Проблема "христианство и экология" предельно заострена в наше время. "Христианство создало цивилизацию захвата и порабощения природы". "Христианская цивилизация оказалась самой жестокой". "Библия отрывает человека от природы и противопоставляет его всему миру". "Христианский антропоцентризм разрушил весь мир". Таков накал экологической критики христианства.
Эта волна критики христианства была поднята статьей Л.Уайта "Исторические корни нашего экологического кризиса", опубликованной в конце 60-х годов.1 Согласно Л.Уайту, корни современного экологического кризиса нужно искать в Библии - в Ветхом и Новом Завете. Библейское отношение человека и природы, с его точки зрения, "экологически высокомерно", рационально и утилитарно. Его сущность - страх, трепет и власть. Библейский Бог, обращаясь к человеку, говорит ему: "Да страшатся и да трепещут вас все звери земные, и весь скот земной, и все птицы небесные, все, что движется по земле, и все рыбы морские: в ваши руки отданы они" (Быт 9.2.).2
Исследуя логику современной антихристианской тенденции в экологии, обозревая обширные пространства завоеванной ею территории в философии, всматриваясь в нее, можно предположить, что она движется к следующему основному сущностному выводу.
Библия - это завет эгоистически влюбленного в человека Бога, который противопоставил человеку весь остальной мир и отдал его ему во власть. Весь сказочный мир сотворенной природы с ее райскими рощами и тихими реками, с ее "литургией трав, поющих птиц и деревьев"3 Он отдал во власть Своему "избранному", Своему "любимому творению", отдал на потребу ненасытным аппетитам человека ("человек - потребитель Вселенной"). Божественный любимец поставил весь мир на грань экологической катастрофы, на грань его полного и бессмысленного уничтожения. Почему Бог заключил этот гибельный завет с человеком? Почему Он не усмотрел в человеке эгоизма глобального уровня, огромной разрушительной силы? Взгляд Бога не проницателен? Его взгляд ограничен эгоистической неразумной влюбленностью в свое "последнее творение"? Бог эгоистичен? Бог неразумен? Бог сделал неверный выбор? Умирающий мир не заслужил чудовищной ошибки Бога.
Таким образом, экологический кризис переводит драму взаимоотношений Бога, человека и мира на новый уровень. Перед лицом гибнущей оскверненной природы, перед лицом обезображенной земли сам акт ее божественного творения представляется нелепым, лишенным смысла. Создать прекрасный мир природы и отдать его на поругание ничтожному и потому высокомерному существу - человеку? Зачем? Какой смысл в этом случае приобретает акт творения мира? Что это - акт божественной безжалостной забавы или эксперимент холодного любопытствующего экспериментатора? Каким бы ни был ответ, современный эколог хочет сказать Богу Великого Завета: "Ступай и не приходи более".
"Ступай и не приходи более". Эти слова из "Легенды о Великом Инквизиторе" Ф.М.Достоевского готовятся сказать Богу не только экологи, чей гнев связан с ответственностью за гибнущую планету. Их праведные вопрошания хотят присвоить себе те, кто строит сегодня пирамиду мировой власти.4 Архитекторы Нового Мирового Порядка жаждут прокричать христианскому Богу: "Уходи навсегда!" Христианский Бог мешает им "осчастливить" обезличенное человечество в новом мировом муравейнике.
Антихристианская экология, таким образом, может открыть дорогу победоносному вторжению в духовное пространство планеты новой идеологической парадигмы, стремящейся к всеохватывающему контролю и окончательному порабощению души человека, к его обезличиванию под флагом "экологического императива".
Персоналистическая теодицея и экология
Начиная с Ф.М.Достоевского, в нашей отечественной религиозной философии складывается персоналистическая теодицея. Ее развивают в своих трудах Н.А.Бердяев, В.В.Розанов, И.А.Ильин, Н.О.Лосский. Сущность персоналистической теодицеи подробно рассмотрена Н.О.Лосским в таких трудах, как "Бог и мировое зло", "Достоевский и его христианское миропонимание" (гл. "Теодицея Достоевского").
Рассмотрим особенности персоналистической теодицеи на материале исследований Н.О.Лосского.
Теодицея - это религиозно-философское учение, которое стремится дать ответ на вопрос, как совместить существование в мире зла и несправедливости с признанием всемогущества и милосердия Бога, создавшего этот мир. Теодицея (от греч. теос - бог и дике - справедливость) - это учение об "оправдании Бога". Термин "теодицея" был предложен философом Г.Лейбницем, который написал сочинение под этим названием в 1710 году.
С точки зрения Н.О.Лосского, данное религиозно-философское учение возникает и развивается в основном в пределах христианского миропонимания (или в предхристианских философских исканиях, например, в сочинениях Плотина, который дал подробнейшую для древнего мира теодицею). Но в основном теодицея - это проблема христианина, проблема человека с разбуженной совестью. Чуткая совесть христианина, его теплом божественной любви отогретое сердце делают его неравнодушным к злу и несправедливости. И потому, чем более проникается человек христианским миропониманием, "тем настоятельнее встает вопрос, как мог всемогущий и всеблагой Бог сотворить наш мир, столь глубоко пронизанный всевозможными видами зла".5 Чем с большею полнотою христианство охватывает "весь состав личности", тем требовательней и огненней человек вопрошает Бога: "Откуда зло?" "Почему плачет дитя?" И с этой болевой точки сострадания и любви и рождается русская теодицея.
Русская теодицея персоналистична. Этим она существенно отличается от теодицеи Г.Лейбница, его учения о "предустановленной гармонии", согласно которой "зло есть необходимый момент в гармонии целого", зло необходимо, чтобы уравновесить добро. В теодицее Лейбница угадывается холодное сердце философа-масона, по существу равнодушного к страданию, его высокомерный ум, рассматривающий мир как абстрактную гармонию, составленную из людей-атомов-марионеток.
Чуткая совесть христианина не может примириться с необходимостью зла. "Совесть христианина, - пишет Лосский, - неумолчно свидетельствует, что всякое зло есть нечто не должное и не необходимое."6 Исследуя теодицею Достоевского, он обращает внимание на отвращение, которое вызывала у русского писателя мысль о том, что "зло необходимо", что человечество согласится принять "предустановленное" счастье и гармонию, зная, что для этого "необходимо" "замучить всего лишь одно только крохотное созданьице".
Мир несовершенен. "Мир во зле лежит". Но вина за все несовершенство мира лежит не на Боге и не на мире, Им сотворенном, а только и исключительно на человеке. Лосский цитирует "Записные тетради Достоевского": в будущей жизни "увидит человек, что все, решительно все на свете в его земной жизни от одного только него и зависит".7 "Делая человека ответственным, христианство тем самым признает и свободу его". "Человек - существо свободное; ничто не вынуждает его совершать дурные поступки; если человек отклоняется от пути добра и вступает на путь зла, он страдает и не имеет права сваливать вину на других, на среду или на Бога, будто бы плохо сотворившего мир".
Человек как существо свободное, пишет Лосский, "может вступить на путь враждебного или равнодушного к другим существам обособления от них, но он же может свободно обнять своею любовью весь мир и тогда осуществится абсолютное божественное добро, ради возможности которого и сотворен мир Богом".8 Первая тенденция антропоцентрична, вторая - персоналистична.
Антропоцентризм противопоставляет человека миру, природе, обществу. Он зародился в философии софистов. Основной принцип его сформулирован Протагором: "Человек есть мера всех вещей". Антропоцентризм ставит человека в центр вселенной, на место Бога, что порождает нравственный релятивизм и понижает систему ценностей человека до уровня потребительских и гедонистических.
Тенденция современного общественного развития антропоцентрична. В этой тенденции, пишет Лосский, Достоевский усматривал основную причину зла, исказившего жизнь человека. Люди "неестественно отделились один от другого". "Проблема замкнутой в себе личности, проблема отъединения, ощущаемого в глубине сознания грехом и приводящего в конечном счете к катастрофе”, - центральная проблема творчества Достоевского9.
Итак, антропоцентрическая устремленность порождает "отъединенность" - "основную форму зла". Она создает и воспроизводит социальную атмосферу отчуждения и обезличивания. Противопоставляя человека природе, она строит антиэкологическую идеологию господства над природой, порабощает природу гедонисту и потребителю, порождает экологический кризис.
Персонализм противоположен антропоцентризму. Вместо отпавшего от Бога индивидуалиста, персонализм сосредоточен на Личности, то есть на человеке как образе и подобии Божьем. Человек перед Богом - основная тема персонализма. Персонализм рассматривает человека как существо, наделенное божественными дарами - свободой, совестью, разумом, способностью любить, стремящегося к осуществлению высших ценностей - Истины, Добра, Красоты. "Христианский идеал ставит человека безмерно высоко."10 Но эта высота не отъединяет личность от мира. Наоборот, человек как личность в персонализме - это человек "вовлеченный", открытый миру, болеющий о мире, спасающий мир. Преображение мира начинается с преображения души человека - с ее движения к Богу.
Русский персонализм имеет особенности, отличающие его от французского, немецкого, американского персонализма. Лосский выделяет три особенности, исследуя теодицею Достоевского, - литургизм, "мощь добра", экологичность. Эти особенности взаимосвязаны.
Человек стремится к "полноте бытия", "полноте жизни" ("от мудреца до последнего разбойника", Ф.М.Достоевский). Подлинная полнота бытия литургична. "Полнота бытия - это православная литургия. В ней мы находим синтез небесного и земного, видимого и невидимого, человеческого и божественного."11 Литургическая сопричастность человека с Богом, человека с человеком, человека с природой переживается как светлая радость ("сердце, как в раю, веселится", Ф.М.Достоевский). Об этой радости свидетельствует св.Иоанн Златоуст в проповеди, читаемой во время Пасхальной заутрени, такими словами: "Кто благочестив и боголюбив, ... пусть войдет, радуясь, в радость Господа своего."12
В этом литургическом переживании полноты бытия человек занимает особое место. Человек - не пассивный свидетель, приникший божественной душой к постижению великой и праздничной гармонии мира, сотворенного Богом. Он даже не соучастник этой гармонии. Ему не дано право разделить ответственность за состояние мира с кем-либо, кроме него самого. Он - центр мира. Он - ось мира. Он один ответственен за мир. Он один "за всех и за вся виноват" (Ф.М.Достоевский).
Таким образом, человек как образ и подобие Божие есть персоналистический центр, персоналистическая ось мира. Чтобы удержать гармонию мира (быть "удерживающим"), ему дана мощь неведомой силы - "мощь добра".
"Каждый человек, решительно каждый" таит в себе "возможность таких совершенств, какие не виданы на земле". Смотря на участников рождественского бала, Достоевский мысленно говорит им: "Беда ваша в том, что вы сами не знаете, как вы прекрасны. Знаете ли, что даже каждый из вас, если б только захотел, то сейчас бы мог осчастливить всех в этой зале и всех увлечь за собой. И эта мощь есть в каждом из вас."13 "Мощь добра", мощь любви, переплавляясь в творчество, знание, поступок, может преобразить мир, "активно приобщая человека к славе Божией". Мощь деятельной творческой любви есть "высшее проявление личности". "Это обязанность самого человека так устроить, - пишет Достоевский, чтобы "каждая минута" была человеку в радость. Мир несовершенен. Мир поражен злом. Но зло преодолимо, причина существования зла в мире - "недостаток любви". Если бы каждый человек мог светить во всю отпущенную ему Богом мощь, зло не смогло бы ему противостоять. Зло "никогда не бывает абсолютным". Человек, не раскрывший в себе божественных даров любви, творчества, ума, "великодушных чувств", "сердечной веселости", "чистоты", оставив их "глубоко запрятанными", "сам того не замечая, сеет вокруг себя зло". Он "мог светить", а не светил. Он не поверил Богу, не поверив в себя, - и крылья божественной любви не распахнулись во всю свою гигантскую созидательную мощь. Неверие в "мощь добра", данного каждому, есть форма неверия в Бога. Безбожник - это "пустой" человек, тот, кто похоронил себя в себе, как в могиле.
Даже один добрый поступок преображает человека, делает его отважным, помогает подняться над бедствиями. "Милые друзья, - говорит Алеша Карамазов детям, - не бойтесь жизни! Как хороша жизнь, когда что-нибудь сделаешь хорошее и правдивое!" Кто истинно добр, не может быть несчастлив. "Существование в каждом человеке возможности совершенного добра, а, следовательно, и совершенного счастья, было любимою мыслию Достоевского."14
"Мощь добра" не прекраснодушна. Она противоположна романтической мечтательности, утопизму, которые порождаются мыслью и духом слабым, трепещущим перед реальной жизнью, бегущим от нее в вымечтанный рай и из него высокомерно, вероломно и хищно пытающимся связать живую жизнь своей ложью.15 Подлинная любовь прозорлива: взгляд старца на пришедшего к нему за советом незнакомца проницателен и нелжив. "Мощь добра" сопряжена с бесстрашным движением в глубины, "бездны" человеческого сердца, с трезвым и честным взглядом на мир, что проявилось в творчестве самого Достоевского.
Персонализм - это ключ к разрешению экологической проблемы. Человек как Личность, как образ и подобие Божие строит отношение с природой, изживающее потребительский ажиотаж антропоцентризма. Это отношение спасительно и для природы, и для самого человека. В чем его суть?
Рассмотрим прежде всего современные персоналистические тенденции в экологической литературе.
Современный персонализм с трудом пробивается сквозь жесткий экологический антиантропоцентризм, зачастую не отличающий антропоцентризм от персонализма. Он выполняет две важные функции в наше время. Во-первых, он дает надежду, что "зрелая личность" возьмет на себя ответственность "в деле облагораживания земной жизни". Во-вторых, он предупреждает об опасности деперсонализации мира, к которой, в частности, движется "глубинная экология".
"Глубинная экология", выступая за "обретение свободы от жажды обладания вещами", призывает "сбросить с себя бремя отождествления с человеческой сущностью", раствориться в природном космосе, во всеобщем "экологическом Я" всех существ, отдать себя духу Матери-Земли, духу Геи. Эта позиция выражена в сборнике "Думая как гора" (М., 1992). В предисловии Джон Сид пишет: "Я понял, что совершаю поступки уже не от своего имени, ... а от имени земли, что я действительно являюсь частью леса".
Господство подобной тенденции означало бы по сути возвращение человечества в дохристианские времена с их космоцентрической картиной мира, в которой призвание человека отождествлено с призванием муравья. Оно сводится к тому, чтобы быть дисциплинированной частью Порядка Вселенной (космос по греч. - "порядок"). Более того, космоцентрическая ориентация, как правило, выталкивает человека на обочину Вселенной. Низкий статус человека в Мировом Порядке связан с "ущербностью человека", с тем "изъяном", который допущен в его творении. Этот "изъян" - стремление к свободе. Человек - "больной зверь". Он болен свободой. Космоцентризм в стремлении к свободе усматривает только неблагородную низость бунтовщика и разрушителя. Поэтому основная задача космоцентризма состоит в том, чтобы "связать" свободную душу человека, пленить ее ложью, смять страхом, околдовать утопией, укротить и ославить человека, превратить его в послушный автомат, подчинить "железным законам" мира - Мировой Власти (всегда кем-то узурпированной). В космоцентрической картине мира человек снова становится затерянной вещью в огромном хозяйстве мира, пленником судьбы, то есть засуженным и обреченным, пленником природной идолократии, чтобы снова в объятия раскаленного Молоха бросать своих новорожденных младенцев, стремясь умилостивить демонические силы природы, рабом которых Хранители Мирового Порядка сделают его навек.
Господство космоцентрической ориентации означало бы возвращение современного человечества в древние цивилизационные структуры - в древний Вавилон с его идеей мировой власти и разделенностью общества на "посвященных" (жрецов) и "рабочий скот", "говорящие орудия". Что ж! Современные "жрецы" уже держат в своих руках нити мировой власти, и им не хватает только торжествующе лживой идеологии, способной вонзиться в сердце христианской культуры и уничтожить память о достоинстве человека, о его богоподобии и ответственности.
Критика антропоцентризма в экологии, таким образом, отягощена опасной тенденцией поворота к космоцентризму, к деперсонализации мира. Опасность "космического прельщения человека" остро чувствовал Н.А.Бердяев.
Современное человечество стоит на распутьи: оно может пойти по пути демонологии мира или по пути его преображения. "Глубинная экология", сама того не осознавая, открывает путь демонологии, идолократии, предает человека в рабство современной мондиалистской секте. Персонализм, предупреждая об этой опасности, стремится перевести рельсы мчащегося растерянного человечества на путь преображения мира. Но трудна эта задача. Тем более, что в самом персонализме именно с экологической точки зрения многое представляется спорным.
Введение персонализма в экологическую программу требует его глубокого качественного анализа. Персонализм, сведенный к обобщенным характеристикам, не только экологически не продуктивен, но и опасен как один из самых завуалированным и надменных типов антропоцентризма.
Обзор персоналистической тенденции в современной экологической литературе, представленный в интересной статье Л.И.Василенко16, настораживает именно обобщенностью характеристик "зрелой личности", к которой апеллирует персонализм. Характеристики этой личности таковы: "творческая ориентация", "духовное возрастание личности", "достижение полнокровности человеческой жизни". Однако именно эти особенности личности артикулировала эпоха Возрождения, с которой и началось духовное соскальзывание в экологический кризис. Более того, именно эти качества личности молодой и потому откровенный позитивизм связал с самой беспощадной антиэкологической программой: научно организованное "население земного шара" "будет эксплуатировать мир, отданный ему во власть", будет иметь единую "великую цель"; эта цель - "полная и методичная эксплуатация нашей планеты".17 Для осуществления этой цели "следует передать судьбы народов в руки самоотверженных и талантливых людей", "спасителей человечества", в руки "творчески ориентированной" личности. Одна из существенных черт этой личности - "стремление к достижению полнокровности человеческой жизни". Позитивизм, вытесняя христианство, создавал новую религию - "новое христианство", религию "полнокровного счастья", отрицающую "умерщвление плоти", "христианскую аскезу" (судя по этому противопоставлению, "спасители человечества" находились в понимании сущности христианства на уровне обыденных представлений). Обобщенный образ "зрелой личности" в концепции позитивизма таков: "Будущий человек - не страдалец с мученическим венцом, а светлоликое радостное существо, поющее гимн наслаждению, предающееся светлому лучезарному счастью" (на фоне умирающей природы - С.Ф.).
Современная экологическая ситуация предъявляет новый счет к философской терминологии. Привычные философские безапелляционные предпочтения, выраженные в обобщенных философских штампах ("творческая ориентация", "зрелая личность" и т.п.) уходят в прошлое. Продуктивная эволюция современной философии - эволюция в "философию качества". Современный экологический фон задает новые вопросы: каково качество творчества, каково качество любви и добра, каково качество "зрелости" той личности, которая действительно способна спасти мир. Современный персонализм нуждается в точной и качественной проработке личностного пространства.
Безусловно, культура и цивилизация будущего снимут экологическую проблему только в том случае, если они обретут персоналистическое звучание. Но не всякий персонализм экологически перспективен. Кроме того, персонализм нельзя прописать как рецепт современной больной цивилизации. Он не может реализоваться там, где нет необходимых для него духовных корней, где оборваны связи с христианской культурой. Пока что призывы современных зарубежных философов-экологов к персонализации человека кажутся неосуществимой утопией - еще одной утопией нашего трагического века.
Русский персонализм и его экологические корни.
Русский персонализм имеет глубокие корни. Во-первых, это корни нашей отечественной православной культуры. Во-вторых, это еще более глубокие корни, уходящие в дохристианское мировоззрение наших предков. И корни эти, несмотря на беспощадный террор, направленный на их уничтожение, живы.
Тема исследования русского персонализма и его корней неисчерпаема. В данной статье рассматривается только один аспект этой темы, связанный с экологической проблемой, и рассматривается он на материале труда Н.О.Лосского "Достоевский и его христианское миропонимание".
Экологическая тема пронизывает русский персонализм, составляет его существенную особенность. Природа, человек и Бог представлены здесь в своем неразрывном единстве.
Природа - это творение Бога, "она пронизана лучами Царства Божия". Природа литургична. Как внутренняя близость к Богу "создает рай в душе человека", так и "каждый цветок, последняя былинка, курясь жертвенным ароматом, говорят Создавшему ее: "Отец! Я блаженна и счастлива!" (Ф.М.Достоевский)18 Все созданное, - "каждый листик" - "Богу славу поет".
Природа - икона Бога. "Всякая-то травка, всякая-то букашка, муравей, пчела золотая...
Природа - храм Божий. И потому "и птичкам можно молиться", и у птичек "прощения просить" (Ф.М.Достоевский).
Природа занимает ключевое место в развитии человека. С любви к природе начинается движение человека к Богу ("Будешь любить всякую вещь и тайну Божию постигнешь в вещах"), и она же свидетельствует о достигнутой личностной зрелости человека. Высота и сила человеческого духа проявляет себя в "конкретной любви" (Лосский) к природе и к человеку. "Каждый листик, каждый луч Божий любите". Духовная слабость проявляет себя в абстрактной любви к отвлеченному, вымечтанному "человечеству".
Темные стороны природного мира с его борьбой за существование, потрясавшие сердце А.Шопенгауэра ("О как ужасна та природа, к которой мы принадлежим!"), а также В.Соловьева, пережившего увлечение Шопенгауэром, Е.Н.Трубецкого ("Природа - это держава смерти"), Достоевский оставил без внимания. Почему? Лосский не нашел ответа на этот вопрос. И действительно - откуда это мироощущение, пронизанное световыми токами? Тьма и зло преодолимы. "Мощь добра", данная человеку Богом, рассеет зло. Мир праздничен и светел. "Жизнь есть рай.”21
Перечитывая рассказ-завещание старца Зосимы в "Братьях Карамазовых" о восприятии природы, часто встречавшееся у святых подвижников, преданных воле Божьей, перечитывая этот гимн любви к "былинке" и к Богу, трудно не прийти к такому выводу: для любимых героев Достоевского русская природа - это и есть русская Библия. Именно она будит человека, ведет его к Богу, соучаствует с Богом в спасении человека, чтобы он спас весь мир.
"Русское христианство", согласно Г.Федотову, исследовавшему русскую святость, - это синоним подлинного неискаженного христианства.22 "Христианство насквозь персоналистично.”23 Это его основная особенность. Именно так и прочла христианство древняя Русь в отличие от западноевропейского теоцентризма, затем закономерно вытесненного антропоцентризмом эпохи Возрождения. Персоналистическую идею заложил в письменность, в слово, в азбуку, в основу православной культуры величайший христианский философ - наш учитель Кирилл. "Аз" поставил он на первое место в алфавите. Почему Русь оказалась столь отзывчивой к персоналистическому "прочтению" христианства, поставив преображенного человека в центр преображения мира? Были ли в ее дохристианском прошлом мировозренческие опоры, способствующие этому?
Трудно ответить на этот вопрос. Русская история - это "каскад разрывов" (Г.Федотов). Христианство, утвердившись в Киеве, разрывает с дохристианским прошлым. Прошлое - это "тьма". И от этой "тьмы" не осталось ничего, кроме скупых противоречивых свидетельств случайных путешественников. Поэтому наше прошлое реконструируется обычно по общеисторической модели: до христианства во всех странах господствовало язычество. Следовательно, язычество было и на Руси. Основные черты язычества - космоцентризм, власть природы над человеком, страх, кровавые жертвоприношения. "Особенно убого было язычество Руси, - пишет Е.В.Аничков, - жалки ее боги, грубы культ и нравы. Не поэтически смотрела Русь на природу.”24 Не было на Руси между "грубым язычеством" и христианством "культурной прослойки". В этом ее отличие от Византии, по Аничкову, христианство которой - "выхоленное, очищенное вселенскими соборами" - впитало в себя глубочайшие античные традиции философии и культуры.
Но почему же в таком случае эта "убогая Русь" так точно, свободно, независимо, смело вошла в суть великой евангельской вести, легко усвоив духовный аристократизм христианства - аристократизм ответственности личности, свободы, совести и любви? Почему так бесстрашно, без оглядки на вселенские соборы, была введена в христианство тема природы, что теперь становится спасительной опорной точкой пред лицом исторического поражения антропоцентрически прочитанного христианства? Это отвага посвященных в дух новой вести? Это дерзновение подлинной любви, не трепещущей перед буквой писания?
Бесплоден метод "разрывов". Бесплодны аналогии "язычества" с русской дохристианской верой. "Каскад разрывов" - это не вся русская история. В нашей истории были не только ослепленные ненавистью "разрушители", но и ведомые любовью "соединители". Соединители звеньев русского духа. Они тихи и незаметны. Они ушли в "складки" истории, только на поверхности ломкой и смутной. Они создали Русь как духовное пространство. Русское духовное пространство едино. Едино и исторически, и социально. И первый шаг нашего древнего предка-охотника, входящего во влажные леса нашей родины, и каждый духовный "шаг" современника связаны единым устойчивых архетипом. И князь (Мышкин) и "простая баба" с улыбнувшимся младенцем одинаково глубоко переживают сущность христианского Бога как Бога неисповедимой любви.
В.В.Зеньковский одним из первых в своей "Истории русской философии" обратился к методу не "разрывов", а связей. И оболганная "языческая" Русь впервые засветилась своим "несказанным светом". Почему, спрашивает он, так излюблен в русском церковном сознании образ "света"? Свою веру народ любит называть пресветлое православие. Праздник Пасхи празднуется в России, пишет он, как самый главный праздник, как праздник торжества света над тьмой. Свет небесной правды в соответствии с верой народа своим сиянием делает неотразимо ясной неправду, царящую в мире, и он восторжествует. "Восприятие мира в лучах пасхальных переживаний лежит в самом центре русского религиозного сознания. Без этого не понять его". Но откуда эта световая насыщенность праздничного оптимистичного мировосприятия народа? В.Зеньковский дает однозначный ответ: "преемственность". Особенности русской мысли, русской философии и веры "глубоко уходят своими корнями в религиозную стихию дохристианской древней Руси". Нет, не усатый Перун, бог грозы, молнии, страха, и не бог Неба Сварог, и не бог солнца Хорст, а бог Белого Света, Бог Дневного Света был "излюбленным" богом древних русичей. Белая Русь. Белые стены храмов и монастырей. "Белый свет" - образ мироздания.
Видимо, и персоналистические "узлы" христианского мировоззрения завязывались в дохристианском прошлом. Каким образом? Далее в статье рассматривается ряд гипотетических предположений на эту тему.
Б.А.Рыбаков в книге "Язычество древней Руси" (М., 1983) исследует наиболее древний пласт мировосприятия наших предков. Мир дуалистичен. "Берегини" и "упыри" ("вампиры", "навьи") - это архаические наименования двух противоположных начал мира: доброго, оберегающего человека, и злого, враждебного ему.
Понятие добра связывалось, таким образом, с мифологическим образом "берегини". Этот образ вбирает в себя два основных значения. Во-первых, это берег водного пространства. Во-вторых, это глагол "оберегать", "беречь". Этот ряд значений сложился не случайно. После Таяний ледников, пишет Рыбаков, на территории нашей земли образовались бесчисленные озера, болота, реки. В этих условиях древний охотник и рыболов ценит берег как надежное, твердое (нетопкое) место, как землю, оберегающую его, охраняющую от зла. В языке многих народов основополагающее понятие добра связано обычно с родовым, племенным, клановым интересом: слово "добро" и "мужество", "сила" имеют один корень. Высшей положительной оценки удостаивалась, таким образом, сила, победоносно попирающая врага. В.Г.Плеханов остроумно сформулировал суть древней этики: "Добро - это когда я тебя съем, а зло - это когда ты съешь меня".
Иной была этика наших предков. Она не носила наступательного воинственного характера. Она была направлена, как и сейчас, на то, чтобы беречь, оберегать, сохранять. Она не триумфальна. Она созидательна. Она не носила и кланового социально-утилитарного характера. Наши предки "брели врозь" (семьями, не родами), заселяя землю; Охотник отправлялся на промысел в "темный лес" один. Наедине с природой формировалось представление о добре, закладывалось осевое личностное начало. Добро связалось с "твердыней", с физическим ощущением твердой нетопкой надежной земли под ногой ("Ногою твердой встать при море", Пушкин). Природное и нравственное слилось в русской душе всей полнотой единого целостного личностного переживания - переживания добра как несокрушимой твердыни, достоинства, уверенности, устойчивости. Потребность в твердой духовной опоре - "твердо стоять на своем, в своей вере, в своем слове" - сквозной образ русской духовности, как и презрение к духовной неустойчивости, лживой увертливости, к "жидкому", предательскому, неверному.
Духовная твердость - основа личности. "Каждый из нас должен найти и утвердить в себе свое "самое главное"" (И.А.Ильин. Аксиомы религиозного опыта. Париж, 1953). "Человек как личность есть как бы твердыня, - пишет Ильин, - носитель верности и самообладания".
И христианство воспринималось на Руси (и князем, и "простым казаком") персоналистично и "экологично", возможно, "нанизываясь" на дохристианскую персоналистическую ось, опираясь, вбирая в себя более древний персоналистический "логос", в котором сопричастны и нераздельны личностное начало с началом экологическим и нравственным. Так, в "Повести об Азовском осадном сидении" (1641г.) донские казаки в письме "бусурманам" о своей вере пишут так: "Христианин побожится в душе своей, да на той правде он и век стоит". И так же воспринимает веру как основу нравственной, свободно выбранной верности и князь Владимир Мономах. В "Поучении Владимира Мономаха" его главный завет детям - хранить верность крестному целованию: "проверив сердце свое, на чем можете устоять, на том и целуйте, а поцеловав, соблюдайте, чтобы, преступив, не погубить души своей.”25
Твердыня духа - это верность. Верность - величайшая ценность для молодой христианской Руси. "Верный друг - защита надежная", "сокровище духовное", он дороже "камения драгоценного".
Персоналистическая тенденция просматривается также и в исследовании архаического злого начала. Силы зла - это "упыри", "мертвяки", не-покойные", их души не обрели покоя после смерти. Д.К.Зеленин ("Очерки русской мифологии", Пг, 1916) разделил старинные русские представления о мертвых на два разряда, противостоящих друг другу. Умершие поколения родных предков (деды) - покровители и защитники живущих. Наоборот, "упыри" - это люди, умершие до срока в результате "несчастного случая" - утонувшие в трясине, "падшие с дерева", заблудшие, убитые хищными зверями (кстати, Зеленин обращает внимание на то, то к числу "мертвяков" причислялись и души "богатых" - "ненасытные", "непокойные"). Души этих людей и становятся носителями зла, летающими в ночных ветрах и убивающими людей (ср. "неустойчивый" ветер - материальный носитель зла). Казалось бы, "несчастный случай" должен вызывать сочувствие и не превращать жертву в носителя зла. Наш предок был суеверен, негуманен? Что стоит за таким "странным" представлением о сущности злого начала? За ним стоит "высокое" представление о человеке. Человек обязан знать лес, болото, трясину. Не знать, не уметь опасно. Быть плененным чуждыми человеку силами леса, болота, трясины, омута, быть побежденным рысью, волком, россомахой смертельно опасно не только для его жизни, но еще более опасно для его души: она становится орудием зла. Незнание - дорога к злу. Знание освобождает от опасности стать орудием зла. Знание освобождает от страха перед природой. Поэтому изначально отношения с природой русского человека строились в пространстве, свободном от страха - в пространстве свободы. Плоды несвободы - страх и власть. Дары свободы - любовь, родственная теплота, открытое сердце.
Таким образом, и представления о зле связаны с целым набором требований, предъявляемых личности. Главное из них - знание, просвещенность, образованность. Истина освобождает ("И познаете истину, и истина сделает вас свободными", Еванг.). И этот народ, столь преданный истине, в течение столетий (и до сих пор) был лишен качественного образования. Ломоносова спас для России своим личным авторитетом и заступничеством Феофан Прокопович (обнаружилось "преступление" Ломоносова, то, что он - сын крестьянина, сын христианина).
С концепцией личности тесно связана и тема земли, которая занимает особое место в народной космологии. "Солнце, месяц, звезды и зори ближе к Богу, - пишет Г.Федотов в очерке "Мать-земля". - Но не к ним обращено религиозное сердце народа". Из всего космоса русский человек выделил землю. "Матушка-земля сырая", "земля-кормилица" по-матерински близка человеку. Растительный покров, наброшенный на нее, сообщает ее "рождающей глубине одеяние божественной красоты". Земля - воплощение красоты мира. Земля - хранительница нравственного закона, нравственной правды, нравственной чистоты. К земле идет человек, чтобы найти утешение, покаяться в грехах, обрести твердую нравственную опору. Когда Алеша Карамазов поколебался в своей вере после смерти старца Зосимы, он вышел в сад у скита. "Над ним широко, необозримо опрокинулся небесный купол, полный тихих сияющих звезд". Он стоял, смотрел и "вдруг, как подкошенный, повергся на землю.
Он не знал, для чего обнимал ее, он не давал себе отчета, почему ему так неудержимо хотелось целовать ее всю, но он целовал ее, плача, рыдая и обливая своими слезами, и исступленно клялся любить ее, любить во веки веков". "С каждым мгновением он чувствовал явно и как бы осязательно, как что-то твердое и незыблемое, как этот свод небесный, сходило в душу его". "Он пал на землю слабым юношей, а встал твердым на всю жизнь бойцом.”26
"Незыблемое" и "твердое" личностное начало рождается не из рационалистических размышлений стоика, не из жесткого высокомерия кантовского категорического императива, надменно попирающего голос сердца, а наоборот, из самой нежной, чистой - непостижимой! - любви к земле, к природе. И эта взаимосвязь твердой незыблемости личностного начала и нежности растепленного сердца создает сложное, укладывающееся в известные схемы духовное пространство.
Образ земли - это и образ глубины. В античной традиции прекрасна и совершенна только поверхность земли. Существовать, "быть" - это значит вырваться из глубины земли ("только совершенное допущено быть") на поверхность, освещенную солнцем. Земля хтонична. Она порождает чудовищ. Античного человека отталкивает вид "голой", черной земли: откинешь камень - под ним "безвидная", неприглядная сырая земля. Такова и интенция души античного человека: путь души - это путь вверх, душа расцветает и достигает полной своей силы на высоте (см.: В.Ф.Эрн. Верховное постижение Платона).
Иначе строится пространство русского человека: "путь вверх" только завершает путь в личностную глубину. В глубине души звучит голос совести. В глубине души человек слышит голос Бога ("Из глубины воззвах"). Образ души - это образ глубокого чистого колодца. Этот образ соответствует восприятию земли как глубины. Певец любимых на Руси духовных стихов фиксирует расстройство мира: волк есть "неповеленное", темный лес враждебен человеку. Но расстройство мира поверхностно. Оно затрагивает только земную кору, но не тело земли. В глубине земля остается неповрежденной, по-матерински чистой. Ее глубина чиста и плодоносна. Из нее бьют целебные источники. В ее глубину уходит священный колодец, около которого издавна "клали требы" наши предки. В ее глубину уходят корни священных дубов и берез. В духовную глубину уходят и корни человеческого духа (укорененность духа). Из духовной глубины бьют божественные источники любви и света.
Личностное пространство уходит не только в глубину. Укорененный дух не только устремляется "вверх", не только соединят небо и землю; ему не свойственно одиночество, устремленность на небеса высших ценностей души. Укорененный дух (такова его мощь) увлекает вместе с собой навстречу световым лучам высшего идеального мира весь космос.
В интереснейшем исследовании Марии Некрасовой "Народное искусство России" [М., 1983] рассматривается космология русского дома. Дом - единство единств, гармония гармоний. Высшее средоточие всего мирового порядка. Дом - это образ единства и гармоний Вселенной, образ единства ее стихий, образ единства человека и космоса, образ единства нравственного и природного начала. Дом - это маленькая Вселенная, космос, "здесь царил высший порядок". Красный угол уподоблялся заре: в нем помещались солярные (солнечные) символы. Потолок - свод небесный. Резные украшения дома - лучистые круги (символы солнца) - помещались ниже ажурных полукружий, символизирующих дождевые капли. Такова была картина мира наших предков: "хляби небесные" находятся выше солнечного свода, над ним. В доме все подчинено порядку, общему с природой, и, как все в ней, гармонично.
Особенность космологии наших предков состоит в том, что в высшем единстве мира инициатором гармонии является сам человек. Именно ему принадлежит инициатива замирения противоположных стихий природы. Этой идее подчинен каждый предмет домашнего быта. Каждый предмет, созданный человеком, - гармонизатор мира. Например, ковш для воды. Утилитарная вещь и праздничный предмет: ковш на пирах обносили вкруговую в знак человеческого братства и согласия. Форма ковша необычна. Это - образ плывущей птицы, расписанной растительным орнаментом. Ковш своим содержанием (вода), своей формой (птица) и росписью соединял, гармонизировал три основные стихии - стихии воды, земли и неба (птица).
На полотенце хвост вышитой птицы прорастает цветами и травами. Мир един. Мир праздничен. Мир цветет полнотой жизненных сил. Всеобъемлющая полнота мира выражала себя в наиболее совершенной форме - в форме колокола, в форме женского сарафана. (Костюм русской женщины - "Держательницы Света" - также нес идею гармонии мира, идею царственной ответственности человека за порядок Вселенной: голова, горделиво оттянутая назад, украшалась наиболее значимыми символами - корона в форме символа Света окружала чело, бисерные нити дождевых капель спускались на лоб, серьги сияли знаками луны и солнца; белые рукава с расшитым белой гладью образом мирового дерева украшали и защищали достоинство человеческих рук, творящих и защищающих космос.)
Самую высокую точку дома - треугольник фронтона крыши - завершал деревянный "конек". Конь (никогда не лошадь) с "лебединой" выгнутой шеей завершает бревно, от которого расходятся два ската крыши, два ее крыла. Конь - символ солнца, символ устремления, символ солнечного полета по небосклону Вселенной. Этот символ завершает символику дома как космоса. Конь ("конек" на крыше) подхватывает движение архитектурной формы, "словно вздымает ввысь, парит над землей, вовлекая в это движение могучий размах крыльев крыши" (М.Некрасова). Они становятся частью движения, частью полета, неотделимого от образа коня.
Таким образом, человек не только себя, но и весь космос стремился вовлечь в движение к высшему идеальному миру, в свободный полет. Этот персонализм ответственности не только за себя, но и за состояние окружающего мира, будучи преображенным христианством, породил "русский космизм" и, более того, - "русскую идею". "Русская идея - это идея православной цивилизации" (М.Назаров), это идея цивилизации экологической и христианской.
___________________________
Отцы церкви приучали к светлому взгляду на жизнь. Мистическая напряженность, беспокойная и мрачная, чужда православной церкви. Мрачный взгляд на мир как "юдоль скорби", на человека как на жалкого неисправного пленника первородного греха взорвался на Западе эпохой Возрождения, которая открыла красоту мира, красоту природы, красоту человеческой личности. Но, приобретя мир и человека, она утратила Бога, а вместе с ним, в конце концов, потеряла и все свои приобретения. "Человек умер. Не о чем жалеть" (М.Фуко) - констатирует современный философ. И гибнет планета Земля, пораженная экологическим кризисом.
Иным было духовное движение в России. Христианство органично вошло в светлую душу русского человека, обогатив и духовно укрепив его личность. Были и в России мрачные ненавистники мира, вообразившие себя христианами. Они беспощадно уничтожали "темное" "языческое" прошлое. Но сильны духовно и физически рожденные в снегах. Сердце народа было не с "разрушителями", а с теми, кто соединял, кто строил единое духовное пространство Руси, не уничтожая прошлое, а обогащая, одухотворяя его. Русский народ знал, что "И Он есть прежде всего, и все Им стоит" (Кол 1.17), и что "так возлюбил Бог мир (космос), что отдал сына своего единородного" (Ин 3.1). Вот русский проповедник XII века. Он умер в 1182 году (в этом году только родился еще Франциск Ассизский). Он проповедует христианство, не разрушая народной любви к природе. Он говорит: мир так прекрасен, прекрасны "солнце и месяц, звезды, озера и реки, источники, все горы и холмы, ветры и снеги, дожди, скоты и звери, и птицы, и гады, и всякое древо земное". Христианство не отменяет этой любви. Оно просвещает. Оно открывает Истину - истину о Творце, который создал этот прекрасный мир. Кто же он, так мудро связавший возрожденческий гимн природе с христианской верой, сообщив русской культуре высокую духовность, экологичность и литургичность, сообщив христианству огромную световую мощь, которой светится для русского человека каждая "былинка", "каждый листик" печально мудрой и светлой, как Богоматерь, белой березы. Кто он? Это - епископ Кирилл Туровский. Досточтимый владыко Кирилл, здравствуй! Здравствуй, неведомая и вечная Русь!
Господе Иисусе Христе, услышь смиренное моление мое о всех, кто строил и строит, соединял и соединяет, сберегает и защищает святую Русь.