Сказка сказывается

Захарченко М.В.

Я предлагаю посмотреть на гуманистическое воспитание как синоним воспитания нравственного, не ограничивая при этом последнее областью формирования нравственного сознания, но задаваясь вопросом о нравственном законе как законе свободы, определяющем продуктивную сферу человеческой активности. В заданном контексте взгляд на народную сказку как на жанр устного народного творчества и как на этнографическое свидетельство структуры обрядового посвящения в мир взрослых может быть дополнен. Мы попытаемся увидеть в сказке педагогическое действие, продуктивный смысл которого заключается в том, чтобы быть нравственным поучением, действующим в сфере практического разума. Чему же - не в области нравственного сознания только, но прямо и непосредственно в сфере свободной активности - научает сказка?

Для ответа на этот вопрос нужно чуть изменить ракурс современного взгляда на сказку, сформировавшегося в мире, где сказку читают по книге. Сказка в народной культуре обязательно сказывается: она - поучение устное - из уст в уши - и изустное - из уст в уста. Анализируя текст любой сказки, очень важно ввести в круг нашего внимания этих двух человек : сказителя-взрослого и слушающего - и, заметим, шепчущего вслед!- ребенка. Сказка - это не просто из уст в уши , но и из уст в уста. Все родители и педагоги знают, что маленький ребенок одну и ту же сказку слушает много-много раз, и услышал он ее только тогда, когда может повторить: в уши ребенку сказка ложится тогда, когда она ложится ему на уста. И еще один факт: ребенок сказку обязательно так или иначе "проигрывает" - игрушками, действиями, или просто словом и пантомимой: сказка определяет форму его активности. А теперь послушаем, как сказывают сказку бабушки сказительницы. На что мы обратим внимание? На завершенность слова, его округленность. На паузы. Молчание за двумя следующими друг за другом действиями, означенными словом, может быть, самая яркая подробность сказочного сказывания. Иногда эту паузу заполняют междометием: "и вот пошла она...ага...а тама стоит избушка ..." , но это "ага" лишь обозначит и еще оттенит некую пустотность, на которую я и хочу обратить здесь внимание. Еще одна черта сказочного сказывания - непрерывность речи, удивительным образом сочетаемая с этой вот, обозначаемой паузами, ее разрывностью.

Предлагаю небольшой эксперимент. Вот текст: "Сошла бабушка с крылечка и начала сыпать на двор хлебные крошки...Насыпала и прочь отошла....Прилетели отовсюду воробушки ...Клевали-клевали....Поклевали все.... И улетели". Сказка это? По литературной форме, конечно, нет. Но расскажите ее двух - трехлетнему ребенку так, как рассказывают деревенские бабушки: посадите его на колени или рядышком, говорите медленно, вслушиваясь в каждое слово - живописуя словом - выговаривайте с наслаждением каждый глагол. Длите его, задерживайтесь на нем, завершайте его так, как будто каждый из них - единственное и важнейшее слово, удерживайте паузой расстояние между одним и другим сказываемом вами действием. И ребенок заворожено будет слушать сказку, и скажет Вам: "Расскажи еще", и еще раз попросит. И повторит сказку словом и действием. Сыграет свою пантомиму-импровизацию и слово-игру про воробышков.

"Ну что же здесь хитрого?" - скажут мне. Все можно сделать гораздо проще. Ребенку просто объяснят: насыпь крошек на двор и тогда прилетят птички и поклюют, и назовут еще одно слово: "покормить птиц".И ребенок будет знать, что "покормить птиц" - это значит: "насыпать крошек во дворе, и тогдаприлетят птицы и будут клевать". Но чем отличается действие ребенка в первом случае, когда он соединил эти два события - "я насыпал крошки" и "прилетели птицы, начали клевать" - через сказочно сказанную речь, с паузой, сказочным молчанием между глаголами - и во втором случае. Когда их соединение означили причинным "и тогда"? и отличается ли?Дети не знают границы между вымыслом и реальностью. Создаваемый ими игровой мир так же реален для них, как и предъявляемый им взрослыми игровой мир. Или - в реальный взрослый мир они играют точно так же, как и в свой, произведенный продуктивным воображением. Гессен назвал это "аномией" детского сознания, т.е. "беззаконностью" его. Всмотримся в детские игры. Они отличаются устойчивой повторяемостью и вариативностью внутри устойчивой структуры. Созидаемый ребенком игровой мир творится им по логосу реального: он "в изменении покоится". Но что такое "мир" о котором мы говорим, что он "воображаемый" или "реальный"? "Мир", собственно говоря , - это последовательность событий - связей моих действий и ответов на них со стороны "другого", будь этодругие люди, вещи, животные, будь это движения моего тела или моей души,- ведь "мое" по отношению к "я" - это тоже другое. Вспомним наблюдения, хорошо описанные в деятельностной психологии(Эльконин). Младенец, еще бессловесный, играет с частями своего тела - руками , ногами, - ловит свою тень... Ему "фантастично" и "странно" быть причиной устойчиво повторяющейся связи, он многократно"проигрывает" эту связь, опробуя возможности своей активности до тех пор, пока связь не станет"в изменении покоиться", причем этот ее "покой" удостоверит для ребенка его человеческую свободу быть причинойсерии к

онкретных, по его желанию варьируемых, изменений в мире. Связь внутреннего соматического усилия с движением чего-то перед глазами а затем с тактильным ощущением одновременно на обеих ладонях - многократно варьированная и повторенная - задает в сознании младенца реальность того объекта, который, будучи связан словом, потом определится для него как "моя рука". Но тогда же, когда младенец экспериментирует с этой связью, или чуть опережая, мамабудет напевать ему: "Ладушки, ладушки...", управляя движением его рук. В чем смысл этого действия, которое испытал в своем становлении, наверное, каждый русский младенец? Не в том ли, что сознания достигает не только устойчивая связь некоего событийного ряда, но и первопричина его - оформленная словом активность человеческого Я. "Я" задает форму активности, но формообразующий принцип "Я" задается словом. В своей первичной игровой активности ребенок практически осваивает ни что иное как ту бытийственную реальность, которая в классической философии обозначена в качестве проблемы психофизической и психофизиологической причинности: каким образом душа, воля могут быть причиной чего-то в мире тел? Я захотел - и моя рука двинулась. Она взяла предмет и поднесла его к моему лицу, и я ощутил вкус, запах... Если мы внимательно вчитаемся в такой жанр народного творчества, как колыбельные, пестушки, мы обнаружим здесь этипсихофизический и психофизиологический ряды: ножки-дорожки, водичка-личико, и т.д. Словом оформляется активная причинность человека в отношении к миру физическому и физиологическому в той мере, в какой человеческая телесность соприкасается стелесностью вещей.

Ребенок растет. Он освоил свое тело и вещи, относящиеся к телу : гребешки, дорожки, водичку, рубашки, ватрушки... Отошли пестушки. Начинаются сказки. Сказки также удерживают связь действий между собой, но связь, которую пестуют сказки - это связь явлений нравственного мира - того мира, который творится исключительно благодаря человеческой свободе. Сказка - нравственное поучение: она потихоньку учит тому, каковы устойчивые связи, которые неизменно воспроизводятся в изменяющемся мире человеческой свободы - нравственном мире. И в этом смысле она учит добру - постольку, поскольку учитразличать добро и зло: необразы добра и зла, не примеры и идеалы, а само по себе добро, отличенное от зла, как добро и злодействия. Сказка вся состоит из последовательности действий. В ней удивительно мало описаний. Сказители часто так редуцируют сказку, что в ней остаются только действия. "Какой" субъект - это не описывается. "Какой" он - это раскрывается по ходуиз его действия. Пришла матушка на бережок, стала кликать Ивашеньку. Приплыл Ивашенька, Матушка накормила его, приласкала. Ясно, какая матушка, кто она ? Ясно. Пришла русалка на бережок. Стала кликать Ивашеньку. Приплыл Ивашенька. Русалка схватила его и потащила. Ясно, какая русалка? Конечно. И нигде в сказке нет про нее - она злая. Нигде нет и описания внешности. Тут - простор воображения. И, кстати, внешне русалкаразная - и молодая красавица , и безобразная старуха. Но... может ли быть вредоносное юным и красивым? Может оно быть безобразным и старым? Старое и безобразное - добрым ? Безобразное - прекрасным ? Эти вопросы уже не из сказки. Они - из рефлексии, из философии, а если из сказки, то из авторской, литературной. Эти вопросы задают и дети. Но - потом. И чем больше исходно слушали они сказок, тем больше задают таких рефлексивных вопросов, и тем эти вопросы заковыристей. Потому что сказка учит потихоньку. Она не предлагает результаты рефлексии: она задает форму связи действий, в которой потом развернется собственное активное рефлексивное вопрошание ребенка.

Вернемся к той "сказке" про птичек, которая была рассказана вначале. "Давай рассыпем крошки, и тогда прилетят птички". Рассыпали крошки. Но тут прибежал котик, илипролетела бабочка, легкое внимание ребенка улетело, отвлеклось. "Вот и птички прилетели". Да, и птички. Но у ребенка причинный ряд уже не такой: "я рассыпаю крошки... молчание... ожидание... прилетели птички", а такой: "мама сказала насыпать крошки... крошки насыпаны... бабочка пролетела... котик пробежал... птички прилетели". Собственно, это не причинный ряд, а последовательный. А вот сказка задает паузу: "насыпала и отошла... прилетели птички". Пауза, молчание, пустота. Даже сама бабушка ушла со двора. В полной пустоте и тишине - "где зверь не ходит и птица не летает" - сотворяется чудо причинной связи моего свободного действия и ответа мира на это действие - ответа, который я заранее знал. Чудо власти человека над миром, власти, которой Господь наделил его в шестой день творения. И эта пустота и молчание сказочной цезуры заворожат внимание ребенка: туда "ни котик не забежит, ни бабочка не залетит": он будет ждать ответа мира на свое действие. И вымышленная связь будет так же реальна как настоящая: Василиса ведь рукавом махала? Махала. Птицы оттуда летели? Летели. А я-корукавом махну. Не летят. Ага. Кости не клал. Положить надо. Но сказка уже предупредила: снохи кости клали, рукавом махали, да не птицы летели, а кости. Глубже причинная связь. И сказка ведет дальше и дальше в многообразные и сложные связи причин и действий нравственного мира, обучая молчанию, вниманию, связыванию отдаленных причин и действий. Создавая игровое пространство для ребенка в его коммуникации, и в его рефлексии, и в его действии.