Работа В.А.Садовничева Знание и мудрость в глобализирующемся мире

Аналитическая записка №1

Магистратура 1-курс

(Международное торговое право)

Бадалова Мадина

Работа В.А.Садовничева «Знание и мудрость в глобализирующемся мире».

В конце мая в Москве прошел IV Российский философский конгресс «Философия и будущее цивилизации». В Московском Государственном Университете собрались сотни ученых, количество принятых к публикации тезисов докладов превысило тысячу, и тексты эти пришлось распределить по пяти (!) внушительной толщины томам, вышедшим из печати в день начала работы Конгресса.

Открыл работу Конгресса ректор МГУ, академик РАН Виктор Антонович Садовничий, прочитавший доклад на тему «Знание и мудрость в глобализирующемся мире». Количество знаний растет, а мудрости у человечества не прибавляется. Да и не может пока человечество быть мудрым по очень простой причине, которую легко понять, прочитав доклад В.А.Садовничего. Ибо что такое мудрость и чем она отличается от знания?

«В отличие от знания, образованности, информативности, — утверждает академик В.А.Садовничий, — мудрость в моем понимании — это способность принимать и усваивать опыт жизни предыдущих поколений. Без этого невозможно развитие науки и культуры, а значит, и цивилизации».

«Научное знание как таковое интернационально, — продолжает он. — Оно одинаково для всех стран и народов. Мудрость, как мне кажется, наоборот, глубоко национальна… Поэтому нередко к, казалось бы, внешне одним и тем же жизненным ситуациям, к одному и тому же жизненному опыту люди, принадлежащие к разным этносам, относятся существенно по-разному.

Чем такое различие можно было бы объяснить? Думаю, двумя обстоятельствами. Первое. Мудрость — это разговор о жизни, о ее смысле. А жизнь у всех народов разная. Второе. Родной язык, на котором этот разговор о жизни ведется, — его внутренняя музыка. Все это часто плохо воспринимается чужим ухом».

Человечество в целом обретет мудрость еще очень не скоро: для этого не у каждого из сотен народов, а у всего вида Homo Sapiens должен возникнуть общий «опыт предыдущих поколений». Легко представить себе, как много времени должно для этого пройти. Не исключено, что человечество не станет мудрым никогда — потому что не видно нынче, чтобы хотя бы одна нация пожелала избавиться от самоидентификации в пользу космополитизма. Напротив, даже в объединенной Европе различие между немцем и французом, испанцем и чехом не становится менее ощутимым от того, что эти народы существуют в едином экономическом и технологическом пространстве.

Знание стало общим, мудрость осталась у каждого своя.

И потому нет, на мой взгляд, такого понятия, как «будущее цивилизации». О какой цивилизации речь? Об общечеловеческой? Такой цивилизации не существует, поскольку цивилизация — это «уровень, ступень общественного развития, материальной и духовной культуры». У человечества в целом нет еще даже общей материальной культуры, о духовной и говорить не приходится. На планете Земля проживают сейчас несколько цивилизаций, которым не всегда удается договориться друг с другом об объединии накопленных знаний. О создании общечеловеческой мудрости и речи нет.

Можно ли, учитывая эти обстоятельства, говорить о более или менее правдоподобном прогнозировании будущего всего человечества хотя бы на несколько десятилетий?

Ученые уже научились делать дальносрочные (на 20-30 лет) прогнозы в области того или иного вида знаний — во всяком случае, соответствующие методики (Дельфийский метод, метод тенденций и другие) разработаны еще лет сорок назад и с тех пор используются с тем или иным успехом (чаще — с иным, поскольку в области дальносрочных прогнозов футурология не может похвастать значительными достижениями).

В большей степени оправдываются масштабные дальносрочные прогнозы писателей-фантастов. Можно назвать две причины. Первая в том, что фантасты, в отличие от футурологов, не придерживаются какой-либо конкретной методики и описывают будущее, исходя не столько из существующих тенденций, сколько из собственных представлений о том, каким должно быть будущее и каким оно быть не должно. При наличии достаточно большого числа прогнозных моделей (ежегодно из печати выходят тысячи новых произведений, большая часть которых содержит ту или иную воображаемую модель будущего) естественно и большее число «попаданий». Футурологи утверждают, что попадания эти случайны, и потому о писателях-фантастах нельзя говорить, что они на самом деле предвидят будущее лучше, чем ученые. Готов с этим согласиться (хотя на самом деле все далеко не так просто), но ведь и наука до сих пор действует в постижении новых знаний о природе все тем же старинным, как мир, методом «тыка», методом проб и ошибок. Каждый экспериментатор знает — чем больше проб (экспериментов) и чем больше ошибок на пути, тем ближе правильный результат. Чем больше публикуется фантастических произведений и чем больше ошибочных идей о будущем человечества создают фантасты, тем вернее ожидать, что и совершенно правильное описание, истинный прогноз будет обнаружен в опубликованных текстах.

На это можно возразить: попробуйте-ка правильно выбрать истинный прогноз, жемчужное зерно в этой груде песка! Выбрать среди множества научных идей верную тоже далеко не просто, и выбор этот занимает порой десятки лет. Разница в том, что проблема выбора верной научной идеи не выносится на общественное обсуждение, остается в тиши лабораторий и на страницах научных журналов, которые читают избранные. А фантастика — часть литературы, фантастический роман читают (во всяком случае, могут это сделать) десятки, если не сотни тысяч читателей, что и создает кумулятивный эффект — видимость того, что фантастическая «куча» куда более высока и грязна, нежели «куча» научная.

Вторая же причина, почему прогнозы фантастов все-таки сбываются чаще, чем аналогичные прогнозы футурологов, заключаются в том, что фантасты в своих предположениях бывают скорее мудрыми, нежели знающими. Футурологи, создавая прогноз, ограничиваются знаниями, накопленными наукой, и тенденциями, выявленными на основе этих знаний. Фантасты тоже не пренебрегают знаниями, но больше полагаются на тот или иной цивилизационный опыт — то есть на мудрость цивилизации. Не всего человечества, если речь идет о прогнозах на относительно небольшой (меньше века) исторический промежуток, а мудрость конкретной цивилизации, к которой принадлежит автор. Разумеется, это чаще всего именно иудео-христианская цивилизация, поскольку научно-фантастическая литература является ее детищем.

Если же речь идет о фантастических прогнозах отдаленного будущего, где человечество уже преодолело, наконец, кризисы объединительных времен (Эра Мирового Воссоединения, в терминах «Туманности Андромеды» И.А.Ефремова), то именно фантасты в своих романах пытаются создать и описать будущую общечеловеческую мудрость.

Футурологам и философам мудрости не хватает, от того и ошибки, которые они допускают чаще, чем писатели-фантасты.

* * *

Вернусь к докладу академика В.А.Садовничего.

«На ближайшие 50-70 лет, — говорит он, — основным источником удовлетворения потребностей общества в энергии будут невозобновляемые естественные ресурсы — нефть, газ и уголь… Какими бы компьютерными системами управления ни был обустроен бензиновый автомобиль, самолет или океанский лайнер, это в сущности своей ничего в мире не меняет.

Нужна принципиальная смена источника энергии, нужно топливо будущего. Тогда и произойдет смена цивилизационного развития… Но это время, если и наступит, то наступит весьма и весьма не скоро…

Так что реально прогнозируемый путь движения человечества в XXI веке будет, скорее всего, пролегать через борьбу за сырье и ресурсы».

Это прогноз именно того типа, какие популярны в среде футурологов и философов — прогноз, основанный на знании, а не на мудрости. Академик В.А.Садовничий это и сам интуитивно понимает, поскольку дальше в своем докладе заявляет следующее:

«Именно по этой причине лично я не принимаю на веру рассчитанные на длительные промежутки времени научные, а тем более технические, технологические прогнозы…

Известен факт, что в 30-е годы президент США Ф. Рузвельт поручил своей администрации провести обширное исследование в области перспективных технологий. Как оказалось впоследствии, ученые и инженеры не смогли тогда предсказать появление ни телевизора, ни пластмасс, ни реактивных самолетов, ни искусственных органов для трансплантации, ни лазеров, ни даже шариковых ручек! А ведь физические эффекты, которые были использованы при создании этих технологий, к тому времени были открыты и хорошо изучены».

Отмечу на полях, что телевизоры уже существовали к тому времени на страницах научно-фантастических произведений (см. например, «Один день американского журналиста» Жюля Верна), были предсказаны фантастами и пластмассы («Когда спящий проснется» Герберта Уэллса), и лазеры («Война миров» Герберта Уэллса и «Гиперболоид инженера Гарина» Алексея Толстого)…

Завершая цитирование доклада академика В.А.Садовничева, приведу еще одну мысль, с которой вполне согласен и на которую хочу опереться в дальнейшем:

«В фундаментальной науке эпохальные прорывы, ее развитие практически всегда связаны со снятием тех или иных запретов на границы познания, отказа от тех или иных устоявшихся убеждений, в том числе и заблуждений. Заблуждение в науке не означает невежества ученого…

Примеров таких немало. Свидетельствуют же все они об одном и том же: наука не терпит раз и навсегда установленных запретов и ограничений».

Итак, две главные мысли можно вынести из чтения материалов Конгресса. Первая: человечеству еще далеко до обретения мудрости, а строить дальносрочные прогнозы за основе одного лишь научного знания, означает впасть в ошибку. И вторая: наука не терпит раз и навсегда установленных запретов и ограничений.

А теперь, вооруженные этими идеями, вернемся к дальносрочному прогнозу будущего человечества. Научный подход требует: прежде чем говорить о будущем, нужно обратить взгляд в прошлое, где и выявить тенденции, закономерности, позволяющие «обратить прошлое в будущее».

Что ж, обратимся к прошлому.

Человечество существует на нашей планете несколько десятков тысячелетий, а жизнь зародилась больше миллиарда лет назад. При появлении жизни возникла биосфера — саморазвивающаяся биологическая система, состоящая из множества различных видов живых организмов, обитавших на суше, в воде, в воздухе и даже под землей. За миллиард лет биосфера Земли успела достичь высочайших вершин самоорганизации. В земной биосфере нет не нужных ей популяций — если какой-нибудь вид животных или растений начинает эволюционировать «не в ту сторону» — мутации произошли, скажем, или естественный отбор «сбился» с курса, — биосфера достаточно быстро (в историческом масштабе времени) восстанавливает равновесие. Лишние виды вымирают, и у природы есть для этого множество способов, которые она использует по мере необходимости: от истребления одних видов другими до инфекций, способных «выкосить» множество особей в кратчайшие сроки.

Баланс сил в биосфере сложился, достиг совершенства… и тут развитие человечества, одного из составляющих биосферы, вышло на уровень, когда люди сами стали определять — что им нужно, чего они хотят добиться. Люди создали промышленность, с биосферой планеты никак не связанную. Возникла и стала делать открытие за открытием наука. Человек начал познавать тайны биосферы и использовать полученное знание в своих «личных» целях.

Тогда-то и возникла сфера разума — ноосфера, о которой писали еще в прошлом веке Тейяр де Шарден и Владимир Иванович Вернадский.

Новорожденная ноосфера была сначала составной частью биосферы, но постепенно приобрела самостоятельность и начала развиваться по собственным законам. Биологическая наука с законами развития живой неразумной природы — биосферы — как-то уже разобралась, а вот законы развития ноосферы во многом еще остаются тайной за семью печатями.

Являются ли для ноосферы определяющими понятия добра и зла? В животном мире есть понятия целесообразности, инстинкта. Человек, однако, не может руководствоваться лишь инстинктами, он вроде бы должен стремиться к добру, к свету, в человеческом обществе возникли понятия о морали, нравственности, о том, что хорошо и что плохо. А тут еще и наука с технологиями добавили в развитие биосферы свои, ранее не существовавшие, особенности. Людей стало слишком много на планете. В рамках биосферы сразу стали бы действовать давно опробованные механизмы, и численность людей (как и всякой иной популяции) сократилась бы до оптимального уровня. Но развитая медицина, увеличение продолжительности жизни сломали эти регуляционные механизмы природы — законы собственного развития человек начал устанавливать для себя сам, ноосфера занялась саморегуляцией на ином, неведомом прежде уровне.

Техногенная опасность, создаваемая развитием человеческой цивилизации, носит системный характер — рассчитывать на милость природы или саморегуляцию биосферы нам не приходится. Все, что связано с развитием человечества, относится уже не к биосфере, а к ноосфере, чьи законы еще не познаны.

Сейчас принято считать, что нужно регулировать численность народонаселения, поскольку, как показывают расчеты биологов, прокормить кое-как биосфера может и шесть миллиардов человек (правда, большая часть из них голодает, а то и просто умирает от голода), но хорошо, комфортно, без проблем с пропитанием на Земле может прожить миллиард особей вида Homo sapiens. Биологи называют этот предел численности человечества «золотым миллиардом».

Но ведь миллиардного уровня человечество достигло не сегодня, а лет еще двести назад! Тогда, по идее, и нужно было остановиться, тогда и нужно было задуматься о численности населения. Некому было — кроме, пожалуй, известного экономиста Т.Р.Мальтуса, который о ноосфере не имел ни малейшего представления. Кстати, именно тогда, когда человечество достигло «золотого миллиарда», начала стремительно развиваться промышленность, и возникли предпосылки для того, чтобы еще лет сто с лишним спустя появилась ноосфера — сфера разума.

Если бы на Земле существовал один народ, одна страна, одно правительство, численность народонаселения можно было бы хоть как-то регулировать. Но на планете чуть ли не двести стран, и представление о демографии у каждой — свое. Население Китая давно превысило миллиард человек — там впору вообще запрещать семьям иметь детей. А у нас в Израиле проблема противоположная — нам нужно увеличивать население, чтобы не оказаться в своей стране национальным меньшинством. В России численность населения уменьшается, и с точки зрения биобезопасности это, может, и благо, но с экономической — несомненное зло, с которым нужно всячески бороться. Население Европы увеличивается чрезвычайно медленно, а в бедных районах Азии и Африки — слишком быстро, но там о биобезопасности не имеют никакого представления.

Вот и получается, что для каждой отдельно взятой страны понятие биобезопасности отличается от такого же понятия для ноосферы в целом.

Возникает противоречие. С одной стороны, биобезопасность требует сокращения численности населения планеты. С другой стороны, та же биобезопасность требует оградить человечество от последствий случайных, «несанкционированных» воздействий (или хотя бы свести эти последствия к минимуму). Развитые страны (именно они формируют нарождающиеся законы ноосферы) имеют в своем распоряжении возможности как для регулирования численности населения, так и для минимизации случайных природных воздействий. А неразвитые страны таких возможностей не имеют. И потому перед законами эволюции ноосферы не все равны. Точнее сказать: законы развития ноосферы таковы, что население более развитых стран имеет больше шансов выжить и войти в тот «золотой миллиард», который в конце концов и останется жить на Земле.

Виктор Антонович Садовничий - российский математик, академик РАН. С 1992 года и по настоящее время является ректором Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова.

С радостью предоставляем Вам возможност ознакомиться с его интереснейшим докладом "Знание и мудрость в глобализирующемся мире", прозвучавшим на IV Российском филосовском конгрессе «Философия и будущее цивилизации» (МГУ им. М.В. Ломоносова, 24—28 мая 2005 г.)

Знание и мудрость в глобализирующемся мире

Философия всегда играла важную роль в культуре. Она не только осмысляла свою эпоху, но и указывала пути дальнейшего развития человечества. В конце XX — начале XXI в. влияние философии еще более возросло. В Европе и Америке начался философский бум. Философия стала действительно публичным феноменом, одним их важнейших факторов общественной жизни. Философы уже не замкнуты в своем профессиональном сообще­стве: к их аргументам прислушиваются политики и широкие общественные круги. Философские книги издаются громадными тиражами, а выступления ведущих мыслителей вызывают интерес, сравнимый с ажиотажем вокруг концертов эстрадных звезд, причем все это происходит без потери высокого профессиональ­ного уровня философских концепций.

Рост влияния философии связан с целым рядом факторов. Прежде всего он вызван процессами интеграции, затронувшими все мировое сообщество. Без философии просто невозможно наладить диалог различных культур и показать пути решения конфликтов.

Другим фактором, обусловившим рост влияния философии, оказалось развитие фундаментальной науки. Были времена, когда физики, физиологи и психологи «бегали» от философов, будучи уверены в том, что могут обойтись без их советов и рекоменда­ций. Сейчас пришло понимание, что философия необходима для осмысления тех трудностей и проблем, с которыми сталкиваются квантовая механика, общая теория относительности, нейрофизи­ология и другие дисциплины. Мне хотелось бы, пользуясь случа­ем, поразмышлять о том, что, как мне представляется, является всегда насущным для философии и науки в целом, — о статусе научного знания в современном мире, его отношении к мудрости.

Для античного философа мудрость является как бы идеалом знания. Ведь и само имя философии переводится как любовь к мудрости, «любомудрие». Французский историк Античности Пьер Адо писал: «Мудрость рассматривается во всей Античности как способ бытия, как состояние человека, существующего совершен­но иначе, нежели остальные люди, и являющего собой своего рода сверхчеловека. Если философия есть активность, смысл которой — упражнение в мудрости, то упражнение это по необходимости заключается не только в том, чтобы говорить и рассуждать определенным образом, но и в том, чтобы определен­ным образом действовать, смотреть на мир» [1].

На эту потерю непосредственного отношения человека к миру, свойственного мудрости и античной философии, сетует в своей недавней книге «Философия как искание Абсолюта» из­вестный российский философ, заслуженный профессор МГУ Геннадий Георгиевич Майоров. «Как мы видим, — пишет он, — наука не только не приблизила человека к природе и к самому себе, но, напротив, соблазнив перспективой всемогущества, при­вела его к отчуждению от природы и к самоотчуждению. И повинна в этом как раз хваленая научная объективность, равно­значная отказу принять самоценность "вещей в себе", признать абсолютность их бытия» [2].

Августин учил, что между мудростью, которая обретает зна­ние в свете вещей божественных, и знанием, которое добывается в сумерках сотворенных вещей, существует отношение иерархии: знание есть благо и достойно любви, но оно не превыше мудрости.

Мудрость включает в себя этический аспект, предполагая связь человека с Целым, целостность его собственного духовного опыта. Английский математик и философ Альфред Уайтхед писал: «Интеллектуальная деятельность расцветает за счет Мудрости. До определенной степени понимание есть исключение причин про­тиворечий в интеллекте. Но Мудрость стремится к более глубоко­му пониманию, для которого важны и пробелы в системах понятий. Эти три составляющих духа — Инстинкт, Интеллект, Мудрость — не могут быть оторваны друг от друга. Здесь целое как бы проявляется в своих частях, а части возникают из целого» [3]. Знанию противостоит незнание, а мудрости — глупость. Незнание может рядиться в лохмотья невежества, быть упрямым нежеланием знать, выйти за пределы устоявшихся предрассудков. Но оно может быть и «ученым незнанием», по словам Николая Кузанского. Глупость есть подчас оборотная сторона невежест­венного всезнайства. Но глупостью в глазах толпы может выгля­деть и наивность гения, вспомним Иванушку-дурачка из русских сказок.

Для русской философии Мудрость имела всегда особое значе­ние. Ее одухотворяла не только рефлексия, не только обращение к различным формам научного знания, но и живой опыт, переживание присутствия в мире божественной Софии. Отсюда возникло целое направление в русской философии — софиология, почти все представители которой являлись профессорами и приват-доцентами Московского университета: Владимир Сергее­вич Соловьев, братья Сергей и Евгений Трубецкие, Сергей Николаевич Булгаков, Алексей Федорович Лосев (день памяти которого как раз отмечается сегодня — 24 мая).

Были и противоположные суждения. Профессор Московского университета Густав Густавович Шпет видел в мудрости псевдо­философию, далекую от рефлексии и чистого знания. По его мнению, мудрость свойственна более восточной, чем западной культуре. «Именно Восток, — писал Г.Г. Шпет, — есть родина мудрости, всяческих сказок, сказаний и мифов. Он не знает, что такое рефлексия; умственная жизнь для него — чуждое; умствен­ная лень — его природа и его добродетель» [4].

В моем представлении понятия «знание» и «мудрость» не обусловлены друг другом. Вполне можно рассуждать о том, что такое «знание», и не использовать при этом понятие «мудрость». Понятие «знание» по сути своей больше тяготеет к понятиям рациональным. Оно допускает количественные и качественные оценки. «Мудрость», как мне кажется, ближе к моральным, нравственным, житейским понятиям. Как-то измерить «муд­рость», по-моему, невозможно. Сравнить же двух «знатоков» можно, хотя сравнение будет весьма условным.

Я не думаю, что «развитие интеллекта» можно свести лишь к «непрерывному накоплению отдельных знаний, их сумме». Герак­лит говорил: «Многознание уму не научает». Точно так же мне трудно себе представить, чтобы развитие души никак не было связано с практической деятельностью человека, а восходило бы только к его духовности.

Мне ближе трактовка мудрости, принадлежащая Леонардо да Винчи. Он писал: «Мудрость — дочь опыта». Он же совершенно справедливо указывал на то, что стать мудрым может любой человек: «Приобретай в юности то, что с годами возместит тебе ущерб, причиненный старостью. И, поняв, что пищей старости является мудрость, действуй в юности так, чтобы старость не осталась без пищи».

Вообще говоря, мудрость являет собой «большой опыт», опыт многих поколений, который накапливался и проверялся веками и тысячелетиями.

Почему далеко не всех людей принято в народе именовать «мудрецами»? Наверное, потому, что в подавляющем большинст­ве люди очень мало задумываются о «смысле жизни», предвосхи­щая в уме и свое личное будущее, в том числе и старость. Большинство, как принято говорить, «прожигает молодые годы».

Многие часто и справедливо называют «мудрыми» своих родителей — мать и отца. Даже в том случае, когда они не могли достаточно хорошо читать, писать и считать.

Жак Маритен писал, выделяя один из аспектов отличия знания от мудрости: «Слово "знание" берется как противоположное высшей сфере знания; это наука, постольку-поскольку она противопоставляется мудрости и относится к самым, что ни на есть заземленным областям знания: не говорят о мудрости ботаника или лингвиста, но говорят о науке ботанике и о науке лингвистике. Мудрость — это знание, получаемое из наивысших источников, открывающееся в наиболее глубоком и простом свете; знание — это знание детальное, эмпирическое, или очевид­ное».

Эти определения понятий «знание» и «мудрость» довольно четко и наглядно очерчивают ту весьма тонкую, но невероятно важную грань, отличающую одно от другого.

Человек постоянно тянулся к знаниям. Он видел в этом некий путь своего развития, своего благополучия и своей без­опасности. Когда он пытался узнать что-то новое, он приобретал новый опыт, который использовал в своей жизни, и ему было любопытно узнать, как будет дальше. На каком-то уровне, в подсознании это у него всегда сочеталось со своей безопаснос­тью, потому что человек не был защищен от стихии, явлений природы или каких-то ее обитателей. Поэтому ему надо было знать все больше и больше фактов природы. Я думаю, что это было связано и с благополучием человека. Знание, опыт давали ему возможность более комфортного, более благополучного суще­ствования. Например, он знал, что огонь приносит тепло, вкус­ную пищу, на нем можно готовить и огонь охраняет его очаг.

На примере огня вообще интересно проследить развитие познания человека. Человек в какой-то момент задумался: а что представляет собой огонь? Он смотрел на пламя, он видел, какое оно красивое, неоднородно устроенное, и думал: что же это такое — огонь? И хотя этот вопрос возник у человека миллионы

лет тому назад, на него нет полного научного ответа и сегодня. И так во многом. Например, шаровая молния по сей день остается доста­точно загадочным явлением природы, несмотря на все успехи естествознания.

Русский философ Василий Васильевич Розанов писал в книге «О понимании», созданной сразу после окончания Московского университета: «Мальчик, смотрящий на пламя и задумывающийся над тем, что такое оно, юноша, задумывающийся над нравствен­ными вопросами жизни, — стоят в пределах науки, хотя бы они и не разрешили своих сомнений. Но ученый, с успехом сдавший на магистра и готовящий докторскую диссертацию, стоит вне пределов ее, потому что не жажда познания руководит им» [5]. Это стремление к пониманию делает науку сестрой Мудрости, потому что понимает человек что-либо не только благодаря рациональ­ным аргументам и доказательствам, но и с помощью интуиции, озарения, художественного чувства, веры.

Конечно, современная наука разительно изменилась со вре­мен Аристотеля и Галилея. Наука перестала быть уделом только одних ученых. От успешного ее развития в значительной мере зависят благосостояние и культурный рост людей, прогресс чело­веческой цивилизации. В наше время наука стала одним из важнейших источников государственных доходов, поскольку она самым непосредственным образом участвует в производстве, в создании новых технических средств и технологий, которые в свою очередь меняют среду обитания, повседневный быт людей.

Знание постепенно расширялось. В настоящее время оно охватывает сотни научных направлений. И хотя человек очень много узнал об окружающем его мире и о самом себе, но на большинство важных вопросов ответа пока нет.

Самым трудным оказалось познание человеком самого себя. Оказалось, что его строение, его физиология трудно поддаются изучению. Кое-что еще можно понять. Но особенно трудно изучить внутренний мир человека. Ведь каждый индивидуум — это, как принято говорить, свой собственный уникальный, непо­вторимый мир. Разные люди в одной и той же ситуации, в одно и то же время по-разному воспринимают окружающее, по-разно­му оценивают целесообразность тех или иных своих действий в сложившихся условиях, по-разному относятся к мотивам поведе­ния других людей.

Весьма наглядными в этом плане являются библейские при­меры, в частности различия в поведении Адама и Евы или Авеля и Каина. В последнем случае единокровные братья, выросшие и жившие в одинаковых условиях, совершенно по-разному понима­ли, что такое добро, благо и что такое зло, совершенно по-разно­му воспринимали окружающий их мир. В чем же таится причина такого явления? Возможно ли вообще достигнуть такого уровня сознания у каждого человека в обществе, которое было хотя бы близким к некоторому идеальному состоянию, к мудрости.

И до сих пор сознание человека, мотивация его поведения остаются самой трудной загадкой природы. Гегель в своей работе «Эстетика» отметил: «Когда, например, в новейшее время спорят о вере и разуме как о чем-то интересующем и занимающем наш дух, то каждый делает вид, будто знает, что такое разум и вера, и считается невоспитанностью требование указать, что же это такое, ибо и разум, и вера предполагаются известными». Действи­тельно, они лишь предполагаются известными, но на самом деле мы до сих пор не знаем ответа, есть ли у человека душа и что представляет собой его сознание, разум.

Я как математик задумался над этим вопросом с другой точки зрения. И кажется, могу представить модель человека. Человек представляет собой некий организм, в котором происходят физико-химические реакции на уровне клетки и на уровне молекулы. Между этими клетками пролегают миллиарды нитей, которые их связывают и по которым «текут» команды. Идет дискуссия: можно ли смоделировать мозг человека? Я отвечаю: «Нет», — хотя это и не очевидно. Есть ученые, которые утверждают, что искусственный «мозг» можно воспроизвести. Я спрашиваю: «Можно ли создать компьютер, который напишет "Евгения Онегина"?» Компьютер — автомат. Человеку же присущи инди­видуальность, чувства, интеллект. В моем понимании вся эта дискуссия в конечном счете сводится к тому, что мир бесконечен. Материя бесконечна... Атомное ядро состоит из все более и более мелких элементарных частиц. Вселенная в свою очередь состоит из все больших и больших пространственно-временных систем. Поэтому вряд ли можно в науке создать конечную модель (а всякая модель конечна), которая бы в точности повторяла беско­нечную структуру.

Говоря о знании, следует выделить вопрос об использовании знания. Общеизвестны примеры, связанные с созданием и приме­нением ядерного, химического, биологического оружия. Это при­меры аморального использования научного знания.

Но немало и прямо противоположных примеров. Для того чтобы обеспечить людей едой, нужно увеличивать производство продовольствия на 2% ежегодно. Обычными методами этого не сделать, поэтому сегодня и ведутся интенсивные работы в области генной и хромосомной инженерии. Только здесь есть ключ к решению. Второй пример — медицина. Медицина переходит на совершенно другой уровень. Почему сегодня все говорят о геноме человека? Да потому, что, пока мы не будем знать геном человека, мы не сможем найти те генные системы, которые нужно усилить, заблокировать или заменить. Уже известно несколько тысяч заболеваний, которые обусловливаются генетически. И нам нужно знать геном, знать все его изъяны, все порченые гены и уметь готовить технологии для их блокировки или замены. На протяжении всей истории становления и развития научного знания что-то из него используется во вред человеку, что-то на пользу.

Есть кардинальное отличие между такими двумя основопола­гающими областями современной науки, как атомная физика и молекулярная биология. В случае с атомом человек выступает как бы наблюдателем, который стоит вне исследуемой им и подверга­ющейся его воздействию Природы. Конечно, когда для человека возникла прямая опасность пострадать от радиоактивного излуче­ния, он стал понимать, что человека и природу вот так просто нельзя разделять. Но тем не менее человек думает, что может защититься от этой опасности. То есть как бы обойти природу стороной.

Генная инженерия такой возможности, пусть даже косвен­ной, человеку не оставляет. Она есть прямое и ничем не контролируемое вмешательство в эволюцию живой материи. Се­годня никто не может даже приблизительно оценить те последст­вия, которые повлечет за собой размножение живой материи, созданной искусственно. Процесс эволюции живого длительный и медленный. И никто не знает, как сложатся отношения между искусственными и естественными живыми организмами. Станут ли искусственные живые организмы «здоровыми» для человека и иных живых существ или превратятся в возбудителей болезней, будут ли они улучшать эволюционно развившийся генотип чело­века или, наоборот, приведут к отклонениям от него? Пока на эти и другие подобные вопросы ответов нет. Но то, что современ­ная наука в лице молекулярной биологии прямо вторглась в святая святых человека — в регулирование его жизни, — неоспо­римый факт. Следовательно, наука приобрела качественно новое, до сих пор неизвестное моральное измерение.

Вмешательство в эволюцию живого — не единственное неиз­вестное в сложном уравнении будущего цивилизации. Не менее трудным является прогноз для развития другого ключевого про­цесса, существенно изменяющего картину мира, — информатиза­ции.

Мне нередко приходится вступать в дискуссии о прогнозах так называемого «информационного общества». В принципе я согласен с тем, что изобретение и внедрение в жизнь компьюте­ров и компьютерных технологий существенно отразится на чело­веческом бытии и научном методе. Но полностью разгуляться фантазии насчет компьютеризации и информатизации всего и вся мне не дает один-единственный факт. На ближайшие 50—70 лет основным источником удовлетворения потребностей общества в энергии будут невозобновляемые естественные ресурсы — нефть, газ и уголь. А значит, человек будет крепко привязан к двигате­лям внутреннего сгорания. Какими бы компьютерными система­ми управления ни был обустроен бензиновый автомобиль, само­лет или океанский лайнер, это в сущности своей ничего в мире не меняет.

Нужна принципиальная смена источника энергии, нужно топливо будущего. Тогда и произойдет смена цивилизационного развития. Пока же ближайшим конкурентом нефти, газа и угля ученые видят водород и двигатель внешнего сгорания. В перспек­тиве, когда задача обеспечения экологической чистоты воздуха станет для человека неотвратимой, общество, несмотря на очень высокую (по современным меркам) экономическую стоимость водородного горючего и технические опасности обращения с ним, начнет развивать, я бы сказал, «водородную цивилизацию».

Но это время если и наступит, то наступит весьма и весьма не скоро. А до таких научно допустимых энергетических проектов, как использование в качестве рабочего тела антивещества, и подавно далеко.

Так что реально прогнозируемый путь движения человечества в XXI в. будет, скорее всего, пролегать через борьбу за сырье и ресурсы.

В конце XX столетия, в период, который часто называют переходом к «информационному миру», знания стали использо­ваться государствами для наращивания своей экономической мощи. Знания стали особенно тщательно скрываться от других. Появились ноу-хау, секреты фирм, государств. Они тщательно охраняются, потому что могут быть использованы с целью получения превосходства над другими. Здесь, конечно, можно говорить о конкуренции, которая в ряде случаев является поло­жительным явлением. Но я говорю о другом аспекте, когда знания используются во вред целым государствам, причем иногда с применением крайних средств. Мы можем видеть на примере последних лет, когда одна группа государств, имея высокотехно­логичное оружие, основанное на современных знаниях, использу­ет его для уничтожения людей другого независимого государства. Для таких действий уже изобретен свой термин — «гуманитарная интервенция».

Я думаю, что вполне уместно будет привести здесь высказы­вание выдающегося русского ученого, историка В.О. Ключевского относительно знания и нравственности. «Науку, — говорил он, — часто смешивают со знанием. Это грубое недоразумение. Наука есть не только знание, но и сознание, то есть умение пользовать­ся знанием». А это уже ближе к мудрости.

Еще с конца XIX столетия в философии в разных формах начал набирать силу «научный позитивизм». В его рамках ставит­ся задача — провести разграничительную линию между тем, что истинно, и тем, что полезно науке. Думаю, что суть его сводится к тому, что науке должно быть отказано в роли основы истинного знания. Это означает отделение науки от реальности.

Ученые часто горячо обсуждают вопросы, не имеющие ника­кого практического значения, не являющиеся жизненно важны­ми. К числу таковых можно отнести вопрос об интерпретациях квантовой механики или о том, какая модель Вселенной — расширяющаяся или стационарная — более оправдана научно. Если стать на позицию научного позитивизма, то надо признать, что никакой пользы от таких дискуссий нет. Но это означает, что нет и науки. И мы возвращаемся во времена Древней Греции и Рима, где теоретическое знание было отделено от технических, практических приемов непреодолимой пропастью.

Лауреат Нобелевской премии по химии Илья Пригожин писал: «Для древних природа была источником мудрости. Средне­вековая природа говорила о Боге. В новые времена природа стала настолько безответной, что Кант счел необходимым полностью разделить науку и мудрость, науку и истину. Этот раскол сущест­вует на протяжении двух последних столетий. Настала пора положить ему конец».

Действительно, разделение между научным знанием и челове­ческой мудростью существует. Не вдаваясь в глубины философии, проиллюстрирую это разделение на примере прогнозирования, предсказания, предугадывания следствий из вновь получаемого знания, следствий из причин явлений и событий.

Когда речь идет о прогнозировании, мудрость всегда предо­стерегает от чего-то, от каких-то действий. Предостерегает, осно­вываясь на прошлом опыте. Предостерегает во имя предостереже­ния, охраняет во имя охранения. Наука в своих прогностических возможностях так действовать не может. Она не может предосте­регать от получения какого-то нового знания. Ибо пока такое знание не получено, то и предостерегать не от чего — знания просто нет. Это первое.

Второе. Даже в тех случаях, когда какое-то новое знание получено, это не означает, что можно предсказать, предугадать все или какие-то следствия, из него проистекающие.

Известен факт, что в 30-е гг. XX в. президент США Ф. Рузвельт поручил своей администрации провести обширное исследование в области перспективных технологий. Как оказалось впоследствии, ученые и инженеры не смогли тогда предсказать появление ни телевизора, ни пластмасс, ни реактивных самолетов, ни искусст­венных органов для трансплантации, ни лазеров, ни даже шари­ковых ручек! А ведь физические эффекты, которые были исполь­зованы при создании этих технологий, к тому времени были открыты и хорошо изучены.

Именно по этой причине лично я не принимаю на веру рассчитанные на длительные промежутки времени научные, а тем более технические, технологические прогнозы. Я думаю, что генеральное направление в развитии науки наступившего столе­тия будет связано с повышением эффективности ее прогности­ческой функции (я, конечно, имею в виду научное прогнозирова­ние и такие известные его методы, как гипотеза, экстраполирова­ние, интерполирование, мысленный эксперимент, научная эврис­тика и др.). В этом проявится научная мудрость. Естественно, для этого потребуется новый, более совершенный научный инстру­ментарий. Но главное будет в другом — в том, насколько тесно и органично удастся сблизить между собой науку (теоретическое знание), вненаучное знание (обыденное знание, практическое знание, мифы, легенды) и политику (прагматическое использова­ние знания в интересах власти и рынка).

Как профессиональный математик, занимающийся математи­ческим исследованием сложных систем, добавлю следующее. Любой прогноз в большей или меньшей степени, но обязательно опирается на какие-то вычисления, какие-то математические модели. На сегодняшний день математическая теория прогнози­рования не располагает ни достаточно глубокой собственной теорией, ни удовлетворительным по широте охвата кругом облас­тей применения, особенно важных с точки зрения практики. Это не может не сказываться на достоверности и долговременности обсуждаемых и предлагаемых прогнозов, чего бы они ни каса­лись.

Прогнозирование будущего в гуманитарной науке кажется мне еще менее убедительным, чем в естествознании. Через «аксиому глобализации» утверждается ныне весьма популярный в умах и подходах специалистов-гуманитариев и политиков тезис о «конце истории». Либерализм-де победил окончательно, беспово­ротно и вселенски. Странам, еще не настроившимся на эту волну, нужно, как советует, например, основоположник теории открыто­го общества Карл Поппер, просто взять «японскую» или «герман­скую» модель государственного устройства и приложить ее к собственной стране.

С научной точки зрения, с позиций научного прогноза этот тезис говорит не столько о «конце истории», сколько о конце гуманитарной науки. И не в третьем тысячелетии, а уже сегодня. Поскольку «история окончилась», то у нее не осталось ни области, ни предмета научного исследования: все уже известно, все открыто. Впереди только практические вопросы приложений.

Пока же у человечества есть только два пути для того, чтобы заглянуть в будущее. Это наука и религия. Как заметил блестя­щий физик Стивен Хокинг, вера в правоту теории расширяющей­ся Вселенной и Большого взрыва «не противоречит» вере в Бога-Творца, но указывает пределы времени, в течение которого он должен был справиться со своей задачей.

В фундаментальной науке эпохальные прорывы, ее развитие практически всегда связаны со снятием тех или иных запретов на границы познания, с отказом от тех или иных устоявшихся убеждений, в том числе и заблуждений. Заблуждение в науке не означает невежества ученого.

Со времен Демокрита и до работ Э. Резерфорда существовал запрет на саму мысль о делимости атомов. Его сняли — и высвобо­дили ядерную энергию. Но при этом распространили неделимость на нуклоны. Затем от этого отказались и приняли кварковую модель нуклона с утверждением, что в свободном виде кварки существовать не могут. Теперь как будто и этот запрет на дальнейшую делимость элементарных частиц снимается, посколь­ку выдвинута гипотеза о существовании так называемой кварк-глюоновой плазмы, т.е. своего рода «смеси» из отдельных кварков и глюонов. Кто знает, не сделают ли завтра вывод о делимости кварков?

С момента возникновения геометрии Евклида существовал запрет на проведение из точки более одной прямой, параллельной заданной. Но вот пришел Н. Лобачевский и снял этот запрет, создав неевклидову геометрию, а вместе с ней и новое мировоз­зрение.

Примеров таких немало. Свидетельствуют же все они об одном и том же: наука не терпит раз и навсегда установленных запретов и ограничений. Я уверен, что такая же участь уготована и концепции «конца истории».

Если, как это было в XX в., наука, вненаучное знание и политика останутся по-прежнему разобщенными между собой, будущее человечества станет еще менее предсказуемым и в еще большей степени окажется в зоне все умножающихся рисков. Мне кажется, что между наукой и мировыми религиями, в том числе буддизмом, есть по крайней мере одна общая точка соприкосновения — принятие концепции бесконечности. Хотя бесконечность в науке и религии трактуется по-разному, тем не менее она присутствует и там и там. А вот в политике такой концепции нет. Там торжествует конечность всего, и в первую очередь объективная конечность власти, самого властвующего субъекта. Но ведь никто из обладающих властью не хочет с такой конечностью смириться.

Резюмируя сказанное, попробую еще раз ответить на вопрос: «Что же такое человеческая мудрость?» В отличие от знания, образованности, информативности мудрость, в моем понимании, — это способность принимать и усваивать опыт жизни предыдущих поколений. Без этого невозможно развитие науки и культуры, а значит, и цивилизации. Но прошлый опыт мы не должны принимать как догму, как безжизненный абсолют. Его нужно усваивать творчески и критически. Наука только так и может развиваться.

Важнейшим каналом, если можно так сказать, распростране­ния мудрости является школа, университет. Школьный, универ­ситетский учебник только тогда может называться учебником в настоящем смысле этого слова, когда он концентрирует и выра­жает опыт предыдущих поколений.

Следует заметить, что, готовясь к 250-летнему юбилею наше­го университета, мы реализовали уникальный проект, подготови­ли и выпустили в свет более 250 томов классических университетских учебников. В подавляющем большинстве это хорошо апро­бированные, неоднократно издававшиеся учебники и учебные пособия. А уникальность проекта в том, что под одинаковыми обложками вышли учебники по философии и физике, социоло­гии и механике, истории и биологии. Это неплохой символ единства научного знания, о котором подчас необходимо напоми­нать и обществу, и самим ученым, слишком увлекающимся проблемами своей научной лаборатории и забывающим о благо­получии всего здания Науки.

Я отмечу еще одно различие, которое лежит между «знанием» и «мудростью». Научное знание как таковое интернационально. Оно одинаково для всех стран и народов. Мудрость, как мне кажется, наоборот, глубоко национальна. Она включена в афо­ризмы, пословицы, поговорки, сказки и носит преимущественно нравственное, этическое, ценностное содержание. Поэтому не­редко к, казалось бы, внешне одним и тем же жизненным ситуациям, к одному и тому же жизненному опыту люди, принадлежащие к разным этносам, относятся существенно по-разному.

Чем такое различие можно было бы объяснить? Думаю, двумя обстоятельствами. Первое. Мудрость — это разговор о жизни, о ее смысле. А жизнь у всех народов разная. Второе. Родной язык, на котором этот разговор о жизни ведется, — его внутренняя музыка. Все это часто плохо воспринимается чужим ухом. «Ни прозвание, ни вероисповедание, ни самая кровь предков не делают человека принадлежностью той или другой народности. Кто и на каком языке думает, тот тому народу и принадлежит». Эти слова принадлежат Владимиру Ивановичу Далю — создателю Толкового словаря живого великорусского языка и медику по образованию.

В культуре особенно важно учитывать ту общность, к которой относит себя ученый, о которой он может сказать «Мы» в отличие от «Они», которая выражает свойственные этой общнос­ти обычаи, традиции, память, связь с предками. Русский философ Семен Людвигович Франк писал: «"Мы" есть некая первичная категория личного человеческого, а потому и социального бытия» [6]. Здесь «Мы», на мой взгляд, есть осознание той этничес­кой общности, к которой каждый из нас обязательно принадле­жит. «Они» — это люди другой этнической общности, не относя­щейся к «Мы». Дистанция между «Мы» и «Они» и есть, как мне кажется, разница между культурами.

Можно ли эти культуры «сблизить» в процессе объявленной глобализации и какой внутренний смысл вообще несет в себе в этом случае слово «сблизить»? Что, все народы мира обретут одни и те же символы веры (в том числе и религиозной) и заговорят на одном и том же языке (некоем «новом эсперанто»)? Или, быть может, какой-то одной культуре (например, англосаксонской) будет отведено место «главной культуры»? Или, наконец, под прессом глобализации произойдет такое смешение народов, наций и рас (в том числе и чисто биологическое), что в конце концов все станут одного цвета, одного роста, а то и одного пола?

Вот говорят, что эгоизм, ложь, распутство и т.п. приобрели вселенские масштабы. Утверждают, что в далеком прошлом этими человеческими недугами «болело» меньшинство, а теперь «болеет» большинство людей. Но если это так на самом деле, если названные отклонения от норм в прошлом стали в настоя­щем не отклонением, а нормой бытия, то нельзя ли считать эти бывшие отклонения принятыми эталонами бытия в настоящем времени?

Таким образом, в обществе идет процесс накопления, я бы сказал, «опасного знания», источником которого являются как наука, так и вненаучное знание. Постепенно это опасное знание разными путями обретает легитимные формы и становится обще­ственной нормой. Отклонения, которые когда-то были единичны­ми и локальными, становятся массовыми и всеохватывающими.

Не означает ли все это возникновение системы нравственных норм, основанных на подобных отклонениях? И если это так, а факты пока не позволяют утверждать обратного, то сможет ли стратегия «добровольной толерантности» удержать мир от его превращения в «отклоненный мир»?

Фундаментальной науке, а вместе с ней и всему научному сообществу предстоит произвести своеобразную рокировку, поме­няв в этических принципах местами устойчивость и стабильность, обратимость и необратимость, т.е. выдвинув на первый план те стороны человеческого бытия, которые свидетельствуют об угро­зах и опасностях, связанных с нежеланием видеть мир таким, каким он стал под воздействием человека, его «геологической» по своим масштабам деятельности, связанной с разрушением среды обитания всего живого.

И конечно, многое в этом будет зависеть от профессиональ­ного облика ученого будущего. Каким он станет? Какие из из­вестных функций научной теории и профессиональных черт науч­ного работника изменятся в ближайшей или отдаленной перспек­тиве? Если мы сможем найти на эти вопросы достаточно обосно­ванные ответы, то тогда сможем и более определенно предска­зать, каким будет в перспективе и мир науки.

Мне представляется, что ученый будущего должен быть мак­симально свободен от научного догматизма. Он должен лучше, чем мы, осознавать ограниченные возможности научного знания и не абсолютизировать науку в качестве единственной надежды человечества на разрешение его жизненных проблем. Ученый бу­дущего должен лучше, чем мы, понимать, что возможности науки не только вселяют в людей оптимизм, но, увы, несут и разочаро­вания. С большой степенью достоверности можно предположить, что научный труд не станет легче, чем сегодня, даже если с инструментальной стороны он будет более комфортным. Научный труд как был, так и останется повседневным, напряженным и многосложным, требующим от ученого полной мобилизации его интеллектуальных и нравственных сил.

Мне представляется, что судьба науки будущего, по крайней мере реально обозримого будущего, определится отношением к ней государства, власти. Я не исповедую довольно распространен­ного мнения о том, что во власти должны быть исключительно ученые мужи. Но на многих примерах, в том числе на примерах из истории России, могу сказать, что наша страна всегда несла большой ущерб тогда, когда в ее высшем руководстве были люди «уж слишком далекие от фундаментальной науки».

Поэтому, следуя великому И. Ньютону, «не следует измыш­лять гипотез», ибо гораздо эффективнее стремиться заглянуть за горизонт реально достижимого.

Ист: Вестник Московского университета. Серия 7. Философия. №4. 2006. С. 3-17.Академик РАН В.А. Садовничий интерпретирует мудрость как способность конкретного человека принимать и усваивать опыт жизни предыдущих поколений. Он полагает, «что в широком смысле мудрость являет собой «большой опыт», опыт многих поколений, который накапливался и проверялся веками и тысячелетиями.