В путь за желанным финистом…

В путь за желанным финистом...

Крячко А. А.

Опыт аксиологического подхода к интерпретации сказки "

…сказка содержит какие-то вечные, неувядаемые ценности".

В. Я. Пропп.

Аксиология (греч. axia - ценность, logos - слово, учение) - философская дисциплина, занимающаяся исследованием ценностей как смыслообразующих оснований человеческого бытия, задающих направленность и мотивированность человеческой жизни, деятельности и конкретным деяниям и поступкам.

(Философский словарь).

О волшебных сказках, их происхождении, сакральном смысле, воспитательном потенциале написаны многие сотни, а то и тысячи исследовательских трудов. Одни авторы склонны сосредотачивать внимание на исторических корнях сказок, другие – на выявлении дидактических функций и значения для личностного становления маленького слушателя, третьи, находят в сказках откровение о национальном характере и душе народа, четвертые, напротив, видят в сказочном повествовании пустое развлечение или, более того, душепагубное занятие, уводящее ребенка от реальности жизни в мир вымысла.

В конце 29-х – начале 30-х годов XX века всерьез обсуждался вопрос о правомочности использования сказок для воспитания детей. Волшебная сказка остается объектом дискуссии и поныне. Каким только толкованиям не была подвергнута она в последнее время! Психоаналитики, мифологи, этнографы, фольклористы, литературоведы, философы, педагоги, историки предлагают свой взгляд на этот жанр – один из самых таинственных в устном народном творчестве.

По мнению русского философа И. А. Ильина, именно сказка является ответом "все – испытавшей древности на вопросы вступающей в мир детской души". Эти вопросы касаются самой сути бытия: о смысле жизни, о пути к счастью, о судьбе праведных и нечестивых, о временном и вечном.

В небольшой работе, написанной другим русским философом – Е. Н. Трубецким и названной им "Иное царство" и его искатели в русской народной сказке", выражен взгляд на то, что глубинный смысл сказки нужно искать в самой философии народа, в присущем ему жизнечувствии и миропонимании:

"Запоминается и передается из поколения в поколение только то, что, так или иначе, дорого человечеству. Самая устойчивость сказочного предания доказывает, что сказка заключает в себе что-то для всех народов и для всех времен важное и нужное, а потому незабываемое".

Это "нечто дорогое" - система духовных опор и смысложизненных ценностей, обусловленная и философией, и спецификой традиционного народного быта. О связи сказки (и народной культуры вообще) с пониманием концептов ценнность и духовность - собственно, и раскрывающими ее актуальные для слушателя смыслы - говорили и другие отечественные и зарубежные исследователи. В нашей стране, по известным идеологическим причинам, эта исследовательская тенденция была прервана в первой трети 20го века.

Выявление ведущих ценностных (аксиологических) особенностей сказки, как смысложизненных доминант, приобретает особую значимость сегодня, когда отличительными чертами в современной технократической цивилизации становятся потребительское начало и прагматизм, а в мироощущении человека – неуверенность и тоска, соблазн виртуализации, обособления от общества. Набирают силу процессы национального усреднения, духовной унификации, отчуждения человека от мира духовных, нравственных, исторических ценностей. Ценности, которые еще вчера казались незыблемыми, сегодня легко становятся предметом иронии. Можно с полным основанием говорить об остром ценностном конфликте в жизни современного общества, связанном с состязательностью и противостоянием глобализации и традиции. Понимание особенностей традиционных ценностных систем сегодня оказывается важным не столько для осознании прошлого, сколько для оптимизации ценностных ориентиров, необходимых для дальнейшего развития человеческой цивилизации.

Многолетний опыт работы автора с родителями в Семейном Клубе родительского опыта "Рождество" показывает, что в пространстве семьи именно аксиологические императивы предопределяют выбор родителями содержания сказок для семейного чтения. Вопрос о соотнесении семейных ценностей с архетипами народного сознания, являемыми сказкой, впрямую связан с решением проблемы возвращения понимания глубинного содержания сказки в культурное пространство современной семьи, а также с преодолением разрыва между теоретическими и прикладными возможностями культурологии в этой области. Аксиологический подход к интерпретации сказки представляется оптимальной культуролого-педагогической стратегией, необходимой для пробуждения творческого потенциала семьи в отношении восприятия, отбора, адаптации и трансляции ребенку текстов традиционной культуры.

Предметом исследования нами выбрана одна из примечательных русских волшебных сказок – "Финист – Ясный Сокол". На ее примере мы постараемся, установив мифологические основания ведущих сказочных мотивов, дать возможное толкование повествованию с позиций психологии и христианского мировоззрения. На наш взгляд, многие мотивы сказок, имеющие, несомненно, мифологические истоки, воспринимаются христианским сознанием как художественные метафоры и аллегории. Это не удивительно - на протяжении столетий русская сказка жила в культуре христианского мира. Размышляя о соотношении языческого и христианского в ее содержании, Е. Н. Трубецкой отмечает:

"В отдельных случаях трудно решить, где кончается сказочное предварение христианского откровения, и где начинается прямое влияние этого откровения на сказку. Одно представляется несомненным: сказка заключает в себе богатое мистическое откровение, ее подъем от житейского к чудесному, ее искание "иного царства" представляет собою великую ценность в духовной жизни и несомненную ступень в той лестнице, которая приводит народное сознание от язычества к христианству."

Собственно, цель данной работы и состоит в том, чтобы попытаться определить значение ведущих мотивов сказки в динамике их трансформации и закрепления в культуре: от мифологических истоков – к символическому восприятию и возможности толкования в ценностно-смысловом аспекте.

Наиболее распространенными являются два варианта сказки:

- "Перышко Финиста – Ясна Сокола" из сб. Афанасьева,

- Финист – Ясный Сокол" из сб. "Сказки А. Н. Корольковой".

Мы будем придерживаться второго варианта – из сборника сказок Корольковой, т.к. он представляется более раниим, не подвергшимся позднейшей "облагораживающей" редакции, с одной стороны, и поэтичным – с другой.

Приведем краткую сводную таблицу основных вариативных различий двух сказок.

Основные различия сб. Афанасьева:

- Покупка за тысячу рублей заветного перышка.

- Дарительницы – три старушки.

- Провожатые – клубочек.

- Жена Финиста – Просвирнина дочь.

- Финал - Перемена облика – троекратное неузнавание родными в царском достоинстве. Свадьба.

Основные различия сб. Корольковой:

- Получение в дар заветного перышка.

- Дарительницы – три сестры – Яги.

- Провожатые – кот, собака, серый волк.

- Жена Финиста – царица.

- Финал - честная свадьба.

Ограничиваясь рамками данной работы, мы остановимся только на некоторых мотивах сказки - тех, которые имеют, по мнению ряда исследователей, несомненные мифологические истоки и являются ведущими в построении сюжета. Это позволит нам сосредоточиться и на основной проблеме аксиологической интерпретации волшебной сказки: выявить, какое ценностно-смысловое пространство открывает она слушателя сегодня, каким опытом делится, к чему наставляет, каким образом круг мистических обрядовых переживаний трансформируется в художественную метафору, принимает символическое значение.

Итак, предметом рассмотрения мифологических истоков и возможного толкования станут мотивы:

1 Финист. Птица. Перо.

2 "Иное царство" и путь к нему. Железные башмаки. Лес.

3 Звери-помощники и сказочные дарители.

4 Забвение невесты. Пробуждающие слезы.

Финист. Птица. Перо.

"…Поехал отец на базар и спрашивает дочек:

– Что вам, дочки купить, чем порадовать?

И говорят старшая и средняя дочки:

– Купи по полушалку, да такому, чтоб цветы покрупнее, золотом расписанные.

А Марьюшка стоит да молчит. Спрашивает ее отец:

– А что тебе, доченька, купить?

– Купи мне, батюшка, перышко Финиста – ясна сокола.

Приезжает отец, привозит дочкам полушалки, а перышка не нашел.

Поехал отец в другой раз на базар.

– Ну, – говорит, – дочки,заказывайте подарки.

– Купи нам по сапожкам с серебряными подковками.

А Марьюшка опять заказывает:

– Купи мне, батюшка, перышко Финиста – ясна сокола.

Ходил отец весь день, сапожки купил, а перышка не нашел. Приехал без перышка.

Ладно. Поехал старик в третий раз на базар, а старшая и средняя дочки говорят:

– Купи нам по платью.

А Марьюшка опять просит:

– Батюшка, купи перышко Финиста – ясна сокола…"

Итак, завязка сказочного сюжета связана с мотивом недостачи и отлучки старшего для ее восполнения. Перед слушателем открываются два типа героев-персонажей сказки: старшей и средней сестрам "для радости" необходимы наряды – т.е. то, что связано с земным, материальным представлением о счастье; младшая же, Марьюшка, трижды обращается к отцу с загадочной просьбой – привезти для нее из дальних мест "перышко Финиста – Ясна Сокола". Откуда ведомо про него Марьюшке, отчего оно дороже всего иного, слушателю неясно. Явно же то, что перышко это, оказывается, достать в этом мире гораздо труднее, чем богатые наряды.

Очевидно, что здесь мы встречаемся с преломленной в ценностном плане магистральной мифологической оппозицией: свое–чужое (явное, ясное, понятное этому миру – тайное, неведомое, нездешнее). В мифе и архаической эпике это противоставление обычно разграничивает человеческий мир от миров иных.

В волшебных сказках из иного, нечеловеческого царства часто берутся жены (Марья Моревна, Краса Ненаглядная, Царевна-Лягушка); тоска по "нездешнему" обычно заставляет героев отправиться в путь. В подобном типе сюжетов для снятия оппозиции свой–чужой герою бывает необходимо самому проникнуть в "иной мир", найти там посредников (медиаторов), которые помогут ему нейтрализовать конфликт между человеческим и нечеловеческим и перевести чужое в сферу своего. Таким образом, приобретаются героем, достойно выдержавшим превратности пути за искомым, царевны-невесты, богатства, волшебные средства и т.п.

В сказке о Финисте проявляет себя и другая типичная особенность мифологического мышления: отождествление части и целого. Обладание перышком Финиста сулит (сулит ли?) обладание самим Финистом.

Итак, попытаемся разобраться, что же это за птица такая - загадочный Финист – Ясный Сокол, союз с которым для младшей дочери важнее земных благ.

Само именование желанного суженного указывает слушателю сказки на его особую таинственную природу и предназначение. Дважды в его имени звучат названия разных птиц: Финист и Сокол.

Известно, что для русского свадебного фольклора типичен образ сокола – жениха. В славянской мифологии сокол таинственно связан со стихией огня и культом очага, который со временем стал культурным символом семейного благополучия. Так, "сокол" у чехов – "raroh"; Рарог же известен как огненный дух, представляемый в образе птицы.

Особый интерес представляет первая составляющая имени Ясна Сокола – Финист. Здесь перед нами искаженное на русский лад название одной из самых легендарных птиц, известной в мифологии разных народов. Греки называют ее Феникс, китайцы Фэн-хуан, египтяне – Вену (Бенху, Бенну).

Легенда о Фениксе возникла в древнем египетском центре солнцепоклонников Гелиополисе. Там приносились жертвы богу Вену, которого изображали с головой цапли. Согласно легендам, произведенным на свет греческими писателями на основе известий о тех огненных обрядах, Феникс – чудесная птица, живущая удивительно долго, пятьсот и более лет. Считалось, что она обладает несравненной красотой, питается только росой. Предчувствуя смертный час, Феникс улетает в чужие края и собирает там ароматные травы, которые затем складывает, строя гнездо. В надлежащий срок, Феникс зажигает гнездо и сгорает в его пламени, но через три дня возрождается вновь.

Стихия огня в мифологии выступает и как очищающая, целительная, и как гибельная, разрушительная. Она олицетворяет и некую устойчивость социума и домашнего очага, покровительствующая семье, а также начало, объединяющее мир богов и людей.

Огонь обычно соотносится с мужским, легким, духовным началом.

В связи с огнем в языке и преданиях стоит и ветер. Ф. И. Буслаев отмечает: "От санскритского глагола nŷ очищать происходят существительные nabaka – огонь и павана – ветер… Общее представление и огню и ветру – очищение, потому что ветер такой же очиститель от заразы и нечистоты, как и огонь… В санскритском ветер – bвma. У славян, в старину, bampa имело значение даже не просто огня, но огня небесного, молнии…"

Крылатый образ ветра свойственен эпическим преданиям разных народов. С ним же соотносится и представление о птице – душе или о душе, уносимой птицей. В. Я. Пропп приводит свидетельство Фробениуса, посвятившего птице целую главу в книге о мировоззрении "первобытных народов": " На Таити и Тонга представление о птицах, уносящих душу, еще существовало в конце XIX века. Когда человек умирает, душа подхватывается птицей. Птица, следовательно, уносит душу в потустороннее царство…"

В соответствии с уже упомянутым принципом мифологического сознания pars prototo (часть вместо целого) перышко, которого жаждет героиня сказки о Финисте, обозначает, собственно, саму птицу, а птица соотносится с душою, с духовным миром.

Образ птицы-души постепенно приобретает в культуре аллегорическое значение. В 123 псалме царя Давида читаем об избавлении от опасности:

"Душа наша избавилась, как птица, из сети ловящих; сеть расторгнута и мы избавились!"

В Псалтири много можно найти замечательных поэтических аллегорий, соотносящих мир горний, небесный, духовный с образами крыл, птицы, ветра, полета:

"Храни меня, как зеницу ока; в тени крыл Твоих укрой меня" (пс.16)

"Наклонил Он небеса и сошел, - и мрак под ногами Его.

И воссел на херувимов и полетел, и понесся на крыльях ветра" (Пс.17)

"Страх и трепет нашел на меня, и ужас объял меня.

И я сказал: "Кто дал бы мне крылья, как у голубя? И я улетел бы и успокоился бы…" (Пс.54)

"… Ты помощь моя, и в тени крыл Твоих я возрадуюсь.

К тебе прилепится душа моя…" (Пс.62)

Образ птицы Феникс стал одним из символов и в христианской церкви – тогда, когда раннехристианское искусство делало первые шаги в поисках собственного языка для диалога с миром. Изображение Феникса встречается в живописи катакомб, где собирались для общей молитвы первые христиане и где хоронили единоверцев. На погребальных плитах образ Феникса знаменует собой грядущее воскресение из мертвых и триумф над смертью вечной жизни. В "Физиологусе" II века говорится: "Если неразумному животному, которое даже не знает Творца всех вещей, дается воскресение из мертвых, то неужели и на нашу долю, тех, кто восхваляет Бога и соблюдает Его заповеди, не выпадет воскресение?"

Феникс стал также одним из ранних олицетворений Самого Спасителя: подобно этой мифической птице, восстающей на третий день из собственного пепла, Христос воистину воскрес из мертвых через три дня после погребения.

Но вот что, однако, примечательно в сказке о Финисте – Ясном Соколе: благородный и высокий образ огненной птицы Феникс скорее характеризует пламенный дух Марьюшки, нежели самого героя-жениха. О нем слушатель сказки знает лишь то, что Финист – молодец "красоты неописанной", что ведет он с Марьюшкой "беседы приятные" по ночам, когда все в доме спят, а к утру, ударившись об пол, делается соколом и улетает к синему небу в окошко, неизменно отворяемое ему девушкой. Еще знаем, что, натолкнувшись на острые ножи, натыканные в оконную раму завистливыми сестрами, бьется так, что "всю грудь изрезал" и только после этого улетает, произнеся грозное, заветное:

– Кому я нужен, тот меня найдет. Но это будет нелегко. Тогда меня найдешь, когда трое башмаков железных износишь, трое посохов железных изломаешь, трое колпаков железных порвешь.

Не выдержал первого же столкновения с острой злобой мира сего? Но хотя образ Финиста в сказке и в антропоморфен, с позиций житейской логики к нему ключей не подобрать; он – пока гость, чужой в этом мире, не прорваться ему сюда, до тех пор не стать своим, пока суженая сама не пробьется, не призовет... и для этого "прорыва" к миру другого нужно горение сердца, подвиг во имя любви.

Интересно, что в одном из стихотворений Бальмонта образ Феникса прямо соотносится, как в нашей сказке, с женским началом:

"Дракон – владыка солнца и весны,

Единорог – эмблема совершенства,

И феникс – образ царственной жены…"

По развязке сказочного сюжета мы знаем, что так и будет: "дурочка" Марьюшка, отдавшая вместо земного богатства предпочтение заветному перышку, явится в финале в преображенном, царском облике.

С женской ипостасью Феникс связан и в китайской мифологии. Изображенный вместе с драконом – символом императора, Феникс знаменует собой императрицу. Китайская мифическая птица Фэн-хуан соединяет в себе одновременно два начала: мужское ("фэн") и женское ("хуан"), а вместе они, составляя нераздельное содружество, являют свадебный символ.

"Финист – Ясный Сокол, явись ко мне, жданный мой жених!" - призывает Марьюшка чудесную птицу в русской сказке.

Противопоставление человеческого и нечеловеческого (звериного) в терминах тотемической мифологии влечет за собою в сказочных сюжетах такого типа разъединение невесты (жены) и жениха (мужа) – представителя иного тотема. Воссоздание брака и воссоединение полюсов, преодоление оппозиции происходит тогда вследствие успешных брачных испытаний жениха (в нашей сказке – невесты) в "тотемном" царстве своего брачного партнера, куда ему приходится добираться с великим трудом.

В. Я. Пропп видит исторические корни сюжета о соединении с чудесным возлюбленным в запрещенной связи "девушки с юношей-птицей, то есть с маской, с юношей, уже находившимся за пределами своего дома в "ином" царстве, куда за ним отправляется его невеста".

Пропп пишет: "Первый брак – притом брак вольный – совершается не в лесу, не в ином царстве, а дома, после чего любовник в образе животного уходит в иное царство и там уже собирается жениться (или женится на другой), когда его находит девушка и, купив три ночи у соперницы, отвоевывает себе мужа".

Вообще же в сказках отношения между сверхъестественными, зооантропоморфными существами и человеком воспринимаются положительно только в том случае, когда соискателем брачного союза выступает человек.

"Когда же демоническое существо насильственно похищает женщину, вступает с ней в брак по взаимному согласию или с помощью обмана… такая ситуация рассматривается сказкой как конфликтная" - отмечает Е. С. Новик в работе "Система персонажей русской волшебной сказки".

Итак, возвращаясь к мотиву птицы, Финиста (Феникса) в исследуемой сказке, можно предположить, что в художественном плане стремление Марьюшки к обладанию заветным перышком Финиста выражает собой извечную тягу человеческой души к абсолютному, вечному. С точки зрения сказочной мудрости бытие такого рода часто открывается через обретение цельности в супружестве, для которого необходимы жертвенность и самоотверженность. Перышко – символ такой любви и самоотдачи. Потеря его означает утрату любви и единства.

Само же получение перышка, а с ним и Финиста, не требовало от его обладательницы никаких усилий. В варианте Афанасьева перышко покупается отцом девушки за 1000 рублей. Любовь же, как известно купить не удается никогда.

То, что легко дается, то легко и теряется – и здесь образ перышка подходит как нельзя лучше. Был Финист с той, в чьи руки попало его перышко, и вот – нет его, улетел – "как ветром сдуло". Чтобы вернуть любовь, пробудить от мимолетного наваждения к вечному союзу, чтобы нездешнее, залетное сделать родным, нужно на пути к нему три пары сапог железных износить, три посоха железных изломать, трое колпаков железных порвать.

И эта мудрость, понятное дело, уже не из сферы мифологии, а вполне житейская аксиоматика, наказ многоопытной зрелости легкомысленной юности.

"Иное царство" и путь к нему. Железные башмаки. Лес.

"…– Не брани меня, батюшка, отпусти в путь-дорогу дальнюю. Жива буду – свидимся, умру – так, знать, на роду написано.

Жалко было отцу отпускать любимую дочку, но отпустил.

Заказала Марьюшка трое башмаков железных, трое посохов железных, трое колпаков железных и отправилась в путь-дорогу дальнюю, искать желанного Финиста – Ясна Сокола. Шла она чистым полем, шла темным лесом, высокими горами…"

В сказке о Финисте то царство, где можно отыскать Ясна-сокола, отделено от отцовского дома чистым полем, темным лесом, высокими горами, лесными полянами с таинственными сестрами – Ягами. Мотив преграды на пути к иному царству можно видеть во всех волшебных сказках.

Это царство может находиться под водой или под землей, где владычествует Морской царь или змей, или, напротив, на горе или в заоблачной выси, где обитает Краса Ненаглядная, или просто за условной границей – столбом, рекой, лесом.

Во всех случаях "Тридесятое царство" осмысляется как мир, который, несомненно, соседствует с миром героя или героини сказки, но путь, к которому не прост и полон испытаний.

В мифологической модели мира соседствуют меж собой разные уровни бытия. Земной мир людей противопоставляется небесному миру богов и духов, а также – миру загробному, преисподней. Перемещение из верхнего мира в нижний и наоборот составляют основу многочисленных мифологических сюжетов: при помощи волшебных животных (коней, птиц) боги (культурные герои) проникают на землю, спускаются по мировому древу – универсальному символу, объединяющему все сферы мироздания.

По трактовке неомифологов, сказочное представление о двух мирах – "этом" и "том" - сопоставимо с внутренним содержанием души. Первая, обычная, "своя" область сказочного мира, где живет сам герой и его семья, где пашут, сеют, ездят по торговым делам, женятся и пр. соответствует сознанию человека. Иная область – то царство, куда неизменно отправляются герои сказок, где существуют избушки на курьих ножках, где бродят говорящие звери и птицы, где обретаются волшебные предметы и совершаются чудесные превращения – соответствует бессознательному. Анализируя волшебные сказки с позиции юнгианской школы, известный немецкий психоаналитик Ханс Дикман пишет:

"Сознание и бессознательное – это две противоположные сферы, в которых разыгрывается сказка и между которыми она пытается установить связь".

Присматриваясь к "невиданному царству, небывалому государству", В. Я. Пропп обнаруживает, что оно имеет "какую-то связь с солнцем" и "все, сколько-нибудь связанное с тридесятым государством, может принимать золотую окраску". Это царство может находиться на небе, где солнце, быть связано с горизонтом ("едут-едут между небом и землей, пристали к неведомому острову"), на краю света, где красно солнышко из синя моря восходят; золотые дворцы и маковки, свинки – золотые щетинки, золоторогие олени, золотогривые кони, жар-птица в золотой клетке и прочие чудеса наполняют это царство солнечным, золотым сиянием. В сказке о Финисте Марьюшка обретает диковинные предметы, которые также отмечены особой "печатью" иного царства: серебряное донце – золотое веретенце, серебряное блюдечко с золотым яичком, серебряные пяльцы с золотой иголочкой.

В сказках образ "иного царства" является сложнейшей метафорой, символический смысл которой В. Я. Пропп пытался понять через особенности сюжета, сосредотачивая анализ, скорее на том, где оно есть, на чем к нему можно добраться, нежели на том, что оно есть.

Вот что пишет Е. Н. Трубецкой, символически осмысляя тайну "иного царства":

"Исследователи, разумеется, имеют основания находить в этом образе… остаток древнего солнечного мифа. Но нас интересует здесь не солнечное происхождение сказочных образов, а та непреходящая, человеческая их сущность, благодаря которой народная фантазия хранит и бережет их в течение многих веков после утраты веры в божественность солнца.

Есть одно неумирающее, всем векам и народам свойственное общее переживание мистического опыта, которое неизменно вызывается в нас закатом и восходом солнца.

Это появление и исчезновение дня на нашем горизонте представляет собой естественное напоминание о неумирающем дне за краем земли, за пределами видимого нами земного круга; в этой таинственной дали полнота света и полнота жизни сохраняется и тогда, когда все земное погружается во мрак ночной или окрашивается унылыми, беспросветно серыми тонами. Для сознания языческого страна, где ночует солнце, есть область подлинного бытия и подлинной жизни. А для сознания, поднявшегося над языческим боготворением солнечной стихии, те же величественные явления заката и восхода суть естественные символические напоминания о какой-то запредельной славе. Это вечные возбудители восторженного настроения, духовного и, в особенности, сказочного подъема".

В солнечной символике иного царства вновь просматриваются ведущие для мифологической модели мира оппозиции:

верх – низ,

свет – тьма,

восток – запад.

Отсюда берут начало и развиваются символические мотивы, впрямую связанные уже с этическими представлениями:

жизнь – смерть,

добро – зло,

правда – кривда.

Воплощением добра во многих культурах являлось мужское небесное божество, зло олицетворяла хтоническая хозяйка нижнего мира, преисподней. В мире, куда попадает Марьюшка в сказке о Финисте, хозяйничает некая царица, действия которой явно враждебны героям. В этом царстве Финист не летает, он как бы лишается способности к полету; а золотое сияние волшебных предметов, внесенных Марьюшкой, будит желание ими обладать – они диковинны, незнакомы этому царству. Таким образом, героиня, судя по всему, оказывается в мире преисподней, который, по сути, является клеткой, темницей для Финиста, там он пребывает в волшебном забытьи, там Марьюшке необходимо решить трудную задачу: открыть суженному "дверцу" между мирами. На теме забытья и пробуждения мы подробнее остановимся позже. А пока отметим, что подобное переплетение мифологических и аллегорических аспектов можно наблюдать и в мотиве железных башмаков, посохов и колпаков:

"Можно установить, что обувь, посох и хлеб были те предметы, которыми некогда снабжали умерших для странствий по пути в иной мир", - пишет В. Я. Пропп и в подтверждение приводит различные свидетельства из погребальных обычаев разных народов: в Калифорнии умершим туземцам-охотникам дают обувь – для долгого пути к месту вечной охоты, в Египте покойного снабжают крепким посохом и сандалиями, в Скандинавии мертвому кладут особый вид крепкой обуви – чтобы тот мог свободно пройти по каменистой и покрытой колючими растениями тропе на пути в загробный мир…"

Там же В. Я. Пропп признает, что "железными эти предметы стали позже, символизируя долготу пути".

Символический язык волшебной сказки вновь обращается к сильному образу. Трое железных башмаков, трое посохов железных, три железных колпака становятся в контексте сказочного повествования художественной метафорой, выражающей не просто долготу, продолжительность странствия, но степень напряжения человеческих сил на пути от страдания – к радости.

Отчего в сказках так много страдают? И выпадают страдания на долю добрых, кротких, любящих? Злые страдают разве что от зависти. Конечно, можно видеть здесь следы жестокого обряда инициации, а конечную радость объяснять желанным для юноши переходом в иной, "взрослый" социальный статус. Но странно помыслить, что здесь мы имеем дело лишь с памятью об архаическом обряде, будто бы народу, сложившему сказки, не ведом был духовный смысл страданий и их связь с блаженством, столь емко выраженный в евангельском тексте:

"… Блаженны плачущие,

ибо они утешатся…

Блаженны кроткие,

ибо они наследуют землю…

Блаженны алчущие и жаждущие правды,

ибо они насытятся…" (Мф. 5, 3-10)

В сказках так много страданий потому, что по-другому трудно открыть душу для со-страдания – человеку ли, птице, зверю. Лишь чуткое сердце способно отзываться на чужую боль, сочувствовать, сострадать, слезами смывать кровавые следы. Не страдают в сказках только бессердечные.

Замечательный русский философ Иван Ильин восклицает:

"Горе, горе бессердечному народу!

Если же сердце есть – страдаешь, и страдаешь тем сильнее, чем чувствительнее, шире и глубже восприятие сердца. Такое сердце участвует невольно в страданиях мира, видит все несправедливости и жестокости внутренним оком, из которого никогда не исчезает невидимая слеза… лишь зримая слеза омрачает взор на недолгое для нее время; невидимая слеза сердца, напротив, открывает человеку духовное зрение… Каждый плачущий – знает он это или нет – плачет от избытка мировой боли".

Примечательно, что сказочный мир, в свою очередь, не остается равнодушен к страждущему. Он также отзывается на чужую боль. Здесь мы встречаемся с мотивом солидарности природы с плачущим и жаждущим правды.

Путь Марьюшки к желанному суженному, характеризуется в сказке такой картиной:

"Птички веселыми песнями ей сердце радовали, ручейки лицо белое умывали, леса темные привечали. И никто не мог Марьюшку тронуть: волки серые, медведи, лисицы – все звери к ней сбегались. Износила она башмаки железные, посох железный изломала и колпак железный прорвала…"

Дальше, когда Марьюшка вступит в таинственный лес, ее помощниками вновь окажутся животные:

"Потемнел лес, страшно стало Марьюшке, боится и шагнуть, а навстречу кот. Прыгнул к Марьюшке и замурлыкал:

– Не бойся, Марьюшка, иди вперед. Будет еще страшнее, а ты иди и иди, не оглядывайся".

Кот, а затем собака и серый волк становятся чудесными проводниками в страшном и пугающем сказочном лесу.

Лес, с точки зрения психоаналитика и толкователя волшебных сказок Марии-Луизы фон Франц – "… это область пространства, где видимость ограничена, где легко потерять дорогу, где не исключена встреча с хищными зверями и непредвиденными *опасностями… - это символ бессознательного".

Действительно, лес в сказке дремучий, темный, таинственный. В. Я. Пропп, исследуя исторические корни этого мотива, предполагает, что "… сказочный лес, с одной стороны, отражает воспоминание о лесе, как о месте, где производился обряд, с другой стороны – как о входе в царство мертвых. Оба представления тесно связаны друг с другом". Далее В. Я. Пропп вдруг честно признается, что "эта связь пока еще не доказана…"

Зато в аллегорическом осмыслении пространство леса, связано с представлением об опасности заблудиться, т.е. блуждать, сбившись с пути.

Не каждому дается возможность вернуться, пройти сквозь ловушку леса, но только тем, кто сил не жалеет для обретения верного пути.

"Дело пытаешь, аль от дела лытаешь?" - неизменно вопрошает Яга – страж границы между мирами – пришедшую. Черепа на кольях тына вокруг ее жилища ясно показывают, что Марьюшка не первая оказалась в гостях у хозяйки избушки – на курьих ножках. Ответ на заданный вопрос определяет судьбу.

Сказка знает и отмечает то, чем заканчивается опасное любопытство людей, не готовых вершить путь ради другого. Превратности пути выдерживает не каждый стремящийся в неведомое желанное царство, но только избранные.

Одних пропускать – другим запрещать – такова функция "стража" между мирами – Бабы-Яги. Но нет преград для натур ищущих, пламенных. Они три пары железных башмаков износят, три посоха железных изломают, три железных колпака изорвут на своем поприще, развернут избушку Бабы-Яги так, чтобы открылся вход, войдут, пройдут, не успокоятся, пока не найдут то, о чем страждет душа, и, преображенные, вернутся домой, внеся в свой мир обретенное достояние.

Итак, если в своих мифологических основах мотив путешествия в тридесятое царство связан с представлениями о посмертных странствиях человеческой души (или живого героя – медиатора) в "мире ином", то в сказке он трансформируется в аллегорию – указание единственно верного пути жизни: через несение страданий и тягот – к духовному преображению, славе и радости.

Для слушателя же, сопереживающего герою (героине) сказки, открывает народная мудрость и источник силы на пути через страшное, грозное, непреодолимое: это – сила любви всепобеждающей и стремления к возвышенному. Такое состояние духа прекрасно выражают бессмертные строки А. Блока:

"И невозможное – возможно,

Дорога дальняя легла…"

("Россия").

Сказочные дарители и звери помощники

С мифологической точки зрения перемещение к иному миру и движение в нем возможно только при помощи медиаторов – посредников, которым открыты "двери" между мирами. В волшебных сказках такого рода посредниками бывают антропоморфные и зооантропоморфные персонажи. К первым относятся разного рода "долгожители" (Баба – Яга, Кощей, странники, старцы, бабушки-задворенки, встречаемые героем на своем пути), а также мудрые девы, чудесные женихи и пр. В качестве вторых в сказках могут выступать конь, птица, серый волк, собака, кот, львица и другие животные.

В сказке о Финисте – Ясном Соколе помощниками героини выступают:

старец-даритель перышка,

три сестры – Бабы-Яги,

кот,

собака,

серый волк.

Функция дарителя в сказках заключается в передаче герою чудесного средства, предмета, слова, с помощью которого тот достигает желаемого.

Через многие сказки проходит тема чудесных старцев-помощников. Старики, старушки, бабушки-задворенки обладают способностью появляться "откуда-ни-возьмись" и исчезать "будто и не бывало". Примечательно, что возникают они обычно на пути героя или, точнее, тогда, когда он ищет или потерял путь – в прямом и переносном смысле.

Тщетно ищет в этом мире отец желанного для дочери перышка Финиста – Ясна Сокола.

"Ходил отец весь день, а перышка не нашел. Выехал из города, а навстречу старенький старичок.

- Здорово, дедушка!

- Здравствуй, милый! Куда путь-дорогу держишь?

- К себе, дедушка, в деревню. Да вот горе у меня: меньшая дочка наказывала купить перышко Финиста – Ясна Сокола, а я не нашел.

- Есть у меня такое перышко, да оно заветное; но для доброго человека, куда ни шло, отдам".

Эта, казалось бы, случайная встреча, определяет все дальнейшее развитие сюжета.

Примечательно, что обычно обращения героев к "встречным" старикам и старушкам подчеркнуто уважительно: "дедушка", "бабушка". Непочтительность закрывает перед героем возможность получения старческого наставления; только раскаявшийся в случайной грубости может получить прощение, а вслед и совет, дар, либо наставление старца. Можно предположить, что эти образы связаны с культом предков. Но вот что интересно: благообразный облик стариков и старушек, встречаемых на пути героями русских сказок, прямо противоположен образам других сказочных "долгожителей" - Кощея и Бабы – Яги. Будто бы являются те и другие посланцами и служителями разных сил, разных миров. Чудесного, светлого, покровительствующего герою и волшебного, темного враждебному ему.

Самым сложным и неоднозначным персонажем является Баба – яга. Яга может выступать в сказке и как "типичный вредитель", и как "типичный даритель".

В сказке о Финисте налицо вторая, дружественная героине, ипостась Яги.

"Зашла Марьюшка в избушку и видит: сидит там Баба-яга – костяная нога, ноги из угла в угол, губы на грядке, а нос к потолку прирос.

Увидела Баба-яга Марьюшку, зашумела:

- Тьфу, тьфу, русским духом пахнет! Красная девушка, дело пытаешь аль от дела лытаешь?

- Ищу, бабушка, Финиста – Ясна Сокола.

- О, красавица, долго тебе искать! Твой ясный сокол за тридевять земель, в тридевятом государстве. Опоила его зельем царица-волшебница и женила на себе. Но я тебе помогу. Вот тебе серебряное блюдечко и золотое яичко. Когда придешь в тридевятое царство, наймись работницей к царице. Покончишь работу – бери блюдечко, клади золотое яичко, само будет кататься. Станут покупать – не продавай. Просись Финиста – Ясна Сокола повидать.

Поблагодарила Марьюшка Бабу-Ягу и пошла".

По поводу традиционного ворчания и пофыркивания Яги относительно "русского духа" при встрече героя, В. Я Пропп в своем исследовании исторических корней волшебных сказок выдвигает следующее объяснение:

"Запах живых так же противен и страшен мертвецам, как запах мертвых страшен и противен живым". По Проппу, Баба-Яга – мертвец. Она лежит поперек своей избы "из угла в угол, нос в потолок врос". Изба тесна Яге, в ней она как в гробу. Что Яга – покойник, говорит и ее костеногость. Баба-яга – слепая: она не видит героя, а чует его по запаху. Культ предков по женской линии тесно соприкасался с тотемизмом и культом природы. Этим может объясняться особая власть старухи над живым миром природы, да и в ней самой много черт от животного. В некоторых сказках Ягу заменяет козел, медведь, сорока. Сама Яга обладает способностью превращаться в разных птиц и зверей.

Яга всегда обитает на краю таинственного леса, где начинается иной мир. Ее избушка – словно погранзастава, КПП между мирами.

Обойти избушку нельзя, вход в неведомый мир – только через нее. Чтобы туда попасть, нужно знать и произнести "пароль" - магическую формулу:

"Говорит Марьюшка:

- Избушка, избушка, встань к лесу задом, ко мне передом! Мне в тебя лезть, хлеба есть.

Повернулась избушка к лесу задом, к Марьюшке передом".

Избушка повернется, но Баба – Яга пойдет на уступки и станет помощником только такому герою, который имеет право войти. Яга будто бы охраняет тайну "того света" от любопытствующих. Не случайно спрашивает она: