Украинцы, составляющие 2.4% жителей Москвы (если исходить из официальной численности ее населения – не менее 250 тыс. чел.), традиционно и, главное, не без оснований считаются наименее проблемной среди городских этнических групп. Благодаря близости культуры и практическому отсутствию языкового и конфессионального барьеров (ввиду мизерной роли церкви в общественной жизни, униаты из западных областей не воспринимались и не воспринимаются москвичами как особая часть украинского народа), это меньшинство легче, чем другие, адаптировалось к жизни в Москве. Чему, кстати сказать, в немалой мере способствовал и высокий образовательный уровень представителей украинской диаспоры: в советское время по числу лиц, имеющих среднее специальное и высшее образование (на 1 тыс. чел. старше 15-летнего возраста) московские украинцы превосходили русских примерно в 1.3 раза.
Данные обстоятельства, в конечном счете, способствовали ассимиляции русским населением столицы украинского меньшинства. Многие его представители настолько обрусели, что вся их этничность состоит либо в характерной фамилии, либо и вовсе в записи в паспорте. В предыдущем разделе говорилось о том, что примерно 46% представителей общины московских украинцев не желали участвовать в деятельности «своих» этнокультурных объединений (они появились в столице во время «перестройки» в начале 1990-х гг). На практике же их активность в этнокультурной сфере оказалась и вовсе незначительной: в Товарищество украинской культуры «Славутич» записалось 500 чел., в действовавший при нем Украинский молодежный клуб – 160 чел.; в правозащитной организации – Московском филиале Украинского Хельсинского союза – состояло всего 15 чел.
Сопоставим это с активностью представителей других, меньших по численности национальных общин. Так, Грузинское землячество в это время насчитывало 1500 членов; в Молодежный культурный центр Казахстана вступило 300 чел.; в Общественно-политическую организацию «Крым», объединявшую крымских татар – 800 чел.
Русско-украинские отношения в Москве всегда отличало практическое отсутствие трений, однако в последние годы начали появляться отдельные, хотя и не очень явственные симптомы изменения ситуации в худшую сторону. Самый заметный индикатор перемены отношения к украинцам – участившиеся разговоры о том, что «хохлы» якобы, отнимают у москвичей рабочие места.
Слухи такого рода в некотором смысле имеют рациональные корни. В столице после распада СССР и обретения Украиной независимости, действительно, появилось значительное количество строителей (по-украински «будiвельников»), приехавших на заработки из этой страны. Не исключено даже, что слово «будiвельник», которое теперь в Москве знает, наверное, большинство тех, кто приглашал рабочих для ремонта помещений, вытеснит со временем из русского языка пришедший из Германии термин «гастарбайтер».
В настоящее время подлинные масштабы миграции с Украины рабочей силы невозможно определить. По данным Московского комитета труда и занятости, общая ежегодная квота на привлечение иностранной рабочей силы официально составляет примерно 31 тыс. чел. [Время, 1999, 7 авг.]. Большинство среди них составляют украинцы. Они, как правило, устраиваются на работу в автопарках, но главное, на строительство зданий и ремонт помещений – их в Москве трудится 12.8 тыс. чел., из них 5 тыс. – водителями автотранспорта [Известия, 2000, 31 янв.]. Однако наряду с легальной трудовой миграцией существует и значительно превосходящая ее по количеству нелегальная.
Нелегалы в принципе претендуют на те же работы, но все-таки основное место их «трудоустройства» – ремонт жилых помещений и офисов. Определить, насколько данный сектор экономики столицы заполнен украинскими ремонтниками, крайне сложно: их мелкие, мобильные, текучие по составу бригады работают без договоров, за «живые» деньги, получаемые непосредственно от хозяина помещения. Косвенное представление о масштабе рассматриваемого явления могут дать разве что расценки труда – стоимость качественного ремонта 1 кв. м, выполненного московскими фирмами, как правило, колеблется в пределах 100$ США, тогда как с украинцами можно без особых проблем договориться за 20-25$ США. Возможность приезжих сбивать цены в 4-5 раз говорит если не об их полном доминировании, то, по крайней мере, об ощутимом преобладании в рассматриваемой отрасли хозяйства.
Впрочем, в действительности это вовсе не означает, что украинцы так уж теснят москвичей на рынке труда. Условия работы на транспорте, строительстве или ремонте в настоящее время таковы, что жители столицы туда просто не идут, несмотря на безработицу. Так что выходцы из ближнего зарубежья ни у кого хлеба не отбирают. Но конкуренция при этом усиливается, что и вызывает вполне объяснимую негативную реакцию со стороны тех, кто не может и не хочет снижать расценки ремонтных работ и получать прибыли за счет количества и качества предоставляемых населению услуг.
Хуже, однако, то, что поскольку конкурентами московских ремонтно-строительных фирм выступают граждане сопредельной страны, нормальное чисто экономическое противостояние начало приобретать этническую окраску. Причем дело уже не ограничивается только обывательскими пересудами. Стало заметным, как ироничное (хотя ирония тут неуместна) отношение московских милиционеров к украинским паспортам с трезубцем поменялось на подозрительное, а то и вовсе недоброжелательное. Пресса зафиксировала отдельные факты произвола по отношению к приезжим с Украины, похожие на те, которые имеют место в отношении «лиц кавказской национальности» [См.: Известия, 1999, 26 авг.].
В данной ситуации абсолютно ясно, что исподволь возникшая недоброжелательность к украинцам проявлялась исключительно к тем из них, кто приехал с Украины на заработки. Иными словами, здесь имеет место не «этно»-, а «мигрантофобия», объектом которой, как показывает практика ряда областей России, могут выступать и сами русские, переехавшие туда из каких-либо бывших республик Союза ССР.
При решении подобного рода коллизии властям, действительно, нет смысла делать упор на этнической составляющей конфликта, но следует, напротив, обратить особое внимание на его социально-экономические аспекты. Что и было сделано, правда, с опозданием. 19.08.1999 Мэрия столицы издала распоряжение №896-РМ «О временном порядке учета и оформления права на трудовую деятельность на территории г.Москвы для отдельных категорий иностранных работников», устанавливавшее единые и жесткие правила получения приезжими легального разрешения на работу в столичном регионе. Данное установление, ни коим образом не отменяя разрешительный порядок привлечения работников-иностранцев, вместе с тем сглаживало негативное воздействия их найма на условия занятости москвичей, а также обеспечивало приоритетность права последних на занятие вакантных рабочих мест.
Распоряжение мэра г.Москвы №РМ–896 неоднократно повергалось критике за, якобы, излишне усложненную для иностранцев, включая выходцев из стран СНГ, процедуру получения разрешения на легальную занятость. Это не соответствует действительности. Во-первых, за получение специальной карты, подтверждающей право на работу в Москве и области, взимается сумма, эквивалентная 30 МРОТ (минимальный размер оплаты труда), что составляет сейчас порядка 2.5 тыс. руб. – деньги вполне «подъемные». Во-вторых, узаконение в принципе возлагало все «издержки» найма не на физическое лицо – соискателя рабочего места, а на юридическое – предприятие, фирму, учреждение и т. д., намеревающееся использовать труд иностранных граждан.
Наконец, санкции за нелегальную занятость также были установлены в нормальных для нынешних условий пределах. Для работника штраф составляет 20 МОРТ, то есть 1670 руб.; для работодателя – от 50 до150 МРОТ, или же от 4,1 тыс. до 12,5 тыс. руб. [Известия, 1999, 1 окт.]. Такого рода ограничения полностью соответствуют аналогичной практике большинства западноевропейских стран и намного либеральнее условий найма иностранцев, скажем, в Австралии.
Итак, введение посредством распоряжения №РМ-896 более справедливых правил конкуренции на рынке труда в опосредованной форме сгладило зачатки русско-украинских трений, предотвратив тем самым их трансформацию в этническую фобию.
Однако важно подчеркнуть, что хотя в спокойных условиях и в цивилизованных правовых рамках может происходить позитивное «саморегулирование» межнациональных контактов, «политика этнического невмешательства» все-таки весьма недальновидна. Никогда не стоит преувеличивать и тем паче абсолютизировать существующую в регионе общую стабильность, ибо взаимосвязь и взаимовоздействие составляющих ее компонентов, как показывает опыт, не имеют линейного характера.
В той же Москве достаточно благоприятные условия жизни и работы не способствовали, как оказалось, устойчивости эмоционального фона. В частности, исследование ВЦИОМ в марте 1999 г., то есть задолго до террористических актов, показало, что население столицы пребывало в состоянии тревоги и настороженности. Так, 43% москвичей перманентно испытывали раздражение и напряжение, а 11% – страх и тоску; 54% совершенно не устраивала их жизнь; 89% считали положение в экономике страны катастрофическим; 54% оценивали материальное положение своей семьи как очень плохое; наконец, 37% были уверены в высокой вероятности массовых беспорядков среди населения города.
Приведенные характеристики сами по себе негативны, однако куда важнее то, что они не отличались и даже превосходили аналогичные показатели по куда более проблемным российским территориям – Югу страны, Сибири и Уралу! Если расположить в порядке убывания причины, осложнявшие жизнь москвичей, то структура их страхов приобретет следующую конфигурацию: низкие доходы – 75, плохое состояние здравоохранения – 31, бытовые трудности – 25, безработица или ее угроза – 22, невозможность дать детям хорошее образование – 13 (в % от числа опрошенных). Проблемы конфликтности на этнической или этно-конфессиональной почве вплоть до недавнего времени жителей столицы, как мы видим, почти не беспокоили.
Однако после пережитого шока от взрывов жилых домов достаточно спокойное течение межнациональных отношений в Москве в одночасье переменилось: город захлестнула волна «кавказофобии», вроде бы до этого пошедшей на убыль, и национальный вопрос в нем резко актуализировался. Поскольку этот сюжет был проанализирован ранее бессчетное количество раз, ограничимся здесь некоторыми общими комментариями к сложившейся в тот период ситуации.
Несмотря на наличие «традиций» и весьма широкое распространение антикавказских предрассудков, в Москве они не имели под собой ни твердого идейного фундамента, ни концептуального обоснования. В силу чего, вопреки действительно трагическим внешним обстоятельствам, «кавказофобия» рядовых москвичей все же удерживалась на бытовом уровне и проявлялась не в виде организованной массовой агрессии в отношении представителей кавказских этносов, а в форме грубости в транспорте и на улицах, излишней подозрительности к приезжим «неславянского» вида и т.п. А ее «форматирование» и отдельные «прорывы» в официальную сферу были по сути дела обеспечены деятельностью большинства СМИ, в одночасье возложивших ответственность за террористические акты на Каширке и в Печатниках на кавказских террористов.
Бестактность освещения событий и неумение найти взвешенные оценки инцидентов, в которых агрессор и жертва были представлены разными народами, немало содействовали превращению «кухонных приговоров» в какой-то степени осознанную позицию значительной части жителей столицы, позицию, закладывающую предпосылки конфликта на этнической почве. А московские власти, и мы увидим это ниже, тогда не только не сумели нейтрализовать взрыв этнических предубеждений, увы, подспудно присущих значительной части людей, но по существу дела положили в основу политики противодействия террору «уличные» представления, что не только не разряжало, но скорее усугубляло ситуацию.
К сожалению, подобного рода курс, не имевший ничего общего ни с борьбой с терроризмом, ни с грамотным противодействием нелегальным миграциям, в первое время после взрывов стал пользоваться известной поддержкой жителей Москвы. Опрос ВЦИОМ, проведенный в конце сентября 1999 г., выявил, что впервые за последние несколько лет 64% жителей столицы фактически официально высказались за «высылку из города всех чеченцев», то есть, называя вещи своими именами – за этническую чистку.
Можно, конечно, списать такие вещи на эмоции. Тем более, мировой опыт однозначно свидетельствует о негативном воздействии терроризма на массовое сознание. Но ведь и до сентябрьской трагедии общий эмоциональный фон столицы, как мы знаем, был весьма неустойчивым. Лучшее, чем в иных субъектах РФ, положение вещей не избавило жителей города от социопатической рефлексии, вызываемой ощущением перманентного дискомфорта.
Выводы: О базовых причинах подобного состояния общества должны судить психологи; в данном же контексте подчеркнем следующее: социопатия – это питательная среда для развития фобий, и в первую очередь национальных, восходящих к наиболее простым и понятным формам групповой идентификации. Природа массового стресса такова, что она, гальванизируя как бы существующие «виртуально» негативные стереотипы, вдобавок требует в качестве одного из стабилизаторов группового поведения «образа врага», реальная или мнимая борьба с которым создает иллюзию избавления от одолевших страхов.
В подобных условиях политика «этнического невмешательства», равно как и система персональных преференций, оставляют городу мало шансов на сохранение стабильности. Требуются политические технологии активного вмешательства в этноконфликтную ситуацию, без которого эмоциональная реакция на насилие неизбежно будет трансформироваться сперва в устойчивый национальный предрассудок, затем в ксенофобию.
События сентября 1999 г. продемонстрировали, что в арсенале московских властей не имелось необходимых политических технологий, если, конечно, понимать под ними заранее спланированную, нацеленную на перспективу систему мер, реализуемых в четко определенных правовых рамках через соответствующие институциональные структуры. Теперь, когда по прошествии определенного времени мы возвращаемся к тревожным сентябрьским дням, становится более явственным основной изъян национальной политики столичной администрации. Практика «саморегулирования» межэтнического взаимодействия, приемлемая в целом при спокойной ситуации, оказалась негодной в ситуации форс-мажорной. И первопричина всех проблем состоит отнюдь не в том, что власти города не сумели должным образом гарантировать безопасность жизни москвичей, а в том, что ответом на вызов террористов стали во многом беспомощные и недостаточно эффективные меры, к тому же приобретшие дискриминационный оттенок.
Как известно, противодействие терроризму осуществлялось властями Москвы в рамках так называемого Особого порядка пребывания и регистрации в столице приезжих (с возможным их выдворением оттуда), введенного после взрывов жилых домов в Печатниках и на Каширке. Правовую основу его составили: а) распоряжение Мэрии №1007-РМ «О неотложных мерах по обеспечению порядка регистрации граждан, временно пребывающих в г.Москве» от 13.09.1999; б) распоряжение Правительства Москвы №903-РП «О первоочередных мерах по обеспечению безопасности, общественного порядка и противодействию возможным террористическим актам в г.Москве» от 21.09.1999; в) положение Правительства Москвы №875 «Об утверждении временного порядка перемещения лиц, злостно нарушающих правила регистрационного учета, за пределы г.Москвы к месту их постоянного проживания» от 21.09.1999 г.
Разброс оценок упомянутых документов, высказанных электронными СМИ, оказался весьма велик. Мнения варьировали от безоговорочной «поддержки и одобрения» принятых мер (политический блок канала ТВЦ) до осуждения их как антиконституционных (радио «Эхо Москвы»). Правозащитные организации и вовсе обвинили столичные власти в расизме и разжигании национальной нетерпимости. Такой точки зрения, в частности, придерживается лидер московского отделения международной организации «Human Rights Watch» Л.Алексеева. И чтобы разобраться, какой потенциал этноконфликтности несут в себе Особые правила, необходимо рассмотреть, во-первых, их правовую базу, а затем отдельно, – практическую реализацию.
Ограничимся здесь общеправовым комментарием и оценками принятых городскими властями документов. Прежде всего
Первым было предложено в трехдневный срок пройти указанную процедуру повторно, а вторым – немедленно сделать это под угрозой выдворения из Москвы. По предварительной прикидке представителей правоохранительных органов, под действие правил Особого порядка в части «депортация» могли попасть не менее 40 тыс. человек. Далее, были ужесточены правила для вновь приезжающих – при обращении за регистрацией их обязали внятно изложить ОВД мотивы и цели своего визита в столицу. Естественно, такая формулировка предполагала возможность отказа в регистрации.
Итак, если правовая сторона московского режима безопасности вызывает ряд вопросов и нареканий, то практическая – полное недоумение.
Прежде всего, стоит отметить, что установленный властями порядок имел скорее декларативный, а не функциональный характер. Это подтвердила официальная информация паспортного управления ГУВД г.Москвы. Согласно его данным, на 21 сентября 1999 г. – день, когда истек срок перерегистрации, эту процедуру прошли 85,4 тыс. чел.; еще 14,8 тыс. чел. зарегистрировались впервые; а 19,8 тыс. чел., не сумевшим внятно объяснить характер своей деятельности и указать адрес проживания, в регистрации было отказано. В эту категорию попала часть рыночных торговцев с Кавказа, однако «досталось» и строителям с Украины и из Средней Азии, а также наводнившим столицу украинским и молдавским проституткам. Одновременно по оперативным данным было установлено, что от регистрации уклонилось не менее 50 тыс. чел. [Известия, 1999, 23 сент.]!
Укажем и на еще одну существенную деталь: в распоряжениях Мэрии касательно депортации лиц, не прошедших регистрацию, не был прописан ее механизм. А это означало, что правоохранительные органы столицы должны были не только думать, как следует поступать с без малого 20 тыс. незарегистрированных личностей, но и самостоятельно изыскивать средства на перемещение нарушителей к месту их постоянного проживания. Впрочем, за подобными, так сказать, процедурными неувязками (которые сами по себе сводили на нет «грандиозные» замыслы Мэрии г.Москвы) скрывалась куда более серьезная проблема – процедурная необеспеченность административных указаний неизбежно подталкивала органы внутренних дел к произволу.
Уместно также вспомнить, что г. Москва – субъект Федерации, чьи власти вправе самостоятельно регулировать обеспечение на своей территории законности и правопорядка, а также осуществлять согласованную миграционную политику. Это явствует из пунктов «О» и «П» ст.1 «Договора о разграничении предметов ведения», заключенного между администрацией города и федеральными властями в августе 1998 г. Иное дело, что регулирование миграционных потоков осуществлялось городскими властями на базе достаточно спорного установления от 30 марта 1999 г., делавшего упор на разрешительном, а не уведомительном характере регистрации приезжих, на что в свое время указал Конституционный Суд РФ.
Сентябрьские же распоряжения московской Мэрии еще больше усилили разрешительный акцент регистрационной практики, а это, действительно, отчасти противоречит конституционным нормам, если речь идет о гражданах России, а не об иностранцах. Именно в этом контексте необоснованный отказ в регистрации и возможная высылка из столицы не имеют ничего общего с законностью. Кроме того, имел место чисто технический просчет: тексты всех упомянутых положений оказались малодоступными рядовым жителям города, не говоря уж о приезжих, а это препятствовало возможности оспорить решение об отказе в регистрации в судебных инстанциях.
В заключение отметим, что правила Особого порядка, не являясь сами по себе шедевром демократического нормотворчества, все же имели право на существование в непростой ситуации, сложившейся после террористических актов. Однако их эффективность требовала выполнения следующих условий: а) четко оговоренных сроков действия; б) уточнения и придания гласности критериев отказа в регистрации.
Теперь остановимся на весьма деликатном аспекте перечисленных распоряжений московских властей, устанавливавших в столице особые правила для приезжих – их этнической подоплеке. Безусловно, они не вводили ограничений по данному признаку, то есть de jure не имели дискриминационного содержания. Так что говорить об их расистском характере было бы, вероятно, вовсе неуместно, если бы не избирательный принцип применения на практике. И дело здесь отнюдь не только в «кавказофобии», охватившей столицу после взрывов жилых домов.
Выборочный подход к приезжим отчасти санкционировал пункт 6.1. Распоряжения №РП-903. Приводим его полностью: «Продолжить мероприятия по выявлению лиц, не имеющих регистрации или с истекшим сроком регистрации в г. Москве, особое внимание уделить представителям, прибывшим с Северного Кавказа и горячих точек России». В сложившейся ситуации подобная формулировка непосредственно «подсказывала» органам внутренних дел, с представителями каких народов России, к слову сказать, обладающими всей полнотой гражданства, им предстояло «работать» в усиленном режиме.
Сценарий, по которому пошло развитие ситуации в столице, подтвердил это в полной мере. СМИ приводили немало фактов административных нарушений при осуществлении мер по регистрации приезжих: волокита, требования представить непредусмотренные обоими положениями документы и справки, необоснованные отказы в перерегистрации и предложения пройти ее поселившимся в городе в прошлые годы, и, наконец, даже несанкционированные должным образом нарушения неприкосновенности жилища.
Вместе с тем, было бы неправильным полностью отрицать дискриминационный характер административных злоупотреблений в Москве именно в отношении кавказских народов. Особенно они коснулись чеченцев. После скандалов с так называемыми чеченскими «авизо» и событий в Буденовске молва и так была склонна обвинять их во всем. Когда же официальные источники информации возложили вину за террористические акты на Каширке и в Печатниках на чеченских террористов, это стало своего рода милицейской ориентировкой для паспортных отделов, занятых регистрацией и перерегистрацией приезжих.
Московскими правозащитными организациями накоплено немало фактов особо жесткого подхода ОВД к чеченцам (необоснованные отказы, поголовная дактилоскопия в обязательном порядке). Да и сами они, в том числе и московские старожилы, быстро почувствовали предвзятость должностных лиц. Таким образом, власти столицы вольно или невольно пошли на поводу «улицы», по сути, оказав поддержку притихшей было неприязни к выходцам из Чечни. Подобная практика быстро перекинулась и на других «лиц кавказской национальности». При осуществлении в Москве мер по поддержанию «особого порядка» у них чаще, чем у других возникали проблемы с перерегистрацией; стала обычной практика предлагать им покинуть столицу «добровольно». Этим предложением воспользовались, решив, видимо, не искушать судьбу, порядка 8 тыс. чел. [Время, 1999, 4 нояб.].
Практиковались и иезуитские формы давления. К примеру, достоянием гласности стал факт, когда человеку, приехавшему в Москву из одного из северокавказских субъектов Федерации на стационарное лечение, был выдан регистрационный талон на срок в 5 дней. При этом еще раз необходимо подчеркнуть, что в упомянутых случаях речь шла не о нежелательных иностранцах, а о гражданах России, в отношении которых de facto осуществлялась дискриминация по национальному признаку.
Даже если подобные инциденты будут впоследствии оспорены в судебном порядке (поводов обвинить столичную администрацию, по-видимому, будет достаточно) и потерпевшие получат компенсацию, межэтническое взаимодействие в городе на долгое время станет более проблемным. Поэтому в актив Особых правил можно занести разве что их побочный результат: в ходе всех мероприятий было выявлено и задержано 565 уголовных преступников, находившихся в розыске [Известия 1999, 22 сент.].
Хуже, однако, то, что начавшийся в отношении выходцев с Северного Кавказа милицейский произвол (неприглядный, но, в общем-то, ситуационно объяснимый) распространился и на те сферы городской жизни, где никогда не было предпосылок для этнических трений. Свой «Особый порядок» стали устанавливать и иные столичные ведомства, принимая решения сомнительного содержания, de facto и de jure нарушавшие права этой части граждан РФ. В частности, в античеченскую кампанию включился Отдел по борьбе с особо опасными видами контрабанды Московской оперативной таможни. В ноябре 1999 г. его сотрудники конфисковали легально ввозимый в столицу тираж первого тома книги «Знаменитые чеченцы» (отпечатан в Бельгии). Написал ее Муса Гешаев, председатель одной из чеченских общественных организаций Москвы – «Лиги вайнахских народов», которая вполне открыто разместилась на Большой Грузинской улице в доме №32.
Конфискация вышеназванного опуса была осуществлена в связи с его якобы выраженной националистической направленностью. Судить, так это или нет, не зная содержания книги, невозможно. Тем не менее, некоторые соображения относительно данного инцидента вполне уместно высказать уже теперь. Действия московской таможни ввели заурядный случай ввоза литературы, напечатанной за пределами России, в довольно сложный политический контекст.
Прежде всего, стоит обратить внимание на их очевидную неправомерность. Коль скоро в соответствии с законодательством о печати в РФ не существует предварительной цензуры, изъятие тиража любой книги может осуществляться только на основании соответствующего судебного решения. Так что в случае со «Знаменитыми чеченцами» таможенники Москвы не только присвоили себе несвойственные их ведомству функции литературных цензоров, но и походя нарушили федеральный Закон.
Далее, поскольку инцидент с изъятием в каком-то смысле затрагивает интересы национального меньшинства, следует указать и на двусмысленность возникшей в связи этим ситуации. Ведь в столице, увы, свободно циркулирует большое количество откровенно подрывной литературы (нацистской, коммуно-фашистской и имперско-шовинистической), которая, не ограничиваясь проповедью идеи национального превосходства русских, зачастую содержит открытые призывы к насильственным действиям в отношении тех же выходцев с Кавказа. При этом большая часть такого рода материалов, печатаемая и за рубежом, и в российской глубинке, спокойно ввозится в Москву без каких-либо возражений со стороны таможенного управления. Поэтому логично предположить, что внезапное и избирательное рвение упомянутого ведомства навеяно новыми жесткими правилами по поддержанию порядка и безопасности москвичей, введенными в городе в сентябре 1999 г. Книга Гешаева, какой бы она ни была, все же – не мешок с гексагеном, поэтому осуществленная внесудебным способом ее конфискация поневоле обретает дискриминационный подтекст.
Если карикатурное ведомственное рвение таможенников задевало интересы этнического меньшинства косвенно, то «антитеррористическая» активность Московского комитета образования (МКО) создавала куда более опасный прецедент в национальной политике столичной администрации. Свидетельство тому – приказ МКО №567 «Об усилении безопасности в общеобразовательных школах» от 21.09.1999 г., подписанный его главой, Л.Кезиной. В нем, в частности, говорится: «…В целях усиления безопасности функционирования образовательных учреждений приказываю начальникам окружных управлений образования, руководителям учреждений образования городского подчинения: прием иногородних детей в образовательные школы и школы-интернаты осуществлять только при наличии регистрационных документов».
Как бы ни были понятны мотивы, которыми руководствовались в данной ситуации городские власти, приходится констатировать следующее. Во-первых, если речь идет о российских гражданах, то приказ МКО, увязавший обучение детей с наличием регистрации их семей по месту фактического проживания: а) впрямую нарушил не только Закон РФ об образовании, но и ст. 43 Конституции РФ, гарантирующую право на образование и его общедоступность; б) противоречит ст. 120 Конституции, которая провозглашает приоритет Основного закона над любыми, и, конечно же, ведомственными, установлениями. Во-вторых, рассматриваемое распоряжение походя наделило государственные образовательные учреждения не свойственными им полицейскими функциями, как-то: проверкой наличия или сроков действия регистрационных документов их учеников.
И не удивительно, что в конкретной ситуации сентября 1999 г. приказ столь сомнительного содержания легко превратился в инструмент дискриминации по этническому критерию. Хотя в тексте его, естественно, не содержится каких-то конкретных указаний относительно этнической принадлежности детей иногородних, имеются свидетельства отдельных директоров московских школ, что доведение до их сведения этого документа сопровождалось устным инструктажем особого рода. Руководители окружных управлений образования «разъясняли» непонятливым, что речь в приказе идет о детях выходцев с Кавказа, в отношении которых уместно использовать некоторые ограничения, разработанные еще в 1995 г. во время захвата заложников в Буденовске (к слову, тогда эти меры были иронически названы московскими учителями «Наш ответ Басаеву»).
В сентябре 1999 г. руководству учебных и воспитательных заведений рекомендовали: а) принимать в школы или детские сады детей «без регистрации» только с санкции управлений округов; б) детей «с временной пропиской» брать строго на период ее действия, не предоставляя им льгот на питание; в) при непорядке с регистрационными документами не выдавать учащимся документов о полученном образовании. [Время, 1999, 22 окт.]. Следует, по-видимому, еще раз подчеркнуть, что решение МКО относилось к малолетним гражданам России, которым было фактически отказано в приеме в государственные школы.
Хотя Приказ №567 не распространялся на частные учебные заведения, это не меняло сути дела. Ведь от него в первую очередь страдали дети беженцев и вынужденных переселенцев из горячих точек Северного Кавказа, большинство которых были не в состоянии выкладывать за обучение ребенка примерно 170$ US ежемесячно (минимальная сумма оплаты занятий в московских частных школах).
В свете вышесказанного поневоле напрашивается следующее заключение. Даже если рассматривать Особый порядок, введенный московскими властями в сентябре 1999 г., сугубо как набор приемов аврального реагирования на вызов террористов, все равно приходится признать, что он: 1) строился на частичных нарушениях общероссийского законодательства; 2) имел низкую эффективность; 3) содержал в себе признаки дискриминации и потому нарушал национальное равноправие.
Исходя из этого, вполне логично, что его воплощение на практике, помимо того, что оно было непродуманным и непоследовательным, приобрело для представителей северокавказских меньшинств вздорно-мелочный и унижающий характер. К сожалению, этого достаточно, чтобы любые диаспоры в Москве, притом не только кавказские, почувствовав себя обиженными и на общество, и на городские власти, стали испытывать еще большую неуверенность в завтрашнем дне. Кроме того, с учетом воздействия на массовое сознание горожан этнических факторов, подобные вещи создают опасность перехода от во многом ситуативного всплеска бытовой недоброжелательности к агрессивно-националистическим формам социального поведения и конфликтной модели развития в столице межэтнических отношений.
Установление приемлемых рамок для взаимодействия русского большинства и пусть не самого проблемного, но весьма пестрого конгломерата городских меньшинств, требует от властей столицы продуманной, тщательно выверенной политики, которая, не препятствуя законному праву людей на сохранение своего национального своеобразия, одновременно стимулировала бы их полноценную интеграцию в доминирующую среду. Данное определение вряд ли можно в полной мере отнести к комплексу мер, в совокупности создававших Особый порядок. Тем не менее, этническая ситуация в Москве в последнее время все же начала входить в относительно нормальное русло.