Министерство общего и профессионального образования РФ
Пензенский государственный педагогический университет им. Белинского
| факультет
иностранных языков |
кафедра немецкого языка |
Курсовая работа
по теме: коммуникативная структура лирических произведений на примере поэтов-романтиков XVIII века Новалиса и К. Брентано.
Выполнила:
группа Н-41
Руководитель:
преподаватель кафедры
немецкого языка
Юрасов И.А.
Пенза 2001
Содержание
I. Введение.
1. Коммуникативные связи в лирическом произведении.
2. Особенности внутритекстовой коммуникации. Анализ коммуникативного статуса лирики.
3. Соотношения между внутритекстовой коммуникацией и внетекстовыми структурами.
4. Автокоммуникация как составляющая коммуникативного статуса стиха.
5. Соотношение коммуникативного и когнитивного аспектов лирики.
II. Заключение.
III Список использованной литературы.
I. Введение
Любой текст, устный или письменный, является элементом некоторого – реального или потенциального, единичного или множественного – коммуникативного акта и характеризуется некоторым коммуникативным статусом, зависящим как от внутренних особенностей этого текста, так и от характера его внешнего функционирования. Говоря о коммуникативном статусе текста, имеется ввиду система взаимоотношений «действующих лиц» («персонажей»), связанных с этим текстом.
Существуют тексты, коммуникативный статус которых ясен и прост: реплика в бытовом диалоге; запись для себя в памятной книжке. Но статус текстуально этой же реплики, но включенной в роман или пьесу, читаемой третьим лицом, опубликованной в собрании сочинений, изменяется и усложняется: в силу вступает целая система действующих лиц.
Любой художественный текст обладает некоторым внутренне присущим ему коммуникативным статусом, который условно связан с содержанием оформления произведения. При своем соответствии этой связи читатель понимает и принимает произведение, сообщается с ним, при несоответствии – не понимает и не принимает сообщение.
Поэтому цель данной работы состоит в рассмотрении содержания образования (сообщения) текста. Интересующая тема – коммуникативный статус лирического стихотворения. Коммуникативный аспект будет рассматриваться на примере лирических произведений Фридриха Леопольда Гарденберга (Friedrich Leopold von Hardenberg), печатавшегося под псевдонимом Новалис (Novalis) и Клеменса Брентано (Klemens Brentano). В их творчестве нашли яркое воплощение характерные романтические черты йенской и гейдельбергской школ, и они представляются наиболее интересными с точки зрения коммуникации.
1. Коммуникативные связи в лирическом произведении.
Коммуникативный аспект лирических текстов рассматривается с трех точек зрения:
1) Внутренней: о чем явно говорится в тексте; связанные с этим – внутритекстовым – аспектом персонажи – это лица, эксплицированные в тексте (например, герои романа, или Я и Ты в писме);
2) Внешней: кем создан и как функционирует текст; связанные с этим аспектом персонажи – это реальный автор текста и реальное лицо, воспринимающее этот текст;
3) Промежуточной – интенциональной: для чего создан текст и кто подразумевается в качестве его читателя; с этим аспектом связаны такие персонажи, как «имплицитный автор», т.е. тот образ автора, который предполагается данным текстом, выступает из характера этого текста, и «имплицитный читатель» – потенциальный, предполагаемый данным текстом.
Стихотворение, будучи сообщением (текстом), тем самым является элементом некоторого (потенциального) коммуникативного акта (оно кем-то создано и для кого-то предназначено). Поэтому оно обязательно предполагает наличие двух персонажей: имплицитного автора и имплицитного адресата. Стихотворение обычно построено как монолог, и поэтому его можно рассматривать и как обращенное к самому себе (т.е. имеет место автокоммуникация).
В стихотворении очень часто имеется эксплицитное Я и – чуть реже – эксплицитное Ты. Последний персонаж – чаще всего близкое к Я лицо, но это может быть и неодушевленный предмет, абстракция, любой человек или человечество в целом, наконец, собственно читатель. В роли же эксплицитного Я может выступать как собственно лирическое Я (лицо, почти или полностью совпадающее с реальным автором, или же сконструированный образ «лирического героя»), так и лицо, заведомо отличное от реального автора (например, женщина, когда автор – мужчина), а также неодушевленный объект.
В результате может возникнуть сложная система взаимоотношений между эксплицитными и имплицитными персонажами, которая еще более осложняется их соотношением с персонажами реальными (например, сходством / различием «лирического героя» и реального автора), в частности тем или иным характером прочтения текста реальным читателем (например, он может отождествлять себя с эксплицитным Я или с эксплицитным Ты или отождествлять эксплицитное Я с реальным автором текста и т.д.), не говоря уже о случаях наличия «посредников» – актера или переводчика.
Лирика предполагает установление коммуникативной связи особого характера (контакта, сопереживания) между реальным читателем и имплицитным автором (роману такая связь – в качестве обязательной – не присуща: имплицитный автор затушеван).
Другая важная черта, внутренне присущая лирике, состоит в том, что лирика предполагает возникновение автокоммуникации у читателя. Автокоммуникативный акт, сопутствующий созданию стихотворения (разговор поэта с собой), проецируется в акт восприятия стихотворения, делая этот акт разговором читателя с собой. Предельный случай – «девичье чтение», когда читатель / ница прилагает к себе все содержание текста.
С названными особенностями коммуникативного статуса лирики связана такая характерная черта ее внешнего функционирования, как потребность в многократном перечитывании и запоминании наизусть (подобная потребности в постоянном общении с близким человеком). Эта потребность связана и с другими особенностями лирики, в частности, с ее фасцинативной функцией: именно для высоко фасцинативных видов искусства (особенно для музыки) потребность в повторении особенно характерна.
Тот контакт читателя с автором, о котором шла речь выше, связан и с тем, что поэзия вообще, и лирическая в частности, представляет собой «странную» речь (Левин 1998:467) – необычную и отличающуюся от всех других речевых жанров буквально во всех аспектах – прежде всего, фонетическом, графическом и семантическом: лирическое стихотворение говорит о том и так, о чем и как обычно говорить не принято. Эта необычность заставляет читателя (слушателя) обращать внимание не только на содержание сообщения и не только на его форму, но и на его автора.
2. Особенности внутритекстовой коммуникации. Анализ коммуникативного статуса лирики.
Сложной системе внутритекстовых коммуникативных связей, присущих лирике, отвечает ее повышенная внутритекстовая коммуникативность. К проявлениям этой особенности лирики относится:
1) Исключительно частое использование 1-го лица, причем оно обычно может быть отождествлено с реальным автором текста; в частности, нередко «обобщенное» Мы (Левин 1998:467), что позволяет сопоставить такие лирические тексты с научными и философскими. („Ich lebe bei Tage…“ Novalis; „Und wir bieten nicht vergebens auch für die Geliebten Ruh…“ Novalis; “Ich selbst muss drin verderben…” Brentano).
2) Частое использование 2-го лица, чему нет аналогий в других художественных жанрах, кроме драмы и эпистолярного романа, и что позволяет сопоставить лирику с бытовой или ораторской речью, письмом, молитвой, заговором („Ich sehe dich in tausend Bildern…“ N.; “Ich kann dich nicht verdammen…” B.)
3) Использование обращения к заведомо некоммуникабельным объектам („Heiliger Schlaf – beglücke zu selten nicht…“ N.; “Tod, so heißt er, Und die Geister Beben von dir, du schrecklicher Held.” B.)
4) Фабульно немотивированные введения периферийных персонажей – как будто только для того, чтобы было к кому обратиться. („Hör, es klagt die Flöte wieder…“ B.). Это периферийные персонажи, появляющиеся лишь на момент; обычно они же являются и формальными персонажами, не играющими никакой содержательной роли и лишь вводящими новый коммуникативный элемент.
5) Использование – также фабульно немотивированных – речевых коммуникативных элементов: восклицаний, вопросов и т.д. (без определенного адресата) („Muss immer der Morgen wiederkommen? Endet nie des Irdischen Gewalt?“, „O! Dann neigt sich Gott hinüber…“ N.; „Wer hat dies Lied gesungen?“, „Weh! Sein Fuß steht im Staub…“ B.)
Последние три случая родственны, в них проявляется то, что можно назвать «фиктивной коммуникативностью», именно здесь особенно ярко видно стремление к «коммуникативности во что бы то ни стало, ради нее самой». (Левин 1998:467).
Для конкретного анализа коммуникативного статуса лирики выбирается внутритекстовый коммуникативный аспект стихотворения, т.е. эксплицированных в тексте персонажей (Я и / или Ты) в качестве исходного пункта.
Текст эготивен, если он написан от 1-го лица (формальные показатели: местоимения Я, Мы и соответствующие формы глаголов); текст апеллятивен, если он организован как единое обращение к тому или иному эксплицированному адресату (формальные показатели: местоимения Ты, Вы, соответствующие формы глаголов, императивы, обращения).
1-ое лицо может быть представлено как:
1) Собственное (I соб.) (Левин 1998:469) – когда эксплицитное Я может быть отождествлено с реальным автором, или Мы – с малой группой, включающей реального автора. („Hinüber wall ich…“, „Ich fühle des Todes verjungende Flut…“ N.)
2) Чужое (I чуж.) (Левин 1998:469) – когда Я не может быть отождествлено с реальным автором.
3) Обобщенное (I об.) (Левин 1998:469) – когда Мы относится к человеку вообще, или человечеству, или к той или иной большой группе. („Wenn in bangen, trüben Stunden Unser Herz beinah verzagt…“ N.)
2-ое лицо может быть представлено как:
1) Собственное (II соб.) (Левин 1998:470) – могущее быть отождествленным с определенным – единичным или коллективным – реальным адресатом (собеседником, аудиторией) („Was wär ich ohne dich gewesen?“ N.; „Du arme Lore Lay!“ B.)
2) Несобственное (II несоб.) (Левин 1998:470) – когда имеется конкретный адресат обращения, но он заведомо не может воспринять это обращение. („Heiliger Schlaf – beglücke zu selten nicht…“ N.)
3) Обобщенное (II об.) (Левин 1998:470) – когда Ты или Вы – человек вообще, или человечество, или некоторая категория людей.
4) Автокоммуникативное (II авт) (Левин 1998:470) – когда Ты = Я (обращение к себе).
Теперь можно охарактеризовать каждое стихотворение его внутритекстовой коммуникативной схемой:
| I соб. – II соб.: | „Hinüber wall ich…“ N. „Was wär ich ohne dich gewesen?“ N. „Ich sehe dich in tausend Bildern…“ N. „Lore Lay“ B. „Herr! Ich steh in deinen Frieden…“ B. |
| I об. - ∆ - пустой член коммуникации: | „Wenn in bangen, trüben Stunden…“ N. |
| ∆ - II несоб.: | „Muss immer der Morgen wiederkommen?“ N. |
| I соб. - ∆: | „Abendständchen“ B. |
| I соб. - II несоб.: | „Der Feind“ B. |
| ∆ - ∆: | „Wenn nicht mehr Zahlen und Figuren…“ N. „Eingang“ B. „Schnell nieder mit der alten Welt…“ B. |
3. Соотношение между внутритекстовой коммуникацией и внетекстовыми структурами.
Подробного рассмотрения требуют соотношения между внутритекстовой коммуникативной структурой стихотворения и другими (вне- и субтекстовыми структурами).
1) Схема ∆ - ∆, где в тексте не выражена ни эготивность, ни апеллятивность. Эта невыраженность предполагает максимальную обобщенность как отправителя, так и получателя сообщения, что позволяет соотнести такие тексты с научными и философскими (а также жанром афоризма). Фигура реального автора – ввиду отсутствия эксплицитного Я (ich) – малозначима. Имплицитный автор выступает как обобщенный представитель человечества; таким же – максимально обобщенным и неопределенным – является и имплицитный читатель. «Реальный читатель, реализуя имплицитного, также выступает прежде всего как «человек вообще». (Левин 1998:472). Отсутствие эксплицитного адресата предполагает автокоммуникативность текста: стихотворение выступает как размышление, разговор с собой, памятная запись. Наиболее характерные представители структуры ∆ - ∆ - философская („Wenn nicht mehr Zahlen und Figuren…“ N.; „Eingang“ B.) и описательная (особенно пейзажная лирика). Имплицитный автор выступает, соответственно, как мыслитель (оракул, глашатай вечных истин) или как наблюдатель. Тематика соответственно меняется от чисто концептуальной (констатация извечного положения вещей) до описания конкретной картины.
2) Случай I соб. – II соб. Текст эготивен и апеллятивен, причем явный адресат Ты (du) фиксирован и представляет собой конкретное лицо, может быть неизвестное читателю, но известное (близкое) эксплицитного Я (ich). Очевидная внутритекстовая коммуникативная связь – между эксплицитным Я и Ты. Степени выявления этой связи (т.е. апеллятивности) очень многообразны – от крайне резко выраженной, как формально, так и содержательно (например, „Ich sehe dich in tausend Bildern, Maria…“ N.; „Herr Bischof, mit mir Armen…“ B.), до очень слабой („Was würd ich ohne dich nicht sein?“ N.) В обратном отношении к степени выявления апеллятивности находится автокоммуникативность – сильно автокоммуникативны такие стихи, как „Was wär ich ohne dich gewesen?“, „Hinüber wall ich…“ N. Наличие сильной апеллятивности и сильной коммуникативности („Herr! Ich steh in deinen Frieden…“ B.) выявляет сложность коммуникативной позиции реального читателя, выступающего в роли «третьего лишнего» (подслушивающего не предназначенный для него разговор или читающего чужое письмо). Но эта неловкость смягчается тем, что сам факт опубликованности интимного текста предполагает в реальном читателе доверенное лицо. Одновременно возможно отождествление реального читателя с Я (или – редко – с Ты). Ты можно формально разделить на два класса: заменимое Ты (переводимое в 3-е лицо – „ Was wär ich ohne dich gewesen?“) и незаменимое (замена 3-им лицом невозможна при наличии обращений, императивов - „Herr Bischof, laßt mich sterben…“, „Du schöne Lore Lay!“ B.). Внутренняя коммуникативная ситуация стихотворения рассматриваемого типа соотносится с ситуацией бытовой речи (обращения к собеседнику), письма или внутреннего монолога.
3) Схема I об. - ∆. Ее коммуникативный статус легче всего выявляется путем простого эксперимента – замены обобщенного Мы на Я, с одной стороны, и на Они (люди), с другой. Замена Мы→Я снимает общечеловеческую значимость сказанного. Замена Мы→Они уничтожает интимность. Использование обобщенного Мы парадоксальным образом сочетает в себе общезначимость и интимность. Мы означает здесь и Я, и Ты, и Все (каждый) (например, „ O! Dann neigt sich Gott hinüber, Seine Liebe kommt uns nah, Sehnen wir uns dann hinüber, Steht sein Engel vor uns da…“ N.) В результате возникает коммуникация интегрального характера, и реальный читатель подключается к этому Мы, вовлекаясь во внутритекстовую коммуникативную ситуацию, принимая участие в том разговоре человечества с самим собой, который дан в тексте. Более, чем в какой бы то ни было другой структуре, здесь достигается ощущение интимного единства человечества. Именно в этой конструкции достигается максимально возможная степень склеивания различных персонажей – участников коммуникации, связанной со стихотворением, и апеллятивность текста становится в результате неотъемлемо
4) Если использование I чуж. для лирики не специфично (скорее для романа) и встречается достаточно редко, то наличие II несоб. (т.е. апеллятивности, направленной на некоммуникабельный объект), напротив, в высшей степени характерно для лирики и позволяет соотнести соответствующие поэтические тексты с текстами заговоров и заклинаний. Функция соответствующего приема очевидна – достижение интимного контакта с объектом. („Heiliger Schlaf – beglücke zu selten nicht der Nacht Geweihte in diesem irdischen Tagewerk.“ N.; „Tod, so heißt er, Und die Geister Beben von dir, du schrecklicher Held“ B.). Та же функция присуща использованию I чуж., но такое использование сопряжено с некоторой неловкостью и издержками, не возникающими при II несоб. II несоб. Почти всегда встречается в сочетании с I соб. (в данном случае также с ∆). Благодаря самоотождествлению реального читателя с эксплицитным Я, внутритекстовая коммуникация эксплицитного Я с объектом индуцирует коммуникацию реального читателя с этим объектом. Стихи со схемой I соб. – II несоб. почти всегда обладают автокоммуникативностью – благодаря тому, что внутритекстовая коммуникация является фиктивной. Таким образом, стихи этого типа органически сочетают в себе два важных свойства лирики – апеллятивность и автокоммуникативность, что объясняет широкую распространенность этой схемы.
5) I соб. – ∆. Текст эготивен, но не апеллятивен, что позволяет соотнести его с текстами типа исповеди или дневниковой записи (а также с внутренней речью). („Holdes Bitten, mit Verlangen, Wie es süß zum Herzen spricht! Dürch die Nacht, die mich umfangen, Blickt zu mir der Töne Licht“ B.)
Отсутствие эксплицитного адресата предполагает автокоммуникативность еще более значимую (благодаря наличию эксплицитного Я), чем в случае ∆ – ∆. Имплицитный автор соединяется с эксплицитным Я и может поэтому не рассматриваться. Может предполагаться совпадение Я с реальным автором. Крайне неопределенным является здесь положение имплицитного адресата, который должен совмещать в себе по меньшей мере три составляющих:
а) человека вообще – в той мере, в какой содержание текста общезначимо как в типе ∆ - ∆;
б) близкого к Я человека (конфидента, исповедника) – в той мере, в какой содержание текста является личным (исповедью, рассказом о себе);
в) «нулевого лица» (Левин 1998:473) – в той мере, в какой текст автокоммуникативен (близок дневнику или внутренней речи).
Отсюда проистекает сложность коммуникативной позиции реального читателя. С одной стороны, он находится в трудном и неловком положении – в ситуации, когда незнакомый человек рассказывает ему о своих личных делах, откровенничает и т.д. С другой стороны, положение его легче, чем в случае ∆ - ∆, так как здесь он вступает в непосредственный контакт с собеседником (Я), а не с безличным создателем текста.
Важный, хотя и факультативный вариант взаимоотношений реального читателя с эксплицитным Я – возможность самоотождествления читателя с Я. Если в случае ∆ - ∆ поэт сосредоточен на Мире, то в рассматриваемом случае – на своем Я. Поэтому наиболее характерным тематическим наполнением здесь является интроспекция. Интроспективность часто сочетается с концептуальностью, но, в отличие от ∆ - ∆, «здесь это не просто «концепция», но «моя концепция», переживаемая мною». (Левин 1988:474).
Другой вариант тематического наполнения – описания собственной «внешней» жизни – внешнее описание, включающее Я в качестве действующего лица. Я может быть активным действующим лицом, может сочетать в себе активное действующее лицо и наблюдателя, может быть почти исключительно наблюдателем.
6. Схема, включающая II об., не находит места в лирике Новалиса и Брентано.
Стихотворения этой структуры четко делятся не две группы с совершенно различным коммуникативным статусом. Одна обычно связана с местоимением Вы и полностью лишена автокоммуникативности («Вы», исключающее «Я»). Положение имплицитного автора здесь неопределенное – колеблющееся между ориентированностью на адресата и на адресанте обращения; реальный читатель скорее отождествляет себя с адресантом (особенно при наличии эксплицитного Я).
Вторая группа обычно связана с местоимением Ты и отличается сильной автокоммуникативностью. Это – Ты, совпадающее с Я (или включающее его).
Коммуникативный статус этой группы очень близок к статусу I об., отличаясь еще большей степенью интимности – при сохранении не меньшей степени общезначимости.
7. Стихи, включающие I чуж. разбиваются на две группы с различным коммуникативным статусом: (1) Я – объект, не являющийся человеком: (2) Я – человек, не могущий быть отождествленным с реальным автором.
Случай 1. Цель такой структуры – достижение максимального контакта с объектом через авторское самоотождествление с ним. Это редкий и рискованный прем, легко возбуждающий не предусмотренный автором комический эффект – при сопоставлении реального облика автора с эксплицитным Я. Прием этот не достигает своей цели, поскольку из-за крайней несхожести образ имплицитного автора не накладывается на эксплицитное Я, и самоотождествление реального читателя с эксплицитным Я почти невозможно.
Случай 2 относится прежде всего к переводам (в тех случаях, когда индивидуальность переводчика достаточно сильна, чтобы его Я стало по меньшей мере вровень с авторским Я), переложениям, подражаниям и стилизациям. Имплицитное Я здесь комплексное, сочетающее в себе как черты реального автора, так и черты эксплицитного Я. Соответственно сложна и позиция реального читателя, который может либо раздваивать свое самоотождествление, либо концентрировать его на одной из ипостасей имплицитного Я.
Таким образом, лирическое произведение обладает сложной системой соотношений между внутритекстовой коммуникативной структурой и внетекстовыми элементами, которая является подвижной и усложняется, если восприятие произведения связано с наличием посредника – третьего лица, стоящего между автором и читателем (переводчик, чтец). Причем для коммуникативной ситуации, сопутствующей восприятию стихотворения, существенно, с одной стороны, в публичной или же в интимной обстановке происходит чтение, и, с другой стороны, является ли чтец посторонним или же близким слушателю лицом. Для каждого из этих случаев возникает своя коммуникативная ситуация и своя система персонажей и их отношений.
4. Автокоммуникация как составляющая коммуникативного статуса стиха.
До сих пор рассматривались структуры, определяющие соотношения между внутритекстовой коммуникацией и другими внетекстовыми образованиями. Но анализ стихотворных текстов наталкивает многих исследователей на мысль, что в основе большинства поверхностных формальных и семантических явлений поэтического дискурса лежат внутренние автокоммуникативные мотивы и приемы, отражающие определенные закономерности творческого мышления как такового.
Поэзия как лингвистический объект мышления прежде всего рефлексивна. Понятие рефлексии, в отличие от якобсоновского «состедоточения внимания на сообщении ради него самого» (Якобсон 1975:202) не выходит из процесса поэтической коммуникации его субъекта (субъектов). Активно продуцируемый автором поэтического сообщения (=мышления) принцип рефлексии навязывается его получателю.
Глубинное различие между поэтическим и прозаическим мышлением как процессом порождения текста зафиксировано изначальной латинской этимологией, где стих – verse – это «возврат», а проза из oratio prosa < prorso < proversa– «речь, направленная прямо». (Якобсон 1987:99).
Это различие дает себя знать на всех уровнях функционирования текстов: коммуникативном, семиотическом, семантическом и формальном. Расчленение на строки, манифестирующие принцип возврата, есть не что иное, как проекция принципа рефлексии на словесный текст. Циклическая природа поэзии, связанная с ее метрическим и ритмическим строением, а также рифменно-возвратным ожиданием, одновременно является и выражением автодиалогичности поэтической речи. Это своеобразная речь для себя, где другой нужен лишь как посредник в общении с самим собой и миром. Проявлением автодиалога служит дисконтинуальность, которая при записи стихотворного текста возвращает индивида, достигшего конца строки, к началу следующей. Именно автодиалог побуждает текст к дальнейшему развертыванию. Соприкоснуться с этим действом можно лишь путем повторения – отсюда потребность в многократном перечитывании и запоминании, провоцирующем на «сотоварищество, сомышление, сопереживание таким образом, что возникает автокоммуникация у читателя как выражение авторской коммуникации, заложенной в структуре лирического стихотворения» (Левин 1998:479).
Стиховые ряды, представляя собой языковую форму, аналогичную репликам диалога, в то же время нейтрализуют коммуникативную границу между отправителем и адресатом, говорящим и слушающим. Поэтому, фактически стихотворение «разыгрывается как пьеса с самим собой» (Фатеева 1995:54). Так, через слушание самого себя, и происходит процесс познания языка, читатель лишь повторяет этот процесс.
Адресат становится внутренней категорией. В этой внутренней речевой ситуации развертывание текста происходит в особом смысловом измерении, непосредственно непереводимом на язык внешней речевой ситуации. «Внутренняя речь <…> в качестве гармонического поэтического текста вступает в область речи внешней, чтобы все же остаться для нас по своему смыслу внутренним голосом». (Якобсон 1987:103). Например,
Nichts wüsst ich sicher, was ich liebte,
Die Zukunft war ein dunkler Schlund
Und wenn mein Herz sich tief betrübte
Wem tät ich meine Sorge kund? (N.)
В этом отрывке сам акт художественной коммуникации получает внутреннюю направленность: в нем оказываются слитыми не только отправитель и адресат, находящиеся в одном смыслопорождающем пространстве, но и акт порождения и воспроизведения текста, т.е. собственно текст и его внутренний материал – запрограммированный ход восприятия основного поэтического сообщения.
При порождении поэтического текста Я оказывается центром, определяющим все процессы референции и номинации в поэтическом тексте. Более того: Я осуществляет процесс так называемой «интимной» референции, в которой «денотат существует в акте обозначения как часть сознания автора, как существующий с этим автором в более интимном отношении, чем просто называние» (Фатеева 1995:55).
Взаимодействие с внешним миром происходит также по принципу обратимости: проницательность лирического субъекта становится равной его проницаемости со стороны мира. Происходит смена внутреннего и внешнего, возникает позиция субъекта, когда внутреннее и внешнее взаимопроницаемы. („Unendliches Leben wogt mächtig in mir…“, „Ich fühle des Todes Verjungende Flut, Zu Balzam und Äther Verwandelt mein Blut…“ N.)
В связи с этим в поэзии романтизма переосмысливается семантическая категория одушевленности / неодушевленности и, соответственно, все способы означивания действительности, отношения адресаций и референций, зависящие от распределения ролей в тексте.
По свойству обратимости – отражения внешней действительности присваиваются атрибуты внутреннего состояния самого поэта, в соответствии с общеязыковой моделью призванные являться привилегией субъективности говорящего. („Unendliches Leben, dunkler Schlund, unnennbar süßer Himmel, demutvolle Herzen“).
В целом, автодиалогичность поэтического текста и слитность процессов его порождения и воспроизведения находят выражение в том, что лирический субъект становится «функцией всех сущностей – тем, втягивающихся в сферу действия лирики». (Фатеева 1995:58). Текст развертывается как функция лирического субъекта, при этом те отношения, которые устанавливаются этой функцией, есть адресатные отношения. Отношения адресации к определенным сущностям – темам фактически и порождают внутренний диалог лирического субъекта, в котором «отношения адресации одновременно задают и референтивные отношения внутри одного и того же субъекта познания». (Фатеева 1995:58). Но особенность адресатных отношений в лирике состоит в том, что по принципу обратимости – отражения и сам лирический субъект оказывается зависимым от значения этих сущностей – тем, что делает само выражение и понимание его подвижным.
Таким образом, лирический герой как субъект сознания становится зависимым от себя как от субъекта адресации и референции, или от процесса означивания действительности.
5. Соотношение коммуникативного и когнитивного аспектов лирики
.
Говоря о коммуникативном аспекте лирики, необходимо коснуться вопроса о соотношении этого статуса с когнитивным. Основная тема лирики – существование человека в мире. Но ту же тему разрабатывают этические жанры или философия. Но особенность лирического подхода к этой теме состоит в том, что, в отличие от эпоса одномоментна (её не интересует последовательность событий, она занимается отдельными моментами человеческого существования) и «обладает сильной моделирующей способностью» (Левин 1998 : 468), подавая личное, частное, особенное как общее, общезначимое, общеинтересное. Лирическое стихотворение самим фактом своего написания имплицитно предполагает, что зафиксированный момент имеет всеобщее значение, что в этом моменте заключен весь мир. Стихотворение, поэтому, «самодовлеюще и самодостаточно». (Якобсон 1987 : 102). Оно именно моделирует (и тем самым фиксирует и увековечивает) момент, а не просто воспроизводит, описывает его. Тем самым оно претендует на вечное существование и функционирование.
Таким образом, лирика сочетает в себе интимно личное с предельно обобщённым; в личном характере – ее отличие от философии, в обобщенности (и одномоментности) – от эпоса. Эпос связан с объективацией событий жизни человека и человечества и сохраняет в то же время конкретный характер, формула же лирики противоположна: она подает субъективное как общее. Эта формула многое объясняет в коммуникативном статусе лирики. Субъективность, интимный характер лирики способствует установлению непосредственной коммуникации читателя с имплицитным автором; те же факторы облегчают возможность самоотождествления читателя с автором (или лирическим героем), обусловливает применимость лирики, возможность проецирования ситуации стихотворения в личный опыт читателя.
II. Заключение
Итак, в данной работе были рассмотрены особенности лирики как носителя элемента коммуникативного акта. На примере произведений немецких поэтов – романтиков ХVIII века Новалиса и К. Брентано выявлены коммуникативные связи, присущие лирическому стихотворению, соотношение между внутритекстовой коммуникацией и внетекстовыми субструктурами, коммуникативным и когнитивным аспектами лирики. Подробно были проанализированы автокоммуникативные мотивы и приемы, отражающие особенности творческого мышления.
Анализ лирических произведений выявил сложность взаимодействия адресата и адресанта (объекта и субъекта), которая зависит от:
1. коммуникативных намерений автора;
2. позиций реального читателя;
3. наличия «посредника».
Для анализа коммуникативного аспекта лирики были использованы двенадцать стихотворений. Выявлено, что наиболее распространённой (пять произведений) является схема I соб. – II соб., три стиха построены по типу ∆ - ∆. Таким образом, данные структуры можно считать типичными для поэзии романтизма.
Остальным схемам (I об. - ∆, ∆ - II несоб., I соб. - ∆, I соб. – II несоб.) соответствует по одному стихотворению.
Список использованной литературы.
1. Западная поэзия конца XVIII – начала XIX веков (п/р. Рассказова Ю.С.).- М.: Лабиринт, 1999. – 320 с.
2. История немецкой литературы (п/р. Гуляева Н.А.).- М.: Высшая школа, 1975. – 526 с.
3. Левин Ю. М. Избранные труды: Поэтика. Семантика. – М.: Языки русской литературы, 1998. – 824 с.
4. Фатеева Н.А. Автокоммуникации как способ развертывания лирического текста. // Филологические науки. – 1995, № 2.
5. Якобсон Р. Лингвистика и поэтика. Структурализм: «за» и «против». – М.: Наука, 1975. – 365 с.
6. Якобсон Р. Работы по поэтике. – М.: Наука, 1987. – 314 с.