Causae
и каверзы политической демократии
Мощнейший демонстрационный эффект, который оказывают западные демократии на страны, пытающиеся осовременить свои экономические и политические порядки, задает весьма определенный вектор их общественным преобразованиям. Учитывая Все более явную привлекательность демократических идеалов не только для массового сознания, но и для значительной части элитарных кругов, можно сказать, что в конце нынешнего столетия складываются весьма благоприятные условия для упрочения соответствующих политических порядков в модернизируемых государствах.
Но дело, возможно, не только и даже не столько в сознательной увлеченности политических акторов идеалами демократии. По сути демократия становится единственно оправданной и наиболее рациональной формой институализации властных притязаний для множащегося среднего класса - естественной и необходимой средой политического обитания. Ведь только она, порождая условия для политической активности встраивающихся в новые порядки групп и слоев, создает гарантии от произвола власти и ее монополизации как традиционными, так и новыми участниками политической игры.
Ничуть не умаляя значения крупных макросоциальных тенденций, обусловливающих расширение политического пространства демократии, все же нельзя не отметить, что выбор данной перспективы по преимуществу основан на властном волении правящих элит (но при этом не всегда подкреплен соответствующими социальными, экономическими или духовными предпосылками). Не случайно, полагают Д. Линц, А. Пшеворский, П. Шмиттер и ряд других западных ученых, переход к демократии, укоренение данного типа власти в большей степени зависят от выбора тактики, применения конкретных процедур и технологий в начатых преобразованиях, нежели от социально-экономических условий или культурных традиций, обусловливающих ее становление и конституализацию [1-3]. Поэтому, к примеру, политическая демократия способна выступать гарантом рыночных отношений, а обратная зависимость может и не наблюдаться. И вообще без демократически организованной политической власти предпринимательство и другие экономические или социальные отношения, которые мы привычно связываем с демократией, могут вполне соответствовать абсолютно иным политическим порядкам. (Заметим попутно, что, на наш взгляд, именно в волевой природе демократии и скрыта причина отсутствия единой, сколько-нибудь целостной теории, объсняющей закономерности становления и развития этого типа власти.) Если посмотреть на концептуализацию демократии как на политически инициированный процесс, воплощение определенного волевого замысла, то вполне понятной становится центральная роль тех идеальных представлений, которые заложены в основание практической политики, предопределяющей структурные и институциональные изменения в сфере власти. Другими словами, идеально конструирующая деятельность элит выступает решающим источником созидания политической реальности, выстраивания связей и отношений, отвечающих определенному видению данной перспективы.
Однако невозможность более или менее детального прозрения намеченной перспективы многократно увеличивает практическое значение сущностных
представлений о природе устанавливаемого строя. Иначе говоря, при всей важности представлений об оперативных изменениях в политических отношениях власти важнейшее прикладное
значение обретают воззрения общетеоретического порядка, создающие идейный остов, от которого зависит прочность всей демократической конструкции. Именно они и предуготавливают ту политическую модель, которая ограничивает применение определенных средств и методов преобразований и в конечном счете призвана выдержать то направление развития, которое предотвращает трансформацию демократического замысла в иные (к примеру, автократические) системы власти. По существу речь идет о том, что политико-идеологические приоритеты должны определять все виды вероятностного предвосхищения будущего и определения важнейших ориентиров деятельности государства на пути его демократизации. Идеологические предпочтения концептуализируют понимание перспективы и социальную очерченность будущего, являясь безусловным основанием поиска узлов социального напряжения, поворотных точек политического процесса. При этом концептуальные схемы, утверждающие единые ценностно-целевые подходы, должны обладать способностью сочетать различные теоретические модели политического реформирования. Ибо только сохранение внутренней альтернативности в понимании перспектив даст возможность доопределения
концептуальных воззрений нормативными моделями, ориентированными уже не на принципы, а на конкретные проблемы
политического развития.
И уж, конечно, нельзя не учитывать того, что эти концептуальные конструкции служат также и проверкой готовности властей к разрешению скрытых, внутренних противоречий демократической системы власти, их способности создавать соответствующие политические и социальные компенсаторы для укоренения этих политических порядков.
Сказанное тем более применимо к российскому обществу. И не только потому, что в нашей стране имеется немало отличий в механизмах политического целеполагания и целедостижсния. выделяющих ее из разряда стран третьей волны демократизации. Это важно также по причине того, что некоторые весьма авторитетные политические силы постоянно стремятся законсервировать сложившуюся сегодня "демократию" под видом "деидеологизации" процесса принятия решений, подчинения последнего более "прагматичным" подходам, якобы только и способным оздоровить процесс идущих преобразований. В основание же такого рода решений, как правило, закладываются разнообразные локальные модели политического устройства, плодящие территориальные, отраслевые, ведомственные (но все как на подбор олигархические) порядки, разрушающие единую ткань государственного устройства и на деле лишь отдаляющие российское общество от подлинных демократических преобразований.
Существуют, однако, определенные трудности в утверждении единых концептуально-идеологических подходов. Ведь демократия по сути - полисубстанциональное явление и потому внутренне совместима с довольно широким кругом представлений (а следовательно, и режимов). Но нельзя забывать и то, что в итоге все разноцветье позиций неизбежно сводится к решению некоторых принципиальных вопросов, характеризующих природу данного строя. Возьмем, к примеру, вопрос, который не один век по-разному решается сторонниками различных подходов, а именно о соотношении институциональных и ценностных основ демократии. Эта дискуссия только на первый взгляд может показаться далекой от реальных проблем, поскольку правящие круги должны дать практический
ответ на вопрос: расценивать ли демократию как институциональное мероприятие, предполагающее механизмы рационального перераспределения властных ресурсов между группами на основе систематических выборов, установления процедур отбора элит, определения полномочий и взаимоответственности между верхами и низами и т.д., или же ее следует выстраивать как совокупность политических связей, воплощающих некие предзаданные ценности и идеалы (наподобие "подлинного народовластия"), содержащие определенные приоритеты и ограничения для включения во власть и использования власти? Каков теоретический ответ - такова и практическая модель политической демократии.
Причем если даже принять во внимание, что в большинстве стран эта дилемма, как правило, решается в пользу первого варианта, то нельзя не признать, что в России многие авторитетные политические силы предпочитают закладывать в политическую организацию демократии разнообразные этические максимы, глобальные духовные конструкты и императивы. Так, представители левопатриотического спектра, в основном относящиеся к демократии как к механизму коллективного самовыражения и форме группового принятия решений, постоянно предлагают в виде духовных наполнителей власти идеи "справедливости", "правды-истины", "третьего пути", "славянской правды" и другие "большие идеи". По гамбургскому счету, вся эта идеологическая начинка, эти ценности и принципы, вроде бы призваны одухотворить и оптимизировать функционирование механизмов власти в конкретной стране. На деле же все получается "по Черномырдину".
И дело даже не в том, что "свои", "национальные" и "цивилизационные" идеи, устанавливая жесткие моральные ограничения на деятельность институтов власти и управления, в итоге делают поддержку демократических режимов более фрагментарной, превращая политику в еще более жесткий регулятор общественных отношений, нежели пресловутый рынок. Эти моральные заповеди ограничивают выбор социальных альтернатив, сужая средства их политической актуализации и снижая легитимацию власти. В конечном счете к этим порокам политической системы можно относиться как к текущим проблемам конкретного государства.
Гораздо важнее то, что эти "национальные" идеи и идеалы содержат явные групповые (в данном случае - классовые) приоритеты и в принципе направлены против установления на дух непереносимой "патриотами" "космополитической" (или универсальной) модели демократической власти. Но, как показывает практический опыт, упор на классовую, цивилизационную, национальную, конфессиональную или иную специфику, предполагающую особые требования к осуществлению демократических процедур и механизмов со стороны "социалистической" ("мусульманской" или любой национальной) идеологии, по существу запускает внутренние инверсионные механизмы
демократий, трансформирующие ее в автократические и тоталитарные формы организации власти.
Строго говоря, демократия в принципе несовместима с теми ценностными представлениями, которые ограничивают идейное поле политики групповыми приоритетами. Но это, так сказать, теория. На практике же мы видим неугасимое стремление многих политических сил в ряде православных, мусульманских или конфуцианских стран подогнать под свои групповые императивы институты и механизмы демократии. Забавно наблюдать, как некоторые отечественные "патриоты", осуждая латвийские власти за их дискриминационную модель национальной демократии, в то же время ратуют за проведение точно такой же ограничительной политики в отношении "лиц кавказской национальности", "буржуев", "новых русских", "космополитов" и прочих "предателей родины".
Так что единственная возможность избежать принципиальной разбалансировки положения различных политических сил в условиях демократии - это сориентировать деятельность ее институтов на защиту прав и свобод в конечном счете неделимого политического и социального атома - индивида. Именно такой ответ дала многовековая .политическая история, показав, за счет чего демократия может выявить свои конструктивные способности в организации политической и социальной жизни. И в этом смысле прежде всего развитые западные страны наглядно продемонстрировали неизбежность доминирования
в культурном поле демократии универсальных ценностей прав человека, что означает признание отдельного индивида в качестве решающего источника власти и измерителя эффективности политических процессов. Только на этой ценностной основе можно выявить универсальную
природу современной
демократической организации власти, создав наиболее адекватную форму обеспечения политического участия самых широких слоев населения.
Философия и идеология прав человека должны рассматриваться не как особая
идейная подоплека институтов власти, одна из возможных ценностных систем, определяющая стиль и характер политических функций, а как единственно возможная, адекватная природе
демократии духовная основа, только и способная отличить ее типологические черты от других исторических форм организации власти. Но при этом данные идеи выступают универсальной и единственно возможной духовной предпосылкой демократии лишь постольку, поскольку представляют собой не заранее сконструированный, искусственно заданный ориентир для построения системы власти, предуготавливающий особую "общественную волю и коллективное благо", а сохраняют возможность для выявления каждый раз заново формируемого "выбора свободно организованных людей" [4].
По сути идеология прав человека фиксирует нижнюю
границу сохранения демократической системы власти, ограничивая произвол и групповые пристрастия государства. Это единственное основание для демократизации политической сферы без опасности подорвать процесс политического взаимодействия групповыми интервенциями, что особенно благоприятствует демократизации власти в мультисоциальных и полинациональных обществах. Однако нельзя не отметить, что эти отличия демократии одновременно являются и ее историческими ограничителями как современной
формы данного типа организации власти. И прежде всего потому, что они ограничивают более тесные, сплоченные формы политического участия в высокоинтегриро-ванных обществах или, как пишет Б. Парех, ставят препятствия "теплому, эмоциональному участию, которое приводит к сближению людей и ограничивает их автономию" в политическом процессе [5]. Иными словами, современная демократия не слишком доверяет не только искусственно, но и естественно сложившимся социально тесным и культурно сплоченным моделям политического участия граждан. Может быть, именно поэтому сегодня в ряде национально сплоченных стран формулируются проекты реформирования некоторых демократических механизмов, опосредующих связи гражданского общества и государства. Вместе с тем нынешняя демократия с недоверием относится и к "творчеству" исполнительной власти, заставляющему ее в определенных (чаще всего конфликтных) условиях пренебрегать приоритетами конкретных индивидов и побуждающему ориентироваться на ситуативные факторы и условия правления.
Будучи по происхождению западной, локально цивилизационной, идеология прав человека заключает в себе те общеполитические критерии, которые собственно и дают возможность демократии предстать в виде универсальной формы организации власти в конце XX столетия. Не было бы смысла возвращаться к этому вопросу, если бы в России (как и в ряде других стран) отношение к нему постоянно не всплывало как практическая проблема при выборе целей политической модернизации. Российских "левых" хлебом не корми, дай только поговорить о неприемлемости для страны "чуждых" идеалов. В свою очередь среди демократически настроенных интеллектуалов считается сегодня чуть ли не плохим тоном говорить о якобы утратившем остроту и набившем оскомину идеологическом споре "коммунистов и демократов". Однако, не придавая принципиального значения этим спорам в российском дискурсе и снисходительно прислушиваясь к требованиям "левопатриотов" об особом российском пути, страна рискует опять, как и в советские времена, получить очередного оборотня демократии.
Потребность сохранить идейную очерченность политического поля демократии вскрывает одну весьма принципиальную внутреннюю контраверзу данной системы власти. Речь идет о соотношении базовых ценностей, лежащих в основании данных политических порядков, и принципа духовной свободы, только и способного воспроизвести и легитимировать политическую систему данного типа. Общеизвестно, что из духовной свободы вырастает все многообразие социальных и политических форм демократических отношений. Это предпосылка политической активности, репрезентации разнородных интересов. Как же, поощряя идейное разнообразие в политическом пространстве, вместе с тем добиться и интеграции общества и государства на широкой, но совершенно определенной идейной основе? Как сделать, чтобы идейное многообразие, постоянное обновление идейного поля политики не ставили под сомнение приоритет базовых ценностей и убеждений ни в обществе, ни в политически руководящих кругах? Как сделать, чтобы плюрализм предполагал не только многообразие духовной жизни, но и заключал бы неизбежную регламентацию политической активности населения?
На наш взгляд, эта проблема имеет не столько теоретическое, сколько нормативно-технологическое решение. Ее разгадку следует искать в особенностях политической коммуникации и прежде всего в двухуровневости
наполнения идейного пространства демократии.
Так, на элитарном
уровне прежде всего необходимо сохранять наличие демократически ориентированной части правящего класса, добиваясь рекрутирования данных слоев и сохранения преемственности с либерально-демократическим курсом. Присутствие такого рода сегментов политической элиты оправдано только в том случае, если они способствуют созданию и укреплению институтов власти, защищающих права и свободы индивида, которые в свою очередь поддерживают законодательные нормы, задающие соответствующую направленность политического процесса. Определенное время правящая элита способна политически выстраивать здание социума, руководствуясь идеями, опережающими уровень массовых представлений. Однако такое неравновесное состояние краткосрочно, ибо модернизируемые режимы не располагают эволюционными механизмами, способными долго поддерживать преобладание политических приоритетов, не соответствующих настроениям широких социальных слоев. Демократически определяющаяся власть должна последовательно вытеснять на периферию политической жизни своих главных антиподов, способных взорвать данное несбалансированное состояние. Именно здесь демократия должна показать, что она являет собой определенный тип власти, а не безграничную форму общественных дискуссий. В этом смысле власть прежде всего должна нейтрализовать всех политиков-радикалов как левого, так и правого толка, ориентирующихся на узкогрупповые приоритеты и вносящие в политическое пространство идеи насилия и идейной непримиримости.
Строго говоря, в интересах становления демократии правящая элита, вычищая институциональное пространство политического дискурса, должна лишать лицензий наиболее радикальные печатные издания, не допуская приверженцев этих идей к электронным СМИ; лишать нелояльных профессоров университетских кафедр; вводить для определенной категории работников в сфере государственного управления процедуры люстрации; подвергать тщательной проверке преподавательские кадры в средней школе и т.д. (Предвижу возмущение отечественных поборников "социалистической демократии" жесткостью этих требований. Понимаю их протест, но сошлюсь на опыт постнацистской Германии, которой лишь на основе запрещения всех каналов распространения и популяризации фашистской идеологии удалось перестроить деятельность институтов тоталитарного государства и общественное мнение в пользу демократических ценностей. Но чем же, спрашивается, нацистский режим и его идеология в принципе отличаются от коммунистических аналогов?)
Необходимо понять, что институциональное очищение духовной сферы демократии - это не мелочи, которыми можно пренебречь на пути установления данной системы власти. На самом деле это выкорчевывание тех идейных источников дестабилизации, которые способны при определенных условиях полностью развалить внешне благополучный режим. Ограждение общества от постоянного присутствия радикализма на политической арене — это тот важнейший признак, который позволяет отличить этап либерализации от демократизации режима. И если правящие элиты не в состоянии оградить общество от постоянного присутствия радикализма на политической арене, видимо, правильнее говорить о наличии так называемых деле-гативных, т.е. внешним образом организованных демократий, не способных к консти-туализации данного типа власти в масштабах всего государства. В таком случае речь надо бы вести о системе с постоянно смещаемым политическим центром тяжести, неспособной создать условия для созидательной работы в социальной и экономической сферах и чреватой при незначительных возмущениях среды уничтожением всего здания власти.
Нынешняя Россия, к примеру, являет классический тип такой лишь внешне оформленной демократии. И какой бы внешне свободной страной она сегодня ни казалась, не препятствуя радикальным противникам демократии, она по сути обрекает себя на постоянную политизацию любых социальных конфликтов, экономических кризисов, административных и культурных реформ. Это перманентное противостояние с бесконечными "защитниками отечества" (от Тереховых и анпиловых до антисемит-ствующих губернаторов) не только выкачивает из страны дополнительные ресурсы и силы и дестабилизируют общество, но и препятствуют установлению тех экономических и социальных порядков, путь для которых и должна проложить демократическая система власти.
Эта однозначная, но трудно осуществляемая политика дерадикализации в институциональной сфере должна сочетаться с полным отказом от каких-либо ограничений, но уже на неэлитарном
уровне. В сфере массового сознания даже молодое демократическое государство должно отказаться от каких-либо ограничений в плане формирования информационного потока, инокультурного обмена, в конечном счете обеспечивая свободный поиск гражданами своих жизненных и политических ориентиров. Иными словами, базовые ценности должны здесь складываться в результате свободного выбора и ориентации широких социальных кругов. (Свобода идейных экспериментов должна сочетаться с ограничениями, но только в том случае, когда отдельные лица переходят к политическому оформлению своих взглядов, противоречащих правовым нормам. Иными словами, политические ограничители демократии должны срабатывать здесь лишь при переходе политического протеста рамок закона). Сформированное таким образом ценностное поле политики первично для репродукции демократических институтов. И только в этом случае демократия приобретет ле-гитимность, обеспечивающую режиму необходимую и устойчивую поддержку снизу.
Памятуя об особенностях демократизации в нашем отечестве, следовало бы сказать о том, что в условиях повальной зараженности общественного мнения патриархальными настроениями властям надлежало бы (в сочетании с институциональными ограничениями) не столько прокламировать свою приверженность к определенным политическим идеалам, сколько стремиться к их нравственно-этическому оправданию, т.е. естественному для эмпирического сознания способу встраивания данных ценностей в систему жизненной ориентации населения. Ведь этически оправдать ценности - значит подготовить массовое сознание к реализации соответствующих политических целей. Это, на наш взгляд, не только располагает их к восприятию определенной системы политической ориентации государства, но и создает необходимый запас терпения, понимания со стороны населения действий властей.
Обозначенные информационные стратегии, осуществляемые государством как на элитарном, так и неэлитарном уровнях, должны быть достаточно гибкими, поскольку на пути качественных реформации невозможно избежать резких изменений в их идейном обеспечении, предполагающих порой значительные расхождения массовых и элитарных представлений. Так, по мнению ряда ученых, на определенном этапе модернизации институализация демократии предусматривает полный разрыв с политическим прошлым в сфере принятия решений [б]. Как показывает опыт ряда стран, именно это усечение духовного многообразия государственной политики должно выступать условием сбалансирования отношений реформаторов и консерваторов.
Учитывая особую роль информационно-политических технологий для конституали-зации демократии, следует учитывать еще одно противоречие, раскрывающее зависимость форм организации власти и управления от воплощения определенной иерархии ценностей. Иначе говоря, демократия способна конституировать определенные формы правления, только закрепив в организационной форме те или иные идейные императивы. Одни из этих ценностных императивов приоритетны, и потому ни одна, даже самая молодая демократия не может возникнуть без их актуализации (например, закрепления систематических выборов как главного механизма обеспечения конкуренции элит). В то же время реализовать другие идеалы представляется возможным только на очень высокой стадии зрелости демократического устройства (подлинный приоритет гражданского общества над государством, уважение прав меньшинства и др.). По сути признание иерархичности демократических ценностей означает проблему выбора правящей элитой тех или иных демократических порядков.
В целом, можно заключить, что известные ценности (и соответствующие им формы) демократии могут существовать друг без друга. Но насколько жизненны такие внутренне усеченные формы демократического устройства? Вопрос можно было бы перевести в плоскость риторических, если бы не понимание того, что его решение в большей мере зависит от наличия политической воли властей.
В России, например, за годы постперестройки институциональное закрепление получили не только систематически проводимые выборы, но и свобода слова, идейный плюрализм. Значительно сложнее обстоит дело с наличием правил и институтов, которые могли бы разделить власть и уравновесить влияние различных сегментов правящей элиты, обеспечить подлинное равенство групп и граждан как участников политического процесса перед лицом государства, вытеснить экстремистов на обочину политической жизни. Уже всем стала ясна неспособность государства в исторически обозримом будущем гарантировать и защитить права личности, сформировать единое ценностное поле, интегрирующее государство и общество, обеспечить приоритет норм кодифицированного права перед своеволием политико-административных элит при решении социальных конфликтов. Не оттого ли в стране многие государственные институты постоянно скатываются к элементарным формам административного диктата, а то и откровенной полицейщине?
Есть в проблеме соотношения ценностной и институциональной составляющих демократии и еще один весьма существенный для судеб власти аспект. Еще Д. Хайек предупреждал, что духовная свобода неизбежно предполагает расширение информационного поля власти, а такая ситуация уменьшает возможность целенаправленного информационного регулирования. Так что демократия должна соединять принятие решений в государстве с наличием Центра, чье мнение и позиция должны априори сохранять более высокий статус, нежели другие источники влияния. Ведь благодаря идейно-информационному многообразию демократия - это та "институциональная неопределенность" (А. Пшеворский), которая должна быть урегулирована из единого центра управления и власти. Это то свойство, которое, может быть, наиболее резко отличает демократию от тоталитарной и авторитарной власти, создавая ей не только привлекательность, но и постоянную проблематичность в сфере управления государством.
Режим должен придерживаться определенной политической линии, а многообразие политических идей, проектов и программ подрывает способность демократии как режима власти выстраивать единую генеральную стратегическую линию развития. Демократия постоянно порождает многомыслие, диверсифицирует духовное пространство, в то время как форма власти она обязана препятствовать социальной энтропии и пытатьсялнтегрировать общество.
Как институциональное-явление демократия представляет собой форму организации власти, постоянно сортирующую любые (но не всегда самые лучшие, гуманные или оптимальные) альтернативы, которые отбираются реальным, а не выдуманным обществом. По сути своей демократия как раз и есть набор всевозможных проектов, корректирующих и изменяющих настоящее и будущее. Здесь заложена возможность перманентного оппонирования выбранному политическому курсу под влиянием мнений и настроений общественности. И в этом смысле в демократическом обществе практически всегда присутствует возможность победы антидемократии. Иными словами. демократия всегда содержит альтернативу себе самой. Она технологически обратима. В ней изначально заложены реверсные механизмы, которые каждый раз необходимо как-то купировать. Так что демократия как бы постоянно вынуждена отстаивать свою привлекательность у политически разноликого общества, не всегда имея внутренние гарантии своего сохранения.
В условиях модерна это наиболее ярко проявляется в кризисе проникновения, определяющем практически постоянную неспособность центра
Как мы хорошо знаем, модернизируемые страны практически всегда сталкиваются с наличием антидемократической оппозиции. Поэтому, чтобы удержаться в рамках собственно демократических границ, властям необходимо не обманывать себя романтическим отстаиванием принципов формальной демократии, а всемерно бороться с силами, пытающимися свернуть страну к авторитарным и тираническим порядкам. Демократия - это форма организации власти, а не бесформенный поток жизни, увязающий в бесконечных дискуссиях. Поэтому она обязана в процессе своего становления предельно жестко ограничить возможности сил, выступающих против установления такого рода порядков. Именно здесь коренятся возможность и оправдание демократически просвещенного авторитаризма (впрочем, осуществляемого в гуманных формах, ибо гуманизм представляет собой высшую систему духовной ориентации демократической власти). Правда, повседневную и универсальную ценность такого императива существенно снижает практическая истина: стать гуманной демократия может не сразу и не по заказу, а только научившись гуманизму в процессе конкуренции, борения разных точек зрения, соперничества власти и населения, последовательной защиты прав каждого человека в отдельности.
Но едва ли ни более сложен для этих стран вопрос выбора стратегии при противостоянии не демократической и антидемократической альтернатив, а борения внутридемократических версий политического развития. Первый вариант предусматривает концентрацию сил вокруг проводящего либерализацию режима, отстаивание самой демократии, и в этом отношении данная политическая линия абсолютно прозрачна и ясна. Но в реформируемом обществе неизбежно наступает этап, когда недовольство части населения результатами нового курса порождает не только антидемократическую тенденцию, но и политическую демократическую оппозицию либеральному режиму. Конечно, предельно важно, чтобы под видом демократической альтернативы в систему государственного управления не пробрались "тиранические" проекты, способные сокрушить рамочные ограничения демократического правления.
Напомним, однако, что в свое время причиной поражения Веймарской республики было не столько давление национал-социалистических сил, сколько отсутствие демократических альтернатив правящему режиму, что, собственно, и лишило реформы второго дыхания, доверия населения не столько целям, сколько ценностям демократии.
Это, возможно, наиболее щепетильный момент внутриполитических изменений, поскольку действующая власть сопротивляется не только своим антиподам, но и всем силам, в том числе и претендующим на нее союзникам. Поэтому здесь крайне важно, чтобы правящий режим не поддался искушению самооценки как единственного представителя демократических ценностей, верно соотнося стратегические и тактические аспекты внутриполитической борьбы. Это требует определенной мудрости и мужественности со стороны властей, которые не должны жертвовать судьбой демократии ради сохранения собственного статуса, но и столь же ответственного отношения со стороны демократической оппозиции, которой не следует превращать критику режима в форму бескомпромиссного давления, способного в реальной политической атмосфере вызвать необратимые для самой демократии процессы. Неуступчивость либеральной оппозиции, ее зацикленность на справедливости только ею предлагаемого пути может стать источником разрушения демократического электората и средством сокращения общего потенциала этого типа власти. (Например, российским "яблочникам" с их крайне неуступчивым лидером стоило бы понять, что демократическая политика - это череда компромиссов - и прежде всего со своими стратегическими союзниками, а не упорное проталкивание только собственного проекта развития.)
Так что стратегически важно ради сохранения курса реформ заставить власти дополнять его новыми вариантами демократического развития, чтобы люди не отвернулись от целей обновления. Однако при этом в механизме принятия решений безусловным приоритетом должны пользоваться базовые демократические ценности, а не тактические идеи сохранения или обретения власти тех или иных демократически ориентированных - в том числе и господствующих - политических сил. В частности, в России сегодня было бы целесообразно обновить демократический проект, предусмотрев, к примеру, более гибкое сочетание монератистской политики и так называемого дирижизма, усиливающего регулятивную роль государства. Однако, как нам представляется, эта стратегическая задача в немалой степени упирается в технологию принятия такого типа решений, немаловажным элементом которой являются взаимоотношения сил и партий демократической направленности.
Вообще для постоянного внутреннего обновления демократии крайне важна технология связи общественного мнения с процессом формирования институтов ^власти. В частности, применение выборных механизмов должно соответствовать волне политических настроений: массовая поддержка должна воплощаться в результатах выборов, а следовательно, и в соответствующей деятельности институтов власти. В противном случае режим лишается необходимой поддержки населения. Например, то, что Ельцин уклонился от переформирования федеральных представительных органов в 1991 году, в конечном счете заставило его в период, когда он мог сделать значительный рывок в деле обновления общества, основную энергию пустить на противоборство с оппозицией. Эта же причина осложнила судьбу преобразований и в дальнейшем, поскольку очередные выборы в Думу совпали по времени не с массовой поддержкой реформ, а с разочарованием значительной части населения в их результатах. Так что пренебрежение технологической зависимостью привело к двойному ослаблению режимом своих позиций.
Отметим также, что невнимание к технологической стороне дела демонстрирует и более принципиальное изъяны политики действующих властей, а именно - недооценку полномочий электората. Сегодня мы наблюдаем своеобразное решение режимом Ельцина еще одной контраверзы демократии: определения повседневных функций элиты и гражданского населения. Ведь демократия - это всегда поиск сочетания конкуренции
Напомним, однако, что в свое время причиной поражения Веймарской республики было не столько давление национал-социалистических сил, сколько отсутствие демократических альтернатив правящему режиму, что, собственно, и лишило реформы второго дыхания, доверия населения не столько целям, сколько ценностям демократии.
Это, возможно, наиболее щепетильный момент внутриполитических изменений, поскольку действующая власть сопротивляется не только своим антиподам, но и всем силам, в том числе и претендующим на нее союзникам. Поэтому здесь крайне важно, чтобы правящий режим не поддался искушению самооценки как единственного представителя демократических ценностей, верно соотнося стратегические и тактические аспекты внутриполитической борьбы. Это требует определенной мудрости и мужественности со стороны властен, которые не должны жертвовать судьбой демократии ради сохранения собственного статуса, но и столь же ответственного отношения со стороны демократической оппозиции, которой не следует превращать критику режима в форму бескомпромиссного давления, способного в реальной политической атмосфере вызвать необратимые для самой демократии процессы. Неуступчивость либеральной оппозиции, ее зацикленность на справедливости только ею предлагаемого пути может стать источником разрушения демократического электората и средством сокращения общего потенциала этого типа власти. (Например, российским "яблочникам" с их крайне неуступчивым лидером стоило бы понять, что демократическая политика - это череда компромиссов - и прежде всего со своими стратегическими союзниками, а не упорное проталкивание только собственного проекта развития.)
Так что стратегически важно ради сохранения курса реформ заставить власти дополнять его новыми вариантами демократического развития, чтобы люди не отвернулись от целей обновления. Однако при этом в механизме принятия решений безусловным приоритетом должны пользоваться базовые демократические ценности, а не тактические идеи сохранения или обретения власти тех или иных демократически ориентированных - в том числе и господствующих - политических сил. В частности, в России сегодня было бы целесообразно обновить демократический проект, предусмотрев, к примеру, более гибкое сочетание монератистской политики и так называемого дирижизма, усиливающего регулятивную роль государства. Однако, как нам представляется, эта стратегическая задача в немалой степени упирается в технологию принятия такого типа решений, немаловажным элементом которой являются взаимоотношения сил и партий демократической направленности.
Вообще для постоянного внутреннего обновления демократии крайне важна технология связи общественного мнения с процессом формирования институтов .власти. В частности, применение выборных механизмов должно соответствовать волне политических настроений: массовая поддержка должна воплощаться в результатах выборов, а следовательно, и в соответствующей деятельности институтов власти. В противном случае режим лишается необходимой поддержки населения. Например, то, что Ельцин уклонился от переформирования федеральных представительных органов в 1991 году, в конечном счете заставило его в период, когда он мог сделать значительный рывок в деле обновления общества, основную энергию пустить на противоборство с оппозицией. Эта же причина осложнила судьбу преобразований и в дальнейшем, поскольку очередные выборы в Думу совпали по времени не с массовой поддержкой реформ, а с разочарованием значительной части населения в их результатах. Так что пренебрежение технологической зависимостью привело к двойному ослаблению режимом своих позиций.
Отметим также, что невнимание к технологической стороне дела демонстрирует и более принципиальное изъяны политики действующих властей, а именно - недооценку полномочий электората. Сегодня мы наблюдаем своеобразное решение режимом Ельцина еще одной контраверзы демократии: определения повседневных функций элиты и гражданского населения. Ведь демократия - это всегда поиск сочетания конкуренции элит и участия масс, это постоянное скольжение по тонкой грани, разделяющей элитизм и эгалитаризм. И, как показывает опыт (в том числе даже ограниченный опыт России), отгадка данной каверзы демократии, видимо, связана с уточнением определенных зон, фаз, этапов, точек политического процесса, где может меняться соотношение этих факторов и устанавливаться специфический баланс полномочии управляющих и управляемых (во время выборов, кризисов, рутинного исполнения функций управления, формирования и отправления власти). Считать же, будто при любых ситуациях все задачи могут решать только элитарные группы, видимо, не только политически ошибочно, но и недальновидно с точки зрения утверждения демократии.
В условиях демократизации у граждан, организованной общественности должны усиливаться возможности влиять на власть и управление государством. Например, за счет аккумуляции мнений через независимые СМИ, организации, объединения, т.е. по преимуществу бокового влияния на профессиональный процесс принятия политических решений. И хотя собственно государственно-политическое управление - специализированный процесс, осуществляемый при помощи, а не посредством населения, учет мнения и позиций последнего должен становиться неотъемлемой составной частью властвования. В этом смысле легитимизация власти и элиты, к примеру, и есть форма не "символического", а реального политического участия граждан, выражение той наиболее оптимальной формы участия, которая и конституирует население как субъекта власти. И именно поэтому демократически ориентированная элита должна делать упор не столько на прокламацию прав населения, сколько на формирование его реальных способностей, использование прав и возможностей, предоставляемых этой системой власти.
В данном контексте трудно переоценить значение и роль правил и процедур политической игры, не только устанавливающих полномочия элитарных и неэлитарных кругов, но и определяющих условия внутриэлитарной конкуренции. Именно за счет этого по преимуществу достигается устойчивость правления, поддерживаемая как правящей элитой, так и самим населением. Однако определенность общих правил политической игры всегда сопряжена с неопределенностью ее политических последствий для конкретных политических акторов. Любые политические силы, и в том числе правящий режим, должны неукоснительно соблюдать эти правила, т.е. ориентироваться на легальные способы борьбы за поддержку своей линии населением, а стало быть, на конвенциональные и единственно возможные при демократии механизмы самосохранения. В этом смысле собственные политические цели и ценности (в том числе и желание продлить свой мандат) должны сохранять перманентную вто-ричность по отношению к общим правилам игры.
Те же принципы должны работать и при обновлении институциональной системы, модификации правил, норм политической игры, сменяемости элит, выборности органов власти. Правила (установленные прежними элитами) должны быть незыблемы и при встраивании новых субъектов политического рынка, имеющих собственные представления о целях, правилах, границах политических компромиссов. Причем даже тогда, когда их инновационные проекты требуют определенного переформирования процедур и механизмов, особенно в переходных процессах. Именно здесь властями должны быть применены наиболее гибкие схемы, обеспечивающие как можно более безболезненное для демократии вхождение новых сил в политический рынок. И,
видимо, самое оптимальное - это воспроизводство традиций преемственности, толерантности, взаимоуважения, сочетающих формальные и неформальные механизмы бу-дирования политической активности населения.
В то же время для российской элиты - как ее традиционных, так и вновь образующихся сегментов - непереносимо быть заложницей закона. Прежде всего потому. что собственные идеи представляются значительно более ценными, чем любые общие правила. Причем это проявляется именно сегодня, когда страна все еще проходит этап завоевания духовного пространства основными политическими силами, не ведающими компромиссов. Такая принципиальность идейного соперничества, как правило, характерна для ситуации, когда приверженцы новой идеологии, которые только начинают свою судьбу в механизмах реальной власти и управления, одержимы романтической уверенностью осчастливить человечество. Так было и с либеральными идеями в Европе, и с коммунистическими в России. Но сегодня одержимость и праведность политических элит сочетаются со столь же неукротимым желанием добиться или остаться у власти.
Иначе говоря, цели властного самосохранения режима и осознание правящими элитарными группировками приоритетности собственных идей все время перевешивают значение правил демократической игры, толкая власти подчас на неправовые пути, использование всех способов удержания позиций. Но эта традиция для России достаточно распространенная и потому встречает внутреннее понимание со стороны и населения, и даже оппозиции, которая только на словах осуждает такого рода поступки, а сама (пока в региональных масштабах) действует точно таким же образом. Не в .этом ли заболевании властью, идейной самосакрализации, неспособности элитарных кругов считаться с правилами демократической игры обреченность российской демократии?
И в заключение еще об одной контраверзе демократии, отражающей противоречие между романтически настроенным общественным мнением (в том числе и не вполне готовыми к жестким технологиям обновления правящего класса некоторыми, в основном традиционными, группировками правящей элиты) и реальными механизмами отправления власти в открытом обществе. Речь идет об отображении в массовом сознании того противоречия, которое возникает в самой структуре власти и государственного управления между субъектами, наделенными формальными (данными всем гражданам - жителям государства) и реальными (принадлежащими только тем акторам, которые на деле контролируют финансовые, сырьевые, информационные и прочие политически значимые ресурсы) правами, и которые имеют разное влияние в демократическом государстве.
Понятно, что возбуждение общественности (и выражающих ее мнение интеллектуалов) вызывают прежде всего набирающие политический вес в условиях демократизации корпоративно-олигархические группы. Такое возмущение по-человечески понятно. Но если отбросить эмоции, то придется признать, что подобные формы правления всегда в той или иной мере присущи открытым обществам, обозначая характерную для такого рода государств особую технологию согласования решений между группами с формальными и реальными полномочиями в сфере власти. Понятно также и то, что корпоративные субъекты, контролирующие реальные ресурсы, не обладая особыми формальными правами, по существу-оказывают не только более сильное, но зачастую и решающее воздействие на всю цепочку политического це-леполагания. Причины этого во многом лежат на поверхности, ибо повседневно государственная власть в значительно большей степени зависит от положения групп, обладающих властно значимыми ресурсами. Более того, те, .кто контролирует реальные русурсы, представляют собой просто другую часть правящего класса, которая профессионально не занимается политикой, но использует свое положение для оказания влияния на власть.
С политической точки зрения, главная опасность встраивания таких групп в большую политику, систему власти и государственного управления в том, что они нередко деформируют, а то и ломают механизмы социального представительства широких слоев населения, что в условиях духовной и политической свободы, расширения информационного пространства не может считаться приемлемым для рядовых граждан. Особенно в тех случаях, когда действия прогнувшихся под влиянием олигархических групп властей начинают резко противоречить массовым социальным интересам. В то же время экономическая зависимость властей от корпораций стимулирует заинтересованность государства в проведении пропагандистских кампаний, оправдывающих их роль и влияние в обществе. При этом интересы этих групп и их связи с государством чаще всего замалчиваются, а их критика общественностью игнорируется.
И только очень серьезный политический кризис может заставить корпоративно-олигархические группировки изменить стиль (но не суть) общения с населением.
Как показывает практика, в переходных системах только обретающая опыт политической конкуренции масса, причем пропитанная мифами "народного правительства", "системы подлинного народовластия", "народного суверенитета" и другими подобными идеями, внутренне не готова к восприятию подобного порядка. Путем же естественной эволюции такому типу ментальности крайне тяжело перейти от мифологического измерения власти'к прозрению ее довольно циничной организации, где действует принцип: "кто скор, тот и спор". Утопическому мышлению вообще довольно тяжело воспринимать тот факт, что управляющие государством люди даже при демократии не являются типичными представителями общества.
По большому счету, это отображает, может быть, самую жесткую составляющую демократии, которая, прокламируя равенство всех, в то же время дает реальную возможность воспользоваться своими плодами лишь самым активным, т.е. немногим членам общества. Это та форма организации власти и жизни, когда успеха достигают самые социально активные, дерзкие, умеющие склонить государство к защите собственной позиции. Именно они получают больше, чем остальные. И лишь на определенной степени зрелости, когда страна может позволить себе проводить в жизнь социально защищающую политику, это противоречие постепенно утрачивает свою остроту. Но много ли найдется людей, способных спокойно отнестись к этой истине в масштабе реального времени, не желая получить от государствав определенных гарантий в течение настоящей, а не будущей жизни, не обращая внимания на степень его социальных возможностей?
Так что может считаться закономерностью, неизбежностью, правилом, что на реформируемом политическом пространстве к власти прежде всего приходят представители олигархических групп, начинающих пользоваться плодами демократизации и так или иначе занимая господствующие позиции в сфере управления государством. Конечно, в различных странах этот процесс протекает с различной скоростью и по-разному воспринимается в обществе. Но ни одно государство, демократизирующее свои политические порядки, не только не может, но и не заинтересовано в том, чтобы освободиться от влияния такого рода групп. В значительной степени потому, что появление подобных акторов на политическом рынке и есть непосредственный ответ на процессы демократизации, прокладывающие путь новому социально-экономическому порядку.
Например, в России объединения корпоративного типа, сформировавшиеся и набравшие вес в процессе (согласимся, пусть и не вполне справедливого) разгосударствления собственности, помогли в условиях острого дефицита времени, отчаянного сопротивления консервативной части элиты, экономической разбалансировки и растущей инфляции, узости связей с Западом и проматыванием ресурсов госчиновниками совершить рывок в создании рыночных основ экономики, сформировать структурные предпосылки класса собственников, установить связи с другими демократическими странами. В процессе приватизации новые олигархии сменили традиционные механизмы кланово-элитарного перераспределения властных ресурсов, которые блокировали принципы рыночного хозяйствования. Механизм конвертации власти в собственности и собственность во власть продолжил свою работу, но сменил направленность на другие группы и политические интересы.
Конечно, и в советские времена существовали определенные кланово-олигархи-ческие механизмы властвования. Они были менее развитыми, а, главное, более тщательно замаскированными. Но невыявленность для общественного мнения не означает отсутствия их значения для власти. В условиях же демократии влияние корпоративных центров стало столь очевидным, что в известной степени начало претендовать на роль визитной карточки российской демократии. Как результат - озлобление масс (за что боролись?) и разочарование части элитарных групп в идеалах демократии. Наиболее же простодушные представители оппозиции (и в силу традиционного для "левых" менталитета) скатились к объяснению этого стиля отправления власти и передела собственности в рамках привычной для себя этики заговора или исторических интриг демократов-коллаборационистов, на корню "продавших Родину".
К счастью или к несчастью, но механизмы корпоративно-олигархического властвования представлены во всех современных демократически организованных поли-тиях. Только на Западе, где неуклонно соблюдаются социальные приоритеты гражданского общества и права человека, где традиции взаимоответственности государства и гражданина не являются лишь дутой пропагандистской фразой, такого рода механизмы получают совсем иное качественное наполнение. Демократического дизайна (институционального и социокультурного) оказывается вполне достаточно, чтобы государство не скатилось в болото коррупции, чтобы действия олигархии подчинить интересам общества в целом. Влияние олигархий ограничено не столько законодательством, сколько (и это главное) действием социальной демократии, влиянием и контролем гражданского общества, а также механизмами внутреннего самоограничения власти, сформировавшимися в результате длительного сочетания прерогатив управляющих и управляемых. В то же время в только еще реформируемых странах их воздействие на власть и перераспределение властных ресурсов почти вне конкуренции.
Там же, где институты контроля и соответствующие традиции еще не наработаны, опасность полной криминализации олигархического правления будет существовать постоянно, ибо контролирующие ресурсы круги способны установить такой режим исполнения законов, который не будет препятствовать реализации их своекорыстных замыслов. Так что в российском обществе должны пройти десятилетия, прежде чем здесь вырастет система властного влияния организованной общественности, которая сможет на деле потеснить (но не уничтожить!) кланово-групповые формы воздействия на государство. Социальная, а вместе с ней и политическая системы демократии будут складываться постепенно, с учетом культурной специфики и темпов демократизации и роста способности населения к самоорганизации и самоуправления. Сегодня за политической риторикой многих, даже популярных в народе, политиков как стояли, так и бдут стоять интересы финансово-экономических, территориальных и иных (номенклатурных и неономенклатурных) группировок. Причем еще существует опасность, что в нынешних условиях криминализация и олигархизация власти достигнут необратимого бежа и тогда нас неминуемо ждет установление режима латиноамериканского обща. Правда, пока еще активность олигархов сдерживается хоть какими-то законами г традициями гражданского общества, тончайшей нравственной связью с общественной моралью. Это и препятствует полному перерождению российской полической системы в открытый фаворитизм и правление по типу хунты. Но опасность подстерегает российское общество и с другой стороны, ибо постоянно растет интерес населения к этике некодифицированного правления. Криминальный кодекс становится более притягательным и даже предпочтительным для многих Е граждан, пытающихся использовать политику для достижения собственных целей. ¦И это не удивительно, ибо среднестатистический россиянин чаще всего и мыслит-то атегориями коррупционера, пренебрегая законом, существуя по правде и совести, t порой за определенную мзду готов поступиться значительной частью личных и про-:сиональных прав, честью и совестью. На деле люди скорее завидуют взяточ-ам и
политическим мафиози, а не осуждают их. Как и в стародавние времена, они ¦втся.с "крепостничеством", чтобы самим стать барами.
В принципе российская демократия должна выявлять, институализировать и включать в процесс реализации общесоциальных интересов деятельность различного рода групп, контролирующих ресурсы и потому желающих повлиять на власть для закрепления и упрочения своего положения. Надо не уничтожать, а цивилизовать это стремление, не резать курицу, несущую золотые яйца, а, одомашнивая, увеличивать ее продуктивность. Демократия должна не устранять внутренний конфликт между обладателями формальных и реальных властных статусов, а поставить их под контроль гражданского общества. И к этому необходимо относиться как к практическому трс- , бованию, способному вопреки массовым предрассудкам послужить исцелению российской демократии.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Linz I.I.
Transition to Democracy //Washington Quarterly. 1990. V. 13.№3.
2. Przeworski A.
Democracy and the Market. Political and Economic Reforms in Eastern Europe and Latin America. Cambridge, 1991.
3. Schmitter P.O., Karl T.R.
The Conceptual Travels of Transitologist.s and Consolidologists: How Far to the East Should They Attempt to Go? // Slavic Review. 1996. V. 53. № 1.
4. Bitem D.
Liberal Democracy and the Limits ofiDemocratisation // New Prospects of Democracy / By D. Held. Oxford University Press, 1996. P. 57.
5. Parekh В.
Cultural Peculiarities of Liberal Democracy // New Prospects of Democracy / By D. Held. Oxford University Press, 1996. P. 157, 158.