только поведение людей. Тогда, быть может, имеется в виду отсутствие запрета собственнику совершать эти действия? Можно сказать и так. Но отсутствие запрета превращается в право только при одном условии: если этот запрет установлен в отношении всех остальных. Если говорить о юридической реальности, то необходимо признать, что возможность «вполне успешного воздействия на предмет», о которой пишет К. И. Скловский, юридически обеспечивается прежде всего запретом воздействия на этот же предмет со стороны других лиц. Еще И. Кант заметил, что «Когда я … хочу, чтобы нечто внешнее было моим, то я объявляю каждого другого обязанным воздерживаться от пользования предметом моего произвола…».[22] Не следует забывать о том, что право и его реализация
— разные вещи. Субъективное право есть возможность реализации интереса, в случае с правом собственности — интереса в использовании вещи. А возможность использовать вещь (т. е. реализовать право) обусловлена именно запретом третьим лицам использовать ту же вещь. Одного позволения лицу использовать вещь по своему усмотрению недостаточно для конструирования права собственности в том виде, в каком оно знакомо нам.
Вопреки мнению В. А. Лапача,[23] который, в свою очередь, записал в ряды своих сторонников Е.
Н. Трубецкого, последний как раз полагал, что «отношения лица к вещам право касается вообще лишь постольку, поскольку это необходимо для урегулирования отношений между лицами».[24] Он же иронизировал по поводу «отношения лица с вещью»: мол, если я поймаю рыбу, то между мною и рыбой возникает отношение собственности.
[25] Свою позицию по расс
матриваемому вопросу Е. Н. Трубецкой выражал следующим образом: «Если бы я жил на необитаемом острове, так что между мной и другими людьми ни в настоящем, ни в будущем не могли бы возникнуть никакие отношения, то сам вопрос о моем праве на господство над вещью не мог бы иметь места. Если же такой вопрос возникает в действительности, то только потому, что я живу в обществе подобных мне людей и что по поводу моего фактического господства над вещью возникает вопрос об отношениях моих к ближним. Объективное право сообщает моему фактическому господству характер юридического отношения. Это значит, что объективное право признает господство над найденной вещью исключительно за лицом, ее нашедшим, и ограждает такое господство против всяких посягательств других лиц: стало быть, право устанавливает отношение лица не к вещи, а к другим лицам».[26]
Суть собственности заключается в отграничении моего от чужого. Но это отграничение «моего от чужого» не может исчерпываться указанием на признаки вещи, которые позволяют мне считать ее своей. Такая демаркация сама по себе не дала бы эффекта. Суть собственности в том, что я могу делать с этой вещью то, что не могут делать с ней другие. Причем это должно обеспечиваться возможностью организованного государственного принуждения. Собака, грызущая кость, говорит своим рычанием: «meum esse», однако мы не готовы признать за ней субъективное право на кость. Само по себе установление возможности «владеть, пользоваться и распоряжаться» вещью не даст правового эффекта до тех пор, пока совершение тех же действий не будет запрещено остальным лицам. Р. Познер приводит такой пример: «Фермер выращивает кукурузу, подкармливает ее удобрениями, ставит чучела, но, когда кукуруза созревает, его сосед снимает урожай и забирает его для своего использования. У фермера нет законного средства защиты от поведения соседа. <…> Если защитные меры недоступны, то после нескольких подобных инцидентов произойдет отказ от земледелия…».[27]
Представления о праве собственности (шире — о любом абсолютном имущественном праве) как о монополии, обеспеченной возможностью устранить конкурентов, свойственны не только праву. Они почерпнуты из экономики. Блага, в которых субъекты права могут испытывать потребность, делятся на две категории, которые известный австрийский экономист К. Менгер назвал экономическими и неэкономическими благами. Различие между ними сводится к следующему.[28]
Результат исследования надобностей и количества доступных благ может быть трояким: a) надобность превышает доступное распоряжению количество благ; b) надобность меньше количества благ, доступного распоряжению; c) надобность и доступное распоряжению количество благ покрывают друг друга. Как отмечает К. Менгер, для большего количества благ справедливым оказывается первое наблюдение. В таких условиях «невозможно, чтобы соответственные потребности индивидов, составляющих общество, были вполне удовлетворены; наоборот, нет сомнения в том, что потребности части членов этого общества совсем не будут удовлетворены или же будут удовлетворены лишь неполно». В таких условиях «каждый индивид там, где доступного распоряжению количества благ хватает не для всех, стремится покрыть собственную надобность возможно полнее путем устранения других».
При этом независимо от состоявшегося распределения благ потребность в них части лиц не будет удовлетворена или будет удовлетворена лишь отчасти. Потому интерес «наделенных» благами лиц будет противоположен интересу «обделенных». «Каждый отдельный индивид вследствие невозможности полного покрытия надобностей всех индивидов … побуждается к покрытию своей надобности, устраняя от этого всех других хозяйствующих субъектов. При конкуренции всех членов общества из-за количества благ, которое во всяком случае недостаточно для полного удовлетворения потребностей отдельных индивидов … практическое разрешение противоречий интересов мыслимо не иначе, как путем распределения между отдельными хозяйствующими субъектами частей всего количества, доступного распоряжению общества, и защиты обществом этих хозяйствующих субъектов в их владении одновременно с устранением от этого всех остальных хозяйствующих индивидов».
Поэтому право собственности является единственным практически возможным разрешением проблемы, возникающей из-за несоразмерности между потребностью и доступным распоряжению количеством благ, как это имеет место по отношению ко всем хозяйственным благам.
Поэтому именно запретительный момент в собственности имеет конституирующее значение. «Поскольку собственность немыслима без того, чтобы другие лица, не являющиеся собственниками данной вещи, не относились к ней как к чужой, собственность означает отношение между людьми по поводу вещей. На одном полюсе этого отношения выступает собственник, который относится к вещи как к своей, на другом — несобственники, т. е. все третьи лица, которые обязаны относиться к ней как к чужой. Это значит, что третьи лица обязаны воздерживаться от каких бы то ни было посягательств на чужую вещь, а следовательно, и на волю собственника, которая воплощена в этой вещи. <…> Без отношения других лиц к принадлежащей собственнику вещи как к чужой не было бы и отношения к ней самого собственника как к своей».[29]
Без соответствующих запретов, адресованных остальным лицам, это будет правом «всех на все», «естественным состоянием», о котором писал Т. Гоббс: «Природа дала каждому право на все. Это значит, что в подлинном естественном состоянии, т. е. раньше, чем люди обязались друг перед другом какими бы то ни было соглашениями, каждому было позволено делать все, что ему было угодно и по отношению к кому бы то ни было, и владеть, пользоваться, извлекать плоды из всего, что он хотел и где мог. <…> Однако для людей в высшей степени неудобно, чтобы они обладали подобного рода общим правом на все, ибо действие этого права точно такое же, как если бы совсем не существовало никакого права. Потому что хотя каждый и мог бы сказать о всякой вещи: “Это мое”, он, однако, не мог бы пользоваться ею из-за соседа, который, располагая равным правом и равной силой, утверждал бы, что та же вещь принадлежит ему».[30]
Впрочем сам Д. М. Генкин отмечал: «Для права собственности как абсолютного права установленная запретительной нормой закона пассивная обязанность третьих лиц имеет первостепенное значение для осуществления субъективного права...»;[31] «если в субъективных относительных правах для ос
уществления субъективного права необходимы о
Анонимный читатель библиотеки юридического факультета ЛГУ–СПбГУ оставил в книге Д. М. Генкина на страницах, откуда взята приведенная выше цитата, glossa marginalis: «…есть абсолютное право, пассивная обязанность, есть общественные отношения собственности, нормы права → есть и правоотношение собственности». Здесь мы снова сталкиваемся с разными представлениями о понятии правоотношения. Е. А. Флейшиц, не соглашаясь с позицией Д. М. Генкина, также спрашивала: «если отношение носителя субъективного права собственности с носителем всеобщей обязанности есть “правовая связь” и притом связь, возникающая для обоих участников этой связи в силу правовой нормы из одного и того же юридического факта, то почему эта “связь” не правоотношение?».[33] На вопрос о том, почему «эта связь не правоотношение», можно ответить встречным вопросом: а почему именно это должно быть правоотношением? Однозначного понимания правоотношения нет, это во многом вопрос терм
инологии.
В любом случае, даже сторонники существования субъективного права собственности вне правоотношения не отрицают наличия связи между субъективным правом собственника и корреспондирующей ему обязанностью «всех и каждого». Так, Л. А. Пустобаева пишет: «правовая связь управомоченного и обязанного лица может выражаться либо в форме конкретного правоотношения, либо вне правоотношения».[34] Здесь наиболее очевидным становится характер споров о возможности существования субъективного права вне или в состав
е правоотношения. Говоря о «связи» права и обязанности, Д. М. Генкин и его сторонники имеют в виду то, что их противники называют правоотношением.
Помимо прочего К. И. Скловский и В. А. Лапач совершенно напрасно иронизируют по поводу того, что признание абсолютного права собственности правоотношением со всеми иными лицами, обязанными воздерживаться от нарушения права, означает установление презумпции «всеобщей злонамеренности». Об этом писал и Д. М. Генкин: «Нельзя допустить, что все граждане являются потенциальными нарушителями права собственности данного лица, а потому это лицо находится со всеми другими гражданами в правоотношениях, направленных на установление пассивной обязанности воздерживаться от нарушения субъективного права собственности».[35]
По всей видимости, цитируемые авторы никогда не запирали дверь своего дома, и сказанное Т. Гоббсом: «идущие спать запирают двери, путешествующий держится за оружие из страха перед разбойниками»[36] кануло в Лету вместе с XVII
веком. Однако если нельзя допустить, что «все граждане являются потенциальными нарушителями права собственности», зачем существует запретительная норма позитивного права, адресованная как раз всем гражданам? Кроме того, право имеет в виду вовсе не намерение всех граждан покушаться на право лица, а объективно, фактически имеющуюся у них возможность «покуситься». Это разные вещи. Право призвано устранять возможные социальные конфликты. Где в принципе не может быть конфликта интересов, там нет места и праву. Однако такие ситуации в имущественной сфере практически не встречаются. «Желание вредить друг другу присуще в естественном состоянии всем. <…> Наиболее частая причина, в силу которой люди желают вреда друг другу, состоит в том, что многие желают одновременно одну и ту же вещь, которой, однако, чаще всего они не могут ни пользоваться сообща, ни поделить между собой, откуда следует, что ее нужно отдать сильнейшему; кто же является сильнейшим, решает борьба».[37]
Поэтому именно запретительные нормы, призванные оградить управомоченное лицо от всех остальных, и конституируют абсолютное право. Как писал С. А. Муромцев, «если из права собственности мы удалим все то, что внесено в него юридической защитой, то остаток будет чисто фактическое отношение… Оно состоит в господстве над вещью, вытекающем из стремления освоить ее и обусловленном одними фактическими обстоятельствами. <…> Влияние общественной власти <…> изменяет положение окружающих лиц. Субъект становится по отношению к ним сильнее. К фактическим преимуществам, иногда значительным, иногда ничтожным, которые он имел бы над ними без того, присоединены новые преимущества. Они состоят в том, что, сознавая власть общества над собой, окружающие лица воздерживаются от нарушения чужого обладания, желая избежать грозящих за это неблагоприятных последствий… Все это значительно преобразует фактические отношения субъекта к окружающим лицам. Влияние фактических преимуществ его над ними ослабляется, а взамен того образуется иная возможность воздействия на окружающих».[38]
По всей видимости, полезно будет отметить, что представление о праве собственности как об общественном отношении, т. е. отношении между людьми по поводу вещи, в котором собственнику противостоят в качестве обязанных все прочие лица, вовсе не является исключительным достоянием отечественной, особенно советской, цивилистики, на что намекают К. И. Скловский и В. А. Лапач. Подобные преставления в юридическом мире широко распространены. Чуждое схоластике английское право определяет право собственности как «полномочие, предоставленное держателю, обращаться за помощью общества в лице суда против всякого нарушителя прав… Права собственности… имеют силу и осуществляются принудительно в отношении “всех лиц”. Эта характерная черта отличает их … от обязательств или прав, принудительно осуществляемых только в отношении определенных лиц».[39] Отнюдь не чужда подобному воззрению была и дореволюционная отечественная цивилистика. Например, К.
П. Победоносцев писал: «Право на вещь возбуждает всеобщую безусловную отрицательную обязанность относительно хозяина вещи не делать ничего, что могло бы нарушить его право».[40]
Таким образом, правоотношение собственности закрепляет состояние принадлежности определенной вещи определенному лицу. Такое состояние формируется через запрет всем иным лицам покушаться на это имущество, так что именно такой запрет имеет первостепенное значение, а право как возможность беспрепятственного использования вещи возникает в результате такого запрета. Право собственности, таким образом, действительно предстает как юридически урегулированное отношение всех лиц по поводу определенной вещи.
Можно, конечно, высказать упрек в излишней абстрактности, схоластичности такого построения. Один из главных аргументов противников конструкции абсолютного правоотношения и заключается как раз в том, что «определение субъективного права собственности как элемента правоотношений собственника со всяким и каждым, устанавливающих для всякого и каждого пассивную обязанность воздержания от нарушения правомочий собственника, представляется искусственной конструкцией, оторванной от реальных явлений жизни».[41]
Д. М. Генкин писал: «Трудно представить, в каком количестве миллионов правоотношений находится каждый гражданин, даже не представляющий себе обволакивающую его паутину правоотношений»;[42] «Нельзя представить себе,
что собственник вступил в правоотношение со всеми лицами, которые не знают даже о существовании данного лица и о принадлежности ему той или другой вещи и которых не знает сам носитель права собственности. <…> Едва ли гражданин, не искушенный в премудростях тонких цивилистических концепций, поймет, что он состоит в правовом отношении с неизвестным ему лицом, обязывающем его воздерживаться от нарушения неизвестной ему сферы отношений собственности неизвестного ему лица».[43]
В. А. Лапач также недоумевает: «Что же это за правовые отношения, в которых управомоченному лицу неведомы субъекты обязанности, а последние в свою очередь ничего не знают о правообладателе? И действительно ли это вообще отношения правовые?».[44]
Между тем, «тонкие цивилистические концепции» рассчитаны для применения юристами — это инструмент правоведов.[45] Каждый гражданин действительно состоит не в одном правоотношении собственности с «неизвестным ему лицом», а в идеальном множестве таких правоотношений со всеми лицами. И все же в таком
положении вещей нет ничего не доступного пониманию любого дееспособного лица. Управомоченному лицу не составляет никакого труда установить субъектов обязанности: это все субъекты, кроме него самого. Как писал Н. Г. Александров, «неопределенность состава обязанных субъектов, связанных долженствованием воздерживаться от посягательств на объект субъективного права, отнюдь не является фикцией. Субъект пользуется объектом не в изоляции от других субъектов, а в разнообразных соприкосновениях со многими из них».[4
6] Для обязанных же лиц также никаких практических неудобств модель абсолютного правоотношения не создает: обязанный знает, какое имущество принадлежит ему и просто должен не покушаться на чужое, т. е. ему не принадлежащее. Поэтому ничего недоступного пониманию адресатов правового регулирования конструкция абсолютного правоотношения не содержит, более того, она как раз отражает наиболее простой взгляд на вещи. Л. И. Петражицкий именно такие атрибутивно-императивные переживания считал единственной правовой реалией.
Кроме того, неужели упомянутые выше авторы полагают, что, например, обязательство для своего существования предполагает обязательную осведомленность его субъектов о его наличии? Обязательство возникает в силу лишь юридических фактов, предусмотренных правом. Эти юридические факты необходимы и достаточны для возникновения обязательства. Так, например, если кто-то уронит цветочный горшок на стоящую под окнами машину, деликтное обязательство возникнет еще до того, как собственник машины обнаружит вмятину на крыше. Более того, собственник может никогда и не узнать об этом деликтном обязательстве, если его машина будет угнана. В этом случае существование обязательства носит куда более химерический характер, нежели «правоотношение собственности», которое представляет собой результат вполне понятной запретительной нормы. О том, что реальность юридического отношения не связана с реальностью психических переживаний его участников, писал М. М. Агарков: «Юридическое отношение не прекращается от того, что участники его спят, о нем не думают и даже не знают о нем. Должник не перестает быть должником от того, что он забыл о своем долге или не знал о нем, например, оказавшись должником в качестве наследника».[47] Кроме того, если предположить, что до нарушения абсолют
ного права никакой корреспондирующей ему обязанности нет, то нет ее и у должника по обязательству до наступления срока исполнения обязательства. А далее — обязательство либо прекратится надлежащим исполнением, либо наступит ответственность за его неисполнение. Таким образом, как раз именно конструкция абсолютного правоотношения формально сильнее отражает связанность сторон.
Нельзя забывать о том, что правоотношение вообще и правоотношение собственности в частности — всего лишь модель, призванная описать заданное явление. Как и всякая модель, эта описывает действительность с упрощением. И об этом уже было сказано: «…Необходимо помнить, что правоотношение является юридической конструкцией, созданной юристами для лучшего описания и понимания права. А раз так, то и содержание этой конструкции должно определяться не некими внеюридическими соображениями, а теми задачами, для решения которых она была создана».[48] Правоотношение является одной из многочисленных юридических конструкций, используемых в правоведении, п
ричем «правовая абстракция “правоотношение” — одна из наиболее глубоких и сложных абстракций, характеризующих правовую форму общественной жизни в целом».[49]
«Юридические конструкции являются частным случаем, одним из конкретных случаев использования моделирования как метода познания».[50] Целью процесса моделирования может быть как получение новой информации, так и описание, демонстрация. «Моделирование преследует цель прежде всего облегчить исследование, фиксацию, запоминание и передачу результатов научно
го исследования».[51]
Юридические конструкции как часть юридического метода достаточно подробно рассматривались Н. М. Коркуновым, который писал, что они «не копируют рабски действительность: они составляются свободно, сообразно целям научного обобщения, и потому всегда уклоняются несколько от действительности. Таков характер обобщений во всех науках без исключения: всякая наука дает не копию действительности, а идеальное построение...».[52] Идеальная модель a priori является упрощенным, огрубленным образом
описываемого объекта, так как при ее создании исследователь абстрагируется от частностей, выделяя лишь те признаки и свойства, которые должны стать предметом исследования. Если бы модель была тождественна объекту, она утратила бы свою специфику и научную ценность.[53] Противники юридической конструкции абсолютных правоотношений наверняка пользовались такой моделью, как «электрический ток». Между тем эта модель, изображающая некий поток, очень далека от реальности, что не мешает ее применять именно на практи
ке гораздо чаще, нежели в теории. Можно вспомнить также о модели атома и атомного ядра.
Существует право собственности в рамках или вне правоотношения — вопрос построения юридической конструкции. Это означает — соответствует праву собственника обязанность всех прочих лиц или нет. Допустим, не соответствует. Это, однако, не означает, что дозволено грабить чужое добро. Общий запрет останется. Собственник может быть уверен в своем праве лишь постольку, поскольку это право обеспечивается соответствующими запретительными нормами и, следовательно, обязанностями всех иных лиц. Поэтому на вопрос о том, соответствует или не соответствует праву собственника обязанность готтентотов воздерживаться от покушения на его булавки, можно дать только положительный ответ. Нужно только не забывать, что речь в данном случае идет об абстрактной юридической конструкции, а не о реальных переживаниях готтентотов в связи с приобретением мною булавки.
Подытоживая, можно сказать, что если все согласны с тем, что абсолютное право «создается» корреспондирующими ему обязанностями, спор о том, «прописано» такое субъективное право в правоотношении или вне его, лишен содержательности.
Список литературы
1. Хозяйство и право. 2004. № 6.
[2]
Генкин Д. М. Право собственности в СССР. М., 1961. С. 39.
[3]
Скловский К. И. Применение гражданского законодательства о собственности и владении. Практические вопросы. М., 2004. С. 78.
[4]
Годэмэ Е. Общая теория обязательств. М., 1948. С. 11.
[5]
Там же.
[6]
Там же. С. 12.
[7]
Гримм Д. Д. Лекции по догме римского права. М., 2003. С. 258. — Ср.: «Вещное право имеет две стороны, которые необходимо различать: а) непосредственное отношение к предмету, которое обставлено …известными условиями, формами и ограничениями и только при соблюдении их считается закрепленным за лицом, и б) юридические отношения, возникающие из такого закрепления, между лицом, за которым отношение к вещи закреплено, и прочими лицами» (Кавелин К. Д. Права и обязанности по имуществам и обязательствам (в применении к русскому законодательству). Опыт систематического обозрения // Избр. произв. по гражданскому праву. М., 2003. С. 258).
[8]
Гримм Д. Д. Юридическое отношение и субъективное право // Журнал Министерства юстиции. 1897. № 4. С. 21.
[9]
Покровский И. А. История римского права. Минск, 2002. С. 293.
[10]
Братусь С. Н. Предмет и система советского гражданского права. М., 1963. С. 23.
[11]
Кечекьян С. Ф. Правоотношения в социалистическом обществе. М., 1958. С. 143.
[12]
Алексеев С. С. Предмет советского гражданского права и метод гражданско-правового регулирования // Антология уральской цивилистики. 1925–1989. М., 2001. С. 37.
[13]
Явич Л. С. Общая теория права. Л., 1976. С. 217.
[14]
Тархов В. А. К вопросу о правовых отношениях // Правоведение. 1965. № 1. С. 21.
[15]
Иоффе О. С. Правоотношение по советскому гражданскому праву // Избр. труды по гражданскому праву. М., 2000. С. 562.
[16]
Генкин Д. М. Право собственности в СССР. С. 38.
[17]
Там же. С. 35.
[18]
Александров Н. Г. Законность и правоотношения в советском обществе. М., 1955. С. 118.
[19]
Скловский К. И. Рецензия на книгу В. А. Лапача «Система объектов гражданских прав: теория и судебная практика» // Хозяйство и право. 2004. № 6. С. 95.
[20]
Ллойд Д. Идея права. Репрессивное зло или социальная необходимость? М., 2002. С. 360.
[21]
Там же. С. 338.
[22]
Кант И. Метафизика нравов. Введение в учение о праве. СПб., 1995. С. 296.
[23]
Лапач В. А. Субъективные гражданские права и основания их возникновения // Журнал российского права. 2001. № 10.
[24]
Трубецкой Е. Н. Энциклопедия права. СПб., 1998. С. 153.
[25]
Там же. С. 152.
[26]
Там же.
[27]
Познер Р. Экономический анализ права. СПб., 2004. С. 42.
[28]
http://ek-lit.agava.ru/mensod.htm (2006. 16 января).
[29]
Толстой Ю. К. К учению о праве собственности // Правоведение. 1992. № 1.
[30]
Гоббс Т. Философские основания учения о гражданине. Минск, 2001. С. 29, 31.
[31]
Генкин Д. М. Право собственности в СССР. С. 37.
[32]
Там же. С. 44.
[33]
Флейшиц Е. А. Абсолютная природа права собственности // Проблемы гражданского и административного права. Л., 1962. С. 229.
[34]
Пустобаева Л. А. О понятии субъективного права // Правоведение. 1984. № 3. С. 50.
[35]
Генкин Д. М. Право собственности в СССР. С. 37.
[36]
Гоббс Т. Философские основания учения о гражданине. С. 26.
[37]
Там же. С. 27–28.
[38]
Муромцев С. А. Определение и основное разделение права. СПб., 2004. С. 77.
[39]
Дженкс Э. Английское право. М., 1947. С. 249. — Ср.: Beatson J. Anson´s Law of Contract. 28th ed. New York, 2002; Black’s Law Dictionary. St. Paul, 1990. P. 1106; Philip S. James. General Principles of the Law of Torts. London, 1969. P. 6.
[40]
Победоносцев К. П. Курс гражданского права. Т. 1. М., 2003. С. 69.
[41]
Генкин Д. М. Право собственности в СССР. С. 37.
[42]
Там же. С. 41.
[43]
Там же. С. 38.
[44]
Лапач В. А. Система объектов гражданских прав. СПб., 2002. С. 106.
[45]
Ср.: «Думают, что нельзя сильнее уязвить юриспруденцию, как указывая на неестественные взгляды ее и на противоречие здравому разуму. Печальна была бы юриспруденция и печально право, если бы было иначе!» (Иеринг Р. Юридическая техника. СПб., 1905. С. 13).
[46]
Александров Н. Г. Законность и правоотношения в советском обществе. М., 1955. С. 115.
[47]
Агарков М. М. Обязательство по советскому гражданскому праву. М., 1940. С. 37.
[48]
Латыев А. Вещи как объекты обязательств (к вопросу о разграничении вещных и обязательственных прав) // Гражданское законодательство. Статьи. Комментарии. Практика. 2005. Вып. 23. С. 88.
[49]
Васильев А. М. Правовые категории. Методологические аспекты разработки системы категорий теории права. М., 1976. С. 175.
[50]
Черданцев А. Ф. Толкование права и договора. М., 2003. С. 238.
[51]
Там же. С. 239.
[52]
Коркунов Н. М. Лекции по общей теории права. СПб., 2004. С. 426. — Ср. также: «Весьма наглядно выражается конструктивный характер научных обобщений в кристаллографических системах. Для того чтобы объяснить сложные явления, наблюдаемые в кристаллах, кристаллографы воображают, что внутри каждого кристалла существуют известные оси или линии направления, соотносительной длиной и взаимным наклонением которых определяется природа кристалла. В одном классе кристаллов есть четыре таких оси, во всех других только три: они могут быть или одинаковой длины; или различной, или перпендикулярны друг к другу, или наклонны. Этим различием числа, длины и наклона воображаемых осей обусловливается деление кристаллов на семь различных систем, представляющих различие геометрических форм и физических свойств. Но, конечно, эти оси только воображаемые. Таким образом, вся кристаллография опирается на конструкцию, на идеальное построение» (Там же).
[53]
Черданцев А. Ф. Толкование права и договора. С. 240.