Экологический аспект преподавания истории

Ю.В. Чайковский, доктор философских наук, профессор

Трактовка истории как исключительно социально-политического процесса являет собой, по-моему, не более чем изнанку прежнего марксистского подхода. Ведь данный процесс — лишь одно из проявлений (пусть и самое заметное) культурной истории, он не должен затмевать ни историю хозяйства (которую столь высоко ставил марксизм), ни историю взаимоотношений людей с природой — ту, которую начинают понимать лишь сейчас.

Но что из экологии желательно довести до сознания учеников? И коли верна мысль, что каждая эпоха заново переписывает всеобщую историю, то ныне самое время задуматься, если не об экологической истории, то об экологическом аспекте истории всех времен и стран.

В курсе истории вряд ли уместно говорить об экологии «по Геккелю», т. е. о взаимодействии животных и растений со средой обитания. Речь тут, естественно, надо вести об экологии как гуманитарной дисциплине, осмысляющей место человека в природе, а такая сформировалась после второй мировой войны. Прежние авторы, даже касаясь той проблематики, которую мы сейчас считаем гуманитарно-экологической, излагали и решали ее в совсем иных терминах.

Самой заметной фигурой представляется здесь Освальд Шпенглер («Закат Европы», 1918–1922)1
. Кричащие примеры из жизни имперского Рима или рассуждения о плачевности нашего будущего для Шпенглера были культурологичны, а для нас экологичны. Так, гибель города, по Шпенглеру, в том, что он, будучи «космически мертвым», способен лишь расти, но не развиваться. Именно тут видится зародыш экологического аспекта истории.

Нынешняя западная идеология, несмотря на отдельные крупные экологические достижения, представляется ученым-экологам антиэкологичной. Во-первых, это идеология потребления, тогда как в наше время экология требует ограничить потребление рамками возможностей природы. Другими словами, Запад обязан заботиться о сохранении не только собственной природы, но и природы тех стран, ресурсами которых он живет. Во-вторых, западная идеология до сих пор связана с христианством. В частности, нынешняя точка зрения западных историков на экологический кризис во многом определяется дискуссией вокруг той идеи (ее высказал в 1967 г. историк Линн Уайт-младший), что идейным корнем кризиса явилось иудео-христианское отношение к природе как к объекту эксплуатации, в противоположность восточным религиям, толкующим человека как часть природы. Уайту не раз указывали, что, зная средневековую Европу, он мало осведомлен в остальном. Критики напоминали ему и акты экологического разбоя в греко-римском мире, и существенное различие между восточными религиями, и содержащиеся в Ветхом Завете призывы к рациональному хозяйствованию2
.

Всё так. Однако дело ведь не в том, есть ли в священных текстах те или иные высказывания, а в реальной деятельности, воцаряющейся с распространением данной религии. Так вот, с воцарением христианства Европой было усвоено не восточное, но греко-римское отношение к природе, а нынешняя природоохранная деятельность протекает в основном вне христианских религиозных движений и нередко вопреки им. Поэтому мне видится глубокий смысл в той мысли Уайта, что для выхода из кризиса необходимо утверждение новой религии, отрицающей как библейскую идею господства человека над природой, так и излишнее потребление.

У нас близкую мысль высказал лидер Международного социально-экологического союза Святослав Забелин. Он выразил уверенность, что природоохранная идеология может иметь успех, если овладеет умами интеллектуальной элиты (к которой он отнес 0,1% населения)3
. В самом деле, ведь и прежние идеологии побеждали отнюдь не путем голосования в каких-то парламентах, а воодушевлением активного меньшинства. По-моему, такое воодушевление и есть та цель, которую может ставить перед собой экологическое переосмысление курса истории.

На мой взгляд, ни назидательные примеры экологической беспечности прежних цивилизаций, ни умиление экологической мудростью (весьма, кстати, сомнительной) малых народов сами по себе успеха не принесут — ученики в основной своей массе спокойно пропустят это мимо ушей, как пропускали «десять заповедей» или «моральный кодекс строителя коммунизма». Может ли удержаться в детской голове заповедь «не убий!», если курс истории зиждется на описании войн и казней? Удержится ли заповедь «не бери у природы лишнего!», если курс истории подает как победу разума индустриализацию и нынешнюю реформу с ее рекламой безудержного потребления в качестве чуть ли не единственной цели?

Речь должна, по-моему, идти об экологическом аспекте всего курса, аспекте, пронизывающем изложение истории. Что это значит? Попробую наметить ответ, ограничиваясь в данной статье рамками древней истории. Прежде всего стоит показать, что люди во все времена жили в своей природе, которая всегда была «не резиновая» и уже в самые ранние времена давала людям это понять. Не только все перемещения народов, но и едва ли не все крупные войны имели подоплекой нехватку жизненных ресурсов. Величественная греческая цивилизация, остатки городов которой до сих пор можно видеть от Крыма до Испании, расселялась по чисто экологическим причинам — растущее население не могло прокормиться на прежних территориях. Именно рост населения заставлял воевать, и он же был залогом безопасности — едва он прекращался, страна становилась добычей соседа с растущим населением.

Так, в частности, Македония, переживавшая демографический взрыв, покорила Грецию, а через 200 лет, когда население Балкан заметно поредело, Македония сама, вместе с Грецией, подпала под власть Рима. Что тут чему было причиной — убыль населения привела к ослаблению балканских государств или наоборот? Экология, как мы увидим, ответ дает.

Далее, стоит обратить внимание на причины гибели целых цивилизаций, тех, что упоминаются в школьном курсе. Единого мнения об этих причинах нет, но это не должно обескураживать: достаточно, по-моему, отметить безусловно имевшие место экологические обстоятельства, чтобы убедить детей в важности экологического взгляда на мир.

Вся древняя история есть, в сущности, цепь демографических и экологических кризисов. Отчего погибли Крит, Микены, Египет? Отчего гибли такие восточные цивилизации, как Мохенджо-Даро, Шумер, Бактрия? Среди причин часто называют и экологические, и надо постараться уяснить, насколько они в действительности были существенны. Традиционный курс истории вообще обходит всю данную проблематику, но не следует впадать и в другую крайность — считать судьбоносной одну лишь экологию.

Так, Роберт Салларес начинает с деления экологической истории на два аспекта: что думали сами древние о природе и какова была (с нашей точки зрения) та природная ситуация, в которой они жили4
. Греки, по его мнению, считали природу своей собственностью и совсем мало заботились о ее сохранении, однако сама природа нередко давала знать о своих пределах.

Последуем за Салларесом и начнем с того, как воспринимали свои катастрофы сами греки. Они были склонны считать природу неисчерпаемой, как неисчерпаемы реки (Ксенофонт, например, писал в книге «О налогах», что месторождения мрамора и серебра не скудеют, несмотря на их разработку), а природные бедствия считались следствием гнева богов. Четкую формулировку данного миропонимания находим у Платона в диалоге «Критий».

Аттика (та область Греции, которой управляли Афины), по Платону, представляет собою «сравнительно с прежним состоянием лишь скелет истощенного недугом тела», поскольку тут «вся мягкая и тучная земля оказалась смытой, и только один остов еще перед нами». Но прежде «край имел и высокие многохолмные горы, и равнины, которые ныне зовутся каменистыми, а тогда были покрыты тучной почвой, и обильные леса в горах. Последнему и теперь можно найти очевидные доказательства: среди наших гор есть такие, которые ныне взращивают разве только пчел, а ведь целы еще крыши из кровельных деревьев, срубленных в этих горах для самых больших строений. Много было и высоких деревьев из числа тех, что выращены рукой человека, а для скота были готовы необъятные пажити, ибо воды, каждый год изливаемые от Зевса, не погибали, как теперь, стекая с оголенной земли в море, но в изобилии впитывались в почву...». Среди этой идеальной природы жили идеальные люди, одним из достоинств которых была стабильная численность правящего сословия: афиняне «следили за тем, чтобы на вечные времена сохранить одно и то же число мужчин и женщин, способных когда угодно взяться за оружие, а именно около двадцати тысяч». Столь же изобильна и справедливо устроена была и мифическая Атлантида5
.