Кризисное состояние российской науки очевидно для всех читателей этого журнала, ежедневно ощущающих его на себе. Тем не менее имеет смысл в очередной раз обозначить основные симптомы ее кризиса.
Общая численность
российских ученых быстро сокращается. С 1990-го по 1992 год наша некогда самая многочисленная в мире армия ученых потеряла почти треть своего личного состава, к 1996 году поредела более чем вдвое по сравнению с 1986 годом, а сейчас насчитывает менее 700 тыс. Если так будет продолжаться, то в начале следующего века ученые могут у нас стать такой же экзотикой, какой были предприниматели до начала монетаристсиих реформ. По данным Международной организации труда, уровень безработицы
среди российских ученых достиг 15 %. В Москве они составляют примерно треть безработных и 40% вынужденно увольняемых. А "скрытая" безработица, проявляющаяся в вынужденных отпусках, переводе на неполную рабочую неделю и т.д., охватывает до 50% научных сотрудников [I].
Плачевно обстоит дело с информационным и материально-техническим оснащением
исследований. По оценкам зарубежных экспертов, среднестатистический российский ученый обеспечен литературой в 100 раз, а исследовательским оборудованием в 80 раз хуже американского [I]. Новая литература, в особенности зарубежная, почти не , закупается нашими обнищавшими библиотеками. А средний возраст 60% измерительных приборов превышает 15 лет, в то время как, например, в США и Японии они считаются устаревшими и списываются после пяти лет эксплуатации. По явно убывающей траектории эволюционирует, а, точнее, деградирует и система научных коммуникаций.
Научные конференции и командировки превратились в реликтовое явление, в результате чего российская наука утрачивает целостность, превращается "в распределенный в пространстве архипелаг малосвязанных между собой научных анклавов" [2, с. 16].
Продуктивность
научных исследований
в подобных условиях, естественно, снижается. Число ежегодно патентуемых открытий и изобретений сократилось с 200 тыс. в конце 80-х годов до 25 тыс. в 1996 году. В течение последнего десятилетия отечественные ученые, продемонстрировав небывалую активность в политике, значительно скромнее проявили себя в науке, сделав лишь' 2% всех научных открытий, совершенных в России с 1917 года. Наши ученые занимают все более скромные места в мировых рейтингах, а средний цитат-индекс у них сейчас в 14 раз ниже, чем у их американских коллег. Последним же отечественным Нобелевским лауреатом был П. Капица, получивший свою премию в далеком 1978 году.
Очень страдает российская наука и от утечки умов -
"внешней" (за рубеж), от которой наша страна, по оценкам Комиссии по образованию Совета Европы, ежегодно теряет 50-60 млрд долл.1
, и "внутренней" (в другие сферы деятельности), по своим
масштабам превышающей "внешнюю" примерно в 10 раз. Те же, кто формально остается в российской науке, подчас связаны с ней лишь местом нахождения своих трудовых книжек, ибо более половины отечественных ученых вынуждены подрабатывать "на стороне", как правило, занятиями, имеющими мало общего с наукой.
Единственное, что возрастает в "убывающей" [3] по всем ключевым параметрам российской науке — это количество академий (за последние годы их возникло более 30) и соответственно академиков, а также средний возраст ученых, переваливший за 50 лет.
Российское научное сообщество переживает и глубокий психологический кризис,
имеющий для ученых'не меньшее значение, чем то "материальное" обстоятельство, что их средняя зарплата сейчас составляет около 70% среднего заработка в стране. Они превратились в нашем обществе в людей "второго сорта", а научная деятельность в беспрецедентно - и для мировой практики, и для нашей истории - непрестижную профессию. Проводившиеся в советское время опросы показывали, что многие родители хотели видеть своих детей учеными и космонавтами. Современные опросы демонстрируют, что нынешние родители могут увидеть своих отпрысков учеными разве что в страшном сне, а половина самих людей науки жалеют о выборе профессии и не желают своим детям его повторить [4]. Падение престижа науки и своего социального статуса крайне болезненно переживаются учеными, порождая у них острый кризис профессионального самосознания. В результате по количеству неврозов и более серьезных психических расстройств они превосходят большинство других категорий населения. По свидетельству одного врача, в психиатрических клиниках "в одном отделении лежат, бывает, столько ученых мужей, профессоров, что впору симпозиумы в палатах проводить" [5]. И почти каждый месяц мы узнаем о самоубийстве директора какого-либо крупного научно-исследовательского института.
На фоне безрадостной в целом картины, конечно, проступают и отдельные позитивные явления. Среди таковых обычно отмечаются успешная деятельность научных фондов, как отечественных, так и зарубежных, свобода планирования научных работ, лучшие, нежели в прежние годы, возможности выезда за рубеж и издания научной литературы (за счет ликвидации учреждений типа Главлита) и др.
Всё это, впрочем, служит слабым утешением. В сложившихся условиях разговоры о глубоком кризисе российской науки звучат, пожалуй, не пессимистично, а оптимистично, поскольку, по выражению В. Захарова и В. Фортова, ее-нынешнее состояние - это уже не кризис, а кома [б].
Наука в отставке
В чем же дело, почему наша некогда столь могущественная наука, которой прежде ни в чем, кроме свободы от идеологии, не отказывали, дошла до жизни такой?
Причины, вроде бы, общеизвестны. Это и парадоксальный факт, что в стране,
. граждане которой приобретают рекордное для Европы количество лимузинов и ежегодно перечисляют в зарубежные банки 15-20 млрд долл., на науку, по регулярным рапортам высших чиновников, денег нет: на нее сейчас расходуется (в
' сопоставимых ценах) в 15-18 раз меньше по сравнению с 1985 годом, меньше, чем в СССР тратилось только на одни космические исследования. И отсутствие полноценного лобби ученых, не умеющих объединяться и отстаивать свои коллективные интересы 2
, из странное не умеющих объединяться и отстаивать свои коллективные интересы , их странное поведение в органах власти, где они, в отличие от представителей, скажем, Газпрома, часто не отстаивают интересы своих бывших коллег, а действуют вопреки им. И многое другое, в частности то, что, по данным психологических исследований, такие факторы, как анархия в обществе, хаос в среде
политической элиты и т.д., негативно сказываются на всех видах творческой деятельности [7]. Но все эти причины носят вторичный характер, в основе же многочисленных бед российской науки лежит ее двоякий функциональный кризис,
переживаемый ею, во-первых, в качестве составляющей мировой науки, во-вторых, в качестве субсистемы российского общества.
Любой отечественный ученый, сумевший побывать за рубежом, наверное заметил, что и там, вопреки распространенным у нас мифам о процветании зарубежной науки, не все благополучно. Хотя общий объем финансирования науки ежегодно возрастает, его львиная доля достается прикладным разработкам компьютеров, бытовой техники и т.д. Вместе с тем фундаментальная наука переживает трудные времена,, что обусловлено не бедностью государства или скупостью предпринимателей, а ее функциональным кризисом.
Несмотря на некоторую обоснованность истматовской метафоры о превращении науки в непосредственную производительную силу, давно подмечено, что фундаментальная наука накапливает свое знание быстрее, чем прикладная наука превращает его в практически полезное знание, приносящее прибыль. В результате этого возникает "затоваривание" фундаментальным знанием, которое прикладная наука не успевает переварить. Поэтому общество стремится как бы "приостановить" фундаментальную науку, пока произведенное ею знание будет утилизировано. В результате "время научных открытий сменилось временем использования плодов этих открытий, когда науке дается временная (надо полагать) отставка" [8, с. 23].
В условиях временной невостребованности фундаментального знания решающее значение приобретает социально-психологический настрой общества, определяющий, стоит ли больших затрат фундаментальная наука, "расширяющая горизонты познания", но не влияющая на его быт. Современному обществу свойственна "здесь - и -теперь - психология", характеризующаяся преобладанием прагматических ориентации, быстро осуществимых намерений и соответствующих ценностей. Современный обыватель не любит ждать и видеть свои деньги истраченными на то, что начнет давать осязаемый результат в необозримом будущем. Такие соблазны, как полеты на Марс, контакты с другими цивилизациями и т.д., весьма будоражившие воображение , предыдущего поколения, его мало возбуждают, он скептически относится к различным "прыжкам в .XXI век" и "открытиям, опередившим свое время".
Функциональный кризис науки обусловлен и такими причинами, как обострение экологических проблем (в результате чего общественность требует не научных открытий, а "научных закрытий" - ликвидации негативных последствий открытий [9]), приостановка гонки вооружений, которая всегда подстегивала развитие науки, и т.д.
Этот кризис вживляет в массовое сознание образ науки как дорогостоящей и небезопасной социальной структуры, сулящей весьма призрачные и отдаленные во времени дивиденды, что в демократических обществах, где обыватель — в качестве избирателя и налогоплательщика - определяет основную траекторию развития науки, неизбежно оборачивается сокращением финансирования фундаментальных исследований.
В нашем же обществе функциональный кризис науки связан еще и с тем, что в отличие от когнитивных функций отечественной науки, которые были примерно такими же, как в других странах (производство нового знания, объяснение мира и т.д.), ее социальные функции выглядели весьма специфично и выражали особенности советского общества. Принято считать: основная социальная функция естественной науки состояла у нас в укреплении оборонной мощи государства, а общественной науки - в "промывании мозгов" и укреплении советской идеологии. Можно выделить и еще одну, "престижную" функцию естественных наук: они позволяли запускать спутники и тем самым использовались для демонстрации успехов советского государства, преимуществ социализма и т.д„ позволяя нам хоть в чем-то быть "впереди планеты всей".
Естественно, эти функции науки носили макросоциальный
характер, далеко не всегда "трансформируясь в соответствующие мотивы ученых и определенную направленность конкретных исследований. Отнюдь не каждый советский естествоиспытатель думал об укреплении оборонной мощи государства, а равно не всякий обществовед преследовал идеологические цели. Но наука как социальный институт
пользовалась поддержкой властей предержащих и щедро финансировалась (в советские годы на нее выделялось 5-7% ВВП), главным образом благодаря выполнению ею именно этих функций, жизненно важных для советской системы. И вполне закономерно, что 70-80% советского научного потенциала приходилось на долю ВПК, а практически любое естественнонаучное исследование, как отмечают историки науки, имело, если не прямое, то как минимум скрытое отношение к военным целям. Любая же работа в области общественных наук обладала идеологической подоплекой, пусть во многом ритуальной (в виде ссылок на работы классиков марксизма, упоминаний о решениях съездов партии и т.д.), но обязательной.
Изменения, произошедшие в нашем обществе, сделали все три основные социальные функции отечественной науки невостребованными, поскольку наша'страна ныне всерьез не заботится о своей оборонной мощи, а тем более о престиже, и не имеет какой-либо идеологии. В результате на месте социальных функций российской науки возник функциональный вакуум,
который проявляется в массовом ощущении ненужности науки нашему обществу.
Любые разговоры о разрушении российской науки и нищете ученых вызывают не сочувствие, а раздражение у большинства наших сограждан, 70% которых, согласно данным одного из опросов, считают полезными только медицинские науки, 46% - только инженерные и лишь 14% видят пользу от фундаментальных наук [10]. Сами российские ученые, переживающие острый "синдром ненужности" (себя и науки нашему обществу), похоже, тоже уверовали в это, хотя и возлагают ответственность за невостребованность науки не на нее, а на наше общество.
Вопреки распространенному мифу - о ненужности науки нашему обществу - она ему остро необходима, даже в его нынешнем состоянии. И дело не только в том, что в любом обществе наука выполняет целый ряд "вторичных" - по отношению к своим основным задачам, но не по значимости - социальных функций, таких, как: а) подпитка системы высшего образования (если мы окончательно разрушим отечественную науку, нам вновь'для обучения наших детей придется приглашать немцев "и разных прочих шведов"); б) интеллектуальное обеспечение — "мозгами" и идеями — других сфер деятельности, интеллектуализация социума, без которой мы можем превратиться в "страну дураков" не в переносном, а в прямом смысле слова, и др.3
Для нашего сегодняшнего общества, пропитанного "ларьковой психологией" [3] и не думающего о будущем, все это незначимо, и поэтому апеллировать, как это часто делается, к нему и к властям предержащим с разговорами о самоценности науки, о том, что она наше национальное достояние, основа нашей культуры и т.д. - занятие довольно-таки неблагодарное, напоминающее просветительскую деятельность Кука, за которую он был съеден аборигенами. Это общество оценивает науку с "рыночной" точки зрения -как любой другой товар - и считает отечественную науку ненужной, приписывая ей рыночную неэффективность.
И здесь оно тоже кардинально ошибается: отечественная наука, несмотря на свое незавидное положение, обладает незаурядным рыночным потенциалом.
Российская наука на рынке
Вопреки мифам о рыночной неэффективности российской науки и о ее ненужности нашему обществу, есть немало свидетельств того, что сформировался широкий круг ее потенциальных потребителей, испытывающих потребность в отечественной наукоемкой продукции. Как нетрудно догадаться, одной из главных слагаемых конкурентоспособности этой продукции является ее низкая цена.
Отечественное оборудование для большинства видов промышленности, например, стоит примерно 30% от стоимости западного, причем, по мнению потребителей, разница в качестве не так уж велика, чтобы оправдать такое различие в цене.
Да, как ни странно, отечественная наукоемкая продукция обладает довольно приличным качеством.
Это выглядит удивительным на фоне развала российской науки, но ее неплохие традиции, а также дисциплина оборонки и таланты наших кулибиных все еще дают о себе знать. Хотя, конечно, приличное качество российской продукции достигается не только за счет этого, но и благодаря использованию зарубежных комплектующих: на отечественных, например, лампах ни один сложный прибор работать не будет. Да и вообще у нас есть традиция сложное делать лучше простого:
отечественный велосипед менее надежен, чем отечественный космический корабль. Во многом поэтому на мировом рынке российская наукоемкая продукция выглядит гораздо лучше, чем более простые изделия: покупают наши истребители, но не ботинки.
Немаловажным обстоятельством является и то, что наше оборудование может работь в экстремальных условиях
(тундры, тайги, "бездорожья и разгильдяйства"), в которых субтильные зарубежные образцы быстро "загибаются". По мнению специалистов, "наше хотя и хуже, но крепче", что очень важно, поскольку в России наукоемкая продукция используется в ненормальных условиях ("а где взять другие?"), по истечении срока годности (" где взять новое?") и часто вообще не по назначению ("мы этим гвозди заколачиваем"). Эксперты также отмечают: отечественные приборы обычно проще по конструкции - "рассчитаны на дурака", что позволяет им находить в нашей стране массовый спрос, и обладают незаурядным потенциалом "дуракоустой-чивости" - не ломаются даже при неправильном потреблении.
В некоторых ситуациях необходимая российскому потребителю наукоемкая продукция может быть только отечественной. Например, учебные копьютерные программы по истории Алтайского края или Вологды ни в США, ни в Китае не разрабатывают и вряд ли смогут разработать.
И наконец, действует фактор, связанный с тем, что мы живем в конце XX века. Это дает о себе знать даже в нашей стране. Современные приборы и технологии настолько сложны, что их приобретение часто предполагает специальное обучение, сервисное, обслуживание 4
и передачу неформализуемого "личностного знания" 5
. Это делает зарубежную наукоемкую продукцию практически недоступной для российских потребителей. Ведь закупка какой-нибудь технологии, скажем, в Швеции, предполагает необходимость платить шведским инженерам, причем столько, сколько они привыкли зарабатывать. Отечественное же .сервисное обслуживание стоит намного дешевле. Наш сервис помимо дешевизны имеет и другие преимущества: возможность развития
купленных технологий (вам не только продадут нужную технологию, но и при необходимости ее усовершенствуют), изготовление индивидуализированной продукции (для вас изготовят то, что нужно именно вам) и др.
Круг потенциальных потребителей отечественной наукоемкой продукции весьма широк: это частные лица и организации, заводы, больницы, школ
за которой стоит реальность, весьма существенно отличающаяся от "ненужности науки".
В 1996 году лишь 10% российских предприятий смогли получить бюджетные средства для осуществления инновационных мер, а у 86% основным источником финансирования инновационной деятельности оставались собственные, весьма скудные ресурсы. В результате лишь 10% отечественных предприятий приобретают лицензии, ноу-хау, технологии и различные виды наукоемкой продукции. Внедряют новые технологии только 15% предприятий, новые виды сырья и материалов - 10%. Ежегодный объем продаж различных ноу-хау на нашем рынке составляет около 6 млн долл., в то время как мировой объем продаж равен примерно 40 млрд долл., а отечественные биржи наукоемких и информационных технологий совершают всего пять-шесть сделок в год.
Отсутствие денег у российского потребителя является основным, но не единственным фактором, препятствующим развитию отечественного рынка наукоемкой продукции. Играют свою роль и социально-психологические факторы. В частности, отечественные производители и коммерсанты имеют слабо выраженную "инновационную установку", весьма характерную, да и жизненно необходимую для их зарубежных коллег: явно предпочитают производить и продавать то, что есть, и не думать о модернизации.
Но,
пожалуй, наиболее весомо социально-психологические препятствия развитию отечественного рынка наукоемкой продукции проявляют себя в связи с тем, что, как показывает мировая, да и наша собственная практика, для коммерческой реализации любой, даже самой перспективной, идеи нужен менеджер, а то и несколько. Многие российские ученые сетуют на то, что в их
лабораториях скопилось множество идей, которые можно с успехом коммерциализировать, но делать это некому: ведь продавать надо уметь, а не всякий ученый на это способен. То есть нужны те самые "молодые, энергичные и предприимчивые люди", которых усиленно зазывает реклама торговых фирм. А "молодые, энергичные и предприимчивые люди" предпочитают продавать не идеи, а сникерсы и колготки.
В тех же случаях, кОгда у потребителя деньги есть, производители и коммерсанты "заряжены" на инновации, а энергичные и предприимчивые люди умеют заглянуть в завтрашний день, российскую наукоемкую продукцию охотно покупают... за рубежом. Примеров множество, Так, Новосибирский институт ядерной физики успешно продает промышленную технику, в том числе ускорители, и три четверти своего бюджета обеспечивает за счет зарубежных покупателей. Продукцию Института Добрецова Сибирского отделения РАН - сверхчувствительные хроматографы, способные обнаруживать наркотики и пластиковые мины, а также синтетические изумруды и полудрагоценные камни - охотно покупают во многих странах, но не в России. Зарубежные компании - японская "Ниппон стал" и американская "ИСФ Кайзер" -приобрели у Московского института стали и сплавов лицензии.на производство принципиально новых металлургических агрегатов. ГНЦ "Астрофизика" разработал новую схему телескопа, тут же получив от Испании предложение оплатить половину стоимости его производства. В 1993 году было создано российско-американское предприятие "East-West Technology Partners", успешно реализующее российские инновации на американском рынке. Всероссийский институт легких сплавов, продавая свою продукцию США, Японии, Италии и Германии, имеет только одного российского потребителя. А Международный лазерный центр, созданный на базе МГУ, при финансовой поддержке израильских фирм разработал технологию хранения информации, обещающую превратить CD-ROM в безнадежный архаизм.
Больше же всего зарубежных предпринимателей поражает наша наука для ВПК, которая, как общепризнано, понесла самые тяжелые потери от реформ и тем не менее обнаруживает удивительно высокую для своего нынешнего состояния эффективность, свидетельствами которой являются новая ракета "Тополь-М", бесшумная подводная лодка "Акула", несколько новых авиаконструкций и многое другое. А наиболее свежий
пример — кресло-катапульта, которое сразу четыре российские организации пытались продать американцам, те же, уважительно относясь к авторскому праву, не сразу смогли уяснить, кому следует платить, что, впрочем, в конечном итоге не помешало сделке.
Сейчас немало российских НИИ работает на зарубежных заказчиков. Договоры с нашими исследовательскими учреждениями заключили такие американские фирмы, как производящая компьютеры "Сан Майкросистемс", стекольный концерн "Корнинг", телефонный гигант "AT энд Белл лаборэтриз", огромные корпорации типа "Форд мотор", "Дженерал электрик", "Гудьир тайр", "Юнайтед текнолоджиз" и др. Компания "Сан-Даймонд текнолоджи" из Хьюстона, разрабатывающая высокие технологии, в 1995 году купила услуги аж 200 ученых и инженеров, работающих в объединении Газпром. Около 8 тыс. живущих в России ученых работают по более чем 40 научным программам, осуществляемыми интересах таких зарубежных заказчиков, как Министерство энергетики США или Пентагон. Пентагон же сделал и самый необычный заказ, поручив нашим ученым-ядерщикам описать историю советской атомной бомбы и результаты всех 715 ее испытаний. Этот труд, подготовленный 200 авторами за три года, охватывающий 2 тыс. страниц и обошедшийся Пентагону в 300 тыс. долл., с конца 1995 года хранится "под замком" в Вашингтоне.
Союз между зарубежным бизнесом и российской наукой все более крепнет [12] -несмотря на то, что, например, авторитетный журнал "Euromoney" поставил нашу страну на 147(!) место по надежности иностранных инвестиций в науку. Представители зарубежных компаний осознали, что "могут сэкономить миллионы долларов и годы исследований, покупая мозги в этом настоящем универмаге науки и техники" [12], где к тому же, как говорится, "очень смешные цены". Этот союз позволяет нашим ученым, работающим на зарубежные компании, сводить концы с концами, хотя по международным стандартам их труд покупается "за одно яблоко и одно яйцо" [13]. Правда, не всегда такое сотрудничество взаимовыгодно. Подсчитано, что от выполнения российскими учеными зарубежных заказов "Россия ежегодно теряет 600-700 млн долл. Ведь эти ученые работают на российском казенном оборудовании, и, по мнению всех заинтересованных ведомств (Миннауки, РАН, Минатома), даже себестоимость работ оказывается выше, чем сумма, которую выплачивают иностранные заказчики. Но основные потери составляет упущённая прибыль от коммерческого использования разработок. В первую очередь деньги теряют сами научные организации, но опосредованно теряет и госбюджет" [14].
Выражение "упущенная прибыль", впрочем, звучит слишком романтично, ибо предполагает, что, если бы эту прибыль не извлекли зарубежные заказчики российской интеллектуальной продукции, ее получило бы наше государство. Но последнее не проявляет к ней никакого интереса, стало быть, приведенное рассуждение построено на сопоставлении реальной альтернативы (продать за рубеж) с альтернативой абстрактной (использовать в нашем обществе), от чего выглядит логически уязвимым.
Действительно, наши производители наукоемкой продукции не только выигрывают, но подчас и немало теряют при ее реализации за рубежом - из-за неумения продавать. В частности, они обычно прибегают к услугам европейских и американских посредников, которые реализуют российскую наукоемкую продукцию по демпинговым ценам. Например, в Бразилии она продается на 30% дешевле существующих там цен. Отечественные ноу-хау часто скупают за бесценок или вообще воруют, в результате чего, по оценкам экспертов, ежегодные потери нашей страны составляют .3-4 млрд долл.
Так или иначе российская наука превращается в ту самую рыбу, которая мечет, причем поневоле, свою икру за границей. При всех своих проблемах и недостатках она обладает незаурядными рыночными возможностями, которые проявляются в тех случаях, когда она соприкасается с нормальным, цивилизованным рынком. А ее неспособность адаптироваться к отечественному "рынку" объясняется лишь его нецивилизованностью, редуцированностью к примитивным торгово-финансовым операциям и отсутствием в его структуре нормального рынка наукоемкой продукции.
В этих условиях многочисленные государственные программы развития российской науки, направленные на приспособление ее к рынку, выглядят абсурдно - как призывы пуститься в "рыночное плавание" там, где нет "воды". Задача состоит в обратном - не в адаптации российской науки к рыночной экономике, а в приспособлении нашего специфического варианта рыночной экономики к требованиям научно-технического прогресса.
Наука же, адаптированная к отечественному варианту рыночной экономики, могла бы основательно навредить человечеству, ибо начала бы производить то, что требуется на этом рынке - скажем, искусственные наркотики и средства "разборок" между бандитскими группировками. О подобной перспективе, впрочем, неверно говорить в сослагательном наклонении. Справедливо констатируется, что уже давно наши "недостаточно оплачиваемые или безработные ученые и специалисты попадают в поле зрения криминальных структур, которые все шире вовлекают их в противозаконную деятельность, охватывающую в основном производство и переработку наркотических средств, фальсификацию алкогольных напитков, пищевых продуктов, лекарств, косметики" [15]. А в последнее время этот список пополнили такие "наукоемкие" сферы, как разработка и производство оружия, боеприпасов, радиоактивных материалов, электронный "взлом" банковских и иных информационных сетей" [15]. В результате, например, по данным Интерпола, европейские банки уже потеряли более 200 млрд долл. вследствие махинаций российских хакеров, да и наш прославившийся программист В. Левин, "нагревший" американский Сити банк на несколько миллионов долларов, продемонстрировал всему миру возможности науки, по-российски адаптированной к рынку.
Как выжить науке?
Основой рыночного развития не криминальной, а нормальной, полезной для общества науки во всех цивилизованных странах является развитие наукоемкого производства, которое "подтягивает" за собой науку и освобождает от фатальной, как в нашей стране, зависимости от государственного бюджета 6
. Государство же создает оптимальные условия для развития наукоемкого производства - посредством налоговых льгот для производителей наукоемкой продукции, освобождения от налогообложения капитала, вкладываемого в науку, льготных кредитов7
и т.д. И именно в этом, а не в различных монетаристских манипуляциях, состоит основа экономической политики цивилизованных стран. Подобные меры активно вводятся и в постсоветских государствах, где практически тут же начинают давать ощутимый экономический эффект: в Польше, например, 50% общих расходов на НИОКР освобождаются от налогообложения. В нашей же стране, стремящейся во всем копировать западную экономическую модель, как ни парадоксально, отсутствует главная составляющая этой модели - система стимуляции наукоемкого производства. '
Этот парадокс разрешается очень просто. Сколь очевидны те меры, которые необходимы для развития науки и наукоемкого производства, столь очевидно и то, что у нас они не будут приняты, по крайней мере в ближайшее время. Причина общеизвестна: большинство власть имущих имеют интересы не в сфере производства, а в сырьевом и торгово-финансовом бизнесе, поэтому они костьми лягут на пути законов, делающих более выгодным наукоемкое производство. А их истинное отношение к науке выражается известным высказыванием нашего экс-премьера "Я вам не завлаб какой-нибудь". Для контраста приведем слова другого не менее известного политика — У. Клинтона: "Технология — двигатель экономического прогресса, а наука служит топливом для этого двигателя. Мы должны вкладывать средства в фундаментальную науку в интересах нас и наших детей, чтобы вооружить их знаниями и умением, необходимым для жизни и работы в XXI веке" [16]. Президент США, как видим, любит науку, причем из вполне прагматических побуждений. В таких странах, как США и Япония, 65-80% прироста национального дохода достигается за счет научно-технического прогресса. И поэтому "американские штаты, английские графства, японские префектуры, земли ФРГ и французские департаменты отчаянно конкурируют друг с другом, стремясь создать либо завлечь к себе как можно больше новых предприятий, научных и иных центров, национальных и зарубежных" [17].
Впрочем, надо отдать должное и нашим власть имущим: они тоже поддерживают науку, но не ту, которая необходима основной части общества, а ту, в которой заинтересованы сами. Бизнес-элите нужны маркетинговые исследования - для того, чтобы торговать, политической элите - регулярный мониторинг общественного мнения и интеллектуальное обеспечение избирательных компаний - для того, чтобы править. В результате на фоне остановленных синхрофазотронов и опустевших институтов естественнонаучного профиля наблюдается интересное явление, в возможность которого еще 20 лет назад, когда естествознание считалось "настоящей" наукой, а общественные науки - их не слишком полезным придатком, было бы трудно поверить:
процветание таких дисциплин, как социология, психология и политология. За последнее десятилетие в нашей стране возникло более 100(!) новых социологических центров, из которых свыше 90 занимаются опросами общественного мнения, количество лиц, именующих себя политологами, перевалило за 50 тыс., а психологи уверенно обосновались при всех известных политиках, во всех крупных банках и коммерческих структурах.
Большинство ученых, обслуживающих власть имущих, работают в "независимых" (от государственной науки, но не от государственного финансирования) исследовательских центрах или принадлежат к "придворной" науке, существующей в виде таких структур, как Аналитическая служба при Президенте, Аналитический центр госслужбы РФ и др. Ученых подобного типа американский специалист по политической науке X. Дженкинс-Смит назвал "адвокатами клиента" [18], а его британский коллега Дж. Раветц обозначил как "антрепренерство" [19]. Основные атрибуты антрепренерской науки — готовность браться за любые задачи, быстро проводимые и плохо подготовленные исследования, искажение результатов в угоду клиенту. Образец подобного поведения - социолог, который в ответ на предложение провести социологическое исследование спросил заказчика: "А как вам подсчитать результаты -в чью пользу?". Де Голль сказал однажды, что "политику нет нужды обладать умом Спинозы, его ум - это его консультанты и аналитики".
Антрепренерская наука успешно оттеснила ученых, работающих в наших традиционных НИИ, и от основных источников финансирования, и от влияния на власть. Так, например, за последние пять лет институты РАН направили во властные структуры 2 тыс. всевозможных докладов и аналитических записок [20, с. 195-235]. Однако "большая часть этих документов ложится под сукно" [20, с. 227] в отличие от рекомендаций антрепренеров. Неудивительно, что власть, опираясь на антрепренерскую науку, успела совершить все мыслимые и немыслимые ошибки.
Но даже в этих незавидных условиях ученые многое могут сделать и для себя, и для спасения отечественной науки, и для нашей страны. Любые социальные изменения начинаются с того, что именно ученые вырабатывают новые идеи, вносят их в массовое сознание, где они прорастают и начинают восприниматься как самоочевидные, вынуждающие власть совершать соответствующие действия. Сейчас они могут и должны внести в российское массрвое сознание идею цивилизованного рынка, основанного на наукоемком производстве, а не на монетаризме и легализации теневой экономики, — "рынка по Веберу, а не по Гайдару", являющегося альтернативой как
советскому социализму, так и бандитскому варианту капитализма, из которых, говоря словами одного из наших великих вождей, "оба хуже". Для этого необходимы не только развитие этой идеи, ее оформление в соответствующую идеологию, но и организационное сплочение ученых, выработка у них "профсоюзного сознания", очень развитого у представителей других профессиональных групп и начисто отсутствующего у нашей научной интеллигенции.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Юревич А.В., Цапенко И.П.
Функциональный кризис науки // Вопросы философии. 1998. №1.
2. Мирский Э.М.
Управление и самоуправление в научно-технической сфере // Социологические исследования. 1995. № 7. С. 3-17.
3. Цапенко И.П., Юревич А.В.
Наука "убывающая" // Мировая экономика и международные отношения. 1995. № 2. С. 37-44,
4. Юревич А.В., Цапенко И.П.
Мифы о науке // Вопросы философии. 1996. № 9. С. 59-68.
5. Аргументы и факты. 1997. Июнь. № 30. С. 8.
6. Известия. 1994. 2 ноября.
7. The Nature of Creativity: Contemporary Psychological Perspevtives. Cambridge, 1988.
8. Кефели И.Ф.
Наука до и после ИТР // Проблемы деятельности ученого и научных коллективов. Вып. XI. СПб., 1997. С. 19-24.
9. Шкода В.В.
Чему открыто открытое общество? М., 1997.
10. Mirskaya E.Z.
Russian Academic Science Today: Its Societal Standing and the Situation within Scientific Community // Social Studies of Science. 1995. Vol. 25. P. 705-725.
11. Полаш М.
Личностное знание. М., 1985.