Протопресв. Василий Зеньковский
Лучше всего изучать педагогический процесс там, где он находится в наибольшем своем развитии и цветении, т. е. в школе. Школа есть высшая форма педагогического процесса, наиболее богатая возможностями влияния старших на младших.
В педагогическом процессе есть три темы — ученик, учитель и педагогическая среда, как таковая. Начнем с последней.
Педагогическая среда
Что делает школу или вообще какую-либо социальную среду педагогической? Сначала обратим внимание на то, что школа есть вид социальной структуры, и что понятие социальной структуры включает три вида. Первый — это структура иерархическая, т. е. кто-то стоит выше, кто-то ниже. Второй вид — это кооперация, т. е. сотрудничество равных, и только для технического удобства кто-либо получает большее значение, чем другие. Третий вид социальной структуры — это противопоставление одних другим, открытое и постоянное соперничество, т. е. борьба.
Иерархическая структура может покоиться на власти, или на авторитете, или на лидерстве в толпе. Школа по своей социальной природе иерархична, но этим, однако, не исчерпывается природа того, что есть в классе. Там есть нечто, что придает школе ее педагогический характер. Что же делает школьную среду педагогической?
Изучение школьной среды и того, чем она создается, прежде всего, подводит нас к вопросу об авторитете. Мы увидим из всего дальнейшего, что именно наличность авторитета создает педагогическую среду школы, определяет ее педагогический характер. Как же можно психологически понять авторитет?
Есть три теории, дающие на это ответ: 1) теория волюнтаристическая, 2) теория интеллектуальная и 3) теория эмоционалистическая.
Немецкий философ Паульсен (Paulsen, 1846—1908) является выразителем первой теории. Суть ее в том, что она объясняет школьное взаимодействие влиянием крепкой воли старшего на неокрепшую еще волю младших. Кое-что в этом верно практически, но объяснить этим происхождение и существование авторитета трудно. В самом деле, если авторитет основан только на проявлении сильной воли, то здесь совершенно устраняется свобода ребенка, так как в детях все время действует чужая воля. Задача воспитания состоит, однако, в таком развитии воли у ребенка, чтобы он научился сам добровольно подфинять ее добру, а не слепо отдавать себя в распоряжение старших.
В действительной жизни мы не видим подтверждения этой теории. Те, кто имеет на нас настоящее влияние в школе, порой оказываются людьми не очень большой воли и, несмотря на эту «волевую растерянность», их авторитет бывает очень велик.
Есть мнение, что воля пастыря есть основание его авторитета. В православии это представляется ошибочным, так как пастырь не может и не должен заменить воли пасомого. Кроме того, большая область пастырской деятельности — учительство — не требует наличия сильной воли. Величайшие искажения авторитета пастыря происходят именно в области воли, через понимание авторитета как власти. Такие искажения свойственны католичеству и не являются нам близкими.
С теорией Паульсена можно согласиться только в применении к армии, где авторитет исходит из сильной воли начальника. Таким образом, волевое толкование авторитета школьной обстановке не отвечает.
Немецкий психолог Мюнспгерберг (Munsterberg, 1863—1916) создал интеллектуальную теорию авторитета, которая представлена в его прекрасной книге «Психология и учитель».
Главная мысль этой теории: суть авторитета — в силе внушения, исходящего от учителя. Ученик как бы заражается мыслями от учителя, усваивает его навыки и тенденции — и этим развивается. Действительно, мы видим, что подражание, иногда невольное, бессознательное, играет большую роль в отношениях учеников к учителю. Подражание особенно сильно бывает у мальчиков. Это подражание близко к состоянию внушения. В школьной практике путем внушения многие педагоги довольно удачно пользуются, чтобы внушить свои мысли незаметно и рассчитанно. Элемент внушения и путь внушения притягивает учителя, и он пользуется этим. Но, однако, если бы эта теория объясняла всю полноту авторитета, то это также означало бы отстранение и даже подавление личности ученика (именно это и характерно для внушения), а не его развитие и самостоятельность. Между тем даже суровая педагогическая практика хотя бы в небольшом объеме дает место самодеятельности детей.
Третья теория авторитета — эмоционалистическая — наиболее верна, но сразу же надо оградить себя от понимания ее в смысле сентиментализма. Она покоится на признании, что главное — вера в авторитет. Эта вера очень далека от интеллектуального рабства, так как это есть доверие, покоящееся на свободном отношении и даже поклонении учителю. В отношениях учителя и ученика есть не только одна вера последнего в первого. Здесь имеет место и плененность учителем, поклонение ему, сознание, что учитель есть руководитель, на которого действительно можно положиться.
Признание авторитета вытекает еще из свободы ученика и ее предполагает. Признание авторитета не только не ослабляет самодеятельности ученика, а наоборот, ее стимулирует. Здесь есть чисто опытное признание, что учитель есть источник света. Это чувство основано на свободе и на вере не столько в человека, сколько в носимую им правду. Такое чувство является источником творчества; авторитет сообщает силы, на которые без него человек не способен. При наличности авторитетного руководителя ученики всех возрастов чувствуют как бы прилив сил, видят и понимают то, что сами по себе они не были бы способны видеть и понимать. Ученики способны аперципировать, при наличии авторитета, не с помощью материала, который у них накоплен, но с помощью того, который есть у учителя и который как бы переносится к ним.
Дитя, держась за юбку матери и будучи спокойным благодаря близости к ней, способно играть и проявлять больше творчества, чем без матери. Подобный же факт возможен и в жизни христианина, когда его близость к Церкви повышает творческие возможности, не говоря, конечно, о чисто благодатном возрастании в Церкви. Но и само по себе пребывание в Церкви подымает и стимулирует творчество.
Благо тем из нас, кто имел вблизи себя авторитет. Мы даже без слов учителя испытывали тогда окрыленность, поднимающую нас над самими собой. В этой стимуляции творческих сил и заключается педагогическая ценность авторитета. Ученики идут дальше своего учителя (ср. Кант и кантианцы, Толстой и толстовцы, Ницше и ницшеанцы), под влиянием авторитета происходит более глубокое и более плодотворное их взаимодействие.
С психологической точки зрения авторитет не есть, как видим, внешнее внушение, хотя это есть, бесспорно, глубокое влияние авторитетного человека, не подавляющее, а окрыляющее. Психология авторитета есть почти психология влюбленности: это духовное соединение с тем, кто авторитетен. Идя дальше и раскрывая это в христианских терминах, мы видим, что это есть вариант переживания чувства соборности. Для Платона процесс диалектики, беседы, раскрывает недра душ и дает простор тому, что в них до этого дремлет. Это происходит даже в порядке натуральном. Если же мы обратимся к порядку сверхнатуральному, то там соответственно все одухотворяется. Авторитет есть и сила и свобода: не существует противопоставления между авторитетом и свободой (см. книгу Ферстера «Свобода и авторитет»). Никоим образом авторитет не есть гипноз или внушение. Он не может быть навязан, а только может быть свободно признан.
Если мы обратимся к историческому сознанию того, в чем суть педагогических отношений, то картина окажется более сложной.
Иерархический характер школы, то, что в ней есть верх и низ, — служит предметом искушения для учителя. Ему на первых порах доверие дается совершенно даром, исключительно в силу его положения. Однако его еще нужно завоевать в личном порядке. Дети, приходя в школу, выказывают перед учителем благоговейный страх и любопытство, что очень легко соблазняет учителя как способ и путь воздействия на детей. Учитель начинает понимать себя в терминах власти. Дети сами быстро обращают авторитет во власть, и это искажение есть начало бед и трудностей в школе.
Говоря о природе авторитета, нужно иметь в виду, что в социальных явлениях не существует природы, понимаемой в таком устойчивом смысле, как, например, природа души. Природа социального явления не есть нечто стабильное, но зависит от окружающих это явление условий. Например, природа семьи или иной группы меняется в зависимости от того, как на нее смотрят ее участники.
Затем, законы социального бытия не имеют императивности, которой обладают законы физического или психического бытия; их можно извращать и игнорировать.
Если явление авторитета, одно из самых продуктивных социальных отношений, имеет громадное значение для умственной жизни и творчества, то нужно заметить, что такое явление крайне редко сохраняется неискаженным. Даже при наличии силы авторитета нельзя определить, во что она обратится. Это всецело зависит от обеих сторон, составляющих авторитет: высшей — учителя и низшей — ученика. Искажение авторитета во власть не есть только продукт злой воли учителя, а бывает результатом неумения или нежелания использовать то, что есть в природе педагогических отношений. Затем, вырождение авторитета во власть совершается также под влиянием того, что сам ученик и его родители так его понимают. Такое примитивное понимание стоит рядом с пониманием школы как имеющей силу принуждения и права приказания. Зачастую это происходит от того, что семья не может совладать с детьми и ждет этого от школы.
Затем, само дитя желает от школы строгого порядка. Само явление шалости ребенка, особенно привлекательное для него не в семье, а в школе, есть проявление неправильного взгляда ребенка на школу, как на место, где действуют правила, поддерживающие «порядок»: в нарушении правил и заключена особенная прелесть шалостей.
Сама школа смотрит на себя таким же образом. Запретительные правила относительно посещения театров, чтения некоторых книг, курения, правил поведения вне школы — все это напоминает теорию полицейского государства, где над гражданами устанавливается опека. Например, единообразие костюма и запрещение курения имеют разумную цель и достаточное основание, но вряд ли это есть сфера школы.
Если бы школа имела целостный характер, а не ставила себе только цели обучения, тогда все устанавливаемые ею правила гармонировали бы с ее целью и структурой. Теперь же, при настоящем положении, школа распространяет свою власть на область, не принадлежащую ей формально, потому что эта область ей «подкинута» семьей и государством.
Таким образом, внешне все складывается так, чтобы учитель особенно легко толковал смысл своей позиции как позиции власти. В слабости ученика учитель находит свою силу; эта слабость стимулирует власть учителя, что особенно резко проявляется во время экзамена. Если педагогический садизм — явление не частое, то элементы его рассыпаны повсюду.
Эта убежденность учителя в своей власти остается неизжитой и доныне, несмотря на всю неверность такого положения. На самом деле учитель должен быть другом и помощником ребенку.
Использование авторитетом психологии власти привело к историческому краху школьной системы. После Руссо поднимается гонение на элемент власти у учителя. Гербарт создает понятие «внутренней дисциплины», вытекающее из обращения к самодеятельности ребенка. Как результат этого является самоуправление школы самими детьми, сначала в Америке, а затем, дошедшее до крайних пределов, и в советской школе. Здесь уже мы видим и перемещение центра тяжести: дети из объекта воспитания ставятся в положение субъекта — они сами себя воспитывают.
У нас есть, конечно, возможность направлять движение детей, но иногда нужно «хирургическое» вмешательство. Последнее не значит, что это вмешательство, имеющее природу власти, лежит в природе педагогических отношений. Реакция на происшедшую дегенерацию авторитета во власть еще не закончена. В Америке внедряют в детей сознание их прав даже в семейных отношениях. Конечно, когда семейные отношения поддерживаются правом, тогда уже не приходится говорить о семье, — ее настоящее понятие исчезает. Эволюция семейного права говорит нам, что семья перешла от правовой регуляции своих отношении к духовной регуляции, и, где нужна правовая поддержка, там уже семьи как таковой не существует.
Как семья, так и школа есть духовный организм, совмещающий поколения, почему в школе, как и в семье, неправильно обращаться к школьной «полиции» — правам. Конечно, бывают положения, когда в школе нужно прибегать к «праву», но это может быть до тех пор, пока школа не выросла в целостный духовный организм. Мне пришлось наблюдать духовную атмосферу одной школы в Варшаве. Там в силу необходимости (на школу идет гонение со стороны правительства) дети принимают участие в борьбе за школу и, следовательно, в ее создании. Это вызывает между учителями и детьми большую непринужденность в отношениях и любовь к школе. Дети вместе отстаивают школу, это чувство совместного создания школы дисциплинирует детей.
Возвращаясь к вопросу об авторитете, мы видим, что происхождение авторитета двойственно. Авторитет в одном случае дается человеку одновременно с его положением — учитель, священник, в другом случае — это результат личной «победы». Начало учительствования само по себе авторитетно. Слово учителя социально «больше», значительнее обычного слова. Здесь от самого положения исходит «прибавочная ценность», являющаяся основанием для авторитета.
В другом случае — авторитет может быть завоеван лично, иногда даже каким-либо пустяком, не имеющим прямого отношения к требованиям, предъявляемым к учителю. Подчас даже внешкольный момент может быть причиной возникновения авторитета, т. е. учитель не только отвечает на учебные требования. Надо отметить, что удержание авторитета, возникающего из социальной позиции, является делом не легким. Он не является раз навсегда установленным и может очень быстро поколебаться, для его поддержания нужно что-то личное. В социологии авторитета есть одно замечательное явление — это то, что можно назвать его иррадиацией. Суть его заключается в том, что авторитетность в какой-либо одной сфере переходит затем на другие сферы. Учитель, авторитетный, например, в языкознании, становится для детей авторитетом во всех областях жизни. Копирование младшими старших служит источником творческой силы.
Иррадиация бывает не только от добрых сторон, но и от злых. В силу этого разрушение авторитетности в одной области, даже не имеющей прямого отношения к основной сфере, — распространяется на все.
Мы очень часто видим подобное явление и в церковной жизни: недостойный священник служит источником соблазна и критики не только его самого, но всей Церкви и даже всего христианства. Это происходит потому, что авторитет личности и идеи сливаются. Разочарование в чем-то одном влечет охлаждение и разочарование во всем.
Благодаря целостной природе души психологические кризисы таким образом переходят в идеологические.
Иногда в школе авторитет учителя поддерживается искусственным отчуждением его от детей, созданием искусственной преграды между ними. Конечно, явление это педагогически не положительное, но служит действительным средством для сохранения авторитета. Внешняя стена, способствующая сохранению власти на высоте, помогает иногда авторитету устоять. Подобное же явление мы видим в истории восточных деспотов, где из-за желания поддержать авторитет деспоты ограждали себя от народа различными способами, способствовавшими их возвеличению.
Мы видим, что существует сопряженность авторитета и школы: школа есть там, где есть авторитет, и обратно. Немного отклоняясь от вопроса, посмотрим, в чем основное различие между авторитетом школы и Церкви. Это различие проистекает из различия природы школы и Церкви. Школа не является опекуном на всю жизнь. Ее задача подготовительная, это подготовка детей к самостоятельной жизни. Если человек не достигает этого, то, следовательно, школа не выполнила своего назначения. Церковь же не подготавливает к самостоятельности, но предполагает ее у человека и опирается на нее. Это не значит, что Церковь не учитывает различия возрастов, не учитывает ступеней в раскрытии свободы в человеке, но все же Церковь всегда обращается именно к свободе в человеке. Если школа воспитывает к свободе, то Церковь предполагает свободу. Священник, выступая в школьной обстановке, всегда должен проявлять себя более в роли пастыря, чем педагога. Он не может вопросы вечного растворять в педагогических рецептах, хотя и может соединять их технически. В исповеди особенно педагогическая часть отходит, уступая место суждению о грехах, так как вопрос этот связан с вечным в нашей душе. Категория вечности, несмотря на педагогический элемент, в исповеди всегда преобладает. Хотя священник и руководится в определении «наказания» педагогическими соображениями, но исповедь всегда есть суд вечности. В этом и состоит различие функций Церкви и школьного водительства. Пастырь в исповеди — судья, а учитель в школе — друг и помощник. Если последнему в школе приходится судить, то только педагогически.
Исходя из этих соображений, видно, что наказание в школе возможно только на педагогическом основании. По существу глубоко различие между сферами школы и Церкви, и в силу этого различаются церковный и школьный авторитеты.
Школьный авторитет имеет в виду усвоение младшими знаний старшего (знаний в широком смысле). Если происходит злоупотребление авторитетом в использовании его как власти, то нужно признать, что школе, по ее природе, этой власти не дано. Ученики обладают свободой, которую школа не может ограничить: она зовет детей к добру, но ее влияние не идет дальше того, что она в себя вмещает. Ученик может, в силу различных условий, уйти из гимназии (сам или по воле родных), но уход человека из Церкви не является предоставленным свободе человека: это есть грех и гибель. Мы должны в то же время признать факт власти в Церкви. Можно по-разному смотреть на функции и границы церковной власти, но нельзя оспаривать самого ее факта. Возможно, конечно, злоупотребление церковной властью, неправильное пользование ею (как, например, в средние века), но есть и правильное, необходимое ее проявление.
Итак, церковный авторитет отличается от школьного. Он включает в себя власть и не предполагает свободы уйти от него. Нам дана Церковь, и не в нашей власти поставить себя в нейтральное к ней положение. В школе нет власти, и если она проявляется — то это есть уже искажение, тормозящее свободное творческое развитие детей.
Вернемся теперь к вопросу о природе школьных отношений. Если бы школьная атмосфера была пронизана авторитетом, то в ней не возникало бы многое отрицательное из того, что в ней есть. Например, школа пронизана борьбой между учителями и детьми — это первое, на что мы наталкиваемся.
Учитель и ученик. Класс как социальный организм
Надо признать, что школа или класс, в частности, представляет собой как бы социальный организм. Как и во всяком социальном организме, в них можно наметить «позиции», которые открыты перед людьми, входящими извне. Эти позиции суть: 1) социальная активность, 2) социальная пассивность, 3) псевдосоциальная активность и 4) антисоциальная активность.
Возьмем пример: в толпе, собравшейся на улице по поводу несчастного случая, всегда будут находиться люди волнующиеся, проявляющие активность разными способами, — они или помогают активно, или выражают негодование на условия, в которых произошло несчастье. Другие в это время если и не сохраняют внутреннего спокойствия, то внешне все же его ничем не проявляют. Мы видим, что первые — социально активны, вторые — социально пассивны. Одни других как бы предполагают и определяют: пассивность одних подогревает других на еще большую активность, тогда как активность первых заставляет других успокаиваться и сознавать: «И без нас сделается все, что нужно». Можно сказать, что пассивные — это «сырые дрова», активные же — «сухие». В толпе, как в социальном организме, есть быстро загорающиеся, отзывчивые точки, и от них пламя может переходить на других. Вообще, число социально-активных элементов в организме меньше, чем социально-пассивных. Этим класс также немного напоминает толпу: в нем всегда есть и активные и пассивные элементы.
Третья социальная позиция — это псевдосоциальная активность.
Человек под видом заботы об обществе занят устройством своих дел. К психологии этого рода можно отнести, например, психологию вора в толпе: он с виду является одним из самых активных элементов толпы, но на самом деле имеет в виду достижение своей основной цели.
Четвертая позиция — это тип антисоциальной активности. Возмущение сложившимся порядком, разрушение застывшего быта имеет иногда прогрессивный характер. Часто в этом проглядывает искание лучшего. Но часто в этом проявляется и вкус к разрушению, даже бессознательным. Класс дает богатые возможности для такой активности, особенно если подходящие под такую группу дети скучают и не могут чем-нибудь заняться. Они стараются тогда всему помешать и все спутать.
В классе можно найти все типы. Есть ученики, обычно хорошо учащиеся, которых, однако, интересует не учеба, а учитель. Самое важное для них — угадать вкус учителя, приспособиться к нему, хотя эта приспособляемость часто соединяется с искренним прилежанием. Иногда это вытекает из душевной чистоты, но эта активность, относящаяся к первой группе из перечисленных четырех, — невысока и подчас тяжела для самого ее носителя.
Дети вообще чтут знатока из своей среды по какому-нибудь вопросу, но элемент борьбы, наличествующий в школе, приводит к тяжелым и сложным проблемам. Неправильная психология первого ученика или же просто любовь к порядку может быть легко, при неправильном шаге учителя, обращена в так называемое «фискальство».
Выражение псевдосоциальной активности в классе также случается довольно часто, и выразителем ее служит тип ученика-карьериста. Эта псевдосоциальность очень легко угадывается детьми.
Антисоциальная активность — тип очень частый в классе, и не будем поэтому на нем останавливаться.
Излюбленная позиция в классе у большинства — это социальная пассивность. Это «сырые дрова» — они могут гореть, но их нужно разжечь, употребив усилие. Иногда стиль активности школы служит причиной пассивности некоторых детских характеров. Позиция пассивности является тогда не естественной, а вытекающей из активности окружающей обстановки. Например, дети, которые могут сами легко решить задачу, списывают ее у других только потому, что те раньше ее решили, проявив этим свою активность.
Итак, если класс есть социальный организм и в нем есть социальные позиции, по которым распределяются дети, то класс имеет, с другой стороны, свое единое лицо, живущее своей жизнью. Класс есть целый организм, обладающий определенным единством; у каждого класса есть своя традиция. Это настолько все жизненно, что можно сказать: каждый ученик таков, как определяется его активность всей окружающей социальной ситуацией. Этот мотив социальной органичности и индивидуальности класса заслуживает того, чтобы он не был сочтен случайным в практике воспитания, но был бы принят во внимание и использован.
Нам остается для углубления намеченных данных заняться изучением еще одного особенно важного факта в педагогической среде, который я назвал бы «переносом апперцепции». Согласно классической теории апперцепции, развитой Гербартом, восприятия «а», «Ь», «с», попадая в душу, могут удержаться в ней и соответственно развиться только при наличии уже имеющихся и зафиксированных в области памяти, лежащих в глубинах сферы душевной жизни однородных образов А, В, С. Только соединяясь, в силу общности содержания (в той или другой степени), внешнее восприятие «а» может удержаться в душе. Слияние старого и нового и есть явление апперцепции, — таково объяснение, данное Гербартом. Однако явление это в нормальной школьной среде может иметь место и без наличия старых образов А, В, С: в таком случае оно происходит за счет учителя «интуитивно». Например, слушая лекции, мы, как принято говорить, входим в мир идей, сообщаемых нам в первый раз профессором; мы слушаем, совсем не будучи знакомы с материалом, предлагаемым нам, но мы не только его усваиваем, но иногда даже можем прозревать нить мысли вперед. Конечно, мы понимаем и усваиваем это с помощью учителя. Это явление совершенно аналогично воодушевлению ребенка, способного в присутствии матери совершить то, что без нее было бы для него совершенно немыслимо. Об этом говорилось выше. Присутствие старшего — учителя, матери — страхует от трудностей, дает силы, как бы сообщает тот апперципирующий материал, которого нам не хватает. Мы в присутствии авторитета способны пробраться туда, куда без него бы, конечно, не дошли: для этого у нас не оказалось бы своих данных. Мы берем как бы напрокат не наши силы. Это не одно только пребывание с авторитетом — но пользование им. Именно потому можно условно назвать это «переносом» апперцепции — мы апперципируем с помощью того, чем обладает учитель. Присутствие авторитета, дающее опору и чувство уверенности ученику, влияет коренным образом на всю его установку. Оно обогащает ученика тем, чего у него не имеется. Если устранить учителя, то все вдохновение пропадет. Это явление объясняет творческое значение авторитета в школе, оно поднимает детей с их уровня на более высокий, оно вызывает развитие, создает творческий скачок вперед.
Психология ученика
Перейдем теперь к психологии ученика. Нужно делать различие между ребенком как таковым и тем же ребенком в школе, т. е. учеником. Внутренне, конечно, он один и тот же, но для удобства изучения нужно расчленять и отделять эти два комплекса психологических проявлений.
Ребенок в классе другой, чем дома. Мальчик бывает очень сообразительным дома и тупым в школе, живым дома и медлительным в школе, добродушным дома и резким в школе. Это отличие ученика от него же как члена семьи определяется социальными особенностями школы и семьи. Школа создает свою установку. Она выделяет и подчеркивает то, что уместно, нужно для данных условий, и эта установка при повторных вхождениях в определенную школьную среду закрепляется. Для каждой обстановки есть свой подходящий тон, своя тональность. Различные психологические снимки одного и того же человека в разной среде могли бы показать большую разницу в его активности. Можно построить понятие «социально-психической формы», выражающей то, что в различной социальной обстановке личность выступает совершенно различно.
Попадая в школу, ребенок не сразу попадает в ее темп. Для него школа — совсем другой мир. То, что школа является совершенно новой системой для ребенка (хотя и ничего особенного в действительности здесь нет) — это определяет его особую школьную установку. Усиленный процесс внимания помогает войти в новую среду, приспособиться и овладеть ею. Первоначально новое чувство овладевает ребенком, как бы оглушает его; только постепенно ребенок обретает новую установку, превращающую его в ученика; он облекается в новую форму, привыкает к определенному образу действия, хотя внутренней координированности еще нет.
Иногда же процесс «обрастания» школьной обстановкой идет чрезвычайно быстро.
Среди характерных черт психологии ученика мы видим особую этику, почти совпадающую с этикой заговорщиков. Ученики всегда смыкаются в группу, более или менее противостоящую учителю, чем создается и закрепляется коренной дуализм в школе.
Другое существенное свойство ученика — это то, что он подчиняется законам социальной структуры, имеющей, как мы видели выше, социальные позиции. Иногда ученик занимает позицию циника или лентяя только потому, что она никем не занята. Эта подчиненность социальной структуре предрешает детские пути. Например, ученик, имеющий репутацию знающего, иногда подгоняется в своих занятиях только тем, что его самолюбие не позволяет ему спуститься со своего школьно-социального уровня. Этот уровень во многом определяет психологию ученика.
Школьные страхи очень различны по проявлениям, но тоже являются плодом школьной психологии. Иногда репутация учителя создает страх, иногда школьные страхи имеют в основе своеобразные суеверия. Например, всем известны экзаменационные суеверия и страхи. Все это показывает особую школьную уязвимость детской души.
Школьные мифы являются особым видом школьного воображения. «Экзаменационные рассказы» и другие мифические циклы служат материалом для образования школьной традиции. Мифы создаются не только на почве страха. Особой принадлежностью школы является хвастовство, желание казаться взрослыми. На этой почве развивается цинизм и отсутствие задержек — является вкус сказать «все до конца». В этом корни явления «школьного сквернословия». Надо сказать, что в большинстве случаев это проходит, не задевая глубоко души. В области высших чувств также появляется напускной цинизм, за которым прячется чистое чувство. Это касается в большей степени школ для мальчиков, чем школ для девочек, хотя и в последних происходит деформация в детской психологии.
Ученик — это особая психологическая категория, форма, часто не позволяющая дойти до внутренней души ребенка. Невозможность преодолеть эту стену, стоящую между учителем и учеником, остается всегда. Эти категории очень неподвижны. Они сидят в психологии ученика так крепко, что разорвать их очень трудно.
Психология учителя
Психология учителя — это тоже «форлф», иногда еще более тяжелая для ее носителя, чем форма ученика. Надо сказать, что роль учителя одна из самых неблагодарных и тяжелых. Результаты работы священника и врача могут проявиться непосредственно и поэтому могут породить чувство благодарности и социальной нужности. Все, что делает учитель, дает плод не скоро. Редко у кого из детей — на этом же основании — может пробудиться чувство благодарности к своей, например, няне. Мы уверены, что педагог, как и няня, д
Психология учителя главным образом характеризуется чувством его заботы о детях. Учитель должен думать, чтобы ученик получил возможно больше пользы. Основная добродетель педагога — это озабоченность, обратная сторона этого чувства — это постоянное беспокойство «как бы чего-нибудь не вышло» (см. «Человек в футляре» Чехова). Чем тоньше понимание у педагога, тем больше у него этой боязни «как бы чего-нибудь не вышло». Педагог по профессии должен «делать из мухи слона», т. е. обращать внимание на каждую мелочь, ибо из мелочей создаются привычки.
Это естественные особенности педагогической профессии, но педагоги должны мудро освобождаться от крайностей — уметь возвышаться над мелочами. Невозможно все время «придираться», но, с другой стороны, если учитель не «придирается», то это может служить показателем его небрежности. Бдительность заставляет педагога все предвидеть, хотя мы и знаем, что «жалок тот, кто все предвидит» (Пушкин). Эта озабоченность ведет к тяжелой черте, которую я назвал бы «педагогической принципиальностью» — и она иногда переходит в жестокость.
Педагог в сущности должен быть мелочно внимательным, ибо он не может небрежно относиться ни к чему: в каком-нибудь пустяке может проявиться существенная черта ученика. Эта постоянная настороженность во всем создает мелочный педантизм. Педагог часто становится требовательным, мелочным и неспокойным. Как бы забота педагога ни была мягка и нежна, но она детьми всегда принимается тяжело, ощущается невыносимой. Заботы педагога надоедают до такой степени, что дети всегда радуются, уходя из школы. Вообще психология учителя имеет нечто тяжелое — он теряет обычную естественность, так как, делая замечания, педагог внутренне проецирует их на себя. Это настроение сохраняется даже дома и ложится на душу некоторой отравой. Еще одно явление довольно тяжело ложится на учителя. Если няня, занимаясь с детьми, должна спускаться до их уровня, то это же относится и к учителю. Поэтому педагог невольно не идет вперед, а постоянно спускается до уровня своих питомцев, чтобы понять их и быть понятым ими. Это явление очень трудно побеждаемо. Непременно нужно спускаться к детям, и тот, кто не живет миром детей, тот поднимает, может быть, их до своего уровня, но, конечно, очень многое пропускает.
Норма для педагогической работы установлена (при определении срока на пенсию) в 25 лет, ввиду ее необыкновенно тяжелых и нервных условий (в других формах интеллигентного труда эта норма — 35 лет). Я бы сказал, что больше 15 лет педагогу с детьми работать не нужно, так как кроме усталости еще вырабатывается неподвижность, косность, стремление остановиться на шаблоне.
Появляется и другое явление — самоуверенность, не допускающая никакой критики и затрудняющая координацию педагогической работы школы в целом. Такая самоуверенность, погруженность в себя, переходящая в непрозрачность друг для друга, является законом психологии учителя. Поэтому же педагоги иногда теряют чувство действительности, теряют светлый взгляд на свою работу. Педагог начинает любить в детях свое отражение, являющееся ему в повторении детьми его же объяснений, слов и формул; если дети ему дают что-нибудь свое, не его, то он уже недоволен. Уйти от этой психологии, чтобы видеть и искать суть дела, а не свои слова, — очень трудно.
Стремление уйти от чиновничества, сохранить в себе живую душу для работы осуществляется у учителей не часто. Иногда это стремление переходит в педагогический «импрессионизм», что детям очень нравится, и тогда на этой почве развивается погоня за легкими путями работы.
Кроме перечисленного, необходимо отметить обычное крайнее одиночество учителя. Родители и дети подходят к учителю неправильно — просят «пощадить» ребенка. Если учитель поступит принципиально правильно, то он в этом случае остается одинок, если же поступится принципом, то, безусловно, должен осудить себя.
Как мы видим, психология учителя очень трудна и тяжела, и если чем держится учитель внутри себя — то это только педагогическим идеализмом. Педагогический идеализм имеет огромное оздоровляющее влияние на педагога, освобождая его от всех крайностей и искушений.
Особенности педагогического процесса
Мы уже познакомились с психологией школы и школьной жизни. Нами рассмотрена жизнь класса. Мы видели, что нормальный факт школьного дуализма дает извращения в обе стороны: как учитель, так и ученик толкуют авторитет как власть, отчего педагогические отношения бывают затемнены этим началом. Психология ученика очень осложняет педагогический процесс; большое количество энергии педагога тратится на то, чтобы ученики работали, а не разрушали классной жизни.
Обстановка еще усложняется тем, что в классе часто господствуют худшие. Школа есть социальная стихия, очень иногда близкая к стихии толпы. Всякая стихия подлежит изучению, чтобы человек мог ею управлять и от нее не погибнуть. Это в особенности касается школьной стихии, где имеется очень много скользких и опасных пунктов. В последнее время так называемое социальное направление педагогики начинает изучать природу класса, сознавая всю важность этого вопроса в регуляции педагогического процесса.
Педагогический процесс нельзя понимать только как обучение. Гербарт говорил о «воспитывающем обучении», что очень тесно связано с современным преобладанием интеллектуализма. Гербарт полагал, что, обучая, мы входим в глубину души. То есть единственный верный путь воздействия на душу ребенка и способ общения с ней — это область интеллекта (объяснения, беседы). Через правильное обучение интеллекта и душа, по Гербарту, становится правильнее, устро-еннее, так как интеллектуальная область в душе является доминирующей. Таким образом, организуя умственную жизнь ребенка, создавая в ней порядок и смысл, мы тем самым, по Гербарту, воспитываем его душу. Нетрудно убедиться в том, что это неверно и односторонне.
Конечно, нельзя отрицать, что умственная работа, изучение интересного для нас вопроса приносит мир в душу. Поэтому можно ожидать воспитательного результата от обучения, но все же это не исчерпывает вопроса о путях школы, и мы, со своей стороны, формулу Гербарта — «воспитывающее обучение» — перевернули бы в сторону «обучающего воспитания».
Главная мысль здесь заключена в утверждении, что основная нить педагогического процесса лежит на путях воспитания. При этом положении обучение не занимает в системе того огромного и основного места, как это было до сих пор. Из жизни и из практики школ и детских садов в особенности, мы знаем, что усвоение всякого побочного материала происходит иногда гораздо успешнее, чем основного. Все то, что не требует особой волевой напряженности, входит в душу гораздо легче. Здесь первенствующую роль играет добровольный интерес.
Педагогический процесс всегда страдал интеллектуализмом. Однако в последнее время мы видим в создании «Трудовой школы» "Dalton plan" стремление это обойти. В книге талантливого, но, к сожалению, поддавшегося влиянию советской жизни педагога Шацкого (см. его «Годы исканий») выражена такая задача: «...задача школы — научить детей жить их детской жизнью». Эта творческая постановка вопроса совершенно меняет в школе центр тяжести. При правильной его постановке дети оказываются настолько заинтересованными, вовлеченными в педагогический процесс, что получается очень глубокое действие на них школы. К такой формулировке Шацкого привел его опыт при создании детских колоний. Приводимый мной выше пример Варшавской гимназии, где дети и родители стоят на страже охранения школы и лично заинтересованы в продолжении ее жизни, служит подтверждением этого положения. Не на этих ли путях лежат причины современного распада школы? Целый ряд наблюдений показывает, что дети во внешкольной работе, кружках, приближающих их к жизни и втягивающих в себя их жизненный интерес, легко и с энтузиазмом отдаются под влияние руководителей, чего не наблюдается совершенно в школьной обстановке. Если природа школы будет иная, то это неизбежно окажет на детей влияние.
Из рассмотрения социальной природы школы следует вывод, что социальные силы школы должны быть использованы в педагогическом процессе. Еще Платон указывал на то, что развитие мышления возможно исключительно в социальной среде. Человек, по Платону, хранит идеи в себе, так что ничего нельзя вложить в человека, кроме того, что уже у него есть. Развитие же мышления возможно путем «диалектики» в силу социального взаимодействия.
Если это так, то это свойство — социальность мышления — должно быть положено в основу школьного процесса. Наглядным примером может служить работа, проводимая на «семинарах», где очень многое зависит именно от обмена мнений, где от столкновения мнений рождается истина. Этот естественный процесс, если он направляется благодатными силами в Церкви, становится органом вселенской истины, имея в виду то, что носителем истины в Церкви является не индивидуальный, а соборный разум.
Из сказанного видно, что педагогика не есть техника, но — искусство, не только потому, что первая добродетель педагога есть находчивость (что, конечно, не дается техникой) — не только в находчивости дело, но и потому, что педагогика есть творческая работа. Здесь творческое использование детского материала достигает высшей формы, ибо творить из детей живые существа — это задача более трудная, чем, например, живопись.
Перейдем теперь к обзору разных форм воспитательного воздействия и прежде всего остановимся на семье.
Формы воспитательного воздействия
Семья является идеальным типом социальной структуры. Самые великие и дорогие слова человеческого лексикона, относимые к Богу — Отец, Сын. В природе семьи скрыты глубокие возможности, из нее берет начало подлинная иерархичность (отображение которой есть и в школе) — не простая, но связанная кровно. Это сочетание неразрывности внутренней связи и чувства свободы принадлежит только семье. Дети являются в семье не только оправданием брака, но источником его духовных сил: в них родители видят свои надежды. Семья есть идеал всего мира. Всюду в природе мы замечаем, например, проявления исключительной силы материнской любви.
Конечно, школа никогда не может заменить семью или стать семьей. При самых благоприятных условиях она есть только суррогат семьи, и если она часто подменяет семью, то это совершенно неправильно, так как отношение ребенка и матери ничем не может быть заменено. Если ребенок даже с грудного возраста привыкает к посторонним ему по крови людям, воспитывающим его, как к своим родителям, то они-то знают, что это не их ребенок, и, конечно, подлинного отношения «по крови» здесь не может быть. Эти отношения не могут перевоплотиться именно в силу незаменимости. В этом факте отношений матери и ребенка есть неисчерпаемая натуральная глубина. Школа не может заменить семьи, как и родители никем не заменимы. Школа стоит посредине между хаосом жизни и срощенностью семьи; она вбирает в себя элементы того и другого, и поэтому их трудно точно определить.
Роль семьи в жизни ребенка неизмеримо велика и по своей важности, и по тому месту, которое она занимает в его душе. Семья подобна цветку, вырабатывающему аромат, необходимый для ребенка. Ребенок не может жить без семьи. Начиная от Платона и до наших времен высказывалась мысль, что можно и даже должно воспитывать детей вне семьи, но, конечно, эта утопия абсолютно не отвечает положению вещей. Даже в самой скверной семье вырабатывается нечто незаменимое для ребенка. Громадное значение для ребенка имеет период кормления его грудью матери. Сюда входит весь комплекс психологической и физической связанности, все то, что восстает из глубины души матери. В дальнейшие годы дитя живет в семье беспечно и на просторе, не просто пользуясь семьей, но любя ее, переживая поэзию семьи. Ребенку необходимо пережить эту поэзию, это ложится неизгладимой печатью на его душу.
Фрейд однажды высказал мысль, что каждый человек ищет того, чтобы вновь стать ребенком, и в этом есть верное наблюдение. Для ребенка как бы не существуют темные стороны мира, сначала для него главное — «папа и мама». В этой атмосфере семейной тишины расцветает душа ребенка. Функция семьи, однако, не ограничивается только этим сознанием поэзии детства.
Важно то, что дитя изучает мир через семью, в свете семьи. Необычайно тяжело поэтому влияют на ребенка семейные ссоры родителей — это разрушает самые основы его души.
Роль семьи чрезвычайно велика и с педагогической точки зрения. Человек не развивается один, семья есть преддверие Царствия Божия и как бы маленькая домашняя Церковь.
Однако воспитывать детей в семье чрезвычайно трудно, и вот почему: родителям очень трудно понимать своих детей и свободно относиться к ним. Очень часто родители не понимают своих детей, хотя уверены, что они их знают. Очень часто обе стороны думают друг про друга, что все делается ими «нарочно», и получаемые таким путем быстрые обобщения крайне усложняют задачу семейного воспитания.
Кроме того, жить своей семьей в полноте ее задач — это громадный и трудный подвиг для родителей. Семья сама по себе обладает могучим воспитательным средством. Жизнь в этом отношении мало дает нового, она возвращает нас постоянно к тому, что было в семье. Поэтому воспитательные силы семьи крайне велики, и, с другой стороны, разрушение семьи влечет за собой чрезвычайные беды для души ребенка. Обратимся к рассмотрению некоторых факторов, характеризующих распад или производящих глубокие перемены в семье. Эти факторы зависят главным образом от современной культуры и являются прямыми ее следствиями.
Первое — это почти полное исчезновение труда в семье. Раньше мать, как правило, всегда была дома и была центром внутрихозяйственной жизни семьи. Еще сравнительно недавно было незыблемо положение, что семья есть трудовая единица, семья трудилась как целое — теперь же семья обыкновенно вся трудится вне дома. В силу чрезвычайного развития современной культуры семья в наше время начинает превращаться из трудовой в потребительскую единицу. Если семья раньше как трудовая единица имела и соответственную психологию трудового единства (весьма ценную для социального срастания), то теперь это начинает выветриваться из атмосферы семьи. Семья теперь является местом отдыха, а не труда. Если мы видим около больших городов целое море маленьких домиков с такими же крошечными хозяйствами — то в этом проглядывает желание внешне сохранить то, чем семья нормально жила раньше. Но фактически семья обращается теперь в союз потребителей, пользующихся всем нужным в ближайших магазинах. Число последних служит даже мерилом «культурности» для данного города. Сама культура отнимает труд от семьи, выводит его за пределы семьи: забота по поддержанию чистоты помещения крайне упрощена, стирка белья вынесена в бесчисленные прачечные, изготовление пищи занимает минимум времени, так как большинство продуктов продается уже почти приготовленными и нуждается только в разогревании, да и то не всегда. Газовые и электрические усовершенствования еще больше способствуют уменьшению труда в семье.
Второе — это урбанизация жизни, поглощение населения городами. Приведем несколько цифровых данных по Америке.
В 1800 г. в городах с населением свыше 8000 человек жила 1/30 часть населения страны. В 1900 г. в городах с населением свыше 8000 человек живет уже 1/4 часть всего населения. Из этих цифр видно, какая большая часть жителей, имевших общение с сельской жизнью и природой, потеряла его, переселившись в города.
Естественно, ослабела связь города с деревней, так как раньше горожане все, почти без исключения, имели родных вне городов, чего теперь нет.
Население группируется с каждым годом в более крупные поселения, от 2500 человек и выше, с развитием культуры также принимающие характер городов. В 1880 г. в таких поселениях жило 25% всего населения. В 1890 г. — 26%, 1900 г. — 40%; 1910 г. — 46%,- 1920 г. — 52%.
Особая экономическая проблема возникает на почве этого явления в Америке: с ферм население уходит в города, отрывающие человека от природы.
Третье — это изменение положения женщины в современной жизни. Раньше полем деятельности женщины была семья. Теперь, вследствие облегчения домашнего труда и механизации жизни, женщина имеет возможность выгодно приложить свои силы вне семьи. Культурный уровень современного общества также способствует выходу женщины на арену общественной работы. Расширение избирательных прав женщины дает ей возможность заниматься работой общественной и политической. Все перечисленное ведет к тому, что семья лишается света, согревающего ее. В связи с самостоятельностью женщины происходит перемена в ее психологии, сопряженная с материальной независимостью от мужа. Экономическая независимость женщины в семье дает ей право иначе строить внутрисемейные отношения.
Последнее, четвертое, обстоятельство — это то, что весь процесс натурального хозяйства умирает, на смену ему развивается товарное хозяйство. Все то, что семья раньше имела как продукт своего труда, — теперь становится легко приобретаемым на стороне.
Все перечисленные изменения есть естественный итог культурного развития, отсюда вытекает, что семья не может выполнить ныне своих прежних функций. Одним из итогов развития христианской культуры является смягчение, а постепенно и выпадение юридических регуляций в области семьи. В этом главным образом сказывается влияние христианства, принесшего атмосферу уважения к личности и свободы. Однако под влиянием времени свобода в семье начинает пониматься как уничтожение препятствий вообще, и вместо свободы нередко имеет место хаос. В отношении семьи хаотическое положение породило явления многосемейности мужчины и так называемого «свободного материнства» женщины. Это до такой степени изменило характер семьи, что она все больше получает характер гостиницы... К этому присоединяется явление ухода детей из семьи. Чем оно вызывается?
Дело в том, что городская жизнь настолько интересна и разнообразна, так влечет к себе, что для удержания детей в семье нужно наполнить ее очень богатой и интересной внутренней жизнью.
Мы живем в очень трудное в духовном смысле время — ибо параллельно с разложением семьи идет сильнейшее раздвоение и разложение во всей системе христианской культуры. И если христианское общество вышло из-под ветхозаветного закона, то теперь оно все время отходит и от того благодатного источника сил, который хранит для нас Церковь. Христианское общество ныне — ни под законом, ни под благодатью. Оно видит неправду закона, но думает обойтись и без благодати. Поэтому приходит время, когда семья должна приложить все усилия, чтобы стать проводником христианского света, стать основой возрождающегося христианского общества.
Педагогические функции семьи могут быть разделены на физические и психические. Громадное значение имеет семья для воспитания здорового организма ребенка. Ничто не может заменить уход матери за здоровьем ребенка — в этом сила биологической функции семьи. Не менее важны и функции педагогическая и социальная, причем последняя развивает в детях два главных социальных навыка: повиноваться и повелевать. Семья также формирует область духовно-моральную, возбуждает в душе радость жизни, любовь к людям, закладывает и основу религиозной жизни.
Подойдем к рассмотрению этих положений более детально.
Чрезвычайно важно, как было уже отмечено в курсе психологии, значение хороших привычек в жизни детей и подростков; особенно много привычек развивается в семье. Очень важно, например, развить в детях привычку каждое начатое дело доводить до конца. Этой привычкой создается чувство большей ответственности за каждое предпринимаемое дело, большая углубленность желаний и приобретается опыт претворения желаний в дело. Конечно, семейная воспитательная среда особенно благоприятна для того, чтобы укрепить эту привычку без подавления ребенка. При развитии привычек у ребенка не нужно проявлять, однако, несносной для детей настойчивости, иначе привычка будет поддерживаться только рамкой семьи, и по удалении последней привычка будет с радостью отбрасываться как противное беспокоящее иго. Умелое создание разумных привычек (как физического, так и социально-психического характера) сохраняет их на всю жизнь. Сюда же входят привычки активности — лучше всего развивающиеся и сообщающиеся на почве семьи.
Наряду с созданием хороших привычек, уважение к ребенку содействует развитию в нем инициативы, творческой смелости и сознания ответственности. Необходимо настолько уважать свободу ребенка, чтобы из ее опыта развивалась его творческая личность. Надо считать бесспорным, что развитие творческих сил ребенка наиболее благоприятно идет в семье — ни школа, ни приюты-пансионы не дают развития творчества в такой большой степени. Но, с другой стороны, семья столь же легко может и убить творчество ребенка в самом зародыше. Поэтому развитие творчества ребенка является одной из главных воспитательных функций семьи. Развитию творчества в высшей степени способствуют игры, ценны также инсценировки (но только в узком семейном кругу) и иные занятия с детьми. В семье же у ребенка происходит развитие языка, через него главным образом происходит развитие вкуса. Вкус вообще есть показатель развития, а в особенности религиозный вкус, который ярко характеризует человека. В семье начинается понимание языка, проникновение в его дух, в его творческие силы.
Под развитием характера мы здесь будем разуметь не развитие личности вообще, в ее полноте, но только яркости некоторых свойств ребенка и в особенности развитие способности достигать тех целей, которые мы себе ставим. В этом развитии характера нужно быть очень осторожным, предоставляя ребенку свободу находить самого себя, ничего ему не навязывая. Плохо ломать ребенка, но это еще не так опасно, как постоянно его гнуть. Последнее ведет почти неизбежно к лишению внутренней силы и собственной инициативы (припомните типы злобно забитого и мягко забитого ребенка у Лесгафта).
При воспитании характера необходимо учитывать, что для ребенка очень важно накопление удачных опытов, так как опыт удачи является главным формирующим элементом характера ребенка. На этом пути развития характера семье принадлежит едва ли не самая важная роль, так как именно здесь дитя впервые получает возможность проявлять себя и находить наилучшие формы своего духовного и жизненного развития.
Но главная тема семейного воспитания — воспитание религиозное. Семья по своей структуре является бесконечным источником религиозных сил. Сама семейная жизнь есть как бы святыня, наше отношение к родителям является единственным, вечным, неповторимым.
Господа теософы, утверждая перевоплощение, оказываются именно в этом пункте безнадежно несостоятельными, ибо для них остается закрытой единичность и неповторимость отношения к родителям (при перевоплощении каждый оказывается имеющим различных родителей).
Семейное чувство — это тема религии. Не совсем неправы те, кто говорят, что семейное чувство — это есть психологическое лоно для религиозных чувств. Господь для нас есть Отец, и все христианство есть братство. Элемент семьи играет особо первенствующую роль даже в животном. Через семью великая сила Бо-жия светит миру всегда и везде. Религиозное питание ребенка возможно только в семье, только она вырабатывает такую духовную среду, где ребенку легко жить о Боге. Необходимо пользоваться этим могучим средством, вполне сознавая всю его важность и действенность.
Характер религиозного воспитания в семье
Крещение ребенка. Первым вопросом религиозного воспитания ребенка в семье является вопрос о крещении. Здесь мы сразу наталкиваемся на возражения: младенец не понимает великой тайны крещения, а потому крещение над младенцем совершать нельзя. Сознание ребенка не может участвовать в такой великой вещи, как сочетание души с Христом, и потому крещение, согласно этому взгляду, не усваивается. Когда обращается в христианство взрослый, то таинство крещения является началом и залогом его духовного развития, а у ребенка это отсутствует.
В этих аргументах есть доля справедливости, но не крестить младенца является крайней несправедливостью для его души. Если у ребенка нет переживаний крещения, то оставлять ребенка вне веры, лишать его религиозного питания только поэтому — совершенно невозможно. Это просто жестоко, так как религиозное воздействие на душу безусловно необходимо. Даже неверующий Дж. Ст. Милль признает исключительное значение духовной формы в воспитании, говоря: «Для детей необходимо внушение предрассудка свободы», другими словами, нужно вести воспитание так, как будто есть Бог, так как это дает рост душе.
Вопрос о крещении с педагогической точки зрения очень прост. Таинства для детей, безусловно, необходимы, ибо они создают связь души с Церковью. Вживание в церковную жизнь происходит постепенно. Хотя в ребенке зреет и доброе и злое, но ребенок обращен к Богу больше, так как он еще не отгорожен от Него грехами, как это бывает у взрослых. Не в том состоит религиозное воспитание, чтобы ребенок усвоил религиозную жизнь интеллектуально. Сознание будет приведено к усвоению начал христианской жизни в свое время. Нужно, чтобы ребенок знал основное, самое необходимое, и чтобы оно имело бы место не только в его сознании, но, главным образом, в сердце. Только таким образом открывается христианский путь. Несостоятелен аргумент, что дети не понимают крещения. Каждое таинство есть тайна даже для взрослого, но лучи Божий, идущие через таинство, оседают не в сознании, но гораздо глубже — в сердце. Мы не знаем, как и что происходит в таинственном сорастворении души и Христа. Совершенно неверно измерять силу таинственного воздействия мерой сознательности, хотя нельзя и оспаривать значение сознания. Отнюдь не в сознании лежит центр тяжести восприятия нами таинства.
Особенности детского религиозного воспитания. Бесконечно важно крещение детей, но кроме него нужна дальнейшая жизнь ребенка в религиозной обстановке. В этом отношении родители должны быть на высоте. Однако нельзя дать ребенку большего, чем сам имеешь. Иногда ограничиваются тем, что ребенка проводят через формально-религиозный быт, тогда как в нем зреет самостоятельность, нуждающаяся больше всего во внутреннем воздействии и преображении. Поэтому для ребенка важно не столько соблюдение уставов, хотя и это имеет свой смысл и даже некоторую прелесть, так как дети имеют любовь к чину и порядку*. Детей не столько нужно учить молиться, как молиться вместе с ними, атмосфера молитвы сильнее всего действует на их душу.
При этом совершенно непедагогично и религиозно неправильно воспитывать в детях молитвенный утилитаризм. Неверно вмешивать Бога в будничную жизнь, во все ее мелочи. Непедагогично мелкое использование идеи Божества, Его всеведения, справедливости. Для ребенка важно не заучить слова молитвы, но вести его так, чтобы он чувствовал себя стоящим на молитве пред Богом. Католики совершенно неправильно заставляют детей молиться за грехи всего мира. Чуткие детские души не могут обременяться грехами чуждого им мира.
Для детей слова молитвы не имеют такого значения, как для взрослых. Важны не слова молитвы, но стояние пред Господом, и наиболее важна поэтому соответственная установка души. Очень большое педагогическое значение имеют иконы. Икона есть воплощение Бога в видимой для нас и доступной форме. Детям чужда идолопоклонническая психология. Если у взрослых по отношению к иконам есть иногда, пожалуй, легкий рецидив язычества, то у детей этого совершенно нет. Икона в сознании ребенка может быть неправильно понята, но его внутренняя психологическая установка совершенно свободна от идолопоклонства.
Религия для детей не есть система идей, хотя, надо сказать, что дети не неспособны воспринимать догматику, — религия для детей есть система образов. Даже великая тайна христианства — Святая Троица — совершенно приемлема для детей как факт и принимается образно, как и все остальное. Картина Страшного Суда, виденная Гоголем (когда ему было четыре года), навсегда осталась в его душе. Душа ребенка быстро отзывается на живой образ Спасителя, и такое восприятие образа Христа легко внедряется в душу. Отсюда понятно значение икон: это тот же образ Христа в видимой форме. Иконы вызывают у детей особое почитание. Собственные иконки у детей имеют для них громадное значение. Правда, здесь нам могут указать на то, что у ребенка развивается чувство собственности, безотносительнок религиозному содержанию: однако иметь свою иконку для ребенка крайне важно. Образ Христа связан со всем душевным миром ребенка — равно как и с внешним его бытом. Касаясь развития религиозной активности, мы не можем сказать, что она имеет очень большое значение для ребенка. Для него более важна активность выразительная, т. е. имеющая целью выразить его переживания. Обычно собственной религиозной активности у ребенка не бывает, а есть только подражание взрослым, что, конечно, очень хорошо, но не должно захватывать ребенка слишком сильно в ранний период его детства. Религиозная активность ребенка должна проявляться в той же мере, что и религиозная активность семьи, быть ее отражением.
Итак, главное, в чем лежит религиозное воспитание в семье, — это общая религиозная жизнь со своими родителями.