Кириллин В. М.
Язык вообще, как отличительная особенность человека, есть одновременно и порождение человеческого общества и одно из главных условий существования такового. И второе: государственная форма жизни общества есть историческая вершина его развития в пределах общей территории при общепринятых власти и гражданском праве, сущностно определённых и функционирующих на общепринятом языке.
Теперь краткий экскурс в историю. Известно, что Россия окончательно и прочно сложилась как государство к середине XVI в. С этим временем принято связывать и начало её расширения на Восток. Правда, стихийно русские промышленные и торговые люди издавна хаживали за пушниной и прочей «рухлядью» в Зауралье и далее. Тем не менее, организованное продвижение русских в этом направлении началось всё же с 1582 г., в царствование Ивана Грозного, посредством казаков под водительством Ермака Тимофеевича. И уже концу столетия противоборствующее восточной устремлённости Руси Сибирское ханство исчезло с лица земли и по бескрайним сибирским просторам двинулись крестьяне, промышленники, звероловы, служилые люди. Они основывали здесь новые поселения (1618 г. — Енисейский острог, 1628 —Красноярский острог, 1630 — Братский, 1632 — Якутский, 1642 — Верхоленский), создавали очаги земледельческой, торговой, производственной культуры, прокладывали пути дальше на Восток, вместе с тем сближаясь с местными племенами и народностями и как-то благоприятствуя их жизни и развитию. Значительная роль при этом — особенно после учреждения в 1620 г. Сибирской, или Тобольской епархии — выполнялась Церковью, которая, не ограничиваясь окормлением русских землепроходцев, стремилась к обращению в христианство татар, вогулов, остяков, тунгусов, бурят, гиляков и т. д. Уже к концу XVI в. в Западной Сибири появилось немало часовен, церквей, монастырей. Процесс этот продолжался и в течение всего XVII в., охватив теперь Восточную Сибирь вплоть до Охотского моря и Амура.
Должно отметить, что первоначальная военная политика Ивана Грозного на восточном направлении сменилась в XVII в. преимущественно мирной и осуществлялась силами малочисленных исследовательских отрядов.
В 1639 году томский казак Иван Юрьевич Москвитин вышел к Охотскому морю и в устье реки Ульи основал острог. В 1643-1646 гг. якутский письменный голова Василий Данилович Поярков с небольшим отрядом исследовал берега рек Зеи и Шилки, затем, первым в истории России совершив водный переход по Амуру, также вышел на берег Охотского моря. Совершенно исключительное значение имеет деятельность Ерофея Павловича Хабарова, несмотря на весьма нелестные отзывы о его натуре. В результате его походов 1649-1652 годов в Приамурье появились русские деревни и пограничные с Китаем русские крепости, образовалось Албазинское воеводство (уезд), ставшее, наряду с Нерчинским, центром хозяйственной жизни региона, приамурское население приняло русское подданство и даже в — небольшой части — обратилось к христианской вере.
Вслед за казаками, государевыми слугами и промышленниками на Восток потянулись простые и именитые люди, миряне и духовные, кто по призыву царя и Церкви, а кто и убегая от них, одни волей, другие неволей. Но в любом случае при огромных пространствах осваиваемой территории пришлого народа здесь было крайне мало. Тем удивительнее, что к последней четверти XVII в., по существу за столетие, благодаря именно пришельцам — их энергии, целеустремлённости, упорству, уму, трудолюбию — Россия раздвинула свои границы на Востоке до Охотского моря, а к концу века до Камчатки, превратившись в великую евразийскую державу.
Несомненно, очень важным фактором такого успеха было принципиальное невмешательство русских в традиционный уклад бытия покоряемых (даже если и посредством силы) коренных народов и преимущественное стремление к мирному сожительству с ними (в отличие, например, от действий цивилизованных европейцев в Америке). Показательно, в частности, наставление Тобольского митрополита Павла, которым он напутствовал в 1681 г. Православную миссию в Забайкалье. По его наказу монахам-миссионерам надлежало, «приехав в Даурию, в Селенгинске и других городах и острогах приглашать всяких иноверцев к христианской вере православной; поучать со всем тщанием и ревностию из Божественнаго Писания и крестить... опасаться, чтобы какими-нибудь строптивыми словами не отдалить иноверцев от святаго дела» крещения. А Московский Собор 1682 г. приговорил «в дальние грады на Лену, в Дауры… для учения христианскаго закона и просвещения неверных посылать архимандритов и игуменов, или священников добрых и учительных». Примеров их успешной деятельности немало, хотя, конечно же, коренное население в подавляющем большинстве оставалось по ряду причин верным своим собственным религиозным традициям.
К сожалению, знаменитый Нерчинский договор России с Китаем от 1689 г. затормозил освоение русскими Дальнего Востока в приамурском регионе. Сильно ослабла здесь и деятельность Забайкальской духовной миссии. Но всё же в целом процесс не замер. В течение всего XVIII в. вопреки политическим препятствиям продолжалось заселение Восточной Сибири, осуществлялись — через Охотск — исследования Курильских островов и Сахалина, формировалась посредством горнозаводских школ в Нерчинском округе и навигацких Иркутской, Нерчинской, Якутской, Охотской школ прослойка технически образованных специалистов. Всё это постепенно способствовало созданию политико-экономических и культурных предпосылкок для возвращения русских в Приамурье.
И опять-таки нельзя не отметить одухотворяющей роли Церкви, весьма усилившейся с окончательным выделением Иркутской епархии из состава Тобольской в 1727 г. Уже первый предстоятель кафедры, св. Иннокентий (Кульчицкий; 1727—1731 гг.) прославился, в частности, своими миссионерскими трудами по христианизации бурят. Православную миссию на Дальнем Востоке довольно успешно развивал следующий Иркутский владыка Иннокентий (Нерунович; 1732—1741 гг.), бывший префект Славяно-греко-латинской Академии. Он вёл борьбу со злоупотреблениями со стороны светской власти по отношению к коренному населению; значительно увеличил в епархии число духовенства и православных храмов; много ездил по епархии и лично крестил немало иноверцев; добивался для крещёных якутов, китайцев, монголов разных льгот; организовал в Иркутске школу для обучения их детей русскому языку, в Якутске — школу для детей духовенства; восстановил проповедь христианства на Камчатке. Весьма результативно последнюю в 40-гг. XVIII в. продолжил через деятельное пастырство и обучение русской грамоте архимандритИоасаф (Хотунцевский), прямо мечтавший «просветить св. крещением всех камчадалов, кроме коряков, в дальности от Камчатки с места на место переезжающих» и реально создавший плеяду образованных аборигенов (Т. Уваровский, И. Чечулин, А. Павлуцкий, К. Мерлин). На поприще миссионерского служения свои имена прославили во второй половине XVIII — начале XIX в. священники Стефан Никифоров, Кирилл Суханов, Григорий Слепцов, проповедовавшие, соответственно, среди коряков, тунгусов, якутов, чукчей.
Наиболее организованный характер миссионерская деятельность Русской Православной Церкви в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке обрела в XIX в. В отличие от предшествующего периода теперь эта деятельность характеризуется устройством постоянных, а не передвижных миссий, усиленным вниманием к созданию миссионерских школ, трудам над переводами Священного Писания и богослужебных книг на языки принявших христианство аборигенов, расширением их культурных и экономических связей с русским населением. В XIX в. наряду с Иркутской вновь начинает свою работу Забайкальская православная миссия по просвещению татар, монголов, бурят и даже евреев. В рамках деятельности означенных миссий ревностными проповедниками веры Христовой и просветителями язычников были: священник Александр Бобровников и крещёный бурят Михаил Сперанский, Иркутский архиепископ Нил (Исакович; 1838-1853), священник из монголов и до крещения ламаист Николай Нилов-Доржеев, Иркутский архиепископ Парфений (Попов; 1860-1873). Особенную известность в XIX в. обрёл святитель Иннокентий (Вениаминов), епископ Камчатский, Курильский и Алеутский (1840-1868), весьма преуспевший в просвещении якутов, чукчей, эвенков, приамурских нивхов, нанайцев. Среди обращаемых ко Христу народов он устраивал миссионерские станы, строил храмы и школы для обучения русскому и национальным языкам, организовывал переводческие труды. В начале XX в. много потрудился на ниве православного миссионерства среди тунгусов, коряков и чукчей иеромонах Нестор (Анисимов), в последствии епископ Камчатский, священник Порфирий Протодьяконов (составитель словаря «Китайско-манчжурские наречия») и мн. другие.
Просветительским трудам Церкви, несомненно, способствовала деятельность учреждённой в 1799 г. Российско-американской торговой компании, которой было предоставлено монопольное право на пользование всеми промыслами и ископаемыми, находившимися в Русской Америке, на Сахалине и на Курильских островах, соответственно, и право организовывать экспедиции, занимать вновь открытые земли, торговать с соседними странами. Конечно же, работа Компании не всегда и не во всём была идеальна, особенно по отношении к местному населению. Но как бы то ни было, с её помощью в 10-70-е гг. XIX в. всё же были обследованы устье Амура, Сахалин, Курильские острова, устроены там русские поселения, налажены интенсивное освоение новых земель на Дальнем Востоке и торговля в Приамурском крае. Компания являлась также проводником внешней политики России на Дальнем Востоке в её взаимоотношениях с Китаем, Японией, США, Англией, Францией и, в частности, по вопросам закрепления здесь российских границ и возвращения Приамурья в состав Империи.
По распоряжению генерал-губернатора Восточной Сибири Николая Николаевича Муравьёва адмирал Геннадий Иванович Невельской в конце 1840-х гг. прошёл на военном транспорте «Байкал» почти по всему Амуру до самого устья, провёл необходимые исследования по определению на местности русско-китайской границы и 29 июня 1850 года поднял русский флаг на мысе Куегда, где основал Николаевский пост, ставший затем главной морской базой страны на Тихом океане (Николаевск-на-Амуре), тогда же в русское подданство вновь были приняты приамурские народы, а по берегам реки возникли
При этом важно отметить довольно стремительное развитие на Дальнем Востоке во второй половине XIX в. системы народного образования и культурной жизни. Её индексом могут служить, например, данные переписи 1897 года. По ним уровень грамотности в Приморской области был 24, 7%, а в Амурской — 24, 3%, что заметно превысило показатели как по Европейской России (22, 5%), так и по Сибири (11, 5%). В конце XIX – начале XX века в области появляются органы печати («Амурская газета», газета «Дальний Восток», «Благовещенские епархиальные ведомости»), библиотеки, музеи, церковно-приходские школы, прогимназии, гимназии, реальные училища, мореходное училище в Николаевске-на-Амуре, духовная семинария и речное училище в Благовещенске, железнодорожное училище и кадетский корпус в Хабаровске. В 1899 г. во Владивостоке открывается первое в крае высшее учебное заведение — Восточный институт. Вместе с тем в крае получает развитие сеть миссионерских школ для детей коренных народов. Например, в 1906 году только в Хабаровском уезде работало 7 подобных учебных заведений, в которых обучались 111 мальчиков и 51 девочка.
Разумеется, по поводу сказанного не стоит впадать в идеалистический восторг. Российская государственность при всех её внешних успехах на Дальнем Востоке в XIX в. очень медленно здесь усваивалась именно как алгоритм жизни по общепринятому праву, нормам поведения и общения, то есть на основе соблюдения единой законности, культуры, языка. Прежде всего, нужно подчеркнуть, что далеко не всегда местная администрация края на разных её уровнях согласовывала свои действия с целенаправленными усилиями центральной власти по освоению края. Часто профнепригодность и чинодральство, недобросовестность и алчность, произвол и коррупция сводили к нулю самые лучшие инициативы.
Между прочим, весьма любопытны литературные свидетельства о состоянии коренного населения. В августе 1854 г. известный русский писатель Иван Александрович Гончаров сошел с борта шхуны «Восток» на берег Охотского моря. Отсюда, из фактории Северо-Американской компании Аян, он затем преодолел огромный путь сушей до Санкт-Петербурга. Рассказывая в своей знаменитой книге «Фрегат “Паллада”» о переходе в Якутск, он несколько раз упоминает о якутах. Впервые он увидел их в Аяне: «Якуты все осёдлые и христиане, все одеты чисто и, сообразно климату, хорошо… От русских у них есть всегда работа; следовательно, они сыты, и притом, я видел, с ними обращаются ласково». Можно лишь предположить, ибо сам автор не определёнен, что эти якуты, выполняя в Аяне «статскую» службу, как-то могли понимать и изъясняться по-русски. Следующее упоминание в книге — о якуте-проводнике. Он, по свидетельству писателя, русского языка совсем не знал и, надо понимать, не был христианином. Уходя дальше на Запад, Гончаров всё больше встречает якутов-христиан и уже общается с ними на русском языке. Все они давно и постоянно жили рядом с русскими. Вместе с тем писатель фиксирует и замечательный факт обратного влияния: он встречает немало русских по крови, которые, выросши среди якутов, предпочитали говорить по-якутски, ибо либо забыли, либо очень плохо знали свой родной язык.
Спустя 36 лет, в 1890 г. на Дальнем Востоке, главным образом, на Сахалине, побывал другой замечательный русский писатель — Антон Павлович Чехов. Здесь он имел возможность познакомиться с жизнью гиляков и айнов. Судя по его характеристикам в очерке «Остров Сахалин», в целом доброжелательным, и те, и другие, несмотря на попытки местного начальства (довольно неуклюжие) русифицировать их, не были христианами, едва понимали по-русски и прочно сохраняли свой исконный образ жизни, хотя и оказывали русскому населению те или иные услуги. Надо сказать, описание Чехова в целом, особенно применительно к русскому населению острова, представляет весьма унылую, если не сказать страшную, картину: бедность, безнравственность, касающиеся и ссыльных и вольных жителей, всего четыре церкви на весь остров с пассивным духовенством, несколько школ с учителями из полуграмотных каторжных, пьянство и воровство, бесправие и злоупотребления, царство законов тюрьмы, а не законов государства.
Всё сказанное позволяет сделать вывод о том, что в дореволюционные годы на Дальнем Востоке процесс укрепления русской государственности шёл скачкообразно в качественном, количественном, территориальном отношениях и зависел от множества внутренних и внешних факторов, но прежде всего, очевидно, от интенсивности работы собственно государственной машины. Этот процесс показательно иллюстрируется лишь отчасти приоткрытой здесь историей приобщения коренного дальневосточного населения к русскому языку и культуре, совершенно по-разному, как очевидно, складывавшейся в Восточной Сибири, в Приамурье, на Сахалине, на Камчатке. Этот процесс, видимо, нужно больше сопрягать с ростом русскоговорящего контингента в означенной части России, учитывая, однако, его неоднородность в национальном, социальном, мировоззренческом, культурно-образовательном, религиозно-нравственном аспектах.
Бесспорна, во всяком случае, зависимость обстоятельств: умножение русскоговорящих на Дальнем Востоке усиливало влияние русского языка на образ жизни коренного населения; усвоение русского языка последним способствовало его вовлечению в жизнь по новым правилам, в рамках обусловленной государством законности; единение аборигенов с переселенцами на основе русского языка и русской — православной преимущественно — культуры вело к созданию новой специфической общности, внутри которой, что важно, отсутствовали непримиримые антагонизмы; появление же такой общности лишь укрепляло позиции России как государства в крайне отдалённых от центра областях.
И приходится признать, что данная логическая цепочка (исключая, к сожалению, конфессиональный аспект) с наибольшей эффективностью реализовалась в постреволюционное время: ликвидация всеобщей безграмотности, обязательное для всех начальное, а затем и среднее образование, создание системы равнодоступного среднеспециального и высшего образования наилучшим образом способствовали русификации Дальнего Востока, превратив его в Советское время в мощный форпост страны перед лицом бурно развивающихся в течение XX столетия Японии, Китая, Кореи.
Ныне, однако, следует с тревогой задуматься об известных тенденциях в жизни дальневосточного общества (в разной степени они имеют место и в других регионах России), касающихся его демографического, образовательного, социального, материального, культурного состояния, общим отрицательным показателем которого является знак неравенства. Отсюда — националистические, космополитические, центробежные, сепаратистские умонастроения, но самое, видимо, страшное, — разочарование и аполитизм (при этом опять-таки уместно напомнить давнее впечатление А. П. Чехова: «Если хотите заставить амурца скучать и зевать, то заговорите с ним о политике, о русском правительстве, о русском искусстве…»).
Противостоять подобной настроенности умов, полагаю, может только целенаправленно и последовательно реализуемая озабоченность центра относительно единения жителей Дальнего Востока между собою и с европейской частью России на почве хозяйственной деятельности, экономики, социальной работы, культуры, идеологии. И несомненно, определяющая роль в этой, если угодно, борьбе не может не принадлежать в силу исторической обусловленности опять-таки именно русскому языку как общепризнанному сегодня средству международного и межэтнического, общегосударственного и регионального общения; общественно-политической, производственно-технической и научной деятельности; массовой письменной и устной информации (печать, интернет, радио, телевидение); наконец, интеллектуального и духовного образования. Ведь пока ещё русский язык незыблемо сохраняет за собой значение культурообразующего фактора общественного развития в нашей стране. Пока ещё в исторически сложившихся обстоятельствах он является единственно общедоступной и продуктивной цивилизационной основой жизни нашей страны в качестве аккумулятора и ретранслятора всей, накопленной человечеством суммы знаний. В этом его, если угодно, вселенское значение.
Чрезвычайно важна и роль Русской Православной Церкви, которая при онтологической и исторической опоре на внеэтническую направленность учения Спасителя о любви, а также на русскую миролюбческую (в широком смысле) и созидательную (по главному вектору) традицию жизни, будучи сокровищницей тысячелетней культуры и, соответственно, внутренне и сущностно консервативной, всегда при этом была — волею Духа Святого, сошедшего некогда на учеников Христовых, — экстравертна, динамична, деятельна в своей обращённости к внешнему миру, в своей неотмирной нацеленности на оплодотворение, возделывание и преображение мира.
Народ так говорит: «Язык царствами ворочает». А ещё так: «Глас народа — глас Божий!». Добавлю дерзновенно и от себя: Господь наделил нас разумом и речью, оставив нам при этом свободу выбирать… в частности, куда направить свой разум, чем наполнить свою речь и как воплотить то и другое в делах. Так что выбор остаётся за нами. Однако при этом следует помнить о диалектически соподчинённом единстве деятельности человека с его языком, что замечательно точно было подмечено русским критиком Дмитрием Ивановичем Писаревым: «Неправильность употребления слов ведёт за собой ошибки в области мысли и потом в практике жизни». Но ещё лучше первопричинное значение языка определено теологемой святого Иоанна Богослова, разумеется, её непрямым, фигуральным контекстом: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть…».