Психологические аспекты политического лидерства

Дилигенский Г.

1. Лидерство как междисциплинарная проблема

Психология исторических деятелей - монархов и государственных лидеров, вождей партий и массовых движений, министров и революционеров - одна из наиболее древних и в то же время наиболее молодых сфер научных исследований. Люди, внесшие заметный вклад в историю, всегда вызывали интерес у своих современников и потомков. И этот интерес никогда не ограничивался тем, что делали эти люди на политической и общественной арене. Известный деятель всегда привлекает внимание именно как личность - всем своим психологическим, нравственным и интеллектуальным обликом, мотивами своих действий, своими прозрениями и просчетами. Жанр исторической биографии со времен Плутарха - едва ли не самый популярный в историографии; герои всемирной истории вновь и вновь становятся персонажами романов, пьес, кинофильмов.

Психология политиков - это и совсем новая, переживающая еще младенческий период область знаний. Ибо первые попытки применить к исследованию их личностей данные, понятийный аппарат и концепции психологической науки относятся к середине и второй половине нашего века. В этом сказались и относительная молодость самой этой науки, и совсем недавнее ее «вторжение» в сферу политики. Сегодня не имеет смысла рассуждать о сравнительных достоинствах традиционных - научно-исторических и художественных - и новых, научно-психологических методов: эти новые методы только начинают разрабатываться. Более того, позволительно усомниться в том, что, даже достигнув в будущем гораздо большего совершенства, они смогут превзойти по своим познавательным возможностям методы традиционные. Любая личность и тем более личность выдающегося деятеля целостна и уникальна, а эти ее целостность и уникальность скорее «улавливаются» языком, мышлением и интуицией добросовестного и объективного историка или умного и талантливого беллетриста, чем психолога, «рассекающего» целостную личность на некую сумму ее структурных компонентов и классифицирующего ее по теоретически разработанной им типологии. (Речь не идет, разумеется, ни о псевдонаучных - апологетических или разоблачительных - вульгаризациях, ни о поделках «массовой культуры», спекулирующих на интересе публики к истории и политике.)

Видимо, правильнее говорить не о каком-то соперничестве традиционных и научно-психологических подходов к личности политиков или о превосходстве одних над другими, но о своеобразном «разделении труда» и взаимодополнении. При всей уникальности любая личность представляет собой совокупность типологических психических - когнитивных, мотивационно-волевых, эмоциональных и т.д. - механизмов и процессов и имеет по тем или иным своим психическим свойствам общие черты с другими личностями. Ограничиваясь научно-психологическим анализом и соответствующими понятиями, мы вряд ли сможем нарисовать «живой портрет» Ленина, Ф. Рузвельта или де Голля, но зато, возможно, лучше поймем те внутрипсихические причинно-следственные и системные связи, которые обусловили их действия в конкретных ситуациях. А также поймем, что психологически объединяло их с другими людьми, особенно их современниками и соотечественниками, что также весьма важно для объяснения как причин и мотивов их действий, так и условий, позволивших им сыграть свои исторические роли.

Как и любое явление жизни, политическое лидерство имеет свою анатомию, в том числе личностно-психологическую, строгий анализ которой требует соответствующего понятийного аппарата и предполагает процедуру типологизации. Именно такого рода задачи в перспективе сможет решать психологическая наука. И если она будет решать их успешно, ее достижения в той или иной мере будут интегрироваться исторической и политической науками, содействуя обогащению их аналитического инструментария.

Следуя целям данной книги, мы не будем рассматривать весь богатейший опыт мировой науки - историографии, социологии, политологии в изучении проблемы политического лидерства. Нас будут интересовать лишь результаты тех исследований, в которых эта проблема изучается с позиций современной психологической науки.

Основная масса этих исследований выполнена американскими психологами и политологами. Поэтому данной области знаний «американский акцент» присущ еще в большей степени, чем социальной и политической психологии в целом. Исследования теоретического и методологического характера основаны главным образом на эмпирическом материале политической жизни США, излюбленным их сюжетом является психология американских президентов. Естественно, что специфика политической системы США и место в ней президента, формальные и неформальные «правила игры» в политической сфере, наконец, весь культурно-исторический контекст американского общества - все это в значительной мере ограничивает общетеоретическую значимость выводов подобных исследований. Точно так же, как теоретико-психологический анализ советской политической элиты вряд ли мог бы служить путеводной нитью при изучении психологии американских политиков. Тем не менее, многие методологические подходы американских политических психологов можно рассматривать как первый существенный вклад в изучение лидерства в целом.

Этот вклад заключается прежде всего в формулировании проблематики такого изучения и ее структурировании. Известная американская исследовательница М. Германн подразделяет факторы, определяющие феномен лидерства на следующие основные группы: 1) исторический контекст (или ситуация); 2) психологические характеристики лидера; 3) последователи или сторонники лидера; 4) отношения между лидером и его последователями; 5) поведение лидера. Останавливаясь подробнее на понятии психологических характеристик лидера, Германн делит их на 7 групп: 1. «Базовые» политические убеждения лидера. 2. Его политический стиль (например, склонность к работе в группе или в одиночку, к политической риторике и пропаганде, к детальному изучению проблем или к получению лишь обобщенной информации, к засекречиванию или открытости своей работы и т.д.). 3. Мотивация к достижению лидирующих позиций. 4. Реакции лидера на стрессы и давление. 5. Способ, которым он достиг своего положения. 6. Предшествующий политический опыт лидера. 7. Политический климат, в котором «стартовал» лидер1.

Нетрудно заметить, что оба перечня не построены на сколько-нибудь строгих логических основаниях (непонятно, например, почему «климат», в котором началась карьера политика, отнесен к его собственным психологическим характеристикам, а поведение и политический стиль - к различным группам факторов). Тем не менее, предлагаемая совокупность факторов представляется достаточно полной и действительно определяет основные направления возможных исследований феномена политического лидерства. Вместе с тем кажется более логичным отделить «внешние» условия, которые воздействуют на формирование и деятельность лидера, от его собственных «внутренних» психологических характеристик и поведения. Если «внешние» факторы могут служить объектом социально-исторических и междисциплинарных - историко-психологических или психолого-политологических исследований, то личностные характеристики лидера - предмет специального психологического анализа. Верно, конечно, что политическая психология не может замыкаться в рамках такого анализа и должна так или иначе интегрировать социально-исторические подходы, но предлагаемая дифференциация, возможно, содействовала бы более полному использованию методов различных наук.

Национально-историческая ситуация как детерминант психологии лидерства

К числу ситуационных факторов, воздействующих на психологию и деятельность лидера, в первую очередь, очевидно, должны быть отнесены характер политического строя и политическая культура данной страны. В условиях тоталитарного режима действуют совершенно иные принципы и механизмы формирования политической элиты, чем в странах развитой представительной демократии. Политическая система и политическая культура общества задают тот минимальный набор психологических характеристик, которые обеспечивают восхождение на вершину власти.

Потенциальный национальный лидер в демократической стране должен уметь завоевывать популярность и доверие в широких массах населения и особенно среди членов и сторонников той партии, которую он возглавляет. Тоталитарный лидер в этом не нуждается, ему нужно прежде овладеть умением обходить и устранять соперников в ходе аппаратных интриг в высших эшелонах бюрократической власти, создавать себе опору в номенклатуре, главным образом в верхушке партийно-государственного аппарата. Во многих странах «третьего мира», где формальный политический плюрализм и соперничество на выборах сочетаются с силовой борьбой политических группировок военных, этнотрибалистских (племенных) или конфессиональных клик для претендента на власть важны качества, обеспечивающие лидерство в «своей» группе и ее победу в такой борьбе, в частности способность не стесняться в выборе средств и свобода от моральных ограничений. Эта ситуация во многом напоминает условия завоевания власти в античных и средневековых городах-государствах, в феодальных и абсолютных монархиях, когда там происходила борьба за престолонаследие или насильственное устранение предшественника.

Разумеется, все эти различия не носят абсолютного характера. В условиях демократии и правового общества политики в борьбе за власть нередко прибегают к весьма изощренным и циничным закулисным интригам (достаточно вспомнить Уотергейт). Тоталитарные лидеры не уступают античным и средневековым тиранам в готовности использовать силовые методы, террор и политические убийства; популярность в народе нужна им в общем не меньше, чем руководителям демократических государств. Тем не менее, каждой политической системе присущи специфические именно для нее механизмы достижения и удержания высшей власти, во многом определяющие психологический облик «вождя». В устоявшейся абсолютной монархии или тоталитарном режиме одним из таких механизмов является сакрализация личности «первого лица», сам факт его пребывания на троне или в кресле генсека признается достаточным основанием выполнения им этой роли во временных пределах, ограниченных лишь его уходом из жизни. Эта сакрализация оказывает на психологию лидера еще большее влияние, чем на его окружение и различные слои политической элиты: в зависимости от его индивидуальных особенностей она либо снижает его способность реагировать на события, усиливает консерватизм мышления и поведения, либо, напротив, питает психологию вседозволенности, побуждает к волюнтаристским и авантюристическим решениям. В России, где сокрализация высшей власти глубоко укоренилась в традициях политической культуры, «иммобилистский» вариант представлен Николаем II и Брежневым, волюнтаристский - Хрущевым (особенно в последние годы его правления). Авантюризм Гитлера свидетельствует, однако, о том, что этот социально-психологический механизм порождается не столько национальной психологией, сколько - абсолютизмом или тоталитарной политической системой.

В условиях представительной демократии национальный лидер должен повседневно доказывать обществу и самому себе своего рода дееспособность и политическую эффективность, и именно эта необходимость, а не простое исполнение роли носителя высшей власти является главной пружиной его действий. Один из ярких примеров - политическая судьба генерала де Голля, дважды достигавшего и в собственном самоощущении и в глазах большинства своих соотечественников ореола героического национального лидера и дважды за несколько лет терявшего этот ореол, когда то же большинство переставали устраивать его политика и стиль руководства. Не менее яркий пример из нашей собственной недавней истории - политическая биография М.С. Горбачева, разрушившего тоталитарную систему, чтобы затем пасть жертвой требований, предъявленных лидеру обществом, освободившимся от ее ига.

Политическая система влияет на психологию лидера и посредством тех нормативных предписаний, которые присущи порожденной ею культуре и образуют трудно переходимые границы выбора им методов своих действий. Речь идет о «правилах игры», которые социологи называют «нормы-рамки» и которые в той или иной мере интериоризируются политиками, становятся органическим компонентом их психологии. В современных условиях крайне трудно представить себе западного политического лидера, которому пришло бы в голову вопреки конституции разогнать парламент или использовать полицейские и воинские части в борьбе с легальной политической оппозицией (что не исключает разгона чересчур агрессивных, нарушающих порядок массовых манифестаций). Правда, столь же мало вероятно и использование вооруженных методов борьбы оппозиционными партиями (если не говорить о подпольных экстремистских группировках вроде североирландской ИРА или итальянских «бригадистов»). Легальная оппозиция - правая или левая (опять же за исключением маргинальных экстремистских групп) - столь же мало склонна или психологически способна к применению вооруженного насилия - «нормы-рамки» признаются и соблюдаются подавляющим большинством, в отношении них существует общественный консенсус. В целом они являются продуктом относительно поздней культурно-исторической эволюции (нового и новейшего времени), мы не обнаружим их в большинстве обществ в эпохи, предшествующие XVIII-XIX вв. Общецивилизационное развитие оказало влияние не только на систему «норм-рамок» в демократических и демократизировавшихся обществах Северной Америки и Западной Европы, его не избегли и абсолютистские режимы. В России XIXXX вв. власти жестоко преследовали «бунтовщиков», революционеров и «подрывных» литераторов, но не трогали неугодных императору политических деятелей режима - Сперанский был, кажется, последним опальным сановником, отправленным в ссылку, впоследствии санкции не заходили дальше отставки. Большевистская революция походя покончила с этим достижением цивилизации и возродила - в намного расширенном масштабе - политические нравы XVI в.

Фундаментальные особенности политической системы - далеко не единственный объективный фактор, воздействующий на психологию лидеров. Конкретный характер этого воздействия во многом определяется состоянием системы, конкретной фазой ее исторического бытия. От этих параметров исторической ситуации зависят, в частности, такие выделенные в приведенном выше «перечне» М. Германн психологически значимые моменты, как «климат», в котором осуществляется политический старт лидера, его предшествующий политический опыт, способы, которыми он достиг своего положения.

Ситуационные состояния системы можно в первом приближении подразделить на следующие фазы: 1) становление системы; 2) ее устойчивое равновесие и поступательная эволюция; 3) стагнация системы, сопровождаемая дисфункциональными, кризисными явлениями; 4) состояние ситуационного кризиса, вызванное усложнением конкретных проблем внутренней или внешней политики, угрождающим стабильности системы; 5) общий кризис системы, выражающийся в ее необратимой дестабилизации. Каждая из этих фаз предъявляет специфический «социальный заказ» на лидеров по принципу «нужный человек в нужное время».

Советские и западные лидеры

В послереволюционной России и Советском Союзе Ленин был лидером, соответствующим фазе становления тоталитарной системы: он создал ее основы, не доведя их, однако, до логического завершения. Сталин завершил процесс становления тоталитаризма, осуществив милитаризацию, распространив принципы прямого репрессивного администрирования на все сферы общественной жизни. И вместе с тем обеспечил на некоторое время равновесие и ограниченное определенными сферами поступательное развитие системы (индустриализация, «культурная революция», достижение военного могущества и статуса сверхдержавы). Методы, посредством которых он достиг этих целей, - массовый государственный террор, система каторжного и принудительного труда, нищенский уровень массового потребления, жесткий идеологический контроль, истребление кадров правящей партии и госаппарата во имя утверждения личной власти, предельная централизация управления - соответствовали фундаментальным принципам тоталитаризма. Личностные различия двух лидеров отражали особенности фаз развития системы. Революционный идеализм и утопизм Ленина, обеспечившие политическую мобилизацию масс, так же как его готовность к «временным отступлениям и компромиссам» (именно так оценивал он идею НЭПа), были необходимы для спасения рождающегося, еще неокрепшего режима от угрозы падения под гнетом всеобщей разрухи, голода, предельного обнищания народа. Последовательный цинизм, политический разбой и патологическая жестокость, присущие Сталину, были адекватны задаче превращения имеющей лишь ограниченную поддержку в стране диктатуры в мощное, устойчиво функционирующее тоталитарное государство. Не менее важен для этого был его идеологический цинизм, облегчивший переход от выдохшейся к 40-м годам романтики «мировой пролетарской революции» к великодержавному имперскому национализму.

Со спецификой различных фаз связаны и особенности политической биографии первых советских лидеров, соответствующие их психологическому облику. Ленин приобрел свою харизму и власть в качестве общепризнанного вождя победившей социалистической революции; Сталин, будучи в революционном движении второстепенной и для многих сомнительной фигурой, смог добыть то и другое, только оттеснив - вначале путем аппаратных интриг, а затем - преследований, репрессий и убийств - более известных и популярных партийных лидеров. Поэтому Ленина и сегодня продолжают почитать далеко не только поклонники тоталитарной системы, а на Сталина молятся лишь те, кто предпочитает исповедовать ценности националистического тоталитаризма («коммунофашизма»).

В последние годы жизни Сталина созданная им система стала обнаруживать признаки стагнации, в ряде сфер (эффективность экономики, сельское хозяйство, научные исследования, жилищная проблема, социальное обеспечение и т.д.) назревал глубокий кризис. Дисфункциональный характер начала принимать диспропорция в системе номенклатурной власти - бесконтрольное господство госбезопасности над партийной, государственной и военной элитой. Реформы Н.С. Хрущева, его новации в сфере внешней политики - попытка восстановить равновесие и поступательное развитие системы. Независимо от ее результатов как психологические отличия Хрущева от его предшественников, так и его общность с ними обусловлены тем, что он был «тоталитарным реформатором». С одной стороны, смелость в разрыве с некоторыми идеологическими и политическими догмами и практикой, в разоблачении сталинских преступлений, с другой - та же вера во всемогущество неограниченной партийно-бюрократической власти, порождавшая пресловутый хрущевский волюнтаризм, то же стремление командовать всем и вся и - вопреки провозглашенному стремлению к мирному сосуществованию - великодержавные амбиции и авантюризм во внешней политике (Карибский кризис).

Годы правления Брежнева и его двух недолго царствовавших преемников - время усиливающейся стагнации режима, грозившей его глубоким тотальным кризисом. Испугавшись реформаторских рывков Хрущева и ощущая, что любая глубокая реальная реформа несовместима с существующей системой власти («ткнешь пальцем - все развалится», по формуле секретаря райкома из очерка Ю. Нагибина), правящая номенклатура делает ставку на воздержание от резких движений, статус-кво, стабильность. Она замыкается в уютном мирке собственной власти и привилегий, закрывая глаза на проблемы страны. Стремясь в то же время выиграть от экономических отношений с Западом, предотвратить опасность военной конфронтации с ним и расширить зону советского имперского влияния в развивающемся мире. Лидер, органически неспособный к какой-либо инициативе в экономической и внутренней политике, но обожающий дорогие подарки от западных президентов и премьеров и готовый продемонстрировать военную мощь по подсказке своих маршалов и генералов, - оптимален для фазы позднего, стагнирующего, «размягченного» тоталитаризма. Только в рамках этой системы возможны многолетнее пребывание на высшем посту в государстве тяжело больного, маразмирующего старца и последующее назначение на тот же пост заурядного чиновника с физическими и интеллектуальными данными К.У. Черненко. Последующие национальные лидеры - разрушители и реформаторы системы - это уже одновременно деятели и жертвы ее тотального кризиса и крушения.

Различные фазы и типы ситуационных состояний системы характерны и для новейшей истории стран Северной Америки и Западной Европы. Наиболее острый ситуационный кризис, перераставший в общесистемный, они пережили в период великой депрессии конца 20-х начала 30-х годов. Личные качества Ф.Д. Рузвельта были одним из важнейших факторов, позволивших крупнейшей демократической стране перейти из этой опасной фазы в состояние устойчивого равновесия и поступательной эволюции: в нем наиболее полно воплотились черты лидера, выступающего в качестве «демократического реформатора». В другом национально-историческом контексте и соответственно в несколько ином варианте те же черты проявили лидеры народного фронта во Франции, возглавившие массовое антифашистское движение и осуществившие социальные реформы, которые на несколько лет отодвинули крах демократического режима. В Германии, где внутренняя обстановка была во многом сложнее, чем в США или Франции, ситуационный кризис перерос в системный, завершившийся падением демократического режима и переходом к тоталитаризму. Послевоенным лидерам ФРГ - К. Аденауэру и его коллегам - пришлось выступить в роли не только «демократических реформаторов», но и созидателей демократической системы.

Послевоенные лидеры США и большинства западноевропейских стран (за исключением Испании, Португалии, Греции и отчасти Италии) сталкивались в основном лишь с ситуационными кризисами, связанными с «холодной войной», крушением колониальной системы (войны во Вьетнаме, Алжире, Карибский кризис и т.д.) и обострением экономических проблем, они действовали в условиях относительной стабильности и поступательной эволюции системы. По всей вероятности, возможно выявить корреляции между этими «фазовыми» характеристиками состояния общества и психологическим обликом лидирующих политиков соответствующих стран.

Столь же возможны такие корреляции и при анализе проблем политического лидерства в «третьем мире», где в одних странах господствуют стагнация и политическая неустойчивость, а в других проявились тенденции к глубокому реформированию экономической и политической структуры и поступательной эволюции. Авторитаризм, присущий политическим режимам многих из этих стран, играл совершенно различную роль - стабилизирующую, реформаторскую или дестабилизирующую и застойную - в зависимости от преобладания тех или иных тенденций и соответствующих им психологических характеристик национальных лидеров.

Взаимодействие исторических ситуаций и психологических свойств национальных лидеров - сфера увлекательных междисциплинарных историко-психологических или психолого-политологических исследований. Значение ее определяется тем, что, как считают ныне многие профессиональные социальные и политические психологи, именно ситуационные факторы являются решающими в возвышении деятелей с определенными психологическими характеристиками на роль лидеров. В 70-80-е годы «фундаментально ошибочной аттрибуцией» признается склонность ряда исследователей лидерства рассуждать об исторических личностях, не учитывая в достаточной мере «внешние детерминанты» их поведения2. Фактически такие исследователи впадают в тот же грех персонификации (или персональной аттрибуции) общественных явлений, который, как мы видели (см. главу I) присущ массовому сознанию. Известный американский политический психолог Д.К. Саймонтон сочувственно цитирует в этой связи философско-исторический эпилог «Войны и мира» Л. Толстого и его знаменитую уничижительную характеристику исторической роли Наполеона. Излагая результаты собственных исследований факторов, определивших сравнительные масштабы исторической роли 342 европейских монархов средневековья и нового времени, американских президентов, а также факты выборов президентом США бывшего вице-президента, Саймонтон приходит к выводу о значительном перевесе ситуационных факторов над личностно-психологическими. В свете этих исследований теория Толстого не вызывает, по его мнению, «серьезных оговорок»3.

Значение личностных характеристик лидеров

Некоторые оговорки, на наш взгляд, все же необходимы. Несомненно, что выдающиеся (или признанные таковыми) исторические деятели выполняют «социальный заказ эпохи». Однако для выполнения этого заказа они все же должны обладать соответствующими ему личностными качествами. Трудно вообразить, что могло бы произойти с Америкой в 30-е годы, если бы на посту президента находился человек, не превышающий по своим психологическим данным предшественников и преемников Ф.Д. Рузвельта. Или с Францией, если бы в 1958 г. в ее политическом резерве не было Шарля де Голля. Выборы М.С. Горбачева генеральным секретарем в 1985 г. были результатом сложной комбинации сил в Политбюро ЦК КПСС, его вполне реальным соперником был консервативный и по-сталински крутой ленинградский лидер Романов. Сложись эта комбинация несколько иначе (например, если бы кандидатуру Горбачева не поддержал А.А. Громыко), возможно, история СССР и России в 80-90-х годах приняла бы совсем иной оборот.

Значение личности лидера нетрудно доказать и, так сказать, негативным способом - ведь нередко бывает так, что «социальный заказ» не выполняется, нужный человек не появляется в нужное время. Неадекватность уникальной по сложности, обилию запутанности острейших проблем ситуации в посттоталитарной России качествам верхнего слоя ее политической элиты, видимо, один из немаловажных аспектов российского кризиса 90-х годов. Возможно, в более «спокойных» и стабильных ситуациях - например, на фазе поступательной эволюции и «частичных» кризисов (как в современных США и других развитых странах) - персональные качества лидеров играют менее значительную роль, чем в условиях становления, общего кризиса и распада социально-политических систем.

В анализе феномена политического лидерства рассматривавшийся выше вопрос «Почему человек становится и является лидером?» неизбежно увязывается с другим: «Как личностные качества лидера влияют на историю и политику?». Иными словами, если в комплексе взаимоотношения «лидер-ситуация» (во всех ее уровнях и аспектах) очевидна детерминирующая роль ситуационного компонента, то это не должно означать умаления активной роли компонента личности. И именно этот компонент занимает в настоящее время центральное место в исследованиях политических психологов, посвященных проблеме лидерства. Ибо, как отмечает Саймонтон, «мало кто может уйти от размышлений о характере этих своеобразных людей - наших лидеров, которые являются наиболее значительными действующими лицами событий, буквально управляющих нашей жизнью»4.

Естественно, что данное направление исследований является более «психологическим», чем междисциплинарное изучение ситуационных, факторов лидерства. Ведь речь в данном случае идет о психологии личности, точнее, о тех ее особенностях, которые связаны с выполнением специфической социальной роли политического лидера. В то же время в методологии изучения личности лидеров сказывается влияние различных тенденций, идущих от тех «материнских» дисциплин, на скрещении которых возникла политическая психология. Так, в приведенном выше перечне характеристик лидера, принадлежащем М. Германн, преобладает политологический подход: большая часть позиций перечня может быть выявлена непосредственно из политических акций, деклараций и политической биографии лидера и не требует специального психологического анализа. Это проявляется и в принципе дифференциации характеристик, например, в рядоположенных отношениях находятся мотивация и убеждения лидера. С психологической точки зрения, убеждения или ценности не нечто отдельное от мотивации, но ее выражение и продукт; как мы видели, они представляют собой «гибридное» образование, в котором сливаются мотивационные и когнитивные процессы. Однако когнитивные стороны психологии лидера, особенности восприятия им политической действительности и информации о ней вообще отсутствуют в списке Германн.

Если в изучении психологии лидеров следовать методам, разработанным в рамках общепсихологических и социально-психологических концепций личности, ее надо представить как взаимодействие когнитивных, мотивационных, аффективных, коммуникативных и конативных (поведенческих) компонентов, прослеживая их выражение в установках (аттитюдах) лидеров, в том числе в их ценностях и убеждениях. Такой подход характерен для исследователей, изучающих феномен лидерства преимущественно с позиций психологической науки.

2. Интеллектуально-познавательные параметры лидерства

Когнитивный стиль лидеров. Концепция «интегративной сложности»

Когнитивный «стиль» политиков исследуется в американской политической социологии по критерию простоты и сложности восприятия ими явлений и процессов, образующих объекты их профессиональной деятельности. «Крайними», противоположными типами по этому критерию являются с одной стороны, политик, мыслящий на основе примитивных жестких стереотипов и нетерпимый к сколько-нибудь многозначным суждениям, с другой стороны, деятель, способный к представлениям и оценкам, отражающим различные аспекты явления, его противоречивость, и к формированию ценностного образа объекта во всей его реальной сложности. Как мы убедились, знакомясь с понятиями стереотипа, социального представления, каузальной аттрибуции и т.д. (см. главу I), такого рода различия в восприятии общественной действительности характерны для людей вообще и образуют одну из важнейших основ типов и разновидностей социальнопсихологической психологии. Однако для политических деятелей они имеют особо важное значение, ибо прямо влияют на принятие ими решений, затрагивающих судьбы целых народов.

Стремясь придать указанной когнитивной характеристике операциональное (т.е. пригодное для применения в эмпирических исследованиях, для формализации и измерения) значение, американские политические психологи ввели категорию «интегративная сложность». Для измерения уровня интегративной сложности была разработана специальная методика контент-анализа выступлений, статей и другой документации политиков5. На основании этой методики была проведена серия исследований как на современном (главным образом американском), так и на историческом материале.

Один из наиболее интересных результатов этих исследований установление корреляций между уровнем интегративной сложности, с одной стороны, взглядами, позициями и конкретной ролевой ситуацией политиков, с другой. Так П. Тетлок, сопоставляя взгляды американских сенаторов с их когнитивным стилем, показал, что у консервативных законодателей уровень интегративной сложности ниже, чем у умеренных и либералов. Объектом его последующего исследования стали члены британской палаты общин, где представлена намного более богатая палитра политических взглядов, чем в американском конгрессе. Его результаты показали, что интегративная сложность связана не столько с идеологическим содержанием политических позиций, выражающимся в партийных этикетках, сколько с интерпретацией этого содержания - жестко догматичной, замкнутой и конфронтационной либо динамичной, гибкой, открытой к восприятию новых идей и компромиссу с другими течениями. В палате общин наиболее низким уровнем интегративной сложности отличались представители противоположных «крайностей» - левые лейбористы и правые консерваторы, наиболее высоким - умеренные парламентарии обеих партий. Еще в одном исследовании того же автора выявлено влияние интегративной сложности на линию поведения сенаторов в отношении конкретных политических проблем. Деятели, выступавшие за изолюционистскую линию США во внешней политике, обладали этим качеством в меньшей мере, чем те, которые настаивали на активной глобальной политике6.

Подобные исследования оставляют открытым вопрос: является ли личностный «когнитивный» стиль предпосылкой избираемой политиком идеологической позиции или, напротив, эту позицию определяют в основном другие объективные и субъективные, в том числе биографические, факторы? Во втором случае уровень интегративной сложности является производным от позиции (политик воспринимает и познает действительность так, как требуют его взгляды, партийная принадлежность и политическая интеграция).

В действительности, по-видимому, имеют место и та и другая причинно-следственные связи. Во всяком случае конкретные исследования показывают, что деятели, выдвинувшиеся на лидерские роли в конфронтационных ситуациях (война, революция, вообще силовой конфликт противоположных лагерей), в которых политический эффект давали скорее упрощенные, однозначные и однолинейные представления и позиции, оказывались менее состоятельными в условиях «нормального» осуществления политической власти. Так, П. Суедфелд и А. Рэнк в исследовании, посвященном психологии и политическим биографиям 19 деятелей, игравших ключевую роль в 5 различных революциях, пришли к выводу, что присущий им личностный уровень «концептуальной сложности» повлиял на их судьбы после прихода к власти революционных сил. Революционным лидерам с наиболее жесткими и догматическими когнитивными стилями не удавалось сохранить свои главенствующие позиции, когда перед ними вставала задача управления страной, требовавшая иных психологических качеств. Особенно показательным в этом отношении авторы считают сопоставление политических судеб Ленина и Троцкого7.

Вместе с тем целый ряд исследований доказывает, что уровень интегративной сложности, проявляющейся в высказываниях и линии поведения политического деятеля, может резко повышаться или снижаться в зависимости от изменения политической или личной ситуации. Так, в США кандидаты в президенты, как правило, представляют политическую действительность в гораздо более упрощенном виде, предлагают гораздо более примитивные, однозначные решения, чем когда те же деятели становятся президентами. В данном случае сказываются императивы борьбы за власть: у большинства избирателей нет ни желания, ни способностей разбираться в сколько-нибудь сложных, требующих умственного напряжения концепциях, им важнее уловить главную направленность политических программ кандидатов, их «общий дух», а он скорее передается с помощью простейших однозначных формул. В сфере международной политики, как показал, в частности, опыт «холодной войны» и ее преодоления, образы других стран и их лидеров, которыми руководствуются политики, их большие или меньшие простота и сложность прямо зависят от состояния межгосударственных отношений; чем жестче конфронтация, тем примитивнее эти образы.

Очевидно, что когнитивный стиль политиков во многом зависит от конкретных ситуационных мотивов и целей их деятельности (например, от того, является ли целью завоевание или удержание и эффективное осуществление власти), от объективно обусловленных методов достижения этих целей, от ролевых функций, в наибольшей степени интериоризованных политиками. Национальный лидер, который ощущает себя прежде всего управляющим уже налаженной и исправно функционирующей системой, использует иные политические механизмы, чем тот, который добивается ее радикального реформирования, или чем «вождь», видящий свою задачу в сплочении нации против внешнего врага. Если же лидер одновременно решает две или больше таких приоритетных задач, он может придерживаться различных когнитивных стилей - «сложных» или «простых» - в различных сферах своей деятельности (например, во внешней и внутренней политике).

В работе российской исследовательницы Е.В. Егоровой проведен тщательный контент-анализ восприятия СССР двумя ведущими деятелями рейгановской администрации - госсекретарем А. Хейгом и военным министром К. Уайнбергером. Обоих министров одного из наиболее жестко антисоветских американских правительств объединяло крайне враждебное отношение к Советскому Союзу и его внешней политике. При этом Уайнбергер, по наблюдению исследовательницы, «обладает более гибким мышлением, чем Хейг, его образ СССР более целостен, структурирован (у Хейга этот образ носит «мозаичный» характер), он более способен к прогнозированию событий. Из этих портретов ясно вырисовывается интеллектуальное превосходство военного министра над госсекретарем, но в то же время и большая жесткость, однозначность, идеологическая зашоренность позиций Уайнбергера: в своем отношении к СССР он исходил прежде всего из перспективы вооруженного конфликта с Советами. По мнению Егоровой, Хейг способен смягчить свою линию в отношении Советского Союза, для Уайнбергера она такую возможность исключает8.

Эти наблюдения, на наш взгляд, свидетельствуют, во-первых, о том, что реализм и гибкость в политике (по-видимому, соответствующие понятию интегративной сложности) отнюдь не обязательно зависят от силы интеллекта лидера ( к этому вопросу мы вернемся несколько ниже). Во-вторых, они показывают, что на восприятие политических объектов и проблем существенное влияние, помимо личностных характеристик, оказывают ролевые, в том числе «ведомственные» функции политического деятеля. В обстановке жесткой конфронтации США и СССР глава американского военного ведомства, так сказать, подталкивался этими функциями к однозначно непримиримой позиции, а руководитель государственного департамента - к хотя бы минимальному учету дипломатических возможностей разрешения конфликта. В перестроечном СССР и посттоталитарной России наблюдаются сходные различия между многими деятелями ВПК и ведущими дипломатами.

Ум политика, если понимать под ним широту кругозора, реализм, способность видеть связи явлений, предвидеть ход событий, адекватно реагировать на ситуацию, во многом определяется его общей культурой и знаниями. В Советском Союзе методы политического руководства и характер принимаемых решений по ряду вопросов были в 30-50-х годах значительно грубее, примитивнее, часто попросту глупее, чем при Ленине и в годы НЭПа. Видимо, это было связано не только с общим изменением политической стратегии, но и с переменами в составе коммунистической элиты - вытеснением из нее представителей революционной интеллигенции и их заменой необразованными выдвиженцами. И напротив, в 70-80-е годы, когда в партийный и государственный аппарат пришло более образованное поколение функционеров, власть стала проявлять способность к ограниченному маневрированию и даже - при М.С. Горбачеве - к радикальной ревизии политической идеологии.

Массовые социологические исследования неизменно показывают воздействие уровня образования на те личные психологические характеристики, которые американские политические психологи называют интегративной, или концептуальной, сложностью. Однако, как уже отмечалось в первой главе, значение данного фактора не абсолютно. Хрущева и тем более Брежнева вряд ли можно считать более культурными и умными людьми, чем Сталин, но их политика, по крайней мере в некоторые периоды и в некоторых сферах, была умнее и реалистичнее сталинской. Сопоставление интеллектуальных характеристик американских президентов показало, что наиболее догматичными из них были как наименее, так и наиболее образованные и именно под влиянием своей «учености» чрезмерно идеологизированные деятели. «Как культурная безграмотность, - замечает по этому поводу Д. Саймонтон, - так и идеализм, приобретенный в башне из слоновой кости, вредны для когнитивной гибкости"9.

Полезность категории интегративной сложности очевидна, но ее вряд ли можно рассматривать как инструмент совершенно объективного психологического анализа. Создается впечатление, что американские исследователи неосознанно приписывают те или иные интеллектуальные качества своим президентам в зависимости от результатов их политики. В этом отношении показательна попытка оценить когнитивный стиль политика не постфактум, но на начальном периоде его деятельности у кормила высшей власти. Речь идет о Билле Клинтоне. Если один политический психолог - П. Суедфелд, анализируя опыт первых 10 месяцев его президентства, утверждает, что Клинтон обладает крайне низким уровнем интегративной сложности, не способен «осваивать» политические проблемы10, то другой - Ст. Реншон констатирует у него очень высокий уровень когнитивных способностей11. Противоречивость оценок, очевидно, объясняется тем, что эффективность политики Клинтона в начале 1994 г. была еще величиной неизвестной.

На рассмотренных американских исследованиях, как уже отмечалось выше, лежит печать национально-исторического контекста - общества со сложившейся и устоявшейся политической культурой, «правилами игры» и системой ценностей, в котором вариации в психологических особенностях лидеров ограничены известными пределами и не оказывают обычно решающего воздействия на судьбы страны. В таком обществе потрясения, угрожающие основам его бытия, - это лишь редкое исключение. Наверное, именно в таком контексте возможны исследовательские методики, ориентированные на формализацию и измерение качеств лидеров, их изображение в виде математических формул, шкал и графиков - ведь таким операциям поддаются лишь «объекты», обладающие высоким уровнем общности (в данном случае культурно-психологической) и различающиеся по ограниченному числу параметров. Подобные методики и лежащие в их основе концепции гораздо труднее применять в обществах, где резкие переломы, тотальные кризисы и борьба диаметрально противоположных тенденций - органическая черта исторического развития, определяющая и психологический облик лидеров. Скажем, сравнивать «когнитивные стили» Андропова, Горбачева и Ельцина вряд ли возможно лишь на основе тех показателей, которые используются при сопоставлении американских президентов.

Когнитивный стиль советских и российских лидеров

Тем не менее, концепции и выводы современных исследований психологии лидерства выходят по своему значению за пределы тех обществ, в которых они осуществляются. Многое из этого теоретико-методологического инструментария может быть использовано при исследовании лидерства в иных, более сложных и противоречивых национально-исторических ситуациях, в том числе советской и российской. Но использовано при обязательном условии его корректировки и развития, отвечающих своеобразию этих ситуаций.

Низкий уровень или отсутствие интегративной сложности можно, например, считать одной из важнейших особенностей психологии И.В. Сталина. Сочетаясь с незаурядной хитростью, ловкостью, прагматическим цинизмом, сталинский догматизм оказал немалое влияние на его политический курс. Веря во всемогущество тоталитарного государства («диктатуры пролетариата»), его способность решить любые проблемы методами приказа и насилия, Сталин проявлял поразительную неспособность реалистически оценивать экономическую и социальную ситуацию в стране. С наибольшей силой эта черта проявилась в последние годы его жизни, когда он провозгласил скорое пришествие коммунистического рая на основе полного искоренения товарно-денежных отношении. В нищей, разоренной войной и послевоенной милитаризацией стране подобные пророчества отдавали патологическим бредом.

Внешняя политика Сталина может показаться более реалистической и эффективной. После второй мировой войны страна достигла еще не виданного могущества на мировой арене, зона коммунистического господства распространилась на восточную часть Центральной Европы, где стабильность ее границ гарантировалась Ялтинскими и Потсдамскими договоренностями; советским вассалом на какое-то время стал Китай. Жесткая конфронтация с Западом сочеталась с осторожностью, устойчивым воздержанием от опасных военных авантюр. Нельзя, однако, забывать о том, что эти «успехи» были достигнуты ценой миллионов жизней советских людей, кровью и потом русских солдат. Те крайне неблагоприятные условия, в которых стране пришлось вступить во вторую мировую войну и взять на себя основную тяжесть сопротивления гитлеризму, были во многом результатом догматических просчетов сталинской политики. Его подыгрывание и упорное доверие Гитлеру после заключения договоров 1939 г., нескрываемая враждебность к западным демократиям базировались на недооценке агрессивной природы фашизма и его фундаментальных отличий от других разновидностей «империализма». Западный мир представлялся Сталину вполне в духе ленинских и его собственных концепций единой империалистической системой, чья враждебность социалистическому государству может быть перекрыта только межимпериалистическими противоречиями, которые, следовательно, надо всячески раздувать, не особенно считаясь с различиями в политических режимах и целях внутри этой системы. Демократические страны психологически были для Сталина даже «хуже» фашистских (так же как левые социал-демократы хуже правобуржуазных политиков), поскольку они воплощали принципы буржуазной демократии, в борьбе с которыми сформировался марксизмленинизм; с тоталитарным же германским диктатором он, возможно, чувствовал политическое родство. Нельзя в то же время не признать, что западные лидеры своей политикой умиротворения Гитлера укрепляли подобные установки Сталина: им тоже явно не хватало «интегративной сложности», когда они рассчитывали, что антикоммунизм Гитлера спасет их страны от угрозы агрессии.

В деятельности Сталина бывали периоды, когда он отходил от идеологических догм, способствуя, например, укреплению антигитлеровской коалиции в период войны, распустив Коминтерн, препятствуя в послевоенные годы дестабилизирующим коммунистическим мятежам в странах Западной Европы и поощряя переход западных коммунистов на «парламентский путь» борьбы за социализм. Подобные факты подтверждают наблюдение политических психологов о влиянии конкретной ситуации на уровень интегративной сложности политических лидеров. Вместе с тем высказанная Сталиным в 1952 г. «надежда» на перспективу новой войны между западными странами без участия СССР в результате обострения межимпериалистических противоречий показывает, что его оценки глобальной ситуации, определявшие стратегию напряженности и «холодной войны», продолжали базироваться на уже совершенно обветшавших к тому времени марксистско-ленинских догмах.

Гораздо труднее оценить однозначно уровень интегративной сложности преемников Сталина. Когда размышляешь о Н.С. Хрущеве, не легко определить, чего в нем было больше - реализма в понимании внутренних и внешнеполитических проблем страны или волюнтаристского догматизма, выразившегося, в частности, в намерениях «закопать» капитализм и построить коммунизм к 1980 г. По-видимому, начало кризисной эпохи в истории реального социализма вызвало к жизни лидеров, или - как Хрущев, а позднее Андропов - обладавших неполной или частичной интегративной сложностью, или - как Брежнев - с парализованным, отключенным когнитивным аппаратом, что позволяло подменять руководство страной исполнением церемониала власти. Стагнирующий социализм возродил известный из истории наследственных монархии тип «ритуального лидера».

Эпоха перестройки и реформ породила новую психологическую разновидность лидерства. Ни Горбачеву, ни Ельцину не откажешь в способности к адекватному восприятию всей сложности, многомерности исторической ситуации, в которой им пришлось действовать. К Горбачеву такое понимание пришло в 1986-1987 гг., к Ельцину - после августовского путча 1991 г., когда простая биполярная формула «народ против коммунистической партократии» уже не могла служить достаточным политическим ориентиром. Однако весьма сложные, многоплановые образы общественной действительности, сформировавшиеся в сознании обоих лидеров, вряд ли можно назвать интегративными, целостными. Судя по высказываниям и действиям Горбачева, образ экономической, социальной и внутриполитической ситуации у него был скорее мозаичным, противоречивым, не ориентированным на последовательную взаимосвязанную политику. Весьма двусмысленным до 1991 г. были его представления о роли КПСС и других общественно-политических сил, о возможных путях реформирования экономики, о федерализме и национально-этнических отношениях в стране, об общественных настроениях. Отсутствие целостной картины страны было тем более заметным по контрасту с горбачевским видением международных отношений («новое мышление»), стимулировавшим смелый, целостный и последовательный внешнеполитический курс.

Подобный когнитивный стиль, пожалуй, можно было бы назвать «дезинтегративной сложностью», помимо общей мозаичности, «клочковатости» образа действительности, его характеризуют неодинаковые уровни интегративной сложности составляющих его образов различных сфер, например внутриполитических и международных отношений. После отстранения Горбачева от власти его политическое мышление испытало процесс явного упрощения, его в основном стали определять роль оппозиционного экс-лидера, негативные эмоции по отношению к новой власти.

Для когнитивного стиля Ельцина характерно сочетание дезинтегративной сложности со стремлением упростить образ действительности, «подвести» его под однозначные простые решения. Оказавшись реальным главой государства после поражения августовского путча, он испытал вначале период колебаний и сомнений, а затем разрешил их, призвав к руководству .команду Гайдара. Это решение, видимо, выражало не только политическую волю к проведению радикальных реформ, но и влияние сложившегося ранее антикоммунистического биполярного стереотипа: либеральные установки Гайдара импонировались президенту своей диаметральной противоположностью «социалистическим ценностям».

Деятели команды реформаторов, обладая весьма высоким уровнем интегративной сложности в понимании процессов одной сферы макроэкономических процессов, - в основном ограничивали ею свой когнитивный горизонт, сознательно оставляя социально-политический анализ и политическое обеспечение реформ на долю президента. Общественная действительность, однако, едина и взаимосвязана, и она плохо поддается «ведомственному» подходу. Сталкиваясь со все более ожесточенным сопротивлением большинства Верховного совета и стоящих за ним сил, Ельцин волей-неволей вновь вернулся к близкому его когнитивному стилю биполярному образу: президент вместе с демократами и народом против реакционно-коммунистического Верховного совета. Несомненно, Хасбулатов и парламентская непримиримая оппозиция делали все, чтобы придать убедительность этому образу, однако в результате сложилась ситуация, при которой руководство оказалось неспособным к целостному анализу всего комплекса экономических, социальных и политических проблем страны и выработке соответствующей интегральной политики. Результатом стали сентябрьско-октябрьские события и выборы декабря 1993 г. После выборов в когнитивном стиле Ельцина явно усилилась дезинтегрирующая тенденция. После выборов в его политике проявляется нерешительность и колебания, но в то же время чувствуется и стремление к расширению сферы и обогащению методов политического анализа, к более целостному и последовательному курсу.

Опыт политического лидерства в перестраивающейся и реформируемой России не опровергает методологическую значимость категорий интегративной сложности, но в то же время показывает, что ее величина носит не абсолютный, но относительный характер, масштаб ее измерения зависит от сложности ситуации. Познание и мышление определенного уровня интегративной сложности могут быть вполне адекватны одной исторической ситуации и совершенно недостаточными в другой, более сложной. Уникальная сложность современной российской ситуации такова, что для эффективного воздействия на нее, возможно, требуются лидеры, обладающие гениальным политическим даром. К сожалению, гении и особенно гении политические рождаются крайне редко...

Интеллект и лидерство

Некоторый свет на эту проблему проливает одно парадоксальное наблюдение, сделанное американскими политическими психологами. Сопоставляя измеряемый на основе специальных психометрических методик уровень интеллекта политических лидеров с масштабами их влияния, они пришли к довольно пессимистическому выводу. Оказалось, что зависимость второго показателя от первого имеет вид криволинейной функции, а решающим условием влияния политика является близость его интеллекта к среднему интеллектуальному уровню его сторонников и последователей. Наиболее низкий уровень влияния обнаружился у лидеров, чей интеллектуальный потенциал в 34 раза ниже или выше(!) среднего, наибольший же успех (например, на выборах) доставался тем, у которого он превышал средний лишь на 2530%12. Мы не располагаем подобными математизированными исследованиями интеллекта советских и российских лидеров, но сумма впечатлений об их словах и делах позволяет предполагать, что результаты таких исследований за небольшими исключениями были бы сходны с американскими.

Американские авторы склонны возлагать ответственность за интеллектуальную посредственность национальных лидеров на избирателей. «Лидеры, - писал один из них, - не могут слишком возвышаться над не-лидерами... Любое приращение интеллекта дает более мудрое правительство, но толпа предпочитает быть плохо управляемой людьми, которых она понимает»13. В этом объяснении большая доля истины, но его вряд ли можно считать исчерпывающим или единственно возможным. Во-первых, интеллектуальный аспект лидерства, как и многие другие его качества, зависит от ситуации. Приводившиеся уже примеры Рузвельта и де Голля свидетельствуют о том, что в острокризисных экстремальных ситуациях (для Америки весьма нетипичных) может значительно возрастать влияние деятелей, выдающихся своим интеллектом. В таких ситуациях «толпа» стихийно ищет харизматического лидера, «спасителя», который по каким-то своим качествам резко выделялся бы из общей массы политиков. Такими качествами могут быть воля, решительность, целеустремленность, ассоциируемые с образом лидера, неординарность и радикализм его программы, но бывает и так, что им становятся его интеллектуальные качества.

Американской политической культуре не особенно свойствен феномен харизматического лидера, но в других частях мира и особенно в прошлые исторические эпохи, начиная с античности, популярность лидера часто во многом зависела от его способности стать объектом поклонения. Патерналистский тип лидерства, еще и сегодня сохраняющийся во многих странах, отличается этим от присущего демократической - и особенно американской политической культуре - установке на лидера «своего человека», «первого среди равных». Лидер - отец нации должен обладать мудростью и знаниями, недоступными прочим простым смертным. Это, конечно, идеотип, который довольно редко совпадает с действительностью, но во всяком случае выражает социальные ожидания, сфокусированные на фигуре лидера. В условиях абсолютной наследственной монархии патерналистский тип лидерства в идеале вообще исключает какую-либо связь авторитета лидера с его личными качествами: слова и действия «помазанника Божия» не подлежат критической оценке его подданными (как ни удивительно, в современных, даже весьма «либеральных» российских газетах примерно с таких позиций подчас оценивается фигура Николая II). Однако связь типа лидерства с политической культурой - особая тема, которую мы не можем рассматривать более подробно.

Во-вторых, поддержка лидера «толпой» имеет значение для достижения и удержания им власти лишь в условиях представительной демократии. Источником власти советских лидеров от Сталина до Горбачева было не народное волеизъявление, но аппаратная номенклатура, которую они со своей стороны постоянно сортировали, «перелопачивали», чтобы предотвратить возможность оппозиции. Но и в странах с демократическим устройством выдвижение политика на роль национального лидера - отнюдь не только результат его популярности среди избирателей.

Прежде чем выйти на поле предвыборных баталий, политик должен получить поддержку какой-то команды - партии и особенно ее верхушки, достаточно влиятельной части истеблишмента. На этом уровне политической конкуренции действуют социально-психологические механизмы, типичные для отношений в малых группах: чтобы возглавить команду, приобрести сторонников, будущий лидер должен удовлетворять установкам и ожиданиям своих коллег, психологически приспосабливаться к ним. Конечно, очень сильный, самобытный лидер способен сам заново сформулировать систему ценностей своей команды или групп поддержки, но чаще всего он должен проявлять конформизм по отношению к групповым ценностям и ожиданиям. Такая ситуация крайне неблагоприятна для людей с сильным интеллектом и весьма удобна для посредственностей. Сила ума - это прежде всего его творческий потенциал, способность находить неординарные, принципиально новые решения, психология же группового конформизма неизбежно подавляет эту способность. Поэтому люди, обладающие сильным умом и потребностью в его реализации, чаще идут не в политику, а в науку, литературу и публицистику. Политиками же чаще всего становятся те, для кого позиции власти важнее выявления собственного творческого потенциала или вообще таковым не обладающие. Речь здесь идет, разумеется, о, так сказать, «обычных», «среднестатистических» политиках и политических лидерах. Но не о тех, которые приходят в политику, движимые собственной или усвоенной политической идеей, выражаемыми ею социальными интересами. Здесь мы подходим к проблематике, которая касается уже не интеллектуально-когнитивных, но мотивационных аспектов психологии лидерства.

3. Проблемы мотивации лидеров

Потребность во власти. Макиавеллизм

В политико-психологической литературе важнейшим мотивационным источником лидерства обычно признается потребность во власти. С этим тезисом, вероятно, согласится большинство людей, весьма далеких от научных политологических исследований и изысканий. Борьба за власть - явная или тайная - пронизывает политическую жизнь любого общества. Многие авторы считают стремление к власти присущим биологической природе человека, заложенным в его генах. Они располагают убедительным доказательством - ведь ожесточенная борьба за лидерство в группе происходит и в животном мире.

Подобный подход к психологии лидерства при всей внешней бесспорности, разумеется, не может решить проблему его мотивации. Скорее он ставит новые вопросы. Во-первых, стремление к власти у одних людей сильнее, чем у других; у многих оно вообще отсутствует. Понять причины этих различий необходимо хотя бы для того, чтобы выяснить, кто и почему становится политическим лидером. Во-вторых, даже на уровне обыденного сознания власть не признается единственно возможной целью политиков. Весьма обычное в сегодняшней российской прессе и общественном мнении осуждение политиков за то, что они думают только о власти, а, скажем, не о благе народа, равносильно признанию, что хотя бы в принципе у них могут быть и иные, менее своекорыстные цели. Если это так, важно понять, как потребность во власти взаимодействует в психологии лидера с другими мотивами и с какими именно.

Сильную потребность во власти, присущую потенциальным и реальным лидерам, проще всего объяснить их врожденными индивидуальными особенностями. И действительно, исходя из здравого смысла невозможно отрицать, что условием достижения и осуществления лидерства является какой-то минимальный набор природных задатков: организационные способности, воля, сила убеждения, быстрота реакции, стиль общения и т.д., хотя, как мы уже видели, этот «набор» различен в различных социально-исторических условиях. Способности же, как известно, трансформируются в потребности: человек, способный осуществлять власть, испытывает потребность в ней. Однако в ходе своего развития политико-психологическая наука вышла за рамки «генетического» подхода. С 30-х годов на исследование психологических предпосылок лидерства значительное влияние оказывают идеи фрейдистского психоанализа. Они побуждают искать эти предпосылки в условиях первичной социализации личности, в отношениях ребенка с непосредственной социальной средой.

Так, в работах американского психолога Г. Лассуэла доказывается, что психологической основой политической деятельности является бессознательное вытеснение «частных конфликтов», пережитых личностью, в сферу общественных объектов и последующая их рационализация в понятиях общественных интересов. По мнению этого автора, проявляющаяся во все более сильной форме потребность во власти имеет компенсаторное происхождение: обладание властью психологически компенсирует ущербность, фрустрацию, испытываемую личностью14. Иллюстрацией к этим тезисам может служить высоко оцениваемая в США биография президента В. Вильсона, написанная А. и Дж. Джордж. Стремление Вильсона к власти и характерные черты его политического стиля: жесткость позиций, неумение идти на уступки и компромиссы авторы выводят из отношений будущего президента с суровым и требовательным отцом. Эти отношения, сочетавшие идентификацию с отцом и подавленную враждебность к нему, породили в психике Вильсона фрустрацию, которую компенсировало жесткое осуществление власти15.

Подобное психоаналитическое анатомирование собственных национальных лидеров приобрело широкое распространение в американской литературе. Так, в одной из биографий Р. Никсона этот президент описывается как невротик, одолеваемый страстью к самоутверждению, страхом смерти и потребностью в эмоциональном враге, что порождало у него склонность к провоцированию политических кризисов, подозрительность, социальную изоляцию и трудности в принятии решений16.

Можно по-разному оценивать адекватность подобных выводов. В американской политической психологии психопаталогический подход к феномену лидерства вызвал серьезные возражения. Один из ее видных представителей Р. Лэйн даже выдвинул в противовес этому подходу тезис, в соответствии с которым успешно действующими демократическими политиками становятся люди со здоровой, уравновешенной психикой17. В любом случае было бы неверно недооценивать значение бессознательных внутрипсихических конфликтов в развитии и укреплении потребности во власти и различных черт личности, проявляющихся в ее осуществлении.