СОДЕРЖАНИЕ
Великая депрессия и ее влияние на кредитную систему США ………….3
Черные дни биржи ……………………………………………………………..7
Экономика катится вниз ………………………………………………………9
Банковский кризис…………………………………………………………….12
Сто дней президента Рузвельта ……………………………………………...14
Новый курс ……………………………………………………………………..16
Выводы ………………………………………………………………………….21
Список литературы ……………………………………………………………22
Великая депрессия и ее влияние на кредитную систему США
К 1929 г. США уже безусловно были первой промышленной державой и финансовым центром мира. Поэтому американский биржевой крах в октябре 1929 г. вверг не только США, но и весь капиталистический мир в глубокий экономический кризис. В Америке этот кризис принято называть Великой депрессией. Американцы относят это название в первую очередь к ситуации в своей стране, но иногда распространяют и на другие. Если время начала Великой депрессии не вызывает сомнения, то конец ее достаточно смазан. Обычно считается, что депрессия закончилась в 1933 г., а последующий период до конца десятилетия может быть характеризован как выход из нее; нередко, однако, 1930-е годы в целом считаются периодом Великой депрессии.
Политики, экономисты, да и обыватели связывают выход из Великой депрессии с системой реформ, которые были проведены правительством президента Франклина Рузвельта (1882–1945).
При всем отличии ситуации в России в 1990-х годах от Америки 1930-х уроки Нового курса Рузвельта важны для нас, поскольку он служат примером достаточно успешного преодоления глубокого экономического кризиса с помощью конструктивных реформ и при сохранении основ демократического строя.
У американцев были свои пирамиды и свой мавроди. Американский словарь финансовых терминов в статье «Пирамидирование» (pyramiding
) сообщает: «Знаменитый пример представляет собой схема Понци, реализованная Чарлзом Понци во второй половине 1920-х годов. Инвесторам выплачивались «доходы» из денег, собираемых с новых инвесторов, пока схема не лопнула». Чем не знаменитая пирамида МММ? Правда, Понци в отличие от С. Мавроди отнюдь не баллотировался в парламент, а попал в тюрьму.
В сообщении словаря перепутаны даты: составители явно отдавали дань интуитивному убеждению, что жульнические махинации в финансовой сфере США расцвели пышным цветом перед крахом 1929 г. Это, конечно, так, но проделки Чарлза, или Карло (он был по происхождению итальянец), Понци относятся к 1920 г. Понци обещал людям выплачивать по их вкладам 50% годовых (при нормальной ставке порядка 5%) и сумел за короткое время собрать около 8 миллионов долларов. Вкладчикам говорили, что у Понци есть секретный план валютных спекуляций, который обеспечит прибыли, достаточные для выплаты высоких процентов. В действительности деньги вкладчиков были разворованы самим Понци и его сообщниками (которые, как выяснилось, обманывали не только вкладчиков, но и самого хозяина), и при аресте в его конторе было конфисковано всего несколько десятков долларов.
Есть еще одна важная черта сходства махинаций Понци с МММ, «Селенгой» и другими похожими пирамидами. 1920 год в США — период значительного роста цен; отдавая деньги Понци, вкладчики надеялись высоким процентом перекрыть потери от обесценения денег. Точно так действовали российские вкладчики в 1994–1995 гг.
Скромная схема Понци была ранним цветочком по сравнению с ягодками, которые созрели в 1927–1929 гг. на жирной почве большого спекулятивного бума, развивавшегося в рамках нормальных экономических процессов, что не исключало наличия в нем сильных элементов криминала. Киндлебергер приводит несколько примеров жульнических пирамид тех лет; в целом «это была величайшая в истории эра жульничества в сфере больших финансов».
Самые важные события, непосредственно подготовившие крах 1929 г., происходили на рынке ценных бумаг (фондовом рынке) и в сфере корпоративных финансов (организации и финансирования акционерных обществ).
Как это обычно бывает в периоды бумов, во второй половине 1920-х годов происходил большой рост курсов акций. И не на пустом месте: росло производство, повышались доходы населения, безработица уменьшалась. Термин «просперити» (prosperity
), означающий «процветание» и почти вошедший в русский язык, более всего относится к этому периоду.
В январе 1929 г. индекс курсов акций был вдвое выше, чем в январе 1927 г., и в три раза выше, чем в 1923–1924 гг.; до осени 1929 г. он подскочил еще примерно на 20%. Многие экономисты и политики высказывали опасения, что повышение цен акций чрезмерно и опасно, но голоса этих скептиков заглушались победными реляциями биржи, возгласами радости богатеющих держателей ценных бумаг и благоприятными прогнозами людей, находившихся у власти и близко к ней. Завершая свой президентский срок, президент Кэлвин Кулидж говорил в декабре 1928 г., что страна может «оценивать настоящее с удовлетворением и смотреть в будущее с оптимизмом». Ему вторил новый президент Герберт Гувер, который при инаугурации в марте 1929 г. заявлял: «У меня нет опасений за будущее нашей страны. Оно светится надеждой». Оба принадлежали к республиканской партии, которая в результате Великой депрессии на двадцать лет потеряла Белый дом, уступив его демократам.
Рост курсов акций в большой мере стимулировался использованием кредита. В 1920-х годах огромное развитие получил биржевой кредит
, так называемая торговля ценными бумагами с маржой (margin trading
). Перешедшее в наш язык слово «маржа» обычно используется в значении «разница», «доля» и т.п. В торговле ценными бумагами оно имеет следующий смысл: покупатель ценных бумаг может в принципе полностью оплатить их наличными, но может получить на эту операцию кредит брокерской фирмы; последняя кредитует не полную стоимость бумаг, а определенную ее часть, требуя покрытия другой части наличными; доля стоимости бумаг, оплачиваемая наличными, называется маржой. На пике бума 1920-х годов маржа понижалась до 10%; это означало, что на 90% стоимости ценных бумаг клиент получал кредит. Сами ценные бумаги переходили в собственность клиента, но оставались в залоге у брокерской фирмы. Клиент выплачивал процент по кредиту, но его расчет заключался в том, что повышение курсов принадлежащих ему акций далеко перекроет эти затраты. В конце 1920-х годов, когда курс акций мог запросто удвоиться за несколько месяцев, такая спекуляция приносила огромные прибыли, неудержимо привлекая массу охотников до легкой наживы. По оценкам экономических историков, число таких клиентских «счетов с маржой» к осени 1929 г. составляло 600 тысяч, а возможно, их было почти миллион.
Естественно, брокеры не имели достаточно оборотного капитала, чтобы в таких размерах кредитовать своих клиентов. Они в свою очередь кредитовались у банков, передавая им в залог те же самые ценные бумаги. Эти кредиты были ссудами до востребования, то есть банки могли истребовать свои деньги в любой момент. В связи с высоким спросом на кредит процентные ставки по кредиту банков брокерам достигали 12–13% годовых. Высокая доходность так называемых брокерских ссуд привлекала на рынок не только американские коммерческие банки, но и других кредиторов, в том числе извне США.
Получалась опять-таки своего рода пирамида, в основание которой положена стоимость ценных бумаг, служивших обеспечением всех этих кредитов. Пока эта стоимость росла, все было в порядке, все ярусы пирамиды получали свою долю доходов. Но кто мог дать гарантию, что курсы акций будут повышаться бесконечно?
Важный источник биржевого бума — лихорадочный рост инвестиционных трестов (компаний). Суть операций инвестиционных компаний заключается в том, что они собирают деньги массы мелких инвесторов путем выпуска собственных акций, а собранные деньги вкладывают в тщательно подобранный портфель (набор) разных активов, особенно «голубых фишек» — акций первоклассных фирм. Опытные специалисты инвестиционных компаний таким образом освобождают мелкого инвестора от трудностей выбора ценных бумаг для покупки, уменьшают его риск благодаря наличию обширного портфеля. Взимая скромную мзду за свои труды, менеджеры инвестиционной компании должны передавать доход от роста ценности портфеля своим акционерам. Действительность 1920-х годов была бесконечно далека от этой красивой картинки.
Управление инвестиционными компаниями оказалось золотым дном для учредителей: за это взялись фирмы и люди разного калибра — от знаменитого банкирского Дома Морганов до ловких жуликов, сумевших уловить направление ветра. Законов, которые регулировали бы эту сферу финансов, тогда не было, и менеджеры инвестиционных компаний могли распоряжаться деньгами инвесторов практически бесконтрольно. Они выплачивали себе огромные комиссионные за управление портфелем, за куплю-продажу ценных бумаг и неизвестно за что еще. Акции инвестиционных компаний имели свой рынок и резко колебались в цене. Менеджеры обычно оставляли часть эмитируемых акций в своих руках и в руках союзных фирм и лиц, затем, располагая информацией, рекламой и финансовыми ресурсами, вздували курс этих акций и продавали их по высокому курсу.
Злоупотребления в инвестиционных компаниях не просто обогащали узкий круг финансистов, но подрывали стабильность всего рынка ценных бумаг.
Менеджеры часть денег собирали не эмитируя акции инвестиционной компании, а через кредит, обычно через эмиссию твердопроцентных бумаг — облигаций. Представим себе такую схему: инвестиционная компания выпускает ценных бумаг на 150 миллионов долларов (из них одна треть — обыкновенные акции, две трети — облигации) и инвестирует всю сумму в портфель акций промышленных компаний. Предположим, рыночная цена этого портфеля удвоилась. Теперь он стоит 300 миллионов, и соответственно увеличилась ценность бумаг, выпущенных инвестиционной компанией. Но поскольку по облигациям выплачивается фиксированный процент, их ценность не может существенно измениться; облигации в любом случае погашаются по номиналу, и чем ближе к сроку погашения, тем более курс сближается с номиналом. Весь рост достанется акциям, точнее — тем лицам, которые их держат. При прочих равных условиях ценность акций возрастет с 50 до 200 миллионов долларов, в 4 раза: сработал рычаг. Но и на этом дело не кончается. Представим себе, что держателем акций этой инвестиционной компании является другая инвестиционная компания с точно такой же структурой капитала (треть — акции, две трети — облигации). Акции второй компании имеют уже двойной ливередж и в рамках данной схемы могут возрасти в цене в 8 раз. Геометрическая прогрессия! Тот, кто владеет акциями компании, стоящей в голове этой цепочки (или на вершине пирамиды), может получить фантастическую прибыль.
Поэтому в реальной жизни формировались целые «династии» компаний, они владели акциями друг друга, переплетались сложными клубками. Известный экономист, автор книги о крахе 1929 г. Дж. К. Гэлбрейт образно называет это «финансовым инцестом» и приводит легендарный факт, когда один ловкий делец, начавший бизнес в 1922 г. с 500 долларами, к осени 1929 г. контролировал 13 инвестиционных компаний с активами более 1 миллиарда долларов.
Опять-таки это была в целом пирамида, основанием которой служили акции производительных компаний, являвшиеся все же дубликатом реального капитала, но над этим основанием возвышались ярусы чисто бумажного капитала. Это был тот самый фиктивный капитал, понятие которого ввел в свое время Маркс.
Но при снижении курсов акций ливередж действует с такой же силой в обратную сторону. В нашем цифровом примере достаточно было акциям, лежащим в основании пирамиды, упасть в два раза, и акции инвестиционных компаний соответственно падали в 4 раза, в 8 раз и так далее.
В предкризисные годы на рынках капитала отмечался недостаток солидных акций, спрос на них постоянно превышал предложение. Этот спрос предъявляли инвесторы, получавшие при покупке акций до 90% кредита, инвестиционные компании, строившие на этих акциях свои пирамиды, и другие «быки» (инвесторы, рассчитывающие на рост курсов). Отсюда — то повышение биржевых курсов и индексов, которому, казалось, не будет конца.
Фондовая биржа являлась источником больших доходов для членов биржи — банковских и брокерских фирм и их хозяев. Членом биржи можно было стать, только купив место на бирже. Цена места повысилась со 150 тысяч долларов в 1926 г. до 625 тысяч в 1929 г..
Безумную гонку курсов подстегивали манипуляции — сговоры «быков» и их совместные действия. Выбрав подходящие акции, они начинали демонстративно покупать их; наемные журналисты и биржевые аналитики распространяли слухи о блестящем будущем компании, выпустившей эти акции. В обстановке всеобщего ажиотажа с помощью таких маневров можно было обеспечить повышение курсов в несколько раз. Добившись своего, участники сговора продавали акции с большой прибылью.
Это была доэлектронная эра, и котировки акций передавались в брокерские конторы, где сотни тысяч клиентов заключали сделки с помощью ленты печатающего телеграфного аппарата (ticker tape
). В конторах выставлялись школьные доски, на которых служащие писали мелком поступающие котировки. По всей стране в конторах и около них толпились люди, с тревогой и надеждой следившие за курсами. Новинкой было устройство брокерских контор на морских судах, куда информация поступала по радио. От тех времен сохранился стишок, попавший в печать в августе 1929 г., еще до большого биржевого краха [64, р. 81–82]. В переводе это звучит так:
В полночь бурную средь моря Мы столпились у доски, Ошалев от цифр прыгучих, Сон и пищу позабыв.
Тут капитан входит в каюту, где это происходит, и сообщает полученное из надежного источника по радио тревожное известие о делах на бирже. Людьми овладевает беспокойство. Только маленькая девочка говорит:
Мне тревога непонятна: Дядя Морган знает все. Разве в море он не тот же, Что в Нью-Йорке, на земле?
Речь идет о Джоне Пирпонте Моргане-младшем, сыне и наследнике старого Моргана, который, как считали, погасил биржевую панику 1907 года.
Черные дни биржи
Cобытия осени 1929 г. напоминают басню о мальчике, который, играя, столько раз кричал: «Волк!», что, когда волк действительно появился, крику мальчика никто не поверил. На протяжении 1927–1929 гг. время от времени раздавались голоса, толковавшие о неизбежности краха, но на них не обращали внимания. Потребовался не один грозный раскат грома, чтобы люди поверили в наступление настоящего кризиса.
Хотя в понедельник 21 октября 1929 г. в ходе лихорадочной биржевой сессии было продано огромное количество акций (6,1 миллиона) по падающим ценам, биржа и публика скептически отнеслись к сделанному в этот день тревожному предостережению известного аналитика Роджера Бэбсона. Между тем оно оправдалось с устрашающей силой и быстротой.
День 24 октября вошел в историю как черный четверг. Из многих описаний рисуется такая картина этого памятного дня: курсы на Нью-Йоркской фондовой бирже начали падать примерно через час после открытия сессии, и к 12 часам дня продажа акций приобрела черты паники, иные акции было невозможно продать по любой цене. Брокеры выполняли бесчисленные приказы на продажу, а также, чтобы защитить свои интересы, продавали акции клиентов, которые не могли или не успели пополнить маржу — внести дополнительное денежное обеспечение. По всей стране люди в ужасе ожидали котировок, которые, в силу перегрузки сетей информации и связи, уже отставали от реального времени на полтора-два часа. Распространялись всевозможные слухи, то обнадеживающие, то приводящие в отчаяние. Паника распространилась на другие биржи и на небиржевой рынок, некоторые провинциальные биржи просто закрылись.
Как и в 1907 г., взоры биржевиков и банкиров обращались к Моргану. Сам Джон Пирпонт Морган-младший находился в Европе, и второму человеку в фирме Томасу Ламонту пришлось заменять его. В главном офисе по приглашению Ламонта срочно собрались главы пяти крупнейших нью-йоркских банков, обладавших большими денежными ресурсами и занимавшихся сделками с ценными бумагами. (Кстати сказать, все эти банки существуют и в наше время, в нескольких случаях по причине слияний — под изменившимися названиями.)
Банкиры скинулись на некоторую значительную сумму, размеры которой никогда так и не были оглашены и, по разным оценкам, колебались между 20 и 240 миллионами долларов. С этими в любом случае большими деньгами они вышли на рынок как покупатели акций. На короткое время это задержало спад, однако скоро выяснилось, что их покупки как слону дробинка. Возможно, кто-то сознательно пустил слух, что сам Морган уже пересекает на корабле Атлантику: ведь воздушного сообщения еще не было. Но это никак не подействовало на панически настроенный рынок. Падение курсов возобновилось 29 октября. В тот черный вторник на Нью-Йоркской бирже было продано 16,4 миллиона акций — рекорд, вошедший в книгу Гиннесса. Газета «Нью-Йорк таймс» писала: «Ужас царил на фондовой бирже, на неофициальной бирже и в брокерских конторах».
К концу года уже не могло быть никаких иллюзий. Курсы акций продолжали ползти вниз, хотя и без таких рывков, как в конце октября. Общий индекс упал почти вдвое. При гигантском объеме рынка, по сравнению с которым наш фондовый рынок даже через 70 лет выглядит карликом, это было потрясение невиданных размеров. Под воздействием американской катастрофы падали цены акций на биржах Лондона, Парижа, Берлина. Началось снижение цен на рынках сырья и продовольствия. Симптомы спада в промышленности США, наблюдавшиеся еще до биржевого краха, резко усилились.
Каковы были социальные аспекты биржевого краха? Первыми его жертвами были люди; которых социология называет низшим средним классом; по марксистской терминологии это мелкая буржуазия. Этот слой, впрочем, включал и квалифицированных рабочих, интеллигенцию, трудовое фермерство. Но масштабы краха были таковы, что в дальнейшем обесценились и состояния более богатых людей, средней и даже крупной буржуазии. Сильно преувеличивая, Гэлбрейт называет эту экспроприацию «сравнимой по масштабам и темпам с той, которую десятилетием ранее возглавил Ленин».
Все же люди, потерявшие деньги в биржевом крахе, представляли меньшинство американского народа, широкие массы непосредственно были мало затронуты событиями конца 1929 г. Среди людей, не игравших на бирже и не увлекавшихся пирамидами инвестиционных компаний, преобладала реакция злорадства: алчных и легкомысленных постигло заслуженное возмездие.
Если бы дело ограничилось биржевым крахом, в национальном сознании американцев не сложилось бы такое представление об этом годе: «Люди будут говорить «до 1929 года» и «после 1929 года», как, вероятно, дети Ноя говорили о временах до и после всемирного потопа». Великая депрессия последующих лет втянула в воронку кризиса, обнищания и унижения десятки миллионов людей. Выход из нее был долгим и трудным. 1930-е годы изменили Америку, наложили свою печать на национальную психологию и до сих пор многое определяют в жизни американцев.
Экономика катится вниз
Американская статистика 1929–1933 гг. впечатляет и напоминает упадок России в 1990-х годах. Падение промышленного производства от высшей предкризисной точки до «ямы» (или «дна») в ноябре 1932 г. по месячным данным составило 56% — больше, чем в любой другой из крупных стран, затронутых кризисом. Экспорт в долларовом выражении сократился на 80%. Доля безработных среди трудоспособных достигла 25%, а их численность превысила 13 миллионов человек. В июле 1932 г. металлургическая промышленность США работала на 12% своих мощностей — печальный рекорд за всю историю страны .
Сотни тысяч фермерских семей, неспособных погасить ссуды, взятые под заклад недвижимости, сгонялись с земли и пополняли ряды безработных. Бродяжничество и детская беспризорность стали массовыми явлениями. Эти времена и тяжелые судьбы простых людей нашли мощное художественное отражение в знаменитом романе Джона Стейнбека «Гроздья гнева» (1939).
По всей стране появлялись мертвые города, где почти все предприятия были закрыты, а люди жили чем придется или бежали в места, казавшиеся более благополучными. Такова была, к примеру, в 1933 г. ситуация в городе Акрон (штат Огайо), который существовал благодаря занятости на заводах резиновой промышленности, принадлежавших таким известным и поныне компаниям, как «Гудйир» и «Файрстон». Заводы полностью или частично прекратили производство; главный банк города закрылся, заморозив счета городской администрации, благотворительных учреждений и ста тысяч вкладчиков. Город был вынужден уволить половину полицейских, почти всех пожарных; прекратилась уборка мусора; закрылся городской аэропорт.
В связи с конкуренцией за рабочие места и общим ухудшением морального климата в США обострились расовые проблемы, дискриминация цветных американцев приобрела более грубые и жестокие формы.
Америка стремительно «левела»: происходили массовые манифестации, «голодные» марши, забастовки отчаяния; профсоюзы становились боевитее и жестче; коммунисты и социалисты уже не казались довольно безвредными чудаками, а приобретали влияние на значительный круг трудящихся. Страх охватывал не только богатую буржуазию, но и многочисленные средние слои.
Экономисты пытались статистически и логически исследовать воздействие биржевого краха на другие сектора хозяйства и обнаружить цепи причин и следствий, механизм превращения финансового потрясения в глубокий экономический кризис. Можно представить себе такую схему распространения кризиса.
Падение цен акций и необходимость (часто невозможность) пополнения маржи по акциям, купленным в кредит, толкнула значительные массы людей к сокращению потребительских расходов. Резкое падение спроса заставило фирмы уменьшать производство, пересматривать в сторону понижения программы капиталовложений, сокращать занятую рабочую силу. Многие фирмы оказались неспособны погашать полученные от банков кредиты, что вместе с изъятием вкладов населением и фирмами ухудшило ликвидность банков, вызвало несколько волн банковских банкротств.
В этой цепочке (в действительности, конечно, более многозвенной и сложной) ухудшение в каждом следующем звене в свою очередь бьет по предыдущим. Скажем, банкротство банка уничтожает вклады, лишает фирмы кредита, уменьшает инвестиции и производство. Киндлебергер называет эту цепь взаимных реакций системой позитивной обратной связи (positive feedback). Для состояния экономики важное значение имеет психология участников хозяйственных процессов. Процветание не только порождает оптимистическую психологию, но и само поддерживается ею. И наоборот, пессимизм, порождаемый депрессией, усиливает эту депрессию.
О том, с какой удивительной скоростью и интенсивностью действовали эти цепи причинно-следственных связей, говорят, к примеру, следующие цифры. Производство автомобилей в США, достигавшее в марте 1929 г. 660 тысяч, в декабре того же года упало до 93 тысяч .
Правительство было совершенно не готово к масштабам и характеру кризиса. Оно мыслило категориями эпохи до войны 1914–1918 гг., когда экономисты и политики свято верили в то, что в экономике все рано или поздно налаживается само собой; кризис полезен тем, что он уничтожает слабые и неэффективные предприятия, давая ход сильным и эффективным; безработные сами виноваты в своей безработице, поскольку не соглашаются работать за пониженную заработную плату. На традиционном языке политической экономии это система laissez faire
— так французы в XVIII веке назвали политику невмешательства государства в экономику. Лишь в середине 1930-х годов английский экономист Джон Мейнард Кейнс решительно выступил против такой политики, призывая государство активно бороться с кризисом, безработицей и простоем предприятий, что стало переворотом в экономической науке и политике.
Десятки лет в США ведется дискуссия о том, в какой мере лидеры тех времен, в первую очередь президент Герберт Гувер и секретарь казначейства (министр финансов) Эндрю Меллон, виноваты в том, что биржевой крах перерос в Великую депрессию. Могли ли они в 1930–1932 гг. действовать иначе? Получили бы они поддержку Конгресса, если бы решились на смелую антикризисную политику?
Нельзя сказать, что правительство и Конгресс совершенно не понимали ситуацию и сидели сложа руки. В январе 1932 г. была запущена Реконструктивная финансовая корпорация (РФК), государственная организация, призванная своими деньгами срочно воздействовать на болевые точки падающей экономики. Однако она не успела всерьез развернуть свои операции до президентских и парламентских выборов 1932 г., после которых Гувер покинул Белый дом, а республиканцы утратили большинство в Конгрессе. Лишь во времена Рузвельта и Нового курса РФК стала реальным орудием экономической политики.
Любые антикризисные меры требовали бюджетных денег, но вековая (и в принципе сохраняющая силу) мудрость требовала поддержания «здоровых финансов» — бездефицитного или хотя бы малодефицитного бюджета. Экономический кризис вызвал падение налоговых поступлений, и правительство в такой ситуации опасалось увеличивать расходы. Эта при прочих условиях разумная финансовая политика оказалась в данном случае ошибкой. Тут требовались смелые решения, порывающие с традицией. Историческая заслуга Рузвельта в том и состоит, что он пошел на такие решения. Сложившуюся тогда ситуацию ярко характеризует меткая фраза одного английского автора XIX века, которую цитирует Киндлебергер: «Бывают времена, когда нельзя нарушать правила и принципы, но бывают и другие времена, когда опасно соблюдать их».
В целом подборка публичных высказываний Гувера и Меллона производит удручающее впечатление. Гувер без конца заклинал американцев потерпеть еще немного и неизменно обещал, что оживле
Банковский кризис
В начале 1920-х годов в США насчитывалось около 30 тысяч банков. Среди них были не только десятки крупных банков, сравнимых по размерам с банками-монополистами в Германии и Великобритании, но и тысячи мелких местных банков, круг деятельности которых ограничивался небольшим городом и примыкающей сельской территорией. Даже в годы экономического подъема известное число этих банков ежегодно поглощалось другими банками или совсем закрывалось. Но после октября 1929 г. банковские банкротства приобрели масштабы эпидемии. Всего за 1930–1933 гг., как говорят американцы, «закрыли свои двери» около 9 тысяч банков. Банкротства банков означали, что фирмы и физические лица, имевшие счета в этих банках, полностью или частично теряли свои деньги. В лучшем случае вклад замораживался на долгое время.
Среди тысяч банков в декабре 1930 г. скандально обанкротился нью-йоркский банк под гордым и слегка вводящим в заблуждение названием Банк Соединенных Штатов (The Bank of the United States), имевший до полумиллиона вкладчиков; в нем держали свои счета даже власти города и штата. Эта история по-своему поучительна в свете поведения многих российских банков и их хозяев в последние годы.
Часть американских банков имеет лицензию от федеральных властей, часть — от властей штата. Банк Соединенных Штатов относился ко второй категории, что вовсе не мешало ему быть весьма крупным и влиятельным. Ревизия банка, проведенная контролерами штата Нью-Йорк летом 1930 г., обнаружила серьезные злоупотребления и потерю ликвидности. Хозяева банка, президент Бернард Маркус и вице-президент Сол Сингер, использовали средства вкладчиков для спекуляций с ценными бумагами, перекачивали деньги в подставные компании, через банк предоставляли себе ссуды на льготных условиях, тратили огромные деньги на представительские расходы. Однако власти сохранили эту информацию в тайне, опасаясь натиска вкладчиков на банк и всеобщей банковской паники.
Тем не менее слухи о плохом состоянии дел банка распространились по городу и штату, и в декабре 1930 г. какой-то камешек, как это обычно бывает, сдвинул лавину. Банк почти сразу оказался неспособен возвращать вклады. Олигархи с участием представителя Дома Морганов собрались на срочное совещание, но не смогли договориться о мерах спасения тонущего собрата. У дверей главной конторы и отделений банка образовались очереди вкладчиков, среди них появились зачинщики беспорядков, была вызвана полиция. Газеты сообщили о факте самоубийства уборщика мусора, потерявшего в этом банке все сбережения. Это усилило всеобщее возмущение.
Власти закрыли банк и арестовали его имущество. Против обоих высших менеджеров возбудили уголовное дело, расследование которого заняло около двух лет. В конце концов состоялся суд, приговоривший их к тюремному заключению на срок от 3 до 6 лет (в зависимости от поведения в заключении). Видимо, действия властей оказались своевременными, поскольку, как сообщается, в конечном счете до 90% всех вкладов было возвращено вкладчикам.
Хотя разного рода злоупотребления были массовым явлением, причины банковского кризиса носили более общий и глубокий характер. Множество банков попало в тиски между «усыханием» их активов и истребованием вкладов. В активах банков большое место занимали ценные бумаги и ссуды под залог ценных бумаг. В условиях кризиса эти бумаги обесценились в несколько раз, а многие утратили всякую ценность. Большая доля ссуд под заклад фермерской и городской недвижимости оказалась невозвратной, а заклад безнадежно обесценился. Известны случаи, когда ферму, стоившую до 1929 г. сто тысяч долларов, банк, получивший ее в собственность из-за непогашения ссуды, мог реализовать не более чем за 3–5 тысяч.
Как пишут крупнейшие авторитеты — нобелевский лауреат Милтон Фридмен и его соавтор Анна Шварц в «Денежной истории США», решающий удар в 1931–1933 гг. банкам нанесло обесценение их облигационного портфеля, который был последней линией обороны, последним резервом ликвидности. В частности, крупные банки являлись держателями больших портфелей государственных и иных облигаций стран Латинской Америки и Азии, а выплаты процентов и погашение многих этих выпусков были прекращены. Под давлением изъятия вкладов «банки были вынуждены выбрасывать на рынок свои активы (относительно ликвидные облигации. — А. А
.), что неизбежно влекло за собой падение их рыночной ценности, а вместе с тем активов, которые они еще сохраняли в своих портфелях».
Летом 1932 г. многие банки по всей стране пытались правдами и неправдами ограничивать права вкладчиков на изъятие денег. В октябре 1932 г. губернатор штата Невада на две недели закрыл своей властью все банки, чтобы предотвратить их банкротство. Напряжение нарастало и в первые месяцы 1933 г., вылившись во всеобщий банковский кризис, который привел к параличу банковской системы.
Историки считают, что катастрофа началась в феврале 1933 г. в автомобильной столице страны Детройте, где лопнул крупнейший местный банк. Натиск на все банки города и штата заставил губернатора штата Мичиган закрыть все банки, «чтобы сохранить общественное спокойствие, здоровье и безопасность и охранить права вкладчиков без предпочтения для кого-либо». Натиск на банки перекатывался из штата в штат, которые хотя во многих случаях де-факто прекращали выдачу вкладов, но не закрывались, надеясь хоть как-то уцелеть. В конце февраля и начале марта многие штаты в разных формах последовали примеру Мичигана.
4 марта 1933 г. кончилось «междуцарствие» (период между выборами и вступлением нового президента в должность), и президентом стал Франклин Делано Рузвельт, представитель демократической партии, до этого занимавший пост губернатора крупнейшего штата Нью-Йорк. На выборах в ноябре 1932 г. он одержал убедительную победу над кандидатом республиканцев Гувером, который баллотировался на второй срок. Демократическая партия получила также большинство в обеих палатах Конгресса.
Сто дней президента Рузвельта
Рузвельт — один из самых выдающихся государственных деятелей XX века. Он вывел Америку из Великой депрессии, он малой кровью (потери в десятки раз меньше наших!) заплатил за победу во Второй мировой войне. Поистине за такие заслуги можно ставить памятники.
По-человечески нельзя не уважать Рузвельта и за то, что он всю жизнь с начала 1920-х годов преодолевал тяжелую болезнь (полиомиелит), которая сделала его калекой, способным передвигаться только на инвалидной коляске. Правда, уже в 1931 г. один из первых биографов писал: «Он вскоре обнаружил, что неспособность передвигаться таит в себе и выгоды, которые со временем стали необычайно ценными»: Рузвельт мог избегать ненужных встреч, утомительных совещаний вне его кабинета, мог целиком сосредоточиться на работе.
Франклин Делано Рузвельт (FDR — так его часто называли) происходил из почтенной семьи, предок которой переселился в Америку около 1640 г. из Голландии. По этой линии он приходился дальним родственником Теодору Рузвельту, президенту в 1901–1909 гг. от республиканской партии. Они были родственниками еще по одной линии: жена Франклина — племянница Теодора. В семье младших Рузвельтов Теодора называли «дядя Тедди».
Работа администрации Рузвельта в первые месяцы его президентства напоминает действия пожарной команды. Как экономический кризис получает свои наиболее драматические проявления в сфере финансов, так и борьба с кризисом закономерно сосредоточилась в этой сфере. Задача первостепенной важности состояла в том, чтобы спасти банковскую систему. Действия Рузвельта и его команды в эти мартовские дни составляют печальный контраст с беспомощностью и бездействием российского президента, правительства и парламента после 17 августа 1998 г.
Используя чрезвычайные полномочия, предоставленные президенту по закону, принятому во время Первой мировой войны, Рузвельт закрыл с 6 марта 1933 г. на три дня все банки страны, 9 марта он продлил этот срок. На следующий день Министерству финансов в сотрудничестве с Федеральной резервной системой, учрежденной в 1913 г., было поручено рассмотреть положение каждого отдельного банка и открывать относительно здоровые банки. 11 марта президент выступил перед прессой, а на другой день — по радио, подробно объясняя действия правительства и перспективы банков. В результате паника пошла на убыль.
Уже 15 марта открылись примерно две трети банков, остальным предстояла либо процедура банкротства, либо поглощение более здоровыми банками, готовыми принять на себя их обязательства вместе с активами. Резко активизировалась деятельность Реконструктивной финансовой корпорации по санации (оздоровлению) банков. От принятых мер было еще очень далеко до ликвидации кризиса, но так или иначе за несколько месяцев удалось «расшить» затянувшийся узел и сохранить банковскую систему, паралич которой грозил пустить под откос всю экономику.
Однако оздоровление банковской системы требовало серьезных реформ. С невиданной скоростью был подготовлен и пропущен через Конгресс Банковский акт 1933 г., так называемый закон Гласса–Стигалла, 21 июня 1933 г. подписанный президентом. Этот закон и теперь является фундаментом работы банков США, его главные положения направлены на укрепление стабильности банковской системы и предотвращение банковских кризисов.
Коммерческим банкам запрещалось заниматься операциями с акциями, поскольку такие операции ставят под угрозу сохранность средств вкладчиков. Это означало отделение коммерческих банков от инвестиционных, которые могли осуществлять эмиссию акций для промышленных корпораций и торговать ими, но не могли теперь принимать вклады.
ФРС получила новые права контроля над банками, которым было запрещено выплачивать проценты по текущим счетам, а для размера процентов по срочным вкладам ФРС устанавливала определенные лимиты. Это жестко ограничивало авантюрные действия банкиров, готовых обещать высокие проценты ради выгодных спекуляций. Регулированию подвергся биржевой кредит, сыгравший столь зловещую роль в биржевом крахе 1929 г.
По мнению экономистов, включая таких всемирно известных ученых, как Фридмен и Гэлбрейт, наибольшее значение имело еще одно нововведение: создание Федеральной корпорации страхования депозитов и общенациональной системы защиты вкладчиков. Банки были обязаны отчислять определенную долю вкладов в особый страховой фонд, управляемый этим государственным агентством. В случае банкротства банка из фонда вкладчикам (как физическим, так и юридическим лицам) выплачивается возмещение до установленного законом предела. Заметим, что в настоящее время этот предел весьма высок — 100 тысяч долларов на один счет в данном банке. Имея счета в нескольких банках, можно повысить степень защиты. Успех этой меры был разителен: начиная с 1934 г. число банковских банкротств резко сократилось, а потери вкладчиков стали редкостью.
Вообще, законы сыпались в эти месяцы как из рога изобилия. В мае 1933 г. вступил в силу закон, направленный против сомнительных и жульнических компаний, эксплуатирующих доверие публики; он устанавливал строгую ответственность компании, выпускающей на рынок свои ценные бумаги, за полноту и достоверность информации о ее состоянии и делах. В дальнейшем эти срочные меры были развернуты в систему законодательства с созданием на федеральном уровне Комиссии по ценным бумагам и биржам (Securities and Exchange Commission), которая и поныне играет роль центрального инструмента государства в контроле над эмиссией и рынком ценных бумаг. При этом правительству пришлось преодолевать упорное сопротивление олигархов и их людей в Конгрессе и в средствах массовой информации, но в конечном счете, как писал один обозреватель, Рузвельт сумел «поставить своего копа на Уолл-стрит».
В июне 1933 г. для борьбы с экономическим кризисом создана Национальная администрация восстановления (National Recovery Administration); ей предстояло стать посредником между предпринимателями каждой отрасли и работниками. Администрация сыграла известную роль в формировании профсоюзов, способных сотрудничать с правительством и бизнесом.
Особой заботой Рузвельта, который сам любительски занимался фермерством, было сельское хозяйство. В первые же дни пребывания в Белом доме он поручил готовить законопроект о новом подходе к этой важнейшей отрасли, занятость в которой тогда составляла более четверти трудоспособного населения. Принятый в мае 1933 г. закон (Agricultural Adjustment Act) предусматривал систему добровольного сотрудничества фермеров с государством в том, что касается ограничения избыточного производства, вызывающего падение цен и фермерских доходов, и рационального использования земли и других природных ресурсов.
Многое в эти первые месяцы делалось поспешно и неумело. Стремительно разрасталась государственная бюрократия. Но в целом энергия и активность правительства и Конгресса, составлявшие очевидный контраст с годами правления Гувера, произвели на страну сильное впечатление. Люди в какой-то мере почувствовали, что появился свет в конце тоннеля.
Новый курс
К концу 1933 г. пожарные меры стали складываться в систему реформ, которые получили вскоре неофициальное название Новый курс (New Deal). Ни Рузвельт, ни его советники не претендовали на какой-то «план», на идеологическую схему действий. Они руководствовались не схемой, а здравым смыслом и крепким прагматизмом и шли также навстречу настроениям народа, который требовал, чтобы государство отобрало значительную долю власти у магнатов-олигархов, у крупных капиталистов, являющихся, по мнению народа, виновными в катастрофическом состоянии экономики.
Новый курс, проводившийся более или менее последовательно вплоть до Второй мировой войны, изменил американский капитализм, не затрагивая, однако, фундаментальные основы общественного устройства. Принципы частной собственности, рыночной экономики и политической демократии остались в силе, но их действие существенно изменилось. Новый курс означал отказ от laissez faire (невмешательства государства в экономику) и переход к активному государственному регулированию. Тем самым готовилась почва для смешанной экономики, которая явилась во второй половине XX века эффективным ответом американского и мирового капитализма на два грозных вызова: внутреннего, в виде кризисов и депрессий, и внешнего, в лице социализма и коммунизма.
Сам Рузвельт и наиболее дальновидные его современники понимали, что речь идет о спасении капиталистической системы. Как сообщает Артур Шлесинджер, автор фундаментального труда об эпохе Рузвельта, президент однажды сказал газетному магнату Херсту: «Я борюсь с коммунизмом… Я хочу спасти нашу систему, капиталистическую систему». Американские авторы опубликованной в 1934 г. книги писали, что Америка стоит перед реальной опасностью «внезапной перемены в сторону социалистического хозяйства, которая принесет с собой кровопролитие, террор и преследования, как в России в продолжение многих лет после революции… Есть много людей, которые считают, что современный капитализм окажется слабее, чем система, развиваемая Советским Союзом».
В СССР, где не было ни частного капитала, ни акций, ни биржи, ни банков в реальном смысле, не могло, конечно, быть и кризиса западного типа. Люди Запада, у которых экономический кризис вызывал апокалипсические настроения, видели только фасад советской системы — ликвидацию безработицы, огромное строительство, создание новых отраслей. Органические пороки этой системы, которые через полвека привели ее к краху, американцам еще трудно было разглядеть. В главе 11 мы попытаемся подробнее рассмотреть главные черты советской экономики 1930-х годов с ее финансовыми потрясениями.
Новый курс потребовал огромных расходов государственного бюджета. С 1933-го по 1937 г. расходы федерального бюджета увеличились в 2,2 раза. Доходы далеко отставали от этого роста, и дефицит покрывался большими внутренними займами. За четыре года государственный долг возрос с 22 до 36 миллиардов долларов. Уровень цен за то же время мало изменился, так что увеличение расходов и долга было отнюдь не бумажным, а вполне реальным. Это пугало не только консерваторов, привыкших считать, что бюджетный дефицит и рост долга — верный путь государства к гибели. Рузвельт и его команда вели смелую игру, уверяя народ, что восстановление экономики оправдает их финансовую политику.
Они, можно сказать, интуитивно нащупывали важнейшее положение кейнсианской экономической теории: в условиях массовой безработицы и недоиспользования мощностей и ресурсов дефицитное финансирование не только допустимо, но необходимо для преодоления депрессии и застоя экономики. Надо только знать разумный предел расходования денег и следить за тем, чтобы они использовались эффективно.
Кейнс теоретически обосновал активную антикризисную политику и отказ от догмы бездефицитного бюджета. Любопытно, однако, что при личной встрече эти два замечательных человека не нашли общего языка. Вероятно, Рузвельту, который всю жизнь провел в русле практической американской политики, идеи Кейнса показались слишком академическими, далекими от жизни. Что касается Кейнса, то он сказал после встречи: «Я думал, что президент экономически должен быть более грамотен».
Рузвельт был слишком опытным публичным политиком, чтобы прямо заявлять, что он сторонник бюджетного дефицита и роста долга. В своих выступлениях он неизменно подчеркивал, что правительство стремится к финансовой стабильности, но столь же неизменно предлагал новые и новые программы, требующие денег. Конгресс ворчал, а иной раз и бушевал, но в конечном счете соглашался на требования правительства. За пять лет расходы на сельское хозяйство возросли почти в 5 раз, на поддержание занятости и доходов — в 7 раз.
Такая финансовая политика означала закачивание денег в экономику — эмиссию банкнот и увеличение средств на банковских счетах. Как заметил в 1930-х годах один конгрессмен, Рузвельт стоял «за здоровые деньги, но притом за то, чтобы их было много».
В конечном счете оказалось, что это был в принципе правильный расчет. Можно сказать так: дефляционный потенциал в экономике (недоиспользование рабочей силы и других ресурсов, понижательная тенденция цен) был настолько велик, что можно было увеличивать денежную массу, не рискуя вызвать инфляцию.
В рамках этой политики логичным стал отказ от золотого стандарта и создание более гибкой системы денежного обращения. Первые шаги в этом направлении были сделаны немедленно после вступления Рузвельта в должность президента. В итоге цепи мероприятий было осуществлено следующее: золото изъяли из обращения и весь золотой запас был сосредоточен в руках государства; возможность обмена банкнот и средств на счетах в банках на золото для американцев была отменена, но сохранена для иностранных центральных банков, хранящих в долларах свои валютные резервы; путем постепенного повышения официальной цены золота в долларах была осуществлена девальвация доллара. Все это прежде всего диктовалось необходимостью поддерживать конкурентоспособность американских товаров, поскольку курсы других ведущих валют во главе с фунтом стерлингов к тому времени значительно понизились, что давало этим странам конкурентные преимущества.
Официальная цена золота, соответствующая новому золотому содержанию доллара, была закреплена на уровне 35 долларов за одну тройскую унцию (31,1 грамма), что на четыре десятилетия стало важнейшей константой мировой валютной системы и было положено в основу паритетов, фиксируемых Международным валютным фондом.
Большую роль в преодолении депрессии и дальнейшем росте экономики сыграли реформы в области жилищного строительства и ипотечного кредита (ссуд, обеспеченных закладом недвижимости). В 1934 г. в качестве особого государственного агентства была создана Федеральная жилищная администрация (Federal Housing Administration), целью которой (для уменьшения рисков банков по долгосрочным ссудам) было страхование ипотечных ссуд, выдаваемых банками и другими финансовыми учреждениями застройщикам и заемщикам.
Финансовым документом, закрепляющим правоотношения, возникающие при ипотечном кредите, является закладная, или ипотека. Кредит этот долгосрочный, как правило не менее 20 лет. Чтобы банки не боялись увязнуть в таких ссудах, была создана государственная корпорация, которая покупала у банков закладные и перепродавала их инвесторам, заинтересованным в долгосрочном вложении капитала. Эта корпорация носила официальное название Федеральная национальная ипотечная ассоциация (Federal National Mortgage Association), а простые американцы ласково прозвали ее женским именем Фанни Мэй (Fannie Mae).
Эти меры, которые в 1930-х годах составили содержание Нового курса, актуальны для современной России, где жилищное строительство сдерживается, наряду с другими факторами, практически полным отсутствием ипотечного кредита.
Усилия американского правительства направлялись на уменьшение безработицы и облегчение ее социального бремени. Несколько спешно созданных государственных организаций с труднозапоминаемыми названиями либо предоставляли гранты (дотации) и ссуды местным властям или фирмам на финансирование работ, либо сами нанимали работников на бюджетные деньги. В годы Нового курса было построено много автомобильных дорог и других объектов инфраструктуры (к примеру, знаменитый мост через пролив Золотые Ворота в Сан-Франциско, столь любимый кинематографистами).
Одна из таких организаций, носившая название Администрация осуществления работ (Works Progress Administration, WPA), нанимала безработных за несколько десятков долларов в месяц и строила школы, больницы, дороги, а также помогала театрам, оркестрам, писателям. Джон Стейнбек получал от нее финансовую помощь. Считалось, что WPA склонна к расточительству денег налогоплательщиков; журналист из «Нью-Йорк таймс» так подводил итоги ее деятельности: «Несмотря на насмешки, оппозицию республиканцев, подозрения Конгресса, распри между Гопкинсом и Икесом (министры в правительстве Рузвельта. — А. А.), использование денег в политических целях и на тот факт, что иные построенные ею дороги вздувались при первом морозе, WPA работала. Результаты ее деятельности можно видеть повсюду в Соединенных Штатах».
Эта цитата характеризует ту трудную обстановку, в которой проводились реформы, и препятствия, с которыми сталкивалась команда рузвельтовских реформаторов. А ведь, кроме всего упомянутого, было сделано еще немало: впервые в истории США создана государственная система социального обеспечения (пенсии по старости и при потере кормильца), введены пособия по безработице, установлена единая минимальная заработная плата, запрещен детский труд. Даже если иные из этих законодательных норм плохо исполнялись, само их существование имело принципиальное значение, в частности облегчало профсоюзам защиту интересов трудящихся.
Вторая половина 1930-х годов оставалась тяжелой для Америки, перед войной производство не достигало уровня 1929 г., безработица держалась на уровне 8–10 миллионов человек. Тем не менее Великая депрессия постепенно выдыхалась, хотя полностью покончила с ней только война и военная экономика. Рузвельт стал первым в американской истории президентом США, которого избирали четыре раза. Лишь после его смерти ввели правило, запрещающее одному человеку занимать этот пост более двух сроков.
Выводы
Накануне кризиса 1929-1933 годов федеральная резервная система США, чтобы снизить цены и улучшить экономическую ситуацию в стране, начала проводить политику сокращения государственных расходов и сжатия денежной массы. В результате произошло абсолютное снижение цен, но был спровоцирован самый глубокий экономический кризис за всю историю капитализма. В последующем американские президенты в условиях спада производства проводили политику не сокращения государственных расходов, а увеличения их и уменьшения налогов. Дело в том, что в условиях экономического кризиса бюджетный дефицит является нормальным явлением и помогает бороться с падением производства. Однако здесь необходима высокая точность и высокая квалификация работников, приводящих в жизнь стимулирующую бюджетную политику. Увеличение государственных расходов неизбежно ведет к росту денежного спроса. Чтобы не произошел скачок инфляции следует соблюдать некоторые условия.
Прежде всего не следует резко повышать государственные расходы, чтобы дать возможность производителям и продавцам своевременно увеличить предложение товаров, т.е. должно быть обеспечено своевременное товарное покрытие увеличившейся денежной массы. Причем расходы государства должны возрастать по линии закупок материалоемкой продукции, чтобы добиться кратного роста производства. Например, закупки государством самолетов вызовет целую цепочку новых заказов предприятием смежных производств, увеличит спрос на потребительские товары, повысит прибыльность предприятий и создаст возможность реконструкции предприятий и появления новой цепочки заказов и т.д. Кратное увеличение производства означает соответствующий рост доходов как предприятий, так и населения. Произойдет определенное повышение совокупного спроса и расширение налоговой базы, что, соответственно, увеличит налоговые поступления в бюджет. Даже закупки военной техники стимулировало бы оживление рыночной конъюнктуры.
Список литературы
1. Галкин И. Историография новой и новейшей истории Стран Европы и Америки. – М.: Высшая школа, 1996. – 402 с.
2. Сивачева Н. Новая история США, 1917-1972 г. – М.: Высшая школа, 1999. – 398 с.