О. Вейнингер
...Каждый истинно выдающийся человек ощущает свое «я». Кто отрицает свое «я», тот не может быть выдающимся человеком.
...Каждый выдающийся человек непременно пережил в своей жизни момент, когда он с уверенностью почувствовал свое «я». Чем богаче духовно человек, тем раньше наступает этот момент. Сравним для доказательства признания трех гениальных людей, различных между собой.
Жан Поль говорит в автобиографическом наброске «Правда из моей жизни»: «Я никогда не забуду момента рождения во мне самосознания. Я никому не говорил об этом, но я прекрасно помню время и место этого зарождения. Как-то раз перед обедом еще маленьким ребенком я стоял в дверях нашего дома и смотрел на укладку дров, как вдруг озарил мою душу внутренний свет: «Я есть!» Я впервые и навеки увидел самого себя. Нельзя здесь допустить обмана памяти. Чужие рассказы не могли смешаться здесь с различными глубоко затаенными переживаниями души, новизна которых только и могла запечатлеть в памяти мельчайшие обыденные подробности».
О подобных же переживаниях, очевидно, рассказывает и Новалис в «Фрагментах смешанного содержания».
«Осветить совершенно этот факт – невозможно: его надо испытать. Это явление высшего порядка и предназначено оно только выдающемуся человеку. Но люди должны пытаться чем бы то ни было вызвать этот факт. Философствование представляет основу всех других откровений, философствование – это самоанализ, претворение эмпирического «я» в высшее – идеальное. Шеллинг в VIII главе своих «Философских писем о догматизме и критицизме», большинству мало известных, рисует такое же переживание: «Все мы чувствуем потребность возвращаться из внешнего мира к своему внутреннему «я». В этом «я» в символе неизменности мы созерцаем себя в вечном. Это созерцание есть самый глубокий и чистый опыт, от которого зависит все, что мы знаем и во что верим из мира сверхчувственного. Благодаря этому созерцанию, мы убеждаемся в том, что есть некоторое нечто, существование которого для нас несомненно, и что все остальное только «является», хотя мы и применяем к нему слово «существует». Это созерцание отличается тем от всякого чувственного созерцания, что оно создано свободой, и что оно незнакомо всякому человеку, подавленному могучим натиском предметного мира в такой степени, что свобода его не в силах вызвать в нем сознание. Люди, лишенные свободы самосозерцания, все же могут приближаться к ней промежуточным опытом, ощущением существования своего «я». Существует глубина сознания, которую напрасно пытаются познать и развить в себе. Это описано Якоби... Это интеллектуальное созерцание наступает тогда, когда мы перестаем быть объектом для себя и, уходя в свое «я», сливаем созерцающее «я» с созерцанием. Тогда в нас абсолютная вечность; не мы исчезаем в созерцании объективного мира, но мир исчезает в нашем созерцании.
...Каждому выдающемуся человеку знакомо это явление. Познание этого явления может прийти посредством любви к женщине, – потому что человек выдающийся испытывает любовь сильнее среднего человека, – а также посредством сознания вины, ибо сознание виновности по контрасту вызывает в нем высшую сущность его, оскорбленную проступком, вызвавшим в нем раскаяние: сознание вины дифференцированное в выдающемся человеке, чем в среднем. Явление его «я» может привести его к единению с всебытием, в созерцании всех вещей в Боге, или же оно откроется в понимании ужасающей двойственности между природой и духом, вызывая в нем потребность в искуплении и внутреннем чуде. Независимо от способа явления «я» в нем лежит зерно определенного миросозерцания.
...С момента познания «я» начинается для человека жизнь души, если даже эта жизнь прерывается периодами ужасного чувства небытия. Выдающимся людям мы приписываем, на основании личных наших соображений, высшую степень самосознания, которой нет у других людей.
Однако говорить о «скромности» гениев – ошибка. Нет выдающегося человека, не сознающего своего отличия от других (за исключением периода депрессии, когда предшествующее благоприятное о себе мнение ослабевает) и не считающегося с тем, какие богатства в нем хранятся; нет даже выдающегося человека, который не переоценивал бы себя, как Шопенгауэр, например, который ставил себя выше Канта, или Ницше, который называл своего «Заратустру» глубочайшей книгой мира.
Но великим людям чужда наглость. Наглость и самооценка представляют собою резкую противоположность друг другу, и их смешивать не следует. Человек нахален в той мере, в какой он лишен самооценки. Наглость – это способ, при помощи которого можно насильственно поднять свое самосознание, обесценивая достоинство другого. Поэтому она приводит иногда к сознанию своего «я». Речь идет здесь о физиологической наглости, умышленная же грубость может проявляться и выдающимися людьми по отношению к низким личностям, ради поддержания собственного достоинства.
У всех гениальных людей существует непоколебимая вера в обладание душою. Доказательства излишни для носителя этого сознания. Следовало бы отрешиться от обыкновения видеть теолога-пропагандиста в каждом, кто говорит о душе, как о сверхэмпирической реальности. Вера в существование души не есть обман духовенства и не суеверие. Художники и даже атеисты, как Шелли, твердо говорят о своей душе, не зная ни философии, ни теологии. Они говорят о ней, как о чем-то известном. Допустима ли мысль, что они употребляют слово «душа», не вкладывая в него реального значения?
...Гениальность и универсальность тесно связаны между собой. Для гениального человека нет в мире того, к чему бы он не чувствовал фатально близкого отношения. Гениальность, как универсальная апперцепция, включает в себя совершенную память и абсолютную вневременность. Но для постижения чего-либо надо с ним иметь нечто родственное. Гений является в своем «я» центральным пунктом, «синтезом» многообразия в человеке.
Поэтому «я» и представляет собой универсальную апперцепцию, причем гениальный человек включает в себя всю вселенную; гений – это живой микрокосм.
...Гений постигает смысл частей, исходя из идеи целого. Вот почему оценка его соответствует этой идее и почему все вещи для него не функции времени, а выражение вечной и великой мысли. Поэтому только глубокий человек гениален. Гений творит из цельного своего «я», заключающего в себе весь мир, и поэтому все имеет для него значение, является символом. Синева неба, дыхание человека, змея как рептилия – всё это для него больше, чем просто таковое. Если собрать вместе все мировые научные открытия и приписать их одному человеку, то всё же это не будет доказывать его гениальность.
Ученый смотрит на явления как на всё то, что представляется его чувственному восприятию, гений же видит их в полном их значении.
...Беспредельность вселенной находит себе отклик в бесконечности в груди гения. Вся полнота мира, хаос и космос живут у него в душе.
Гениальным можно назвать человека, который нахо-дится в сознательной связи с мировым единством. Истинно божественное в человеке – это и есть гениальность.
Душа человека как микрокосм – самая глубокая идея философов эпохи Возрождения. Следы ее можно найти также у Платона и у Аристотеля, но со смертью Лейбница она исчезла с горизонта нового мышления.
Итак, гениальность это идея, к которой одни становятся ближе, другие – дальше; все люди гениальны и нет абсолютно гениального человека.
«Моральный закон» и «звёздное небо», бесспорно, неведомы им. Источник этого находится в человеческой душе, которая полнотой своей может всё созерцать, потому что она и есть всё: «звёздное небо» и «моральный закон» – в сущности представляют собою одно и то же. Универсализму категорического императива соответствует универсализм вселенной,
...Человек – это единственное существо в природе, имеющее отношение ко всему, без исключения, в мире.
Тот человек, у которого эти отношения достигли ясности и интенсивности сознания, – гениален. Но тот, кто испытывает возможность интереса ко всему, но который занят только немногим, – просто человек. Лейбниц высказывает то же самое, когда говорит, что низшая монада – то же зеркало мира, но что сами мы не сознаем этого. Гений в универсальности своей сознаёт весь мир. И обыкновенный человек заключает в себе весь мир, но не доведённый до творческой сознательности. Гениальный человек, в сознательной связи с бытием всей вселенной, является актуальным микрокосмом, негениальный же находится с бытием всего мира в пассивной связи и представляет микрокосм потенциальный. Только в гениальном человеке полная человечность находит свое выражение.
Человек есть всё и является средоточием всех законов, он свободен и от всего в мире независим. Гений никогда ни о чем не забывает, так как забвение доказывает подчинённость времени, гений же, по сказанному, свободен. Гений, с полным сознанием бессмертия, любящий всё вокруг себя и вне себя, есть самый мудрый и самый свободный человек. Но вместе с тем он и самый нравственный человек, ибо он сильнее других страдает под гнётом бессознательного, хаотического, фатального.
Но какова нравственность выдающихся людей по от-ношению к другим людям? Гениальный человек во всём верен себе, но часто окружающие его не в состоянии следить за его полётом и приписывают ему многое такое, чего они просто не поняли в нем.
...Выдающийся человек не поддается чужому мнению, не сливается с чужим «я», так как его собственное «я» резко отлично от другого «я». Сознательная ложь, пассивное отношение в каком-либо случае на всю жизнь гнетут его.
Мучительнее всего для гения раскрыть бессознательную ложь по отношению к себе или другим. Обыкновенные люди, потонувшие во лжи, не понимают этой потребности истины.
...Но требовательное отношение к самому себе ничуть не исключает исполнения долга по отношению к окружающим. Истина едина.
...Но в чем состоит долг по отношению к ближним – об этом создалось множество крайне ложных представлений.
Оставим пока в стороне теоретические системы этики, которые считают руководящим принципом прогресс человеческого общества. Нравственность человека по большей части определяют чувством сострадания, «добротой человека».
...Если придавать состраданию нравственное положительное значение, то моральная оценка касается не действия и чувства, не поступка, а аффекта, который по природе своей не подлежит рассмотрению с точки зрения цели.
...Сострадание не может быть целью какого-либо поступка, но может явиться признаком известного душевного склада. Нравственность создает только знание цели, сознание ценности в противовес всему неценному. За исключением Платона и Канта, Сократ был единственным философом, признавшим эту истину. Сострадание – это алогическое чувство, и поэтому не может требовать уважения, а в лучшем случае возбуждает симпатию.
Нравственное отношение человека к другим людям выражается отнюдь не в непрошеной помощи его, а в умении уважать и охранять границы одиночества, поставленные другим лицам. «Только человеку мы выказываем уважение», –говорит Кант. Ему принадлежит великое открытие, состоящее в том, что никто – ни один человек – не может употреблять своего умопостигаемого «я» как средства к цели.
«Каждая вещь, подчиненная нашей власти, может служить нам как простое средство; только человек, как и каждое разумное существо, является самоцелью».
Но каким образом выказываю я презрение или уважение человеку? Первое – моим игнорированием его, второе – моим вниманием. Как пользуюсь я им, как средством к цели, и как я уважаю в нем самоцельность его? Когда я вижу в человеке звено цепи обстоятельств, связанных с моими действиями, то он является для меня лишь средством к цели. А уважаю я его тогда, когда стараюсь познать и постичь его. Только человек, не поддающийся влиянию гнева и стремящийся понять своего ближнего, поступает истинно бескорыстно. Он поступает тогда нравственно, так как побеждает в себе главное препятствие к пониманию ближнего, а именно – себялюбие.
...Чем выше стоит человек, тем требовательнее он по отношению к самому себе в смысле понимания чужих мыслей.
Человек не даровитый не сомневается в том, что ему все понятно. Часто он не в состоянии воспринять духовного содержания, обращенного к нему через художественное произведение или философскую систему. Он может подняться до отношения к вещам, но не до размышления о творце их. Гений – в качестве человека, достигшего сознания своего собственного «я», – в состоянии различить своеобразие других людей и их «я» даже тогда, когда сами они не дошли еще до сознания его. Только человек, чувствующий в ближнем, как и в себе, центр мира, не станет смотреть на человека, как на средство к цели. Прозревать, согласно Кантовской этике, в каждом человеке личность – значит уважать его.
...Это мост, соединяющий нравственное отношение к себе и к другим.
...Однако, в ком есть свое «я», тот не может не признать такого же «я» и в другом. Только сумасшедший или преступник-зверь не признают никого, кроме себя. Практического солипсизма не существует. Только человек, лишившийся ядра своей сущности, относится к ближнему не как к личности.
Сильнее всего человек сознает свое «я» среди других людей. Поэтому в присутствии других человек более горд, чем в одиночестве.
И еще: убить себя – значит убить весь мир. Убить другого – самое ужасное преступление, потому, что в другом убито свое собственное «я».
...Человек должен сознавать свое высшее «я», равно как и наличность «я» у каждого ближнего. Гениальный человек, сливаясь со всем миром, больше всех страдает вместе с людьми и тут становится ясным, «что к познанию мира ведет только сострадание». Гений страдает за всех и еще страдает от своего сострадания.
Мне кажется, что гениальность, как высшая нравственность, вполне доказана со всех точек зрения. Оставаясь всегда верным себе, гениальный человек одновременно есть самый одинокий и самый общительный человек. Гений раскрывает нам идею человека, на всю жизнь объявляя человека субъектом, для которого объектом служит вселенная.
Только сознание и еще раз сознание – само по себе нравственно. Все, что бессознательно, – безнравственно, все безнравственное – бессознательно.
...Гениальность никогда не бывает завершенным фактом, так как она есть внутренний императив. Гениальный человек не употребляет по отношению к себе эпитета «гений», потому что гениальность не есть полное осуществление идеи человека, и высшая нравственность, стало быть, – долг каждого. Утверждая в себе вселенность, человек становится гением. Взяв на себя гениальность, и гениальные люди приобщаются к величайшему блаженству и величайшему несчастью. Человек тогда гениален, когда он этого хочет, хотя слова эти и звучат парадоксом.
Если бы, однако, люди, которым титул гения кажется соблазнительным, поняли, что они должны были б взять на себя, что гениальность и универсальная ответственность – однозначащи, то большая часть желающих приобрести гениальность отказалась бы от нее.
В зависимости от этих причин много гениальных людей сошло с ума, ибо души их оказались недостаточно сильными, чтобы они могли вынести весь мир на своих плечах. Тем легче пасть, чем выше стал человек. Гений, теряющий рассудок, не хочет быть гением и, вместо нравственности, жаждет счастья. Всякое безумие рождается из невыносимости страдания, отовсюду освещенного сознанием...