Юрченко Сергей Борисович
Введение
Что может послужить в нашем понимании реальным критерием существования какой-либо вещи или явления? Очевидно, некий свидетель, который подтвердит их существование. В конечном счете, всякое существование, включая существование камня, кванта или Вселенной, требует наблюдателя. Если у чего-либо, сколь бы реальным оно не являлось, в принципе не может быть свидетеля, то оно, конечно, может существовать как ему угодно, но для нас это в принципе не имеет значения. Реально для нас только то, что может быть так или иначе нами воспринято (пусть даже через хитроумные технические приспособления, которыми пользуется экспериментатор для обнаружения тех или иных объектов). Как шутил А. Пуанкаре: "Если в мире никого не останется, в чьей голове будет решаться вопрос о существовании мира?" Это заявление – больше, чем риторика. Чтобы нечто существовало, ему необходим наблюдатель. Показательно то, что этот независимый наблюдатель, в конце концов, появился даже в физики, где с его помощью объясняют теорию относительности и принцип неопределенности. Появился он и в космологии. Так называемый "Сильный антропный принцип", сформулированный Дж. Уилером, гласит: "Наблюдатели необходимы для обретения Вселенной бытия".
1. Декартовское самосознание
Этот мост от физической реальности к нам, какие бы объективные опоры под него не ставились, полностью упирается в нашу субъективность. У всякой вещи должен быть свидетель. Если этой вещью является сознание, то его объективные свидетели могут быть обнаружены только в коммуникации с другими сознаниями. Иначе говоря, кто-то другой должен подтвердить существование вашего сознания, признать, что вы мыслите. Но мышление отличается от общения только тем, что в общении (диалоге) эти внешние свидетели могут присутствовать или отсутствовать, но для мышления (монолога) этот гамлетовский вопрос вообще не возникает. Тот, кто мыслит, и есть свидетель этого мышления. Если вы "не слышали" собственных мыслей, откуда вам знать, что вы вообще думали? Возможно, вы и думали, но это неизвестно даже вам. А уж всем остальным и подавно. Именно поэтому наше сознание в каждом акте своего бытия является нам как самосознание. В каждое мгновение своего бытия мы воспринимаем и мир, и себя одновременно. Мы слышим себя, видим себя, обоняем и осязаем себя, как любое другое существо. И самое невероятное – мы можем убить себя, как постороннее существо. Для чистого сознания все это было бы невозможным.
То, что человек называем своим "я" есть его самосознание. Индивид с первого же акта своего рождения живет в самоотчуждении. Его мышление и бытие уже есть диалог, в котором один мыслит, а другой слушает, один воспринимает, а другой запоминает. Именно поэтому личность – это индивидуальная память, тем или иным образом сохраняющая информацию о процессе мышления отдельно взятого самосознания. Будем считать исходным понятием психики "Синдром брамы" или "Синдром бога". Определим его через высказывание Декарта: "Я мыслю и, следовательно, существую". При этом необходимо внести уточнение: "Я мыслю, слышу свои мысли и поэтому являюсь первым и уникальным свидетелем своего существования". Но именно поэтому человеческое "я" отчуждено от самого себя.
Тут уместно повторить замечание Д.Деннета: "Возможно, вы обладаете единственным сознанием во Вселенной; возможно, все остальные всего лишь машины. Эта странная идея впервые пришла мне в голову, когда я был ребенком, и, возможно, она посещала также и вас. Примерно каждый третий из моих студентов утверждает, что он пришел к этой мысли самостоятельно и размышлял над нею еще в детстве. Часто с удивлением они узнают, что это является общеизвестной философской гипотезой и у нее есть название – солипсизм. Насколько нам известно, никто долго не придерживается солипсизма всерьез, но он ставит важную проблему: если мы знаем, что солипсизм – это глупость, если мы знаем, что и у других есть сознание, то откуда мы это знаем?"
"Cogito ergo sum" есть, по мнению Декарта, одна из тех абсолютных истин, которые в логике называются тавтологиями. Их невозможно опровергнуть, ибо такое отрицание приводит к противоречию. Со времен стоиков и Аристотеля этот метод доказательств получил широкое распространение в математике как "reductio ad absurdum". Ссылаясь именно на эту редукцию, Декарт утверждал, что его высказывание невозможно опровергнуть: ведь отрицатель отрицает собственное существование, а значит, и собственные права на опровержение. По сути, речь здесь идет об антропном принципе в современной космологии.
Из солипсического высказывания "Я мыслю и, следовательно, существую" автоматически вытекает:
Следовательно, мир существует ровно постольку, поскольку он мыслится.
Следовательно, мыслимый мною мир является моей собственностью.
Логика этого рассуждения так же безупречна, как и логика, лежащая в основании математических теорем. "Глупость", как иронизирует Деннет, такого солипсизма устанавливается вовсе не логикой, а жизненным опытом. Но если бы человек существовал лишь в единственном экземпляре, такое рассуждение было бы абсолютной истиной, у которой нет практических опровержений. Иначе говоря, человек, существуя один во Вселенной и являясь таким образом единственным свидетелем своего бытия, считал бы эту Вселенную, согласно антропному принципу, своим порождением. Поэтому Синдром брамы можно также назвать "парадигмой первочеловека Адама".
2. Младенческое самосознание
Не мать родила младенца. Младенец родил мать, себя и весь мир. Именно с этими убеждениями рождается и живет младенец, воспринимающий мир как продолжение самого себя. Как пишет по этому поводу Э.Фромм: "Проходит несколько месяцев, прежде чем младенец вообще начинает воспринимать других людей как других и становится способен реагировать на них улыбкой, но лишь через годы он перестанет смешивать себя с миром. До тех пор ребенок проявляет специфический, свойственный детям эгоцентризм". Иначе говоря, новорожденное самосознание воспринимает весь мир как колыбель собственного "я". Бесстрашие любого детеныша (не только человеческого, но и того, что рожден в дикой природе) объясняется именно этим. Ему незачем бояться самого себя. Этот безмятежный эгоцентризм может разрушить только боль. Именно страх, а не логика, доказывает младенцу глупость солипсизма
Этот младенец подобен мифологическому Браме ("Brahma"), творцу Вселенной. Однако, как сообщается в ведической космогонии, возникший из Золотого Яйца Брама осматривается вокруг и видит, что он один во Вселенной. Тогда ему становится страшно, и с тех пор, заключают "Брихадараньяка-упанишады", страх приходит ко всякому, кто остается в одиночестве. "Но Брама помыслил: "Ведь здесь нет никого, кроме меня. Кого же мне бояться?" И страх его прошел, ибо страх может быть перед кем-то другим. Но и радости не ведал Брама, и с тех пор ни для кого в одиночестве нет радости".
Младенец живет в мире, где ему нечего бояться, кроме одиночества. Юное самосознание рождается в убеждении, что мир как его собственное творение необходим лишь для того, чтобы избавить его от одиночества и приносить радость. Единственным законом этой Вселенной должна быть воля младенца, ведь его единственное назначение – обеспечивать самосознанию комфорт. Только в депрессивном опыте можно согласиться с тем, что эта колыбель "я" есть зло. И все запреты, которые узнает ребенок впоследствии, оказываются для него нарушением этого первозданного солипсического закона.
Лишь по мере взросления этот ребенок начинает понимать, что он является не единственным хозяином этого мира, а его "я" есть лишь одна из многочисленных и далеких от совершенства копий одной и той же сущности, которая в историко-культурном развитии человечества принимает традиционную для всех индивидов и народов концепцию "божества". Без всяких преувеличений можно утверждать, что самосознание есть носитель Сознания (Я), т.е. бога, которого Юнг относит к нуминозному архетипу, возникающему в терминах психоанализа между "сознательным" и "бессознательным", т.е. самосознанием и Сознанием. Понятие "нуминозность" (лат. numen – божество) в научный оборот было введено немецким теологом и историком религии Р. Отто, который воспользовался латинским словом "нумен", чтобы не вызывать привычных языковых ассоциаций с ортодоксальным догматом веры. Так древние римляне называли божественную силу, властно распоряжавшуюся человеком. По определению Отто, "Нумен" предстает перед самосознанием в образе "совершенно Иного" по отношению ко всем представлениям внешнего опыта. Восприятие "совершенно Иного" придает содержанию религиозного опыта ощущение тайны, устрашающей (лат. mysterium tremendum) и одновременно очаровывающей (лат. mysterium fascinans). Поэтому нуминозным откликом на встречу со Священным оказывается не только "страх и трепет", но и "восхищение с восторгом".
Юнг, введя нуминозность в свои архетипы, так писал об этом: "Динамическое существование или воздействие, не связанное с произвольным актом. И даже наоборот, такое воздействие захватывает, овладевает человеческим субъектом, который скорее всего является жертвой нуминозности, чем её создателем. Numinosum, чем бы ни была её причина, является условием существования субъекта, независимым от его воли. Numinosum является или качеством какого-либо видимого объекта или воздействием невидимой силы, вызывающей особые изменения сознания (т.е. самосознания)".
Внутри себя самосознание не может найти какие-либо нравственные нормы и социальные запреты. Там нет ничего кроме этого нуминозного Я. В антропологическом смысле это значит, что сакральное предшествует светскому. Иначе говоря, религия возникает как общественный институт, как феномен первобытной культуры, но сам бог как нуминозное Я не является продуктом коллективного сговора. Первочеловек, рожденный с Синдромом брамы, познает бога в себе, еще находясь во младенческом Эдеме. С утратой парадигмы первочеловека ребенок покидает колыбель Эдема и вступает уже на всю оставшуюся жизнь в фазу "тревожной динамики", которую Г.Салливан ставил в основу всех переживаний индивида. Мир к величайшему разочарованию индивида оказывается враждебным ему. И тогда тоска по утраченному совершенному миру становится его тайной мечтой.
В сущности, А. Адлер ссылается на ту же солипсическую утрату, когда заявляет: "Не испытывая ни малейшего колебания, мы говорим о том, что метод индивидуальной психологии начинается и заканчивается комплексом неполноценности. Как мы убедились, неполноценность лежит в основе человеческих стремлений и успехов. С другой стороны, ощущение неполноценности – причина многих проблем и плохой адаптации в обществе. В результате отсутствия у человека надлежащей и конкретной цели превосходства появляется комплекс неполноценности. Он приводит к желанию бегства от жизни, который выражается в комплексе превосходства, являющимся ни чем иным, как бесполезной и бессмысленной жизнедеятельностью, предлагающей удовлетворение ложными и иллюзорными успехами".
Можно сказать, что этот комплекс неполноценности выражается в первом же крике младенца и становится первым актом в его борьбе за выживание. Этот крик издает Я (Сознание), но слышит его уже Оно (самосознание). Т.о. первый посторонний, которого младенец узнает в своей жизни, есть он сам. Однако пройдет много времени, прежде чем это самосознание достаточно сформируется, чтобы осознать собственную ущербность, свой отрыв от Я, и уже никогда не вернется к нему, храня на периферии памяти эту нуминозную догадку о том, что когда-то Оно было всем.
Фрейдистская сексуальность младенца может быть лишь продолжением его первозданного страха перед одиночеством, создающее этот комплекс неполноценности и динамику тревожности самосознания. Согласно авторитету Упанишад, первый человек Пуруша раскололся на две части, вычленив из себе женщину. Его цель – породить со своей второй половиной потомство, чтобы заполнить собою свою безлюдную колыбель. Разве младенец – не самое одинокое существо в своей колыбели? Но откуда взялась сама эта идея у первичного самосознания? Что может быть дискомфортного в статусе бога? Какую неполноценность может испытывать Творец?
Ответом тут может быть только статус самосознания. Самосознание – это уже двое. Осматривая и ощупывая себя (в чем Фрейд и видит сексуальность ребенка), Пуруша узнает себя как постороннего, как Оно (которое является ему в зеркале). Полноценность солипсического Сознания оказывается неполноценностью самосознания в одиночестве. Можно сказать, что первочеловек Пуруша (Брама) совершает свой первый психологический акт как половой. Самосознание уже раздвоено: Я познало себя как Оно. Раскалываясь на мужчину и женщину, Пуруша лишь констатирует факт своего изначального раздвоения. Соитие двоих есть продолжение все той же диалектики, в которой Один, осознавший себя, - это уже двое, и логика становится сексуальным нарциссизмом.
Это Я, носителями которого являются все живые существа, не подлежит обсуждению в принципе, поскольку в попытке обнаружить его, т.е. в интроспекции обнаруживается именно самосознание, Оно. Собственно, все самосознания и есть отдельные интроспекции Сознания, которые по Фрейду уже можно интерпретировать как либидозные. Боги, сотворившие себя сами. И младенец действительно во многом ведет себя как бог. На предложение спрятаться, он закрывает глаза, как будто мир может видеть себя только его глазами, а если эти глаза закрыты, то на мир опускается тьма. Это инфантильное отношение к темноте, в которой можно спрятаться от мира, сопровождает человека всю оставшуюся жизнь. Ночь – лучшее время для преступлений, нарушения сакральных табу и нравственных запретов. В темноте личность раскрепощается. Подобным же средством раскрепощения в безымянности является маска. Человек в маске (в аватаре), являясь социуму без имени и лица, подобен человеку в темноте, т.е. младенцу, который спрятался от мира.
Но эта же ночь может и поглотить личность. Поэтому темнота несет в себе элемент опасности. Свет – это бытие со всеми его законами и запретами, а тьма – это небытие, в котором нет никаких законов света. Тьма оказывается средоточием двух противоположных качеств – желанной свободы и ужасной смерти. И только объединение двух этих качеств в одно (свобода = небытие) может сделать смерть предпочтительнее жизни.
До некоторых пор самообожествление ребенка скорее бессознательно, чем осознанно поддерживается родителями, не желающими травмировать его правдой. По сути, половину правды он уже знает: ему известно, что предметы не подчиняются его воле. Но когда он сталкивается с ними, виноватыми оказываются все же предметы, а не он. Их "показательная порка" приносит ему временное удовлетворение. Ибо только в детском солипсизме вещи могут быть виноваты. В его более зрелой версии виноватыми остаются только люди. Никто уже не винит стул, о который споткнулся, но в своих страданиях все еще можно обвинить окружающих. Бог не бывает виновен. Бог не должен страдать. Бог не ведает благодарности.
Именно в этом смысле убийство человека и вообще любого живого существа есть убийство бога. Но в первую очередь это выглядит совершенно недопустимым для самосознания в отношении самого себя. И тогда это самосознание говорит самому себе (ведь поэтому оно и есть само-сознание, что все его мышление есть диалог): "Мир может унизить, наказать и убить меня, - и этого я ему никогда не прощу". А это уже стадия юношеского невроза, для которого в психиатрии иногда используют понятие "метафизическая интоксикация". Но если уж принимать это выражение как диагноз, то следует добавить, что эти "метафизические яды" дремлют в человеке с рождения и выходят наружу как вторичное проявление его "солипсических руин" в более старшем возрасте.
3. Самосознание и социум
Здоровое состояние психики, при котором самосознание не испытывает неустранимого дискомфорта, есть состояние полной субъективности. Первая же объективный фактор, с которым сталкивается самосознание по мере своего развития, разрушает солипсический тезис Декарта.
Я мыслю, следовательно, существую.
Следовательно, точно также могут существовать все, кто способен мыслить.
Но этот силлогизм становится возможен лишь благодаря жизненному опыту, в котором самосознание сталкивается с другими самосознаниями, ибо сама гипотеза "могут существовать" требует экспериментального подтверждения. В конечном итоге, с точки зрения индивида только он сам является свидетелем существования другого индивида, поскольку именно он сам изначально был свидетелем собственного существования. Так, например, я совершаю самый настоящий акт веры, признавая, что эту планету (кроме меня!) населяют еще несколько миллиардов человек, но не могу засвидетельствовать это. Существование большинства из них для меня – только абстракции. Я же могу подтвердить лишь существование тех, кого вижу вокруг себя. Адам и вовсе не нашел бы такого подтверждения в своем мире и не смог бы засвидетельствовать чье-либо существование кроме своего собственного. Ему не понадобилось бы отказываться от "глупого" солипсизма. У него просто не было бы на это причин.
Синдром брамы прекрасно прослеживается в книге М. Штирнера "Единственный и его собственность". По сути, вся эта книга, оглашая сокровенные желания личности, является декларацией солипсического тезиса. При этом Штирнер (как Кьеркегор и Юнг) высказывает глубокие догадки о природе самосознания (Оно), отделенного от Сознания (нуминозного Я), которым это Оно в действительности хочет стать. Вот некоторые характеристические фразы книги: "Вывод, который я делаю, следующий: не человек – мера всему, а я – эта мера... Но я не я рядом с другими я, а я единое: я – единственный. Поэтому и мои потребно
Все люди рождаются солипсистами, но обычно более или менее успешно преодолевают эту границу между внутренним и внешним миром. Именно с этой поры у ребенка начинается процесс социализации. Не вышедший из этой оболочки солипсизма индивид остается вне общества. Однако Синдром брамы сопровождает человека всю его жизнь (а на пороге смерти даже обостряется). Иногда этот эгоцентризм принимает патологические формы. В первую очередь это – детский аутизм, в котором самосознание не желает даже вступать в контакт с другими самосознаниями, игнорируя их присутствие в мире. Такое самосознание находится в состоянии Адама, чья абсолютная истина была грубо попрана другими существами. Сюда же относится и паранойя, в которой самосознание убежденно, что весь враждебный мир восстал против своего – пусть не единственного, но главного – Свидетеля. Это – крайние проявления Синдрома брамы. В случае аутизма причиной его является отказ инфантильного самосознания пройти через невроз, к которому взрослые, сами того не понимая, подталкивают ребенка, когда добиваются его внимания. Ведь приняв их в круг своего общения, ему придется отказаться от своей абсолютной истины.
Банальный для зрелого ума факт: "Живя в этом мире, ты никому не делаешь одолжения", – для ребенка является жесточайшим ударом. Обычно эту фразу не говорят ему, да и взрослым людям напоминают не часто, но сама жизнь ведет подростка к осознанию этого чудовищного факта. Рано или поздно он должен принять этот факт: его жизнь не является безусловной ценностью мира. Назовем осмысление этого факта "кинической интоксикацией" по аналогии с метафизической.
Конечно, после этого все мы становимся циниками, ведь если моя жизнь не обладает безусловной ценностью, то и любая другая жизнь и даже совокупность таких жизней не должны иметь фундаментального значения. Тем пышнее расцветает в человеке воля к власти. Тем легче ему, поднявшись на ту или иную ступень социальной иерархии, распоряжаться жизнями других людей. Издавая карательные указы и отправляя армии на смерть, он апеллирует к божественным, государственным и прочим высшим интересам, по сути подразумевая, как всегда это происходит с солипсическим самосознанием, лишь себя, ведь теперь он сам – отчасти тот самый бог и то самое государство. Его человеческий цинизм становится сакральным. Все, что он делает, он делает ради других. Но правда в том, что если человек не хочет сделать что-либо для себя, то зачем ему делать что-то для других?
Осознание того, что Оно – это лишь одна из миллиардов копий настоящего Я, несомненно, оказывается жестоким уроком для самосознания. И только затянувшийся инфантилизм, при котором самосознание не желает вступить в очередной невроз и преодолеть его, может задержать это осознание. Такой великовозрастный подросток "застывает" во внутреннем страхе и демонстрирует своим близким полное нежелание принимать на себя ответственность даже за самого себя. А на попытки подтолкнуть его к этому он реагирует возмущением, обидой и прочими истероидными реакциями. В своей пассивности, лени, невежестве, эгоизме, неблагодарности и всех неудачах этот иждивенец винит окружающих и обстоятельства. Кажется, еще немного – и виноват станет стул, о который он споткнулся.
Являясь давно уже физически зрелым человеком, он продолжает паразитировать за счет своих близких и всех, кто готов его паразитизм терпеть. Возможно, он так и не вступит в невроз до самой своей смерти, а глухое, подавленное недовольство самим собою толкнет его к алкоголизму, наркомании или еще какой-нибудь мании. Возможно, именно невроз действует на психику как вакцина и обеспечивает иммунитет против более тяжелых форм психического расстройства. Самосознание, не прошедшее через этот душевный катарсис, воспринимает реальность как совершенно враждебную для него среду и все больше замыкается в своем внутреннем мире, который оказывается тем комфортнее для него, чем больше он не похож на внешний мир. Пользуясь мифологической терминологией, благодаря которой в психоанализе появился "комплекс Эдипа", можно сослаться на миф Цирцеи.
Цирцея (Circe) или Кирка (Κ?ρκη) – в греческом мифологии дочь Гелиоса и океаниды Персеиды. Цирцея обитала на острове Эа, куда был занесен во время своих блужданий по морю корабль Одиссея. В психиатрической интерпретации Одиссей – это самосознание, путешествующее по враждебному миру, населенному могущественными богами - соперниками этого солипсического самосознания. И если самосознание не готово подчиниться этим богам или вступить с ними в борьбу, ему остается только остров блаженства.
Остров Эа – это мир инфантильных мечтаний. И голоса нимф, рожденных в глубинах разочарованной души, зовут самосознание на этот остров самоизоляции, где Одиссей овладеет царицей и всем ее царством. Замечательно то, что такое царствование сохраняет полную инфантильность и не имеет реалий земной власти: Одиссею не нужно заботиться ни о себе, ни о своих подданных. На острове нет ни политики, ни экономики, ни стихийных бедствий, нет даже времени, которое тоже враждебно человеку. Тут нет борьбы за существование. Все желанное является самосознанию волшебным образом. Необходимость выйти из этого инфантильно-шизофренического сна для здравого ума заключается в том, что Одиссей от такого бытия, в конце концов, превратится в животное. Но правда и в том, что для Одиссея быть на острове Эа свиньей, которая тоже ни в чем не нуждается, получая еду, тепло и удобства автоматически, – значит по-прежнему сохранить свое царствование на этом острове, пусть и в статусе свиньи. Разве Цирцея обманула Одиссея?
Психологический смысл этого мифа в том и заключается, что самосознание, избирающее для себя солипсический остров Цирцеи, избирает судьбу свиньи. Закономерно то, что прогрессирующая шизофрения рано или поздно кончается слабоумием (деменцией), в котором самосознание становится поистине свинским. Говоря объективно, кто посмеет сказать, что человек, утративший разум, чувствует себя плохо? Свинья вовсе не является несчастным существом. Лишь оставаясь человеком, который, как ни странно, дорожит своим горьким разумом и готов нести эту ношу вопреки всему, можно повторить фразу Пушкина: "Не дай мне бог сойти с ума! Уж лучше посох и сума! Уж лучше хлад и глад!". Чтобы спасти свой разум от Цирцеи, Одиссей должен взять в руки посох и суму и отправится в путь по враждебному Океану. Третьего не дано. А ведь все начиналось с того, что голоса нимф твердили ему, что он – Единственный. Но от этих зовущих голосов Одиссея не спасут нейролептики. Его спасет только собственная воля. В конце юнцов, лучший врач для человека – он сам. Спасение утопающих во враждебном Океане – это всегда дело рук самих утопающих.
4. Самосознание и патология
Синдром брамы сопровождает нас всю жизнь, проявляясь во всех наших мыслях, чувствах и поступках, когда именно свое восприятие мира мы считаем безусловным, именно свое мнение – самым правильным, именно свои желания – самыми оправданными, именно свою истину – самой верной. Мы не можем считать свое восприятие мира ошибочным, а свою истину ложной. То, что является для меня круглым, желтым и вкусным, именно таковым и является. Я не могу допустить, что оно квадратное, синее и горькое. Впрочем, для вхождения в невроз тут уместнее обратный пример. Инфантильное самосознание говорит себе: "То, что является для меня квадратным, синим и горьким, именно таковым и является. Я не могу допустить, что оно круглое, желтое и вкусное. Я не хочу его есть. Я не буду даже пробовать на вкус эту горечь". "Я не хочу!" - вот что фактически кричит это самосознание миру, поскольку сказать правду самому себе оно не смеет. Бог не бывает виновен. Бог не должен страдать. Бог не ведает благодарности.
Существование других людей становится для нас обыденностью, с которой мы вынуждены смириться. Но этот естественный факт выглядит совершенно иррациональным для логики, согласно которой самосознание считает и ощущает себя владельцем мира. Именно об этой иррациональности бытия твердили экзистенциалисты (Кьеркегор, Бердяев, Ясперс, Хайдеггер, Камю). Индивидуалистический анархизм Штирнера пытается взять этот бастион штурмом: "Если свободы добиваются ради своего "я", то почему же само это Я не избрать началом, серединой и концом всего? Разве Я не важнее свободы? Разве не Я делаю себя свободным, разве Я не начало, не главнейшее?".
Для единственного на всю Вселенную Я необходим лишь один носитель этого Я – Оно. Зачем нужны все остальные самосознания? Богу было бы достаточно и одного Свидетеля, первочеловека Пуруши. Зачем в этом мире все остальные люди? Они – лишние! Пусть эти люди будут лишь творениями моих сновидений, призраками моей души, клонами моего ума. И тогда в мире наступит то гармоничное единогласие, которого мое самосознание так жаждет. Один – за всех, и все – за Одного! В этом тоталитарном лозунге главный всегда тот Один, кто его произносит. Ведь это – его мир! Как уже было сказано: единственным законом совершенного мира должна быть воля младенца.
Но вот Одиссей сбежал с остра Эа. Разве этого не достаточно, чтобы увенчать его лаврами героя и победителя? Возьми теперь свой посох и суму и отправляйся познавать мир дальше, в его хлад и глад. Но что же делает Одиссей после этого? Он начинает битву за власть. В наряде бродяги он является ко двору родной Итаки. Но Итака – это уже не Эа. Здесь есть политика, экономика, борьба за существование и все прелести совместного проживания брам. Одиссей начинает войну с этими коварными самозванцами за царское место под солнцем. Он убежден, что это место принадлежит ему по праву, но все брамы убеждены, что заслуживают свое царское место в этом мире. Это и есть воля к власти. Это и есть человеческая история. То, что Гоббс называл "войнолй всех против всех". И победный девиз, в котором Один – за всех, а все – за Одного.
Сторонник интерперсонального анализа Г. Салливан писал: "Как мне кажется, сфера изучения психиатрии как науки во многом пересекается с областью, исследуемой социальной психологией, поскольку в качестве предмета теоретической психиатрии следует рассматривать интерперсональные взаимоотношения, что в конечном итоге требует привлечения концептуальной структуры, известной нам как теория поля. С этой точки зрения личность - это гипотетическая структура". Именно так! Та личность, которую мы практически имеем, неизбежно находится и формируется в обществе, где обретает социальные нормы, культурные ценности и все свои психологические травмы, начиная с младенческих, храня в себе Синдром брамы. Можно сказать, что этот синдром разрывает самосознание между Итакой и Эа, между статусом воинственного царя и состоянием безмятежной свиньи.
А вот история еще одного царя – Ирода Великого. Этот царь за время своего правления Израилем сумел вызвать огромную ненависть к себе народа. По свидетельству Иосифа Флавия, незадолго перед своим концом Ирод приказал арестовать и собрать вместе сыновей многих знатных семей страны. Он завещал: "Я знаю, что иудеи будут праздновать мою смерть, как юбилейное торжество; однако мне могут устроить и траур, и блестящую погребальную процессию, если только вы пожелаете исполнить мою волю. Как только я умру, тогда вы оцепите солдатами тех заточенных и прикажите как можно скорее изрубить их, дабы вся Иудея и каждая фамилия, против своей воли, плакала бы над моей смертью" (возможно, именно эта история благодаря евангелисту Луке преобразовалась в притчу об "избиении младенцев"). Что подвигло Ирода на такой приказ? В рамках интерперсонального анализа это ставит нас перед вопросом: каково человеку сознавать, что его смерть, которая является самым значительным и ужасным в его жизни событием, станет для других радостным известием? Какими бы запасами цинизма не обладало такое самосознание, оно несомненно должно переживать в связи с этим знанием невротическое состояние.
Без сомнений, царь Ирод находил для себя множество оправданий и такое же множество поводов считать иудеев негодяями. Психиатрический взгляд на историю общества говорит, что природа человеческого догмата – личностного, религиозного, политического, художественного, научного и любого другого – это парадигма. Настаивая на торжестве той или иной ортодоксальной позиции, человек или члены общества всегда защищают свой собственный душевный комфорт. Только этим объясняется то, что их разум иногда отвергает очевидные факты. Истина, если и рождается в споре, то только в рамках одной и той же парадигмы, но гораздо чаще она там забивается до смерти вместе с носителем этой ереси.
5. Самосознание и воля к власти
Естественным для любого самосознания было бы такое устройство реальности, которая полностью соответствовала бы его воле. Более всего человека раздражает именно то, что этот мир не обеспечивает ему тот психологический комфорт, который мог бы быть достигнут полным подчинением миропорядка его собственному умственному порядку. И, пожалуй, самая любимая его фраза выражена в коротком латинском Dixi – "Я сказал!" Какое мгновенное наслаждение испытывает человек, произнося эти слова! А если к этому он еще может добавить: "И будет так, как я сказал!", – то это и есть вершина осуществления его тайных устремлений, которые он переносит на своего бога. Ведь бог – это то, чем человек хочет быть. И сказал бог: "Да будет мир", - и стал мир. Мир, в котором он всемогущий. Всемогущество – это желанная для самосознания свобода от законов бытия. Терпимость к другим самосознаниям – это не более чем компромисс, который мы почти всегда готовы нарушить.
Но именно компромисс представляется всеми философами-утопистами как идеальное общество. В этом случае государство, т.е. каста чиновников берет на себя полномочия гаранта этого общественного компромисса. Именно поэтому, по мнению Г. Гегеля, "государство есть воплощение нравственной идеи". От этого заявления остается один шаг до бюрократического социализма и коммунизма, о котором Г. Плеханов говорит так: "Если правильно понятый личный интерес есть основа всякой нравственности, то надо, стало быть, позаботиться о том, чтобы интересы отдельного человека совпадали с интересами человечества. Если человек не свободен в материалистическом смысле этого слова, то есть если его свобода заключается не в отрицательной способности избегать тех или иных поступков, а в положительной возможности проявления своих личных свойств, то надо, стало быть, не карать отдельных лиц за их преступления, а уничтожить противообщественные источники преступлений и отвести в обществе свободное место для деятельности каждого отдельного человека. Если человеческий характер создается обстоятельствами, то надо, стало быть, сделать эти обстоятельства достойными человека".
Оптимистические популистские лозунги всегда хорошо звучат. Разве можно быть против такой благородной декларации? Но что стоит за ней? Плеханов не уточняет, кто и как должен привести в соответствие интересы человека и человечества. Подразумеваемый ответ на "Кто?" известен: это – государство, т.е. все те же чиновники, которые, забыв собственную человеческую психологию, альтруистически примутся за настойку этого многомиллионного хоровода брам, где каждый сам себе бог. Но вот "Как?" остается загадкой по сей день, которая, очевидно, никогда не будет решена.
Наша детская травма, через которую проходят все, заключается в необходимости смириться с присутствием других самосознаний (одним из которых оказываешься в зеркале) и наличием их собственных воль в этом мире. В этом смысле все люди – невротики, ибо отказ от врожденного солипсизма и стал их первым детским неврозом. Глубина этого невроза зависит от компенсационного внимания, которое было уделено окружающими ребенку. И величина его последующего ожесточения и цинизма прямо пропорциональна дефициту этого внимания. Историко-философским выражением этого невроза являются зороастрийская, буддистская, гностическая и экзистенциалистская доктрины о том, что жизнь есть жестокий эксперимент над самосознанием. В сущности, вся мировая история, экономика и политика – это одна неразрешимая психиатрическая проблема.
Именно поэтому воля к власти – это тоска по утраченному солипсизму. Воля к власти есть естественное для самосознания стремление к восстановлению отобранных у него в детстве прав на мир. Нельзя вернуть себе весь мир, но можно попробовать вернуть себе хотя бы часть этого мира. На этом выстраиваются все карьеры, все капиталы, вся государственность, вся мировая история и политика, вся человеческая деятельность. И когда мелкий служащий, говоря о месте своей работы или проживания, называет его в просторечии "моим бюро", "моим банком", "моей партией", "моим правительством", "моей армией" и "моей страной", эта оговорка выражает его скрытую волю к власти.
Источник: книга автора "Я. Философия и психология свободы" (http://www.sunhome.ru/books/b.ya-filosofiya-i-psihologiya-svobodi).
Список литературы
А. Пуанкаре. "Наука и гипотеза"
Д. Деннет. "Виды психики: на пути к пониманию сознания"
Э. Фромм. "Бегство от свободы"
К. Юнг. "Исследование феноменологии самости"
А. Адлер. "Понять природу человека"
М. Штирнер. "Единственный и его собственность"
Г. Салливан. "Интерперсональный психоанализ"
И. Флавий. "Иудейская война"
П. Кропоткин. "Анархия"