История психологии труда в России, Климов Е.А.

Е.А. Климов, О.Г. Носкова

История психологии труда в России

Учебное пособие

ББК 88.4

К49

Рецензенты:

В. А. Кольцова, кандидат психологических наук,

Е. М. Иванова, кандидат психологических наук.

Климов Е. А., Носкова О. Г.

К49 История психологии труда в России. Учеб. пособие. – М.: Изд-во Моск. ун-та, 1992. – 221 с.

ISBN 5-211-02151-7

В пособии рассматривается система психологических представлений о труде и трудящемся, реконструированная на основе памятников материальной и духовной культуры нашего народа в разные периоды его истории (Древняя Русь и средневековье, XVII, XVIII, XIXвв., начало XX в.).

Материал впервые освещается с историко-психологических позиций и существенно дополняет и отчасти меняет сложившиеся взгляды на возникновение и развитие отечественной и советской психологии труда и смежных отраслей психологии.

Предназначено для студентов психологических отделений и факультетов университетов, индустриально-педагогических факультетов вузов и для всех специалистов, интересующихся проблемами человеческих факторов труда и производства.

ВВЕДЕНИЕ

...Противу мнения и чаяния многих толь довольно предки на­ши оставили на память, что, применяясь к летописателям дру­гих народов, на своих жаловаться не найдем причины. Немало свидетельств, что в России толь великой тьмы невежества не было, какую представляют многие внешние писатели.

М. В. Ломоносов

Полагаем, что наука, как область истинного знания, не имеет национальной принадлежности, хотя и имеет соответ­ствующее происхождение. В конечном счете, истина не может быть русской, татарской и так далее, в этом же роде. Авторам хотелось бы в будущем видеть историю психологии труда, построенную на основе интеграции материалов, добытых в культурах самых разных народов. Но пока что соответствую­щие вопросы мало разработаны, и далее мы в порядке неиз­бежного ограничения чаще всего опираемся на материалы, имеющие славянское, русское происхождение.

Представим себе, что наши далекие потомки будут ана­лизировать вещественные памятники нашего времени и, в частности, заметят, что кабина большого трактора подрессо­рена, снабжена виброфильтрами, установкой искусственного климата. Вполне естественно, что на основании этих вещей они реконструируют психологические, эргономические идеи, которые были свойственны их создателям, включая заботу о комфортных условиях труда водителя, о средствах, снижаю­щих утомление, повышающих производительность труда. Но если мы в свою очередь анализируем вещественные памятни­ки труда наших предков, включая и далеких, то мы тоже не должны приписывать появление «умных» вещей случайным обстоятельствам, но видеть в них реализацию здравых душеведческих идей. Если далекие предки могли придумать и сде­лать колесо, то не откажем им в способности придумать адек­ватные и полезные психологические модели.

Здесь необходимо признать существование следующей за­висимости. Представим себе некоторую шкалу или параметр: «психологическая идея - внедрение (овеществление идеи), и чем в большей степени рассматриваемый исторический мате­риал характеризуется признаками правого полюса указанного параметра, тем в большей мере требуется именно рекон­струкция самой идеи. В самом деле человек дописьменной эпохи был, так сказать, «принципиальным внедренцем» - он не мог стремиться делать трактаты, но делал полезные вещественные или функциональные (например, социально-ор­ганизационные) продукты со следующими эффектами: ска­жем, удачно организованную охоту на опасного зверя, погоню за ним или соблюдал порядок хранения собранных плодов и пр. Иначе говоря, что касается дописьменной эпохи суще­ствования человека, то здесь мы можем располагать только именно памятниками, свидетельствами о внедрениях душеведческих идей. В эпоху письменности с ее речевыми сред­ствами фиксации идей создаются возможности сравнительно легко отслеживать собственно их «драму», но зато возникает риск двоякого рода: а) погружения в мир нежизнеспособных схоластических домыслов и б) ухода, отвлечения исследова­тельского внимания от массива овеществленных идей, от то­го, что К. Маркс называл «раскрытой книгой человеческих сущностных сил», «чувственно предлежащей перед нами че­ловеческой психологией» [1. С. 628-629].

Психология труда дописьменного периода не была, разу­меется, «немой». Но речевой этап фиксации психологических идей этого периода - этап устной и, возможно, внутренней речи - канул в вечность, отразившись лишь в явлениях фольклора, мифах, речевых формулах по поводу типичных жизненных ситуаций, ритуалов, обычаев.

Итак, задачи истории психологии труда сводятся к ре­конструкции психологического знания о труде и трудящемся (включая и группу как «совокупный» субъект труда) на ос­новании всего доступного комплекса исторических свиде­тельств - как вербальных так и невербальных. Мы примем в качестве предмета истории психологии труда историю преж­де всего внедренных идей, связанных с овладением челове­ком (и человечеством) своей психикой в труде, ее фактами и закономерностями.

Следует признать, что историки, палеоантропологи, фило­логи, искусствоведы и другие специалисты, обращаясь к ана­лизу тех или иных процессов и результатов деятельности че­ловека в прошлом, фактически очень часто реконструируют явления сознания, психики человека. И специалисту-психоло­гу здесь нередко остается, реализуя свои задачи, сделать только еще один шаг - сличить реконструированные факты и зависимости с категориальным строем современной психо­логии, дать интерпретации им в рамках собственно психоло­гических понятийных схем, включить добытое другими в кон­цептуальный строй истории психологии труда. При этом воз­можна и реинтерпретация ранее известных фактов - новое слово по поводу старого материала. Так, мы полагаем, что многие исследователи сознания первобытного человека не­сколько акцентированно приписывают ему собственные моти­вы, намерения, в частности, намерение «объяснить» мир. По­лагаем, что первобытный человек мог быть не менее озабочен вопросами фиксации, сохранения частного успешного и по­лезного опыта, и многие магические действия, ритуалы несли не предрелигиозную функцию, а функцию фиксации дости­жений. В самом деле, зачем (и это при бедности позитивного знания) первобытному человеку культивировать мистические, далекие от истины объяснения реального мира? Человек пер­вобытной эпохи, как и современный человек, нуждается во внутренних средствах удержания в сознании важных, добы­тых опытом истин. Миф, например, это своеобразная общая технологическая карта; представления о добрых или злых духах - детальная разработка этой карты, указывающая на необходимость, в частности, состояния бдительности, на ос­торожность, на необходимые защитные действия или дей­ствия эмоционально окрашенные, чтобы дольше не забыть что-то или дольше сохранить нужное состояние души. Пред­ставления древних славян об упырях, берегинях, божествах [72] - все это, за неимением лучшего, достаточно удобные модели в голове, обеспечивающие саморегуляцию, регуляцию поведения, взаимопонимания и согласованный совместный труд. Современные математики сколько угодно пользуются представлениями о памяти электронной вычислительной ма­шины как о некоем шкафе с ячейками, расположенными в определенном порядке. Все понимают, что никакого «шкафа» и «ячеек» нет, но это мифологическое по своей гносеологичес­кой сути представление позволяет правильно обращаться с памятью ЭВМ; оно полезно и поэтому живет в профессиональ­ной практике. И таких психотехнических средств можно встретить много в любой современной профессии. Будем ис­ходить из предпосылки, что «социум не терпит пустоты зна­ний»: если какие-то представления, мысленные модели жи­вут и передаются из поколения в поколение, значит, они по­лезны (а то, что эти модели, представления могут быть кем-то использованы злонамеренно, характеризует не их сами по себе, а уровень общественных отношений).

§ 1. Знания по истории психологии труда в профессиональной культуре специалиста-человековеда

Работа в области науки, понимаемая как производство достоверной информации определенного рода, обязательно предполагает акты оценки этой информации по признаку но­визны. Вопрос о степени новизны приходится ставить себе всякий раз, прежде чем окончательно будут сформулированы цели, определены планы, средства и условия научной работы. А что касается конечных ее результатов, то соответствующий вопрос задают научному работнику ответственные представи­тели общества - рецензенты, оппоненты, члены аттестацион­ных, квалификационных комиссий, редакционных советов, заказчики научных работ и т. д. Решение вопроса о новизне научного продукта предполагает сличение сделанного и де­лаемого с фактически имеющимся запасом знаний о фактах и зависимостях в области психической регуляции труда, раз­вития человека как субъекта труда. Дело осложняется тем, что сами психические регуляторы труда имеют признаки со­циально-исторической типичности и претерпевают с ходом времени изменения. Это тем более требует изощренной ориен­тировки в рассматриваемом предмете.

Разумеется, исчерпывающая информация о накопленных в прошлом достоверных знаниях о труде и трудящемся долж­на содержаться прежде всего в хранилищах внешней памя­ти - в монографиях, справочниках, картотеках, информаци­онных системах на базе ЭВМ и т. д. Но для того, чтобы пра­вильно пользоваться средствами внешней памяти, и даже для того, чтобы у специалиста в нужный момент возникла мысль об использовании таких средств, ему совершенно необходима базовая, «контурная» ориентировка в истории психологичес­ких знаний о труде и трудящемся. Ситуация «выпадения» про­фессионально-исторической памяти приводит к целому ряду нежелательных следствий: а) засорению научных текстов но­выми словесными обозначениями давно известных вещей (фактов, зависимостей), т. е. к появлению своего рода неже­лательных «двойников» в науке (синонимии терминов), а также к безоговорочному использованию уже фактически «занятых» слов-терминов, связанных с определенным истори­чески конкретным этапом развития психологии труда; б) за­трате сил и средств на фактически не нужные исследования там, где можно было бы делать уже разработки для практи­ческого внедрения; в) замедлению темпов производства науч­ной (достоверной) информации; г) снижению логической строгости психологии труда как науки.

Работа специалиста-человековеда в области практики (консультирование, коррекция развития, коррекция состоя­ний человека в труде, оптимизация сложных систем «чело­век - средства труда» и др.) непременно требует творческих усилий по структурированию задач и оперативному их реше­нию. Это предполагает ориентировку специалиста в типоло­гии этих задач и уже имеющихся в прошлом опыте фактах их удачного решения. А это снова обращает нас к области ис­тории психологии труда.

Пора отметить, что профессиональная культура как некое сложное качество специалиста-человековеда предполагает не только его осведомленность, «кругозор» (это легко компенси­ровать, обратившись к банку соответствующих данных, к эк­спертной системе на базе ЭВМ и пр.), но и определенные ха­рактерологические качества, убеждения, позволяющие проти­востоять некоторым варварским вмешательствам в область душеведческой работы с людьми, противостоять ситуативным нежелательным тенденциям в этой области. Так, например, время от времени в сознании организаторов производства возрождаются идеи, инициативы, либо отбрасывающие нас назад (скажем, ко времени арестантских рот или ко времени распространения тейлоризма), либо - к практике парциаль­ной оценки человека как сенсомоторной системы как бы ли­шенной собственных желаний, помыслов и пр., кроме жела­ния «заработать» и т. д. История психологии труда в этом случае выступает как богатый источник убедительных аргу­ментов для обоснования оптимальных стратегий и обесцени­вания тех, которые кажутся оптимальными, «современными», но являются порочными в свете гуманистических идеалов, закономерностей психического развития человека, группы, коллектива.

Ориентировка специалиста-человековеда в вопросах ис­тории психологического знания о труде и трудящемся необхо­дима для поиска правильных ответов на вопросы о тенденци­ях развития исследований, а также самих научных общностей, коллективов в каждый данный момент в каждом данном месте. В самом деле, что происходит в психологии труда «здесь и сейчас»: застой, регресс или прогресс? Ответ на та­кого рода вопрос совсем не очевиден. Разумеется, люди часто исходят из приятной предпосылки, что все мы погружены в некий глобальный поток научно-технического и социального прогресса, в котором каждый из нас так или иначе «плывет вперед». Но, как предупреждал В. И. Ленин, «представлять себе всемирную историю идущей гладко и аккуратно вперед, без гигантских иногда скачков назад недиалектично, ненауч­но, теоретически неверно» [4. С. б]. Это предупреждение мож­но отнести и к оценке истории психологии труда, и к оценке любого современного состояния этой науки, поскольку совре­менность есть частное выражение исторического процес­са.

Из только что сказанного следует, что и взгляд в будущее психологии труда, т. е. определение и выбор перспективных направлений исследований и сфер практического приложения сил психологов труда, не может не определяться ориентиров­кой специалиста в вопросах истории нашей отрасли на­уки.

Творческое задание к § 1.

1. Ниже перечислен ряд признаков. Мобилизовав всю свою предше­ствующую психологическую и общекультурную подготовку, постарайтесь выбрать из них совокупность таких, которые, лично с Вашей точки зрения, наиболее соответствуют понятию «профессиональная культура специалиста-человековеда».

а) способность мысленно представлять и прочно удерживать в памяти знания о психических особенностях разных людей;

б) способность мысленно оперировать представлениями о психических особенностях разных людей;

в) владение научно упорядоченной системой знаний о фактах и зако­номерностях психики;

г) положительное отношение к человеку как таковому, независимо от его возраста, пола, индивидуальных особенностей и социального положения;

д) владение мысленными схемами и практическими навыками изучения человека и психологического воздействия на него;

е) гуманистическая направленность личности, выражающаяся в пре­следовании таких целей, как формирование, коррекция свойств пси­хики в сочетании с уважением к наличному индивидуальному своеобразию человека.

§ 2. Предмет и задачи истории психологии труда

В общем виде речь о предмете и задачах истории психо­логии труда была уже начата в введении, ибо без некоторого предварительного представления об этом вопросе нельзя бы­ло говорить о роли интересующих нас знаний в профессио­нальной культуре психолога.

Если предъявить к психологии труда как науке высокие требования, а именно, пожелать видеть ее в строгом концеп­туальном оформлении, т. е. как систему взаимно непротиво­речивых понятий и суждений, хорошо согласующихся с ре­альностью и поэтому способных служить основаниями для ак­тов предвидения и конструктивного отношения к процессам труда, то придется признать, что писать историю психологии труда в целом пока еще рано. Можно говорить лишь об ис­тории отдельных вопросов, проблем, направлений, подходов. Но если встать на более реалистическую позицию и понимать под психологией труда множество более или менее истинных, полезных и обобщенных знаний о труде и трудящемся, а именно, знаний о психических регуляторах трудовой деятель­ности, о человеке как субъекте труда и его развитии, то обо­значенная выше теоретическая трудность вполне преодоли­ма.

Если под психологическим знанием о труде и трудящемся понимать только то, чем оперирует специалист-психолог, стоящий более или менее в стороне от собственно трудовых процессов, или понимать под этим знанием только то, что отражено в специальных научных текстах, то представление и о психологии труда, и о ее историй резко сужается, не говоря уже о том, что в сферу рассмотрения историка этой отрасли науки может попасть немало вздорных вербальных конструкций, не прошедших очистку практикой. Строго гово­ря, психологическим знанием является и такое, которое по­рождено и самим трудящимся - субъектом труда, если оно может быть подведено под категории данной науки. То, что трудящийся воплощает его не в научном сочинении, а в практике, не снижает самого по себе качества знания (истин­ности, полезности, обобщенности). Например, работница мно­гократно замечала, что если она начинает воображать, что сортируемые ею детали приобретают якобы разные цвета (т. е. она старается видеть их то как бы голубыми, то розо­выми и пр.), то у нее снимаются появляющиеся чувства ску­ки, утомления, и работа идет по-прежнему хорошо. Это опи­санное выше средство она сама изобрела, и оказалась, что оно помогает бороться с утомлением не только ей. Спрашива­ется, должна ли история психологии труда фиксировать фак­ты порождения психологического знания непсихологами? От­вет может быть только один - положительный. Более того, следует признать, что факт существования общности специа­листов-психологов характеризует лишь самые новейшие эта­пы развития науки, в то время как необходимые человеку психологические знания порождались и применялись им с незапамятных времен, и это нашло отражение в устных пре­даниях, памятниках письменности, материально-производ­ственной культуры, в обычаях, обрядах. (И к этому вопросу мы еще вернемся в § 3.)

Следует специально оговорить, что форма, в которой за­фиксированы и применяются людьми достоверные и полезные психологические знания о труде и трудящемся, сильно зави­сит от частных социально-исторических условий. Современ­ный психолог может выразиться примерно так: «УПД зави­сит от ООД» (УПД - успешность практического действия, ООД - ориентировочная основа действия). Но примерного же самое знание еще несколько веков назад мог иметь негра­мотный человек, для которого это знание было зафиксирова­но в иной формуле, например: «Не знавши броду, не суйся в воду», «Семь раз отмерь, один - отрежь», «Не поглядев в святцы, не звони в колокола» и т. п. И здесь всякому было ясно, что речь идет вовсе не о броде или колоколах, а о том, что вообще прежде, чем что-то делать практически, надо ра­зобраться в ситуации, сориентироваться в ней.

Форма фиксации психологического знания может быть и невербальной - в качестве ее может выступать орнамент или процедура некоего ритуала. Так возникший в глубинах перво­бытной эпохи и дошедший до наших дней ромботочечный знак (например, встречающийся в народных вышивках обрамленный квадрат, разделенный в свою очередь на четыре одинаковых квадрата, в середине каждого из которых сделана точка) символизирует поле, засеянное семенами, или первый росток [72. С. 45]. Оставим в стороне то обстоятельство, что эта идеограмма была так или иначе связана с магией плодо­родия [72. С. 42], и посмотрим на нее именно как на средство фиксации идеи, полезного опыта и как на средство овладения человеком своими психическими процессами. В этом случае ромботочечный знак предстанет перед нами как своего рода невербальная памятка, или инструкционная карта, или кон­турная схема, обеспечивающая, например, правильную раз­метку усадьбы. Оказывается, описан специальный обряд, со­вершаемый перед постройкой усадьбы для молодой семьи, в котором, пусть с магическим антуражем, но и с большой прак­тической пользой обыгрывается идея ромботочечного знака. Здесь и «освящение», и правильная, соразмерная разметка будущей усадьбы. Таким образом, перед нами многократно проверенное и основательно внедренное средство регуляции деятельности человека в ответственной ситуации. Строго гово­ря, таким средством является не только сам ромботочечный знак, но и весь традиционный обряд (Там же. С. 42).

Еще пример: имеются находки, свидетельствующие о том, что первобытные люди устанавливали «манекен» медведя и совершали вокруг него некоторые церемонии, действия, в ча­стности, поражая его .копьями; рисовали также изображения добычи, на которых есть следы ударов копьями [72. С. 114 - 115]. По этнографическим данным известно, что если во вре­мя охотничьего ритуального «танца» метатели копий промахи­вались, то и настоящая охота отменялась (можно подумать, что если бы космонавты все время промахивались в действи­ях стыковки на наземных тренажерах, имитирующих косми­ческие корабли, то реальный полет не был бы отменен, пока они нужные действия уверенно не усвоят). Не будем рассмат­ривать первобытного человека как чудака, неизвестно зачем предающегося ритуалам, танцам и пр., и посмотрим на упо­мянутые действия как на средство фиксации полезного пси­хологического или педагогического (поскольку речь идет об обучении) знания. Выражаясь современным языком, и мане­кен медведя, и рисунки, поражаемые копьями, это совершен­но необходимые тренажеры. Ну, где и как охотнику попробо­вать свою руку, приобрести и упрочить, улучшить навыки, не­обходимые в смертельно опасном труде? Разумеется, как те­перь бы сказали, в модельной деятельности. Если нет успеха в модельной деятельности, естественно ожидать, что его не будет и в реальной, поэтому вполне разумно эту реальную деятельность, в данном случае охоту, отложить. Анализ по­добного рода явлений (обрядов, идеограмм, вещественных средств труда и т. д.) позволяет реконструировать эту здра­вую - истинную, достаточно обобщенную и полезную психо­логическую мысль. Полагаем, что в этих явлениях не больше магического балласта, чем в торжественных шествиях, напри­мер, в «День знаний» или «День первокурсника». Никто не сомневается, что современный плакат (например, на тему безопасного труда) или чертеж (например, более или менее эргономичного средства труда) могут быть предметом пси­хологической интерпретации и основанием для реконструкции заложенных в них психологических идей. Поэтому нельзя от­казывать в этом качестве и невербальной продукции наших предшественников.

Итак, предметом истории психологии труда является раз­витие психологического знания о труде и трудящемся, независимо от формы фиксации этого знания и независимо от при­надлежности людей, генерирующих это знание, к профессио­нальной общности специалистов-психологов. Соответственно основная задача данной отрасли психологии - установление фактов и закономерных зависимостей, характеризующих про­цесс развития указанных знаний, построение научной карти­ны этого процесса.

Творческие задания к § 2.

1. Предлагаемым ниже высказываниям и фактам постарайтесь дать истолкование в терминах психологии.

Примерно в середине 80-х годов прошлого века в России попечитель­ство харьковской арестантской роты возбудило перед высшими инстанциями вопрос о поощрении арестантского труда, ссылаясь на опыт, «...успех в производстве работ, скорое и правильное выполнение их арестантами могут быть достигнуты единственно только при известном вознаграждении арес­тантов за их труд, что показал на деле и опыт харьковского тюремного комитета, который увеличив прежнюю плату арестантам... достиг этим полного успеха, так что самое число вещей, которое в прежнее время про­изводилось арестантами в течение шести месяцев, в текущем году окончено ими в два месяца, и кроме сего, на эту работу явились и те арестанты, которые до сего скрывали свои познания в мастерствах» [39. С. 5].

2. В 1895 г. в России в журнале «Железнодорожное дело» (№№25-32, 35, 38, 41-48) вышла серия очерков И. И. Рихтера под общим названием «Железнодорожная психология. Материалы к стратегии и тактике желез­ных дорог». Имеется и ряд других его работ.

Ниже приводятся краткие фрагменты из работ И. И. Рихтера. Поста­райтесь дать им толкование и оценку с позиций современной психологии труда.

а) «В то время, как долговечность каждого рельса и каждой шпалы составляет предмет столь же тщательных, сколько важных, ста­тистических исследований, личный состав наших железных дорог представляет собой «незнакомца», судьба которого до сих пор не признавалась предметом, достойным изучения...»

б) «...факт безусловной связи, существующей между организацией ве­щественных и личных аппаратов движения, может быть установлен двояким путем: во-первых, путем изучения коллективной и инди­видуальной психологии железнодорожных служащих в зависимости от рода обслуживаемых ими аппаратов, функций последних и окру­жающей среды; во-вторых, сравнением психологии железнодорож­ных служащих за более или менее продолжительный период времени в связи с изменением организации вещественных аппаратов и их функций».

3. В связи с информацией, содержащейся в предшествующих заданиях (пункты 1 и 2), дайте оценку следующего высказывания из книги, изданной в 1973 г. [47].

«В начале нашего столетия появляются работы по практическому ис­пользованию психологии в промышленности, на транспорте, других сферах трудовой деятельности. Эти работы знаменовали зарождение психологии труда, которую в то время называли психотехникой...»

«В конце XIX-начале XX ст. появляются работы Ф. Тейлора, в кото­рых наряду с проблемами организации труда и управления предприятиями рассматриваются и некоторые физиологические и психологические вопро­сы - профотбор, нормирование труда, система оплаты, поощрений и взыс­каний, приспособления инструмента к рабочему» [47. С. 27-28].

4. Ниже приведены слова М. В. Ломоносова. Постарайтесь увидеть в них психологическое содержание и выразите его языком современной пси­хологии.

Предлагая и описывая новый способ «находить и наносить полуденную линию», М. В. Ломоносов приводит, в частности, следующие доводы в его пользу: «Обыкновенный способ требует раздвоения внимания наблюдателя, именно последний должен и следить за движением звезды, и отмечать вре­мя; а наш не требует часов, не отвлекает внимания и ничем иным не отвле­кает зрение, занятое одним делом» [45. С. 395].

§ 3. Источники и методы исследования

Если, как мы условились в § 2, понимать под предметом изучения в нашем случае любое полезное психологическое знание о труде и трудящемся, сохраняемое людьми тем или иным способом (и следовательно, в той или иной мере отра­жающее, моделирующее истину), то круг возможных источ­ников истории психологии труда становится весьма широким, разнообразным, и сводится к следующему:

высказывания, предметом которых является психологичес­кий аспект труда отдельного человека или группы людей, включая характеристики и самого субъекта труда (индиви­дуального или коллективного);

вещественные и функциональные продукты труда в той части, в какой они ориентированы на особенности человека (его потребности, способности, отношения), так или иначе отражают эти особенности;

орудия, средства, условия труда (предметные и социаль­ные) в той мере, в какой они отражают психические особен­ности человека, группы;

факты, закономерности идеологии, образа жизни в той ме­ре, в какой они позволяют характеризовать субъекта труда, процессы труда, его организацию, вещественное оснащение и т. д.

Предлагаемый подход несет с собой ряд трудностей для исследователя. Так, часто можно оказаться в море уникаль­ного, недостаточно обобщенного, т. е. находящегося далеко за пределами собственно науки, психологического знания о тру­де и трудящемся (хотя и истинного и полезного), в связи с чем возникают специальные задачи проведения большой ра­боты по его описанию, схематизации, классификации. По­скольку внедренное психологическое знание - это знание как бы исчезнувшее в продукте, или средствах, или условиях тру­да, формах его организации, то возникают специальные зада­чи по его реконструкции, а еще раньше - задачи по распоз­нанию тех фактов, событий, которые могут послужить основа­нием, материалом такой реконструкции. Если М. В. Ломоно­сов говорит о «раздвоении внимания» или «умалении скуки», то в этом случае несложно усмотреть чисто психологические соображения о распределении внимания и преодолении одно­го из неблагоприятных функциональных состояний - здесь достаточно лишь перевести слова автора на более привычный современный язык. А если перед нами удобная рукоятка топо­ра или обычай одевать чистую одежду и возносить перед важ­ным делом молитву, призывающую бога вселиться в работни­ка, то мимо этих обстоятельств легко пройти, не заметив в первом случае решения эргономической задачи, а во втором - психологической преднастройки к ответственной работе.

В связи с тем, что в поле внимания исследователя должно попасть внедренное психологическое знание, основной метод предполагает инверсию привычного пути «идея - внедрение», а именно, путь должен стать таким: «внедрение идеи (или внешнее выражение) - сама идея» (психологическое знание о труде и трудящемся). Но сложность дела состоит в том, что если на пути от идеи к внедрению человек делает выборы из многих возможностей, то, реконструируя этот путь, необходи­мо всякий раз пытаться представить себе множество тех воз­можностей, которые могли открыться перед интересующим нас субъектом истории психологии труда, и реконструировать именно каждый выбор, прослеживая цепь возможных собы­тий. Ясно, что эти заключения всегда будут проблематичны и придется удовлетворяться некоторыми наиболее вероятными выводами, оставляя их с ясным сознанием того, что они правомерны и могут «жить» лишь до появления других, более ве­роятных и правдоподобных выводов.

Охарактеризованная выше задача реконструкции психоло­гического знания выступает всякий раз в нестандартном ви­де и должна принципиально пониматься как творческая, но мы все же рискнем предложить в качестве методического средства некоторые обобщенные алгоритмы, которые, как на­деемся, помогут заинтересованному историку психологии тру­да справляться с поставленными задачами.

«Распознающий» алгоритм (облегчающий отнесение исто­рического факта к «нашей» или «не нашей» области):

1. Рассмотрев факт, событие, проверить, характеризует ли его хотя бы один из признаков, приводимых ниже:

а) отражается труд в широком его понимании (т. е. как создание чего-то полезного при взаимодействии челове­ка, группы с биологическими или техническими, или социальными, или знаковыми, или художественными объ­ектами) ;

б) отражается процесс подготовки к труду, организации режима труда и отдыха, обучения, воспитания в связи с трудом.

Если «нет», то факт, случай далее не рассматривать и перейти к рассмотрению другого, если «да», перейти к пунк­ту 2.

2. Проверить, характеризуется ли рассматриваемый факт (событие, явление) хотя бы одним из признаков, приводимых ниже:

а) речь идет или может идти (при анализе) о психологи­ческих признаках труда (замысел, предвосхищение цен­ного результата, произвольная регуляция, сознание обя­зательности, владение средствами труда, создание средств, осознание межлюдских отношений в труде и др. [см. подробнее: 34. С. 61-68];

б) речь идет или может идти о каком-либо психическом регуляторе труда [см.: Там же.
С. 19-29];

в) речь идет, может идти хотя бы об одной из двенадцати разновидностей эмпирических феноменов установления взаимодействия особенностей человека и объективных требований работы: 1) естественный профотбор; 2) са­мостоятельное профессиональное самоопределение; 3) профессиональное самообразование; самовоспитание;

4) самостоятельное улучшение, рационализация условий и средств труда; 5) профотбор на научной гуманисти­ческой основе; 6) профконсультация по выбору профес­сии, адаптации к ней, по расстановке кадров; 7) специ­альное, профессиональное образование, воспитание, реабилитация инвалидов, психотренинг, прикладная физкультура; 8) специальное проектирование и внедре­ние более совершенных - «эргономичных» - условии и средств труда; 9) жесткий профотбор, ограниченный функцией отсекания непригодных; 10) работа по профориентации, профконсультации, адаптации к профес­сии, по расстановке кадров с позиции «жесткого» уп­равления человеческим фактором; 11) формирование профессионально ценных качеств с позиций «жесткого» управления человеком; 12) проектирование и внедрение условий и средств труда с позиций вытеснения челове­ка из эргатических систем [см. подробнее: Там же.
С. 52-60].

Если «нет», считать, что в рассматриваемом случае нет предмета рассмотрения, и перейти к другому факту, событию, если «да», перейти к пункту 3 (ниже).

3. Определить (по усмотрению исследователя) круг воп­росов, проблем современной психологии труда, в связи с кото­рыми может рассматриваться данный исторический факт, и перейти к пункту 4.

4. Мысленно представить ту реальность (предметную, со­циальную, психическую), с которой имел дело рассматривае­мый субъект деятельности, «интуитивный» или «научный» пси­холог, и описать результаты анализа на современном научном языке.

«Разрешающий» алгоритм (облегчающий системный ана­лиз факта истории психологии труда. Нумерация шагов алго­ритма продолжается):

5. Если речь идет, может идти о вербальных свидетель­ствах, следовать к пункту 9, если о невербальных, к пункту 6.

6. Сделать (сформулировать в терминах психологии) пред­положения о психологических знаниях, которыми руковод­ствовался, не мог не руководствоваться обсуждаемый субъект истории психологии труда (индивид, группа, народ). Оста­вить те предположения, которые трудно отвергнуть на рацио­нальной основе. Следовать к пункту 7.

7. Дать связное описание реконструируемого .психологичес­кого знания на современном научном языке с указанием спе­цифической исторически конкретной формы его проявления. Следовать к пункту 8.

8. Дать возможно полный набор доводов в пользу прини­маемого варианта описания и набор доводов (или единствен­ный довод) против него. Считать работу по реконструкции психологического знания о труде (или трудящемся) на дан­ном этапе законченной до получения новых доводов, фактов «про» и «контра». Следовать к пункту 12.

9 (от пункта 5). Максимально полно реконструировать те предпосылки, из которых не может не исходить автор выска­зываний (субъект истории психологии труда - индивид, груп­па, общность, народ). При этом важно четко различать исто­рически конкретное значение слов, с одной стороны, и реаль­ность, с другой. (Так, например, во времена М. В. Ломоносо­ва альтернатива «Науки и художества» означала различение науки и практики, а первейшим художеством он считал, ска­жем, металлургию; «худог» - умелый, искусный.) При ре­конструкции знаний полезно опираться на схемы умозаклю­чений. Компактные сведения по логике умозаключений мож­но почерпнуть в кн. [36]. Следовать к пункту 10.

10. Дать связное описание реконструируемых предпосы­лок суждений рассматриваемого субъекта истории психологии труда с указанием исторически конкретной формы выражения соответствующего знания. Следовать к пункту 11.

11. Дать возможно полное обоснование принятого вариан­та реконструкции и считать работу законченной до получения новых данных или возражений. Следовать к пункту 12.

12. Включить построенное описание в имеющийся контекст истории психологии труда (т. е., в частности, критически оце­нить традиционно существовавший «пробел», те подходы, точки зрения, которые с ним так или иначе связаны; показать, что» новые данные так или иначе согласуются с методологи­ческими предпосылками или пересмотреть сами эти методо­логические положения или их толкование). Считать цикл работы по реконструкции рассматриваемого фрагмента исто­рии психологии труда относительно законченным.

Рассмотренные выше примерные алгоритмы относятся к сфере собственно методики исследования и входят в более общую систему методов, включающую: а) методы организа­ции исторического исследования («срезовая» характеристи­ка развития психологического знания о труде и трудящемся применительно к определенному временному периоду, эпохе; «длинниковая» характеристика развития отдельных идей, понятий, направлений, подходов и т. д.; характеристика психо­логических знаний о труде и трудящемся, локализованная по признакам типа профессий, персоналиям, регионам и т. д.); б) методы и процедуры сбора эмпирических материалов, их фиксации, регистрации, первичной обработки, классификации (типичным может быть, например, такой ход дела, когда ис­торик психологии труда систематически просматривает эконо­мические, этнографические, технические, технологические и т. п. источники, публикации в надежде вычерпать фрагмен­ты, содержащие ценный с историко-психологической точки зрения материал). Следует отметить, что распространенность психологических инградиентов в непсихологической литературе иной раз превосходит самые оптимистические ожидания. Так, например, открыв «Полевой определитель минералов» [40. С. 5], мы встречаем основанное, надо полагать, на опыте утверждение о том, что при «некотором навыке» может быть сформировано «умение» распознавать различный характер блеска» минералов, причем имеется в виду шкала градаций блеска в девять ступеней (от «металлического, алмазного» и так далее до «жирного» и «смоляного»). Еще пример: открыв именной указ Петра Первого «Об учреждении академии...» 1724, января 28 дня, встречаем психологическую характерис­тику профессионального типа личности работника науки - «§ 19. Ученые люди, которые о произведении наук старают­ся, обычно мало думают на собственное свое содержание...» (идалее говорится, что должны быть определены кураторы, которые бы специально заботились о нуждах и благосостоя­нии работников науки) [Цит. по: 9. С. 34].

Творческие задания к § 3

1. Ниже приведены краткие, высказывания. Постарайтесь выделить те из них, которые могут рассматриваться как источники информации для построения истории психологических знании о труде и трудящемся. Поста­райтесь обосновать свой выбор некоторыми доводами.

а. «Помочи - сложный по своей структуре обычай, в центре которого - совместный неоплачиваемый труд крестьян для аккордного за­вершения какого-либо срочного этапа работ у отдельного хозяина. В рассматриваемый период характерными, но не обязательными признаками помочей являлись проведение их в праздник или воск­ресенье и угощение, выставляемое хозяином... Хозяин был любезен и приветлив с помочанами. Он не мог принуждать, указывать, как и сколько кто-либо должен работать. Крестьянская этика исключала также замечания хозяина, если чья-либо работа ему не нравилась. Он мог лишь просто не пригласить такого человека в следующий раз к себе на помочь» [22. С. 33, 35].

б. «С выделением местного самоуправления возникают губные и зем­ские грамоты. В них содержится предписание общинам избирать из своей среды грамотных и способных людей для занятия должностей губных и земских старост и целовальников, исполнявших как уголовно-полицейские, так и хозяйственно-финансовые функции. Пер­вая губная грамота относится к 1530 г. ...грамота вменяет в обя­занность выборных лиц борьбу с татьбой и разбоями путем розыс­ка, суда и казни «лихих людей» [69. С. 33, 35].

в. «Для буржуазного историка психологии с его пониманием психики как замкнутого, субъективного мира переживаний, с его интроспек­тивным методом изучения психики, оригинальная материалистичес­кая система психологических взглядов Ломоносова была неприемле­ма и даже непонятна. В этом отношении он разделил судьбу Герце­на, Чернышевского, Добролюбова, чьи психологические взгляды так­же игнорировались реакционными, идеалистическими исследователя­ми истории психологии» [57. С. 106].

2. Постарайтесь реконструировать психологические соображения (со­ображения об особенностях человека как субъекта труда, об особенностях регуляции деятельности), лежащие в основе приведенных ниже высказыва­ний, взятых из непсихологической литературы.

а. «Инструментом и принадлежностями электросварщика являются: электродержатель, щиток или маска... Электродержатель должен удовлетворять следующим требованиям: быть легким (не более 0,5 кг) и удобным в обращении... Масса щитка или маски не должна пре­вышать 0,6 кг...» [83. С. 33, 35].

б. «...когда вокруг все празднуют, надевают лучшее платье, пекут пи­роги, идут друг к другу в гости, актер бежит на утренник и вечерний спектакль, на ходу проглотив бутерброд, надевает пропыленный те­атральный костюм, мажет лицо гримом. И если это доставит вам радость, идите в актеры, а если вы будете завидовать отдыхающим в праздники, займитесь другим делом. Ваш праздник - репетиция, спектакль» [65. С. 47].

в. «Дети мои или иной кто, слушая эту грамотку, не посмейтесь, но кому из детей моих она будет люба, пусть примет ее в сердце свое и не станет лениться, а будет трудиться... Если и на коне едучи, не будет у вас никакого дела и если других молитв не умеете сказать, то «господи помилуй» взывайте беспрестанно втайне, ибо эта молит­ва всех лучше, - нежели думать безлепицу, ездя... На войну выйдя, не ленитесь... а оружия не снимайте с себя второпях, не оглядев­шись по лености, внезапно ведь человек погибает. Лжи остерегайтесь и пьянства, и блуда, от того ведь душа погибает и тело. Куда же придете и где остановитесь, напоите и накормите нищего, более же всего чтите гостя, откуда бы к вам ни пришел, простолюдин ли, или знатный, или посол... Не пропустите человека, не поприветствовав его, и доброе слово ему молвите...

Если не будете помнить это, то чаще перечитывайте... Что умеете хорошего, то не забывайте, а чего не умеете, тому учитесь». (Поучение Вла­димира Мономаха, XII в. [цит. по кн.: 85. С. 35 ‑ 7]).

§ 4. Краткий историографический обзор (по отечественным материалам)

Психическая реальность, с одной стороны, не легко отде­ляется при анализе от целостного трудового процесса, его ор­ганизации и участников. Поэтому, несмотря на то что мысля­ми о труде пронизаны все формы общественного со­знания, начиная от мифов о сотворении мира, фольклора и кончая рафинированными работами по современной робото­технике, собственно история знания о психической регуляции труда пока еще не получила массивного самостоятельного вы­ражения. С другой стороны, мир труда настолько многолик и настолько не прост в каждом случае, что всякий раз состав­ляет предмет очень специальной компетенции. А что касается в связи с этим психологических знаний о труде и трудящемся, то если они рождены полезными, то они конкретны, а если они конкретны, то настолько «впаяны» в контекст определен­ного вида труда, что их нельзя ни оценить, ни даже достаточ­но хорошо понять, не вникнув в тонкости этого определенного вида труда. Как правило, профессию осваивают годами, и не так уж легко понять тонкости труда семеновода или свар­щика, пионервожатого или бухгалтера, или гравера в тек­стильной промышленности и т. д. А без этого неоткуда взять­ся тонкостям понимания или пониманию тонкостей психоло­гии соответствующего труда. Вследствие сказанного, несмот­ря на то что развитие психологических знаний в историчес­ком аспекте очень часто является предметом рассмотрения (достаточно сказать, что в каждой диссертации всегда есть раздел об истории соответствующего вопроса, не говоря уже о специальных книгах по истории отечественной и мировой психологии), собственно история психологии труда оказалась отраженной в печати в основном только в той части, в какой она имеет демонстративные признаки социальной оформленности (так, скажем, советские психотехники активно заявили о себе - «попали в историю»). Однако в связи с описанной выше коллизией (неявность психики для трудоведов и неве­домость труда для психологов) дело обстоит так, что психоло­гические сведения о труде и трудящемся порождались часто вне рамок собственно психологии как науки или направлений науки и оказались рассеянными по разным и многим источ­никам (см. отчасти § 3): инженерно-техническим, юридичес­ким, экономическим, этнографическим, палеоантропологическим, филологическим, историческим (гражданская история) и др. Все это накладывает своеобразный отпечаток и на ис­ториографию рассматриваемой здесь отрасли науки.

Множество историографических источников можно упоря­дочить следующим образом.

1. Исторические разделы диссертаций по психологии тру­да, инженерной психологии, эргономике. Общая их отрица­тельная особенность состоит в том, что сообразно предвзятой традиции, а отчасти сообразно желанию авторов «блеснуть» знанием зарубежной литературы многие авторы склонны ви­деть источники, истоки тех или иных идей, фактов, направле­ний, достижений именно за рубежом - «в мировой литера­туре», в то время как достижения отечественных авторов не­редко остаются за бортом. Что касается дореволюционной мысли, относящейся к психологии труда, то часто авторы исходят из предпосылки, что ее в нашей стране не было [см. подробнее: 54]. Удивляет логическая несообразность: обычно полагают, что стимулом развития психологии труда является возникновение капиталистической индустрии, и ведут родо­словную многих идей почему-то именно из недр зарубежной капиталистической индустрии, хотя всем известна работа В. И. Ленина «Развитие капитализма в России» [5], из чего следует, что надо бы думать над вопросом - почему же у нас капитализм был, а психологии труда не было? На самом же деле она как раз была, и очень многие идеи, культивиро­вавшиеся в зарубежной и советской психотехнике нашего ве­ка, были предвосхищены в дореволюционной общественной мысли России еще в прошлом веке, при этом были специаль­ные психологические работы [70 и др.]. Поэтому исторические обзоры диссертаций, посвященных психологическим пробле­мам того или иного труда, следует воспринимать с поправкой на указанное выше обстоятельство.

2. Специальные общие работы по развитию психологии в России и Древней Руси [30; 57; 75 и др.]. Они интересны, но как правило, совершенно стерильны в отношении проблема­тики психологии труда.

3. Специальные непсихологические работы по истории кон­кретных видов труда, отраслей науки, производства, народно­го хозяйства или исторические разделы работ, посвященных разным видам труда [10; 20; 21; 24; 58; 71; 73; 74; 79 и др.].

Как правило, на эти работы можно взглянуть как на ра­боты по истории профессиональных деятельностей и увидеть при этом немалый психологический материал. Откроем кни­гу Ю. И. Соловьева «История химии в России» (М., 1985). Но это вместе с тем и история деяний профессионалов-химиков - их замыслов, волевых усилий и операций по реализации идей, история делового взаимодействия и т. д. В книге встречаются даже обобщения о профессиональных типах личности: «На смену ученому-просветителю приходит естествоиспытатель нового типа
(курсив - Ю. И. Соловьева). Он видит свою основную задачу не только в пропаганде и популяризации хи­мических знаний, но и в практическом применении научных знаний» [76. С. 9]. Такого рода материалы совершенно не ос­воены психологами.

4. Специальные работы по истории психологии труда в России. Их немного [13; 33; 37; 38; 50; 60; 64 и др.], и пред­метом анализа в них является начало 20-х годов XX в.

5. Небольшие разделы учебников и пособий по психологии труда и инженерной психологии [25; 42; 63 и др.]. Большин­ство авторов связывает возникновение психологии труда в до­революционной России с именем выдающегося отечественно­го физиолога и психолога И. М. Сеченова (1829-1905), од­нако это справедливое указание оставляет в тени вопрос о социально-историческом контексте его прикладных исследо­ваний.

Очевидно, что воссоздание целостной картины зарождения психологических знаний о труде, формирования научного подхода в данной области знания и далее, выделение психо­логии труда (или дисциплин другого названия, но близкого содержания) как обособленной отрасли науки требует систем­ного освоения всех обозначенных историографических источ­ников.

Вопреки традиции, мы будем рассматривать историогра­фию психологии труда не «от Адама», а от современности. Если исходить из понимания труда в широком значении, т. е. как социально ценной продуктивной деятельности человека, занятого биологическими, техническими, социальными (люди как объект труда), знаковыми, художественными системами [34], то и историю психологического знания о труде и трудя­щемся нельзя связывать только с развитием материального производства, хотя и следует оставлять за ним приоритетное значение. Поэтому в круг историографических объектов необ­ходимо включать работы достаточно разнообразного профиля, если они содержат, хотя бы в неявном виде, психологическую информацию (например, работы по истории средств труда умственного, административного, труда в области искусства)

Раздел I
.
Обзор моделей, репрезентировавших
психологическое знание о труде
в древности и в эпоху феодализма

Глава I
.
Психологическое знание о труде в неписьменных функциональных средствах фиксации опыта

§ 5. Мифологическое знание как разновидность модельных представлений
о психической регуляции труда

Для исторической науки в целом реконструкция религиозных представлений является важным критерием уровня духовного развития человеческой общности изучаемого периода, ибо с религией тесно переплетены формы ведения хозяй­ства, особенности развития искусства, познания мира в целом. Для истории психологии труда особый интерес имеют те проявления религиозного мироизучения и культуры, которые зарождались, развивались и сохранялись в народной памяти в связи с потребностями хозяйственной деятельности людей. То есть нам интересна прежде всего так называемая «низ­шая» форма мифологии, представленная в виде сказок, преда­ний, культовых хозяйственных обрядов, в обрядовых песнях, заговорах, пословицах и поговорках, в предметах народного декоративного творчества.

Интересно, что по замечанию специалистов в области исто­рии мифологии [49; 72], именно эта относительно аморфная «низшая» разновидность мифов оказалась более устойчивой и сохранной по сравнению с системой «высших» мифологичес­ких конструкций, отражающей мифологических героев-покро­вителей военно-княжеской верхушки общества, как системы, более зависимой от изменчивой социально-исторической об­становки.

С другой стороны, именно эта «низшая» мифология, вырас­тающая из недр хозяйственной деятельности людей, имеет чрезвычайно много общего для разных племен и народов, территориально разделенных [49; 51]. Мифы имеют содержа­тельное сходство (хотя мифические существа могут по-разно­му называться) в той мере, в какой имеется общее в спосо­бах ведения хозяйства, природных и бытовых условиях людей ранних стадий общественного развития [51 и др.].

Не подлежит сомнению также и то, что «огромный период в жизни человечества был безрелигиозным», как это показано в специальном исследовании [29]. Отсюда следует вывод о том, что религиозные представления в своих примитивных фор­мах охотничьего тотемизма, «аниматизма» (по Н. М. Николь­скому), анимизма появились не сразу в истории человечест­ва, а лишь на определенной ступени, которой предшествовала длительная предрелигиозная эпоха, связанная уже с элемен­тами коллективного орудийного труда. Несколько слов об ос­новных формах мифологических представлений.

Одной из первых примитивных форм религиозного миро­воззрения был антропоморфный «аниматизм» (по Н. М. Ни­кольскому), зародившийся еще в каменном веке. Суть его в том, что человек воспринимал все окружающие его явления природы (растения, животных, метеорологические явления, не­одушевленные предметы) как существ живых, чувствующих, подобных человеку. Так, в сказках камни живут, растут и раз­множаются [51. С. 7],
на Севере еще в 20-е гг. XX в. бытова­ло поверье, что «лучшее средство от вихря - бросить в него ножом, и тогда вихрь улетит, оставив по себе следы крови» [51. С. 7].

Такого рода проекция качеств субъекта на объекты, т. е., так сказать, неписьменное приписывание очевидным объек­там неочевидных, но реальных субъектных свойств, может быть понята как несомненный признак знания людей о субъ­ектных свойствах и как своеобразная форма фиксации этих знаний. Реальным психическим механизмом, хотя и неосозна­ваемым, но неизменно обеспечивающим успех фиксации зна­ния, является механизм ассоциации (по смежности или по времени, по некоторому сходству и т. д.).

Своеобразно фиксировались в мифологических представ­лениях и межлюдские отношения, связанные с трудом.

Все предметы и живые существа делились человеком на две группы: «группа объектов, сильнее человека» и «группа объектов, слабее человека» [51. С. 8]. Всем объектам, сильнее человека, приписывалась и особая сверхъестественная способ­ность. Они могли помогать человеку и вредить ему. Поэтому человек старался задобрить «сильные» существа, принести им жертву, создавался культ «сильных», который позволял но­вым поколениям знакомиться с «сильными существами», уз­навать их полезные и коварные свойства и способ обхождения с ними.

«Аниматизм» рассматривается не столько как религия, а как примитивная форма мировоззрения, на основе которой развиваются культовая магия, верования.

Так, объекты, обладающие «силой», становились фетиша­ми и амулетами - стражами, охраняющими человека, имею­щего изображение «сильного» существа. Живые существа, имеющие особую «силу», особенно опасны для человека, рас­сматривались как предшественники племени и защитники. Им поклонялись. Такие звери выполняли роль «тотема». Другой более поздней по возникновению формой мифологического мировоззрения был анимизм, состоящий в вере в воображае­мых существ, которых никто не видел, но с их действиями свя­зывали вредные и полезные, добрые для людей события, со­стояния. Это, кстати, симптом развивающегося воображения человека. Одно дело реагировать на камень или на вихрь, другое - регулировать поведение в соответствии с образом воображения. Так, славяне верили в опасных упырей, вампи­ров, сосущих человеческую кровь, и добрых берегинь. В хри­стианской религии первые продолжили свое существование в виде чертей и бесов, а вторые - в роли святых и ангелов. Упыри - души умерших насильственной смертью, убитых, жертв несчастий. Они населяли опасные места - болота, лес и пр. Берегини - тоже души умерших красивых девушек, в виде птиц и рыб (или смеси человеческого обличья с ними): они обитали по берегам рек, и поэтому здесь люди чувствова­ли себя в относительной безопасности, здесь их «оберегали». К таким невидимым, но «сильным», т. е. обладающим сверхъ­естественной силой, существам, от которых зависит успех, здоровье, урожай или, напротив, несчастье в соответствующей сфере жизни, хозяйственной ситуации относились домовые (души предков семьи), полевики, лесовики, водяные и множе­ство существ, каждое из которых несло свою роль: «Крик­са» - которая нападает на ребенка, когда он кричит [51. С. 15]; «Лень» - которая поселяется за пазухой у ленивого работника; «Смерть» - старуха с косой; «Горе-злосчастье»- невидимка, вспрыгивающая на плечи человека и делающая его несчастным «Чума», «Трясца» - болезни, «Зима» и Дед Мороз, «Весна» - времена года; «Обида», «Сон» и пр. [51. С. 25]. Все это не что иное, как регуляторы поведения, в систему которых «впаяны» и регуляторы труда (надо стря­хивать с себя несчастья, отгонять лень и т. п.).

Анимизм - удобный способ учета различных существен­ных, но непонятных для данной ступени культуры явлений, при котором причину данного явления приписывают соответ­ствующему «духу». Для понимания не требуется ни особой подготовки человека, ни напряженной работы мысли. Если аниматизм имеет основой реальные условия предметной деятельности, людей, то анимизм - более сложно опосредован­ная образами и вербальными понятиями форма отношения к миру, составляющая базу для развития религии и магии. Ма­гией называют культовые действия, связанные с «силой» сло­ва (разного рода «заговоры», заклинания) *.

* Глубокое исследование форм анимизма содержится в ра­боте Эдуарда Тайлора (1871) [77}

По мере становления русской государственности к Х в. с развитием торговли и военной сферы, городов и городских ре­месел в славянской мифологии формировалась система богов - пантеон (Перун, Дажьбог, Стрибог, Волос и др.). Прои­зошло, как и у других народов, выделение верховного бога - покровителя военно-купеческой среды - Перуна (бога грома и молнии). При этом фетиши, которые изготовляли на время и уничтожали (например, сжигали соломенное чучело «Зи­мы» на масленницу), заменялись постоянными представите­лями религиозного культа - идолами, которых делали из де­рева или камня. Все это - отображение, фиксация меняю­щихся межлюдских, в частности, производственных отношений в обществе. С введением на Руси христианства (официаль­но - в 988 г.) языческие боги были свергнуты и заменены но­выми, более приемлемыми для «верхов», и поэтому не оста­лось подробных русских описаний славянского языческого пантеона. Что же касается верований трудящихся масс, то они во многом сохранили пережитки язычества (в форме эле­ментов аниматизма и анимизма дохристианского периода) в устном народном творчестве, сказках, преданиях, былинах, пословицах, обрядовых песнях и ритуалах, в предметах быта.

В целом для древней мифологии, если ее рассматривать в аспекте регуляции поведения, в частности в труде, харак­терны конкретность понятий, образов, связь мифов с конкрет­ными ситуациями, предметами, неразвитость логических опе­раций, отсутствие четких границ понятий, ограниченность по­знавательных возможностей мифологического мышления, при­писывание объяснительных свойств явлений воображаемым, . а не реально действующим силам, тесная связь мифологичес­ких представлений с аффективными переживаниями человека, эмоциями [12].

Если рассматривать мифологическое знание, как опреде­ленную закономерную ступень исторического развития обще­ственного сознания, обусловленную характером бытия, накоп­ленными обществом сведениями о действительности, в частнос­ти о психической реальности, а также возможностями и спо­собами мышления людей, если видеть в мифах не только сту­пень к развитым формам религии, но и ступень к подлинно на­учному знанию, знанию, адекватному потребностям общест­венной практики, то эта позитивная их роль, на наш взгляд, во многом может быть связана именно с высокой эмоциональ­ной насыщенностью, яркой образностью, а также опорой на ряд действий, процедур (пусть пока культовых). Именно эта их аффективно действенная, а позже эмоционально-вербаль­ная (в сказках) сторона, с нашей точки зрения, позволяла сде­лать мифы средством управляемого воздействия на последую­щие поколения, средством передачи общественно важных способов осмотрительного поведения (безопасного труда), ак­куратного пользования орудиями труда.

Первоначальной формой, вероятно, были действия с ана­логами трудовых ситуаций, но для их особой эмоциональной окраски они совершались при вечернем сумеречном свете кост­ров «священного огня», в священных пещерах, под особые зву­ки песен, в условиях особого одеяния участников.

Возможно, что возникновение культовых ритуалов закреп­ляло именно те постепенно найденные формы воздействия на людей, которые позволяли более эффективно создавать у них восприимчивое состояние сознания, управлять их памятью и вниманием, направленно воспитывать в людях требуемые по­лезные для коллективной жизни в условиях постоянной борьбы со стихией личные качества.

Мы присоединяемся к мнению Г. А. Антипова [7] о том, что «...охотничьи и вообще трудовые танцы» служили в пер­вобытной культуре «специфической формой социальной памя­ти, где в весьма еще нерасчлененном виде откладывался социальный опыт». И далее Г. А. Антипов цитирует высказывание М. С. Кагана (Лекции по марксистско-ленинской эстети­ке. Л., 1971. С. 257), которое мы также приведем: «Исполняя охотничий танец перед тем, как отправиться на охоту, люди думали, что они заклинают зверя. В действительности же они заклинали ... самих себя, т. е. подготавливали себя к охоте и подготавливали всесторонне: физически и духовно, практи­чески и психологически. Иначе говоря, магический танец ока­зывался средством общественного воспитания всех участни­ков - воспитания физического, профессионального и эстети­ческого» [цит. по. 7. С. 181].

Мы, конечно, не можем ручаться по поводу того, о чем и как «думали» первобытные люди, следуя ритуалам указанно­го рода, но, в основном принимая ценную позицию двух цитиро­ванных авторов, полагаем, что обсуждаемые мифы и соответ­ствующие действия, ритуалы как раз и были той формой, в которой люди знали о преднастройке к работе, о средствах ре­гуляции соответствующего поведения ее участников - всех и каждого. Да, не было многих и многих абстракций, которые сейчас упорядочивают наше знание о психических регулято­рах труда, но были другие формы и средства знать о психи­ке. По-видимому, эти формы и средства складывались в тече­ние очень длительных (в историческом смысле) периодов времени. Но и внешние средства труда в те далекие времена со­вершенствовались крайне медленно. Полагают, что каменное рубило совершенствовалось примерно в течение ста тысяч лет, прежде чем аморфный камень с заостренным краем стал удобным миндалевидным инструментом. Особенности дина­мики состояний в труде, профессиональных умений и т. п. го­раздо менее очевидны, чем внешний предмет. Чтобы их .ос­воить, неизбежны были не только затраты времени, но и своеобразная информационная избыточность: современный человек может в короткое время научиться и воспользовать­ся очищенными от всякой магии и мифологии средствами, на­пример аутогенной тренировкой или мнемотехникой, чтобы ов­ладеть своим состоянием, своей памятью. Но не будем это от­носить к людям первобытной эпохи. Для них средства овла­дения психикой составляли просто важную часть самого обра­за жизни. Критика и перестройка любого образа жизни, его внедрение должны предполагать, в частности, и соответ­ствующий новый психорегулятивный компонент, если не ми­фологические образы, то столь же эффективные другие внут­ренние средства. Как видно будет из второго раздела книги. сравнительно резкий прогресс машинного капиталистического производства во второй половине XIX в. существенно изменил требования к образу жизни и труда «рядового» члена общест­ва, не предложив соответствующих средств саморегуляции и самоорганизации работников. И вот результат - необычай­ный рост аварий, катастроф, увечий и несчастных случаев.

Наряду с могущественными силами природы, реальными опасностями, хищниками, окружавшими людей в течение мно­гих столетий перед оформлением славян в некоторую общ­ность, которое произошло в первую половину 3 тыс. до н. э. [72], особой «силой» в сознании народа оказывались орудия труда, придававшие людям дополнительные возможности, ка­завшиеся им «дивными». Орудия труда становятся фетишами обретают «сверхъестественные» качества в мифах и веровани­ях, которые в той или иной форме сохраняются в славянской мифологии до XIX-XX в. Причем их «сила» распространяет­ся на широкое поле ситуаций. Мифотворчество вокруг орудий труда может быть следствием особого внимания к ним лю­дей, закрепившегося в древние эпохи, когда действия с ору­диями были священными, ритуальными. Постепенно культо­вые обряды могли исчезнуть, а представления о мифической си­ле фетишей еще долго жили в народе. Так первым орудием тру­да был камень, он имел способность быстро двигаться по на­правлению, заданному человеком, поражал зверей, врагов; наткнувшись на камень, можно было пораниться. Поэтому ка­мень - это не только орудие труда (в охоте, борьбе), но мо­жет быть и помощником человеку, отгонять врагов уже своим видом. По данным проф. Н. М. Никольского [51.С. 10], в XI в. на территории Белоруссии существовал культ перуновых стрел, связанный с «культом стрелок и топоров громких» - орудий каменного века.

Существовали фетиши палок (деревянных или из рыбьей кости), которые упоминаются, например, в сказках о каликах - странниках, манипулирующих волшебной клюкой. Так, в сказании об Илье Муромце, описывается, что он был исце­лен от 30-летней неподвижности посохом калик и живой во­дой. Широко известен посох «Деда Мороза», обладающий в сказках морозящей силой.

Особой «силой» обладали и продукты прядения - нити. Прядение началось уже в каменном веке, ибо рыбу ловили с помощью сетей, сплетенных из волокнистых растений [72. С. 240]. Женщины-пряхи не только готовили одежду, но и участвовали, таким образом, в добыче продуктов питания. Славянское божество «Судьба» или «Среча» представлялось в виде красивой девушки, прядущей золотую нить и заботив­шейся о благополучии нив, садов, помогавшей в борьбе со злом. «Несреча» - злая судьба, она по сербской поговорке «тонко пряде», и поэтому такая нить легко обрывается [72. С. 240]. Прядение, образование нити, верчение, постоянное движение пряхи, ее рук и веретена связывалось с представ­лением о времени, смене суток, дня и ночи, с представлением о нити жизни, судьбе. Этнографом описывается случай, ког­да в мордовской деревне в 1918-1919 гг. во время эпидемии крестьяне заставили девочку 12-ти лет спрясть длинную нить, которой окружили деревню, чтобы спасти жизнь односельчан [72. С. 242].

Если природный, от молнии огонь и вообще огонь особо почитался у всех древних народов, особенно в эпоху палеоли­та, холодного климата как средство охраны от хищников и средство борьбы с ними, то особой «силой» обладал, по мне­нию праславян, «священный» огонь, добытый трением. Такой огонь разводили, чтобы спасти селение от заразы во время эпидемий и эпизоотий [72. С.11].

Во всех земледельческих мифах (у славян, в том числе) почитается земля, как источник плодородия, дающий человеку полезные растения, пропитание. Священное отношение к зем­ле-кормилице воспитывалось и в сезонных сельскохозяйствен­ных культовых обрядах и в песнях, в сказках, преданиях. Считалось у древних славян, что земля обладает «силой» и эта сила выходит, когда ее пашут. В белорусских обычаях до начала XX в. сохранились обряды задобривания земли перед вспашкой, когда в борозду ставили хлеб, сыр [51]; интересен обряд избавления селения от заразной болезни: женщины должны раздеться до рубашки, распустить волосы. Одна впря­гается в соху, другая правит, и они делают борозду вокруг деревни, чтобы дать земле возможность выпустить свою «силу» при этом. Следом за пахарями идут по борозде другие женщины и криками разгоняют нечисть, болезни прочь от де­ревни. А «сила» земли должна им в этом помочь. Проф. Ни­кольский считает, что это поверье отражает ту древнюю ста­дию земледелия, когда им занимались преимущественно жен­щины [51].

В качестве фетишей оказывались и растения, возделывае­мые людьми: они тоже имели не просто утилитарную роль продуктов питания, но и особую «силу». В качестве таких растений были горох, рожь.

Превращение сельскохозяйственных животных и растений в фетиши и тотемы, придание им священных особых свойств связывалось с тем, что эти священные «силы» будут покро­вительствовать людям лишь в том случае, если последние по­заботятся об их пропитании и безопасности. В роли таких тотемов - фетишей у славян были: собака, конь, корова, ко­зел [72].

Таким образом, из этих примеров видно, что у древних славян и их преемников предметы и орудия труда, домашние животные и культурные растения, которые, как и орудия тру­да, требовали особых способов обращения, оказывались окру­женными мифами, воспринимались как особые явления дей­ствительности, которые могут быть весьма полезны человеку, но при соблюдении им особых правил, социальных, деятельностных норм обращения с ними. Мифологическая окраска восприятия этих явлений жизни требовала особого к ним эмо­ционального отношения, трепета, чуткого внимания, поклоне­ния, вероятно, не лишних в процессе овладения ими молоды­ми поколениями и хранения в течение всей жизни, как особо важных ценностей. Миф выступает здесь как форма фикса­ции социального опыта, знания о труде и отношения к нему.

§ 6. Отражение психологических знаний о труде в сказках, легендах, заговорах, обрядах

В сказках передавались народные представления о роли труда в жизни человека, превозносилось трудолюбие и мас­терство. Достаточно вспомнить всем известные с детства об­разы Марьи-искусницы, Василисы-Прекрасной, Царевны-Ля­гушки, Иванушки, ухаживавшем за Коньком-Горбунком и др. Как показали результаты сравнительного лингвистического и этнографического анализа, в сказках и преданиях остались следы глубокой древности - эпохи охотничьего хозяйства в каменном веке. Так, Н. В. Новиков [53] проанализировал эпи­зод боя богатыря с чудищем на «калиновом мосту», который встречается в разных сказках в 20 сюжетах. В этих сюжетах отмечались такие признаки: мифическое чудовище идет по калиновому мосту (хотя все знают, что калина – кустарник и его ветки гибкие, не выдержат и человека, тогда как чуди­ще огромно и непомерно сильно); «змий о 12 головах и 12 хо­ботах», «бежит - земля дрожит»; своих противников «вби­вает в землю»; после схватки - чудище бывает под «мостом»; чудище «огнем пышет». Автор сделал предположение, что здесь описана сцена битвы с мамонтом, когда загоняли мамон­тов в ямы, бросали в него горячие головни, от которых могла загореться его шерсть. Следует учесть, что одно поколение (дед рассказывает внукам) занимало порядка 50 лет, кре­стьян-сказочников середины XIX в. отделяли реальные собы­тия охоты на мамонтов порядка 240 поколений, а для Сиби­ри - 150 поколений. Схватки же с мамонтами происходили на глазах живых участников в течение по крайней мере 500 по­колений. Б. А. Рыбаков [72] предполагает, что этот сюжет не был самостоятельной сказкой, но скорее был связан с риту­альным действием, полезным в подготовке молодых охотни­ков. Однако по своему эмоциональному воздействию этот эпизод выделялся и хорошо запоминался, обрастал другим контекстом, включался в другие сюжеты.

Как отмечал В. Я. Пропп [66], в основе волшебных сла­вянских сказок лежали чаще всего колдовские обряды ини­циации - посвящения юношей в охотники, которые сопро­вождались не только проверкой их готовности по силе, лов­кости, но и приобщением к мифологическому содержанию об­ряда, как считают историки и этнографы, - главным святы­ням племени. Такие рассказы, предания хранили старики, и до поры до времени они были для молодых под запретом. Все это можно интерпретировать как синтетический аналог диагностических и воспитательных процедур.

Однако сказки и легенды отражали также представления людей о природе, окружающих предметах и о себе, связанные с существенными новыми завоеваниями, достижениями в об­ласти труда, в хозяйственной жизни.

Так, в народном сознании с деяниями бога Сварога - небесного бога, который бросил на землю кузнечные клещи, отражено начало железной эпохи, пришедшей на смену «брон­зовой». Стали изготовлять железное оружие и орудия труда (топоры, плуги, серпы и пр.) [72].

Эпоха освоения железа (которую относят на территории восточных славян к XI-Х вв. до н. э.) породила легенду о кузнецах - змееборцах Кузьме и Демьяне: «Кузьма - Демь­ян, говорят старые люди, был первым человеком у бога, ког­да создавался мир. Этот Кузьма - Демьян был первым в ми­ре кузнецом и сделал первый в мире плуг» [71. С. 489].

Божественные кузнецы делали первые орудия для земле­дельцев - серпы, плуги, могли выковать меч и, обладая ог­ромной силой, убили Змея. Подробнее легенда о кузнецах-змееборцах выглядит так: «Когда-то давно, когда еще мало было людей, повадился в одну страну летать страшныйЗмейи брал себе по очереди людей на съедение. Дошла очередь до княжеской дочери. Бежит она мимо кузницы, где куют Кузьма и Демьян. Кузнецы спрятали ее в своей кузне с же­лезной дверью. Прилетело ужасное чудовище и стало требо­вать выдачи княжеской дочери. Кузнецы предложили Змею пролизать языком железную дверь, обещая посадить на язык его жертву. Змей пролизал дверь, а Кузьма схватил его рас­каленными клещами за язык. Затем Змея впрягли в специаль­но скованной для этой цели плуг и пропахали на нем огром­ную борозду («Змиев вал») от Днепра до самого Черного мо­ря. Борозда эта в высоту была 3 сажени. Змей просил пить, когда на нем пахали, но пить ему не давали, а кормили со­леными коржами. Когда Змей дорвался до моря, то пил и пил до тех пор, пока не лопнул. Когда же он лопнул, из его тела разметались во все стороны различные змеи, гадюки, черви, мухи, комары. Вот за это-то и почитают Кузьму и Демь­яна, что они уничтожили Змея» [71. С. 490J. Как показали исследования [71], эта легенда отражает реальные бои праславян, живших на Приднепровье в IX-VIII вв. до н. э., кото­рые отразили набеги киммерийцев, благодаря освоению же­леза, развитию кузнечного ремесла, изготовлению железных орудий для труда и битв. Кроме того, в эту эпоху действи­тельно были построены огромные по своим масштабам (вы­соте и протяженности) оборонительные сооружения, остатки которых сохранились до сих пор в виде земляного вала. Куз­нечное ремесло, железоделательный промысел на многие ве­ка определил успехи в земледелии. Зерно выращивали на экспорт. Кузнецов почитали как людей сильных, которые уп­равляются с огнем, загадочным материалом - железом, та­инственным образом выплавляемым из болотной земли. Поэ­тому кузнецов считали людьми в то же время и опасными (ведунами, колдунами), у них просили благословения на свадьбах и защиты от болезней.

Культ кузнецов-змееборцев был настолько силен в сла­вянском язычестве, что христианская религия оставила их на­роду, обратив в святых Кузьму и Демьяна - покровителей кузнечного дела и свадеб.

Б. А. Рыбаков доказал, что освоение железа было широко распространено в лесостепи и лесной зоне Восточной Европы, ибо запасы болотной руды - основного источника железа были повсеместны. Речь идет именно о болотной руде, имею­щей относительно низкую температуру плавления. Железо можно было выварить в глиняном горшке. Тем самым ему удалось опровергнуть существовавшее мнение о том, что Древ­няя Русь пользовалась только привозными металлическими изделиями. Да, так было во времена бронзового века, ибо ближайшие месторождения меди и олова - в Приуралье и Закавказье. Поэтому бронзовые изделия приходилось везти за тридевять земель, ехать за ними как за «жар-птицей».

Не случайно именно с освоением варки железа и кузнеч­ного дела особое внимание было привлечено к «силе» ветра, воздуха, дыма. Ведь и варка железа и особенно кузнечный процесс требовали нагнетания воздуха в горн мехами. Имен­но кислород воздуха обеспечивал более высокую температуру в горне и успех в изменении свойств металлических изделий, придании им нужной формы и последующей закалке в воз­душной струе воздуха [71]. Этот производственный трудовой процесс, его мифологизация, обожествление способствовали развитию определенной формы анимизма - представлений о «воздушной» природе души живых и мертвых.

Обрядовые хозяйственные ритуалы ежегодно повторялись, так как воспроизводилась потребность в такого рода дейст­виях, имевших общественно значимую ценность.

В разные годы погодные условия в наших широтах сущест­венно меняются, весна могла быть ранней, поздней, сухой, с повышенной влажностью, заморозками и пр. Поэтому важно было ориентироваться не столько на календарь, сколько на признаки погодные, на поведение животных, диких растений и пр. Поэтому в обрядах сельских работ нет жестких кален­дарных сроков. Моменты начала пахоты, сева, жатвы, сеноко­са начинались по решению общины, ее старейшин. Так, в Ка­лужской губернии (XIX в.) зачин делался по решению общины при пахоте, севе и жатве, первом выгоне скота в поле весной [22]. В Белоруссии в некоторых местах начала XX в. сохра­нились старые обряды, в частности, связанные со сменой вре­мен года и ожидаемыми работами: в конце зимы, когда солн­це поворачивает на лето, в обряде «рождественской коляды» делают так: «Хозяин берет горшок с кутьей (кушанье из варе­ных зерен), это первобытное блюдо относится к тем време­нам, когда еще не умели размалывать зерен, обходит с ним 3 раза кругом двора и 3 раза стучит в окно. Хозяйка спра­шивает: «Кто там стукае?» Хозяин отвечает: «Сам бог стукае с цеплою, мокрою вясною, с горячим небурливым летом, с сухой и корыстною (прибыльною) осенью». Хозяйка: «Про­симо же до хаты» [51. С. 28]. В хату зовут далее Мороз есть кутью, чтобы он не морозил огородных посадок, посевов в по­ле, зовут «Ржу» и «Бель», портящие колосья, чтобы они при­шли теперь, а не летом, приговаривая: «Хлеба нашего не уби­вайте, а на моховом болоте перебывайте, а коли приедете к нам у летку железными метлами очи выцарапаем» [51. С. 29]. Весной обрядность - самая яркая и живучая. В древности весну видели в форме перелетных птиц (жаворонков, аистов, ласточек и др.). Чтобы весна не запоздала, еще в марте ее начинали кликать, звать: «Вылети сизая галочка, вынеси золоты ключи, замкни холодную зимоньку, отмкни теплое летечко»[51. С. 29].

На масленицу, обозначавшую конец проводов зимы, уст­раивались хороводы, песни, «верчения» - танцы, и торже­ственно сжигали соломенное чучело - «Зиму».

Весной зародился и до сих пор жив обряд - печь пироги в виде птиц-жаворонков и съедать их. Смысл этого обряда состоит в том, что лучшим средством овладения благодетель­ной силой священного существа является его съедение. По­этому приношение жертвы (едят своих тотемов, в данном случае пироги в виде птиц) означало поедание Весны. Мо­мент спаривания домашних животных весной («Великоидный цикл весенних обрядов») тоже выбирался не случайно, но по общему решению. Перед этим ответственным событи­ем селяне выгоняли злых духов из избы, хозяйственных по­строек, устраивали очищение, мытье, бани, окуривали дом и постройки дымом можжевельника, ударяли по домочадцам и животным веником из вербы [51. С. 31].

Весенние обряды требовали привлечения волхвов, умев­ших вступать в общение со злыми и добрыми духами посред­ством «вертимого плясания» [51. С. 32]. Именно весной рас­пространялись эпидемии и эпизоотии, что отражалось в на­родном сознании в форме оживания злых духов. И именно весной нужно было установить добрый контакт с полезными тайными силами, от которых зависит хороший урожай. Поэ­тому духов кликали, жгли на нарах «калиновые вогнища», чтобы душистым дымом привлечь хороших духов [51. С. 32]*.

* Вероятно, калина была священным растением со времен охоты на мамонтов.

В конце весенних полевых работ устраивали богатый жертвенный пир, посвященный богу хлеба. Перед жатвой праздновали праздник Купалы - старого языческого боже­ства, бога земных плодов. В начале жатвы ему приносили жертвы в виде сыра и хлеба [51. С. 33]. В XIX в. для начала жатвы русские крестьяне выбирали женщину, обычно ста­рушку-вдову, «известную своей тихой и безупречно нравствен­ной жизнью». Ее просили от всего мира начать жатву. Она отвечала неопределенно: «Добрые люди найдутся - за­жнут». В вечер зажина в деревне никто не работал. Создава­лась напряженная и торжественная обстановка ожидания важного события. Избранная женщина зажигала у себя в доме свечу перед иконами и, положив несколько земных по­клонов, отправлялась жать, пробираясь к своей полосе так, чтобы ее никто не заметил. В поле, положив опять земные поклоны, она делала три снопа, складывала их крестообраз­но друг на друга, возвращалась домой, молилась и гасила свечу. Это было сигналом о том, что зажин состоялся, сигнал распространялся по деревне. А утром все женщины шли на жатву [22. С. 121].

И наконец, по окончании сбора урожая в начале осени, в сентябре, устраивался праздник, уходящий корнями в эпоху язычества, жертвенный пир в честь божества Рода и Рожаниц, пир во славу урожая собранного и урожая будущего го­да. При этом устраивались «бесовские» пляски, пение, с ко­торым христианские миссионеры долго не могли справиться и оставили этот праздник как «Рождество Богородицы» [72; 51].

Одним из способов фиксации некоторых отношений к про­цессу и результату труда являются «профессиональные», на­пример строительные, обряды. При постройке (закладке) до­ма в жертву приносился петух или даже конь. Полагают, что эта жертва имела значение оберега дома и жильцов от злых духов и, что интересно, служила «выкупом» за срубленные для постройки деревья (своего рода «экологическая идея» - фиксация аналога современной идеи долга «производствен­ника» перед природой) [27. С. 20].

В отличие от коллективных форм земледельческих обря­дов широкое распространение в хозяйственной мифологии имели индивидуальные формы - заговоры, обереги как эле­мент словесного сопровождения языческого заклинательного, магического обряда. Заговоры существовали на все случаи жизни, и в том числе на удачную охоту, на охрану скота от лесных зверей, от болезней. Основа «силы» заговора состоя­ла в связи с носителями зла («упырями», «вампирами») или «берегинями», если речь шла об охране добра. Сами дейст­вия, сопровождающие заговор, осуществлялись в местах, где водились нужные «тайные силы»: в лесу, у могил, и пр. Действия человека, проводящего заговор, носили характер, противоположный обычным действиям его в быту: «Стану, не благословясь, пойду, не перекрестясь, не воротами - собачь­ими дырами, тараканьими тропами, не в чисто поле, а в тем­ный лес...» [72. С. 1361. «Умоюсь не водою, не росою, утрусь не тканым, не пряденым - утрусь кобыльим хвостом...» [26. С. 6; цит. по: 72. С. 1361 Такое поведение вполне сочеталось с противопоставлением правильного, доброго начала в жиз­ни - злому, опальному, коварному.

Для магических действий (заговоров, оберегов, обрядов) характерна обязательность выполнения всех элементов этой процедуры. Сценарий магического обряда оберега скота при первом весеннем выгоне в поле приводит Е. Н. Елеонская [26. С. 136]: «Канун Егорова дни в ночь скотине во хлеве не клади ничего. Добуди косача (тетерева), да с косачем куриче яйцо; да свечу без огне с вечера положи пред Егоря. Как лю­ди уснут - один или два человека вас (как ко Егорю приде) - трижды поклон. Да возьми топор, да косача и яйцо и свечю возьми и зажги, то же в руки подними и неси на посо­лонь; а топор в правой руке по земли тяни, а в другой руке свечю отнеси и косача за горло и яйцо да поди трижды и го­вори: «Пусть около моего скоту железный тын стал от земли до небеси от зверя и от волку и от всякого зверя, по земле ходящего, и от леса». И обойди трижды. Пришед к Егорю, свеча с огнем поставить и яйцо по сторому, а косача убить ножыком тылем и говорить: «Тебе, святый Егорий, черной баран от меня и от моего скота и ты, святый Егорий, стере­ги и береги мой скот...» [26. С. 136].

По описаниям белорусских обрядов начала XX в. перед выгоном скота в поле весной его окуривали священным рас­тением - можжевельником, ударяли вербой (тоже имев­шей особую «силу») и заклинали, обращаясь к солнцу и месяцу с просьбой сохранить скот «от стрелы вогненной, от зверя бегучего, от гада ползучего, от змеи попилухи», от по­левых, лесных и водяных духов [51.С. 31].

В заговоре охотника от лихих людей перечислялись все возможные способы навредить охотнику вредоносною способ­ностью «товарищей мысли» и «завидливого глаза»: «И втай смотрящих, и въявь смотрящих, и с хвоста смотрящих, из избы смотрящих, из окна смотрящих... И чтобы меня раба божия никто не мог ни поткнуть, не испортить, ни думою по­думать, ни мыслию помыслить...» [12. С. 37; цит. по: 72. С. 141].

Такого рода перечисления были накопленным в истори­ческом опыте «репертуаром» возможных вредных действий, источников опасности, а особый обряд, реквизит, место долж­ны были создать особое эмоциональное состояние крестьяни­на (ибо он взаимодействовал с могучими тайными «силами»), и это особое состояние способствовало запоминанию «репер­туара опасностей» и действий против них, которые полезно было хранить в народной памяти и передавать новым поко­лениям. Более тщательный анализ содержания оберегов и заговоров позволил бы, вероятно, выделить среди псевдоопас­ностей и реально существовавшие причины несчастий и хо­зяйственных бед.

Материалом для такого анализа могли бы послужить эт­нографические описания хозяйственных обрядов XIX - нача­ла XX в. и старинные руководства по черной магии XVI - XVIII вв., содержащие подробные сценарии самых разнооб­разных магических действий [12; 26; 48 и др.].

* * *

Итак, поскольку земледельческий труд носил коллектив­ный характер в сельском общине, важно было иметь формы организации коллективного труда и гарантии против ошибок, которые могли привести к неурожаю, гибели посева, скота. Поэтому нужны были формы коллективного руководства, обеспечивавшие выделение в качестве руководителей - лю­дей, пользовавшихся уважением, мудрых, опытных и знаю­щих. Для обеспечения отклонений от выработанных веками, оптимальных способов и последовательностей действий нуж­на также была особая организационная форма. Кроме того, для поддержания и воспроизводства таких организационных способов важно было, чтобы люди не противодействовали им, а, напротив, поддерживали и испытывали положительные эмоциональные переживания. В условиях отсутствия пись­менности обряды, их живой красочный, эмоционально насы­щенный порядок проведения, характерные действия, с ними связанные, позволяли лучше запоминать последовательность хозяйственных процедур, а магическая форма обрядов требо­вала от людей обязательности их точного выполнения, так как всякая мелочь имела смысл (была не случайной, но заве­щанной предками) и вместе с чисто культовыми элементами обрядовые действия содержали и элемент технологически не­обходимых для успеха хозяйственных начинаний. Система об­рядов, оберегов, заговоров выполняла для неграмотного тру­женика земли функцию технологического (в широком смысле слова) справочника. Особенностью этого «справочника» яв­лялось то, что он не просто информировал, что именно пора уже делать, чего опасаться, но и стимулировал, вовлекал ре­шительно каждого в соответствующий круг забот и действий, создавал не просто ориентировку, но и личностное отношение к делу.

По мере изменения способов хозяйствования обрядовые действия утрачивали свое прямое прагматическое назначение и либо вовсе исчезали из народной жизни, либо имели уже чисто ритуальное мифическое толкование, либо обряды ни­как не объяснялись, что тоже устраивало людей, если они сохраняли обряд за его красочность и особые эмоциональные впечатления, которые он им доставлял, превращаясь в «бесов­ские игры», танцы с «бесовским верчением» и пр.; т. е. изна­чально необходимые (для воспроизводства хозяйственной сто­роны жизнедеятельности) ритуалы, обрядовые действия ста­новились основой народного танцевального искусства, игр, развлечений, форм проведения досуга. Сейчас есть и толстые и тонкие справочники, но, увы, как всякому известно, прихо­дится напрягать силы научных учреждений, чтобы понять, «куда делось» или «как обеспечить» уважение подрастаю­щих поколений и взрослых к земле, природе, труду селянина. Честь тому, кто изобретет хороший психологический (психо­регулятивный) эквивалент производственным мифам, обря­дам, оберегам и т. д.

§ 7. Изобразительные средства фиксации представлений о труде у древних славян и их предков

Первыми способами применения визуальных средств для фиксации элементов труда были, несомненно, изображения животных - объектов охоты - на стенах пещер в эпоху ка­менного века. Множество таких пещерных рисунков найдено в Испании, Франции, а также в виде наскальной живописи на территории СССР [72 и др.]. На этих рисунках контурно изображались звери, носороги, медведи, мамонты, кони, би­зоны и др., проколотые стрелами, копьями. Из раненых живот­ных льется кровь, вываливается чрево. Встречаются изобра­жения охотничьих сооружений, заранее заготовленных для битвы: засеки из деревьев или «загоны» для копытных; лов­чие ямы в виде шалаша, в которую угодил мамонт; завалы из огромных деревьев, прикрывавшие несколько мамонтов; к ситуациям загона в ряде случаев, вероятно, относились схе­матические фигурки людей сбоку от животных. Есть изображения охотников в звериных масках на голове, но явно с че­ловеческими ногами, которые подкрадываются к диким жи­вотным, например, в пещере «Три брата»-такое изображение охотника, подкрадывающегося к бизонам [72. С. 112].

Помимо больших наскальных изображений археологи на­ходят в значительном количестве контурные изображения зверей на гальке. Возможно, эти маленькие рисунки на галь­ке выполняли роль амулетов, «помогающих» в успешной охо­те[72].

Содержание настенных изображений имело несомненное отношение к передаче опыта успешной охоты потомкам; сам способ передачи опыта, освоения приемов охоты для лучшей их запоминаемости и значительности был облечен в ритуал особых действий, танцев, звуков в пещере при особом осве­щении.

Интересно, что следы от брошенных копий, стрел на пе­щерных настенных рисунках подчиняются закону «Стрельби­щенского рассеивания» [72. С. 115]. Фактами, поддерживаю­щими версию о прагматическом применении рисунков жи­вотных в пещерах, могут служить найденные в пещерах Се­верных Пиреней тех же эпох остатки чучела медведя со сле­дами ударов копья, а также глиняные скульптуры двух бизо­нов в палеолитической пещере «Тюд д'Одубер» [72. С. 114]. Вокруг бизонов на мягком грунте сохранились отпечатки ног подростков 10-12 лет. А. Ф. Анисимов связал эти фигуры с обрядом посвящения юношей в охотники [6; цит. по: 72. С. 115].

Не оспаривая оценок историков, связывающих такого ро­да пещерные рисунки с зарождением религиозного отношения к миру, для наших целей важно подчеркнуть, что возможные магические обрядовые действия с рисунками помимо приоб­щения молодежи к племенным мифам имели все же несом­ненное практическое значение - функцию тренировки и про­верки навыков охотничьего дела. Кроме того, как тонко отме­чает Б. А. Рыбаков [72], ритуал стрельбы по рисункам зве­рей в пещерах мог преследовать еще одну цель - создание нужной степени уверенности в своих силах, в предполагаемом успехе. Было замечено, вероятно, что большая уверенность действительно помогает в успехе охоты, в битве. Ведь каждая охота - борьба не на жизнь, а на смерть с дикими бизона­ми, табунами диких коней, медведями.

В этом же направлении Б. А. Рыбаков интерпретирует возможное применение найденных археологами на Мезинской стоянке (Черниговщина) окрашенных охрой костей ма­монта. Кости принадлежали разным частям тела мамонта и имели следы ударов. Первоначальное предположение связы­вало эти кости и удары по ним с первобытным «музыкаль­ным оркестром», но правдоподобнее выглядит версия Б. А. Рыбакова, по которой части мамонта могли быть «рек­визитом» церемонии «оживления зверя»; в процессе ее осу­ществления нужно было продемонстрировать точность попа­даний в части тела мамонта с определенного расстояния [72. С. 116].

Обряд предварительной охоты сохранялся долгое время у народов примитивных стадий хозяйствования. По этнографи­ческим данным, охота отменялась до лучших времен (напри­мер, когда месяц родился заново) в случае, если охотники не достигали желаемого успеха в условиях ритуального об­ряда, и тем самым люди не рисковали своей жизнью. Это было, таким образом, одним из средств обеспечения безопас­ного труда, средств управления своим функциональным со­стоянием в труде.

Уверенность в своих силах, основанная на успешности об­ряда предварительной охоты, укрепляла в случае успеха ре­альной охоты веру в колдовскую силу обряда, в его необхо­димость.

Изобразительные средства в древности выполняли первоначально не столько эстетическую, сколько практическую функцию в жизни людей, ибо для восприятия и переживания эстетических эмоций требуется достаточно высокая степень духовного развития людей и некоторая свобода от бремени ежечасной борьбы за существование с силами стихии. По дан­ным археологии, древние формы символических рисунков на предметах домашнего обихода (на глиняной посуде, напри­мер) несли на себе функцию не украшения, но мнемотехнических средств - средств сохранения и передачи потомкам идей, священных, важных для общества сторон труда. Так, на глиняных статуэтках, изображающих богинь эпохи охотничьего матриархата, отмечаются условные узоры, воспроиз­водящие рисунок расположения дентина на мамонтовом бив­не, узор, имевший, вероятно, значение символа удачи в охоте и жизненного благополучия. Этот узор, как символ идеи ус­пеха в охоте, блага, зародившись в эпоху верхнего палеоли­та (100-35 тыс. лет до н. э.), сохранялся в народной памя­ти в форме орнамента на глиняных сосудах трипольской культуры праславян (III-II тыс. до н. э.) и далее вплоть до XX в. - на вышивках полотенец и одежды белорусских кре­стьянок [72].

Мы уже упоминали ранее ромботочечный знак - при­мер орнамента, получившего особый смысл в связи с трудо­вой деятельностью (земледелием). Он изображает зерна, за­сеянные по полю. Засеянная зерном земля - символ буду­щего урожая, плодородия, благополучия. Этот символический узор до XX в. - элемент вышивок белорусских женщин. Впервые же археологи нашли использование этого узора в эпоху первобытнообщинного строя древних славян, занимав­шихся земледелием в III тыс. до н. э. [72].

И последний пример - украшение узорами прялок. Как удалось показать Б. А. Рыбакову, первоначальный, казав­шийся историкам и искусствоведам однообразным узор на прялках, в той или иной форме представлявший солярные знаки (знаки небесного солнца), ставился на прялках не ра­ди их украшения, но в связи с пониманием особого священ­ного значения прялки как орудия труда и прядения как важ­ного процесса в жизни людей (как символа жизни, символа времени, «нити жизни», столь же крепкой и длинной, как и желаемая судьба человека). И только постепенно с утратой этого мифологического значения прядения на прялках стали появляться изображения красочных бытовых сценок (в XVIII-XIX вв.).

Итак, изобразительные средства в эпоху древних славян выполняли роль внешних знаков, идеограмм, помогающих за­крепить в памяти поколений важные обобщения, понятия, вынесенные народом из многовекового опыта трудовой жизни, идеи общественных ценностей, связанных с продуктивным трудом (удачной охотой, хорошим урожаем культурных рас­тений и пр.), теми благами, которые преобразуют жизнь лю­дей, делают ее счастливой и осмысленной. Символический ха­рактер знаков орнамента на предметах быта имел образную ассоциативную связь с существенными элементами опреде­ляющих форм хозяйственной жизни людей и составлял, та­ким образом, ту часть мифологической картины мира древ­них славян, которая была детерминирована объективной дей­ствительностью. Постепенно утрачивался исходный смысл узоров, и они оказывались традиционными элементами на­родного прикладного изобразительного искусства.

§ 8. Песня и ритм - средства управления функциональным состоянием человека в труде

В условиях первобытнообщинного строя орудия труда бы­ли малопроизводительными, и, как правило, их изготовление или использование в труде было связано с затратой больших физических усилий, с повторением многие сотни раз однооб­разных движений (ударяющих, пилящих, скребущих и пр.). Наблюдениями этнографов, касающимися форм и способов выполнения различных хозяйственных работ у народностей, находящихся на низком уровне культурного и технического развития, было отмечено, что работы, как правило, выпол­няются в песенном сопровождении. Причем содержание песен имеет второстепенную роль, иногда сочиняется работником в процессе труда. Главное значение имеет ритм песен. Причем ритм музыкального сопровождения зависит от характера тру­довых действии, подчинен им, а не наоборот. Это замечание можно найти в интереснейшей книге немецкого историка и эт­нографа К. Бюхера «Работа и ритм» [11]. Ритм выражен как способ организации своих движений во времени.

К. Бюхер собрал различные виды трудовых песен, создан­ных разными народами мира: песен при работе на ручной мельнице; производстве и выделке пряжи; ткачестве и плете­нии кружев; при черпании воды из глубоких колодцев; при выполнении земледельческих работ (срывании злаков и пр.). При выполнении ремесленных работ песни поют на этапе действий монотонных и однообразных, длительных. К. Бю­хер отмечает, что среди ремесленных песен есть и такие, ко­торые отражают эпоху создания цехов, и поэтому они вос­производят элементы труда, характерные звуки, но их роль заключается скорее в объединении ремесленников на цехо­вых праздниках, нежели в помощи в самом процессе работы. Трудно петь, если работают стоя, если работа требует боль­шого физического напряжения, но не ритмического, когда важнее регулировать дыхание для самой работы.

Песни, мелодии особенно широко применяются при рабо­тах с равным тактом (песни бурлаков, гребцов, песни носильщиков, строителей).

Особое значение имели трудовые песни при необходимос­ти объединения большого числа работающих. Пели при кось­бе, сгребании сена, жатве и других коллективных видах сель­ских работ. Песни имели значение не только как средство ритмизации и объединения в общин импульс усилий многих работников, но это было и средство единения людей, средст­во эмоционального воздействия на их настроение.

В России широко известны бурлацкие песни, помогающие в общей тяжелой работе например «Дубинушка». М. М. Громыко в книге, посвященной традициям и обычаям русских крестьян XIX в. [22], описывает посиделки (коллективные формы зимних работ: прядение, вышивание, ремонт хозяйст­венных орудий и пр.), которые устраивались по очереди в из­бах крестьян. При этом молодежь и взрослые участники пели песни, шутили и работали, высматривали невест и женихов.

Песни - обязательное условие при исполнении сельско­хозяйственных обрядов. Песни пели на «толоке» - широко распространенном обычае коллективной помощи односельча­нам при постройке дома или других работах, требовавших многих рук [22. С. 217].

Путешественник, посетивший Россию в XVIII в., сообщал:

«По дороге в пору жатвы я увидел в поле многочисленных жнецов, отовсюду с полей неслось дикое пение, которым они сопровождали свою работу; священник сказал мне, что это языческие песни, от которых очень трудно отучить народ» [11. С. 219].

Найденное трудящимися средство управления своим со­стоянием в труде, средство поддержания бодрости, сил, внеш­нее средство, помогающее волевой регуляции своего поведе­ния использовалось эксплуататорами для контроля и повы­шения темпа и объема работы больших групп людей в усло­виях подневольного труда. В Эстонии 70-х гг. XIX в. поме­щики во время жатвы посылали вслед за жнецами музыкан­тов, игравших на волынке, а замыкали шествие надсмотр­щики. «Жнецы считают большим стыдом для себя, если му­зыкант начинает играть какой-нибудь быстрый мотив, так как это есть признак того, что работа подвигается очень мед­ленно; потому, пока играет волынка, все работают без пере­дышки в такт напева; как только она смолкает, останавлива­ется работа и, кажется, серп готов выскользнуть из рук жне­цов» [11. С. 220]. Здесь традиционное пение самих работаю­щих, которые могли сами менять его ритм, помещики заме­нили волынкой, служившей средством надсмотрщикам в ре­гулировании скорости работы [11. С. 220].

В Камеруне люди, разбитые на отряды по 100 человек, мо­тыжили землю в такт музыке [11. С. 192]. Французы пользо­вались народными традициями песенного сопровождения тя­желой работы, когда строили железную дорогу в Африке. Музыканты должны были развлекать рабочих музыкой и пе­нием и веселить их импровизациями [11. С. 193]. Также ра­ботали в Древнем Египте при перетаскивании каменных из­ваяний к местам захоронения фараонов. Таким же образом организовывали коллективные усилия в Японии при общих работах, связанных с перемещением тяжестей или забивкой свай, камней. Китайцы с древнейших времен широко приме­няли барабан как ритмическое сопровождение общественных работ (при постройке плотины, городских стен, дворцов и пр.) [11. С. 194].

Итак, есть основания считать, что в истории развития че­ловеческого общества именно трудовые песни создавались и хранились веками народом, как внешнее социальное сред­ство, полезное в труде, средство управления своим состоянием, настроением и способ объединения отдельных людей в еди­ную общность, направленную на достижение коллективных целей. Постепенно песни, мелодии из средства управления поведением и эмоциями людей в труде и ритуальных обрядах стали основой, источником народного музыкального творче­ства, удовлетворяющего более широкий круг социальных по­требностей (Бездейственных, воспитательных, эстетических), поскольку оно отражало обобщенные формы эмоциональных переживаний.

§ 9. Психологическое знание о труде в народных пословицах и поговорках

В XIX в. многие писатели, лингвисты, этнографы занима­лись собиранием фольклора, описаний обрядов, поверий. Именно этот период в истории нашей страны был связан с накоплением материалов указанного рода и осознанием свое­образия национальных культур России. Среди интересней­шего для психологов материала, собранного в этот период и до сих пор тщательно не изученного (именно в контексте пси­хологического знания), большой интерес представляют посло­вицы и поговорки, отражающие сферу трудовой жизни наро­да.

Конечно, собранные в XIX в. пословицы и поговорки могли возникнуть многие века назад или отражать новые ус­ловия хозяйственной и политической жизни народа в XIX в. Несмотря на то что уже в первую половину XIX в. начали применять в сельском хозяйстве машины (паровые молотил­ки, конные жатки, косилки и пр.), в основной своей массе земледельческое хозяйство сохраняло традиции, сформиро­вавшиеся в течение многих веков.

Возьмем в качестве первоисточника сборник пословиц и поговорок России, составленный В. Далем и насчитывающий порядка 30 тысяч образцов [
23].

Если выбрать из этого набора пословицы, имеющие отно­шение к сфере труда, и упорядочить их в группы соответствен­но смысловому содержанию, мы получим некоторую семанти­ческую структуру, которую можно соотнести с сеткой поня­тий и проблем психологии труда как отрасли науки. Может быть проведен и количественный анализ частоты встречаемос­ти группы пословиц определенного смыслового содержания, который может дать материал, косвенно свидетельствующий о степени значимости именно данной стороны труда в народ­ном сознании. Но это - особая задача.

Не претендуя на полноту охвата всего материала, мы ог­раничимся попыткой выделения в нем элементов, созвучных, аналогичных проблематике современного научно-психологи­ческого знания, а именно: представлений о трудовой деятель­ности как ведущей форме деятельности в онтогенетическом развитии личности, понятий, характеризующих человека как субъекта труда с точки зрения его формирования, функциони­рования и принципов рациональной организации конкретной трудовой деятельности. Так, в контексте этих вопросов сре­ди пословиц и поговорок можно найти утверждение обяза­тельного характера труда, его основополагающего значения в жизни -крестьянина: «Масло само не родится»; «Не разгры­зешь ореха, так не съешь и ядра»; «Без труда не вынешь и рыбку из пруда»; «Не от росы (урожай), а от поту»; «Бобы - не грибы: не посеяв, не взойдут»; «С разговоров сыт не бу­дешь».

Здесь отражено и представление о труде, основе нрав­ственности и морали человека:

«Не то забота, что много работы, а то забота, как ее нет»;

«Трутни - горазды на плутни»; «Праздность - мать поро­ков»; «Без дела жить - только небо коптить».

Воспитание потребности в труде, умение трудиться ока­зывается несравненно важнее для крестьянина, нежели вера в бога, религиозные обряды:

«На бога уповай, а без дела не бывай»; «Гребено (прял­ка) не бог, а рубаху дает».

Мы видим характеристику желательных результатов (про­дуктов) труда, а именно, осуждается труд низкопроизводи­тельный: «Три дня молол, а в полтора съел». Осуждается «псевдотруд»: как поведение, лишенное главного психологи­ческого признака труда: «Ты что делаешь? - Ничего. - А ты что? - Да я ему помощник»; «Он служит за козла на ко­нюшне»; «И козлу недосуг: надо лошадей на водопой прово­жать»; «Пошел черных кобелей набело перемывать».

Здесь речь идет о случаях, когда у человека не сформиро­вана (или утрачена) осознанная потребность быть полезным обществу членом. Он озабочен неким трудоподобным процес­сом, не имеющим социальной ценности.

Общественно ценный (а не любой!) труд объявляется ос­новой здорового образа жизни (хорошего сна, аппетита, про­филактики болезней): «Шевелись, работай - ночь будет ко­роче» (т. е. хорошо уснешь); «Лежа цела одежа, да брюхо со свищом»; «Кто много лежит, у того и бок болит»; «Работай до поту, так поешь в охоту»

Но труд непосильный, подневольный несет несчастье лю­дям: «Уходили сивку крутые горки»; «На мир не наработаешь­ся»; «Работа молчит, а плеча кряхтит».

Труд - верное средство управления своим настроением, способ борьбы со скукой, это источник счастья, радости, не зависящий от случайных обстоятельств жизни: «Не сиди, сложа руки, так не будет и скуки»; «Скучен день до вечера, коли делать нечего»; «Он в святцы не глядит, ему душа праздники сказывает».

Чтобы в жизни был не только труд, но и отдых и не толь­ко отдых, но и труд, чтобы они чередовались: «Мешай дело с бездельем, проживешь век с весельем» (или «с ума не сой­дешь») ; «После дела и гулять хорошо».

Далее важно знать правила, принципы эффективной орга­низации труда. Так, наряду с идеей о естественности и зако­номерности траты себя, своего здоровья в труде, для получе­ния желаемого продукта труда, отраженной в пословицах («Где бабы гладки, там нет воды в кадке»; «Лежит на боку, да глядит на реку»; «Лежа не работают»; «Не отрубить дуб­ка, не надсадя пупка»), отмечается необходимость рассчиты­вать свои силы в труде, управлять своим функциональным со­стоянием, предвидеть последствия чрезмерных усилий, пере­утомления; призыв к степенности, ритмичности в работе был средством дольше сохранить трудоспособность: «Ретивая ло­шадка недолго живет»; «Ретивый надсадится»; «Горяченький скоро надорвется»; «Лошадка с ленцой хозяина бережет».

К принципам эффективной организации труда относится также представление о важности плана, замысла, представ­лений о конечном результате труда: «Фасон дороже прикла­да»; «Швецу - гривна, закройщику рубль»; «Как скроишь, так и тачать начнешь»; «Не трудно сделать, да трудно заду­мать»; указана идея систематичности, постепенного, дли­тельного характера труда: «За один раз дерево не срубишь»; идея необходимости доводить начатое дело до конца, требую­щая волевых качеств: «Сегодняшней работы на завтра не по­кидай».

Отмечается важность регулирования работы во времени, отношение ко времени, как особой ценности: «Время деньгу дает, а на деньги времени не купишь»; «Век долог, да час до­рог»; «Куй железо, пока не остыло» (или «пока горячо»); «Работе время, а досугу час».

Вот пример заповеди, выделяющей набор важных требо­ваний к организации труда, процессу его исполнения: «Вразумись здраво, начни рано, исполни прилежно».

Интересны представления о роли продуманной организа­ции коллективного труда, о психологии управления: «В со­гласном стаде волк не страшен»; «У семи нянек дитя без глазу»; «От беспорядка и сильная рать погибает»; «Без пригляду одни только муравьи плодятся»; «Порядок дела не портит»; «Одна дверь на замок, другая настежь».

Нередко опыт осуждает нерационально организованный труд, неэффективное распределение обязанностей, «имита­цию» трудовой деятельности: «Один с сошкой (работник), а семеро с ложкой»; «Двое пашут, а семеро руками машут»; «Один рубит, семеро в кулаки трубят».

Подчеркивается значение положительных мотивов труда, необходимости желания, «охоты» трудиться для достижения хороших результатов в труде: «Сытое брюхо к работе (к уче­нью) глухо»; «Послал бог работу, да отнял черт охоту»; «Бы­ла бы охота, а впереди еще много работы». Указана важ­ность осознания смысла труда для себя как способа повыше­ния результативности труда при снижении субъективных ощу­щений усталости: «Своя ноша не тянет».

Для успешных результатов дела существенно значимы во­левые качества субъекта труда, позволяющие продолжать работу, несмотря на ее трудности: «Люблю сивка за обычай: кряхтит, да везет»; «Терпенье и труд - все перетрут».

К воспитанию волевых качеств можно отнести и умение человека-труженика начать и продолжить дело, требующее огромных физических, душевных затрат, решимость и муже­ство выполнять так называемые «слоновые задачи»: «Гла­за страшат, а руки делают»; «Муравей не велик, а горы ко­пает».

Пословицы содержат мысль о неэффективности одновре­менного выполнения действий разного содержания, о важнос­ти концентрации сил на одном предмете: «Либо ткать, либо прясть, либо песни петь»; «Орать (пахать) - так в дуду не играть»; «За все браться - ничего не сделать».

В труде необходима полная отдача сил, добросовестность: «Дело шутки не любит»; «Делать как-нибудь, так никак и не будет».

Разносторонне развита в народных пословицах проблема негодности работников, во-первых, по причине «лени». Зафик­сирован внешний, поведенческий признак ленивого человека (сонливость): «От лени опузырился (распух)»; «Кто ленив, тот и сонлив»; «Сонливый да ленивый - два родные братца»; «Сонливого не добудишься, ленивого не дошлешься».

Другой признак лени - болтливость: «Работа с зубами, а леность с языком».

Негодный работник - тот, кто не умеет достичь нужного результата: «У него дело из рук валится»; «Работа в руках плеснеет (гниет)». Либо тот, у кого несерьезное отношение к жизни: «Лентяй да шалопай - два родных брата».

Фиксация презрения к лени, воспитание негативного от­ношения к плохим и ленивым работникам выражены в пого­ворках. характеризующих поведение человека в труде и по­треблении (в отношении к еде): «Ленивый к обеду, ретивый к работе»; «Ест руками, а работает брюхом».

Пословицы содержат и представление о формах взаимосо­ответствия требований профессии и человека, идею индивиду­ально-психологических различий людей в труде, в учении: «Пошел бы журавль в мерщики, так не берут, а в молотиль­щики не хочется»; «Кто дятла прозвал дровосеком, а желну бортником?», «Всяк годится, да не на всякое дело»; «Волк- не пастух, свинья - не огородник»; «Молодой - на битву, старый - на думу»; «Приставили козла к огороду»; «Стрель­ба да борьба - ученье, а конское сиденье - кому бог даст»; «Иной охоч, да не горазд, иной и горазд, да не охоч».

Есть идея, отстаивающая право человека на индивидуаль­ный стиль деятельности, на творческую самостоятельность и своеобразие: «Мастер - мастеру не указ»; «Кто как знает, тот так и тачает»; «Всякий мастер про себя смастерит».

Народная мудрость зафиксировала представление о цен­ности профессионального мастерства, об особом уважении среди людей мастеров своего дела: «Не кует железа молот, кует кузнец»; «Не топор тешет, а плотник»; «Не работа доро­га - уменье»; «Из одной мучки, да не одни ручки»; «Коли не коваль, так и рук не погань»; «И медведь костоправ, да са­моучка»; «Не учась и лаптя не сплетешь»; «Кто больше зна­ет, с того больше и спрашивается».

Интересны «формулы» народного опыта, относящиеся к процессу, методам обучения мастерству, ремеслу: «Учи дру­гих и сам поймешь»; «Мудрено тому учить, чего сами не зна­ем».

Подчеркнута особая сложность работы учителя-мастера: «Всяк мастер на выучку берет, да не всяк доучивает».

Есть идея возрастных ограничений при наборе учеников ре­меслу: «Старого учить, что мертвого лечить».

Глубокая и очень важная мысль содержится в пословице: «Недоученый хуже неученого». На языке современной психо­логии можно здесь говорить о формировании неадекватной завышенной самооценки, уровня притязаний у «недоучки», о снижении «порога бдительности» у него, что может привести к несчастным случаям или низкому качеству работы, может быть причиной конфликтов в трудовом коллективе.

В пословицах можно обнаружить следы древности, наво­дящие на мысль о том, что это фонд многослойной, многове­ковой народной памяти, не случайно сохранившейся, но имев­шей особую функциональную роль в жизни людей. Так, на­пример, поговорка «Он на этом собаку съел» в наше время (как, вероятно, и в XIX в.) понимается так, что данный чело­век в данном деле - мастер, познал все его тонкости, ему нет в нем равных. Здесь можно увидеть следы тотемизма, ибо «собака» в древности выступала в роли тотема (в то время, когда ее удалось впервые приручить и она стала помощницей охотников и скотоводов). Мы уже писали о том, чтобы овла­деть тайными свойствами, качествами тотема, лучшее сред­ство - его съесть. Собак было не принято потреблять в пи­щу у славян, их можно было съесть только с магической целью. Утраченное со временем мифическое значение образа собаки и процедуры ее поедания в данной поговорке замени­лось другим - устройчивым значением - приобретения осо­бого опыта применительно к конкретному делу.

Другой пример - свидетельство эпохи анимизма: «У не­го лень за пазухой гнездо свила». Здесь причина дефекта тру­доспособности - «лень» представляется в виде невидимого, мифического существа, поселившегося на теле человека, ана­логично «криксе», заставляющей ребенка плакать, «тряс­це» - причине болезни и пр.

Пословицы и поговорки живучи и потому, что создают яркий наглядный образ, играющий функцию некоторого эта­лона социального поведения: «Есть - так губа титькой, а ра­ботать - так нос окован»; «Тит, поди молотить! - Брюхо болит. - Тит, поди кисель есть! - А где моя большая лож­ка?»; «Собака собаку в гости звала. - Нет, нельзя, недо­суг. - А что? - Да завтра хозяин за сеном едет, так надо вперед забегать, да лаять».

Здесь, по сути, в этих сценках содержатся «диагностичес­кие портреты», помогающие разобраться в людях, дать им общественную оценку как членам общества, как тружени­кам.

Другой вариант «живучих» пословиц - выражения, ис­пользующие минимум слов, максимально обобщенные, при­годные для разных типовых ситуаций, имеющие глубокий смысл, фиксирующий народный опыт в виде легко запоми­нающихся словесных «формул»: «Учи других и сам поймешь». Здесь, в частности, содержится замечательная мысль о том, что двигателем общественного познания является необходи­мость воспроизводить новые поколения тружеников. Можно быть хорошим мастером-исполнителем, но не понимать до кон­ца тонкости своего дела. Проблемы, неясности вскрываются именно при обучении, при передаче своего мастерства.

Конечно, и сама лингвистическая форма пословиц содей­ствует их запоминанию и применению многими поколениями. Имеется в виду их поэтический, размерный ритм, музыкаль­ность фразы, повторяющиеся обороты речи. Это часто строч­ки стиха: «Хочешь есть калачи, так не сиди на печи»; «Каков строитель, такова и обитель».

Понятно, что критерий сохранности в народной памяти пословиц и поговорок, как свидетельство полезности их ис­пользования в жизненной практике, еще не является доста­точным основанием для прямого перенесения их значения в сферу научно-психологического знания о труде. Необходимо каждый случай соотнести с системой современных психологи­ческих представлений, учитывая исторический контекст, соци­ально-исторические условия жизни народа. Так, пословица «Кто к чему родится, тот к тому и пригодится» еще не озна­чает общепринятого понимания «прирожденности профессио­нальных способностей». Здесь, может быть, скорее отражена реальная ситуация выбора профессии, передачи ремесла, про­фессии по наследству в условиях сословного общества и от­сутствия начальной грамотности детей трудящихся, что созда­вало реальные препятствия свободного выбора профессии, жестко социально регламентировало профессиональное буду­щее обстоятельствами рождения человека. Такая трактовка опирается па разносторонне и богато представленное указа­ние роли учения, мотивация (охоты) в профессиональной ус­пешности.

Итак, пословицы, поговорки - это не только способ хра­нения и передачи морально-нравственных норм и ценностей, важных для общественной трудовой жизни в условиях, когда население в своей основной массе не владеет письменностью. Это знаковые (вербальные) орудия для фиксации социаль­ного опыта, необходимого для воспитания новых поколений тружеников, для выбора наиболее рациональных способов организации коллективного и индивидуального труда, подбо­ра и оценки работников.

В целом мир пословиц и поговорок - богатая кладовая народного опыта, источник сведений не только для писателей и лингвистов, но и для этнопсихологии, психологии труда и ее истории.

Задание к § 9

1) Дайте интерпретацию пословиц и поговорок в контексте системы понятии и проблем психологии труда: а) «Старая кобыла борозды не пор­тит»; б) «Крои да песни пой; шить станешь-наплачешься»; в) «Дай боже, все самому уметь, да не все самому делать»; г) «Рассказчики не годятся в приказчики»; д) «На одном месте лежа и камень мохом обрастает»; е) «Своя воля страшней неволи»; ж) «И дурак праздники знает, да будней не помнит»; з) «Хлеб за брюхом не ходит»; и) «Не боги и горшки обжига­ют».

Глава II
.
Психические регуляторы труда, отраженные в памятниках материально-производственной культуры и письменности

§ 10. Психологическое знание о труде в памятниках XI-XVII вв.

Летопись, как известно, «молчит» о простом человеке и тем более его труде, описывая в основном деяния правящей верхушки общества. Из работ специалистов-историков, рекон­струирующих «двор и дом» древнерусской «рядовой» семьи [67], мы узнаем, что в IX-XIII вв. городская усадьба-«двор» - практически не отличалась от сельской, да и сам город ча­сто был: просто некоторым относительно плотным скоплением дворов - «сельцом» и т. д. Доставляемые археологами сведе­ния о планировке типичного дома проливают некоторый свет на распределение трудовых функций между членами семьи и между семьями. Уже то обстоятельство, что при некоторых немногих вариациях имеет место достаточно определенная устойчивая планировка интерьера дома, который часто был для рядового горожанина-ремесленника одновременно и жильем и мастерской, говорит о том, что в сознании людей существовали определенные представления о должной струк­туре «рабочего места» или «рабочей зоны», если выражаться современным языком. Так, главным элементом интерьера из­бы была печь (к ней приноравливалась вся прочая планиров­ка помещения). Угол напротив печного устья, где женщины не только стряпали, но и пряли, получил со временем назва­ние «бабий кут» (угол) или «середа» [67. С. 19]. Угол по ди­агонали от печи (а печь располагалась в одном из углов - справа или слева от входа в помещение - парадная часть избы или «красный угол», где ставили стол, лавки, где ели, сажали гостей. Четвертый угол предназначался для мужских работ. Здесь располагалась, в частности, длинная скамейка со спинкой - «коник», мог находиться гончарный круг и т. п. К дому могло быть пристроено помещение-мастерская для специальных работ. Археологи открыли, например, остатки производственных сооружений - зольников и чанов для об­работки, дубления кож, металлургических, гончарных, куз­нечных горнов и др. В качестве отдельной хозяйственной по­стройки на дворе могла быть плавильная печь - домница и т. п.

Устойчивость функционального распределения частей из­бы-мастерской, а также усадьбы в целом являлась признаком материальной, вещественной фиксации некоторых деятельностных норм, норм трудовой деятельности (в отношении орга­низации и последовательности трудовых действий).

В XIII-XV вв., судя по раскопкам археологов, встреча­ются и крупные усадьбы, включавшие, например, три жили­ща, две мастерские и семь прочих служебных построек (по М. Г. Рабиновичу. С. 30), принадлежавшие «боярину», но на­селенные «его людьми» или городскими ремесленниками. В отношении богатых домов известно, что в них могли быть «светлицы» - «специальные светлые помещения, предназна­ченные для женских тонких работ: вышивания, художествен­ного тканья и иных рукоделий» [67. С. 38].

Эволюция обычного жилища-мастерской состояла в том, что «бабий кут» отделялся перегородкой и возникала кухня [67. С. 114], делались пристройки, увеличивалась площадь дома, вместо «однокамерного» делались «пятистенники» (из­бы с капитальной перегородкой внутри), «трехкамерные» до­ма и т. д. Функционально распределение площади богатых господских домов могло предполагать в дальнейшем - в XVIII-XIX вв. - и танцевальный зал, и «бильярдную» и «говорильню» («диванную»), и «кабинет», и «удобства», но вместе с тем молчаливо говорит об отношении к субъекту ма­териально-производительного и обслуживающего труда то об­стоятельство, что в «достаточном» господском, городском до­ме, по публикуемым в XIX в. рекомендациям, «специальных комнат для житья слуг нет: повар и кухарка отгораживают себе закуток в кухне, прачка - в прачечной, лакей и горнич­ные спят в комнатах, кто где устроится...» [67. С. 118].

Но вернемся к началу рассматриваемого периода истории нашей страны - к XI-XIII вв. Он характеризуется развити­ем феодальных отношений, при которых крестьяне (смерды) оказывались во все более тесной зависимости от феодалов- собственников земли (бояр, князей и представителей церкви).

Основу сельского хозяйства составляло пахотное земледе­лие. На юге пахали плугом (или ралом), на севере - сохой. Земледелие выполняло настолько важную роль в хозяйстве русского государства, что засеянное поле называлось «жиз­нью», а основной злак - «житом» [31. С. 62]. Использовалась уже «переложная» система, при которой отдельные поля не засеивали, чередовали посевы яровых и озимых. То есть уже в эти далекие годы сложились основы хозяйствования, сохра­нившиеся вплоть до XIX в. Наряду с земледелием занимались и скотоводством.

Мелкие крестьянские хозяйства (семьи) объединялись в общины, которые на основе круговой поруки платили дань, отвечали за преступления. В общину входили и сельские ре­месленники (кузнецы и др.).

Древнерусское государство укреплялось благодаря разви­тию ремесел, торговле и военным походам князей. По летописям до XIII в. на Руси насчитывалось 224 города [71]. По данным археологов, в древних русских городах Х-XIII вв. можно было насчитать до 64-х специальностей ремесленни­ков, занимавшихся изготовлением изделий на продажу. Сре­ди них: кузнецы по железу, домники, оружейники, бронники, щитники; мастера по изготовлению шлемов, стрел, замочники, гвоздочники; котельники (литейщики), кузнецы меди, литей­щики крестов-складней, волочильщики медной, серебряной, золотой проволоки, серебренники, мастера по изготовлению тисненых колтов и других изделий с чернью, сережники, златокузнецы; древоделы, огородники (строители крепостей), городники, мостники, столяры, токари, бочары, резчики по де­реву, кораблестроители-ладейники; каменщики, каменосечцы (скульпторы-декораторы), жерносеки, кровельщики; живопис­цы; кожевники, усмошвецы, мастера по изготовлению перга­мена, мастера по изготовлению сафьяна, сапожники; седель­ники, тульники, скорняки, шорники; ткачи, опонники, порт­ные-швецы, мастера по изготовлению набивных тканей, красильники; гончары, кирпичники, корчажники, мастера по из­готовлению поливных плиток и писанок, игрушечники; эмальеры (перегородчатая эмаль), мозаичники, стеклодувы, масте­ра по изготовлению стеклянных браслетов, крестечники (вы­емчатая эмаль); косторезы, гребенщики, лучники, камнерезы (мелкая каменная резьба), гранильщики; писцы книжные, златописцы, миниатюристы, переплетчики, иконники; масленники [71. С. 509]. Здесь не упомянуты профессии, представи­тели которых осуществляли обслуживающие функции (пова­ра, возчики, скоморохи, гусляры и пр.), а также профессии, требовавшие особого таланта и подготовки (архитекторы, ле­кари и пр.).

Специальности выделялись в то время не по принципу от­дельных технических приемов, а по принципу изготовления отдельных предметов. Поэтому один мастер должен был вла­деть и ювелирным делом и кузнечным и уметь работать с ко­жей и пр. Например, «щитник» - ремесленник, изготовляв­ший щиты, пользовался деревом, которое обрабатывалось теслом, пилой, ножом, сверлом; имел дело с кожей и соответ­ствующими инструментами (шилом, особыми ножами); ис­пользовал медь и железо и инструменты для их обработки (молотки, наковальни, зубило, заклепки) [71. С. 505].

Свободные городские ремесленники объединялись в арте­ли под руководством старшины. Были также вотчинные ре­месленники и монастырские. Монастырские ремесленники подчинялись, в частности, Уставу Федора Судита, введенному в Киеве в XI в. Устав содержал систему наказаний ремеслен­ников за возможные промахи в работе. Так, например, «О усмошивцы: аще небрежением преломить шило или ино что, имъ же усмь режут, да поклонится 30 и 50 или 100... Аще на потребу възметь кожю или усние и, не съблюдае, режеть и не прилагаеть меры сапожныя... сухо да ясть» [71. С. 499]. В «Житии Феодосия» имеется аналогичное требование по отно­шению к строителям - «древоделателям»: если кто «... аще исказит древо, или перерубит не в лепоту... сухо да ясть» [20. С. 56]. Таким образом, предполагается некоторая психологи­ческая модель стимуляции аккуратности, внимательности в работе (устрашение перспективой еды «всухомятку»).

Развитие Древнерусского государства, его культуры было на два столетия задержано разгромом монголо-татарскими полчищами русских городов в 1237, 1240 гг. Русский народ ценой своей крови создал возможность Западной Европе про­должать хозяйственное и культурное развитие. Последствие монголо-татарского нашествия для Руси, в частности, состоя­ло в массовом разорении и сельского и городского хозяйства. Погибли или попали в плен квалифицированные ремеслен­ные кадры, были утрачены многие ценные технологические приемы, ремесленные изделия стали более грубыми, упрости­лись. Сложные виды ремесла возродились лишь через 150- 200 лет (резьба по камню, скань, чернь, перегородчатая эмаль, полихромная поливная керамика и др.) [31. С. 128]. Замед­лилась тенденция развития товарного производства, превра­щения ремесла в мелкотоварное производство. Почти сто лет понадобилось для восстановления «домонгольского» уровня народного хозяйства. Понятно, что в этот тяжелый период по­гибли ценнейшие памятники письменности, материальной культуры, что послужило основанием для историков XVIII, XIX вв. считать и домонгольский период истории Руси отста­лым и в корне отличающимся от развития западноевропей­ских государств. Широко известны были русские клинки, кольчуги, изделия златокузнецов, изделия с эмалью, резьбой по кости [31. С. 65]. В этот период народ создал и выдающие­ся произведения литературы, живописи, зодчества. В Х в. был создан новый эпический жанр - героический былинный эпос. Городское население (ремесленники) участвовало в управле­нии городом, в городском вече (особенно в XII-XIII вв.).

Памятники русской письменности и материальной культу­ры Древней Руси еще ждут своих исследователей - истори­ков психологии. Поэтому, не претендуя на системность и пол­ноту анализа этих источников, остановимся на некоторых от­дельных примерах, которые могут служить иллюстрацией представленности в общественном сознании людей психоло­гических знаний о человеке - субъекте труда.

В древнейшем своде летописей «Повесть временных лет» (пергой половины XI в.) можно найти описание двухэтапного диагностического исследования личности военачальников, про­веденного в целях обоснования государственного прогноза и решения: продолжать ли войну с ним или откупиться любой данью? (Для нас несущественно, вымысел здесь или правда, с точки зрения гражданской истории: важно, что в сознании писавшего была отрефлексирована идея о связи личностных свойств и личностных реакций в типичных (модельных) об­стоятельствах, идея о связи личности и деятельности; и это есть историко-психологическая, психологическая правда.) Речь шла о войне Святослава с греками, в которой Святослав выиграл битву. Царь греков, согласно летописи, созвал к се­бе своих бояр на совет и сказал им: «Что створим, яко не мо­жем противу ему стати?» Бояре посоветовали проверить, что за человек Святослав, что он любит, к чему склонен, на­сколько воинствен. Решили послать к нему «мужа мудра», который должен был наблюдать за поведением Святослава и его отношением к подаркам: «Глядай взора и лица его и смысла его». Оказалось, что Святослав к драгоценностям рав­нодушен, но к оружию имеет склонность и любовь. На этом основании было решено войну с ним прекратить и согласиться на любую дань [84. С. 15].

В той же летописи описаны события, из которых становит­ся понятно, что автору ясна роль информации в принятии ре­шения и некоторые механизмы психологического - рефлек­сивного, как теперь бы сказали, управления людьми. Речь идет о сказании о «белгородском киселе». Печенеги обложи­ли русский город, и в нем уже начался голод. Но осажден­ные нашли чисто психологическое решение в этой безвыход­ной ситуации. Собрали остатки зерна, отрубей, сделали «цежь» - раствор, из которого варят кисель, налили его в бочку и поместили в колодец. То же самое сделали с остат­ками меда, поместив «медовую сыть» в другой колодец. При­гласив печенегов, осаждаемые показали, что нет смысла сте­речь город, ибо горожане кормятся «от земли». Послы уви­дели, попробовали «пищу», взяли с собой. В итоге печенеги «подивишася» и «всташа от града, въсвояси идоша» [84.С. 19, 20].

Другим примером использования психологических знаний в управлении людьми может быть литературный памятник «Послание Данила Заточенаго к великому князю Ярославу Всеволодовичу», который относят к первой четверти XIII в. Этот текст, вероятно, имел функцию «рекомендации» руково­дителю в целях внести коррекцию в стиль его правления и состояние дел в княжестве. Многие рекомендации относятся к области межличностного восприятия, к «подбору кадров», как мы теперь говорим. В начале текста-гимн разуму, мудрос­ти. Затем текст посвящен тому, чтобы привлечь внимание чи­тателя - власть имущего, т. е. преследуется цель установле­ния контакта с ним, стимулировать читателя к внимательно­му отношению к сообщению. В конце - самоуничижение автора, славица князю. Но эта форма - лишь обрамление главной мысли, состоящей в том, что князь (руководитель) должен уметь разбираться в людях, уметь видеть за внешно­стью, богатством, возрастом внутреннее содержание челове­ка, его ум или глупость и окружать себя умными людьми: «...Не возри на внешняя моя, но вонми внутренняя моя. Аз бо есмь одеяниемъ скуден, но разумом обилен; юнъ возрастъ имыи, но стар смыслъ вложихъ вонь» [84. С. 138-145]. Кня­зю советуют собирать храбрых и умных людей. «Умен муж не вельми бывает на рати храбръ, но крепокъ в замыслех» (там же).

В области политической XIV-XVII вв. - время укрепле­ния русского единого государства, эпоха возрождения рус­ской культуры (живописи, зодчества и др.). В области сель­ского хозяйства - это время дальнейшего развития феодаль­ных отношений, закрепления крестьян во власти феодалов. В городах получает дальнейшее развитие ремесленная органи­зация; несмотря на то что практически нет прямых свиде­тельств цеховой организации ремесленников в русских городах этого времени, по косвенным данным историки все же при­держиваются мнения о том, что в России развитие ремесла шло принципиально тем же путем, что и в Западной Европе, но с учетом отставания, вызванного монголо-татарским игом. Так, Б. А. Рыбаков выделяет три этапа в развитии ремес­ленных организаций: на первом этапе ремесленники селятся в городах по профессиональному признаку, территориально объ­единяются в слободы, улицы, выбирают своих старейшин (или сотников). Внешние признаки: празднование в честь своего христианского патрона-покровителя ремесла, создание патрональной церкви. Нет препятствий для вступления в организа­цию ремесленников, ибо ее члены заинтересованы в пополне­нии. С психологической точки зрения это симптом развития профессионального самосознания, сознания причастности к общности определенного рода, а значит, и симптом фиксации представления о профессиональных качествах человека [71. С. 738].

Второй этап выделяется в условиях, когда ремесленники вступают в жесткую конкуренцию между собой, когда они ра­ботают на рынок и передают продукцию через купцов-посред­ников. Здесь возникает более жестокая эксплуатация учени­ков и подмастерий мастерами, создаются препятствия подма­стерьям заниматься самостоятельно ремеслом и поэтому тре­буют от подмастерий особо высоких навыков, уменья сделать пробное (образцовое) изделие. Цех становится кастой, очень трудно детям из других слоев народа стать мастером. Начи­нается борьба мастеров и подмастерий. Вводятся ремеслен­ные уставы, регламентирующие способ работы, количество учеников, длительность рабочего дня, количество рабочих дней в неделю и пр. Все члены цеха искусственно поставле­ны в равные условия труда и сбыта продукции.

Третий этап в развитии ремесленных организаций отно­сится к периоду зарождения мануфактур. В России - это конец XVII в. В недрах ремесленного производства зарожда­ется торговый капитализм. Мастера превращаются в скуп­щиков и предпринимателей, использующих наемный труд, са­ми уже не работают как ремесленники. В этот период поня­тие «цех» сливается с понятием «территориальный район». Ос­новные элементы цеховой организации (выборная админист­рация, касса взаимопомощи, цеховые собрания и пр.) вырож­даются и утрачивают свое значение. Но в России цеховое устройство ремесла оставалось вплоть до начала XX в. Оно закреплено «Ремесленным положением» 1785 г., в котором бы­ло выделено сословие ремесленников. В России, правда, в этот период цеховые организации не вводили строгой регла­ментации размеров производства, количества мастеров и под­мастерьев [31].

Рассматриваемый период истории еще ждет своих иссле­дователей из числа психологов труда. При выборочном ана­лизе письменных источников этого времени можно остано­виться, например, на высказываниях Нила Сорского (конец XV - начало XVI в.) о путях овладения «страстями» - не­благоприятными состояниями, как теперь бы сказали. Он да­ет, в частности, «трудотерапевтическую» рекомендацию: «Тво­ри что-либо рукоделия, сим бо лукавые помыслы отгоня­ются» [57. С. 92]. В «Домострое» (XVI в.) находим идею со­образовывать выбор направления трудового обучения с лич­ными качествами подрастающего человека: «... учити рукоде­лию матери дщери, а отцу сынове, кто чего достоин, каков кому просуг бог даст» [84. С. 273]. Здесь же, в «Домострое» указано, каких подбирать людей для ведения домашнего хо­зяйства: «...А людей у себя добрых дворовых держати, чтобы были рукоделны: кто чему достоин и какому рукоделию учен. Не вор бы, не бражник, не зерщик, не тать, не разбой­ник, не чародей, не корчмит, не оманщик...» [8. С. 225].

«Стоглав» (XVI в.) - сборник постановлений «стоглавого собора»-содержал, в частности, свод правил организации иконописного дела, который по сути был направлен на сохра­нение монополии духовенства на изготовление икон и запре­щал ремесленникам частное их производство, дабы охранять живопись от самовольства, «плотского» изображения Христа и пр. Отмечалось, что не всякий человек может стать иконником, а только избранный богом, почти святой, угодный и по­слушный церкви: «Подобает бо быти живописцу смирну и кротку, благоговейну, не празднословцу, ни смехотворцу, ни сварливу, ни завистливу, ни пияницы, ни убийцы, но паче же всего хранити чистоту душевную и телесную со всяким опа­сением, не могущим же до конца тако пребыти по закону женитися и браку сочетатися» [21. С. 104].

И приведенная выше выдержка из «Домостроя» и текст об иконописце из «Стоглава» построены в форме предъявления общих требований к работнику. Такого рода документы в XX в. стали называть профессиограммами, психограммами (если, как в приведенных случаях, в них содержатся именно психологические требования к человеку-работнику). Нетрудно заметить, что в указанных «психограммах» очень выражен личностный подход - свойства личности (пусть иной раз в форме отрицательных суждений «не оманщик», «не праздно­слов» и т. п.) даны более детально, чем указания на операци­ональную подготовку (чему «учен»), а что касается иконо­писца, то здесь «критерии отбора» чисто личностные. Лич­ностный подход при анализе требований деятельности к че­ловеку, очевидно, исторически первичен, хотя в XX в. психо­логам и пришлось «ставить вопрос» о нем, бороться за него.

§ 11. Петровские преобразования и психологическое знание о труде

Сразу же оговоримся, что названный период в жизни стра­ны совершенно не разработан в истории психологического знания о труде, в то время как есть веские теоретические ос­нования ожидать здесь некоторого взлета психологической рефлексии, поскольку перед людьми возникали задачи освое­ния новых, непривычных видов деятельности. Это неизбежно порождает трудности, в частности, психологического порядка и, как закономерное следствие, осознание психологических условий успеха-неуспеха.

Главным событием хозяйственной и политической жизни начала XVIII в. были реформы Петра I, которые основыва­лись на достижениях товарного капитала, купцов и в то же время проводились в условиях феодального крепостничества, власти дворян. Петровские реформы содействовали созданию и развитию крупных мануфактур, но в отличие от стран Западной Европы не на основе свободного наемного труда, рынка труда, а на основе труда подневольного, труда крепостных, приписанных и фабрикам и мануфактурам [31; 79].

Реформа армии (создание регулярной армии) и создание военного флота, развитие русских мануфактур, новых видов производства требовали обученных кадров рабочих и знающих специалистов. Таких знатоков своего дела приглашали из других стран, посылали учиться за границу русских людей. В 1717-1718 гг. ранее существовавшая система ведомств - приказов - была устранена и взамен были образованы коллегии, в том числе Коммерц-, Мануфактур- и Берг-коллегии. Для воспроизводства грамотных кадров, необходимых армии, флоту, промышленности, стала необходимой массовая подготовка кадров, в связи с чем создается система светской школы, на основе которой затем открываются медицинские, ин­женерные, кораблестроительные, горные, штурманские, ремес­ленные школы [31. С. 347]. Пока еще не изученные в контек­сте истории психологии труда письменные источники этого периода могут содержать богатые сведения, важные для под­готовки кадров (сведения о психологических особенностях труда разных профессионалов, особенностях профессиональ­ного обучения и пр.). Материалы «указов», «инструкций» и других письменных источников этого периода должны непре­менно стать особым материалом для историков в области психологии труда.

Поскольку образ мыслей самого Петра и отражал умона­строение передовых деятелей той эпохи, и придавал деятель­ности сподвижников определенное содержание, направление, обратимся к его письмам, «бумагам», указам. Так, построен­ные корабли подвергались строгой оценке, причем в комис­сию, как теперь бы сказали, экспертов, входил и сам Петр («Петр Михайлов») наряду, например, с Феодосием Скляевым, Александром Меньшиковым, Гаврилой Меньшиковым: «Мы нижеподписавшиеся... 10 кораблей на Ступине Италианского дела осматривали и разсуждение о них делаем такое...» Далее среди очень скрупулезных указаний чисто техничес­кого характера встречаются и некоторые проблески, как те­перь бы сказали, эргономической оценки кораблей, а именно указывается, что нужно непременно переделать из соображе­ний удобства: «Надлежит зделать кубрюх (кубрик.- Е. К.
и О.
Н.),
вместо нынешних галарей, который зело лутче, креп­че и покойней» [61. С. 452]. «Покойней» - это уже чисто психологический аргумент; «...фордеки обнизить и шкотами загородить...», «Руйпортом быть неудобно, понеже корабли не зело лехкия и на гребли удобны не будут» [Там же. С. 452]. В другом аналогичном документе - «Мнении о Воро­нежских кораблях» - читаем, в частности, «... на корабле де­вичья монастыря рур правления на верху быта долженствует ради неудобства палубы» [Там же. С. 22].

У самого Петра систематически обнаруживается положи­тельное отношение к умелости, мастерству людей, независимо от их звания и чина. Так, в «Мнении о некоторых судах Воро­нежского флота» мы узнаем, что «корабль, который строил Мастер Най, есть лутчий из всех» [Там же. С. 357], а некото­рое время спустя в деловом письме Ф. М. Апраксину Петр среди прочего не приминет заметить - «Осипу Наю поволь строить, где он хочет...» (С. 366). И это не случайность. Осо­бое благоволение к людям, владеющим мастерством, Петр об­наруживает и в более общей форме, и достаточно часто; так в «Привилегии» о рудах и минералах от 10 дек. 1719 г. обе­щаются большие преимущества всем, кто «искать, копать, плавить, варить и чистить всякие металлы...» может, причем соизволяется всем и каждому, дается воля, «какова б чина и достоинства он ни был» [80. С. 164]. Отмечается, что «масте­ровые люди таких заводов, которые подлинно в дело произведутся, не токмо от поборов денежных и солдатской и матрозской службы, и всякой накладки освобождаются, но и во определенные времена за их работу исправную зарплату по­лучать будут» [80. С. 166].

Мысль о «человеческом факторе» проскальзывает даже при описании «воинских артикулов» (действий с ружьем): «Мушкет на караул (всегда подобает приказывать, когда на караул солдат мушкет держит, чтоб большой палец на курке, а большой перст назад язычка в обереженье были») [61. Т. I, С. 350]; «В обережение» - идея безопасности в отношении солдата.

Есть проблеск идеи о том, что одни качества (личност­ные, как теперь бы сказали) человека являются в своем роде опорными для других (обученности, навыков, умений, выра­жаясь по-современному): «Понеже в России манифактура еще вновь заводится, и уже, как видно... некоторые из Рос­сийского народа трудолюбивые и тщательные ко оной фабри­ке шерсть прясть и ткать научились, а красить, лощить, и гла­дить, и тискать, сукон пристригать, и ворсить еще необыкно­венны, и для того всех тех мастерств договариваясь с масте­рами обучать из Российского народа безскрытно, дабы в Рос­сии такого мастерства из Российских людей было довольное число» (Указ 17 февр., 1720 г. [80. С. 1961). В указе от 30 апреля 1720 г. имеется ход мысли, свидетельствующий о том, что при определенных условиях Петр видел зависимость меж­ду результатами обучения ремеслу и мотивацией учения: «принимать во учение из посадских детей таких, которые са­ми собой к той науке охоту возымеют» [80. С. 211].

Встречается даже в своем роде психогенетическая гипоте­за, спроектированная на область деловой подготовки молоде­жи, в указе об отрешении «дураков» от наследства (1722, ап­рель, 6 дня): «Понеже как после вышних, так и нижних чи­нов людей движимое и недвижимое имение дают в наследие детям их таковым дуракам, что ни в какую науку и службу не годятся, а другие не смотря на их дурачество, но для бо­гатства отдают за оных дочерей своих и свойственниц за­муж, от которых доброго наследия к государственной пользе надеятся не можно, к томуж и оное имение получа беспутно расточают... Того ради...» предлагается свидетельствовать указанных лиц в Сенате. «И буде по свидетельству явятся таковые, которые ни в науку, ни в службу не годились и впредь не годятся, отнюдь жениться и за муж итить не до­пускать...» [80. С. 463].

Идея связи личности и деятельности (устойчивых душев­ных свойств человека и его действий) отрефлексирована настолько ясно и детально, что в «тайных статьях», данных П. А. Толстому, посланному к турецкому «салтану» с дипло­матической миссией, Петр дает весьма подробную программу изучения личности «салтана», и его приближенных - «глав­нейших в правлении персон», причем это делается не походя, а именно в первых двух «статьях», а уж в последующих да­ется программа выяснения состояния дел с налогами, дохо­дами, казной, торговлей в названной стране, а также «с упот­реблением войск какое чинят устроение», о флоте и пр.

Что касается «персон», то «какие у них с которым госу­дарством будут поступки в воинских и политических делах...», ... «о самом салтане, в каком состоянии себя держит и пос­тупки его происходят, и прилежание и охоту имеет к воин­ским ли делам или по вере своей каким духовным и к домо­вым управлениям, и государство свое в покое или в войне со­держать желает, и во управлении государств своих ближних людей кого над какими делами имеет порознь, и те его ближ­ние люди о котором состоянии болши радеют и пекутца: о войне ли или о спокойном житии и о домовом благополучии, и какими поведениями дела свои у салтана отправляют, через себя ль, какой обычай во всех государей, или что через лю­бовных его покоевых» [62. С.30]. И далее предписывается П. А. Толстому узнавать, что любят и «кому не мыслят ли учинить отмщение» [Там же. С.31].

После пунктов о хозяйстве, армии и флоте Петр снова воз­вращается к «психологическим» вопросам: «к народам приез­жим в купечествах склонны ль, и приемлют дружелюбно ль, и которого государства товары в лутчую себе прибыль иупотребление почитают» [Там же. С. 33]. Затем следует мно­го тонкостей о военных намерениях «салтана» и «начальнейших» персон. Из рассматриваемой программы нетрудно ре­конструировать некоторую психологическую модель государ­ственного деятеля и социально-психологическую (типовую) модель населения соседней страны, которыми руководствуется Петр. В эту модель входят прежде всего, выражаясь совре­менным языком, ценностные представления, отношения к лю­дям и вещам, намерения, неотреагированные эмоции («не мыс­лят ли учинить отмщение»), потребности, способы и стиль межлюдского взаимодействия, решения вопросов.

Непростое виденье личности человека Петр обнаруживает и в грамоте к Иерусалимскому патриарху Досифею, в кото­рой, приглашая двух-трех человек, «епископского сана дос­тойных» (на Азовскую митрополию), в своем роде предъяв­ляет комплекс требований к этим «кадрам»: просит избрать «житием искусных, и свободных науках ученых и в Словен­ском речении знаемых» и «постоянного житья всеисполненных» [61. С. 473]. Здесь учтены и свойства мотивации, и опыт жизни, и образованность, и знание языка того населения, с ко­торым придется работать. Предполагается, что чисто «профессиональная» подготовка (знание церковной службы) - это уж компетенция Досифея. Тем не менее Петр обусловливает и это обстоятельство, указывая такое «интегральное» требова­ние: «из архереев или из архимандритов или из священномонахов, епископского сана достойных» [Там же], - такого ро­да «кадры» не могут не знать службы.

Петр ясно отдает отчет в том, что формирование нужной умелости это есть процесс, требующий времени и, естественно, соответствующей деятельности, поэтому он считает нужным часть флота выделить для чисто тренажерных функций, как теперь бы сказали, а именно, в инструкции Ф. М. Апраксину (январь 1702 г.) он пишет: «Учинить два крюйсера ради опа­сения и учения людей, чтоб непрестанно один был с море, также и галер по возможности, а наипаче для учения греб­цов, что не скоро зделаетца» [62, С. 2]. Если объединить раз­розненные высказывания Петра об учении, обучении, то скла­дывается совсем неплохой комплект предполагаемых им пси­хологических условий учения, обучения: личностные качества (например, «тщательность», «трудолюбие»), мотивы («охо­та»), упражнения, повторение действий, как это видно из только что приводившегося отрывка.

Выделение не только результативных и операциональных сторон деятельности, но и личностных свойств человека и именно, прежде всего направленности личности Петром не случайно и воспроизводится в самых разных ситуациях. Так, в своего рода квалификационной характеристике, как теперь бы сказали, «волонтеров», посылаемых для обучения «в чу­жие края», Петр выделяет ('как и в грамоте о епископах) три блока (что знать, что уметь и к чему стремиться), а так­же два уровня - программу-минимум и программу-макси­мум, выражаясь современные языком, научиться, образо­ваться самим и (максимум) еще и знать, как делать суда и уметь научить других: «1. Знать чертежи или карты мор­ские, компас, также и прочая признаки морския. 2. Владеть судном как в бою, так и в простом шествии, и знать все снасти, или инструменты к тому надлежащия: парусы и ве­ревки, а на каторгах и на иных судах весла и прочия. 3. Сколько возможно искать того, чтобы быть в море во вре­мя бою, а кому не лучится, ино с прилежанием искати того, как в тое время поступить...» [61. С. 117]. «4. Естли же кто похочет впредь получить себе милость болшую по возвраще­нии своем, то к сим вышеописанным повелениям и учениям научились знати, как делати те суды, на которых они искуше­ние свое примут» [Там же. С. 1181. Далее в пункте пятом ска­зано о желательности того, чтобы по возвращении в Москву смогли научить солдат или своего «знакомца», или «человека своего». Итак, здесь мы видим программу не только обучения, но и самовоспитания и формирования определенных жизненных перспектив личности специалиста.

В одном из указов (1720 г., 5 февр.), ориентированных на привлечение вольных работников для «канальной перекопной работы, которая будет делана от Волхова в Неву», Петр об­наруживает отличное понимание того, что человек мотивиру­ется в труде не только оплатой, но и свободой, отсутствием притеснений: «...Понеже отнюдь никому на той канальной ра­боте ни в чем никакой неволи и обиды не будет... а неволею и задержанием отнюдь никого работать не заставят» [80. С. 181]. Указы, разумеется, не обязательно исполняются. По­нимая это, Петр в свое время издает указ о «хранении прав гражданских» (1722, 17 апреля), в котором, оговорив, что «зачем всуе законы писать», подчеркивает важность соблюде­ния писаных законов.

Одним из эффектов отдаленных последствий петровских преобразований было, в частности, издание в конце XVIII в. книги, в которой, в частности, были описаны наиболее рас­пространенные и важные профессии - речь идет о десяти­томной книге «Зрелище природы и художеств» (Спб., 1784 - 1790) (художествами называли практические занятия, про­фессии - от «худог» - умелый, искусный, рукодельный).

* * *

XVIII в., его вторая половина (особенно период правле­ния Екатерины II), с одной стороны, сопровождаются даль­нейшим развитием мануфактур, а с другой - превращением крепостных крестьян по сути в рабов, так как они оказыва­ются полностью бесправными под властью помещиков или капиталистов-купцов, к которым их приписывают как крепо­стных.

Только в первой половине XIX в. крепостное право прихо­дит к кризисному положению, ибо вольнонаемный труд ока­зывается гораздо более производительным на фабриках, ис­пользующих машины, паровые двигатели, чем труд подне­вольный, каторжный. Но уже во второй половине XVIII в. прогрессивные отечественные деятели Н. И. Новиков, А. Н. Радищев пытаются доказать своим современникам пре­имущества отмены крепостного права и использования пов­семестно труда вольнонаемного.

Как отмечает М. Туган-Барановский [79], насаждение ма­нуфактур не всегда заканчивалось их удачным развитием. Мануфактуры часто не выдерживали конкуренции кустарно­го производства (по сути - ремесленного). Это происходило потому, что на мануфактуры приходили сезонные рабочие - крепостные крестьяне, которых отпускали помещики в города на заработки для уплаты ими оброка вместо барщины. Про­изводство на мануфактурах было основано на разделении ручного труда, особых сложных орудий труда не требовалось, Поэтому крестьяне в роли временных рабочих быстро осваи­вали технику производства и, возвращаясь в село, заводили свое кустарное производство, которое оказывалось произво­дительнее и качественнее, ибо крестьяне здесь были более мотивированы - работали на себя.

Мануфактуры стали недосягаемы для ремесленников, ку­старей только с момента трансформации их в машинные фа­брики, использующие паровые двигатели и машины - ору­дия взамен ручных инструментов. В России это произошло лишь к середине XIX в.

Система принудительного труда на фабриках и горно-металлургических заводах, эффективная во времена Петра I, оказалась реакционной в первой половине XIX в. Государст­во, считая чугуноплавильное производство особо важным для страны, проявило особую заботу о нем (в отношении помощи заводчикам в обеспечении их рабочей силой). Но рабочие бы­ли на заводах в состоянии почти полного рабства, работали из-под палки и не имели никаких надежд на улучшение свое­го материального положения [79. С. 67].

Именно эти чугуноплавильные заводы и оказывались в состоянии упадка по сравнению с хлопчатобумажными фаб­риками, где использовался вольнонаемный труд [79. С. 67].

Производство на мануфактурах и машинных фабриках XVIII - первой половины XIX в. носило хищнический харак­тер по отношению к рабочим. Работа проводилась в тяжелых гигиенических условиях, по 14 часов и более в сутки; о здо­ровье и тем паче развитии личности никто не заботился. Но в отношении обученных квалифицированных рабочих завод­чики беспокоились и переманивали их [79].

Таким образом, в рассматриваемый период велико зна­чение мастерства трудящихся, будь то крестьянин-землепа­шец, ремесленник-кустарь, рабочий мануфактуры или ма­шинной фабрики. Поэтому при поиске и анализе историчес­ких источников, вероятно, можно рассчитывать на интерес­ные находки, связанные прежде всего со способами фиксации профессионального опыта и способами передачи профессио­нального мастерства, с идеями и принципами трудового вос­питания.

В своде правил поведения, составленном из суждений раз­ных авторов по указанию Петра I, «Юности честное зерца­ло» (1717 г.) вопросам трудового воспитания уделено нема­ло внимания: «Всегда время пробавляй в делах благочести­вых, а праздней и без дела отнюдь не бывай, ибо от того слу­чается, что некоторые живут лениво, не бодро, а разум их затмится и иступится, потом из того добра никого ожидать можно, кроме дряхлого тела и червоточины, которое с лено­сти тучно бывает» [9. С. 36].

В записках Ф. С. Салтыкова - сподвижника Петра I, ко­торые он назвал «Пропозиции», имеется глава «О мастеровых всяких людях и промышленниках» [9. С. 54-55]. Здесь он предлагает ввести в России 7-летнее обучение учеников ре­меслам, учредить процедуру присвоения звания мастера. За­писные мастера должны содействовать повышению качества продукции, ибо: «незаписанным мастерам и незасвидетельст­вованным чтоб не быть, понеже всякие мастерства в том тратятся от несовершенства» [9. С. 55). Это предложение оз­начает, что если в России и был институт цеховой организа­ции, то он был не развит либо касался не всех ремесел, в от­личие от Западной Европы. Иначе автор не предлагал бы Петру I введение системы ремесленного ученичества, как новшества.

Интересные для психологии труда мысли содержатся в работах государственного деятеля Петровской эпохи В. Н.Та­тищева (1686-1750). В. Н. Татищев приветствовал и актив­но осуществлял петровские реформы. Он был главным прави­телем сибирских и уральских заводов, занимался просвеще­нием не только дворянских, но и детей рабочих заводов. В «Инструкции «О порядке преподавания в школах при ураль­ских казенных заводах», составленной Татищевым, отмеча­ется, что детей 8-ми лет направленно ремеслам учить не сто­ит, «разве сам кто к чему охоту возымеет» [9. С. 87]. Ремес­ленное обучение должно было следовать за общим началь­ным образованием. Вероятно, автор имел в виду, что малень­кие дети еще не в состоянии определить свои склонности и потому ремесленное обучение должно начаться позже. Уде­ляется внимание режиму труда и отдыха учащихся, особенно малолетних (5-6 лет). Эти дети, по мысли В. Н. Татищева, учиться могут, но сидеть не должны более 2-х часов «сподряд», «дабы вдруг сидением не отяготить и науки им не омерзить» (там же).

Дается психологическая характеристика учителя. Учитель должен быть «благоразумен, кроток, трезв, не пианица, не зерщик, не блудник, не крадлив, не лжив, от всякого зла и неприличных, паче же младенцем соблазненных поступков отдален...» (там же).

В трактате «Разговор двух приятелей о пользе наук и учи­лищ» (1878 г.) В. Н. Татищев высказывает мысль о том, что и разум и способности «без научения... без привычки или ис­кусства приобретены быть не могут», «чтобы человек был ра­зумен, он с детства должен учиться» [9. С. 69]. Среди всех наук в качестве «главной» науки выделяется наука, «чтоб человек мог себя познать» [9. С. 70], имеется в виду, знать то, что полезно и вредно - «непотребно человеку». На вопрос о том, что означает пословица «век жить - век учиться», да­ется такой ответ: каждый день в разговорах с людьми узна­ешь новое, особенно если общаешься с людьми учеными, ес­ли же пойдешь к ремесленникам, то и у них «всегда увидишь новые обстоятельства...» [9. С. 73].

§ 12. Психологическое знание о труде в сочинениях М. В. Ломоносова и А. Н. Радищева

Если культура есть совокупность достижений людей в ма­териальном и духовном производстве, умственном, нравст­венном развитии и общественном устройстве и если труд, та­ким образом, не может не быть ее существенным условием и звеном, то характеристика места и значения М. В. Ломо­носова в отечественной культуре была бы неполной, если бы мы не приняли во внимание его идеи и разработки, относя­щиеся к вопросам психической регуляции труда как важней­шей стороны человеческой активности.

Существенное специфическое основание для рассмотрения затронутого вопроса состоит в своеобразном складе личности самого Ломоносова, что ставит его на особое место среди людей, мнение которых о труде и его психологических осо­бенностях может представлять историко-культурную, а сле­довательно, и актуальную ценность.

Реконструируя склад личности Ломоносова, выделим сле­дующие его особенности, существенные в контексте задачи уразумения его взглядов на психологические составляющие и факторы труда.

1. Широкое понимание Ломоносовым труда вообще как созидательной деятельности в любой области науки и прак­тики. Слова «труд», «труждаться» он применяет и к рудоко­пу, и к полководцу, и к живописцу, и члену Императорской Академии Наук, и к мореплавателю, и т. д.

2. Уважительное отношение к человеку как субъекту тру­да, доверие к его инициативе и интеллекту. Наряду с тем, что Ломоносов в необходимых случаях разрабатывает под­робные предписания о выполнении каких-либо работ, он соз­нательно оставляет те или иные стороны труда «на произво­ление» людей, занятых им.

Давая подробнейшие рекомендации к снаряжению экспе­диции по освоению «Сибирского океана» (Северного морско­го пути), Ломоносов считает нужным в заключительном раз­деле отметить: «Сии предписанные для показанного морско­го путешествия пункты наблюдать господам командирам со всякою исправностью; однако смотря по обстоятельствам, имеют позволение делать отмены, служащие к лучшему ус­пеху, что полагается на их благорассуждение и общее согла­сие, которое им паче всего рекомендуется, чтобы единодушным рачением и якобы единым сердцем и душою внимали, прилежали и усердствовали...» [44. Т. VI. С. 535].

Излишне говорить, что приведенные высказывания харак­теризуют не только стабильное отношение Ломоносова к лю­дям, занятым делом, но и вполне определенные взгляды на вопросы управления людьми - психологии управления, как мы бы сказали.

3. Отношение к всякому труду «без гнушения», а точнее, уважительное отношение ко всякому труду: «...предостеречь мне должно, дабы кто не подумал... якобы я с некоторыми нерассудными любителями одной своей должности с презре­нием взирал на прочие искусства. Имеет каждая наука рав­ное участие в блаженстве нашем» [44. Т. II. С. 368].

4. Глубокая личная (мотивационная и операциональная) включенность в разнообразные виды труда, сопровождающа­яся соответствующей умелостью. Идет ли речь об «учинении проекта» нового «Регламента» Академии Наук или об изго­товлении цветного стекла, о написании трагедии по повелению ее императорского величества или о проведении химических, физических опытов, анализах солей, «пробах» руд по «орде­ру» академической канцелярии, Ломоносов обнаруживает и глубокое понимание общественного смысла, перспективного значения творимого, и дотошность, настойчивость, изобрета­тельность в исполнении дела.

5. Неуемная любознательность, необычайная широта и ак­тивность интересов. Эта сторона личности М. В. Ломоносова многократно отмечена и общепризнана.

6. Широкая и детальная осведомленносгь в мире труда. Обсуждая вопросы физики, химии, физической химии, Ломо­носов очень часто делает экскурсы в соответствующие облас­ти практического труда, обнаруживая дотошное знание под­робностей.

Рассматривая различные химические «операции», называ­ет кондитеров, работу в солеварнях, в «заведениях», изготов­ляющих селитру, вспоминает оружейников, стеклоделов, «пробирных мастеров», гончаров, «кирпичников», «мастеров фарфоровых изделий, прачек, ремесленников, делающих из свинца сурик и др.

Описание области труда, даваемое Ломоносовым, оказы­вается подчас поразительно скрупулезным и многоохватным. Он принимает в расчет и внутреннюю - психологическую - сторону труда, и внешние средства, инструменты, производст­венные условия. Можно подумать, что он читал современные нам работы по эргономике, в которых провозглашается ком­плексный подход анализа систем «человек-средства труда- производственная среда». Вот фрагменты, характеризующие профессиографический, психографический (как теперь бы ска­зали) подход Ломоносова к труду: «Рудоискатели прежде, нежели руд и жил искать начинают, смотрят и рассуждают наперед положение и состояние всего места, причем следую­щие вещи примечают...» [44. Т. V. С. 431] - и далее следует подробнейшее описание признаков, дающих возможность предположительной оценки месторождения, дополненное со­ображениями о том, нет ли неприятеля, наводнений, «ядови­того воздуха» или какого-нибудь иного «противного случая» [44. Т. V. С. 431].

Отнюдь не забывал отец российской науки о том, что в наши дни принято обозначать «человеческим фактором». Это тем более ценно, что писалось все это в условиях сословно-классового общества.

«Труждающиеся» у Ломоносова не только совершают ра­бочие движения, но «рассуждают», «видят», «примечают», проявляют «осторожность», имеют «надежды», «изволение» или «произволение», печалятся, радуются, проявляют муже­ство и т. д. Некоторые разделы его сочинения о «рудных де­лах» изложены (и даже озаглавлены) буквально в таких терминах, как «осторожность горных людей», «надежды ру­докопов», «надежды от положения жил», «надежды от жиль­ных материй» и т. д. Иначе говоря, технология часто изло­жена как бы глазами человека, непосредственно включенно­го в труд с его муками и радостями, а не с позиции стояще­го в стороне (или «надстоящего») наблюдателя-регистрато­ра. Подобного рода психологические «антропоцентрические» интерпретации труда часты и в общих оценочных суждениях Ломоносова, например: «...людей, которые бедственными тру­дами или паче исполинскою смелостию тайны естественные испытать тщатся, не надлежит почитать предерзкими, но му­жественными и великодушными» [44. Т. III. С. 23].

7. Гармоничное сочетание теоретического и практического творческого ума. Это утверждение едва ли нуждается в спе­циальном обосновании - весь неподдающийся охвату вклад М. В. Ломоносова в отечественную культуру говорит об этом как нельзя более красноречиво.

Перейдем от характеристики личности М. В. Ломоносова к рассмотрению его научных представлений, которые можно отнести к области психологии труда.

В целом материалы сочинений М. В. Ломоносова, даю­щие основание реконструировать его научные представления, относящиеся к области, именуемой в наши дни как «психо­логия труда», можно упорядочить прежде всего в виде сово­купности следующих тем.

1. Построение эмоционально насыщенных образов-целей (и, следовательно, «смыслов») труда и вопросы его стимулирования
. В научных сочинениях, публичных выступлениях, за­метках, «мнениях» и разработках Ломоносов неизменно ярко рисует ценностные представления, которые кяк бы призваны задать мотивационную основу той или иной полезной дея­тельности. В результате возникает целая система «смыслов» труда. Это и «умножение счастья человеческого рода», и «сла­ва и польза («вечное удовольствие») отечества», и преодоле­ние тягостных состояний («умаление скуки»), «облегчение ра­бот», «отвращение препятствий», в том числе благодаря ис­пользованию приспособлений, «махин», удобство и безопас­ность труда, экономическая выгода, удовольствие («увеселе­ние») от нахождения истины, страсть «насыщать свой дух при­ятностью самого дела» и многое другое.

Наряду с позитивными ценностями Ломоносов с необходи­мой долей иронии или сарказма называет своего рода анти­ценности, в частности те нежелательные варианты человече­ской активности на профессионально-трудовых постах, с ко­торыми надо, по его мнению, бороться или которых следует избегать.

Смыслы труда тонко дифференцируются. Если речь идет о научной работе в лаборатории, то Ломоносов подчеркивает, что «труды предпринимаются не для получения выгоды, но ради науки» [44. Т. II. С. 5691 Если речь идет о практи­ческой стороне дела, то он акцентирует то, что «меньшим тру­дом и иждивением (затратами. - Е. К; О. Н.)
лучшее дейст­вие производит» [44. Т. II. С. 365].

Поучительно, что причину необходимости работ по улуч­шению труда Ломоносов усматривает в первую очередь не в выгоде, но в заботе о здоровье людей и их безопасности.

Проектируя крупное предприятие (например, освоение «Сибирского океана» или «исправление» Санкт-Петербургской Императорской Академии Наук), Ломоносов детально разрабатывает систему стимулирования занятых соответству­ющими делами людей, в частности способов их «ободрения», преодоления утомления и т. д.

Особенно интересны с психологической точки зрения ре­комендации на случай вынужденного зимовья («Если боже сохрани, судно повредится...»). Он дает предписания по уст­ройству зимовья, общей организации поведения («всячески быть в движении»), борьбе с цингой и наряду с этим советует действовать «...ограждаясь великодушием, терпением и вза­имным друг друга утешением и ободрением, помогая едино­душием и трудами, как брат брату, и всегда представляя, что для пользы отечества все понести должно и что сему их под­вигу воспоследует монаршеская щедрота, от всея России бла­годарность и вечная в свете слава» [44. Т. VI. С. 532].

В затронутых материалах существенно вовсе не то, на­сколько «вечными» являются рекомендации Ломоносова. Важ­но другое: он располагал исторически конкретным истинным знанием о психике занятого трудом человека и был при этом не просто академическим «держателем» этого знания, но при­менял его в практике рационализации труда.

2. Вопросы волевой саморегуляции труда.
Соответствую­щие идеи Ломоносова закономерно связаны с его представле­нием о трудящемся как человеке, которому многое доверяется на его «произволение», «рассуждение». Так, он отмечает: «При искании жил не надлежит скоро от дела отставать, когда кто нескоро до руд дойдет, ежели многие признаки их на том ме­сте показывают» [44. Т. V. С. 440].

3. Вопросы проектирования средств и условий труда с уче­том психологических особенностей людей.
Сочинения Ломоно­сова изобилуют предложениями разного рода средств труда, причем очень часто эти предложения обосновываются ссыл­ками на особенности психики человека. Интересен с точки зрения психологии труда как науки проект «особливого само­пишущего компаса», который можно рассматривать не толь­ко как навигационный прибор, но и как первый известный нам самопишущий прибор (в проекте) для психологических иссле­дований трудовой деятельности - деятельности рулевого («правящего») на судне [44. Т. IV. С. 150-152].

Предлагая еще один навигационный инструмент, Ломоно­сов приводит в пользу его рациональности чисто психологиче­ский довод: «Для умаления скуки точного разделения цело­го квадранта для получения большей исправности сие средст­во за лучшее почитаю» [44. Т. IV. С. 135]. С позиций совре­менного психолога, это отнюдь не слабый довод, поскольку вопрос «умаления скуки» переобозначенный в современных терминах, входит в структуру актуальнейшей проблемы кор­рекции неблагоприятных функциональных состояний человека в труде.

Предлагая новый способ «находить и наносить полуденную линию», Ломоносов опять-таки опирается на психологические доводы: «Обыкновенный способ требует раздвоения внима­ния наблюдателя, именно последний должен и следить за дви­жением звезды и отмечать время; а наш не требует часов, не отвлекает внимания и ничем иным не отвлекает зрение, за­нятое одним делом» [44. Т. IV. С. 3951. Вот превосходный пример использования психологических знаний о свойствах внимания - распределении («раздвоении») и отвлечении его - при проектировании средств труда. Из ограничений, которые психологические особенности человека накладывают на вещественные условия и средства труда химика-исследова­теля, исходит Ломоносов и при обсуждении оборудования хи­мической лаборатории; оборудования не должно быть слиш­ком много, так как «химик не может быть в достаточной мере осмотрителен, если поставит опыты в количестве, превышаю­щем то, какое может быть охвачено вниманием его мысли» [44. Т. II. С. 569].

Как известно, свойственная нашему времени специализа­ция областей науки и техники давно уже привела к тому, что средства труда проектируют одни люди, а о субъектном - психологическом - «факторе» труда знают и думают другие, что в свою очередь породило множество проблем делового «стыкования», «психологического» и «инженерного» проектирования. В силу исторических обстоятельств и специфических личных качеств Ломоносов сочетал в одном лице и конструк­тора техники и знатока человеческой психологии, поэтому для него не существовало деление «человек» и «техника». В своих проектах он умел также учитывать сферу делового взаимодействия людей (социально-психологические явления, как теперь говорят).

4. Вопросы проектирования больших систем с учетом психологических особенностей труда.
К числу соответствующих проектов М. В. Ломоносова можно отнести документы, касаю­щиеся «исправления» Академии Наук (ее, кстати, Ломоносов сам подводит под понятие «система») и освоения Северного морского пути.

Требования профессии к человеку отличаются в работах Ломоносова весьма тонкой нюансировкой в зависимости от специфики деятельности.

С точки зрения методологии проектирования больших сис­тем (неизбежно включающих «человеческий фактор») особый интерес представляет то, что Ломоносов уделяет специальное внимание общим основаниям и принципам проектирования. Проводимые ниже утверждения встречаются в его материалах трижды, причем один раз они сформулированы им на латин­ском языке.

В связи с «исправлением» Академии Наук эти основания сводятся к следующим положениям:

- необходимо отвлекаться от ситуации в том виде, как она сложилась к настоящему времени, и заботиться о некоторой обобщенности устанавливаемой системы;

- предусматривать самообеспечение системы и ее внешний полезный выход;

- разумно использовать имеющийся опыт (свой и зарубежный);

- строить оптимальные межлюдские отношения в сис­теме;

- дифференцированно подходить к оценке деловой акти­визации людей в системе;

- неукоснительно и точно осуществлять порядок распре­деления руководящих функций в системе;

- равномерно, пропорционально, целесообразно распреде­лять материальные ресурсы [44. Т. 10. С. 14-16].

5. Вопросы оптимизации межлюдских отношений в труде.
Соответствующие идеи высказываются Ломоносовым, как мы уже не раз имели возможность убедиться, по поводу любого мало-мальски важного дела, будь то проверка кунсткамеры, постройка зданий, работа Академии или работа в лаборато­рии.

В заметках для себя он пишет: «На людей, имеющих за­слуги перед республикой (общим делом. - Е. К; О. Н.)
нау­ки, я не буду нападать за их ошибки, а постараюсь приме­нить к делу их добрые мысли» [44. Т. 1. С. 107]. И еще: «Ошибки замечать не многого стоит; дать нечто лучшее - вот что приличествует достойному человеку» [44. Т. 1. С. 129].

Как мы могли заметить, психологическое знание о труде и трудящемся М. В. Ломоносов учитывал и порождал не для академических деклараций, а для делового применения. В этом состоит важная и поучительная для современных пси­хологов специфическая черта великого ученого, определяю­щая его место и долю участия в нашей науке.

А. Н. Радищеву (1749-1802) принадлежит выдающееся место в истории отечественной передовой общественной мыс­ли второй половины XVIII в. Он первый в нашей стране ре­волюционер, выступивший публично на борьбу с самодержа­вием и крепостничеством с проповедью идеалов буржуазно-демократической республики.

А. Н. Радищев опирался на передовые идеи французских деятелей просвещения (прежде всего Гельвеция), а также оте­чественных ученых-материалистов (М. В. Ломоносова и др.).

Психологические представления о труде и роли труда в жизни личности являются органичной частью системы ма­териалистической философской концепции А. Н. Радищева.

В главном труде его жизни «Путешествие из Петербурга в Москву» А. Н. Радищев рисует картины жизни крестьян в ус­ловиях крепостного права.

В главе «Любань» А. Н. Радищев оказывается в роли ин­тервьюера, беседующего с пашущим крестьянином. Он описы­вает старательность крестьянина, легкость, с которой он ма­нипулирует сохой.

Материал беседы представлен так, чтобы читатель был причастен к событиям и убедился в разнице труда на себя, труда свободного, которым был занят крестьянин, и труда под­невольного, при отработке барщины, а также в различном по­ложении крестьян, принадлежащих помещикам (с их неогра­ниченной хищнической эксплуатацией крестьян), и крестьян «казенных», озабоченных фиксированным размером оброка [68. С. 56-57].

В главе «Крестьцы» А. Н. Радищев обращается к своим детям с наставлениями им к будущей жизни и показывает чи­тателю, одновременно какими целями, способами и принципами он сам руководствовался в их воспитании. Оказывается, что, несмотря на то, что дети его - дворяне, они умеют до­ить корову, варить «щи и кашу», они быстро бегают, могут поднимать тяжести «без натуги», умеют «водить соху», вско­пать грядку, владеют косою и топором, стругом и долотом» [68. С. 111]. Зачем эти умения нужны в жизни? Чтобы суметь «заставить сделать» и быть снисходительным к погрешностям, зная трудности исполнения. Он отмечает необходимость в фи­зическом развитии и поддерживании тела в крепком, здоро­вом состоянии, ибо укрепляя тело, одновременно укрепляем и дух.

Деятельная позиция в жизни рекомендуется им как сред­ство преодоления недуга, болезни. Если нет аппетита, нездо­ровится, нужно привести себя в движение, поголодать, дове­сти себя до усталости и тем самым вернуть аппетит и хоро­ший сон. Человеку необходимо равновесие рассудка и страс­тей; последнего можно достичь только трудом, трудолюбием.

Нужно «трудиться телом» и тем самым управлять волне­нием, страстями; «трудиться сердцем», упражняясь в соболез­новании, милосердии (чтобы страсти имели благое, нравственное начало); необходимо «трудиться разумом», упражня­ясь вотыскании истины, тем самым «разум управлять будет вашею волею и страстями» [68. С. 114].

§ 13. Предреформенная Россия XIX века:
А. И. Герцен и Н. Г. Чернышевский о психологических аспектах труда

Трудами А. И. Герцена, В. Г. Белинского, Н. А. Добролю­бова, Н. В. Шелгунова, Д. И. Писарева, Н, Г. Чернышевского заложен был фундамент материалистической философии в России 60-х гг., который был далее развит И. М. Сеченовым и другими представителями отечественного естествознания.

Представления о труде и его роли в развитии личности бы­ли органичной частью общего философского мировоззрения, характерного для революционеров-демократов.

Общим для всех революционеров-демократов 40-60-х гг. XIX века являются следующие положения: материалистичес­кий монизм в решении психофизиологической проблемы, ут­верждение о несводимости (в то же время) психики к физио­логии, постановка проблемы личности как важнейшей психо­логической проблемы, тезис об обусловленности психических процессов качествами личности; представление о формирова­нии личности под определяющим влиянием условий ее жизни и деятельности, конкретно-исторических условий жизни чело­века, тезис о ведущей роли активности личности в становле­нии ее отношений к действительности, тезис о проявлении, вы­ражении качеств личности человека через его действия, поступ­ки, через деятельность; признание независимого существова­ния внешнего мира в человеческом познании; требование единства чувственного и логического в познании, неправомер­ности отрыва теории от практики, знания от жизни [75. С. 50].

Эти положения составили основу материалистической фи­лософской традиции в отечественной культуре, которая ока­зала огромное влияние на формирование мировоззрения пере­довых слоев представителей отечественной мысли, несмотря на то, что философская позиция революционеров-демократов была ограничена рамками антропологического материализма и свойственного ему преувеличения роли субъективных фак­торов в понимании движущих сил истории. Вклад русских ре­волюционных демократов в развитие передовой общественно-политической и научной мысли в дореволюционной России был исключительно велик, и именно революционные демокра­ты стали подлинными властителями дум всех передовых лю­дей России не только своего времени, но и в последующую эпоху [75. С. 50].

Для истории психологии труда представляют интерес не только общефилософские и общепсихологические воззрения революционеров-демократов, но и их понимание сущности тру­довой деятельности человека.

Так, в творчестве А. И. Герцена, по мнению Б. М. Теплова [78], центральное психологическое понятие - «действие», ибо только в деятельности смысл человеческой жизни. В книге «Кто виноват?» (1842) А. И. Герцен пишет: «Совершенное от­сутствие всякой определенной деятельности невыносимо для человека. Животное полагает, что все его дело - жить, а че­ловек жизнь принимает только за возможность что-нибудь делать» [14. С. 205]. В статье «Диалетантизм в науке» А. И. Герцена находим: «В разумном, нравственно-свободном и страстно-энергетическом деянии человек достигает действи­тельности своей личности» [15. С. 71].

В деятельности человека формируются его отношения к действительности, окружающим, к себе и своему месту в мире, формируется личность, главный стержень которой Герцен ви­дит в отношении человека к жизни. Так, в ответе одному из корреспондентов «Колокола» А. И. Герцен писал: «Хотите, я Вам открою секрет моей философии? Он может равно приго­диться для частной и для общей жизни. Вся тайна заключа­ется в тексте: «Марфа, Марфа, печешься о мнозе, едино же есть на потребу». Узнать, определить для себя это единое и оставить все: отца, мать и прилепиться к нему, за ним сле­дить со всей настойчивостью, страстью, ревностью, к которой человек способен, допуская всему остальному меняться, изме­нять, уклоняться» [16. С. 124].

Признавая активность личности как важное основание дей­ственной позиции человека-созидателя, а не созерцателя, А. И. Герцен показывает зависимость внутреннего мира лич­ности от внешних обстоятельств ее жизни. Эта зависимость со­циального, исторического, экономического порядка «призыва­ет человека продолжать начатое его отцами, ему естественно привязаться к тому, что его окружает...» [17. С. 111-112]. И эта зависимость, казалось бы, святая святых, «внутреннего ядра» личности жизни не отрицает понятия свободы и актив­ности личности. Свобода, активность понимается как созна­тельно подчиненная обстоятельствам жизни. Герцен критичес­ки и с сомнением относится к пониманию «ядра личности», якобы содержащего в себе необъяснимую внутреннюю актив­ность человека. Такая полная свобода личности от обстоя­тельств жизни представляется Герцену вариантом сумасшест­вия. Он развивает эти взгляды в рассказе «Еще из записок одного молодого человека» (1838 г.) [18. С. 455].

Но человек, по Герцену - не пассивный продукт действия среды. Он может ей подчиниться и стать ее полным выразите­лем, но может осознать действительность и противостоять вли­яниям среды. «Сильные и настойчивые люди достигают и того, что «создает около себя то, чего нет» («Кто виноват?» ч. II. 1845) [
14. С. 112].

Способности и одаренность человека, по Герцену, - про­дукт активной деятельной работы по развитию у себя природ­ных задатков. Чем сильнее у человека потребность в их раз­витии, чем более сознательно он работает над собой, тем вы­ше результаты. «Все-таки странно, что почти все сильные лю­ди, большие поэты и мыслители происходят не из класса бога­чей, распивающих вино, а из класса рабочих. Где вы видели, что у богатых было больше всего талантов?» [19. С. 37]. Б. М. Теплов [78] сумел из сопоставления разных работ А. И. Герцена реконструировать его более или менее целост­ную непротиворечивую психологическую концепцию и в ней выделил главное - вполне осознанный А. И. Герценом под­ход к психологии с точки зрения исторического развития. Для А. И. Герцена психология была не самоцелью, а средством объяснения деятельности людей, их сложной зависимости от условий жизни. Пороки и язвы общества, таким образом, в своей главной причине оказывались продуктом не просто дей­ствий отдельных преступников с их индивидуальными особен­ностями, но порождением объективных условий общественной жизни, которую следует в корне менять, чтобы добиться уст­ранения порочного поведения людей.

Признание важнейшего значения обстоятельств жизни в оп­ределении психики, личности людей - основа психологичес­ких взглядов Н. Г. Чернышевского: «Жизнь рода человеческо­го, как и жизнь отдельного человека, слагается из взаимного проникновения очень многих элементов», среди которых для Н. Г. Чернышевского важен «материальный быт: жилища, пи­ща, средства добывания всех тех вещей и условий, которыми поддерживается существование, которыми доставляются жи­тейские радости или скорби» [86. С. 356]. Н. Г. Чернышев­ский считал, что от обстоятельств жизни зависят и умствен­ные и нравственные качества людей.

Для Чернышевского природные свойства людей, такие, как темперамент, врожденные склонности к медлительности или подвижности, маскируются обстоятельствами жизни, к кото­рым приспосабливается человек.

«Природный темперамент вообще заслоняется влияниями жизни, так что различить его несравненно труднее, чем обык­новенно предполагают» [87. С. 889].

Образ жизни, деятельности формирует привычки, из ко­торых складываются особые качества личности. Привычки, имеющие важное реальное значение, различны у разных сос­ловий или профессий по различию образа жизни [87. С. 890]. Таким образам формируются профессионально-важные каче­ства, профессиональные способности, если использовать тер­минологию 30-х гг. XX в. По Н. Г. Чернышевскому, профес­сионально важные качества формируются в процессе дли­тельного выполнения трудовой деятельности.

Внутренним двигателем деятельности человека, согласно Н. Г. Чернышевскому, являются потребности. В качестве при­сущей человеку потребности выступает потребность к деятель­ности. Только в деятельности возникает «феномен приятности или удовольствия» [88. С. 27]. «Источником удовольствия не­пременно должна быть какая-нибудь деятельность человечес­кого организма над внешними предметами» (там же). Отсюда отношение Чернышевского к труду и праздности: «Празд­ность есть отсутствие деятельности: очевидно, что она не мо­жет производить феномена так называемого ощущения» [88. С. 271-272]. В светской жизни «нет нормальной деятельнос­ти, т. е. такой деятельности, в которой объективная сторона дела соответствовала бы субъективной его роли, нет деятель­ности, которая заслуживала бы имя серьезной деятельности» [88. С. 272]. Поэтому светский человек «принужден создавать себе взамен нормальной деятельности фиктивную». Трудовая деятельность в отличие от других видов жизнедеятельности имеет, по Чернышевскому, признак серьезности, общественной ценности, трудности, которую нельзя не уважать.

Категория труда занимает одно из центральных мест в сис­теме взглядов Н. Г. Чернышевского. В конкретной осязаемо­сти идеал труда, с точки зрения социалиста, образец орга­низации труда, обстановки труда, в которой облагораживается личность человека, мы видим на примере швейной мастерской Веры Павловны в романе «Что делать?» [89].

Принципы организации работ, подбора работниц, взаимо­отношений управляющего (Веры Павловны) и работниц, принципы оплаты труда, организация режима труда и отдыха, преодоление монотонности в труде, формирование чувства коллективизма, нравственное совершенствование работниц, ак­тивное участие работающих в управлении, преодоление отчуж­дения труда, характерного для капиталистического производ­ства - вот вопросы, которые обсуждаются Чернышевским в форме рассказа о деятельности Веры Павловны, о нововведе­ниях в мастерской.

В романе «Что делать?» Н. Г. Чернышевский приблизил к жизни, показал возможную реализацию философских, эстети­ческих и социалистических идей, в общей теоретической фор­ме высказанных им в работах «Антропологический принцип в философии» [88]. «Основания политической экономии (по Миллю)» [90], в диссертации «Эстетические отношения искус­ства к действительности» [91], «Капитал и труд» [85].

Последняя работа [85] содержит критерии нормального, идеального труда с точки зрения общества, с позиции субъ­екта труда. В качестве научного обоснования этих критериев используются и психофизиологические представления о чело­веке, его деятельности.

Представления Н. Г. Чернышевского как лидера револю­ционеров-демократов 60-х гг. оказали значительное влияние на передовые слои русской интеллигенции, деятелей, разра­батывавших вопросы социологии и экономики труда в 70-80-е гг. XIX в.

Литература к разделу I

1. Маркс К.
Подготовительные работы для «Святого семейства» // Маркс К.Энгельс Ф. Соч.
М.-Л., 1930. Т. III. С. 628-629.

2. Маркс
К
. Экономическо-философские рукописи 1844 г. // Маркс К..,
Энгельс Ф.
Из ранних произведений. М., 1956. С. 560-566.

3. Маркс К; Энгельс Ф.
Немецкая идеология // Собр. соч. М., 1955. Т. III. С. 7-544.

4. Ленин В. И.
О брошюре Юниуса // Полн. собр. соч. М., 1980. Т. 30. С. 6.

5. Ленин В. И.
Развитие капитализма в России // Полн. собр. соч. М., 1958. Т. 3. С. 1-609.

6. Анисимов А. Ф.
Этапы развития первобытной религии. М.; Л., 1967. С. 31-32.

7. Антипов Г. А.
Историческое прошлое и пути его познания. Новоси­бирск, 1987.

8. Антология педагогической мысли Древней Руси и Русского государ­ства XIV-XVII вв. М., 1985.

9. Антология педагогической мысли в России XVIII в. М., 1985.

10. Бризон П.
История труда и трудящихся (пер с. франц.). Пг., 1921.

11. Бюхер К.
Работа и ритм (пер. с нем.). М», 1923.

12. Виноградов Н. Н.
Заговоры, обереги, спасительные молитвы и проч. // Живая старина. Спб., 1909. Т. 2. Вып. 3. С. 4.

13. Геллерштейн С. Г.
Психология труда в историческом аспекте // Вопр. психологии. Материалы Второй Закавказской конференции психоло­гов. Ереван, 1960.

14. Герцен. А. И.
Кто виноват? // Полн. собр. сочинений и писем. Пг., 1919. Т. IV. С. 194-394.

15. Герцен А. И.
Дилентантизм в науке // Избранные философские произ­ведения. М., 1948. Т. 1. С. 71.

16. Герцен А. И.
Письма к путешественнику // Полн. собр. сочинении и пи­сем. Пг., 1919. Т. 13.

17. Герцен А. И.
С того берега // Избранные философские произведения. М., Госполитиздат, 1948. Т. 2. С. 32-33.

18. Герцен А. И.
Еще из записок одного молодого человека // Полн. собр. сочинений и писем. Пг., 1918. Т. 2. С. 435-467.

19. Герцен А. И.
Письмо к М. Мейзенбург, 4 окт. 1857 // Полн. собр. сочи­нений и писем. Пг., 1919. Т. 9. С. 37-39.

20. Гессен. В. Ю.
К истории ремесленного труда в Древней Руси (10-15 вв.) //Архив истории труда в России, выпускаемый Ученой комиссией по исследованию истории труда в России. Пг., 1922. Кн. 4. Ч. I. С. 47-56.

21. Гессен В. Ю.
К истории ремесленного труда в Древней Руси // Исто­рические сборники. Труд в России. Л., 1924. Кн. 11-12. Ч. I. С: 98- 105.

22. Громыко М. М.
Традиционные нормы поведения и формы общения русских крестьян XIX века. М., 1986.

23. Даль В.
Пословицы русского народа. Сборник В. Даля. М., 1957.

24. Данилевский В.
Очерки истории техники XVIII-XIX вв. М.; Л., 1934,

25. Дмитриева М. А.
и др. Психология труда и инженерная психология. Л., 1979. С. 7-10.

26. Елеонская Е. Н.
Сельскохозяйственная магия. М„ 1929.

27. Зеленин Д. К.
Тотемы-деревья в сказаниях и обрядах европейских народов. М.; Л., 1937.

28. Зрелище природы и художеств. Спб., 1784-1790 (в 10 тт.).

29. Зыбковец В. Ф.
Дорелигиозная эпоха. К истории формирования об­щественного сознания. М., 1959. 248 с.

30. Из истории русской психологии. М., 1961.

31. История СССР с древнейших времен до конца XVIII века /Под ред. Б. А. Рыбакова. М., 1975.

32. История СССР (XIX- начало XX в.). Учебник под ред. И. А. Федо­сова. М., 1981.

33. Казаков В. Г.
Разработка конкретных проблем в отечественной психо­логии труда на первых этапах ее развития // Психол. журнал. 1983. № 3. С. 87-98.

34. Климов Е. А.
Введение в психологию труда. М., 1986.

35. Климов Е. А.
Психологическое знание о труде в сочинениях М. В. Ло­моносова // Вестн. Моск. ун-та. Серия 14. Психология. 1986. № 3.

36. Кондаков Н. И.
Логический словарь. М., 1971.

37. Котелова Ю. В.
Из истории советской психологии труда // Вопр. пси­хологии, 1967. № 5.

38. Котелова Ю. В.
Очерки по психологии труда. М., 1986.

39. Коц Е.
Несколько слов об арестантском труде // Архив истории труда в России. Пг., 1923. Кн. 6-7.

40. Кузин М. Ф; Егоров Н. И.
Полевой определитель минералов. М., 1983.

41. Леви-Брюль Л.
Сверхъестественное в первобытном мышлении. М., 1937.

42. Левитов Н. Д.
Психология труда. М., 1963.

43. Леонтьев А. Н.
Проблемы развития психики. М., 1931.

44. Ломоносов М. В.
Полн. собр. соч. В 10 т. М.; Л., 1950-1957.

45. Ломоносов М: В.
Полн. собр. соч. М.; Л., 1955. Т. IV. С. 395.

46. Ломоносов М. В.
Полн. собр. соч. М.; Л., 1952. Т. VI. С. 170.

47. Лоос В. Г.
Промышленная психология. Киев: Техника, 1974. 230 с.

48. Майков Л. Н.
Великорусские заклинания // Зап. Русск. геогр. общества по отд. этнографии. Спб., 1869. Т. 2. С. 527-561.

49. Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 т. М., 1980.

50. Мунипов В. М.
Проблемы изучения истории взаимодействия психоло­гии труда со смежными науками // Методология историко-психологического исследования. М., 1974.

51. Никольский Н. М.
Дохристианские верования и культы днепровских славян. М., 1929.

52. Никольский Н. М.
История русской церкви, 4-е изд. М., 1988.

53. Новиков Н. В.
Образы восточнославянской волшебной сказки. Л., 1974.

54. Носкова О. Г.
Психологические знания о труде и трудящемся в Рос­сии конца XIX- началаXX в.: Автореф. канд. дис. М., 1986.

55. Нуаре Л.
Орудие труда и его значение в истории развития челове­чества (пер. с нем.). Киев, 1925.

56. Окладников А. П.
Утро искусства. Л., 1967.

57. Очерки по истории русской психологии. М., 1957.

58. Очерки истории техники в России с древнейших времен до 60-х гг. XIX века. М., 1978.

59. Павлов-Сильванский Н. П.
Феодализм в России. М., 1988.

60. Петровский А. В.
История советской психологии. Формирование пси­хологической науки. М.,1967.

61. Петр I, имп. Письма и бумаги Петра Великого. Т. 1 (1688-1701). Спб., 1887.

62. Петр I, имп. Письма и бумаги Петра Великого. Т. 2 (1702-1703). Спб., 1889.

63. Платонов К. К
Вопросы психологии труда. М., 1962.

64. Платонов К. К. Казаков В. Г.
Психология труда в CCCР//Work psy­chology in Europe, Warszawa, 1980.

65. Покровский Б. А.
Ступени профессии. М., 1984. 343 с.

66. Пропп В.
Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1946.

67. Рабинович М. Г.
Очерки материальной культуры русского феодального города. М., 1988.

68. Радищев А. П.
Путешествие из Петербурга в Москву // Избранные философские и общественно-политические произведения. М., 1952.

69. Развитие русского права в XV- первой половине XVII века. М., 1986.

70. Рихтер И. И.
Железнодорожная психология. Материалы к стратегии и тактике железных дорог // Железнодорожное дело. 1895. № 25-32. 35, 38, 41- 48.

71. Рыбаков Б. А.
Ремесло Древней Руси. М., 1948.

72. Рыбаков Б. А.
Язычество древних славян. М., 1981.

73. Семенов С. А.
Первобытная техника (опыт изучения древнейших ору­дий изделий по следам работы). М.; Л., 1957.

74. Семенов С. А.
Развитие техники в каменном веке. Л., 1968.

75. Смирнов А. А.
Развитие и современное состояние психологической науки в СССР. М., 1975.

76. Соловьев Ю. И.
История химии в России. М., 1985.

77. Тайлор Э. Б.
Первобытная культура (1-е изд. - 1871) (пep. с англ.). М., 1989.

78. Теплов Б. М.
Психологические взгляды А. И. Герцена / Философские записки. М., 1950. Т. 5.

79. Туган-Барановский М.
Русская фабрика в прошлом и настоящем. М, Московский рабочий, 1922. 424 с.

80. Указы Петра Великого, имп. Спб., 1780.

81. Утопический социализм в России. Хрестоматия / Составители: А. И. Володин, Б. М. Шахматов. М., 1985.

82. Федорова М. Е., Сумникова Т. А.
Хрестоматия по древнерусской ли­тературе. М., 1986.

83. Фоминых В. П., Яковлев А. П.
Ручная дуговая сварка. М., 1981.

84. Хрестоматия по древней русской литературе (XI-XVII вв.). Состави­тель: проф. Н. К. Гудзий. М., 1962.

85. Чернышевский П. Г.
Капитал и труд // Полн. собр. соч. В 15 т. Т. VII. М., 1939.

86. Чернышевский Н. Г.
Сочинения Т. Н. Грановского. Т. I // Полн. собр. соч.: В 15 т. Т. 3. М., 1947.

87. Чернышевский Н. Г.
Статьи, приложенные к переводу «Всеобщей ис­тории» г. Вебера // Полн. собр. соч.: В 15 т. Т. 10. М., 1951:

88. Чернышевский Н. Г.
Антропологический принцип в философии // Полн. собр. соч.: В 15 т. Т. 7. М., 1950.

89. Чернышевский Н. Г.
Что делать? М., 1947.

90. Чернышевский Н. Г.
Основания политической экономии Д. С. Милля // Полн. собр. соч.: В 15 т. Т. IX. М., 1949.

91. Чернышевский Н. Г.
Эстетические отношения искусства к действи­тельности // Полн. собр. соч. В 15 т. Т. 2. М., 1939.

Раздел II
.
Психологическое знание о труде в конце XIX - начале XX вв.
§ 14. Некоторые особенности социально-экономического развития страны

Развитие капитализма и связанных с этим нетрадицион­ных форм машинного производства в России конца XIX - начала XX в. сопровождалось губительным ростом несчаст­ных случаев. В 80-90 гг. XIX в. в печати появляются много­численные публикации, в которых рассматривается статисти­ка таких случаев на заводах и фабриках России в целом, в от­дельных отраслях производства, а также в сельском хозяйст­ве, на железных дорогах. Например, по данным Д. П. Николь­ского, на южных металлургических заводах «При 43.000 рабо­чих в 1907 г. было 22.156 несчастных случаев. На каждую тысячу рабочих приходилось 515 несчастных случаев... то есть в течение 2-х лет не остается ни одного не потерпевшего ра­бочего...» [127. С. 173]. Именно в таком виде встала перед российским обществом проблема соответствия человека и его работы в рассматриваемый период. Это неизбежно породило идеи о соответствующих причинах и практических мерах, да­ло толчок конкретным исследованиям и проектам в области оптимизации труда и производства, породило некоторые пред­ставления о структуре соответствия человека и объективных требований деятельности.

В этот период мы видим многие существенные варианты выходов из создавшегося сложного положения - и серию предложений, проектов по рационализации, преобразованию внешних (как социальных, так и предметно-технических) ус­ловий труда, и рекомендации, идеи в области формирования профессионально ценных качеств (включая личностные каче­ства), а также умений, навыков, в частности, приемов самоор­ганизации трудовой деятельности, саморегуляции состояний работника, и рекомендации по оказанию помощи людям в де­ле выбора профессии, подходящих занятий, и предложения, рекомендации по отбору, подбору работников для той или иной работы, области труда. Возникают и специальные иссле­дования, в частности экспериментальные, направленные на расширение, уточнение психологической составляющей знаний о трудящемся человеке.

* * *

Становление крупного машинного производства в истории отечественной экономики тщательно исследовано В. И. Лени­ным в его книге «Развитие капитализма в России» [1]. Глав­ный вывод, к которому пришел В. И. Ленин, состоит в ука­зании на то, что в 80-90 годы XIX в. капиталистическая ма­нуфактура в России «...с громадной быстротой перерастает в крупную машинную индустрию» [1. С. 542]. Последняя «на глазах» становится определяющей формой хозяйствования. Обобщив большой статистический материал, В. И. Ленин по­казал, что в это время происходит быстрый рост фабричных центров, фабричного населения. Он показал также, что капи­талистическое предприятие вносит радикальную перемену в технику и технологию производства, производит подлинный «технический переворот», «выбрасывает за борт ручное искус­ство, преобразует производство на новых, рациональных на­чалах, систематически применяет к производству данные нау­ки» [1. С. 544].

Общая характеристика изменений сельскохозяйственного труда при введении машинного производства в условиях ка­питалистических производственных отношений сводится В. И. Лениным к следующему: повышается производительность тру­да, труд обобществляется, требуется кооперация взамен инди­видуальной формы работы; возникает иерархия в разделении труда - вычленяются «полные рабочие», «полурабочие» и «рабочие малой мощи» (т. е. дети подростки); виды работы и разная «пригодность» работников учитываются при найме и расстановке рабочей силы (критерии отбора - физическая сила, выносливость, ловкость, сообразительность, квалифика­ция); труд становится более интенсивным; растет травматизм рабочих, стихия в организации труда заменяется продуман­ной системой хозяйствования [Там же. С. 172]. В. И. Ленин убедительно показывает, как крупная машинная индустрия и в земледелии, и в промышленности «... с железной силой выд­вигает требования общественного контроля и регулирования производства» [Там же. С. 192], что в свою очередь ведет к не­обходимости научного обоснования этого контроля, регулиро­вания, т. е. к развитию наук о труде.

Итак, можно утверждать, что в России 80-90 гг. XIX в. и особенно в начале XX в., как и в США и в странах Западной Европы, могла и должна была сформироваться потребность в развитии научных знании об управлении предприятием, тру­довым сообществом. И, как показывает анализ отечественных публикации, соответствующая система знаний формировалась как вполне оригинальная, подчас предвосхищая возникнове­ние соответствующих идей в других странах, а отнюдь не только используя их.

Возвращаясь к работе В. И. Ленина, необходимо отметить, что он на основе изучения положения трудящихся в земледе­лии, на кустарных предприятиях, на крупных предприятиях, использующих машинные двигатели, орудия, показывает фор­мирование в России внутреннего рынка труда в результате обезземеливания крестьян в пореформенную эпоху. Он гово­рит о ломке сословных границ, регламентировавших ранее выбор профессиональных занятий. Тем самым создаются пред­посылки более свободного, чем прежде, выбора профессии молодежью и обострение трудностей, связанных с этим сво­бодным выбором. Введение сложных машин требует в целом большого числа квалифицированных рабочих для их создания и обслуживания, а это не может не обострять внимание об­щества к проблемам профессионально-технического обучения.

Наконец, В. И.
Ленин отмечает, что развитие капитализ­ма сочетает в себе одновременно с прогрессивными тенденци­ями (рост производительности труда, требования к повышен­ной квалификации и более высокому общему уровню развито­сти, образования рабочих, развитие общественной сознатель­ности трудящихся, вовлечение в сферу труда женщин и подростков, ломка патриархальных традиций и пр.) и отрица­тельные тенденции. К ним В. И. Ленин относит рост эксплуа­тации трудящихся, безмерное удлинение рабочего дня, обра­зование резервной армии труда (безработных); рост травма­тизма и профессиональных болезней рабочих и т. д. Все это, с одной стороны, порождает обострение отношений между тру­дом и капиталом, проявляющееся в стихийном рабочем рево­люционном движении, и, с другой стороны, порождает попыт­ки общественности внести научно обоснованные формы регла­ментации труда в целях предотвращения травматизма и обес­печения охраны здоровья трудящихся.

Особая тяжесть положения трудящихся в России рассмат­риваемого периода связана с крайне несовершенным их юри­дическим статусом. В результате забастовочного движения конца 70-гг. правительство вводит один за другим фабрично-заводские законы: о работе малолетних (1882 и 1885 гг.); «Правило о найме рабочих на фабрики и заводы...» и «Пра­вило о взаимоотношениях рабочих и фабрикантов» (1886); «Закон о продолжительности и распределении рабочего вре­мени...» (1897); «Закон об ответственности предпринимателей за увечья рабочих...» (1903) и другие. Для осуществления го­сударственного надзора за соблюдением фабричных законов в 1882 г. была учреждена фабрично-заводская инспекция [107. С. 173]. Для сравнения: в Англии фабричные законы были введены в 40-е гг. XIX в., в Германии - в 70-е годы [107].

Введение фабричного законодательства, несмотря на его несовершенства, способствовало широкому общественному об­суждению «рабочего вопроса» и стимулировало, в частности, научные исследования в области человеческого фактора тру­да. Институт фабричного надзора, насколько это следует из до­кументов, определяющих права и обязанности фабричных ин­спекторов, круг их задач, должен был выполнять контроль­ные, профилактические и исследовательские функции, направ­ленные на поиск и систематизацию путей совершенствования, организации труда и управления на капиталистическом пред­приятии, урегулирование взаимоотношений между рабочими и предпринимателями, способствовать оздоровлению труда и ох­ране жизни и здоровья рабочих [107].

Анализ социально-экономического развития России конца XIX - начала XX вв. позволяет в итоге выделить те области общественной практики, в которых могла складываться пот­ребность в научных, и в частности, психологических знаниях о труде и трудящемся (и, где эти знания, следовательно, мог­ли порождаться), а именно: 1) организация труда и управле­ние производством на капиталистическом предприятии; 2) об­щественная и фабричная медицина, работа по охране жизни и здоровья работающих; 3) народное образование, профессио­нально-техническое обучение, содействие молодежи в выборе профессии.

Будучи порождены не чистой логикой теоретической мыс­ли, не умозрением, но потребностями практики, психологичес­кие идеи, исследования и опирающиеся на них проекты, акты внедрения науки в практику характеризуются признаком междисциплинарности и во всяком случае многоаспектности, комплексности. Так, например, «Железнодорожная психоло­гия» - труд видного деятеля железнодорожной службы Рос­сии Ивана Ивановича Рихтера [159] охватывает вопросы и того, что сейчас называют «организационное проектирова­ние», и анализ условий безопасности труда, и надежности ра­боты персонала, и разработку правил подбора и обучения служащих, и многое другое.

Если упомянутая работа И. И. Рихтера в своем заглавии содержит указание на область психологии, то многие работы других авторов, органично включающие психологические идеи и даже специальные исследования, не содержат номинальных указаний на психику или психологию.

Глава III
.
Идеи учета субъектных факторов труда при проектировочных подходах к сфере труда

§ 15. Технико-психологическое проектирование средств труда в промышленности

Первый поток исследований человеческого фактора труда, обусловленный тревогой в связи с ростом аварий, несчастных случаев, катастроф, был неспецифическим и имел характер научной разведки, а именно, речь идет о развернувшихся в 80-90 гг. широким потоком статистических исследованиях. Анализ статистики несчастных случаев проводится как по от­ношению к России в целом, так и по отношению к отдельным видам производства. Много публикаций было посвящено ана­лизу травматизма персонала железных дорог, городских до­рог (конных и паровых), рудников, шахт. В конце XIX- нача­ле XX вв. начинают внедряться в промышленность электри­ческие машины, электроосветительные устройства, что несет с собой новые виды несчастий и соответственно порождает ста­тистические исследования. По свидетельству Г. А. Бейлихиса [13. С. 65], в Женеве в 1896 г. в издании Союза русских со­циал-демократов под названием «Непериодический сборник» была опубликована статья Д. Кольцова «Машина. Работник», в которой приводились данные о губительном росте промыш­ленного травматизма в России и особенно в тех видах произ­водства, где внедряются новые машины. По сути дела, речь идет о постановке проблемы «человек-машина» в том ее ас­пекте, который касается охраны жизни и здоровья рабочего.

Для того, чтобы статистика могла дать сведения о причи­нах несчастных случаев, важно было обеспечить условия со­поставимости результатов многочисленных исследований раз­ных авторов. В этих целях И. Д. Астрахан [10] разработал карточку регистрации несчастных случаев, которая служила своего рода программой изучения и описания каждого случая. В ней нашли отражение представления автора, о тех наибо­лее частых факторах, которые способствуют происшествиям. Здесь среди прочих значительное внимание автора занимают такие обстоятельства, как уровень общего образования и про­фессиональной квалификации (по признаку стажа работы по данной специальности), степень привычности исполняемых за­нятий, длительность непрерывной работы и возможное влия­ние производственного утомления, влияние перерывов в рабо­те, алкоголя. Эксперты, как рекомендует И. Д. Астрахан, дол­жны были учитывать подробнейшим образом обстоятельства и «ближайшие причины» и соотносить их с косвенными сведе­ниями о самом работнике, о его здоровье, умелости, состоя­нии его работоспособности в период, предшествующий трав­ме, а таже соотносить со всеми косвенными бытовыми услови­ями, которые могли способствовать ухудшению рабочего сос­тояния человека.

Данные статистики несчастных случаев, построенной на ос­нове выявления причин каждой травмы, показывали, что при­чины могут быть разными: и нарушение предписаний, инструк­ций рабочим, по разным мотивам, и их усталость, и организа­ционные дефекты, и опасность самого производственного про­цесса.

В условиях массового производства машин, орудий труда становится очевидным, что опираться на интуитивные знания о человеке-работнике уже недостаточно. Для инженеров важ­но было знать биомеханические характеристики человека, ко­торые можно было учесть в совершенствовании орудий труда, организации труда. Приходилось анализировать и сопостав­лять параметры «работоспособности» машин и «живых ору­дий». Интуитивные знания начинают заменяться научными представлениями о человеке. Так, В. П. Горячкин (основопо­ложник отечественной земледельческой механики, впоследст­вии - почетный академик АН СССР и ВАСХНИЛ, годы жиз­ни – 1863-1935 гг.) пользовался работами И. М. Сеченова, посвященными психофизиологии и биомеханике рабочих дви­жений человека [175; 176].

Н. А. Шевалев (1911) предложил, называть область зна­ний и практических мероприятий по созданию технических способов предотвращения несчастных случаев не просто «техникой безопасности», но «социальной техникой», ибо речь шла об отрасли практики, связанной и с техническими наука­ми и опирающейся в то же время на знания социальные [215. С. 92]. Напомним, что проблема оптимизации труда в рас­сматриваемый исторический период воспринималась и оцени­валась по ее самому сильному, впечатляющему компоненту - вопросу борьбы с авариями, травматизмом. Термин Н. А. Шевалева «социальная техника» подчеркивал общественный, гу­манный характер задач и целей рассматриваемой области зна­ния и практики. И хотя этот термин не «прижился» в даль­нейшем, его выдвижение и обсуждение - симптом того, что гуманная ориентация инженерно-проектировочной деятельно­сти на рассматриваемом участке была осознана вполне четко и определенно. Инженеры видели перед собой не только тех­нику, но и работающего при ней человека, легко выходили за рамки оперирования количественными сведениями о произ­водстве, труде, человеке и оперировали соображениями каче­ственного характера, обнаруживали то, что называется комп­лексным подходом к рассматриваемым вопросам.

Многие отечественные специалисты считали, что первой и важнейшей мерой борьбы с несчастными случаями должна быть забота об их предотвращении, заложенная в самом «пер­воначальном устройстве» фабрики, завода, мастерских, рабо­чих мест (Г. Галахов, 1867; В. Л. Кирпичев, 1883; В. П. Литвинов-Фалинский, 1900; М. С. Орлов, 1883; Н. А. Шевалев, 1911 и др.). Если мы проанализируем «Обязательные поста­новления Московского губернского по фабричным делам при­сутствия, касающиеся правил предупреждения несчастных случаев и ограждения здоровья и жизни рабочих при произ­водстве работ на фабриках и заводах Московской губернии», принятые в 1896 г. [136], то увидим здесь целую систему тре­бований к условиям, средствам труда, его организации. При этом если реконструировать идеи, лежащие в основе этих тре­бований, то среди них легко обнаруживаются и соображения психологического толка.

Указанный выше документ как бы ориентирован на неко­торые исправления и дополнения к реализованному, действую­щему техническому проекту производства. Вот отдельные вы­держки:

«20. Все действующие в мастерских машины и механизмы должны быть ограждены в опасных местах.

21. Каждый рабочий должен быть ознакомлен с опасно­стями, связанными с его работой и с предосторожностями, ка­кие он должен соблюдать для предупреждения опасностей...

25. Фабричные помещения должны быть во время работы освещены; дневным светом или искусственным светом настоль­ко, чтобы движущиеся части машин и приборов были ясно видимы...

62. Для немедленной остановки двигателя, в случае не­счастья где-либо, между рабочими валами и помещением па­ровой машины должна быть устроена сигнализация.

63. Перед приведением двигателя в действие должен быть дан сигнал (свисток или звонок и т. п. ), хорошо слышный во всех рабочих помещениях...»* [136].

* Речь идет о неэлектрифицированном производстве. Ти­пичным было такое положение в цехе, мастерской - по всему цеху (вверху) тянутся рабочие валы, соединенные с паровой машиной, общей для всего цеха, а каждый станок соединен с этими валами приводным ремнем. Таким образом, цех был как бы наполнен ременными передачами, каждая из которых - источник опасности (не говоря уже о других источниках).

Нетрудно увидеть, что приведенные правила предполагают некую психологическую модель трудящегося: зная об опасно­сти, он может соответственно менять поведение, использовать «предосторожности». Но саморегуляция, свойственная опытно­му, взрослому человеку, не безгранична в своих возможнос­тях, поэтому опасные места надо механически ограждать. Че­ловек должен быть здоров - иметь нормальную координацию движений, нормальный слух, нормальную речь, нормальное зрение. Поскольку производственные процессы осуществля­ются в необозримом пространстве (работают на станках в од­ном помещении, а паровой двигатель, приводящий их в дви­жение, включают и выключают в другом), нужна общепонят­ная и ясно воспринимаемая сигнализация, индикация произ­водственной ситуации; поскольку зрительная ориентировка имеет важное значение (тем более в зашумленном помеще­нии), должно быть достаточное освещение и т. д.

Представляет существенный интерес составленный В. И. Михайловским [154] «Проект обязательных постановлений о мерах, которые должны быть соблюдаемы промышленными заведениями для сохранения жизни и здоровья рабочих во время работы и при помещении их в фабричных зданиях». Ценность разработки В. Н. Михайловского состоит в том, что, не ограничиваясь учетом самых разнообразных мер по кор­рекции условий и средств труда, он фактически выдвигает та­кие требования, которые предполагают задачи специального проектирования техники с учетом особенностей человека. Рас­смотрим отдельные фрагменты его проекта по разделу «Паро­вые котлы»:

«п. 65. Манометры и водомерные трубки должны быть так расположены, чтобы кочегар мог с места его работы у паро­вика свободно наблюдать за теми и другими, и все водоуказательные краны должны быть вполне доступны для их про­дувки.

п. 66. Манометры должны быть снабжены красною чертою или иными указаниями, обозначающими высшее допускаемое в котле рабочее давление пара.

п. 67. Водомерные трубки должны быть ограждены предо­хранительными оправами, не стесняющими наблюдения в них уровня воды, и снабжены указаниями, обозначающими низ­ший допускаемый уровень воды.

п. 68. Все контрольные приборы, предохранительные кла­паны и приборы, служащие для питания котлов водою, долж­ны быть доступны, удобно расположены для наблюдения и пользования ими и всегда содержимы в исправном состоя­нии» [154. С. 609].

п. 92. Помещение двигателя должно быть соединено с ма­стерскими посредством особой сигнализации, дабы, с одной стороны, машинист мог предупреждать рабочих ясными и по­нятными для них сигналами о пуске двигателя в ход, с другой же стороны, рабочие мастерских, в случае необходимости, мо­гли бы подать машинисту сигнал к немедленной остановке двигателя... сигналы должны быть ясные и понятные для ра­боты и подаваемы из машинного отделения в мастерские за 5 минут - первый сигнал и за 1 минуту до пуска двигателя в ход - второй сигнал, хотя бы в мастерских и не все рабо­чие были в сборе» [154. С. 614].

Что это, как не инженерно-психологические требования к разработке системы средств труда оператора-технолога опре­деленного рода? Здесь мы видим все существенные структур­ные элементы такой разработки - и требования к системе средств отображения информации, и требования к органам управления, и требования к средствам взаимодействия с дру­гими работниками. Еще ранее в своем проекте В. И. Михай­ловский говорит о необходимости хорошей освещенности при­боров, «дабы кочегар мог ясно видеть их показания», о санитарно-гигиенических требованиях к рабочим помещениям, об окраске опасных мест в яркий цвет, о требованиях к одежде работающих и пр.

В основе рассматриваемых рекомендаций лежит вполне оп­ределенная модель деятельности и психики работника. Рабо­та кочегара требовала бдительного и постоянного наблюде­ния за приборами, ясного представления незримой производ­ственно-технологической ситуации, разумного принятия реше­ний и быстрых действий по отношению к органам управления и социально ориентированным сигналам. Очевидно, что по своему содержанию и функциональному оснащению труд ко­чегаров паровых котлов может быть отнесен к одной из пер­вых профессий операторского типа - к профессии операто­ра-технолога.

Рассмотренные два документа имели значение лишь сове­та-рекомендации, а не обязательного предписания, закона и поэтому не могли быть широко внедрены на предприятиях. Но тем не менее они создавали важную информационную основу для организаторов производства и, очевидно, инженеров-кон­структоров, проектировщиков техники.

В рамках того направления мысли, которое наиболее со­ответствует современным представлениям об инженерной пси­хологии и эргономике, в рассматриваемый исторический пе­риод прежде всего можно выделить, как отчасти отмечалось, работы коррективного характера по созданию предохрани­тельных приспособлений, препятствующих соприкосновению работника с опасными зонами среды, оборудования (создание кожухов, решеток, носимых средств индивидуальной защи­ты - очков, спецодежды,), работы по совершенствованию сигнализации и предупреждающей - яркой - окраски опас­ных мест. Для популяризации этого рода мер в промышлен­ности устраивались выставки коллекций предохранительных приспособлений, выставки в музеях [151; 200].

Но кроме того, как тоже отчасти отмечалось, возникали и идеи, рассчитанные на определенное изменение деятельности конструкторов, проектировщиков оборудования. В связи с этим представляет ценность доклад П. К. Энгельмейера «О про­ектировании машин. Психологический анализ» [229], в кото­ром он при перечислении правил, которым нужно следовать для успеха изобретения и его широкой реализации, предла­гал учитывать человека не только как потребителя (что так­же важно и о чем мы поведем речь несколько ниже), но и работника: после того как конструируемая машина уже про­работана по принципиальной технической идее, по назначе­нию, главным размерам, начинается стадия пространственной компоновки машин, в процессе которой возможно и необхо­димо «...озаботиться тем, чтобы уход, осмотр, смена деталей были удобны» [229. С. 8]. Работа П. К. Энгельмейера была опубликована в 1890 г., а рассмотренный выше проект В. И. Михайловского в 1899 г., то есть заведомо раньше тех сро­ков, к которым традиционно относят зарождение идей и под­ходов инженерно-психологического проектирования [154].

При анализе производственных ситуаций принимались в расчет такие психологические тонкости, как факторы, сни­жающие бдительность работника. Так, В. Л. Кирпичев под­черкивал особую опасность новых машин «с плавным движе­нием и отсутствием стука» [85. С. 279]. Краткого прикосно­вения к ремню привода было достаточно, чтобы подбросить рабочего к потолку, оторвать часть конечности. В. Л. Кирпи­чев отмечал, что в металлообработке по характеру рабочих движений нужны не рычаги управления станком, а маховички. Им высказана интересная мысль о будущих фабричных ма­шинах - в них будет, по мнению В. Л. Кирпичева, иметься сервомотор, и «двигатель будет принужден в точности подра­жать движению руки машиниста», машинист будет держать двигатель «в узде» [85. С. 296]. Здесь выражена гуманистиче­ская мечта о выходе человека из под рабства машины, о превращении машин из очевидного источника несчастий в по­слушных помощников человека. Речь идет о разумном конструировании машин, о приспособлении машины к челове­ку - машина должна строиться не как властелин, а как средство труда.

Учет особенностей человека как потребителя промышлен­ной продукции так же рассматривался как предмет заботы изобретателей машин. По мнению П. К. Энгельмейера, забо­тясь о конкурентоспособности продукции предприятия, конст­рукторы должны были стараться придавать изделиям прив­лекательный вид, отвечающий назначению изделия и особен­ностям публики, как предполагаемого потребителя [229]. В наши дни соответствующие подходы к делу связываются с терминами «художественное конструирование», «дизайн».

Рассмотренные нами тексты позволяют сделать вывод так­же и о познавательных средствах, которые применялись в изу­чении и описании труда людей на производстве. Очевидно, что преобладали методы наблюдения и более или менее «житейско-психологической» интерпретации. Инженеры, писав­шие о труде рабочих, обнаруживали достаточно хорошее зна­ние содержания труда, трудовых действий, часто - мотивов деятельности, но поскольку главная их цель состояла в раз­работке предложений, проектов, собственно психологичес­кое знание о труде не фиксировалось в принятых для науки формах, оставаясь промежуточным знанием, обслуживающим собственно проектировочную деятельность.

* * *

Задание к § 15

Ниже приведены отрывки из фантастического романа А. А. Богданова, написанного в 1908 г. (герой романа оказался на планете Марс). Попы­тайтесь на основании описываемых автором предметных условий деятель­ности реконструировать - на основе фантастического проекта этих усло­вий - некоторые психологические особенности героя как соответствующего субъекта труда.

«Я решил поступить просто на фабрику и выбрал на первый раз, после обстоятельного сравнения и обсуждения, фабрику одежды.

Я выбрал, конечно, самое легкое...

В прежние времена марсиане приготовляли ткани для одежды прибли­зительно таким же способом, как это делается у нас... Толчок к изменению техники дан был необходимостью увеличивать все более и более производ­ство хлеба... химики направили свои усилия... на синтез новых веществ... Когда это удалось им, то за короткое время во всей отрасли промышлен­ности произошла полная революция...

Наша фабрика была истинным воплощением этой революции. Несколь­ко раз в месяц с ближайших химических заводов по рельсовым путям дос­тавлялся «материал» для пряжи в виде полужидкого прозрачного вещества в больших цистернах. Из этих цистерн материал при помощи особых ап­паратов, устраняющих доступ воздуха, переливался в огромный, высоко подвешенный металлический резервуар, плоское дно которого имело сотни тысяч тончайших микроскопических отверстий. Через отверстия вязкая жидкость продавливалась под большим давлением тончайшими струйками, которые под действием воздуха затвердевали уже в нескольких сантимет­рах и превращались в прочные паутинные волокна. Десятки тысяч меха­нических веретен подхватывали эти волокна, скручивали их десятками в нити различной толщины и плотности и тянули их дальше, передавая го­товую «пряжу» в следующее отделение. Там на ткацких станках нити пере­плетались в различные ткани, от самых нежных, как кисея и батист, до самых плотных, как сукно и войлок, которые бесконечными широкими вол­нами и лентами тянулись еще дальше, в мастерскую кройки. Здесь их под­хватывали новые машины, тщательно складывали во много слоев и выре­зали из них тысячами заранее, намеченные и размеренные по чертежам разнообразные выкройки отдельных частей костюма.

В швейной мастерской скроенные куски сшивались в готовое платье, но без всяких иголок, ниток и швейных машин. Ровно сложенные края кусков размягчались посредством особого химического растворителя, приходя в прежнее полужидкое состояние, и когда растворяющее, вещество, очень ле­тучее, через минуту испарялось, то куски материи оказывались прочно спа­янными, лучше, чем это могло быть сделано каким бы то ни было швом. Одновременно с этим впаивались везде, где требовалось, и застежки, так что получались готовые части костюма - несколько тысяч образцов, раз­личных по форме и размеру...

Я работал поочередно во всех отделениях фабрики... Физических дви­жений требовалось очень мало...» [24. С. 266-269].

§ 16. Идеи согласования особенностей человека и техники в сельскохозяйственном труде

Россия рассматриваемого периода была, как известно, страной по преимуществу аграрной. К 1913 г. было зафикси­ровано свыше 800 заводов, изготавливающих сельскохозяйст­венные машины и орудия [56]. В создании и испытании новых машин принимались во внимание не только их производи­тельность, но и некоторые особенности обслуживающего пер­сонала. При экспертной оценке машин приводились доводы относительно требуемой квалификации работников и удобств работы при той или иной машине. Организовывались опыт­ные станции, полигоны, на которых проверяли и сравнивали различные варианты сельскохозяйственных машин. Так, еще в 1829 г. в «Записках для сельских хозяев, заводчиков и фаб­рикантов, издаваемых М. Павловым», описывается процеду­ра экспертизы (с применением, как теперь бы сказали, про­изводственного эксперимента) трех разных молотилок-шот­ландской конной и двух видов ручной. Анализируя результа­ты эксперимента, М. Павлов, в частности, пишет: «Притом 5 человек, поставленные к шотландской машине, могут рабо­тать день без усталости, а поставленные при каждой ручной, такой тяжелой работы, для производства которой и в четверть часа нужно работающим переменяться, в целый день никак не вынесут» [146]. Таким образом, учитываются особенности ра­ботоспособности, утомляемости работников. Окончательное заключение дается с использованием таких понятий как «ис­кусство» и «произвол» работников, а именно предпочтение от­дается той молотилке, которая, как теперь бы сказали, берет на себя не только основные энергетические функции, делая работу менее тяжелой, но и некоторые функции регуляции технологических процессов, то есть в большей степени приб­лижается к автомату: «Впрочем решительно сказать можно, пока цилиндры шотландской машины, забирающие хлеб со­размерно скорости движения барабана независимо от искусст­ва и произвола работника, не будут заменены чем-либо луч­шим ковша, в который хлеб опускается совершенно зависимо от работника и несоразмерно скорости движения тех частей машины, которые молотят, превосходство во всех отношениях и особенно для больших имений остается на стороне шотланд­ской» [146. С. 285]. В приведенном отрывке любопытно и то, что возможные изменения в технике также поставлены в связь с некоторыми предполагаемыми свойствами работни­ка - как бы намечается тенденция совершенствования техни­ки по пути высвобождения ее от зависимости от работника. Ценна здесь не эта тенденция, а то, что обсуждение качеств техники ведется в неразрывной связи с мыслью о работаю­щем человеке.

Большой интерес представляет брошюра С. К. Ончукова «Как предохранить себя от несчастии при работах на сель­скохозяйственных машинах» (М., 1905). Она, в частности, со­держит примеры анализа рабочего места с учетом изучения трудовой деятельности и соответствующие проектные предло­жения, как теперь бы сказали, эргономического или инженер­но-психологического характера. Приведем отдельные места из этой брошюры: «Большинство несчастных случаев на жатках происходит от того, что сиденье, устроенное для рабочего, по­гоняющего лошадей, до крайности неудобное. Оно очень не глубоко, края его ничем не огорожены, подножки нет. Поэто­му рабочий сидит на нем так неустойчиво, что достаточно бы­вает сильного толчка, чтобы погонщик упал; а тут уже нес­частья не миновать: будет жатка тащить упавшего вперед и пилить своими ножами» [138. С. 351. «...Часто рабочие па­дают вправо под ножи, когда лошади чего-то испугаются и понесут, а рабочий не удержится на сиденье». [138. С. 36]. «... Нередко рабочие падают с сиденья и при смирных лоша­дях. Устанет от долгой работы погонщик, неосторожно повернется, лошади дернут и попал под жатку...

Рекомендации:

1. Выбирать жатки с сиденьями, что поудобнее. Если нет в продаже жаток с такими сиденьями, которые имели бы спинку и бока, то, ведь, всегда можно заказать своему же де­ревенскому кузнецу сделать их из прутового железа. Тогда можно глубже сидеть и будет за что держаться в случае не­обходимости.

2. Пьяных - не допускать.

3. Не оставлять детей без присмотра (погонщик может не заметить, а они -во ржи)» [138. С. 37].

Как видим, рекомендации основаны, на конкретном изуче­нии рабочей позы, рабочего места, особенностей обстановки, движений и восприятия работника (автор рекомендаций поду­мал, в частности, о том, за чем наблюдает работник и что он может не заметить). Как бы ни был прост технический проект - и пусть он рассчитан на смышленного сельского кузнеца, здесь мы имеем все структурные признаки того под­хода, который позднее стали называть инженерно-психологи­ческим или эргономическим -. изучение труда, в частности, его психологических составляющих, изучение фактов соответ­ствия - несоответствия человека и техники, разработка пред­ложений по изменению средств и условий труда сообразно особенностям работающего человека.

Очень скрупулезный и наполненный, как и в предшеству­ющих случаях, гуманистическим подходом к делу анализ, например, конного плуга находим в работе К. К. Вебера «Зем­ледельческие машины и орудия» (1896; 1897): «...Рукоятки служат для управления плугом во время работы и поворачи­вания его по окончании загона. Для успеха работы весьма важно, чтобы рукоятки по своей высоте соответствовали бы росту рабочего, а по расстоянию ручек - ширине плеч его, чтобы по возможности облегчить ему управление плугом и из­бегнуть в то же время лишнего налегания его на рукоятки... Для удобного приноравливания плуга к пахарям различного роста некоторые заводы строят плуги с рукоятками, позво­ляющими изменять высоту и расстояние ручек в известных пределах при помощи особых приспособлений. Одна рукоят­ка - недопустима, так как одной рукой вполне управлять плу­гом нельзя... Ручки рукояток, за которые приходится браться пахарю, должны быть деревянные, так как железные ручки в стужу слишком охлаждаются, от них поздно осенью и ран­нею весною руки пахаря легко коченеют, что затрудняет уп­равление плугом»: [33. С. 32-33].

Идея проектирования рабочего места труженика сельского хозяйства в целях оптимизации, гуманизации его труда, как теперь, быть может, сказали бы, четко и образно выражена в романе Н. Г. Чернышевского «Что делать?»: «... день зно­ен, но им, конечно, ничего: над тою частью нивы, где они работают, раскинут огромный полог; как продвигается их ра­бота, продвигается и он-так устроили они себе прохладу!». Есть даже идея нетрадиционного распределения функций между человеком и техникой: «Почти все делают за них ма­шины», а люди «почти только ходят, ездят, управляют маши­нами» [210]. Ценный оттенок мысли в первом из приведен­ных отрывков состоит в том, что трудящиеся сами создают себе комфортные условия труда. Иначе говоря, здесь мы на­ходим неявную - и по сей день не часто встречающуюся - предпосылку настолько высокого уважения и доверия к тру­дящемуся, что акты его саморегуляции и рационализаторско­го творчества в труде считаются само собой разумеющимися.

Задание к § 16

Ниже приведены два отрывка - а) сатирический «антипроект» (М. Е Салтыков-Щедрин. История одного города. [169]) и б) позитивный утопи­ческий проект (С. М. Степняк-Кравчинский. Сказка о Мудрице Наумовне. Впервые опубл. в Лондоне в 1875 г. без имени автора и с ложными ле­гальными выходными данными - по соображениям конспирации [1941). Сравните приводимые отрывки и вычлените из них комплекс позитивных идей - психологически ориентированных оснований - организации труда, отстаиваемых авторами.

а) «В каждой поселенной единице время распределяется самым стро­гим образом. С восходом солнца все в доме поднимаются; взрослые и подростки облекаются в единообразные одежды (по особым, апро­бированным градоначальником рисункам), подчищаются и подтя­гивают ремешки. Малолетние сосут на скорую руку материнскую грудь; престарелые произносят краткое поучение, неизменно окан­чивающееся непечатным словом; шпионы спешат с рапортами. Че­рез полчаса в доме остаются лишь престарелые и малолетние, пото­му что прочие уже отправились к исполнению возложенных на них обязанностей. Сперва они вступают в «манеж для коленопреклоне­нии», где наскоро прочитывают молитву; потом направляют стопы в «манеж для телесных упражнении», где укрепляют организм фехто­ванием и гимнастикой; наконец, идут в «манеж для принятия пи­щи», где получают по куску черного хлеба, посыпанного солью. По принятии пищи выстраиваются на площади в каре, и оттуда, под предводительством командиров, повзводно разводятся на обществен­ные работы. Работы производятся по команде. Обыватели разом нагибаются и выпрямляются; сверкают лезвия кос, взмахивают граб­ли, стучат заступы, сохи бороздят землю, - все по команде. Землю пашут, стараясь выводить сохами вензеля, изображающие начальные буквы имен тех исторических деятелей, которые наиболее просла­вились неуклонностию. Около каждого рабочего взвода мерным ша­гом ходит солдат с ружьем и через каждые пять минут стреляет в солнце...

Но вот солнце достигает зенита, и Угрюм-Бурчеев кричит: «Ша­баш!». Опять повзводно строятся обыватели и направляются обрат­но в город, где церемониальным маршем проходят через «манеж для принятия пищи» и получают по куску черного хлеба с солью. После краткого отдыха, состоявшего в маршировке, люди снова строятся и прежним порядком разводятся на работы впредь до солнечного за­ката. По закате каждый получает по новому куску хлеба и спешит домой лечь спать» [169. С. 167-168].

б) «Работники сами по себе господа и хозяева. Вот почему будущий порядок мы часто будем называть работницким... При работницком порядке землю не делят на клочки, а владеют и работают на ней миром... Когда же работают миром, обществом, на мирской земле, тогда машины заводить очень выгодно, потому каждая община вла­деет многими тысячами десятин. А от машины выгода огромная. Один человек сделает с машиной по крайней мере в 5 раз больше, чем с простым орудием, каким теперь работают...

Кроме того, при работницком порядке увеличивается самая сила рабо­чих, потому что никто не надрывается над работой, все едят хорошую пи­щу, спят вволю...

...Народ будет работать несравненно меньше, чем теперь... не только не будет ни бедных, ни богатых, но не будет ни ученых, ни неученых, пото­му никто не захочет быть ниже других, а всякому будут доступны все науки и искусства, которыми теперь овладели богатые... При работницком порядке науками и искусствами будут заниматься только те, кто любит их, кто к ним способен, потому от них не будет никакой выгоды. Не будет тупоголовых ученых, бездарных писателей и художников...

Вот толпа возвращается с работы, но ни на чьем лице не видно уста­лости: работа непродолжительна, да и ту почти всю делают машины. Все веселы и говорливы, точно вернулись с праздника...

А вечером они рассыпаются по зеленым полям водить хороводы и играть в разные игры. Другие собрались около своих товарищей, внимают они словам их, и восторг выражается на их лицах, ибо великие и сокровен­ные тайны природы открывают им мудрые товарищи...

Там рабочие восхищаются невиданной картиной, которую создал их товарищ в часы досуга, чтобы усладить зрение друзей своих.

А там стоит человек и читает какой-то сверток. Кругом него толпа большая, чем вокруг всех прочих вместе, и слушают они, боясь проронить один звук из его чудных слов. Как живые, проходят перед их взором див­ные картины, и дыхание спирается у них в груди, и нет конца их востор­женным крикам, когда кончил чтец...

Велико счастье этих людей...» [194. С. 500-503].

§17. Человек и техника в отечественном воздухоплавании

Важное значение следует придать исследованиям трудовой деятельности в области воздухоплавания, пилотирования ле­тательных аппаратов. Первые шаги по изучению деятельнос­ти воздухоплавателей относятся к началу XIX в. [84]. В своем рапорте о подъеме на воздушном шаре еще в 1804 году ака­демик Я. Д. Захаров писал, в частности: «...На сей высоте де­лал я наблюдения над самим собою, над электрическим ве­ществом и магнитом... Сам я на сей высоте не чувствовал ни малейшей перемены, кроме того, что уши как будто были за­ложены... вообще я был весьма спокоен, весел, не чувствовал никакой в себе перемены и никаких неприятностей... я наде­юсь, что буду иметь случай повторить все сии опыты с боль­шей точностью» [84. С. 13-22].

Метод «наблюдения над самим собою» тщательно приме­нял позднее знаменитый летчик - автор первой в мире «мерт­вой петли» - П. Н. Нестеров, сочетая этот метод со своеоб­разным естественным экспериментом в воздухе. Полагаем, что такой подход к психологическому изучению труда принципи­ально не хуже часто практикуемых ныне опросных методов и может правомерно входить в целостную систему средств изучения обсуждаемого вида труда.

Большой вклад в изучение лётного труда внес С. П.Мунт [цит. по: 84. С. 29; 30; 31-38; 40-42; 45; 50; 80]. В его комп­лексную программу были включены показателе «силы произ­вольной мускулатуры», тактильной и болевой чувствительно­сти. В целом ряде публикаций мы видим результаты, по су­ществу, профеосиографических подходов к лётному труду (М. А. Рыкачев, 1882; Н. А. Арендт, 1888; Н. Е. Жуковский. 1910; П. А. Кузнецов, 1910; Н. Духанин, 1911; М. Н. Никифо­ров, 1912; А. Н. Витмер, 1912; В. Н. Образцов, 1916 и др. [цит. по: 84].

Что касается воздухоплавательной техники, то в общест­венном сознании представлены скорее идеи приспособления человека к технике, чем техники, которая представлялась дос­таточно совершенной, к человеку. Тем не менее еще в 1875 г. Д. И. Менделеев делал некоторые предложения. «Для дости­жения высших слоев атмосферы г-н Менделеев предложил прикреплять к аэростату герметически закрытый, сплетенный, упругий прибор для помещения наблюдателя, который тогда будет обеспечен воздухом и может безопасно для себя де­лать определения и управлять шаром» (1875). В 1880 г. Д. И. Менделеев высказывается об устройстве «доступного для всех и уютного двигательного снаряда», имея в виду гондолу аэростата [84. С. 23].

В 1884 г. В. Д. Спицын высказывает следующую проект­ную идею в отношении авиационной техники, исходящую из психологических соображений: «произвести опыты замены чувствительности человеческого организма при полете - эле­ктрическими приспособлениями, кои сделали бы воздухопла­вательный прибор, по возможности, автоматичным» [цит. по: 84. С.
24].

Задание к § 17

Ниже приводятся отрывки из статей П. Н. Нестерова (по [84, С. 69-73]). Попытайтесь дать им интерпретацию в терминах предмета, метода и результата психологического исследования.

«Милостивый государь, господин редактор, прежде всего приношу вам свою благодарность за заметку в вашей газете о моем полете. Она, кажется, единственная, которая близка к истине, так как вами был избран совершен­но правильно источник для освещения события, а именно, один из моих товарищей, которые хорошо знают меня, и, конечно, только они могли правильно объяснить мои побуждения...» [84].

«Иногда приходится планировать на очень маленькую площадку, что возможно при очень крутом повороте, т. е. при большом крене и беря на себя руль глубины, а между тем при планировании каждому «инстинктив­но» кажется, что руль глубины должен быть на снижение.

И много еще разных интересных положений можно найти, когда «ин­стинктивное» движение может погубить авиатора. Вот для доказательства своих взглядов я проделывал, как некоторые называют, опасные фокусы, или «трюки»... виражи с креном до 85 градусов, пологие планирующие спуски, при которых останавливался винт на «Ньюпоре», заставлял аппарат скользить на крыло или на хвост и выравнивал его, чтобы быть готовым ко всему и, наконец, для окончательного доказательства, как пример пово­рота аэроплана одним только рулем глубины, я сделал поворот в верти­кальной плоскости, т. е. «мертвую петлю».

Благодаря подобным опытам, мне не страшно .никакое положение аппа­рата в воздухе, а мои товарищи теперь знают, что нужно сделать в том или ином случае...

Свой опыт я не производил до сего времени только потому, что сначала еще не выяснил всех положений, в которых я мог бы очутиться в случае упадка духа во время исполнения; а затем я ожидал свой аппарат, который я мог бы по-своему урегулировать.

Получив недавно аппарат Ньюпор, сборки завода Дукс и сделав на нем не более 10 часов, я решился, наконец, выполнить свою мечту... За все время этого 10-секундного полета я чувствовал себя так же, как и при горизонтальном повороте с креном градусов в 70-80, т. е. ощущаешь телом поворот аэроплана, как, например, лежа в поезде, чувствуешь телом пово­рот вагона.

Я очень малокровный; стоит мне немного поработать, согнувшись в ка­бинке «Ньюпора», и в результате от прилива крови - сильное головокру­жение. Здесь же я сидел несколько мгновении вниз головой и прилива кро­ви к голове не чувствовал; стремления отделиться от сидения тоже не было, и ноги давили на педали...».

Вообще я не понимаю иных полетов, кроме полетов с разнообразными скольжениями, крутыми виражами. Только такие полеты и вырабатывал в истинном смысле слова воздушных людей, которые так необходимы... И, по всей вероятности, эти «мертвые петли» и другие сопутствующие им воздушные явления сделаются обязательными предметами авиационных курсов» [84].

§ 18. Технико-психологическое проектирование средств труда в системе железнодорожного транспорта

Для истории психологии труда, инженерной психологии, эргономики особенный интерес имеет постановка проблемы «человек и техника на железнодорожном транспорте». Здесь эти вопросы становятся объектами постоянного внимания инженеров, особенно в 80-е г. XIX в. в связи с ростом желез­нодорожных аварий, несших с собой огромные материальные и человеческие потери.

В структуре научно-технического прогресса России XIX в. железнодорожный транспорт занимал столь же приоритетное место, какое отводится освоению космоса в XX в. Именно в железнодорожном деле и организаторы производства, и ис­полнители разных работ сталкивались с наиболее нетради­ционными и неожиданными ситуациями: новые потоки ин­формации, новые скорости, новые объемы несчастий, новые представления о цене ошибок и т. д.

Очень ярко идеи конструктивного подхода на психологиче­ской основе заявили о себе уже в сфере средств железнодо­рожной сигнализации. Сеть русских железных дорог включа­ла и государственный и частный секторы. На частных дорогах пользовались особыми способами сигнализации. В результате на узловых станциях, где пересекались владения разных ком­паний, один и тот же по значению сигнал дублировался дву­мя, тремя разными техническими способами (фонари разного цвета, семафоры) [94]. Неупорядоченность технической фан­тазии простиралась настолько, что, как отмечено в работе М. И. Крживицкого (1913) одни и те же по значению сигналы на разных дорогах давались очень разными средствами - фонарями с различными стеклами - бесцветными, молочны­ми, зелеными, желтыми, синими, красными, полосатыми [94. С. 246]. Все это создавало большие трудности для машинис­тов паровозов. Положение казалось настолько запутанным, что высказывались даже мнения о том, чтобы вообще отказаться от этих видов сигналов. Но специальное анкетное обследова­ние, проведенное М. И. Крживицким, показало, что эти сиг­налы нужны - начальникам станций для контроля, машини­стам - для уверенности, что путь свободен. Автор предложил установить единообразие сигналов на всех дорогах страны, несмотря на то, что, как показывали расчеты, это требовало затрат до 1 млн. руб.

Аналогичное предложение о необходимости стандартизации семафорных и стрелочных сигналов сделал инженер Ш. [217] (инициалы в публикаций не раскрыты) еще в 1900 году. Он писал: «Положение крыла семафора под углом 45° кверху употребляется на очень немногих дорогах и означает предупреждение о близком подходе поезда или требование останов­ки у станции, где остановка не назначена расписанием. На всех прочих дорогах это может означать разве только полом­ку светофора» [217. С. 280]. «Зеленый огонь в стрелке (иногда синий, лиловый, белый-матовый) - поворот, белый (прозрач­ный) - прямая: таков обыкновенный сигнал; но на одной юж­ной дороге значение этих цветов обратное...» [217. С. 280]. Оче­видно, что машинист, командированный на малознакомую до­рогу, может, не подозревая худого, оказаться в аварии.

Итак, приходилось выдвигать идею унификации сигналов и бороться за ее реализацию (хотя в наши дни она может пред­ставляться сама собой: разумеющейся). Но дело заключалось не просто в самой по себе унификации сигналов. Было осозна­но, что далеко не любые сигналы оптимальны или пригодны, чтобы их сделать едиными, общезначимыми.

В 1911 г. С. Канель опубликовал работу, из которой изве­стно, что он изучил около 40 красных стекол, используемых на разных станциях. Внешне по цветовому тону они варьировали от «светло-красного до темно-красного, почти черного цвета» [72. С. 39]. На основании экспериментального исследования, учитывавшего восприятие цвета и днем и ночью, был выделен лучший цветовой тон - темно-красный, получаемый при ок­рашивании стекла солями меди.

Наиболее удачной и последовательной попыткой психофи­зиологического обоснования построения железнодорожной сигнализации можно считать работу С. Н. Кульжинского (1904 г.). Он анализирует оптические обманы и их причины, конкретно обсуждает практические ситуации с сигнализацией на дорогах (белый сигнал легко спутать с обычной лампой, освещающей станцию, слишком частое использование зелено­го цвета ведет к его игнорированию «агентами» и т. п.). Ав­тор считает, что использование только оптических сигналов не достаточно, ибо они плохо действуют в тумане, они не уси­ливаются. Поэтому важно использовать и звуковые сигналы (духовые рожки, свистки, колокола и др.). Автор обсуждает и значение «быстроты восприятия сигналов» [96. С. 327], кото­рая снижается при утомлении, при долгом разыскивании сиг­нала (в наши дни говорят «обнаружение» сигнала), при труд­ном выделении его среди других объектов (скажем, когда стекло кабины машиниста загрязнено), при сильной вибра­ции. В результате дается целая серия рекомендаций по опти­мизации сигналов, их пространственному расположению, по использованию в ночное и дневное время и т. д.

Если мы обратимся к статье С. Н. Кульжинского «Основ­ные начала железнодорожной сигнализации» [96], то убедим­ся, что вслед за Гельмгольцем автор выделяет три группы причин оптических обманов:

1) «Причины обмана вне нас»; здесь он имеет в виду слу­чаи преломления, отражения света, создающие иллюзии сме­щения предметов и пр.

2) «Причины физиологические»; здесь имеется, например, в виду кажущееся увеличение и изменение форм белых пред­метов на черном фоне, кружки издали (черные на белом) могут казаться шестиугольными, тонкие линии на контраст­ном фоне кажутся раз в пять-шесть толще и т. д.

3) «Причины психологические»; когда прозрачен воздух, предметы кажутся гораздо дальше, в легком тумане - гораз­до ближе. Далее приводится обсуждение ряда известных ил­люзий восприятия.

Автор отмечает, что с ростом скорости движения поездов повышается значение «быстроты восприятия сигналов». При этом он ссылается на работы Гельмгольца, а именно на его утверждение о том, что быстрота ощущений определяется не только скоростью проведения возбуждения по нервам (25 - 30 м/сек), а может быть равной нулю при утомлении, при долгом разыскании сигнала,, при трудном выделении его от других предметов и т. д. В этой связи далее разбирается об­становка, при которой происходит процесс наблюдения сигна­лов железнодорожным машинистом, ведущим быстрый и тя­желый поезд. При скорости 60 верст/час наблюдение пути и сигналов возможно только через ветровое стекло, а оно за­грязненное (это неизбежно, так как из трубы летит гарь, стек­ло обдает паром из машины; зимой весь этот налет еще и обмерзает). Автор добавляет еще указание о влиянии вибра­ции на восприятие. Рядом авторов проводились исследования акустических сигналов на транспорте: Лачинов В. Л. «О колоколе-семафо­ре» (1884); «Зачем русские железные дороги собираются вво­дить колокольную сигнализацию?» (1887); «Опыты над элек­троколокольной сигнализацией» (1887); «Преимущества акус­тических сигналов» (1884); «Сигнальный паровозный коло­кол» (1895).

В 1914 г. в Петрограде был основан «Журнал сигнализации, централизации и блокировки», программа которого включала вопросы проектирования и оценки средств сигна­лизации в связи с безопасностью железнодорожного движе­ния.

Учитывая ограниченные возможности восприятия человека в условиях возрастающих требований профессионального тру­да машинистов, создавались технические средства, заменяю­щие. или дополняющие органы чувств работников. Так, с 1890 г. по указанию Министерства путей сообщения на паро­возах вводились приборы - указатели скорости движения, так как визуальная оценка скорости оказывалась уже недос­таточной, ошибки приводили к авариям [208; 193]. Работа экспертов при оценке состояния рельсового пути, опиравшая­ся ранее исключительно на визуальное наблюдение и ручные промеры, оснащалась приборами автоматической регистрации некоторых важных параметров [63; 135].

Исходя из идеи о том, что сложившиеся навыки человеку трудно перестраивать (а не из соображений поклонения тех­ническому стандарту), возникло и находило реализацию тре­бование унификации органов управления паровозами, спосо­бами. управления ими. Отмечалось, что переход работников на новые типы паровозов проводил к авариям в результате ошибочных действий машинистов с органами управления па­ровозом! [216]. Инженер Ш. (возможно, М. Шерементьевский) писал в 1990 году: «...Тендерные ручные тормоза обыкновенно устраивают так, что будучи затянуты, требуют для оттормаживания некоторого, довольно значительного усилия; однако есть такие паровозы, где на ходу тормоз отпускается сам, ино­гда тотчас же, как только помощник выпустит рукоятку из рук... Рычаги перемены хода почти всегда дают передний ход, когда выложены вперед (то есть к трубе), и обратно; но на двух дорогах были, вероятно, есть и теперь, паровозы с про­тивоположным устройством» [216. С, 259]. Данная публика­ция - одна из первых, где внимание инженеров обращается на конструирование рабочего места с точки зрения особеннос­тей именно человеческого фактора, а именно, - членов паро­возной бригады. В этой же работе есть идея рационализации сиденья, которое «гасит» тряску и противодействует утомле­нию работников.

Технически вооружался и труд администраторов, в част­ности, дежурных по станции, для которых Калабановский (инициалы в публикации не указаны) предложил в 1914 г. «доску-схему» (прообраз современных мнемосхем), облегча­ющую оперативную регистрацию прибывающих и отходящих от станции составов [71]. При этом не только разгружалась память дежурного, но и создавались возможности быстро и точно ориентироваться в аварийных ситуациях на участке пути и принимать административные решения по их устране­нию и предотвращению на основе достаточно адекватных зна­ний. По своему назначению и внешнему воплощению доска-схема Калабановского может рассматриваться как прообраз соответствующих современных средств отображения инфор­мации.

Автор обосновывает необходимость доски-схемы, давая некоторую психограмму работы дежурного по станции (не­обходимость многое помнить, знать; наличие напряженных си­туаций). Доска-схема описывается примерно так - на ней отмечены пути данной станции с указанием направления дви­жения, узловые станции, депо. По доске-схеме перемещаются квадратики, обозначающие поезда, и разными цветами обозначено состояние паровоза (нормальное, рабочее или требу­ющее ремонта). Манипуляции дежурного с доской-схемой сос­тоят в следующем: осведомившись по телефону или аппарату у распорядительной станции, какие товарные поезда она уже выпустила и какие предполагает выпустить в ближайшее время, дежурный ставит на соответствующие места квадраты-поезда и отмечает на них мелом номера поезда и паровоза. Далее дежурный, руководствуясь отчасти графиком, отчасти собственным опытом... передвигает квадраты-поезда в направ­лении, соответствующем; их действительному движению (про­веряя себя при всякой возможности справками у станций).

Описанная доска была построена и успешно применена на практике «к 3-му отделению службы движения Екатеринин­ской железной дороги» [71]. Автор высказывает и идею после­дующей автоматизации предложенного им средства: «В идеале можно представить себе такую чисто механическую зависи­мость, при которой действительное движение поездов автома­тически передается механизму доски и с полною точностью воспроизводится на ней. Но пока, это, разумеется, не более, чем фантазия» [71. С. 283]. Как хорошо известно, именно эта «фантазия» и распространена в наши дни повсеместно на же­лезных дорогах.

Весьма ценно, с принципиальной точки зрения, следующее замечание С. Н. Кульжинского: «Полное... устранение иници­ативы агентов вряд ли может считаться пока удобным, так как железнодорожная эксплуатация, как всякое коммерчес­кое предприятие, требует известной гибкости организации, гибкости, которой автоматы дать не могут, и которая всегда останется отличительной чертой личной инициативы» [96. С. 327-328]. Уповая на повышение интеллигентности и нравст­венного уровня «агентов», С. Н. Кульжинский пишет, что «существует для каждого данного случая предел, далее ко­торого в развитии автоматичности идти не следует» [96. С. 328]. Эти соображения он приводит в связи с тенденциями установки таких приборов, которые обеспечивают включение тормозов, если машинист оставит без внимания сигналы об остановке. Таким образом, здесь мы видим уже зародыш кон­фликта двух и сейчас противоборствующих тенденций (ис­ключения человека из производственных систем, с одной сто­роны, и оптимального распределения функций между челове­ком и машиной, с другой).

На стыке технического и организационного проектирова­ния находятся работы, направленные на рационализацию не­которых отдельных сторон административной деятельности за счет внешних средств. Так, например, Н. Г. Дикушин (1910) изобретает специальный аппарат для контроля поездных бригад. А. Эрлих (1910), А. Мазаренко (1910) изобретают технические средства - повторители семафоров, с помощью которых записывается время смены показателей семафора и тем самым оказывается возможным при анализе дорожных происшествий пользоваться объективными данными, учиты­вая извечный антагонизм между паровозными бригадами и станционными службами.

Для контроля работы сторожей-обходчиков и на желез­ной дороге, и на предприятиях разрабатывались и применя­лись специальные технические средства, контролирующие труд сторожа (различные приборы-регистраторы, ярлычки и пр.,, которые следовало отмечать в разных пунктах маршрута обхода). В ряде работ (А. Г. Соколов, 1912; Г. А. Тираспольский, 1908; В. Н. Шегловитов, 1908) приводятся описания приборов, предназначенных для регистрации приходящих и отходящих или простаивающих на станции вагонов и поездов. Таким образом, трудовая функция контроля и управления не только выделялась, но и была объектом своего рода механи­зации и автоматизации.

Итак, приведенные только что данные свидетельствуют о том, что в хозяйственной жизни России уже в 80 - 90-х гг. XIX в. не только существовала сфера проектирования машин, орудий труда, технических средств сигнализации, но обсужда­лись также вопросы эффективных способов эксплуатации, удобства и безопасности их использования человеком в про­цессе труда. Таким образом, можно говорить о выделении для исследования круга вопросов, аналогичных современным проблемам анализа и проектирования систем «человек и тех­ника», «человек и машина», проблемам психологии труда и инженерной психологии.

Задание к § 18

Прокомментируйте в терминах современной психологии те доводы, ос­нования, которые автор «доски-схемы» (мнемосхемы) Калабановский (в источнике инициалы не указаны) приводит в ответ на вопрос: что может дать доска-схема начальнику отделения железной дороги:

1) ...она сразу даст наглядное представление о насыщенности известного участка и позволяет быстро определить число четных и нечетных поездов, находящихся на этом участке; 2) ...она осведомляет начальника отделения о скоплении поездов на главных... станциях; 3) ...она сообщает ему о невыведенных со станции составах; 4) ...она указывает на состояние депо, основного и оборотных и позволяет почти мгновенно решить, следует ли посылать паровозы или возвращать их резервом из оборотных депо; 5) ...она может служить... средством постоянного контроля за дежурным по отделению... (чтобы он не отлынивал от своих обязанностей); 6) ...раз усво­ив несложную технику обращения с доской, дежурный по отделению и сам будет манипулировать с нею не за страх, а за совесть, так как оценит помощь, которую ему окажет схема, позволив наглядно, не утруждая своей памяти, видеть все, что ему нужно для его распорядительной работы. В этом отношении для неважного дежурного по отделению доска сыграет роль конденсатора, постепенно втягивая его в дело и заставляя его следить за малейшими изменениями в движении поездов... Делая известные предположения и затем проверяя их справками и вместе с тем стараясь вник­нуть в причины неосновательности своих предположений, дежурный по от­делению в конце концов мажет выработать в себе то, что является искус­ством распоряжаться движением» [71. С. 282].

§ 19. Идеи проектирования режимов и условий труда

Прежде всего полезно указать на процессы в своем роде «аптипроектирования» или стихийного (в смысле - направ­ленного против трудящегося и поддерживаемого таким сила­ми, которым трудно было противостоять) проектирования и создания неблагоприятных режимов и условий труда. На 1877 г., по данным Ф. Ф. Эрисмана, рабочий день в произ­водстве длился от 8 до 18 часов в сутки [233]. По данным А. А. Вырубова, проведенные в 1884 г. расследования Глав­ного инспектора железных дорог по поводу 8-ми крупных про­исшествий с поездами в России показали, что, например, в одном случае так называемый виновный находился к момен­ту происшествия на службе уже 21 час, другой - 23 ча­са 45 мин., третий 21 час [42, С. 682].

По закону 1897 г. длительность рабочего дня для взрослых была ограничена 11 1/2 часами, ночная работа - не более 10 часов, а сверхурочная работа - не более 120 часов в год по взаимному соглашению сторон. Но этот закон был от­менен циркуляром в 1898 г. Особенно тяжелым было положе­ние работающих детей и подростков. Несмотря на законода­тельное ограничение их рабочего дня 6 часами в сутки (по за­кону 1892 г.), в 1897 г., по данным С. В. Курина, фактически труд учеников ремесленных заведений г. Москвы в среднем продолжался 14 часов в сутки, а в пекарнях их отдых и труд чередовались в течение суток через короткие промежутки вре­мени [144. С. 84].

Вот как характеризуются условия среды, условия труда в такой передовой отрасли хозяйства по тем временам, как же­лезнодорожное дело, причем речь идет о труде важнейшего работника - машиниста паровоза: «...Зимой - машинист одет в тяжелую шубу (он до того тяжел и неповоротлив, что на промежуточных станциях затрудняется сойти с паровоза для его осмотра. В сильные морозы и метели он возвращается ино­гда в депо и там уж сходит с паровоза. Это положительно обледеневшее чучело, а между тем ему вверялись сотни жиз­ней пассажиров,... Летом в жару - железная будка накаляет­ся и представляет собой орудие пыток машиниста. Многие не­счастные случаи с поездами и с паровозной прислугой обу­словливаются именно неблагоприятными условиями работы машинистов» (В. А. Арциш, 1912). Вот отрывки из обвини­тельного акта (1915), состоявшегося в связи со смертью двух рабочих кожевенного и шубно-овчинного завода товарищества «Б. Л. Шабловский и К°» (Вятская губерния). В этом акте проскальзывает характеристика, образа жизни и режима тру­да и отдыха рабочих: «...часть рабочих спала в спальной, но там у них не было ни матрацев, ни войлоков, более же 2/3 рабочих спало в мастерских на подостланных овчинах...» [цит. по: 206. С. 83].

Неудивительно, что позитивные проекты исходили подчас уже не от науки и не от администрации, а от бастующих ра­бочих: 8 часов работы, 8 часов отдыха, 8 часов сна (так на­зываемый «американский» принцип). Можно указать ряд ав­торов, которые печатно пропагандировали необходимость со­кращения рабочего дня со ссылками на работы И. М. Сечено­ва (В. Голгофский, 1908, В. Ф. Ставропольский, 1906, М. С. Уваров, Л. М. Лялин, 1907). Приходилось даже бороться за восстановление традиции отдыха в 7-й день недели - имен­но это делал И. А. Сикорский, ссылаясь на рост нервных рас­стройств населения (1887).

Вообще говоря, принцип чередования труда и отдыха, смены видов трудовой нагрузки является, казалось бы, чем-то са­мо собой разумеющимся и во всяком случае, давно использо­вался в народной жизни. В форме специального правила он встречается в работах социалистов-утопистов (Ш. Фурье, Р. Оуэна), в трудах отечественных революционеров-демократов (Н. Г. Чернышевский, Д. И. Писарев). Описанная выше си­туация поучительна в связи с соображением о том, насколько далеко способен идти один человек против другого ради на­живы - пусть под флагом научно-технического и общего про­гресса.

И. М. Сеченов в результате своих исследований имел ос­нование назвать чередование в работе органов «активным от­дыхам» и дал впервые научно-экспериментальное обоснова­ние принципу активного отдыха. Он показал позитивную роль перерывов в работе и важное значение отношения человека к делу, значение интереса [177].

Ф. Ф. Эрисман говорил о необходимости «поставить работ­ника, при самом выполнении его работы, в наилучшие усло­вия» (1877). Подобный конструктивный подход требовал даль­нейшей научной разработки научных критериев нормального трудового процесса. Критерий нормы в организации режима труда определялся Ф. Ф. Эрисманом следующим образом; «Если по прекращении работы и после некоторого времени по­коя работавшие органы вполне возвращаются к прежнему сво­ему состоянию, то, значит, труд им по силам, не оказывает вредного влияния и может быть продолжаем, в известных пре­делах, до наступления физической старости» (1877). В боль­шинстве школ России было в свое время принято предложение Ф. Ф. Эрисмана о максимальной длительности урока - 45 минут и времени перемены 15 минут. Распорядок дня в учебном заведении рассматривался на основе эксперименталь­ного изучения не только применительно к общеобразователь­ной школе, но и профессиональным, техническим училищам (А. П. Нечаев, 1904).

Вернемся к весьма острой ситуации с режимами труда и отдыха трудящихся. В условиях, когда максимальная длитель­ность рабочего времени оказывалась законодательно ограни­ченной и эти ограничения приходилось соблюдать, на первый план выступала проблема определения интенсивности труда, количества требуемой от человека работы. Какой «урок» (нор­му выработки) следовало считать оптимальным? Каков мак­симально допустимый предел работы, который еще не приве­дет к переутомлению, травмам, авариям? Для Е. М. Дементь­ева (1983) вопрос «...о количестве работы, степени ее напря­женности на фабриках есть краеугольный камень всего вопро­са об экономическом, санитарном и нравственном благососто­янии рабочих» [60. С.
97], а понятие «количество труда» вклю­чало всю совокупность условий работы, делающих труд в большей или меньшей степени неприятным [60. С. 58-59]. Мысль состояла в том, что одна и та же работа, выполняемая в течение одного и того же времени оказывается «гораздо лег­че и приятнее в просторном, светлом помещении с чистым воздухом, чем в том случае, когда она совершается в поме­щении грязном, темном, переполненном несносной и вредной пылью или зловонными испарениями» [60. С. 58-59]. Крите­рий оптимальности количества труда Е. М. Дементьев форму­лирует вслед за Ф. Ф. Эрисманом так: «Умеренное количест­во труда, не истощающее силы организма, с надлежащим от­дыхом для восстановления его потерь...» [60. С. 98]. Е. М. Дементьев отдавал себе отчет в том, что этот критерий слиш­ком неопределенен, что это, как он сам же и говорил, «растя­жимая формула, которая допускает множество цифровых ре­шений...». Следует признать, что и до сих пор далеко не для всех видов профессионального труда разработаны удовлетво­рительные показатели тяжести, напряженности, сложности труда. И в настоящее время эти вопросы - в числе актуаль­ных.

А. А. Вырубов (1898) полагает, что при разработке реко­мендаций по профилактике утомления нельзя ограничиваться только нормированием рабочих часов, так как норма не учи­тывает индивидуальной выносливости, существенно колеблю­щейся, и тех случаев, когда служащие фактически не отдыха­ют во время часов отдыха (плохая организация быта). Инте­ресно замечание А. А. Вырубова по-поводу диагностики истин­ного переутомления в отличие от симуляции. Он придает здесь решающую роль данным анамнеза, а именно, в каждом слу­чае «...нужно выяснить обычное отношение человека к его трудовым обязанностям, знать установленное распределение часов работы и отдыха, условия интенсивности движения на дороге» (речь ведется о персонале железных дорог) [42. С. 717]. Сама по себе позиции А. А. Вырубова интересна тем, что фактически, независимо от помыслов автора, направлена про­тив возможных тенденций бюрократизации решения вопросов режимов труда, против идеи огульности, «единости» режимов как некоего блага. И уж во всяком случае эта позиция пост­роена на предпосылках гуманности и уважительного отноше­ния к трудящемуся. А. А. Вырубов полагает, что за несчастья на железной дороге, вина за которые возлагается на служа­щего, находившегося в состоянии утомления или переутомле­ния, должны нести ответственность руководящие лица. Персо­налу должно вменяться в обязанность ставить администрацию в известность о своем плохом самочувствии до начала работы, то есть контроль за психическим - функциональным, как теперь бы сказали, состоянием трудящегося доверяется ему самому и возлагается на него самого. Это, в сущности, очень высокий взлет мысли А. А. Вырубова, поскольку речь идет о некоем проекте обеспечения внутренних условий труда, а не только внешних. В случае если работники не предупреждают вовремя руководство о своем состоянии и становятся виновни­ками происшествия, то вся ответственность должна, по В. В. Вырубову, накладываться на них. В целом же А. А. Вырубов предлагал целый комплекс мер: законодательное нормирова­ние труда и отдыха, соответствующий врачебный контроль, прицельные исследования признаков переутомления в перио­ды повышенной нагрузки работников, самоконтроль состоя­ния работоспособности самих железнодорожных «агентов».

Комплексностью же характеризуются и предложения М. С. Уварова и Л. М. Лялина (1907) - помимо обеденного пере­рыва устраивать утренний и вечерний перерывы с гимнасти­кой «...для устранения вредных последствий однообразных поз» [201]. Они считали полезным и целесообразным устрой­ство «рекреационных зал», то есть специальных помещений для отдыха рабочих на предприятиях (ну чем не идея совре­менных комнат «разгрузки», «зон» отдыха или кабинетов ре­лаксации, если вспомнить, что релаксация по-русски означает расслабление?). Таким образом, в организацию промышлен­ного производства переносились идеи, развитые П. Ф. Лесгафтом (1888 и др.) в его работах, посвященных пропаганде не­обходимости физического воспитания в школах [1061. Под­вижные игры, гимнастика должны были помимо прочего сни­мать утомление, связанное с долгим сидением, статическими нагрузками.

Что касается собственно стационарных предметных усло­вий труда, «среды», то некоторые существенные требования к созданию такой среды содержатся и в принятых в 1896 г. «Обязательных постановлениях Московского губернского по фабричным делам присутствия, касающихся правил преду­преждения несчастных случаев и ограждения здоровья и жиз­ни рабочих при производстве работ на фабриках и заводах Московской губернии»[136] и в «Проекте обязательных по­становлений о мерах, которые должны быть соблюдаемы про­мышленными заведениями для сохранения жизни и здоровья рабочих во время работы и при помещении их в фабричных зданиях» (1899), подготовленном В. Н. Михайловским [154]. Правда, оба документа, несмотря на то, что содержат слово «обязательный» (честь авторам!), не имели законодательного статуса и не воспринимались как обязательные, но все же не­сомненно давали определенные ориентиры организаторам и проектировщикам производства. В первом из документов тре­бование хорошей освещенности сопровождено, например, ука­занием количественной нормы - «3/4 кв. аршин стеклянной площади окон на 1 кв. сажень площади пола, при возможно равномерном распределении света». Требовалось освещение также лестниц и проходов. В проекте В. И. Михайловского формулируются требования к вентилируемости помещений, чистоте и сухости воздуха, требование удаления пыли и газов по мере их образования в производственном помещении, ска­зано, что все рабочие помещения «должны иметь по возмож­ности среднюю температуру», если это условиями процессов производства допускается [154].

Следует обратить внимание на работу В. А. Арциша «Об усовершенствованной паровозной будке.» (1912) [8]. Рассмот­рев историю создания разных вариантов паровозных будок и дав картину особенностей деятельности машиниста, сообраз­но которой была создана и испытана новая закрытая будка, автор сообщает и о психологических эффектах ее внедрения:

«Машинисты работали и зимой, и летом. Им нравилось. В зимнее время они работают в пиджаках, без теплого платья, и после 12 часов работы не устают; говорят, что еще могут работать, потому, что работают налегке; они вовсе не простуживаются, в свободное время читают газету и не уходят с паровоза, потому что им тепло и удобно» [8. С. 120].

Разумеется выше описаны в основном проблески имевше­гося позитивного опыта. В целом условия труда рабочих в описываемый период да и в позднейшие периоды оставляли желать много лучшего.

Задание к § 19

Ниже приведены два отрывка, характеризующие изменение требований к работнику - первый отрывок из работы В. А. Арциша (1912), второй из современной (1974) работы по инженерной психологии. Укажите сходные и различающиеся особенности этих описаний.

1. «...Обязанности машиниста по уходу и обслуживанию паровоза с течением времени значительно усложняются, так как мощность паровоза постоянно возрастает; скорость движения поездов увеличивается, протяже­ние тяговых участков, густота движения и вместе с тем обилие всевозможных сигналов также увеличивается. Все это, вместе взятое, требует весьма напряженного внимания и очевидно, что эти новые усложнения, падающие на одно и то же лицо, необходимо как-то компенсировать, необходимо уменьшить работу машиниста в другом отношении, необходимо улучшить по крайней мере самое местопребывание машиниста на паровозе настолько, чтобы он не тратил бесполезно своей энергии на борьбу с неблагоприятными условиями погоды. Нужно помнить, что на паровозе машинист проводит почти половину своей жизни и что роль машиниста на паровозе та же, ка­кая капитана на пароходе» [8. С. 115].

2. «...увеличение скорости движения, характерное для современных ло­комотивов, ведет к увеличению нагрузки зрительного анализатора маши­ниста «шумовой» информацией (мелькание шпал, деревьев, строений и т. п.), к утомлению его и торможению, распространяющемуся на другие области коры. Плавное покачивание усиливает этот эффект. В результате машинист нередко засыпает...

Система контроля состояния бодрости машиниста, выявление гипноти­ческих состоянии и степень их выраженности должны дополняться системой регистрации динамики состояния машиниста...

Для поддержания состояния бодрости машиниста и надежности его работы имеет определенное значение гигиеническая обстановка рабочего места... На электровозе ЧС-2, например, теплый поток воздуха от обогрева­теля идет в лицо машинисту, сушит слизистые оболочки, создает резь в глазах, ускоряет утомление и развитие гипнотического состояния. В то же время со стороны спины идет поток холодного воздуха, вызывающий непри­ятные ощущения, отвлекающие внимание машиниста от наблюдения за пу­тями»...

«Испытательные рейсы показали, что у большинства машинистов ла­тентные периоды контрольной реакции становятся стабильными и укла­дываются в первую группу уже после 10-15 повторений» (после опыт­ного внедрения предложенной «системы контроля состояния бодрости машиниста») (145. С. 133-185).

§ 20. Идеи организационно-психологического проектирования

Организационно-психологические подходы, то есть подхо­ды к осмыслению и преобразованию организации труда в свя­зи с соображениями психологического порядка, в рассматри­ваемый период представлены в публикациях многоаспектно и деловито, начиная от рационализации отдельных администра­тивных функции и кончая идеями глобальных преобразований общества, включая непроизводственную сферу. Начнем с по­следних.

Для общественного сознания России рассматриваемого пе­риода не была новостью идея рабочего самоуправления. Так, В. В. Берви-Флеровский в своей работе «Положение рабочего класса в России» (1-е изд. - Спб., 1868; 2-е - 1872) писал:

«...Известно, что во время Пугачева уральские заводы дейст­вовали без всякого участия горного начальства. Только чело­век, совершенно незнакомый с заводской жизнью, может счи­тать утопической идею управления заводов рабочими» [16. С. 450]. Автор всю жизнь подвергался преследованиям цар­ского правительства. Некоторые работы В. В. Берви выходи­ли анонимно (Н. Флеровский - псевдоним).

На основе обследования судеб талантливых учащихся зем­ских школ (автор не пожелал себя назвать: А. А. Л-на. О да­ровитых выпускниках земской народной школы, 1906 г.), про­явивших себя в области физики, математики, скульптуры, живописи, музыки, литературного творчества и т. д. (причем ни одному из обследованных учащихся не удалось продол­жить образование соответственно своим способностям), выд­вигалась идея устранения сословных и классовых преград ме­жду школами разного типа, идея о том, что благоприятные природные данные - основы таланта - могут до конца жиз­ни остаться неразвитыми, если человек не будет иметь воз­можность заниматься соответствующими видами деятельно­сти [98. С. 99-102]. Рядом авторов выдвигались идеи, отвер­гавшие целесообразность ранней специализации учащихся в низших и средних профессиональных учебных заведениях, подчеркивалась мысль о том, что «призвание» как выражение особых склонностей, интересов, способностей к определенной сфере деятельности, складывается постепенно по мере обуче­ния и опробывания человеком своих сил в разных ситуациях. Приходилось специально подчеркивать мысль о том, что не существует призвания к тяжелым, вредным для здоровья ви­дам фабричного труда [108].

К идеям организационно-проектировочного характера, по­рожденным нуждами производства, но ориентированным на преобразования вне его, можно отнести и такие - поскольку несчастные случаи неустранимое, неизбежное зло, сопряжен­ное с промышленным развитием страны, основной путь борь­бы с этим злом - организация страховых обществ, обеспече­ние материальных вознаграждений увечным рабочим, прове­дение законов об ответственности предпринимателей за увечья рабочих, создание фонда помощи рабочим, пострадав­шим от увечий.

Имея в виду железнодорожный транспорт, С. И. Траустель (1909) полагал, что главный путь улучшения дел - это улучшение положения служащих, забота об их быте, созда­ние для них прав, сообразующихся с ответственностью.

Что касается организационного проектирования внутри собственно производственной сферы, то здесь можно выделить следующие взаимодополняющие подходы - выдвижение от­дельных идей, предложение организационных систем и, нако­нец,, рационализаторские предложения по поводу отдельных сторон деятельности организатора производства (администра­тора).

Так, возникла полезная идея «проектирования обязатель­ств» [201], которые должны стать своего рода нормами, зако­нами для многих лиц в системе производства, поскольку «ме­ждучеловеческие отношения» оказывались очевидным факто­ром несчастных случаев (один человек мог стать причиной несчастий для других - включить машину, не подумав, чти движущиеся ее части окажутся в данный момент опасными для непредупрежденных об этом людей и пр.). Высказыва­лась и своего рода идея права вето, которым должен был рас­полагать фабричный инспектор, чтобы не разрешать учреж­дение и открытие, пуск новых фабрик, заводов, в которых из­начально - в «первоначальном устройстве» не предусмотре­ны меры безопасной работы [107].

Идеи комплексного, системного подхода в организацион­но-психологическом проектировании со всей определенностью выражены в «Железнодорожной психологии» И. И. Рихтера (1895 г.), когда он говорит о необходимости обновления пра­вил организации эксплуатационной службы железных дорог и построения новых правил, устанавливая нормальную сораз­мерность «средств и операций», учитывающих возможности персонала дороги («личных орудий»). Это предложение обос­новывается ссылкой на постоянное влияние» причин духовно­го свойства», связанных с неустойчивостью и качественной не­удовлетворительностью персонала дороги [159. С. 225].

Важнейшей мерой исправления неблагополучного положения с кадрами железных дорог в России И. И. Рихтер счи­тал изменение организации управления, изменение дисципли­нарного устава. Он отмечал, в частности: «... не от служащего зависит устранение недостатков технической организации на­ших дорог, дефектов административного строя или сложно­сти делопроизводства...» [161. С. 334]. В очерке «Психология и делопроизводство» [162] он отмечает, что правильная орга­низация какого-либо предприятия предполагает решение двух вопросов: «подбора потребного персонала и надежной орга­низации самого производства» [162. С. 237]. Анализируя то, что сейчас назвали бы потоками информации в системе доку­ментооборота, И. И. Рихтер отмечает очень большой объем работ - в год более 1,5 млн. сношений посредством докумен­тов. И. И. Рихтер разработал «систему нормальной классифи­кации сношений», при которой процесс исполнения бумаг должен был осуществляться «с минимальной затратой сил и времени» [162. С. 2371.

Введение новых видов производства и новых технологий предполагало сравнение возможных разных форм организа­ции труда и выбор предпочтительной формы, иногда - ее коррекцию, частичное преобразование как частный вариант проектирования.

В изучаемый период в России применялись следующие разные формы организации труда: групповая работа (артель, бригада); индивидуально организованный труд; узко рас­пределенный труд групповой при последовательной передаче изделия из рук в руки. На основании специального анализа И. Н. Бутаков (1916) приходит к выводу, что для ремонтных паровозных мастерских не подходят выгоды узкой специали­зации работ, так ярко проявляющиеся при массовом фабрич­ном производстве. Ремонтные работы по своему уникальны всякий раз, и поэтому в мастерских выгоднее использовать труд опытных высококвалифицированных рабочих, которые сами умеют построить план своей работы с учетом се харак­тера. И здесь выгоднее использовать работу ремонтников группами в 3-5 человек. С теоретической точки зрения в контексте психологии труда здесь важна идея признания за рабочим права и способности самостоятельно спланировать свой труд [29].

В 80-90 гг. XIX в. обсуждался вопрос о том, чтобы вместо поездных бригад, закрепленных за определенным паровозом, вводить «сменные» или «двойные» бригады. Сложности такой реорганизации были связаны с психологическими факторами (установление контроля за членами бригады, обеспечение у них чувства ответственности, поиск возможностей стимулиро­вания труда и создания положительного отношения к труду).

Вопросы организационного проектирования касались труда руководителя, а не только рабочего. Еще в 1874 г. Д. И. Журавский расценивал умение решать задачи распределения де­ловых функций между «агентами» как одно из главных в ма­стерстве администратора. Для И. И. Рихтера (1895) деятель­ность по распределению деловых функций между работника­ми оказывалась, среди прочих, важной составляющей всего того целого, что должен был обеспечить дисциплинарный ус­тав на железной дороге. И. И. Бутаков (1917) поставил на обсуждение вопрос об установлении критерия оптимального количества людей в бригаде в ремонтных паровозных мастер­ских. Основой такого критерия, по его мнению, является «оп­тимальное число ответственных подчиненных, с которыми на­чальство может входить в непосредственное соприкоснове­ние без ущерба существенному условию удобства управле­ния» [29. С. 166]. «Удобство управления» в свою очередь оп­ределяется им как «... возможность и глазом, и голосом, и примером влиять па вверенную... горсть людей» [29. С. 167]. Вводя посредников в лице «низшей администрации», пишет он, «мы расчленяем толпу, разряжаем её внутреннее напря­жение» [29. С. 177]. Понятно, что автор отстаивает интересы работодателей, но нас здесь интересует собственно акт орга­низационно-проектировочной мысли и те психологические ос­нования - признаки психологической модели работника, на которые эта мысль опирается. (Не исключено и то, что довод о «напряжении толпы» ориентирован просто на читателя, «на публику»).

Такая административная функция как выбор или проекти­рование форм, систем поощрения и наказания людей в про­изводстве тоже по необходимости опирается на ту или иную неявную психологическую модель трудящегося [29. С. 178]. Е. М. Дементьев (1893) полагает, что заработная плата долж­на учитывать наряду с важностью производства совершае­мого рабочим процесса - «его искусство, знания и тому по­добные условия» [60. С. 127]. Иначе говоря, зарплата должна поощрять субъективный фактор как некую самоценность. В. Фесенков (1917) полагает, что зарплата должна побуж­дать работника совершенствовать профессиональное мастер­ство, повышать результаты труда (то есть служить дейст­венным мотивом трудовой деятельности, если выразиться сов­ременным языком). В. Фесенков полагает, что при постройке дорог следует премировать такие результативные показатели, как качество, скорость и дешевизну работ [205. С. 29].

Как Д. И. Журавский (1875), так и И. И. Рихтер (1895) рассматривали правила поощрения и наказания как важный элемент дисциплинарного устава железнодорожных служа­щих, который проектируется, устанавливается администраци­ей на основе рационального основания. Для И. И. Рихтера это, в частности, одно из средств обеспечения преданности служа­щих (то есть, определенного личностного отношения, как ска­зали бы современные психологи) делу железнодорожной кор­порации. Важно, что И. И. Рихтер пользуется словом «кор­порация», то есть «сообщество» (а не бездушное техническое чудище - предприятие, то есть нечто кем-то предпринятое). Система поощрения и наказания, как и правила «продвиже­ния» служащих по лестнице все более престижных специаль­ностей, должна в целом обеспечить стабильность состава слу­жащих (следовательно, устойчивую положительную мотива­цию труда), качественную работу «агентов». Об этом писал Э. С. Пентка (1910).

В целях обеспечения интереса рабочих к делам фирмы в целом делались попытки привлечь их к участию в прибылях предприятия (И. И. Рихтер, 1882 и др.).

В проекте В. И. Михайловского (1899), на который мы не раз ссылались, содержится комплексное предложение, кото­рое. предполагает задать нужную организацию действий ра­ботников через некое техническое преобразование.

«п. 177. В случае работы на одной машине вдвоем или большим числом рабочих, необходимо принять особые меры предосторожности для преждевременного пускания в ход станка, могущего иногда быть роковым для сотоварищей. По­этому здесь лучше так устраивать, чтобы двое рабочих участ­вовали в пускании машины, например, один бы освобождал собачку, шпильку, закладку, в то время как другой действо­вал бы на переводной рычаг» [154]. Таким образом, машина не может быть пущена, когда это пытается делать один из ра­ботающих, но только когда все занятые около нее. Фактиче­ски это есть требование спроектировать органы управления так, что они по необходимости задают некую кооперацию дей­ствий работающих.

Вопросы технического оснащения деятельности админи­стратора в новых условиях рассмотрены нами в других разделах пособия (о проектировании средств и условий труда).

Задание к § 20

Ниже приведены краткие высказывания различных авторов. Распределите содержащиеся в них идеи по следующим аспектам: а) организацион­ное проектирование, б) техническое проектирование, и) общие соображе­ния о важности субъективного фактора труда.

1. «В то время, как долговечность каждого рельса и каждой шпалы составляет предмет столь же тщательных, сколько важных, статистических исследовании, личный состав наших дорог представляет собой «незнаком­ца», судьба которого до сих пор не признавалась предметом, достойным изучения...» (И. И. Рихтер, 1895).

2. «...В русско-японскую в 1904 г. машинисты отказывались вести по­езда на Дальний Восток без закрытых будок. Срочно были сделаны около 600 закрытых будок... Этот вопрос рассматривался на Техническом Сове­щании под председательством Н. К. Гофмана и был выработан единый для всех дорог и родов отопления тип будок» (В. Л. Арциш, 1912).

3. «Умный администратор, очищенный от личного самолюбия, не будет даже заявлять прямо своих идей, но постарается навести на них своих подчиненных с тем, чтобы они приняли эти идеи за свои собственные, полюбили их и тем успешнее приложили на пользу предприятия» (Д. И. Жу­равский, 1874).

4. В прениях С. Э. Козерадский добавил следующее: «...Окна в задней части контрбудки, направление на тендер... должны быть такой величины, чтобы машинист мог пользоваться ими, не вставая. ... Машинисту удобнее в пути сидеть. Сейчас на многих паровозах регулятор делается так, что можно управлять им сидя» (по В. А. Арцишу, 1912).

5. Служащие должны получать «отчетливое представление о хозяй­ственной роли их в производстве, как бы скромна ни была эта роль, и о степени участия их в достижении вырабатываемых хозяйственных ценнос­тей» (по И. И. Рихтеру, 1915).

6. Помимо нарушений «душевного равновесия», вызванных обстоя­тельствами трудовой деятельности, источниками «внутренних катастроф» могут быть и события частного характера. Чтобы нейтрализовать их влия­ние на результаты деятельности служащих, нужно дать работникам право просить о временном отстранении их от работы (по И. И. Рихтеру, 1895)

Глава IV
.
Идеи оценки и прогнозирования профессиональной пригодности людей

§ 21. Идеи учета субъектных факторов труда при беспроцедурном подборе человека для работы

Развитие нетрадиционных форм труда, наиболее явно представленное в железнодорожном деле, в нарождающейся авиации, а также в наиболее сильно развивающихся направлениях промышленности и сельского хозяйства подняло со всей остротой вопросы взаимосоответствия человека и его ра­боты. Статистика всякого рода аварий, катастроф, увечий, несчастных случаев делала трудности развития мира труда совершенно очевидными, а соответствующие задачи - насущ­нейшими.

Сама по себе идея подобрать подходящего человека для дела давно порождена народным сознанием, отражена, как известно, в фольклоре и легко воспроизводится даже при рас­пределении функций в детском сообществе, занятом трудом. Вопрос поставим так: какое место в общей системе оптимиза­ционных мероприятий, направленных на область труда, при­дается селекции людей, отбору. Интересен и другой вопрос - как понимается структура соответствия человека и его рабо­ты (что чему должно соответствовать, что считается главным при оценке такого соответствия - психофизиологические ка­чества или качества личности, или то и другое в определенной степени и т. д.).

Так, крупный отечественный психолог Д. Ф. Лазурский от­рицательно относился к идее отбора людей для разных сфер деятельности, полагая такую задачу негуманной. Психология индивидуальных различий, по его мнению, должна содейство­вать развитию личности, а не выступать в качестве средства сортировки людей по способностям [99а. С. 11-12]. И можно думать, что Л. Ф. Лазурский основным ядром структуры соот­ветствия-несоответствия человека и требуемого занятия счи­тал способности. Но это было не единственное фактически су­ществовавшее понимание дела. В условиях роста забастовоч­ного движения по мере. развития капитализма в России и осо­бенно во время I мировой войны союзы работодателей состав­ляли «черные списки», в которые заносили политически не­благонадежных рабочих, зачинщиков стачек. Итак, имеешь социалистические убеждения - не пригоден работать на «наших» предприятиях. Это ведь тоже идея отбора подходя­щих - неподходящих. Но ядром структуры профпригодности здесь неявно полагаются политические убеждения, образ мыс­лей, идеалы, отношение к самодержавию и пр., то есть опре­деленные свойства направленности личности, а не способнос­тей или опыта.

В ряде документов, ориентированных на упорядоченье про­изводства, мы видим, что предусматривались и другие компо­ненты структуры соответствия - несоответствия человека и работы - здоровье физическое и психические, опыт, квалифи­кация, признаки пола и др. Задачи подбора подходящих ра­ботников И. И. Рихтер, как мы не раз увидим далее, не от­рывает от комплекса задач организации производства. Одна из ценных особенностей позиции И. И. Рихтера по вопросу отбора работников состоит в том, что он отнюдь не рассмат­ривает предприятие как нечто стабильное, к чему надо при­способить кадры. Нет, само предприятие, если оно плохо ор­ганизовано, может быть непривлекательным для человека. Более того, железнодорожное предприятие, он, по-видимому, не случайно называет «железнодорожной корпорацией», то есть сообществом людей, которое может быть организовано и хорошо и плохо [159]. Обратимся к документу «Обязательные постановления московского губернского по фабричным делам присутствия, касающиеся правил предупреждения несчастных случаев и ограждения здоровья и жизни рабочих при произ­водстве работ на фабриках и заводах Московской губернии» (приняты в 1896 г.). Здесь идея отбора подходящих работ­ников представлена как сама собой разумеющаяся:

«22. Для работы на машинах не должны допускаться эпи­лептики, страдающие головокружениями (по удостоверению фабричного врача) и глухонемые».

75. «Уход за привязами и передачами, сшивка и перешив­ка ремней, снимание и надевание ремней, а равно все опера­ции по смазке и содержанию приводов и передач в исправ­ности, могут быть поручаемы только опытным взрослым ра­бочим...» [136].

Иначе говоря, имеются в виду грубые нарушения психичес­кого здоровья, выражающиеся в нарушениях моторики, опыт и достаточный возраст (как гарантия упорядоченного поведения, саморегуляции, вероятно, а также гарантия ответствен­ности). В названном документе идеи отбора подходящих лю­дей сочетаются с требованиями к производственной среде и средствам труда, о чем речь пойдет в своем месте.

В опубликованном в 1899 г. документе, составленном В. И. Михайловским, - «Проект обязательных постановлений о ме­рах, которые должны, быть соблюдаемы промышленными за­ведениями для охранения жизни и здоровья рабочих во вре­мя работы и при помещении их в фабричных зданиях» [154] читаем:

«п. 42. Необходимо строго следить, чтобы рабочие в нет­резвом состоянии совсем не допускались в помещения, где проводятся работы...

п. 43. Необходимо наблюдать, чтобы лица, страдающие го­ловокружениями, судорогами, обмороками, падучей, а равно имеющие тугой слух и иные недуги и значительные телесные недостатки - не принимались на работы, при которых сии лица могли бы подвергаться опасности при обыкновенных ус­ловиях работы... (например, при механических станках, на значительных углублениях, на лесах, высоких подмостках, при передвижении тяжестей и т. д.)...

п. 45 ...рабочего допускать к самостоятельной работе толь­ко тогда, когда он вполне освоится с машиной...

п. 46. Необходимо следить, чтобы каждый рабочий был за­нимаем лишь на том станке или тою работой, которая ему поручена...

п. 47. ...малолетним не поручать накладывание ремней и прочее... и вообще те работы, где может произойти большая опасность от рассеянного или несерьезности в работе.

п. 48. Следует наблюдать, чтобы женщинам не поручались работы, где: а) родом одеяния стеснялась бы необходимая быстрота и ловкость в работе, или б) представлялась бы значительная опасность, или в) требовались бы значительные усилия.

п. 49. Необходимо все ответственные, трудные и требую­щие значительного навыка работы поручать лишь лицам взрослым, опытным и вполне надежным.

п. 91. Уход за машинами-двигателями может быть пору­чаем только лицам мужского пола, не моложе 18 лет... хо­рошего и трудового поведения и которые вполне ознакомлены с этим делом и сознательно и точно могут исполнять свои обязанности».

В этом документе по сравнению с первым видна большая детализация признаков, по которым оценивается приемле­мость работника, встречается даже указание на возможность «сознательного» исполнения обязанностей, указаны признаки и временных состояний (нетрезвое состояние), и устойчивых признаков человека «хорошее и трудовое поведение», подчер­кивается уровень квалификации («значительный» навык, «точное» исполнение, «вполне ознакомлены с этим делом», допускать к машине, когда «вполне освоился» с ней и т. д.)„ Проект не посягает на «род одежды» женщин, а делает его признаком отбора женщин для видов работ. Так же как предыдущий документ и даже в более разработанном виде, проект В. И. Михайловского сопрягает в один комплекс и вопросы отбора, сливаемые с вопросами расстановки кадров, и вопросы улучшения, проектирования условий и средств тру­да и взаимоотношений в труде, о чем ниже.

Поскольку речь шла об обслуживании практики, то ком­плексность подхода к делу задавалась (без всякого методо­логического «насилия») многосторонностью самих практиче­ских ситуаций, в то время как «рубежи» профессиональной компетенции специалистов (инженеров, врачей, юристов), за­нимавшихся делом рационализации сферы труда, не были еще ярко обозначены и не были, главное, укоренены в созна­нии их.

Идея отбора человека для работы предполагает пусть не явно выраженную, но хотя бы подразумеваемую психограмму работы - представление о том, какими личными качествами должен быть так или иначе наделен человек, чтобы соответст­вовать требованиям работы, деятельности. Наиболее развер­нутые психограммы мы встречаем по отношению к наиболее необычному роду деятельности - воздухоплаванию. Приме­чательно, что в этих психограммах можно усмотреть и тре­бования к познавательным процессам, и к моторике, к эмо­ционально-волевым и нравственным качествам личности.

Как видно из предшествующих документов, хотя идея от­бора, подбора человека для работы представлялась самооче­видной и даже многоаспектной (начиная от «ничьей» пробле­мы «рода одежды» или сугубо врачебной задачи оценки пси­хического здоровья и кончая проблесками упоминания о созна­тельности, свойствах личности), тем не менее часто идея про­цедур отбора не выделялась здесь как самостоятельная. Пред­полагалось, что врач знает, как. оценить здоровье, а органи­затор производства - опыт, «хорошее поведение», надеж­ность, рассеяность, несерьезность в работе и прочие качества субъекта труда.

Профотбор как таковой часто выглядит либо как беспро­цедурный, либо как стихийный, естественный, хотя эти терми­ны и не применяются. Так, например, И. И. Рихтер констати­рует некий симптом естественного, как теперь бы сказали, отбора - большой процент «ежегодной убыли служащих и крайне сокращенный период служебной их деятельности» [161, С. ЗЗЗ], констатирует факт «неустойчивости железнодо­рожной корпорации». Он отмечает в качестве причин - от­сутствие требований, определяющих квалификацию специа­листа при приеме его на службу и при смене должности (это как бы проблеск подхода к идее расстановки кадров), вмес­те с тем отмечает и такое условие, как «малую привлекатель­ность службы», обусловленную моральными и материальными причинами, отсутствием перспектив профессионального п

ро­движения и недостаточным учетом опыта, деловых заслуг че­ловека при повышении его по службе. Надежды возлагаются на уменье и способность администратора проницательно ви­деть качества человека. Так, Д. И. Журавский, отчетливо сознавая важность задачи подбора подходящих кадров, в 1874 г. пишет: «...Выбор хороших деятелей требует от адми­нистратора даже совершенно особых способностей, в кото­рых техники не имеют надобности, требуется особый дар про­ницательности, который позволяет угадывать, оценивать лю­дей до предварительного выбора» [66. С. 164].

Задание к § 21

Ниже приведены отрывки высказывании профессио-психографического толка, сделанных людьми, имевшими отношение к воздухоплаванию (подъ­ем на аэростатах, управление аэропланами). Постарайтесь из этих выска­зываний выделить и упорядочить перечень психологических требовании к воздухоплавателю (по возможности, в терминах современной психологии), чтобы можно было представить и оценить, как в данном случае в рассмат­риваемое историческое время мыслится структура соответствия - несоответствия человека и требований деятельности; высказывания цитируются по [84].

М. А. Рыкачев (1882): «...Управление шаром требует тех же качеств, которые необходимы морякам: быстроты соображения, распорядительности, сохранения присутствия духа, осмотрительности, внимательности, ловкос­ти» [84. С. 23].

В. Д. Спицын (1884): «...Чтобы человек мог утилизировать искусство полета птиц для окончательного покорения воздушного океана и для своих быстрых перемещении, необходимо... постараться приучить организм экспе­риментаторов при безопасных для жизни условиях подчинять своей воле устроенный для летания снаряд. Для этого главным образом потребуется умение вовремя и по нужному направлению перемещать центр тяжести всего прибора и центры сопротивления воздуха...» [84. С. 24].

Н. Е. Жуковский (1910): «...При современном состоянии аэропланов далеко не всякий может летать: требуется очень большое внимание, согла­сие всех движений, находчивость и хладнокровие...» [84. С. 43].

П. А. Кузнецов (1910): «Все движения пилота должны быть сознатель­ными, уверенными, и тогда аппарат будет во власти авиатора. После про­должительных упражнений вы будете уметь как-то внутренне ощущать, в горизонтальном ли положении двигается аэроплан, поднимается ли он или опускается... Вы как бы приобретаете необходимое чувство равновесия в воздухе, инстинкт и чутье птицы...» [84. С. 47].

Л. Н. Витмер (1912): «...беспечность и удаль очень часто идут в ущерб холодной осмотрительности, столь необходимой для воздухоплавания...» [84. С. 65].

Г. Е. Шумков (1912): «Для того, чтобы авиатор соответствовал своему назначению, он должен удовлетворять следующим требованиям:

I. Стремление к воздухоплаванию. Первым ценным качеством для авиа­тора является его неудержимое стремление летать, летать, несмотря на громадный риск, связанный с каждым полетом...

II. Умение... управлять машиной во всех ее деталях, умение, связанное с точностью, скоростью выполнения и выдержанностью в работе.

III. Сплоченность. На аппаратах, где сложность механизма требует ра­боты не одного, а многих лиц, необходимым условием кроме умения явля­ется сплоченность, согласованность работы, понимание общего долга и взаимных обязанностей...

IV. Учет собственных сил и здоровья... не по ложному самочувствию или по вере на авось, а по свидетельству специалистов, основанномуна иссле­довании организма...

V. Экономия собственных сил... человек ...должен изучить и пользовать­ся умело не только машиной, но и собственным нервно-психическими сила­ми» [84. С. 67- 68].

§ 22. Идеи учета субъектных факторов труда с применением некоторых процедур оценки профессиональной пригодности человека

Что касается специальных освидетельствовании, проверок, испытании персонала в связи с предполагаемой, поручаемой деятельностью, то необходимость их, скорее всего, была осо­знана, по-видимому, применительно к развитию воздухопла­вания: первый запрет к полету на основании медицинского освидетельствования относят к 1847 г. [84. С.
22].

В 1895 г. вопрос об испытаниях персонала со всей отчет­ливостью ставится по отношению к лицам, обслуживающим паровые машины. При этом речь идет о проверке уровня тех­нических знаний работников. Вопрос об испытаниях ставится в неразрывной связи с идеей подготовки, обучения кадров. Причину неблагополучного состояния с кадрами В. А. Рож­дественский видит в том, что персонал, обслуживающий па­ровые машины, долгое время выписывался из-за границы, и иностранцы хотели сохранить монополию на всех важных участках железнодорожного дела: «...Нашим машинистам приходилось обучаться уходу за паровыми машинами само­учкой, тайком, подмечая многие приемы и запоминая их чис­то механически, не давая себе ясного отчета или объясняя все по-своему, часто ошибочно... Машинисты-самоучки из прос­тых, часто безграмотных слесарей - нередко горькие, не­исправимые пьяницы, а кочегары - простые чернорабочие, способные таскать топливо и бросать его в топку котла, да механически приученные следить за паром и водой. Вот обыч­ный, за немногими исключениями, служебный персонал при паровых машинах и котлах, получающий при этом ничтожное содержание. Никому и в голову не приходит проверять уро­вень технических знаний и развития этих лиц или предъяв­лять к ним какие-либо определенные заранее требования в этом смысле» [163. С. 2].

В 1891 г. появились «Указания и правила...», утвержден­ные министром путей сообщения, а именно, «указания ка­честв и знании», требующихся от этого персонала. Но, по мнению В. А. Рождественского, они остаются без применения и использования.

Из работы Н. А. Романова «Об освидетельствовании лиц, поступающих на железнодорожную службу и о периодическом переосвидетельствовании служащих» (1898) узнаем следую­щее: «Еще в 1877 г. министр путец сообщения приказал ос­видетельствовать всех служащих, имеющих отношение к сиг­налам, и не допускать на службу лиц, страдающих дальто­низмом, куриной слепотой, слабым зрением. На 2-м съезде железнодорожных врачей (М., 1881) было признано жела­тельным оценивать также слух и общее состояние здоровья всех принимаемых на железнодорожную службу [164. С. 187]. Это было реализовано очень в малой степени (только на Рязанско-Узловской железной дороге). На съезде врачей и представителей казенных железных дорог (Пб., 1886) была особая секция, которой было поручено выработать «Прави­ла врачебного освидетельствования поступающих на желез­ную дорогу и состоящих на оной». Из числа психологически значимых показателей «Правила» «включали оценку общего состояния здоровья и слуха. 20 июня 1893 г. опубликовано постановление министра путей сообщения о «Правилах врачебно-санитарной службы на железных дорогах, открытых для общественного пользования» [164. С. 183]. Здесь пред­писывается врачебное освидетельствование при поступлении на службу, ежегодное освидетельствование и освидетельст­вование после некоторых перенесенных болезней. В 1897 г. был составлен перечень заболеваний, которые важно было учитывать при приеме людей на службу. Непосредственное отношение к категориям психологии имеют указания на пси­хические заболевания всех видов, ослабление зрения и слуха.

Рубежным событием в рассматриваемой области была ра­бота А. А. Вырубова, в которой он предложил методики и процедуры - «правила» - определения остроты зрения, цветной слепоты и остроты слуха у железнодорожных служа­щих (1898). При этом предписывались достаточно строгие условия опыта-испытания, представление о которых можно создать из следующего отрывка «правил»:

«Острота зрения определяется с помощью таблицы проб­ных шрифтов, составленных, по метрической системе. Табли­ца должна быть освещена керосиновой лампой с 10-линейной горелкой; свет должен быть полный, пламя должно находить­ся на уровне строки (нижней) мельчайшего шрифта, на 25 см в ту или другую сторону от крайней буквы и настолько же сдвинуто вперед от плоскости таблицы. Пламя должно быть прикрыто от глаз испытуемого...» и т. д.

Среди должностей служащих были выделены должности 1-й категории - все должности, имеющие отношение к собст­венно движению, - и были указаны некоторые нормативы зрения и слуха (с разделением правого и левого органа). Ав­тор обнаруживает понимание того, что опыт компенсирует не­достатки органов чувств: «7. При переосвидетельствовании старослужащих, занимающих должности 1-й категории, тре­бование от зрения несколько понижается, но острота его должна быть как на один, так и на другой глаз не ниже по­ловины (0,5) без коррекций стеклами» [41. С. 149].

Слух предлагалось исследовать при помощи шепотной ре­чи и камертона, при этом у лиц на должностях первой кате­гории предлагалось исследовать и «способности ориентиро­вания в отношении места происхождения» звука, направления звука. Острота слуха определяется дробью, числитель кото­рой обозначает расстояние в метрах, с которого испытуемый слышит шепотную речь, а знаменатель - есть взятая за еди­ницу норма - 6 метров. И здесь также принимается в расчет компенсаторное отношение между работой органа чувств и опытом: «При поступлении на железнодорожную службу на должности 1-й категории требуется острота слуха на одно ухо не менее 5/6 взятой нормы, а в другом не менее 4/6 при условии правильного ориентирования в отношении звуков.

При освидетельствовании старослужащих 1 категории требуется острота слуха не ниже 3/6 на каждое ухо» [43. С. 150].

Как видим, здесь работает не принцип психологии «уха, горла, носа», а принцип, предполагающий виденье работни­ка как некоей целостности.

Можно указать на попытки построения процедурного под­хода при отборе и расстановке кадров, ориентированные на учет сложных личностных качеств.

Н. Мельников (1909) предлагает следующие процедуры проведения аттестации руководящих лиц на железных до­рогах: 1) работник дает ответы на вопросы, выработанные управлением и изложенные на бланках аттестационных лис­тов. Итоги ответов должны быть выражены балльной оцен­кой. Атестационные листы, по мнению Н. Мельникова, мог­ли бы храниться в управлении и служить основанием при сравнении качеств служащих и выборе кандидатов на повы­шение (наряду с учетом собственно формальных признаков образования); 2) оценка работнику должна даваться не по его словам, но по делам. Предлагалось использовать и ста­тистический способ оценки, основывающийся на определенной форме записей о деятельности каждой станции, каждого от­деления с указанием всех недочетов и происшествий по вине служащих, учетом жалоб и пр. Соотнося эти оценки с разме­ром работ станции, можно вывести коэффициент уклонения от средней величины, полученной от сводки данных по всем станциям дороги. На основе такой «оценки деловых качеств служащих» (термин Н. Мельникова) могли бы вводиться премии или вычеты при уклонении от определенных норм [114. С. 185].

Сами деловые качества не обозначаются в виде какого-то перечня. Просто предполагается, что если есть успех дея­тельности, значит, есть и нужные качества руководителя. Проверка этих качеств предполагается не в модельном тес­те, а в системе реальных трудовых ситуаций.

Аналогичный же подход, основанный на пробе сил в есте­ственных трудовых ситуациях, предлагает Э. С. Пентка (1910) применительно к низшим агентам» на участке службы тяги: «При приеме необходимо быть крайне внимательным и осторожным, дабы не принять человека не подходящего». На что же следует обращать внимание? Во-первых, он не реко­мендовал принимать на работу неграмотных, а также лиц несовершеннолетних, не прошедших воинской повинности: сове­товал вовремя избавляться от неподходящих агентов (по правилам принятый рабочий мог быть уволен в течение го­да, рассматриваемого как испытательный срок). Главный со­вет Э. С. Пентки состоит в том. чтобы «агенты были вполне опытны, довольны своим положением и надеялись таковое улучшить». Следовало добиваться, чтобы «агенты» дорожили своим местом. Последнее обеспечивалось правилом приема со стороны только на самые низшие должности.Все служащие образовывали своеобразную очередь: они поднимались со ступеньки на ступеньку служебной лестницы по мере ро­ста квалификации и освобождения соответствующих выше расположенных мест. Такого рода иерархия видов труда вводи­лась на каждом участке: для поездных бригад, ремонтных мастерских, для службы станционных работников и т. п. В ученики рекомендовалось брать «лиц не моложе 16 лет, впол­не здоровых и крепкого сложения, окончивших низшее учи­лище и преимущественно детей или родственников своих же мастеровых».

Особые требования Э. С. Пентка рекомендовал предъяв­лять при приеме на работу машинистов паровозов. Здесь по­мимо большой опытности и общих высоких нравственных ка­честв требовалась еще «находчивость, быстрая сообразитель­ность и хладнокровие». В качестве некоей квази-процедуры для обеспечения соответствующей задачи отбора Э. С. Пент­ка предлагал готовить как можно больше машинистов и по­мощников машинистов, «чтобы этим путем укротить их спесь и фантазию, появляющуюся при малом их количестве» [147, С. 32]. Это что-то вроде меры борьбы с некоторыми личност­ными проявлениями рабочих - своего рода антиличностный - тем не менее личностный - подход.

Специальному подбору, при котором, в частности, учиты­валось состояние нервно-эмоциональной сферы, подвергались кандидаты в летные школы [153]. Обсуждалась необходимость введения профессионального отбора с точки зрения «физи­ческой пригодности» и для служащих военно-морского флота [14], для персонала подводных лодок [5].

1-й Совещательный съезд железнодорожных врачей (Спб., 1898) одобрил предложения А. Г. Орлова о введении освиде­тельствования поступающих в технические и железнодорож­ные училища по слуху, зрению и общему состоянию здоровья, ибо выпускники этих училищ направлялись на должности, связанные со службой движения поездов [139а].

Ряд авторов видел во введении подбора и испытаний пер­сонала средство повысить производительность труда в 3-4 раза и предупредить возможные аварии, несчастные случаи, происходящие по причине использования негодных работников [7; 38; 39; 159; 163].

И. И. Рихтер, не отрицая мер по учету при подборе кад­ров частных, психофизиологических особенностей людей, счи­тал более важными для железнодорожных «агентов» высокие нравственные качества, такие, как «мужество, присутствие духа, верность долгу и правдивость» [159. С. 426]. Он имел в виду не просто разовое мероприятие, но говорил о системе подбора служащих, выражающейся в «...условиях поступле­ния, прохождения и увольнения лиц, посвящающих себя же­лезнодорожной эксплуатации» [159. С.
445].

По мнению Н. Мельникова, аттестация должна выявлять и воспитывать в служащих «чувство хозяина» по отношению к железной дороге. Таким образом, идеи отбора, подбора, ат­тестации кадров сочетались и с идеями личностного подхода в его воспитательном аспекте. Частные психофизиологические особенности человека изучались в своего рода лабораторном модельном эксперименте или в естественном (как это дела­лось в воздухоплавании, для чего использовались подъемы на аэростатах, в ходе которых обязательно проводились врачеб­ные обследования разного рода); для оценки знаний полага­лись приемлемыми испытания типа опросов, экзаменов. Что касается сложных личностных качеств («нравственные каче­ства», «преданность железнодорожной корпорации» и др.), то для их оценки придумывались определенные организаци­онно-производственные - естественные в своем роде - усло­вия, в которых нужные качества и развивались, и могли оце­ниваться. В отношении воздухоплавательных специальностей имели место прямые призывы установить «теоретические и практические испытания, дающие гарантию, что кандидаты годны для изучения этого дела»-Н. Духанин (1911) - при этом имелись в виду не только физические качества и умственная подготовка, но и «душевные», «моральные» каче­ства, «способности» [цит. по: 84. С. 50].

Задание к § 22

Реконструируйте позитивные идеи учета человеческого фактора во взаимоотношениях администратора и подчиненных, опираясь на сатири­ческий «антиобразец» разветвленного алгоритма таких взаимоотношении, представленный в нижеследующих отрывках (М. Е. Салтыков-Щедрин. История одного города. 1869-1870):

«Прежде всего замечу, что градоначальник никогда не должен действо­вать иначе, как через посредство мероприятий. Всякое его действие не есть действие, а есть мероприятие. Приветливый вид, благосклонный взгляд есть такие же меры внутренней политики, как и экзекуция. Обыватель всегда в чем-нибудь виноват, и потому всегда же надлежит на порочную его волю воздействовать. В сем-то смысле первою мерою воздействия и должна быть мера кротости. Ибо ежели градоначальник, выйдя из своей квартиры, прямо начнет палить, то он достигнет лишь того, что перепалит всех обывателей и как древний Марий, останется на развалинах один с письмоводителем. Таким образом, употребив первоначальную меру кротос­ти, градоначальник должен прилежно смотреть, оказала ли она надлежа­щий плод, и когда убедится, что оказала, то может уйти домой; когда же увидит, что плода нет, то обязан, нимало не медля, приступить к мерам последующим. Первым действием в сем смысле должен быть суровый вид, от коего обыватели мгновенно пали бы на колени. При сем: речь должна быть отрывистая, взор обещающий дальнейшие распоряжения, походка не­ровная, как бы судорожная. Но если и затем толпа будет продолжать упорствовать, то надлежит: набежав с размаху, вырвать из оной одного или двух человек, под наименованием зачинщиков, и, отступя от бунтовщи­ков на некоторое расстояние, немедля распорядиться. Если же и сего не­достаточно, то надлежит: отделив от толпы десятых и признав их состоя­щими на правах зачинщиков, распорядиться подобно как с первыми. По большей части, сих мероприятии (особенно если они употреблены благовременно и быстро.) бывает достаточно; однако может случиться и так, что толпа, как бы окоченев в своей грубости и закоренелости, коснеет в ожес­точении. Тогда надлежит палить» [169. С. 191-192].

§ 23. Идеи подбора - «приискания» - работы, профессии для человека

Идея подбора работы для человека является, несомненно, более гуманной, чем мысль о селекции людей для социально фиксированного вида работы, поскольку она предполагает ма­нипуляцию не людьми, а вариантами возможного выбора тру­довых жизненных путей, следовательно, может допускать и некоторую разумную свободу и творческое отношение самого субъекта труда к делу такого выбора. Некоторые явления описываемого рода проявлялись в организации группового труда.

Артельный труд широко использовался в России, в част­ности рассматриваемого периода не только при выполнении временных кустарных работ, заказов, но и в рамках пред­приятий. Приверженцы народнических взглядов, такие, как, например, Н. В. Левитский, пропагандировали артели не толь­ко как способ повышения производительности труда, но и как форму организации его, имеющую важное воспитательное зна­чение, состоящее в «...развитии чувства собственного достоин­ства и взаимной солидарности» работающих [12. С. 94]. Е. М. Дементьев описал пример артельного труда набойщиков на текстильной фабрике. Он отмечал, что артельщики распреде­ляли работу сообразно способностям ее членов. Заработная плата устанавливалась так, чтобы при одинаковом усердии заработки всех могли быть приблизительно равными (при условии равной квалификации). Разница определялась коли­чеством прогулов и «разницей усердия за день» [60. С. 150].

Однако в условиях производства речь могла идти скорее о некоторых вариантах выбора функций, работ в рамках внутрипрофессионального разделения труда, а не о вариан­тах свободного выбора профессий. Что же касается собствен­но вопроса выбора профессии, то он в наиболее полной форме представлен в связи с проблемами учащейся молодежи.

В работе, автор которой пожелал скрыться за псевдони­мом «Кающийся энциклопедист» (1900) [77], отмечено, что в дореформенной России вопрос о выборе профессии по насто­ящему волновал лишь молодежь из разночинцев, тогда как дворянские дети об этом серьезно не думали, ибо они могли в любой момент оставить традиционную для них службу (во­енную, государственную) и жить за счет имений.

Дети из бедных семей не имели свободы выбора профес­сий, так как были в большей части неграмотными. Поэтому их профессиональная судьба зависела от произвола помещиков, либо они «наследовали» профессиональное занятие семьи. Жесткая традиция наследования семейной профессии сохранялась местами вплоть до 1917 г.

Особенно ограниченные возможности были у девушек. Сфера приложения их труда - гувернантки при условии не­обходимой образованности, а в прочих случаях - прислуга либо работа на фабриках, в деревне, при этом тяжелый неквалифицированный труд. Будущая жизнь зависела не от вы­бора профессии, а от возможности более или менее удачно выйти замуж.

В последней трети XIX в. картина резко меняется. Рефор­ма 1861 г. создала условия формирования рынка рабочей силы, способствовала (пусть и далеко не полностью) ломке сословных границ. Развитие капитализма, крупного машин­ного производства и связанное с ним появление многих но­вых профессий, появление в 70-80-е г. широкой сети про­фессиональных школ, осознание важности приобретения про­фессиональной квалификации, как необходимого условия обес­печенного будущего, - все это поставило проблему опреде­ления будущего жизненного пути каждого человека достаточ­но остро. Содействие в выборе профессии рассматривалось в двух направлениях: а) помощь в трудоустройстве и б) помощь в выборе профессионального учебного заведения.

Содействием в трудоустройстве занимались благотвори­тельные организации, которые заботились о том, чтобы как-то ограничить рост преступности, нищенствования, распростра­нившихся особенно широко с развитием капитализма. В 1897 г. был создан журнал «Трудовая помощь», в котором обсужда­лась и эта проблематика.

Первые «Городские посреднические бюро», в которых мож­но было получить бесплатное указание работы, возникли в конце XIX в. (в Москве в 1897 г.) [18]. Несколько позднее подобные бюро, биржи труда были созданы практически во всех крупных промышленных центрах страны: Петербурге, Риге, Вильно, Уфе, Самаре, Тобольске, Томске и др. Эти общественные организации должны были избавить лиц, ищу­щих работу, от необходимости обращения в частные конторы по найму рабочих, где бессовестно эксплуатировали и уни­жали клиентов [44]. Важной причиной создания таких бюро была осознанная капиталистами потребность в изучении и ра­циональном использовании рынка труда. В годы первой миро­вой войны в России биржи труда получили статус государст­венных организаций. На этой организационной основе появи­лась возможность проведения работы по оказанию помощи в выборе профессии и «приискании труда» для подростков [
228].

Второй вопрос - о выборе профессионального учебного заведения молодежью, оканчивающей общеобразовательную школу, - не мог не волновать педагогов, видевших задачу школьного образования в подготовке учащихся к трудовой жизни. «Кающийся энциклопедист» [77] выделяет четыре ва­рианта выбора профессии, сложившиеся в практике обыден­ной жизни: 1) выбор профессии соответственно семейной тра­диции; 2) выбор профессии по случаю, наугад; 3) выбор про­фессии по призванию; 4) выбор профессии по расчету.

Нарушение сословных традиций сделало первый вариант «редчайшим», по мнению автора, и таким же непригодным, как и второй - «по случаю». Третий вариант автором от­вергался, ибо он не был обеспечен однозначным пониманием призвания и методами его научного установления. Поэтому приемлемым оставался лишь четвертый вариант-выбор профессии в результате решения задачи, требующей учета следующих факторов: а) потребностей рынка труда; б) усло­вий избираемой деятельности, сознательного учета ее труд­ностей; в) требований профессии и своих возможностей по их удовлетворению, а также оценки предполагаемых форм воз­награждения усилий в труде; г) оценки своих материальных и физических ресурсов при выборе профессиональной школы как средства овладения высотами профессионального мастер­ства. Следует признать, что указанные факторы (а, б, в, г) настолько существенны, что и по сей день - по прошествии чуть ли не столетия и множества больших и мелких социаль­ных бурь - к указанному пониманию дела, в сущности, не прибавлено ничего, кроме новых слов и оборотов речи, пе­реобозначающих все те же реальные обстоятельства.

Что касается идеи «профессионального призвания», то здесь можно выделить несколько существовавших в литера­туре подходов. Представители первого из них. рассматривали призвание как следование в выборе занятий свойствам лич­ности, ее способностям, потребностям, «прирожденных ее физическому и духовному организму» (Л. Крживицкий, 1909). Предполагалось, что эти особенности личности должны могущественно и властно призывать к занятиям в определен­ной сфере человеческой деятельности. А человек должен был лишь прислушиваться к «внутреннему голосу» своего «я», вни­мать ему. Детерминация поведения связывалась с биологиче­ски обусловленными потребностями, влечениями. Занимая пра­вильную, на наш взгляд, позицию, «Кающийся энциклопедист» показывает несуразность подобных представлений на примерах существования патологических влечений, асоциальных наклонностей алкоголиков, больных клептоманией, пиромани­ей и др. [77. С. 84]. Он подчеркивает, что личность должна быть воспитана в соответствии с социальными нормами, тре­бованиями, а не биологически обусловленными влечениями.

Представители другого направления подчеркивали мысль о том, что «призвание» как выражение особых склонностей, интересов, способностей к определенной сфере деятельности складывается постепенно по мере обучения и опробывания че­ловеком своих сил в разных занятиях. Поэтому они выступа­ли против ранней специализации учащихся в профессиональ­ных учебных заведениях (низших и средних). Более того, выдвигалась идея о том, что благоприятные природные данные человека - основа таланта - могут остаться до конца жиз­ни в неразвитом, скрытом состоянии, если не будет условий для их развития, если человек не будет иметь возможность заниматься соответствующими видами деятельности. На этой основе возникали далеко идущие предложения социально-проектировочного характера, о чем было сказано в соответ­ствующем разделе.

Наконец, представители третьего подхода рассматривали «призвание» как следование гражданскому долгу, подчинение профессиональной деятельности - всего своего жизненного пути - высшим идеалам служения народу, борьбе за его счастье (А. В. Мастрюков, 1909; 1911; 1916; П. П. Блонский, 1917). Лишь при такой общей направленности личности пред­полагалось возможным избежать ограниченности «узкого про­фессионализма», найти путь к истинному счастью в жизни, иметь гарантии профессионального успеха, творческого рос­та.

В связи с этим последним подходом в понимании призва­ния А. В. Мастрюков провел анкетное обследование с целью выяснить, насколько осознанно московские студенты выбрали для себя профессию, насколько активной является их жиз­ненная позиция. Исследование проводилось в годы реакции после разгрома революции 1905 г. Опубликовано в 1911 г. [112. С. 149-173]. Оказалось, что большая часть всех отве­тивших учащихся (500 ответов из 10 тысяч разосланных ан­кет) или вообще не задумывались над вопросом выбора про­фессии, либо относятся к нему равнодушно, так как убежде­ны, что от их личной активности мало что зависит в профес­сиональной деятельности. Все, по их мнению, определяется внешними обстоятельствами. Особенно пассивными оказа­лись девушки, жизненные планы которых целиком связыва­лись с замужеством. Эти материалы послужили для горячих проповедей - обращений А. В. Мастрюкова к учащейся молодежи, пафос которых заключался в призывах к борьбе за выработку активной жизненной позиции, в признании того, что личное счастье, удовлетворенность собой, трудом являют­ся итогом творческого поиска способов быть полезным обще­ству, народу. Лишь в меру осознания человеком своего мес­та и роли в обществе развертываются его таланты, способ­ности., Если человек активно относится к жизни, сознательно выбирает профессию, он творит себя, свое будущее. Каждый человек оказывается в этом смысле одаренным, и степень развития его одаренности зависит от того, как он построит свою жизнедеятельность, свое отношение к обществу [112].

Близких взглядов на призвание придерживался и П. П. Блонский [22].

Таким образом, имелись прогрессивные авторы в дорево­люционной России рассматриваемого периода, которые проб­лему выбора профессии, согласно идеалам и традициям рос­сийских революционеров-демократов, включали в более ши­рокую проблему формирования человека-гражданина, борца за народное счастье. Речь шла не просто о содействии в вы­боре профессии конкретному человеку, как относительно изо­лированному от общества индивиду, в достижении его лич­ных профессиональных успехов.

В России с 80-х гг. XIX в. систематически выпускались справочники, «Адрес-календари», «Студенческие альманахи», указывавшие место расположения учебных заведений, прави­ла приема, программы, профиль специальностей. Справочник Каге предназначался специально для женщин, желающих по­лучить высшее образование (1905)*
. Но помимо самых об­щих сведений, ориентирующих в сложившейся системе про­фессиональных учебных заведений, важно было дать молоде­жи представление и о самих профессиях, которые можно в этих заведениях приобрести, о содержании профессионально­го труда. В соответствии с сознаваемой общественной потреб­ностью этого рода для подростков выпускались популярные издания, такие, как книга К. К. Вебера «Рассказы о фабри­ках и заводах», выдержавшая с 1871 по 1912 годы 9 изданий. Вопросам ориентации молодежи в мире наук и областей их практического применения, а также знакомству с соответст­вующими факультетами университетов и институтов были посвящены книги Н. И. Кареева (1897), Л. И. Петражицкого (1907).

*Инициалы автора не указаны.

Важно иметь в виду, что в изучаемый период истории имен­но книги, печать были для людей наиболее важным кана­лом информации о производстве, общественных процессах.

В связи с наличием сословных и классовых ограничений доступа широких народных масс к высшим учебным заведе­ниям особую остроту приобретала проблема содействия само­образованию трудящихся [209]. Среди других вопросов здесь рассматривались и вопросы о выборе профессии.

Н. А. Рыбников полагал, кроме этого, необходимым раз­рабатывать и публиковать сведения о разных профессиях [167]. Особенности составления этих «сведений» состояли в том, что в них в популярной и занимательной форме излага­лись существенные для выбора профессии данные, обстанов­ка, в 'которой человек работает, требуемые знания и умения, трудности профессии и ее привлекательные стороны, пути освоения профессии и требования профессии к личности опыт­ного работника. Так, в сборнике «На распутье» (М., 1917), который открывался статьей Н. А. Рыбникова «Психология и выбор профессии», было опубликовано 22 таких описания профессий, относящихся к числу «интеллигентных» и требу­ющих высшего образования. Здесь приведены описания та­ких профессий, как актер, музыкант, художник, архитектор, работник дошкольного воспитания, народная учительница, учитель средней школы, работник внешкольного образования, ученый, журналист, священник, кооператор, статистик, фаб­ричный инспектор, чиновник, коммерсант, медик, агроном, ве­теринарный врач, коммерческий служащий, железнодорожный служащий, инженер, почтово-телеграфный чиновник, моряк. Описания профессий составлены представителями указанных видов труда под редакцией Н. А. Рыбникова [121].

Чтобы действенно помочь молодежи в работе по самопоз­нанию, самоанализу, самовоспитанию, Педагогический Музей в Москве планировал научное изучение юношества.

Задание к § 23

Реконструируйте идеи, содержащиеся в приводимом ниже отрывке из романа-утопии А. А. Богданова «Красная Звезда» (написан в 1908 г.) и выразите в форме научного (а не художественного) описания.

«Я видел машины и работников, - сказал я, - но самой организации труда совершенно себе не представляю. Вот об этом мне хотелось бы расспросить вас.

Вместо ответа техник повел нас к маленькому кубической формы строе­нию... Таких строений было еще три... Их черные стены были покрыты ря­дами блестящих белых знаков: это были просто таблицы статистики труда. Я уже владел языком марсиан настолько, что мог разбирать их. На одной, отмеченной номером первым, значилось:

«Машинное производство имеет излишек в 968757 рабочих часов еже­дневно, из них 11325 часов труда опытных специалистов»...

«Нет недостатка работников в производствах: земледельческом, горном, земляных работ, химическом...» и т. д. (было перечислено в алфавитном по­рядке множество различных отраслей труда).

На таблице второй было написано:

«Производство одежды имеет недостаток в 392685 рабочих часов еже­дневно, из них 21380 часов труда опытных механиков для специальных ма­шин и 7852 часа труда специалистов-организаторов»...

- Почему излишек труда точно указан только в машинном производ­стве, а недостаток повсюду отмечен с такими подробностями? - спросил я.

- Это очень понятно, - отвечал Мэнни, посредством таблиц надо повлиять на распределение труда: для этого необходимо, чтобы каждый мог видеть, где рабочей силы не хватает и в какой именно мере, тогда при оди­наковой или приблизительно равной склонности к двум занятиям, человек выберет то из них, где недостаток сильнее...

В то время, как мы таким образом разговаривали, я вдруг заметил, что некоторые цифры таблицы исчезли, а затем на их месте появились новые. Я спросил, что это значит.

- Цифры меняются каждый час, - объяснил Мэнни, - в течение часа несколько тысяч человек успели заявить о своем желании перейти с одних работ на другие. Центральный статистический механизм все время отмечает это, и каждый час электрическая передача разносит его сообщения повсюду» [24. С. 237-238].

Глава V
.
Идеи проектирования и формирования субъектных факторов труда

§ 24. Идеи формирования познавательных составляющих деятельностии умственных качеств человека - субъекта труда

Следует признать, что в рассматриваемый период не бы­ло и еще не могло быть одностороннего культа исполнитель­но-двигательного навыка или автоматизма трудовых дей­ствий. За единичными исключениями, которые по тем време­нам следует считать явлением во многом положительным, поскольку оно было связано с осознанием и выделением проблемы навыков и умении как таковых, осознанием самого феномена «автоматичности» действий, люди, озабоченные улучшением труда и производства, как правило, проникали мыслью за «фасад» видимых явлений и «с порога» видели в знаниях, умственных качествах человека условие успешно­сти его труда. Если мы взяли бы программные положения даже руководства нашей страны недавнего времени - ска­жем 60-70-е гг. нашего века, то мы бы увидели призывы к улучшению нравственного и физического, но, увы, - не ум­ственного воспитания трудящихся. А в 1900 г. в докладе А. Д. Юдина на съезде деятелей по сельскохозяйственному образованию [235] подчеркивается необходимость обучения учащихся низших сельско-хозяйственных училищ особому мышлению, умению решать задачи, возникающие в хозяйст­ве, развивать наблюдательность, понимание «значения и смысла» сельско-хозяйственных явлений, а не просто воспи­тывать трудолюбивых работников, владеющих практически­ми навыками. По мнению А. Д. Юдина, стране нужен «ду­мающий хозяин» [235, С. 349].

В 80-е г. XIX в. в России стало широко распространяться внедрение «ручного труда» как самостоятельного учебного предмета в общеобразовательной школе. И в начале XX в. соответствующие вопросы обсуждались широко и с разных позиций. В ручном труде учащихся видели «физический труд, важный для обеспечения гармонического развития лич­ности учащегося, знакомство с азбукой физического труда, усвоение навыков, свойственных многим ремеслам», основу промышленного и ремесленного образования, способ достав­ления промышленности фабричных рабочих (П. И. Христианович, 1912). Имели место и тенденции переоценивания био­логических факторов в развитии личности, выразившиеся в рекомендациях подбирать виды труда в соответствии имен­но с ними (А. А. Дернова-Ярмоленко, 1917). Особенно ин­тересны работы В. И. Фармаковского (Одесса, 1911) и П. И. Христиановича (М., 1912), посвященные воспитанию «деловой способности», «педагогике дела». Так, П. И. Христианович описал психологическую структуру «главнейших элементов деловой способности», необходимых для всякого рода дел и занятий. Деловая способность понималась им как сложное образование, не сводимое только к обученности, знаниям. Речь шла о совокупности умений и качеств лично­сти, которые складываются в жинедеятельности ребенка, а именно: уяснение конечной цели работы и удерживание ее в памяти в процессе всей работы, умение планировать работу, придерживаться определенной последовательности при вы­полнении отдельных частей ее, «навык обнимать предмет или работу во всем ее объеме; навык и потребность непре­менно оканчивать раз начатое дело; способность поддержи­вать постоянное внимание... сосредоточивать мысли на своей работе» [207. С. 16]. На основе этого представления о сущ­ности «деловой способности» были сформулированы принци­пы преподавания труда в начальной школе и продемонстри­рована возможность и эффективность их использования на опыте организации трудового обучения в Екатеринославской школе для детей низших железнодорожных служащих. П. И. Христианович исходил из предпосылки и был убежден, что элементы «деловой способности» могут быть развиты, воспитаны в специальных упражнениях. Он отмечает, что «деловая способность» хорошо развита у сельских детей, так как они вовлечены в домашний труд и в 12 лет - уже ра­ботники. Проблема - с городскими детьми. Проблема еще и в другом, в том, как выработать деловую способность:

«Научить читать и писать всякий сумеет, а выработать спо­собности и качества, без которых человек в жизни беспомо­щен, это уже дело более способных людей» [207. С. 44]. «Ручной труд» в школе должен, по его мнению, использо­ваться как воспитательное средство, а не как подготовка к конкретному ремесленному труду.

Из доклада С. А. Владимирского «Об образовательном значении практических занятий в мастерских технических школ» (1890) [40. С. 193-210] узнаем, что, обучаясь, учени­ки, выполняли заказы от фабрик, заводов, изготавливали реальную промышленную продукцию. При ее изготовлении от ученика требовались не только исполнительские навыки, но и умение самостоятельно планировать работу, контроли­ровать свои действия, сознательно - с учетом определенных свойств - подбирать инструмент, приемы обработки и т. д. В слесарно-ремесленном училище вопрос о рациональности выбора форм различных инструментов и приемов обработки был введен в экзамен по практическим занятиям.

Преподаватели технических школ подчеркивали роль сознательности обучения, важности адекватного представле­ния учеников о процессе труда, его продукте, о назначении этого продукта. Так, С. А. Владимирский отмечал среди не­достатков «операционного» метода производственного обуче­ния, как важнейший, то, что ученикам трудно представить •практическое назначение той операции, того навыка, которые они осваивают на учебных моделях, и это приводит к фор­мальному отношению их к учебе, снижает интерес, и одно­временно возникают трудности с выбором освоенных навы­ков для выполнения реальных практических задач. Поэтому (то есть опираясь по крайней мере и на указанные сообра­жения психологического толка) С. А. Владимирский объеди­нил в методике обучения слесарному делу достоинства опе­рационного и предметного методов обучения.

Важность некоторых гностических составляющих труда рабочих была явно отрефлексирована в Проекте В. И.
Ми­хайловского (Проект обязательных постановлений о мерах, которые должны быть соблюдаемы промышленными заведе­ниями для охранения жизни и здоровья рабочих во время работы и при помещении их в фабричных зданиях - 1899 г.). («п. 77. Необходимо внушать кочегарам строгое со­блюдение предписываемых для них правил и требовать вни­мательного наблюдения за малейшими изменениями в рабо­те котла» [154. С. 596-676]. Ориентировка на основе пра­вил - это функция не сенсомоторная, но интеллектуальная.

Роль сознания в овладении пилотажным мастерством под­черкивал П. Н. Нестеров. Он самостоятельно нашел принци­пиально отличный от традиционного и вместе с тем более эффективный способ ориентировки летчика в полете (Как я совершил «мертвую петлю». Петербургская газета, 1913. 4, 5 сент.): «У нас требуют в конструкции аппарата непременно «инстинктивного» управления. Вот это-то инстинктивное уп­равление и послужило причиной гибели многих товарищей и коллег по авиации...

Мною доказано, что в случаях скольжения необходимо против инстинкта повернуть аппарат в сторону скольжения, чтобы последнее перешло в планирование...

По какой-то ошибке человек позабыл, что в воздухе вез­де опора и давно ему пора отделаться от привычки опреде­лять направления по отношению к земле...»[122].

И. И. Рихтер (1915) в одной из своих работ специально останавливается на вопросе о «целевых представлениях аген­тов» (в данном случае - служащих железных дорог) и их значении для правильного исполнения ими своих обязаннос­тей. Он подчеркивает, что служащие должны считать целью своей работы не время, проведенное на службе, а степень выполненности своих обязанностей. При этом служащие должны получить «отчетливое представление о хозяйствен­ной роли их в производстве, как бы скромна ни была эти роль, п о степени участия их в достижении вырабатываемых хозяйственных ценностей» [162. С. 233-239]. Подчеркивание приведенной мысли свидетельствует о том, что Рихтер обес­покоен здесь по сути дела такими тонкими образованиями, как содержание профессионального самосознания служа­щих, управляющего их поведением. При этом для него разу­меется само собой, что соответствующие целевые представ­ления могут быть сообщены «агентам», сформированы у них.

Д. И. Журавский (1875), обсуждая сущность умения ру­ководить, ведет речь не только о том, что административной деятельности нужно и можно обучать, но и об особенностях «умственных условий» этой деятельности. Умственную дея­тельность администратора Д. И. Журавский разбивает на три главных направления: «административное», «хозяйствен­ное» и «контрольное». Он полагает, что умение понимать людей и управлять ими основано на врожденной способно­сти, которая однако развивается занятиями определенного рода: «Очевидно, что занятие вещами или мыслями менее развивает эту способность, чем занятия, успех которых за­висит от деятельности других людей» [67. С. 227].

П. К. Энгельмейер (1890) проводил мысль о необходимо­сти упражнения, воспитания специальных видов творческих способностей, свойственных представителям разных профес­сий. Речь шла не об общей одаренности, но о разновидностях творчества в деятельности поэта, управляющего, конструкто­ра. В каждом случае специальных творческих способностей предполагалось возможным определить относительно про­стые их составляющие, поддающиеся развитию в особых уп­ражнениях. Например, технику-проектировщику машин необ­ходимо среди прочего «конструктивное воображение», кото­рое можно развить, «упражнять» занятиями в начертатель­ной геометрии. Творческие способности представлялись П. К. Энгельмейеру вариантом «умственной умелости», вос­питываемой в упражнениях, аналогично воспитанию «руч­ной ловкости» [229; 230]. Эта идея близка мысли П. Ф. Каптерева об умственных способностях, как аналоге ручной лов­кости [73, С. 364], но реализуется на примере конструктивно-технического мышления - нового объекта для человековедческой мысли того времени. Воспитание технического твор­чества, по мысли П. К. Энгельмейера, должно стать принци­пом обучения, а не только почином отдельных педагогов. Обсуждаемые идеи получили развитие в книгах П. К. Эн­гельмейера «Теория творчества» (1910) и «Творческая личность и среда в области технических изобретении» (1911), а также в докладах съезду русских деятелей по техническо­му и профессиональному образованию в 1889-90 гг.: «О проектировании машин. Психологический анализ» [229]; «О воспитании в техниках творчества (самодеятельности)» [230].

У учащихся технических школ, по мнению П. К. Энгельмейера, нужно формировать «критический взгляд» для обна­ружения недостатков конструкций, подлежащих устранению. Необходима «живость в преподавании, свобода в ответах учеников, в выборе тем, задач»; необходимо «изложение за­конов и правил, так, чтобы самое правило уже напрашива­лось уму ученика, как вывод из сообщаемых фактов» [230].

Апелляция к уму, самостоятельности человека, оптимизм в отношении возможностей его развития - очень характер­ный штрих передовой общественной мысли рассматриваемо­го исторического периода. И это нашло обобщенное и нес­колько приподнятое выражение в следующих словах Д. И. Менделеева: «Насажденная и окрепшая промышлен­ность дает возможность развиться всем сторонам народного гения, если его окрылит и укрепит в самосознании истинная наука» [115. С. 281].

Задание к § 24

В приведенных ниже отрывках из работы П. И. Христиановича («Опыт устройства общеобразовательной школы с целью большей подготовки уча­щихся к жизни». М., 1912) выделите основные идеи и сопоставьте их с ана­логичными идеями по аналогичному поводу, содержащимися в каких-либо работах авторов нашего времени (по вашему выбору):

О целях обучения школьников труду - «1. Выработать умение работать и вообще научить учащихся дисциплинировать свою волю. 2. Дать некото­рые сведения, непосредственно необходимые в жизни. 3. Способствовать физическому развитию. 4. Развивать уважение и расположение к черному труду» [207. С. 13].

«Способность делать дело, это основная сила, так сказать, разум дела. Знание - это результат специального образования. Деловая же или тру­довая способность - дело отчасти природы, отчасти школы, во всяком же случае увеличение или уменьшение ее зависит от воспитательной стороны общеобразовательной школы, и поэтому развитие этой способности должно быть одной из главных ее забот» [Там же. С. 13]. Способность эту пра­вильнее называть не трудовой, а именно деловой, так как под первой обыкновенно подразумевается трудовой навык, как бы механического ха­рактера, под второй же - способность в обширном смысле слова делать всякое дело, включая туда и всякого рода отвлеченные, научные работы, следовательно - способность не только исполнительного, но и созидатель­ного характера» [Там же. С. 14]. «...Для уменья делать разные дела тре­буются более или менее одни и те же их основные элементы. В этом отно­шении является полная аналогия со способностью правильно мыслить: умеющий хорошо думать об одном, может думать и о другом» [Там же. С.15].

§ 25. Идеи формирования исполнительных составляющих деятельности человека --субъекта труда

В развивающемся капиталистическом хозяйстве России 80-90-х годов XIX в. дело профессионального образования превращается из складывавшегося по вековым традициям в ремесленном производстве в дело, требовавшее рациональ­ной, научной основы. Особые трудности, с которыми сталки­вались деятели вновь создаваемых профессионально-учебных школ, состояли прежде всего в том, что требовалась огром­ная творческая, первопроходческая работа по установлению содержания и методов обучения профессиям. Здесь уже не­достаточно было опираться на систематизированный опыт отдельных преподавателей. Нужны были и обобщенные прин­ципы рационального построения программ и методов обуче­ния, ибо иначе нельзя было перенести опыт преподавания одного ремесла, профессии на другие их виды.

Поскольку система неспешного ремесленного и индиви­дуального обучения заменялась системой организованного воспроизводства кадров профессионалов с определенными сроками обучения и гарантированной профессиональной ква­лификацией, осознавалась потребность в разработке соци­ально-фиксированных представлений о человеке, труде, фак­торах успешности труда и формирования профессионального мастерства, т. е. потребность в знаниях о. предмете рассмот­рения и воздействия в системе подготовки кадров.

Практика профессионального обучения в профессиональ­ных учебных заведениях сильно стимулировала прежде все­го постановку проблемы навыка. Особое внимание этот воп­рос привлек, по-видимому, по трем причинам.

Во-первых, секреты профессионального мастерства обыч­но связывали с доступными глазу исполнительно-двигатель­ными компонентами деятельности, поведения. Сфера прак­тической активности называлась искусством. Сами искусные работники часто не могли (как известная сороконожка из сказки Уолта Уитмена) ни рассказать, ни показать в замед­ленном темпе то, что они умеют делать - искусство при этом распадалось, исчезало. В этом смысле показательно со­общение преподавателя ремесленного училища А. И. Лоначевского. Речь шла о кузнеце, который всю жизнь делал подковы в совершенстве и при необыкновенной быстроте. А. И. Лоначевский пригласил его в училище, чтобы он пока­зал свое мастерство ученикам: «Что же вы думаете? Не су­мел показать! Как только заставишь его делать подкову, то у него руки так и забегают, только в глазах мелькают, ни­чего не разберешь. Говорю ему: ты медленнее работай, что­бы ученики могли следить, нам ведь не к спеху. Вот он берет молоток и с расстановкой ударяет раз, другой, третий и... сбился! Он не может медленно делать, потому что произ­водит работу только навыком» [108. С. 173]. Сейчас бы пси­холог сказал, что изготовление подковы и демонстрация исполнительных компонентов трудового действия, а тем бо­лее сообщение об ориентировочной основе действия - это совершенно разные деятельности ( с разными целями, сред­ствами, результатами, системами ориентировки и контроля). А. И. Лоначевский волен был видеть здесь нечто иное. Но во. всяком случае ему принадлежит честь предложить мыс­лящей публике определенное рабочее понятие о навыке, по­строенное на жизненных примерах его проявления. Он не нашел в психологической и педагогической литературе тех лет однозначного научного понятия «навыка» и отметил, что не знает рецептов, правил обучения навыкам. Он убежден, что «навыки» существуют, но их природа составляет еще пока загадку, поле будущих исследований. Он указывает лишь конечный результат, к которому должно стремиться профессиональное обучение для обеспечения мастерства, предлагал непременно добиваться у воспитанников ремес­ленных училищ такого уровня овладения профессиональным мастерством, когда работа может выполняться без активного участия сознания, «навыком» - навыки обеспечивают боль­шую производительность труда, и рабочий может получить большее вознаграждение за труд при меньших усилиях. Ка­ких-либо принципов, способов формирования навыков он предложить не мог.

Во-вторых, инженеры, врачи-гигиенисты связывали с вла­дением совершенными навыками работы надежды на обес­печение безопасности работы.

В-третьих, можно предположить, что проблемы навыка были осознаны наиболее отчетливо и остро именно в профес­сиональной, а не общеобразовательной школе потому, что в последней не возникало жестких требований доводить навы­ки до высокого совершенства, хотя сама по себе идея навы­ка была, например для П. Ф. Каптерева (1915) [73. С. 364], очевидной, но как бы не заслуживающей статуса предмета самостоятельного изучения.

Педагоги-практики профессиональной школы ориентиро­вались во многом на собственный жизненный опыт. В ре­зультате одни авторы понимали под «навыком» бессознатель­ное «автоматическое» выполнение требуемых действий и счи­тали этот признак выражением высшей меры совершенства навыка, .как, например, А. И. Лоначевский, другие, напротив, видели в автоматичности действий серьезный дефект приоб­ретенного опыта, главную причину несчастных случаев. По­следний взгляд пропагандировал П. Н. Нестеров [122]. Если с каждым из взглядов связывать именно ту область дейст­вительности, которую имели в виду их сторонники, и воздер­живаться от неправомерных обобщений, то спорить здесь не с чем: в пределах «своей» области приложения каждый из этих взглядов адекватен действительности (там, где навыки ценны, они нужны, там, где мешают - вредны; это истина).

Приходится констатировать некоторый отрыв практики профессионального обучения от научной психологии, физио­логии. Преподаватели ремесел в технических училищах, как правило, имели технологическое, техническое образование, а не естественно-научное или гуманитарное, что вполне по­нятно. Этим, возможно, был затруднен перенос знаний, объ­яснительных концепций, наработанных в науке, в сферу про­фессиональной практической педагогики. В частности, в тру­дах И. М. Сеченова содержались научные представления о структуре навыка, о роли чувствования в движениях, о про­цессе автоматизации навыков, роли сознания в регуляции движений; эти полезные знания можно было бы с успехом применить в обучении профессиональным навыкам. Но обра­щение к результатам такого рода исследований в среде ин­женеров-педагогов было скорее исключением, чем правилом.

«Тайна», длительное время окутывавшая проблему про­фессиональных практических навыков, служила оправданием представлений о том, что ремесло - это искусство, которое нужно осваивать годами и десятилетиями. Выдающимся шагом вперед на пути научного обоснования методов обуче­ния в профтехническом деле стала «операциональная» сис­тема обучения, получившая в международном обиходе наз­вание «Русской системы». Она была создана коллективом преподавателей Московского Высшего Технического учили­ща под руководством инженера-педагога Д. К. Советкина в 60-е г. XIX в. Благодаря этому достижению Россия 70- 80-х гг. занимала лидирующую роль в вопросах профессио­нальной педагогики среди стран Европы и США. Эта систе­ма демонстрировалась на международных выставках в Лон­доне в 1862 г., в Париже в 1867 г., Вене - 1873 г., Фила­дельфии - 1876 г., снова в Париже - в 1876 г., Лондоне - 1876 г., Антверпене - 1878 г., где была удостоена многочис­ленных наград. По примеру МВТУ были организованы «шко­лы ручного труда» в Вашингтоне в 1880 г., в Чикаго, Толедо, Балтиморе - в 1884 г., в Филадельфии - в 1885 г.

Суть рассматриваемой системы (мы характеризуем ее на основании статьи С. М. Шабалова «К вопросу об истории Русской системы производственного обучения и ее влиянии за рубежом» [214]) сводилась к следующему. Собственно ор­ганизации производственного обучения предшествовали сле­дующие этапы работы:

а) изучение соответствующего вида профессионального труда с целью выделения основных производственных операций (пооперационный анализ), требующихся своеобразных способов работы, приемов использова­ния орудий труда (примеры операций слесарного де­ла: правка листового металла, гибка, резка; опиливание плоскости, разметка и т. п.);

б) выделение умений, из которых складывается мастер­ство при овладении каждой операцией; анализ сущест­венных условий, составляющих основу данного умения (например, при правке металла молотком надо сооб­разовывать силу удара с глубиной, скажем, вмятины или выпуклости и расстоянием точки удара от наибо­лее углубленного места этой вмятины и пр.);

в) создание условий для организации упражнений на со­ответствующих учебных моделях (например, правка - на обрезках листового металла, опиливание плоскости на металлических брусках, подобранных для этого мастером и пр.).

Вместо обучения производству отдельных предметов, ве­щей ученик осваивал на учебных моделях сами по себе уме­ния, соответствующие выделенным операциям. В результате он осваивал азы профессионального мастерства за сущест­венно более короткий срок, ибо количество основных произ­водственных операций оказалось неизмеримо меньшим, не­жели количество вещей, деталей, узлов машин, которые дол­жен был уметь изготавливать профессионал. С экономичес­кой точки зрения существенно и то, что начальная неуме­лость не приводила к порче собственно изделий (например, ученик-слесарь «гнал в стружку» все же модель, бросовый материал, а не вещь, в которую мог быть вложен значитель­ный труд на предшествующих этапах обработки).

В одних случаях выделить основные производственные операции было проще, в других сложнее. Так, например, при освоении столярного мастерства ученикам предлагалось из­готовить одно соединение - «один угол» - оконной рамы (соединить определенным образом две деревянных планки), а не всю раму. Фактически создавались условия для того, чтобы ученик отвлекался от несущественных для овладения профессиональными навыками варьирующих обстоятельств, признаков (размера изделия, порядка следования операций при его изготовлении, сочетания узлов, формы готового из­делия и пр.). Оказалось, что овладение знаниями о «второ­степенных» обстоятельствах указанного рода проще, нежели освоение самих приемов работы, способов применения рабо­чего инструмента, на которых важно дать возможность со­средоточиться ученику в самом начале. Освоив базовые уме­ния при овладении профессиональным мастерством, ученик легко освоит и порядок следования операций, и требования к размерам и пр.

Следует отметить, что выделенные выше этапы работы представляют собой этапы создания программы и методики производственного обучения применительно к соответствую­щей профессии (сколько профессий, столько программ и ме­тодик должно быть в идеале). Это обстоятельство требует творческого отношения к делу самих преподавателей, и ус­пех дела определялся часто их квалификацией и опытом. Тот анализ, который проводил инженер-педагог в роли исследо­вателя-составителя программы обучения и учебных заданий, а также в роли человека, разрабатывающего и реально под­готавливающего к учебному занятию необходимый модель­ный материал, оставался скрытым для публики, а авторы «Русской системы» не описывали процесс этой работы, а также и самих предполагаемых учебных действий учащихся. Учебные модели, т. е. заготовки и части конструкции, под­лежащих, например, токарной или слесарной обработке в начальной форме и в форме требуемого результата учебных упражнений, рассматривались как неотъемлемая часть «Рус­ской системы» производственного обучения конкретному ре­меслу и сами по себе оценивались как изобретения. Не слу­чайно модели для обучения по этой системе приобрела Па­рижская Консерватория искусств и ремесел, Германская Королевская школа механических искусств (в Богемии). Об­разцы моделей были изготовлены в МВТУ и подарены Бостонскому технологическому институту (по С. М. Шабалову).

Идея моделей нашла выражение и в форме своего рода тренажерных устройств - например, модели, воспроизводя­щие способ сцепки вагонов, сконструированные инженером Витлоком [35] (инициалы автора не указаны), применявши­еся для обучения железнодорожного станционного персона­ла; применялись так называемые «инструкционные вагоны», позволявшие наглядно ознакомиться с конструкцией парово­за и его отдельными приборами, органами управления [69]; учебные постройки на специальных полигонах - опытных площадках - для освоения приемов строительного искус­ства; здесь ученики могли убедиться в неправильности или правильности расчетов, в последствиях применения тех или иных строительных материалов и пр. [46].

Задание к § 25

Опишите на языке современных понятий и дайте оценку предложению Н. А. Арендта (1888):

«Сущность вопроса заключается, очевидно, не в том, чтобы пролететь как можно дальше, а в том, чтобы, несмотря ни на какие обстоятельств, лететь всегда туда, куда это нужно. Поэтому и человеку, намеревающемуся изучать летание, нет надобности стремиться непременно к тому, чтобы уп­ражняться на более или менее значительном пространстве, а можно удов­летвориться и пространством более или менее ограниченным... первые по­пытки изучения приемов парения возможно производить и на аппаратах несвободных.

Представим себе высокий, в несколько сажень, качели, к поперечине которых прикреплен посредством каната, приволоки или цепи построенный, хотя бы по принципу австралийской белки или согласно чертежу, воздухо­плавательный аппарат с сидящим на нем или в нем учеником-воздухопла­вателем... Когда аппарат будет оттянут или приподнят с подходящей (смот­ря по направлению ветра) стороны качель и затем предоставлен собственной своей тяжести, то воздухоплавателю предоставится свободный простор с полнейшей для себя безопасностью попасть в любую избираемую им точку, находящуюся внутри круга, очерченного концом веревки, и хотя сотни раз повторять попытки направлять свое качение, падение или полет туда, куда ему это нужно... Как только человек научится переноситься при всевоз­можных обстоятельствах с одной стороны качель на другую... так, чтобы связывающая его с качелями веревка была во все время перелета не помя­нута, воздухоплавание станет уже. не мечтою, не утопией, а настоящим, свершившимся фактом...» [6. С. 27-28].

§ 26. Идеи совершенствования качеств личности человека - субъекта труда

Поскольку озабоченность организаторов производства и профессионального образования проблемами человека как предмета познания и руководства была продиктована не их осведомленностью в научной психологии, но трудностями повседневной практики, то эти организаторы не испытывали той «порчи», которая может быть связана с аналитическим, функционалистским подходом к рассмотрению психики, по­ведения, сознания, на который так легко ступает профессио­нально организованная (и в этом смысле - научная) пси­хология. Достаточно сказать, что в 1886 г. появились «Пра­вила о найме рабочих на фабрики, заводы и мануфактуры, а также особенные правила о взаимных отношениях фабри­кантов и рабочих» [107]. Этот закон был введен вследствие участившихся стачек, вызванных злоупотреблениями властью со стороны фабрикантов. Согласно закону, при най­ме рабочим выдавались расчетные книжки и в них оговари­вались условия найма. Выполнение сторонами установлен­ных правил проверяли фабричные инспекторы. Фактически фабричные инспекторы получили и некоторые полицейские функции, а именно должны были заблаговременно узнавать о готовящихся «беспорядках» на фабриках и сообщать об этом полиции и союзам работодателей. Участникам слож­ных производственных отношений скорее всего и в голову не могло прийти, что учиняет «беспорядки», бастует отдельная психическая функция - восприятие, память, мышление, во­ображение и пр. - ясно, что предметом рассмотрения и воз­действия становился человек как целое, то есть как личность, субъект общественной и трудовой активности.

При рассмотрении ситуаций взаимодействия человека с техникой вполне естественным образом в поле зрения орга­низаторов производства попадали не только познавательные, исполнительно-двигательные функции, но и личностные, субъектные свойства.

Иначе говоря, если в наши дни, по прошествии столетия приходится слышать призывы к культивированию личност­ного подхода в психологии труда и инженерной психологии, то отсюда не следует, что до таких вещей в XIX в. «не до­думались»; в то время скорее «не додумались» еще до того психологического анатомирования трудящегося человека, когда он незаметно исчез, превратившись в «сенсорные вхо­ды», «моторные выходы», «каналы информации» и пр.

В «Проекте обязательных постановлений...» В, И. Михай­ловского (1899) наряду с такими парциальными предметами рассмотрения, как «слабое зрение», «тугой слух» встречают­ся и более интегральные характеристики: «лица хорошего и трудового поведения»; «лица надежные»; «несерьезность в работе», связанная с недостаточным возрастом и опытом; ав­тор выходит и на рассмотрение своего рода микроэлементов социальной структуры групп работающих - при совместной работе нескольких человек по подъему или переноске тяже­лых предметов предписывается назначать старшего, «распо­ряжающегося и руководящего действиями остальных...»; не­редкие указания на ограничения работ по признакам возрас­та, пола, опыта также в сущности, предполагают некий - как бы понятный сам собой - интегральный «портрет» работни­ка.

Отдавая должное вопросам отбора работников по част­ным признакам, И. И. Рихтер считал, однако, более важны­ми для железнодорожных «агентов» (служащих) высокие нравственные качества, такие, как «мужество, присутствие духа, верность долгу и правдивость» (1895). Н. Мельников (1909), предлагая способ аттестации кадров, учитывающий показатели успешности труда (администраторов), отмечает, что аттестация должна выявлять и воспитывать в служащих «чувство хозяина» по отношению к предприятию (в данном случае - железной дороге).

Нельзя не отметить подходы, связанные с использованием определенным образом организованного труда в деле разви­тия и сохранения нравственных устоев личности в практике перевоспитания лиц с асоциальным поведением в тюрьмах, работных домах (где использовался принудительный труд), в колониях для малолетних преступников. Соответствующие вопросы обсуждались в журналах «Тюремный вестник», «Трудовая помощь» и др. Труд применялся как лечебное средство в учреждениях для калек, в психиатрических кли­никах. Основанием служил эмпирически установленный факт улучшения состояния калек, изувеченных, душевнобольных при занятии их общественно полезным трудом.

Прогрессивные отечественные авторы - К. Д. Ушинский, Н. И. Пирогов, П. Ф. Лесгафт, П. Ф. Каптерев и др. - при­давали огромное значение труду в нравственном развитии личности и сохранении ею лучших человеческих качеств в течение всей жизни. Такое отношение к труду вполне соответ­ствовало идеалам русской революционной демократии 40- 60 гг. XIX в., развивавшимся А. И. Герценом, В. Г. Белин­ским, Н. А. Добролюбовым, Д. И. Писаревым. Наиболее развернуто идеи о развитии и воспитании человека в связи с трудом проводились в работах Н. Г. Чернышевского, в част­ности, в его романе «Что делать?», статьях «Антропологи­ческий принцип в философии», «Капитал и труд», «Основа­ния политической экономии Д. С. Милля» и др. И это не случайно, так как представление об идеальном, достойном человека труде, труде как основном виде деятельности, оп­ределяющем весь образ жизни человека, свойства его харак­тера и возможности развития его личности, служило обосно­ванием необходимости социального переустройства общества.

К. Д. Ушинский взял на вооружение идеи революционе­ров-демократов о том, что далеко не всякий труд оказывает благотворное влияние на личность человека, но лишь обла­дающий определенным рядом признаков: труд должен быть свободным, человек должен сам приниматься за него по соз­нанию необходимости; труд должен быть общественно-полез­ным; разумно организованным, т. е. организованным в соот­ветствии с особенностями и возможностями человека. Но чтобы использовать труд как воспитательное средство, сле­дует сформировать у учащихся основные предпосылки самой возможности трудиться, общие составляющие трудоспособ­ности. В целом же трудовое воспитание понимается как ос­нова формирования и сохранения нравственности, граждан­ской позиции и всех высших истинно человеческих досто­инств личности.

Итак, мы видим, что общественное сознание России рас­сматриваемого периода достаточно явно было пронизано оп­тимизмом в отношении возможностей воспитания человека как личности, личностный подход был не чужд и организато­рам производства, идея неслучайной связи труда и личности встречается в самых разных вариантах (чтобы человек хоро­шо работал, он должен иметь некоторые личностные качест­ва; личность может формироваться в труде; нужно заботить­ся о формировании личностных качеств в деле организации труда и др.).

Обсуждая специфику труда администратора, Д. И. Журавский (1874), работу которого мы упоминали (.см. с. 115), говорит о роли таких личностных качеств, как «дурной характер», «недостатки нравственности», «самолюбие», «сла­волюбие», и замечает, что определенные недостатки лично­сти администратора «... становятся подводным камнем, о ко­торый легко разбивается предприятие, несмотря на высокие технические познания администратора» [66. С. 163].

В. И. Спирин, обсуждая вопрос о целях, средствах и спо­собах, в частности, нравственного развития учеников в низ­ших сельскохозяйственных школах (1898 г.), следуя, как легко заметить, буржуазно-классовым установкам в про­фессиональном воспитании, тем не менее выделяет в качест­ве объекта перечень не парциальных (функциональных), но именно личностных качеств хорошего, с его точки зрения, работника: «честность, откровенность, вежливость, послуша­ние, трудолюбие, сдержанность и терпеливость» (особенно подчеркивается значение «исполнительности» и вред разви­тия излишнего «самолюбия» в ученике, которое «... не позво­ляет ему мириться с действительностью жизни») [187. С. 281].

Личностный подход и известный оптимизм в отношении воспитания личности отчасти проскальзывает и в связи с развитием психологических взглядов на деятельность возду­хоплавателя, пилота. Надо сказать, что в этой области при ясном, ярком и очень дифференцированном понимании роли личностного фактора в деятельности доминирует идея отбо­ра, даже своего рода отбористский экстремизм: «...Летчи­ков, слабых духом, пора вовсе выставить из авиации...» - пишет Е. Н. Крутень (1917) [84, С. 88]. Вместе с тем встре­чаются идеи весьма тонкого - психокоррекционного, как сейчас бы сказали, - подхода при формировании личности летчика. Так, В. М. Ткачев в своей рукописи замечает:

«...наши летчики выпускались из школы в отряды недоучен­ными и недовоспитанными... летчики страдали двумя недуга­ми: неуверенностью в летном материале и недоверием к са­мому себе». Отмечая у летчиков «недоверие к самому себе и боязнь летать», В. М. Ткачев замечает, что «все летчики внешне держались героями, а кто и как себя чувствует в том или другом случае в полете, оставалось сокровенной психо­логической тайной каждого, потому что об этом летчики не говорили друг другу. Каждый лишь старался побороть и се­бе глубоко засевшие в душу недоверие и страх» [84. С.
48]. Путь преодоления указанных негативных проявлений на лич­ностном уровне автор видит в постепенном подводящем обу­чении (ссылается при этом на опыт освоения трюков в цир­ках, в кавалерии).

Задание к § 26

Из числа приводимых ниже фрагментов выделить те, которые предпо­лагают (то есть на основании которых можно реконструировать) ориента­цию на изменение, ( коррекцию свойств личности человека - субъекта труда.

1. Д. И. Журавский (1875) призывает всех, кому приходится быть в роли администратора, относиться к подчиненным «внимательно, справедливо, снисходительно, нужно подавлять в себе свое самолюбие, гордость, умерить в себе тщеславие ...невоздержанность в оскорблении других и все нравственные недостатки, отталкивающие ближних ...нужно стараться воз­буждать к делу, не надоедая служащим» [67. С. 228].

2. Во время подготовки и проведения крестьянской реформы 1861 г. сельскому духовенству (по данным Н. М. Никольского, 1988) были даны директивы «поучать» прихожан, но «как бы исполняя свою всегдашнюю обязанность проповедничества» и отнюдь не показывая вида, что оно дей­ствует по приказу правительства. В проповедях сельский клир должен был внушать прихожанам, чтобы они «соблюдали верность государю и повино­вение начальствам», платили оброки и подати и несли повинности «неуклон­но и добросовестно», чтобы в случаях обиды и недовольства не распростра­няли «беспокойства», но «с терпением ожидали от начальства исправитель­ных распоряжений и действий правосудия». Когда была обнародована ре­форма, жестоко обманувшая ожидания крестьянства, опять был призван на помощь сельский клир, которому было предписано внушать крестьянам в проповедях и в частных беседах, что крестьяне «должны войти в свое новое положение с благодарностью и с ревностным желанием оправдать попечение и надежду государя...» [133. С. 414].

3. По И.
И. Рихтеру (1895), «личная уязвимость» повышается в ре­зультате «преждевременного износа физических и моральных сил» в усло­виях чрезмерного напряжения труда и недостаточного отдыха. При этом люди вынуждены работать в состоянии переутомления, которое «увеличи­вает в геометрической пропорции число нарушений правильности движения, постепенно и неудержимо поражая все волевые процессы, ослабляя аппер­цепцию представлений и уничтожая в корне все элементы творчества» [159. С. 4441.

4. По И. И. Рихтеру (1895), личная уязвимость служащих существен­но повышается при нарушении их «душевного равновесия». Среди прочих (и частности, физиологических) причин таких нарушений указывается влия­ние отрицательных эмоциональных переживаний, негативно окрашенных чувств. В работе железнодорожных служащих источником таких чувств может быть страх за себя, свою семью в случае ошибочного действия. В связи с этим И. И. Рихтер рекомендует относиться к подчиненным «попечительно», «гуманно». Помимо нарушений «душевного равновесия», вызван­ных обстоятельствами трудовой деятельности, источниками «внутренних катастроф» персонала могут быть и события частного характера. Чтобы централизовать их влияние на результаты деятельности служащих, И. И. Рихтер предлагал дать право работникам просить о временном отстранении их от работы [159].

§ 27. Идеи улучшения труда в связи с саморегуляцией человека как субъекта

Вопрос о месте, роли, возможностях саморегуляции чело­века и группы людей (как «совокупного» субъекта труда) обострился в последнее десятилетие XIX в. в связи с неуем­ной тенденцией органов управления в разных социальных сферах регламентировать («заорганизовывать») все и вся. Здесь мы не будем обсуждать причины этой тенденции, но должны отметить, что и народное сознание и даже некото­рые памятники книжности издавна очень высоко - в одном ряду с «нездешними» силами - ставят способности само­стоятельной инициативы и произвольной активности челове­ка: «На бога надейся, а сам не плошай»; «Душа самовласт­на, заграда ей вера» [133. С. 94].

Разумеется, обилие несчастных случаев, катастроф, на­блюдавшееся в связи с промышленным развитием России конца XIX - начала XX вв., сильно подрывало надежду на возможности человека, противостоящего технике, и породило ряд частью необходимых, частью избыточным мер, предпо­лагающих чисто внешние по отношению к субъекту труда средства регуляции его поведения и деятельности (начиная от запретов, ограждений опасных мест и кончая детализаци­ей инструкций, предписаний работающим). Но все же в рас­сматриваемый период в идеологии организаторов производ­ства немалое место занимает мысль о собственном разуме­нии и произволении человека, непосредственно занятого про­изводственным трудом. Отчасти это обнаружилось уже в ма­териалах, представленных в предыдущем разделе: в самом деле сама апелляция к личности есть признание некоторой автономности человека.

И. И. Рихтер в его «Железнодорожной психологии» (1895), рассматривая проблему производственного травма­тизма и аварийности вполне комплексно, т. е. учитывая ма­териальную, предметную обстановку, гигиенические условия труда, организационные, в том числе и социально-психологи­ческие факторы, вместе с тем учитывает и такие факторы, как отношение человека к делу, умение рабочих поддержи­вать в себе устойчивое, сосредоточенное, бдительное состоя­ние, а не просто их общую профессиональную подготовку и индивидуальные особенности.

Г. Е. Шумков внес значительный вклад в исследования особых состояний человека в экстремальных ситуациях. Во время русско-японской войны он служил в действующей ар­мии войсковым врачем и одновременно вел наблюдения за состоянием бойцов на разных этапах боя, их психикой, изу­чал способы владения собой, способы преодоления страха. Он, в частности, описал специфические особенности чувст­ва тревоги и его особого влияния на психику и поведение бойца, которое следует учитывать, по Г. Е. Шумкову, ко­мандному составу армии и самим бойцам для овладения своим состоянием. Идея самоуправления своим состоянием, «умелого пользования своими собственными нервно-психи­ческими силами» проводится Г. Е. Шумковым и в отношении деятельности летчиков (в его статье «Психофизическое состо­яние воздухоплавателей во время полета» (1912). Он гово­рит здесь о том, что медицина, психофизиология человека располагают арсеналом средств, советов, руководствуясь ко­торыми можно успешно бороться с «вредными условиями», «болезненными явлениями организма, такими, как усталость, болезнь от качки, горная болезнь, можно рационально рас­ходовать собственные силы летчика в полете» [221, С. 67- 78], П. Ф. Каптерев («О лени», 1903 г.), А. Ф. Кони («Зада­чи трудовой помощи. Письмо редактору», 1897 г.), А. Л.Щег­лов («Современное состояние эргометрии в психофизиологии и ее ближайшие задачи», 1909 г.) предполагали не только выявлять дефекты или преимущества утомляемости ученика, но ставили задачу создания умений подавлять в себе ощуще­ния усталости, преодолевать их и тем самым укреплять волевые качества - основу высокой работоспособности.

Принципиально важным представляется положение П. Ф. Каптерева (1915) о путях развития способностей, со­стоящее в том, что внешнее воспитательное обучающее воз­действие оказывается безрезультатным, если не организует самостоятельную деятельность учащегося [73].

Принцип «активного отдыха», обоснованный И. М. Сече­новым (1903-1904), также допускает возможность созна­тельной саморегуляции работоспособности [177]. При обсуж­дении генезиса произвольных действий у ребенка И. М. Се­ченов намечает функциональную структуру сознательно ре­гулируемого человеком целенаправленного действия, имею­щего признаки - необходимые и достаточные - для вы­полнения трудовых заданий [182. С. 621].

П. И. Христианович (1912 г.). обсуждая вопросы «ручно­го труда» и формирования у детей «деловой способности», говорит, в частности, и о формировании потребности волево­го самоконтроля и способности регулировать познавательную активность: «навык и потребность непременно оканчивать раз начатое дело; способность поддерживать постоянное вни­мание ...сосредоточивать мысли на своей работе» [207. С. 16].

Разумеется, трудовая школа не могла в целом преодо­леть классовых барьеров, несмотря на прогрессивность за­мыслов отдельных ее деятелей. Капитализм нуждался в кад­рах, способных к самостоятельной творческой организатор­ской работе, требовал от педагогов мобилизации усилий для подготовки людей, способных продвинуть научный и технический прогресс. Но это требование касалось школ для де­тей состоятельных родителей, тогда как дети пролетариев должны были стать послушными исполнителями. Тем не ме­нее организаторы производства, труда не могли не увидеть, что известная мера саморегуляции рабочего человека как субъекта труда есть условие, без которого, успех предприятия невозможен.

П. Ф. Лесгафт считал главной задачей общего образова­ния развить у молодых людей те качества, которые требу­ются условиями любой работы. Любой вид труда (умствен­ного и физического), согласно П. Ф. Лесгафту. требует соз­нательно применять свои силы, рассчитывать их примени­тельно к виду работы, распоряжаться временем, точно учи­тывать свойства и качества обрабатываемого материала. Ос­новой этих умений является степень владения своим поведе­нием, способность сознательного («по слову») управления движениями, органами чувств, умственными процессами (см. его статьи: «Значение физического образования в семье и школе» (ответ П. Ф. Каптереву, 1898 г.)) [105]. Обсуждаемые качества можно направленно развить в детях, полагает П. Ф. Лесгафт, через игры, занятия ручным трудом, специ­альные гимнастические упражнения. «Физическое образова­ние» служило у него не просто условием гармонического раз­вития личности ребенка, но было средством подготовки мо­лодежи к трудовой жизни, средством формирования общих предпосылок трудоспособности. Таким образом, если П. Ф. Каптерев видел главный стержень трудоспособности в развитии волевых качеств, в умении подчинять свои жела­ния, потребности, интересы трудовой задаче, то для П. Ф. Лесгафта таким внутренним стержнем, основой явля­лась скорее «техническая» сторона деятельности - способ­ность качественного выполнения сознательно регулируемых (с помощью речи, языка) действий. П. Ф. Лесгафт подчер­кивал необходимость развития моторики, органов чувств, навыков сознательного управления своим телом, а также на­выков планирования, подчинения действий цели, отраженной в образном представлении человека-деятеля [106].

Очень отчетливо и настойчиво ставятся задачи самокон­троля и саморегуляции применительно к деятельности адми­нистратора. Еще в 1875 г. Д. И. Журавский («Заметки, ка­сающиеся управления технико-промышленным предприяти­ем» [67]), выделяя ряд контрольных функций в труде адми­нистратора, писал, что тот должен контролировать и самого себя, вспоминая по временам цель, к которой он стремится, обозревая все распоряжения, к тому клонящиеся, уже сде­ланные, и какие предстоит сделать; и вообще, он должен обозревать весь ход дела. При этом он должен обдумывать, достаточно ли контролируют себя самих старшие агенты уп­равления и «имеются ли порядки, дающие к тому возмож­ность» [67. С. 216]. Здесь, как видно, речь идет о формах, способах самоконтроля деятельности руководителей всех уровней, об организации «сверху» таких мер, способов само­контроля. Эту цель должны помочь реализовать «срочные ведомости» о ходе дел. Их заполнение потребует с необходи­мостью от управляющего самоконтроля его непосредствен­ных обязанностей. Таким образом, предлагается полезное внешнее средство для упорядочения обсуждаемой внутрен­ней функции самоконтроля.

Задание к § 27

Из приводимых ниже отрывков «Обязательных постановлений Москов­ского губернского по фабричным делам присутствия...» («Московские губернские ведомости», 1896. 24 февр.) выделите те, которые предполагают некоторую долю саморегуляции рабочих, и те, которые предполагают иные основания:

«18. Работа допускается только на машинах, приборах и орудиях, на­ходящихся в исправном виде...

20. Все действующие в мастерских машины и механизмы должны быть ограждены в опасных местах.

21. Каждый рабочий должен быть ознакомлен с опасностями, связан­ными с его работой, и с предосторожностями, какие он должен соблюдать для предупреждения опасностей...

23. Правила предосторожности от несчастных случаев должны быть вывешены в мастерских и прочитываемы механиком или его помощником каждому неграмотному при поручении ему работы на незнакомой маши не...» [136].

Глава VI
.
Исследования, обслуживающие cферу труда (психологический аспект)

§ 28. Некоторые предваряющие представления

Не исключено, что эффект отставания изысканий от про­ектов (проекты задают изыскания) во времени является вполне закономерным и не специфичным только лишь для рассматриваемого здесь исторического периода. По крайней мере в те годы в контексте развития психологического зна­ния о труде дело обстояло не так, что авторы фундаменталь­ных и прикладных исследований каким-то таинственным об­разом знавшие, что именно нужно исследовать, накаплива­ли знания, а проектировщики разного рода, пользуясь эти­ми знаниями, порождали более или менее реалистические проекты, рекомендации, которые затем некто практически внедрял во славу фундаментального знания.

Дело обстояло иначе: развивающееся хозяйство страны ставило общество перед огромными трудностями, часом ка­завшимися кому-то неодолимыми (это прежде всего, как не раз отмечалось, бьющее в глаза количество катастроф, уве­чий и прочих несчастий в сфере труда), в ответ на эти труд­ности нужно было оперативно придумывать - проектиро­вать - какие-то меры, средства, опираясь на опыт и здра­вое разумение, одновременно - и, следовательно, уже с от­ставанием - начиная необходимые и возможные изыскания, исследования; затем, если эти исследования проясняли воз­никшую проблему, можно было поправлять принятые меры, совершенствовать придуманные средства или придумывать дополнительные, новые. Это - во-первых.

Во-вторых, и практик-проектировщик, и исследователь часто объединялись в одном лице, поскольку практик, стол­кнувшись с производственными трудностями, не мог уповать на мобилизацию сил прикладной или фундаментальной пси­хологии - таковых в обществе часто не оказывалось.

В-третьих, по каким-то причинам, в рассмотрение кото­рых мы здесь не входим, занятия научными изысканиями от­нюдь не были исключительным делом только работников высших учебных и академических учреждений. Как мы далее увидим, капитальный многолетний труд по классификации профессий, предполагающий огромную аналитическую рабо­ту, не говоря уже о сборе соответствующего эмпирического материала, выполнил С. М. Богословский, который после окончания медицинского факультета Московского универси­тета в 1894 г. сначала работал (единственным) врачем на Черноморском побережье Кавказа, затем в течение несколь­ких лет - врачем текстильной фабрики одного из уездов Московской губернии (был уволен за публикацию сведений о заболеваемости рабочих фабрики); с 1900 г. он - земский врач Богородского уезда Московской губернии. Книга его - «Система профессиональной классификации», в которой упо­рядочены 703 вида производств и промыслов (для сравне­ния - принятая в то время в Европе классификация Бертильона [237] включала 194 их вида) была издана Москов­ским губернским земством в 1913 г. [25].

Разработку «Железнодорожной психологии», новой ин­тегральной области знания, призванной рассматривать все существенные вопросы эксплуатационной железнодорожной службы, касающиеся человека, сделал инженер И. И. Рих­тер, работник аппарата управления Петербургско-Варшавской железной дороги, занимавшийся по долгу службы ста­тистикой. Он но собственной инициативе собирал сведения по разным вопросам железнодорожного дела, упорядочивая их на карточках с помощью разработанной им еще в 1882г. классификационной системы. К 1912 г. у него накопилось до 20 тысяч карточек, а рабочая библиотека насчитывала свы­ше 3 тысяч томов. Много лет И. И. Рихтер редактировал журнал «Железнодорожное дело», в котором он выступал с работами, посвященными учету человеческого фактора в эк­сплуатации дорог. В ряде номеров этого журнала за 1985г. (№№ 25-32, 35, 38, 41-48) публиковалась названная выше работа.

Наиболее проницательные и сочувственно относящиеся к рабочему народу представители профессиональной науки - такими были, например, И. М. Сеченов, Ф. Ф. Эрисман и другие - откликались постановкой необходимых исследова­ний на те трудности, по поводу которых металась в поисках ответов передовая общественная мысль. Соответствующие вопросы мы рассмотрим в связи с проблематикой профессиоведения, работоспособности и утомления в §§32, 33.

Врач А. Л. Щеглов на заседании Русского Общества Нормальной и Патологической Психологии в Петербурге в 1909 г. изложил программу нового направления науки, наз­ванного им «эргометрией» [224]. Под эргометрией он пони­мал область знания, призванную изучать работоспособность. При этом он, врач, говорит не только об организме: пробле­му работоспособности он ставит как «... основной вопрос на­шей психической личности» (224. С. 23). Названную область он понимал как достаточно широкоохватную, учитывающую особенности и работника, и условий труда, и возможности воспитания и самовоспитания.

Инженер С. Канель[72] провел тщательное исследование в полевых условиях, приближенных к лабораторным (сейчас бы это могли назвать - «естественный инженерно-психоло­гический эксперимент»), чтобы получить ответ на вопросы о том, насколько виден красный семафорный огонь, от чего за­висит его видимость, какой оттенок красного цвета наиболее хорошо воспринимается (не только днем, но и ночью). Для определения точной видимости разных стекол был изготов­лен восьмигранник вроде тиары, который мог вращаться - поворачиваться - вокруг огня семафора. В каждую грань были вставлены разные стекла. Испытуемые смотрели изда­ли на стекла, показываемые в неизвестном им порядке и в ус­ловленные моменты времени отмечали «характеристичность» впечатления красного цвета. Установлены новые, неожидан­ные факты и зависимости.

Преподаватель ремесла в техническом училище А. И. Лоначевский не нашел в психологической и педагогической ли­тературе тех лет однозначного научного понятия для фикса­ции того явления, которое он выделил, наблюдая деятель­ность опытных работников и начинающих, учащихся. Сам он тоже не нашел возможным выразить свое обретение в аб­страктной форме, а вместо этого дал три конкретных приме­ра-описания, содержащие признаки навыка в его понима­нии - различные формы участия сознания в действиях (че­ловек может или не может одновременно с выполнением тру­дового действия - вязания - отвлекаться на что-либо иное); отличие «навыка» от знания «фактически - различе­ние ориентировки и исполнения); трудности, связанные с попыткой человека осознать свой давно и прочно освоенный способ действия (соответствующий пример к § 25 см. на с. 133). Фактически А. И. Лоначевский провел аналитичес­кую работу над материалом своих наблюдений и выделил еще в 1890 г. существенные признаки навыка, хотя сделал это вне общепринятой для науки формы представления ре­зультатов своего поиска и под «обманчивым» названием пуб­ликации «О причинах, влияющих на избрание поприща дея­тельности оканчивающими ремесленные училища» [108. С. 169-174].

Педагогический Музей в Москве планировал научное изу­чение психологии юношества в связи с проблемой выбора профессии. С этой целью был организован отдел «юношествоведения». В рамках данного направления было сделано немало. В 1916 г. были опубликованы книги Н. А. Рыбнико­ва «Деревенский школьник и его идеалы. Очерк по психоло­гии школьного возраста», «Идеалы гимназисток. Очерк по психологии юности». Эти публикации были основаны на оп­росных (анкетных) исследованиях.

Итак, диапазон психологических по содержанию исследо­ваний, ориентированных на производство, труд, выбор про­фессии, а соответственно и психологических знаний о челове­ке как субъекте труда (профессионально функционирующем или формирующемся) был весьма широк. И авторами их были отнюдь не обязательно «официальные» психологи. Что касается так называемой «академической» (официально-на­учной) психологии, то она обычно не снисходила до хозяй­ственных проблем и, по-видимому, не могла быть существен­но полезной ведущим силам прогрессирующего общества.

Ценной особенностью специалистов, озабоченных разви­тием хозяйственных предприятий (а это были, как отчасти отмечалось, инженеры, врачи, фабричные инспекторы, юрис­ты), была направленность на комплексное виденье встающих проблем. Их не останавливал «заколдованный круг» «своей» специальности. Более того, врачи акцентируют идею «соци­альной» или «общественной» медицины (Н. А. Вигдорчик, 1906), идею «социальной техники», а не просто «техники бе­зопасности» (Н. А. Шевалев, 1911), инженеры акцентируют идеи о том, что человек - не машина, а субъект деятельно­сти, управляемый сознанием (И. И. Рихтер, 1895); юрист А. Ф. Кони (1897) поднимает вопросы воспитания личности и т. д. Поэтому совершенно не случайно, что продукты изыс­каний, исследований, обследований, аналитической и систе­матизирующей работы соответствующих специалистов име­ют многостороннее - междисциплинарное и, в частности, собственно психологическое значение.

Трудности в сфере производства, профессиональной дея­тельности порождали, стимулировали отнюдь не только на­учный поиск, но и некие оправдательные вымыслы, конфабуляции, псевдознание: так, Совет съездов промышленности и заводских предприятий, по свидетельству «Русских ведо­мостей», нашел, что «...труд взрослых рабочих не подлежит нормировке; здесь должна быть предоставлена полная сво­бода труда» [9. С. 698] - это есть идея передачи рабочих в произвол предпринимателей, «обосновываемая» ссылкой на принцип свободы труда.

Анализ причин несчастного случая представлялся мало­понятным делом. И даже очень основательный юрист В. П. Литвинов-Фалинский не удержался в связи с этим от утверждения несколько агностического толка, заметив, что такой анализ связан с «непреодолимыми затруднениями» (см. его книгу: Фабричное законодательство и фабричная инспекция в России. 1900).

Описанные выше обстоятельства еще раз напоминают, что развитие нашей науки неверно было бы понимать как в основном саморазвитие идей, концепций, влияние идей на идеи и пр. Не следует, по-видимому, также видеть развитие психологии труда просто как «отпочкование» ее вместе со «всем» психологическим знанием от философии. В рассмат­риваемом случае развитие психологического знания о труде и трудящемся есть прежде всего следствие ориентировки ду­мающих людей на возникающие трудности в обществе.

Задание к § 28

Ниже приведены краткие высказывания некоторых авторов. Постарай­тесь распределить их по следующим темам, разделам: а) психология про­фессий; б) психология трудовой деятельности или субъекта труда (инди­видуального или группового) в определенных типичных ситуациях; в) пси­хологические аспекты работоспособности, утомления; г) психологические вопросы формирования (обучения, воспитания, самовоспитания) профессио­нала; д) психологические вопросы профессионального самоопределения на этапе выбора профессии, обдумывания профессионального будущего; е) об­щетеоретические, методологические вопросы психологии трудовой деятель­ности.

1. «Начертательная геометрия... должна, главным образом, развивать конструктивное воображение, а не умение решать типовые задачи (по тео­ремам)...» (П. К. Энгельмейер, 1890).

2. «Таким образом, мы должны заниматься разбором междучеловеческих отношений в большей степени, нежели чисто научно-медицинскими воп­росами, и без этого рассмотрения мы не можем предложить рациональных мер для устранения несчастных случаев» (М. С. Уваров, Л. М. Лялин, 1907).

3. «Мы сперва рассмотрим отдельные психологические процессы, соот­ветствующие тем или иным моментам рассматриваемых профессий, возни­кающие одновременно и параллельно моментам ремесла, в зависимости от условий окружающей среды, и, в то же время, постараемся показать при­чинную их связь: совокупность признаков, определяющих психологическую характеристику отдельных групп и лиц, входящих в состав каждой про­фессии, иначе сказать - их коллективную и индивидуальную психологию... Этого нельзя достигнуть при сравнении психологических и физических про­цессов, но вполне возможно при избранной нами постановке вопроса, где моральные причины, действующие в сфере ремесла, являются возбудителя­ми психических процессов» (И. И. Рихтер, 1895).

4. «Для наилучшего развития преобладающих способностей в более зрелом возрасте служит сама профессия, если она соответствует преобла­дающим способностям и склонностям» (В. П. Вахтеров, 1913).

5. «...при моральном заинтересовывании нужно делать пожертвования не денег, что очень не трудно, а пожертвования своего собственного «я», что вообще говоря не легко...» (Д. И. Журавский, 1875).

6. «...Когда призвание найдено, мы имеем склонность преувеличивать значение нашей профессии, украшать ее всеми цветами радуги» (В. П. Вахтеров, 1913).

7. «Мы должны... изучить себя, чтобы... знать, какую работу мы можем давать себе с уверенностью, что будет выполнена нами должным образом ...чтобы выработать себе норму рабочего дня, наиболее подходящую нашему организму, как рабочей машине» (А. Л. Щеглов, 1909).

8. «1. Какие способности преобладали у вас в детстве? 2. В каком воз­расте проявилась каждая из способностей? 3. Были ли эти способности развиты или заглохли? 4. Соответствует ли ваша настоящая профессия преобладающей склонности или избрана случайно?» (В. П. Вахтеров, 1913).

9. «...Конструктивное воображение, т. е. такое, которое по частностям строит целое... Оно... технику создает образ машины, когда он пересматри­вает только чертежи ее частей. Конструктивное воображение есть уже поч­ти творчество» (П. К. Энгельмейер, 1890).

10. «...мы должны изыскать возможно более элементарное, а следова­тельно, и универсальное мерило, которое давало бы нам возможность ви­деть и оценить не столько валовое количество сложной работы, которую способно произвести в данный момент данное лицо и в производстве кото­рого участвует масса факторов, сколько самую напряженность психических процессов, их динамическое состояние, как одно из наиболее важных и ценных условий нашей деятельности» (А. Л. Щеглов, 1909).

11. «При распределении рабочих по занятиям и одновременно по месту рождения, нередко получаются такие группы, где на одном каком-либо за­нятии встречаются уроженцы не только одной губернии, но даже исключи­тельно одной ограниченной местности губернии. К числу таких типичных случаев принадлежат рогожники - исключительно уроженцы Мосальского уезда Калужской губернии, точильщики фарфоровых фабрик - уроженцы Бронницкого уезда Московской губернии» (Е. М. Дементьев, 1893).

§ 29. Вопросы изучения и классификации профессий

Первой областью знания, которая посчитала своим де­лом изучение разных видов труда и их упорядочение, была профессиональная гигиена. Если мы обратимся к одному из первых фундаментальных отечественных руководств в этой области, к книге Ф. Ф. Эрисмана «Профессиональная гигие­на или гигиена умственного и физического труда» (Спб., 1877), то легко заметим, что автор считает предме­том своего внимания и заботы отнюдь не только организм, но человека как целое, включая его «внутреннее удовлет­ворение своими занятиями», «душевное спокойствие». Автор рассматривает такого рода факторы как «важные условия физического благосостояния» [233. С. 91], указывая, таким образом, еще и на психосоматический аспект дела.

Для Ф. Ф. Эрисмана и других передовых деятелей той части отечественной медицины, которая называла себя «об­щественной медициной», рабочий человек - не только и не столько «работающий организм», «живая машина», «живое орудие», но личность, требующая гуманного обращения, дос­тойная уважения и права на жизнь, здоровье; личность, соз­нательно регулирующая свой труд и отражающая в своем сознании условия собственного существования. Поэтому для Ф. Ф. Эрисмана важное значение имело отношение рабочего к труду (как теперь бы сказали, его мотивация, обусловлен­ная печатью «отчужденности» от средств производства), осознание им общественной ценности труда. Труд должен обеспечивать, по мнению Ф. Ф. Эрисмана, «нормальные отправления умственных способностей», нравственной сторо­ны человеческой жизни (Там же. С. 9).

Под руководством Ф. Ф. Эрисмана Е. М. Дементьевым и А. В. Погожевым в 1875-1885 гг. было проведено уни­кальное обследование более 1000 фабрик и заводов Москов­ской губернии, итоги которого были опубликованы в 17 то­мах [65]. Обследование фабрик и «детальных профессий» проводилось по обширной программе. Она определялась представлением о наиболее распространенных факторах тру­да, приводящих к профессиональной патологии. К таким факторам Ф. Ф. Эрисман отнес следующие: «Положение те­ла, которое мы принимаем при работе, характер движений, необходимых для выполнения ее, свойства той среды, в кото­рой совершается работа, состав и свойства обрабатываемых предметов и необходимых для работы орудий, наконец, про­должительность труда и душевное состояние, в которое он приводит работника» [233. С. 1]. Как видим, автор, выде­ляя здесь факторы профессиональной вредности, имеет в ви­ду сам процесс трудовой деятельности. Предполагалось, что причины будущих патологических изменений нужно искать в особенностях функционирования органов и систем работаю­щего человека. Вот почему в поле зрения исследователей, выступающих, казалось бы, от имени санитарии и гигиены, попадали не только физико-химические, микроклиматические условия производственной среды (неблагоприятная темпера­тура, влажность, запыленность воздуха, промышленные яды и пр.), но сами занятые трудом люди с их поведением, дей­ствиями, образом жизни, «душевным состоянием». Таким образом, изучение профессий, предпринятое Е. М. Дементье­вым и А. В. Погожевым, является не чисто санитарным в современном узком значении этого слова, но и входящим в контекст истории психологических знаний о труде и трудя­щемся.

По замыслу Ф. Ф. Эрисмана, профессиональная гигиена, как научная дисциплина, должна была упорядочить виды труда, сгруппировать их по принципу выделения более или менее одинаковых опасностей, вследствие приблизительно одинаковых условий, при которых совершается работа» [233. С. 10]. Но поскольку, как мы видели, в эрисмановской гигие­не предусматривалось и вполне органичное место психологи­ческим вопросам и поскольку основной принцип поиска патогенных факторов предполагал анализ живого процесса ра­боты, то постановка Ф. Ф. Эрисманом вопроса о системати­зации профессиографического знания представляет интерес и как факт истории психологии труда.

Ф. Ф. Эрисман разделил все виды занятий на две боль­шие группы по преобладанию «физического» или «умствен­ного» труда. Группа физического труда далее рассматрива­лась им по четырем разделам: а) работа в мастерских, на заводах, фабриках, рудниках; б) сухопутные и морские вой­ска, флотский экипаж; в) сельское население, занимающееся земледелием и скотоводством, и г) служащие на железной дороге. Работники группы физического труда, полагал он, находятся в особенно тяжелом положении и должны быть в первую очередь предметом внимания науки, ибо они «под­вергаются многочисленным антигигиеническим моментам, не имея, однако, возможности защититься от них собственною инициативою» [233. С. 11]. Заметим, что корень «рабочего вопроса» Ф. Ф. Эрисман видел в плохих условиях жизни трудящихся, а его преобразовательные идеи простирались вплоть до идей революционной социал-демократии.

В годы, последовавшие за опубликованием цитированной книги Ф. Ф. Эрисмана, предпринимались попытки создания вариантов классификации профессий, выделения профессио­нальных групп работников, подверженных особым видам профессиональных заболеваний (например, П. И. Куркин. К вопросу о классификации профессий, 1901). Проект усовер­шенствованной классификации профессий был разработан П. И. Куркиным и С. М. Богословским. Он был обсужден Х Пироговским врачебным съездом и в более разработанном виде одобрен I съездом фабричных врачей в Москве в 1909 г.

Окончательное завершение всего труда и подготовка его к публикации принадлежат С. М. Богословскому. Его книга «Система профессиональной классификации» была издана Московским губернским земством в 1913 г. Эта работа по количеству единиц описания, детальности разработки вопро­са оставила далеко позади европейские варианты професси­ональной классификации. В этой работе отражены знания о мире профессий, накопленные в течение почти четырех де­сятилетий конца XIX - начала XX вв. в России. В связи с этим рассмотрению данного труда мы посвящаем отдельный (следующий) параграф.

Профессиональной гигиене принадлежит и еще одна важ­ная приоритетная позиция в контексте вопросов профессиоведения и психологии труда - именно здесь, в этой области был разработан принцип выявления причин и проявлений профессионального утомления через изучение особенностей трудовой деятельности, трудовой нагрузки. Этот принцип в последующие годы и десятилетия активно использовался, на­пример, в советской психотехнике и психофизиологии труда 20-30 гг. (С. Г. Геллерштейн, 1926, 1929; И. Н. Шпильрейн, 1925, 1928, а также др.). И в настоящее время он не утратил своего методологического значения. Его важность подчерки­вается в форме «принципа конкретности» в изучении рабо­тоспособности оператора (А. С. Егоров и др., 1973). В свое время (1877 г.) Ф. Ф. Эрисман, имея в виду лиц умственного труда, писал: «Болезни, которые поражают людей, занимаю­щихся умственным трудом, должно искать, главным обра­зом, в области тех органов, которые больше всего работают и, следовательно, наилегче подвергаются опасностям, - т. е. в области головного мозга и нервной системы вообще» [233. С. 21]. Аналогичного рода подход реализовался и в отноше­нии тех видов труда, в которых преобладали физические уси­лия, нагрузки.

Сколько-нибудь серьезная озабоченность вопросами охра­ны здоровья людей, занятых профессиональным трудом, «не­избежно приводит к вопросам такого рода: «Что есть нор­мальный трудовой процесс?», «Каковы признаки, критерии нормального трудового процесса (т. е. безопасного и, быть может, благотворного для человека)?», «Как связаны состо­яния работающего человека и материальная обстановка, средства труда?»

Критерий нормы в организациии профессионального тру­да понимался Ф. Ф. Эрисманом следующим образом: «Если по прекращении работы и после некоторого времени покоя, работавшие органы вполне возвращаются к прежнему свое­му состоянию, то, значит, труд им по силам, не оказывает вредного влияния и может быть продолжаем, в известных пределах, до наступления физической старости» [233. С. 1].

Оценка степени неблагополучия условий труда конкрет­ной категории работников осуществлялась им по показате­лям двух видов: во-первых, по состоянию человека и его функций после произведенной ежедневной работы и по тре­буемому отдыху (в соответствии с приведенным выше вы­сказыванием), также по степени накапливания в течение бо­лее или менее длительных периодов жизни негативных из­менений в организме вследствие систематического недоста­точного отдыха после работы (об этом можно судить по то­му, какой отдых требуется для возврата к оптимальному со­стоянию в этих случаях); во-вторых, оценка степени небла­гополучия условий труда определенной разновидности ра­ботников осуществлялась по показателям заболеваемости и смертности (или средней продолжительности жизни). Пока­затель смертности для Ф. Ф. Эрисмана служит интегральной оценкой степени вредности профессиональных обстоятельств и связанных с ними условий всего образа жизни человека.

Кстати говоря, очень существенная для профессиоведения (и далее для теории и практики профориентации и профконсультации) идея об органичной связи профессиональной деятельности и образа жизни человека («ходячие» ныне форму­лы: «профессия - это образ жизни», «выбор профессии - выбор образа жизни» и т. п.) выражена Ф. Ф. Эрисманом со всей ясностью и определенностью: «...родом занятий челове­ка определяется его положение в обществе и вообще вся жизненная обстановка его: от характера труда человека поч­ти всегда и повсюду зависят размеры и обеспечение его доходов, количество материальных средств, которыми он рас­полагает, а следовательно, и способ его питания, качество его жилища и одежды, характер его чувств и стремлений, его горе и радости, одним словом, вся его физическая, ум­ственная и нравственная жизнь» [233. С. 2].

Возвращаясь к существовавшему в рассматриваемый исторический период пониманию взаимосвязанных вопросов об утомлении, работоспособности (как факторах, в частности, аварийности или безаварийной работы), с одной стороны, и представлениях о нормальности трудового процесса, с дру­гой, необходимо отметить следующее. Хотя логически - «по происхождению» - эта тематика является профессиоведческой - она относится к сущности и особенностям труда в раз­ных его профессиональных проявлениях, - она все же на­столько разработана (ей посвящена обширная и значитель­ная литература в рассматриваемый период истории России), что как бы «отпочковалась» от комплекса едва возникших общепрофессиоведческих идей, соображений и быстро пре­вратилась в «самодостаточную» отрасль знания. Вот почему соответствующим вопросам мы посвящаем в дальнейшем параграф 32.

Наряду с изучением массовых, рабочих профессий про­мышленности немалое внимание уделялось изучению труда персонала железных дорог, летчиков (развивающаяся авиа­ция, как и железнодорожное дело, заставляли общество часто содрогаться от аварий, катастроф). Вопросы истории психоло­гического изучения труда (воздухоплавателей» с большой полнотой представлены в книге «К истории отечественной авиационной психологии. Документы и материалы» / Под ред. К. К. Платонова (М., 1981). Здесь мы обратим внимание на то, что в связи с развитием железнодорожного дела в Рос­сии рассматриваемого периода, уже начиная с 70 годов были сильно продвинуты вопросы анализа, в частности, психоло­гического - труда администратора или, выражаясь совре­менным языком, вопросы психологии управленческого труда, Это связано прежде всего с именами Д. И. Журавского и затем И. И. Рихтера. Соответствующим вопросам посвящен отдельный параграф (§ 31).

Задание к § 29

Ниже приведено описание некоторых сторон профессиональной деятель­ности семейной артели, работающей на стане для ткания рогож (по Е. М.. Дементьеву - в сокращении. См.: Е. М. Дементьев. Фабрика, что она дает населению и что она у него берет. М., 1893). Это описание дает представле­ние об одном из видов профессиографической информации, которая могла производиться в рассматриваемый исторический период. Как вы полагаете, каким методом получена данная информация? Какой метод применили бы вы?

- Артель называлась «станом». Рабочие, как правило, были из одной местности, были знакомы между собой, часто приезжала на заработки (на фабрику) целая семья. Каждый из 4-х членов артели имел свои определен­ные обязанности и кличку: «стоячий», «заводняжка», «ченоваха» и «зарогожник». Счет времени за неимением часов определялся по количеству со­тканных рогож. Обычный порядок при изготовлении одного из видов рогож, так называемой «пластовки», состоял в следующем: «С 4-х часов утра ра­ботает стан и делает к 8 часам - «первую упряжку» - 7 рогож, после чего все завтракают, не прекращая, однако, работы, на ходу. С 8 часов ложится отдыхать «стоячий», причем его место заступает «зарогожник», а место последнего «заводняжка», проспав 5 рогож, т. е. 2 1/2-3 часа, он вновь принимается за работу с заводняжкой, отдыхать же ложится зарогожник, также на 5 рогож (2 1/2-3 часа). К 2 часам дня, во вторую упряжку дела­ют следующие 10 рогож, а затем все садятся обедать (0,5 часа). Только накормив стан, ложится отдыхать также на 5 рогож ченоваха (жена главы стана), а за ней на такое же количество времени в 17 час - заводняжка. С 8 часов вечера все четверо работают вместе и делают к 2 часам ночи еще 10 рогож. Всего с обеда до ужина, «в третью упряжку» делается 20 рогож: В 3-м часу ночи стаи ужинает и в 2 часа 30 мин. ночи все ложатся спать» [60. С. 83].

§ 30. Система профессиональной классификации С. М. Богословского

Некоторые вводные положения, относящиеся к обсужда­емому вопросу, изложены в предшествующем параграфе. С. М. Богословский не случайно назвал свой труд «Система профессиональной классификации» [25]. Действительно, речь шла не об одной, а о семи взаимосвязанных классификаци­ях - семи ярусах системы, построенных по разным класси­фицирующим признакам.

По замыслу автора, его книга (ссылка на нее дана в предшествующем параграфе) могла использоваться как справочное пособие, полезное при решении самых разнооб­разных практических и научно-исследовательских задач и предназначалась не только для санитарного врача, но и для экономиста и представителей других специальностей.

В первом из семи ярусов «Системы» в самом общем виде соотносятся представители населения и их профессиональ­ные занятия. Интересно здесь прежде всего то, что занятия, профессии, даже отрасли хозяйства видятся автором не как самостоятельные сущности, в которые должно «вливаться» или «вытекать» («текучесть» кадров) население (именно та­кое бессубъектное виденье этих понятий господствует в современной литературе), а именно как виды занятого чем-то населения. Так, первый ярус обсуждаемой «Системы» - № 1 - называется «Классификация населения». Все населе­ние делится на два массива: А - население профессиональ­ное и Б - население непрофессиональное. В том и другом массивах выделяются варианты пассивного (косвенного) от­ношения к профессиональным занятиям и активного (имеет­ся в виду население, непосредственно занятое профессио­нальным трудом). Этот массив населения делится на отделы, составляющие достаточно крупные области общественного разделения труда. Многие из этих отделов современный чи­татель назвал бы отраслями народного хозяйства (так, у С. М. Богословского: «А. Добывающая промышленность; Б. Обрабатывающая промышленность; В. Транспорт; Г. Торговля; Д. Органы общественной организации (церковь, общее и местное самоуправление); Е. Обеспечение безопас­ности (охрана общественной безопасности и порядка); Ж. Свободные профессии (наука, литература и др. виды искус­ства, педагогика); 3. Личные услуги...» [77. С. 11]. Но в том то и дело, что для С. М. Богословского это не внешние по отношению к человеку структуры, а именно живые люди с их занятиями и образом жизни. Не случайно далее следует пункт: «... И. Нищие, воры, шарлатанство» (Там же). По­скольку существуют такие живые люди, они не могут не быть учтены в классификации «отрасли». Второй ярус «Систе­мы» - № 2 - называется «классификация производств, про­мыслов и непромысловой деятельности». Здесь каждый из ранее (в классификации № 1) выделенных отделов делится на классы по признаку типа обрабатываемого человеком ма­териала. Классы детализируются на подклассы. При этом указаны некоторые количественные признаки, например, «число производств». Так, отдел «Б. Обрабатывающая про­мышленность» имеет, скажем, класс «III. Обработка волок­нистых веществ», который включает несколько подклассов. В числе их, например, «10. Изготовление нитей и тканей и отделка их. Число групп 8, число производств 117» и т. д. В ярусе № 3 («Номенклатура производств, промыслов и непро­мысловой деятельности») дается уже перечисление извест­ных к тому времени видов производства, промыслов, упоря­доченных в свою очередь по 39 классам, 70 подклассам, 196 группам. Здесь охвачено 703 вида производства и промыслов (для сравнения: классификация Бертильона, распространен­ная в Европе с 1895 г. включала 194 вида производств и про­мыслов). «Номенклатура» у С. М. Богословского это, увы, не просто «список названий», но список, включенный в опре­деленную конструкцию. Приведем для примера краткий фрагмент «Номенклатуры»:

Отдел Б. Обрабатывающая промышленность

Класс III. Обработка волокнистых веществ

Подклассы	Группы	Производства, промыслы и непромысловые профессиональные деятельности
10. Изготовление нитей и тканей и отделка их	17. Обработка хлопка	1.Хлопко-бойное, хлопко-очистительное 2. Хлопко-прессовальное 3. Хлопко-сортировочное... (И так далее - у С. М. Богословского здесь указано 20 видов производств)

Ярус № 4 представляет собой группировку «детальных» или «видовых» профессий, объединенных по признаку усло­вий, диктуемых производственным процессом. И это опять-таки не «список», но серия определенного рода описаний процесса труда, допускающих, в частности, и психологичес­кую интерпретацию. Приведем для иллюстрации один фраг­мент, сопряженный с ранее приводившимися примерами:

Отдел Б. Обрабатывающая промышленность

Класс III. Обработка волокнистых веществ

Подкласс 10. Изготовление нитей и тканей и отделка их

Группа 17. Обработка хлопка

Производство. Хлопкобойное, хлопкоочистительное

Когда семенные коробки хлопка растрескиваются, из них собирают хлопок, не захватывая самих коробок; собранный хлопок поступает в хлоп­коочистительную машину, посредством которой волокна хлопка отделя­ются от семян. По очистке от семян хлопок прессуется под очень большим давлением в тюки призматической формы.

При собирании хлопка - работа на открытом воздухе, влияние пого­ды, зной, пыль смешанная, содержащая хлопок, мускульное напряжение при таскании тяжести, положение на ногах, соприкосновение с хлопком.

При чистке - смешанная пыль, землистая, грубая, хлопковая (волокна и др. части растений), соприкосновение с хлопком, опасность повреждения на машинах, сухой воздух, положение на ногах.

Профессии:

арканщик джинщик

машинист смазчик

рабочий по уборке семян

прессовщик пилоточильщик

В ярусе № 5 приведен алфавитный список детальных про­фессий с указанием их основных признаков, например:

№№ п/п	Профессии	Санитарные признаки их
…
38	Браковщик пряжи	Замкнутое помещение, шерстяная пыль, напряжение зрения, стоячее по­ложение, напряжение внимания
…
564	Гравер (ситце-набивное производство)	Замкнутое помещение, сидячее, со­гнутое положение, напряжение зрения, напряжение внимания, пары окислов азота при вытравливании рисунка азотной кислотой, соприкосновение с холодным металлом, раздражение ко­жи правой ладони давлением и трени­ем инструмента, металлическая пыль, при гравировании на сплаве из висму­та, свинца и сурьмы - соприкоснове­ние со свинцом, пыль, содержащая свинец; напряжение пальцев рук и мелкие движения ими.

Нетрудно заметить, что автор видит и гностические и ис­полнительные компоненты труда, составляющие предмет ин­тереса психолога-профессиоведа.

По замыслу С. М. Богословского, необходим полный пе­речень профессий с полной санитарной (как мы понимаем, термин «санитарный» мыслится автором широко) характе­ристикой каждой из них. Но такой труд был не по силам од­ному человеку. С. И. Богословский, опираясь на данные лич­ного опыта и литературные источники, составил список из 5284 профессий, который можно было использовать в слу­чаях необходимости для объединения разных детальных профессий по одному признаку профессиональной вредности или по комплексу таких признаков. Здесь учитывалось то об­стоятельство, что одни и те же профессионально-вредные факторы могут встречаться в самых разных видах производ­ства. Таким образом, нетрудно увидеть, что С. М. Богослов­ский мыслил свой труд и как классификацию, и как инфор­мационно-поисковую систему (этого термина тогда еще не было), и как средство для оперативной выборки и перегруп­пировки данных - своего рода «бумажный компьютер» (пользуясь современными словами).

Алфавитный словарь профессий (ярус № 5 «Системы» С. М. Богословского) представляет чрезвычайный интерес для современной психологии труда, так как здесь приводят­ся характеристики не только физико-химических условий труда (среды), но трудовой нагрузки в рабочих профессиях, характеризуются рабочая поза, степень напряжения внима­ния, особенности моторики. Собранный здесь эмпирический материал представляет уникальный интерес для профессиоведения в плане изучения эволюции профессий (исторического профессиоведения, которого практически еще нет). По су­ти дела, описание «санитарных» (в интерпретации этого тер­мина автором) признаков профессии отражает краткую ха­рактеристику физиологических и психологических функции человека на каждом данном трудовом посту. При этом чита­тель труда С. М. Богословского имеет возможность соотнес­ти эту характеристику с так называемым «объективным» или предметным содержанием труда - его технологией, гигие­нической обстановкой, найдя соответствующие данной (рас­сматриваемой сейчас) профессии разделы в ярусах № 3 и 4 «Системы», где характеризуются собственно производствен­ные признаки труда.

Следует отметить тщательность разработки С. М. Богос­ловским алфавитного перечня профессий. Например, одних только разновидностей профессии маляра названо более 20. При этом учтены детальные различия малярного дела в за­висимости от видов производства, в котором маляр работа­ет: машиностроение, производство художественной бронзы, производство линолеума, котельное производство; выделены маляр-живописец (производство вывесок), маляр в стеколь­ном деле, маляр-рядский (иконостасное дело) и др.

Ярус № 6 «Системы» - «Группировка профессий по са­нитарным признакам» дана С. М. Богословским как проект, но не как законченный труд.

Обратимся сначала к примеру, показывающему специфи­ку этого яруса (и сопряженному с одним из примеров, при­водившихся ранее):

……………………

Работы в замкнутом помещении:

Напряжение пальцев рук и кистей и мелкие, однообразные движения ими.

Профессии: аграмантщица (аграмантное производство) алмазник (обработка драгоценных камней) бандажист (изготовление медицинского инструмента)

……………………

и т. д.

Учитывая, что в разных профессиях, относящихся к со­вершенно разным отраслям хозяйства, могут быть общими не только единичные признаки, по и их определенные соче­тания, С. М. Богословский предлагает объединять профес­сии в «Комбинационные группировки». Это очень важно и для практического работника, поскольку ускоряет и облегча­ет ориентировку в необозримом массиве объектов рассмот­рения, каждый из которых в свою очередь сложен, и для научного анализа мира профессий.

Наконец, последний ярус, № 7, «Системы» - классифи­кация самих «санитарных» признаков профессиональной де­ятельности. Она представляет собой компактное упорядоченное изложение всех факторов труда, которые могут ока­зывать вредное действие на здоровье работника. Эта класси­фикация признаков отражает технический уровень производ­ства своего времени и достигнутый уровень знаний о труде и трудящемся.

Оценивая «Систему профессиональной классификации» С. М. Богословского в целом с точки зрения ее значения для истории отечественной психологии, психофизиологии труда и смежных наук, можно отметить следующее.

Эта работа является весомым вкладом в область профес­сиоведения, в систему научных знаний о мире профессий, ко­торая полезна и необходима для большого круга наук, изу­чающих сферу труда, человека в труде, в частности, для психологии труда. Поучительна четкость, точность формули­рования исходных посылок, основных понятий, которыми ру­ководствуется и оперирует автор, например, таких, как «про­фессия», «занятие», «детальная профессия». Какую бы из современных работ мы ни взяли, и по сей день не так уж много - по существу - прибавлено к следующему опреде­лению С. М. Богословского (а, возможно, что-то и упущено):

«Профессия - есть деятельность, и деятельность такая, по­средством которой данное лицо участвует в жизни общест­ва и которая служит ему главным источником материальных средств к существованию» [25. С. 6]. При этом С. М. Богос­ловский, говоря о путях выяснения профессии данного лица, замечает дополнительно, что исследователь должен убедить­ся, что .названная профессиональная деятельность «...призна­ется за профессию личным самосознанием данного лица» [Там же. С. 7]. Можно подумать, что он сторонник деятельностного подхода в психологии наших дней. В отличие от «профессии» «занятие» рассматривается также в качестве деятельности для дохода, но являющейся не главным, а до­бавочным его источником. Кроме того, она не имеет призна­ка специальности, то есть человек не владеет ею в совершен­стве, она может быть и не единственной(в отличие от про­фессии) для данного человека, и сам человек признает ее не профессией, а занятием. Ценно, что С. М. Богословскому чуждо бессубъектное понимание деятельности, профессии, за­нятия - рассмотрение их вне сознания (самосознания) са­мого деятеля. Ни Ф. Ф. Эрисману, ни С. М. Богословскому не нужно было додумываться до идеи единства сознания и деятельности - это единство понималось как нечто само со­бой разумеющееся. Его еще никто не успел существенно рас­колоть.

Принципиальное значение для профессиоведения имеет представление С. М. Богословского о процессе образования «детальных», «видовых» профессий из «родовых», т. е., по су­ти дела, идея исторического, генетического подхода в пони мании мира профессий. Процесс образования профессий рас­сматривается во всей его сложности «... как реальное объек­тивное выражение процесса разделения труда». Имеется в виду, что этот процесс происходит с разной скоростью в раз­ных областях общественного труда, «движения его колеба­тельные, так как образование детальных профессий не явля­ется продуктом действия одного какого-либо фактора, а це­лого ряда их, и притом действующих в одном направлении» [25. С. 7-8]. Речь идет и о разнонаправленных тенденциях дифференциации и интеграции профессий [Там же. С. 8]. С. М. Богословский отмечает отставание языка, названий ви­дов профессионального труда от «неудержимого потока об­разования детальных профессий, усложнения жизни челове­ческого общества» [Там же. С. 9], что существенно затрудня­ет создание профессиональной классификации.

Не лишне в связи с этим заметить, что в 1931 г. С. Г. Геллерштейн [50] имел повод критиковать современные ому работы в области индустриальной психотехники - зару­бежные и советские - за то, что профессии рассматривались как стабильные, «застывшие» образования (а соответственно этому пониманию строили в то время практику профессио­нальной консультации и ориентации молодежи, професси­онального отбора). Необходимость отказа от механического, неисторического представления о мире профессий рассмат­ривалась С. Г. Геллерштейном как одна из главных задач советской психологии профессий.

В работе С. М. Богословского получили развитие идеи Ф. Ф. Эрисмана и других прогрессивных деятелей отечест­венной «общественной медицины» о том, что функциональ­ное строение и процесс осуществления трудовой деятельно­сти обусловлены предметным ее содержанием, материальной обстановкой труда, техническими его средствами, технологи­ей. На этой концептуальной основе и строится «санитарная» (а по сути очень комплексная) характеристика профессии. Этим пониманием и объясняется тщательное описание объ­ектных составляющих труда (при полном уважении и к субъектным составляющим - вплоть до самосознания, как мы видели), использование соответствующих признаков в роли оснований для ряда профессиональных классификаций. Принцип обусловленности психических функций и процессов работника предметом, целью, орудиями, процессом и усло­виями труда применял Н. К. Гусев [58] в 30-е гг. XX в. в ка­честве основания классификации профессий для задач про­фессиональной ориентации и консультации, а в начале 70-х гг. - Е. А. Климов [86].

Возвращаясь к работе С. М. Богословского, следует от­метить, что широта охвата вещественных и процессуальных факторов труда, которые предположительно могут оказать воздействие на состояние работника (скажем, могут быть причиной утомления, а при длительном влиянии - причи­ной предпатологических изменений в организме работающего человека), позволяет видеть в классификации «санитарных» признаков прототип схем психофизиологического анализа трудовой деятельности в публикациях 20-30-х гг. XX в., а также эргономического анализа деятельности –70-80-х гг.

Задание к § 30

Ниже процитирована группировка С. М. Богословским «санитарных» признаков профессиональной деятельности [25. С. 727-734]. Выделите пункты, которые вы полагаете устаревшими, не имеющими значения в кон­тексте современной науки (эргономики, психофизиологии, психологии тру­да) и практики:

«А. I. Вредности, связанные с окружающей атмосферой. 1.1. Темпера­тура воздуха. 1.2. Влажность воздуха. 1.3. Чистота воздуха (пыль, пары, испарения, газы).

А.II. Вредности, связанные с обрабатываемым материалом: 11.1. Со­прикосновение с веществами. 11.2. Загрязнение. 11.3. Промокание.

А. III. Вредности, связанные с самим процессом труда и орудиями, употребляемыми при работе;

III. 1.1. Положение вынужденное стоячее: 1) стоячее положение (т.е. «положение стоя» - Е. К., О. Н.
); 2) положение на ногах с небольшой ходьбой; 3) согнутое вперед.

III. 1.2. Положение, сидячее: 1) сидячее свободное; 2) согнутое, накло­ненное вперед; 3) согнутое, со сдавливанием груди и проч.; 4) прочее.

III. 1.3. Переменное положение: 1) на ногах с небольшой ходьбой; 2) сидячее и стоячее.

III. 1.4. Положение неправильно согнутое: 1) на коленях; 2) лежачее;

3) прочее.

III. 2. Напряжение при работе:

111. 2.1. Напряжение мускульной системы: 1) по преимуществу плечево­го пояса; 2) рук и ног; 3) пальцев, рук и кистей; 4) мелкие, однообразные движения пальцами рук и кистями; 5) преимущественно тазового пояса;

6) всего туловища; 7) всего тела от таскания и возки тяжестей; 8) усилен­ная ходьба; 9) прочее.

III. 2.2. Напряжение других систем и органов: 1) напряжение дыха­тельных органов; 2) органов зрения (ослепляющий свет); 3) органов слуха (стук и шум); 4) обоняния; 5) вкуса; 6) осязания; 7) напряжение всей нервной системы; 8) раздражение кожи трением; 9) прочее.

III. 2.3. Напряжение внимания.

111.3. Вредное распределение времени работы: 1) ночная работа; 2) чрезмерно долгая работа; 3) неурегулированное время работы.

III. 4. Опасность повреждений: 1) от орудий производства и инструмен­тов; 2) от животных; 3) от прочих причин.

Б. Профессиональные вредности, связанные с работой на открытом воздухе.

В. Профессиональные вредности, связанные с работами в замкнутом помещении и на открытом воздухе (к тем же рубрикам, что и в разделе «А», добавляется: влияние погоды; постоянная езда; опасность отмороже­ния).

Г. Профессиональные вредности, связанные с работами в подземных галереях и под водой (здесь добавляется: отсутствие солнечного света, повышение атмосферного давления, быстрый переход от повышенного дав­ления к нормальному)».

§ 31. Вопросы психологии отрасли хозяйства как психологии сообщества. Д. И. Журавский, И. И. Рихтер

В России, также как и в странах Западной Европы, к концу XIX в. развитие капиталистического хозяйства поста­вило на очередь дня вопросы совершенствования управления производством. Особенно остро эти вопросы стояли перед организаторами железнодорожного дела, так как управле­ние транспортом требовало достаточно высокой культуры, продуманных форм взаимодействия разных служб. Не слу­чайно именно в среде железнодорожных инженеров, адми­нистраторов раньше, чем в других отраслях производства, делались попытки систематизировать опыт управления пер­соналом. Одна из первых таких попыток принадлежит вид­ному отечественному деятелю в области железнодорожного строительства - Дмитрию Ивановичу Журавскому, который еще в 1874 г. выступил в Русском Техническом Обществе с докладом «Техника и администрация» [66]. В 1875 г. тема обсуждения была им продолжена в статье «Заметки, каса­ющиеся управления технико-промышленным предприятием» [67]. На основании разного характера профессиональных за­дач и соответственных требований, которые предъявляются к их исполнителю, Журавский делает вывод о том, что не каждый человек в равной мере обладает качествами, необхо­димыми в этих двух сферах деятельности, и потому «...отлич­ный техник может быть дурным администратором...» [66. С. 162]. Он подробно останавливается на выяснении свойств личности, влияющих на успех деятельности техника и адми­нистратора, т. е., по сути дела, проводит сравнительный пси­хологический анализ этих видов труда, или, если воспользо­ваться терминами хозяйственной психологии начала XX в., составляет сравнительные «психограммы» типичных предста­вителей этих видов труда *.

*Термин «психограмма», по свидетельству В. Штерна, был введен в психологию лишь в начале XX века [239. С. 327].

Вторая его работа [67] посвящена сущности умения ру­ководить. Речь идет о том, что административной деятельно­сти нужно и можно специально обучать. Журавский форму­лирует систему правил - принципов, которыми следует, по его мнению, руководствоваться, чтобы стать хорошим адми­нистратором или, как он выражается, «... чтобы осуществить идею хорошего администратора» [67. С. 201]. Деятельность администратора он разбивает на три главных направления (административное, хозяйственное и контрольное) и для каждого из них описывает необходимые функции и критерии их эффективного выполнения, тем самым указывая образец нормативной управленческой деятельности применительно к высшему уровню руководства.

Как это видно из приведенного выше материала, управ­ленческая деятельность в изложении Журавского вся прони­зана задачами, решение которых требует обоснованного уче­та психологических моментов - способностей людей, их развития, профессиональной подготовки, учета мотивов тру­да при выборе способов воздействия на служащих, управле­ния их поведением, контроля и самоконтроля деятельности.

Работы Д. И. Журавского, таким образом, впервые в оте­чественной печати поставили в качестве особой проблемы во­просы организации и управления крупным предприятием.

Следует признать, что в интересующий нас исторический период вопросы учета человеческого фактора и совершенст­вования орудий труда, его условий и организации рассмат­ривались теми или иными авторами в большинстве случаев как частные практические задачи, в решении которых зна­ния о человеке, особенностях его функционирования в труде, о его качествах, а также знания о «междучеловеческих отно­шениях» использовались как результат систематизации соб­ственного жизненного, производственного опыта авторов, опыта экспертов. Однако развитие практики железнодорож­ного дела привело к противоречиям и проблемам, для разре­шения которых «здравого смысла» отдельных талантливых специалистов было уже недостаточно. Вместо более или ме­нее «стихийно» сложившегося опыта отдельных специалис­тов требовалась научно обоснованная и научно упорядочен­ная система знаний о работающих людях. В этой связи за­служивают особого внимания работы И. И. Рихтера, в част­ности, серия его очерков, опубликованных в 1895 г. под об­щим названием «Железнодорожная психология. Материалы к стратегии и тактике железных дорог» (ж. «Железнодорож­ное дело», 1895. №№ 25-32, 35, 41-48). По сути дела, здесь предлагается вариант повой технической, как полагал сам И. И. Рихтер, дисциплины, дополнявшей существовав­шую «технику безопасности железнодорожного движения», и намечена содержательная программа новой области при­кладной психологии, призванной обслуживать эту техничес­кую дисциплину.

На основании отечественных статистических данных, а также данных статистики европейских железных дорог и США И. И. Рихтер сделал вывод о «постепенном ослабле­нии вредных влияний причин материальных при сравнитель­ном постоянстве причин духовного свойства» и объяснил это «постепенным улучшением состава вещественных аппаратов дороги, при значительной неустойчивости и качественной не­удовлетворительности личных орудий...» [159. С. 225]. По­скольку автор рассматривает железнодорожную корпорацию как некую целостность, то при последовательной интерпрета­ции термина «орудия» термином «личные орудия» обознача­ются люди, включенные в корпорацию и исполняющие оп­ределенные функции.

Следствием подмеченного И. И. Рихтером обстоятель­ства является, по его мнению, необходимость периодического обновления правил организации эксплуатационной службы дороги и построения новых правил, научно устанавливающих нормальную «соразмерность средств и операций», учитываю­щих возможности «личных орудий» - персонала дороги.

Железнодорожная психология, как техническая дисцип­лина, и должна была выяснить, от чего зависит надежная работа персонала, что служит причиной нарушений нормаль­ного функционирования служащих и, далее, как устранить эти причины, какие меры могут противодействовать отрица­тельным влияниям на поведение служащих.

Конкретные задачи железнодорожной психологии соот­ветствовали традиционной для инженера-практика постанов­ке вопроса - поиску способов создания проекта более безо­пасного железнодорожного движения при заданной интен­сивности и объеме грузооборота. Они включали в себя во­просы по управлению персоналом; принципы составления ин­струкций и инструктирования, принципы создания железно­дорожной сигнализации, учитывающие ограниченные воз­можности восприятия и внимания человека, а также психо­физиологические особенности зрения, слуха; составление правил сигнализации с учетом трудности перестройки смыс­ловых связей между сигналом и его значением; распределе­ние периодов труда и отдыха служащих с целью предот­вращения выполнения ими трудовых обязанностей в переу­томленном состоянии. И. И. Рихтер обратился именно к психологической науке, ибо объектом практических задач новой технической дисцип­лины оказалось управление процессами и результатами че­ловеческого труда. В модели работающего человека, исполь­зованной Рихтером, психологические образования (настрое­ние, чувства, состояния человека, его опыт, знания, навыки, индивидуальные особенности) являлись факторами, опреде­ляющими качество выполнения трудовых обязанностей. Другим основанием внимания автора к психологии служили успехи самой психологической науки, заявившей о себе к се­редине 80-х гг. XIX в. как о самостоятельной научной обла­сти.

Говоря о научно-психологических предпосылках своих ис­каний, Рихтер указывал на непродуктивность в исследовании психики человека в связи с задачами совершенствования же­лезнодорожного дела подхода идеалистического (психологии В. Вундта) и предлагал психологам изучать зависимость психических процессов и переживаний человека от обстоя­тельств его труда, профессионального окружения.

Для идеалистической психологии вопрос о «влиянии внешней обстановки на психический строй служащих» был изначально лишен смысла. Для Рихтера он выступает в ка­честве бесспорного положения, которое может быть эмпири­чески доказано: «факт безусловной связи, существующей между организацией вещественных и личных аппаратов дви­жения, может быть установлен двояким путем: во-первых, путем изучения коллективной и индивидуальной психологии железнодорожных служащих в зависимости от рода обслу­живаемых ими аппаратов, функций последних и окружаю­щей среды; во-вторых, сравнением психологии железнодо­рожных служащих за более или менее продолжительный пе­риод времени в связи с изменением организации веществен­ных аппаратов и их функций» [159. С. 444].

Несомненность закономерной связи между психикой че­ловека и внешними материальными условиями его труда .вы­нуждают Рихтера поставить перед железнодорожной психо­логией задачу изучать именно эти связи, а не «параллель­но и независимо протекающие физические и психические процессы» (традиционный предмет анализа вундтовской пси­хологии), т. е. побуждает встать на путь материализма. Та­ким образом, новая область прикладной психологии, наме­ченная Рихтером, имела в виду не приложение к практике железнодорожного дела понятий и познавательных средств идеалистической психологии, она предполагала разработку новой материалистической причинной психологии.

Работы Рихтера можно рассматривать как оригинальный вариант систематизации знаний о научных основах органи­зации труда и управления производством, разрабатываю­щийся независимо от первых публикаций Ф. У. Тейлора [240; 241] - признанного классика «научного управления», а также работ Г. Мюнстерберга [119; 120], которые принято рассматривать в качестве первого опыта систематического изложения задач и научно-методических основ хозяйствен­ной психологии.

Для истории отечественной психологии труда рихтеровская «железнодорожная психология» интересна, как пример построения одной из первых программ психологической дис­циплины, проблематика которой определялась не столько «приложением» к практике готовых знаний, накопленных академической наукой - психологией, сколько требования­ми самой хозяйственной жизни.

В этой связи представляют интерес методологические ус­тановки «железнодорожной психологии» Рихтера, имеющие программный характер, то есть те потенциальные возможно­сти развития, которые содержатся в ней, пусть часто и в неявной форме. Следующие положения, на наш взгляд, явля­ются центральными:

1) как часть железнодорожной техники, железнодорож­ная психология призвана обеспечивать научное обоснование всех мероприятии, касающихся проектирования и организа­ции труда служащих;

2) как психологическая дисциплина, обслуживающая практику железнодорожного дела, она должна проводить специальные научные исследования, отвечающие следующим принципам: а) наличие особого предмета, определяемого практикой организации труда, а именно - закономерные связи между душевными процессами, явлениями и «ремес­лом»; б) стремление к материалистическому представлению о природе психических явлений; в) опора на данные физио­логии, учение о функциях нервной системы, мозга; г) рас­смотрение состояния нервной системы и психики человека в качестве определяющего фактора его поведения (и, в част­ности, трудового поведения); д) распространение принципа причинности на изучение человека как целостного образова­ния с учетом всей сложности его психической организации, проявляющейся в труде; е) использование методов, позволя­ющих осуществлять изучение психических явлений в связи с условиями и процессами труда; ж) рассмотрение самих «ремесел», видов труда в их эволюции, обусловленной раз­витием техники железнодорожного дела.

В рассматриваемом контексте значительный интерес представляет работа И. И. Рихтера «Личный состав рус­ских железных дорог. Патология, прогностика и терапия» (Спб., 1900). Здесь автор рассматривает мероприятия по уп­равлению персоналом дорог как административные задачи.

В соответствии с гигиеническими принципами Рихтер вы­деляет показатели нормального функционирования работы всего персонала дороги, как целостного организма, показате­ли отклонения от нормы, меры устранения этих отклонений и профилактики. Главный признак патологии, с точки зрения Рихтера, - большой процент «ежегодной убыли служащих и крайне сокращенный период служебной их деятельности» [161. С. ЗЗЗ].

В «прогностике» Рихтер пытается выявить причины «не­устойчивости железнодорожной корпорации». К ним он от­носит прежде всего отсутствие требований, определяющих квалификацию специалиста при приеме его на службу и сме­не должности; малую привлекательность службы, обуслов­ленную моральными и материальными причинами; отсутст­вие перспектив профессионального продвижения и достаточ­ного учета опыта, заслуг и т. п. при повышении по службе.

В «терапии» излагаются меры устранения и профилакти­ки факторов, снижающих «жизнеспособность железнодорож­ной корпорации».

В завершении книги Рихтер разбирает проект дисципли­нарного устава железнодорожных служащих Юго-Западных железных дорог. Он считает этот проект воплотившем в себе итоги поиска улучшений организации железнодорожного де­ла, ценит его направленность на повышение престижности железнодорожной службы, повышение устойчивости кадро­вого состава.

Таким образом, Рихтер начал с анализа факторов надеж­ности труда отдельных работников, попытался их синтези­ровать, а затем знания об этой «единице» - работающем человеке - включил в более широкую концепцию, рассмат­ривающую сферу деятельности всех служащих дороги как проявление целостной системы «организма».

В научно-психологических журналах рассматриваемого периода не обнаружено обсуждения проблем управления людьми на производстве.

Итак, в России 80-90-х гг. XIX в., как и в других капи­талистических странах Европы, США, сложилась потреб­ность в научном обосновании способов организации труда и производства. Эта потребность была затем в значительной мере активизирована популяризацией идей Ф. У. Тейлора в России начала XX века [7 и др.] Вместе с тем задолго до появления и рекламирования работ Ф. У. Тейлора (1903, 1911 и др.), еще в 70-90-х гг. XIX в. многие элементы «науч­ного управления» уже существовали в практике хозяйствен­ной жизни России и были отражены в соответствующих пуб­ликациях. И поэтому истоки проблемы «человеческих факто­ров труда» следует связывать не столько с именем Ф. У. Тей­лора, сколько с условиями и потребностями развития капи­талистического производства, требованиями общественной регламентации труда и управления производством в целом, с тенденциями планирования труда и производства в рамках отдельного предприятия и целой отрасли.

Содержание рассмотренных выше публикаций указывает па то, что в России конца XIX - начала XX в. происходил процесс формирования системы практических задач и свя­занной с их решением области знаний, имеющих аналоги с проблематикой современной психологии труда, психологии управления, индустриальной социальной психологии, органи­зационной психологии.

Задание к § 31

Сопоставьте приводимые ниже отрывки и постарайтесь выделить неко­торую общую для них историко-психологическую идею.

1. «Вопросы психологического изучения труда интересовали ученых давно. В нашей отечественной науке одним из первых ученых, исследовавших роль личною фактора в труде, был физиолог И. М. Сеченов. В своих статьях «Участие нервной системы в рабочих движениях человека» (1900) и «Опыт рабочих движений человека» (1901) он дал физиологические пред­посылки для психологического изучения трудовых действии, а в статье «К вопросу о влиянии раздражения чувствующих нервов на мышечную систе­му» (1903-1904) поставил вопрос о роли активного отдыха в производи­тельном труде» [102. С. 10].

2. «Развернувшееся социалистическое строительство в СССР... предъяв­ляло исключительные требования ко всякому его активному участнику как личности с присущим ей строем потребностей, навыков, умении и способ­ностей. Это явилось важнейшим фактором развития одной из главных от­раслей психологической науки - психологии труда. В рассматриваемый период проблематика психологии и психофизиологии труда входила в ком­петенцию психотехники, особой ветви психологической науки...

Психотехника, как разновидность прикладной психологии, возникла в начале XX в. на Западе и получила теоретическое оформление в работах В. Штерна, Мюнстерберга, Гизе и других психологов-эксперименталистов. Объединение не связанных между собой до этого исканий в сфере приклад­ной психологии в систему психотехнических знаний произошло, вне всяких сомнений, в связи с движением в области научной организации труда (НОТ), зародившемся впервые в США (тейлоризм) и принимавшем во внимание наряду с объективными факторами трудового процесса и «че­ловеческий фактор» труда» [149. С. 262].

3. «Мы не случайно будем говорить об истории советской психологии труда, так как до. Великой Октябрьской социалистической революции в России психологии труда как специальной отрасли психологической науки не существовало» [89. С. 53].

§ 32. Изучение общих и индивидуальных особенностей работоспособности и утомления

Рассмотрение названной темы мы уже начали в § 28 в связи с упоминанием о работе Ф. Ф. Эрисмана. В петербург­ском Психоневрологическом институте (основан В. М. Бех­теревым в 1907 г.) под руководством В. М. Бехтерева и А. Ф. Лазурского был выполнен ряд экспериментальных ис­следований, посвященных проблеме умственной работоспо­собности, утомления. Тематика их даже и по современным меркам была оригинальной и перспективной.

Так, И. Н. Спиртов экспериментально исследовал влия­ние музыки и цветных ощущений на мышечную работу [188; 190] и на кровяное давление [189; 191 (см. также 20)]. А. С. Азарьев изучал эффект чередования видов умственной работы [2]. М. А. Минцлова экспериментально установила феномен снижения оригинальности ассоциаций при умствен­ном утомлении [116]; Топалов изучал влияние «сосредоточе­ния» на мышечную работу [198]; А. Л. Щеглов показал де­фекты умственной работоспособности, свойственные массе несовершеннолетних преступников [223].

Результаты этих исследований обсуждались в Русском Обществе Нормальной и Патологической Психологии при Военно-Медицинской Академии в Петербурге, публиковались в журнале «Вестник психологии, криминальной антрополо­гии и гипнотизма»,основанном в 1904 г.

Для В. М. Бехтерева эти исследования, по-видимому, имели не только прагматическое значение; он рассматривал труд (его условия, содержание) как существенный социаль­ный фактор развития, жизнедеятельности человека, как ус­ловие общественного прогресса [19].

Развернутая программа исследований личности в труде была намечена В. М. Бехтеревым уже после Октябрьской революции в работе Центральной лаборатории труда при Институте по изучению мозга и психической деятельности [21; 227].

Следует отметить работы в области изучения умственного утомления, проводившиеся под руководством А. П. Нечаева сотрудниками психологической лаборатории и слушателями воспитательских курсов при Педагогическом Музее военно-учебных заведений в Петербурге [123; 124; 126 и др.].

Вопросы умственного утомления разрабатывались школь­ными врачами, педагогами, судя по публикациям в журнале «Русская школа»; с 90-х гг. XIX в. обсуждались на Всерос­сийских съездах по педагогической психологии и съездах по экспериментальной педагогике.

Таким образом, очевидно, что в России, как и в странах Западной Европы, США во второй половине XIX в., а точнее, в 80-90 гг. формируется общественное движение за науч­ное изучение труда в связи с задачами охраны здоровья тру­дящихся, задачами поиска способов оптимальной организа­ции труда, в том числе и умственного труда, деятельности учащихся. Общими проблемами, существенно объединявши­ми целый ряд практических задач, были проблемы утомле­ния и работоспособности человека.

К практически ориентированным исследовательским за­дачам указанного рода относятся, в частности, следующие: изучение работоспособности и утомления в целях профилак­тики профессиональных заболеваний и несчастных случаев, в целях рациональной организации труда на основе психо­физиологических данных, а также классификации профессий в связи с особенностями влияния факторов труда на состоя­ние организма трудящихся; разработка приемов диагности­ки, оценки особенностей работоспособности и утомляемости.

Вопрос организации труда и отдыха по времени обсуж­дался И. М. Сеченовым в его статье «К вопросу о влиянии раздражения чувствующих нервов на мышечную работу че­ловека» [177]. В ней представлены результаты лабораторно­го эксперимента, в котором И. М. Сеченов сам был испытуе­мым. Эксперимент моделировал физический труд с помощью ручного эргографа. Исследователь мог сопоставить динамику результатов работы (усилия и временные характеристики движений) с динамикой субъективных ощущений человека в процессе работы. Результаты исследования имели важное значение и для теории отечественной психофизиологии тру­да, и для практики организации труда.

И. М. Сеченов, как известно, назвал чередование работа­ющих органов принципом «активного отдыха» и дал впервые его физиологическое обоснование. Он показал роль переры­вов в работе и важное значение отношения человека к делу, значение интересов.

Вопрос об утомительности однообразных монотонных движений обсуждался в отечественной литературе и до И. М. Сеченова: он был предметом специального анализа в диссертационной работе врача-гигиениста Е. М. Дементьева (1850-1918), итоги которой опубликованы в его книге «Раз­витие мышечной силы человека в связи с общим его физи­ческим развитием», изданной в 1889 г. Здесь Е. М. Дементь­ев указывал на отрицательное влияние монотонии и гиподинамии (если использовать современные термины) на физи­ческое развитие и здоровье работников прядильного и ткац­кого производства, обслуживающих станки-автоматы [59, С. 185]. Сами термины «монотония», «гиподинамия» он не употреблял, однако можно говорить о постановке им этих проблем.

Исследование И. М. Сеченовым проблемы чередования видов работы, работающих органов, как способа повышения продуктивности труда, было продолжено А. С. Азарьевым [2].

А. С. Азарьев утверждал, что принцип «активного отды­ха» для умственного труда не всегда эффективен и в некото­рых случаях усиливает утомление и снижает работоспособ­ность человека.

Вопросы рационального обоснования режима труда и от­дыха школьников обсуждались также школьными врачами, педагогами и психиатрами. Первая отечественная работа в этом направлении, по нашим данным, принадлежит киевско­му профессору психиатрии И. А. Сикорскому, который еще в 1879 г. опубликовал результаты исследования утомления школьников и установил рост ошибок в диктовках к концу учебных занятий [184].

Распорядок дня в учебном заведении экспериментально изучался А. П. Нечаевым применительно к общеобразова­тельной школе '[124], к профессиональным и техническим училищам [126]; А. В. Владимирским - в отношении к вос­питанникам С.-Петербургского училища для глухонемых [36; 37]; Н. А. Бобровниковым - в отношении закрытых учебных заведений [23].

Проблема длительности работы и чередования ее с отды­хом тесно связана с вопросом определения количества рабо­ты.

Понятно, что более интенсивный труд должен больше утомлять и требовать более частых перерывов в работе, как отмечал И. М. Сеченов [177].

В условиях, когда максимальная длительность рабочего дня оказалась законодательно ограниченной (и за рубежом, и в России), на первый план выступила проблема определе­ния интенсивности труда, количества работы. Какой «урок» (норму выработки) следовало считать оптимальным? Каков максимально допустимый предел работы, который еще не приведет к переутомлению, травмам и авариям?

Для представителей отечественной профессиональной ги­гиены, например для Е. М. Дементьева, вопрос «... о коли­честве работы, степени ее напряженности на фабриках есть краеугольный камень всего вопроса об экономическом, са­нитарном и нравственном благосостоянии рабочих» [60. С. 97]. Понятие «количество труда» включало для Е. М. Де­ментьева не только «продолжительность труда во времени, но и всю совокупность условий этой работы, делающих труд в большей или меньшей степени неприятным» [60. С. 58- 59]. Именно количество труда (как и тяжесть, напряжен­ность, неприятность в целом) оказывалось интегральным фактором, отрицательно влияющим на здоровье рабочего. Отсюда вырисовывался физиолого-гигиенический критерий оптимальности количества труда. Е. М. Дементьев формули­рует его, вслед за Ф. Ф. Эрисманом, так: «Умеренное коли­чество труда, не истощающее силы организма, с надлежа­щим отдыхом для восстановления его потерь...» [60. С. 98]. Но Е. М. Дементьев отдавал себе отчет в том, что этот кри­терий слишком неопределенный, что это «...растяжимая фор­мула, которая допускает множество цифровых решений, смотря по тому, какие величины будут поставлены в урав­нение под все знаки, которыми означены гигиенические ус­ловия труда» [60. С. 98].

Таким образом, мы находим в профессиональной и школьной гигиене использование терминов «количество ра­боты», ее «напряженность», «приятность», «легкость» и, нао­борот, «неприятность», «трудность», но эти термины не несли еще в себе фиксированного научного содержания. Они были ближе к «житейским» терминам, понятиям, чем к научным, и в их использовании вырисовывалась постановка проблемы критериев оценки характера труда по выделенным призна­кам.

С развитием техники появились новые виды трудовой де­ятельности, успешность выполнения которых существенным образом зависела от состояния работоспособности человека. Следовало научно изучить своеобразие влияний особых ус­ловий деятельности на организм человека, его психофизиоло­гические функции, действия. Такие особые условия труда сложились в авиации. В сборнике документов и материалов «К истории отечественной авиационной психологии» (под ред. К. К. Платонова, М., 1981) можно найти сообщения о работах С. П. Мунта (1899, 1903) - врача, первого отечест­венного исследователя влияния полета на организм и психи­ку человека, разработавшего основы «гигиены воздухоплава­ния» [117]. В 1911 году при офицерской воздухоплаватель­ной школе были созданы физиологические лаборатории [84. С. 55]. Свойства работоспособности, утомляемости лет­чиков оценивались в рамках медицинского освидетельствова­ния поступивших в летные школы [84].

Поскольку Э. Крепелин в течение ряда лет преподавал психиатрию в Юрьевском университете и поскольку его ра­боты были широко известны в России рассматриваемого ис­торического периода, кратко остановимся на них [91; 92]; они интересны тем, что в них сделана попытка эксперимен­тального изучения «рабочей силы» применительно к умст­венному труду. В книге «Умственный труд» Э. Крепелин описал серию экспериментов, в которых он изучал рабочую силу испытуемых на модели счетных задач - «беспрерыв­ном сложении однозначных чисел». О «рабочей силе» автор судил по результатам продуктивности выполнения тестового задания, которым испытуемый был занят несколько часов. Поскольку предметом изучения Э. Крепелина являлся кон­кретный человек, особенности его работоспособности в отли­чие от других людей (что соответствует его профессиональ­ным установкам - установкам психиатра), то он не учиты­вал специфику утомления при различных видах труда.

Итак, выделенные экспериментальные факты, по мнению Крепелина, характеризуют «работоспособность» данного че­ловека. «Работоспособность» понималась как некоторая ха­рактеристика функциональных возможностей, которая про­является в разных видах занятий, но судить о ней самой нельзя непосредственно, возможна лишь косвенная оценка, полученная по материалам интерпретации выполнения ак­тов поведения (тестовых заданий).

Предметом анализа являлись факты, доступные внешне­му - объективному наблюдению. Экспериментальная мо­дель позволяла, варьируя внешние условия деятельности, бы­та, судить о состоянии скрытых от непосредственного на­блюдения психолога умственных функций, об умственной ра­ботоспособности человека. В этом своем качестве, на наш взгляд, работа Э. Крепелина, при всей механистичности его представлений о психике (как сумме функций) и деятельно­сти (как сумме операций), может быть отнесена к работам материалистического направления, характерного для меди­цины, для естествознания, направления, которое в России названо историками психологии «эмпирическим» [149] и к которому относятся исследования Г. И. Россолимо, И. А. Сикорского, А. П. Нечаева и др.

В педагогике и психологии индивидуальных различий, ориентированных на ее задачи (в школе А. Ф. Лазурского), диагностика типа работоспособности, утомляемости проводи­лась в связи с учетом свойств личности в обучении. Так, А. Ф. Лазурский в 1904 г. включил оценку «умственной утомляемости» в «Программу исследования личности»[99].

Сложная картина видения сущности явлений утомления и работоспособности наиболее ярко, на наш взгляд, отобра­жена была в докладе А. Л. Щеглова на заседании Русского Общества Нормальной и Патологической Психологии в Пе­тербурге в 1909 г., посвященном изложению программы но­вого направления прикладной психофизиологии, названного им «эргометрией» [224], о чем мы отчасти говорили в §§26, 27. Центральным вопросом эргометрии должен был стать вопрос о работоспособности человека. Предлагалось изучать человека как «работника», ставить проблему повышения его работоспособности (там же). Человек в труде рассматрива­ется как «живая машина», «двигатель» и в то же время, как отчасти отмечалось, А. Л. Щеглов указывает на своеобразие работоспособности человека, которая составляет предмет изучения не только гигиены, но и педагогики, включает во­просы «воспитания» и «самовоспитания» [224. С. 23].

Проблема повышения работоспособности, как централь­ная задача эргометрии, на деле разрабатывалась преимуще­ственно лишь в форме изучения и измерения утомления, как биологического явления.

Сложности и противоречия эргометрии А. Л. Щеглова были закономерно связаны с уровнем развития естественно­научного направления психологии и психофизиологии изуча­емого периода.

* * *

Итак, проблема утомления и работоспособности человека имела в дореволюционной России почти 40-летнюю историю (если ее начинать с публикации книги Ф. Ф. Эрисмана в 1877 г. [233]). В этот период сложились основные подходы, обнаружившиеся так или иначе впоследствии, в частности, в советской психотехнике 20-30-х гг.

Выделив четыре признака исследований (предмет иссле­дования; его методы; задачи, ради которых оно предприни­мается, и предполагаемый объект воздействия), попытаемся соотнести эти признаки.

Можно выделить восемь основных типов задач, в кон­тексте которых проводились в те годы разработки названной выше проблемы. Соответственно этим типам задач диффе­ренцируются и объекты практического воздействия:

I. Профилактика аварий и несчастных случаев (объект воздействия - человек как работник и его труд, межлюд­ские отношения).

II. Повышение продуктивности, точности движений при возможно меньшей их утомительности (объект воздействия- движения, деятельность, поведение человека).

III. Определение нормального количества производитель­ной и не приводящей к переутомлению работы (объект воз­действия - граничный объем трудовых функций, нагрузок).

IV. Оптимизация режима труда и отдыха, чередования занятий (объект воздействия - функциональные возможнос­ти человека).

V. Поиск способов управления состоянием и действиями человека в особых условиях - в бою, в полете (объект воз­действия - состояния тревоги, страха, заторможенности и пр.).

VI. Трудовое воспитание в общеобразовательной школе (объект воздействия - трудоспособность в ходе ее формиро­вания и дефекты).

VII. Изучение причин профессиональных заболеваний и их профилактика (объект воздействия - общее состояние здоровья человека).

VIII. Диагностика работоспособности нервно-психических больных и поиск способов их лечения (объект воздействия - психическое и соматическое состояние душевнобольных).

Сообразно указанным выше задачам и объектам воздей­ствия различаются собственно предметы исследования и со­пряженные с ними методы, представление о которых (и о характере сопряженности предметов и методов) дает табли­ца.

Таблица

Соотношение предметов и методов исследования

по проблеме утомления и трудоспособности

(по публикациям конца
XIX –
начала
XX в. в России
)

№№ п/п*	Предмет исследования	Методы исследования	Источники (см. список в конце книги)
1	2	3	4
I	Личность, состояния, поведение, действия в зависимости от внешних и внутренних факторов труда	Статистика ошибок, их анализ; систематизация опыта практиков, опросы, анкетирование, объективное наблюдение, беседа	30; 42; 83; 130; 132; 137; 158; 159; 217 и др.
II	Движение работающего как "живой машины", деятельность как сложное поведение	Методы биомеханики, наблюдение анализ травм	42; 85; 138; 140; 175
III	1. Обменные процессы в организме трудящегося (при физической нагрузке) 2. Результаты труда и субъективные ощущения деятеля (при умственной нагрузке)	Метод изучения газообмена, энергетические подходы (непсихологические) Метод самонаблюдения, анализ продуктов труда	104; 141; 224; 225 и др. 103; 110; 124
IV	1. Утомление в ходе выполнения трудовых действий 2. Работоспособность и утомление человека при выполнении заданий, замещающих физический труд 3. Работоспособность и утомление человека при выполнении заданий, замещающих умственный труд 4. Состояние, динамика физиологических и психофизиологических функций	Анализ результатов труда, самонаблюдение Ручная эргография, самонаблюдение Специальные тесты, имитирующие умственную работу Оценки пульса, дыхания, биохимический анализ крови, метод газообмена, методы экспериментальной психологии, психофизиологии	103; 110; 124 177; 198 2; 3; 15; 36; 91; 184 104; 116; 123; 125; 155; 220
V	Состояние организма, особенности поведения, эмоциональные состояния человека в связи с факторами экстремальности в деятельности	Наблюдение, замеры психофизиологических функций, беседы	117; 221; 222
VI	Индивидуальные особенности умственной работоспособности	Наблюдение за деятельностью, анализ ошибок, самонаблюдение, методы экспериментальной психологии и психофизиологии; тесты имитирующие работу	74; 75; 103; 116; 123; 124; 125; 184; 204; 223; 225
VII	Суточное и длительное влияние труда на психическое и соматическое состояние трудящихся	Клиническое (медицинское) обследование, статистические методы, психофизиологическая интерпретация трудовых действий при гигиеническом изучении профессии, наблюдение, беседа	25; 60; 129 ;130; 131; 233
VIII	Индивидуальные особенности умственной работоспособности, состояние психических и психофизиологических функций, состояние больных в зависимости от отдельных внешних факторов труда	Тесты, имитирующие умственную работу, методы экспериментальной психологии и психофизиологии, оценка психофизиологических функций, наблюдение в лабораторно-экспериментальных или естественно-экспериментальных условиях	2; 4; 20; 91; 188; 189; 190; 191 и др.

*
Римские цифры соответствуют обозначениям типов задач в тексте.

В исследованиях рассматриваемого периода работоспо­собность человека рассматривалась как его функциональные возможности осуществления конкретного вида трудовой дея­тельности. Понятие «трудоспособность» использовалось, во-первых, в значении, тождественном термину «работоспо­собность», например, при определении степени снижения воз­можностей выполнения профессиональных обязанностей у пострадавшего от производственной травмы [11]; во-вторых, в значении «возможность выполнения любого вида труда», как, например, в работах [74; 75; 106 и др.]. Работоспособ­ность и трудоспособность не отождествлялись с продуктив­ностью деятельности. Продуктивность служила в роли внеш­него признака, косвенно свидетельствующего о состоянии работоспособности, которое само по себе не дано в непосред­ственном наблюдении, исследовании. В рассматриваемый пе­риод истории не была разработана общепризнанная концеп­ция работоспособности и трудоспособности, но так или иначе использовались представления о труде и трудящемся, призванные объяснять природу, происхождение, формирование и функционирование человека как трудящегося. Больше всего усилий было направлено на объяснение и диагностику сос­тояний сниженного функционирования человека в труде, обозначаемого (состояния) с помощью категории «утомле­ние».

В связи с задачей нормирования количества работы дела­лись попытки определения границ обратимого снижения функциональных возможностей человека, за пределами кото­рых начиналось то, что обозначали термином «переутомле­ние» [103; 104; 124; 176]. Примером такого подхода может быть работа А. П. Нечаева, описанная в задании к данному параграфу. В большинстве других практических задач ока­зывалась возможной сравнительная оценка состояний рабо­тоспособности, которая сама по себе выступала в роли кри­терия оптимальности при выборе вариантов режима труда и отдыха, чередования видов занятий, а также в суждениях об индивидуальном своеобразии работоспособности у конкрет­ных лиц. Таким образом, понятие работоспособности оказы­валось фундаментальным, ибо отражало представление о человеке как «работнике», о его труде, путях и способах це­ленаправленного воздействия на процесс и результаты тру­да (см., например, работу А. Л. Щеглова 1909 г. [224]).

В работах специалистов-практиков - инженеров, педаго­гов, психоневрологов, врачей - можно отметить относитель­ное соответствие предмета исследования объекту воздействия и соответствие методов предмету исследования (в приведен­ной на с. 104 таблице это видно в пунктах V-VIII). Так, например, Ф. Ф. Эрисман, В. М. Бехтерев и соответственно их ученики, последователи стремились в конечном счете улучшить состояние здоровья людей, и предметом их иссле­дований были внешние факторы, отрицательно или положи­тельно влияющие на организм человека. В работе инжене­ров и врачей, занятых предупреждением аварий и травм, объектом воздействия являлся труд человека-деятеля, и они пытались учесть в исследовании комплексно все внешние и внутренние факторы, которые могли быть причиной наруше­ний трудовой деятельности, влекущих за собой аварии, нес­частные случаи [42; 128; 159; 201 и др.]. Педагоги, такие, как П. Ф. Каптерев [74; 75]; занимаясь направленным фор­мированием основ трудоспособности учащихся, делали пред­метом изучения проявление существенных признаков трудо­способности в выполнении учебных занятий, выявляли де­фекты трудоспособности - такие, как лень, - и разрабаты­вали действенные способы коррекции этих дефектов.

Несоответствие предмета исследования объекту воздей­ствия обнаруживается главным образом в попытках решения задачи рационализации нормирования труда (см. пункты I - IV таблицы и соответственно типы задач на с. 103). По­добная оценка касается при этом преимущественно тех ра­бот, авторы которых брались за регламентацию трудовой де­ятельности человека (объектом воздействия является труд), а способ оценки функциональных возможностей деятеля строился на характеристике состояния отдельных функций организма (физиологических, психофизиологических, психи­ческих) [104: 116; 125; 155; 220; 223; 225 и др.].

Другим проявлением только что охарактеризованной кар­тины виденья объекта воздействия являлось отсутствие иерархической упорядоченности знаний о человеке, сужде­ние или неявная презумпция о рядоположенности явлении, происходящих в работающем человеке. Примером может служить, в частности, трактовка понятия «утомление» Г. Лейтензеном [104]. Последний относит к проявлениям утомления следующее: 1) неприятные субъективные ощуще­ния - сигналы нашему сознанию со стороны организма «о переходе через границу физиологии» [Ук. соч. С. 51]; 2) ряд явлений, которые могут быть объективно-научно учтены, а именно: а) утомление мышечной системы, б) утомление ор­ганизма, проявляющееся в дыхании и кровообращении; утом­ление нервной системы, автоинтоксикация продуктами рас­пада. Автор не выделяет наиболее существенных и специ­фичных для данного вида труда (или группы видов труда) проявлений утомления. Для него все названные категории явлений одинаково значимы при оценке функциональных возможностей человека в труде. Поэтому и предмет исследо­вания, и методы изучения и оценки указанных функциональ­ных возможностей (кратко обозначаемых термином «работо­способность») включали рядоположенные критерии. В резуль­тате исследователи оказывались в растерянности, если мето­ды доставляли им противоречивые факты о признаках состо­яния работоспособности человека. Поэтому, говоря о перспек­тивах физиологической и психофизиологической регламента­ции труда в будущем, авторы часто [104; 142; 224] констати­ровали наличие кризисной ситуации в области методов ис­следования утомления человека.

Выход из кризисной ситуации представлялся на пути на­учной разработки концепции утомления и создания адекват­ных методов его оценки [142; 224]. Сложная картина виденья сущности явлений утомления и работоспособности наиболее ярко, на наш взгляд, была отображена в докладе А. Л. Щег­лова на заседании Русского Общества Нормальной и Пато­логической психологии в Петербурге в 1909 г., посвященном изложению программы нового направления прикладной пси­хофизиологии, названного им «эргометрией» (подробнее см. [224]). Нет оснований преувеличивать значение работы А. Л. Щеглова в истории отечественной психофизиологии труда. Но, как нам представляется, появление программы «эргометрии» может быть свидетельством процесса образования но­вого уровня организации научно-психофизиологических и пси­хологических исследований человека в труде, для которого (уровня) характерен переход от анализа частных вопросов, методов к выделению проблем, имеющих общий, фундамен­тальный характер для широкого круга практических задач в сфере труда.

Крайним выражением биологического редукционизма в решении вопросов нормирования и рационализации труда был «энергетический подход», представители которого видели в «методе газообмена» перспективный способ оценки не только физического, но и умственного труда [104; 141; 192].

Как мы могли видеть, разрыв, несогласованность между объектом воздействия (трудовой деятельностью человека) и предметом исследования проявился в публикациях специалис­тов-ученых в большей степени, нежели в работах специалис­тов-практиков (гигиенистов, инженеров, педагогов). Ученые пользовались научными представлениями и методическими средствами, надеясь «приложить» их к практике. Но уровень развития научных знаний о человеке, его деятельности (в той форме, как эти знания были представлены в головах ученых) был, вероятно, дальше от реальной действительности, нежели систематизированные - пусть во многом «житейские», зато комплексные - представления «практиков». Другими слова­ми, отмеченный разрыв предмета изучения и предмета воздей­ствия имел объективно-исторические причины.

Задание к § 32

А. Ниже приведено описание исследования А. П. Нечаева в кратком пересказе (с некоторыми цитатами) (см. А. П. Нечаев. Школьный день. [124. С. 53-81]). Дайте оценку этому исследованию (с учетом той ус­ловности, что исследование дается в пересказе; оценка должна считаться предварительной).

Автора интересует возможность выяснить соотношение между нормаль­ной усталостью и количеством соответствующего ей труда. Способ исследо­вания - наблюдения исследователя за самим собой. Конкретная цель - выяснить среднее количество часов нормальной умственной работы, влия­ние на работоспособность ежедневного числа рабочих часов, продолжитель­ности сна, движений и отношений данного дня работы ко всему рабочему периоду. «Границей нормального количества умственной работы для данного дня я считал наступление такого состояния усталости, которое сопровож­дается характерным чувством «пресыщения трудом» и связано с вялостью мыслей, неодолимой ленью, полным падением интересов к делу, иногда сон­ливостью, тяжестью в голове, подергиванием лицевых мускулов» [124. С. 57]. Каждый день исследователь-испытуемый работал вплоть до охарактеризо­ванного выше состояния, затем отдыхал до тех пор, пока не появлялось желание возобновить прежний труд или другой вид деятельности. Каждый день с точностью до 5 минут фиксировалась продолжительность работы, вид работы, паузы и все более или менее длительные колебания внимания. Работа делилась на трудную и легкую по степени умственного напряжения. Исследование (сбор эмпирического материала) длилось 100 дней.

Результаты.
В среднем за день вся умственная работа могла состав­лять в среднем 6,5 часов (минимум-3, максимум-9), трудная работа- 4 1/4 часа (минимум - 1 1/2, максимум - 8 часов); худшие дни - поне­дельник, пятница, лучшие - среда, четверг; с ростом количества часов ежедневного сна увеличивалось количество напряженной умственной рабо­ты. Нормальным для рассматриваемого случая оказалось 37 1/2 часов нап­ряженной умственной работы в неделю. Если напряженный умственный труд отсутствовал всю неделю, то нормальное, количество часов работы в неделю - 75.

Далее автор исследования приводит выводы и рекомендации (приводим близко к тексту):

1. Нельзя так распределять школьные занятия, чтобы вовсе не было умственного утомления, нужно заботиться только о том, чтобы утомление не было чрезмерным и наступало возможно позже.

2. Границей нормального умственного утомления следует признать появление чувства пресыщения трудом при занятии интересующим предме­том. Количество труда, соответствующее этой степени утомления, можно считать нормой.

3. Нормальное количество работы в разные дни колеблется в зависи­мости от количества сна, движения, от степени напряженности данной ра­боты.

4. Так как нельзя в точности установить количество работы, нормальной для каждого ученика в день, следует различать школьную работу и домаш­нюю и дать возможность школьнику выполнять домашнюю работу в разные дни недели.

5. Оценивая количество умственной работы ученика во время урока, нужно учитывать не только учебный предмет, но и метод преподавания.

6. За основу нормального количества умственной работы предлагается взять максимум напряженной работы, требуемой от учащихся во время классных занятий, и учитывать это количество, задавая работу на дом.

7. В борьбе с умственным утомлением важны не только паузы между уроками, но и правильное распределение труда в течение самого урока.

8. Паузы между уроками не должны обязательно заполняться гимнас­ткой [124].

Б. Обратитесь к таблице, приведенной в данном параграфе, а также предшествующему ей тексту и выделите (назовите) те виды задач, при исследовательском обеспечении которых применялся метод наблюдения (либо внешнего, так называемого «объективного», либо - самонаблюдения).

§ 33. Вопросы психологии труда в творчестве К. Д. Ушинского.
И. М. Сеченов и отечественная психология труда

Выдающийся педагог К. Д. Ушинский (1824-1879) взял на вооружение идеи революционеров-демократов о том, что далеко не всякий труд оказывает благотворное влияние на личность человека, но лишь обладающий определенным рядом признаков, а именно: такой труд должен быть свободным, человек должен сам приниматься за него по сознанию необ­ходимости; труд должен быть общественно полезным, разум­но организованным, то есть организованным в соответствии с особенностями и возможностями человеческого организма.

В статье «Труд в его психическом и воспитательном зна­чении» (1860) К. Д. Ушинский на многочисленных примерах из жизни, литературы, истории показывает, что только сво­бодный общественный труд может развить и поддерживать в человеке его высшие нравственные качества, чувство челове­ческого достоинства. Человек, лишенный, в силу разных жиз­ненных обстоятельств, необходимости трудиться либо не вос­питавший в себе потребности и удовольствия трудиться и жи­вущий в условиях праздности, обречен, согласно К. Д. Ушинскому, на нравственную гибель, разрушение личности еще при жизни. Нельзя жить наслаждениями, они «приедаются», ве­дут к разврату, извращению мыслей и поступков, к формиро­ванию дурных, антиобщественных наклонностей. Поэтому од­на из главных целей школьного и семейного воспитания сос­тоит в том, чтобы «...готовить дитя к труду» [202]. Человек, по мнению К. Д. Ушинского, утративший или не нашедший для себя дела, труда, становится либо жертвой недоволь­ства жизнью, мрачной апатии, либо оказывается жертвой доб­ровольного самоуничтожения, опускается до детских прихотей или скотских наслаждений [202].

Огромное значение труда в жизни человека связывалось К. Д. Ушинским с «психическим законом», характеризующим динамику чувствований человека. Этот закон обосновывается им более тщательно в книге «Человек, как предмет воспита­ния. Опыт педагогической антропологии» (1868-1869). Со­гласно «психическому закону» наслаждения должны «урав­новешиваться трудом». При этом способе значение имеют не сами продукты труда, а «внутренняя, животворная сила тру­да» [203].

Человек, который находится в состоянии напряженной тру­довой деятельности, увлекающийся ею, обладает в этот пери­од «высшим счастьем, которое не зависит от наслаждений и не подчиняется стремлению к ним» [203. Т. 9. С. 511].

Не удовлетворение желаний (что обычно считают сча­стьем), а цель в жизни, или «задача жизни», - является «сердцевиной человеческого достоинства и человеческого счастья» [Там же. С. 514].

Стремление человека к постоянной смене душевных состо­янии, к беспрерывной душевной деятельности рассматривает­ся как фундаментальная психологическая закономерность, о которой писал и Кант, отмечая, что «для человека важнее иметь цель жизни (задачу, труд жизни), чем достигать ее» [Там же. с. 514].

К. Д. Ушинский противопоставлял душевные явления ма­териальным на основе механистического представления о ма­терии, главным качествам которой является стремление к со­хранению настоящего положения (движения или покоя).

Основой души человека у него являются стремления. Если использовать современную терминологию, то понятие души Ушинского соотносится с понятием личности, ее «ядра», пред­ставляющего собой иерархизированные потребностно-мотивационные образования, включающие в себя как ценности, убеж­дения, идеалы, так и ситуативные эмоциональные установки.

Общий закон, или «норма» душевной жизни, о котором го­ворит К. Д. Ушинский, по его словам, не является его собст­венным открытием или заслугой отдельных философов (И. Канта, в частности). «Идея счастья как мира и идея покоя как деятельности, к которой увлекается душа любовью», впер­вые высказалась в христианстве, причем в большей мере на практике, чем в теории [203. Т. 9. С. 559]. К. Д. Ушинский, как психолог, .видит в христианском учении идею, обобщав­шую исторический многовековой опыт человечества. Идея счастья как любимой деятельности, противостоит пред­ставлениям о счастье как непрерывной цепи наслаждений.

Идея счастья как излюбленной свободной деятельности, по мнению К. Д. Ушинского, существовала в практической жизни народов Европы, в судьбах лучших представителей ее цивилизации. Ее можно рассматривать как результат прове­денного К. Д. Ушинским психологического анализа истории религиозных учений, которые он рассматривал как неслучай­ные явления в истории человечества, но как идейные концеп­ции, отвечающие определенным реально существующим пот­ребностям человеческой души. Систематическое изложение такого анализа планировалось им в 3-м томе его «педагоги­ческой антропологии», который не был, к сожалению, напи­сан.

Программа, которую он наметил, - весьма перспективна и для психологов наших дней: это вопрос о том, каково долж­но быть содержание деятельности (свободной и излюблен­ной), к которой стремится человеческая душа.

В контексте современных проблем психологии труда этот вопрос может звучать так: какой должна быть трудовая дея­тельность человека по содержанию, формам ее организации и способам исполнения, чтобы современный человек мог найти в ней цели, задачи своей жизни, полюбить ее, быть удовлет­воренным ею? Этот вопрос по-разному, вероятно, должен ре­шаться для детей, подростков, взрослых людей.

Ушинский разработал представление о волевых проявле­ниях в труде, которое имеет несомненную ценность и для со­временной психологии труда. Он выделил 3 рода врожденных стремлений человека (имея в виду их фундаментальный ха­рактер, связь с удовлетворением различных жизненных по­требностей). Итак, это органические, душевные и духовные стремления человека. Душа - понимается как «принцип жиз­ни в организме» или деятельность чувства и воли. Чувства по­глощают как свою разновидность и явления сознания.

Базовое стремление человека (в отличие от животных) заключается в том, чтобы существовать для деятельности, а не наоборот, это «стремление к деятельности сознательной и свободной» [203. Т. 9. С. 521]. Стремление к насыщению и избеганию неприятностей - производные от базового.

В стремлении к свободной и сознательной деятельности человек сам ставит и осознает, как нечто важное для него, цель жизни. Значимость цели для человека в том, что она «...вызывает душу на деятельность ...вызывает душу на труд» [Там же. С. 522].

Труд должен быть деятельностью сложной, иметь препят­ствия, он должен быть труден. И только по пути к достиже­нию таких трудных трудовых целей человек может быть счаст­лив.

Далее рассматриваются основные виды «фальшивых» жиз­ненных путей, которые делают человека несчастным. Их два:

1) способ обойти трудности, и на этой основе возникают ложные увлечения и наклонности, которые принято обозна­чать словом «ленность». При этом развиваются стремления к перемене впечатлений, привычке, подражанию. Все эти «фальшивые стремления» Ушинский называет «слабостями воли».

2) «Заблуждения воли». В отличие от «слабости во­ли» они состоят не в том, что используются ложные средства достижения цели, но сами цели оказываются ложными, недо­стойными человека, презираемыми людьми, ненужными об­ществу.

Для психологии труда представляет интерес своеобраз­ная «анатомия» лени (стремления человека к легчайшей де­ятельности) и ее форм (стремления к привычке, подража­нию, развлечению и новизне).

Среди причин лени он выделяет физические, психофизи­ческие и психические. Физические причины связываются с реальными энергетическими ресурсами организма, которые можно направить на деятельность, требующую физических или душевных усилий. Эти ресурсы снижаются у детей в пе­риод их особенно интенсивного роста, в болезненном состоя­нии, в периоды поглощения и переваривания пищи, в усло­виях, когда в организме «перевешивают» процессы органи­ческие, растительные по отношению к процессам активной внешней деятельности.

К психофизическим причинам лени относятся многообраз­ные следы (память) приятных телесных ощущений всякого рода.

К психическим причинам лени Ушинский относит воспи­тание пассивности взамен естественных вначале у детей стремлений к самостоятельной деятельности. Пассивность воспитывается и в случаях, если ребенка непрерывно развле­кают и забавляют, не развивая его самостоятельной душев­ной деятельности.

Сюда относятся случаи формирования у детей неприятных эмоциональных переживаний, связанных с чрезмерными тре­бованиями, непосильными для них.

Воспитание полезных культурному человеку привычек не должно делать из человека «машину», т. е. привычки не дол­жны быть для педагога самоцелью, ибо приучая человека до­вольствоваться привычным, содействуют развитию душевной лени.

Подражание характеризует склонность людей заимство­вать у других средства деятельности без собственных ду­шевных усилий. Чем «сильнее душа», тем быстрее надоедает рутинная привычная деятельность, тем ярче стремление к оригинальности, к душевному труду максимальной наполненности» [203. С. 542].

В отличие от оригинальности, как итога самостоятельной душевной работы, «оригинальничанье» - результат пустого тщеславия. Это противопоставление интересно было бы учи­тывать в разработке проблемы индивидуального стиля дея­тельности.

Склонность к развлечениям рассматривается Ушинским как следствие стремления человека к пассивной деятельно­сти, не сопровождаемой трудностями [Там же. С. 543]. Чем сильнее внутренняя самостоятельная работа человека, тем меньше он ищет развлечений. Интерес к новостям, сплетням, стремление к перемене мест, к смене впечатлений - обыч­но свойственны людям, «в душе которых не завелось обшир­ной, свободной и любимой работы» [Там же. С. 544].

Душевная пустота, отсутствие любимого дела и связан­ного с ним интереса приводит к тому, что свойственное че­ловеку любопытство не развивается в любознательность, но застывает в форме поверхностного удивления.

В отличие от подлинной ленности выделяется «кажущее­ся стремление к лени», которое может отражать реальные физиологические потребности организма в отдыхе, сне.

Ушинский говорит и о таком способе отдыха, как «пере­мена деятельности» (перемена физического труда на психи­ческий и наоборот) [Там же. С. 548].

Душевное наслаждение, которое человек испытывает, от­даваясь полному отдыху, Ушинский связывает не только и не столько с самим процессом отдыха и приятными телесны­ми ощущениями (устранения боли, напряжения, тяжести), но и в большой мере с осознанием перспективы будущей де­ятельности, для которой важно восстановить силы. Человек, который вдруг лишается этой перспективы, будущего люби­мого труда, - несчастен*
и не может с удовольствием от­дыхать.

*
Это замечание, вероятно, весьма важно иметь в виду в современной практике социально-трудовой реабилитации сома­тических больных и инвалидов.

Итак, в творчестве К. Д. Ушинского трудовая деятель­ность выделялась из всех других форм и видов деятельно­сти людей, как играющая особую роль в историческом и он­тогенетическом развитии человека.

Целительная и развивающая роль труда связана с таки­ми его признаками, как общественно-ценный результат тру­да, свободный и осознанный характер труда, возможность проявления самостоятельности и творческого начала в труде.

Воспроизводство новых поколений трудящихся, как ока­залось, требует особой воспитательной технологии, опираю­щейся на представления о «норме» трудовой деятельности и качествах человека - субъекта труда, а также на представ­ления об отклонениях от этой нормы (проявлениях лени), их признаках, этиологии, способах профилактики и коррек­ции.

Опора на христианское учение не означает религиозного характера концепции К. Д. Ушинского, но отражает его вни­мание к историческому опыту человечества, накопленному в связи с потребностями подготовки будущих субъектов труда и зафиксированному в религиозной форме, веками господ­ствовавшей форме идеологического воздействия.

* * *

Особое место и значение среди отечественных публика­ций изучаемого периода имеют работы И. М. Сеченова (1829-1905) - выдающегося физиолога и одного из осно­вателей материалистической линии психологии в России.

В условиях бурного развития капитализма в России, обострения классовых противоречий между трудом и капи­талом определяющим направлением профилактической меди­цины в России 70-90-х гг. стала «общественная» (или «со­циальная») медицина. Важное значение приобрела входящая в нее профессиональная гигиена. Стремление к гигиенической регламентации производственных процессов с целью сниже­ния профессиональных заболеваний, травматизма трудящих­ся с необходимостью привело к постановке проблем научно­го исследования физиологических процессов в организме ра­ботающего человека, ибо требовалось установить закономер­ности их нормального протекания и вредных для здоровья и результатов труда отклонений от нормы.

Именно эти проблемы физиологии человека в процессе труда начинает исследовать И. М. Сеченов в течение своего десятилетнего профессорства на медицинском факультете Московского университета. Как отмечает А. М. Брагин (1980), для И. М. Сеченова вообще был характерен повы­шенный интерес к злободневным вопросам общества [27. С. 41]. Так его диссертационная работа была посвящена ак­туальной для России теме - исследованию влияния на ор­ганизм острого алкогольного отравления *. Книга «Рефлек­сы головного мозга» явилась актом борьбы за материалис­тическое мировоззрение, борьбы с религиозным идеалисти­ческим взглядом на мир, борьбы столь важной в условиях революционного подъема 60-х гг. В 80-90-е гг. в передовых кругах отечественной интеллигенции все более остро и широ­ко обсуждается «рабочий вопрос»; социальная медицина, профессиональная гигиена оказываются тесно связанными с. экономической борьбой рабочего класса.

*В 50-е гг. в стране возникло «трезвенное движение», уни­чтожавшее кабачки, боровшееся с пьянством.

Следует отметить также, что И. М. Сеченов был близко знаком с проф. Ф. Ф. Эрисманом еще с 70-х гг.; он руково­дил научными занятиями Н. П. Сусловой - будущей жены Ф. Ф. Эрисмана. И. М. Сеченов высоко ценил заслуги Ф. Ф. Эрисмана в создании отечественной гигиены труда, считал большой утратой и позором для России отстранение Эрисмана от преподавания в Московском университете и из­гнание его за пределы России в 1896 г. (Сеченов И. М. Авто­биографические записки, 1907, С. 194).

Изучение И. М. Сеченовым прикладных проблем труда, таким образом, не должно рассматриваться как единствен­ный и первый прецедент научных исследований в данной об­ласти в России, а само обращение И. М. Сеченова к вопро­сам труда следует трактовать не как «поворот его творчес­кой фантазии» или следствие внутренней логики развития его научной концепции, но, скорее, как результат внимания И. М. Сеченова к объективным, социально-значимым проблемам практики, которые сформировались и были отрефлексированы в общественном сознании независимо от работ и личности И. М. Сеченова.

Как отмечено выше, проблематика прикладных исследо­ваний И. М. Сеченова была тесно связана с задачами про­фессиональной гигиены. Так, он дает физиологическое обос­нование длительности рабочего дня, которая не должна пре­вышать 8 часов (1897); конструирует вместе с М. Н. Шатерниковым прибор для оценки процессов газообмена у челове­ка при ходьбе (1896); описывает биомеханические особенно­сти рабочих движений человека; указывает на принцип оп­тимальных условий для работы разных групп мышц с точки зрения характера самих усилий, которые совершает человек, организации движений в пространстве и времени (1899; 1901); ищет оптимум работы в условиях чередования видов нагрузки, рабочих органов, физиологически обосновывая принцип «активного отдыха» как способ повышения продук­тивности работы; физиологически обосновывает также прин­цип перерывов в работе, дает научное объяснение природы утомления человека в труде, указывая на определяющую в нем роль центральной нервной системы (1903 - 1904).

Среди этих работ, однако, лишь последняя содержит об­ращение И. М. Сеченова собственно к психическим явлени­ям; в остальных случаях речь идет о функциональных сис­темах, работающих относительно независимо от высших проявлений психики человека.

В этом смысле эти исследования являются, скорее, фун­даментом для биологических наук о труде (физиологии, био­механики труда), и оказываются, действительно, лишь пред­посылкой собственно научно-психологических исследований труда. И если ограничиться только этими работами, то прав Н. Д. Левитов, действительно, здесь еще нет развернутой разработки представлений о психике человека и ее роли в его трудовом поведении [102].

Следует, однако, иметь в виду, что И. М. Сеченов выде­ляет для анализа разные уровни функционирования орга­низма соответственно специфике обсуждаемой практической задачи. Так, в одном случае, при решении задачи определе­ния максимально допустимой, физиологически безвредной длительности рабочего дня И. М. Сеченов упрощает пред­ставление о работающем человеке, анализируя работу од­ного его органа - сердца [176]. В другом случае, когда он обсуждает принципы рационального выполнения рабочих движений, им используется модель человека, как «живой ма­шины» [175]. В третьем случае моделью работающего чело­века является сложное саморегулирующееся устройство, от­ражающее взаимоотношение состояний и свойств централь­ной нервной системы и чувствующих нервов [177]. Здесь ис­пользуется понятие «заряжения энергией нервных центров» при раздражении чувствующих нервов. Нервные центры ока­зываются в роли «аккумуляторов энергии». Чувство устало­сти или, наоборот, неутомимости соотносится с уменьшени­ем или увеличением запаса энергии в центральной нервной системе. В целом эта модель является аналогией, метафори­ческим описанием некоторых процессов в организме работа­ющего человека, берущих начало в учении об электричестве.

Но у И. М. Сеченова можно найти и такие варианты об­щих представлений о человеке в труде, в которых высшим ре­гулятором его поведения оказываются именно психические образования. Так, в статье «Участие нервной системы в ра­бочих движениях человека» (1900) И. М. Сеченов демонст­рирует представление о работающем человеке так, как если бы требовалось создать машину, полноценно заменяющую человека в труде, машину, обладающую существенными че­ловеческими качествами. Работающий человек здесь пред­ставлен следующим образом: «Рабочую деятельность всей нервно-мышечной механики можно сравнить с исполнением на фортепианах заученной пианистом пьесы. Струны будут мышцами; клавиши - нервными центрами; рычаги от них к струнам - нервами; а музыкант будет представлять неиз­вестного нам по природе агента, действующего из нервных центров по нервам на мышцы. При этом музыканта следует представлять себе неразрывно связанным с инструментом в одно целое...» [178. С. 150]. Для успешной работы музыкан­та - «верного и стройного исполнения пьесы» - требуется «...прежде всего состояние бодрствования с возможностью ежеминутного контроля игры чувством и сверх того уменье видоизменять темп игры в ту и другую сторону и управлять звуками по силе и продолжительности»; - так и для «агента» в теоретической модели И. М. Сеченова необходимы - «бодрствование, контроль движений чувством и регуляции движений по силе, быстроте и продолжительности» [Там же. С. 150]. Важным моментом в этой модели является вопрос о том, как же она запускается в действие, что движет поведе­нием человека в работе? Ответ имеет общее значение для всякого произвольного поведения. По Сеченову, произволь­ные действия подчиняются потребностям: «Жизненные пот­ребности родят хотения, и уже эти ведут за собой действия; хотение будет тогда мотивом и целью, а движения - дей­ствием или средством достижения целя» (Там же. С. 153]. Все действия, умения, способности, на которых строится лю­бая трудовая деятельность - суть произвольные действия, которым человек обучается в онтогенезе по мере возникно­вения потребности в них, возникающей в определенных ус­ловиях жизнедеятельности.

Итак, можно зафиксировать, что И. М. Сеченов пользует­ся не одной, а несколькими моделями работающего челове­ка. И это, вероятно, не случайность. Есть основания считать, что И. М. Сеченов намеренно упрощал картину предмета ис­следования, делая яркими наиболее существенные моменты и устраняя второстепенные. Причем эти упрощенные модели он использовал лишь в пределах рассмотрения конкретных практических задач, не перенося эти модели на другие слу­чаи, в которых требовалось учесть уровень сознательной, це­ленаправленной, произвольной регуляции поведения челове­ка. Вероятно, это был способ абстракции, устранения второ­степенных и выделения существенных для данной задачи фак­торов. М. Г. Ярошевский специально подчеркивает мысль о том, что И. М. Сеченов использовал такого рода модели, как ориентиры, которые позволяли «исходя из того, что провере­но естественно-научным опытом, продвигаться вперед в не имеющей надежных опорных точек области исследования психических явлений» [236. С. 381]. Этот прием описан и са­мим И. М. Сеченовым в первом варианте его статьи «Эле­менты мысли» (1878), переизданном в форме «Примечаний» ко второму варианту текста этой статьи в публикации 1903 г. [182]. Здесь он говорит о том, что в первых шести главах, об­суждая проблему развития психики ребенка, он сознательно пользовался упрощенным представлением о человеке, как «пассивном носителе нервно-психических процессов», как «вечном школьнике», или своего рода «машине, способной усваивать опыт». В седьмой главе он переходит к анализу активности мышления, и ему необходима новая модель - мо­дель практической деятельности человека, в которой чело­век - активный деятель [182. С. 621]. Для истории отечест­венной психологии труда именно эта, последняя, модель име­ет особое значение.

В тесной связи с общей моделью работающего человека находится представление И. М. Сеченова о произвольном действии, которое может быть и чрезвычайно сложным, но оно должно, как минимум, обладать признаками, необходи­мыми и достаточными для выполнения трудовых действий. Эти признаки приводятся при обсуждении И. М. Сеченовым генезиса произвольных действий у ребенка. Так, И. М. Сече­нов намечает функциональную структуру сознательно регу­лируемого целенаправленного действия, состоящую из сле­дующих элементов:

«1) побуждение к действию;

2) отличение себя от предмета, на который имеет быть устремлено действие;

3) сознание в себе силы или способности к действию;

4) различение субъективных и объективных условий дей­ствия, т. е. оценка положения и свойства предмета, рядом с оценкой собственных сил (т. е. по силам ли действие или нет), из чего определяется:

5) начало действия во времени;

6) самый способ действия и

7) результат» [182. С. 621].

Здесь особое внимание уделяется ориентирующей и регу­лирующей функции психики, сознания в процессе подготовки и выполнения произвольного действия.

Принципиальное значение для теории и практики психо­логии труда имеет учение И. М. Сеченова о чувствовании, как регуляторе движений. Мысли о контроле движений чув­ствованиями содержатся в работах И. М. Сеченова «Кому и как разрабатывать психологию?» (1873). «Рефлексы голов­ного мозга» (1863), «Участие нервной системы в рабочих движениях человека» (1902), «Физиологические очерки» (1884). Особое внимание И. М. Сеченов уделял роли мы­шечного чувства, .«смутного», «темного», часто не доходяще­го во всей своей полноте до уровня сознания, но играющего важную роль не только в общем самочувствии, обеспечивае­мом проприорецепторами от внутренних органов, не только о характере движений, но и выполняющего функцию «дроб­ного анализатора пространства и времени» («Элементы мыс­ли», 1903). В советской физиологии это учение было плодот­ворно развито в работах ученика И. М. Сеченова - А. Ф. Самойлова (1946); К. X. Кекчеева (1936; 1946). В психоло­гии труда на основе идей И. М. Сеченова о роли мышечного чувства в восприятии времени С. Г. Геллерштейну удалось построить систему упражнений для спортсменов, в результа­те которой они могли реагировать на сигнал с заданным ла­тентным периодом и оценивать временные интервалы с точ­ностью до сотых долей секунды[52].

И. М. Сеченов отмечал, что способности органов чувств определяются не только их анатомическим устройством, но и развитием функциональных возможностей под влиянием пот­ребностей и упражнений («Кому и как разрабатывать психо­логию?»). В работе «Элементы мысли» [182] И. М. Сеченов указывал, что то, что недоступно нашим органам чувств в настоящее время, возможно станет доступным в будущем. Для С. Г. Геллерштейпа [51. С. 843) эта мысль звучала, как признание принципиальной безграничности развития чувству­ющих способностей человека. Он указывает на свидетельства в эту пользу в фактах чрезвычайного развития органов чувств под влиянием профессии.

Общее представление о роли психики, сознания в регуля­ции действий позволило И. М. Сеченову создать плодотвор­ное учение об автоматизации движений, составляющей осно­ву формирования навыка. Всякое произвольное движение он считал «заученным» под влиянием условий, создаваемых жизнью. Причем решающее значение в развитии произволь­ных движений имеет, по его мнению, потребность в осущест­влении этих движений. С. Г. Геллерштейн подчеркивал, что эта мысль не только не устарела, но должна быть признана «актуальной» и «злободневной» для современной педагогики труда, спорта [51, С. 724].

В статье «Кому и как разрабатывать психологию?» (1873) И. М. Сеченов намечает условия, необходимые и до­статочные, по его мнению, для формирования двигательных навыков. К ним он относит пять следующих условий:

«При всяком заучивании нужно:

1) чтобы рука предварительно обладала известной сте­пенью поворотливости, чтобы она умела увернуться в любую сторону, сгибаться и разгибаться во всех со­членениях;

2) чтобы она слушалась во всех этих движениях глаза...;

3) чтобы человек умел подражать показываемой ему форме движения;

4) чтобы он умел отличать хороший результат правильно­го движения от дурного результата неправильного и, наконец,

5) чтобы он упражнялся как можно более под контролем достижения нормального результата» [180. С. 299].

Первый пункт фиксирует необходимость целостной костно-мышечной системы, которая, однако, является лишь пред­посылкой движения. В пункте втором речь идет о планирую­щей, ведущей роли зрения по отношению к мышечному чув­ству в построении движений. В третьем, четвертом и пятом пунктах отражены условия, психологически важные для процесса усвоения навыка: сознательное представление о требуемом способе работы, процессе ее выполнения и резуль­татов действия и обеспечение обратной связи для обучающе­гося (т. е. сведений о полученном реальном результате дей­ствия).

Эти идеи можно рассматривать как психологические тре­бования к построению тренировочных упражнении, которые могли быть использованы и современниками И. М. Сечено­ва - педагогами.

Исполнительным процессам в любых движениях, по об­разному выражению И. М. Сеченова, предшествует всегда «песня чувственных следов» [180. С. 281]. Отсюда следует практический вывод для профессиональной педагогики: не­обходимо организовать эти чувственные следы в обучении и сделать их, по возможности, объектом внимания, сознания ученика. Речь идет здесь, по сути дела, о создании ориенти­ровочной основы действия, но не в вербальной форме, а в форме чувственных образов - эталонов (которые могут быть не только визуальными, но и тактильно-кинестетически­ми, проприоцептивными, слуховыми, вкусовыми). Эта идея выражена С. Г. Геллерштейном в разделе «Развитие про­фессионально-важных качеств» в книге «Научные основы обучения школьников труду» [53]. Как нам представляется, эта идея еще далеко не исчерпала своих конструктивных возможностей в деле совершенствования профессионально-технического образования.

Роль сознания в контроле заученных движений И. М. Се­ченов демонстрирует в статье «Участие органов чувств в ра­боте рук у зрячего и слепого» (1901) на примере действии опытной вязальщицы. Он показывает, что сознательный контроль остается при выполнении хорошо заученных навыков, но он осуществляется не в зрительной форме, а в форме ося­зания и мышечного чувства. Причем, если сознание сильно захвачено одновременно выполняющимися дополнительным занятием, например, чтением книги, то процесс вязания за­медляется [181. С. 396].

Интересна мысль И. М. Сеченова о признаках совершен­ствования навыка, которые он видел не только в улучшении координации движений, но и большем торможении, задер­живании движений [180]. Автоматизированный навык отли­чался Сеченовым от автоматически выполняемых движений. Если последние осуществляются как бы «машинообразно» и потому могут стать неадекватны изменившимся условиям, то автоматизированный навык предполагает возможность его тонкой сознательно волевой регуляции по скорости, выбору момента начала, конца, по способу выполнения [180. С. 283]. Вместе с тем И. М. Сеченов неоднократно отмечал, что в ря­де случаев вмешательство воли и сознания в налаженное движение может оказаться вредным. Это замечание, эмпири­ческое по своему происхождению, нашло позже теоретическое подтверждение в работах Н. А. Бернштейна, посвящен­ных уровневому строению и регуляции разных типов движе­ний человека[17].

Особое значение имеет положение И. М. Сеченова о регу­лирующей роли чувствований в формировании и осуществле­нии действий, умений, в компенсации дефектов путем заме­щения зрения осязанием, мышечной чувствительности - зрением, развитое в работах «Кому и как разрабатывать пси­хологию?» (1873); «Участие органов чувств в работах рук у зрячего и слепого» (1901). По свидетельству С. Г. Геллерштейна [51. С.
756], во время Великой Отечественной войны идеи И. М. Сеченова были активно использованы в практи­ке восстановительной трудотерапии двигательных функций у раненых бойцов. В частности, С. Г. Геллерштейн опирался на мысль И. М. Сеченова о том, что согласованные движе­ния глаза и руки становятся привычными в онтогенезе «в си­лу жизненной потребности и особенно трудовой деятельно­сти». И глаз и рука имеют сходство функционирования, со­стоящее в том, что они «щупают» предмет. Отсюда при нару­шении функций глаза либо руки эти их дефекты могут быть частично восстановлены в процессе осуществления трудовых действий, имеющих выраженную побудительную силу. Со­хранные центральные механизмы взаимодействия глаза и руки в условиях трудовой деятельности способствуют восста­новлению чувствительности и двигательных исполнительных функций руки, нарушенных при ранении. Система восстано­вительной трудотерапии, использующая среди прочих и эту идею оказалась высокоэффективной [54].

Идея взаимодействия органов чувств, высказанная И. М. Сеченовым, нашла отражение в фундаментальных исследо­ваниях С. В. Кравкова [90] и в прикладных работах К. X. Кекчеева [81; 82]. К. X. Кекчееву удалось существенно уско­рить процесс темповой адаптации глаз ночных летчиков-ис­требителей и других военных специалистов в годы Великой Отечественной войны при воздействии на вкусовой анализа­тор. Кроме того, важно отметить общий подход К. X. Кекче­ева к функциям органов чувств, как трудовым действиям, от­вечающим определенной цели, действиям, поддающимся в значительной мере направленной тренировке и зависящим от целого ряда факторов, обусловливающих общее функцио­нальное состояние человека [82]. В статье, обобщающей цикл исследований военных лет, К. X. Кекчеев отмечает, что эти работы строились на основе идей И. М. Сеченова о взаимо­действии органов чувств и их роли в деятельности человека, а также на работах Л. А. Орбели [80].

И, наконец, последним, весьма значимым для психологии и психофизиологии труда направлением исследований И. М. Сеченова является проблема оптимизации труда, его условий, способов работы, состояния работника. И. М. Сече­нов пытался определить оптимальные условия выполнения разного рода трудовых задач. Такого рода аналитические ис­следования представлены в «Очерке рабочих движений человека» (1901), в лекциях в Московском университете по физи­ологии нервной системы (1899). В России эти работы были первыми в своей области и нашли внимательных читателей в лице врачей-гигиенистов и инженеров, занятых проблема­ми профилактики несчастных случаев на производстве, в частности, по причине неудобных, не соответствующих при­роде человеческих действий орудий труда, приспособлений [56; 57 и др.].

Экспериментальное исследование «неутомимой работы руки», выполненное И. М. Сеченовым совместно с М. Н. Шатерниковым на ручном эргографе, вызвало также интерес у современников. Помимо того, что И. М. Сеченов впервые обосновал экспериментально эффективность известного и прежде принципа чередования работающих органов (или принцип «активного отдыха»), в этой работе принципиально важное значение имел вывод о ведущей роли ЦНС в разви­тии явлений утомления. И. М. Сеченов показал, что психоло­гическая сознательная регуляция и связанные с ней процес­сы (интерес к работе, настроение, эмоциональное пережива­ние) оказывают, в сущности, то же активирующее влияние на продуктивность работы, как и раздражение током чувст­вующих нервов руки. Отсюда мы можем сделать вывод не только о том, что важно оценивать физиологические пара­метры ЦНС в исследовании утомления, но с неменьшим вни­манием необходимо отмечать и субъективные переживания, состояние сознания исследуемого. Степень применимости принципа активного отдыха к умственному труду была под­вергнута критике и экспериментальной проверке А. С. Азарьевым (1905), который показал, что эффект от смены вида занятия оказывается не всегда положительным и зависит от субъективной трудности этих занятий для работника и сте­пени их привычности.

В итоге можно утверждать, что И. М. Сеченов действи­тельно является одним из первых отечественных ученых (в области физиологии и психологии), кто заложил основы фун­даментальных проблем не только материалистической пси­хологии в целом, физиологии труда, но и психологии труда.

И. М. Сеченов в отличие от гигиенистов, идущих к науч­ным обобщениям от эмпирического материала, во многих своих работах обсуждал различные аспекты произвольной целесообразной деятельности человека, которые в целом создают общую картину функционирования психических и физиологических систем работающего человека. И. М. Сече­нов пользовался «аналитическим методом», останавливаясь на наиболее существенных моментах, объясняющих поведе­ние человека в типичных, общих жизненных ситуациях (и, в частности, ситуациях, имеющих отношение к трудовой дея­тельности).

Суждения о психологических и психофизиологических ас­пектах труда буквально «рассыпаны» во многих его рабо­тах и не ограничиваются текстами, имеющими очевидную прикладную направленность. Это связано, как нам представ­ляется, с тем, что И. М. Сеченов постоянно стремился в сво­их научных трудах, в публичных выступлениях не просто из­лагать сумму накопленных наукой фактов и закономерностей о человеке, но и демонстрировал их проявление на жизнен­ных примерах. Его интересовали не отдельные «феномены», но психические и психофизиологические процессы деятель­ного человека как целого. В большинстве своем это - мыс­ли, касающиеся проблем функционирования человека - субъекта трудовой деятельности.

Общее идеальное (модельное) представление о человеке, выполняющем трудовую деятельность, и о структуре отдель­ного трудового действия И. М. Сеченова оказалось адекват­ным теоретическим основанием для обсуждения (тоже в об­щем виде) типовых задач, имеющих важное значение для об­щественной практики, а именно: для формирования трудовых навыков, профессионально-важных свойств органов чувств; в связи с проблемой компенсации дефектов органов чувств и, наконец, для задач оптимизации условий и процесса труда (в целях достижения высокой и устойчивой продуктивности труда при функционировании систем организма человека, не выходящем за границы нормы).

Задание к § 33

Разумеется, К. Д. Ушинский и И. М. Сеченов - представители почти диаметрально отличных друг от друга областей знания и говорят, что на­зывается, «совсем про разное». Но все же не сможете ли отыскать и указать то общее (пусть это будут неформулируемые допущения, «презумпции»), что объединяет этих авторов?

Заключение к разделу II

Итак, в России конца XIX - начала XX в. в работах спе­циалистов-практиков обсуждались следующие задачи, требо­вавшие обращения к психологическим знаниям о труде и трудящемся:

1. Сфера рационализации труда и управления производ­ством

Профилактика аварий и производственных травм (созда­ние предохранительных приспособлений, безопасных машин; учет человеческих факторов в .проектировании фабричных зданий, мастерских, в организации труда и производства, в конструировании орудий труда, оборудования; совершенст­вование средств сигнализации).

Повышение производительности труда (регламентация труда во времени; рационализация рабочих движений, ору­дий, машин).

Совершенствование управления персоналом (подбор и продвижение персонала по службе, увольнение служащих; стабилизация состава служащих; обучение персонала; вы­бор форм поощрения и наказания в труде; профилактика производственных конфликтов; выбор степени разделения труда; аттестация деловых качеств руководителей; критерии и правила успешной организации труда администратора; способы контроля труда администратора и подчиненных).

2. Сфера охраны жизни и здоровья трудящихся

Профилактика профессиональных болезней, производст­венного травматизма, профессионального утомления, умст­венного утомления школьников; разработка гигиенических описаний и классификаций профессий; гигиеническая регла­ментация количества работы, временных параметров работы, условий труда, боевой, летной деятельности; экспертиза тру­доспособности при приеме на работу, экспертиза трудоспо­собности увечных; экспертиза причин несчастных случаев; оценка индивидуальных особенностей утомляемости (в ис­следовании педагогов, криминалистов, психиатров, психоло­гов).

3. Сфера подготовки кадров

Труд в общеобразовательной школе (использование тру­да как средства нравственного воспитания личности; формирование основ работоспособности ученика; коррекция дефек­тов работоспособности учащихся; цели и методы преподава­ния ручного труда в школе как особой учебной дисципли­ны; трудовое обучение как методический принцип школьно­го образования в связи с подготовкой молодежи к трудовой жизни.

Содействие молодежи в выборе профессии (сбор и публи­кация сведений о профессиях и профессиональных учебных заведениях; создание типологии профессий и типологии лич­ностей в связи с выбором профессии молодежью; изучение личности молодого человека - «юношествоведение»; активи­зация самопознания молодежи; выработка активной жизнен­ной позиции личности).

Проблемы профессионального технического образования (психологический анализ профессии как средство совер­шенствования содержания и методов обучения профессии;

модели и тренажеры в обучении профессии; принцип созна­тельности обучения и навык; научный анализ и выбор наи­более рациональных приемов работы профессионала в целях профессионального обучения; требования к учителю - пре­подавателю ремесла; цели и способы трудового профессио­нального воспитания).

Психологическое знание о труде оказывалось важной со­ставляющей общественно-значимых проблем, имевших мас­совый характер. Эти проблемы не были продуктом только творческой фантазии отдельных талантливых ученых, но они были порождены объективными потребностями обществен­ной жизни, потребностями, осознанными специалистами, за­нятыми их разрешением.

В России конца XIX - начала XX в. было крайне мало кадров собственно психологов. Разработка прикладных во­просов с помощью научной психологии осуществлялась, как правило, силами людей, пришедших в психологию из науч­но-практических областей (медицины, педагогики, инжене­рии), то есть людей, стиль мышления которых хранил тра­диции ориентации научного познания на запросы жизни, тра­диции «научно-технического» мышления. Благодаря этому большому (судя по представленным выше материалам) от­ряду специалистов-практиков в первые годы Советской влас­ти широко развернулись научные и практические работы в области НОТ и управления производством и вообще наук, изучающих труд и человека в труде.

При сопоставлении выявленной совокупности практичес­ких задач и проблематики прикладных исследований в пси­хологической науке России конца XIX-начала XX в. обна­руживалось, что лишь некоторая часть этих задач стала объектом внимания психологии. К ним относятся задачи школьной гигиены, проблема профилактики утомления при умственном и физическом труде, задачи педагогики. Это свидетельствует о том, что практика опережала науку и сти­мулировала ее развитие, формируя потенциальную область приложения научно-психологического знания.

Неравномерное развитие научно-психологических иссле­дований отдельных проблем труда отражало динамику ак­туальных потребностей общества и степень соответствия им достижений психологической науки и смежных дисциплин. Так, в психологии основное внимание уделялось исследова­ниям проблем индивидуальных различий и утомления, про­водившимся в русле функциональной психологии, тогда как проблемы психологии деятельности (индивидуальной и груп­повой), психологии мотивации, психологии человека как субъекта труда не стали еще предметом научной проработки в официальной психологии, но уже изучались и развивались специалистами-практиками (педагогами, врачами, инжене­рами).

Познавательный статус психологических знаний о труде, используемых авторами текстов, был разным. Встречаются тексты, авторы которых обходятся даже без житейской, обы­денной психологической терминологии, а также работы, в ко­торых систематизируется жизненный опыт практиков. Есть тексты, представляющие собой описание экспериментальных исследований, например, изучение особенностей восприятия сигнальных средств в железнодорожном деле [72]. Можно указать также достаточно большое количество работ, со­держащих психологические знания о труде, органически включенные в ранее сложившиеся научно-практические дис­циплины (профессиональную педагогику, профессиональную и школьную гигиену, травматологию, технику безопасности), Речь идет о работах П. К. Энгельмейера [229; 230], Ф. Ф. Эрисмана [233], С. М. Богословского [25], Д. П. Никольского [128] и др.

Психологические аспекты труда разрабатывались и в контексте психологических и психофизиологических концеп­ций, например, в работах И. М. Сеченова, А. Ф. Лазурского и др. Важно отметить появление в изучаемый период про­ектов специальных научно-психологических дисциплин, при­званных исследовать те или 'иные проблемы труда. А. Л. Щег­лов [224] предложил выделить в рамках психофизиоло­гии особое направление - «эргометрию», предметом изуче­ния которой должна была стать «работоспособность челове­ка», а Н. А. Рыбников не только наметил, по и начал пло­дотворно разрабатывать «юношествоведение» в целях содей­ствия молодежи в выборе профессии [167]. Решению этой же проблемы посвящена психологическая концепция «гос­подствующих стремлений личности» педагога В. Н. Вахтерова [31]. Симптоматично, что программы психологических исследовании труда разрабатывались не только психологами, но и далекими от психологии специалистами-практиками. Ярким примером может служить «железнодорожная психология» И. И. Рихтера, представленная им как проект новой области техники безопасности железнодорожного движения и одно­временно нового направления прикладной психологии [159].

Такое разнообразие форм психологического знания о труде и трудящемся отражает процесс его перехода на ста­дию научного познавательного уровня. Собранный материал может служить подтверждением идеи о сосуществовании психологических знаний о работающем человеке в разных формах общественного сознания, а также о том, что между ними нет жесткой границы, но, напротив, происходит посто­янный процесс взаимообогащения науки и практики, являю­щийся для науки источником, движущей силой познания и сферой приложения полученных результатов.

В целом накопленные в общественной практике изучае­мого периода психологические знания можно рассматривать как определенный вклад в научную разработку проблемы формирования и функционирования человека - субъекта труда, что позволяет говорить о зарождении в России конца XIX - начала XX в. предпосылок и аналогов будущей пси­хологии и психофизиологии труда и смежных психологичес­ких дисциплин: инженерной психологии, психологии управления, индустриально-педагогической психологии. Полученные факты можно рассматривать как свидетельство важной ро­ли практики (практических разработок, практической наце­ленности научных исследований, роли эмпирического анализа самой реальности, изучения процесса и результатов труда и человека в роли деятеля, работника) в построении и разви­тии психологической науки.

Научное (в том числе, психологическое) изучение труда и трудящегося проводилось разрозненно, без координации и финансирования со стороны государственного управления, в рамках сферы отдельных профессиональных и общественных объединений. Поэтому можно говорить о зарождении в ис­следуемый период психологии труда как определенной об­ласти научно-психологических знаний, еще не выделенных организационно в самостоятельную научную отрасль.

Психология труда в России формировалась не только под влиянием мировой психологической науки и других наук о труде и человеке, но ее своеобразие объясняется также и отечественными традициями: культурным и идейным насле­дием революционеров-демократов 40-60-х годов, традици­ями материалистической естественно-научной мысли, прог­рессивными идеями представителей отечественной общест­венной (социальной) медицины, педагогики, техники.

Характеристика подходов, идей отечественной психологии труда дореволюционного периода может быть использована в дальнейшей разработке истории советской психологии труда, а также в упорядочении понятийного аппарата современной психологии труда с учетом ее истоков.

Литература к разделу
II

1. Ленин В. И.
Развитие капитализма в России // Полн. собр. соч. Т. 3. С. 1-609.

2. Азарьев А. С.
В какой степени можно считать отдыхом смену одной умственной работы другою? // Вестн. психологии, криминальной антропологии и гипнотизма. 1905. Вып. I.

3. Акопенко А. Ф.
Влияние цветового ощущения на скорость психических процессов // Обозрение психиатрии, неврологии и экспериментальной психологии. ) 1898. № 7.

4. Акопенко Л., Лазурский А.
О влиянии мышечных движений из ско­рость психических процессов. Доклад на научном собрании врачей С.-Петербургской клиники душевных и нервных болезней, 28 декабря 1896 г. // Обозрение психиатрии, неврологии и экспериментальной психологии. 1897. № 2.

5. Анискввич В. В.
Физическая пригодность для службы на подводных лодках (пер. с фр.) // Медицинские прибавления к Морскому сборни­ку. 1907. №7.

6. Арендт Н. А.
О воздухоплавании, основанном на принципах парения птиц. Симферополь, 1888 (цит. по кн.: К истории отечественной авиа­ционной психологии. Документы и материалы. М., 1981).

7. Аронов М.
Организация предприятий // Зап. Русского Технического Общества. 1913. Вып. 1. С. 1- 16; вып. 8-9. С 204-215.

8. Арциш В. А.
Об усовершенствованной паровозной будке. Стеногра­фический отчет по докладу в Русском Техническом Обществе 17 мая 1912 г. // Железнодорожное дело. 1912.

9. Астрахан И. Д.
Новый проект рабочего законодательства с точки зрения врача // Общественный врач. 1906. № 7.

10. Астрахан И. Д.
Регистрация несчастных случаев (повреждений) на фабриках, заводах и прочих промышленных предприятиях // Труды 1-го Всероссийского съезда фабричных врачей и представителей фаб­рично-заводской промышленности (1-6 апреля 1909 г. в г. Москве). М, 1910. Т. 1.

11. Астрахан И. Д.
Принципы экспертизы увечных // Труды 1-го Всерос­сийского съезда фабричных врачей и представителей фабрично-завод­ской промышленности (1-6 апреля 1909 г. в г. Москве). М., 1910. Т. 1.

12. Безчастнов. Н. В. Левитский - организатор русских артелей. (По по­воду десятилетия его деятельности) // Зап. Одесского отделения Рус­ского Технического общества. 1914. № 3-4.

13. Бейлихис Г. А.
Из истории борьбы за санитарную охрану труда в царской России. М., 1957.

14. Беклемишев Н. Н.
О подготовке обер-офицерского состава флота // Зап. Русского Технического Общества. 1905. № 10-11.

15. Белицкий Ю.
Диктовки, как средство определения прогрессивной ус­талости учеников при школьных занятиях // Обозрение психиатрии, неврологии и экспериментальной психологии. 1902. № 4.

16. Берви-Флеровский В. В.
Положение рабочего класса в России.(1868г.) // Утопический социализм в России. М., 1985.

17. Бернштейн Н. А.
К вопросу о природе и динамике координационной функции // Психология. Уч. зап. МГУ. М., 1945. Вып. 90.

18. Бесплатное указание работы в Москве // Известия Московской Го­родской Думы. 1897. Вып. 1. Отд. 2.

19. Бехтерев В. М.
Индивидуальные и социальные факторы развития орга­низмов и социальность как условия прогресса // Вести, психологии, криминальной антропологии и педологии. 1914. Вып. 1.

20. Бехтерев В. М.
Вопросы, связанные с лечебным и гигиеническим зна­чением музыки // Обозрение психиатрии, неврологии и эксперимен­тальной психологии. 1916, № 1-4.

21. Бехтерев В, М.
Личность и труд // Научно-технический вестник. М., 1920. №1.

22. БлонскийП. П.
Миросозерцание и профессия // На распутьи. Сборник статей о выборе профессии. М., 1917.

23. Бобровников Н. А.
К вопросу о нормировке жизни воспитанников и воспитанниц, закрытых учебных заведений // Русская школа. 1900.

24. Богданов А. А.
Красная звезда (1908 г.) // Литературная утопия в России. М., 1983.

25. Богословский С. М.
Система профессиональной классификации. М., 1913.

26. Богословский С. М., Куркин М. И.
К вопросу о положении статистики в фабричной медицине и о классификации профессий // Труды 1-го Всероссийского съезда фабричных врачей и представителей фабрично-заводской промышленности (1-6 апреля 1909 г. в г. Москве). М. 1910. Т. 1.

27. Брагин А. М,
Сеченов и общественное движение в России // Иван Ми­хайлович Сеченов. К 150-летию со дня рождения. М., 1980.

28. Бутаков И. Н.
Выгоды и пределы специализации работ в главных же­лезнодорожных мастерских // Железнодорожное дело. 1916. №7. С. 68-72; № 9-10. С. 79-84.

29. Бутаков И. Н.
К вопросу об административной организации главных железнодорожных мастерских // Железнодорожное дело. 1917. № 21- 22. С. 165-167; № 23-26. С. 176-178.

30. Васильев М. К.
(инженер-технолог). О несчастных случаях па свекло­сахарных заводах и о мерах к их предупреждению // Зап. Киевского отделения Русского Технического Общества, 1904. № 10. С. 568-590; № 11. С. 631-677; № 12. С. 695-725; 1905. № 1. С. 31-33.

31. Вахтеров В. П.
Основы новой педагогики. М.; 1913. Т. 1.

32. Вебер К. К.
(инженер-технолог). Рассказы о фабриках и заводах. Спб., 1871.

33. Вебер К. К.
Земледельческие машины и орудия. Спб., Девриен, ч. I, 1896: 267 с.; ч. 2, 1987. 309 с.

34. Вигдорчик Н. А.
Как не следует разрабатывать вопросы народного здравия // Общественный врач. 1906. № 7.

35. Витлок.
Описание способа обучения агентов сцепке вагонов посред­ством моделей // Железнодорожное дело, 1915. № 43.

36. Владимирский А. В.
Умственная работоспособность в различные часы школьного дня. Исследование над воспитанниками училища глухонемых в С.-Петербурге // Русская школа. 1909. №5-6. С. 199-217; № 7-8. С. 214-230; № 9. С. 157-179; № 10. С. 147-185.

37. Владимирский А. В.
Характерные особенности умственной работоспо­собности глухонемых. Доклад в Русском Обществе нормальной и па­тологической психологии, 10 апреля 1907 г. // Вестн. психологии, кри­минальной антропологии и гипнотизма. 1907. № 5.

38. Владимирский В. В.
Медицинский осмотр рабочих при поступлении их на заводы и фабрики // Труды 1-го Всероссийского съезда фаб­ричных врачей и представителей фабрично-заводской промышленности (1-6 апреля 1909 г. в г. Москве). М., 1910. Т. 1.

39. Владимирский В. В.
Проект таблицы болезней и телесных недостатков, препятствующих приему на работу на фабрики и заводы // Труды 1-го Всероссийского съезда фабричных врачей и представителей фабрично-заводской промышленности (1-6 апреля 1909 г. в г. Москве). М., 1910. Т. 2.

40. Владимирский С. А.
Об образовательном значении практических заня­тий в мастерских технических школ. Доклад на съезде русских деяте­лей по техническому и профессиональному образованию в России (Спб., 1889-1890 г.) // Зап. Русского Технического Общества. 1890. Вып. 11 (Приложение).

41. Вырубов А. А.
Правила определения остроты зрения и цветной слепоты у железнодорожных служащих. Приложение № 3 к докладу А. А. Вырубова «О необходимости пересмотра существующих правил врачебно-саиитарной службы на железных дорогах» // Протоколы засе­даний 1-го Совещательного съезда железнодорожных врачей русских железных дорог. Спб., 1898.

42. Вырубов А. А.
О нормировке рабочего дня и о переутомлении желез­нодорожных служащих // Протоколы заседаний 1-го Совещательного съезда железнодорожных врачей русских железных дорог, созванного в Спб. 4 июня 1898 г. Спб., 1898.

43. Вырубов А. А.
Правила определения остроты слуха у железнодорож­ных служащих // Протоколы заседаний 1-го Совещательного съезда железнодорожных врачей русских железных дорог, созванного в Спб. 4 июня 1898 г. Спб., 1898.

44. Гаген В. А.
К вопросу об организации указаний труда в России // Трудовая помощь, 1901, октябрь, с. 402-426; ноябрь, с. 578-602.

45. Галахов Г.
Сообщение по вопросу об улучшении санитарных условий жизни фабричных рабочих. Доклад на заседании общего собрания Русского Технического Общества 29 апреля 1867 г. // Зап. Русского Технического Общества. 1867. № 6.

46. Галиновский К. И.
Разработка программы последовательного и систе­матического усвоения учениками вышневолоцкого училища кондукто­ров путей сообщения практических приемов строительного искусства во время школьных практических занятий на приспособленном для сего опытном поле и во время ремонта зданий училища. Доклад на съезде русских деятелей по техническому и профессиональному обра­зованию п России // Зап. Русского Технического Общества. 1890. Вып. 11.

47. Геллерштейн С. Г.
Психотехника. М., 1926.

48. Геллерштейн С. Г.
и др. Руководство по психотехническому профес­сиональному подбору. М.,1929.

49. Геллерштейн С. Г.
Проблемы психотехники на пороге второй пятилет­ки // Советская психотехника. 1932. № 1-2.

50. Геллерштейн С. Г.
Проблемы психологии профессий в системе совет­ской психотехники. Доклад на VII Международной психотехнической конференции в Москве, сентябрь 1931 г. М.-Л., 1931.

51. Геллерштейн С. Г.
Примечания // И. М. Сеченов. Избранные произве­дения. М., 1952. Т. 1.

52. Геллерштейн С. Г.
Чувство времени и скорость двигательной реакции. М. 1958.

53. Геллерштейн С. Г.
Развитие профессионально-важных качеств // Науч­ные основы обучения школьников труду. М., 1970.

54. Геллерштейн С. Г.
Восстановительная трудотерапия в системе работы эвакогоспиталей. Челябинск, 1943.

55. Голгофский В. К
вопросу о влиянии сокращения рабочего дня на про­изводительность труда // Зап. Русского Технического Общества. 1908. № 11.

56. Горячкин В. П.
Работа живых двигателей. М., 1914.

57. Горячкин В. П., Ончуков С. К.
Как предохранить себя от несчастий при работах на сельскохозяйственных машинах. М., 1905.

58. Гусев Н. К.
Опыт построения классификации профессий на основе профессиографических материалов Ленинградской Профконсультационной Лаборатории // Материалы Профконсультации. Л., 1935. Вып. 2.

59. Дементьев Е. М.
Развитие мышечной силы человека в связи с общим его физическим развитием. Диссерт. на соискание степени докт. медиц. М.. 1889.

60. Дементьев Е. М.
Фабрика, что она дает населению и что она у него берет. М, 1893.

61. Дернова-Ярмоленко А. А.
Психологические основы ручного труда. Пг., 1917.

62. Дикушин Н. Г. О
новом электро-жезловом аппарате Дикушина // Же­лезнодорожное дело. 1910. № 45.

63. Долгов Н.
Измерительные приборы для изучения рельсового пути // Железнодорожное дело. 1914. № 13-14.

64. Егоров А. С.
и др. Принцип конкретности в психофизиологических ис­следованиях работоспособности человека-оператора // Вопр. психоло­гии. 1973. № 2.

65. Жук А. П.
Развитие общественно-медицинской мысли в России в 60-70-х гг. XIX в. М., 1963.

66. Журавский Д. И.
Техника и администрация //
Зап.
Русского Техни­ческого Общества. 1874. № 3.

67. Журавский Д. И.
Заметки, касающиеся управления технико-промыш­ленным предприятием // Зап. Русского Технического Общества. 1875. Вып. 6.

68. Зачем русские железные дороги собираются вводить колокольную сиг­нализацию? // Железнодорожное дело. 1887.

69. Инструкционный вагон службы тяги Московско-Казанской железной дороги // Железнодорожное дело. 1916. № 41-42.

70. Каге.
Сведения для женщин, получивших среднее образование, о выс­ших и профессиональных учебных заведениях и курсах. Спб., 1905.

71. Калабановский (инж.).
Наглядная доска - схема
движения поездов и ее применение к 3-му отделению службы движения Екатерининской железной дороги // Железнодорожное дело. 1914. № 31.

72. Канель С.
Цвет сигнала опасности и красные семафорные стекла // Железнодорожное дело. 1911. № 6-7.

73. Каптерев П. Ф.
Дидактические очерки. Теория образования. Пг., 1915 (цит. по кн.: Каптерев П. Ф.
Избранные педагогические сочинения. М., 1982).

74. Каптерев П. Ф.
О лени // Русская школа. 1903 № 3. С. 107-120;

№4-6. С. 92-114.

75. Каптерев П. Ф. О
нравственном закаливании // Образование. 1899. № 10 (цит. по кн.: Каптерев П. Ф.
Избранные педагогические сочине­ния. М„ 1982).

76. Кареев Н. И.
Выбор факультета и прохождение университетского курса. Спб., 1897.

77. Кающийся энциклопедист. Вопрос о выборе профессии нашею моло­дежью //Русская школа. 1900. № 2. С. 66-89; № 3. С. 109-124.

78. Кекчеев К. X.
И. М. Сеченов и физиология труда // Физиол. журнал СССР им. И. М. Сеченова. 1936. Т. 21. Вып. 3. С. 375-380.

79. Кекчеев К. X.
Интерорецепция и проприорецепция и их значение для клиники. М., 1946.

80. Кекчеев К. X.
Проблема физической н умственной работоспособности в свете современных представлений // Изв. АПН РСФСР. 1947. Вып. 3.

81. Кекчеев К. X.
Ночное зрение. (Как лучше видеть в темноте). М., 1942.

82. Кекчеев К. X.
Психофизиология маскировки и разведки. М., 1942.

83. Кетриц К. Э.
Причины столкновения поездов и подвижного состава на станциях и меры к их устранению // Железнодорожное дело. 1894.

84. К истории отечественной авиационной психологии. Документы и ма­териалы /Под ред. К. К. Платонова. М., 1981.

85. Кирпичев В. Л. О
мерах предосторожности при обращении с машина­ми и приводами // Труды съезда гг. членов Императорского Русского Технического Общества в Москве 1882 г. Т.. 2. Спб., 1883.

86. Климов Е. А.
Школа..., а дальше? Л., 1971.

87. Климов Е. А.
Введение в психологию труда. М., 1988.

88. Кони А. Ф.
Задачи трудовой помощи. Письмо редактору // Трудовая помощь. 1897, ноябрь.

89. Котелова Ю. В.
Очерки по психологии труда. М., 1986.

90. Кравков С. В.
Взаимодействие органов чувств. М.-Л., 1948.

91. Крепелин Э.
Умственный труд. Одесса, 1898.

92. Крепелин. Э.
К вопросу о переутомлении. Одесса, 1898.

93. Крживицкий Л.
Профессиональные типы // Современный мир. 1909, № 4. С. 35-36; № 6. С. 126-145.

94. Крживицкий М. И.
О необходимости и способах объединения сигнали­зации стрелок на русских железных дорогах. Стенографический отчет по докл. в Русском Техническом Обществе 14 марта 1913 // Железно­дорожное дело. 1913. № 35-36.

95. Крутень Е. II.
Тип аппарата истребителя (1917 г.) //К истории оте­чественной авиационной психологии. Документы и материалы. М., 1981.

96. Кульжинский С. Н.
Основные начала железнодорожной сигнализации // Железнодорожное дело, 1904. № 28.

97. Куркин П. И.
К вопросу о классификации профессий // Журн. Общества русских врачей в память П. И. Пирогова. 1901. № 1.

98. Л.-на А. А.
О даровитых воспитанниках земской народной школы // Русская школа. 1906. Кн. 9.

99. Лазурский А. Ф.
Программа исследования личности //Вестн, психоло­гии, криминальной антропологии и гипнотизма. 1904. Вып. 9.

99а. Лазурский А. Ф.
Личность и воспитание. Доклад на 3-м Всероссийском съезде по экспериментальной педагогике (1916 г.) // Вестн. психо­логии, криминальной антропологии и педагогики. 1916. Вып. 2-3.

100. Лазурский А. Ф.
Значение гипотезы способностей для эмпирической психологии // Вопр. философии и психологии. 1910. Кн. 102.

101. Лачинов В. Л
. О колоколе-семафоре // Железнодорожное дело. 1884.

102. Левитов
Н
. Д.
Психология труда. М., 1963.

103. Левоневский А.
К вопросу о норме умственного труда // Вестн. психо­логии, криминальной антропологии и гипнотизма. 1908. № 2.

104. Лейтензен Г.
Возможна ли физиологическая регламентация труда? // Общественный врач. 1911. № 7-8.

105. Лесгафт П. Ф.
Значение физического образования в семье и школе (Ответ П. Ф. Каптереву) // Русская школа. 1898. Кн. 9.

106. Лесгафт П. Ф.
Руководство к физическому образованию детей школь­ного возраста. Т. 1 (1888). Т.'2 (1901). Цит. по кн.: Лесгафт П. Ф.
Собр. педагогических сочинений. М„ 1951. Т. 1. С. 287-295, 303-391; Т. 2. С. 12-349.

107. Литвинов-Фалинский В. П.
Фабричное законодательство и фабричная инспекция в России. Спб., 1900.

108. Лоначевский А. И.
О причинах, влияющих на избранные поприща деятельности, оканчивающими ремесленные училища. Доклад съезду русских деятелей по техническому и профессиональному образованию (1889-1890 г.) // Зап. Русского Технического Общества. 1890. Вып. 11.

109. Мазаренко А,
К вопросу о семафорах и об их повторителях // Желез­нодорожное дело. 1910. № 46.

110. Марин Н. В.
О влиянии утомления на восприятие пространственных отношений // Вопр. философии и психологии. 1891. Кн. VIII.

111. Мастрюков А. В.
Всякий человек - гений (О призвании). М.. 1909.

112. Мастрюков А. В.
Вопрос о признании и результаты анкеты, произве­денной среди московского студенчества // Вестн. воспитания. 1911, №7.

113. Мастрюков А. В.
Пишите книгу своей жизни. М., 1916.

114. Мельников Н.
Что нужно для улучшения личного состава служащих на железных дорогах? // Железнодорожное дело. 1909, № 33.

115. Менделеев Д. И.
Соч. Л.-М., 1952. Т. 21.

116. Минцлова М. А.
Понижение оригинальности ассоциаций, как признак умственной усталости //Вестн. психологии, криминальной антрополо­гии и гипнотизма. 1906. Вып. 4.

117. Мунт С. П.
Влияние воздухоплавания на организм человека (газ. «На­род», 20 июля 1899 г.). Цит. по кн.: К истории отечественной авиаци­онной психологии. Документы и материалы. М., 1981.

118. Мунт С. П.
К вопросу о влиянии воздухоплавания на организм чело­века (1903 г.) // К истории отечественной авиационной психологии. Документы и материалы. М., 1981.

119. Мюнстерберг Г.
Основы психотехники. Ч. 1. М., 1922.

120. Мюнсгерберг Г.
Психология и экономическая жизнь. М., 1914.

121. На распутьи. Сборник статей о выборе профессии /Под ред. М. А, Н. А. Рыбниковых. М., 1917.

122. Нестеров П. Н.
Как я совершил «мертвую петлю» // Петербургская газета, 1913, 4, 5 сент. Цит. по кн.: К истории отечественной авиаци­онной психологии. Документы и материалы. М., 1981.

123. Нечаев А. П.
и др. Об измерениях умственной усталости учащихся. Докл. в Русском обществе охранения народного здравия, 7 февраля 1902 г. // Обозрение психиатрии, неврологии и экспериментальной пси­хологии, 1902. №
5.

124. Нечаев А. П.
Школьный день // Русская школа. 1900. № 1.

125. Нечаев А. П.
Современная экспериментальная психология в ее отно­шении к вопросам школьного обучения. Спб., 1901. Ч. 58.

126. Нечаев А. П.
Наблюдения к вопросу о расписании учебных занятий в профессиональных и технических училищах // Русская школа 1904. № 3.

127. Никольский Д. П.
Хроника // Общественный врач, 1909. № 4.

128. Никольский Д. П.
Несчастные случаи с рабочими на фабриках и заводах, 1888. Цит. по ст.: О. А. Ривош [156].

129. Никольский Д. П.
Несчастные случаи с рабочими на горных заводах и промыслах за последние два года. М., 1904.

130. Никольский Д. П.
Травматизм сельскохозяйственных рабочих // Практический врач. 1908. № 22.

131. Никольский Д. П.
Несчастные случаи на трамвае и конножелезных дорогах // Русский врач. 1908. № 46.

132. Никольский Д. П.
Профессиональная гигиена. Спб., б/г.

133. Никольский Н. М.
История русской церкви, 4-е изд. М., 1988.

134. Носкова О. Г.
Железнодорожная психология И. И. Рихтера // Вестн. Моск. ун-та. Серия 14. Психология, 1985. № 1.

135. Об изобретенном инженером Н. П. Голубинцевым контрольном путевом приборе //Железнодорожное дело. 1909. № 17.

136. Обязательные постановления Московского губернского по фабричным делам присутствия, касающиеся правил предупреждения несчастных случаев и ограждения здоровья и жизни рабочих при производстве работ на фабриках и заводах Московской губернии //Московские гу­бернские ведомости. 1896, № 14.

137. Ончуков С. К.
О травматических повреждениях рабочих на сельскохо­зяйственных машинах. Доклад съезду врачей Херсонской губернии (1899 г.) // Русский врач. 1904. № 2. С. 44-46.

138. Ончуков С. К.
Как предохранить себя от несчастий при работах на сельскохозяйственных машинах. М., 1905.

139. Опыты над электроколокольной сигнализацией // Железнодорожное дело. 1887. С. 277.

139а. Орлов А. Г. О
пересмотре и дополнении правил по освидетельствова­нию поступающих в технические железнодорожные училища. Протоко­лы заседания 1-го Совещательного съезда железнодорожных врачей и представителей русских железных дорог. Спб., 1898.

140. Орлов М. С.
О несчастных случаях с рабочими на фабриках и заводах и мерах к предупреждению оных // Труды съезда гг. членов Импера­торского Русского Технического Общества в Москве 1882 г. Т. 2. Спб. 1883.

141. Оршанский И. Г.
Закон экономии в умственном труде // Северный вест­ник, 1897. № 11. С. 147-171; № 12. С. 85-112.

142. Оршанский И. Г.
Умственное утомление и переутомление // Русская школа. 1900. № 2. С. 47-65; № 3. С, 94-108.

143. Отчет о рассмотрении в VIII Отделе И. Р. Т. О. вопроса об электри­ческой линейно-колокольной сигнализации для Юго-Западных желез­ных дорог // Железнодорожное дело. 1887. С. 9.

144. Отчет экспертной комиссии по выставке на 2-м съезде русских деяте­лей по техническому и профессиональному образованию. Зап. Русского Технического Общества, 1897. № 1. С.
84.

145. Очерки психологии труда оператора. М., 1974.

146. Павлов М.
Сравнительные опыты с молотильными машинами // Запис­ки для сельских хозяев, заводчиков и фабрикантов, издаваемые М. Павловым. М., 1829-1830. Ч. 3.

147. 147 Пентка Э. С
Низшие агенты в участке службы тяги // Железнодорож­ное дело, 1910, № 3-4. С. 9-14; № 6-7. С. 29-34.

148. Петражицкий Л. И.
Университет и наука. Опыт теории и техники уни­верситетского дела и научного самообразования. С приложениями: О высших специальных учебных заведениях и о среднем образовании. Спб., 1907. Т. 1. Теоретические основы. 1907. Т. 2. Практические выво­ды.

149. Петровский А. В.
История советской психологии. Формирование основ психологической науки. М., 1967.

150. Писарев Д. И.
Мыслящий пролетариат (Критический очерк о романе Чернышевского «Что делать?»). М., 1944.

151. Погожев А. Е.
Мирное посредничество науки в области охраны труда // Труды 2-го Всероссийского съезда фабричных врачей и представителей фабрично-заводской промышленности. М., 1911. Вып. 2.

152. Преимущества акустических сигналов // Железнодорожное дело. 1884. С. 102.

153. Приказание ГИУ начальнику воздухоплавательной школы о меди­цинском освидетельствовании офицеров, намеченных для обучения полетам. № 1275. Спб., 12 марта 1911 г. // К истории отечественной авиационной психологии. Документы и материалы. М., 1981.

154. Проект обязательных постановлений о мерах, которые должны быть соблюдаемы промышленными заведениями для охранения жизни и здоровья рабочих во время работы и при помещении ихв фабричныхзданиях. Составлен фабр. ревизором В. И. Михайловским // Зап. Рус­ского Технического Общества. 1899. № 10. С. 596-676.

155. Рахманов В.
Внушаемость учащихся до и после уроков // Русская школа. 1913. № 1.

156. Ривош О. А.
Охрана труда и предохранительная техника. Доклад на заседании XII отд. И. Р. Т. О. 8 мая 1909 г. // Зап. Русского Техничес­кого Общества. 1909. № 11.

157. Рихтер И. И.
Участие железнодорожных служащих в прибыли про­изводства // Железнодорожное дело. 1882.

158. Рихтер И. И.
Рабочее время и отдых на железных дорогах // Железно­дорожное дело. 1893. № 5-6.

159. Рихтер И. И.
Железнодорожная психология. Материалы к стратегии и тактике железных дорог // Железнодорожное дело. 1895. С. 223, 239, 255, 271, 315, 334, 390, 408, 426, 441.

160. Рихтер И. И.
Афоризмы к железнодорожной психологии //Железнодо­рожное дело. 1896. № 8.

161. Рихтер И. И.
Личный состав русских железных дорог. Патология, прогностика и терапия. Спб., 1900. Цит. по рецензии Л. М. в ж.: Же­лезнодорожное дело. 1901. № 30-31.

162. Рихтер И. И.
Психология и делопроизводство // И. И. Рихтер. Прави­ла делопроизводства и делохранения железных дорог. Пг., 1915. Цит. по ж.: Железнодорожное дело. 1915. № 25-26. С. 233-239.

163. Рождественский В. А. О
необходимости подготовки и испытания пер­сонала для ухода за паровыми котлами и машинами и учреждения особого специального Правительственного надзора за последними // Зап. Московского отделения Русского Технического Общества 1895. № 6-10.

164. Романов Н. А.
Об освидетельствовании лиц, поступающих на желез­нодорожную службу, и о периодическом переосвидетельствовании слу­жащих // Протоколы заседании 1-го Совещательного съезда железно­дорожных врачей русских железных дорог, созванного в Петербурге 4-19 июня 1898 г. Спб., 1898.

165. Рыбаков Ф. Е.
Умственная работоспособность студентов и курсисток. Труды 1-го Всероссийского съезда по экспериментальной педагогике. Спб., 1911.

166. Рыбников Н. А.
Деревенский школьник и его идеалы. Очерки по пси­хологии школьного возраста. М., 1916.

167. Рыбников Н. А.
Психология и выбор профессии // На распутьи. Сборник статей о выборе профессии. М., 1917.

168. Рыбников Н. А.
Идеалы гимназисток. Очерк по психологии юности. М., 1916.

169. Салтыков-Щедрин М. Е.
История одного города. М., 1989.

170. Самойлов Л. Ф.
И. М. Сеченов и его мысли о роли мышцы в нашем познании природы Сеченов И. М.
Избранные статьи и речи М.-Л., 1946.

171. Сеченов И. М.
Рефлексы головного мозга (1863 г.) // Избранные фило­софские и психологические произведения. М., 1947.

172. Сеченов И. М.
Физиологические очерки И. Сеченова. Спб., 1898.

173. Сеченов И. М.
Автобиографические записки Ивана Михайловича Се­ченова. М., 1907.

174. Сеченов И. М., Шатерников
М
. Н.
Прибор для быстрого и точного анализа газов. Спб., 1896.

175. Сеченов. И. М.
Очерк рабочих движений человека. М., 1901.

176. Сеченов И. М.
Физиологические критерии для установки длины рабо­чего дня // Вестн. общества технологов. 1897. №3.

177. Сеченов И. М.
К вопросу о влиянии раздражения чувствующих нервов на мышечную работу человека. М., 1907. Т. 1.

178. Сеченов И. М.
Участие нервной системы в рабочих движениях челове­ка. Цит. по: И. М. Сеченов и др. Физиология нервной системы. Избран­ные труды. М., 1952. Вып. 3. Кн. 1.

179. Сеченов И. М.
Программа лекций по физиологии рабочих движений человека (13 сент. 1899 г.). Цит. по: Сеченов И. М. Неопубликованные работы, переписка и документы. М., 1956.

180. Сеченов И. М.
Кому и как разрабатывать психологию? // Вести Европы. 1873. № 4. Цит. по: Сеченов И. М.
Избранные философские психологические произведения. М., 1947.

181. Сеченов И. М.
Участие органов чувств в работах рук у зрячего и сле­пого // Сеченов И. М.
Избранные философские и психологические про­изведения. М., 1947.

182. Сеченов И. М.
Элементы мысли. Примечания к изданию 1903 г. // И. М. Сеченов. Избранные философские и психологические произведения. М., 1947.

183. Сигнальный паровозный колокол // Железнодорожное дело. 1895.

184. Сикорский И. А.
О явлениях утомления при умственной работе у детей школьного возраста // Здоровье. 1879. Цит. по: Сикорский И. А.
Сбор­ник научно-литературных статей по вопросам общественной психоло­гии, воспитания и нервно-психической гигиены. Киев-Харьков. 1900. Кн. 3.

185. Сикорский И. А.
Задачи нервно-психической гигиены и профилактики. Речь на торж. заключ. заседании Съезда отеч. психиатров в Москве 11 янв. 1887 г. Киев, 1887.

186. Соколов А. Г.
Способ и аппарат А. Г. Соколова для автоматического записывания вагонов приходящих и отходящих поездов, с введением счета наличия вагонов на станции //Железнодорожное дело. 1912.

187. Спирин В. И.
По вопросу о целях, средствах и способах нравственного и физического воспитания учеников в низших сельскохозяйственных школах. Доклад на Уманском съезде деятелей по среднем и низшему сельскохозяйственному образованию 3 янв. 1898 г. // Русская школа. 1898. № 10.

188. Спиртов И. Н.
О влиянии музыки на мышечную работу // Обозрение психиатрии, неврологии и экспериментальной психологии. 1903. № 6.

189. Спиртов И. Н.
О влиянии музыки на кровяное давление у людей // Обозрение психиатрии, неврологии и экспериментальной психологии 1906. № 5.

190. Спиртов И. Н.
О влиянии цветовых ощущений на мышечную работу // Обозрение психиатрии, неврологии и экспериментальной психологии. 1906. № 9.

191. Спиртов И. Н.
О влиянии цветных освещений на кровяное давление у человека // Обозрение психиатрии, неврологии и экспериментальной психологии. 1906. № 6.

192. Ставропольский В. Ф.
О нормировке рабочего дня с медико-санитарной точки зрения // Общественный врач. 1906. № 1.

193. Стародубцев А.
О приборах-указателях скоростей движения железно­дорожных поездов и о паровозном приборе Ливчака в частности (От­зыв на изобретение И. Н. Ливчака для представления на соискание премии А. П. Бородина) // Зап. Русского Технического Общества. 1903. Вып. 3.

194. Степняк-Кравчинский С. М.
Сказка о Мудрице Наумовне // Утопичес­кий социализм в России. М., 1985.

195. Телятник Ф. К.
К вопросу о психическом утомлении учащихся // Обоз­рение психиатрии, неврологии и экспериментальной психологии. 1896, № 4-6.

196. Тираспольский Г. А.
О способе и приборе системы Г. А. Тираспольского для автоматической регистрации на железнодорожных станциях ко­личества приходящих, уходящих и стоящих на станции товарных ва­гонов различных типов // Железнодорожное дело. 1908. № 19.

197. Ткачев В. М.
Крылья России (1960 г.) // К истории отечественной авиационной психологии. Документы и материалы. М., 1981.

198. Топалов
(докт.). О влиянии сосредоточения на мышечную работу. Дис­сертация. Спб., 1909. Цит. по: В. М. Бехтерев [69].

199. Траустель С. И.
О современном положении железнодорожного хозяй­ства и некоторых мерах к улучшению его // Железнодорожное дело. 1909. № 39-40.

200. Уваров М . С.
Музеи помощи труду //Трудовая помощь. 1900. Декабрь.

201. Уваров М. С. Лялин Л. М.
Охрана жизни и здоровья работающих. Систематическое изложение профессиональной гигиены. М., 1907.

202. Ушинский К. Д.
Труд в его психическом и воспитательном значении // Собр. соч.: В 11 т. Т. 9. М., 1950.

203. Ушинский К. Д.
Человек как предмет воспитания. Опыт педагогичес­кой антропологии //Собр. соч.: В 11-ти т. Т. 9. М., 1950.

204. Фармаковский В. М.
Педагогика дела. Теория и практика трудового обучения в школе. Одесса, 1911.

205. Фесенков В.
Об ускорении, удешевлении и улучшении построек желез­ных дорог // Железнодорожное дело. 1917. № 3-4.

206. Хрестоматия по истории кировской области. Киров, 1982.

207. Христианович П. И.
Опыт устройства общеобразовательной школы с целью большей подготовки учащихся к жизни. М., 1912.

208. Циркуляр М. П. С.
Об установлении на паровозах приборов - ука­зателей скорости движения // Железнодорожное дело. 1890.

209. Чарнолуский В. И.
О самообразовании (Основные вопросы. Обзор ли­тературы) // Русская школа. 1909. № 1. С. 19-38; № 2.
С. 48-70; № 3. С. 50-71.

210. Чернышевский Н. Г.
Что делать? М., 1947.

211. Чернышевский Н. Г.
Антропологический принцип в философии. М., 1944.

212. Чернышевский Н. Г.
Основания политической экономии Д. С. Милля // Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч.: В 15-ти т. Т. IX. М., 1949.

213. Чернышевский Н. Г.
Капитал и труд // Н. Г. Чернышевский. Полн собр. соч.: В 15 т. Т. VII. М, 1949.

214. Шабалов С. М.
К вопросу об истории Русской системы производствен­ного обучения и ее влиянии за рубежом // Советская педагогика. 1950 № 10.

215. Шевалев Н. А.
Современное положение вопроса о безопасности фабрич­но-заводских работ // Труды Второго Всероссийского съезда фабричных врачей и представителей фабрично-заводской промышленности. М., 1911. Вып. 1.

216. Инж. Ш.
Мелочи эксплуатации. К вопросу об утомлении паровозной прислуги // Железнодорожное дело. 1900. № 23-24.

217. Инж. Ш.
Мелочи эксплуатации. Значение сигнализации, расписания хода поездов и т. п. в вопросе об утомлении паровозной прислуги // Железнодорожное дело. 1900. № 26.

218. Шпильрейн И. Н.
Анализ профессии, как основа исследования работы по определению промышленной пригодности и исследования утомле­ния // Гигиена труда. 1925. № 10.

219. Шпильрейн И. Н.
Основные вопросы профессиографии. Доклад на VI Международной конференции по психотехнике, 10-14 октября 1927 г. в Париже // Психофизиология труда и психотехника. 1928. Вып. 1.

220. Шредер О. Р.
К вопросу об исследовании утомления по методу коле­бания внимания // Труды 3-го Всероссийского съезда по эксперимен­тальной педагогике в Петрограде 2-7 янв. 1916 г.

221. Шумков Г. Е.
Психофизическое состояние воздухоплавателей во вре­мя полета // Военный сборник. 1912. № 3.

222. Шумков Г. Е.
Психика бойцов во время сражения. Спб., б/г. Вып. 1.

223. Щеглов А. Л.
Умственная работоспособность несовершеннолетних преступников // Вестн. психологии, криминальной антропологии и гип­нотизма. 1904. № 3.

224. Щеглов А. Л.
Современное значение эргометрии в психофизиологии и ее ближайшие задачи. Речь на заседании Общества Нормальной и Па­тологической Психологии, 20 янв. 1909 г. // Вестн. психологии, крими­нальной антропологии и гипнотизма. 1909. Вып. 1.

225. Щеглов А. Л.
Современное состояние вопроса об измерении школьного утомления // Труды 2-го Всероссийского съезда по экспериментальной педагогике в Петербурге 26-31 дек. 1913 г. Спб., 1914.

226. Щегловитов В. Н.
Краткое описание прибора для графического конт­роля работы распорядительных и узловых станций и учета простоя товарных вагонов // Железнодорожное дело. 1908. № 19.

227. Щелованов Н. М.
Работы Института по изучению мозга и психической деятельности в направлении изучения проблемы труда // Труды Первой Всероссийской Инициативной Конференции по научной организации труда и производства. 20-27 января 1921 г. в г. Москве. М., 1921. Вып. VI.

228. Эдельштейн В.
По вопросу выбора профессии и приискания труда малолетним и подросткам // Промышленность и торговля. 1917. № 8-9.

229. Энгельмейер П. К.
О проектировании машин. Психологический анализ. Доклад съезду русских деятелей по техническому и профессиональному образованию (1889-1890 г.) // Зап. Русского Технического Общества. 1890. Вып. II.

230. Энгельмейер П. К. О
воспитании в техниках творчества (самодеятель­ности). Доклад съезду русских деятелей по техническому и профессио­нальному образованию в России // Зап. Русского Технического Об­щества. 1890. Вып. 3.

231. Энгельмейер П. К.
Творческая личность и среда в области технических изобретений. Спб.. 1911.

232. Энгельмейер П. К.
Теория творчества. Спб., 1910.

233. Эрисман Ф. Ф.
Профессиональная гигиена или гигиена умственного и физического труда. Спб., 1877.

234. Эрлих А.
Контрольный аппарат на дальних семафорах // Железнодо­рожное дело. 1910. № 1.

235. Юдин А. Д.
Практические занятия и сведения из сельскохозяйственной экономии, как средства научить учеников низших сельскохозяйствен­ных школ разумно хозяйничать. Доклад на съезде деятелей по сель­скохозяйственному образованию при Московском сельскохозяйствен­ном институте, январь, 1990 г. // Русская школа, 1900. № 7-8.

236. Ярошевский М. Г.
Сеченов и мировая психологическая мысль. М., 1981.

237. Bertillon J.
Nomenclature des professions // Bulletin de l'Inst. internat. de stat. Vol. VIII, I. 1895 (цит. по: 25).

238. Giese F.
Methoden der Wirtscnaftspsy hologie. Berlin-Wien, 1927.

239. Stern W.
Die differentielle Psychologie in ihren methodischen Grundlagen. Leipzig, 1911.

240. Taylor F. W.
Shop Management. N. Y., 1903 [цит. по: 7].

241. Тау1оr
F. W.
The Principles of Scientific Management. N.-Y.-L 1911 [цит. по:7].

Ответы к заданиям и консультации

К § 1.1.
Признаками рассматриваемого понятия будут скорее всего «г», «е», «в», «д». Что касается «а» и «б», то хо­тя бы в этих пунктах названы важные профессиональные спо­собности психолога, они фактически являются необходимыми условиями качеств, упоминаемых в пунктах «г», «е», «в», «д» (в особенности «е» и «д»). Кроме того, если человек может мысленно оперировать определенными представлениями (пункт «б»), то это означает, что он их, конечно, удерживает в памяти. Так что указание признаков в пунктах «а» и «б» является некоторым излишеством при характеристике рас­сматриваемого понятия.

К § 2.1.
Здесь, хотя и на достойном сожаления материале, мы имеем факт производственного эксперимента, нацеленного на активизацию человеческого фактора (за счет новых форм организации и оплаты труда, улучшающих отношение работ­ников к делу и втрое повысивших в данном случае производи­тельность труда). Примерной такой же смысл имели экспери­менты Ф. Тейлора, проведенные им полтора-два десятилетия спустя в Америке.

2. В приведенных отрывках И. И. Рихтер заостряет во­прос о необходимости изучения человеческого фактора труда на транспорте и намечает методический путь изучения фактов взаимосоответствия субъекта труда (индивидуального и кол­лективного) и объективных требований, предъявляемых к не­му. Кроме того, намечена идея профессионального развития человека в связи с изменением объективных условий труда и функций техники - в этом отношении позиция И. И. Рихтера более гуманистична, чем позиция Ф. Тейлора.

Если Вы обратитесь к многочисленным публикациям И. И. Рихтера (соответствующую библиографию можно най­ти в статье О. Г. Носковой [134]), легко убедитесь, то он ста­вил и решал вопросы изучения и описания профессий, состав­лял характеристики профессий (в 20-е г. нашего века такого рода описания станут называть профессиограммами), в сос­тав методов исследования он включал наблюдения не только «над собой», но и «над другими» (т. е. не шел на поводу у интроспекционизма); в число методов он включал также анализ биографий, сведений из литературы, истории, данных статис­тики. Он рассматривал принципы станционной сигнализации, условия железнодорожного движения, вопросы распределения времени работы и отдыха служащих железных дорог, спосо­бы стимулирования их труда, формирования у них положи­тельного отношения к делу, обсуждал общие вопросы органи­зации труда и управления персоналом и др.

3. В данном случае мы имеем дело с не вполне точной ин­формацией по истории «промышленной психологии» - здесь игнорируются важные факты развития психологической мысли в России.

4. М. В. Ломоносов учитывает здесь психологические тре­бования к деятельности (к ее способу в данном случае), а именно требования, обусловленные трудностями распределе­ния и сосредоточения внимания.

К § 3.1.
«а». В приведенном этнографическом материале описано поведение членов сельской общины, обнаруживаю­щих как отношение собственно к трудовой деятельности, так и к людям, участникам трудового процесса. Описываемый обычай может рассматриваться как средство фиксации и ус­ловие формирования характерологических качеств, связан­ных с отношением к труду и отношением к людям. Очень поучительно с психологической точки зрения, что хозяин, со­гласно обычаю, не мог делать замечания и выражать недо­вольство. Это предполагает высокий уровень саморегуляции, ответственности, «совестливости» каждого из участников кол­лективного труда. Таким образом, здесь предположительно можно реконструировать эффективный прием активизации человеческого фактора (если выражаться современными штампами) - снятие замечаний, критики в расчете на повы­шение уровня саморегуляции членов контактного коллекти­ва (группы). Требует специального исследования вопрос, возникающий здесь, - при каких условиях этот прием бу­дет действовать безотказно. Автор идеи здесь - народ.

«б». Здесь содержится информация о профессиональных обязанностях, функциях некоторых работников. Подобного рода материал может рассматриваться в качестве зароды­шей прсфессиограмм - документов, содержащих требования трудового поста к человеку.

В приведенном отрывке нет собственно психологической информации. Но неплохо проверить по первоисточникам - земским и губным грамотам, нет ли в их текстах прямых указаний на психологические требования к избираемым ли­цам. По нашим данным, такие указания есть [см. 87. С. 77].

«в». Здесь содержится полезная в теоретико-.методологическом плане, но не имеющая непосредственного отношения к истории психологии труда информация.

2. «а». Можно предположить, что в основе рекоменда­ций о минимизации веса электродержателя и маски электро­сварщика лежит идея о том, что тяжелый по весу инстру­мент и снаряжение будут вызывать усталость, утомление с вытекающими из этого неблагоприятными следствиями для производительности труда. Проблема утомления и борьбы с ним - это проблема психологии труда.

«б». Можно полагать, что здесь «иносказательно», об­разно выражена идея о своеобразии профессиональной моти­вации актера. То. что она высказана многоопытным опер­ным режиссером, большим знатоком профессиональной об­щности работников сцепы, говорит в пользу ее достоверно­сти. В принципе можно ее проверить в специальном исследо­вании, а можно, доверяя автору, непосредственно внедрить, например, в практику профконсультации, в практику бесед с молодежью о выборе профессии.

«в». Что это, как не рекомендации по саморегуляции? Форма их исторически конкретна. Нельзя ожидать, чтобы Владимир Мономах рекомендовал формулы саморегуляции, которые встречаем в современных публикациях: «Все мои мысли направлены на покой... Покой окружает меня, как мягкое просторное пальто... Покой отгораживает меня...» и пр. (Вяткин Б. А., Кондаков А. Е., Валуев Б. С. Опыт пси­хологической подготовки лыжников-гонщиков. Пермь, 1966. С. 12).

К § 9.
«а», «и». Опыт есть условие качественного выпол­нения работы; сложные действия могут быть усвоены по ме­ре приобретения опыта; «б» - этап ориентировки - важ­ное условие успеха исполнения.

К § 15.
Автор рисует картину высокоавтоматизированного производства и сам подчеркивает особую роль для трудя­щегося в этих условиях научно-технической подготовки и функций внимания: «Пришлось изучить выработанные наукою принципы устройства фабрик вообще, выяснить себе в основ­ных чертах также устройство всех применяемых на ней ма­шин, а той машины, с которой я специально должен был иметь дело, - конечно, во всех подробностях... При этом оказалось необходимо предварительно усвоить некоторые от­делы общей и прикладной механики, технологии и даже ма­тематического анализа...

Я надеялся, что придет привычка к новым видам труда и сравняет меня со всеми работниками. Но этого не было. Я все более убеждался, что у меня не хватает культуры вни­мания... требовалось такое непрерывное и напряженное вни­мание при наблюдении за машинами и материалом, которое было очень тяжело для моего мозга...»

Таким образом, А. А. Богданов отдает ясный отчет в том, что автоматизация производственных процессов закономер­но перемещает для трудящегося основные нагрузки с двига­тельных функций на функции наблюдения, контроля. Эту мысль не устают повторять и современные авторы.

К § 16.
И общественное устройство, и организация тру­да и отдыха должны соответствовать потребностям именно трудящегося человека в индивидуально своеобразном, сво­бодном и разностороннем развитии; у человека есть потреб­ность в свободном дружелюбном общении, и этому должна соответствовать организация досуга; чтобы хорошо работать, надо хорошо - духовно насыщенно - отдыхать, не говоря уже о потребности в пище, в сне; трудящиеся способны к развитию в разнообразных видах деятельности, к саморегу­ляции, самоуправлению.

К § 17.
Предмет изучения здесь - способы осуществле­ния действий пилота в специально варьируемых ситуациях. При этом одна из целей - передать соответствующую ин­формацию другим, коллегам («мои товарищи теперь знают, что нужно сделать в том или ином случае»). Методы - са­моотчет, самонаблюдение; вместе с тем автор упоминает и о другом источнике правильного понимания изучаемых собы­тий («...один из моих товарищей, которые хорошо знают ме­ня»), при этом придается важное значение правильному по­ниманию «побуждении» субъекта действий. Результат - но­вая и полезная информация, показывающая, что правильные действия приводят к тому, что не предъявляется особых тре­бований, в частности, к здоровью пилота при выполнении сложного воздушного маневра. «Мертвым петлям» целесооб­разно, полагает автор, учить всех летчиков. Итак, здесь мы видим типичное (по форме) методически подготовленное эк­спериментальное исследование - своего рода «производст­венный эксперимент», ориентированный на улучшение подго­товки кадров.

К § 18.
«Доска-схема» надежно обеспечивает формиро­вание и функционирование у работника оперативного образа производственной ситуации («концептуальной» или «субъек­тивной» модели в операторском труде); облегчая труд опера­тора, она способствует быстрому вхождению в работу и фор­мирование положительного отношения к выполнению обязан­ностей (успех как условие положительных переживаний); выполняет функцию профессионально-педагогического сред­ства, способствуя формированию умения принимать хоро­шие решения, а также оказывается средством контроля де­журного по станции со стороны вышестоящего служебного лица - начальника отделения.

К § 19.
Второй текст более насыщен научными понятия­ми, содержит много детализированной информации, но в то же время машинист в нем - скорее реагирующий аппарат, чем человек, которому что-то может нравиться или не нра­виться. Первый текст, написанный более полувека раньше, несомненно, отражает отношение автора к машинисту, имен­но как к человеку (даже с репликой, рассчитанной на под­нятие престижа профессии машиниста - он, как «капи­тан»), а не как к холодному компоненту объекта рационализации. Оба текста утверждают факт повышения нагрузок на познавательную деятельность, даже в обоих случаях упо­мянуто внимание.

Для автора первого текста субъективный мир машиниста - реальность, заслуживающая, но крайней мере, уважения. Во втором тексте эта реальность не предполагается. Еще академик И. П. Павлов в свое время говорил, что при исследовании человека нельзя его «третировать, как соба­ку». С человеком иной раз можно и поговорить. И еще - приходится сожалеть, что все проектировщики кабин за бо­лее чем полвека не додумались до того, чтобы «не дуло в спину». Полагаем, что здесь требуется не «еще один» пункт в техническом задании на проектирование, а просто хорошее отношение к субъекту труда.

К § 20.
«а» - 3, 5, 6. Если организационный проект по­нимается не как мертвая схема для «силового» жонглирова­ния людьми, а как порядок функционирования сообщества людей, заинтересованных делом, чем-то мотивированных, то в приведенных отрывках ценным является неявное допуще­ние о саморегуляции людей в труде (иначе, для чего же со­общать им целевые представления и заботиться об их по­буждениях?) и о тактике непрямого, «психологического» уп­равления подчиненными как о предполагаемой норме.

«б» - 2, 4. Ценной здесь является информация о том. что инициатива технического переоборудования рабочего места паровозного машиниста шла от самих рабочих. В реп­лике С. Э. Козерадского содержится не только идея заботы об удобстве машиниста, но и идея создания условий для вос­приятия определенной части рабочей обстановки.

В пункте 1 - важный общий упрек научно-технической общественности по поводу недопустимой недооценки человеческого фактора производства, прозвучавший более века на­зад.

К § 21.
В структуру взаимосоответствия человека и ра­боты здесь включены социально-психологические характе­ристики личности, свойства направленности, самосознания и саморегуляции, эмоционально-волевые качества, уравнове­шенность, эмоциональная устойчивость, свойства представле­ний, основанных на научной подготовке (представить «центр тяжести» и его перемещения можно, только опираясь на до­статочную научно-техническую подготовленность), свойства мышления, внимания, моторики.

К § 22.
Знание о качествах людей должно быть индиви­дуализированным, а не огульным; конкретно-истинным, а не априорно-закостеневшим; нельзя исходить из презумпции ви­новности и порочности воли человека; познание человека нельзя ограничивать только констатацией того, приведен ли он к повиновению, достаточно ли запуган.

К § 23.
В рассматриваемом случае расстановка кадров регулируется полностью за счет самостоятельности и актив­ности самих трудящихся, опирающихся на информацию о картине занятости и обходящихся без специальной психоло­гической службы. Это возможно при условии их высокой гражданской и психологической культуры (они, по-видимо­му, хорошо понимают и принимают интересы общества, тру­долюбивы, достаточно ориентированы в психологических тре­бованиях разнообразных профессий к личным качествам лю­дей и разбираются в своих личных качествах, в частности, склонностях).

К § 24.
Не исключено, что П. И. Христианович «почувст­вовал» те реальности, которые сейчас обозначают, с одной стороны, как общие способности, с другой - общетрудовые умения.

К § 25.
Как отмечают составители цитируемого источни­ка, здесь мы имеем дело с первым предложением идеи авиа­ционного тренажера. По свидетельству Е. С. Федорова, эта идея была реализована на практике в том же 1888 г. (цит. источник. С. 29).

Следует учесть, что удачно сконструированные модели, тренажеры (это слово не употреблялось) воспроизводили не сам по себе внешний облик реальной профессиональной си­туации, но позволяли воспроизводить при выполнении учеб­ного задания действия, близкие к реальным действиям про­фессионала. Причем это «сходство» было не точным копиро­ванием конкретных действий профессионала, выполняющего некоторый производственный заказ, а результатом обобще­ния, выделения («профессиографического» анализа, как ска­зали бы теперь) того существенного инварианта в приемах выполнения трудовых действий, который сохраняется при варьировании его второстепенных параметров.

К § 26. В
пункте 1 - ориентация на самокоррекцию личности, в пункте 4 - из коррекцию межличностных отно­шений и отношения администратора к особенностям личнос­ти служащих (к особенностям их переживания отношения к себе, к близким).

В пункте 2 - ориентация на стабилизацию отношения крестьян, к власти (ориентация на личностные качества крестьян, но во вред им же самим).

В пункте 3 - полезные сведения о негативном влиянии плохой организации труда на работающего человека; о пози­тивном развитии личности или ее коррекции здесь речь не ведется.

К § 27.
Правила 21 и 23 ориентированы на способность человека самостоятельно руководствоваться известными правилами в конкретных ситуациях, а правила 18 и 20 акценти­руют внешние средства обеспечения безопасности труда.

К § 28.
а - 6 и 9 г - 1 и 4

б - 2 и 5 д - 8 и 11

в - 7 и 10 е - 3.

Возможно и иное толкование приведенных высказыва­ний, но мы полагаем так: 6 - речь идет о деформациях субъективной картины профессии (в самосознании профес­сионала), это вопрос о тонкостях профессионального само­сознания. 9 - микрофрагмент профессиограммы «техника» (т. е. человека, занимающегося техникой). 2 - постановка вопроса о (как теперь бы сказали) социально-психологи­ческом подходе к анализу труда (в аспекте его безопасно­сти). 5 - речь идет о психологических тонкостях работы ад­министратора (руководителя). 7 - о рефлексивном (как те­перь бы сказали) подходе к проблеме работоспособности. 10 - важный методический принцип изучения работоспо­собности (одновременно он может подойти и к «е»). 1 - фрагмент психологического требования к профессионально­му обучению. 4 - идея развития, формирования профессио­нала. 8 - идея ретроспективного .(анамнестического) анализа ситуации выбора профессии. 11 - это, казалось бы, лишенное «психологических слов» сообщение можно толко­вать как факт вынужденного (т. е. без учета мотивов, спо­собностей) выбора профессии в условиях, когда ограниче­ны возможности получения профессионального образования. Возможно и иное толкование - комплектование бригад (ар­телей) с более или менее гарантированной психологической совместимостью (люди давно и хорошо знают друг друга). 3 - И. И. Рихтер как бы «выпутывается» из современной ему психологической фразеологии (о «параллелизме» и пр.) и формулирует вполне научный принцип изучения психики в труде.

* * *

К § 29.
Информацию указанного рода можно получить в основном путем наблюдения в сочетании с некоторыми рас­спросами (не поговорить - даже завтракают, не переставая работать). Основная единица наблюдения - циклы работы и отдыха членов бригады (кстати, приведенный материал сильно колеблет распространенный иногда предрассудок, что народ наш «ленив», «не умеет работать»).

К § 30.
На наш взгляд, устаревших пунктов нет. Если, например, смущает «лежачее» положение при работе, то оно сколько угодно случается у сварщиков ручной сварки, у чер­тежников-картографов (при обработке крупного материа­ла), слесарей-ремонтников и др.

Полагаем, что все признаки описания профессии, пред­ложенные С. М. Богословским (1913), были так или иначе, «поглощены» разными схемами профессиограмм в последую­щие годы и десятилетия.

К § 31.
Правильно, что в дореволюционной России не было психологии труда как специальной отрасли психологи­ческой науки. Правильно, что в начале XX в. имело место теоретическое оформление психотехники на Западе. Пра­вильно, что вопросы психологического изучения труда инте­ресовали людей давно. Но все же думается, что во всех трех текстах есть, быть может, невольное - обусловленное от­сутствием конкретных результатов историко-психологическях исследований к моменту выхода в свет цитированных ра­бот - допущение, что в дореволюционной России конца XIX - начала XX века заслуживающего внимания - досто­верного и полезного - психологического знания о труде не было. Мы пытаемся показать, что такое знание производи­лось и обращалось в общественном сознании.

К § 32.
«А». В качестве модельного объекта для изуче­ния утомления А. П. Нечаев, как и И. М. Сеченов (об этом шла речь на с. 115), взял самого себя. Это накладывает ог­раничения на широту распространения выводов и рекомендаций (выводы и рекомендации справедливы в той степени, в какой лабораторно-экспериментальная или естественно-экспериментальная модель изоморфна объекту, к которому выводы и рекомендации применяются), тем не менее про­веденное исследование удовлетворяет основным требованиям к построению такого рода работ и имеет несомненное ориен­тирующее и эвристическое значение. Насколько легко кри­тиковать работу А. П. Нечаева, настолько трудно ее повто­рить (поставив себя на более, чем три месяца в условия ис­пытуемого), сделайте это, сопоставив свои данные с данны­ми Нечаева, и войдете в историю психологии труда.

«Б». Указанные методы применяются в решении боль­шинства выделенных задач, исключая только некоторые чис­то физиологические исследования и тестовые, ориентирован­ные на задачи оптимизации режима труда и отдыха и опре­деление нормального количества работы, не приводящей к переутомлению (задачи III. 1, и IV.3 и IV.4).

К § 33.
И Ушинский и Сеченов полагают, что труд дол­жен строиться в соответствии с особенностями и возможно­стями человеческого организма. Оба придают значение идее активного отдыха. Оба соотносят труд, действия с явления­ми сознания. Так или иначе исходят из идеи целенаправлен­ности деятельности. Для того и другого разумеется само со­бой, что труд - это «хорошо», надо только, чтобы он был усовершенствован.

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ...................................................................................................................................................................................................... 1

§ 1. Знания по истории психологии труда в профессиональной культуре специалиста-человековеда........................ 3

Творческое задание к § 1....................................................................................................................................................................... 4

§ 2. Предмет и задачи истории психологии труда...................................................................................................................... 4

Творческие задания к § 2....................................................................................................................................................................... 6

§ 3. Источники и методы исследования........................................................................................................................................... 7

Творческие задания к § 3....................................................................................................................................................................... 9

§ 4. Краткий историографический обзор (по отечественным материалам).................................................................... 10

Раздел I. Обзор моделей, репрезентировавших психологическое знание о труде в древности и в эпоху феодализма...................................................................................................................................... 12

Глава I. Психологическое знание о труде в неписьменных функциональных средствах фиксации опыта 12

§ 5. Мифологическое знание как разновидность модельных представлений о психической регуляции труда......... 12

§ 6. Отражение психологических знаний о труде в сказках, легендах, заговорах, обрядах........................................... 16

§ 7. Изобразительные средства фиксации представлений о труде у древних славян и их предков............................ 20

§ 8. Песня и ритм - средства управления функциональным состоянием человека в труде............................................. 22

§ 9. Психологическое знание о труде в народных пословицах и поговорках....................................................................... 23

Задание к § 9........................................................................................................................................................................................... 27

Глава II. Психические регуляторы труда, отраженные в памятниках материально-производственной культуры и письменности................................................................................................................................................................. 27

§ 10. Психологическое знание о труде в памятниках XI-XVII вв.............................................................................................. 27

§ 11. Петровские преобразования и психологическое знание о труде.................................................................................. 31

§ 12. Психологическое знание о труде в сочинениях М. В. Ломоносова и А. Н. Радищева............................................... 35

§ 13. Предреформенная Россия XIX века:...................................................................................................................................... 40

А. И. Герцен и Н. Г. Чернышевский о психологических аспектах труда............................................................................... 40

Литература к разделу I...................................................................................................................................................................... 42

Раздел II. Психологическое знание о труде в конце XIX - начале XX вв.......................................... 44

§ 14. Некоторые особенности социально-экономического развития страны................................................................... 44

Глава III. Идеи учета субъектных факторов труда при проектировочных подходах к сфере труда............ 47

§ 15. Технико-психологическое проектирование средств труда в промышленности...................................................... 47

Задание к § 15........................................................................................................................................................................................ 50

§ 16. Идеи согласования особенностей человека и техники в сельскохозяйственном труде......................................... 51

Задание к § 16........................................................................................................................................................................................ 52

§17. Человек и техника в отечественном воздухоплавании..................................................................................................... 53

Задание к § 17........................................................................................................................................................................................ 54

§ 18. Технико-психологическое проектирование средств труда в системе железнодорожного транспорта........ 55

Задание к § 18........................................................................................................................................................................................ 58

§ 19. Идеи проектирования режимов и условий труда............................................................................................................ 58

Задание к § 19........................................................................................................................................................................................ 61

§ 20. Идеи организационно-психологического проектирования............................................................................................. 62

Задание к § 20........................................................................................................................................................................................ 64

Глава IV. Идеи оценки и прогнозирования профессиональной пригодности людей........................................... 65

§ 21. Идеи учета субъектных факторов труда при беспроцедурном подборе человека для работы........................ 65

Задание к § 21........................................................................................................................................................................................ 67

§ 22. Идеи учета субъектных факторов труда с применением некоторых процедур оценки профессиональной пригодности человека......................................................................................................................................................................... 68

Задание к § 22........................................................................................................................................................................................ 71

§ 23. Идеи подбора - «приискания» - работы, профессии для человека.............................................................................. 71

Задание к § 23........................................................................................................................................................................................ 74

Глава V. Идеи проектирования и формирования субъектных факторов труда....................................................... 75

§ 24. Идеи формирования познавательных составляющих деятельностии умственных качеств человека - субъекта труда........................................................................................................................................................................................................ 75

Задание к § 24........................................................................................................................................................................................ 77

§ 25. Идеи формирования исполнительных составляющих деятельности человека --субъекта труда..................... 78

Задание к § 25........................................................................................................................................................................................ 80

§ 26. Идеи совершенствования качеств личности человека - субъекта труда.................................................................. 81

Задание к § 26........................................................................................................................................................................................ 83

§ 27. Идеи улучшения труда в связи с саморегуляцией человека как субъекта.................................................................. 83

Задание к § 27........................................................................................................................................................................................ 85

Глава VI. Исследования, обслуживающие cферу труда (психологический аспект)............................................. 85

§ 28. Некоторые предваряющие представления......................................................................................................................... 85

Задание к § 28........................................................................................................................................................................................ 88

§ 29. Вопросы изучения и классификации профессий................................................................................................................ 89

Задание к § 29........................................................................................................................................................................................ 91

§ 30. Система профессиональной классификации С. М. Богословского.............................................................................. 92

Задание к § 30........................................................................................................................................................................................ 96

§ 31. Вопросы психологии отрасли хозяйства как психологии сообщества. Д. И. Журавский, И. И. Рихтер.......... 96

Задание к § 31...................................................................................................................................................................................... 100

§ 32. Изучение общих и индивидуальных особенностей работоспособности и утомления......................................... 100

Задание к § 32...................................................................................................................................................................................... 107

§ 33. Вопросы психологии труда в творчестве К. Д. Ушинского И. М. Сеченов и отечественная психология

труда.................................................................................................................................................................................................... 108

Задание к § 33...................................................................................................................................................................................... 116

Заключение к разделу II................................................................................................................................................................... 116

Литература к разделу II.................................................................................................................................................................... 118

Ответы к заданиям и консультации............................................................................................................................................. 128