Реферат студентки 55 группы Пашковой Юлии.
Московский Государственный Университет им. М. В. Ломоносова.
Факультет психологии
Кафедра педагогической психологии
Москва, 2001г.
Под словом «мышление» я понимаю все то, что совершается в нас осознанно. Поскольку мы это понимаем. Таким образом, не только понимать, хотеть, воображать, но также и чувствовать есть то же самое, что и мыслить. Ибо если я скажу: «Я вижу…» или «Я хожу, следовательно, я существую» - и буду подразумевать при этом зрение или ходьбу, выполняемую телом, мое заключение не будет вполне достоверным; ведь я могу, как это часто бывает во сне, думать, будто я вижу или хожу, хотя я и не открываю глаз, и не двигаюсь с места, и даже, возможно, думать так в случае, если бы у меня вовсе не было бы тела. Но если я буду разуметь само чувство или осознание зрения или ходьбы, то. Поскольку в этом случае они будут сопряжены с мыслью, коя одна она только чувствует или осознает, что она видит или ходит, заключение мое окажется вполне верным. Декарт Р. |
В этих утверждениях Декарта содержится тот основной постулат, из которого стала исходить психология конца 19 в., - постулат, утверждающий, что первое, что человек обнаруживает в себе, - это его собственное сознание. Существование сознания – главный и безусловный факт, и основная задача психологии состоит в том, чтобы подвергнуть анализу состояния и содержания сознания. Так, «новая психология», восприняв дух идей Декарта, сделала своим предметом сознание.
Прежде всего, психологи конца прошлого столетия решились описать свойства сознания. Первое, что можно обнаружить при взгляде на «поле сознания», - это необыкновенное разнообразие его содержаний. Смотря на один объект, мы можем одновременно испытывать и зрительные, и эмоциональные впечатления, воспоминания, желания. И все это будет находиться в сознании одновременно.
Но поле сознания неоднородно еще и в другом смысле: в нем отчетливо выделяется центральная область, особенно ясная и отчетливая; это – «поле внимания», или «фокус сознания»; за пределами ее находиться область, содержания которой неотчетливы, смутны, нерасчленены; это – «периферия сознания». Кроме того, содержания сознания, заполняющие обе описанные области, находятся в непрерывном движении. В. Джеймс, которому принадлежит яркое описание различных феноменов сознания, выделяет два вида его состояния: устойчивые и изменчивые, быстро преходящие. Когда мы, например, размышляем, мысль останавливается на тех образах, в которые облекается предмет нашего размышления. Наряду с этим, бывают неуловимые переходы от одной мысли к другой. Переходные моменты от одного состояния к другому очень трудно уловить самонаблюдением, ибо если мы пытаемся их остановить, то исчезает само движение, а если мы пытаемся о них вспомнить по их окончании, то яркий чувствительный образ, сопровождающий устойчивые состояния, затмевает моменты движения. Движение сознания, непрерывное изменение его содержаний и состояний В. Джеймс отразил в понятии «поток сознания». Поток сознания невозможно остановить, ни одно минувшее состояние сознания не повторяется. Тождественным может быть только объект внимания, а не впечатление о нем. Удерживается внимание на объекте только в том случае, если в нем открываются все новые и новые стороны.
Можно обнаружить, что процессы сознания делятся на два больших класса. Одни из них происходят как бы сами собой, другие организуются и направляются субъектом. Первые процессы называются непроизвольными, вторые – произвольными.
Оба типа процессов, а также ряд других свойств сознания хорошо демонстрируются с помощью прибора, которым пользовался в своих экспериментах В. Вундт. Это – метроном; его прямое назначение – задавать ритм при игре на музыкальных инструментах. В лаборатории же В. Вундта он стал практически первым психологическим прибором.
В. Вундт предлагает вслушаться в серию монотонных щелчков метронома. Можно заметить, что звуковой ряд в нашем восприятии непроизвольно ритмизируется. Например, мы можем услышать его как серию парных щелчков с ударением на каждом втором звуке («тик – так», «тик – так»). Второй щелчок звучит настолько громче и яснее, что мы можем приписать это объективному свойству метронома. Однако такое предположение легко опровергается тем, что, как оказывается, можно произвольно изменить ритмическую организацию звуков. Например, начать слышать акцент на первом звуке каждой пары («так – тик», «так – тик») или вообще организовать звуки в более сложный такт из четырех щелчков.
Итак, сознание по своей природе ритмично, заключает В. Вундт, причем организация ритма может быть как произвольной, так и непроизвольной (1, стр 10).
С помощью метронома В. Вундт изучал еще одну очень важную характеристику сознания – его «объем». Он задал себе вопрос: «Какое количество отдельных впечатлений может вместить сознание одновременно?»
Опыт В. Вундта состоял в том, что он предъявлял испытуемому ряд звуков, затем прерывал его и давал второй ряд таких же звуков. Испытуемому задавался вопрос: «Одинаковой длины были ряды или разной?». При этом запрещалось считать звуки; следовало просто их слушать и составить о каждом ряде целостное впечатление. Оказалось, что если звуки организовывались в простые акты по два (с ударением на первом или втором звуке пары), то испытуемому удавалось сравнить ряды, состоящие из восьми пар. Если же количество пар превосходило эту цифру, то ряды распадались, т. е. Уже не могли восприниматься как целое. Вундт делает вывод, что ряд из восьми двойных ударов (или из 16 отдельных звуков) является мерой объема сознания.
Далее он ставит следующий важный опыт. Он снова предлагает испытуемому слушать звуки, однако произвольно организуя их в сложные такты по восемь звуков каждый. И затем повторяет процедуру измерения объема сознания. Оказывается, на этот раз испытуемый может услышать, как целостный ряд пять таких тактов по 8 звуков, т. е. всего 40 звуков.
Этими опытами Вундт обнаружил очень важный факт, а именно, что человеческое сознание способно почти беспредельно насыщаться некоторым содержанием, если оно активно объединяется во все более и более крупные единицы. При этом он подчеркивал, что способность к укрупнению единиц обнаруживается не только в простейших перцептивных процессах, но и в мышлении. Понимание фразы, состоящей из многих слов и из еще большего количества отдельных звуков, есть не что иное, как организация единицы более высокого порядка. Процессы такой организации Вундт называл «актами апперцепции».
Итак, в психологии была проделана большая и кропотливая работа по описанию общей картины и свойств сознания: многообразия его содержаний, динамики, ритмичности, неоднородности его поля, измерению объема и т. д. Возникли вопросы: каким образом его исследовать дальше? Каковы следующие задачи психологии?
И здесь был сделан тот поворот, который со временем завел психологию сознания в тупик. Психологи решили, что они должны последовать примеру естественных наук, например физики или химии. Первая задача науки, считали ученые того времени, найти простейшие элементы. Значит, и психология должна найти элементы сознания, разложить сложившуюся динамичную картину сознания на простые, далее не делимые, части, а потом снова его собрать из этих частей.
Так и начали действовать психологи. Простейшими элементами сознания В. Вундт объявил отдельные впечатления, или ощущения.
Например, в опытах с метрономом это были отдельные звуки. А вот пары звуков, т. е. те самые единицы, которые образовывались за счет субъективной организации ряда, он называл сложными элементами, или восприятиями.
Каждое ощущение, по Вундту, обладает рядом свойств, или атрибутов. Оно характеризуется, прежде всего, качеством (ощущения могут быть зрительными, слуховыми, обонятельными и т. д.), интенсивностью, протяженностью (последнее свойство присуще не всем ощущениям, например, оно есть у зрительных ощущений и отсутствует у слуховых).
Ощущения с описанными их свойствами являются объективными элементами сознания. Но ими и их комбинациями не исчерпываются содержания сознания. Есть еще субъективные элементы, или чувства. В. Вундт предложил три пары субъективных элементов – элементарных чувств: удовольствие – неудовольствие, возбуждение – успокоение, напряжение – разрядка. Эти пары – независимые оси трехмерного пространства всей эмоциональной сферы.
Он опять демонстрирует выделенные им субъективные элементы на своем излюбленном метрономе. Предположим, испытуемый организовал звуки в определенные такты. По мере повторения звукового ряда он все время находит подтверждение этой организации, и каждый раз испытывает чувство удовольствия. А теперь, предположим, экспериментатор сильно замедлил ритм метронома. Испытуемый слышит звук – и ждет следующего; у него растет чувство напряжения. Наконец, щелчок метронома наступает – и возникает чувство разрядки. Экспериментатор учащает щелчки метронома – и у испытуемого появляется какое - то дополнительное внутреннее ощущение: это возбуждение, которое связано с ускоренным темпом щелчков. Если же темп замедляется, то возникает успокоение.
Подобно тому, как воспринимаемые нами картины внешнего мира состоят из сложных комбинаций объективных элементов, т. е. ощущений, наши внутренние переживания состоят из сложных комбинаций перечисленных субъективных элементов, т. е. элементарных чувств. Например, радость – это удовольствие и возбуждение, надежда – удовольствие и напряжение. Итак, любое эмоциональное состояние можно «разложить» по описанным осям или собрать из трех простейших элементов.
Таким образом, психология того периода описала многие важные свойства и феномены сознания и тем самым поставила многие до сего времени обсуждаемые проблемы. Одна из таких проблем – это проблема метода интроспекции. Этот метод был признан не только главным, но и единственным методом психологии. В основе этого убеждения лежали следующие бесспорных обстоятельства:
фундаментальное свойство процессов сознания непосредственно открывается (репрезентируется) субъекту
«закрытость» тех же процессов для внешнего наблюдателя. Сознания разных людей сравнивались в то время с замкнутыми сферами, которые разделены пропастью. Никто не может перейти эту пропасть, никто не может непосредственно пережить состояния моего сознания так, как я их переживаю. И я никогда не проникну в образы и переживания других людей.
Итак, предмет психологии – факты сознания; последние непосредственно открыты мне и никому больше; следовательно, изучать их можно методом интроспекции – и никак иначе.
Идейным отцом метода интроспекции считается английский философ Дж. Локк (1632 – 1704), хотя его основания содержались также в декартовском тезисе о непосредственном постижении мыслей.
Дж. Локк считал. Что существует два источника всех наших знаний: первый источник – это объекты внешнего мира, второй – деятельность собственного ума. На объекты внешнего мира мы направляем свои внешние чувства и в результате получаем впечатления (или идеи) во внешних вещах. Деятельность же нашего ума, к которой Локк причислял мышление, сомнение, веру, рассуждения, познание, желания, познается с помощью особого внутреннего чувства – рефлексии. Рефлексия, по Локку, - это «наблюдение, которому ум подвергает свою деятельность» (9, стр 129).
Дж. Локк замечает, что рефлексия предполагает особое направление внимания на деятельность собственной души, а также достаточную зрелость субъекта. У детей рефлексии почти нет, они заняты в основном познанием внешнего мира. Она может и не развиться и у взрослого, если он не проявит склонности к размышлению над самим собой и не направит на свои внутренние процессы особого внимания.
Итак, у Локка содержится, по крайней мере, два важных утверждения:
Существует возможность раздвоения, или «удвоения», психики. Душевная деятельность может протекать как бы на двух уровнях: процессы первого уровня – восприятия, мысли, желания; процессы второго уровня – наблюдение, или «созерцание» этих восприятий, мыслей, желаний.
Деятельность души первого уровня есть у каждого человека и даже ребенка. Душевная деятельность второго уровня требует специальной организации. Это специальная деятельность. Без нее знание о душевной жизни невозможно. Без нее впечатления о душевной жизни подобны «проносящимся призракам», которые не оставляют в душе «ясные и прочные идеи».
Эти оба тезиса, а именно возможность раздвоения сознания и необходимость организации специальной деятельности для постижения внутреннего опыта, были приняты на вооружение психологией сознания. Были сделаны следующие научно – практические выводы:
Психолог может проводить исследования только над самим собой. Если он хочет знать, что происходит с другим, то должен поставить себя в те же условия, пронаблюдать себя и по аналогии заключить о содержании сознания другого человека.
Поскольку интроспекция не происходит сама собой, а требует особой деятельности, то в ней надо упражняться, и упражняться долго.
Психологи того времени отмечали важные преимущества метода интроспекции. Во – первых, считалось, что в сознании непосредственно отражается причинная связь психических явлений. Например, если человек захотел поднять руку и поднял ее, то причина действия ему непосредственно известна: она присутствует в сознании в форме решения поднять руку. В более сложном случае, если другой человек вызывает в нем сострадание и последний стремится тому всячески помочь, для последнего очевидно, что его действия имеют своей причиной чувство сострадания. Он не только переживает это чувство, но знает его связь со своими действиями.
Во – вторых, интроспекция поставляет психологические факты в чистом виде, без искажений. Дело в том, что при познании внешнего мира наши органы чувств, вступая во взаимодействие с внешними предметами, искажают их свойства. Например, за ощущениями света и звука стоят физические реальности – электромагнитные и воздушные волны, которые совершенно не похожи ни на цвет, ни на звук. И их еще надо как - то «очищать» от внесенных искажений.
В отличие от этого для психолога данные ощущения есть именно та действительность, которая его интересует. Любое чувство, которое испытывает человек независимо от его объективной обоснованности или причины, есть истинный психологический факт. Между содержаниями сознаний и внутренним взором нет искажающей призмы. «В сфере непосредственных данных сознания нет уже различия между объективным и субъективным, реальным и кажущимся, здесь все есть, как кажется, и даже именно потому, что оно кажется: ведь когда что – нибудь нам кажется, то и есть вполне реальный факт нашей внутренней душевной жизни» (10).
Итак, применение метода интроспекции подкреплялось еще соображениями об особых преимуществах этого метода.
В психологии конца 19 века начался грандиозный эксперимент по проверке метода интроспекции. Научные журналы того времени были наполнены статьями с интроспективными отчетами; в них психологи с большими подробностями описывали свои ощущения, состояния, переживания, которые появлялись у них при предъявлении определенных раздражителей, при постановке тех или иных задач.
Надо сказать, что это не были описания фактов сознания в естественных жизненных обстоятельствах, что само по себе могло бы представить интерес. Это были лабораторные опыты, которые проводились в «строго контролируемых условиях», чтобы получить совпадение результатов у разных испытуемых.
Эксперименты наиболее строгих интроспекционистов (Э. Титченера и его учеников) осложнялись еще двумя дополнительными требованиями.
Во – первых, интроспекция должна была направляться на выделение простейших элементов сознания, то есть ощущений и элементарных чувств.
Во – вторых, испытуемые должны были избегать в своих ответах терминов, описывающих внешние объекты, а говорить только о своих ощущениях, которые вызывались этими объектами, и о качествах этих ощущений. Например, испытуемый не мог сказать: «Мне было предъявлено большое, красное яблоко». А должен был сообщить примерно следующее: «Сначала я получил ощущение красного, и оно затмило все остальное; потом оно сменилось впечатлениями круглого, одновременно с которым возникло легкое щекотание в языке, по – видимому, след вкусового ощущения. Появилось также быстро преходящее мускульное ощущение в правой руке…».
Ответ в терминах внешних объектов был назван Э. Титченером «ошибкой стимула» - известный термин интроспективной психологии, отражающий ее атомистическую направленность на элементы сознания. Такая интроспекция получила название «аналитической интроспекции», поскольку ее результатом должно было быть получение «сенсорной мозаики» того или иного образа. А направление, которое опиралось на подобную методологию исследования, стало называться структурализмом (хотя подлинный смысл слова «структура» при этом выхолащивалось: ведь речь шла, скорее, не о структуре образа, а о простой сумме входящих в него элементов – ощущений).
По мере расширения такого рода исследований стали обнаруживаться крупные проблемы и трудности.
Во – первых, становилась все более очевидной бессмысленность этой «экспериментальной психологии».
Другим неприятным следствием были накапливающиеся противоречия в результатах. Результаты не совпадали не только у различных авторов, но даже иногда у одного и того же автора при работе с разными испытуемыми.
Больше того, зашатались основы психологии – элементы сознания. Психологи стали находить такие содержания сознания, которые никак не могли быть разложены на отдельные ощущения или представлены в виде их сумм. Не отдельные звуки определяют мелодию, не простая их совокупность, говорили представители гештальтпсихологии, а какое – то особое качество, которое связано с отношениями между звуками. Это качество целостной структуры (нем. – «гештальта»), а не суммы элементов.
Наконец, стали выявляться неосознаваемые причины некоторых явлений сознания. Вот пример того, что очень многое в человеческой психике ускользает от самонаблюдения. Об этом говорит Г. Модели: «Сознание не дает никакого отчета о существенных материальных условиях, которые лежат в основании каждого душевного явления и определяют его характер: при уничтожении деятельности оптических бугров человека болезнью или каким – нибудь другим путем он не сознает, что сделался слепым, пока опыт не убеждает его в этом… Известны другие случаи, подобные случаю со служанкой…:служанка эта в бреду горячки повторяла длинные тирады на еврейском языке, которых она не понимала и не могла повторить в здоровом состоянии, но которые она слышала, когда жила у священника, который громко читал их… Сознание не открывает ничего относительно того процесса, которым одна мысль вызывает к деятельности другую… Изобретения даже самим изобретателям кажутся делами случая, счастья;…самые лучшие мысли автору всегда являются так неожиданно, что удивляют его самого; и поэт в минуты творческого вдохновения пишет не сознательно, а как бы под диктовку (цит. по Соколовой Е. Е стр 208).
Таким образом, метод интроспекции не смог выступать научным методом изучения сознания; интроспекция «просматривает» ряд интересных факторов; это очень субъективный метод.
Итак, обнаружился ряд фундаментальных недостатков метода интроспекции. Они были настолько существенны, что поставили под сомнение метод в целом, а с ними и предмет психологии – сознание.
Как альтернатива интроспективной психологии выступил бихевиоризм, представителем которого явился Джон Уотсон. Он заявил, что наука может изучать только то, что объективно наблюдаемо и регистрируемо; переживания же – это нечто субъективное, которое научно изучаться вообще не может (пусть литература занимается этими переживаниями, описывает их и так далее). Поэтому психология должна сменить свой предмет: изучать поведение человека и животных, под которым следует понимать совокупность внешне наблюдаемых и регистрируемых объективно реакций на определенные воздействия (стимулы) из внешней среды. Психолог должен заниматься выяснением вопроса, на какой стимул следует та или иная реакция и какие стимулы нужны человеку, чтобы воспитать из него полезного члена общества (то есть отвечающего «нужным» обществу реакциями)… В этой системе интроспекции вообще не было места.
Но помимо такого предложения сменить предмет психологии были предложены и другие варианты метода интроспекции.
Один из них был предложен в так называемой Вюрцбургской школе, которая занималась изучением мышления человека методом «систематической интроспекции». Ярким представителем этой школы был О. Кюльпе. Он говорил: «Лишь только опытные испытуемые на основании самонаблюдения над переживаниями во время исследования начали сообщать непосредственно после опыта полные и беспристрастные данные о течение душевных процессов, тотчас же обнаружилась необходимость расширения прежних понятий и определений. Было обнаружено существование таких явлений, состояний, направлений, актов, которые не подходили под схему старой психологии. Испытуемые стали говорить на языке жизни, а представлениям во внутреннем мире отводили лишь подчиненную роль. Они знали и думали, судили и понимали, схватывали смысл и толковали общую связь, не пользуясь существенной поддержкой случайно всплывающих при этом чувственных представлений. Приведем несколько примеров. Испытуемых спрашивают, понимают ли они предложение: «Лишь только золото замечает драгоценный камень, оно тотчас же признает превосходство его сияния и услужливо окружает камень своим блеском». В протокол после того вносится: «Вначале я обратил внимание на выделенное слово золото. Я понял предложение тотчас же, небольшие трудности составило только слово видит. Далее мысль перенесла меня вообще на человеческие отношения с намеком на порядок ценностей. В заключение я имел еще что – то вроде взгляда на бесконечную возможность применения этого образа». Здесь описан процесс понимания, который происходит без представлений, но лишь при посредстве отрывочного внутреннего языка… Мысли являются не только чистыми знаками для ощущений, они вполне самостоятельные образования, обладающие самостоятельными ценностями, о мыслях можно говорить с той же определенностью. Как и о чувственных впечатлениях…(6, стр 22,25).
В экспериментальных исследованиях Вюрцбургской школы на первый план выступили активность сознания, его процессуальность. Кюльпе не раз повторяет, что в его школе «заговорили на языке жизни», то есть попытались посмотреть на сознание не через призму абстрактных его «элементов», а ухватить его процессуальную, действенную сторону, в частности, понять мышление как акты различного типа: понимание, суждение, установление отношений, схватывание общего смысла… И это изучалось в данной школе путем метода все той же интроспекции, но интроспекции определенного типа, названной «методом систематической интроспекции», которая была направлена на выделение и изучение отдельных фаз процесса мышления.
За изменением характера интроспективного изучения сознания в конкретных исследованиях Вюрцбургской школы лежит иная точка зрения на сознание и методы его изучения. Эти исследования прямо вытекают из программы построения психологии как самостоятельной науки, которая была – в качестве альтернативы Вундтовской – предложена австрийским философом, в пошлом священником, Францем Брентано. Его труд «Психология с эмпирической точки зрения», в котором изложена эта программа, вышел а 1874 году.
Его понимание сознания восходит к Аристотелю, который в свое время дал «функциональное определение» души: душа есть совокупность наиболее существенных функций живого тела. Для Брентано душа была субстанциональным носителем психических процессов, или актов, но он призывал изучать не ее, а эти акты, причем также интроспективно. Но понимание сознания и методов его изучения у Вундта и у Брентано различны.
Вундт говорил о сознании как «совокупности сознаваемых нами состояний», то есть явлений, содержаний, которые как на сцене сменяют друг друга; Брентано же считал то, что Вундт называет состояниями сознания, вовсе не являются таковыми. Содержания ощущений, восприятий и тому подобное принадлежат внешнему миру, тогда как то, благодаря чему эти содержания появляются в сознании, а именно – акты представления, суждения, чувствования – это, несомненно, акты психические.
Для прояснения этих общих рассуждений приведем пример. Допустим, человек дает интроспективный отчет: «Я вижу зеленое». По Вундту психолог должен изучать ощущение «зеленого», по Брентано, - сам акт видения, восприятия («вижу»).
При этом различались взгляды Вундта и Брентано на методы исследования сознания: Вундт в своей лаборатории культивировал метод типа «аналитической интроспекции», Брентано считал необходимым изучать сознание как единство всех духовных актов методом так называемого «внутреннего восприятия», то есть непредвзятого и «непосредственного» восприятия всего того, что совершается в сознании. Вундт стоял за эксперимент, Брентано отрицал возможность такового в психологии. Эти идеи Брентано получили развитие в разных психологических школах. Вюрцбургская школа взяла у него идею активности сознания, понимания психических функций как актов, направленных на внешний мир, но пыталась в отличие от Брентано изучать эти функции экспериментально. В целом Вюрцбургская школа входила в состав заметного течения в психологии, которое и шло от Брентано, течения, альтернативного структурализму, - функционализма. Среди функционалистов были не только австрийцы и немцы, но и американские психологи. В. Джеймс, о котором уже говорилось, считается даже родоначальником американского функционализма.
Итак, пользуясь своим вариантом интроспекции, Вюрцбургская школа смогла получить интересные результаты относительно особенностей мышления, например, таких, как его целенаправленность, целесообразность и безобразность.
Был еще и третий вариант метода интроспекции, который был назван методом феноменологического наблюдения. Этот метод использовался в психологической школе, которая называлась гештальтпсихологией. Гештальтпсихологии с особой силой протестовали против «лабораторного человека» Титченера. Вот, что считал один из основателей гештальтпсихологии, немецкий исследователь Курт Коффка: «Главным слабым местом экспериментальной психологии была ее оторванность от жизни. Чем более работали психологи – эксперименталисты, тем менее пригодными оказывались результаты их работы для разрешения ряда задач… Историка и филолога, педагога и психопатолога беспрестанно одолевали психологические проблемы, которыми пренебрегала или, как казалось, с которыми не в состоянии была справиться экспериментальная психология… Может показаться, как будто бы самонаблюдение и было причиной неудачи (5, стр123).
В этих словах можно заметить, что Коффка не считает, что причиной неудачи титченеровских исследований было самонаблюдение как таковое. Он критикует лишь способ такого самонаблюдения, но не его самого. Он предлагает новый вариант самонаблюдения, истоки которого следует искать опять – таки у Брентано в его идее «внутреннего восприятия».
«Вместо описания данного целого при помощи перечисленных элементов, на которые оно может быть разделено анализом, мы придерживаемся взгляда, что целое должно рассматриваться именно как целое в его специфическом характере, и что его части – ибо целое почти всегда содержит части, - не являются отдельными частями конгломерата, а истинными органическими членами, т. е. что ряд свойств этих частей принадлежит им постольку, поскольку они являются частями данного целого», - слова Коффки.
Таким образом, психолог должен встать в позицию «наивного наблюдателя» и описывать возникающие у него впечатления без специального (искусственного) членения их на отдельные элементы, которые могут быть выделены только в абстракции, а реально их свойства определяются законами целого, в которое они входят.
Далее, если не развести понятия самонаблюдение и интроспекция, то есть метод интроспекции как основное или даже единственное орудие познания психики и простое самонаблюдение, которое сопровождает нас на протяжении всей нашей жизни и не претендует на то, чтобы быть исключительным средством познания самого себя, может возникнуть путаница.
Л. С. Выготский думал по этому поводу так: «Прав Павлов, когда говорит, что можно жить субъективными явлениями, но нельзя их изучать. Ни одна наука невозможна иначе, чем при разделении непосредственного переживания от знания; удивительное дело – только психолог – интроспекционист думает, что переживание и знание совпадают. Если бы сущность и форма проявления вещей непосредственно совпадали, говорит Маркс, была бы излишней всякая наука… Если в психологии явление и бытие – одно и то же, то каждый есть ученый – психолог и наука невозможна, возможна только регистрация. Но очевидно, одно дело
А вот слова Теплова Б. М.: «От того, что человека посадят в лабораторию, дадут ему инструкцию и будут записывать его показания, острота и глубина его внутреннего зрения не изменится. Психолог, ставящий интроспективный эксперимент с целью узнать механизм процесса мышления или запоминания, подобен физику, который посадил бы человека в специальную комнату и дал ему инструкцию с величайшим вниманием рассмотреть атомное строение тела. Никакой планомерный подбор тел, …никакая тренировка наблюдателей не сделают этого действия менее нелепым. Простым глазом нельзя увидеть атомное строение тела. Простым внутренним глазом нельзя увидеть механизм психических процессов. Всякие попытки в этом направлении – потеря времени. К познанию самих психических процессов можно подойти только опосредствовано, путем объективного исследования. Всякая наука есть опосредованное познание» (16, стр 298).
Интроспекционисты же пытались «непосредственно» увидеть законы психической жизни. Но даже сам человек, способный наблюдать себя, делает выводы о своих психических особенностях на основании не «внутреннего их восприятия», а такого же опосредованного познания.
Теплов Б. М. Продолжает: «Наиболее важные знания о себе человек получает опосредствованно, т. е. теми же принципиально способами, которые доступны и другим людям. Путем интроспекции нельзя установить запасы своей памяти, нельзя установить, что я помню и знаю… Чтобы узнать, запомнил ли человек данное содержание или нет, надо испытать, воспроизводиться ли это содержание при тех стимулах, при тех воздействиях, которые – насколько можно предполагать – связаны у данного человека с интересующим нас содержанием… Интроспекция не является средством определения собственных знаний. Совсем очевидно, что она не является средством определять собственные умения и навыки. Единственный путь для этого – попробовать сделать, т. е. путь опосредствованный, объективный. Внутреннее восприятие тут ничем не поможет. Если человек иногда (но далеко не всегда!) лучше, чем другие, знает, что он умеет, то только потому, что он чаще имел случай испробовать себя, а не потому, что у него имеется какое – то особое орудие для познания собственных умений» (16, стр 298).
Таким образом, метод интроспекции и самонаблюдения не есть одно и то же: «переживание» не есть научное познание в психологии.
Теперь перейдем к нашим отечественным психологам. А как они понимали сознание? И начнем с «Моцарта психологии»: Л. С. Выготского.
Он пришел в «официальную» психологию в 27 лет. В Ленинграде тогда проходил второй Всероссийский съезд по психоневрологии. Там и выступил Выготский со своим докладом. «Он говорил о том значении, которое имеет научный подход к сознанию человека, к процессу его развития, об объективных методах исследования этих процессов», - вспоминает К. Е. Левитин (цит. По Соколовой Е. Е, стр 397).
Дело в том, что в то время (1924 г.) существовала отдельно психология сознания и психология поведения. Отдельного направления классической интроспекции не было, остались только ее идеи. Преемницей этих идей была школа гештальтпсихологии. Она понимала сознание как целостный феномен. Ею использовался субъективный метод исследования сознания. Бихевиоризм, рефлексология Бехтерева, реактология Корнилова занимались изучением поведения. Перечисленные течения не ставили сознание специальным предметом изучения, но и не отрицали его. Но опять же понимание сознания носило характер субъективистского.
У Л. С. Выготского начинает складываться совершенно иной подход к объективному изучению человеческого сознания. Для него было ясно, что нельзя объяснять явления сознания из самого сознания, как это было в современной ему субъективной психологии, (объективная психология сохраняла принципиально тоже понимание сознания). Нужно было искать другой объяснительный принцип этого сознания в какой – то принципиально иной реальности, вне сознания. Вот как характеризует эту основную идею Выготского А. Р. Лурия: «Чтобы понять внутренние психические процессы, надо выйти за пределы организма и искать объяснения в общественных отношениях этого организма со средой. Он любил повторять: тот, кто надеется найти источник высших психических процессов внутри индивидуума, впадает в ту же ошибку, что и обезьяна, пытающаяся обнаружить свое отражение в зеркале позади стекла. Не внутри мозга или духа, но в знаках, языке, орудиях, социальных отношениях таится разгадка тайн, интригующих психологов (цит. По Соколовой Е. Е стр 402).
Известный психолог В. В. Давыдов несколько иначе характеризует детерминирующий сознание слой реальности: у Выготского, согласно Давыдову, сознание предстает как момент трудовой деятельности человека (цит. По Соколовой Е. Е. стр 403). Именно такое «деятельностное» рассмотрение сознания имеет своим следствием идею «психологических орудий», аналогичных орудиям человека.
Выготский считает, что человеческое поведение отлично от поведения животных, оно опосредствовано орудиями и социально по происхождению. Психическая деятельность тоже опосредствована орудиями, правда, орудия эти другие: речь. У животных нет речи, которая регулирует психические процессы, а значит и нет психической деятельности. Сознание и психика не возникают в деятельности, а скорее предшествуют ей. «Сознание не внутри нас, а вне нас», оно опирается на внешние знаковые системы. И только потом внешнее становится внутренним: происходит процесс так называемой интериоризации.
Д. Б. Эльконин, рассматривая труды Л. С. Выготского, употребил термин «не классичность» психологии Выготского, имея в виду то, что до Выготского сознание всегда было внутренним процессом человека и понятия «сознание» и «поведение» разводились. Выготский же занял, действительно, «не классическую», т. е. отличную от других представлений позицию. Вот как он писал: « Слово играет центральную роль в сознании в целом… Речь есть знак для общения сознаний… Сотрудничество сознаний движет значениями, определяет развитие значений… Путь от вещи к ребенку и от ребенка к вещи лежит через другого человека… Со – знание… Сознание человека есть сознание, формирующееся в общении» (цит. По Соколовой Е.Е стр 418).
На этом основании ученик С. Л. Рубинштейна А. В. Брушлинский говорит о недеятельностной концепции Выготского, противопоставляя его деятельностному подходу Рубинштейна.
Но Выготский очень близок в своих идеях с П. П. Блонским и А. Н. Леонтьевым.
С П. П. Блонским его роднят две идеи:
аналогия между орудиями и знаками в поведении ребенка, где под знаком понималась речь, как средство организации собственного поведения, подобно тому как орудие есть средство воздействия на внешний мир и средство его организации.
Историзм в подходе к изучению поведения. Это означало, во – первых, реальное прослеживание формирования той или иной психической функции и сознания в целом, а также сравнительно – генетические исследования сознания человека и психики животных, сознания взрослого человека и психики ребенка, сознание здорового и больного человека.
С А. Н. Леонтьевым Выготский разделяет мнение по поводу социальной пристрастности психики. Обладая сознанием, человек может более объективно воспринимать мир, т. е. с разных сторон и непредвзято, он может увидеть себя глазами других людей. Такой способности нет у животных.
Ко всему сказанному следует добавить представления Выготского о строении сознания.
Каждый человек имеет высшие и низшие психические функции. Во – первых, они не противопоставлены друг другу, а представляют собой единство, где ВПФ возникают на основе низших. Во – вторых, каждую ВПФ Выготский понимал как определенную целостную систему, однако главной для него явилась мысль о том, что «в процессе развития… изменяются не столько функции…, не столько их структура…, сколько изменяются и модифицируются отношения, связи функций между собой» (цит по Соколовой Е. Е. стр 420). Таким образом, Выготский настаивает на идее различных «целостнообразующих» факторов на каждом этапе развития. В частности, в онтогенезе, в доподростковом возрасте, «целостнообразующей» функцией, по Выготскому, является память. В это время для ребенка мыслить – значит «вспоминать», т. е. память определяет закономерности других психических процессов. Наоборот, у подростка вспоминать – значит мыслить.
В – третьих, Выготский считал, что системное строение сознания, о котором сейчас говорилось, определяется в целом развитием речи (смысловым строением сознания), которая играет центральную роль в формировании сознания и регуляции поведения человека. С одной стороны, в значениях слов идеально «кристаллизуется» общественно – исторический опыт человечества; с другой стороны, эти значения имеют и второе свое «движение» - в процессе деятельности и сознания конкретных индивидов, во - вторых, они индивидуализируются и «субъективируются». Таким образом, целостность индивидуального сознания включается в более широкую целостность – общественное сознание, но не тем мистическим способом («проявление в сознании душевных и духовных структур»), как это пытались представить Лейпцигские психологи, а опосредствованно – через человеческую деятельность.
Концепция Л. С. Выготского называется «культурно – исторической». Исторической она является потому, что согласно автору, невозможно понять имеющиеся сейчас в наличии психические процессы и сознание, а следует рассмотреть историю их развития и становления, но при этом именно развитие, т. е. качественные изменения, появление новообразований, а не простую эволюцию и развертывание того, что заранее дано. При этом изучать развитие для Выготского означало не просто наблюдать имеющиеся уже различия между разными возрастными группами, например, но искусственно организовывать, моделировать это развитие пусть даже в условиях лабораторного эксперимента Тем самым метод исследования Выготского означал одновременно формирование психических функций.
Культурной же данная концепция называется потому, что Выготский считал что сознание ребенка, специфические особенности его высших психических функций – под которыми он понимал произвольную память, произвольное внимание и другие психические функции – формируются у ребенка в общении со взрослыми, в котором происходит усвоение ребенком систем культурных знаков. Эти знаки опосредуют его «низшие» (непроизвольные) психические функции и тем самым ведут к созданию совершенно новых образований в сознании ребенка.
Продолжают сознание рассматривать и представители деятельностного подхода. Мы рассмотрим взгляды на психологию и на сознание в частности таких представителей данного направления как С. Л. Рубинштейна и А.Н. Леонтьева.
В 1922 году была опубликована статья С. Л. Рубинштейна «Принцип творческой самодеятельности», которая послужила как бы этапом на пути «психологического» освоения идей К. Маркса и конкретной разработки принципа, который получил затем название «принцип единства сознания и деятельности». В этой статье дается первая формулировка данного принципа. Вот, что говорил сам автор: «Субъект в своих деяниях, в актах творческой самодеятельности не только обнаруживается и проявляется; он в них созидается и определяется. Поэтому, тем, что он делает, можно определять то, что он есть; направлением его деятельности можно определять и формировать его самого. На этом только и зиждется возможность педагогики, по крайней мере, педагогики в большом стиле. Большие исторические религии понимали и умели ценить эту определяющую силу действий. И культ был не чем иным, как попыткой посредством организации определенных действий породить соответствующее умонастроение…Индивидуальность большого художника не только проявляется, она и созидается в процессе творчества…Лишь в созидании…этического, социального целого созидается нравственная личность. Лишь в организации мира формируется мыслитель» (12, стр 106).
В этой статье содержалась фактически программа построения новой деятельностной психологии, пусть еще в зародыше. И это, кстати, было еще до прихода Выготского в большую психологию, до его методологических формулировок.
Работая над трудами К. Маркса, С. Л. Рубинштейн выводит свой принцип «сознания и деятельности». Деятельность, по Марксу, понимается как совокупность реакций, а целенаправленная активность субъекта, продуктивная, общественная по своему характеру, неизбежно включающая в себя «психологические компоненты» в виде целей, языковых и других значений, смыслов и тому подобное. Представим, к примеру, трех людей, таскающих камни. Снаружи, «внешне» это вроде бы одна и та же деятельность, а на самом деле – разная, побуждаемая и регулируемая различными мотивами. Именно в таком «внутреннем» смысле и призывал Рубинштейн изучать человеческую деятельность, опираясь на идеи Маркса, тем более, что это требование относится изучению сознания.
Рубинштейн пишет: «Ошибка интроспективной психологии заключалась не в том, что она хотела сделать сознание предметом психологического изучения, а в том, как она понимала сознание, психику человека…В противовес основной идее интроспективной психологии о непосредственности (непосредственный опыт как предмет психологии) у Маркса со всей возможной отчетливостью сформулировано положение об объективной опосредствованности сознания… Эта идея об объективной опосредствованности психики с большой последовательностью проводится Марксом через все его психологические высказывания: для Маркса язык есть «практически существующее для других людей, а значит и для меня самого реальное сознание…», «только через отношение к человеку Петру как к себе подобному начинает человек Павел относиться к самому себе как к человеку» и т. д. Этим открывается принципиальная возможность изучения психики. Психика не субъективно, не для познания только представляется опосредствованной; она может быть познана опосредствованно, через деятельность человека и продукты этой деятельности потому, что она в бытие своем опосредствована ими…
Основные формулы Маркса о сознании общеизвестны. «Сознание никогда не может быть чем – либо иным, как осознанным бытием, а бытие людей есть реальный процесс их жизни»…Наряду с этой первой – вторая формула: «Мое отношение к моей среде есть мое сознание»…Сущность сознания в том, что мое отношение к моей среде в сознании человека само дано как отношение, т. е. реальное отношение человека к среде становится опосредствованным через идеальное ее отражение, которое практически осуществляется в языке» (13, стр 27).
Таким образом, на основе анализа работ Маркса Рубинштейн намечает объективный подход к анализу сознания человека, о котором говорит и Выготский в несколько ином контексте: «Бытие сознания не исчерпывается его данностью переживающего субъекта: это вторичная, генетически более поздняя форма, появляющаяся у человека…Первой, объективной, формой существования психического является «жизнь и деятельность» ( ). Отсюда – принцип единства сознания и деятельности.
Рубинштейн писал: «Формируясь в деятельности, психика, сознание в деятельности, в поведении и проявляется. Деятельность и сознание – не два в разные стороны обращенных объекта. Они образуют органическое целое – не тождество, но единство…
Сам факт осознания своей деятельности изменяет условия ее протекания, а тем самым ее течение и характер; деятельность перестает быть простой совокупностью ответных реакций на внешние раздражители среды; она по – иному регулируется; закономерности, которым она подчиняется, выходят за пределы одной лишь физиологии; объяснение деятельности требует раскрытия и учета психологических закономерностей. С другой стороны, анализ человеческой деятельности показывает, что самая осознанность или неосознанность того или иного действия зависит от отношений, которые складываются в ходе самой деятельности…Сознание не является высшей силой, которая извне управляет деятельностью человека. Будучи предпосылкой деятельности, сознание в месте с тем и ее результат. Сознание и деятельность человека образуют подлинное единство» (14, стр 21).
Опираясь на Рубинштейна С. Л., Леонтьев А. Н. все – таки пошел дальше в изучении данной проблематики. Он не только также утверждал принцип единства сознания и деятельности, но и рассматривал филогенетический аспект разработок данного принципа, что получило свое освещение в его работах конца 30 – х годов и последующих, вошедших затем в книгу «Проблемы развития психики».
Леонтьев предлагает объективный критерий изучения психики: деятельность. Возникновение сознания в антропогенезе он связывает с изменением характера деятельности тех антропоидов, которые стали предками человека современного типа. Деятельность этих антропоидов становится трудовой. Теория трудового происхождения сознания существует давно и занимает законное место среди психологических теорий. Описывая трудовую деятельность, Леонтьев ссылается на работы К. Маркса и Ф. Энгельса. Они понимали труд как
процесс, связывающий человека с природой, процесс, в котором человек изменяет «материал природы», приводя в действие свои «сущностные силы» и тем самым изменяет самого себя;
процесс употребления и изготовления орудий;
процесс, социальный по своему характеру, то есть, совершающийся в условиях коллективной совместной деятельности.
Человеческий труд является изначально общественной, основанной на сотрудничестве индивидов, предполагающем как бы зачаточное техническое разделение трудовых функций. Разделение единого процесса деятельности между отдельными участниками трудового процесса приводит к изменению характера деятельности индивида, включенного в этот процесс. Коллективный характер деятельности, таким образом, меняет психическое отражение отдельным членом коллектива ситуации: предметы окружающего мира отражаются им в своих «объективных» характеристиках, независимо от наличия или отсутствия в данный момент у человека какой – либо потребности. Орудия могут служить развитию сознания: «Употребление топора не только отвечает цели практического действия: оно вместе с тем объективно отражает свойства того предмета – предмета труда, на который направлено его действие. Удар топора подвергает безошибочному испытанию свойства того материала, из которого состоит данный предмет; этим осуществляется практический анализ и обобщение объективных свойств предметов…Таким образом, именно орудие является как бы носителем первой настоящей сознательной и разумной абстракции, первого настоящего сознательного и разумного обобщения ( 14, стр 27).
Однако этот практический анализ и обобщение объективных свойств предметов внешнего мира, как говорит А. Н. Леонтьев, происходит только при условии овладения этим орудием. А что значит овладеть орудием? Уметь использовать его «по назначению», то есть овладеть общественно выработанным способом его употребления в процессе коллективного труда. Орудие есть «материализованная форма» существования определенного способа действия, операции.
И здесь отчетливо обнаруживается связь деятельностного подхода Леонтьева и культурно – исторического подхода Выготского. Развитие сознания ребенка в обществе происходит не только на речевой стадии благодаря усвоению системы «вербальных (языковых) значений», но и на доречевых стадиях онтогенеза путем овладения общественно выработанными способами действия, «операциональными эталонами» и тому подобным – тем, что в работах последователей Леонтьева стало называться «операциональными значениями».
А. Н. Леонтьев предлагает рассмотреть структуру сознания: «Развитое сознание индивидов характеризуется своей многомерностью.
В явлениях сознания мы обнаруживаем, прежде всего, их чувственную ткань. Эта ткань и образует чувственный состав конкретных образов реальности, актуально воспринимаемой или всплывающей в памяти, относимой к будущему или даже только воображаемой. Образы эти различаются по своей модальности, чувственному тону, степени ясности, большей или меньшей устойчивости и т. д….
Особая функция чувственных образов сознания состоит в том, что они придают реальность сознательной картине мира, открывающейся субъекту…Именно благодаря чувственному содержанию сознания мир выступает для субъекта как существующий не в сознании, а вне его сознания – как объективное «поле» и объект его деятельности» ( 7, стр 285).
Может показаться, что в интроспективной психологии говорилось, что самое реальное – это мои ощущения, а в реальности внешнего мира я могу сомневаться, и что также считает Леонтьев. Но в теории Леонтьева подчеркивалась отражательная характеристика ощущений, то есть ощущения рассматривались как связь субъекта с внешним миром, а не в качестве перегородки между ним и миром. Были получены и конкретные доказательства этого, казалось бы, общего философского утверждения о представленности в ощущениях мира именно как объективной реальности. В частности, некоторые данные были получены во время Великой Отечественной Войны. В это время многие психологи работали в госпиталях и занимались изучением психологических механизмов восстановления движений у раненых. У некоторых из них были ампутированы кисти обеих рук, к тому же они были лишены зрения. При довольно массивных поражениях обнаруживалось, что они утрачивали возможность осязательного восприятия предметов руками. Это приводило к необычным симптомам. «Несмотря на ничем не затрудненное речевое общение с окружающими и при полной сохранности умственных процессов, внешний, предметный мир постепенно становился для них «исчезающим». Хотя словесные понятия (значения слов) сохраняли у них свои логические связи, они, однако, постепенно утрачивали свою предметную отнесенность. Возникала поистине трагическая картина разрушения у больных чувства реальности» ( 8, стр 171).
Итак, у человека, кроме собственной чувственной ткани, есть и иные, амодальные составляющие сознания. По Леонтьеву, «мир в его отдаленности от субъекта амодален» (цит. По Соколовой Е. Е. стр 506). Этими «амодальными» составляющими сознания, отражающими «амодальность» (объективность) мира, являются прежде всего системы значений. Иногда Леонтьев для их обозначения использует термин «смысловое поле».
Надо отметить один интересный факт: значение не есть просто то я. Что «стоит» за чувственной тканью; иногда оно может даже изменять чувственную ткань. Это хорошо представлено в псевдоскопических экспериментах, когда испытуемому дается прибор вроде обычного стереоскопа, но для левого глаза подается информация, которая в обычных условиях подавалась бы правому глазу, для правого – наоборот. С помощью этого псевдоскопа испытуемый рассматривает различные предметы. Человек видит, как удаленные предметы приближаются, а близкие удаляются. Однако так происходит не всегда. Если он смотрит не на маску, которая может быть выпуклая и вогнутая, а на живое человеческое лицо, ощущение «вывернутости» в этом случае не возникает. Знание того, что «вогнутым» лицо не может быть, в буквальном смысле слова изменяет чувственную ткань и человек видит, как это диктуют усвоенные им предметные значения.
Однако перейдем к характеристике третьей, последней в работах Леонтьева составляющей сознания. Это – личностный смысл.
«В своей объективности, т. е. как явления общественного сознания, значения преломляют для индивида объекты независимо от их отношения к его жизни, его потребностям и мотивам. Даже для сознания утопающего соломинка, за которую он хватается, все же сохраняет свое значение соломинки; другое дело, что эта соломинка – пусть только иллюзорно – приобретает в этот момент для него смысл спасающей его жизнь…
В отличие от значений личностные смыслы, как и чувственная ткань сознания, не имеют своего «надиндивидуального», своего «непсихологического» существования. Если внешняя чувственность вызывает в сознании субъекта значения с реальностью объективного мира, то личностный смысл связывает их с реальностью самой его жизни в этом мире, с ее мотивами. Личностный смысл и создает пристрастность человеческого сознания.
…В индивидуальном сознании значения «психологизируются», возвращаясь к чувственно данной человеку реальности мира. Другим, и притом решающим, обстоятельством, превращающим значения в психологическую категорию, является то, что функционируя в системе индивидуального сознания, значения реализуют не самих себя, а движение воплощающего в них себя личностного смысла…Психологически, т. е. в системе сознания субъекта, а не в качестве его предмета или продукта, значения вообще не существуют иначе, как реализуя те или иные смыслы, так же как его действия и операции не существуют иначе, как реализуя ту или иную деятельность, побуждаемую мотивом, потребностью…
Воплощение смысла в значениях – это глубоко интимный, психологически содержательный, отнюдь не автоматически и одномоментно происходящий процесс (8, стр182).
Итак, личностный смысл – это значение «для меня», которое определяется потребностями и мотивами данного человека. В последнее время изучение личностного смысла и других смысловых образований становится, пожалуй, в центр исследования сознания в русле деятельностного подхода.
Теперь надо отметить то, что в теории деятельности существует, хотя и условное, разделение «сознания – образа» и «сознания – деятельности». То, что мы говорили о структуре сознания как единства чувственной ткани, значений и личностных смыслов, относиться, прежде всего, к характеристике «сознания – образа». Между тем сознание и психическое вообще может пониматься как особого рода внутренняя деятельность, построенная по образцу внешней деятельности и имеющая то же строение. Таким образом, сознание в целом, с этой точки зрения, понимается как «внутреннее движение его образующих, включенное в общее движение деятельности» (цит по Соколовой Е. Е. стр 511). Отсюда, психические процессы рассматриваются как особые действия или операции, имеющие соответствующие цели и задачи, в рамках какой – либо предметно – практической внешней деятельности, либо как особая деятельность со своими мотивами (например, мыслительная деятельность ученого, имеющая своим предметом познание реальности). Соответственно мотив деятельности, далеко не всегда неосознаваемый, может при его осознании стать мотивом – целью. В свою очередь цель может приобрести самостоятельную побудительную силу и стать мотивом (данный процесс называется в теории деятельности «сдвигом мотива на цель).
Примером того, что «внутренняя деятельность» имеет такое же строение как и «внешняя» является теория П. Я. Гальперина «планомерно – поэтапного формирования умственных действий». Согласно этой теории, за умственным действием лежит целый ряд процессов его длительного и поэтапного формирования, причем действие претерпевает изменения по ряду параметров: форма, мера обобщения, мера автоматизированности, мера полноты знания и т. д.
Таким образом, мы увидели, что проблема сознания в психологии решалась большое количество времени. Начинали с изучения простейших элементов сознания (у Вундта, например), дошли до нахождения сложных элементов и их взаимодействия (например, у А. Н. Леонтьева). Начинали изучать сознание субъективно (интроспекционисты, например), дошли до установления объективных методов изучения сознания (культурно – исторический подход Выготского, деятельностный подход).
Но проблема сознания не решена до конца и по сей день. До сих пор проводятся исследования психосемантики сознания, то есть изучение функционирования систем значений в рамках индивидуального сознания и другие исследования.
Список литературы
Вундт В. Введение в психологию. Хрестоматия по вниманию М. 1976.
Выготский Л. С. Исторический смысл психологического кризиса. Собрание сочинений Выготского в 6- томах, том 1. М. 1982.
Декарт Р. Начала философии. Избранные произвед. М. 1950.
Джеймс В. Научные основы психологии. СПб 1902.
К. Коффка Самонаблюдение и метод психологии Психологическая хрестоматия под редакцией К. Н. Корнилова М.; Л.,1927.
Кюльпе О. Психология мышления Хрестоматия по общей психологии: Психология мышления М. 1981.
Леонтьев А. Н. Очерк развития психики.// Проблемы развития психики. М .1981.
Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность//Избранные психологические произвед. В двух томах, том 2, м. 1983.
Локк Дж. Опыт о человеческом разуме// Избранные филолос. Произведения. М. 1960
Лопатин Л. Н. Метод самонаблюдения в психологии // Вопросы философии и психологии. Кн. 2 М. 1980
Петренко В. Ф. Введение в экспериментальную психосемантику: исследование форм репрезентации в обыденном сознании. М. 1983.
Рубинштейн С. Л. Принцип творческой самодеятельности // Вопросы психологии 1986г. № 4
Рубинштейн С. Л. Проблемы психологии в трудах К. Маркса // Рубинштейн. Проблемы общей психологии М. 1976.
Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии в 2-х томах том 1 м. 1989
Соколова Е. Е. Тринадцать диалогов о психологии. М. Смысл: 1997.
Теплов Б. М. Об объективном методе в психологии //Избранные труды в 2-х томах том 2 М.1985.
Титченер Э.Учебник психологии М. 1914.