Реферат выполнил аспирант: Сахаров А. В.
Московский государственный университет им. М.В.Ломоносова
Механико-математический факультет
Кафедра теории чисел
Москва – 2002
В чем же актуальность проблемы самоубийства? Почему люди кончают жизнь самоубийством? Что может толкнуть их на то, чтобы поднять руку на самого себя? Что приводит человека, всегда стремящегося к жизни, к самоубийству? На эту серию вопросов и проблем, возникающих вокруг них, мы и постараемся ответить.
Вообще говоря, можно дать грубое, формальное определение данному явлению: суицид это есть самодеструктивное поведение человека, направленное на намеренное лишение себя жизни, а также отказ от реальных возможностей избежать смерти в критической ситуации. Но нас будет интересовать не сам процесс, а его предпосылки, возможности развития, выходы и т.д.
Рассмотрение данной проблематики возможно с множества сторон, она многогранна и противоречива. В основу будут положены два автора и их произведения, это статья Н.А. Бердяева "О самоубийстве" и “Миф о Сизифе” Альбера Камю. Чем же интересно рассмотрение самоубийства с их точки зрения? Тем, что в основе взглядов первого философа лежит вера в бога, и все построение рассуждений идет под этой призмой, в отличие от второго, бросившего вызов богам своим атеизмом.
Человека можно рассматривать как триединое существо, состоящее из духовного, социального и физического слоев его существования. Но триединство человеческой сущности не подразумевает равенство, равнозначность входящих в него слоев. В зависимости от социальных, индивидуальных обстоятельств в человеке может получить развитие какой-то один слой. И именно с этой тройственной стороны следует подходить к проблеме самоубийства. Во-первых, как к эмпирическому факту, утверждающему бессмысленность частной, определенной жизни. Человек запутался в собственных делах, пережил кризисную жизненную ситуацию, перечеркивающую его ценностные ориентиры, и покончил с собой. Такое самоубийство значимо в своей социальной сути. Во-вторых, это понимание самоубийства, когда оно значимо для самого человека, логически пришедшего к тому, что человеческая жизнь, как таковая, вообще не имеет смысла. Здесь самоубийство претендует на определенную фолософско-метафизическую значимость. И, наконец, в-третьих, вся эта проблематика не может не соприкасаться с Богом, то есть с духовным измерением человека.
Самоубийство и личность.
Было бы большим упрощением рассматривать самоубийство как явление всегда однородное. Для начала можно провести рассмотрение самоубийства как явления индивидуального проявления воли. “Существуют очень разнообразные типы самоубийств и сами самоубийцы вызывают разные оценки. Люди убивают себя от несчастной любви, от сильной страсти или от несчастной семейной жизни; убивают себя от потери вкуса к жизни, от бессилия; убивают от позора и потери чести; от потери состояния и нужды; убивают себя, чтобы избежать измены и предательства; убивают от безнадежной болезни и страха страданий “…[1]
Если человек решает лишить себя жизни - это означает, что в его сознании претерпела серьезные изменения фундаментальная этическая категория - смысл жизни. Человек решается на самоубийство, когда под влиянием тех или иных обстоятельств его существование утрачивает смысл. Хотя, несомненно, нельзя существовать только для поддержания жизни и наслаждения ею. В жизни также есть и огромное количество разочарований и страдания. Утрата смысла жизни - это необходимое, но не достаточное условие суицидального поведения. Нужна еще переоценка смерти. Смерть должна приобрести нравственный смысл - только тогда представление о ней может превратиться в цель деятельности.
Как бы ни были многообразны жизненные события и конфликты, приводящие к самоубийству, у всех у них есть один общий этический аспект: на уровне морального сознания все они апеллируют к нравственным ценностям: именно в этом качестве выступают все представления о счастье, добре, справедливости, долге, чести, достоинстве и т.п. Иными словами, суицидогенные события - это мощные удары по моральным ценностям личности. Само суицидальное решение - это акт морального выбора. Отдавая предпочтение самоубийству, человек соотносит его мотив и результат, принимает на себя ответственность за самоуничтожение или перекладывает эту ответственность на других. Так или иначе, когда человек выбирает этот поступок, - он видит в самоубийстве не просто действие, причиняющее смерть, но и определенный поступок, несущий положительный или отрицательный нравственный смысл и вызывающий определенное отношение людей, их оценки и мнения. Исходным в этико-психологическом анализе самоубийств следует считать категорию жизненного смысла - одну из наиболее общих, интегральных характеристик жизнепонимания и жизнеощущения личности. Совершенно очевидно, что каждый человек как бы ни был он поглощен своими повседневными делами и заботами, хочет не просто жить, но и ощущать ценность своей жизни, чувствовать, что его существование, его деятельность, преодоление препятствий, устремленность в будущее несут какой-то смысл. В обыденных ситуациях мы редко осознаем, что нам нужна не только жизнь сама по себе, но и ее осмысленность. Мы и без того стихийно воспринимаем жизнь как нечто положительное. А вот к смерти, наоборот, относимся резко негативно, видим в ней нечто трагичное, внушающее страх. В этой как бы предзаданной полярности отношений к жизни и смерти можно усмотреть проявление того таинственного “инстинкта жизни”, о котором столько сказано и написано как о первооснове биологического существования животных и человека. Главный же механизм, специфичный для суицидального поведения и запускающий акт самоубийства, - это инверсия отношений к жизни и смерти. Жизнь утрачивает все степени положительного отношения и воспринимается только негативно, в то время как смерть меняет свой знак с отрицательного на положительный. С этого начинается формирование цели самоубийства и разработка плана ее реализации.
Чтобы адекватно понять суицидальное поведение, необходимо в каждом конкретном случае ответить на два вопроса: “почему” человек совершает или намеревается совершить суицидальное действие и “зачем” он хочет это сделать. Ответ на первый вопрос требует анализа объективных условий существования суицидента, ответ на второй вопрос должен объяснить, как сам суицидент оценивает сложившуюся ситуацию, как, по его мнению, эта ситуация выглядит в глазах окружающих, и чего он хочет добиться в результате суицидальных угроз или реализации суицидального действия. Другими словами, отвечая на первый вопрос, необходимо определить жизненную и непосредственную ситуацию суицидента, его положение в микросоциальном окружении, состояние его здоровья, психический статус; а отвечая на второй вопрос, определить цели суицидента, его внутренние побуждения, достаточно или недостаточно хорошо осмысленные намерения, т.е. психологические основания для принятия суицидального решения.
Тем не менее, анализируя любое самоубийство, мы найдем в нем момент, когда человек спрашивает себя: “Да и что такое жизнь вообще? Что такое этот странный мир”? Этими словами он призывает философию, и она, его личностная философия, наличие которой он, быть может, и не предполагал у себя, дает ему, обыкновенно, очень быстро свой решительный ответ, то, толкая его в гроб, то, удерживая на краю могилы. В последние минуты, в моменты высшего напряжения, мы обращаемся и к нашему общему миросуждению. И оно говорит нам то "да", то "нет", подкрепляя или ослабляя последнее решение. Но все же стоит отметить, что не философия перерабатывает людей, а люди выбирают себе философию, наиболее способствующую завершению процесса их самоопределения.
Поведение людей весьма редко определяется целиком философскими соображениями и миросозерцанием. Скорее отдельные лица выбирают себе по плечу и по характеру философскую систему, чем эта последняя определяет характер и линию действия лица или группы. Но не только уступчива философия в том смысле, что каждый индивид найдет в ее богатом мире истину по-своему, но и раз выбранная, она не обладает достаточным весом в многообразии человеческих мотивов, где выносятся активные решения и планы, где даются директивы исполнительнице-воле.
Вопрос о самоубийстве и вопрос о мирооценке роковым образом родственны. Имеются мирооценки, которые логически ведут к самоубийству, так что отсутствует оно только в силу внешних, посторонних мыслей и причин. А самоубийства очень и очень часто, как известно из тысяч писем самоубийц, принимают характер остро отрицательной мирооценки, своего рода акта философского протеста.
Присматриваясь к тенденциям философских переживаний на протяжении нескольких последних веков, мы замечаем, что на центральную позицию выдвигается персонифицированная личность человека, что приводит к меньшей защищенности общества от проблемы самоубийств. Человек, обладающий свободой "от" принятия самостоятельных решений, реже подвергает себя риску самоубийства. В каком-то смысле “господин” чаще кончает с собой, чем “раб” на протяжении всей человеческой истории; богатый чаще сводит счеты с жизнью, чем бедный; склонный к рефлексии интеллектуал чаще подвержен суицидальным настроениям, чем простой рабочий. Степень социализации человека проявляет себя не в пользу самоубийцы. Однако подлинная индивидуальная свобода оказывается важнее для человечества, чем рабство в любых его исторических формах, ибо именно борьба за свободу личности в обществе часто оплачивается кровью. Во время же войн и революций, когда наблюдается действие механизма переноса накопленной агрессии против своего “я” на других людей, принадлежащих к “лагерю врагов”, кривая самоубийств ползет вниз.
Конечно, самоубийство, в каком то смысле, - отбор. При помощи самоубийства жизнь отбрасывает слабых. Но все ли они слабые и всегда ли слабы те, которых отбрасывает слепая жизнь? Быть может, какая-нибудь слабость толкает человека к самоубийству и она губит таким образом некоторые сильные стороны, присущие ему тоже? Может быть, страсть к пьянству, к картежной игре запутывает человека в унизительных противоречиях и приводит его к мысли устранить себя, а устраняет он не только пьяницу и картежника, а, скажем, даровитого писателя? Не должно ли общество, которое не смеет быть слепым, как жизнь, помочь человеку в этих случаях? К тому же самоубийство бывает результатом кризисов длительных или мгновенных. Я называю длительным кризисом такие юношеские и детские болезни, иногда продолжающиеся и до зрелого возраста, которые могут пройти, и которые при благоприятных обстоятельствах непременно пройдут, так что человек оглядывается потом с улыбкой на эти трудности.
Еще больше нужно обратить внимание на мгновенные кризисы. Люди, в особенности, обладающие импульсивной натурой, иногда оказываются внезапно охваченными отчаянием, все окружающее рисуется им в черном свете, все, что они ценили и любили, вдруг обесценивается, какое-нибудь одно, порою ничтожное событие превращается в гору, своими кошмарами заслоняющую весь мир. Человек хватается за яд, за револьвер, за веревку. Между тем, стоило ему прожить еще два-три дня, и гора оказалась бы лишь тучей, которую начинает во все стороны развеивать ветер жизни, и из-за нее покажется солнце. И, может быть, небольшая помощь, небольшая дружественная поддержка в горький момент кризиса спасла бы человека.
Возникает ситуация, когда индивидуальное человеческое сознание выступает в качестве основного источника дисгармонии внутри личности, которая оказывается глубоко несчастна, и для которой на место "инстинкта любви" выступает противоположный ему "инстинкт смерти".
Психологические основы суицидного поведения.
Не стоит забывать, что в самоубийстве значительное место занимает психологический фактор явления, и для его понимания необходимо осмыслить психологический портрет состояния внутреннего мира человека, который решил покончить с собой. “Самоубийство есть психологическое явление, и, чтобы понять его, нужно понять душевное состояние человека, который решил покончить с собой. Самоубийство совершается в особую, исключительную минуту жизни, когда черные волны заливают душу и теряется всякий луч надежды. Психология самоубийства есть, прежде всего, психология безнадежности. Безнадежность же есть страшное сужение сознания, угасание для него всего богатства Божьего мира, когда солнце не светит и звезд не видно, и замыкание жизни в одной темной точке, невозможность выйти из нее, выйти из себя в Божий мир. Когда есть надежда, можно перенести самые страшные испытания и мучения, потеря же надежды склоняет к самоубийству... Душа целиком делается одержимой одним состоянием, одним помыслом, одним ужасом, которым окутывается вся жизнь, весь мир. Вопрос о самоубийстве есть вопрос о том, что человек попадает в темные точки, из которых не может вырваться. Человек хочет лишить себя жизни, но он хочет лишить себя жизни именно потому, что он не может выйти из себя, что он погружен в себя. Выйти из себя он может только через убийство себя. Жизнь же, закупоренная в себе, замкнутая в самости, есть невыносимая мука”[2]
, что в свою очередь приводит нас к рассмотрению не полного спектра сознания, а лишь его выделенного сегмента, в котором нет места богатствам Божьего мира и надежде, а есть лишь бесконечность душевного ужаса и закупоренность в своем “я”.
Психологические кризисы возникают в результате интимных, семейно-личных, социальных и творческих конфликтов. Доминирует, как правило, одна причина, но ее подкармливает целый комплекс обстоятельств, во время которых и созревает мысль о самоубийстве. И, прежде всего, человека толкает на это безысходность. Он больше не может конструировать свое будущее. И не важно сильный, волевой этот человек или эмоционально неустойчивый. Душевный кризис, порожденный столкновением бессознательного с сознанием, мгновенно разрушает психологическое равновесие, которое было достигнуто при полном подавлении бессознательного. Самоубийства встречаются среди людей разных типов. В первом случае неуравновешенный человек с большими перепадами настроения может совершить импульсивное самоубийство, а бескомпромиссный и волевой - реализовать хорошо подготовленное, продуманное спокойно и холодно решение. Но существуют общие закономерности, объясняющие страшное решение расстаться с жизнью у совершенно разных людей и, прежде всего, это значимость ситуации для данной личности. Именно из-за различной значимости одни и те же типы личности в сходных ситуациях дают совершенно различную реакцию.
Каждый человек, хотя бы раз в жизни, бывает, искушаем свободой выбора смерти. Поиск “моральных каникул” имеет оборотную сторону - донжуановское пресыщение жизнью. Тело как “большой разум” приходится обманывать в его стремлении, во что бы то ни стало жить и безжалостно расправляться с ним через обретение абсолютной свободы в смерти. Этот страшный путь сознательного суицида очевиден и безжалостен в наготе своей экзистенциальности; он имеет множество реальных и литературных сюжетов своего воплощения от гетевского Вертера до лондоновского Мартина Идена, от самоубийц произведений Достоевского до судеб Есенина, Маяковского, Марины Цветаевой и Фадеева. Всякий, пишущий о самоубийстве, осознает свою личную причастность к борьбе двух “Я”, вариативно выражающейся в столкновении реальности с идеалом. Всякий, заявляющий своеволие в сознательном суициде, хотя бы на “дне” своей спрятанной рассудочности осознает мелкость, наивность и театральность собственных притязаний на функции бога.
Если можно так выразиться, то неплохим примером может стать интеллектуальный характер самоубийства, который нашел себе “благоприятную” почву в среде русской эмиграции. Эти люди потеряли всякий смысл жизни, между ними и Родиной целая бездна, они ощутили резкое изменение социального статуса. Таким образом, на этой почве, создается благоприятная коллективная атмосфера. Возникает “рефлекс толпы”, самоубийца неосознанно подталкивает других и, тем самым, сеет смерть. “Самоубийство русских в атмосфере эмиграции имеет не только психологический, но и исторический характер. Оно означает ослабление и разложение русской силы, оно говорит о том, что русские не выдерживают исторического испытания. И бороться с ними нужно прежде всего повышением чувства и сознания собственного достоинства, своего призвания”[3]
- пишет Бердяев.
Религиозный аспект.
“Интеллектуальное” самоубийство, как и гамлетовский вопрос “быть или не быть” - отражение одного и того же трагического разлада между человеком и миром. Человек спасаем исключительно только ВЕРОЙ - основным ограничителем внутренней абсолютной свободы, однако спасение не тождественно сохранению человеческого в человеке, плата за спасение - это качество обретенной веры, ибо и “бесы веруют и трепещут”. Вопрос стоит определенно: как человеку устроиться на земле, чтобы жить долго и счастливо, ибо, как правило, большинство людей не исчерпывает ни своих телесных, ни, тем более, - душевных потенциалов. Николай Бердяев писал: “Для самоубийцы нет больше ни Бога, ни мира, ни других людей”, и предлагал “подумать о других и о другом, взглянуть на Божий мир, на звездное небо, на страдания других людей и на их радости”. ”Самоубийца считает себя единственным хозяином своей жизни и своей смерти, он не хочет знать Того, Кто создал жизнь и от Кого зависит смерть. Он считает, что его крест тяжелее, чем у других” и это тяготит его еще больше. Можно найти и более резкие строчки: “самоубийство идет от сатаны, оно по природе своей есть отрицание трех высших добродетелей - веры, надежды и любви. И убивая себя, человек наносит рану миру как целому, мешает осуществлению царства Божьего”[4]
. Такой человек не видит благую силу Бога, без надежды он не видит будущего, его взгляды чернеют и он впадает в уныние. А отсутствие любви отталкивает его от родных и близких ему людей. Хотя достаточно пробуждения хотя бы одной из этих добродетелей для “оживления” человека, для выхода его сознания из темной точки. Главное, чтобы это просветление наступило раньше критического момента жизни, который он принимает за всю жизнь и все бытие. Человек редко хочет убить себя как существо, он хочет прекратить мгновение, из которого он не видит выхода и принимает его за вечность.
Существует две кардинально противоположные позиции по проблеме качества веры, спасающей от суицида:
а) спасение от самоубийства любой ценой, т.е. через обретение любой веры, придающей смысловую нагрузку индивидуальному существованию;
б) спасение лежит на путях обретения “живой веры” в индивидуальное бессмертие человеческой души так, как это представлено в христианстве.
Вера - это принципиальная несвобода, но она же организующее (смысловое начало) и основной импульс к действию (к тому, чтобы жить).
Христианство относится к жизни как к благу, а к смерти как великому зл
.
"Живая", личностная вера преодолевает конфликт человека и мира, а также раздвоенность человека на путях абсолютной свободы. Остается еще один важный момент внутреннего бытия человека, сопряженный с суицидальными попытками, - это решение проблемы существования зла и страдания в мире. Если суицид есть во многом следствие глубокой меланхолии от разочарования личности в возможности исправления наличного зла в мире, включая смерть, то необходимо решить проблему характера и основных источников зла. Зло, с философско-богословской точки зрения, можно истолковать, по меньшей мере, двояко: либо как самостоятельную субстанцию, либо как недостаток добра.
Духовная скудость и убогость нашей жизни свидетельствует о том, что все меньше и меньше становится людей, ищущих смысл жизни, людей глубоко мыслящих, своей внутренней работой прибавляющих в мире добро. Мы только тратим то, что создали наши предки, и основные причины кризиса нашей жизни заложены именно здесь, а не в экономических потрясениях и отсутствии иностранных инвестиций, или в непоследовательности демократических преобразований.
Без любви в форме благодарности за дар особого положения человека в мире - его действительной свободы в самых разных формах ее проявления - трудно представить себе пути преодоления искушения полной свободой действия в сознательном суициде. В былые времена говорили: человек «должен нести свой крест до конца», и никому не дано более того, что он может снести.
"Принять крест внутрь себя", - так писал Н.А.Бердяев в ответ на распространившиеся самоубийства в среде русских эмигрантов, имея в виду принятие воли Творца со смирением, столь не свойственным гордому интеллекту. Бердяев оценивал самоубийство как "духовное падение и слабость", подчеркивая, что психология самоубийства "не знает выхода из себя к другим", он рефреном повторял: "можно сочувствовать самоубийце, но не самоубийству".
Богоискательство становится той опасной и одновременно необходимой областью существования человеческого сознания, без которой современному человеку не только не обрести себя на всех уровнях человеческого существования, но и просто не выжить. Осознание конкретной личностью диалектики судьбы и свободы, важности истолкования характера и сущности божественного провидения в индивидуальной жизни и в истории всей человеческой цивилизации - остаются реалиями сегодняшнего дня как в сфере экзистенции, так и в области философских рефлексий.
В качестве нехарактерного примера, можно рассмотреть такую религию, как буддизм в его чистом виде. Вся его сущность направлена на то, чтобы доказать, что и скудные радости бытия чистые - иллюзии, что скорбь составляет основу жизни. Страх перед миром - вот начало премудрости для буддиста. Но нет, буддист не почитает самоубийство за исход. Как ни пренебрежительно относится он к действительности, все же она для него некоторое грандиозное целое, тесно связанное единством морального закона. Буддист не верит в то, что существование вот с этим телом, вот с этим характером, вот с этим умом, этими поступками и этой судьбой - было результатом случая. Нет, все это имеет сложные цепи причин. И так как буддист - моралист, а не физик, то и причины он ищет моральные: все мое "я" и его судьба - это награды и наказания за поведение в прошлых существованиях.
Полной противоположностью такому мировоззрению оказывается наш герой – Сизиф (Альбер Камю “Миф о Сизифе”). Его обвиняют, прежде всего, в непозволительно легкомысленном отношении к богам. Камю пишет: “Сизиф и есть абсурдный герой. По своим пристрастиям столь же, сколь и по своим мучениям. Презрение к богам, ненависть к смерти, жажда жизни стоили ему несказанных мук, когда человеческое существо заставляют заниматься делом, которому нет завершения. И это расплата за земные привязанности”. Познакомимся с этим протестом поближе.
Миф о Сизифе.
“Боги приговорили Сизифа поднимать огромный камень на вершину горы, откуда эта глыба неизменно скатывалась вниз. У них были основания полагать, что нет кары ужаснее, чем бесполезный и безнадежный труд”.
А.Камю “Миф о Сизифе”
Свое, хорошо известное философскому миру, сочинение "Миф о Сизифе" А.Камю начинает со знаменательного вступления: "Есть лишь одна по-настоящему серьезная философская проблема - проблема самоубийства. Решить, стоит ли или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить, - значит ответить на фундаментальный вопрос философии. Все остальное - имеет ли мир три измерения, руководствуется ли разум девятью или двенадцатью категориями - второстепенно. Таковы условия игры: прежде всего, нужно дать ответ".[6]
Во-первых, Камю рассматривал самоубийство как индивидуальный акт: “самоубийство подготавливается в безмолвии сердца”. Во-вторых, то, что называется причинами – обычно всего лишь повод. И эти мысли плавно приводят Камю к основной теме своей работы – теме абсурда в жизни. Ведет ли абсурд к смерти? Мы можем, например, вычитать, что чувство абсурдности – это разлад между человеком и жизнью: “когда очевидность и восторг уравновешивают друг друга, мы получаем доступ к эмоциям и к ясности”. Самоубийцы часто уверены, что жизнь имеет смысл, и взгляд на жизнь как на бессмыслицу совсем не равен утверждению, что она не стоит того, чтобы ее прожить. Необходимо понять, почему люди добровольно уходят из жизни и почему остаются. Остаться – значит вести непрерывную борьбу. Борьба эта предполагает полное отсутствие надежды, но не отчаяние; неизменный отказ, но не отречение и осознанную неудовлетворенность. Все, что уничтожает, скрывает эти требования или идет в разрез с ними, приводит к абсурду и обесценивает предполагаемую установку сознания.
Древнегреческий мифический герой Сизиф наказан богами за свой проступок и вынужден всю жизнь вкатывать в гору камень, который тут же скатывается назад. “Час, когда можно вздохнуть облегченно и который возобновляется неминуемо, как и само страдание, есть час просветления ума. В каждое из мгновений после того, как Сизиф покинул вершину и постепенно спускается к обиталищам богов, он возвышается духом над своей судьбой. Он крепче скалы.”[7]
- пишет Камю. Если этот миф трагичен, то все дело в отчетливом осознании героем своей участи. У Камю Сизиф - это человек, который поднялся над бессмысленностью своего существования, который в этой бессмысленности обрел свой смысл и свою гордость. Как бы тяжела и бесцельна ни была бы жизнь - это моя жизнь, и я должен ее прожить достойно. Камю считал, что смысл жизни не дан, а задан; смысл жизни должен быть внутри нас, а не во вне. Искание смысла жизни есть борьба против тьмы бессмыслия, это внутреннее преображение, внутреннее творчество человеком самого себя. Но это не значит, что подобные люди, занятые внутренним творчеством, ничего не делают, а заняты только личным спасением. Исканиями и мучениями таких людей в мире накапливается добро. Философ, святой, художник, вообще любой человек, не ограничивающийся внешней жизнью, а ищущий истоки своего бытия, пытающийся найти свое настоящее место в этой жизни, понять свое предназначение, производит и накапливает в мире добро. Без таких людей мир давно бы уже рухнул в пропасть полного хаоса и бессмысленности.
Если рассмотреть сегодняшнего служащего среднего звена, то его труд столь же однообразен на протяжении значительной части жизни, тем самым его судьба не менее абсурдна. Но он трагичен только в редкие минуты, когда его посещает ясное сознание.
Человек знает: во-первых, что он хочет, во-вторых, что ему предлагает мир, и в-третьих, что его объединяет с миром. Уничтожить один из вопросов триады - означает уничтожить ее всю.
Самоубийство – полная противоположность бунту, так как предполагает согласие, согласие с собственными пределами. “Бунт постоянная данность человека самому себе”. Так Камю переносит в повседневный опыт тему постоянной революции.
Жизнь человека полна скорбей. Но это - случайное отклонение от великой гармонии всей остальной природы; человеческая жизнь это - необходимая, хотя и полная страданий ступень бытия, диссонанс, без остатка разрешающийся в мировой гармонии. Страдалец-человек может отдыхать от тяжких личных переживаний, глядя в лицо природы то величественное, то милое, познавая прекрасную систему ее стройных законов, возносясь душой до вершины мироздания.
В человеческой истории для личности больше абсурда, чем цели и смысла. Однако это не повод приходить человеку в отчаяние и упиваться трагичностью своей жизни. Самоубийство не есть нелюбовь к жизни и ее благам, просто человек в какой-то момент отчаивается достичь этих благ. Он ненавидит свою бессмысленную жизнь, а не вообще земную жизнь и ее блага. Но временное становится вечным, а вечное вообще исчезает и наступает чувство отчаяния. Для преодоления этих барьеров человеку нужна свобода от власти мира над судьбой. И люди действительно пытаются найти собственный смысл жизни в этом абсурде, оправдать свое существование. Многие видят смысл жизни и моральное оправдание своего существования в том, чтобы переделывать "плохую" действительность, изменять мир с помощью революции или с помощью развития техники и т.д.
Рациональное определение свободы, как и судьбы, мало значимы для личности. В экзистенциальной сфере рабство в форме фатальной обусловленности обстоятельствами воспринимается как бег по кругу, разрыв этого круга чреват иллюзией прорыва к свободе. Свобода же воспринимается как поведение вопреки обстоятельствам.
Не вызывает сомнения, что восстановление персоналистской целостности невозможно ни в сфере «наук о духе», ни в сфере «наук о природе». Во всяком случае, до сих пор этого не было сделано ни на одном известном уровне исследования человека: холистски (целостно), человек не раскрывается ни в одной из областей познания, включая психологию. Остается единственный возможный путь реального бытия реальной личности, преодолевающей внутренний разлад через обретение чувства жизни. Камю пишет об этом: ”Сизиф признает, что все хорошо. Отныне эта вселенная, где нет хозяина, не кажется ему ни бесплодной, ни никчемной. Каждая песчинка камня, каждый вспыхивающий в ночи отблеск руды, вкрапленной в гору, сами по себе образуют целые миры”…[8]
Социальность явления.
Самоубийство также есть явление социальное. К социальным факторам, сопровождающим суицид, обычно относят урбанизацию населения, влияние средств массовой информации, заразительность и коллективность самого феномена самоубийства, ослабление института семьи и разрушение ее внутренней гармонии, специфику национальной окраски данного явления, а также определенную связь с характером вероисповедания определенных народов. Статистика показывает, что в каждой данной стране, в каждую данную эпоху совершается определенное количество самоубийств и даже способы покончить с собою оказываются в строго точных численных соотношениях. Конечно, каждый самоубийца приходит к своему решению индивидуальным путем, но, тем не менее, основные факторы индивидуального решения создаются социальными причинами. При прочих равных условиях, биологически имеется на каждую тысячу жителей определенный процент людей со склонностью к самоубийству, т.е. людей с относительно слабой волей, с недостаточным запасом энергии, склонных преувеличивать дурное в окружающих обстоятельствах, а иногда и в себе самих, людей типа меланхолического. К этому нужно прибавить, что молодые люди, переживая кризис своего сознания в определенные годы (совпадающие с половым созреванием), склонны чрезвычайно болезненно переживать все жизненные волнения, прибегать к крайним решениям. Этот опасный в смысле своей импульсивности возраст представляет постоянную почву для покушения на самоубийство. Почти каждый, вспоминая свою молодость, может припомнить момент острых кризисов, когда с необыкновенной легкостью готов был наложить на себя руки.
Таков, повторяю, биологический материал. Само собою разумеется, что не все, биологически склонные к самоубийству, в конце концов, к нему и приходят. Если общественная жизнь не устроена, полна бурь или, наоборот, представляет собою мертвенно-безнадежный штиль, при условии крайней неудовлетворительности существования широких слоев, то жертв, из числа людей склонных к самоубийству, становится много больше. Границы этой биологической прослойки расширяются. В отчаяние приходят и люди более прочные. Жизненные кризисы ломают и сметают вполне здоровых. История играет на клавиатуре биологических типов ту пьесу, которая определяется ее последовательным и закономерным развитием.
Связь “общество”-“микросоциум”-“я” во временном пространстве “прошлое - настоящее - будущее” в большей или меньшей степени можно проследить во всей истории общественного развития человека. Есть, по крайней мере, два вида самоубийств, прямым образом связанных с социальными причинами.
В первом случае общество в определенных ситуациях как бы требует от своих членов самопожертвования, и эти социальные нормы заложены в общественных нормах, правилах поведения и неписаных кодексах чести. Добровольное принесение себя в жертву богам во имя общественных интересов в древности существовало практически у всех народов. В голодные годы старики ради сохранения жизни рода лишали жизни себя; нередко жертвы приносились ради прекращения войн, эпидемий, стихийных бедствий. Человеческая жизнь считалась лучшей гарантией успешности многих крупнейших мероприятий, начиная от военных действий и кончая строительством городов.
Другим видом самоубийств, непосредственно связанным с социальными причинами, является тот случай, когда общественное положение какой-либо группы людей или конкретного индивида по независимым от них причинам настолько тяжело и невыносимо, что суицид становиться одним из реальных путей избавления от страданий.
Существует мнение, что в технически высокоразвитых странах вероятность самоубийств резко возрастает, также процент самоубийств в городах в 2 раза больше, чем в сельской местности. В целом, научно-технический прогресс, увеличивающий разделение труда и дифференциацию различных слоев общества, способствует развитию процесса отчуждения у человека и зачастую вызывает ощущение “винтика” в огромной машине цивилизации, не обладающего ценностью собственной жизни.
Вывод однозначен: ни социальные, ни асоциальные условия, сопутствующие суициду, не могут выступить в качестве основополагающих причин этого явления общественной жизни, а, следовательно, мало что дают в возможностях научного предвидения развития этого "черного феномена". Необходим анализ внутренних причин суицида, который реально возможен только в плане раскрытия специфики "умного суицида", оставляя право человека на тайну в случае совершения самоубийства в состоянии аффекта.
Выводы.
“Все убеждает нас в том, что личность может достойно существовать и охранять себя от жажды самоистребления, если она имеет сверхличное содержание, если она живет не только для себя и во имя себя”. ”Бывают внешне благополучные эпохи, когда во времени есть устойчивость и всякий естественно занимает в нем прочное положение. Но бывают эпохи катастрофические, когда во времени нет устойчивости и прочности, когда не на что опереться, когда почва колеблется под ногами. В такие эпохи раскрытие в себе духовной жизни есть вопрос жизни и смерти, вопрос спасения от гибели. Удержатся лишь те, которые раскроют в себе большую духовность. Безумно в такие эпохи думать только о себе и о своих личных целях. Это есть путь самоистребления. Каждый несет страшную ответственность, он ли утверждает жизнь, возрождение, надежду или смерть, разложение, отчаяние”. “Мы не должны сурово и беспощадно судить самоубийцу. Да и не нам принадлежит суд. Но нельзя идеализировать самоубийство. Не самоубийцы, а самоубийство должно быть осуждено, как грех, как духовное падение, как слабость”[9]
.
Мы должны констатировать наличие самоубийства, во-первых, как явление социально-объяснимое, естественное при нынешних условиях; во-вторых, как явление нежелательное и долженствующее вызвать с нашей стороны меры общественной профилактики; и, в-третьих, - как явление, во всяком случае, не могущее омрачить наше яркое и бодрое утро.
Проблему могла бы разрешить философия, которая не однажды пыталась поставить проблему суицида в экзистенциальном ключе (А.Камю, Н.А.Бердяев и др.), но которой не хватало системности в изложении материала и научной определенности в раскрытии истоков феномена самоубийства.
Трагические парадоксы суицидального сознания могут быть преодолены на тех же путях, на которых они зарождаются, т.е. в сфере абсолютной индивидуальной свободы. Их преодолением должен стать не скачок в «небытие», а скачок в абсурд веры ради обретения смысла жизни, которая всегда есть ограничение свободы и одновременно актуальная бесконечность потока, формы которого изменчивы, витиеваты, но не страдают законченностью.
Нам необходимо ввести, так сказать, “взаимное страхование от самоубийства”. Его единственной формой является внимательное отношение к окружающим. Ведь самоубийство есть регрессивный инстинкт, который отрицает положительное нарастание смысла в мировой жизни. Нужно в любой ситуации оставаться человеком, личностью и не допускать разложения своего сознания от страха противоречий и страданий жизни.
Список литературы.
Н.А. Бердяев. О самоубийстве. М.: Изд-во Моск. Ун-та, 1992.
Альбер Камю. Миф о Сизифе. М.: Изд-во “Радуга”, 1988.
[1]
Бердяев Н.А. “О самоубийстве” стр.9
[2]
Бердяев Н.А. “О самоубийстве” стр.7
[3]
Бердяев Н.А. “О самоубийстве” стр.5
[4]
Бердяев Н.А. “О самоубийстве” стр.8 – стр.10
[5]
Бердяев Н.А. “О самоубийстве” стр.15
[6]
А. Камю “Миф о Сизифе” стр. 352
[7]
А. Камю “Миф о Сизифе” стр. 353
[8]
А. Камю “Миф о Сизифе” стр. 354
[9]
Бердяев Н.А. “О самоубийстве” стр.19 – стр.21