Министерство образования и науки РФ
ГОУВПО "Тамбовский государственный университет имени Г.Р.Державина"
Футурологические теории общества второй половины ХХ века
курсовая работа
выполнил: студент Моисеев М. А.
26 группа,
проверила: проф. Налетова И.В.
Тамбов, 2010
Содержание
Введение……………………………………………………………………………...3
Раздел 1. Научные основы футурологии. Зарождение социальной футурологии………………………………………………………………………….5
Раздел 2. Классические футурологические теории……………………………..12
Раздел 3. Футурологическая теория Э. Тоффлера………………………………..22
Заключение………………………………………………………………………….30
Список использованной литературы
Введение
Актуальность моей работы обусловлена, с одной стороны, большим интересом к этой теме в современной социологии, с другой стороны, ее недостаточной разработанностью.
Переход от индустриального к постиндустриальному (информационному) обществу, начавшийся во второй половине XX, ведет к трансформации политических институтов как при демократических, так и авторитарных режимах. Эта трансформация характеризуется снижением роли государства как центра политического целеполагания и появлением новых претендентов на власть со стороны надгосударственных структур, общественно-политических движений, бизнес-групп и других акторов политики. Вызовы современной эпохи требуют ответа на целый ряд проблем, связанных с процессом политических и социальных изменений, которые приводят к кризису классической демократии. Поиск такого ответа способствовал появлению целого ряда теоретических концепций, в которых были сформулированы особенности развития постиндустриального общества, базирующегося на информационно-коммуникативных технологиях. Эти концепции я и собираюсь исследовать в своей работе.
Основные теории грядущего, на тот момент, постиндустриального общества принадлежат таким известным социологам как Дэниел Белл, Олвин Тоффлер.
Кроме социологии, выбранную мной тему исследует такая наука как философия, а также политология.
Цель исследования - рассмотреть основные футурологические теории второй половины ХХ века.
Задачи исследования:
1) определить сущность основных футурологических концепций общества данного периода;
2) охарактеризовать наиболее интересные и значимые из них;
Объект исследования – концепции постиндустриального или информационного общества.
Предмет исследования – футурологические теории общества.
Научные основы футурологии. Зарождение социальной футурологии
Термин «футурология» был введен в 1943 году немецким социологом О. Флехтхаймом для обозначения «философии будущего» – науки, свободной от идеологических соображений и социально-утопических доктрин. В 60-тех годах этот срок был распространен в значении «Истории будущего» и " науки о будущем». В этот же время в работах при Американской академии искусств (под руководством Д. Белла), в докладах Римского клуба футурология оформляется как специальное направление.
Интерес общества к социальной футурологии исторически связан с попытками предвидения наступления тех или иных событий, а также развития различных процессов. В условиях глобальных войн и локальных военных конфликтов, экономических и политических потрясений, которыми была насыщена вся мировая история ХХ века, обращение к социальной футурологии носило преимущественно чрезвычайный характер. Научная потребность в футурологии была сформулирована американским ученым Н.Винером в виде основ кибернетики в 40-е гг. ХХ столетия. В 1968г, когда все мировое сообщество было обеспокоено непрекращающимися угрозами начала третьей мировой войны, видным общественным деятелем и промышленником А. Печчеи был основан «Римский клуб» - международная организация ученых, политиков и предпринимателей, цель которого заключалась в привлечении внимания к стратегическим проблемам и перспективам мирового развития. Доклады, подготовленные для клуба крупнейшими учеными Дж. Форрестером, Д. Тинбергеном, Б. Гаврилишиным и другими, дали толчок развитию науки.
В развитии футурологии можно выделить основные временные этапы.
Начало футурологических исследований относится к 1950-м гг., когда стали широко использоваться простые прогнозные модели. Также связан с социальным прогнозированием. В 1960 – 1970-е гг. наблюдался своеобразный «бум прогнозирования» - разработаны теоретические вопросы, новые методы, созданы сложные прогнозные модели. С конца 1970 – начала 1980-х гг. наступает следующий этап развития научной футурологии, достижения прогностики используются в деятельности предприятий и организаций разного профиля.
Чтобы быть уверенным в эффективности своего деятельности и достоверно знать о ее вероятных последствиях, необходимо предвидеть на все больший срок вперед. Метод импровизации решений по мере возникновения проблем становится все менее надежным. Возможные трудности, стечения обстоятельств должны быть предусмотрены заранее, и в случае необходимости соответствующие меры заготовлены заблаговременно.
Прошлое, настоящее, будущее… Кое-кому, быть может, настоящее кажется просто хрупкой, неуловимой, постоянно перемещающейся пленкой между подавляющей массой прошлого, находящегося вне нашей власти, и всецело предопределенным будущим. В действительности же объективные закономерности и тенденции, определяющие ход истории, отнюдь не проходят сквозь настоящее, как сквозь стекло, но фокусируются и преломляются в нем, как в гигантской линзе.
Появление обширной футурологической литературы в 60-х для многих оказалось неожиданным и в определенном смысле даже парадоксальным явлением. Еще в 1957 году такой авторитетный на Западе социолог, как Реймон Арон, с апломбом провозгласил: «Мы слишком озабочены XX веком, чтобы спекулировать насчет XXI. Долговременные исторические предвидения вышли из моды». Увы, на этот раз обычно дальновидный социолог оказался элементарно непредусмотрительным. Ирония истории, собственно говоря, в том и заключается, что необычайно возросший в последние годы интерес людей к долговременному предвидению объясняется именно их озабоченностью настоящим.
Вот почему социальное прогнозирование, вызванное к жизни настоятельными потребностями современной эпохи, призвано не только и даже не столько предвидеть некое уготованное человечеству будущее, сколько повлиять на сознание и поведение людей в настоящем, побудить их к определенной деятельности и тем самым реализовать одно из возможных будущих. Социальное предвидение, следовательно, становится ареной ожесточенной борьбы между силами общественного прогресса и реакции.
В то время как марксистское предвидение, теория научного коммунизма, вдохновляет трудящееся человечество на борьбу за лучшее будущее, за социальную справедливость, ставшую наконец достижимой, реакционные буржуазные идеологи обращаются к футурологии, чтобы завлечь людей в лабиринты своих пророчеств, помешать им осознать реальные перспективы и альтернативы нашего века, заставить примириться с будущим, уготованным для них государственно-монополистическим капитализмом.
Эпизодические экскурсы в непосредственное и отдаленное будущее, которые раньше на свой страх и риск предпринимали отдельные ученые, вроде Фрица Бааде и Роберта Юнгка, Джорджа Томсона и Артура Кларка, Гаррисона Брауна и Фреда Полака, сменились теперь организованными и систематическими исследованиями долговременных тенденций предстоящего развития общества.
«Футурология», «фютюрибли» или «перспективная разведка» — какими бы неологизмами ни обозначалось на Западе это возрастающее стремление мысленно проникнуть в будущее, оно, несомненно, вызвано к жизни главным образом двумя реальными тенденциями нашей эпохи: стремительным ускорением общественного развития и вовлечением все более широких народных масс в активную историческую деятельность. Обе бросают вызов господствующим классам антагонистического общества, теряющим контроль и над ходом событий в мире, и над общественным сознанием. С их точки зрения, футурология, собственно говоря, призвана восстановить этот контроль, предусмотреть возможный ход событий и позволить тем самым принять заблаговременные меры, с одной стороны, сформулировать альтернативу социализму и загипнотизировать сознание масс «уготованным будущим» — с другой. В первом случае речь идет о тщательной разработке так называемой «социальной технологии», о систематическом использовании достижений науки и техники для управления социальными процессами. Во втором — об изощренной «интеллектуальной технологии» как средстве манипулирования сознанием и поведением людей. Таковы две стороны футурологической медали.
Социальная футурология, как считают многие, призвана заменить традиционные, изжившие себя формы буржуазной идеологии. Не кто иной, как изобретатель самого термина «футурология» Осип Флехтхайм разъяснял на международной конференции по социальному прогнозированию в Осло в 1967 году, что этот термин был введен им в 40-х годах в США с целью отмежеваться как от одиозных идеологических доктрин прошлого, так и от «марксистского утопического мышления». Футурология, задуманная им как привлекательный, позитивный контраст и идеологии и утопии, должна была помочь вновь увлечь широкие массы буржуазно-демократическими социальными идеалами и ценностями. Не случайно также, что расцвет футурологии на капиталистическом Западе хронологически совпал с настойчивой пропагандой концепции «деидеологизации» современного общества. Один из наиболее видных представителей этой концепции американский социолог Дэниел Белл, автор книги «Конец идеологии» (1960 г.).
Миф о «деидеологизации» общественных наук с самого начала был направлен против марксизма, а также любых иных радикальных течений на Западе. Это не скрывали сами его проповедники, среди которых наряду с Д. Беллом были такие видные буржуазные социологи, как Эдвард Шилс, Сеймур Мартин Липсет, Реймон Арон и многие другие. Под предлогом критики «доктринерства, фанатизма, идеологической одержимости» они призывали человечество «освободиться от навязчивых взглядов и фантазий, от треволнений идеологов и фанатиков» (Шилс), изображали идеологию вообще и революционные традиции как якобы «опиум интеллигентов» (Арон) и предвещали «истощение политических идей» и грядущий «закат идеологической эры» (Белл).
Надо сказать, что эта концепция настойчиво насаждалась буржуазной пропагандой и получила сравнительно широкое распространение среди интеллигенции на Западе, особенно среди тех ее представителей, которые усматривали в ней благовидное оправдание для своего сотрудничества с господствующими классами капиталистического общества. Однако популярность мифа о «конце идеологии» оказалась недолговечной. С резкой критикой концепции «деидеологизации» выступили не только марксисты, убедительно показавшие несостоятельность противопоставления науки и идеологии, но и многие демократически настроенные социологи в лице Райта Миллса, Ирвинга Хоровица, Ла Паломбары и др. Отречение от идеологии, как подчеркивали они, означало бы примирение с существующим строем, со всеми его социальными несправедливостями. В сущности, отмечал, например, Миллс, это отречение является мнимым, ибо «конец идеологии, конечно же, сам является идеологией, пусть фрагментарной и, быть может, скорее даже выражающей определенное умонастроение. Конец идеологии — это в действительности идеология конца: отказа от политической сознательности как общественного явления».
Резкое обострение противоречий и конфликтов в капиталистических странах на исходе 60-х годов сопровождалось, как и предсказывали марксисты, усилением политической и идеологической борьбы. Социальный кризис, в который оказалась ввергнута капиталистическая система, возвестил не о «закате идеологической эры», но о конце «конца идеологии» как сколько-нибудь правдоподобной социологической концепции.
Именно в такой социальной обстановке на смену «концу идеологии» пришла «футурология», призванная в какой-то мере реабилитировать американских социологов в глазах общественного мнения. В этой связи весьма поучительны размышления Кришана Кумара о возникновении футурологии, опубликованные в английском еженедельнике «Лиснер»: «В 50-х годах некоторые видные американские интеллектуалы провозгласили так называемый „конец идеологии“ на Западе… Эта оценка ими положения дел в наших индустриальных обществах сейчас, разумеется, воспринимается как небылица: назидательная сказка близоруких провидцев, явная идеология и поразительное самодовольство».
Все это заставляет обращать внимание не только на методологическую и теоретическую обоснованность социальных прогнозов, но и на их идеологическое содержание, на то, чьим интересам они объективно служат.
Идеологическая функция футурологических концепций становится вполне очевидной в таких акциях, как организация в 1967 году в США симпозиума на тему «Следующие пятьдесят лет: 1967–2017 годы», издание американской Ассоциацией внешней политики книги «К 2018 году». Конечно, никому не возбраняется стремление мысленно проникнуть в грядущее столетие; больше того, демографические, градостроительные, экологические и иные прогнозы долговременных тенденций на 50 и даже 100 лет вперед могут быть вполне оправданными и целесообразными. Однако совершенно нелепыми и научно несостоятельными были бы при этом попытки приурочить такие прогнозы не к десятилетиям, а к годам. Вот почему, приурочивая свои предсказания к 2017 или 2018 году, буржуазные экономисты, социологи и политологи просто набрасывают футурологические одеяния на свои идеологические мероприятия и кампании. В самом деле, то, что выглядит явно бессмысленным с точки зрения научной экстраполяции, приобретает весьма определенный идейно-политический смысл как изощренная попытка воздействовать на общественное мнение с целью умалить значение 50-летия Великой Октябрьской социалистической революции, извратить события в 1967 и 1968 годах, досадные для правящих кругов на Западе.
В своих прогностических экскурсах буржуазные футурологи устремляются не только в следующее столетие, но даже в… XXV век, о чем свидетельствует, например, появление любопытной книги Бернхэма Патнэма Беквита «Следующие 500 лет: научные предсказания главных социальных тенденций». Разумеется, ни о каком серьезном научном прогнозе на такой срок вообще не может быть и речи.
Легенда о мнимой «идеологической нейтральности» и «политической беспристрастности» футурологии теперь уже мало кого вводит в заблуждение. Как подтвердила III Международная конференция по исследованию будущего, состоявшаяся осенью 1972 года в Бухаресте, буржуазные футурологи сами склонны отказаться от декларации «чистой науки», призванной якобы лишь просветить людей относительно предстоящих событий, и открыто пишут об идеологическом назначении как чужих, так и своих собственных концепций будущего.
Классические футурологические теории
Концептуальное обоснование информационного общества берет свое начало в футурологии. Первыми к этой теме обратились американские социологи Д. Белл и О. Тоффлер, предложившие собственные интерпретации грядущего постиндустриального общества. Работа Д. Белла «Грядущее постиндустриальное общество» впервые была опубликована в 1973 г., книга О. Тоффлера «Третья волна» в 1980 г. Ученые пришли в своих работах к широким футурологическим обобщениям.
Рассмотрим две классические футурологические концепции — социально ориентированная теория постиндустриализма Д. Белла и теория социального прогноза О. Тоффлера. Именно эти авторы внесли наиболее весомый вклад в понимание сущности грядущего информационного общества и роли информации в развитии электронной демократии.
В теоретической концепции Д. Белла грядущее общество определяется как постиндустриальное. Основными его характеристиками являются: информация - главный источник и средство производства; глобальная система средств массовой коммуникации и вызванный ею рост производства услуг; изменение образа жизни и образа деятельности в соответствии со сменой способов и средств передачи информации и ее дальнейшего применения и использования. Автор теории постиндурстриализма акцентирует внимание на проблемах политического развития.
Концепция «послеиндустриального общества» в изложении впервые ее сформулировавшего Д. Белла представляет собою, быть может, наиболее оригинальную и во многом незаурядную попытку в немарксистской социологической литературе обобщить и предвидеть социальные последствия научно-технической революции.
В своей монографии «Изменение знания и технологии» он отмечает пять главных факторов «послеиндустриального общества», которые в тенденции ведут к глубоким социальным преобразованиям:
1) создание сферы экономических услуг;
2) преобладание класса профессионально-технических специалистов;
3) центральное положение теоретического знания как источника нововведений и определения политики в будущем;
4) возможность самоподдерживающегося технологического роста;
5) создание новой «интеллектуальной технологии».
Обстоятельно характеризуя новые тенденции в современном капиталистическом обществе, Белл объективно выражает интересы, надежды и опасения широких кругов университетской и академической интеллигенции, связанные с будущим. Именно этой ориентацией на творческую интеллигенцию продиктованы следующие выводы: «…если мы попытаемся представить форму общества — по крайней мере передового западного общества — примерно в 2000 году, становится ясно, что «старый» индустриальный порядок на исходе и начинается создание «нового» общества. Грубо говоря, если ведущими лицами последних ста лет были бизнесмен, предприниматель и промышленный администратор, то «новыми людьми» станут ученые, математики, экономисты и социологи, практики новой «интеллектуальной технологии», которая нарождается благодаря появлению вычислительных машин. Основными учреждениями нового общества, поскольку от них будет зависеть творческий поиск и отбор лучших талантов, будут интеллектуальные учреждения. Ведущая роль в новом обществе будет принадлежать не бизнесменам и корпорациям, какими мы видим их сегодня, но корпорациям исследования и развития, индустриальным лабораториям, экспериментальным станциям и университетам. В сущности, скелет структуры нового общества виден уже сейчас».
Белл признает, что в его «послеиндустриальном обществе» интеллигенция, а тем более ученые не будут составлять подавляющей массы населения и даже просто большинства. Но ведь и сейчас, восклицает он, «большинство членов общества не бизнесмены, и все же об этом обществе можно сказать, что оно «цивилизация бизнеса». Основной социально-экономической базой творческой интеллигенции в борьбе за ключевые позиции в обществе, за влияние и власть станут, по его мнению, «мультиверситеты» — своеобразные аналоги монополистических корпораций в сфере науки и образования. Для Белла характерна подмена производственных отношений технологическими, из которых он затем непосредственно выводит господствующие типы социальных организаций, учреждений и институтов, приписывая им неоправданную самостоятельность в обществе. Если «доиндустриальное общество» породило армию и церковь, индустриальное — капиталистическую корпорацию, то в «послеиндустриальном» будут преобладать «мультиверситеты», то есть гигантски разросшиеся академические учреждения и университеты, ставшие государством в государстве. Основным фактором экономического развития в «послеиндустриальном обществе», продолжает Белл, будет уже не капитал, находящийся в руках буржуазии, а теоретическое и прикладное знание, которым будет распоряжаться интеллигенция. В этой технократической утопии политические знания будут диктоваться не партикулярными интересами собственников капитала, а научными соображениями, долговременными национальными интересами. Отличительной чертой этого общества по сравнению с предшествующим „индустриальным обществом“ явится также вытеснение рыночного механизма распределения товаров и услуг неким неуточняемым «социальным механизмом». Итак, заключает Белл, «послеиндустриальное общество» является также «коммунальным» обществом, в котором первоначальной социальной единицей становится не личность, а скорее община, и в нем «социальное решение» будет преобладать над простой тотальной суммой индивидуальных решений, которые, взятые в совокупности, приводят к кошмарным ситуациям, о чем можно судить на примере индивидуального автомобиля и заторов общественного транспорта». В своем прогнозе Белл отмежевывается от примитивных представлений о конвергенции двух социальных систем и в этой связи пишет: «Идея послеиндустриального общества не претендует на исчерпывающий охват социальных изменений. Такие индустриальные страны, как США, СССР, ФРГ и Япония, в политическом отношении организованы по-разному, и точно так же послеиндустриальное общество может вылиться в различные политические формы».
Д. Белл рассматривал историю как смену трёх эпох, (или трёх типов общества): доиндустриальная, индустриальная и постиндустриальная. Доиндустриальное общество было организовано вокруг взаимодействия человека с природой: ресурсы обеспечивались добывающими отраслями промышленности, а общество подчиняется законам снижающейся отдачи и низкой производительности. Д. Белл в своей книге «Грядущее постиндустриальное общество» определяет данную эпоху как «такой социальный порядок, который основан на примитивных производственных формах, развивающихся прежде всего в отраслях, обеспечивающих добычу и первичную обработку ресурсов, наиболее пригодных для удовлетворения самых настоятельных потребителей» Труд в этом случае фактически является неквалифицированным, развитие способностей человека обусловлено в первую очередь сложившимися традициями, и люди остаются неразрывно связаны с прошлым. Индустриальное общество знаменует собой радикальный разрыв с такой традиционностью и становится важнейшим условием становления постиндустриальной системы. Индустриальное общество – это уже взаимодействие человека с преобразованной природой, в его рамках добыча природных ресурсов сменяется производством заранее определённых продуктов, наблюдается возрастающая квалификация работника, основным производственным ресурсом становится энергия, человек оказывается способным делать определённые локальные технологические и хозяйственные прогнозы. И, наконец, постиндустриальное общество: Д. Белл противопоставляет его индустриальному обществу в качестве такого, где «производство как дискретный и постоянно возобновляющийся процесс сменяется непрерывным воздействием на окружающую среду, где каждая сфера человеческой деятельности оказывается тесно связана со всеми другими». Постиндустриальное общество основано на «игре между людьми», в которой на фоне машинной технологии доминирующую позицию занимает технология интеллектуальная, основанная на информации. В этих условиях основным ресурсом становится информация, приоритет переходит от полуквалифицированных работников к инженерам и учёным, дальнейшее совершенствование знаний человека о мире происходит в первую очередь на базе применения абстрактных моделей и системного анализа, центральное значение приобретает кодификация теоретического знания, а важнейшей задачей учёных становится перспективное прогнозирование хозяйственных и социальных процессов. Быстрое развитие науки и техники в постиндустриальном обществе делает социальную революцию излишней, поскольку её место занимает научно-техническая революция.
Что касается вопроса о характере перехода от одного типа общества к другому, то Белл чётко противопоставляет постиндустриальное и индустриальное общества как теоретические принципы. «В теоретическом аспекте, - отмечает он, постиндустриальное общество принципиально отличается от доиндустриального и индустриального. Как теоретический принцип, идея индустриализма не возникла из аграрного способа производства. В равней степени, стратегическая роль теоретического знания как нового базиса технологического развития или роль информации в преобразовании социальных процессов никак не связаны с ролью энергии в создании промышленного или производящего общества. Короче говоря, это аналитически независимые принципы». Между тем, Д. Белл не считает необходимым столь же чётко разводить их хронологически, говоря: «Было бы безрассудно пытаться точно датировать социальные процессы (с помощью каких критериев можно определить, когда капитализм сменил феодализм?), но наше представление о времени… вынуждает нас искать какие-то символические точки, которые могли бы ознаменовать возникновение нового понимания общества».
«В этом смысле позиция Д. Белла базируется на двух моментах. С одной стороны, он предпочитает рассматривать становление постиндустриального общества через призму поступательно развивающихся процессов, которые в раной мере можно трактовать и как модификацию самого социума, и как совершенствование теоретических представлений о нём. Так, он акцентирует внимание прежде всего на таких основных признаках технократической эры, как рациональность, планирование и предвидение, отмечая, что одним из важнейших признаков постиндустриального общества становится «разительное изменение в моральном настрое – новая «ориентация на будущее», распространившаяся во всех станах и социальных системах». С другой стороны, он стремится максимально чётко указать на то, что новые тенденции не предполагают в качестве своего непосредственного результата разрушение прежних экономических и социальных форм». В Предисловии к изданию 1976 года он пишет: «Постиндустриальное общество… не замещает индустриальное, так же как индустриальное общество не ликвидирует аграрный сектор экономики. Подобно тому, как на древние фрески в последующие эпохи наносятся новые и новые изображения, более поздние общественные явления накладываются на предыдущие слои, стирая некоторые черты и наращивая ткань общества как единого целого».
Постиндустриальное общество возникает благодаря переменам в социальной структуре, которая включает экономику, структуру сферы занятости и систему стратификации. Это то общество, в котором преобладает сектор услуг, которое основано на производстве услуг. Если индустриальное общество определяется через ко
Теория постиндустриального общества играет первостепенную роль не только в области технологических новаций, но и в экономике и общественной жизни.
Постиндустриальное общество является также коммунальным обществом, где социальной единицей выступает скорее отдельное сообщество, нежели индивид, и целью служит достижение «социального решения», отличного от простой суммы индивидуальных решений. Как игра между людьми общественная жизнь становится сложнее, поскольку множатся политические требования и гражданские права, а быстрота социальных перемен и норм поведения стирает традиционные ценности.
В своих заметках «о послеиндустриальном обществе» Белл уповал на то, что в ходе научно-технической революции к власти придет восходящий «новый класс» творческой интеллигенции и высококвалифицированных технических специалистов. А теперь он опасается усиления контрреволюционных тенденций, опирающихся на все, что есть консервативного в Америке. Тогда Белл уверял, будто в «послеиндустриальное общество» по пути США «предстоит пойти каждой стране». Теперь же он пессимистически констатирует, что неумолимый ход событий заводит Соединенные Штаты в исторический тупик, и при этом сокрушенно восклицает: «Каким образом может существовать общество при такой разобщенности?» Всего несколько лет назад он солидаризировался с технократическими идеями управления обществом, подчеркивал, что политические решения «будут носить все более технический характер», а ныне поддерживает и обосновывает общественный протест против технократии и отстаивает принцип участия масс в решении своих судеб. За эти годы «послеиндустриальная идиллия» превратилась в нечто напоминающее «послеиндустриальный кошмар». И вместо обещанных в будущем социальной солидарности и гармонии интересов Белл пишет об ожесточенной классовой борьбе, предстоящей в его «послеиндустриальном обществе».
Как ни поучительны эти перемены во взглядах Дэниела Белла сами по себе, они представляют тем больший интерес, что отражают серьезные сдвиги в настроениях значительной части западной интеллигенции за последние годы, и прежде всего ее академических, университетских кругов.
Еще совсем недавно Беллу, быть может, больше, чем кому-либо еще, подходил эпитет «официальный социолог». В своей книге «Конец идеологии», вышедшей десять лет назад, он излагал наиболее ортодоксальные (с точки зрения официальных, правящих кругов США) взгляды. В 1964 году президент Джонсон включил его в качестве официального представителя американской социологии в Национальную комиссию по технологии, автоматизации и экономическому прогрессу, учрежденную конгрессом США для изучения экономических и социальных последствий научно-технической революции.
В теоретической концепции О. Тоффлера раскрывается идея о (возможно, заимствованная у позитивистов и марксистов ) о трех стадиях (трех волнах) развития человечества на основе изменения способов распространения информации и знания. Свою мысль Тоффлер выразил предельно метафорически: мир постепенно формируется тремя волнами технологических изменений. Первая волна - сельскохозяйственная революция. Главным ресурсом этой волны была земля, которая составляла основу экономики, культуры, семейной организации и политики. Государственная власть была жестко авторитарной и осуществлялась в форме монархии или деспотии. Вторая волна - промышленная революция (рубеж XVIII-XIX вв.) - разрушила традиционные институты и изменила образ жизни миллионов людей. Она привела к важным социальным изменениям - урбанизации, стандартизации продукта, концентрации и централизации. Третья волна - информационная революция или постиндустриальная волна. В соответствии с футурологическим подходом О. Тоффлера в постиндустриальном обществе изменяется не только производство, но и весь уклад жизни, система ценностей, возрастает значимость интеллектуального потенциала общества и увеличивается доля занятых производством информационных услуг. В качестве основных агентов постиндустриальной экономики Тоффлер рассматривает системообразующую пару «производитель-потребитель» и предсказывает рождение «просыомера» (производителя и потребителя в одном лице), оснащенного современной техникой, живущего в «информационной деревне» и ведущего современный образ жизни.
Тоффлер («Метаморфозы власти», 1990) определяет демократическое общество как систему, в которой власть распределяется между тремя основаниями: силой, деньгами и информацией. Каждое из этих оснований связано с определенным периодом развития человечества. В основе традиционных демократий эпохи античности лежит сила, в основе индустриальной демократии - деньги, демократия информационного общества характеризуется использованием знания. Обладание знанием расценивается как мощь высшего качества.
В соответсвии с теорией Тоффлера раскрываются такие черты постиндустриального общества, как: демассификация и деиерархизация общества и культуры; децентрализация производства и населения, резкий рост информационного обмена; сближение производства и потребления; усиление индивидуализма и космополитизма, что потребует поиска новых смыслов и новых символов для обеспечения социальной интеграции и поддержания общественного порядка.
Футурологическая теория О. Тоффлера
Футурологическая концепция О. Тоффлера внесла важный вклад в развитие идей постиндустриализма и информационного общества. Она изложена в его трилогии «Шок будущего» (1971), «Третья волна» (1980 г.) и «Метаморфозы власти» (1990 г.) и других работах. По словам О. Тоффлера, все три книги исследуют один отрезок времени с середины 1950-х и заканчивающийся 75 лет спустя - в 2025 г. По мнению Тоффлера этот период является переломным пунктом в истории, когда цивилизация «фабричных труб», доминировавшая на планете на протяжении последних столетий, окончательно уступает место другой, принципиально отличной от нее, и все это сопровождается борьбой за власть и конфликтами, потрясающими мир. Каждая из книг, входящих в трилогию, может быть прочитана как самостоятельная работа, но вместе они образуют последовательное и логичное целое. Центральная тема трилогии - анализ перемен, которые происходят с людьми, когда общество внезапно трансформируется в нечто новое и невиданное.
Все части трилогии сфокусированы на одном периоде времени, но каждая из них использует разные инструменты, чтобы заглянуть за фасад обыденности. «Шок будущего» рассматривает процесс изменения, его воздействие на людей и организации. «Третья волна» анализирует направления перемен, затрагивающие общество. «Метаморфозы власти» посвящены проблеме управления: кто, и каким образом формирует происходящие преобразования.
В работе «Шок будущего» приводятся доказательства того, что ускорение хода истории само по себе имеет последствия, независимо от направлений трансформаций. Ускорение темпа происходящих событий и сокращение времени реакции на них вызывают определенные последствия, не связанные с тем, как воспринимаются эти изменения – положительно, или отрицательно. О. Тоффлер в этой работе предсказывал, что очень скоро кардинальные перемены могут захлестнуть людей, организации и даже целые страны, что ведет к дезориентации разрушает способность принимать разумные решения, необходимые для адаптации. В книге предвещались трансформация семьи, возникновение расточительного общества потребления, кардинальные изменения в сфере образования, генетическая революция. После первой публикации в 1970 г. эта книга неожиданно стала международным бестселлером и вызвала множество комментариев. По данным Института научной информации США она стала одной из самых цитируемых работ в области социологии. Словосочетания «Шок будущего» или «Футурошок» вошли в повседневную лексику, появились во многих словарях и на страницах периодических изданий.
Основная тема работы, заключающей трилогию – «Метаморфозы власти» - проблемы власти и управления. По мнению Тоффлера нас ждет глобальная битва за власть. И если в эпоху первой волны основой власти было насилие, во времена второй волны – деньги и финансовое могущество, то в эпоху третьей волны, этой основой является знание. Считая знание самым демократичным источником власти, Тоффлер подчеркивает, что в настоящее время в мире развертывается широкомасштабная битва за власть. Новая система производства полностью зависит от мгновенной связи и распространения информации, идей и символов. Тоффлер пишет об информационных войнах, начиная от уровня супермаркета до межгосударственных отношений. Во всем мире идет поиск новых способов организации и управления, порождая специфические организационные структуры. Конкуренция требует мобильности и непрерывных инноваций, но иерархическая власть разрушает творчество и инициативу. Это означает, что бизнес и государственное управление будет вынужден перестраиваться через волну потрясений и конфликтов. Примеры первых интерактивных информационных систем и экспериментов по их применению в общественной жизни, приведенные Э. Тоффлером, иллюстрируют наличие социальных потребностей в технологиях, которые мы сейчас, спустя столько лет после написания «Третьей волны», относим к технологиям информационного общества. Недаром Олвина Тоффлера, наряду с Джоном К. Гэлбрейтом и Питером Дракером относят к первым пророкам интернет-цивилизации, которые сформулировали общее предчувствие перемен и обрисовали их некоторые черты.
Ядром теоретических воззрений О. Тоффлера является концепция, изложенная в его книге «Третья волна». О. Тоффлер предлагает свою схему феноменологии исторического процесса, которая игнорирует традиционные историографические концепции. Следует отметить, что О. Тоффлер опирается на очень объемный фактический материал, ссылки на научную и публицистическую литературу, статистические данные (текст, разбитый на 28 глав объемом около 700 страниц опирается на более 500 примечаний и библиографию, включающую 534 названия).
О. Тоффлер выделяет в истории цивилизации три волны: первая волна — аграрная (до XVIII в.), вторая - индустриальная (до 1950-х гг.) и третья — пост- или супериндустриальная (начиная с 1950-х гг.). Во введении автор подчеркивает, что его книга — это не объективный прогноз, и она не претендует на то, чтобы быть научно обоснованной и определяет основание своей работы, как полусистематическую модель цивилизации и наших взаимоотношений с ней. О. Тоффлер описывает процесс отмирания индустриальной цивилизации в терминах «техносферы», «социосферы», «информационной» и «властной сферы», показывает какие революционные изменения они претерпевают в сегодняшнем мире. Особое внимание уделяется показу взаимоотношений между этими сферами, а также между «биосферой» и «психосферой». «Психосфера» для Тоффлера — это та структура психологических и личностных отношений, благодаря которым перемены, происходящие во внешнем мире, влияют на нашу частную жизнь.
Основная метафора, используемая О. Тоффлером, — это столкновение волн, приводящее к переменам. По мнению автора, идея волны это не только способ организовать огромные массы весьма противоречивой информации, она помогает видеть то, что находится под «бушующей поверхностью перемен». О. Тоффлер подчеркивает оптимистический характер своей работы, т.к. верит в реальность новых перспектив и потенциала «третьей волны», которая «доказывает, что самой сердцевине разрушения и распада мы можем обнаружить сейчас потрясающие свидетельства зарождения и жизни. Ясно и, как мне кажется, неоспоримо, что ... зарождающаяся цивилизация может стать более здоровой, благоразумной и устойчивой, более пристойной и более демократической, чем любая из известных нам до сих пор».
Применяя новый подход — волнофронтальный анализ социальных процессов (или анализ «фронта волны»), который означает видение эволюции мира в ее глобально-синхронных фазах, О. Тоффлер анализирует технико-экономические и информационно-коммуникативныеьфакторы общественного развития. При этом он отмечает, что предложенный им подход к анализу социальных процессов фокусирует наше внимание не столько на исторических непрерывностях, сколько на дискретности в истории, моментах нарушения непрерывности - нововведениях и точках перерыва. По мнению О. Тоффлера волнофронтальный анализ социальных явлений не только обнаруживает основные перемены в момент их возникновения, но и позволяет на них влиять.
Первая волна, по О. Тоффлеру, началась примерно 10 тыс. лет назад с переходом от собирательства и охоты к сельскохозяйственной жизни и появлению первых ростков цивилизации. Различные цивилизации в течение тысячелетий развивались и приходили в упадок, воевали и вступали в союзы, сливались, образуя причудливую смесь, однако все они обладали некоторыми фундаментальными сходствами — везде основой жизни была земля, а деревенское поселение служило источником основного продукта. Господствовало простое разделение труда и небольшое количество четко определенных каст и классов: знать, духовенство, воины, рабы (или крепостные). Власть была авторитарной, и положение человека определялось фактом его рождения. И во всех странах система общественного производства была децентрализованной и замкнутой — каждое сообщество изготовляло большую часть того, что потребляло. При этом были и исключения — например фактории, выпускавшие массовую продукцию в Древней Греции и Риме, которые О. Тоффлер определяет как отдельные намеки на то, что должно придти вслед за сельскохозяйственной цивилизацией — предвестники Второй волны.
Вторая волна. Первая волна перемен еще не исчерпала своего потенциала, когда в конце XVII в. в Европе возникла индустриальная революция — вторая волна перемен. Новый процесс индустриализации начал двигаться по странам и континентам уже гораздо быстрее. Таким образом, два отдельных, явно отличающихся друг от друга процесса перемен (две волны) распространялись по земле в одно время, но с разной скоростью.
Многочисленные столкновения двух волн привели к возникновению многих политических и военных конфликтов, начиная от акций протеста сельскохозяйственных производителей по поводу индустриализации жизни, до Гражданской войны между Севером и Югом в Америке. О. Тоффлер показывает, как американские поселенцы, изгоняя индейцев со своей земли, перемещая фермы все дальше и дальше к Тихому океану, создавали цивилизацию Первой волны. Однако за ними вслед шли агенты Второй волны — промышленники и банкиры — в середине XIX века на Северо-Востоке возник быстро растущий индустриальный сектор, интересы которого через некоторое время вступили в непреодолимое противоречие с социально экономическими отношениями рабовладельческого юга. Многим кажется, пишет О. Тоффлер, что Гражданская война велась по причинам нравственного характера, как борьба против рабства. «Борьба шла за решение более широкого вопроса: кто будет управлять богатым новым континентом — фермеры или индустриализаторы, т.е. силы Первой или Второй волны? Будет ли грядущее американское общество в основе своей сельскохозяйственным или индустриальным? Когда победу одержали северяне, жребий был брошен. Индустриализация Соединенных Штатов была гарантирована». Согласно концепции О. Тоффлера, Вторая волна вызвала к жизни три определяющие структуры (основные социальные институты): малая семья, обучение фабричного типа и гигантские корпорации. «Таким образом, пишет О. Тоффлер, повсюду в мире Второй волны… большинство людей двигалось по одной и той же стандартной жизненной траектории: воспитанные в малых семьях, они шли в потоке через школы фабричного типа, а затем поступали на службу в крупную корпорацию, частную или государственную. На каждом этапе жизненного пути человек находится под контролем одного из главных институтов Второй волны».
Индустриализация, внедрение новых технологий, совершенствование энергетической базы создали условия для массового производства, которое вызвало к жизни новую систему распределения. Если в обществах Первой волны превалировало распределение товаров, изготовленных на заказ, то теперь наступила эпоха массового распределения и массовой торговли. Постепенно все сферы жизни подчиняются производственно-рыночным интересам. Основные социальные институты (правительственные учреждения, школы, больницы ...) в это время приобретают черты фабричности — разделение труда, иерархическая структура и обезличенность.
Обращаясь к информационной сфере, О. Тоффлер прослеживает основные принципы фабричного производства и в средствах массовой информации, которые публикуют одинаковые сообщения, точно так же, как фабрика штампует один и тот же товар. Причем, без информационного обслуживания индустриальная цивилизация не смогла бы оформиться и надежно функционировать. Таким образом выросла хорошо разработанная инфосфера — коммуникационные каналы, через которые индивидуальные и массовые сообщения могут распределяться так же эффективно, как товары и сырье. Инфосфера переплелась с техно- и социосферами, которые она обслуживает, помогая интегрировать экономическое производство с поведением отдельных людей.
В своей книге О. Тоффлер подробно и последовательно анализиру ет систему из шести ведущих принципов, действующих во всех странах Второй волны — стандартизация, специализация, синхронизация, концентрация, максимизация и централизация. Причем он отмечает, что эти принципы как некая программа Второй волны «приложима как капиталистическому, так и к социалистическому крылу индустриального общества, поскольку они неизбежно выросли из одного и того же базового разрыва между производителем и потребителем, а также благодаря всевозрастающей роли рынка». Эти же принципы, усиливая друг друга, создали самые крупные, жесткие и могущественные бюрократические организации, элиты и суперэлиты Второй волны.
Третья волна. В конце-концов, утверждается в книге О. Тоффлера, наступает глубокий кризис принципов и структур Второй волны и на смену поднимается Третья волна, несущая новые взгляды на мир и новые научно-технологические достижения в области информатики, молекулярной биологии, которые позволяют выйти за пределы ограниченных жизненных и философских концепций индустриального периода и создают условия для устранения его главного противоречия — между производством и потреблением. По мнению О. Тоффлера, точкой поворота можно считать 1955 г., когда в США впервые количество «белых воротничков» и работников сферы обслуживания стало превышать число «синих воротничков». Это было десятилетие, когда началось внедрение компьютеров и новых технологий доступных населению. Изменения, которые связаны с переходом от одной волны к другой.
Цивилизация Третьей волны противоречит старой традиционной индустриальной цивилизации, т.к. является одновременно и высокотехнологичной, и антииндустриальной. Она несет с собой новый строй жизни, основанный на возобновляемых источниках энергии, на методах производства, исключающих фабричные сборочные конвейеры, на новой не-нуклеарной семье, на новой структуре, которую О. Тоффлер назвал «электронным коттеджем», на радикально измененных школах и объединениях будущего. Возникающая цивилизация ведет нас за пределы стандартизации, синхронизации и централизации. Новая цивилизация, по мнению О. Тоффлера, будет опрокидывать бюрократию, уменьшать роль национального государства и способствовать росту полуавтономных экономик постимпериалистического мира.
Развитие компьютерной техники и средств связи приведет, по мне нию О. Тоффлера, к изменению структуры занятости, а в сочетании с усиливающейся интеллектуализацией труда к появлению так называемых «электронных коттеджей», которые позволят перенести работу из офиса в жилище работника. Помимо экономии времени и сокращении транспортных расходов, затрат на обеспечение централизованных рабочих мест, внедрение «электронных коттеджей» приведет, по мнению О. Тоффлера, к укреплению семьи и усилит тенденции к возрождению привлекательности малых городов и деревенской жизни. Борьба за «электронный коттедж», предсказывает О. Тоффлер, объединит не только технологов и корпорации, стремящиеся использовать новые технические возможности, но и широкий спектр других сил — защитников окружающей среды, реформаторов труда в новом стиле, широкую коалицию организаций, от консервативных церквей до радикальных феминисток, и основных политических групп — в поддержку того, что может рассматриваться как новое, более удовлетворительное будущее семьи.
Заключение
"Третья волна", провозглашенная Тоффлером, стала реальностью в развитых странах Запада и в России. Переходный период завершается и страна обретает новую социально-экономическую систему. Однозначного названия у этой системы еще нет. Но ее контуры ясны, а параметры уже сформированы. Это система постиндустриального общества с социально ориентированным рыночным хозяйством и гражданским обществом в качестве формы политической власти.
Наступление постмодерна у меня ассоциируется с Третьей Волной Тоффлера. На мой взгляд, формирование постмодернистского общества связано с отказом от универсальности, от стремления охватить все многообразие бесконечной реальности несколькими общими идеями или какой-то исчерпывающей философской концепцией. Предлагаемая в арсенал социальной футурологии схема предмодерн-модерн-постмодерн не претендует на исключительность и общезначимость. Данная парадигма не в коей мере не отменяет как стадиальный, так и формационный, цивилизационный и другие подходы к видению исторического процесса. Каждый из них имеет свои достоинства и недостатки, в каждом из них фиксируется та или иная грань социальной реальности, исходя из выбранной точки отсчета, и, все они имеют право на существование. Главное - избегать попыток объяснения множества явлений исходя из монистического решения, то есть не класть в основу социального познания какой-то всеобъемлющий "базис", будь то отношения собственности, научные технологии, изменения в культуре, этнические различия. Утверждение постмодерного общества требует и соответственного преобразования устоявшихся способов социального познания.
Список использованной литературы
Белл, Д. Социальные рамки информационного общества // Новая технократическая волна на Западе. — Москва: Прогресс, 1986. — с. 342
Белл, Д. Грядущее постиндустриальное общество. — Москва: Академия, 1999.
Тоффлер, Олвин. Создание новой цивилизации. Политика Третьей волны./Тоффлер, Олвин, Тоффлер, Хейди. Новосибирск: Сибирская молодежная инициатива, 1996. — ? с.
Тоффлер, Олвин. Третья волна. Москва: АСТ, 1999. — 784 c.
Тоффлер, Олвин. Шок будущего. Москва: АСТ, 2001. — 560 c.
Тоффлер, О. Третья волна // США - экономика, политика, идеология. Москва, 1982. №7, с. 97-102
Баталов, Э.Я. О книге О. Тоффлера. [5] №7 с. 85
Тоффлер, О. Метаморфозы власти: знание, богатство и сила на пороге XXI века. М., 2003.
Чугунов, А.В. Развитие информационного общества: теории, концепции и программы. Учебное пособие. Санкт-Петербург: Факультет филологии и искусств Санкт-Петербургского государственного университета, 2007. – 60с.
Араб-Оглы, Э.А. В лабиринте пророчеств. М. – 1973.
Кастельс, М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. У-Фактория, 2004
Фрэнк, Уэбстер. Теория информационного общества / Фрэнк Уэбстер; Пер. с англ. М.В. Арапова, Н.В. Малыхиной; под ред. Е.Л. Варталовой. – М.: Аспект Пресс, 2004.
Иноземцева, В.Л. Новая постиндустриальная волна на Западе: антология / под ред. В.Л. Иноземцева; Центр исследования постиндустриального общества. – М.: Academia, 1999.
32