Молодежь и общество. Молодежь как группа социального общества

Молодежь и общество. Молодежь как группа социального общества.

& 1. Проблема самоидентификации молодежи

Каждое новое поколение, входя в общественную жизнь, наследует уже достигнутый уровень развития общества и сложившийся определенный образ жизни. Но оно не способно автоматически включаться в жизненные процессы социума без их предварительного освоения. Поэтому знание, умение, желание жить и действовать "как положено" в данном сообществе являются необходимой предпосылкой вхождения молодежи в жизнь социума.

Общество, заботясь о самосохранении и стремясь обеспечить бесконфликтность жизнедеятельности, старается наделить новое поколение навыками группового выживания, выработанными устоявшимися именно в данном сообществе. То есть, сформировать такой механизм социальной адаптации молодежи, который превращал бы новое поколение в органичную часть и подобие уже существующего социума. Или, иначе говоря, целью и назначением социализации является формирование индивида, подобного себе

, живущего и действующего как элемент именно этого сообщества, несущего его признаки и обладающего его опытом. Ответственного и обеспечивающего сохранение и выживание себя как члена этого общества и этого общества как своего второго, коллективного, Я во взаимоотношениях с другими группами.

Кроме того, как отмечали Э. Фромм, Э. Дюркгейм и другие, если удастся приспособить индивида к конкретным социальным условиям и сформировать индивидуальный характер в соответствии с основными чертами доминирующего здесь социального характера, то человек будет действовать с наибольшей продуктивностью, необходимой и выгодной обществу, т.е. будет сформирован "продуктивный характер".

А с другой стороны, передача в процессе социализации того опыта и знания, которые общественная группа накопила и сберегла в течение веков, не только уподобляет индивида группе, что составляет интерес последней, но и позволяет ему использовать этот капитал в собственных интересах. Поэтому в прагматической рамке социализация является и благом для индивида, поскольку, осваивая коллективный опыт выживания и результативной деятельности, индивид становится способен решать ряд проблем и может достигать поставленных целей, в том числе и собственных.

Для полноценного личностного развития индивида ему требуется организованное социальное пространство. Оно формируется и обеспечивается группой, или сообществом, в которое он вписан как его элемент. Личностное становление индивида и его успешная интеграция в общество сопровождается процессом его самоидентификации, формирования его социальной идентичности. Это субъективное чувство и объективно наблюдаемое качество личной самотождественности, ощущение единства и неразрывности со своим социальным окружением. Отождествляя себя с другим человеком, группой, образцом, осознавая себя частью сообществ людей, индивид разделяет их ценности, их представления о мире и месте человека в нем. Это помогает ему овладевать различными видами деятельности, осваивать социальные роли, принимать и преобразовывать социальные нормы и ценности.

Поэтому первая основная проблема молодежи и социализации, констатировал К. Манхейм, - это обнаружение собственного Я. Оно происходит где-то в 14-16 лет. Дальше начинается самоидентификация молодого человека со все большими и большими социальными группами по возрасту, роду занятий, интересам, национально-этническому признаку, гражданству, классу и проч. Человек, организовав свою деятельность в социальном пространстве и времени, исторически эволюционировал вместе с этим обществом.

В древнем обществе, не доросшем еще до значения индивидуальности, субъектом деятельности выступал род. Индивид не воспринимал себя отдельно от своего рода, но противопоставлял один род другому. При этом существенное значение имели признаки идентичности членов одной группы в отличие от членов другой. Без такой идентификации было невозможно оформление соответствующих отношений между группами.

Сначала cпецифичность человека

была отделена и противопоставлена животным и богам. Она операционализировалась в исторически выработанных нормах предметно-практической деятельности и коллективной жизни, обычаях, традициях, ценностных системах, в ритуалах, техниках, сакральных смыслах, выражающих и оформляющих взаимоотношения с жизнесохраняющими и покровительствующими силами. Эти ритуалы и обряды, наполненные смыслами, поднимавшими человека над утилитарностью и обыденностью биологического существования, выступали средствами самоидентификации человека. Они давали человеку чувство сопричастности и переживания единства с жизнью своего сообщества, самовосприятие себя в отличие от другого. Позднее специфические признаки и действия, в которых человек осмысливал себя как существо особого рода, дополнились социо-культурными характеристиками, отличавших один человеческий социум от другого. Они стали признаками, отличавшими "своих" от "чужих".

И сегодня в рамках и посредством социализационных процессов формируется принадлежность к референтной группе, происходит формирование "группового лица" и чувства причастности к группе. Это особенно явно наблюдается у представителей восточно-азиатских стран, где группизм и коллективизм имеют глубокие традиции и большую историю. В них принадлежность к группе формируется и воспроизводится всеми социальными отношениями, включая формальное и неформальное образование.

Но это касается и других обществ. Например, современные исследования, в частности, французских социологов, частично подтвержденные и в России, свидетельствуют, что одним из самых значимых факторов социальной стратификации общества в современных условиях становится уровень и качество образования. По нему формируется и свой специфически групповой образ жизни, накладывающий отпечаток на цели, ценности, структуру потребностей и потребления, формы производственной и досуговой деятельности, брачно-семейные отношения и т.п. (См.97)

Принадлежность к одной социально-профессиональной категории (СПК) обусловливает для ее членов наличие одного социального пространства и сходного образа жизни. В соответствии с этим, к одной СПК относят людей, не только имеющих общую профессиональную деятельность, но и поддерживающих личные контакты, имеющих схожие взгляды и поведение, а также идентифицирующих себя с данной социальной группой. Классификация населения по СПК содержит в себе элемент социальной иерархии, а факт принадлежности к профессии определяет место человека в системе социальных отношений.

Между тем, замечено, что если индивида пытаются вписать лишь в какую-то узкую группу, например, фирму, то где-то процесс самоидентификации дает результаты, а где-то - нет. Причем даже при положительном исходе, поле идентификации может оказаться узко-специфичным. У японцев, например, идентификация с небольшой группой может дать нормальный результат социализации, потому что их первоначальная социальность эволюционировала и закреплялась через группу ( и не только - о чем специальный разговор пойдет дальше). В других обществах, которые не обладали такими исключительными условиями гео-био-социо-ценоза, это возникает как проблема. Поэтому для Японии не было 1968-го года, а для Европы это был лишь первый звонок. Он одновременно показал, что возникают неконтролируемые предпосылки к возникновению нового явления, и соответственно, к тому, чтобы его критически осмыслить.

А пример жизни индейцев в резервациях показывает другую сторону. Современный индеец знает, где его горы и где его лачуга, и знает это не на уровне абстрактной страны. Однако им не дают оформиться в национальную общность, поэтому сознание у них племенное. "Я - могиканин" или "семинол", - это то, что они могут себе позволить, поскольку не могут сказать: " Мы - индейцы Соединенных Штатов". Когда их было много, и они представляли собой опасность для новых обитателей Нового света, их просто отстреливали. Тогда не говорили о правах человека. Теперь, когда они безопасны, их перестали уничтожать без разбора, и даже разрешили передавать свою культуру. А какую культуру и будет ли получен на выходе индивид, социализованный в рамках этой культуры, - это на сегодня уже вопрос.

Ведь для функционирования даже традиционного опыта, бытового, наработанного веками, необходимо, в первую очередь, определенное количество, спектр социальных взаимодействий, мощность сообщества. Скажем, чтобы пять племен на этой территории тысячу лет проживали и выстроили свои отношения, в том числе и экологические, поддерживающие экологическое равновесие для проживания определенного количества людей на этой территории. А по поводу этих исторических отношений и сложились бы свои нормы, традиции, обычаи.

Теперь же, когда реальных носителей этих отношений уже не стало, бесполезно рассказывать про былую жизнь и на этом якобы формировать или транслировать культуру. Это уже экзотика, а не социальная реальность. И поддержка трансляции культуры индейцев в резервациях, на что бросаются теперь силы и средства американского государства, - это не этнический альтруизм и не очищение совести нации от греха расизма. Нет, это есть не что иное, как реализация государством и обществом функции самосохранения, чтобы эта оставшаяся "пятая колонна" не могла предъявить социально-этнические претензии и не оказалась причиной угрозы обществу. Это система локального и постепенного регулирования социальных отношений с тем сообществом, которое там осталось.

Помимо реальных носителей и достаточной мощности социального пространства-времени исторически были выявлены другие необходимые факторы формирования социальной идентичности. Например, в Советском Союзе каждый знал врагов и друзей своей страны. На это работал мощный идеологический государственный аппарат. И это был способ внутренней интеграции и формирования национальной идентичности советского народа, этнически очень разнообразного. Когда "своего" от "чужого" отличали лишь по непростому политическому критерию.

Родовыми признаками социализованности тогда выступали, с одной стороны, - гражданственность и преданность Родине, а с другой стороны - ненависть к ее врагам и готовность отстаивать ее суверенитет с оружием в руках. И эта солидарность по поводу единства внутренних и внешних ценностей у всех граждан страны создавала основу для осознания себя элементом единства державы. Поскольку национальный или религиозный идентитет был не безопасен в условиях этнической и конфессиональной палитры населения Советского Союза, а также в условиях военно-политического противостояния с миром.

Если этого единства нет - то не понятно, с кем субъект или индивид себя идентифицирует. Еще в античности если общество его изгоняло, он уходил и умирал, изгнание из общества означало политическую смерть. Он переставал быть гражданином, а значит, переставал быть человеком, ведь раб - говорящее орудие. Теперь, когда развели эти смыслы, он мог уйти, но становился предателем, политическим изгоем, "чужим".

Сейчас традиционные социализующие механизмы уходят, уходит семья, остаются средства массовой информации, а каковы они - мы имеем "удовольствие" наблюдать. Кроме того, объективно имеется процесс стагнирующего общества. Современные производственные и социальные процессы практически не дают сложиться обществу иначе, чем на уровне малых групп, по 15-20 человек. Потому что сейчас плотность и динамика социальных механизмов настолько высоки, что даже если объединятся 40 человек, - эмпирическое понимание уже до этого дошло - то они становятся сильными, как прежде тысяча. На Западе уже нет промышленного пролетариата, его давно разогнали, потому что "Манифест Коммунистической партии" там уже прочитали. И не случайно у них по тысяче человек на одном предприятии уже давно не работают.

Но человек не довольствуется вписанием себя в малую социальную группой. Такое дробление возможно в детстве, когда, к примеру, ходят драться "стенка" на "стенку". В 14-15 лет придя в одно ПТУ, те же подростки уже вместе. А в 18 лет они уже служат в одной армии, и у них общий враг. То есть, сами ступени гражданственности, которые создаются механизмами социализации, объективно порождают проблему самоидентификации с какой-то группой, и последняя становится все больше. А когда молодой человек попадает в армию - неважно по всеобщей воинской повинности или по контракту, - у него уже все равно объективно складывается позиция "Я - это моя страна, и я с оружием ее защищаю".

И вдруг он попадает в переделку под названием "афганский синдром", "вьетнамский синдром", "алжирский синдром". С кем ему себя идентифицировать? С тем обществом, которое толкнуло его воевать неизвестно где и за что? Тогда у него возникает вопрос не к частному оппоненту, а к системе: что это за система, которая порождает такие войны и использует меня, как пушечное мясо?

Можно ли управлять процессом социализации в авторитарных и демократических обществах? Парадоксально, но факт - в авторитарных обществах гораздо быстрее и эффективнее происходит формирование этого стержня, на которые нанизываются другие требуемые обществом характеристики. Здесь можно вспомнить Гегеля с его утверждением, что истинное государство, то есть, разумная общественная воля - это по идее человеческая свобода, то есть, воля, развившаяся и покинувшая пределы произвола. Но при неразвитой демократии все превращается в охлократию, потому что теряются критерии, человека начинают оценивать по его частным проявлениям. И авторитарные режимы как раз олицетворяют единую волю, гораздо быстрее и эффективнее подводя всех под "единый знаменатель", т.е. осуществляя тотальную социальную адаптацию. Это тем более возможно, поскольку при этом на одном направлении сосредоточиваются мощные ресурсы и системные средства, от идеологии до армии и тюрем.

Проблема национальной, или державной (в отличие от этнической) самоидентичности, а в связи с ней национального самосознания, национальной истории, национального менталитета - как интеллектуально-духовных форм и ресурсов объединения нации и обеспечения национальной безопасности, является прямой функцией и назначением государства. И надо сказать, оно в большинстве случаев так или иначе выполняет этот свой долг, этому есть множество исторических подтверждений.

Сегодня это находит свое отражение, например, в том факте, что образование в традиционных странах сейчас, как и всегда раньше, достаточно четко ориентировано закрыто-национальным образом. Это означает не закрытость от мировых достижений, а переориентацию мировых достижений в соответствии с собственными национальными целями и ценностями, что сейчас хорошо иллюстрируют Япония и Китай (См.подробнее: гл.4,& 2). К этому же вновь вернулись США и Германия. Причем знаменитые "общечеловеческие ценности", которыми так любят сопровождать свои политические и образовательные акции американцы, призывая всех к смене ценностных ориентиров, пока в самих США не стали нормой социализации. "Американец - для себя и для других - прежде всего американец. Только после того, как американец продемонстрирует свой патриотизм, он обязательно упомянет о своем национальном происхождении. Бинациональность - главная отличительная черта и основной "связующий раствор" американской нации." (35, с.5-6.)

Но тем самым они лишь еще раз подтверждают понимание того, что всякая нормальная форма социализации как минимум должно работать на воспроизводство себе подобных. И не случайно в социологических теориях все более заметное место занимает такая характеристика общества, как идентитет. Это "национальное лицо", та общность, к которой себя индивид причисляет и с которой себя идентифицирует.

Какое значение имеет та или иная идентичность индивида или сообщества, поколения и т.п.? А то, что если идентификация произведена адекватно, субъект выбирает себе адекватные цели и средства их достижения, тогда его социальная и историческая деятельность имеет шансы на успех. Если идентификация оказалась неадекватной, возможны разные исходы, от безуспешности деятельности и напрасной траты ресурса до уничтожения незадачливого субъекта. Проиллюстрируем это примером.

Одной из фундаментальных и самых распространенных идей современности является идея борьбы за выживание - индивидуума, всех социальных групп и общества, в том числе и государства. Но выживание тесно связано с превентивными действиями, назначением которых является гарантия условий выживания. Поэтому не менее значимой и фундаментальной посылкой - принципом, ориентированным на перспективу, является другая идея - идея безопасности, во всем масштабе и многообразии содержания этого понятия.

Сегодня безопасность для молодежи определенного государства - это прежде всего реальное положение и объективная информация о положении данного государства в мировом сообществе, а соответственно - та геополитическая ниша, на которую может объективно рассчитывать молодежь страны, согласно положению и мощи родного государства в расстановке мировых сил.

Поэтому правильная оценка реального положения того или иного современного сообщества на геополитической карте мира, а также состояние общественного сознания, в том числе и молодежного, - не последний фактор стабильного развития общества. А содержание информации, посредством которой оно насыщается и формируется, имеет социально-управляющую (или манипулятивную) составляющую и рассматривается как мощный социальный ресурс. Именно за это современные средства массовой информации в нашем веке получили статус "четвертой власти",

Проанализируем под этим углом зрения некоторые реалии современной жизни. Например, информацию об уровне жизни в той или иной стране, представленную через уровень дохода на душу населения. Это один из важнейших показателей, который, помимо демонстрации объективного уровня благополучия страны, имеет идеологическое значение, обеспечивающее стране и жизни в ней оценку и соответствующую степень привлекательности. Объективная - по западным источникам, а не идеологически-препарированная - картина показывает сегодня, к примеру, что США - наша "вечно-розовая мечта", оказывается, далеко не единственный ориентир на горизонте "красивой жизни", как пытаются сегодня преподнести средства массовой информации и к чему давно уже приучили наше обыденное сознание. Недомыслие это или дезинформация, с идеологической точки зрения, имеет отнюдь не безобидные следствия. И кому выгодна сейчас полуправда - вопрос риторический.

Ведь если раскрутить мировые цифры по уровню дохода на душу населения, то получается: первая десятка (в долларах США) - Швейцария - 36230, Люксембург - 35260, Япония - 28200, Швеция - 26780, Дания - 25930, Норвегия - 25800, Исландия - 23670, США - 23120, Германия - 23030, Финляндия - 22980.(Данные за 1992г. См.12) То есть, бесстрастная статистика свидетельствует, что помимо США - этого широко разрекламированного способа организации общества и государства, существует добрый десяток моделей, не уступающих ему с позиций индивидуального стандарта образа жизни. А значит, можно задуматься над тем, надо ли стремиться жить, как в США? А, может, лучше по-другому, допустим, как в Швейцарии или Дании?

Сухие цифры, но когда возникает масса проблем по поводу того, как объяснить молодым, желающим жить красиво, - почему в этих странах люди живут так хорошо и спокойно, возникает потребность в объективной информации. И оказывается, что еще не все кошки серы. Кто-то хочет создать миф или иллюзию о том, что, во-первых, лучше всех живут в Америке - на противоположном полюсе совсем недавно биполярного мира, до которого нам никогда не дотянуться, поскольку это противоположный полюс. А во-вторых, хорошо живут только там, где якобы рынок господствует и регулирует экономику, и России тоже надо скорее туда же.

А для России, между тем, с принятием этой цели, компанией становятся не США и не Япония, а как раз страны, которые переходят к рынку давно и упорно, - Турция, Алжир, где-то Чили, Бразилия. И что дает нам сравнение, когда мы встаем на одну доску со всеми вышеназванными странами, в группу которых безальтернативно стремятся направить Россию, отученную за советское время от выбора? А то, что идентифицировав себя по тому или иному критерию с определенной группой стран, субъект автоматически начинает примеривать на себя и цели, о ценности, и оценки. Отсюда - и субъектно-историческая позиция. Понятно, что в этой компании сегодня она малооптимистична.

Осознание своей незавидной участи может привести субъекта к двум прямо противоположным способам реакции: 1 - полная апатия: "все равно никогда не догоним" (что происходит и сейчас, но по другим причинам); 2 - национально-патриотический подъем: "что мы, хуже других?" - который возможен только в случае наличия развитого национального самосознания у всех социальных групп, особенно у молодежи.

Однако если бы послереволюционная Россия, сравнив свое незавидное экономическое положение с другими странами, приняла этот критерий идентификации, она навсегда осталась бы на задворках мира. Но она подняла себя из руин и небытия идеей своей исторической исключительности, своей миссии первооткрывателя нового мирового порядка, построенного на справедливости. Идея была чрезвычайно мобилизующей. Не обращая внимания на скудость частной жизни, поднималась нация, завоевывая ведущие мировые позиции. В противостоянии со всеми, не похожая на других, доказывая всем свою исключительность.

Вопрос о национальном самосознании именно молодежи - это вопрос формирования социальной идентичности молодежи и как раз оборотная сторона вопроса о выживаемости данного социума. Отсутствие механизма формирования национального самосознания молодежи есть самоубийство данного социума, независимо от того, осознает он это или нет.

Национальное самосознание формируется через самоидентификацию живущих и новых поколений как определенного народа, через осознание единства и отождествления себя с жизнью и историей своего народа. При этом история дает представление об устойчивости и значимых свойствах данного социума. Но уместно спросить, есть ли сейчас у населения России (именно населения, а не русского или российского народа), то самое поле исторической самоидентификации, на котором только и может произрасти национальное самосознание индивида и общества определенного типа? Оказывается, определить его весьма не просто. Более того, сейчас для кого-то это оказалось даже умышленно скрываемой информацией, будучи козырной картой в большой политической игре. И здесь, с политической платформы, важно не упустить этот фокус - фактически разыгрываемую давнюю карту соперничества СССР и США, что и закладывается в противодействие России и мира.

А между тем, строго говоря, социокультурная модель США для России по ряду причин - как раз не лучший образец. В первую очередь, ввиду того, что традиционно-историческое пространство США существенно отличается от российского. Не по фрагментам, а по принципу. И разницу в исторических полях национальной идентификации России и США мы специально рассмотрим позднее.

В настоящее время проблемы поиска так называемых полей самоидентификации российской молодежи занимают немало места в разработках социологов, психологов, педагогов. И здесь немало проблем. Ведь на Западе человек социализуется, обретая свое абсолютное Я, а на Востоке - относительное: Я по отношению к отцу, Я по отношению к матери, Я по отношению к ровесникам, к старшим, к младшим. Вопрос "Кто ты, что ты как Я?" он не поймет. Ему для понимания надо уточнить, по отношению к кому он кто?

Это там существует и в символической форме. В двух восточных религиях - синтоизме и буддизме - нет персонифицированного бога. То есть, по большому счету они атеисты, причем здоровые атеисты. И это - очень мощная, конкурирующая с западной, социализаторская парадигма. Даже более мощная, чем протестантская с ее учением о необходимости своими заслугами завоевывать божье воздаяние по делам своим. А у них - никто не воздаст, сколько наработал - столько сам себе и воздал. Умрешь - предки и потомки тебе воздадут.

Для России же извечный спорный вопрос - Восток мы или Запад. Рафинированная позиция, конечно, невозможна. Но в этих противопоставлениях и можно пытаться получить для себя ответ, а что же мы такое есть? Искать и наработками показывать, что нам не грозит быть ни Западом, ни Востоком? Но тогда кто мы вообще такие и какие мы? Надо специально искать на это ответы, исследовать и объяснять. Объяснить для себя, ведь жить-то нам предстоит в этой стране. Понять, что когда есть проекция в прошлое, настоящее и будущее, и экспертиза показывает, условно говоря, что половина населения ориентирована на образцы прошлой деятельности, 20% - на образцы настоящей деятельности, а 30 % - на образцы будущей, то исходя из некоей нормы, можно будет сказать, что в этом обществе очень трудно или пока невозможно осуществить определенные образцы деятельности. Потому что традиционный уклад не позволяет это сделать.

Например, при модернизации африканских стран, чтобы поднять наукоемкость, технологичность и производительность труда, сделали ставку на образование молодежи. А эффекта не получилось. Как выяснилось позднее, потому, что образованная молодежь там не может модернизировать прежний уклад, ни экономический, ни социальный. Поскольку глубоко внедренный в жизнь и воспитание принцип старшинства не позволяет ей ни учить старших, ни противиться их воле. Поэтому позднее был нащупан более состоятельный подход - это образование взрослых.

Когда говорят об идентичности, имеют в виду, что она существует на макроуровне, микроуровне, социальном, психологическом, групповом, личностном и т.п., т.е. сколько субъектно организованных структур, столько и систем идентификации, со своими смыслами, оценками, устремлениями, поведением. И если не иметь обо всех информации, или точнее - не вскрыть принципа формирования полей идентификации, не научиться их предусматривать, понимать, объяснять и управлять ими, то социальная ситуация постоянно будет подносить всякие сюрпризы. Например, почему, когда человек идентифицирует себя, скажем, с Россией, он с гордостью говорит, что мы фашизм разбили и страну отстояли? А при этом на бытовом уровне он, забыв про национальную гордость, соседа-ветерана этой войны, из той самой когорты, которая и фашизм разбила, и страну отстояла, нисколько не уважает, а даже наоборот? Почему молодое поколение позволяет себе надругательство над могилами и памятниками погибших в войне, смеяться над стариками-демонстрантами под коммунистическими и патриотическими лозунгами?

Объяснение, как нам кажется, довольно прозрачное. Потому что все западные концепции социализации, которые усиленно пробивают дорогу у нас сквозь руины прежней идеологической доктрины, имеют своим мировоззренческим основанием эгоцентрическую парадигму. А в ней - делаю, что хочу. Но при этом надо учитывать, что там к этому есть и весомая добавка, не всегда доведенная до наших отечественных поклонников западных моделей жизнеустройства: да, ты можешь хотеть и делать что хочешь. Но только в очень жестко заданном государством и законом коридоре. И государство, и население при этом прекрасно знает, что стену этого коридора ты не прошибешь ни лбом, ни бронетранспортером. Можешь ухо проколоть, можешь наколками украситься, фиолетовый хохолок на голове взбить - здесь ты абсолютно свободен, государственная стена от этого не рухнет. Но знай место, что, где и в какой мере дозволено.

Говоря о процессах самоидентификации нашей, российской молодежи, в интересующем нас отношении сразу отметим, что в общественном и индивидуальном сознании российских людей, в том числе и молодежи, сейчас идут совершенно разноплановые процессы. Это многообразие неизбежно складывается под воздействием событий, происходящих в экономике, культуре и политике России, а также вследствие порой тенденциозного освещения исторического прошлого в средствах массовой информации. Поэтому представляется плодотворным сначала зафиксировать хотя бы некоторые из выявленных констант.

Наши социологического исследования показывают (Оренбургская область, 1997 г.( См.62), что первой и важнейшей для молодежи России формой самоидентичности сегодня является этническая идентичность, и в этом нет ничего неожиданного. Отметим здесь один существенный момент: известно, что этническая самоидентификация - это сложный процесс, который проходит особенно болезненно в странах с традиционно-многонациональным населением и слаборазвитым гражданским обществом. Нынешняя Россия попадает в разряд таковых стран. А потому вряд ли будет большим риском предположение, что споры о "графе пятой" в новом паспорте России растянутся еще на многие десятилетия. При этом в очередной раз подчеркивая определенную ослабленность гражданского идентитета российского народа (о котором точнее приходится говорить как о "народах России".)

Далее. Посвятив проблеме самоидентификации молодежи целый блок вопросов, мы начали с самого, казалось бы, простого вопроса: можно ли сегодня российскому гражданину гордиться своей страной и тем, что он гражданин России? Удалось выявить важный нюанс: при квалифицированном ответе "очень горжусь страной" мы получили - 12,76%, а "очень горжусь тем, что я - гражданин России" - 19,95%. Это расхождение в 7% оказалось очень важным и требующим специальной интерпретации.

Однако лидером в ответе на этот же вопрос оказался ответ: 38,27% опрошенных очень гордятся в первую очередь своей семьей, подтвердив еще раз вывод о примате первичной социализации. Но при всем этом получилась любопытная и интересно ранжированная картина: в Оренбуржье вдвое больше молодых людей более гордятся своей семьей, чем тем, что они граждане России; а тех, чьим предметом гордости является страна, почти втрое меньше, чем гордящихся прежде всего своей семьей. Это обстоятельство заслуживает более пристального внимания.

Но сначала вернемся к упомянутым уже 7%. Нам представляется, что подобное расхождение в индивидуальном и общественном сознании возникает тогда, когда реальная действительность родной страны дает мало фактов для того, чтобы ею можно было и хотелось бы гордиться. И включается личная мотивационная гордость: в, конце концов, я все-таки гражданин России! Но не только сегодняшней, а "вообще" (то есть, во всей ее исторической полноте). Вот почему можно сказать, что здесь есть проблема исторической идентичности и самоидентификации молодежи. Полное совпадение цифр свидетельствовало бы о том, что в настоящее время в России с обществом, государством и личностью все обстоит благополучно, и во взаимоотношениях человека и государства нет острых проблем. Однако наша молодежь так не считает.

Доминирование семьи как ценности, которой гордятся больше, чем страной, лишний раз свидетельствует о кризисе нашего социума, когда выживание как образ жизни отодвигает на второй и даже третий план гордость за страну. Ну, если нечем в сегодняшнем дне гордиться, нет у нее достижений, что остается делать? Вопрос риторический: горжусь достижениями в выживании собственной семьи. Можно сказать, идет "приватизация общественной жизни", усиление значения и ценности частных средств выживания, частной жизни в целом.

Само по себе это пока не хорошо и не плохо. Пока мы не произведем исторической реконструкции и интерпретации недавнего прошлого нашей страны, т.е. того реального жизненного социального опыта, который смогла и в принципе может впитать и оценить молодежь в сознательном возрасте. В любом случае, новые социально-исторические реалии последнего десятилетия еще до конца у нас не отрефлексированы, чтобы можно было более или менее однозначно оценивать обнаруживаемые в современном массовом сознании сдвиги в сторону "общечеловеческих" - в нынешней терминологии, а фактически - приватных ценностей.

Процесс "приватизации" общечеловеческих ценностей может дойти до такого уровня, когда по форме и образу выживания единственной ценностью для индивида останется его собственная драгоценная шкура, которую надо будет спасать любыми средствами и способами. Тревожные симптомы такой тенденции мы уже имеем. На прямо поставленный вопрос "Хотели бы Вы родиться и жить не в России, а в другой стране?" мы получили столь же прямой ответ: 30% опрошенных ответили утвердительно, более 18% затруднились ответить. Понятно, что это только абстрактная возможность, только желание, романтическая мечта, если хотите. Но, тем не менее, факт впечатляющий: каждый третий молодой оренбуржец (= россиянин) хотел бы иметь иную родину, чем Россия!

Если ныне идущие процессы приводят среди молодежи к такому "голосованию" и если эта тенденция продолжится (а представьте на миг, еще и реализуется?), то, пожалуй, в очень скором времени придется задаваться уже действительно историческим вопросом: а сможет ли существовать Россия как исторический субъект, как страна и как определенный социум, если она массово воспроизводит лиц ( другое слово трудно подобрать), не желающих связывать с ней свою судьбу?

И здесь мы возвратимся к тем семи процентам, которые теперь должны быть рассмотрены и через выявленную тенденцию приватизации форм и ценностей жизни, и одновременно как ресурс противостояния "исходу" молодежи из России. На наш взгляд, за этой цифрой стоит последнее, что осталось ценного в сознании молодежи у России как таковой, у России "вообще", не только сегодняшней, но как у некой исторической данности, т.е. у понятия России, включающего ее историю.

На чем, каких исторических чертах строится такой образ России в сознание молодежи? Более 49% опрошенных - как граждане России гордятся победой в Великой Отечественной войне, 39,44% - ее природными богатствами, 35,76% - историей страны. Две первые цифры сопоставимы и, на наш взгляд, как раз подтверждают мысль, к которой мы еще специально вернемся, о значении истории страны как ресурса формирования гражданственности, а следовательно, и средства выживания страны и ее граждан. У нас есть эта Победа и ее никому у нас не отнять - это пока как бы неоспоримо. Хотя и здесь сегодня все четче просматривается тенденция к ревизии некоторых важнейших событий Отечественной войны - достаточно посмотреть в некоторые новые учебники по истории России. Но это предмет особого разговора. Пока же это наша Великая победа
.

Дальнейшее развитие страны схвачено в двух последних цифрах - это как бы возможные траектории движения. В зависимости от того, на что молодежь после гордости Победой сделает упор, и пойдет дальше Россия. Либо будем - и это один логически возможный по этой картине путь - наращивать новые исторические победы в культурно-историческом пространстве современной цивилизации, которыми можно будет гордиться и нашим потомкам. Либо - это логическая (но только ли логическая?) альтернатива - тихо-мирно проедим наши богатства и ресурсы, и уж тогда никакая история нам не поможет.

Так что в определенном смысле общественное сознание молодежи высветило исторический поворот-развилку, борьбу двух тенденций в сегодняшней России. Либо качать нефть и газ, не думая о будущем, даже ближайшем, либо пытаться напрягаться и создавать нечто великое, подобное полету Гагарина. Кстати, последний по своему значению в сознании молодежи Оренбуржья уступает лишь победе в Великой Отечественной войне и сопоставим, с точностью до сотых процента (25,97%), со значением Октября 1917 года.

Последние же цифры и питают нашу субъективную уверенность в том, что молодежь России все-таки еще не потеряла истинных измерений масштаба событий, происходящих в России на протяжении всего ХХ века. Хотя она и не была их прямой участницей, но по-видимому, считает себя правопреемницей, наследницей, а следовательно, продолжательницей великих свершений России в ее исторической нелегкой судьбе.

Но если величие и значимость Победы в войне сегодня пока еще не умалена сколько-нибудь заметно (хотя попытки были, но потенциал их невелик), то вот значение Октябрьской революции с каких только сторон и позиций не было поставлено под сомнение! В нашем исследовании в блоке вопросов, касающихся революции, каждая позиция как бы тестировалась дважды. Октябрь и его значение косвенно оценивались через оценки исторической роли В.И.Ленина и других заметных политических деятелей ХХ века. Своими оценками молодежь подтвердила наличие вышеуказанных тенденций, проявив, с одной стороны, стремление укорениться в истории, а с другой, - желание перевернуть ее мрачные страницы и открыть для себя новые пространства для самореализации.

Так, личность В.И.Ленина и его роль в истории как положительную оценили 46,81% респондентов. Порядок этой цифры находится в одном ряду с оценками следующих персон, буквально чуть-чуть уступая им по абсолютному значению: положительную роль А.Д.Сахарова отметили 52,20%, незначительную роль Л.И.Брежнева - 48,52%, отрицательную роль И.В.Сталина - 47,35%.

Эти цифры, пожалуй, не нуждаются в развернутом комментарии, но все-таки предложим их краткую интерпретацию. Во-первых, очень четко в историческом сознании молодежи разведены роль Ленина и Сталина. Это свидетельствует о том, что массированные атаки средств массовой информации на историю Октября как некую единую черную страницу в жизни России оказались неудачными. Скорее, даже наоборот, заставили большую часть молодежи самой определиться в вопросе, кто и за что отвечает в истории, в том числе и в истории российской. Это уже немало.

Во-вторых, самый высокий (в какой-то мере даже неожиданный для нас) рейтинг А.Д.Сахарова как положительного героя российской истории свидетельствует о том, что хотим мы этого или нет, но мы должны признать как факт, что молодежь четко уловила историческую проблему - противостояния личности и системы. А потому А.Д.Сахаров оказался рядом с В.И.Лениным, и в этом смысле они оба являются исторически значимыми образцами ответственного поведения личности в истории.

Хотелось бы знать о молодежи всей России (у нас нет таких данных) - насколько она понимает и принимает ( в том числе и на себя) ответственность за историческую судьбу своей страны. Меньшая мера для молодежи сегодня выглядит неприемлемой. Что, в частности, нашло отражение в нашем исследовании при оценке личности и роли Б.Н.Ельцина, которая оказалась наиболее равномерно-распределенной: 30,73% респондентов считают его роль положительной, 29,47% - незначительной и 22,73% - отрицательной.

Эти последние цифры показывают, что молодежь не раскололась на белых и красных. Она стремится, и оказывается небезуспешно, оценивать действующих политиков по их делам, но и с учетом их исторической перспективы. Так, в целом оценка деятельности Б.Н.Ельцина по десятибалльной шкале в среднем составила 3,2 балла. Эта не очень высокая оценка одновременно свидетельствует о том, что деятельность все-таки положительная, но ее потенциал и эффективность могли бы быть и выше.

Рассматривая вопрос об исторической самоидентификации молодежи, нельзя избежать как характеристики исторического времени, которое пережила страна в прошлом и в целом, так и перспектив, которые ждут ее в будущем.

В какое же время, по мнению молодежи, наша страна жила хорошо, и абсолютно, и относительно? Дабы не утяжелять текст цифрами, скажем, что больше всего хорошего, считают современные молодые россияне (ряд оценок по мере убывания), было во времена Л.И.Брежнева, революции, Н.С.Хрущева и после 1991года. На первый взгляд, странный расклад.

Но опять очень четко молодые люди сумели отделить персону и личность Л.И.Брежнева. Запрятав ее как посредственность на задворки российской истории, вместе с тем, они высоко оценили то, что имела страна и народ в этот относительно стабильный и продолжительный период. Это лишний раз подтверждает положение, что на уровне здравого смысла события недавней истории могут быть оценены достаточно адекватно, хотя в конечном счете большое видится на расстоянии.

Прогнозируя перспективы, 39,26% опрошенных считают, что ситуация в России изменится к лучшему, но не сильно. 15,27% респондентов видят Россию процветающей и великой страной, 6,38% - считают, что страну ждет прозябание и угасание. Какой из прогнозов сбудется - зависит не в последнюю очередь и от самой молодежи, которой уже сегодня приходится решать задачи будущего выживания России. И воспроизводя себе подобных в условиях, когда о детях и подумать-то страшно, причем не только из-за фантастических финансовых затрат, а учитывая социальную нестабильность и отсутствие объявленных и отслеживаемых перспектив; и создавая новые образцы исторически ответственного поведения.

Для многих молодых россиян народ пока еще не есть актуализованное будущее, так же пока для них важнее не родные могилы и памятники, и это естественно для молодежи. Но вот желание говорить на языке своего народа, петь и любить его песни может уже сегодня стать ресурсом национально-государственного расцвета России, о котором пока лишь мечтает часть ее молодежи. Хочется надеяться, что подобные исследования и выводы позволят молодежи увидеть себя в зеркале социологии. А увидеть свой образ поколению иногда очень важно и нужно, ибо знание есть сила, пусть даже это знание о крайней форме болезни нашего социума, но оно - предпосылка его излечения.

За пределами данного параграфа осталась масса интересной информации о нашей молодежи, которая показывает что российская молодежь разная и интересная, имеющая свой взгляд на прошлое и будущее, а главное - на настоящее России. Время работает на молодых, и они займут конструктивную и ответственную позицию по отношению к судьбе своей страны.

& 2. Общество, традиции и социализация молодежи

Социализующее влияние традиции в ее актуально функционирующем и наиболее продуктивном сегодня варианте мы рассмотрим на примере современной Японии. Ее опыт вдвойне заслуживает внимания, с одной стороны, потому что страны Юго-Восточной Азии, несмотря на многократные попытки модернизаций по западному образцу, и на сегодня во многом по-прежнему верны традиционному укладу, отдельные элементы которого сохраняют и даже культивируют специально. Это долгое время вызывало на них огонь критики за "отсталость" и "архаичность", а также являлось основанием для устойчивого многолетнего скепсиса относительно состоятельности и перспектив их "осовременивания". А с другой стороны, как ни парадоксально, эти страны сегодня повсеместно вызывают активный интерес именно в связи с масштабом и глубиной происходящих там перемен, политика которых определяется ныне термином "модернизация", а также с успехами этой политики в обеспечении их социально-экономического развития.

В свое время кризис европоцентристской модели модернизации способствовал обращению к поиску нового потенциала развития общества не в разработке теоретических моделей новой экономики по западному образцу, а в общем контексте национальных культур. Культурологический подход отверг поиск единого шаблона модернизации для всего мира. И в частности, успехи модернизации ряда стран Восточной Азии придали ему новую убедительность.

Когда сегодня говорят о Японии, то, как правило, имеют в виду ту страну, которая заставила обратить на себя внимание необычными темпами своего социально-экономического, а затем - интеллектуально-технологического прогресса. Во II половине 60-х годов Японии удалось выйти на уровень индустриальных стран Запада. Ее ВНП составил 1/10 мирового объема и уступал лишь США. Несомненными были и успехи интеллектуального развития. (152, с.22)

Согласно ныне широко распространенному - с культурологических позиций - мнению, одним из главных факторов быстрой индустриализации Японии и других ее замечательных успехов было эффективное использование именно традиционных систем отношений в промышленности, торговле и других сферах социальной жизни. Не последнюю роль здесь отводят и образованию. Вместе с тем, нам представляется, что тесная взаимосвязь образования с традицией здесь имеет настолько значительный эффект, что является национальным отличием, явно заслуживающим своего места в числе факторов, породивших "японское чудо". При этом благодаря тесному сплетению с традициями, японская система образования, совпадая по организационной форме с характеристиками образования в других странах, по содержанию оказалась значительно шире. Гармонизируя отношения между формальным (институциональным) образованием ("школа") и отношениями в обществе (в том числе, "семья", "улица", а позднее "работа") синтез современных образовательных реалий и традиций порождает удивительную целостность, устойчивость и успешность процесса социализации.

Осмысливая процессы в современной Японии с позиций погружения в социокультурный контекст ее собственной и всемирной истории, мы выходим на две сложно переплетенные между собой реальности. Во-первых, феномен современной Японии был бы невозможен без тех своеобразных, удивительно отстроенных и устойчивых отношений и ценностных установок, связывающих людей, поколения, кланы и группы, которые и сегодня создают чрезвычайно плотную архитектонику японского социального пространства.

Это - та самая многовековая традиция общественного бытия (и совместного жития, со-бытия), которую десятилетиями пытались разрушить в модернизационном запале, видя в ней главное препятствие "прогрессу", пока, наконец, не поняли, что именно она и оказалась той основой, которая обеспечила этому прогрессу небывалые темпы и результаты. А заодно - и оттенок национальной уникальности, поставившей под вопрос возможность трансляции в другую социальную среду ставших такими привлекательными для всех успехов. И если еще совсем недавно на Западе можно было услышать призывы к "японизации" за счет отказа или ослабления влияния своих культурных ценностей, то в последнее время стало ясно, что японские методы достижения экономических успехов едва ли применимы в инокультурной среде,- отмечает профессор Мемфисского университета (США) К.Хаитани.

Во-вторых, феномен современной Японии был бы невозможен без трансляции этой традиции в последующие поколения, то есть без воспитания и образования, без социализации, в частности, без такой традиции, как длительное и специальное культивирование определенного типа образованности японца. Можно подчеркнуть, что социализация, и в том числе институционально высокоразвитая система японского образования, здесь теснейшим образом связана с традициями. Потому что вообще выделить любой фрагмент социальной жизни японского общества из пространства традиционных отношений между людьми практически невозможно, печать традиций лежит на всем.

Еще в первой половине ХIХ века (!) уровень грамотности в Японии был выше, чем в Великобритании или Франции. (См.152) В этой связи вызывает недоумение утверждение некоторых экспертов о том, что причиной "японского чуда" послужило образование этой страны, реформированное в 1945 году по образцу стран-лидеров промышленного Запада. Запад постоянно "учил Японию жить", вот только почему-то всегда оказывался в "побежденных учителях".

Много лет в трактовках "японского чуда" доминировали утверждения, что индустриально развитую Японию сделал американский промышленный капитал. Сегодня исследователи и аналитики вынуждены констатировать, что это не так, и гораздо в большей мере японскую модель и модель "четырех малых драконов" Восточной Азии сформировали собственные, национально-исторические факторы. Позднее признали, что "в 70-е годы экономическое чудо в Японии или на Тайване объясняли финансовой и технологической поддержкой США этих стран в послевоенное время. Это объяснение еще могло считаться удовлетворительным в 1965 или в 1975 г., но в 90-е годы оно выглядит абсурдным." (220, р.248).

К этому же разряду можно отнести и утверждение Э.С.Кульпина относительно того, что аграрная реформа и программа развития послевоенной Японии в целом были разработаны группой американских специалистов по заказу американского правительства, а затем на "американских штыках" воплощены в жизнь, увенчавшись "японским чудом": " Ради будущей Японии, - повторяет он, - пять лет работала большая группа американских специалистов".(138, с.17)

Однако нам представляется, что теория "варягов" уводит от понимания истинных корней и причин успешной эволюции японского общества. То, что было официальным лозунгом следования за США и Западом в послевоенных реформах побежденной Японии, где стимулирование социального развития мыслилось ценой отказа от

существовавших ценностей

и замены их новыми, "современными", на деле означало совсем другое.

Следуя логике "американизации" японской экономики сразу после войны, и уже в 60-е годы давшей удивившие мир результаты, многие специалисты прогнозировали "вестернизацию" всех отношений в стране, по мере ее дальнейшего развития. "Однако, - пишет японовед М.Н.Корнилов, - эти предположения пока не оправдываются. Японцы на уровне межличностных отношений не "американизировались". О сохранении традиции и даже более того, о "возвращении к традиции" свидетельствуют обследования японского национального характера, осуществленные в течение последних 15 лет."(71, с.51)

О существовании поверхностного слоя, за которым может скрываться не всегда декларируемая реальность, о приемлемости "двойного стандарта" поведения, о недосказанности и закрытости восточного характера написано много. Однако не всегда в своих оценках и интерпретациях мы придаем этому должное значение. Возможно, поэтому так часты ошибки в понимании сути происходящего и прогнозах будущего стран и обществ этого региона, так удивительны и неожиданны, так "чудесны" их успехи?

Сегодня уже для многих ясно, что "американизация" Японии, почти полвека служившая основанием для определенной трактовки ее социальных процессов и построения в конечном счете несостоятельных прогнозов и ожиданий - очередной миф, порожденный недостатком понимания специфики социокультурных процессов, их роли и механизмов обусловливания происходящих в этой стране изменений. Более адекватную иллюстрацию отношения японца к американцам дает в своей книге В.Цветов. Он описывает японского богатея Сигэру Кобаяси, купившего в США 37 небоскребов за 2 миллиарда долларов. "Война с американцами,- заявил он,- которую я не прекращал в душе и после 1945 года, наконец-то завершена успешно" (166, с.86). Вот где проявляется истинное лицо "американизации" Японии.

То же и в образовании. Согласно Основному закону по просвещению, принятому в 1945 году после поражения Японии в войне, предполагалось демилитаризировать и демократизировать японское общество. Считалось, что все нововведения будут направлены против "самурайской дикости", феодальной жестокости патриархальных отношений, словом, против национальных традиций Японии. Но обратимся к примеру, на который указывает художник Б. М. Неменский в книге "Мудрость красоты" (112., с.47-56), и который касается действующей сейчас в японской школе системы художественного воспитания. Она обязана своим введением тому же закону об образовании 1945 года, тоже вводилась под флагом демократизации общества и осовременивания образования. И также "неожиданно" начала давать большие результаты, сказавшиеся даже на конкурентоспособности японской промышленности.

Как оказалось, в 45-м году под флагом модернизации была введена в жизнь система, которая не только была подробно разработана и проверена еще до войны передовыми японскими художниками и педагогами на основе изучения опыта Европы и России начала века и первых послереволюционных лет, но и опробована, "обкатана" рядом педагогов-энтузиастов в своих школах. То есть, не американские, а японские специалисты обеспечили это очередное "чудо". Сегодня эта, несомненно, японская национальная система воспитания, опирающаяся на собственные вековые традиции художественного развития и уважения к красоте, использующая неоценимый потенциал искусства как средство формирования человека, дает результаты, которые потрясают даже самых технизированных экспертов.

Итак, основная мысль ясна: японские "чудеса" делаются не на берегах Гудзона или Рейна, их авторы - сами японцы. И если рассматривать феномен "японского чуда", то нужно смотреть в его содержание, не столько то, которое составило этот феномен, сколько то, которое его обусловило. В том числе было и в ее образовании нечто такое, что позволяло потом этому обществу плавно осуществлять свои реформы и встречать все вызовы мирового сообщества через гибкую адаптацию к новому всего своего общества, всех его членов.

И в этом отношении ситуация Японии для исследования долговременных проблем социализации является уникальной. В частности, там можно и нужно исследовать образование в чистом виде. Потому что образование в Японии - это не только и не столько то, что происходит в стенах школы. Образование там всегда давало не просто знания и умения, оно транслировало ценности и нормы, а не профессиональные навыки, которым обучали в иных сферах. То есть, оно делало то, чем именно должно заниматься образование. Поэтому когда для японцев появились новые профессиональные области, они освоили их очень легко и быстро. Их уровень образованности без проблем позволял им превращаться в сознательные винтики любой промышленной машины. А в комплексности форм многочисленных процессов трансляции культуры выстраивалась полная и комплексная социализация.

Основанием айсберга, над которым видимой частью выступают формальные акты тех или иных социальных институтов Японии, являются традиционные и очень характерные для этой страны социальные, межличностные и межгрупповые отношения, а также чрезвычайно эффективная - как это заметно по конечному результату - система их воспроизводства, т.е. воспитания. Трансформирующее влияние традиции сказывается на всех причастных процессах, поэтому при анализе истории и современности Японии особой аккуратности требуют не сразу обнаруживаемые метаморфозы западных ценностей или моделей при их вживлении в почву японских традиций. Так же внимательно стоит относиться к реальному содержанию как будто давно известных японских явлений.

Специфику японской социальности задает широко известный феномен, составляющий основу ее традиции, - группизм. О японской национальной психологии, в которой японец никогда себя не отделяет от общества, от своей "референтной группы", написано много. Во многих японоведческих исследованиях часто отмечается, что в японской культуре индивиду, личности придается значительно меньшее значение, чем человеческим отношениям. Известный японский философ Накамура Хадзимэ подчеркивает, что "у японцев в общем не сложилось четкой концепции человеческого индивидуума qua (в качестве - лат.) индивида как объективной единицы." (71, с.7) .

Однако, - отмечает К.Хаитани, - нет сомнений в том, что группизм - это главный источник японской конкурентоспособности на мировых рынках. Его основные составляющие - игнорирование индивидуальной свободы и подавление индивидуального творческого начала - признаются многими исследователями небольшой платой за впечатляющие экономические успехи.

Восточный менталитет с его группизмом никогда не делал ставку на личность и никогда ее не формировал. В этом раньше видели его ущербность, его слабость. Оценка эта была продиктована эталоном, каковым выступал западный, а точнее - американский - индивидуализм. Но примечательно, что и у " малых драконов" - Южной Кореи, Сингапура, Тайваня - ставка на личность тоже не делается. Вместе с тем, определенные веяния с Запада, обращающего внимание на личность как на носителя социальных инициатив и тем самым - дополнительный ресурс общественного развития, не обошли современный Восток полностью. Там тоже дошли до осознания необходимости и социального значения субъекта.

Но они его находят, делая ставку на формирование элит, что есть фактически не что иное, как групповой личностный субъект. Таким образом, они сумели совместить, с одной стороны, преимущества западной личностной субъективности, адаптировали ее к своим понятиям и ценностям, расширили, дополнили своей традицией - группизмом - и в итоге получили собственную модель субъекта, группового. Здесь и традиция сохранена, и мировая тенденция выражена. Вот, видимо, почему сейчас такое пристальное внимание исследователей вызывает к себе проблема элит. Так, например, незначительность роли элиты во властных структурах отмечается многими аналитиками как одно из негативных и принципиальных отличий континентального Китая.

Что в этом отношении касается Японии, так это то, - отмечает американский социолог Р.Белла, - что в японской традиции на вершине социальной пирамиды нет мощного "центра" власти, как, скажем, в Китае. В Японии поддержка политической системы была важной, но вторичной ценностью. Однако, именно потому, что даже самые добросовестные китайские чиновники всегда были парализованы своей преданностью идее поддержания старой системы, им никогда не удав

алось занять господствующие позиции в управлении обществом и осуществить целостную программу модернизации страны, как это сделали молодые самураи в Японии после революции Мэйцзи 1867-68гг. (См.72, с.7).

Итак, ввиду господства традиционного японского группизма, считается, что в японском обществе практически отсутствует личность. Однако, обратим внимание на такую специфическую традиционную деталь, характеризующую межличностные и групповые отношения японцев, как формирование 1-го, 2-го и 3-го кругов общения, для каждого из которых существует своя модель поведения и отношения.

Обычно состав лиц, входящих в 1-ю (ближайшие друзья, коллеги), 2-ю (актуальные и потенциальные знакомые) и 3-ю (чужие люди) категории, определяется индивидом до 20 лет, поскольку японец, как правило, именно к этому возрасту окончательно выбирает место своей работы и определяет, таким образом, круг непосредственных или потенциальных знакомых. На этом, в основном, завершается процесс обретения своего группового "лица", которым дорожит японец и которое не отделено от круга людей, в который он к этому времени вписался. Причем, японец не только не отделен от группы, не только не стремится обособиться, но и будет глубоко несчастным, если это произойдет. Только в ней он обретает уверенность и психологический комфорт.

Для среднего японца коллективное начало его бытия и существования вовсе не является мифом, оно для него - реальное бытие, что, кстати говоря, не мешает официально существующей идеологии декларировать господство этого начала и организовывать жизнь различных социальных групп, исходя из этой идеологии общности. Это можно наблюдать и в уникальной системе пожизненного найма, и в большом распространении семейных предприятий и т.д. И главное во всех этих формах для индивида - это уверенность в завтрашнем дне, именно в завтрашнем, а не в послезавтрашнем, который может и не наступить никогда. Этот феномен хорошо описан в литературе по японскому менеджменту.

Но ведь эти круги межличностного общения - внутренний, средний и внешний - это, по существу, и есть тотальное целое их личности

. И Н.Моисеев считает, что, скорее всего, в итоге человечество эволюционирует к коллективному планетарному интеллекту ( 97, с.10-11). Но когда еще человечество естественно реализует эту свою историческую перспективу ? А японцы не в перспективе, они исторически так развиваются и живут. И эта "коллективная личностность" позволяет им врасти в такой "коллективный интеллект" на 100 лет раньше других.

Для японцев общество, государство, семья, интересы - во всем этом как бы не существует атомизации, они все это имеют только благодаря своей референтной группе. И примечателен характер и масштаб распространения этой группы - видимо, островная психология все свела к единой национальной массе. Ведь нигде нет такого, как в Японии: все другие страны ввозят рабочую силу, привлекают иностранцев на грязную, черную работу, японцы же все полностью делают сами. У них практически нет национальных и дискриминируемых меньшинств (См.150, с.235-236). Они могут препятствовать иммиграции из Кореи или Китая, ставя своим национальным приоритетом собственную занятость. И если там и есть пресс безработицы, то система пожизненного найма и т.д. настолько опять воспроизводят эту структуру: "Я член этой группы", что только там, где они не могут охватить все, только в эти сферы попадают иностранцы.

Усиливает ситуацию и то, что попасть туда с другой языковой культурой значительно труднее. Японцы вообще традиционно плохо принимают чужих. Деление на чужих и своих у них срабатывает автоматически, что, кстати, создает определенные трудности и для японских бизнесменов. А также затрудняет создание японского рынка, ставя преграды проникновению на него чужого капитала или товарной массы, поскольку японцы просто не приемлют чужих, игнорируют их, предпочитая иметь дело со своими.

Но во всем этом мы наблюдаем приоритет формируемых традицией социокультурных отношений перед экономическими. Формы организации материального производства оказываются вторичными по отношению к жизненному укладу. Эта позиция утверждает: сначала есть определенный жизненный уклад и отношения людей - это основное, а уж потом можно смотреть, какое производство или что-то другое как мы будем делать. Здесь в явном виде просматривается не диктат экономики, а приоритет социокультурных связей. Ведь если действовать прямолинейно, как это было в СССР, то после 45-го года можно было бы понастроить в Японии заводы, чтобы догнать промышленно развитые страны, потом танкерами везти уголь, нефть и т.д. Опять в данном случае ситуация иная.

Попытки переписать сейчас историю в терминах модернизации на деле игнорируют один значимый фактор, а именно - учет того, что выступает у того или иного субъекта (нации) критерием оценки собственного успеха. Японцы умеют развести производственные успехи и смысл жизни, вечные ценности. Если это организовано как некоторая целостность, то это означает включенность в такие геобиоценозы, что создает внутреннюю комфортность личности, когда проблема самоидентификации у нее практически не встает. Она только сейчас стала появляться у японцев в связи с урбанизацией, появившейся текучестью привычных связей и т.п. Но они решают ее очень аккуратно.

Заложенная в основания трудовой жизни японцев конфуцианская этика, основанная на высоком чувстве долга и обязанности, позволяет преодолеть отчуждение, конфликты, создать атмосферу взаимной заинтересованности и гармонии даже в современных условиях промышленного производства. Сила ее состоит в том, что она сложилась не на основе индивидуализма, а на стремлении к гармонии межличностных отношений, в которых "мерой всех вещей" был не индивид, а именно отношения. И сегодня ее влияние не ослаблено бурными процессами современной Японии. В частности, проблема индивидуального определения своих кругов - это как бы луковица, но они, видимо, хорошо понимают, что если с луковицы снять все слои, от нее ничего не останется.

Обычному японцу, по-видимому, с детства очень хорошо внушают, как устроен мир и каково его место в нем. Причем это не обязательно выглядит в форме нотаций, наоборот, не вербальное, а статусно-ролевое транслирование этих норм является там преобладающей формой. Например, при общении людей разного возраста, старший по возрасту практически сразу присваивает себе форму общения в виде монолога, и младший это принимает и понимает, как само собой разумеющееся, просто внимая говорящему. Говорящий же, естественно, будет говорить о своем прожитом и нажитом опыте.

Думается, что именно с культом старшинства, скорее всего, связано у них превалирование смысла жизни над всеми частными и преходящими ценностями и интересами. Ведь жизнесмысловой компонент обычно становится значим уже в старшем возрасте. И возможно, что безусловный авторитет старшего - а он может вещать лишь то, до чего сам дошел в результате прожитой и отрефлексированной жизни, - позволяет ему, будучи патриархом, транслировать такие социальные нормы, к которым индивид сам подходит лишь к концу жизни.

Ведь великие дидакты прошлого утверждали, что педагогика (в западной традиции ) возникает тогда, когда обнаруживается проблема отношений между поколениями, когда старшие не знают, что делать с младшими, а младшие не хотят быть похожими на старших. Тогда надо придумать нечто такое, чтобы гармонизировать все конфликты и все были довольны. То есть, педагогика всегда решала проблему отцов и детей.

Тогда здесь нет поля деятельности для такой педагогики. Есть естественно-исторический процесс движения индивида в индивидуальных, коллективистских и прочих рамках, которому было обеспечено беспроблемное существование при условии принятия им правил игры, о которых он часто даже не подозревает, что в них включен. И он их принимает, ибо неприятие их для него равносильно самоубийству. Для этого надо подвергнуть тотальному отрицанию эти все ценности, символы, добраться до ситуации экзистенциального вакуума, до которого при определенном укладе индивиду самостоятельно добраться довольно сложно.

Таким образом, японская система воспитания, в отличие, скажем, от декларативной системы коммунистического воспитания в бывшем СССР, является целостной: с одной стороны, определенные ценности общения транслируются на бытовом уровне и не рефлексируются, а с другой стороны, существующая система образования учит тому же, только еще с добавлением рефлексивного отношения к провозглашаемым ценностям бытия индивида, общества, государства.

Сомнителен, или, по меньшей мере, не терпит прямолинейного понимания тезис о якобы широко развернутой модернизации и "вестернизации" Японии. Отметим еще одну деталь: Япония переживала и проживала события всех - и особенно последних десятилетий - как единый субъект. И хотя известно, что в этой стране довлеющее положение занимает общество, которое подминает под себя и личность, и государство, однако обратим внимание на то, что "символическая" монархия просуществовала здесь благополучно с ХII века до конца II мировой войны и сохраняется в "модернизированном" варианте и сегодня.( История японской монархии заслуживает специального исследования как объект, претерпевший целый ряд "модернизаций", но сохранивший при этом свой сакральный, "символический" характер.) Специфика японской реальности состояла и в том, что император уже (еще!) с ХII века стал символическим духовным главой государства. (150, с.222)

Поэтому, если смотреть с точки зрения модернизационных конструктов, то можно сказать, что японцы никогда не боялись опоздать ни к какой модернизации. Включение в эти "западные игры" - это опять только то, что оказывается на поверхности. А на деле оказывается, что они эволюционируют своим естественным путем. Видимо, по той простой причине, что им полностью удалось сохранить смысловые конструкты собственного бытия. И теперь трудно сказать, вопреки разным попыткам модернизации или благодаря им. Они сохранили его, начиная с символа - императора как определенного гаранта стабильности своего общества, т.к. фактически у них не было ситуации низвержения монарха, подобно, например, Англии.

Они продолжали существовать и существуют в едином смысловом поле, которое выстраивается от символа до техник. Они нумеруют свои реформы. Они знают, что сохраняют свою нацию, свою самоидентификацию в историческом процессе и видят, что можно прекрасно существовать, никуда не высовываясь и не торопясь. И вопрос о том, с чем, куда и как выходить, заявляться на что-то или нет в данный момент - это вопрос сознательного выбора. Например, сказали они, что вопрос отношений с Советским Союзом по проблеме северных территорий они решат, то они не спешат, как Китай 60-х годов, решить все проблемы за 10 или 15 лет. Решают в принципе.

Для них существование собственного цивилизационного тела - как бы вечно. История может идти прямо или зигзагами, но есть реалии, не зависящие от времени. Случай - уникальный: имея поголовно грамотное население, они умудряются сохранять такую верность символам и традициям. А может быть, именно благодаря тому. Кодекс самурайской чести, и т.п. - это же ментальные конструкции, которые создаются длительным образованием, которое является по сути своей светским служением символу. Как в монастырях у монахов служение богу , так у самураев - служение императору, вплоть до живота своего. В России, скажем, символ власти менялся - князья, бояре, цари. Романовы триста лет транслировали свой символ царской власти - но как? Для большинства населения только попы с амвона поминали за здравие - и все.

А здесь сотни лет императорской власти вписаны во все учебники, и не просто вписаны, а изучаемы. В самурайском менталитете, и это заложено в государственную школу, не разделишь: император - это помазанник божий, они - слуги императору и слуги богу. То есть, здесь создана и воспроизводится такая смысловая тотальность для элиты, что ей просто некуда отсюда выпасть, некуда деться.

Это связано и с символическим скреплением ценностей и сверхценностей, традиционным для Японии. А ведь в недавнем прошлом характерном и для России. Например, Н.И. Алпатов приводит описание случая, когда царь Николай с братом Михаилом Павловичем посещают кадетский корпус. Священник в речи произносит фразу, что "отечество вверило свой покой и свое благоденствие воле и попечению монарха самодержавного". Михаил Павлович с укором поправляет: "Бог вверил, а не отечество" (2, с.84) Таким образом, элиты очень четко отслеживают - в ритуалах и прочем - смысловой конструкт, откуда они пошли и что есть, откуда и в чем их предназначение, т.е. что для них есть сверхценность. Сказать "отечество вверило" - это сразу же подменить онтологию. Как это отечество, какое такое отечество?

Ситуации индивидуального отмежевания типа: " А, это проблема не моя, она - государства или соседа"- этого у японцев уже сто лет не было не только в устной, но и в письменной традиции. Если рассуждать в терминах социокультурных кодов, здесь надо говорить о двойной кодировке ( малая устная и большая письменная традиция). Что у японцев, видимо, защита ментальности, ментального ядра нации и ментального ядра личности состоит в том, что они уже сто лет назад имели хоть и минимально отрефлексированную, но сознательно выбранную позицию субъекта - самоидентификации себя с определенной общностью. И всеобщая грамотность, тотальное образование сыграли в этом, безусловно, свою роль. Конечно, и групповые отношения создавали настолько плотное социальное пространство, что новым поколениям ничего не оставалось, как воспринимать традицию.

Но более глубокий слой содержит в себе и тот факт, что подобно тому, как нет субъекта права, пока нет человека, способного прочитать правовые нормы, чтобы их реализовать, так и здесь - появляется совершенно иной субъект воспитания, когда человек умеет читать, писать и познавать окружающее.

При специальном анализе можно обнаружить, что наиболее характерными чертами японского социального пространства, часто играющими существенную роль в оценках этого общества как традиционного или патриархального, являются его специфически-национальный характер и тотальность. На деле обе эти характеристики неразделимы в естественно-историческом процессе генезиса как самого этого общества, так и традиций как способа выживания этого общества в весьма непростых условиях места его обитания. Но воспроизводимые в социализации, в том числе и в образовании, погруженном в эту же естественность и тотальность, они и сегодня порождают такой ансамбль и симбиоз условий и предпосылок, в которых, можно сказать, технологично воспроизводится традиция, становясь, конечно, уже не способом выживания, а способом жизни. А потому так эффективно воспитание и так живуча традиция.

Японский образ существования, островной по географии и основанный на рисосеянии как особом типе оседлости с его циклом по кругу, приводил к осмыслению целостности, которая и возникает-то именно в процессе постоянного воспроизводства одного и того же - все по кругу. Круг же и есть первый подход к целостности и тотальности. При этом круг - чаще всего, именно семейный круг - и есть базисная онтология, которая объективно сформировалась в Японии.

Однако, и "семейный круг" - это не совсем то, что рисует нам наше привычное воображение. Биологическая семья - как бы высоко ни ставилось ее значение, тем не менее, играет в жизни и формировании психологии японцев значительно меньшую роль, нежели, скажем, у китайцев. Это связано, в частности, с тем, что способ организации семейных отношений у них тоже включает не только кровно-родственное основание. Как отмечает американский антрополог Ф.Сю (71, с.26-27), за счет системы отношений "хонкэ-бункэ" (основная семья - боковая семья), японцы были меньше привязаны к семейно-родственным отношениям и располагали более подходящей основой для формирования более крупных групповых объединений, чем китайцы.

Образование боковой семьи (изначально братьев или сыновей) при основной семье может происходить не только по признаку кровного родства, но и по случаю взаимопомощи, симпатии и т.п. Однако, на образовавшуюся общность распространяются традиционные семейные отношения, которые при этом как бы осеняют родственной близостью уже по существу социальные связи. Более текучие способы формирования семейных кланов отличают японцев от китайцев, у которых сильны именно семейные, кровнородственные узы.

Японский вариант родственной близости являет собой как бы уже социальное расширение над кровными отношениями. Не меньшее (если не большее) значение здесь имеют также отношения, модель которых Ф.Сю называет "иэмото". Основная структура ее - взаимоотношения между мастером и учениками на основе взаимозависимости. У мастера - большая власть над учениками. Он представляет им все лучшее,что может дать, а ученики платят ему своей преданностью, наследуют его дело и мастерство. Эти отношения и характерная для них идеология существуют в Японии в любой сфере деятельности и сегодня.

В "иэмото" все отношения носят псевдо-родственный характер и выражаются на языке родственных отношений. С этой точки зрения, каждое "иэмото" - это гигантское родственное объединение, замкнутое и всеобъемлющее в своих межличностных связях. Поэтому, хотя многие японцы оторвались в прошлом от семьи своих родителей, их культура гарантировала им наличие постоянных кругов "тесных отношений" рядом с ними.

Замена кровно-родственных связей не менее тесными узами социально-группового родства может происходить и в других формах. Например, круг друзей или коллег по работе. Японцу для установления тесного социального контакта важен совместный производственный опыт. Характерная особенность межличностных отношений в Японии состоит в том, что они в основном формируются на основе совместного производственного опыта. Пока у человека есть близкие друзья, он чувствует себя и социально и эмоционально защищенным, и этот круг может заменить ему семейный.

Помимо отношений с коллегами по месту работы, очень важное значение в жизни японца имеют отношения с людьми, принадлежащими к одной "учебной клике" (гакубацу). Гакубацу означает, что у выпускников одного и того же учебного заведения есть общее чувство принадлежности к одной группе. Окончание одного учебного заведения значительно более функционально и эффективно для продвижения японца, чем его родственные или земляческие связи. Существование "гакубацу" гарантирует человеку возможность получения определенных выгод как на месте работы, так и за его пределами. Это лишний пример торжества социальных связей и отношений организации над биологической природой, натурализованными архетипами.

Видимо, найденный в Японии способ трансляции через социальные институты этих целостных онтологий и есть ключ к пониманию японского "чуда". Если, к примеру, в Китае было два групповых субъекта - государство и семья, то в Японии - фактически один, ибо даже семья растворялась в группе. И здесь возникает новый социальный организм, когда государство понимается как общественная группа, семья - как общественная группа и индивид - как часть общественной группы. Вот - и онтология японской тотальности.

Э.Эриксон при анализе процесса идентичности специально разводит роль понятий "цельность" и "тотальность", и, противопоставляя их друг другу и отдавая предпочтение цельности, тем не менее, указывает, что "в тотальности, исключающей выбор или изменение, даже если это предполагает потерю чаемой цельности, есть определенная психологическая потребность

. (Выделено мной - И.С.) Короче говоря, когда человек по причине случайных или эволюционных изменений теряет цельность, он реорганизует себя и окружающую реальность, прибегая к тому, что мы называем тотализмом... Это обычное психологическое явление".(184, с.90-91)

Островная специфика существования Японии тоже не может быть сброшена со счета. Гораздо проще, естественней - и деятельностно, и интеллигибельно - объять "Малую поднебесную" Японии, а значит, не надо и двигаться за ее границы: там ведь ничего нового и ценного нет. Надо ценить и обустраивать то, что есть, и что способен "переварить". Потому и Сахалин открывают русские, а не японцы. А способ естественной организации жизни японцев близок к идее биогеоценозов. Очень характерным в этом отношении является выступление Ясунари Кавабаты, начавшего в 1986 году свою Нобелевскую речь стихами дзэнского поэта ХIII века Догэна:

Цветы - весной,

Кукушка - летом.

И осенью - луна.

Холодный чистый снег

Зимой.

"Здесь простые образы, простые слова незамысловато, даже подчеркнуто просто поставлены рядом, но они-то и передают сокровенную суть японской души". И по возвращении на Родину Кавабата повторяет:"Может быть, небольшое стихотворение Догэна покажется европейцу примитивным, банальным, даже просто неуклюжим набором образов времен года, но меня оно поражает тонкостью, глубиной и теплотой чувств." (186, с.6) ."Легенда о Нарайяме" - пример тому же.

Точно так же, можно сказать, идея безотходных технологий практически длительное время была японской реальностью, диктуемой островной жизнью и психологией. Ведь если бы они разными способами "загаживали" свою территорию, как это имеет место в России, то японцы давно уже вымерли бы. Принцип Вернадского: ни один организм не может жить в среде, состоящей из отходов собственной жизнедеятельности. Этот способ существования и выживания целого и был в разных формах зафиксирован как ценность и даже сверхценность и оттранслирован существовавшими институтами социализации. "Если цветок привлечет европейца,- отмечает Т.Григорьева,- он сорвет его. А японец раздвинет кусты и полюбуется, но оставит на месте. Ему в голову не придет по своей прихоти лишить его жизни."(38, с.7)

Все эти естественно-географические, естественно-исторические и прочие условия очень рано задали те границы, внутри которых сформировалась целостность японской нации. Исторически Япония рано сформировалась как государство определенного типа, которое принялось решать общественные проблемы. В этом смысле про японское государство можно смело говорить, что оно слуга своего общества. За ним есть такое историческое право и опыт организации такой жизнедеятельности общества и индивидов. Там и император очень давно стал и реально, и номинально символом государственности, общественности и т.д.

С этой точки зрения Япония представляет собой чрезвычайно интересный феномен раннего формирования коллективного субъекта, а потому сегодня и высокой степени понимания собственной целостности и механизма ее сохранения. Когда возникают нации? Один из привычных ответов: когда формируется единый рынок, когда возникает капитализм...Но японцы как нация возникли до всякого капитализма. Когда запускаются разные цивилизационные рамки представления всех процессов, которые в принципе могут идти в человеческом обществе, то возникает вопрос, а что способствовало возникновению или становлению этой целостности?

Например, конфуцианство. Страны и регионы Восточной Азии придают сейчас ему большое значение. На Тайване конфуцианство стало составной частью государственных учебных программ, этому примеру в 1982 году последовал Сингапур. Бессменный руководитель Сингапура Ли Куан Ю был убежден, что долго доминировавшее в Сингапуре западное образование все более готовит "специализированных идиотов", а не ответственных граждан, и этому типу образования было противопоставлено моральное воспитание. Исследователи, в свою очередь, пытаются искать в конфуцианстве как общей идеологической основе новых индустриальных государств, причину их социально-экономических успехов.

Однако, если в Китае конфуцианство можно рассматривать как форму развития национального духа, то в Японии оно, лишенное национально-духовных корней, должно было быть переосмыслено, переработано, чтобы стать основой жизнеорганизации на новой почве и начать работать на что-то совсем иное. И здесь нельзя не отметить еще и такую деталь, что конфуцианство в Китае и в Японии - не одно и то же, отношение к нему в этих странах и обществах разное. Китай в конфуцианстве взял на себя, по существу, метафизику, высоко-абстрактное теоретизирование, Япония - жизненную мудрость, которая обращала внимание на практические аспекты человеческого бытия, учила их жить в сегодняшней жизни, среди посюсторонних вещей и ценностей, проповедуя активный стиль человеческого существования.

Китай в своих идеологических установках ушел в абстрактные ценности, а Япония - в живые, реальные," натурализованные". А потому религиозная и этическая традиции оказались в Японии гораздо более жизненными и живучими. И самое важное в этом различии - это реально-деятельностное основание. Ведь что такое конфуцианство в Китае? 15 тысяч монахов. А в Японии это система государственного транслирования. Более того, абстрактность китайского конфуцианства, в силу его оторванности от реалий жизни, не позволяла транслировать его никуда, разве что в государственный аппарат, поскольку жизнь народа, населения была далека от этих уровней духовности. А ценности конфуцианской этики в Японии, ввиду их близости к жизни, могли вживаться в социальную среду, формируя доверие и приятие их, трансляцию вширь, вглубь и в будущее. Не последнюю роль здесь сыграло и создание собственной письменности.

Но определенно можно утверждать, что здесь дело не только и даже не столько в самом конфуцианстве как некой философии, а в конкретно-исторических условиях принятия и использования его как именно государственно-общественной (или наоборот) идеологии. И здесь Япония разительно отличается от Китая, который до ХХ в. оставался разделенным государством, в то время как Япония к этому времени имеет 800-летнюю традицию государственности (да еще и имперской).

Через осмысление конфуцианства и трансформацию его в определенную этику было осмыслено собственное японское бытие в адекватных ему смысловых конструктах, символах и смыслах, а не выстроено сотня-другая возможных онтологий и красивых картинок мироздания. Иными словами, японское общество достаточно давно нашло свое идентификационное поле как определенного социального организма и сделало своей главной проблемой осмысление того, что целое уже есть, но оно всегда одно и одновременно всегда не одно и то же - вспомним знаменитый "сад камней", описанный у Д. Гранина.

В этом отношении можно сказать, что японцы первыми вышли и на идею интеллектуальной технологии. Ведь разложить конфуцианство как определенное мировоззрение и сделать из него ряд социальных техник поведения - это задача не из легких, ее без высокой степени рефлексивной культуры не осуществишь. Они же это сделали. И хотя Китай дал конкурирующие миросозерцания, но он не смог добиться технологизации, возможно, из-за конфуцианства как базисной этической технологии. А с учетом специфики китайского иероглифического письма, многосмыслового по сути, решение этой задачи - это решение сверхзадачи, понимание чего дает и ощущение вневременности, и - одновременно - ненадобности кого-нибудь догонять: всему свое время и место, надо только немного подумать - и все станет на свои места.

Образно говоря ( вспомним упомянутую выше мысль Н.Моисеева), японцы стали единым социальным интеллектуальным организмом на много веков раньше, чем осознали это сами одновременно со всеми другими сообществами и человечеством в целом. Причем реальности бытия этого организма весьма впечатляющи, и по социальным, и по биологическим меркам. Их опыт как раз и есть одно из искомых решений оптимального единства социального и биологического в человечестве. И результат этот, говоря современным языком, уже "запрограммирован" обществом - через совпадение интересов государства и личности. Исходная, базисная матрица ценностей личности не расходится с общественной. Это и дает основание для утверждения, что у них вроде как и проблемы личности нет. Да, с западной точки зрения, нет. Но совсем не в том смысле, как это может быть представлено в индивидуалистической традиции.

И если рассматривать феномен японского чуда, то нужно смотреть и то, как японцы "иностранные" интеллектуальные системы приспосабливают к своим задачам, как синтоизм, буддизм, конфуцианство приспособили под свою этику, в том числе трудовую, воспитательную и т.п. В какой еще стране можно найти такие примеры духовного синтеза, воплощенного в практику? При этом они с поразительной последовательностью проводят свои

базовые ценности. И прежде всего это проявляется в формировании образцового, с позиции Японии, японца.

Здесь мы имеем особый вариант онтологии, в которой изначально положено отношение к миру японца через отношение его как члена некоей социальной общности (группы). И эта онтология для японца не является выдумкой иностранных специалистов, которые пытаются убедить японца, что он именно в таком мире и живет. Наоборот, японец так живет и ничего другим (чужим) об этом говорить не собирается. Зачем говорить о том, что само собой разумеется?

Специфика групповых и межличностных отношений оседает даже в структурах языка. При передаче информации японец может много-много слушать, затем внутренним образом сгруппировать полученную информацию и выдать ее при передаче в виде короткого резюме (коммуникация "минимального сообщения", в противоположность коммуникации "максимального сообщения" в западной традиции). Поэтому для однозначного понимания передаваемой информации, надо много об этом человеке знать. Многое передается не артикулированно, не объективированно. Это усиливает внутригрупповые связи, когда из полученной информации гораздо больше можно узнать и понять, будучи членом группы, чем не принадлежа ей.

Это и есть как раз общение, в отличие от коммуникации, когда ценностью становится возникновение смыслов по поводу коммуникации. Ведь для нас порой гораздо важнее не то, что мы вместе учили, скажем, физику, а те совместные переживания по поводу изучения этой физики. И поэтому в этом же русле можно понять и школьные или университетские связи, так высоко котирующиеся в Японии. Тем более в совокупности с тем же элитным основанием: когда родовая элитная планка задана, да на нее еще накладываются положительные эмоции, переживаемые в процессе совместного образования, то возникает смысловая полнота бытия на уровне социально- и индивидуально-психологического.

То есть, образование здесь в полном смысле выполняет свою социальную функцию, социализует и превращает в человека

(не в слесаря и не в токаря) за счет элементарных актов проживания человеческого бытия. На всех уровнях воспроизводятся однотипные процедуры, усваивая которые человек приходит к однозначному пониманию конструктов общения.

Все сказанное, однако, не означает, что в японском обществе нет проблем. Свою лепту в копилку проблем неизбежно добавляют современные социальные изменения, сопутствующие быстрому экономическому росту Японии. Например, сокращение численного состава семьи и увеличение занятости замужних женщин снизили роль семьи как основной социализационной единицы. Развитие урбанизации и рост плотности населения в городах не оставляет места для детских игр и взаимодействия с соседями - в результате снижается воспитательное значение окружающей среды. В ходе 40 послевоенных лет экономических и социальных перемен отмечалось общее ослабление роли семьи, школы и общества в реализации целей социализации.

Сейчас в Японии реализуется III реформа образования. На школу теперь возложена задача воспитывать и обучать детей так, чтобы они не только отвечали требованиям японского общества и смогли внести позитивный вклад в его развитие, но и стали гражданами, способными

получать удовлетворение от жизни в этом обществе

. Поставлена задача, подумать о формировании такого типа образования, которое, прежде всего, обеспечит воспитание хороших японских граждан.

мени, но уже не только в теоретической онтологии, но и в практическом воплощении.

& 3. Молодежь и время

Теперь, с учетом вышеуказанных методологических проблем определения объекта и предмета, можно предложить свой вариант ответа на вопрос - что

такое молодежь? При этом постаравшись учесть точки зрения отечественной и зарубежной науки, так сказать, в агрегированном состоянии.

Начнем с того, что молодежь - и это бесспорно - нужно определять как будущее и через представления о будущем. Эта идея долго звучала довольно обыденно и абстрактно, не рассматривалась на операциональном уровне. Но сейчас уже наметились серьезные подвижки, в частности, в книге "Социология молодежи" упоминается, что если связывать проблему молодежи (точнее, молодости) с проблемой времени, то можно обозначить такие периоды истории, в которые можно говорить о фактическом отсутствии молодости, поскольку молодость как время была мимолетной, у нее не было протяженности.

Мы часто привычно говорим, что дети - это будущее. Однако наше российское бытие пока фактически не ориентировано на будущее. Кстати, вполне узнаваемая модель - капитализм, его специфика - доминирует прошлый труд, "мертвый хватает живого". Там логически нет будущего, есть прошлое и настоящее. И если на российской почве сегодня мы встаем на всемирно-историческую точку зрения, согласно которой капитализм на данном этапе развития нам заменить нечем, то действительно, у нас пока не может быть никакого будущего.

При этом заметим, что современная футурология дает несколько моделей будущего. С точки зрения деятельностного подхода, полезно учесть и принять к сведению классификацию, разводящую простое и сложное будущее. (См.47) Простое будущее эволюционирует из прошлого и настоящего, представляя собой линеарную и кумулятивную экстраполяцию прежних характеристик объекта на его будущий облик. Сложное же будущее содержит такие качественные характеристики объекта, которые принципиально отсутствуют в его прошлом качестве. Прежнее качество составляет лишь фрагментарные предпосылки будущего объекта, и характеристики нового качества не позволяют экстраполяцию из прошлого.

Покажем, как работают эти две модели будущего. Возьмем прогнозы движения общества в ХХI век - М. Голанский, Нэсбит Дж., Эбурдин П. и другие, (См.34;117), где основной прогноз предвещает нам ограничение развития производства экологическим ресурсом планеты, стагнацию производства и стабилизацию его на определенном усредненном уровне. Здесь в позиции проявлена детерминация будущим, когда нечто сегодняшнее экстраполируется в будущее. Прогноз становится средством взятия на испуг. В результате – футурошок (Тоффлер). Другая модель - сложного будущего - позволяет избежать крайних выводов, однако делая востребованными и принципиально иные формы деятельности, в том числе и применительно к молодежи.

В этой связи, говоря о свойствах такого объекта, как молодежь, с учетом социализационных задач, невозможно избежать вопросов к характеристикам социальной системы. Может ли существующая социальная система, даже если она знает об ограниченности и конечности ресурсов, изменить свой тип деятельности и воспитать своих детей так, чтобы они выжили? Или не может? Это уже вопрос об исторических законах.

Мы ведь тоже знаем об ограниченности ресурсов и проблемах экологии, но продолжаем потребительский образ жизни. При этом его базисной онтологией, мировоззренческой рамкой является, пожалуй, жизненный и в основном потребительский комфорт. Однако учитывая прогноз, в рамках социальной инженерии мы начинаем искать, как и за счет чего можно сохранять этот комфорт и дальше. Пусть даже часть населения земного шара при этом вымрет, а мы сможем продолжать жить по-прежнему, если нет другого пути. В этой рамке работают индивидуализм, борьба за выживание, и закон "выживает сильнейший", причем работают до тех пор, пока на Земле не останется один, последний "сильнейший". Конкретная проблема здесь заключается в том, что мы уже настолько изменили среду, что не ясно, успеем ли перестроиться до того, как условия изменятся кардинально.

Никакое наличное бытие не заставляет нас думать о будущем. Кризис семьи приводит к тому, что дети теперь никому не нужны. Не срабатывает уже даже то правило, что появление собственных детей обычно начинало подталкивать человека к будущему. Ныне один человек может задумываться над этим, а другой - нет. Это - современная проблема ответственности за будущее. Она все более настойчиво обсуждается теперь, особенно на Западе. "А какой мне прок от этого будущего?" - часто стали рассуждать и обыватели, и политики. "На этот пугающий вопрос не существует рационального ответа,- признается американский философ Роберт Хейлбронер.- Ни один разумный довод не может убедить меня позаботиться о потомках или пошевелить пальцем ради них. В сущности, любые рациональные соображения неумолимо заставляют нас дать отрицательный ответ на этот вопрос." (201, с.314)

Но зато здесь можно найти ответ на вопрос, почему общество вынуждено заботиться о своем будущем и растить молодежь. Самое первое представление о будущем - то, что это не реальное, а потенциальное состояние, потенциальная возможность. Отсюда - два важных следствия, обнаруживаемых при различных подходах, обыденном и теоретическом. Метафизическое сознание улавливает в данном определении в первую очередь тот смысл, что будущее - это то, чего в реальности еще нет. Этим выводом, пожалуй, и ограничивается степень заинтересованности обывателя. Вместе с тем, как это ни печально, но большинство форм деятельности, осуществляемой различными субъектами (должностными лицами, коллективными органами, социальными институтами и прочими), на всех социальных уровнях в современной России тоже обнаруживает в своих установках именно эту позицию.

Но мы пойдем от того, что прошлое, настоящее или будущее состояние объекта есть его время. Молодежь - это будущее общества, его будущее состояние. Значит, молодежь оказывается воплощением времени. Это понимание молодежи в качестве будущего выводит нас на уровень реляционной концепции времени, согласно которой время понимается как смена качественных состояний изменяющегося объекта. При этом связывая время с молодежью, во-первых, констатируем, что будущее

общество можно увидеть в том новом поколении, которое уже актуально существует в настоящем времени

в виде детского и молодежного сообщества. Во-вторых, актуально существующая молодежь есть потенциальное "взрослое" общество. Таким образом, новизна и специфика решения вопроса о будущем в данном случае состоит в том, что в лице молодежи будущее существует в настоящем (что нетипично для многих объектов), а уж потом настоящее потенциально проецируется в будущее.

Бытийное же и логическое противоречие молодежного сообщества в данном отношении заключено в том, что оно, с одной стороны, только потенциально есть общество, и социальные характеристики присущи ему в зачаточной и развивающейся форме. С другой стороны, это есть социальная группа, сообщество с реальными объективно присущими ему и уже ныне реализующимися свойствами. То есть, здесь объективно заложено несколько противоречий: развития (характеристик и процессов, внутренних для этого поколения как некого качественного целого); части и целого ( молодежи как части общественного целого) и т.д.

Таким образом, молодежь - это не просто будущее. Специфично, что оно уже в настоящем активно проявляет себя. Оно актуализовано в виде многочисленной реальной малоуправляемой молодежи. И отцы, то есть "настоящее", "взрослое общество", сегодня вынуждены заниматься молодежью отнюдь не в заботе о том, чего еще нет (как это часто пытаются представить, говоря красивые слова о будущем), а боясь ходить по улицам и спасая собственную жизнь. Даже практически и реально заботясь о молодежи, они на самом деле заботятся не о ее будущем, а о собственном настоящем. Потому что это будущее существует в буйной активности несоциализованной молодежи не завтра, а сегодня. (Относительно заботы о собственных детях как о будущем будет сказано несколько ниже.)

Итак, молодежь - это актуализованное будущее, то есть, она не только будущее, но и настоящее

. Ею необходимо заниматься прямо сейчас, чтобы молодой дикарь не уничтожил нас сегодня. Каким он станет завтра - мало кого волнует. Этот вывод доказывается состоянием всей нашей работы с молодежью. Когда в Тольятти две недели бастовали учителя, детская преступность выросла в 400 раз. Но разве кого-то взволновало, что эти дети могут всю будущую жизнь провести в тюрьме? Нет, самим по улицам ходить страшно стало. Потому что, к примеру, в США (апрель 1999г.) такие молодые дикари застрелили в одной школе 13 своих сверстников и более 20 ранили. Президент Клинтон назвал это самым крупным преступлением подобного рода за всю историю Соединенных Штатов. При этом вряд ли кто-то подумал о них как о будущем, которого еще нет.

Зафиксируем: это синхронный срез - практически о молодежи заботятся, потому что она сегодня

есть определенная социальная группа. Она - угроза настоящему. Но за исключением таких экстремальных ситуаций, о ней нередко говорят и действуют, как с чем-то второстепенным, еще не актуальным, которое можно отложить до лучших времен, поскольку сегодня есть более близкие и неотложные проблемы. Это - весьма любопытные противоречия настоящего и будущего, в частности реальные противоречия синхронического и диахронического взгляда на молодежь.

К сожалению, ни о каком будущем современное общество еще не думает. Это идеальные конструкции, пока не имеющие места в настоящем. Каким оно станет завтра - пока мало кого заботит. Хотя, конечно, забота о будущем все же присутствовала практически всегда в общественных настроениях. Но, как правило, во взглядах некоторых мудрых и ответственных подвижников, которые всегда были и задавали некую идеальную (и для своего времени, и в вечности) рамку. В основном же и в традиционном обществе, как и в современности, именно забота о себе

заставляла заниматься "взрослое общество" молодежью.

Правда, можно согласиться, что по отношению к собственным детям это проявляется не в таком усугубленном виде, поскольку связи здесь короче и полнее. Но тем не менее, по большому счету отношения между поколениями в семье и поныне тоже незначительно отклоняются от этого правила. Взрослые всегда знали, что придет старость, и им, кроме детей, в ней надеяться будет не на кого и не на что. Поэтому если сын сильный, умелый, да еще и с почтением к родителю, - старость обеспечена, в противном случае один удел - умирать в бессилии.

Вместе с тем, поскольку будущее уже объективно присутствует в настоящем, то уже сегодня имеют место факторы и события, которые позднее обнаруживают себя и могут быть поняты как его предпосылки. Когда сегодня предпринимаются какие-то действия по социализации молодежи, то хотя фактически они и диктуются собственными интересами "взрослого общества", а не молодежи, то есть, направлены на спасение им себя в настоящем, но при этом в нее все же закладывается нечто положительное, что неизбежно проявится завтра. И будущее всего общества действительно будет реализовываться и возникать только через деятельность тех, кто сегодня составляет молодежь. А значит, определяющий и перспективный характер приобретают представления, ценности, нормы и установки сегодняшней молодежи. Те нормы и ценности - а возможно, и иллюзии, - которые усвоены молодежью сегодня, - это и есть будущее общество и будущее общества. Поэтому ценностные ориентации молодежи являются для общества ценностью в квадрате!

Это объясняет причину важности формирования у молодежи определенных ментально-ценностных и поведенческих конструкций. И если взрослые, даже как будто заботясь о молодежи, на деле заботятся только о своем настоящем, то они тем самым формируют свой завтрашний день. А то, что молодежь уже усвоила и присвоила из настоящего, то есть, из "взрослого" бытия, определенным образом с ней разделенного и совместно прожитого, то и будет его будущим. Так, если это общество вложило в настоящее только установку заботиться о собственном выживании, и молодежь, прожив это, восприняла адекватно как определенное соотношение ценностей, то дальше это будет транслироваться как принцип жизнедеятельности. Оттранслирована война всех против всех - в будущем тоже будет действовать этот принцип. Причем в соотношении 3-х поколений - как забота настоящего ("взрослого" поколения) лишь о себе и собственных интересах, с пренебрежением как поколению родителей ("прошлому"), так и к поколению детей ("будущему"). Что мы и наблюдаем сегодня в Российском обществе на примерах судеб стариков и детей (пенсии, социальное обеспечение, нужды образования, культуры, здравоохранения и т.д.)

Если молодые уяснили, что отцы заботятся только о себе, то вырастая, они тоже будут заботиться только о себе. Они не будут думать ни о своих отцах, ни о своих детях. Но для общества это - завтрашняя смерть. И если не индивиды, то кто отвечает перед будущим за сохранение социальности?

Ответ один - институции. То есть, государство и гражданское общество. Это их объективный интерес, они должны заботиться о том, чтобы у индивидов возникали идеальные представления о необходимости существования государства, общества, морали и других форм социальности. В условиях же угасания индивидуального интереса к будущему и снижения деятельностного потенциала гражданского общества, через головы отцов и матерей, выстраивать социализацию молодежи остается только государству. Стало быть, истиной в последней инстанции на современном участке всемирно-исторического пути общества от прошлого к будущему остается государство. Оно, по идее, остается последним оплотом, стержнем, гарантом и надеждой того, чтобы человечество не потеряло перспектив своего будущего. Ну что же, кое-что все же лучше, чем ничего. Однако вся проблема заключается в том, что и здесь сегодняшний день опять наталкивается на противоречие: нет государства как метафизической сущности, оно персонифицировано людьми. А там сидят все те же самые "отцы"...

Одна из попыток выделить главную содержательную черту специфического облика молодежи приводит к такой доминирующей характеристике, как процесс освоения социальных норм. В сущности человек социализуется и осваивает новые формы социального опыта всю жизнь, до старости. Но есть период активной социализации, период ее доминирования в жизнедеятельности человека, качественной границей которого является его вступление в репродуктивный возраст, сопровождающийся обзаведением семьей. Как только человек начинает воспроизводить потомство, он выходит из периода активной социализации, т.е. перестает быть молодым. Тогда первоначально можно определить молодежь так: молодежь - это все те, кто еще находится в процессе усвоения социальных образцов, норм и ролей.

О социализации речь еще впереди. А здесь остановимся еще на одном ракурсе проблемы связи молодежи и времени. Это проблема взаимоотношения поколений в ее временном аспекте, имеющем отношение к пониманию сущностных характеристик молодежи. Для описания и объяснения "уникальной" Российской ситуации мы, как всегда, пытаемся изобрести "свой велосипед". В то время, как многомерный по ширине и глубине мировой опыт "проживания" обществом различных ситуаций нередко может подсказать нам принцип, следуя которому, можно будет определить и специфику нашего социально-культурного пространства, и возможные варианты эффективного действия в нем.

В определенном аспекте наше общество ныне переживает ситуацию необратимого разрыва между поколениями реально действующих и живущих людей. Подобная ситуация уже переживалась некоторыми сообществами, и они смогли поставить нужные вопросы и понять причины происходящего. Так, в западном обществе необратимый разрыв между поколениями, хотя и был вызван во многом иными причинами, в 50-60-е годы стал объектом пристального анализа. Тогда философы, культурологи, социологи, психологи и другие специалисты сформулировали очень важные принципы анализа и понимания таких ситуаций.

Плодотворной для понимания этих проблем оказалась типология культур, предложенная известным этнографом М. Мид (94). Она предложила различать в человеческой истории типы культур по критерию связи между поколениями в отношении к темпам общественного развития. По данному основанию было выделено три чистых типа. Первый - постфигуративный, где дети учатся прежде всего у своих предшественников; второй - кофигуративный - где дети и взрослые учатся у своих сверстников; третий - префигуративный - где взрослые учатся также у своих детей.

В постфигуративных культурах изменения протекают очень медленно, прошлое взрослых оказывается будущим каждого нового поколения. Октябрь 1917 года и последующие события - гражданская война, индустриализация и коллективизация - в основном сломали этот тип в России. Его место заняла культура кофигуративного типа, где господствует модель поведения людей, подражающих своим современникам. Старшие поколения являются образцами для подражания, но они же санкционируют нововведения. Отдельный индивидуум может стать выразителем нового образа жизни, т.е., в свою очередь, новым образцом. Образы вождей от Ленина до Горбачева соседствуют здесь с образами Павлика Морозова, Павки Корчагина, молодогвардейцев, являя собой в советском обществе образцы для подражания. Но бурные реалии перестройки и последующие события сделали и этот тип культуры далеким прошлым.

Падение "железного занавеса" привело к тому, что поколение детей 80-х годов попало в объятия объединенной электронной коммуникативной сети и приобрело такой опыт общения с миром, которого никогда не было и не будет у старших. Старшее поколение потеряло надежду увидеть в своих детях повторение своего беспрецедентного опыта, который отныне стал детям не нужен. Молодежь теперь в принципе не может выступать простым преемником и транслятором прежних норм, поскольку она а priori их не принимает. Жизненная перспектива молодежи принципиально не будет повторением опыта их родителей.

В этих условиях становятся необходимыми совершенно новые механизмы обеспечения взаимоотношений между обществом и входящими в него новыми поколениями. В частности, на государственном уровне в полный рост встает проблема выстраивания государственной молодежной политики (о чем тоже речь впереди). Однако уже в период своего становления государственная молодежная политика, замещая многие прежние институты социализации молодежи, изначально должна не только закладывать в свои основания, но и безотлагательно демонстрировать некоторые атрибутивные свойства, без которых у нее нет перспектив социального выживания как жизнеспособного социального механизма. В частности, начиная с собственной идеи и своих первых практических шагов, она должна стать привлекательной, с точки зрения внутренней мотивации молодых людей, в которую не входит такая "ценность", как архаический опыт жизни предшествующих поколений.

Если верить статистике, современный человек живет в среднем 70 лет, и каждый человек является ребенком своего времени. А общество, включающее в себя людей различных поколений, живет в специфическом времени - социальном. Общество, государство, страна, как правило, переживают отдельного человека и отдельные поколения. Но бывают в истории моменты обратные, когда отдельный человек или поколение переживают гибель страны, государства, общества, становясь свидетелями ошеломительно быстрых перемен. Ныне мы тоже стали современниками такого исторического момента.

Кроме того, с точки зрения отношений поколений сейчас в обществе сложилась принципиально новая, не известная в прежней истории, структура из четырех поколений (об этом подробнее мы скажем в 3 главе). Бабушки и прабабушки, проживая отдельно от своих взрослых детей, становятся чужими. То есть, сама жизнь в современной ситуации настолько иначе структурировала социальное время, что его уже надо или дополнять, или уточнять понятием генетического времени, чтобы передавалось понятие и принятие живых предков.

Потому что загвоздка здесь в том, что социальность держится на реальных живых носителях. Ее существование неотрывно от социального времени, временной протяженности, которая существует как связь поколений. И с учетом условий сохранения тела социальности, можно утверждать, что традиционное общество распалось, потому что разрушилась реальная связь времен в виде взаимодействия и живой связи поколений. То есть, распалось социальное время

. Это в современных, нетрадиционных обществах видно и пространственно. Старики там живут отдельно, в своих домах престарелых, и живут там счастливо, полнокровной жизнью.

Как оборотная сторона, здесь возникает другая проблема - проблема сохранения единства исторического и социального пространства и времени, которые невозможны без содержательного взаимодействия. Разрыв связи поколений лишает человека связи и общения с носителем живого социального опыта и обрекает его на общение со сверстниками. Можно предположить, что создание одновозрастных групп и конгломератов фактически лишает человека многообразия мира и видения социальной пространственно-временной перспективы. Поскольку несколько поколений задают социальное пространство, глубину и многообразие связей и проявлений, увеличивают множество степеней свободы приложения социального опыта. А одно поколение задает плоскость, резко сокращая социальные возможности и направления их проявлений. Когда же в качестве содержания социализации выступает весь имеющийся социальный опыт, то тогда даже наличный, актуально существующий опыт не охватывается действующей социализацией. ( См.48) Это объективная трудность и проблема, связанная с современными процессами жизни общества.

При этом надо понимать, что этот опыт не может уже быть оттранслирован в молодежную среду естественными процессами, поскольку для этого уже нет объективных предпосылок и естественные механизмы разрушены. А не внедрить это в ее знания, ценности и позиции - значит, расползается ткань социальности. То есть, становится необходимым это социальное время специально создавать и поддерживать. Оно становится функцией нашего понимания этой проблемы, способности и деятельности по ее разрешению. Опять все по Канту: время проявляет себя уже как априорная форма разума. И встает специальная профессиональная задача по отысканию особых эффективных способов и методов, способных обеспечить трансляцию этого опыта в головы и позиции молодежи.

Но нельзя не отдать себе отчета в том, что специальная деятельность в этом направлении чрезвычайно затратна. Сможет ли общество вытянуть ее на имеющемся ресурсе? Не говоря уже о том, поймет ли и захочет ли? Но времени для раздумий и маневров уже нет. События молодежного движения 60-х годов подтолкнули общество к осознанию ряда новых факторов и обстоятельств современной жизни. В первую очередь, ограниченности своего временного и прочего ресурса. К пониманию возможности возникновения не классовых, а иных конфликтов, в том числе внутринациональных, внутриэтнических, грозящих существованию общества.

Они показали, что пока у человечества есть время

, и наступление последствий ошибок человеческой деятельности не такое обвальное, оно не задумывается о будущем. Традиционным странам, странам с низкими темпами развития не надо глубоко задумываться о том, что с молодежью как с будущим надо специально работать. Потому что они со своими темпами социальной жизни успевают вовремя ее садаптировать так, чтобы конфликт не вылился в какие-то разрушительные формы.

Но в постиндустриальном обществе, во-первых, очень высока динамика социальных процессов, они разворачиваются так стремительно, что управление ими становится достижимым лишь в качестве специальной задачи специально подготовленных людей. И молодежь как будущее становится проблемой постиндустриальных стран, потому что у них нет времени. Перед ними - жесткая необходимость, социально запущенные часы.

Если все же общество это поймет, но натолкнется на ограниченность ресурсов, то решение может принять характер поэтапного действия. Для элиты - простраивание пространства, выстраивание с помощью имеющихся современных средств совершенно новой реальности, где дети поняли бы, насколько нужны и зачем нужны старики в обществе. Где воспитание соответствующих норм и образцов взаимоотношений поколений является неотъемлемой частью социализации. В традиционных странах пока и сознательная политика, и естественные традиции, и отношения в обществе эти нормы удерживают, открывая даже в новых условиях их значение и оправдание. Для остальной части населения при этом пока остается лишь плоскость социального пространства и конфликт поколений. Но оба эти варианта предполагают как позитивный, так и негативный исходы.

Итак, понимание сущности и природы феномена под названием "молодежь" теснейшим образом связаны с категорией времени. Особое значение проблематика времени имеет в контексте социализации молодежи, но это - тема последующего разговора.