Этика Канта

СОДЕРЖАНИЕ:

Введение.

ГЛАВА
I
Основы кантовской этики :

1.
Кант - философ свободы 4

2.
Детерминированность мира
6

3.
Феномен и ноумен 7

Глава
II
Этические категории :

1.
Свобода и воля 10

2.
Категории воли 13

3.
Свобода воли и совесть 16

Глава
III
Несвободная” свобода :

1. Несвободная” свобода
18

2. Характер причинности 20

Заключение

Список литературы.

Введение.

Разработка этических проблем занимает в творчестве Канта особое место. Им посвящено несколько работ: "Основы метафизики нравственности" (1785), "Критика практического разума" (1788), "Метафизика нравов" (1797), "Об изначально злом в человеческой природе" (1792), "О поговорке "может быть это верно в теории, но не годится для практики" (1793), "Религия в пределах только разума" (1793). Одной из важнейших задач философии Кант считал понимание сущности нравственности, которая регулирует поведение человека. Он писал: "Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем еще и продолжительнее мы размышляем о них, - это звездное небо надо мной и моральный закон во мне" [Соч. Т. 4. Ч
. l.C. 499].
'Основа нравственности лежит, по Канту, априори в понятиях чистого разума. В данном случае разум Кант понимает как практический разум, а не теоретический, как было раньше. Практический разум - это и есть нравственность, имеющая дело с проблемами свободы и свободной воли. Чистый разум функционирует как практический, когда он определяет волю и она становится свободной волей. Кант исходит в построении своей системы нравственности из наличия "доброй воли" как сущности нравственности. Кант начинает свое рассмотрение нравственности с известного утверждения, что "нигде в мире, да и нигде вне его, невозможно мыслить ничего иного, что могло бы считаться добрым без ограничения, кроме одной только доброй воли" [Соч. Т. 4. Ч. 2. С. 228]. Воля определяется лишь моральным законом. Кроме понятий доброй воли и морального закона, основным понятием нравственности является понятие долга, которое содержит в себе понятие доброй воли. Волю Кант фактически отождествляет с практическим разумом и понимает как автономную, не зависящую от какого-либо внешнего воздействия: как от материального, в том числе социального, так и от религиозного. Нравственная воля, по Канту, содержит практические основоположения, которые подразделяются на аксиомы и законы. Максима -это субъективный принцип воления, закон - это объективный принцип воления. Законы как императивы подразделяются в свою очередь на гипотетические и категорические. Категорический императив Канта имеет несколько формулировок, в которых он оттачивал этот закон. Окончательно он формулируется в следующем виде: "Поступай так, чтобы максима твоей воли могла в то же время иметь силу принципа всеобщего законодательства" [Соч. Т. 4. Ч. 1. С. 331].

Основы кантовской этики

Кант - философ свободы

Этика Иммануила Канта весьма злободневна для нас. Чтобы в этом убедиться, достаточно раскрыть его «Критику практического разума» на странице, где написано следующее: “Предположим, что кто-то утверждает о своей сладострастной склонности , будто она, если этому человеку встречается любимый предмет и подходящий случай для этого , совершенно непреодолима для него ; но если бы поставить виселицу перед домом, где ему представляется этот случай, чтобы повесить его после удовлетворения его похоти , разве он и тогда не преодолел бы своей склонности? Не надо долго гадать, какой бы он дал ответ. Но спросите его, если бы его государь под угрозой немедленной казни через повешение заставил его дать ложное показание против честного человека, которого тот под вымышленными предлогами охотно погубил бы, считал бы он и тогда возможным, как бы ни была велика его любовь к жизни, преодолеть эту склонность ? Сделал ли бы он это или нет, – этого он, быть может, сам не осмелился бы утверждать; но он должен согласиться, не раздумывая, что это для него возможно.”
[1]

Как видим, Кант сопоставляет тут две житейские ситуации. В первой из них он имеет в виду именно обыденную похоть, как пример некоего удовольствия, могущего мотивировать поступки человека, а не возвышенную любовь, подобную той, которую испытывал Данте к Беатриче или Петрарка к Лауре. Что касается второй ситуации, то советская действительность, которая еще только едва - едва начала становиться для нас вчерашней, сделала ее в нашей стране поистине массовой. В годы репрессий тысячи людей не теоретически, а на практике стояли перед дилеммой: оговорить требуемое количество невинных людей с тем, чтобы получить эфемерную надежду остаться в живых, или же, несмотря на пытки, не нарушить девятую заповедь декалога: «не лжесвидетельствуй». Правда, вместо кантовского «государя» у нас действовали чиновники , а вместо повешения чаще применялся расстрел, но ведь эти мелкие несовпадения не меняют ситуацию в целом .
Да и позже, в шестидесятые и семидесятые годы, когда
режим смягчился и смерт­ная казнь уже не грозила, люди, читая продукцию самиздата, должны были считаться с возможностью оказаться перед лицом следовате­ля, задающего неприятный вопрос о том, кто же это предоставил в наше распоряжение запрещенную литературу, а может быть, и пред­лагающего кого-либо оговорить в обмен на прекращение «дела». Так что ситуация, описанная Кантом, была очень злободневной в совсем недавнем прошлом, да остается таковой и сейчас, ибо с уходом комму­нистической идеологии и падением советской власти не намного уменьшилось общее количество насилия как у нас, так и во всем мире, и всегда есть опасность попасть в лапы какого-нибудь “игемона”,
ко­торый во имя национальной, религиозной или какой-либо еще идеи потребует нарушить не только девятую, но и все до одной моральные заповеди, какие только существуют на свете.

Но этика Канта не просто злободневна;
она еще и возвышает наш дух: ведь Кант учит, что человек даже перед лицом смерти может устоять перед насилием. Кант мудр и знает, что это очень трудно: никто заранее не осмелится утверждать, что не сломается, не «расколется» под пыткой, что страх смерти не возьмет верх. И тем не менее, по Канту, каждый может преодолеть свою любовь к жизни и выдержать любое насилие: «он должен согласиться, не раздумывая, что это для него возможно». Прав ли философ? Я думаю, что да, хотя в
XX
веке множество изощренных заплечных дел мастеров как у нас, так и в его стране, казалось, прилагало все усилия для того, чтобы доказать его неправоту. В своей деятельно­сти гестаповцы исходили из того, что человек - суще­ство целиком и полностью природное, безусловно подчиняющееся законам физики, химии, физиологии, психологии. Его поведение только по видимости свободно, на самом же деле оно абсолютно детерминировано этими законами. Если подойти к делу
«научно» и тщательно изучить, какое влияние оказывают на поведение людей те или иные физические, химические, фармакологические или пси­хологические воздействия, то, соответствующим образом подбирая их и дозируя, можно будет любого человека заставить делать все что
угодно. На рядовых, обычных людей действуют грубые методы, но и для самого упорного можно подыскать такую комбинацию воздей­ствий или употребить в ход такое экзотическое средство, скажем какую-нибудь невыносимую крысу (см. «1984» Дж. Оруэлла),
что требуемый эффект тут же будет достигнут.

С этим строго детерминистическим мировоззрением палачей все время борются их жертвы и, на первый взгляд, успешно, поскольку насчитывается немало людей, выдержавших все пытки, которым их подвергли, и не поддавшихся своим мучителям. Однако последних не убеждает эта чистая эмпирия: они возражают в том духе ,что тут
либо исполнители были нерадивы, либо они были недостаточно грамотны в своем деле, либо сама «пыточная» наука еще не достигла совершенства и имеет досадные пробелы, которые, разумеется, в будущем будут ликвидированы. Таким образом, их детерминисти­ческая концепция остается непоколебленной,
несмотря на вновь и вновь встречающиеся случаи героического поведения жертв, в ре­зультате которого срываются все попытки добиться заранее наме­ченных результатов. Эта кровавая полемика палачей и их жертв не вчера началась и не завтра кончится. Древнекитайские чиновники в своих ямынях
были твердо уверены, что могут добиться от попав­ших в их руки людей всего, чего захотят. Инквизиторы в Западной Европе научились извлекать в высшей степени диковинные призна­ния у подследственных колдунов и ведьм. Современные виртуозы следственных дел тоже, как мы знаем, изрядно в этих делах преус­пели. И однако во все времена находились и находятся люди, кото­рые ни во что не ставят угрюмый детерминизм своих «следователей»,
считая, что дух человеческий настолько выше и сильнее всего земно­го, что никакие, даже самые жестокие ухищрения последних, не смогут его сломить.

Кант стоит на стороне жертв! Его этика может служить им теоретической базой в споре с абсолютным детерминизмом палачей. Квинтэссенцией этики Канта является учение о том, что человек существо не только природное, но и свободное. Кант - философ свободы. Я думаю, что это самое ценное в нем, как этике. Как известно, проблемы морали волновали Канта с юных лет, но свое оригинальное учение о нравственности он создал уже в конце жиз­ни. Спекулятивные основы этого учения заложены в «Критике чи­стого разума» (1781-1787) .
В 1785 г. Кант выпустил в свет «Основы метафизики нравственности». К 1788 г. относится его главное сочи­нение по этике - «Критика практического разума». Наконец, в 1797г. появилась «Метафизика нравов». Это основные труды Канта по теории нравственности. Данной теории он придавал первосте­пенное значение; одновременно с ней он разработал свою эстетику в «Критике способности суждения» (1790) и философию религии в «Религии в пределах только разума» (1793-1794), и специалисты знают, насколько та и другая фундированы его учением о морали.

Детерминированность мира

Остановимся сначала на спекулятивных основах кантовской
этики. Кант придерживался господствовавшей в умах подавляюще­го большинства ученых и философов нового времени предпосылки, суть которой состояла в том, что в природе все строго детерминиро­вано. В «Критике чистого разума» мы можем прочитать: “Закон природы гласит, что все происходящее имеет причину, что каузаль­ность этой причины, т. е.
действие, предшествует во времени и в отношении возникшего во времени результата сама не могла суще­ствовать всегда, а должна быть произошедшим событием,
и потому она также имеет свою причину среди явлений, которой она определяется, и, следовательно, все события эмпирически определены в некотором естественном порядке; этот закон, лишь благодаря кото­рому явления составляют некую природу и делаются предметами опыта, есть рассудочный закон, ни под каким видом не допускаю­щий отклонений и исключений для какого бы то ни было явле­ния...”
[2]
Положение о том, что в природе господствует строгая причинно-следственная необходимость, может быть только предпо­сылкой, только предвзятым положением ; его нельзя доказать. Бо­лее того, повседневный опыт, казалось бы, на каждом шагу опровергает это положение: ведь мы постоянно сталкиваемся со всякого рода случайностями. В космосе Аристотеля, философа, ко­торый при объяснении явлений окружающего мира чуждался всяких идеализаций и предпочитал исходить из того, что непосредственно на­блюдал, присутствует не только необходимость, но и случайность , а также самопроизвольность . Положение о том, что все в мире строго детерминировано, возникло, по-видимому, в среде пионеров галилеевской науки , перед глазами которых впер­вые появилась эта грандиозная идеализация - цельная картина природы, где все явления цепляются друг за друга, образуя во вре­мени непрерывные цепочки причинно-следственных связей. Слу­чайность была изгнана из природы и переведена с онтологического на гносеологический уровень: случайными представляются нам те явления, причину которых мы пока не можем найти. Именно пока, ибо известен «гносеологический оптимизм» зачинателей науки нового времени, их убежденность в принципиальной по­знаваемости природы и безграничных возможностях научных мето­дов; этот оптимизм подпитывал и подпитывает до сих пор идею научного прогресса. Детерминистическая закваска эксплицитно или имплицитно, в большей или в меньшей мере присутствует у подавляющего большинства мыслителей нового времени, особенно у тех, кто так или иначе ориентировался на науку или хотя бы считался с ней.

Феномен и ноумен

В общую картину полностью детерминированного мира входил и человек, как существо природное. Детерминанты человеческих поступков именовались мотивами, побуждениями, импульсами и т. п., причем считалось, что эти детерминанты определяют все по­ступки людей с такой необходимостью, с какой, например, траекто­рия полета брошенного камня определяется притяжением земли и сопротивлением воздуха. Вот как высказался в трактате «О свободе воли» Артур Шопенгауэр, защищая закон причинности, безраз­дельно царящий, по его мнению, в природе: “Совсем не метафора и не гипербола, а вполне трезвая и буквальная истина: что подобно тому, как шар на бильярде не может прийти в движение, прежде чем получит толчок, точно так же и человек не может встать со своего стула, пока его не отзовет или не сгонит с места какой-либо мотив; а тогда он поднимается с такой же необходимостью и неизбежно­стью, как покатится шар после толчка. И ждать, что человек сделает что-либо, к чему его не побуждает решительно никакой интерес, это все равно, что ожидать, чтобы ко мне начал двигаться кусок дерева, хотя я не притягиваю его никакой веревкой.”
[3]
А в кантовской «Кри­тике практического разума» написано: “...если бы мы были в состоя­нии столь глубоко проникнуть в образ мыслей человека, как он проявляется через внутренние и внешние действия, что нам стало бы известно каждое даже малейшее побуждение к ним, а также все внешние поводы, влияющие на него, то поведение человека в буду­щем можно было бы предсказать с такой же точностью, как лунное или солнечное затмение...”
[4]
И однако Кант отнюдь не хочет ока­заться во власти абсолютного детерминизма. Несмотря на полную подчиненность человека законам природы, можно, по мнению фи­лософа, “тем не менее утверждать при этом, что человек свободен.”
[5]
Как это возможно? За счет чего Канту удается вырвать человече­скую свободу из когтей природной необходимости? Спекулятивной, теоретической, основой такой возможности является прославившее его автора учение о том, что пространство и время не существуют объективно, сами по себе, и не представляют собой свойств или объективных определений вещей в себе, а суть не что иное, как субъективные условия и чисто человеческие формы чувственных созерцаний. При помощи чувств мы воспринимаем не сами вещи в себе, а лишь их явления нам. Как таковые, они могут быть воспри­няты только при помощи разума, но человеческий спекулятивный разум устроен так, что способен, функционируя как рассудок, лишь упорядочивать чувственные данные, а непосредственно доступа к вещам в себе не имеет. Таким образом, все то, что мы познаем категориально, т. е. то и только то, что существует во времени и пространстве, представляет собой мир явлений, мир феноменов. Следовательно, вся природа с ее строгой причинностью чисто фено­менальна; она не есть мир вещей в себе, или ноуменов. Согласно Канту, мир ноуменов содержательно непознаваем для человеческо­го теоретического разума: пытаясь его познать, он запутывается в паралогизмах и антиномиях. Относительно мира вещей в себе нам известно только то, что он существует, но, что он такое, нам знать не дано. Он не дан нам прямо, он лишь косвенным образом свиде­тельствует о своем существовании. Ведь феномены не могут суще­ствовать самостоятельно: они суть лишь явления нам чего-то иного, ноуменального, независимо от нас сущего. Ноумены , по Канту , суть объективные, внеприродные, трансцендентные по отношению к ней «причины» природных феноменов. Кроме того, само наличие у нас разума есть свидетельство нашей причастности к ноуменальному миру и существования его самого.

Конечно, Кант не устает подчеркивать, что ноумены не могут быть мыслимы ассерторически. “Понятие ноумена, т. е. вещи, ко­торую следует мыслить не как предмет чувств, а как вещь в себе (исключительно посредством чистого рассудка)”
[6]
, он относит к чис­лу проблематических, т. е. таких, каждое из которых “не содержит в себе никакого противоречия и находится в связи с другими знани­ями как ограничение данных понятий, но объективную реальность которого никоим образом нельзя познать”.
[7]
Это означает, что рас­судок “не может познать вещи в себе посредством категорий, стало быть, может мыслить их только как неизвестное нечто”.
[8]
Тем не менее это «нечто» не так уж неизвестно: штудируя кантовские тек­сты, можно набрать немало сведений о нем. В первую очередь, это важные негативные данные о мире ноуменов. Кант, говоря об отсут­ствии у нас знаний о ноуменах, имел в виду лишь положительные знания и запрещал те ассерторические суждения о ноуменах, кото­рые сделаны в положительном смысле. Негативные суждения о них он разрешал: “...то, что мы назвали ноуменами, мы должны пони­мать исключительно лишь в негативном смысле”.
[9]
Так что такие существенные негативные сведения о мире ноуменов, как то, что в нем нет ни времени, ни пространства, ни природной причинности, мы, наверное, можем воспринимать вполне ассерторически. Да и кое-какие положительные данные о ноуменах Кант нам сообщает вопреки собственному запрету. Сюда относится, например, то фун­даментальное положение, что всякая сущая во времени и простран­стве вещь есть не что иное, как явление соответствующей вещи в себе. Иначе говоря: всякому феномену соответствует свой ноумен, и, следовательно, по крайней мере некоторые ноумены проявляют себя в виде феноменов.

Если всякая вещь, имеющая феноменальную сторону, имеет и ноуменальную, то и человек - это не просто природное явление: он укоренен также и в мире вещей в себе. Каждый из нас причастен ноуменальному миру. Однако в этом качестве мы себе непосредст­венно не даны; мы воспринимаем самих себя только в качестве феноменов, в качестве природных существ, функционирующих во времени и пространстве. Интроспективно мы тоже воспринимаем себя только как явления: Кант пишет, что “душа созерцает себя... не так, как она есть, а так, как она является себе”.
[10]
Тем не менее то обстоятельство, что человек не представляет собой целиком и полностью принадлежность природы, но есть также и ноумен, имеет для Канта решающее значение в вопросе о свободе. Ведь если, со­гласно его учению, в природе человек не имеет никакой свободы, будучи безоговорочно подчинен природной необходимости, то един­ственным шансом не потерять надежду на то, что человек все-таки свободен, является предположение о том, что его свобода коренится в его ноуменальной глубине. И Кант начинает искать ее там.

Этические категории

Свобода и воля

Теперь мы лучше можем понять, что такое, по Канту, свобода. В «Критике практического разума» он пишет: “Так как чистая фор­ма закона может быть представлена только разумом, стало быть, не есть предмет чувств и, следовательно, не относится к числу явле­ний, то представление о ней как определяющем основании воли отличается от всех определяющих оснований событий в природе по закону причинности, так как в этом случае определяющие основа­ния сами должны быть явлениями. Но если никакое другое опреде­ляющее основание воли не может служить для нее законом, кроме всеобщей законодательной формы, то такую волю надо мыслить совершенно независимой от естественного закона явлений в их взаимоотношении, а именно от закона причинности. Такая незави­симость называется свободой в самом строгом, т. е. трансценденталь­ном смысле”.
[11]
В «Критике чистого разума» сказано: “Свобода в практическом смысле есть независимость воли от принуждения импульсами чувственности”.
[12]
Как видим, Кант определяет свободу как независимость от закона природной причинности, от «принуж­дения» со стороны чувственности. Это отрицательное определение свободы. Здесь свобода выступает как негативная свобода, как «сво­бода от...». Кант это прекрасно понимает и пишет: “Но эта незави­симость есть свобода в негативном смысле, а собственное законодательство чистого и, как чистого, практического разума есть сво­бода в положительном смысле”.
[13]
Таким образом, позитивная свобода, «свобода к...», определяется Кантом как добровольное подчинение нравственному закону. Это положительное определение свободы.

Уместно проанализировать здесь довольно-таки таинственное понятие воли, которое я до сих пор не использовал (оно встречалось только в цитатах). Но почему таинствен­ное? На первый взгляд слово «воля» кажется вполне понятным и привычным. Однако когда начинаешь осмысливать его более тща­тельно, выясняется, что оно обладает какими-то с трудом уловимы­ми, ускользающими коннотациями. Понятия воли и свободы соседствуют друг с другом. На русском языке одно из значений слова «воля» представляет собой синоним слова «свобода». Основное зна­чение слова «воля?» по-русски, по-немецки и на других языках - это, приблизительно говоря, способность принимать решения по­ступать так, а не иначе и, приняв решение, прилагать целенаправ­ленные усилия для его выполнения. Воля сознательна, она связана с разумом, с расчетом, в отличие от желаний, влечений, страстей, которые обусловлены чувственностью, эмоциями и зачастую бес­сознательны. При этом понятие «воля» чрезвычайно близко к поня­тию «я». Мне кажется, что в большинстве контекстов можно совсем не пользоваться словом «воля», без ущерба для смысла заменяя всюду выражения «моя воля», «наша воля», «воля человека» просто словами «я», «мы», «человек». Лишь в специальных контекстах понятие воли необходимо, в таких, например, в которых воля ис­следуется как отдельная способность человека наряду с другими его способностями или когда она оценивается по степени и качеству в выражениях «сильная воля», «железная воля», «безвольный чело­век» и т. п. Видимо, прав Шопенгауэр, говоря, что “подлинное... зерно, единственно метафизическое и потому неразрушимое в че­ловеке, есть его воля”.
[14]

Хотя, раз уж речь зашла о Шопенгауэре, следует заметить, что его понимание воли отличается от кантовского и от традиционного. Как известно, он противопоставляет волю и разум, сближая первую с бессознательным стремлением и называя «слепой», а второй трак­туя чисто инструментально и считая покорным слугой этой «слепой» воли. Если взять приведенную цитату целиком, то хорошо видна и совершенно не кантовская трактовка вещи в себе, которую дает Шопенгауэр: “Между тем в кантовской этике, особенно в «Кри­тике практического разума», всегда заметна на заднем плане мысль, что внутренняя и вечная сущность человека состоит в разуме. Я должен здесь, где вопрос затрагивается лишь мимоходом, ограни­читься простым утверждением противного, именно что разум, как и вообще познавательная способность, представляет собою нечто вторичное, принадлежащее явлению, даже прямо обусловленное организмом; подлинное же зерно, единственно метафизическое и потому неразрушимое в человеке, есть его воля”.
[15]
Разумеется, что для Канта вечная сущность человека, постольку поскольку он пред­ставляет собой вещь в себе, состоит в разуме. Сутью кантовской философии является то, что мир вещей в себе разумен, что всякая вещь в себе есть нечто умопостигаемое. Для Канта «вещь в себе» и «ноумен» - это синонимы. Поэтому утверждение, что разум есть что-то вторичное, принадлежащее только явлению, представляет собой с кантовской точки зрения просто нонсенс.

Можно не пользоваться в философских текстах термином «во­ля», но можно при желании и пользоваться им. Кант интенсивно использует данный термин в своих сочинениях по этике. При этом наряду со словом
Wille
(воля) он нередко употребляет слово
Willkur
(произвол) . Последнее применяется им тогда, когда воля выступает в роли неопределенной возможности совершать поступки. Но Канта больше интересуют воля, каким-то образом уже определенная, и те основания, которые могут определять волю. Так, в самом начале «Критики практического разума» он пишет: “Практические основоположения суть положения, содержащие в себе общее определение воли, которому подчинено много практических правил. Они бывают субъективными, или максимами, если условие рассматривается субъектом как значимое только для его воли; но они будут объек­тивными, или практическими, законами, если они признаются объ­ективными, т. е. имеющими силу для воли каждого разумного существа”.
[16]
Таким образом, в

оля всякого человека определяется максимами, которые либо остаются у него чисто субъективными, либо объективизируются, подчиняясь практическим законам. В первом случае воля человека определяется в конечном счете прин­ципом себялюбия и личного счастья и, следовательно, находится целиком во власти закона природной причинности, преследуя ма­териальные цели, которые в изобилии ставятся перед ней способно­стью желания. Во втором случае она определяется нравственным законом, основным законом чистого практического разума, кото­рый действует на нее как категорический императив; в этом случае она освобождена от необходимости преследовать материальные це­ли, действуя не по закону причинности природы, а по закону при­чинности свободы. С точки зрения Канта, если воля разумного существа нормальна, то она просто по дефиниции должна определяться нравственным законом, законом чистого практического ра­зума: ведь коль скоро существо разумно, то и действовать оно должно в соответствии с разумом. Если же оно действует в соответствии с принципом личного счастья, если максимы его воли опреде­ляются его естественными, природными склонностями, т. е. чувственностью, то волю такого разумного существа Кант называет чувственной, побуждаемой патологически. Другое дело животные: у них воля с необходимостью определяется их чувственностью, та­кую волю Кант именует «брутальной». Нелюди не таковы. Поэтому поводу в «Критике чистого разума» можно прочесть: “В самом деле воля чувственна, поскольку она подвергается воздействию пато­логически (мотивами чувственности); она называется животной (
arbitrium
brutum
), когда необходимо принуждается патологиче­ски. Человеческая воля есть, правда,
arbitrium
sensitivum
, но не
brutum
, а
liberum
, так как чувственность не делает необходимыми ее действия, а человеку присуще самопроизвольно определять себя независимо от принуждения со стороны чувственных побужде­ний”.
[17]

Категории воли

Эта способность самопроизвольно определять себя является, по Канту, отличительной особенностью именно человеческой воли. Признание Кантом наличия у человека такой способности и делает его философом свободы, человеческой свободы, что, как уже упомя­нуто выше, является наиболее ценным для нас, живущих в конце
XX
в., в Канте как этике и учителе жизни. В какой перспективе видит Кант человеческую волю? В «Критике практического разума он пишет: «А этот принцип нравственности именно в силу всеобщ­ности законодательства, которую он делает высшим формальным основанием определения воли, независимо от всех субъективных различий ее, разум также провозглашает законом для всех разум­ных существ, поскольку они вообще имеют волю, т. е. способность определять свою причинность представлением о правилах, стало быть, поскольку они способны совершать поступки, исходя из основоположений, следовательно, и из практических априорных прин­ципов (ведь только эти принципы обладают той необходимостью, какой разум требует для основоположений). Таким образом, прин­цип нравственности не ограничивается только людьми, а простира­ется на все конечные существа, наделенные разумом и волей, и даже включает сюда бесконечное существо как высшее мыслящее суще­ство. Но в первом случае закон имеет форму императива, так как у человека как разумного существа можно, правда, предполагать чистую волю, но как существа, которое имеет потребности и на которое оказывают воздействие чувственные побуждения, нельзя пред­полагать святой воли, т. е. такой, которая не была бы способна к максимам, противоречащим моральному закону. Моральный закон поэтому у них есть императив, который повелевает категорически, так как закон необусловлен; отношение такой воли к этому закону есть зависимость, под названием обязательности, которая означа­ет принуждение к поступкам, хотя принуждение одним лишь разу­мом и его объективным законом, и которая называется поэтому долгом, так как патологически побуждаемый (хотя этим еще не определенный и, стало быть, всегда свободный) выбор (
Willkur
) заключает в себе желание, проистекающее из субъективных при­чин и поэтому могущее часто противиться чистому объективному основанию определения, следовательно, нуждающееся как в мо­ральном принуждении в противодействии практического разума, которое можно назвать внутренним, но интеллектуальным при­нуждением. Во вседовлеющем мыслящем существе произвольный выбор с полным основанием представляется как неспособный ни к одной максиме, которая не могла бы также быть и объективным законом; и понятие святости, которое ему в силу этого присуще, ставит его, хотя и не выше всех практических, но выше практически ограничивающих законов, стало быть, выше обязательности и дол­га”.
[18]
Таким образом, человеческая воля занимает, по Канту, про­межуточное положение между животной и святой. Ниже нее располагается воля животных, полностью находящихся во власти чувственности и не способных «совершать поступки, исходя из основоположений». Животным противостоят разумные существа, во­лю которых Кант задает, как «способность определять свою причинность представлением о правилах» и к числу которых при­надлежат люди, бестелесные духи и бесконечное высшее мыслящее существо. Воля последнего стоит выше человеческой, так как не способна «к максимам, противоречащим моральному закону». Че­ловеческая же воля способна действовать как исходя из «практиче­ских априорных принципов», так и покоряясь естественным чувственным импульсам. Поэтому нравственный закон человек воспринимает всего лишь как категорический императив, как пове­ление долга, которое, однако, он волен исполнить, но волен и не исполнить, уподобившись животному и патологически следуя своей способности желания. Таким образом, человеческая воля, хотя и свободна «от принуждения со стороны чувственных побуждений», но так, что даже если в данную минуту человек поступает нравст­венно, всегда сохраняется возможность, что в следующую минуту он уклонится от своего долга и уступит какой-нибудь из присущих ему природных склонностей. Этим он отличается от высшего мыслящего существа, которое обладает святой волей, ни под каким видом не способной войти в противоречие с нравственным законом. Поэтому оно «выше обязательности и долга»: нравственный закон для него не императив, а нечто, входящее в саму его сущность. Можно сказать, что как воля животного, так и воля высшего суще­ства унилатеральны. Первая может определяться только чувствен­ностью и полностью подчинена причинности природы; вторая определяется только основным законом чистого практического ра­зума и соотносится только с причинностью свободы. Человеческая же воля билатеральна, т. е. может определяться и законом нравст­венности, и принципом личного счастья. “В воле разумного сущест­ва, на которую оказывается патологическое воздействие, может иметь место столкновение максим с им же самим признанными практическими законами”.
[19]
Кстати, во избежание недоразумений следует заметить, что между «Критикой чистого разума» и «Крити­кой практического разума» нет противоречий: как здесь, так и там Кант приписывает бесконечному вседовлеющему мыслящему су­ществу лишь проблематическое существование.

Свобода воли и совесть

Сосредоточим внимание на человеческой воле. “Предполагает­ся, что воля свободна”, - говорит Кант.
[20]
Она актуально свободна, когда действует в соответствии с нравственным законом, но потен­циально она свободна всегда, даже тогда, когда уступает естествен­ным чувственным склонностям. Человек не является рабом природы; его ничто и никто никогда ни к чему не может принудить. Если он действует, подчиняясь той или иной своей склонности, то это значит, что его воля сама санкционировала эти действия, что она так себя определила. Если он выполнил аморальные требования своего государя или своего заплечных дел мастера, то это означает, что его воля разрешила себе так поступить. С точки зрения Канта человек сильнее собственной природы: никакие удовольствия и ни­какие страдания независимо от их интенсивности не могут механи­чески, с абсолютной необходимостью заставить его сделать что-либо против его воли. Такое мнение о человеке иначе как опти­мистическим и обнадеживающим не назовешь: если Кант прав, то любой человек при любых обстоятельствах способен сохранить соб­ственное достоинство, не потерять уважение к себе. Давайте, пове­рим Канту! Убеждение в том, что философ прав, особенно важно иметь теперь, когда попытки унизить человека, растоптать его достоинство, доказать ему, что он мразь и ничтоже­ство, приняли наиболее циничный и массовидный характер. Итак, все зависит от самого человека, от его воли. Человеческая воля абсолютно самостоятельна и ничем не обусловлена. Она ни на чем не базируется; наоборот, все поступки человека базируются на ней. Кант заявляет: “Автономия воли есть единственный принцип всех моральных законов и соответствующих им обязанностей”.
[21]

Та истина, что воля совершенно свободна и абсолютно автоном­на несомненно укрепляет человеческое достоинство. Это великая истина. В то же время перед ее лицом чувствуешь себя не так уж уютно; необходимо известное мужество для того, чтобы ее созна­тельно и безоговорочно принять. Дело в том, что оборотной сторо­ной свободы является ответственность за совершенные поступки. Только свободный человек ответственен за то, что он делает; с другой стороны, если он свободен, то это значит, что он и никто другой несет всю ответственность за все им содеянное. Но ведь бывают такие поступки, от ответственности за которые очень хоте­лось бы уклониться! Поэтому нелегко признать, что твоя воля абсо­лютно автономна. Тем не менее Кант считает, что всякий нормальный и честный человек на практике признает автономию и свободу своей воли, отдает он себе в том отчет или нет. Конечно, всегда находятся естественные причины любых поступков, поскольку, по Канту, в природе все детерминировано и нет беспричинных событий; поэто­му, казалось бы, все всегда можно списать на «объективные обстоя­тельства». Однако мы во всех случаях, когда действовали в здравом уме и твердой памяти, бываем, пусть только в глубине души, убеж­дены, что могли поступить иначе, и не в состоянии поэтому не чувствовать ответственности за свои действия. Кант пишет в этой связи: “Чтобы устранить кажущееся противоречие между механиз­мом природы и свободой в одном и том же поступке... надо вспом­нить то, что было сказано в «Критике чистого разума» или что вытекает оттуда: естественная необходимость, несовместимая со свободой субъекта, присуща лишь определениям той вещи, которая подчинена условиям времени, стало быть лишь определениям дей­ствующего субъекта как явления... Но тот же субъект, который, с другой стороны, сознает себя также как вещь самое по себе, рассмат­ривает свое существование, и поскольку оно не подчинено условиям времени, а себя самого как существо, определяемое только законом, который оно дает самому себе разумом; и в этом его существовании для него нет ничего предшествующего определению его воли, а каждый поступок и вообще каждое сменяющееся сообразно с внут­ренним чувством определение его существования, даже весь после­довательный ряд его существования как принадлежащего к чувственно воспринимаемому миру существа следует рассматри­вать в сознании его умопостигаемого существования только как следствие, но отнюдь не как определяющее основание причинности его как ноумена. В этом отношении разумное существо может с полным основанием сказать о каждом своем нарушающем закон поступке, что оно могло бы и не совершить его, хотя как явление этот поступок в проистекшем времени достаточно определен и по­стольку неминуемо необходим...”.
[22]
Затем философ добавляет: “Этому вполне соответствуют приговоры той удивительной способ­ности в нас, которую мы называем совестью. Человек может хит­рить сколько ему угодно, чтобы свое нарушающее закон поведение, о котором он вспоминает, представить себе как неумышленную оплошность, просто как неосторожность, которой никогда нельзя избежать полностью, следовательно, как нечто такое, во что он был вовлечен потоком естественной необходимости, и чтобы признать себя в данном случае невиновным; и все же он видит, что адвокат, который говорит в его пользу, никак не может заставить замолчать в нем обвинителя, если он сознает, что при совершении несправед­ливости он был в здравом уме, т. е. мог пользоваться своей свобо­дой...”.
[23]
Угрызения совести возникают у человека тогда, когда он отрицательно оценивает что-либо им содеянное в прошлом. Соглас­но кантовской этике, они возникают у него тогда, когда он нарушает свой долг, т. е. поступает не в соответствии с нравственным законом, а поддавшись какой-нибудь естественной склонности: погнавшись за удовольствием или стараясь избежать страдания. Они возникают у человека тогда, когда его воля определяется чисто патологически, когда он не пользуется своей свободой, забыв о своей ноуменальной сущности; они напоминают ему о ней. Отметим еще один момент: то обстоятельство, что человек всегда несет ответственность за свои действия, проявляется не только на личном, но и на общественном уровне. Недаром Кант уподобляет совесть обвинителю в суде. Не будем здесь выяснять, как мораль и право соотносятся друг с другом. Важно то, что общественные отношения базируются на том, что человек свободен, что он всегда мог поступить не так, как поступил, если был в здравом уме. В противном случае были бы бессмысленны сами понятия «преступление» и «наказание» и весь процесс судо­производства.

“Несвободная” свобода

Итак, человеческая воля абсолютно свободна. Человек абсолют­но ответственен за свои поступки. Он не подчинен с необходимостью ни природе, ни даже божьей воле. Пусть, по Канту, бытие Бога проблематично. Однако и в том случае, если бы он существовал в действительности, воля человека все равно была бы свободна: Кант отвергает все концепции, согласно которым человеческое поведе­ние безоговорочно определяется божьей волей - от христианского учения о предопределении до спинозизма, в соответствии с которым человеческие поступки суть в конечном счете поступки самого Бога. Вот как далеко заходит философ, отстаивая учение о человеческой свободе! К сожалению, кантовское обоснование этого учения дейст­вительно «таит в себе много трудного»; тут он прав. Причем это трудное связано с самой сущностью кантовской философии: оно вызывается не чем иным, как «обособлением времени и пространст­ва от существования вещей в себе». Однако суть дела состоит не в том, что это обособление слишком радикально и с трудом приемлемо Для людей, привыкших мыслить традиционно и «некритически». Наоборот, дело в том, что концепция Канта в ряде моментов недо­статочно радикальна, что она недостаточно хорошо обосновывает декларируемую им абсолютность человеческой свободы. До сих пор мы анализировали кантовскую этику в апологетическом ключе теперь пришло время внести в наш анализ элементы полемики. В упрек Канту следует поставить то обстоятельство, что его «обособление времени и пространства от существования вещей в себе» оставляет открытой возможность построения такого учения о человеческой свободе, в котором она оказывается абсолютной только на словах; на деле же оно представляет собой своеобразный квази-абсолютный детерминизм, неожиданное сочетание концепций свободы и предопределения, такое, что хотя поведение человека фактически полностью детерминировано и не зависит от его воли, но ответственность за содеянное все же возлагается исключительно на него, а не на Бога или природу. В явном виде такого учения не содержится в сочинениях Канта, однако в них нет ничего, что противоречило бы ему, а некоторые кантовские высказывания можно и прямо истолковать в соответствующем ему духе. Данное учение известно в двух вариантах, один из которых принадлежит Шеллингу а другой Шопенгауэру, причем оба философа представляют дело так что они во всем следуют Канту, лишь разъясняя, выявляя и уточняя то, что он сам хотел сказать. Создавая свои концепции, тот и другой ссылаются на кантовское учение об эмпирическом и умопостигаемом характерах человека. В чем оно состоит?

Характер причинности

Как мы помним, свобода воли, по Канту, заключается в том, что мы можем предпочесть причинность свободы причинности природы Казалось бы, это может означать только то, что мы всегда способны предпочесть добро злу, всегда в силах определить свою волю в соответствии с нравственным законом, а не в соответствии с принципом себялюбия и личного счастья. В таком случае, если выражение «причинность природы» следовало бы понимать буквально, т. е. как физическую необходимость, то выражение “причинность свободы” естественно было бы посчитать метафорой, поскольку сам же Кант говорит о том, что категорический императив действует не на манер физической необходимости, а лишь как повеление, которое хотя и является настоятельным, но не влечет за собой немедленного и автоматического исполнения того, что повелевается. Однако когда знакомишься с учением Канта об эмпирическом и умопостигаемом характерах, создается впечатление, что он относится к выражению «свободная причинность» отнюдь не как к простой метафоре. Все таки он был сыном своего времени и галилеевская идея детерминизма была прочно укоренена в его сознании: мало того, что она господствует в его учении о природе, но она, насколько это для нее возможно, пропитывает и его концепцию свободы. В «Критике чис
того разума» Кант следующим образом вводит понятие эмпирического
и умопостигаемого характеров: “Но всякая действующа; причина должна иметь какой-то характер, т. е.
закон своей кау
зальности, без которого она вообще не была бы причиной. Поэтому в субъекте чувственно воспринимаемого мира мы должны были бы во-первых, находить эмпирический характер, благодаря которому его поступки как явления стояли бы согласно постоянным законам природы в сплошной связи с другими явлениями и могли бы быть выведены из них как их условий и, следовательно, вместе с ними были бы членами единого ряда естественного порядка. Во-вторых, мы должны были бы приписывать этому субъекту еще умопостига­емый характер, который, правда, составляет причину этих поступ­ков как явлений, но сам не подчинен никаким условиям чувст­венности и не относится к числу явлений. Первый можно было бы назвать также характером такой вещи в явлении, а второй - харак­тером вещи в себе”.
[24]
Но что собой представляет этот умопостигае­мый характер субъекта и в каком смысле он составляет причину поступков субъекта как явлений? Решающим фактором здесь вы­ступает то кантовское
«обособление времени и пространства от существования вещей в себе», о котором мы говорили. Кант продол­жает: “Этот действующий субъект по своему умопостигаемому характеру
не был бы подчинен никаким временным условиям, так как время есть условие только явлений, а не вещей в себе”.
[25]
Из того, что умопостигаемый характер не подчинен никаким условиям вре­мени, можно сделать вывод о том, что он обладает такими общими свойствами, как изначальная заданность,
неизменность и постоян­ство. Сам по себе умопостигаемый характер нам неизвестен, по­скольку является «характером вещи в себе». О его конкретных особенностях мы узнаем опосредованно, знакомясь с эмпирическим характером, который представляет собой не что иное, как явление умопостигаемого характера. Поскольку всякая вещь в себе - это умопостигаемая причина своего явления, постольку и умопостига­емый характер - трансцендентная причина эмпирического и, сле­довательно, поступков обладающего им субъекта как явлений. Кант пишет: “Этот эмпирический характер в свою очередь определен в умопостигаемом характере (в способе мышления). Однако умопо­стигаемого характера мы не знаем, а обозначаем его посредством явлений, которые, собственно, дают непосредственное знание толь­ко о способе чувствования (об эмпирическом характере)”.
[26]
Таким образом, умопостигаемый характер человека выступает в виде не­коего скрытого постоянно действующего фактора, определяющего поступки человека независимо от протекающего во времени потока природных причин и следствий. “Итак, разум есть постоянное усло­вие всех произвольных поступков, в которых проявляется человек. Каждый из этих поступков, еще до того как он совершается, пред­определен в эмпирическом характере человека. Для умопостигае­мого характера - эмпирический характер составляет лишь его чувственную схему - нет никакого прежде или после, и всякий поступок независимо от временного отношения, в котором он нахо­дится с другими явлениями, есть непосредственное действие умопо­стигаемого характера чистого разума, который, стало быть, действует свободно, не определяясь динамически в цепи естествен­ных причин ни внешними, ни внутренними, но предшествующими по времени основаниями”.
[27]
Умопостигаемый характер действует свободно. Значит, этот скрытый постоянный фактор, определяю­щий наши поступки, и есть носитель нашей свободы? Да, и притом единственный, поскольку только он, пребывая вне времени, не за­висит от природной необходимости.

Заключение.

Он считал очень важными обязанности человека по отношению к самому себе, в которые включал заботу о своем здоровье и своей жизни. Он рассматривал в качестве пороков самоубийство, подрыв человеком своего здоровья путем пьянства и обжорства. К добродетелям относил правдивость, честность, искренность, добросовестность, чувство собственного достоинства. Высказывался, что не следует становиться холопом человека, допускать безнаказанного попрания своих прав другими, допускать угодничества и т.п. К числу обязанностей в отношении друг к другу он относил любовь и уважение. Пороки, которые противостоят уважению, являются высокомерие, злословие и издевательство. Особенно подчеркивал дружбу между людьми, основанную на взаимной любви и уважении. Кант полагал, что добродетели необходимо учить и начинать это делать надо с ранних лет, наставляя ребенка в моральном катехизисе. Кант довольно определенно высказывается о независимости нравственных норм от веры в Бога. Он писал: "Мораль, поскольку она основана на понятии о человеке как существе свободном, но именно поэтому и связывающем себя безусловными законами посредством своего разума, не нуждается ни в идее о другом существе над ним, чтобы познать свой долг, ни в других мотивах, кроме самого закона, чтобы этот долг исполнять" [Соч. 4. Ч. 1. С. 40]. "Мораль отнюдь не нуждается в религии" [С. 78]. Все существовавшие в истории религии Кант рассматривал как виды ложного богопочитания. Единственно истинная религия содержит в себе лишь нравственные законы, устанавливаемые практическим разумом, и ничего более. В этом духе он стремился истолковать христианство. Таким образом,
этика Канта - это этика долга
, имеющая своим источником стоицизм.

Список литературы.

1

. Кант И. Критика чи­стого разума.

2

. Кант И. Основы метафизики нравственности.

3

. Кант И. Критика практического разума.

4

. Кант И. Метафизика нравов.

5

. Кант И. Критика способности суждения.

6

. Кант И. Религия в пределах только разума.

7

. Шопенгауэр А. Свобода воли и нравственность.

8

. Шеллинг Ф.В.И. Философские исследования о сущности человеческой

свободы и связанных с ней предметах.

9

. Сартр Ж.П. Экзистенциализм - это гуманизм.

10

. Достоевский Ф.М. Записки из подполья.

11

. Лейбниц Г.В. Оправдание бога на основании его справедливости,

согласованной с прочими его совершенствами

и всеми его действиями.

12

. Слинин Я.А. Этика Иммануила Канта.

[1]
Кант И.
Соч.: В 6 т. М., 1963-1966. Т.4 Ч.1.С.346-347

[2]
Кант И.
Соч.: Т.3. С.484.

[3]
Шопенгауэр А.
Свобода воли и нравственность. М.,
1992. С. 77-78.

[4]
Кант И.
Соч. Т. 4. Ч. 1 .
С. 428.

[5]
Там же.

[6]
Там же. Т.3.С.309.

[7]
Там же.

[8]
Там же. С.311.

[9]
Там же. С.309.

[10]
Там же. С.150.

[11]
Там же. С.344.

[12]
Там же. С.478.

[13]
Там же. С.351.

[14]
Шопенгауэр А.
Свобода воли и нравственность. С. 145.

[15]
Там же.

[16]
Кант И.
Соч.: В 6 т. М., 1963-1966. Т.4 Ч.1.С.331.

[17]
Там же. С.478-479.

[18]
Там же. С.349-350.

[19]
Там же. С.331.

[20]
Там же. С.345.

[21]
Там же. С.350.

[22]
Там же. С.426-427.

[23]
Там же. С.427.

[24]
Там же. Т.3. С.482.

[25]
Там же.

[26]
Там же. С.490.

[27]
Там же. С.491-492.