Карл Густав Юнг был психотерапевтом-практиком, он 60 лет лечил людей. По воспоминаниям детей Юнга, рабочий день его был таков: с 8 до 10 утра он знакомился с корреспонденцией, писал сам или диктовал письма; затем три часа до обеда и три после шел прием пациентов. Чтение научной литературы и написание собственных трудов протекали в основном уже вечером, после основной медицинской деятельности. Лишь в самые последние годы жизни число пациентов пришлось сократить, но до конца своей жизни он занимался врачеванием. Основные положения его учения связаны с наблюдениями практикующего врача, они не вымышлены склонным к спекулятивному мышлению теоретиком. Но главным источником знаний о человеческой душе для Юнга являлся его собственный опыт. Его автобиография не зря называется “Воспоминания, сновидения, размышления”. Сновидения являются тем подступом к тайникам коллективного бессознательного, без которого невозможна юнговская психотерапия. В автобиографии очень мало воспоминаний именно в смысле этого слова. Это история диалога сознания с глубинами психики, начиная с детских снов. О внешней стороне жизни читателю приходиться догадываться.
Каждый мыслитель в той или иной мере зависим от социально-экономических и политических институтов, исторических событий своего времени, духовной атмосферы. Платон мог неприязненно относиться к афинской демократии, но он никогда не стал бы великим философом в Спарте.
Юнг является европейским мыслителем, но Европа велика, в ней десятки культурных наций, различные религиозные и научные традиции. Он родился в 1875 г. в Швейцарии, прожил в ней, исключая время многочисленных поездок по миру, всю жизнь. То, что в Швейцарии медицинская психология связана в XX в. с разнообразными философскими учениями, пожалуй, не случайно. В конце прошлого века здесь работал Т.Флурнуа, а в наш век — такие сторонники соединения психоанализа с философией М. Хайдеггера, как Л.Бинсвангер и М.Босс; сугубо научная психология Ж. Пиаже далека от крайностей бихевиоризма и не исключает философского умозрения. Доныне психологическое образование в Цюрихском университете предполагает весьма основательный курс философской антропологии: односторонность современной естественнонаучной ориентации восполняется трудами великих европейских мыслителей. Чтобы лечить души других людей, нужно знать свою собственную, а подобное сознание неизбежно ставит “последние” вопросы, имеющие философский или религиозный характер.
Швейцария — это страна, где с давних пор уживаются протестантские и католические кантоны, где встречаются друг с другом немецкая, французская и итальянская культуры (есть и еще один, ретороманский, язык, восходящий к народной латыни). Швейцария, отметившая в 1991 г. семь столетий своего существования, по крайней мере четыре из них не знала феодализма (да и ранее средневековые городские общины обрели здесь свои основные свободы). Федерализм и демократия — это синонимы для швейцарца. Он принадлежит прежде всего коммуне, обладающей огромной автономией, — хотя бы потому, что половина уплачиваемых им налогов остается в общине. Ей швейцарец принадлежит, как и его дети, даже если он переехал в другой город. Так,Юнг оставался всю свою жизнь гражданином Базеля: хотя родился он в местечке Кессвил (кантон Тургау), но отец его был базельцем, и он получил это гражданство по наследству. Почетным гражданином небольшого городка Кюснахт он стал на склоне лет, и это огромная честь для швейцарца, редкое исключение из правила. Швейцарец принадлежит сначала общине, затем кантону (их 25 в этой небольшой стране), а уж потом Швейцарскому Союзу. Понятно, что имеются общие проблемы, будь они экономическими, политическими или экологическими. Каждый взрослый мужчина ежегодно отправляется на 2-3-недельные военные сборы. Приходилось исполнять эту гражданскую обязанность и Юнгу — от рядового он дорос до “капитана запаса”, если употребить отечественную терминологию.
Швейцарцы почитают свою связь собщиной, самоуправляющимся кантоном — это важная часть их жизни. Они верны традициям, локальнымдиалектам и обычаям, которые сильно различаются от кантона к кантону. Эта привязанность к прошлому, к традиции предполагает и знание своей родословной. Генеалогическое древо на протяжении столетий может быть здесь известно не только потомку какого-то аристократического рода (дворянство большой роли в Швейцарии никогда не играло), но и любому бюргеру — такому знанию способствуют тщательные записи какв церковном, так и в гражданском общинном регистре. Этот традиционализм, крепкая связь настоящего с прошлым в какой-то мере отразились и в учении Юнга. Конечно, ему было и тесно в Швейцарии - не зря основную его аудиторию с давних пор составляли англосаксы, — но, будучи “гражданином мира”, он никогда не превращался в оторванного от всяких корней “призрака” (как он называл обитателей огромных мегаполисов), не помнящего родства, лишенного национальной культуры, духовного преемства.
Политика нередко вторгалась в XX в. в святая святых метафизической мысли, литературного творчества. Поддерживать идеи о гармонии противоположностей, инь и ян, света и тьмы в мировом процессе и в душе каждого легче, живя в стране, которую обошли стороной войны и разрушения XX столетия. Однако в центре внимания Юнга не зря находился вопрос:откуда мировое зло? Вопрос отнюдь не только богословский. Войны, диктаторские режимы также были предметом пристального внимания Юнга. Писал он и по самому широкому кругу актуальных вопросов дня, идет ли речь о массовом обществе, колониальной политике, “женском вопросе” или идеологиях, апокалиптических чаяниях и т.д.
Подробные сведения о Юнгах относятся к первой половине XVII в.: доктор медицины и доктор юриспруденции Карл Юнг, ректор Майнцского университета, является первым заметным лицом в этом роду Правда, архивы и церковные книги Майнца сгорели в 1688 г , во время осады города французскими войсками. Прадед Юнга, врач Франц Игнац Юнг (1759-1831), перебрался из Майнца в Мангейм Во время наполеоновских походов он руководил полевым лазаретом. Его брат, Сигизмунд фон Юнг (1745-1824), был баварским канцлером и был женат на дочери Шлейермахера (“фон” появился потому, что канцлер был произведен в дворянское звание).
Из всех предков Юнга самым заметным лицом был его дед Карл Густав-старший (1794-1864), перебравшийся в Швейцарию. Его сопровождала легенда, будто он внебрачный сын Гёте, — основанием для этого служило несомненное внешнее сходство. Ни доказать, ни опровергнуть такого рода легенды невозможно по крайней мере в год, предшествовавший рождению Карла Густава-старшего, Гёте не бывал в Мангейме, где безвыездно жило семейство Юнгов. Карл Густав-младший считал легенду “дурного вкуса”. Хоть он безмерно восторгался Гёте с детских лет, но считал,что род врачей и богословов Юнгов сам по себе достоин уважения.
Дед был личностью замечательной не только по своим научным заслугам. Он изучал в Гейдельберге естественные науки и медицину, уже в 24 года став доктором summa cum laude, был и хирургом-практиком и доцентом, преподавателем химии в Берлине. Здесь он входит в круг романтиков, близко знакомится с братьями Шлегель, Л.Тиком и Ф.Шлейерма-хером (под влиянием последнего он перешел из католичества в протестантство). Кое-какие поэтические его опыты были опубликованы в журналах.
Однако в Берлине Карл Густав-старший прожил недолго, поскольку принимал активное участие в политике - его идеалом была свободная и единая Германия Когда же его приятель, студент теологии Карл Занд, заколол Августа Коцебу (1819) и последовали репрессии прусского правительства против “демагогов”, то Юнг был арестован, да еще с тем отягчающим обстоятельством, что у него нашли подаренный Зандом молоток для минералогических работ (в полицейских донесениях именуемый исключительно “топором”). Через год с лишним пребывания за решеткой его 6eз суда и приговора выпустили - с запретом жить в прусских владениях. С политической репутацией революционера-“демагога” получить место в любом немецком княжестве было невозможно, и в 1821 г. Карл Густав оказывается в Париже. Здесь происходит случайная встреча с Александром фон Гумбольдтом, которая и привела к переселению в Швейцарию.
Политические эмигранты и в XIX, и в XX в. часто жили в Швейцарии, достаточно упомянуть русских — Герцена, Бакунина, Ленина (а позже и Солженицына). Мало кто из этих эмигрантов оказывал какое-то влияние на швейцарскую жизнь — Кальвин является исключением. Из немецких эмигрантов-ученых К. Фогт и К. Г. Юнг-старший были, наверное, самыми заметными фигурами. Гумбольдт искал человека, который мог бы реорганизовать медицинский факультет Базельского университета, пришедшего в полный упадок в годы наполеоновских войн. Неустанная деятельность Карла Густава-старшего сделала его знаменитым, и его внук, обучаясь на медицинском факультете почти через полвека после кончины деда, постоянно ощущал духовное присутствие знаменитого предка. Нонконформизм, способность к неожиданным для окружающих поступкам его дед проявлял всю жизнь, но куда любопытнее тот факт, что этот хирург, анатом и химик проявлял значительный интерес к психиатрии. В частности, он основал лечебницу для слабоумных детей, подчеркивая при этом значимость научных наблюдений и психологических методов лечения душевных болезней. Кстати, отец Карла Густава-младшего, Пауль Юнг (1842-1896) долгое время был пастором, обслуживающим и психиатрическую клинику. Этот младший из тринадцати детей знаменитого хирурга и декана был протестантским священником, не лишенным, однако, интереса к науке. Доктором он был не теологии, а филологии (восточные языки) и, судя по “Воспоминаниям, сновидениям, размышлениям”, испытывал сомнения по поводу христианской веры, но бежал от сомнений с подлинным “жертвоприношением интеллекта”. Проблема соотношения знания и веры сделается центральной в поздних трудах его сына, который выберет путь знания, гнозиса, а никак не предписываемой лютеранством веры. Первые возражения возникли еще в юности. “Мне вспоминается подготовка к конфирмации, которую проводил мой собственный отец. Катехизис был невыразимо скучен. Я перелистал как-то эту книжечку, чтобы найти хоть что-то интересное, и мой взгляд упал на параграфы о троичности. Это заинтересовало меня, и я с нетерпением стал дожидаться, когда мы дойдем на уроках до данного раздела. Когда же пришел этот долгожданный час, мой отец сказал: "Данный раздел мы пропустим, я тут сам ничего не понимаю". Так была похоронена моя последняя надежда Хотя я удивился честности моего отца, это не помешало мне с той поры смертельно скучать слушая все толки о религии”. Со студенческих лет Юнг просто не заходил в протестантские церкви; этот мир обедненного, “оголенного”, как он писал, христианства был ему духовно чужд. Конфликты с отцом имели, однако, вовсе не “эдиповский” смысл. Позже ему было нелегко принять учение Фрейда об Эдиповом комплексе уже по той причине, что мягкий и слабохарактерный отец, находившийся “под башмаком” авторитарной жены, болезненный, мучимый сомнениями, никак не вызывал ревностного соперничества сына. Трудно сказать, что унаследовал от него сын - разве что способность к языкам, тем более что с 5 лет отец занимался с ним латынью. Позже отменное ее знание помогло в работе с колоссальным количеством алхимических трактатов XV-XVII вв. Английским Юнг овладел позже в совершенстве, французский знал, как и положено швейцарцу, но, судя по тексту французских его писем, несколько хуже.
В одном из писем, написанном уже в глубокой старости, Юнг заметил, что у него комплекс скорее “материнский”, нежели “отцовский”. Замечание подобного рода есть и в его “Воспоминаниях...”, где о матери говорится как о раздвоенной личности, с выраженными парапсихологическими способностями, унаследованными от собственной матери. Ее отец, дед Юнга, Самуэль Прайсверк (1799-1871) был тоже наделен своеобразными способностями. Этот доктор богословия, составитель образцовой грамматики древнееврейского языка (ему он предавался всей душою, считая, что на небесах говорят именно на этом наречии) был духовидцем. Если анекдоты о деде с отцовской стороны имеют самый земной характер, то о деде-пасторе, лице духовном, осталось воспоминание в связи с его общением с духами усопших. В его кабинете, например, всегда стоял стул для духа его первой жены, с коим он раз в неделю обстоятельно беседовал. Мать Юнга рассказывала сыну, что в детстве ей часто приходилось стоять в кабинете за спиной пишущего проповедь деда. Она отгоняла духов, имевших скверную привычку мешать работе. Позднейший интерес Юнга к всякого рода духовидению, “двойному зрению”, раздвоенности личности — все это рождалось и из семейной атмосеры.“Духи” (Poltergeist) часто навещали эту семью. До сих пор в ней хранится стальной нож, который неожиданно с грохотом раскололся в шкафу на 4 куска, словно прямо по лезвию его кто-то разрезал. Сохранилось воспоминание Юнга о том, как реагировал гостивший унего Фрейд на явление “полтергейста” (довольно скептически). Словом, оккультные интересы Юнга возникли не случайно.
И отец и мать Юнга происходили из семей, в которых многие поколения предков занимались умственным трудом, причем оба деда достигли в своих областях заметных успехов. Но младшим детям в огромных семьях не досталось в наследство материального благополучия. Интеллигенция — если это слово применимо за пределами своего исторического возникновения (Россия, Польша) — всегда жила своим трудом, лишь изредка выбиваясь на верхние этажи социальной иерархии. В протестантских странах многие выдающиеся деятели науки и культуры были сыновьями священников — достаточно вспомнить философов и литераторов конца XVIII-начала XIX в. В своем семинаре по произведению Ницше “Так говорил Заратустра” Юнг делает ряд интересных замечаний об “антихристианстве” Ницше, которое хотя и в форме отрицательной, все же связано с протестантским благочестием, немецкой “культурнабожностью”. Это относится и к самому Юнгу. Он с юношеских лет находилсяв конфликте с верой отцов, только бунт его принял иные, чем у Ницше, формы. В семьях священников общий для европейской культуры разрыв по линии вера-знание приобретал личностный характер. В отличие от Ницше Юнг не отрицал христианскую традицию в целом, но искал по-прежнему живые глубинные ее корни.
Итак, Карл Густав Юнг родился 26 июля 1875 г. в Кессвиле, в кантоне Тургау; через полгода семья переехала в Лауфен, а в 1879 г. — в Кляйн-Хюниген, сегодня индустриальный пригород Базеля, а тогда патриархальную деревню. Здесь он ходил вместе с крестьянскими детьми в начальную школу. Семья занимала старый дом, принадлежавший когда-то рсиу знатных базельских патрициев (но принадлежал он общине, которая предоставила его своему священнику). Материальное положение семьи было нелегким. С 11 лет Карл Густав начал учиться в базельской гимназии Это было трудное для него время. Не столько с точки зрения учебы — лишь математика вызывала серьезные трудности8
. Во-первых, он попал из мира патриархальной деревенской школы с крестьянскими детьми в лучшую базельскую гимназию, где учились дети местных патрициев. Эти дети с прекрасными манерами и карманными деньгами, с поездками зимой в Альпы, а летом на море казались ему поначалу чуть ли не “существами издругого мира”: “Тогда я должен был узнать, что мы бедны, что мой отец — бедный сельский священник, а сам я — еще более бедный пасторский сынок с дырявыми башмаками и промокшими носками, сидящий по шесть часов в школе”
Карл Густав был малообщительным, замкнутым подростком. К внешней среде он приспосабливался с немалым трудом, предпочитая общению мир собственных мыслей и фантазий. Словом, представлял собой классический случай того. что сам он называл впоследствии “интроверсией”. Сновидения и тогда играли огромную роль в его жизни. Чудовищные, страшные образы являлись в снах, происходила, как писал он вспоминая, “инициация в царство тьмы”. В 12-летнем возрасте он “узнал, что такое невроз” — полгода он не ходил в школу, пока усилием воли не заставил себя преодолевать припадки дурноты, возникавшие, как он полагал, в силу “бегства от действительности”.
В сновидениях той поры важен еще один мотив. Явлен был образ наделенного магической силой старца, который был как бы его alter Ego. В мелких повседневных заботах жил замкнутый и робкий подросток, личность №1, а в снах заявляла о себе другая ипостась, личность №2, обладающая даже своим именем (Филемон). Прочитав под конец обучения гимназии книгу “Так говорил Заратустра” Ф.Ницше, он испугался:у Ницше тоже была личность No 2 по имени Заратустра; она вытеснила личность философа — отсюда безумие Ницше (так считал Юнг и впоследствии вопреки известному медицинскому диагнозу). Страх перед подобными последствиями “сновидчества” способствовал решительному повороту к реальности. Да и нужда заставляла повернуться к внешнему миру, а не бежать от него
Вскоре после завершения учебы в гимназии и поступления в университет умирает его отец, успев выхлопотать бесплатное место сыну на медицинском факультете Тогда таких мест было мало, их предоставляли исключительно бедным, а бедность и стала реальностью после смерти отца. Семья переезжает в маленький дом в деревню Бистнинген, залезает в долги к родственникам Юнгу приходится и подрабатывать в анатомическом театре и лаборатории и напряженно учиться. Уже то, что он закончил медицинский факультет за 5 лет, было редкостью по тем временам, обычно учились на пару лет дольше
Однако он находил время для участия в студенческой деятельности — не столько в развлечениях, сколько в философских дискуссиях. Уже тематика докладов, сделанных им в студенческом обществе “Zofingia”, говорит о круге его интересов — о границах естественнонаучного познания, об оккультизме К удивлению своих друзей-студентов, он читает в свободное время прежде всего философов, наряду с древними философами это прежде всего Шопенгауэр, Кант, Ницше, Э. фон Гартман. Но вместе с тем в круг чтения входят Сведенборг, Юнг-Штиллинг, Месмер и прочие “оккультисты” Начало оккультным штудиям Юнга положило его знакомство с медиумическими сеансами. Его кузина, Елена Прайсверк, неожиданно проявила незаурядные медицинские способности, заговорила языками различных “духов”. Два года Юнг посещает этот кружок и ведет наблюдения, которые впоследствии послужат материалом для его докторской диссертации.
В последнем семестре нужно было сдавать психиатрию. Юнг готовился стать специалисгом по внутренним болезням и патанатомии, и, хотя он уже прослушал курс психиатрии, она не вызвала у него какого-либо интереса. Большой популярностью в медицинском мире психиатрия не пользовалась, врачи знали о ней, как правило, так же мало, как и все прочие. Взяв в руки учебник Крафт-Эбинга, Юнг прочитал, что психозы — “заболевания личности”. “Мое сердце неожиданно резко забилось. Я должен был встать и глубоко вздохнуть. Возбуждение было необычным, потому что мне, как во вспышке просветления, стало ясно, что для меня нет иной цели, кроме психиатрии. Только в ней сливались воедино два потока моих интересов. Здесь было общее для духовных и биологических фактов эмпирическое поле, которое я повсюду искал и нигде не находил. Здесь же столкновение природы и духа было реальностью”.
После заключительного экзамена Юнг позволил себе “роскошь” сходить в театр (“до того мои финансы не разрешали мне таких экстравагантностей”) В декабре 1900 г он занимает место ассистента в Цюрихской клинике Бургхёльцли, руководимой видным психиатром Э.Блейлером.
Базель и Цюрих имели для Юнга символическое значение Культурная атмосфера этих городов как бы несла на себе отпечаток двух противоположных тенденций европейского духа. Базель — живая память европейской культуры. В университете не забывали о преподававшем в нем Эразме и учившемся Гольбейне, на филологическом факультете еще были профессора, знавшие Ницше, на улицах города он встречал Я.Буркхардта, внучатый племянник коего Альберт Ори был ближайшим другом Юнга. Труды другого базельского профессора, Бахофена, о “материнском праве” уводили в глубь веков вплоть до гипотетического “матриархата” Интерес Юнга к философии и теологии вызвал недоумение у его приятелей-медиков, но метафизика все же считалась в Базеле необходимой стороной духовной жизни В Цюрихе же она относилась скорее к непрактичным “излишествам” Кому нужны все эти ветхие книжные знания? Наука тут рассматривалась как полезное орудие, ценилась по своим приложениям, эффективному применению в индустрии, строительстве, медицине Базель уходил корнями в далекое прошлое, Цюрих устремлялся в столь же далекое будущее
Незадолго до того перестроенный архитектором А.Рютли Цюрих почти без узких средневековых улочек, зато с густой сетью трамвайных линий (век назад это было новшеством!) был городом индустрии и финансов, был нацелен на богатство и власть. В двух этих городах Юнг видел “раскол” европейской души, новая позитивистски-рассудочная“асфальтовая Цивилизация” предает забвению свои корни. И это закономерный исход, ибо душа ее окостенела в догматическом богословии, на место которого приходит плоский эмпиризм науки. Наука и религия вступили в противоречие именно потому, что религия оторвалась от жизненного опыта, а наука ведет к тому, что “мы стали богатыми в познаниях, но бедными в мудрости”, как он напишет вскоре. В научной картине мира человек сделался Механизмом среди прочих механизмов, его жизнь теряет всякий смысл.
Необходимо найти ту область, где наука и религия не опровергают друг друга, а, наоборот, сливаются в поисках первоистока всех смыслов. Все коренится в человеческой душе, и психология как опытная наука должна не только устанавливать факты — она должна помочь современному человеку в поисках целостного мировоззрения, смысла жизни.
Клиника Бургхёльцли, расположенная на дальней окраине тогдашнего Цюриха (примерно в двух часах пешего хода от центра), представляла собой нечто вроде монастыря. Блейлер требовал от ассистентов не только высочайшего профессионализма, но и отдачи почти всего свободного времени лечению пациентов. Ежедневно ассистенты должны были докладывать о состоянии больных, 2-3 раза в неделю обсуждались истории болезни новых пациентов; вечерний обход завершался в 7 часов вечера, а после этого ассистенты должны были писать истории болезни. Ворота клиники закрывались в 10 вечера, у ассистентов не было ключей. Одним из требований Блейлера был “сухой закон” — Юнг нарушит его лишь через 9 лет, да и то под настойчивые уговоры Фрейда (впоследствии он не будет себе отказывать в стакане вина раз-другой в неделю).
Первые полгода Юнг вообще провел в клинике затворником. Все свободное время он тратит на 50-годичные тома журнала Allgemeine Zeit-schrift fur Psychiatric,
знакомится тем самым с публикациями за полвека с начала современной клинической психиатрии. В автобиографии он подвергает психиатрию того времени самой резкой критике. Во многом эта критика является обоснованной. Для понимания человеческой личности, будь она здоровой или больной, мало формул естествознания, не говоря уж о того сорта психиатрии, которая наклеивает ярлык того или иного “синдрома” на пациента. Никто не признает хирурга в том, кто вызубрил учебники, но не умеет оперировать; психиатры же нередко ограничивались постановкой диагноза, описанием симптомов в наукообразных терминах. Лечить сложные психические расстройства они и не думали, да и средств их лечения не было. Но если брать клинику Бургхёльцли времен Блейлера, то она дала Юнгу очень многое. Блейлер ориентировал молодых психиатров на новые методы лечения, он, пусть с оговорками, принял впоследствии психоанализ (не применимый, правда, к большей части его пациентов-психотиков). Именно Блейлер обратил внимание Юнга на только что вышедшую книгу Фрейда “Толкование сновидений” - Юнг сделал по этой книге доклад на одном из заседаний в Бургхёльцли еще в 1901 г.
Работа Юнга в клинике шла во всех отношениях успешно В 1902 г. он защищает докторскую диссертацию, быстро идетпо иерархической лестнице и в 1905 г занимает место старшего врача — второе, после Блейлера, место в Бургхёльцли. Он заведует амбулаторией, где занимается психотерапевтической пракгикой, руководит лабораторией, в которой разрабатывает психологические тесты В это же время он получает звание приват-доцента и преподает на медицинскомом факультете местного университета. В автобиографии упоминается тот факт, что в 1902-1903 гг он полгода стажировался во Франции у П.Жане. В феврале 1903 г он женился на Эмме Раушенбах, дочери фабриканта. С 1908 г. семья обосновывается в Кюснахте, где Юнг возводит по собственному проекту большой дом на берегу Цюрихского озера - здесь он будет жить до самой смерти.
Последователи, Фрейда д
В феврале 1907 г Юнг приезжает в Вену, беседует с Фрейдом тринадцать часов без передышки - с этого начинается активная деятельность Юнга в зарождающемся психоаналитическом движении. Фрейд был необычайно заинтересован в помощи Юнга и ведомых им “швейцарцев” Как он писал в то время своему последовате1ю Абрахаму, без этой поддержки психоанализ может оказаться в гетто, как “еврейская наука”, со стороны Юнга с его воспитанием, его научной и культурной средой требуется немалое мужество, когда он отстаивает психоанализ. Фрейд возлагает на Юнга огромные надежды, провозглашает его “кронпринцем”, наделяет всяческими полномочиями. Юнгу приходится заниматься колоссальной организационной работой - он является президентом только что возникшей международной психоаналитической ассоциации, главным редактором ее журнала - и это помимо напряженной врачебной, научной и педагогической деягельности Так что Фрейд не из лести писал Юнгу, что “другого и лучшего продолжателя и завершителя моего дела я бы себе не желал”, а потом озаглавливал письма: “Дорогой друг и наследник” Понятен был и интерес Юнга к Фрейду - мыслителю крупному, смелому, сделавшему к тому времени в одиночку открытия, перевернувшие пред ставления о психологии и психотерапии.
Но различия в позициях по, целому ряду вопросов хорошо видны и по переписке в период 1908-1911 гг., когда Юнг полностью поддерживал Фрейда. Остаются открытыми вопросы об этиологии неврозов — сексуальную теорию Фрейда он так до конца и не принял. Расхождения касаются и мировоззренческих вопросов. Для Фрейда и тогда религия была иллюзией, чуть ли не навязчивым неврозом человечества, на место которой должнаприйти наука. Юнг отвечал, что “религия может быть заменена только религией”. Фрейд призывал Юнга принять учение о сексуальности как “укрепление против черной грязной ямы оккультизма”, а для Юнга фрейдовское преклонение перед Эросом было не чем иным, как религией, слепой верой.
В личных отношениях этих двух выдающихся ученых слишком многое зависело, однако, вовсе не от научных или философских расхождений. Психоанализ осваивается не просто как совокупность научных знаний; врачующий должен сначала исцелиться сам, пройти курс анализа с учителем. Кстати, именно по инициативе Юнга в подготовку психоаналитиков был введен обязательный (и довольно длительный) курс “учебного анализа”. Но в те годы техника психоанализа только вырабатывалась, “подопытными” были сами аналитики, а потому на теоретические споры накладывались эффекты “переноса”, эмоциональные конфликты и отношения окрашивались в цвета семейной драмы. Отсюда истерические припадки у терявшего сознание Фрейда, видевшего в стремлении Юнга к самостоятельности нечто вроде потаенного желания “отцеубийства”. Сколько бы Юнг ни писал потом о своей полной духовной суверенности в тот период, и переписка с Фрейдом, и тяжелый психический кризис после разрыва говорят, что “семейная” привязанность была и у него. Ситуация становилась совершенно непереносимой и из-за открытого недоброжелательства к Юнгу венского окружения Фрейда — “придворные” интриги появляются повсюду, где возникает хоть какой-то “двор”. Именно это окружение создало впоследствии миф об антисемитизме Юнга. Вполне возможно, что явное охлаждение во взаимоотношениях произошло “с подачи” этого окружения Фрейда. Теоретические разногласия стали очевидными после выхода второго тома “Трансформации и символы либидо”, но тон писем Фрейда резко меняется не после прочтения книги, а после поездки Юнга в США. Доброжелатели, как водится, довели до сведения Фрейда именно те месталекций, где Юнг развивал собственные идеи, а не исполненные благодарности Фрейду похвалы психоанализу в целом.
Этой поездке Юнга в США предшествовала другая, вместе с Фрейдом в сентябре 1909 г., когда оба они стали докторами honoris causa и были необычайно тепло приняты американцами. С этого начинается и история психоанализа в США, огромная его популярность в стране, которую Фрейд называл “большой ошибкой”. Следует отметить юнгианство всегда находило больше всего учеников и последователей в англоговорящих странах.
Каковы теоретические итоги этого первого периода научной деятельности Юнга? Можно считать этот период временем формирования, созревания его собственного учения. Уже в диссертации он связывает помраченные состояния сознания у медиумов с бессознательно протекающими процессами. Не “духи”, а бессознательно оформившиеся другие “Я”, вытеснившие “Я” медиума (или пророка, основателя секты, поэта, вероучителя), говорят из темных глубин. Малообразованная девушка-медиум сама бы не придумала систему мироздания, которую изложил один из “духов”, — систему, которая многими чертами напоминала представления о мире гностиков — валентиниан. Чуть позже один из пациентов Бургхёльцли в галлюцинации наблюдал малопонятные образы. Они не были ясны и самому Юнгу, пока через какое-то время не был открыт и переведен один древний текст, где тот же фаллический образ употребляется при характеристике Митры. Ясно, что работавший мелким клерком пациент представления не имел о митраизме, да и текст был открыт несколько лет спустя. Юнг постепенно подходит к центральному пункту своего учения, которое позже он назовет учением об архетипах коллективного бессознательного: за порогом сознания лежат вечные праформы, проявляющиеся в разные времена в самых различных культурах. Они как бы хранятся в бессознательном и передаются по наследству от поколения к поколению. Бессознательные процессы автономны, они выходят на поверхность в трансах, видениях, в образах, создаваемых поэтами и художниками. Именно Юнг ввел в психоанализ метод проведения параллелей между сновидениями, фантазиями и религиозно-мифологическими символами (эту его заслугу Фрейд признавал и после разрыва отношениий между ними).
Понятие “комплекс” было также введено в психоанализ Юнгом по ходу работы над словесно-ассоциативным тестом. Он послужил отправной точкой для целого ряда проективных тестов и даже созданного впоследствии “детектора лжи”. Тест содержал обычно сотни слов. Испытуемый должен был тотчас реагировать на каждое из них первым пришедшим ему на ум словом. Время реакции замечалось секундомером. Затем операция повторялась, а испытуемый должен был воспроизводить свои прежние ответы. Часто время подбора слова-реакции удлинялось, испытуемые отвечали не одним словом, а целой тирадой, ошибались при воспроизведении своего ответа, заикались, замолкали, полностью уходя в себя При этом они не ощущали, например, того, что ответ на одно слово-стимул занималу них в несколько раз больше времени, чем на другое.
Юнг полагал, что такого рода ошибки связаны с тем, что слово-стимул задевало тот или иной “комплекс” — пучок ассоциаций, окрашенный одним эмоциональным тоном. Эти неосознаваемые аффектные состояния, заряженные психической энергией, обладали каким-то ядром — им могло быть и вытесненное в бессознательное представление; но они могли образовывать и “маленькую собственную личность”, свое автономное Ego. Если “затронуть” этот комплекс (напомнить словом о вытесненном), то появляются следы легкого эмоционального расстройства вплоть до регистрируемых физиологических реакций. Так, реакция одного из испытуемых на слова “нож”, “порт” и ряд других была настолько заметной, что Юнг с уверенностью сказал испытуемомупосле сеанса, что тот кого-то убил в порту. Изумленный таким всезнанием психолога, тот рассказал, что был матросом и действительно в драке в одном из портовых кабаков убил ножом человека, но вот уже несколько лет живет добропорядочным бюргером и не вспоминает о прежней матросской жизни. Подавленные воспоминания, однако, продолжали жить в бессознательном. Первоначально Юнг полагал, что этот тест может совершить настоящий переворот в криминалистике, но впоследствии признавал, что применение его имеет свои границы - “комплекс” может не иметь ничего общего с действительными событиями, но возникнуть в связи с бессознательными фантазиями, подавленными стремлениями, установками. Для разработки теории Юнга этот тест имел то значение, что при проведении эксперимента выявлялись фрагментарные “личности”, которые у нормального человека находятся в тени его сознательного “Я”, но у шизофреника с выраженной диссоциацией личности эти Ego выходят на первый план. И появление “духов” в сознании медиума, и распад личности шизофреника, и “одержимость бесами” получают свое объяснение — весь легион этих “бесов” уже имеется в нашей душе, а наше сознательное “Я” является лишь одним из элементов психики, у которой есть более глубокие и древние слои. Впоследствии Юнг стал относить комплексы к личному бессознательному, тогда как характеристики особых “личностей” сохранились за архетипами коллективного бессознательного.
Ни одна новая теория не возникает на пустом месте, из ничего — у Юнга было много предшественников, в 1910-1912 гг. он находит время для чтения огромной литературы по мифологии, этнографии, религиоведе-нию, астрологии и прочим “тайным наукам”. Книга “Трансформации и символы либидо” была первой попыткой синтеза, еще весьма несовершенной, но в ней уже очевидно присутствуют далекие от фрейдовских идеи. Фрейд в это время работал над “Тотемом и табу”, одной из важнейших для психоанализа книг. Для обоих онтогенез повторяет филогенез, оба проводят параллели между мифами, сновидениями, детским и первобытным мышлением. Однако если Фрейд и другие психоаналитики, писавшие в то время о мифах (Ранк, Абрахам), склонны были сводить мифы к индивидуальным детским фантазиям, к “принципу удовольствия”, то Юнг считает мифологию выражением универсально-человеческого, коллективного бессознательного. Отличие от фрейдизма связано как со значительно меньшим интересом к детской психологии, так и с несравнимо более высокой оценкой фантазии. То, что для Фрейда было иллюзией, для Юнга оказывается родом интуиции. Помимо логического мышления,ориентированного на приспособление к внешнему миру, имеется иной тип — обращенное вовнутрь “интровертированное мышление”.
Учение о двух типах мышления многими чертами напоминает модные в товремя теории “философии жизни” (Юнг прямо ссылается на Бергсона, писавшего об интеллекте и интуиции). Влияние на Юнга немецкого романтизма и “философии жизни”, витализма в биологии не вызывает сомнений. Шопенгауэра и Ницше он читал еще студентом, многотомное исследование романтика начала XIX в. фон Шуберта он изучал в 1910-1911 гг. Но очевидны их отличия, связанныё с психологическим подходом Юнга. Так, он часто ссылается на Леви-Брюля, писавшего о первобытном мышлении как мире “коллективных представлений и “мистического соучастия”. Но у Леви-Брюля подход определяется скорее социологизмом дюркгеймовской школы, тогда как у Юнга мифологическое первобытное мышление принадлежит не только давнему прошлому — это биопсихологическая константа, важнейшее измерение человеческого бытия. Человек первобытного племени лишь в незначительной мере отрывается от “матери-природы”, у него еще нет субъект-объектной пропасти, созданной развитым сознанием. Помимо приспособления к внешнему миру, необходимо сохранять гармонию с внутренним, с унаследованными бессознательными детерминантами поведения и мышления. Дикарь сохраняет гармонию с помощью мифов, магии, ритуалов: он еще не знает дифференциации внешнего и внутреннего, физического и психического, субъекта и объекта. Отрыв сознания от бессознательного в мифологии часто описывается как“грехопадение”, но столь же часто в мифах содержится и другая оценка — мифы о героях, поражающих хтонические чудовища, также говорят об этом разрыве с материнской почвой. Даже в Библии в связи с грехопадением говорится “станете как боги” (“знание добра изла”). В первобытном обществе мифы и ритуалы, инициации помогали индивиду в приспособлении к внутреннему миру. Современное человечество, сделавшее ставку на покорение внешнего мира силами разума, оказалось в опасном отрыве от жизненной . почвы. Для логического мышления характерна направленность на внешнюю реальность. Такое мышление протекает в суждениях, оно словесно, требует усилия воли, оно утомляет. Требуются образование, воспитание такой направленности — логическое мышление есть инструмент и порождение культуры. Связанные с ним наука, техника, индустрия суть орудия контроля над реальностью. В традиционных обществах логическое мышление было развито значительно слабее, там еще отсутствовала потребность в усиленной “тренировке” интеллекта. Юнг высказывает гипотезу, что средневековая схоластика была такого рода тренировкой для европейской науки нового времени. В отличие от античной философии, понятия которой еще не оторвались от классических образов мифологии, схоластика была чисто понятийной игрой, подготавливая тем самым современную науку. Логическое мышление экстравертивно, т.е. поток психической энергии направлен преимущественно вовне, к внешнему миру. Западная цивилизация является предельным случаем экстравертивности: знание в ней однозначно связывается с силой, властью над природой, могуществом, рациональным контролем.
Ненаправленное интуитивное мышление представляет собой поток образов, а не понятий. Оно нас не утомляет. Стоит нам расслабиться, и мы теряем нить логического размышления, переходя к естественной для человека игре воображения. Такое мышление непродуктивно для приспособления к внешнему миру, зато оно необходимо для художественного творчества, мифологии, религии, внутренней гармонии. “Все те творческие силы, которые современный человек вкладывает в науку и технику, человек древности посвящал своим мифами. В сновидениях контроль логического мышления ослабевает и у современного человека, он снова вступает в утраченное им царство мифологии. Но современное человечество, совершившее горделивый отказ от “предрассудков”, насчитывает лишь с десяток поколений. В коллективном бессознательном осели праформы, которые находят свое выражение именно в мифах. Даже если бы все религиозно-мифологические традиции были одним ударом уничтожены, то вся мифология возродилась бы уже в следующем поколении, поскольку символы религии и мифологии укоренены в психике каждого индивида, они унаследованы нами от тысяч поколений. Массы всегда живут мифами, от них в переходные эпохи могут избавиться лишь небольшие группы людей, да и они крушат старые мифы, освобождая место для новых; но это “новое” в действительности есть лишь забытое старое.
Эти идеи мы найдем во всех последующих трудах Юнга. Другим важным и решающим для разрыва с Фрейдом — было положение о несексуальной природе либидо. Фрейд связывал в то время психическую энергию с сексуальным влечением (впоследствии им был введен и “инстинкт смерти”). Для Юнга либидо есть психическая энергия вообще, она лишь в отдельных невротических случаях выступает каксексуальное влечение. Фрейд рассматривал душевные процессы с помощью физикалистской модели, в которой определяющую роль играл жесткий детерминизм. Для Юнга психические процессы наделены целесообразностью; можно сказать, что фрейдовское понимание причинности является демокритовским. а юнговское — аристотелевским. Психика является для Юнга саморегулирующейся системой, в которой происходит постоянный обмен энергией между ее элементами. Энергия рождается из борьбы противоположностей. Основополагающей для Юнга является идея “единения”, “сбегания друг к другу” противоположностей. Обособление какой-либо части психики ведет к утрате энергетического равновесия. Когда сознание отрывается от бессознательного, а именно это происходит у современного человека, бессознательное стремится “компенсировать” этот разрыв. В неожиданных ситуациях, когда возникают затруднения, с которыми не в силах справиться сознание, бессознательное проявляет свою компенсаторную функцию, подключается энергия всей психики. Нужно только уметь “слушать”, что говорит бессознательное, прежде всего в сновидениях. Давление бессознательного, “вторжения” его содержаний в сознание могут вести не только к индивидуальным психозам. но и к коллективному безумию. Светильник разума тогда захлестывают темные воды бессознательного, разного рода “вожди” делаются медиумами до- или сверхчеловеческих сил. Массовые движения, политические события нашего века Юнг объяснял именно такого рода “вторжениями” - основанием для этого служил его личный опыт конфронтациис коллективным бессознательным.
После разрыва с Фрейдом Юнг оказывается в полном одиночестве. Он уходит со всех постов в Психоаналитической ассоциации, покидает и университет. Отношения с швейцарскими медиками были давно испорчены (Юнг ушел из Бургхёльцли еще в 1909 г.), он сталкивается с полным непониманием во врачебной среде, порываются отношения почти со всеми прежними друзьями и знакомыми. Начался критический период, который сам Юнг называл временем “внутренней неуверенности, даже дезориентации”. Этот период длился примерно б лет, до 1918 г., причем начальная его стадия была чрезвычайно болезненной, почти психотической. Юнг снимает все запруды с пути бессознательных образов, отдается их потоку, и они заполняют сознание. Эти образы приобрели особенно чудовищный характер весной и летом 1914 г.: вся Европа утопает в крови, в ней плавают обрубки человеческих тел, реки крови подступают к Альпам. Эти фантазии неожиданно прекратились, когда галлюцинации стали реальностью первой мировой войны. По воспоминаниям Юнга, войны он никак не ожидал, полагая ее невозможной, и видел в своих видениях скорее предчувствие социальной революции в какой-нибудь из европейских стран. “Прорыв” бессознательного в его сознание он считал частным случаем того, что происходило с меньшей очевидностью в душах всех европейцев - войны рождаются в психике индивидов, делающихся игрушками сил, превозмогающих благие сознательные намерения. Из этого личного опыта конфронтации с бессознательным рождается и вся система психотерапии Юнга онпреодолел близкое к психотическому состояние сам, теперь он знал, как лечить других. Итогом шести лет непрерывной медитации были составленные в то время (и до сих пор в силу их личного характера неопубликованные) “красная” книга с записями и рисунками сновидений, а также Septem Sermonesad Mortuos, опубликованная небольшим тиражом — от имени гностика Василида Александрийского — книга, в которой нашли отражение и видения той поры, сопоставимые с гностицизмом
“Психологические типы” являются первой зрелой работой Юнга, в которой уже реализован синтез его психиатрического и психотерапевтического опыта, научных наблюдений, религиозно-философских, культурологических и этнографических идей. Ранее сформулированные идеи об экстравертивном и интровертивном мышлении получили окончательный вид, проводится детальный анализ психологических типов и функций. К тому времени круг идей Юнга уже окончательно сформирован, в дальнейшем будет происходить приращение материала и углубление теории, но основные контуры последней уже отчетливо видны.
Из книг, оказавших определенное влияние на Юнга в период, непосредственно предшествующий этой зрелости мысли, следует отметить вышедшую в 1917 г книгу немецкого теолога Р. Отто “Священное” В ней проводится феноменологическое описание опыта “нуминозного”, божественного как величественного, дающего полноту бытия, но в то же время ужасающего, переполняющего страхом и трепетом Но если у Отто речь идет о восприятии сверхъестественного в духе иудео-христианской традиции, да еще "в специфически лютеранском ее прочтении, то Юнг употребляет термин “нуминозное” в более широком смысле Перед трансцендентным иудео-христианским Богом человек чувствует, что он лишь “прах и пепел”, “персть земная”, тогда как у Юнга нуминозное связывается с опытом архетипов коллективного бессознательного
В мифах, сказках, религиях, тайных учениях и произведениях искусства спутанные, воспринимаемые как нечто страшное, чуждое нам образы превращаются в символы, становящиеся все более совершенными по своей форме и все более общими по своему содержанию. Постепенно формируются мировые религии, которые “содержат изначально тайное сокровенное знание и выражают тайны души с помощью величественных образов. Их храмы и священные писания возвещают в образе и слове освященные древностью учения, сочетающие в себе одновременно религиозное чувство, созерцание и мысль”. Чем прекраснее, грандиознее такой образ, тем дальше он от индивидуального опыта, тем больше опасность превращения живой религии в окостеневшую догматику. Когда-то античные божества умерли, и на их место пришло христианство, которое, впрочем, в своих ритуалах и мистериях унаследовало очень многое от эллинистических религий. Католицизм был той формой, которая пронизывала и организовывала все стороны средневековой западноевропейской жизни. Как и все другие религии, христианство располагало тогда “магической защитной стеной” против жуткой жизненности, таящейся в глубинах души Такой стеной являются символы и догматы, способствующие ассимиляции колоссальной психической энергии архетипических образов.
Историю протестантизма Юнг назвал “хроникой штурма” этих священных символических стен. Протестанты обескровили церковь, лишили ее языческих обрядов и ритуалов, подорвали авторитет духовенства, избавили прихожан от исповеди, вменив им в обязанность читать Библию и слепо верить. Результатом являются утрата церковной жизни, омертвелость догматов, развитие историко-филологической критики Библии. Символы утратили свой наглядно-образный характер, стали формулами, совершенно бессмысленными для быстро развивавшегося научного мировоззрения. В традиционном обществе символы, произрастающие из глубин психики, проецируются вовне, образуя упорядоченный космос. В таком мире человеку легко жить, все стоит на своих местах, имеет цель и смысл И дикарь, и человек традиционной культуры каждым своим действием воспроизводил мифологический праобраз; он чувствовал себя реальным лишь в той мере, в какой он был причастен божественному порядку, мировым космическим циклам. В иудео-христианском монотеизме эти циклы были разорваны, мировое время стало линейным, необратимым, но христианство все же преодолевало, по словам М. Элиаде, “ужас истории”, поскольку обещало окончательное преодоление времени, победу над тьмой и хаосом, страданием и самой смертью Кроме того, в средневековом христианстве оставалось очень много языческого — именно ему объявил войну протестантизм.
С разрушением стены символов “огромное количество энергии тем самым освободилось и двинулось по старым каналам любознательности и приобретательства, из-за чего Европа стала матерью драконов, которые пожрали большую часть Земли” За Реформацией последовало Просвещение, стали развиваться наука, техника, индустрия. Разложенный на формулы символический космос оказался чуждым человеку; “расколдование мира” привело к духовной опустошенности, конфликтам, войнам, абсурдным политическим и социальным идеям и, конечно же, к колоссальному росту числа психических заболеваний
Когда символических стен более нет, то энергия архетипов не усваивается, они вторгаются в сознание в виде психотического образа мистических видений, политических пророчеств “вождей”. Понятно, что по своему содержанию последние остаются мифологическими — Юнг видел в национал-социализме выход на поверхность германского язычества, тогда как в коммунистической идеологии для него было очевидным присутствие мифа.
ИСПОЛЬЗОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА:
1. “Воспоминания, сновидения, размышления”,К.Г.Юнг, Киев,1994 Г.
2. “Аналитическая психология, прошлое и настоящее”, К.Г.Юнг, Москва, 1995 г.
3. “Душа и миф, шесть архетипов”, К.Г.Юнг, Киев—Москва, 1997 г.