Жизнь Карла Густава Юнга

Карл Густав Юнг был психотерапевтом-практиком, он 60 лет лечил людей. По воспоминаниям детей Юнга, рабочий день его был таков: с 8 до 10 утра он знакомился с корреспонденцией, писал сам или диктовал письма
;
затем три часа до обеда и три после шел прием пациентов. Чтение научной литературы и написание собственных трудов протекали в основном уже вечером, после основной медицинской деятельности. Лишь в самые последние годы жизни число пациентов пришлось сократить, но до конца своей жизни он занимался врачеванием. Основные положения его учения связаны с наблюдениями практикующего врача, они не вымышлены склонным к спекулятивному мышлению теоретиком. Но главным источником знаний о человеческой душе для Юнга являлся его собственный опыт. Его автобиография не зря называется «Воспоминания, сновидения, размышления». Сновидения являются тем подступом к тайникам коллективного бессознательного, без которого невозможна юнговская психотерапия. В автобиографии очень мало воспоминаний именно в смысле этого слова. Это история диалога сознания с глубинами психики, начиная с детских снов. О внешней стороне жизни читателю приходиться догадываться.

Каждый мыслитель в той или иной мере зависим от социально-экономических и политических институтов, исторических событий своего времени, духовной атмосферы. Платон мог неприязненно относиться к афинской демократии, но он никогда не стал бы великим философом в Спарте.

Юнг является европейским мыслителем, но Европа велика, в ней де­сятки культурных наций, различные религиозные и научные традиции. Он родился в 1875 г. в Швейцарии, прожил в ней, исключая время много­численных поездок по миру, всю жизнь. То, что в Швейцарии медицин­ская психология связана в XX в. с разнообразными философскими учени­ями, пожалуй, не случайно. В конце прошлого века здесь работал Т.Флурнуа, а в наш век — такие сторонники соединения психоанализа с философией М. Хайдеггера, как Л.Бинсвангер и М.Босс; сугубо научная психология Ж. Пиаже далека от крайностей бихевиоризма и не исключает философского умозрения. Доныне психологическое образование в Цюрих­ском университете предполагает весьма основательный курс философской антропологии: односторонность современной естественнонаучной ориента­ции восполняется трудами великих европейских мыслителей. Чтобы ле­чить души других людей, нужно знать свою собственную, а подобное со­знание неизбежно ставит «последние» вопросы, имеющие философский или религиозный характер.

Швейцария — это страна, где с давних пор уживаются протестантские и католические кантоны, где встречаются друг с другом немецкая, французская и итальянская культуры (есть и еще один, ретороманский, язык, восходящий к народной латыни). Швейцария, отметившая в 1991 г. семь столетий своего существования, по крайней мере четыре из них не знала феодализма (да и ранее средневековые городские общины обрели здесь свои основные свободы). Федерализм и демократия — это синонимы для швейцарца. Он принадлежит прежде всего коммуне, обладающей ог­ромной автономией, — хотя бы потому, что половина уплачиваемых им налогов остается в общине. Ей швейцарец принадлежит, как и его дети, даже если он переехал в другой город. Так, Юнг оставался всю свою жизнь гражданином Базеля: хотя родился он в местечке Кессвил (кантон Тургау), но отец его был базельцем, и он получил это гражданство по на­следству. Почетным гражданином небольшого городка Кюснахт он стал на склоне лет, и это огромная честь для швейцарца, редкое исключение из правила. Швейцарец принадлежит сначала общине, затем кантону (их 25 в этой небольшой стране), а уж потом Швейцарскому Союзу. Понятно, что имеются общие проблемы, будь они экономическими, политическими или экологическими. Каждый взрослый мужчина ежегодно отправляется на 2-3-недельные военные сборы. Приходилось исполнять эту граждан­скую обязанность и Юнгу — от рядового он дорос до «капитана запаса», если употребить отечественную терминологию.

Швейцарцы почитают свою связь с общиной, самоуправляющимся кан­тоном — это важная часть их жизни. Они верны традициям, локальным

диалектам и обычаям, которые сильно различаются от кантона к кантону. Эта привязанность к прошлому, к традиции предполагает и знание своей родословной. Генеалогическое древо на протяжении столетий может быть здесь известно не только потомку какого-то аристократического рода (дво­рянство большой роли в Швейцарии никогда не играло), но и любому бюргеру — такому знанию способствуют тщательные записи как в церков­ном, так и в гражданском общинном регистре. Этот традиционализм, креп­кая связь настоящего с прошлым в какой-то мере отразились и в учении Юнга. Конечно, ему было и тесно в Швейцарии - не зря основную его аудиторию с давних пор составляли англосаксы, — но, будучи «гражда­нином мира», он никогда не превращался в оторванного от всяких корней «призрака» (как он называл обитателей огромных мегаполисов), не пом­нящего родства, лишенного национальной культуры, духовного преемства.

Политика нередко вторгалась в XX в. в святая святых метафизической мысли, литературного творчества. Поддерживать идеи о гармонии проти­воположностей, инь и ян, света и тьмы в мировом процессе и в душе каж­дого легче, живя в стране, которую обошли стороной войны и разрушения XX столетия. Однако в центре внимания Юнга не зря находился вопрос:
откуда мировое зло? Вопрос отнюдь не только богословский. Войны, дик­таторские режимы также были предметом пристального внимания Юнга. Писал он и по самому широкому кругу актуальных вопросов дня, идет ли речь о массовом обществе, колониальной политике, «женском вопросе» или идеологиях, апокалиптических чаяниях и т.д.

Подробные сведения о Юнгах относятся к первой половине XVII в.: доктор медицины и доктор юриспруденции Карл Юнг, ректор Майнцского университета, яв­ляется первым заметным лицом в этом роду Правда, архивы и церковные книги Майнца сгорели в 1688 г , во время осады города французскими войсками. Прадед Юнга, врач Франц Игнац Юнг (1759-1831), перебрался из Майнца в Мангейм Во время наполеоновских походов он руководил полевым лазаретом. Его брат, Сигизмунд фон Юнг (1745-1824), был ба­варским канцлером и был женат на дочери Шлейермахера («фон» появил­ся потому, что канцлер был произведен в дворянское звание).

Из всех предков Юнга самым заметным лицом был его дед Карл Гус­тав-старший (1794-1864), перебравшийся в Швейцарию. Его сопровожда­ла легенда, будто он внебрачный сын Гёте, — основанием для этого слу­жило несомненное внешнее сходство. Ни доказать, ни опровергнуть такого рода легенды невозможно по крайней мере в год, предшествовавший рож­дению Карла Густава-старшего, Гёте не бывал в Мангейме, где безвыездно жило семейство Юнгов. Карл Густав-младший считал легенду «дурного вкуса». Хоть он безмерно восторгался Гёте с детских лет, но считал, что род врачей и богословов Юнгов сам по себе достоин уважения.

Дед был личностью замечательной не только по своим научным заслу­гам. Он изучал в Гейдельберге естественные науки и медицину, уже в 24 года став доктором summa cum laude, был и хирургом-практиком и до­центом, преподавателем химии в Берлине. Здесь он входит в круг роман­тиков, близко знакомится с братьями Шлегель, Л.Тиком и Ф.Шлейерма-хером (под влиянием последнего он перешел из католичества в протестан­тство). Кое-какие поэтические его опыты были опубликованы в журналах.

Однако в Берлине Карл Густав-старший прожил недолго, поскольку принимал активное участие в политике - его идеалом была свободная и единая Германия Когда же его приятель, студент теологии Карл Занд, за­колол Августа Коцебу (1819) и последовали репрессии прусского прави­тельства против «демагогов», то Юнг был арестован, да еще с тем отягчаю­щим обстоятельством, что у него нашли подаренный Зандом молоток для минералогических работ (в полицейских донесениях именуемый исключительно «топором»). Через год с лишним пребывания за решеткой его 6eз суда и приговора выпустили - с запретом жить в прусских владениях. С политической репутацией революционера-«демагога» получить место в любом немецком княжестве было невозможно, и в 1821 г. Карл Густав оказывается в Париже. Здесь происходит случайная встреча с Александ­ром фон Гумбольдтом, которая и привела к переселению в Швейцарию.

Политические эмигранты и в XIX, и в XX в. часто жили в Швейцарии, достаточно упомянуть русских — Герцена, Бакунина, Ленина (а позже и Солженицына). Мало кто из этих эмигрантов оказывал какое-то влияние на швейцарскую жизнь — Кальвин является исключением. Из немецких эмигрантов-ученых К. Фогт и К. Г. Юнг-старший были, наверное, самыми заметными фигурами. Гумбольдт искал человека, который мог бы реорга­низовать медицинский факультет Базельского университета, пришедшего в полный упадок в годы наполеоновских войн. Неустанная деятельность Карла Густава-старшего сделала его знаменитым, и его внук, обучаясь на медицинском факультете почти через полвека после кончины деда, посто­янно ощущал духовное присутствие знаменитого предка. Нонконформизм, способность к неожиданным для окружающих поступкам его дед прояв­лял всю жизнь, но куда любопытнее тот факт, что этот хирург, анатом и химик проявлял значительный интерес к психиатрии. В частности, он ос­новал лечебницу для слабоумных детей, подчеркивая при этом значимость научных наблюдений и психологических методов лечения душевных бо­лезней. Кстати, отец Карла Густава-младшего, Пауль Юнг (1842-1896) долгое время был пастором, обслуживающим и психиатрическую клинику. Этот младший из тринадцати детей знаменитого хирурга и декана был протестантским священником, не лишенным, однако, интереса к науке. Доктором он был не теологии, а филологии (восточные языки) и, судя по «Воспоминаниям, сновидениям, размышлениям», испытывал сомнения по поводу христианской веры, но бежал от сомнений с подлинным «жертво­приношением интеллекта». Проблема соотношения знания и веры сделает­ся центральной в поздних трудах его сына, который выберет путь знания, гнозиса, а никак не предписываемой лютеранством веры. Первые возраже­ния возникли еще в юности. «Мне вспоминается подготовка к конфир­мации, которую проводил мой собственный отец. Катехизис был невыра­зимо скучен. Я перелистал как-то эту книжечку, чтобы найти хоть что-то интересное, и мой взгляд упал на параграфы о троичности. Это заинтере­совало меня, и я с нетерпением стал дожидаться, когда мы дойдем на уро­ках до данного раздела. Когда же пришел этот долгожданный час, мой отец сказал: "Данный раздел мы пропустим, я тут сам ничего не пони­маю". Так была похоронена моя последняя надежда Хотя я удивился честности моего отца, это не помешало мне с той поры смертельно скучать слушая все толки о религии». Со студенческих лет Юнг просто не заходил в протестантские церкви; этот мир обедненного, «оголенного», как он писал, христианства был ему духовно чужд. Конфликты с отцом имели, однако, вовсе не «эдиповский» смысл. Позже ему было нелегко принять учение Фрейда об Эдиповом комплексе уже по той причине, что мягкий и слабохарактерный отец, находившийся «под башмаком» авторитарной же­ны, болезненный, мучимый сомнениями, никак не вызывал ревностного соперничества сына. Трудно сказать, что унаследовал от него сын - разве что способность к языкам, тем более что с 5 лет отец занимался с ним латынью. Позже отменное ее знание помогло в работе с колоссальным количеством алхимических трактатов XV-XVII вв. Английским Юнг овладел позже в совершенстве, французский знал, как и положено швейцарцу, но, судя по тексту французских его писем, несколько хуже.

В одном из писем, написанном уже в глубокой старости, Юнг заметил, что у него комплекс скорее «материнский», нежели «отцовский». Замеча­ние подобного рода есть и в его «Воспоминаниях...», где о матери гово­рится как о раздвоенной личности, с выраженными парапсихологическими способностями, унаследованными от собственной матери. Ее отец, дед Юнга, Самуэль Прайсверк (1799-1871) был тоже наделен своеобразными способностями. Этот доктор богословия, составитель образцовой грамма­тики древнееврейского языка (ему он предавался всей душою, считая, что на небесах говорят именно на этом наречии) был духовидцем. Если анек­доты о деде с отцовской стороны имеют самый земной характер, то о деде-пасторе, лице духовном, осталось воспоминание в связи с его общением с духами усопших. В его кабинете, например, всегда стоял стул для духа его первой жены, с коим он раз в неделю обстоятельно беседовал. Мать Юнга рассказывала сыну, что в детстве ей часто приходилось стоять в ка­бинете за спиной пишущего проповедь деда. Она отгоняла духов, имев­ших скверную привычку мешать работе. Позднейший интерес Юнга к вся­кого рода духовидению, «двойному зрению», раздвоенности личности — все это рождалось и из семейной атмосеры. «Духи» (Poltergeist) часто навещали эту семью. До сих пор в ней хранится стальной нож, который неожиданно с грохотом раскололся в шкафу на 4 куска, словно прямо по лезвию его кто-то разрезал. Сохранилось воспоминание Юнга о том, как реагировал гостивший у него Фрейд на явление «полтергейста» (довольно скептически). Словом, оккультные интересы Юнга возникли не случайно.

И отец и мать Юнга происходили из семей, в которых многие поколения предков занимались умственным трудом, причем оба деда достигли в своих областях заметных успехов. Но младшим детям в огромных семьях не досталось в наследство материального благополучия. Интеллигенция — если это слово применимо за пределами своего исторического возникнове­ния (Россия, Польша) — всегда жила своим трудом, лишь изредка выби­ваясь на верхние этажи социальной иерархии. В протестантских странах многие выдающиеся деятели науки и культуры были сыновьями священ­ников — достаточно вспомнить философов и литераторов конца XVIII-начала XIX в. В своем семинаре по произведению Ницше «Так говорил Заратустра» Юнг делает ряд интересных замечаний об «антихристианст­ве» Ницше, которое хотя и в форме отрицательной, все же связано с про­тестантским благочестием, немецкой «культурнабожностью». Это относит­ся и к самому Юнгу. Он с юношеских лет находился в конфликте с верой отцов, только бунт его принял иные, чем у Ницше, формы. В семьях священников общий для европейской культуры разрыв по линии вера-зна­ние приобретал личностный характер. В отличие от Ницше Юнг не отри­цал христианскую традицию в целом, но искал по-прежнему живые глу­бинные ее корни.

Итак, Карл Густав Юнг родился 26 июля 1875 г. в Кессвиле, в кантоне Тургау; через полгода семья переехала в Лауфен, а в 1879 г. — в Кляйн-Хюниген, сегодня индустриальный пригород Базеля, а тогда патри­архальную деревню. Здесь он ходил вместе с крестьянскими детьми в на­чальную школу. Семья занимала старый дом, принадлежавший когда-то рсиу знатных базельских патрициев (но принадлежал он общине, которая предоставила его своему священнику). Материальное положение семьи было нелегким. С 11 лет Карл Густав начал учиться в базельской гимна­зии Это было трудное для него время. Не столько с точки зрения уче­бы — лишь математика вызывала серьезные трудности8
. Во-первых, он попал из мира патриархальной деревенской школы с крестьянскими деть­ми в лучшую базельскую гимназию, где учились дети местных патрициев. Эти дети с прекрасными манерами и карманными деньгами, с поездками зимой в Альпы, а летом на море казались ему поначалу чуть ли не «су­ществами из другого мира»: «Тогда я должен был узнать, что мы бедны, что мой отец — бедный сельский священник, а сам я — еще более бедный пасторский сынок с дырявыми башмаками и промокшими носками, сидя­щий по шесть часов в школе»

Карл Густав был малообщительным, замкнутым подростком. К внеш­ней среде он приспосабливался с немалым трудом, предпочитая общению мир собственных мыслей и фантазий. Словом, представлял собой классический случай того. что сам он называл впоследствии «интроверсией». Сновидения и тогда играли огромную роль в его жизни. Чудовищные, страшные образы являлись в снах, происходила, как писал он вспоминая, «инициация в царство тьмы». В 12-летнем возрасте он «узнал, что такое невроз» — полгода он не ходил в школу, пока усилием воли не заставил себя преодолевать припадки дурноты, возникавшие, как он полагал, в си­лу «бегства от действительности».

В сновидениях той поры важен еще один мотив. Явлен был образ наде­ленного магической силой старца, который был как бы его alter Ego. В мелких повседневных заботах жил замкнутый и робкий подросток, личность №1, а в снах заявляла о себе другая ипостась, личность №2, обладающая даже своим именем (Филемон). Прочитав под конец обучения гимназии книгу «Так говорил Заратустра» Ф.Ницше, он испугался:у Ницше тоже была личность No 2 по имени Заратустра; она вытеснила лич­ность философа — отсюда безумие Ницше (так считал Юнг и впоследст­вии вопреки известному медицинскому диагнозу). Страх перед подобными последствиями «сновидчества» способствовал решительному повороту к реальности. Да и нужда заставляла повернуться к внешнему миру, а не бежать от него

Вскоре после завершения учебы в гимназии и поступления в универси­тет умирает его отец, успев выхлопотать бесплатное место сыну на меди­цинском факультете Тогда таких мест было мало, их предоставляли иск­лючительно бедным, а бедность и стала реальностью после смерти отца. Семья переезжает в маленький дом в деревню Бистнинген, залезает в дол­ги к родственникам Юнгу приходится и подрабатывать в анатомическом театре и лаборатории и напряженно учиться. Уже то, что он закончил ме­дицинский факультет за 5 лет, было редкостью по тем временам, обычно учились на пару лет дольше

Однако он находил время для участия в студенческой деятельности — не столько в развлечениях, сколько в философских дискуссиях. Уже тематика докладов, сделанных им в студенческом обществе «Zofingia», го­ворит о круге его интересов — о границах естественнонаучного познания, об оккультизме К удивлению своих друзей-студентов, он читает в свобод­ное время прежде всего философов, наряду с древними философами это прежде всего Шопенгауэр, Кант, Ницше, Э. фон Гартман. Но вместе с тем в круг чтения входят Сведенборг, Юнг-Штиллинг, Месмер и прочие «оккультисты» Начало оккультным штудиям Юнга положило его знакомство с медиумическими сеансами. Его кузина, Елена Прайсверк, неожи­данно проявила незаурядные медицинские способности, заговорила языка­ми различных «духов». Два года Юнг посещает этот кружок и ведет наб­людения, которые впоследствии послужат материалом для его докторской диссертации.

В последнем семестре нужно было сдавать психиатрию. Юнг готовился стать специалисгом по внутренним болезням и патанатомии, и, хотя он уже прослушал курс психиатрии, она не вызвала у него какого-либо интереса. Большой популярностью в медицинском мире психиатрия не пользо­валась, врачи знали о ней, как правило, так же мало, как и все прочие. Взяв в руки учебник Крафт-Эбинга, Юнг прочитал, что психозы — «забо­левания личности». «Мое сердце неожиданно резко забилось. Я должен был встать и глубоко вздохнуть. Возбуждение было необычным, потому что мне, как во вспышке просветления, стало ясно, что для меня нет иной цели, кроме психиатрии. Только в ней сливались воедино два потока моих интересов. Здесь было общее для духовных и биологических фактов эмпи­рическое поле, которое я повсюду искал и нигде не находил. Здесь же столкновение природы и духа было реальностью».

После заключительного экзамена Юнг позволил себе «роскошь» схо­дить в театр («до того мои финансы не разрешали мне таких экстравагантностей») В декабре 1900 г он занимает место ассистента в Цюрихской клинике Бургхёльцли, руководимой видным психиатром Э.Блейлером.

Базель и Цюрих имели для Юнга символическое значение Культурная атмосфера этих городов как бы несла на себе отпечаток двух противопо­ложных тенденций европейского духа. Базель — живая память европей­ской культуры. В университете не забывали о преподававшем в нем Эраз­ме и учившемся Гольбейне, на филологическом факультете еще были про­фессора, знавшие Ницше, на улицах города он встречал Я.Буркхардта, внучатый племянник коего Альберт Ори был ближайшим другом Юнга. Труды другого базельского профессора, Бахофена, о «материнском праве» уводили в глубь веков вплоть до гипотетического «матриархата» Интерес Юнга к философии и теологии вызвал недоумение у его приятелей-меди­ков, но метафизика все же считалась в Базеле необходимой стороной ду­ховной жизни В Цюрихе же она относилась скорее к непрактичным «из­лишествам» Кому нужны все эти ветхие книжные знания? Наука тут рас­сматривалась как полезное орудие, ценилась по своим приложениям, эффективному применению в индустрии, строительстве, медицине Базель уходил корнями в далекое прошлое, Цюрих устремлялся в столь же дале­кое будущее

Незадолго до того перестроенный архитектором А.Рютли Цюрих почти без узких средневековых улочек, зато с густой сетью трамвайных линий (век назад это было новшеством!) был городом индустрии и финансов, был нацелен на богатство и власть. В двух этих городах Юнг видел «рас­кол» европейской души, новая позитивистски-рассудочная «асфальтовая Цивилизация» предает забвению свои корни. И это закономерный исход, ибо душа ее окостенела в догматическом богословии, на место которого приходит плоский эмпиризм науки. Наука и религия вступили в противо­речие именно потому, что религия оторвалась от жизненного опыта, а нау­ка ведет к тому, что «мы стали богатыми в познаниях, но бедными в мудрости», как он напишет вскоре. В научной картине мира человек сделался Механизмом среди прочих механизмов, его жизнь теряет всякий смысл.

Необходимо найти ту область, где наука и религия не опровергают друг друга, а, наоборот, сливаются в поисках первоистока всех смыслов. Все коренится в человеческой душе, и психология как опытная наука должна не только устанавливать факты — она должна помочь современному чело­веку в поисках целостного мировоззрения, смысла жизни.

Клиника Бургхёльцли, расположенная на дальней окраине тогдашнего Цюриха (примерно в двух часах пешего хода от центра), представляла со­бой нечто вроде монастыря. Блейлер требовал от ассистентов не только высочайшего профессионализма, но и отдачи почти всего свободного вре­мени лечению пациентов. Ежедневно ассистенты должны были доклады­вать о состоянии больных, 2-3 раза в неделю обсуждались истории болез­ни новых пациентов; вечерний обход завершался в 7 часов вечера, а после этого ассистенты должны были писать истории болезни. Ворота клиники закрывались в 10 вечера, у ассистентов не было ключей. Одним из требо­ваний Блейлера был «сухой закон» — Юнг нарушит его лишь через 9 лет, да и то под настойчивые уговоры Фрейда (впоследствии он не будет себе отказывать в стакане вина раз-другой в неделю).

Первые полгода Юнг вообще провел в клинике затворником. Все сво­бодное время он тратит на 50-годичные тома журнала Allgemeine Zeit-schrift fur Psychiatric,
знакомится тем самым с публикациями за полвека с начала современной клинической психиатрии. В автобиографии он подвер­гает психиатрию того времени самой резкой критике. Во многом эта кри­тика является обоснованной. Для понимания человеческой личности, будь она здоровой или больной, мало формул естествознания, не говоря уж о того сорта психиатрии, которая наклеивает ярлык того или иного «синд­рома» на пациента. Никто не признает хирурга в том, кто вызубрил учеб­ники, но не умеет оперировать; психиатры же нередко ограничивались постановкой диагноза, описанием симптомов в наукообразных терминах. Лечить сложные психические расстройства они и не думали, да и средств их лечения не было. Но если брать клинику Бургхёльцли времен Блейле­ра, то она дала Юнгу очень многое. Блейлер ориентировал молодых пси­хиатров на новые методы лечения, он, пусть с оговорками, принял впо­следствии психоанализ (не применимый, правда, к большей части его па­циентов-психотиков). Именно Блейлер обратил внимание Юнга на только что вышедшую книгу Фрейда «Толкование сновидений» - Юнг сделал по этой книге доклад на одном из заседаний в Бургхёльцли еще в 1901 г.

Работа Юнга в клинике шла во всех отношениях успешно В 1902 г. он защищает докторскую диссертацию, быстро идет по иерархической лест­нице и в 1905 г занимает место старшего врача — второе, после Блейлера, место в Бургхёльцли. Он заведует амбулаторией, где занимается психоте­рапевтической пракгикой, руководит лабораторией, в которой разра­батывает психологические тесты В это же время он получает звание при­ват-доцента и преподает на медицинскомом факультете местного университе­та. В автобиографии упоминается тот факт, что в 1902-1903 гг он пол­года стажировался во Франции у П.Жане. В феврале 1903 г он женился на Эмме Раушенбах, дочери фабриканта. С 1908 г. семья обосновывается в Кюснахте, где Юнг возводит по собственному проекту большой дом на берегу Цюрихского озера - здесь он будет жить до самой смерти.

Последов

В феврале 1907 г Юнг приезжает в Вену, беседует с Фрейдом тринад­цать часов без передышки - с этого начинается активная деятельность Юнга в зарождающемся психоаналитическом движении. Фрейд был не­обычайно заинтересован в помощи Юнга и ведомых им «швейцарцев» Как он писал в то время своему последовате1ю Абрахаму, без этой под­держки психоанализ может оказаться в гетто, как «еврейская наука», со стороны Юнга с его воспитанием, его научной и культурной средой требу­ется немалое мужество, когда он отстаивает психоанализ. Фрейд возлагает на Юнга огромные надежды, провозглашает его «кронпринцем», наделяет всяческими полномочиями. Юнгу приходится заниматься колоссальной организационной работой - он является президентом только что возник­шей международной психоаналитической ассоциации, главным редакто­ром ее журнала - и это помимо напряженной врачебной, научной и педа­гогической деягельности Так что Фрейд не из лести писал Юнгу, что «другого и лучшего продолжателя и завершителя моего дела я бы себе не желал», а потом озаглавливал письма: «Дорогой друг и наследник» По­нятен был и интерес Юнга к Фрейду - мыслителю крупному, смелому, сделавшему к тому времени в одиночку открытия, перевернувшие пред ставления о психологии и психотерапии.

Но различия в позициях по, целому ряду вопросов хорошо видны и по переписке в период 1908-1911 гг., когда Юнг полностью поддерживал Фрейда. Остаются открытыми вопросы об этиологии неврозов — сексу­альную теорию Фрейда он так до конца и не принял. Расхождения каса­ются и мировоззренческих вопросов. Для Фрейда и тогда религия была иллюзией, чуть ли не навязчивым неврозом человечества, на место кото­рой должна прийти наука. Юнг отвечал, что «религия может быть замене­на только религией». Фрейд призывал Юнга принять учение о сексуаль­ности как «укрепление против черной грязной ямы оккультизма», а для Юнга фрейдовское преклонение перед Эросом было не чем иным, как ре­лигией, слепой верой.

В личных отношениях этих двух выдающихся ученых слишком многое зависело, однако, вовсе не от научных или философских расхождений. Психоанализ осваивается не просто как совокупность научных знаний; врачующий должен сначала исцелиться сам, пройти курс анализа с учителем. Кстати, именно по инициативе Юнга в подготовку психоаналитиков был введен обязательный (и довольно длительный) курс «учебного анали­за». Но в те годы техника психоанализа только вырабатывалась, «подо­пытными» были сами аналитики, а потому на теоретические споры накла­дывались эффекты «переноса», эмоциональные конфликты и отношения окрашивались в цвета семейной драмы. Отсюда истерические припадки у терявшего сознание Фрейда, видевшего в стремлении Юнга к самостоя­тельности нечто вроде потаенного желания «отцеубийства». Сколько бы Юнг ни писал потом о своей полной духовной суверенности в тот период, и переписка с Фрейдом, и тяжелый психический кризис после разрыва го­ворят, что «семейная» привязанность была и у него. Ситуация станови­лась совершенно непереносимой и из-за открытого недоброжелательства к Юнгу венского окружения Фрейда — «придворные» интриги появляются повсюду, где возникает хоть какой-то «двор». Именно это окружение соз­дало впоследствии миф об антисемитизме Юнга. Вполне возможно, что явное охлаждение во взаимоотношениях произошло «с подачи» этого окружения Фрейда. Теоретические разногласия стали очевидными после выхода второго тома «Трансформации и символы либидо», но тон писем Фрейда резко меняется не после прочтения книги, а после поез­дки Юнга в США. Доброжелатели, как водится, довели до сведения Фрейда именно те месталекций, где Юнг развивал собственные идеи, а не исполненные благодарности Фрейду похвалы психоанализу в целом.

Этой поездке Юнга в США предшествовала другая, вместе с Фрейдом в сентябре 1909 г., когда оба они стали доктора­ми ho
noris causa
и были необычайно тепло приняты американцами. С этого начинается и история психоанализа в США, огромная его популяр­ность в стране, которую Фрейд называл «большой ошибкой». Следует от­метить юнгианство всегда находило больше всего учеников и последователей в англоговорящих странах.

Каковы теоретические итоги этого первого периода научной деятельнос­ти Юнга? Можно считать этот период временем формирования, созревания его собственного учения. Уже в диссертации он связывает помраченные состояния сознания у медиумов с бессознательно протекающими процесса­ми. Не «духи», а бессознательно оформившиеся другие «Я», вытеснившие «Я» медиума (или пророка, основателя секты, поэта, вероучителя), гово­рят из темных глубин. Малообразованная девушка-медиум сама бы не придумала систему мироздания, которую изложил один из «духов», — систему, которая многими чертами напоминала представления о мире гностиков — валентиниан. Чуть позже один из пациентов Бургхёльцли в галлюцинации наблюдал малопонятные образы. Они не были ясны и са­мому Юнгу, пока через какое-то время не был открыт и переведен один древний текст, где тот же фаллический образ употребляется при характеристике Митры. Ясно, что работавший мелким клерком пациент представ­ления не имел о митраизме, да и текст был открыт несколько лет спустя. Юнг постепенно подходит к центральному пункту своего учения, которое позже он назовет учением об архетипах коллективного бессознательного: за порогом сознания лежат вечные праформы, проявляющиеся в разные времена в самых различных культурах. Они как бы хранятся в бессозна­тельном и передаются по наследству от поколения к поколению. Бессозна­тельные процессы автономны, они выходят на поверхность в трансах, ви­дениях, в образах, создаваемых поэтами и художниками. Именно Юнг ввел в психоанализ метод проведения параллелей между сновидениями, фантазиями и религиозно-мифологическими символами (эту его заслугу Фрейд признавал и после разрыва отношениий между ними).

Понятие «комплекс» было также введено в психоанализ Юнгом по хо­ду работы над словесно-ассоциативным тестом. Он послужил отправной точкой для целого ряда проективных тестов и даже созданного впослед­ствии «детектора лжи». Тест содержал обычно сотни слов. Испытуемый должен был тотчас реагировать на каждое из них первым пришедшим ему на ум словом. Время реакции замечалось секундомером. Затем операция повторялась, а испытуемый должен был воспроизводить свои прежние от­веты. Часто время подбора слова-реакции удлинялось, испытуемые отвеча­ли не одним словом, а целой тирадой, ошибались при воспроизведении своего ответа, заикались, замолкали, полностью уходя в себя При этом они не ощущали, например, того, что ответ на одно слово-стимул занимал у них в несколько раз больше времени, чем на другое.

Юнг полагал, что такого рода ошибки связаны с тем, что слово-стимул задевало тот или иной «комплекс» — пучок ассоциаций, окрашенный од­ним эмоциональным тоном. Эти неосознаваемые аффектные состояния, за­ряженные психической энергией, обладали каким-то ядром — им могло быть и вытесненное в бессознательное представление; но они могли обра­зовывать и «маленькую собственную личность», свое автономное Ego. Ес­ли «затронуть» этот комплекс (напомнить словом о вытесненном), то по­являются следы легкого эмоционального расстройства вплоть до регистрируемых физиологических реакций. Так, реакция одного из испытуемых на слова «нож», «порт» и ряд других была настолько заметной, что Юнг с уверенностью сказал испытуемому после сеанса, что тот кого-то убил в порту. Изумленный таким всезнанием психолога, тот рассказал, что был матросом и действительно в драке в одном из портовых кабаков убил но­жом человека, но вот уже несколько лет живет добропорядочным бюрге­ром и не вспоминает о прежней матросской жизни. Подавленные воспоми­нания, однако, продолжали жить в бессознательном. Первоначально Юнг полагал, что этот тест может совершить настоящий переворот в кримина­листике, но впоследствии признавал, что применение его имеет свои гра­ницы - «комплекс» может не иметь ничего общего с действительными со­бытиями, но возникнуть в связи с бессознательными фантазиями, подав­ленными стремлениями, установками. Для разработки теории Юнга этот тест имел то значение, что при проведении эксперимента выявлялись фрагментарные «личности», которые у нормального человека находятся в тени его сознательного «Я», но у шизофреника с выраженной диссоциаци­ей личности эти Ego выходят на первый план. И появление «духов» в со­знании медиума, и распад личности шизофреника, и «одержимость беса­ми» получают свое объяснение — весь легион этих «бесов» уже имеется в нашей душе, а наше сознательное «Я» является лишь одним из элементов психики, у которой есть более глубокие и древние слои. Впоследствии Юнг стал относить комплексы к личному бессознательному, тогда как ха­рактеристики особых «личностей» сохранились за архетипами коллектив­ного бессознательного.

Ни одна новая теория не возникает на пустом месте, из ничего — у Юнга было много предшественников, в 1910-1912 гг. он находит время для чтения огромной литературы по мифологии, этнографии, религиоведе-нию, астрологии и прочим «тайным наукам». Книга «Трансформации и символы либидо» была первой попыткой синтеза, еще весьма несовершен­ной, но в ней уже очевидно присутствуют далекие от фрейдовских идеи. Фрейд в это время работал над «Тотемом и табу», одной из важнейших для психоанализа книг. Для обоих онтогенез повторяет филогенез, оба проводят параллели между мифами, сновидениями, детским и первобыт­ным мышлением. Однако если Фрейд и другие психоаналитики, писавшие в то время о мифах (Ранк, Абрахам), склонны были сводить мифы к ин­дивидуальным детским фантазиям, к «принципу удовольствия», то Юнг считает мифологию выражением универсально-человеческого, коллектив­ного бессознательного. Отличие от фрейдизма связано как со значительно меньшим интересом к детской психологии, так и с несравнимо более высокой оценкой фантазии. То, что для Фрейда было иллюзией, для Юнга оказывается родом интуиции. Помимо логического мышления, ориентиро­ванного на приспособление к внешнему миру, имеется иной тип — обра­щенное вовнутрь «интровертированное мышление».

Учение о двух типах мышления многими чертами напоминает модные в то время теории «философии жизни» (Юнг прямо ссылается на Бергсона, писавшего об интеллекте и интуиции). Влияние на Юнга немецкого ро­мантизма и «философии жизни», витализма в биологии не вызывает сом­нений. Шопенгауэра и Ницше он читал еще студентом, многотомное ис­следование романтика начала XIX в. фон Шуберта он изучал в 1910-1911 гг. Но очевидны их отличия, связанныё с психологическим подходом Юнга. Так, он часто ссылается на Леви-Брюля, писавшего о первобытном мышлении как мире «коллективных представлений и «мистического соучастия». Но у Леви-Брюля подход определяется скорее социологизмом дюркгеймовской шко­лы, тогда как у Юнга мифологическое первобытное мышление принадле­жит не только давнему прошлому — это биопсихологическая константа, важнейшее измерение человеческого бытия. Человек первобытного племе­ни лишь в незначительной мере отрывается от «матери-природы», у него еще нет субъект-объектной пропасти, созданной развитым сознанием. По­мимо приспособления к внешнему миру, необходимо сохранять гармонию с внутренним, с унаследованными бессознательными детерминантами по­ведения и мышления. Дикарь сохраняет гармонию с помощью мифов, ма­гии, ритуалов: он еще не знает дифференциации внешнего и внутреннего, физического и психического, субъекта и объекта. Отрыв сознания от бес­сознательного в мифологии часто описывается как «грехопадение», но столь же часто в мифах содержится и другая оценка — мифы о героях, поражающих хтонические чудовища, также говорят об этом разрыве с ма­теринской почвой. Даже в Библии в связи с грехопадением говорится «станете как боги» («знание добра и зла»). В первобытном обществе ми­фы и ритуалы, инициации помогали индивиду в приспособлении к внут­реннему миру. Современное человечество, сделавшее ставку на покорение внешнего мира силами разума, оказалось в опасном отрыве от жизненной . почвы. Для логического мышления характерна направленность на внеш­нюю реальность. Такое мышление протекает в суждениях, оно словесно, требует усилия воли, оно утомляет. Требуются образование, воспитание такой направленности — логическое мышление есть инструмент и порождение культуры. Связанные с ним наука, техника, индустрия суть орудия контроля над реальностью. В традиционных обществах логическое мыш­ление было развито значительно слабее, там еще отсутствовала потреб­ность в усиленной «тренировке» интеллекта. Юнг высказывает гипотезу, что средневековая схоластика была такого рода тренировкой для европей­ской науки нового времени. В отличие от античной философии, понятия которой еще не оторвались от классических образов мифологии, схоласти­ка была чисто понятийной игрой, подготавливая тем самым современную науку. Логическое мышление экстравертивно, т.е. поток психической энергии направлен преимущественно вовне, к внешнему миру. Западная цивилизация является предельным случаем экстравертивности: знание в ней однозначно связывается с силой, властью над природой, могуществом, рациональным контролем.

Ненаправленное интуитивное мышление представляет собой поток об­разов, а не понятий. Оно нас не утомляет. Стоит нам расслабиться, и мы теряем нить логического размышления, переходя к естественной для чело­века игре воображения. Такое мышление непродуктивно для приспособле­ния к внешнему миру, зато оно необходимо для художественного творчест­ва, мифологии, религии, внутренней гармонии. «Все те творческие силы, которые современный человек вкладывает в науку и технику, человек древности посвящал своим мифами. В сновидениях контроль логическо­го мышления ослабевает и у современного человека, он снова вступает в утраченное им царство мифологии. Но современное человечество, совер­шившее горделивый отказ от «предрассудков», насчитывает лишь с деся­ток поколений. В коллективном бессознательном осели праформы, кото­рые находят свое выражение именно в мифах. Даже если бы все религиоз­но-мифологические традиции были одним ударом уничтожены, то вся ми­фология возродилась бы уже в следующем поколении, поскольку символы религии и мифологии укоренены в психике каждого индивида, они унас­ледованы нами от тысяч поколений. Массы всегда живут мифами, от них в переходные эпохи могут избавиться лишь небольшие группы людей, да и они крушат старые мифы, освобождая место для новых; но это «новое» в действительности есть лишь забытое старое.

Эти идеи мы найдем во всех последующих трудах Юнга. Другим важ­ным и решающим для разрыва с Фрейдом — было положение о несек­суальной природе либидо. Фрейд связывал в то время психическую энер­гию с сексуальным влечением (впоследствии им был введен и «инстинкт смерти»). Для Юнга либидо есть психическая энергия вообще, она лишь в отдельных невротических случаях выступает как сексуальное влечение. Фрейд рассматривал душевные процессы с помощью физикалистской мо­дели, в которой определяющую роль играл жесткий детерминизм. Для Юнга психические процессы наделены целесообразностью; можно сказать, что фрейдовское понимание причинности является демокритовским. а юнговское — аристотелевским. Психика является для Юнга саморегулирую­щейся системой, в которой происходит постоянный обмен энергией между ее элементами. Энергия рождается из борьбы противоположностей. Осно­вополагающей для Юнга является идея «единения», «сбегания друг к другу» противоположностей. Обособле­ние какой-либо части психики ведет к утрате энергетического равновесия. Когда сознание отрывается от бессознательного, а именно это происходит у современного человека, бессознательное стремится «компенсировать» этот разрыв. В неожиданных ситуациях, когда возникают затруднения, с которыми не в силах справиться сознание, бессознательное проявляет свою компенсаторную функцию, подключается энергия всей психики. Нужно только уметь «слушать», что говорит бессознательное, прежде все­го в сновидениях. Давление бессознательного, «вторжения» его содержаний в сознание могут вести не только к индивидуальным пси­хозам. но и к коллективному безумию. Светильник разума тогда захлесты­вают темные воды бессознательного, разного рода «вожди» делаются ме­диумами до- или сверхчеловеческих сил. Массовые движения, политичес­кие события нашего века Юнг объяснял именно такого рода «вторжения­ми» - основанием для этого служил его личный опыт конфронтации с коллективным бессознательным.

После разрыва с Фрейдом Юнг оказывается в полном одиночестве. Он уходит со всех постов в Психоаналитической ассоциации, покидает и уни­верситет. Отношения с швейцарскими медиками были давно испорчены (Юнг ушел из Бургхёльцли еще в 1909 г.), он сталкивается с полным не­пониманием во врачебной среде, порываются отношения почти со всеми прежними друзьями и знакомыми. Начался критический период, который сам Юнг называл временем «внутренней неуверенности, даже дезориента­ции». Этот период длился примерно б лет, до 1918 г., причем начальная его стадия была чрезвычайно болезненной, почти психотической. Юнг снимает все запруды с пути бессознательных образов, отдается их потоку, и они заполняют сознание. Эти образы приобрели особенно чудовищный характер весной и летом 1914 г.: вся Европа утопает в крови, в ней плава­ют обрубки человеческих тел, реки крови подступают к Альпам. Эти фан­тазии неожиданно прекратились, когда галлюцинации стали реальностью первой мировой войны. По воспоминаниям Юнга, войны он никак не ожидал, полагая ее невозможной, и видел в своих видениях скорее предчув­ствие социальной революции в какой-нибудь из европейских стран. «Про­рыв» бессознательного в его сознание он считал частным случаем того, что происходило с меньшей очевидностью в душах всех европейцев - войны рождаются в психике индивидов, делающихся игрушками сил, превозмога­ющих благие сознательные намерения. Из этого личного опыта конфрон­тации с бессознательным рождается и вся система психотерапии Юнга он преодолел близкое к психотическому состояние сам, теперь он знал, как лечить других. Итогом шести лет непрерывной медитации были составлен­ные в то время (и до сих пор в силу их личного характера неопубликован­ные) «красная» книга с записями и рисунками сновидений, а также Septem Sermones ad Mortuos, опубликованная небольшим тиражом — от имени гностика Василида Александрийского — книга, в которой наш­ли отражение и видения той поры, сопоставимые с гностицизмом

«Психологические типы» являются первой зрелой работой Юнга, в ко­торой уже реализован синтез его психиатрического и психотерапевтическо­го опыта, научных наблюдений, религиозно-философских, культурологи­ческих и этнографических идей. Ранее сформулированные идеи об экстравертивном и интровертивном мышлении получили окончательный вид, проводится детальный анализ психологических типов и функций. К тому времени круг идей Юнга уже окончательно сформирован, в дальнейшем будет происходить приращение материала и углубление теории, но основ­ные контуры последней уже отчетливо видны.

Из книг, оказавших определенное влияние на Юнга в период, непосредственно предшествующий этой зрелости мысли, следует отметить вы­шедшую в 1917 г книгу немецкого теолога Р. Отто «Священное» В ней проводится феноменологическое описание опыта «нуминозного», божественного как величественного, дающего полноту бытия, но в то же время ужасающего, переполняющего страхом и трепетом Но если у Отто речь идет о восприятии сверхъестественного в духе иудео-христианской тради­ции, да еще "в специфически лютеранском ее прочтении, то Юнг употреб­ляет термин «нуминозное» в более широком смысле Перед трансцендент­ным иудео-христианским Богом человек чувствует, что он лишь «прах и пепел», «персть земная», тогда как у Юнга нуминозное связывается с опытом архетипов коллективного бессознательного

В мифах, сказках, религиях, тайных учениях и произведениях искус­ства спутанные, воспринимаемые как нечто страшное, чуждое нам образы превращаются в символы, становящиеся все более совершенными по своей форме и все более общими по своему содержанию. Постепенно формиру­ются мировые религии, которые «содержат изначально тайное сокровен­ное знание и выражают тайны души с помощью величественных образов. Их храмы и священные писания возвещают в образе и слове освященные древностью учения, сочетающие в себе одновременно религиозное чувство, созерцание и мысль». Чем прекраснее, грандиознее такой образ, тем дальше он от индивидуального опыта, тем больше опасность превращения живой религии в окостеневшую догматику. Когда-то античные божества умерли, и на их место пришло христианство, которое, впрочем, в своих ритуалах и мистериях унаследовало очень многое от эллинистических ре­лигий. Католицизм был той формой, которая пронизывала и организовы­вала все стороны средневековой западноевропейской жизни. Как и все другие религии, христианство располагало тогда «магической защитной стеной» против жуткой жизненности, таящейся в глубинах души Такой стеной являются символы и догматы, способствующие ассимиляции колос­сальной психической энергии архетипических образов.

Историю протестантизма Юнг назвал «хроникой штурма» этих священ­ных символических стен. Протестанты обескровили церковь, лишили ее языческих обрядов и ритуалов, подорвали авторитет духовенства, избави­ли прихожан от исповеди, вменив им в обязанность читать Библию и слепо верить. Результатом являются утрата церковной жизни, омертвелость дог­матов, развитие историко-филологической критики Библии. Символы ут­ратили свой наглядно-образный характер, стали формулами, совершенно бессмысленными для быстро развивавшегося научного мировоззрения. В традиционном обществе символы, произрастающие из глубин психики, проецируются вовне, образуя упорядоченный космос. В таком мире челове­ку легко жить, все стоит на своих местах, имеет цель и смысл И дикарь, и человек традиционной культуры каждым своим действием воспроизводил мифологический праобраз; он чувствовал себя реальным лишь в той мере, в какой он был причастен божественному порядку, мировым космическим циклам. В иудео-христианском монотеизме эти циклы были разорваны, мировое время стало линейным, необратимым, но христианство все же пре­одолевало, по словам М. Элиаде, «ужас истории», поскольку обещало окончательное преодоление времени, победу над тьмой и хаосом, страдани­ем и самой смертью Кроме того, в средневековом христианстве оставалось очень много языческого — именно ему объявил войну протестантизм.

С разрушением стены символов «огромное количество энергии тем са­мым освободилось и двинулось по старым каналам любознательности и приобретательства, из-за чего Европа стала матерью драконов, которые пожрали большую часть Земли» За Реформацией последовало Просвеще­ние, стали развиваться наука, техника, индустрия. Разложенный на фор­мулы символический космос оказался чуждым человеку; «расколдование мира» привело к духовной опустошенности, конфликтам, войнам, абсурд­ным политическим и социальным идеям и, конечно же, к колоссальному росту числа психических заболеваний

Когда символических стен более нет, то энергия архетипов не усваива­ется, они вторгаются в сознание в виде психотического образа мистичес­ких видений, политических пророчеств «вождей». Понятно, что по своему содержанию последние остаются мифологическими — Юнг видел в национал-социализме выход на поверхность германского язычества, тогда как в коммунистической идеологии для него было очевидным присутствие мифа.

ИСПОЛЬЗОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА:

1. «Воспоминания, сновидения, размышления»,К.Г.Юнг, Киев,1994 Г.

2. «Аналитическая психология, прошлое и настоящее»,

К.Г.Юнг, Москва, 1995 г.

3. «Душа и миф, шесть архетипов», К.Г.Юнг, Киев—Москва, 1997 г.