В гуманитарном знании XX столетия трудно найти проблему, в решение которой структурализм не внес бы своего вклада. Не будет, наверное, преувеличением сказать, что структуралистская трактовка человека и мира как текста, точнее, суммы текстов отражает новый принцип понимания его природы. Из существа, преобразовавшего мир природных объектов в сферу вещей культуры, Homofaber - человека работающего, он превратился в Homosignumsymboiicurn - человека, создающего и использующего символы, живущего в мире знаков, значений и смыслов. Панъязыковая природа сознания сводит весь универсум культуры к набору дискурсивных практик, а порождаемые при этом тексты суть коренные феномены человеческого существования.
Как и любые другие явления человеческой жизни, тексты существуют не изолированно, они непрерывно пересекаются, усиливают или компенсируют друг друга, а процесс их создания и функционирования в любом обществе подчинен правилам и установлениям. Хорошо известно, что говорить или писать можно не обо всем, не при любых обстоятельствах, наконец, не всякому можно говорить о чем угодно. Иллюзию о том, что в определенных ситуациях люди говорят "как попало", не сообразуясь с принятыми нормами и не регулируя свой дискурс, начал рассеивать еще З. Фрейд. Окончательно развеяли ее структуралисты, в особенности Ж. Лакан и М. Фуко, показав, насколько сильно общество управляет речевыми практиками своих членов, а отдельные личности при этом все равно пытаются сделать текст формой проявления собственной индивидуальности.
Исторический анализ текстов и дискурсивных практик был назван Фуко "археологией гуманитарных наук", В работе "Конструкции в анализе" Фрейд проводит параллель между работой психолога и археолога, указывая, что оба они пытаются реконструировать прошлые события по чудом уцелевшим остаткам, причем психоаналитику гораздо труднее, ибо в его распоряжении находится материал, не просто утраченный (забывание), но специально разрушенный и деформированный (вытеснение). Лакан прямо говорит о том, что бессознательное - это часть индивидуального дискурса, дополняющая Я до полноты и целостности. Но, помимо структурного психоанализа, возможны и другие подходы к исследованию и разрешению проблем личности на основе текстов, составляющих порядок дискурса ее жизненного пути.
Между множеством текстов, составляющих переплетение человеческой жизни, существуют определенные отношения, природу которых удобно объяснить в рамках предложенной Ю. Кристевой концепции гено- и фено-текста. Гено-текстом она называет исходную систему смыслов и значений, усвоенную индивидом на ранних стадиях развития. Способность к различению Я и не-Я, субъекта и объекта, позитивных и негативных сторон существования, лежащая в основе деятельности сознания система бинарных оппозиций, структурно соответствующая билатеральной симметрии мозговых функций, формирует гено-текст, находящуюся на предъязыковом уровне основу семиотической деятельности:
То, что мы смогли назвать гено-текстом, охватывает все семиотические процессы (импульсы, их рас - и сосредоточенность), те разрывы, которые они образуют в теле и в экологической и социальной системе, окружающей организм (предметную среду, доэдиповские отношения с родителями), но также и возникновение символического, становление объекта и субъекта, образование ядер смысла, относящееся уже к проблеме категориальности: семантическим и категориальным полям.
Этот гено-текст (примерно соответствующий символическому у Лакана) лежит в основе всех создаваемых личностью фено-текстов - устойчивых, подчиняющихся правилам языка, иерархически организованных семиотических продуктов, участвующих в процессе межличностного взаимодействия и общения. Фено-тексты - это реальные тексты, отдельные фразы и высказывания, различные типы дискурса, воплощающие определенные намерения субъекта, тогда как гено-текст есть абстрактный уровень доязыкового, довербального функционирования личности.
Беседа клиента с психотерапевтом - один из таких фено-текстов, и его характерной особенностью является более тесная, по сравнению с другими текстами, связь с гено-текстом, ибо "вписанные" в последний невротические проблемы являются основной интенцией говорящих субъектов. При этом фено-текст психотерапевтической беседы отнюдь не является просто рассказом о жизненных трудностях и личностных проблемах. Здесь на первом месте саморепрезентация - самораскрытие и самопредъявление, декларирование и утверждение индивидуальной системы ценностей и личностных смыслов, пестрая смесь искренних признаний и психологических защит. Как пишет в "Заметках о роли языка в учении Фрейда" Э. Бенвенист, субъект пользуется речью и рассказом, чтобы "представить" себя себе самому таким, каким он хочет видеть себя сам и побуждает "другого". Его речь - это зов и мольба, призыв, порой неистовый, обращенный к другому через речь, в форме которой он отчаянно стремится к самоутверждению, призыв часто неискренний, с целью придать себе индивидуальность в собственных глазах. Самим фактом речи к кому-то говорящий о себе вводит другого в себя и благодаря этому постигает себя, сравнивает себя, утверждает себя таким, каким он стремится быть, и в конце концов создает себе прошлое ("историзирует себя") посредством рассказанной истории, неполной или фальсифицированной. Язык здесь, таким образом, используется как речь, становясь выражением сиюминутной и трудноуловимой субъективности, которая неотъемлема от диалога (4, с.117).
Отмеченное многими психотерапевтами единство автора и текста (клиента и его рассказа о себе и своих проблемах) позволяет строить умозаключения о первом на основе анализа второго. Однако в психотерапии процедура такого анализа определяется преимущественно психологическими теориями (строения личности, детерминации поведения, этиологии невроза и т.п.) и почти никогда не зависит от самого текста, его лингвистических особенностей, структуры или функций. Между тем структуралистская парадигма текстового анализа, сформулированная в работах Ж. Деле-за, Ж. Дерриды, М. Фуко и особенно Р. Барта, открывает широкие возможности в этом направлении.
Рассказывающий о себе клиент выступает в роли автора. Согласно М. Фуко, понятие "автор" может соотноситься с четырьмя основными функциями. Первая - это присвоение дискурса, который, прежде чем стать "имуществом, вовлеченным в кругооборот собственности, был жестом, сопряженным с риском" (9, с.23). Продукт дискурсивной практики был собственностью, равно как и продукты телесных усилий или социального статуса. Вторая функция - это отчуждение: в создаваемых человеком текстах отчуждались его характеристики, особенности, желания и взгляды. Третья и четвертая функции состояли соответственно в анонимности автора и/или атрибуции ему какого-либо текста. Анонимность автора - характерная особенность Средневековья, в этот период автор предпочитал указывать не имя, а традицию, к которой он принадлежал, черпая в ней авторитет, отсутствующий (за немногими исключениями) у отдельной личности. Атрибуция текста конкретному автору фактически утверждала определенное единство стиля (письма, по Бар ту), позволяла сравнивать и сопоставлять серии текстов, разобраться в проблеме влияний и заимствований.
В психотерапевтических текстах эти функции имеют свою специфику. Элементы отчуждения, как правило, доминируют над присвоением - сама потребность выговорить себя указывает на желание избыть, устранить из круга непосредственных переживаний те или иные события, факты, чувства. Тем же обусловлен катартический эффект психотерапевтической беседы. С другой стороны, упрямое желание клиента следовать деталям своего рассказа даже после того, как в беседе обнаруживается его неточность или неадекватность реальному положению вещей, может быть результатом функции присвоения. Отчуждение часто связано с анонимностью: приписывая те или иные аспекты дискурса отдельным фрагментам личности клиента (неконтролируемым аффектам, защитным механизмам, бессознательным комплексам), терапевт избавляет его от ответственности, а употребление специального термина ("проекция анимы", "контрадикторная замена") и вовсе позволяет клиенту почувствовать себя частью достойной уважения традиции.
Рассказ клиента, как и любой рассказ вообще, состоит из повествования, регистрирующего ряд последовательных действий и событий, и описания людей или объектов, рассматриваемых симультанно, как находящихся в одной и той же временной точке, не зависящей от времени повествования. Характер дискурса варьирует от простого пересказа, изложения сути дела до подражания чужой речи, интонациям, телодвижениям - миметического копирования. Присутствие мимесиса в рассказе обычно указывает на желание клиента воспроизвести, процитировать Значимого Другого - как и в случае литературной или научной цитации это обличает стремление найти дополнительную поддержку словам, добавочный аргумент в пользу собственной точки зрения.
Исследование структуры создаваемого клиентом текста, этого "автономного единства внутренних зависимостей" позволяет терапевту увидеть и понять такие стороны личностных проблем, которые мало доступны обычным приемам сбора информации - эмпатическому слушанию, сортировке неконгруэнтностей и т.п. Клиентка (Марина Л) пришла на очередной сеанс, как всегда, недовольной и унылой, и с ходу начала жаловаться на неудачно проведенный отпуск, состоявший, по ее словам, из цепи неприятностей различного масштаба. Лицо и мимика, тембр голоса были полностью конгруэнтны содержанию рассказа:
К: Поехала я отдыхать в Судак, в военный санаторий. Путевка "горящая", билет пришлось покупать за два дня до отъезда - естественно, купейный в Крым не достать, измучилась в дороге. Поезд грязный, тащится медленно. Приехала в Симферополь, а там дождь, ливень ужасный. И все время почти шли дожди - ни позагорать, ни погулять в свое удовольствие. Можете себе представить, что такое на курорте постоянно плохая погода. Прямо разверзлись хляби небесные.
Т: Но ведь в этом никто не виноват.
К: Да, но пришлось буквально сутками сидеть в корпусе. Соседка - женщина лет пятидесяти, какие у меня с ней общие интересы? Поговорить не о чем. Правда, были и другие, более приятные соседи. Но вообще отдыха как такового не получилось. Сплошная скука и дожди.
Т: И никаких развлечений?
К: Ну как же. Одно, по крайней мере, было - у меня из комнаты украли сумочку. Правда, там ничего особенно ценного и не было - очки темные, мелочи всякие... Я даже догадывалась, кто это сделал - была там ужасная женщина, почти бомж - опустившаяся, оборванная какая-то. И все время рыскает по корпусу, все ей интересно. Но ведь кому об этом скажешь?
Т: Мне трудно представить, чтобы за две недели на юге не случилось ничего хорошего.
К: Ну, в самом конце я съездила в Новый Свет. Говорят, это одно из самых красивых мест в Крыму. Мне, во всяком случае, понравилось.
Т: Но в целом с отпуском Вам не повезло?
К: Ну да, наверное, так можно сказать. Но ведь сейчас и жизнь какая-то вся не такая, как следует. Денег особых нет, друзья... Люди уже не те, что раньше были. Возможности ведь зависят от многих вещей.
Т: А что зависит от Вас?
К: А, от меня ничего не зависит.
Т: То есть Вы ко всему в своей жизни как бы ни при чем?
К: Нет, конечно нет. Но реально я мало на что могу влиять. И, знаете, возникает такое ощущение, что я же еще и виновата.
Т: В чем?
К: Да во всем. Вплоть до плохой погоды во время испорченного отпуска.
Т: Ну, погоду действительно изменить трудно. А вот все остальное можно попробовать.
К: Не вижу смысла. От любых изменений я давно уже ничего хорошего не жду.
В цитируемом дискурсе бросается в глаза целый ряд особенностей. Прежде всего изолированность автора от излагаемых событий. Марина все время отстраняется, отчуждается от сказанного. Как и в своей жизни, в этом тексте, в его деталях и фабуле она "ни при чем". Нет описаний действий или событий, в рассказе (как и на курорте) ничего не происходит. Здесь нет ни повествования, ни описания. Идет дождь - из слов, трюизмов, общих мест. Клиентка явно ожидала событий, что-то должно было произойти - и ничего не случилось. Кроме мелкой кражи, о которой тоже рассказывать особенно не хочется.<
Конец текста очень прозрачен. Основная проблема Марины в том, что ее жизнь давно ее не устраивает, но она не хочет что-либо менять. Демонстративное признание собственной вины ни к чему не обязывает. Она не готова к изменениям, ничего хорошего от них не ждет. От нее ничего не зависит. Это экзистенциальный феномен, крик о помощи, спрятанный (не особенно глубоко) внутри текста. При отсутствии сложной структуры, изощренной семантики перед нами в чистом виде - текст как жизнь.
Существуют и более сложные техники. Одна из наиболее подробных и фундаментально разработанных процедур текстового анализа предложена Роланом Бартом. Понятие текста было основополагающим в его работах. Барт рассматривал текст как динамический, находящийся в постоянном движении и развитии феномен, принадлежащий дискурсу, выходящий далеко за пределы расхожего мнения. В силу своей множественности, смысловой неоднозначности текст всегда парадоксален. Бесконечное множество смыслов обусловлено тотальной символической природой текста, уловить и классифицировать их все невозможно. Цель аналитика состоит в другом:
Задача видится скорее в том, чтобы проникнуть в смысловой объем произведения, в процесс означивания. Текстовой анализ не стремится выяснить, чем детерминирован данный текст, взятый в целом как следствие определенной причины; цель состоит скорее в том, чтобы увидеть, как текст взрывается и рассеивается в межтекстовом пространстве... Мы будем прослеживать пути смыслообразования. Мы не ставим перед собой задачи найти единственный смысл, ни даже один из возможных смыслов текста. Наша цель - помыслить, вообразить, пережить множественность текста, открытость процесса означивания (1, с.425).
Именно такую задачу приходится решать психотерапевту каждый раз, когда он слушает своего клиента. Никто и никогда не обращается по поводу одной-единственной, локальной проблемы, ни один рассказ не является точным и однозначным, ни одно высказывание, даже самое простое, не имеет единственного смысла, точного значения. Наиболее часто встречающийся в психотерапевтическом дискурсе речевой оборот - "Вы понимаете?" Дело ведь не в том, что терапевт непонятлив, невнимателен - просто клиент снова и снова подчеркивает смысловое многообразие всего того, что обсуждается на сеансе.
Любой текст включает не только множество смыслов, но и множество способов передачи смысла, он сплетен из необозримого количества культурных кодов - символов, заимствований, реминисценций, ассоциаций, цитат, отсылающих ко всему необъятному полю жизни как культурного феномена. Иными словами, ни говорящий, ни слушающий, ни терапевт, ни клиент не отдают себе отчета в том, какие именно оттенки значений и смыслов вспыхивают на каждой отдельной грани рассыпанного, раздробленного (терминология Барта) текста.
Но это вовсе не отменяет необходимости понять и уловить смысл того, о чем идет речь. Развивая эту метафору дальше, можно сказать, что многочисленные цветные стеклышки рассказа клиента должны сложиться в целостный, завершенный узор в терапевтическом калейдоскопе. И предложенная в работе изящная процедура анализа текстовых кодов может с успехом применяться в психотерапии. Правда, некоторые терапевты, сочли ее (вслед за критиками Барта)"несколько изнурительной задачей", но, в конце концов, кто сказал, что психоанализ легче?
Итак, в любом тексте существует пять кодов, организующих (точнее, размечающих) его семиотическое пространство. Барт называет кодами ассоциативные поля, сверхтекстовую организацию значений, которые навязывают представления об определенной структуре. Коды - это определенные типы уже виденного (читанного, слышанного, деланного), своей семантикой отсылающие к образцам этого "уже". Акциональный или проэретический код образуют действия и их последовательности. В этом коде клиент описывает основные события своей жизни, поступки (собственные и других людей), вообще любые изменения, происходящие во времени и пространстве. Тематически элементы акционального кода группируются в эпизоды, которые можно назвать Встреча, Разговор, Ссора, Утрата и т.п. Например: "Он стал приходить все реже. Часто забывал о свиданиях, опаздывал. Потом позвонил и сказал, что уезжает. Я хотела его проводить, а он замялся и не захотел." АКЦ: Уход.
Семный код (сема-единица значения, плана содержания) образован многочисленными ассоциативными значениями слов и выражений - как индивидуальными, так и принадлежащими социальной группе (социолектными). В семном коде воплощены коннотации, множество означаемых, скрытых смыслов, которые могут подразумеваться клиентом в ходе своего рассказа. В предыдущем примере в семном коде может быть Несправедливость или Обида. Другой пример: "Когда я говорил о своей работе, о психологии, они (девушки) скучнели, утрачивали живость, не могли поддержать разговор. Я чувствовал, что слова мои падают в какой-то колодец - без отзвука, без дна." СЕМ: Пустота.
В символическом коде отражается система оппозиций, свойственная любому культурному пространству. В нем существует обширная область антитезы образования, включающего два противоположных члена (А/В), Появление одного из них заранее предполагает, что рано или поздно неминуемо появится второй: "Он был женат. Мы встречались два раза в неделю в течение десяти лет. А по субботам и воскресеньям я оставалась одна. С тех пор я не люблю ни суббот, ни воскресений." СИМВ: Он женат / Я одинока. В предыдущем примере в символическом коде антитеза: Я говорю / Они не могут (поддерживать разговор).
Антитетическое мировосприятие ("либо-либо", "если, то") очень часто является источником трудностей и жизненных проблем. Заранее ограничивая горизонты своих представлений, сводя их к простому взаимообусловливанию или взаимоисключению, человек оказывается в огороженном стеной Антитезы жизненном пространстве. По мнению Барта, Антитеза является самой устойчивой риторической фигурой, выработанной мышлением в ходе систематизаторской работы по называнию и упорядочению мира:
Испокон веков Антитеза призвана разъединять; она ищет опору в самой природе противоположностей - природе, которой свойственна непримиримость. Члены Антитезы отличаются друг от друга не просто наличием или отсутствием того или иного признака, их различие отнюдь не вытекает из диалектического процесса взаимодополнения (невесомость против полновесности); напротив, Антитеза - это проивоборство двух полновесных элементов, застывших друг перед другом в ритуальной позе, словно два тяжеловооруженных воина; Антитеза - это фигура, воплощающая некое неизбывное, извечное, от века повторяющееся противостояние; это образ непримиримой вражды.
Рассказывая о своей проблеме, клиент, как правило, говорит и чувствует антитетически, он не способен заглянуть по ту сторону стены, где, возможно, находится ее решение Психотерапевт, способный показать глубинный, символический смысл Антитезы, помогает "взобраться" на эту стену без двери, совместить несовместимое, и даже проникнуть сквозь нее. Последнее Барт называет трансгрессией. Это понятие, как я покажу дальше, успешно "работает" в терапевтической практике.
Четвертый код - герменевтический или энигматический - это код Загадки, определенным образом ее формулирующий, а затем помогающий разгадать. Эта загадка и есть проблема, с которой пришел клиент, он редко говорит о ней прямо, с достаточной полнотой. Указаниями для терапевта обычно служат коннотативные значения и смыслы - различные ассоциации, возникающие по ходу беседы. Иногда догадка возникает неожиданно быстро и бывает очень эффективной. Приведу пример, заимствованный из книги А.Ф. Бондаренко (5). Отвечая на вопрос о семейной жизни, клиент долго рассказывал, какая у него замечательная, чудесная жена.
Клиент: Она - изумительная женщина... Просто изумительная...
Психолог: В таком случае с нею, наверное, нелегко жить? (ГЕРМ) Клиент: Да, черт побери! Не то слово...
Наконец, пятый код - культурный или код референции - отражает некоторую сумму знаний, выработанных обществом - правил, мнений, установок, обычаев и т.п. В этом коде существуют разнообразные подразделения - он может быть хронологическим, социальным, научным, политическим, географическим. При отсутствии опоры на такого рода расхожие знания текст стал бы неудобочитаемым - было бы невозможно локализовать время и место действия, социальную принадлежность героев, понять природу связывающих их отношений. Пример: "Я не знаю, откуда у него (коллеги) взялось стремление мне "тыкать". Я всегда подчеркнуто обращаюсь к нему на "Вы". А он то и дело сбивается на неуместное панибратство". РЕФ: Нарушение норм коммуникации.
Культурный код часто образован скрытыми цитатами, отсылками к отдельным историческим периодам или областям знаний, искусства, литературным традициям. Теперь, правда, чаще всего встречаются отсылки к рекламным текстам, популярным шлягерам или телесериалам.
Таким образом, в психотерапевтической беседе, как и художественном (и любом другом) тексте существует "стереофоническое пространство, где пересекаются пять кодов, пять голосов - Голос Эмпирии (проэретизмы), Голос Личности (семы), Голос Знания (культурные коды), Голос Истины (герменевтизмы) и Голос Символа". Эти голоса, переплетаясь между собой, лишают происхождения само высказывание клиента. Однако терапевт, последовательно выделивший и проанализировавший отдельные "партии", быстро и эффективно разрешит проблему, разгадав Загадку в герменевтическом коде. Барт называл такой анализ замедленной съемкой процесса чтения, подчеркивая, что в нем важно уделять внимание тончайшим оттенкам значений, всем нюансам переплетения кодов.
Итак, предложенная Бартом процедура текстового анализа позволяет приподнять создаваемый на психотерапевтическом сеансе текст, прикрывающий, подобно завесе, сущность проблемы и множество окружающих ее, роящихся вокруг нее смыслов. Онтологизация текста, выступающего эпистемологической моделью реальности, позволяет изучить ее очень подробно. Да и сама техника методичного и тщательного "развинчивания" дискурса доставляет немало удовольствия. Опыт показывает, что многие клиенты (особенно гуманитарии, склонные к самоанализу и нередко страдающие от "самокопания"), с энтузиазмом продолжают это занятие самостоятельно. Действительно, текстовый анализ способен внести нечто новое в развитие человеческого самосознания - ведь фактически он исследует означивание как процесс возникновения смыслов, порожденный чувственной практикой. Будучи спроецирован на весь континуум культуры, он позволяет человеку ощутить себя одновременно ее частью и пользователем, объектом и субъектом. Как замечает в "Удовольствии от текста" сам Барт.
Удовольствие возникает за счет того, что человек воображает себя индивидом, создает последнюю, редчайшую фикцию - фикцию самотождественности. Такая фикция уже не является иллюзорным представлением о единстве собственной личности; напротив, она оказывается своего рода общественными подмостками, где развертывается зрелище нашей множественности; наше удовольствие индивидуально, но отнюдь не личностно (1, с.514).
Мне кажется, психотерапия только-только начинает осваивать структуралистскую парадигму. Слишком мало пока самих работ, да и тексты Кристевой и Фуко, Барта и Делеза посложней, чем стандартные американские руководства по достижению счастья и успехов. Но со временем психотерапевтический дискурс займет свое место в ряду речевых практик, составляющих точку приложения постмодернистских идей и, соответственно, структуралистское мировоззрение утвердит себя в качестве еще одного способа методологической рефлексии в психотерапии.
Литература
1. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. - М., 1994
2. Барт Р. Нулевая степень письма / в кн. "Семиотика", М., 1983
3. Барт P. S/Z. - М., 1994
4. Бенвенист Э. Общая лингвистика. - М., 1974
5. Бондаренко А.Ф. Психологическая помощь: теория и практика. - К., 1997.
6. Ильин И.П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. - М., 1996.
7. Структурализм: за и против / ред. Е.Я. Басин, М.Я. Поляков. - М., 1975.
8. Танатография Эроса / ред. С.Л. Фокин. - СПб., 1994.
9. Фуко М. Воля к истине. - М., 1996.