Блинов А.К.
Интенционализм — одно из крупных направлений в современной аналитической философии языка. Основная претензия интенционализма — доказать, что концептуально первичным и ключевым для философии языка является понятие намерения подразумевания ( meaning intention ), так что в его терминах можно определить другое центральное понятие философии языка — понятие значения ( meaning ) языковых выражений.
В одном из вариантов интенционализма, принадлежащем Джона Серлю (см. ниже в связи с феноменологией), намерение подразумевания рассматривается, кроме того, и в качестве фактора, наделяющего физические сущности, которые опосредуют общение между людьми, — звуки речи, следы чернил на бумаге, и т. д., — семантическими свойствами: смыслом (осмысленностью), значением или, как выражается Серль, интенциональностью.
Основную проблему здесь можно сформулировать так:
Правда ли, что звуки речи и другие физические сущности, используемые людьми для опосредования общения, наделены такими семантическими свойствами, как осмысленность или интенциональность (т. е. направленность на некие объекты или положения вещей в мире)?
Или:
Правда ли, что намерение подразумевания человека, совершающего речевой акт, обладает такой чудесной силой, что способно наделить произносимые им звуки или производимые им чернильные закорючки на листе бумаги смыслом (осмысленностью) и интенциональностью?
Или:
Правда ли, что интенционализм не способен осуществить заявленные им претензии в отсутствии утверждения об интенциональности физических медиаторов общения?
Правда ли, что интенциональность (осмысленность) звуков и следов чернил на бумаге является необходимым условием успешного общения между рациональными субъектами?
Иными словами, правда ли, что не обладай акустические колебания и следы чернил, продуцируемые людьми, свойством интенциональности, успешное общение между рациональными субъектами было бы невозможно?
Возникающие здесь идеи, позволяющие усомниться в возможности ответов на эти вопросы, таковы:
Коллективная и согласованная ошибочная вера всех участников общения в интенциональность (или осмысленность) физических медиаторов общения с успехом заменяет само отсутствующее свойство интенциональности (осмысленности). Иными словами, для успеха общения, например, с помощью звуков важно не столько то, осмысленны ли (интенциональны ли) произносимые людьми звуки на самом деле, сколько то, верят ли участники общения в то, что эти звуки имеют смысл, и если верят, то согласованны ли их ответы на вопрос о том, какой именно смысл эти звуки имеют.
Одно достаточное — а, возможно, и достаточное, и необходимое — условие бездефектной рациональности участников общения, использующих физические медиаторы, состоит в том, что эти участники притворно и согласованно (в игровом порядке) полагают, что физические медиаторы их общения наделены интенциональностью.
В реальных процессах обыденного языкового общения только что сформулированное (в п.2) достаточное условие не выполняется, но зато реальные процессы обыденного языкового общения отягощены целым рядом дефектов рациональности их участников.
Ближе всего участники обыденного языкового общения к бездефектной рациональности тогда, когда они опираются в своих речевых действиях и интерпретациях речевых действий партнера на представление о языковом общении как манипулировании неким языковым автоматом, "встроенным" в сознание — или подсознание? — носителя языка.
1. Интенционализм Пола Грайса
Узкий интенционализм в современной аналитической философии языка начался со статьи " Meaning " британского философа Пола Грайса, написанной в 1948 году.
Название статьи должно быть переведено на русский язык вовсе не как "Значение" (в смысле значения языковых выражений), как можно было бы подумать, а как "Подразумевание" — то, что подразумевает (имеет в виду) человек, инициирующий акт языкового или какого-либо иного общения.
Фундаментальный замысел Грайса состоит в том, что именно понятие подразумевания ( meaning ) должно пролить свет на центральное понятие философии языка — понятие значения ( meaning ) языкового выражения.[29]
Этот замысел естественным образом разбивается на две части: (1) сначала мы должны проанализировать само понятие подразумевания, ибо мы, по-видимому, не вправе считать это понятие ни вполне ясным с философской точки зрения, ни базовым, не поддающимся дальнейшему анализу; (2) затем нам останется дать анализ понятия значения в терминах уже проясненного (проанализированного) понятия подразумевания.
Грайсова статья " Meaning " посвящена выполнению первой половины замысла.
Факты истории английского языка таковы: исторически исходным значением слова "meaning" было, конечно, "подразумевание": 'What does he mean by doing those gestures?' ('Что он хочет сказать (подразумевает, имеет в виду под) этими жестами?').
Из этой исходной конструкции, в порядке самой обыденной и поэтому почти не замечаемой метонимии (замены слова другим словом, имеющим причинную связь с первым), родилась следующая парафраза: 'What do his gestures mean?', т.е. буквально: 'Что хотят сказать (подразумевают, имеют в виду) его жесты?', но "на самом деле": 'Что значат его жесты?'
Следующий, также вполне обыденный и безобидный, шаг: 'What is the meaning of his gestures?' — 'Каково значение его жестов?'
И наконец: 'What is the meaning of that word?' — теперь уже буквально:'Каково значение этого слова?', но если оживить уже умершую здесь метонимию:'Что хочет сказать (подразумевает, имеет в виду) это слово?'
Мы не собираюсь утверждать, что эта историческая цепочка парафраз действительно была одним из резонов для Грайса, когда он выдвигал свой замысел.
Однако если бы Грайс на самом деле имел в виду подобный резон, то в этом не было бы ничего неправомерного. В самом деле, почему бы, вообще говоря, этимологическая история терминов не могла бы послужить резоном для выдвижения гипотезы о связи соответствующих понятий? Если слово, выражающее понятие значения, исторически сводится к слову, выражающему понятие подразумевания, то почему бы это не могло быть поводом для предположения, что понятие значения концептуально сводится к понятию подразумевания (т.е. что первое может быть проанализировано в терминах второго)? Это может быть поводом для выдвижения гипотезы, но, конечно, не аргументом в пользу гипотезы (или против нее).
1.1. Первая часть замысла: Анализ-толкование понятия подразумевания
Итак, проблема анализа (толкования) понятия подразумевания ставится так: [Хотя стоит отметить, что именно в связи с обсуждением идей Грайса Джон Серль в своей статье "Подразумевание, общение и репрезентация" (в посвященном Грайсу сборнике Philosophical Grounds of Rationality : Intentions , Categories , Ends , ed . by R . Grandy and R . Warner . Clarendon Press , Oxford , pp .209-226) делает следующую ремарку: "Хорошо известно, что [английский] глагол ' mean ' ('подразумевать', 'значить') и соответствующее существительное ' meaning ' ('значение', 'подразумевание') суть источники путаницы [...]. Заметьте, кстати, что ' mean ' нельзя вполне точно перевести ни на французский, ни на немецкий язык. Ни один из следующих глаголов: ' meinen ' [нем.:'подразумевать'], ' bedeuten ' [нем.: 'значить'], ' voiloir dire ' [фр.: 'хотеть сказать', в перен. смысле 'означать'], ' signifier ' [фр.: 'значить, означать'], — ни один из этих глаголов не является точным эквивалентом английского ' mean '."]
Итак, предположим, что человек S подразумевает (имеет в виду; хочет сказать; намеревается сообщить) нечто, произнося x[30] . Что это значит? Как это можно растолковать (прояснить)?
1-я попытка анализа-толкования . Ограничимся пока что для простоты только информационными или дескриптивными (или, говоря терминами грамматики, повествовательными, или изъявительными) подразумеваниями, оставив в стороне императивные и прочие.
Предположим, что некий человек, S , обращаясь к сыщику, произносит: "Преступник, которого Вы разыскиваете, — Иванов." Каково было намерение S , когда он произносил это? По-видимому, S намеревался внушить сыщику некую мысль — т.е. намеревался сделать так, чтобы сыщик стал полагать (думать, считать) нечто. А что подразумевал S , произнося то, что он произнес? По-видимому, ту самую мысль, которую он намеревался внушить сыщику, а именно: что преступник, которого тот разыскивает, — Иванов.
Не можем ли мы извлечь из этого примера общий анализ (толкование, прояснение) понятия подразумевания? Например, так:
| G1 | S подразумевает (имеет в виду; хочет сказать; намеревается сообщить) нечто, произнося x , если S намеревается своим произнесением х сделать так, чтобы его реципиент (т.е. тот, к кому обращено действие S ) начал полагать нечто. В таком случае содержание полагания, которое S намеревается внушить реципиенту, и есть то, что подразумевает (имееет в виду, хочет сказать) S , произнося х. |
Контрпример :
На самом деле, G 1 не годится — вот почему:
Предположим, что S подложил близ места преступления принадлежащий Иванову платок с целью внушить сыщику мысль, что преступление совершил Иванов. Этот случай подходит под толкование G 1: S намеревался своим подкладыванием платка сделать так, чтобы сыщик начал полагать нечто. Но ясно, что мы не готовы сказать, что, подкладывая платок, S подразумевал (в рассматриваемом нами смысле подразумевания), что преступление совершил Иванов.
Намерения внушить мысль недостаточно, чтобы мы имели дело с подразумеванием (имением в виду).
Не всякий случай внушения мысли есть случай общения (коммуникации) между людьми.
2-я попытка анализа-толкования : Чего же не хватает намерению внушить мысль, чтобы стать намерением подразумевать нечто (намерением совершить акт коммуникации)?
Почему, например, мы не готовы сказать, что, подкладывая платок, S подразумевал (в рассматриваемом нами смысле подразумевания; или: намеревался сообщить сыщику), что преступление совершил Иванов?
По-видимому, первое, что приходит в голову: Акт общения (сообщения) предполагает открытость намерений. Человек, сообщающий другому нечто, намеревается не только внушить ему нечто, но и открыть ему свої намерение внушить ему это нечто. Мы могли бы сказать, что человек, сообщающий нечто, "на самом деле" сообщает больше этого, именно: он еще с необходимостью сообщает, что он хочет внушить своему реципиенту это нечто. Если S говорит сыщику: "Преступление совершил Иванов", то он как бы "на самом деле" говорит: "Я хочу внушить тебе мысль, что преступление совершил Иванов".
Эти соображения приводят Грайса к следующей попытке анализа-толкования:
| G2 | S подразумевает (имеет в виду, хочет сказать) нечто, произнося x , если ( i ) S намеревается своим произнесением х сделать так, чтобы его реципиент начал полагать, что р; и ( ii ) S намеревается (посредством своего произнесения х) сделать так, чтобы его реципиент распознал его намерение ( i ). |
Контрпримеры :
В Евангелиях от Матфея и Марка[31] рассказывается о гибели Иоанна Крестителя: Царь Галилеи Ирод по просьбе угодившей ему Саломеи, дочери Иродиады, велел отсечь Иоанну, сидевшему в темнице, голову и поднести ее на блюде Саломее, что и было сделано.
Итак, Ирод поднес на блюде голову Иоанна Саломее. Ясно, что он намеревался посредством этого поднесения сделать так, чтобы Саломея полагала, что еї просьба исполнена — Иоанн обезглавлен. Ясно также, что Ирод кроме того намеревался (посредством этого поднесения) сделать так, чтобы Саломея поняла (распознала), что Ирод хочет внушить (показать) ей, что еї просьба исполнена.
Моя дочь разбила фарфоровый сервиз. Я, вместо того, чтобы собрать и выбросить осколки, оставляю их разбросанными по полу, чтобы жена смогла сама увидеть, что наделала дочка.
Я намереваюсь сделать тем самым так, чтобы жена полагала, что дочь разбила сервиз. Я кроме того намереваюсь сделать тем самым так, чтобы жена поняла (распознала), что я хочу сделать так, чтобы она полагала, что дочь разбила сервиз.
Готовы ли мы сказать, что
— Ирод, поднося Саломее голову Иоанна, подразумевал (намеревался сообщить ей), что Иоанн обезглавлен;
— я, оставив осколки валяться на полу, подразумевал (намеревался сообщить жене), что дочь разбила сервиз?
Автор этих строк, к примеру, поначалу не видел, что помешало бы ответить на этот вопрос положительно, но Грайс приводит следующее противопоставление: Видоизменим, — говорит он, — контрпример 2. Представим себе, что вместо того, чтобы оставить осколки сервиза на полу, я убрал их, но затем нарисовал картинку, на которой эти осколки лежат разбросанными по полу, и показал картинку жене, — по-прежнему имея в виду ( i ) сделать тем самым так, чтобы жена полагала, что дочь разбила сервиз, и кроме того ( ii ) сделать тем самым так, чтобы жена поняла (распознала), что я хочу сделать так, чтобы она полагала, что дочь разбила сервиз.
Чем отличается этот модифицированный случай от исходного? Тем, что в исходном примере я в принципе мог бы осуществить свое первое намерение, не осуществив второго: могло бы случиться так, что жена, увидев осколки, поняла, что дочь разбила сервиз, но не догадалась бы, что я, оставив осколки на полу, намеревался тем самым сделать так, чтобы она поняла, что дочь разбила сервиз.
В модифицированном же примере успех первого моего намерения зависит от второго: увидев мою картинку, жена только в том случае, возможно, стала полагать, что дочь разбила сервиз, если бы она поняла, что я нарисовал и показываю ей эту картинку с намерением дать ей понять, что дочь разбила сервиз. Если бы ей не пришла в голову эта вторая мысль (если бы она, скажем, истолковала мою картинку просто как невинное упражнение в рисовании), то не могла бы прийти и первая. В том-то, стало быть, и дело, что второе свое намерение я питаю не "кроме того", а в качестве необходимого условия успешного осуществления первого намерения.
Успех сообщения зависит от успешного распознания самого намерения сообщить. Нельзя понять само сообщение, если вы предварительно не поняли, что вам хотят сообщить нечто.
В этом, по Грайсу, тонкое различие между понятиями "намеренно и открыто позволить вам узнать, что ..." (или: "сделать так, чтобы вы думали, что ...") и "сообщить вам, что ...".
3-я попытка анализа-толкования . Мы могли бы обобщить эти соображения следующим образом:
| G3 | S подразумевает (имеет в виду, хочет сказать) нечто, произнося x , если ( i ) S намеревается своим произнесением х сделать так, чтобы его реципиент начал полагать, что р; и ( ii ) S намеревается (посредством своего произнесения х) сделать так, чтобы его реципиент распознал его намерение ( i ); ( iii ) S намеревается (посредством своего произнесения х) сделать так, чтобы осуществление его намерения ( ii ) было необходимым условием осуществления его намерения ( i ). |
(Мнимый) контрпример 1 :
(А) Представим себе, что S нахмурил брови. Возможны два варианта этой ситуации: (1) S нахмурил брови рефлексивно, в порядке инстинктивной реакции неудовольствия; (2) S нахмурил брови намеренно — чтобы сообщить вам, что он недоволен.
Готовы ли мы во втором случае сказать, что нахмурив брови, S подразумевал (намеревался сообщить) , что он недоволен? Ну да, конечно, — ответили бы мы, памятуя об анализе-толковании G 3, — ведь вроде бы здесь соблюдены все три пункта: во-первых, своим нахмуриванием бровей S намеревался довести до вашего сознания мысль, что он недоволен; во-вторых, он своим нахмуриванием бровей намеревался дать вам понять, что он хочет довести до вашего сознания эту мысль; и в-третьих, своим нахмуриванием бровей он намеревался сделать так, чтобы мысль о его неудовольствии появилась бы в вашем сознании лишь в том случае, если бы вы догадались (распознали), что он хочет довести еї до вашего сознания. Разве не так?
Но соль примера вот в чем: Предположим, что вам не пришло в голову, что S намерен дать вам знать, что он недоволен (вы не распознали этого его намерения). Разве, даже при этом условии, вам не может прийти в голову мысль, что S недоволен?[32] Ведь вы же видите его нахмуренные брови — "натуральный знак" недовольства, и этого достаточно — вам вовсе не нужно знать что-то еще о его намерениях, чтобы догадаться, что он недоволен. Но если это так, то — в соответствии с G 3 — мы не вправе сказать, что при всех этих обстоятельствах S подразумевал (намеревался сообщить нам) , что он недоволен.
Этот контрпример, однако, на самом деле не является контрпримером, — говорит Грайс. По одним только нахмуренным бровям S вы поймете, что он недоволен, лишь в том случае, если вы толкуете его нахмуренные брови как инстинктивную реакцию ("натуральный знак") недовольства, а не как сознательное действие. Но если S нахмурил брови сознательно, чтобы дать вам знать, что он недоволен, то вы, стало быть, неправильно толкуете саму природу его нахмуривания бровей, — и (парадоксальным образом!) лишь эта ошибка позволяет вам прийти к правильной мысли о том, что S недоволен. Вы, так сказать, пришли к правильной мысли неправильным путем.
Если же вы правильно толкуете саму природу его нахмуривания бровей — т.е. если вы правильно считаете, что S нахмурил брови сознательно, но при этом не усматриваете, что S тем самым намеревается внушить вам мысль, что он недоволен, то вы и не начнете полагать, что S недоволен. Вы будете просто озадачены его сознательным нахмуриванием бровей, будучи не в состоянии понять, зачем он это сделал. Стало быть, пункт ( iii ) о том, чтобы распознание намерения внушить мысль было необходимым условием того, что мысль внушена, и в этом примере сохраняет свою значимость для анализа-толкования понятия подразумевания (хотения сообщить).
(Б) Внесем одно изменение в условия случая (А): Представим себе, что S — вместо того, чтобы нахмурить брови, — произнїс, обращаясь к вам и имея при этом намерения вида ( i )-( iii ): "Я недоволен".
Предположим вновь, что вам не пришло в голову, что S намерен дать вам знать, что он недоволен (т.е. вы не распознали его намерения ( ii )). Разве, даже при этом условии, его намерение ( i ) не может осуществиться — разве вам в голову не может прийти (и притом на хороших основаниях) мысль, что S недоволен? Ведь вы же слышите, как он произнес фразу "Я недоволен"; разве самого факта произнесения этой фразы, своего рода "натурального (или точнее: конвенционального, условного) знака" недовольства, недостаточно? Разве вам нужно знать что-то еще о его намерениях, чтобы догадаться, что он недоволен?. Но если это так, то — в соответствии с G 3 — мы не вправе сказать, что при всех этих обстоятельствах S подразумевал (намеревался сообщить нам) , что он недоволен.
Здесь ответ — в том же роде, что и в примере (А), но только еще легче.
По одному только факту произнесения S слов "Я недоволен" вы поймете, что он недоволен, лишь в том случае, если вы толкуете этот факт как акт выражения, со стороны S , его действительного внутреннего состояния, а не как, к примеру, репетирование им реплики, которую он должен произносить в любительском спектакле, в котором он участвует. Стало быть, чтобы сделать из S -ого произнесения вывод, что S недоволен, вы должны приписать ему некоторое намерение — причем намерение, подобное намерению ( ii ), если уж не само ( ii ) : либо вы считаете, что S намеревался дать вам знать, что он недоволен (намерение ( ii )), либо вы считаете, что S имел намерение выразить свое внутреннее состояние (даже если он не намеревался сообщить о своем состоянии вам) (намерение, подобное ( ii )).
Если же вы не усматриваете за произнесением S ни намерения ( ii ), ни намерения, подобного ( ii ), — т.е. если вы правильно считаете, что S произнес "Я недоволен" сознательно, но при этом не усматриваете, что S тем самым намеревался внушить вам мысль, что он недоволен, или просто выразить свое внутреннее состояние, то вы и не начнете полагать, что S недоволен. Вы будете просто озадачены тем фактом, что он произнес эту фразу, будучи не в состоянии понять, зачем он это сделал.
Стало быть, пункт ( iii ) о том, чтобы распознание намерения внушить мысль было необходимым условием того, что мысль внушена, и в этом примере сохраняет свою значимость — правда, с существенной оговоркой о возможном задействовании не самого ( ii ), а лишь некоего намерения, подобного ( ii ).
(Настоящий) контрпример 2 :
Напомним пункт ( iii ):
' S намеревается (посредством своего произнесения х) сделать так, чтобы осуществление его намерения ( ii ) было необходимым условием осуществления его намерения ( i )'.
Не слишком ли сильно говорить о "необходимом условии'?
Представим себе такой случай: S обнаружил человека, Т, мозг и нервная система которого устроены следующим примечательным образом: Если кто-то скажет Т: "Всякий раз, как я подмигну левым глазом, я хочу, чтобы ты думал, что я недоволен", то после этого всякий раз, как этот сказавший подмигнет левым глазом, а Т увидит это подмигивание и распознает стоящее за ним намерение сделать так, чтобы Т думал, что подмигнувший недоволен, — всякий раз в таких обстоятельствах Т с железной необходимостью начинает думать (полагать, считать), что Т недоволен. "С железной необходимостью" — то есть с необходимостью причинно-следственной связи; мозг Т устроен так, что описанные выше обстоятельства каждый раз становятся причиной возникновения у Т полагания, что подмигивавший недоволен. Т, возможно, и хотел бы не полагать, что подмигнувший недоволен, но ничего не может поделать со своим мозгом: распознавание соответствующего намерения подмигнувшего в буквальном смысле заставляет полагать, что тот недоволен.
И вот S сказал Т это заклинание: "Всякий раз, как я подмигну левым глазом, я хочу, чтобы ты думал, что я недоволен", причинно-следственный механизм уникального мозга Т включился, и после этого S подмигнул Т левым глазом, имея при этом все три намерения, требуемые анализом G 3:
( i ) S намеревался своим подмигиванием сделать так, чтобы T начал полагать, что S недоволен; и
( ii ) S намеревался (посредством своего подмигивания) сделать так, чтобы Т распознал, что S намеревается сделать так, чтобы T начал полагать, что S недоволен;
( iii ) S намеревался (посредством своего подмигивания) сделать так, чтобы осуществление его намерения ( ii ) было необходимым условием (в смысле железной необходимости — благодаря уникальным особенностям мозга Т) осуществления его намерения ( i ).
Готовы ли мы сказать, что благодаря наличию у S этих трех намерений вида ( i )-( iii ) S , подмигивая левым глазом, подразумевал (намеревался собщить Т), что он недоволен?
Скорее всего, нет. Что-то не в порядке здесь с "железной", причинно-следственной необходимостью. Когда человек, произнося нечто, подразумевает (хочет сообщить реципиенту) что-то, то он имеет в виду (намеревается) сделать распознавание реципиентом его намерений не причиной, а резоном для того, чтобы реципиент полагал (считал, думал) то-то и то-то. Реципиент остается в конечном счете хозяином своих мыслей и полаганий — он лишь получает от своего распознавания намерений сообщавшего субъективное основание (резон) для того, чтобы начать полагать то мыслительное содержание, которое подразумевал сообщавший, произнося то, что он произнес.
2. Грайсов "миф о происхождении языка"
В интенционалистской философии языка Грайса есть еще один компонент, который помещает его замысел редукции понятия значения в более широкую перспективу.
Этот замысел редукции представляет собой попытку концептуального сведения понятия языкового значения к понятию подразумевания (и также, как мы видели, к понятию "обыкновения"). Компонент же, который я имею в виду, можно рассматривать как попытку дать глобальную и во многом, как признает сам Грайс, мифологическую картину генетического сведения понятия языка и языкового значения к понятию подразумевания, а этого последнего, в свою очередь, — к хорошо известному в англосаксонской философии понятию "натурального знака"; — то есть мифологическую картину происхождения языка и языкового значения из подразумевания, а этого последнего — из поведенческих "натуральных знаков".
Это Грайсов "миф" интересен как сам по себе, так и в особенности потому, что он проясняет мотивацию первого Грайсова замысла концептуальной редукции: Концептуальная редукция должна быть правдоподобной отчасти потому, что ее, возможно, подстилает соответствующее историческое развитие.
Но почему миф? Потому что нарисовав свой генезис языка, Грайс обращается к читателю со следующим замечанием: Нарисованная картина "конечно, не мыслится мной как историческое или генетическое объяснение развития коммуникации и языка; это — миф, одно из предназначений которого — показать концептуальную связь между натуральным и ненатуральным значением. Но как такую связь можно объяснить с помошью мифа? Это вопрос, быть может, параллелен [...] вопросу о том, как природу и действенность политического обязательства (а возможно, даже и морального обязательства) можно объяснить с помощью мифического общественного договора. Эта параллель, возможно, и плодотворна и полезна, — и все же не грех поинтересоваться: Делает ли она что-нибудь еще (и что именно), кроме как приводит нас от одной тайны к другой? Но эту проблему мы оставим до другого раза."
Итак, вот Грайсов "миф" о происхождении языка.[33]
Появление языка явилось результатом многостадийного исторического развития и преобразования феномена "натуральных знаков" в человеческом поведении в феномен подразумевания (которое можно толковать как своего рода "ненатуральный знак") и, наконец, в феномен конвенционального, общепринятого в данном сообществе людей, стабильного значения определенных типов произнесений.
2.0. Нулевая стадия
Скажем, как черные тучи суть "натуральный знак" того, что будет дождь, так издаваемый человеком стон есть "натуральный знак" его внутреннего состояния — того, что он испытывает боль.
На этой нулевой стадии человек продуцирует такие "натуральные знаки" непроизвольно.
2.1. Первая стадия
Представим себе, что человек (или "существо", как выражается Грайс ввиду того, что эти человекоподобные еще не обладают языком) издал звуки, похожие на стон, произвольно, — т.е. произвольно продуцировал такое поведение, которое — будь оно продуцировано непроизвольно — служило бы свидетельством того, что данный человек испытывает боль.
Произвольное поведение делает осмысленным вопрос "зачем?". Зачем понадобилось бы этому существу издавать звуки, похожие на стон? Скорее всего, чтобы притвориться, что он испытывает боль, и ввести кого-то в заблуждение на этот счет. Почему окружающие подумают, что издающий такие звуки испытывает боль? Потому что эти звуки похожи на стон — "натуральный знак" боли.
Итак,
Стадия №1 — это сознательная симуляция ("подделка") "натурального знака"
с целью ввести в заблуждение окружающих
2.2. Вторая стадия
На второй стадии существо Х не только произвольно ("сознательно") продуцирует поведение, подобное некоему "натуральному знаку", но и хочет, чтобы некое другое существо Y , находящееся поблизости, разгадало, что то, что происходит с Х, — не "натуральный знак", а сознательная симуляция "натурального знака" (скажем, знака боли), и с этой целью Х придает своим звукам характерные оттенки, отличающие их от настоящего стона.
Зачем это может быть нужно Х-у? Чтобы Y из распознания сознательной симуляции умозаключил, что X на самом деле испытывает боль.
Но такая постановка цели со стороны Х-а выглядит парадоксальной, если не просто нелепой. Действительно, как можно из знания того, что Х симулирует внешние проявления боли, сделать вывод, что Х на самом деле испытывает боль?
Чтобы объяснить это, мы должны перейти к следующей стадии, а пока что заметим себе, что:
Стадия №2 — это открытое заявление о сознательной симуляции "натурального знака"
2.3.Третья стадия
Предположим, что Y распознал не только то, что Х издает стонущ
Поначалу это может озадачить Y -а: Находящееся перед ним существо, с одной стороны, вроде бы симулирует боль; а с другой стороны, оно как бы (характерными искусственными оттенками звука) объявляет во всеуслышание, что оно занимается симуляцией! Зачем бы это ему?
"Мне кажется, — пишет Грайс, — что если Y и в самом деле задаст себе вопрос, зачем бы Х-у делать это, то сначала ему может прийти в голову мысль, что Х занимается чем-то вроде игры, в которой он "понарошку" ( make - believe ) воображает себя кем-то или каким-то, — игры, в которой (как ожидается или подразумевается) должен принять соответствующее участие и Y , поскольку поведение Х-а, как кажется, обращено к Y -у."[34]
Такова третья стадия:
Стадия №3 — это воспроизведение "натурального знака" "понарошку" — с целью совместной игры
2.4. Четвертая стадия
Но, — продолжает Грайс, — можно себе представить и такие случаи, которые не поддаются игровому толкованию. Представим себе, что хотя на первый взгляд Y -у кажется, что Х приглашает его поучаствовать в своей игре, но когда Y делает ему одолжение и пытается внести в игру свой вклад, Х вместо того чтобы продолжать игру, начинает сердиться и повторяет свои ненатуральные стоны.
Тогда Y -у может прийти в голову предположение, что Х не играет, а пытается внушить Y -у мысль, что он, Х, на самом деле испытывает боль. Это похоже на то, что происходило на стадии №1, — т.е. на сознательную симуляцию внешних признаков боли с целью ввести в заблуждение окружающих. Но здесь нужно вдуматься в радикальное различие между двумя способами "сознательного внушения мысли" другому человеку: Первый способ — это как раз и есть симуляция "натурального знака", т.е. попытка внушить мысль путем обмана, "мошенничества"; это способ Первой стадии. Второй же способ совсем иной; он состоит в том, чтобы ( i ) сознательно симулировать "натуральный знак"; но при этом ( ii ) не скрывать, а напротив подчеркнуть, что это — симуляция; и при этом еще ( iii ) намереваться (хотеть, надеяться) сделать так, чтобы тот, на кого рассчитано это представление, увидел для себя в этой открыто заявленной симуляции "натурального знака" резон полагать, что на самом деле имеет место то положение вещей, знаком которого является симулируемый "натуральный знак", когда он не симулируется, а продуцируется естественным, непроизвольным путем; и наконец, (и это самый хитроумно-рефлексивный элемент всего трюка) ( iv ) иметь в виду, чтобы именно распознание реципиентом намерения ( iii ) и послужило для него резоном полагать, что то положение вещей, знаком которого является симулируемый "натуральный знак", имеет место на самом деле.[35] [Грайс проницательно замечает, что, конечно, в реальной жизни распознание реципиентом какого бы то ни было намерения другого человека может служить для этого реципиента рациональным резоном для какого бы то ни было полагания о внешнем мире только в том случае (и это при наличии соответствующей связи между рассматриваемыми намерением и положением дел во внешнем мире), если реципиент исходит из допущения, что этот другой человек "заслуживает доверия" (или: "надежен").]
Итак,
Стадия №4 — это открытая симуляция "натурального знака" с целью сообщить другому о соответствующем положении дел
2.5. Пятая стадия
От четвертой стадии симуляции до полноценного языка — всего три шага.
Первый из них состоит в том, чтобы отказаться использовать в целях сообщения (коммуникации) симуляцию соответствующего "натурального знака" — и продуцировать вместо этого некое более или менее произвольное демонстративное поведение, связанное с тем положением дел, о котором ты хочешь сообщить неким хотя бы отдаленным, но распознаваемым сходством: например, издавать членораздельные звуки или рисовать закорючки на бумаге или на скале.
Итак, мы достигли стадии, на которой орудия-носители коммуникации не обязаны быть непосредственными симуляциями "натуральных знаков"; и — как замечает Грайс — чем отдаленнее связи между этими орудиями-носителями коммуникации и теми положениями дел, о которых они должны коммуницировать, тем больше свобода общения у общающихся людей, — поскольку тем менее они связаны необходимостью опираться на "натуральные" связи между своими знаками и предметами мира.
Стадия №5 — это использование для сообщения о некоем положении дел произвольного поведения, лишь отдаленно напоминающего этого положение дел.
2.6. Шестая стадия
Предела свободы общающиеся достигают тогда, когда используют в целях общения такие физические сущности (фрагменты своего поведения или предметы), которые "по природе" вообще никак не связаны с содержанием сообщений, а связь между такой физической сущностью и тем, что "она сообщает", абсолютно искусственна и распознается общающимися лишь в силу наличия у них предварительного знания о ней.
Стадия №6 — это использование для сообщения о некоем положении дел физической сущности заранее фиксированного рода, связь которой с содержанием сообщения абсолютно искусственна
2.7. Седьмая стадия
Наконец, последний шаг к полноценному языку состоит в установлении некоего конечного набора фундаментальных "устройств" (= слов) и некоего конечного набора способа их комбинирования (= правил грамматики). В этом вершинном случае общающиеся получают способность генерировать потенционально бесконечное число предложений (и сложных выражений вообще), — а стало быть, и способность коммуницировать потенциально бесконечное число мыслей.
Эта характеристика свойственна всем современным развитым языкам.
***
Как видим, если бы оказалось, что Грайсов миф исторически правдив, то он послужил бы хорошим подкреплением основной мысли интенционализма:
коммуникационное намерение (= подразумевание) концептуально первично, а (стабильное конвенциональное) значение языковых выражений — вторично;
— при том, конечно, дополнительном допущении, что историческая "первичность" каким-то образом связана с концептуальной.
3. Отношения между ключевыми понятиями Грайсовой доктрины
Подведем некоторые итоги.
В первой части Грайсова замысла его ключевые понятия суть: подразумевание, намерение и полагание. В результате его анализа оказывается, что понятие подразумевания концептуально зависит от (= определяется в терминах) понятий намерения и полагания.
Кроме того, во многих местах своих писаний Грайс делает ремарки, из которых следует, что термин подразумевать есть просто удобное сокращение для оборота хотеть [или: намереваться ] сообщить. Таким образом, можно сказать, что результат анализа таков: понятие хотеть [или: намереваться] сообщить концептуально зависит от (= определяется в терминах) понятий намереваться и полагать. Эта зависимость графически представлена на Рис.1.
Во второй части Грайсова замысла ключевые понятия таковы: значение (языкового выражения), подразумевать (= хотеть сообщить), обыкновение. В результате его анализа оказывается, что понятие значение (языкового выражения) концептуально зависит от (= определяется в терминах) понятий подразумевать (= хотеть сообщить) и обыкновение .
В свою очередь, Грайсово понятие обыкновения может быть эксплицировано в терминах понятия конвенция. Таким образом, можно сказать, что результат Грайсова анализа во второй части его замысла таков: понятие значение (языкового выражения) концептуально зависит от (= определяется в терминах) понятий подразумевать (= хотеть сообщить) и конвенция.
Отношения между всеми ключевыми понятиями Грайсовой доктрины графически представлены на Рис.2.:
4. Интенционализм Серля: теория речевых актов
Еще одна версия интенционализма в философии языка принадлежит американскому философу Джону Серлю. Путь Серля к анализу понятия подразумевания и его роли в философской семантике был достаточно долог.Серль начал с тезисов о природе языка, которые можно резюмировать так:
Язык есть разновидность правилосообразной (т.е. подчиненной правилам) деятельности.
Соответственно, философское исследование языка есть исследование правил деятельности по употреблению языковых выражений.
Вообще, философия языка есть часть философии действия.'
В русле этих тезисов Серль продолжил дело своего учителя, британца Джона Остина: он развил инициированную Остином теорию речевых актов.[36] Уже на этой стадии Серль использовал и усовершенствовал элементы Грайсова интенционализма.
Затем Серль задался вопросом о философском фундировании самого понятия действия: Что существенно, с философской точки зрения, для нашего представления о человеческих действиях? Серлев ответ был (приблизительно) таков: Существенно то, что любое действие человека берет начало в его сознании — в его намерениях, желаниях, полаганиях и т.д.
Обобщая этот вывод, Серль приходит к следующим тезисам:
Философия действий есть часть философии сознания ( mind ).
Следовательно, в конечном счете философия языка есть часть философии сознания или, по крайней мере, может и должна основываться на философии сознания.
— В частности,
( i ) концептуальные характеристики речевых актов (акта утверждения, просьбы и т.д.) подобны концептуальным характеристикам соответствующих ментальных состояний (полагания, намерения и т.д.);
( ii ) центральное для аналитической философии языка понятие значения ( meaning ) языковых выражений вообще теряет смысл — по крайней мере, в том виде, как оно обычно рассматривается, т.е. в качестве "абсолютного" значения, взятого в отрыве от его реальной соотнесенности с различными сторонами сознания индивида — носителя языка;[37]
( iii ) в центр философского внимания должно быть поставлено понятие подразумевания ( meaning ), связанное с внутренней интенциональностью ментальных состояний (полагания, намерения и т.д.);
( iv ) то, что осталось от утерявшего смысл понятия ("абсолютного", или буквального) значения ( meaning ) языковых выражений, (ср. ( ii ) ) сводится к феномену интенциональности материальной оболочки языкового знака — или еще точнее: интенциональности тех физических сущностей (звуков, чернильных закорючек и т.д.), которые опосредуют общение между людьми;
( v ) интенциональность этих физических сущностей вторична — она "выводится" из первичной, внутренней, интенциональности соответствующих ментальных состояний.'
4.1. Пролегомены Серлевой теории речевых актов
Итак, по Серлю, говорение на том или ином языке есть (чрезвычайно сложная) форма правилосообразного поведения. В овладение языком входит овладение правилами этого поведения.
Имеется ряд аналитических связей между следующими понятиями:
речевые акты;
то, что подразумевает говорящий;
значение языкового выражения;
намерения говорящего;
то, что понимает слушающий;
правила, управляющие элементами языка.
Исследование этих аналитических связей есть одна из центральных задач теории речевых актов.
При совершении типичного иллокутивного акта (т.е. акта утверждения, задания вопроса, приказания, обещания и т.д.) человек, как правило, совершает акты по меньшей мере трех различных сортов:
( a ) он произносит слова (морфемы, предложения) — т.е. совершает акты произнесения;
( b ) он указывает ( refers ) и предицирует — т.е. совершает пропозициональные акты;
( c ) он утверждает нечто, или задает некий вопрос, или отдает некий приказ, или обещает нечто и т.д. — т.е. совершает иллокутивный акт.
Акты произнесения стоят к пропозициональным и иллокутивным актам в том же отношении, в каком, к примеру, акт изображения крестика на бюллетене для голосования стоит к акту голосования.
Основание для различения актов произнесения, пропозициональных актов и иллокутивных актов состоит в том, что у всех этих актов различные критерии тождества:
— различным иллокутивным актам может соответствовать один и тот же пропозициональный акт;
— можно совершить акт произнесения, не совершая при этом никакого пропозиционального или иллокутивного акта;
— совершая различные акты произнесения, говорящий может совершать при этом одни и те же пропозициональные и иллокутивные акты.
Акты произнесения состоят в произнесении цепочек слов.
Иллокутивные же и пропозициональные акты, как правило, состоят в произнесении слов в предложениях
в определенных контекстах,
при определенных обстоятельствах
и с определенными намерениями.
Языки по природе конвенциональны. Но их конвенциональность как бы двухэтажна. Первый, фундаментальный, этаж языковой конвенции общ для всех языков мира. Он содержит общие (конститутивные) правила совершения речевых актов.
Второй, надстроечный, этаж у каждого национального языка свой. Он содержит — также конвенциональные — конкретизации-"реализации" конститутивных правил нижнего этажа. Эти конвенции-"реализации" разнятся от языка к языку.
Выше уже упоминалось, что уже в своей теории речевых актов Серль использовал и усовершенствовал элементы Грайсовой концепции подразумевания. Вот эти элементы:
4.1.1. Понятия подразумевания ( meaning ) и значения ( meaning ) языковых выражений в составе Серлевой теории речевых актов
Между случаем, когда человек просто произносит какие-то звуки или просто рисует какие-то закорючки на бумаге, и случаем, когда человек совершает иллокутивный акт, имеется по меньшей мере два существенных различия:
(1) звуки или закорючки, производимые по ходу совершения иллокутивного акта, как правило, обладаютнеким значением ( meaning ) ;
(2) когда человек производит звуки или закорючки по ходу совершения иллокутивного акта, он, производя их, подразумевает нечто ( means something ) под ними.
Феномен подразумевания чего-то под произнесением звуков или рисованием закорючек связан с намерениями подразумевающего человека.
С другой стороны, феномен подразумевания чего-то под произнесением звуков или рисованием закорючек связан с языковым значением ( meaning ) произносимых звуков или рисуемых закорючек — т.е. с тем, что данные звуки или закорючки на самом деле значат в данном языке в силу правил и конвенций данного языка.
То, что мы можем подразумевать, есть — по меньшей мере, в некоторых случаях — функция того, что мы говорим.
Подразумевание есть нечто большее, чем просто вопрос намерений подразумевающего; оно есть также — по меньшей мере, в некоторых случаях — вопрос языковой конвенции.
Итак, в совершении и в восприятии иллокутивного акта имеются и интенциональные (связанные с намерениями) и конвенциональные (связанные с правилами языка) аспекты.
Когда говорящий говорит нечто и подразумевает буквально то, что говорит, — этот феномен тесно связан с намерением говорящего произвести определенное воздействие на слушающего. Когда слушающий слушает то, что произносит говорящий, и понимает произносимое, — этот феномен тесно связан с распознаванием слушающим намерения говорящего произвести на него определїнное воздействие.
В случаях буквального произнесения мост между стороной говорящего и стороной слушающего обеспечивается общим для них языком, с помощью которого говорящий совершает свой иллокутивный акт.
Вот как работает этот мост:
Понимать предложение — значит, знать его значение.
Значение предложения детерминировано правилами данного языка, и эти правила специфицируют как условия произнесения данного предложения, так и то, совершением какого именно иллокутивного акта считается произнесение данного предложения в данных условиях.
Произнести некое предложение и подразумевать то, что сказал, — равносильно вот чему: произнести данное предложение и при этом
(а) иметь намерение I сделать так, чтобы слушатель узнал (распознал, осознал), что имеет место некое положение дел — именно: то положение дел, которое специфицировано соответствующими правилами данного языка;
( b ) иметь намерение I ’ осуществить намерение I следующими средствами: сделать так, чтобы слушающий распознал намерение I ;
( c ) иметь намерение I ’’ осуществить намерение I ’ следующими средствами: сделать так, чтобы слушающий распознал намерение I в силу знания им языковых правил, относящихся к произнесїнному предложению.[38]
4. Предложение, стало быть, предоставляет говорящему конвенциональное средство осуществления намерения I .
Если говорящий произносит предложение и подразумевает его, то он будет при этом иметь намерения I , I ’ и I ’’ .
Понимание этого произнесения слушателем попросту равносильно тому, что все эти три намерения осуществились.
И в общем случае эти три намерения осуществятся, если слушающий понимает данное предложение, т.е. знает его значение, т.е. знает языковые правила, управляющие элементами данного предложения.
4.2. О содержании и функции речевых актов
Анализируя речевые акты, следует различать между содержанием и функцией.
Содержание целостного иллокутивного акта — пропозиция; функция — иллокутивная сила, с которой предъявляется данная пропозиция.
Содержание акта референции — смысл произносимого выражения; функция — та роль идентифицирования некоего объекта, в которой предъявлен данный смысл.
Содержание акта предикации — смысл произносимого предикатного выражения; самостоятельной же функции у акта предикации нет — его функция-роль полностью детерминируется иллокутивной силой данного речевого акта.
Иными словами, иллокутивный акт, совершаемый посредством произнесения предложения, есть функция языкового значения данного предложения.
Ещї иными словами: Имеются систематические взаимосвязи между языковыми значениями произносимых нами выражений и иллокутивными актами, которые мы совершаем, произнося эти выражения.
4.2.1. Таксономия иллокутивных актов
Иллокутивные акты суть часть Языка как единого общечеловеческого института, а не часть того или иного конкретного национального языка. Иными словами, понятия об акте обещания, акте утверждения, акте вопрошания и т.п. совпадают в своих основных, конституирующих характеристиках у носителей всех национальных языков.
Имеется в точности пять категорий иллокутивных актов:
I . Ассертивы — т.е. акты, суть которых в том, что говорящий посредством речевого акта принимает на себя обязательство ручаться за истинность выраженной в акте пропозиции.
[Глаголы — названия типичных ассертивов:
утверждать, отрицать, ответить, возразить и т.д.]
II . Директивы — т.е. акты, суть которых в том, что говорящий посредством речевого акта пытается побудить слушающего сделать нечто.
[Глаголы — названия типичных директивов:
попросить, приказать, скомандовать, умолять, разрешить, пригласить, посоветовать и т.д.]
III . Комиссивы — т.е. акты, суть которых в том, что говорящий посредством речевого акта принимает на себя обязательство сделать нечто в будущем.
[Глаголы — названия типичных комиссивов:
обещать, давать зарок, давать обет, давать клятву, давать слово, ручаться, брать на себя обязательства по договору (соглашению, контракту, сделке), принять тот или иной план [программу] действий и т.д.]
IV . Экспрессивы — т.е. акты, суть которых в том, что говорящий посредством речевого акта выражает свої психологическое состояние [специфицированное в условии искренности данного экспрессива] по поводу некоего положения дел [специфицированного в пропозициональном содержании данного экспрессива].
[Глаголы — названия типичных экспрессивов:
благодарить, поздравлять, извиняться, соболезновать, выражать одобрение, выражать неодобрение и т.д.]
V . Декларации — т.е. акты, суть которых в том, что говорящий посредством речевого акта делает так, что начинает иметь место положение дел, специфицированное в пропозициональном содержании данной декларации.
[Глаголы — названия типичных деклараций:
давать имя, крестить, объявлять кого-либо мужем и женой, объявлять войну, издавать указ (закон, декрет), подавать в отставку и т.д.]
4.2.2. Основания этой пятичленной классификации
Первое и фундаментальное основание: цель ( purpose ; point ) совершения акта, или иллокутивная цель. Для каждой из пяти категорий актов это основание выражено в соответствующем определении-разъяснении данной категории.
Второе, сопутствующее, основание: направление соответствия ( direction of fit ) между словами и миром. Понятие направление соответствия легче всего пояснить на примерах:
Когда человек утверждает, что Михаил закрыл дверь, то предполагается, что его слова должны соответствовать действительности. На Серлевом жаргоне это означает, что в этом акте направление соответствия — от слов к миру.
Если же человек просит Михаила, чтобы тот закрыл дверь, то предполагается, что Михаил должен сделать так, чтобы действительность соответствовала словам просящего. Выражаясь терминами Серля, в этом акте направление соответствия — от мира к словам.
У ассертивов направление соответствия — от слов к миру. У директивов направление соответствия — от мира к словам. У комиссивов направление соответствия — от мира к словам. У экспрессивов нет направления соответствия.
Это последнее обстоятельство объясняется следующим.
Если я говорю: "Извините, что я наступил вам на ногу", то я не имею в виду, что своим речевым актом я принимаю на себя обязательство ручаться за истинность того, что я наступил вам на ногу. Скорее, истинность этой пропозиции в данных обстоятельствах не требует никаких ручательств — она заранее предполагается истинной как говорящим, так и слушающим. Таким образом, этот мой речевой акт не создает никакого долженствования насчет соответствия моих слов фактам.
У деклараций двойное направление соответствия: и от мира к словам и от слов к миру. Если начальник при соответствующих обстоятельствах говорит подчиненному: "Вы уволены", то предполагается, что он тем самым делает так, что подчиненный действительно становится уволенным, — стало быть, у акта начальника имеется соответствие направления от мира к словам, как у директивов. Но с другой стороны, если начальник говорит это, то — в отличие от директивов или комиссивов — никто не становится обязанным делать что-либо, чтобы привести мир в соответствие со словами начальника; сам речевой акт начальника, выражая некое положение дел, тем самым осуществляет это положение дел — сами слова (будучи произнесенными) начинают соответствовать действительности (что делает декларацию похожей на ассертив). Учитывая эту особенность деклараций, Серль говорит, что у них имеется и второе направления соответствия — от слов к миру.
4.3. Речевые акты и лингвистическая теория
По меньшей мере к Хомскому восходит следующая постановка общей задачи лингвистики: сформулировать множество правил, сопоставляющих друг с другом звуки и значения ( sounds and meanings ).
Каждый язык дает нам некое, предположительно бесконечное, множество возможных звуковых последовательностей и еще одно, предположительно бесконечное, множество возможных значений.
Предполагается, что фонологические, синтаксические и семантические компоненты грамматики дают нам конечные множества правил, которые знает говорящий и которые дают ему возможность переходить от звуков к значениям и обратно.
Серль противопоставляет этой, более или менее общепринятой, постановке свою. "Я не думаю, — пишет он в статье "Речевые акты и лингвистика последних лет"[39] , — что эта картина ложна — скорее она способна сильнейшим образом ввести в заблуждение, причем так, что это плачевным образом отразилось на [лингвистических] исследованиях. Более точной мне представляется вот какая картина: Назначение языка — общение, коммуникация. Единица языковой коммуникации людей — речевой акт. Проблема (или, по крайней мере, одна из важных проблем) теории языка — описать, как мы переходим от звуков к иллокутивным актам. Что, так сказать, должно быть добавлено к звукам, испускаемым моим ртом, чтобы их испускание было совершением акта задавания вопроса, или акта утверждения, или акта отдавания приказа и т.д.?"
Итак, одна из центральных задач линвгистической теории, по Серлю, также имеет "сопоставительный" характер. Но только теперь требуется сопоставить звукам не значения ( meanings ), а иллокутивные акты; и от лингвистов и философов требуется отыскать и сформулировать правила, которые дают говорящим и слушающим возможность переходить от произнесения звуков к совершению полного речевого акта — т.е. иллокутивного акта, и обратно.
4.4. Cоотношение между интенционализмом и репрезентационизмом в Серлевой теории речевых актов
Напомним, что ключевые понятия интенционализма суть подразумевание (= хотение сообщить); намерения говорящего; то, что понимает (распознаїт) слушающий, в то время как ключевые понятия репрезентационизма суть значение (языкового выражения); смысл (языкового выражения); языковая конвенция.
Как видно из изложенного выше, на этапе построения им теории речевых актов Серль в полной мере признает роль репрезентационистских понятий и стоящих за ними сущностей (значение (языкового выражения), языковая конвенция) в феномене языкового общения людей. Более того, он даже не повторяет попытки Грайса доказать концептуальную и/или генетическую зависимость значения (языковых выражений) от подразумевания (намерения) говорящего.
Серль исходит из общего положения, согласно которому интенционализм и репрезентационизм суть два равноправных, дополняющих друг друга направления в философии языка.
[29] Позволительно предположить, что эта двузначность слова "meaning" (омонимия?) (наличествующая, по-видимому, только в английском языке): "meaning" в смысле "значение" / "meaning" в смысле "подразумевание, имение в виду" — могла сыграть некоторую роль в рождении Грайсова замысла.
[30] Оборот "произнося х" в этой формулировке требует комментария. Грайс ("Meaning", p.216) предупреждает, что ради общности и удобства рассмотрения будет понимать его в расширительном смысле, именно: "произнося х" = "совершая любое — возможно, неязыковое — действие х".
[31] Мат. 14.1-11. Мар. 6.14-29.
[32] Такова нить рассуждения Грайса при рассмотрении им этого (мнимого) контрпримера, но, строго говоря, вопрос о том, что могло вам прийти в голову, а что нет, — не относится к делу, если мы хотим решить вопрос:
(1) Достаточно ли в данном случае наличия у S намерений (i)-(iii) для того, чтобы утверждать, что, нахмурив брови, он подразумевал, что он недоволен?
Зато соображения о том, что могло прийти в голову реципиенту, а что нет, были бы уместны, если бы мы занимались рассмотрением любого из двух следующих вопросов: (2) Могло ли намерение S сообщить вам, что он недоволен, посредством нахмуривания бровей успешно осуществиться? или (3) Можем ли мы квалифицировать намерение S сообщить вам, что он недоволен, посредством нахмуривания бровей как рациональное намерение?
[33] Ibid, pp .290-297.
[34] Ibid , p .293.
[35] Не требуется большого напряжения, чтобы заметить в этом хитроумном способе "передачи мысли" концептуальное родство с финальной версией Грайсова анализа-толкования понятия подразумевания (хотения сообщить); и именно это родство, конечно, и имел в виду Грайс, сочиняя свой миф.
[36] См . книги Серля Speech Acts (1969) и Expression and Meaning (1979).
[37] См. в особенности Серлеву статью " Literal meaning " в сборнике его статей Expresiion and Meaning , сс.117-136.
[38] Нетрудно видеть, что Пункт 3 представляет собой модификацию анализа понятия подразумевания, представленного в знаменитой статье Meaning (1948) Пола Грайса.
[39] См . с .178 в сборнике статей Серля " Expression and Meaning ".