Реферат по философии
Философия В. Г. Белинского
Виссарион Григорьевич Белинский (1811-1848)- социальный мыслитель, литературный критик и публицист, деятельность которого имела огромное влияние на развитие русской мысли и споры, о котором не утихают и в наши дни.
Но какое имеет отношение его творчество к истории русской философии?
Талантливый критик - это человек, наделенный особым даром оценочной деятельности. Но сознательная объективная оценка чего бы то ни было, в том числе произведений литературы и искусства, не может не руководствоваться определенными критериями оценок. А выяснение сущности, истинности или ложности этих критериев - дело теории; теории эстетики, если речь идет об эстетических оценках, теории ценности (аксиологии), в случае общих оценок, оценочно-критической деятельности вообще.
В одной из ранних своих работ Белинский писал, что критика «есть движущаяся эстетика». Эта его ставшая крылатой формула в полной мере относится к самому критику. Его беспрестанно движущаяся критическая деятельность в качестве своего фундамента несомненно имела эстетическую теорию, притом не какую-то уже готовую, у кого-то заимствуемую теорию, но свою, формулируемую в самих критических статьях.
Другое дело, что эта эстетическая теория не оставалась неизменной. Однако развитие его теории зависело не только от тех теоретических концепций, которые он критически осмысливал, но и от развития самой литературы, появления таких художественных явлений, как Пушкин, Гоголь, Лермонтов, а также от состояния и развития самой действительности. В этом состояло важное отличие Белинского от его учителя Надеждина. Последний был теоретиком-критиком, прикладывавшим свою эстетическую концепцию к художественным произведениям, попадая подчас впросак, как это случилось с ним, например, при оценке «Евгения Онегина». Белинский же был критиком-теоретиком, у которого сама теория корректировалась предметом оценки, что и позволяло ему должным образом оценить творчество своих современников. Исключение, подтверждающее правило, - это отрицательная оценка критиком «Горе от ума» А. С. Грибоедова в статье 1840 г., в которой он пытался приложить сложившуюся у него в то время теоретическую конструкцию к грибоедовской комедии.
Итак, хотя Белинский не писал эстетических трактатов, за исключением статей «Идея искусства» и «Разделение поэзии на роды и виды», но включенность его в историю русской эстетики сомнения не вызывает. Эстетика же - философская дисциплина, она исходит из тех или иных общефилософских оснований. Эстетика Белинского -не исключение. Она с очевидностью обнаруживает свои глубинные философские корни. Да и сама критическая деятельность «неистового Виссариона» (так его называли и друзья, и противники) нередко выходила за рамки чисто литературной критики, ибо она становилась критически-оценочным отношением не только к литературно-художественным произведениям, но и к самим явлениям общественной жизни, ее проявлениям в науке, искусстве, нравственности, религии. Значит, и критерии такой широкой критической деятельности должны быть не просто эстетическими, а также социальными, этическими, познавательными, т. е. в своей совокупности философскими.
Каковы же философские воззрения Белинского? Ответить на этот вопрос очень непросто, потому что философия критика была «движущейся» философией. Как оригинальный мыслитель он менял свои мировоззренческие ориентации, одержимый поиском истины. Этот искренний поиск истины делал Белинского Белинским на любом этапе его философской эволюции, хотя его взгляды на искусство и общество на каждом этапе существенно отличны; в начале творческого пути во многом иные, чем в конце. В этом одна из причин противоречивого отношения к Белинскому и его наследию. Так, поэт и самобытный мыслитель Аполлон Григорьев очень любил критические труды Белинского раннего периода и отрицательно относился к его статьям второй половины 40-х гг. Напротив, советские исследователи подчеркивали значимость идей позднего Белинского как материалиста и революционного демократа. И не случайно тот же Белинский, именуемый «отцом русской интеллигенции», вызывал негодование у либерально настроенных авторов сборника «Вехи» (1909).
Большой интерес для исследователей идейного наследия Белинского представляет эволюция его философских воззрений, логика перехода от одного этапа к другому, честность, искренность и страстность в поиске истины. Само по себе изменение взглядов - обычное явление в философии и других областях знания. Оценка же этой «смены вех» зависит подчас не только от того, какое «шило» меняется на какое «мыло», но и от роли таких факторов, как страх или карьерные соображения. У Белинского, в отличие от некоторых его современников, эти факторы никакой роли не играли.
В. Г. Белинский родился в семье флотского врача, дослужившегося до дворянства. Его дед по отцу был сельским священником. Окончив уездное училище в Чембаре в Пензенской губернии и полгода не доучившись в Пензенской гимназии, Белинский в 1829 г. поступил в Московский университет. Не получая денег от отца, он становится «казеннокоштным» студентом, т. е. студентом, который должен был затем отработать плату за обучение, проживание в общежитии, питание и обмундирование. Питание было скудным, общежитие походило на казарму.
Наряду с лекциями А. Ф. Мерзлякова и Н. И. Надеждина ему приходилось слушать скучные лекции по истории русской словесности. Строптивый студент, протестовавший против тяжелых условий жизни «казеннокоштных», запоем читавший новую литературу, пренебрегая нудными лекциями, оставленный на второй год из-за не-сданных экзаменов, встал, что называется, «поперек горла» университетскому начальству. А тут еще этот студент написал драму «Дмитрий Калинин», проникнутую симпатией к крепостным и ненавистью к крепостникам. Цензурный комитет признал пьесу «безнравственной, бесчестящей университет». Наказание за все эти «преступления» наступило после того, как подорвавший свое здоровье Белинский почти весь семестр пролежал в университетской больнице: в сентябре 1832 г. он был исключен из университета «по слабому здоровью и притом по ограниченности способностей».
После исключения из университета Белинскому пришлось перебиваться случайными заработками в качестве переводчика и поденного журналиста, пока его не взял на работу в журналы «Телескоп» и «Молва» Н. И. Надеждин в 1834 г. В «Молве» осенью этого года увидел свет цикл статей начинающего критика «Литературные мечтания», который принес ему известность как талантливому и самостоятельно мыслящему литератору. В эти годы Белинский активно включается в деятельность кружка Станкевича. В 1835 г. он сближается с В. П. Боткиным, а в следующем году подружился с М. А. Бакуниным.
В «Литературных мечтаниях» Белинского чувствуется влияние немецкой философии, особенно Шеллинга. «Весь беспредельный, прекрасный божий мир есть не что иное, как дыхание единой, вечной идеи (мысли единого, вечного бога), проявляющейся в бесчисленных формах, как великое зрелище абсолютного единства в бесконечном разнообразии»1, - писал критик. Как и у Шеллинга, объективный идеализм молодого критика сопряжен с диалектикой: «Для этой идеи нет покоя: она живет беспрестанно, то есть беспрестанно творит, чтобы разрушать, и разрушает, чтобы творить» (I, 30); «Проявление ее - борьба между добром и злом, любовью и эгоизмом, как в жизни физической противоборство силы сжимательной и расширительной. Без борьбы нет заслуги, без заслуги нет награды, а без действования нет жизни!» (I, 32).
Такую же идеалистическую направленность имеют и эстетические воззрения автора «Литературных мечтаний». По его убеждению, назначение и цель искусства, его «единая и вечная тема» - «изображать, воспроизводить в слове, в звуке, в чертах и красках идею всеобщей жизни природы» (I, 32). Литература же «непременно должна быть выражением - символом внутренней жизни народа» (I, 29). Притом «поэзия не имеет цели вне себя» (I, 35). Более того, «цель вредит поэзии» (I, 78).
Однако, если философия и эстетика Шеллинга - апология романтизма, пафос молодого Белинского - борьба с романтизмом; он видит и в классицизме, и в романтизме уже пройденный этап литературного развития.
Одной из теоретических проблем «Литературных мечтаний» является проблема народности, по-разному трактовавшаяся и идеологами официальной народности с их формулой «православие, самодержавие, народность», и теми, кто стоял на иных идейных позициях. Надеждин еще до запрещения «Телескопа» в 1836 г. начал склоняться к этой формуле, правда несколько изменяя в ней акценты, начиная ее с народности. В статье «Европеизм и народность в отношении к русской словесности» (1836) он писал: «Будь только наша словесность народною: она будет православна и самодержавна!». Солидарность с формулой, выражающей «священную волю монарха», Надеждин, как предполагают исследователи (см. I, 526), включил и в текст «Литературных мечтаний» (см. I, 102), подчеркнув слово «народность». Но трактовка народности учеником и сотрудником На-деждина была иной.
Для Белинского сама литература «должна быть выражением -символом внутренней жизни народа», и поэтому подлинная литература народна по определению. На вопрос: «Что такое народность в литературе?» - он отвечает: «Отпечаток народной физиономии, тип народного духа и народной жизни» (I, 92). Критик предостерегает против смешения народности с простонародностью, подчеркивая, что подлинная русская народность состоит «не в подборе мужицких слов или насильственной подделке под лад песен и сказок, но в сгибе ума русского, в русском образе взгляда на вещи» (I, 50).
Принадлежа к русскому народу и заботясь о развитии его литературы и культуры, Белинский вместе с тем был убежден, что «каждый народ, вследствие непреложного закона провидения, должен выражать своею жизнию одну какую-нибудь сторону жизни целого человечества» (I, 35). Это понимание диалектики национального и общечеловеческого Белинский будет отстаивать и развивать до конца своих дней.
В «Литературных мечтаниях» еще нет четкого различения между народностью искусства как выражением в нем коренных интересов народа и национальным своеобразием художественного творчества. Для Белинского эти понятия почти совпадают в «народности» как выражении внутренней жизни каждого народа, который, в свою очередь, «выражает собою одну какую-нибудь сторону жизни человечества» (I, 28). И эта народность русской литературы «состоит в верности изображения картин русской жизни» (I, 94). Так, отталкиваясь от народности литературы, критик утверждает принцип правдивости искусства, того, что впоследствии станет именоваться реализмом. В статье «О русской повести и повестях г. Гоголя», написанной в следующем году, Белинский доказывает и «обратную теорему»: «...если изображение жизни верно, то и народно» (I, 295).
Время жизни и деятельности Белинского с 1837 по 1840 г. - так называемый период его «примирения с действительностью». Почему же мятежный человек, ненавидевший крепостное право, сам чувствовавший несправедливость жизни, становится на позиции охранительной идеологии? В статье «Бородинская годовщина. В. Жуковского» (1839) можно прочесть: «...пора сознать, что мы имеем разумное право быть горды нашею любовию к царю...» (III, 247). Это, конечно, не случайное высказывание критика и не результат вмешательства цензуры. Просто, как и во всем, страстный Белинский шел до конца в своих выводах. Он в это время полагал, что царское самодержавие, не позволяя «писать против крепостного права», «исподволь освобождает крестьян» (XI, 149).
Как известно, этот зигзаг в эволюции социально-политических взглядов Белинского связан был с его философским развитием. Пережив под влиянием Станкевича и Бакунина краткий период увлечения субъективным идеализмом Фихте («Я есть всё»), Белинский, как и его философские друзья, окунается в философию Гегеля, нового властителя дум передовой русской молодежи. В центре внимания оказался гегелевский принцип: «Что действительно, то разумно», хотя, по Гегелю, верно и обратное: «Что разумно - то действительно», т. е. действительно-разумно не всё, что существует. Но для Белинского в это время «жизнь всякого народа есть разумно-необходимая форма общемировой идеи» (III, 247).
В этом движении образа мысли молодого критика была своя логика. Он по-прежнему считал, что «искусство есть воспроизведение действительности» (III, 415). Значит, и для оценки самого искусства важно знание действительности. Однако стремление понять действительность перешло в ее оправдание, в апологетику: «Я гляжу на действительность, столь презираемую прежде мною, и трепещу таинственным восторгом, сознавая ее разумность, видя, что из нее ничего нельзя выкинуть и в ней ничего нельзя похулить и отвергнуть» (XI, 282).
Такая позиция отразилась и на эстетических воззрениях Белинского, и на его критических оценках. Выше уже речь шла о негативной оценке критиком комедии Грибоедова. Как же прозорливый Белинский, который еще в «Литературных мечтаниях» назвал «Горе от ума» «гениальным произведением», притом за верность действительности, заклейменной «рукою палача-художника» (I, 81), мог в 1840 г. заявить, что «Горе от ума» - «произведение слабое в целом, но великое своими частностями» (III, 486)? Это был вывод, вытекающий из эстетического принципа: «Художественное произведение есть само себе цель и вне себя не имеет цели, а автор «Горя от ума» ясно имел внешнюю цель - осмеять современное общество в злой сатире и комедию избрал для этого средством» (III, 484).
Но сама действительность быстро отрезвила Белинского, особенно после того, как он в 1839 г. переехал в Петербург для руководства критикой в журнале «Отечественные записки». В письме к своему другу В. П. Боткину от 10-11 декабря 1840 г. критик как страшный сон вспоминал свое совсем недавнее «насильственное примирение с гнусною расейскою действительностию», которую «называл разумною и за которую ратовал» (XI, 577-578). По его словам, это было примирение с «царством материальной животной жизни, чинолюбия, крестолюбия, деньголюбия, взяточничества, безрелигиозности, разврата, отсутствия всяких духовных интересов, торжества бесстыдной и наглой глупости, посредственности, бездарности» (XI, 577), примирение с господством тупой цензуры, истреблением свободы мысли, угнетением и страданием всего человеческого, умного, благородного, талантливого (см. там же). Белинский не отказывался от идеи «исторической законности», но самокритично признавался в том, что игнорировал «идею отрицания, как исторического права <...>, без которого история человечества превратилась бы в стоячее и вонючее болото...» (XI, 576).
Теперь Белинский понимает, что сам факт существования не может быть оправданием этого существования, оправдания, вытекающего из формулы:«Что есть, то разумно»; «Да и палач ведь есть же, и существование его разумно и действительно, но он тем не менее гнусен и отвратителен» (XI, 577). В чем же заключается критерий, позволяющий в самой действительности отличать подлинное от неподлинного, гнусного и отвратительного? Этот критерий мыслитель находит в человеческой личности. «Для меня теперь, - пишет он Боткину в октябре 1840 г., - человеческая личность выше истории, выше общества, выше человечества. Это мысль и дума века!» (XI, 556). В письме Боткину от 10-11 декабря 1840 г. критик развивает свое обоснование идеи человеческой личности или «личного человека» как высшей ценности и как критерия для определения явлений действительности (XI, 577).
Одновременно происходит и переоценка Белинским философии Гегеля, на которого возлагается вина за «насильственное примирение» с действительностью. Основное обвинение, предъявляемое им 1 егелю, - это растворение во всеобщем судьбы субъекта, индивидуума, личности, превращение субъекта из самоцели (как это было у Канта и Фихте) в «средство для мгновенного выражения общего» (XII, 22).
Если в период «примирения» Белинский считал, что «субъективность есть отрицание поэзии» (XI, 387), то с начала 40-х гг. в своих статьях о творчестве Лермонтова, Гоголя, Пушкина критик, напротив, отстаивает «гуманную субъективность», которая не искажает «объективную действительность изображаемых поэтом предметов» (VI, 217), а утверждает выражение в художественном творчестве, как у Лермонтова, «благородной человеческой личности» (см. IV, 521). Он вновь переоценивает свое отношение к комедии «Горе от ума»: «... расейская дейст
Белинский мечтает о времени, «когда никого не будут жечь, никому не будут рубить головы» (XII, 70). Главное условие построения справедливого общества - «воспитание в социальности», «через социальность» (XII, 71). И тут опять возникает мысль о «кровавой любови» Марата к свободе. Нет ничего выше и благороднее, как способствовать развитию социальности, но смешно и думать, заявляет мыслитель, «что это может сделаться само собою, временем, без насильственных переворотов, без крови. Люди так глупы, что их насильно надо вести к счастию. Да и что кровь тысячей в сравнении с унижением и страданием миллионов» (XII, 71).
В письме к Боткину от 8 сентября 1841 г. Белинский так определил особенности своего идейного развития: «Ты знаешь мою натуру: она вечно в крайностях и никогда не попадает в центр идеи. Я с трудом и болью расстаюсь с старою идеею, отрицаю ее донельзя, а в новую перехожу со всем фанатизмом прозелита. Итак, я теперь в новой крайности - это идея социализма, которая стала для меня идеею идей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и знания» (XII, 66).
Отношение Белинского к идее социализма - непростой вопрос. Несомненно, что он увлечен был ею в начале 40-х гг. «с подачи» французских социалистов. Отношение к этой идее послужило основанием для размежевания «западников». Грановский и его единомышленники были противниками социализма. Союзником же Белинского стали Герцен и Огарев, которые также были сторонниками идеи социализма.
В критическом обзоре романа Эжена Сю «Парижские тайны» (1844) и в письмах второй половины 40-х гг. Белинский резко критикует буржуазные порядки в Западной Европе. «Я знаю, - заявляет он, - что владычество капиталистов покрыло современную Францию вечным позором...» (XII, 447). Будучи в Силезии, Белинский возмущается положением пролетариата. Поэтому-то он на стороне оппозиции буржуазному обществу. Социализм представляется Белинскому как общество высшей справедливости и гуманности.
Что касается России, то ей, по словам мыслителя, тоже предстоит стать на путь буржуазного развития. В письме П. В. Анненкову от 15 февраля 1848 г. Белинский писал, что «внутренний процесс гражданского развития в России начнется не прежде, как с той минуты, когда русское дворянство обратится в буржуази» (XII, 468). Для Белинского «буржуази» - это средний класс, который он отличает от капиталистов, осуществляющих тиранию над трудом: «не на буржуази вообще, а на больших капиталистов надо нападать, как на чуму и холеру современной Франции» (XII, 449). По Белинскому, «буржуази явление не случайное, а вызванное историею», «она имела свое великое прошедшее, свою блестящую историю, оказала человечеству величайшие услуги» (XII, 448), хотя «буржуази в борьбе и буржуази торжествующая - не одна и та же», ибо в начале ее движения «она не отделяла своих интересов от интересов народа» (XII, 449). Белинский писал: «Я знаю, что промышленность - источник великих зол, но знаю, что она же - источник и великих благ для общества. Собственно, она только последнее зло в владычестве капитала, в его тирании над трудом» (452). Белинский готов допустить, что «даже и отверженная порода капиталистов должна иметь свою долю влияния на общественные дела; но горе государству, когда она одна стоит во главе его! Лучше заменить ее ленивою, развратною и покрытою лохмотьями сволочью: в ней скорее можно найти патриотизм, чувство национального достоинства и желание общего блага» (XII, 452).
Поворот в мировоззрении Белинского в начале 40-хгг., разочарование в гегелевской философии вели его к новому миропониманию. В 1842 г. он благодаря Герцену знакомится с философией Л. Фейербаха, ас 1843 г. начинается его переход на позиции материалистической философии. В очерке «Взгляд на русскую литературу 1846 года» и в письме В. П. Боткину от 17 февраля 1847 г. Белинский заявляет о себе как убежденный сторонник материалистического мировоззрения. Что это означает? Речь здесь идет о понимании значения материального начала, обусловливающего проявления человеческой духовности. «Вы, конечно, очень уважаете в человеке ум? - риторически спрашивает автор «Взгляда на русскую литературу 1846 года». - Прекрасно! -так останавливайтесь же в благоговейном изумлении и перед массою его мозга, где происходят все умственные отправления <...> Психология, не опирающаяся на физиологию, так же не состоятельна, как и физиология, не знающая о существовании анатомии» (X, 26).
Белинский выступает сторонником познания действительных природных причин, обусловливающих духовно-нравственную деятельность человека. Он решительно против сочинения небывалых «в природе причин». «Метафизику к черту: это слово означает сверхнатуральное, следовательно, нелепость», - пишет он Боткину (XII, 331). Логика как наука о мышлении имеет право на существование: «Она должна идти своею дорогою, но только не забывать ни на минуту, что предмет ее исследований - цветок, корень которого в земле, т. е. духовное, которое есть не что иное, как деятельность физического» (там же).
Белинский не отождествляет духовное с материальным: «Духовную природу человека не должно отделять от его физической природы, как что-то особенное и независимое от нее, но должно отличать от нее, как область анатомии отличают от области физиологии» (там же). Белинский утверждает единство материального и духовного, единство, воплощенное в человеческой личности: «Ум - это человек в теле или, лучше сказать, человек через тело, словом, личность» (X, 27). Человеческая натура- «источник всякого прогресса, всякого движения вперед», но «в ней же заключается и источник уклонений от истины, коснения и неподвижности» (X, 32). Такого рода материализм, исходящий из природы человека, которая сама является высшей частью природного мира, можно определить как антропологический материализм.
К середине 40-х гг. меняется и отношение Белинского к религии. В 1845 г. в письме к Герцену он пишет, что «в словах бог ^религия» видит «тьму, мрак, цепи,и кнут» (XII, 250). Белинский отмечает, что эту «истину» он почерпнул из «Немецко-французского ежегодника». В нем была напечатана статья К. Маркса, в которой содержалась формула: «Религия есть опиум народа». Как вспоминал Ф. М. Достоевский, в это время Белинский горячо отстаивал свои атеистические взгляды. В своем письме к Гоголю по поводу его книги «Выбранные места из переписки с друзьями», написанном 15 июля 1847 г., Белинский утверждает, что русский народ «по натуре своей глубоко атеистический народ», хотя и подверженный суевериям (см. X, 215).
Однако Белинский здесь сам выступает как приверженец «учения Христова» и обвиняет Гоголя в том, что он преисполнился не «истиною Христова», а «дьяволова учения» (X, 214). При этом критик противопоставляет Христа, который «первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичеством запечатлел, утвердил истину своего учения», церкви, являющейся, по его словам, «иерархией, стало быть, поборницею неравенства, льстецом власти, врагом и гонительницею братства между людьми» (там же). «Кто способен страдать при виде чужого страдания, кому тяжко зрелище угнетения чуждых ему людей, - тот носит Христа в груди своей...» (X, 218), - утверждал Белинский.
Белинский был прежде всего литературным критиком, и разработка философских вопросов, конечно, не являлась для него самоцелью. Но его критика была «движущейся эстетикой», тесно связанной с его философскими взглядами и в значительной мере была обусловлена развитием самого искусства. «Задача истинной эстетики, - отмечал критик в 1843 г., - состоит не в том, чтоб решить, чем должно быть искусство, а в том, что такое искусство». Поэтому она должна рассматривать искусство как «предмет, который существовал давно прежде ее и существованию которого она сама обязана своим существованием» (VI, 585).
По мере того как сама русская литература все больше проникалась социальной проблематикой, все в большей степени социализировались эстетические позиции Белинского. Еще в 1841 г. в статье о стихотворениях Лермонтова критик писал: «Как красота, так и поэзия - выразительница и жрица красоты, сама себе цель и вне себя не имеет никакой цели» (IV, 498). Но уже в 1842 г. он считает такое понимание красоты и искусства первоначально необходимым, но уже односторонним (см. VI, 275-276). В письме к Боткину в декабре 1847 г. Белинский отмечал: «А мне поэзии и художественности нужно не больше, как настолько, чтобы повесть была истинна, т. е. не впадала в аллегорию или не отзывалась диссертациею. Для меня дело - в деле. Главное, чтобы она вызывала вопросы, производила на общество нравственное впечатление» (XII, 445). Вместе с тем невозможно безнаказанно нарушать законы искусства. «Без всякого сомнения, искусство прежде всего должно быть искусством, а потом уже оно может быть выражением духа и направления общества в известную эпоху. Какими бы прекрасными мыслями ни было наполнено стихотворение, как бы ни сильно отзывалось оно современными вопросами, но если в нем нет поэзии, - в нем не может быть ни прекрасных мыслей и никаких вопросов, и все, что можно заметить в нем, - это разве прекрасное намерение, дурно выполненное», - пишет он во «Взгляде на русскую литературу 1847 года» (X, 303).
Но в сам критерий художественности у Белинского с начала его критической деятельности и до ее конца включается правдивость, истинность произведения. «Дар выставлять явления жизни во всей полноте их реальности и их истинности» (X, 244) - это не только особенность таланта Гоголя, но очень важное качество художественной одаренности, которое вызывало высокую оценку русского критика. «Где нет истины, природы, естественности, там нет для меня очарования», - определял еще молодой Белинский эстетический критерий актерской игры (I, 187). Еще тогда, понимая, что поэзия исторически была не только реальной, но и идеальной, когда пересоздавала «жизнь по собственному идеалу» (I, 262), критик отдает предпочтение первой - поэзии реальной, поэзии жизни, поэзии действительности, которая, по его словам,- «истинная и настоящая поэзия нашего времени» (I, 267). В последних своих трудах критик настойчиво отстаивает принципы «натуральной школы», получившие развитие в творчестве Гоголя, Герцена, Тургенева, Достоевского, Некрасова, Григоровича, Гончарова, Даля. И хотя термин «реализм» утвердился как эстетическое понятие уже после кончины Белинского, именно он, продолжая традиции Надеждина, поддерживал «реальную поэзию», видя в реализме главный критерий художественного творчества, ибо «когда человек весь отдается лжи, его оставляют ум и талант!» (X, 218-219).
«Эстетический кодекс» Белинского оказал такое воздействие на последующее развитие русской литературы, критики и эстетики, что многие его положения сейчас могут показаться тривиальными, хотя в свое время они были новым словом в истории эстетической мысли. Непреходящая теоретическая ценность эстетических положений критика, прошедшего «школу» Шеллинга и Гегеля, заключается в их диалектическом содержании. Подчеркивая важность верного отражения в искусстве самой действительности, Белинский, придававший большое значение проблемы личности, подчеркивал и «гуманную субъективность» искусства. Говоря об истинности и правдивости искусства, он не сводил его к копировке жизни: «Тут все дело в типах» (X, 294). Типический образ, по Белинскому, - единство конкретного и общего, случайного и необходимого, знакомого и незнакомого, объективного и субъективного, содержания и формы.
С точки зрения диалектики национального и общечеловеческого стремился Белинский подойти к проблеме взаимоотношения России и Запада. «Разделить народное и человеческое на два совершенно чуждые, даже враждебные одно другому начала - значит впасть в самый абстрактный, в самый книжный дуализм» (X, 26), - заявлял критик. Поэтому он полемизирует и со сторонниками «фантастической народности», и с теми, кто впадает в «фантастический космополитизм». «Фантастическая народность» была присуща приверженцам официальной народности; они «смешали с народностью старинные обычаи, сохранившиеся теперь только в простонародье, и не любят, чтобы при них говорили с неуважением о курной и грязнойизбе, о редьке и квасе, даже о сивухе» (X, 23). Но подобные воззрения, по мнению Белинского, присущи также славянофилам. В статье «Взгляд на русскую литературу 1846 года», отдавая должное важности проблем, которые ставит «партия славянофильская», критик выражает свое несогласие с мнением сторонников этой «партии» относительно оценки реформы Петра I, которая якобы «лишила нас народности», и с их призывом «воротиться к общественному устройству и нравам времен не то баснословного Гостомысла, не то царя Алексея Михайловича», и по поводу обусловленности русского национального начала смирением, которое будто бы присуще «одним славянским племенам» (X, 17,19,24). Не приемлет Белинский и «фантастический космополитизм», проповедуемый критиком и публицистом Валерианой Майковым и некоторыми западниками. Он критикует взгляд, согласно которому «национальность происходит от чисто внешних влияний и выражает собою все, что есть в народе неподвижного, грубого, ограниченного, неразумного, и диаметрально противополагается всему человеческому», а «великие люди» «стоят вне своей национальности, и вся заслуга, всё величие их в том и заключается, что они идут прямо против своей национальности, борются с нею и побеждают ее» (X, 25).
По Белинскому, «великий человек всегда национален как его народ, ибо он потому и велик, что представляет собою свой народ». Национальное и человеческое не противостоят друг другу. Человеческое проявляется через национальное. Однако в любом народе существует борьба «нового с старым, идеи с эмпиризмом, разума с предрассудками» (X, 31). Человеческое и выражает положительное, имеющееся в каждом народе. Поэтому, пишет критик, «пора нам перестать восхищаться европейским потому только, что оно не азиатское, но любить, уважать его, стремиться к нему потому только, что оно человеческое, и, на этом основании, все европейское, в чем нет человеческого, отвергать с такою же энергиею, как и все азиатское, в чем нет человеческого» (X, 19).
С удовлетворением он отмечал: «Умея отдавать справедливость чужому, русское общество уже умеет ценить и свое, равно чуждаясь как хвастливости, так и уничижения» (X, 16); «Да, в нас есть национальная жизнь, мы призваны сказать миру свое слово, свою мысль» (X, 21). Он верил в будущность своего отечества на путях развития цивилизации и культуры, когда «мы будем уже не догонять Европу, а идти с нею рядом» (XX, 282).
Литература.
1. Волович В. И., Горлач Н. И., Головченко Г. Т., Губерский Л. В., Кремень В. Г. История философии: Учебник для высшей школы / Н.И. Горлач (ред.). — Х. : Консум, 2002. — 751с.
2. Евлампиев Игорь Иванович. История русской философии: Учеб. пособие для студ. вузов. — М. : Высшая школа, 2002. — 584с.
3. Алексеев П. В., Панин А. В Философия: Учебник / Московский гос. ун-т им. М.В.Ломоносова. — М. : Проспект, 1996. — 504с.