Топологизация жизненного пространства (постмодернистский взгляд на социологию личности)

Яковлев Л. С.

Метафора "жизненное пространство" для меня оказывается наиболее эффективным инструментом категориального синтеза, в конечном счете, призванного обеспечить возможность, по крайней мере, супплементарного, включения в дискурс подходов, совокупность которых составляет целостность современной мультипарадигмальной социологической теории. "Тотализация" социологического дискурса по Н. Луману оказывается трудно осуществимой на практике; социологическая теория не становится и когерентным целым - по лукавому замечанию Г. Вагнера, "дьявол плюрализма теорий изгоняется Вельзевулом империализма теории", но не более.[1] Не приходится говорить и о степени продуктивности формирования приоритета того или иного методологического подхода. Реальные успехи современного социологического знания достигнуты на разных путях; сосуществование школ и направлений, ключевые принципы строящихся в рамках идеологии которых схем кажутся трудно совместимыми - не прихоть конвенционализма, а необходимое состояние сегодняшней науки. Интегративный смысл категории "жизненное пространство" обусловлен ее совместимостью в системах категорий, описывающих теоретические системы, предложенные в рамках всех наиболее продуктивных направлений современной социологической мысли. Она соотносится с категориальным рядом феноменологии через понятие "жизненные миры", что позволяет адаптировать концептуальные построения Э. Гуссерля и М. Хайдеггера, обращаться к анализу способов типологизации А. Шюцем,[2] а также к опыту этнометодологии, поскольку последняя опирается на феноменологическую традицию. С другой стороны, через посредство категории "социальное пространство" обеспечивается совместимость продуцируемых построений с концепциями, прежде всего, П. Бурдье, и, как непосредственно (в меру наличия в теоретических схемах П. Бурдье наследия структурализма), так и опосредовано, с различными интерпретациями структурализма.

Понятие пространства - одно из наиболее фундаментальных в человеческом мышлении. Органически нам присуще понимание его, во-первых, в единстве с категорией времени, как хронотоп, пространственно-временной континуум,[3] во-вторых, как охватывающую и включающую нас самих реальность. Пространство приобретает статус социологической категории лишь в последние десятилетия. Для Г. Зиммеля и П. Сорокина оно было, прежде всего, пространством физическим, служащим полем социального взаимодействия. Несколько более широкие возможности толкования открывает трактовка М. Вебера, рассматривающего цивилизованную жизнь отдельного человека как включенную в бесконечный прогресс. Однако, для современной социологической традиции М. Вебер выступает классическим представителем "социологии времени", и его обращение к теме пространства не получило непосредственного продолжения. То же следует сказать и о концепции пространства Э. Дюркгейма, актуализированной лишь в новейших исследованиях. По существу, в качестве физического, служащего базой для социального "аналитического" действия, выступает резидентное пространство и для раннего Т. Парсонса. Дальнейшая эволюция его воззрений по данной теме, как, впрочем, и ряду других, не была востребована социологической теорией, парадигматизировавшей именно работы Т. Парсонса тридцатых-пятидесятых годов. Нами не используется в качестве генеральной категория "социальное пространство", поскольку она приобрела в социологической теории достаточно устоявшееся значение в качестве термина десигната пространства социального взаимодействия. Термин жизненное пространство используется нами как более общий, объединяющий значения совокупности полей предметизации, лежащих между человеком как субъектом идеального действия и физической реальностью. Такое понимание оказывается органичным проблемному полю, формируемому в границах синтеза теоретических и практических подходов. Мир обретает пространственное измерение по мере становления личности. Дж. Беркли указывал на однотипность процессов становления языка и пространственного восприятия. Законы освоения физического пространства до определенной степени определяют процессы конструирования жизненных пространств. Мир человека на ранних стадиях социоантропогенеза представлял собою предметный мир, целостность которого дана взаимным положением и связями объектов, а не помыслена. Здесь могло бы иметь место объективное наблюдение, если бы субъект этого наблюдения мог действительно вычле-нять свойства и связи объектов. Однако и эта объективность условна, поскольку в той степени, в какой объект вообще может быть дан наблюдателю, он помыслен. Таким образом, жизненное пространство есть пространство включенности личности в мир, составляемый совокупностью реальных объектов, но данный субъекту только в восприятии. В рамках конкретной социологической теории эти положения получают реализацию у Э. Гидденса. Структурная организация - непременное условие устойчивости процессов социальных взаимодействий. Общество создается в результате пространственно-временной структурации этих взаимодействий, которая может быть конкретизирована как регионализация, детализация-разбивка окружающей человека реальности, определяющая системы дистанций, форму присутствия индивидов в социальном пространстве-времени. Концепция Э. Гидденса представляется синтетической, опирающейся как на феноменологическую, так и на структуралистскую традиции. Она интегрирует как подходы, восходящие к субстратному пониманию социального пространства в традиции Э. Дюркгейма, и развиваемые инвайронментальной школой (Р. Маккензи, А. Холи, Р. Парк, У. Каттон), так и идущие от П. Сорокина, и, в известном смысле, от Т. Парсонса, и направленные на трактовку социального пространства как поля связей между агентами, элементами социального взаимодействия. Обращение социологии к категории пространства оказывается необходимым в ситуации, определяемой одним из инициаторов внедрения такого подхода, П. Бурдье, как колебания социальных наук между субъективизмом и объективизмом, или физикализмом и психологизмом ("который м

ожет приобретать феноменологические, семиологические окраски").[4] Первая традиция порождает дедуктивно строгие, верифицируемые, целостные теории, оказывающиеся, однако, неспособными давать значимые достоверные прогнозы социальных процессов, часто деградирующие к тавтологичности или опровергаемые практическим опытом. Вторая размывает грань между научным и интуитивным знанием. По емкой метафоре Г. С. Батыгина сингулярности молчат: только организованные в пространстве признаков наблюдения перестают быть "случаями".[5] Но перенесение социологического исследования из мира реальности во "вселенную индикаторов" ставит объективную эмпирическую социологию в положение, сходное с тем, в котором оказалась, в свое время, объективная теоретическая социология. По замечанию К. Джини в социальных науках нет теории, есть описания статистических регулярностей. Эти регулярности можно, опираясь на разработанную технику исследования, достаточно уверенно выделять. Но если сингулярности молчат, то регулярности твердят банальные истины, объясняя лишь сами себя. Регулярность не выводима за собственные пределы, приложима лишь к описываемой ею совокупности, но не к ее индивидуальному элементу, подмножеству, или другому (пусть сходному) множеству, даже к той же самой совокупности, но в изменившихся условиях, или по прошествии некоторого времени (в том смысле, что относительная константность внешних условий никак не гарантирует отсутствия внутренних изменений). Чтобы преодолеть искусственную оппозицию структур и представлений надо порвать с субстанционалистским способом мышления, применить к социальному миру реляционный способ: помыслить не субстанции, а связи, полагает П. Бурдье, подчеркивая, что изменение терминологии здесь одновременно и условие, и результат разрыва с обыденным представлением. Разрешению конфликта смыслов способствует обращение к классическому постулату А. Шюца, определившего социальную реальность как всю совокупность объектов и событий внутри социокультурного мира - опыта обыденного сознания людей, связанных с себе подобными отношениями интеракции; интерсубъективный мир культурных объектов и социальных институтов. Обыденное сознание акторов социализировано структурно-генетически.[6] С этим пониманием согласуется, составляя непротиворечивую картину, тезис Э. Гидденса о непрерывной структурации социальной реальности.

Формулируемая концепция личности, как результата и формы структурации жизненного пространства, принадлежащая постмодернистскому осмыслению реальности по типу его восприятия, сегодня, на рубеже перехода к информационной цивилизации, приобретает визуальный смысл. По точному замечанию Д. В. Иванова, сегодня "сущность человека отчуждается не в социальную, а в виртуальную реальность".[7] Я выразил бы мысль и резче: виртуализация, развеществление общества, позволяют нам понять, что личность в ее сформулированном позитивистским гуманизмом понимании, не существует. Не артикулируя здесь всех очевидных и неочевидных следствий, заметим, что лишь благодаря определяемому таким образом пониманию может быть снята неразрешимость в интерпретациях нормы и адаптивности, как этапно-ключевых категорий для трактовки динамики статуса личности в макросреде. Как замечает при анализе разработанности проблемы последним, на настоящее время, обратившийся к ней П. С. Кузнецов, в литературе структура адаптации либо отождествляется со структурой личности, либо рассматривается в отношении нее как действие, характеризуемое ситуацией, потребностью, способами.[8]. Понимая личность как конфигурацию жизненного пространства, мы приходим к очевидности: инстинкт выживания индивида побуждает к интеграции в жизненную среду, осуществляемую через структурирование личности. В последние десятилетия, во многом благодаря воздействию идей А. Шюца, в понимании социально-пространственных отношений получает распространение подход, основанный на феноменологической традиции. Такое синтетическое понимание, в определенной степени, дистанцируется от структурных и субстратных трактовок, уже на понятийном уровне, используя термин "жизненное пространство". Вслед за П. Бергером и Т. Лукманом [9] субъективная повседневная реальность становится главным наполнением социально-пространственных отношений для А. Турена, А. Лефевра, П. Ансара. Предметом изучения становится мозаичность поведенческих пространств, ролевые, вещно-бытовые пространства, их институциональная природа. С точки зрения П. Ансара социальное поле представляет собой систему позиций лиц.[10] Нами отстаивается понимание жизненного пространства не как места бытия личности, а как поля напряженности, ее структурирующего, и ею, в свою очередь, структурируемого. Личность существует, пока она подвергается (и подвергает себя, и мир вокруг) структурации, которая есть не единовременный, дающий в результате некоторую организацию, акт, или цепочка актов, но непрерывный процесс, продуцент которого перестает существовать, когда процесс обрывается. Жизненное пространство, понятое генетически, дано в его структурации, в наполнении смыслами.

Список литературы

Вагнер Г. Социология: к вопросу о единстве дисциплины // Социологический журнал. 1996. № 3/4. с. 66.

Schutz A. Phenomenology of the Social World. London, Heinemann, 1972.

Ярская В. Н. Время в эволюции культуры. Философские очерки. Саратов, 1989. С.122, 139.

Бурдье П. Начала. М., 1994. С.183.

Батыгин Г.С. Лекции по методологии социологических исследований. М., 1995. С.67-68.

Шюц А. Формирование понятия и теории в общественных науках // Американская социологическая мысль. Под ред. В. И. Добренькова. М., 1994. С.485, 492.

Иванов Д. В. Критическая теория и виртуализация общества // Социс. 1999. № 1. с. 35.

Кузнецов П. С. Концепция социальной адаптации. Саратов, 2000. с. 136.

Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М., 1995.

Ансар П. Современная социология // Социологические исследования. 1996. № 1. С. 139.