Феноменологическая социология

Доклад
студента группы СП-1-99 Каледина Олега на тему: «ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ А.ШЮЦА»

Большое воздействие на развитие ряда разделов
современной социо­логии Запада оказала так называемая феноменологическая
социология, оригинальная версия которой была разработана австрийским (до 1938
г.) философом и социологом, профессором социологии нью-йоркской школы
социальных исследований  Альфредом Шюцем
(1899-1959).

Опираясь как на учение Э. Гуссерля, так и на идеи М.
Вебера, Дж. Г. Мида, А. Бергсона, У. Джеймса, Шюц в своем основном труде
«Феноменология социального мира» (1932) выдвинул собственную концепцию
понимающей социологии, пытаясь решить применительно к сфере социального знания
по­ставленную Гуссерлем задачу - восстановить связь абстрактных научных по­нятий
с жизненным миром, миром повседневного знания и деятельности.

Эта новая социология оказа­лась, по сути дела,
систематическим описанием, с точки зрения дейст­вующего индивида, структур
социального мира, каким он является в ходе и посредством самой этой
деятельности, или, другими словами, она оказалась систематическим описанием
познания социального мира в процессе деятельности. Подходя с этой последней
точки зрения, со­циологию Шюца по сраведливости можно назвать социологией позна­ния.
Шюц проводил свою позицию весьма последовательно, просле­живая процесс
социального познания от субъективно подразумеваемо­го смысла изолированного
действия до претендующих на объектив­ность понятий социальных наук. Тем самым
он пытался связать науку со здравым смыслом, с миром повседневного знания и
опыта (некото­рые из вариантов феноменологической социологии, основывающиеся на
идеях Шюца, не случайно носят имя "социологии повседневности").
Выявление такой связи крайне важно, но в то же время и опасно, ибо оно лишает
науку свойственной ей ауры объективности и исключи­тельности и показывает, что
обыденное и научное познание социаль­ного мира в принципе неразделимы. Научное
познание тем самым релятивизируется. В обнаружении, систематическом анализе и
изложе­нии этого достаточно двусмысленного факта состоит главная заслуга Шюца в
области теоретической социологии.

Из многочисленных философских и социологических
концепций Шюца остановимся на трех, оказавших наибольшее влияние на позд­нейшее
развитие. Первая — это концепция природы объективности социального мира, вторая
— концепция рациональности социального взаимодействия, третья — концепция
повседневной реальности как реальности высшего порядка.

Размышления о природе объективности социального мира
Шюц начинает с констатации кардинального факта несовместимости пози­ций, точек
зрения Я и другого. Каждая индивидуальная позиция опре­деляется тем, что Шюц
именует биографической ситуацией индивида. Биографическая ситуация определяется
обстоятельствами рождения, взросления, воспитания, разнообразными религиозными
и идеологи­ческими воздействиями и т.д. Для каждого индивида она уникальна, и
именно она превращает "мир вообще", как общую для всех живущих
реальность, в "мой собственный мир" каждого конкретного человека.
Кроме того, биографическая ситуация создает для каждого особенную перспективу
видения, где индивид оказывается как бы центром мира, "отсчитывающим"
и организующим каждую интерпретацию, каждый акт понимания, исходя из и
относительно этого центра.

Вместе с тем все биографические ситуации имеют между
собой не­что общее: ведь они представляют собой продукт истории не только
индивидуального ознакомления с миром, но и усвоенной в ходе обра­зования и
воспитания "всеобщей истории" предметно-смыслового ос­воения мира.
Поэтому, как говорит Шюц, каждый из моментов моего опыта,
"осажденного" в биографической ситуации, с самого начала типичен,
т.е. заключается в горизонте возможных подобных этому моментов опыта. А уже
разделение индивидуального и общего, отбор типизирующих признаков, вообще видение
чего-то в качестве общего, а чего-то в качестве особенного — это задача моей
собственной ак­тивности. Источником этой активности, согласно Шугну, является
мой практический интерес и "релевантность" явления, с точки зрения
моих практических целей, которые, в свою очередь, определяются перспективой
моих отношений с миром, моей уникальной биографической ситуацией.

Таким образом, индивид видит мир частью обобщенно (по
терминологии Шюца, в типических его характеристиках), частью — в его
индивидуальных свойствах. Но в каждом случае видение в целом уникально и
неповторимо и (это главное) не гарантирует надежное взаи­мосогласованное
протекание сложных человеческих взаимодействий.

Тем не менее, сложнейшие взаимодействия имеют место и
протека­ют успешно. Повседневное мышление, пишет Шюц, преодолевает различия
индивидуальных перспектив с помощью двух главных идеа­лизации.

1. Идеализация взаимозаменяемости точек зрения: «Я
считаю само собой разумеющимся и предполагаю, что другой считает также, что,
если я поменяюсь с ним местами и его "здесь" станет моим, я буду на­ходиться
на том же самом расстоянии от объектов и видеть их в той же самой типичности,
что и он в настоящий момент, более того, в пре­делах моей досягаемости будут
находиться те же самые вещи, что у него сейчас»

2. Идеализация совпадения систем релевантности: «До
тех пор, пока не доказано обратно, я считаю само собой разумеющимся — и пола­гаю,
что другой считает также, — что различие перспектив, порожда­емые нашими
уникальными биографическими ситуациями, несущест­венны с точки зрения наличных
целей любого из нас, и что он и я (т е "мы") полагаем, что отбираем и
интерпретируем потенциально и ак­туально общие объекты и их характеристики тем
же самым или, по крайней мере, "эмпирически тем же самым", т.е. тем
же самым с точ­ки зрения наших практических целей способом».

Согласно Шюцу, эти две идеализации являются орудием
типизации объектов с целью преодоления и "снятия" черт своеобразия
личного опыта. Ее постоянное применение порождает такое представление об объектах,
которое лишено "перспективной" природы, свойственно ка­ждому, т.е.
никому в частности. Это анонимное, ничье знание. Оно же воспринимается
участниками взаимодействия как объективное, т.е независимое от меня и моего
партнера, от того, как мы по-особенному видим мир, от нашей биографической
ситуации и наших практических целей.

Другими словами, в результате применения этих
идеализации воз­никает ощущение объективности воспринимаемого и
концептируемого, общего мне и моим партнерам мира. Это и есть мир повседневной
жизни в его самых общих характеристиках, как он воспринимается в согласии
подавляющим большинством социальных индивидов. Это наш привычный
"социокультурный мир". По своему генезису наши представления о нем
имеют социально (т.е. посредством межчеловече­ских взаимодействий)
детерминированный характер. Но в сознании са­мих индивидов он выступает как
объективный, независимо от них са­мих существующий мир. Поэтому можно сказать,
что объективность социального мира есть рефлексивный, социально организованный
фе­номен.

Социальным взаимодействием, следовательно, будет
являться то взаимодействие, которое основывается на представлениях, имеющих
определенный уровень типичности. Типизируются мотивы участни­ков, типизируются,
согласно мотивам, личности участников, само вза­имодействие воспринимается его
участниками как типическое. В по­вседневной жизни в большинстве случаев мы
имеем дело не с людьми, а с типами.

"Я предполагаю, — пишет Шюц, — что мое действие
(скажем, я опускаю в почтовый ящик правильно адресованное и снабженное мар­кой
письмо) побудит некоего анонимного партнера (почтового служа­щего) совершить
типичное действие (выемку почты) на основе типи­ческого мотива (выполнение
должностных обязанностей). Я также предполагаю, что мое представление о типе
деятельности другого в основе своей совпадает с его типологическим
представлением о самом себе, причем в последнее включено и типическое
представление о мо­ем (его анонимного партнера) типичном поведении, основанном
на ти­пичных мотивах ... В моем собственном типическом представлении обо мне
самом, как о клиенте почтового ведомства, я строю свои дей­ствия так, как этого
ожидает типичный почтовый служащий от типич­ного клиента".

Чем выше степень анонимности и типичности
взаимодействий, чем более они стандартизованы, тем более со­гласованно,
успешно, "гладко" протекает повседневная жизнь в целом.

Такой образ социального взаимодействия и социальной
жизни в це­лом может казаться чересчур рациональным. Но, как показывает Шюц,
нормальность, правильность, разумность, предсказуемость по­ведения в
повседневной жизни имеет мало общего с рациональностью. Классическая
характеристика рационального поведения дана Максом Вебером, на нее и ссылается
Шюц: "Рациональное действие предпола­гает, что деятель ясно представляет
цели, средства и вторичные пос­ледствия его, включая сюда рациональные
представления о средствах для достижения цели, о соотношении избранной цели с
другими воз­можными результатами применения этих средств, наконец, об относи­тельной
важности различных возможных целей".

Для того, чтобы действие отвечало критериям
рациональности, Действующий должен проанализировать (а) ситуацию начала деятель­ности,
в том числе в ее специфическом биографическом преломлении, (б) состояние дел,
которое предполагается в качестве цели, в том чис­ле место предполагаемой цели
в иерархии своих планов, совмести­мость ее с другими целями, их возможное
воздействие друг на друга (в) средства, возможности их использования, их
совместимость с целя­ми, их совместимость со средствами, привлекаемыми для
реализации других планов и т.д. Ясно, что действие вызовет реакцию других лю­дей.
Тогда не только эти другие должны выполнить все предписания рациональности (а,
б, в), но и сам действующий должен учесть в своих расчетах все их расчеты,
чтобы суметь реализовать свои цели.

Таковы явно невыполнимые — и явно невыполняемые в
каждом конкретном случае — условия рационального поведения. Тем не ме­нее
повседневная жизнь почти полностью состоит из дийствий, кото­рые понятны,
разумны, предсказуемы и в этом смысле рациональны. А это значит, что
повседневная рациональность отличается от идеаль­ной, логической
рациональности, как она описывалась М. Вебером и многими другими. Она
основывается не на "исчислении" средств-це­лей, а на априорно данных
типических структурах, которые не анали­зируются и не рассчитываются, а приняты
на веру. Они представляют собой нормальную объективную среду повседневной
деятельности. Эта нормальность есть повседневный эрзац научной рациональности,
хотя и слывет последней.

Повседневная реальность вообще, согласно

Шюцу,
является реаль­ностью особого рода. Как это понимать? Выдвигая концепцию мно­жественности
реальностей, Шюц опирается на идею американского философа и психолога У. Джемса
о существовании многообразных миров опыта, единственным критерием реальности
которых служит психологическая убежденность, вера в их реальное существование.
Джеме говорит о мире физических объектов, мире научной теории, мире религиозной
веры и т.д.

Шюц говорит об этих же явлениях, называя джемсовские
"миры опыта" "конечными областями значений", которым люди
могут при­писывать свойство реальности. "Мы называем конечной областью
значений, — пишет Шюц, — некоторую совокупность данных нашего опыта, если все
они демонстрируют определенный когнитивный стиль и являются — по отношению к
этому стилю — в себе непротиворечи­выми и совместимыми друг с другом". Эти
конечные области значений: мир научного теоретизирования и т.д.

К понятию когнитивного стиля, конституирующего тот или
иной "мир", относятся следующие характеристики:

(а) особая форма активности сознания (напряженное
бодрствова­ние, спокойствие созерцания, пассив­ность во сне и т.д.);

(б) преобладающая форма деятельности (физическая
работа, дея­тельность мышления, эмоциональная активность, работа воображения);

(в) специфическая форма личностной вовлеченности
(участвует в данной сфере человек как целостная личность или фрагментарно);

(г) особенная форма социальности (специфика
переживания друго­го или других, специфика протекания взаимодействий);

(д) своеобразие переживания времени.

Следуя этим пунктам, Шюц выделяет специфику каждой из
сфер реальности, т.е. конечных областей значений. Конечны эти области в том
смысле, что между ними нет прямого перехода, прямой коммуни­кации, переход из
одной в другую предполагает скачок, перерыв по­степенности и своеобразное
шоковое переживание.

Возьмем повседневность как особую сферу реальности.
Для нее ха­рактерно:

(а) бодрствующее напряженное внимание к жизни как
форма ак­тивности сознания;

(б) в качестве преобладающей формы деятельности —
выдвижение проектов и их реализация, вносящая изменения в окружающий мир, Шюц
квалифицирует ее как трудовую деятельность и говорит, что она играет важнейшую
роль в конституировании повседневности;

(в) трудящееся Я выступает как целостная, нефрагментированная
личность в единстве всех ее способностей;

(г) как особенная форма социальности выступает
типизированный мир социального действия и взаимодействия;

(д) как своеобразная временная перспектива —
социального орга­низованное и объективированное стандартное время, или трудовое
время, или время трудовых ритмов. -— Можно подвести итог, дав общее определение
повседневности, как она понимается Шюцем. Повседневность — это сфера
человеческого опыта, характеризующаяся особой формой восприятия и переживания мира,
возникающей на основе трудовой деятельности. Для нее харак­терно
напряженно-бодрствующее состояние сознания, целостность личностного участия в
мире, представляющим собой совокупность не вызывающих сомнения в объективности
своего существования форм объектов, явлений, личностей и социальных
взаимодействий.

Для того, чтобы лучше понять специфику повседневности,
взгля­нем через эти же "очки" на любую другую из конечных областей
зна­чений, например на мир фантазии. Сюда может быть отнесено мно­гое: и простое
"фантазирование", и измышленная реальность литера­турного
произведения, и мир волшебной сказки, мифа и т.д.

Все они по всем параметрам отличаются от мира
повседневности. В них превалирует совсем иная форма деятельности — не труд,
мотиви­руемый окружающим миром и воздействующий на его объекты. Нап­ряженно-бодрствующая
установка сознания заменена созерцательной, воображающей. Человеческое Я не
реализуется в этом мире полностью, практиче­ски-деятельная его сторона остается
не участвующей. Качество соци­альности этого мира снижается: в предельном
случае коммуникация и понимание продуктов фантазии вообще невозможно. Наконец,
здесь совсем иная временная перспектива: фантастика не живет в трудовом
времени, хотя и может быть локализована в личностном и социо-историческом
времени.

Мы не будем вдаваться в детали; важно, что буквально
все характери­стики мира фантазии обнаруживают дефицит каких-то качеств, свойст­венных
миру повседневности: внимания к жизни, деятельности, личностности,
социальности. Отсюда можно сделать вывод, что мир фантазии представляет собой
какую-то трансформацию мира повседневности, а не независимую по отношению к ней
и равноправную с ней реальность. То же самое можно сказать и в отношении других
"конечных сфер": мира душевной болезни, мира игры, мира научной
теории. Анализ показыва­ет, что, являясь одной из сфер реальности, одной из
конечных областей, повседневность первична по отношению к другим сферам. Шюц
говорит поэтому о реальности повседневной жизни как верховной реальности, по
отношению к которой прочие являются квазиреальностями.

В заключение рассмотрим, как понимает Шюц такую важную
для нас сферу, как научное теоретизирование в его взаимоотношениях с
повседневной жизнью.

Здесь исследователь также сталкивается с рядом
"дефицитов". Пре­жде всего, конечно, дефицит деятельности. Теоретик
именно в своей роли теоретика не испытывает воздействий внешнего мира и сам на
него не воздействует. Его установка чисто созерцательная. Конечно, правильно
говорят, что нет ничего более практичного, чем хорошая теория. Но вопрос
применения теории — это вопрос, относящийся к компетенции либо самого
теоретика, либо других людей уже в другой сфере — в сфере повседневных целей,
задач, проектов.

Кроме того, дефицит личности. Физическая и социальная
личность теоретика практически выключены, когда он занимается теоретизи­рованием.
Он в это время и везде, и нигде, его личная перспектива от­сутствует. Его
конкретное физическое местоположение, физическая конституция, пол, возраст,
социальное положение, воспитание, харак­тер, религия, идеология, национальность
— все это не имеет отноше­ния к решаемой научной проблеме.

При этом складывается своеобразная временная форма.
Как для теоретика не существует "здесь", так не существует и
"сейчас". Если проблема должна быть решена "сейчас" (ибо за
это, скажем, будет присуждено профессорское звание), то тем самым она изымается
из контекста теоретизирования и помещается в контекст повседневно­сти, а ученый
оказывается выступающим в роли повседневного деяте­ля. В теоретическом же
контексте проблема стоит вне времени (и про­странства) — сама она и ее решение
действительны для любого времени (и места). Именно эта его вневременность
придает научному теоре­тизированию свойство обратимости, в отличие от
необратимости про­дуктов деятельности в повседневной жизни.

Однако в отличие, например, от области фантазии сфера
научного теоретизирования определенным образом социально структурирова­на.
Проблема, над которой работает теоретик, определяет систему его релевантности,
диктует, какие разделы знания являются более, какие менее важными. Здесь
существуют типические проблемы и типиче­ские решения. Существует социальное
распределение знания — име­ются эксперты в определенных областях. Научная
терминология (по­нятия-типы) выполняет функции коммуникативного посредника в
мире научного теоретизирования.

Имеется, следовательно, определенное сходство в
структурной орга­низации мира повседневности и мира научного теоретизирования.
Но за этим сходством — фундаментальное различие, состоящее в том, что, го­воря
словами Шюца, "теоретизирующее Я одиноко, у него нет социаль­ного
окружения, оно стоит вне социальных связей". Отсюда сле­дует важнейшая
проблема: "Как одинокое теоретизирующее Я находит доступ к миру трудовой
деятельности (т.е. к миру повседневности — Л.И.) и делает его объектом
теоретического созерцания?" .

Нужно сказать, что сам Шюц удовлетворительного ответа
на этот вопрос не дал, он сам не нашел решения сформулированного им пара­докса.
Его предложения в области теории социальных наук не выхо­дят далеко за рамки
традиционного натуралистического подхода. Иск­лючение представляют два
соображения. Первое: предложение рас­сматривать научные понятия как "типы
второго порядка", т.е. как ти­пы повседневных типов. Второе: включение в
число требований к на­учной теории так называемого постулата субъективной
интерпрета­ции, состоящего в том, что "все научные объяснения социального
ми­ра ... должны соотноситься с субъективными значениями действий че­ловеческих
индивидов, из которых и складывается социальная реаль­ность". Это
требование напоминает идею субъективной адек­ватности, характерную для
методологии У. Томаса. Важное само по себе, оно, тем не менее, не стало
методологическим нововведением.

Формулируя же различия между собственно феноменологией
и социо­логией, Шюц акцентировал внимание на том, что «феноменологу... нет дела
до самих объектов. Его интересуют их значения, конституированные деятельностью
нашего разума».

В итоге для феноменолога, в отличие от социолога,
данные опыта представляет собой самоданность объекта в опыте феноменолога.
Социо­лог же черпает данные из иных источников, нежели его собственный ин­туитивный
опыт.

Анализ свойств обыденного мышления и деятельности
явился, пожа­луй, самым значительным достижением феноменологически ориентиро­ванной
социологии Шюца. Он показал и доказал, что наиболее полно и последовательно
человеческая субъективность реализуется в мире повсе­дневности. Повседневность
- одна из сфер человеческого опыта, характе­ризующаяся особой формой восприятия
и осмысления мира, возникающей на основе трудовой деятельности.

Социология Шюца не только существенно разнообразила
спектр на­личных версий социологического теоретизирования на Западе, но и
сумела явно обозначить принципиально нетрадиционные исследовательские гори­зонты.

Развитие феноменологической социологии после Шюца
ознамено­валось огромным количеством работ его учеников и последователей,
носящих в основном либо популиризаторский, либо эпигонский характер. Важным
достижением, однако, стала разработка концепции так называемой этнометодологии.

Использованная литература:

1.   
Очерки по истории теоретической
социологии ХХ столетия (от М.Вебера к Ю.Хабермасу, от Г.Зимеля к
постмодернизму)/ Ю.Н.Давыдов, А.Б.Гофман, А.Д.Ковалев и др. – М.:Наука, 1994. –
380 с.

2.   
История социологии: Учеб.пособие/
А.Н.Еслуков, Г.Н.Соколова, Т.Г.Румянцева, А.А.Грицанов; под общ. Ред. А.Н.Еслукова
и др. – 2-е изд., перераб. И доп. _ Мн.: Выш. шк., 1997. – 381 с.