МИНИСТЕРСТВО КУЛЬТУРЫ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ
«САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ КИНО И ТЕЛЕВИДЕНИЯ»
ИНСТИТУТ МАССОВЫХ КОММУНИКАЦИЙ
КАФЕДРА РУССКОГО ЯЗЫКА
КУРСОВАЯ РАБОТА
По дисциплине «Риторика»
На тему: «Анатолий Федорович Кони как идеальный оратор XX века»
Санкт-Петербург
2010
Введение
С древнейших времен люди стремились понять, в чем секрет воздействия живого слова, врожденный ли это дар или результат длительного кропотливого обучения и самообразования. Какими способностями должен обладать человек, чтобы уметь воздействовать речью на других? Можно ли развить эти способности и если да, то как? Наука под названием риторика дает ответ на эти вопросы.
Значение этой науки в древности, ее влияние на жизнь общества и государства были столь велики, что древние греки, в частности Платон, называли риторику "искусством управлять умами" и ставили в один ряд с искусством полководца, с эпосом и музыкой.
Люди, приобщаясь к культуре, получают представление о речевом поведении, его идеале, которому нужно следовать, и понятие о том, как должно выглядеть и использоваться умение владеть речью. Этот идеальный образец речевого поведения и речевого произведения соответствует в своих основных чертах общим представлениям о прекрасном – общеэстетическому и этическому идеалам, сложившимся исторически в данной культуре.
Появлением представления об идеальном речевом поведении обусловлено появление понятия об идеальном ораторе. С развитием риторики изменялось и представление о риторическом идеале и появлялись новые великие ораторы своего времени. Так как темой данной курсовой работы является рассмотрение личности идеального оратора XX века, рассмотрим одного из самых видных деятелей судебного ораторского искусства Анатолия Федоровича Кони, русского юриста, литератора и общественного деятеля данного столетия. Актуальность данной темы определяется сегодняшним отсутствием ярких выдающихся представителей судебного красноречия и тем, что в наше время начинает возрождаться судебная система 60-х годов XIX века, современником которой был А.Ф. Кони.
Целью данного исследования является определение особенностей выступлений А.Ф. Кони, их дальнейший анализ и систематизация. С помощью этого постараемся рассмотреть в чем же заключается уникальность именно А.Ф. Кони как оратора и юриста, и какие черты идеального оратора, ему присущи.
Для выполнения поставленной цели необходимо разрешить ряд задач: изучить историю риторики и ораторской деятельности, рассмотреть изменение риторических идеалов с течением времени, проанализировать теорию и отличительные черты судебного красноречия, определить основные особенности А.Ф. Кони как практикующего оратора и на основе одного из его выступлений проанализировать и систематизировать особенности речевой культуры оратора.
Для проведения данного исследования были изучены труды А.Ф. Кони, критические статьи, интернет-источники, а также проведена аналитическая работа по одной из его самых образцовых судебных речей «по делу об утоплении крестьянки Емельяновой ее мужем» (1872 г.).
Глава 1. История риторики
1.1 История риторики, возникновение и развитие риторического идеала
Риторический идеал, существуя в рамках одной культуры и исторической эпохи, является общим для всех современников этой культуры. Именно осознанное или неосознанное сравнение с риторическим идеалом определяет оценку реципиентом содержательности художественного текста, другими словами, риторический идеал становится необходимым критерием этой оценки.
Риторический идеал обладает тремя важными свойствами:
1. исторической изменчивостью;
2. культурной специфичностью;
3. социальными особенностями.
Риторический идеал – это, несмотря на свою изменчивость во времени, все же именно то, что соединяет в одно целое культуры и народы. Это то, что обеспечивает непрерывность речемыслительного творчества.
Внутри риторического идеала могут происходить перестановки ценностей по значимости, могут добавляться новые элементы и исчезать некоторые прежние элементы. Тем не менее, идеал в целом сохраняет большую жизнеспособность и стремится жить до тех пор, пока жива, питающая ее культура.
Ораторское искусство Древней Греции.
Первые систематические работы по теории ораторского искусства появились в Древней Греции. Их возникновение было связано с потребностью точно и красиво выражать мысли в философских беседах и судебной деятельности, в выступлениях государственных деятелей. В Древней Элладе существовал демократический способ управления государством, поэтому каждый гражданин полиса имел право публично выступить с речью. Это давало большой толчок развитию риторики; обучение этому ремеслу считалось очень престижным, что и привело к появлению первых риторов в V веке до н.э.
Первый известный риторический трактат принадлежал писателю и политическому оратору Кораксу из Сицилии (род. ок. 467 до н.э.), обладавшему блестящими речевыми данными. Благодаря своему ораторскому дару он смог стать во главе управления республикой. Однако, оставив затем общественные дела, открыл школу красноречия.
Древнегреческий оратор Лисий (род. ок. 459 до н.э.), учившийся в школе красноречия Коракса, писал по заказу своих клиентов речи. Его речи – блестящий образец судебного красноречия того времени. Они отличаются убедительностью, логичностью рассуждений, простотой и яркостью языка. Он создал своеобразный эталон стиля, композиции и самой аргументации. Велики его заслуги и в создании литературного языка аттической прозы. Большое влияние на Лисия оказали софисты. Он написал блестящую речь для Сократа, когда его судили по наговору за непочитание богов. Речь убедительно оправдывала Сократа с точки зрения соблюдения судебных норм и прекрасно построенных фраз. Но Сократ отверг ее, считая, возможно, излишней, так как был убежден в своей невиновности.
Основоположник софистики - древнегреческий оратор Горгий из Леонтин в Сицилии (род. ок. 483 до н.э.). Его считают создателем «украшенной» прозы и одного из первых учебников по риторике. Он сумел логически обосновать, что ничего из существующего не существует.
Изобретателем риторики как искусства полемики, цель которой - победа в споре, считается ученик Горгия, философ-материалист Протагор (480-410), полагавший, что «человек есть мера всем вещам - существованию существующих и не существованию несуществующих», что душа «есть чувства и больше ничего... и что все на свете истинно».
Древнегреческий писатель, публицист, автор многочисленных речей и памфлетов Сократ (род. в 436 до н.э.) тоже был учеником Горгия. В начале своей деятельности занимался составлением судебных речей, затем открыл школу риторики в Афинах. Сократ не выступал как оратор, но своими публицистическими трактатами по общим вопросам греческой политической жизни оказывал значительное воздействие на современников.
Влияние софистики в момент зарождения риторики было существенным. Однако в дальнейшем пути их разошлись из-за преобладания в софистике негативных тенденций. Аристотель так оценивал современных ему софистов: «Софистика есть мудрость кажущаяся, а не подлинная, и софист – это человек, умеющий наживать деньги от кажущейся, не подлинной мудрости».
По мнению софистов, цель идеального оратора не раскрытие истины, а убедительность. Убеждать может только искусно составленная речь. При этом неважно, соответствует она истине или нет. Обучая красноречию, софисты присвоили себе право преподавать и мудрость, и добродетель. Не только не гнушаясь, но скорее всего гордясь и даже бахвалясь умением использовать разнообразные словесные трюки, построенные или на игре значений многозначного слова, или на совпадении форм, софисты демонстрировали блестящие и тонко разработанные способы убедить кого угодно и в чем угодно.
Первым против софистов выступил Сократ (род. около 470 до н.э.). В отличие от софистов он самым важным требованием к оратору ставил логическое доказательство и искусство оперирования истинными рассуждениями. Согласно его концепции, верная мысль рождает верное деяние. Перед софистами у Сократа были два преимущества: во-первых, он считал, что возможность доказать и опровергнуть один и тот же тезис не исключает возможности найти истину; во-вторых, в отличие от странствующих софистов Сократ постоянно жил в Афинах, вокруг него постепенно сложился круг учеников, которые затем основали «сократические школы».
Риторика в своем общепринятом смысле начинается с утверждения величайшим мыслителем античности Платоном (427-347 г до Р.Х.), учеником Сократа, задач и целей публичной аргументации и с определения ее этического и познавательного статуса. Истинное искусство риторики, согласно Платону, далеко выходит за пределы техники аргументации, а истинный ритор предстает перед слушателями как философ. Платон прекрасно владел риторической техникой и искусно использовал ее в своих произведениях.
Далее задача превращения риторики в научную дисциплину была решена уже Аристотелем (384-322 до Р.Х.). «Риторика» Аристотеля - первая систематическая монография, описывающая «способность находить возможные способы убеждения относительно каждого данного предмета». Это великое произведение - не первое руководство по ораторскому искусству, но первый дошедший до нас научный трактат, в котором систематически изложена теория публичной аргументации.
Риторический идеал, выработанный Сократом, отраженный Платоном в диалогах, воспринятый и развитый Аристотелем в его «Риторике», продолженный в римской риторике Цицероном, можно описать как иерархию трех основных элементов: мысль – истина; благо – добро; красота – гармония.
Величайшим мастером устной, по преимуществу политической, речи стал великий афинский оратор Демосфен (385-322 гг.). В начале своего творческого пути Демосфен выступал с судебными речами, но в дальнейшем он все больше втягивался в бурную политическую жизнь Афин. Вскоре он стал ведущим политическим деятелем, часто выступая с трибуны Народного собрания. В литературном наследии Демосфена, пошедшем до наших дней, именно политические речи определяют его место в истории греческого ораторского искусства.
В жанре торжественного красноречия основу и эталон стиля и композиции заложил Исократ (ок. 436-338 гг.). Особенностью стиля Исократа являются сложные периоды, обладающие, однако, ясной и четкой конструкцией, и отсюда легкодоступные для понимания.
Практическими потребностями греческого общества была рождена теория красноречия, и обучение риторике стало высшей ступенью античного образования. Задачам этого обучения отвечали создаваемые учебники и наставления. В IV веке до н.э. Аристотель занимался обобщением теоретических достижений риторики с философской точки зрения. Согласно Аристотелю, риторика исследует систему доказательств, применяемых в речи, ее слог и композицию. Риторика мыслится Аристотелем как наука, тесно связанная с логикой. Аристотель определяет риторику как «способность находить возможные способы убеждения относительно каждого данного предмета. Он делит все речи на три вида: совещательные, судебные и эпидиктические (торжественные). Дело речей совещательных - склонять или отклонять, судебных - обвинять или оправдывать, эпидиктических - хвалить или порицать. Из упомянутых трех жанров публичной речи в классической античности наиболее важным был жанр совещательный, или, иными словами, политическое красноречие.
Ораторское искусство древнего Рима.
Дальнейшее развитие теория и практика ораторского искусства получили в Древнем Риме. Этому развитию способствовали блестящие образы греческого ораторского искусства, которое со II в. до н.э. становится предметом тщательного изучения в школах.
Выдающиеся сочинения по риторике были созданы древнеримским оратором Марком Туллием Цицероном (106-43 до н.э.). По его мнению, риторика представляет собой практически полезную систематизацию ораторского опыта. Из трех разделов древней философии: учения о природе, учения о нравственности и учения о логике Цицерон считал наиболее полезными для оратора последние два – этику и логику. Знание логики помогает правильно построить содержание речи и способствует выяснению дела. Используя этику, оратор сознательно выбирает тот прием, который вызовет нужную реакцию у слушателей, пробудит в них сильное чувство.
Теорию риторики в Древнем Риме разрабатывал и Квинтилиан (около 35-95 гг. до н.э.). Особенно известен его главный труд «Двенадцать книг риторических наставлений». Квинтилиан активно занимался обучением ораторскому искусству. Его школа в Риме стала первой государственной риторской школой. Сочинения Квинтилиана применялись как практическое руководство по риторике и в последующие эпохи.
Таким образом, античные теоретики заложили фундамент науки об ораторском искусстве, начали разрабатывать ее теорию, элементы которой используются вплоть до наших дней, и стали создавать методику обучения. Античная риторика почти без изменений была унаследована теориями словесности средних веков, Возрождения и нового времени.
Риторика в средние века.
Средние века добавили к теоретическому наследию античности не так много. Среди видных деятелей эпохи раннего средневековья, в Западной Европе можно выделить испанского архиепископа Исидора Севильского (560-635), англосаксонского летописца и монаха Беду Достопочтенного (673-735), а также Юлия Руфиния. В их трудах систематизирован перечень риторических фигур, упорядочена терминология.
В числе риторов позднего средневековья вплоть до эпохи Возрождения следует упомянуть о немецком филологе, профессоре греческого и латинского языков Филиппе Меланхтоне (1497-1560).
Оценивая состояние риторики в средние века, нужно добавить, что в ней имеют место быть размышления на тему: почему успех достигается только очень талантливым или очень хитрым оратором, в то время как обыкновенные честные люди не могут увлечь за собой своих слушателей.
Риторика в эпоху Возрождения.
Кризис риторики начинается вместе с Возрождением, с воскрешением судебного и парламентского, с появлением торгового красноречия, полемической заостренностью академического, с возникновением "моды" на яростную письменную полемику.
В конце XVI в. в Англии появляются быстро ставшие популярными "Сад красноречия" Генри Пичема, "Искусство английской поэзии" Джорджа Путтенхема. Во Франции в этом же направлении идут искания всемирно известного поэта и теоретика классицизма Никола Буало. В XVIII в. в Англии и Франции, правда, еще появляются, но быстро исчезают риторики Г. Хоума, Дж. Кемпбелла, X. Блера, Батте, Лагарпа, Дюмарсе.
К началу XIX в. почти повсеместно в Западной Европе риторика перестает рассматриваться как наука и устраняется из сферы образования. Упадок риторики зашел настолько далеко, что люди того времени думали о риторике как о напыщенной малосодержательной речи. Самые популярные на тот момент речи ораторов были очень напыщенными, пафосными и несли в себе мало смысла.
Развитие риторики в России.
Примеры ораторского искусства в России известны с XVII века, но они в основном носили неконфронтационный характер.
Сам термин "риторика" впервые появляется в переводе греческой рукописи "Об образах" в 1073 г., но вплоть до начала XVII в. отсутствуют какие-либо учебники на русском языке. Обучение искусству говорить ведется на основе подражания образцам торжественного и учительного красноречия, практические же наставления разбросаны по различным памятникам ("Пчела", "Домострой"). Первый переводной учебник - книга Меланхтона (1620).
По-видимому, первой оригинальной русской риторикой был учебник, написанный митрополитом Макарием (1617). Примечательно, что этот учебник состоял из двух книг - "Об изобретении дел" и "Об украшении". Книга пользовалась большой популярностью, ее знали и изучали в Москве, Новгороде, Ярославле, во многих монастырях. В течение многих десятилетий она была единственным учебником в России.. В самом конце XVIII в. (в 1699 г.) эта риторика была переработана и дополнена Михаилом Усачевым.
В 1705 г. появляется курс лекций Феофана Прокоповича (1681-1736) "De arte poetica" ("О поэтическом искусстве"), а в 1706 г. - также написанный на латинском языке "De arte rhetorica" ("О риторическом искусстве").
Первой научной русской риторикой, продолжающей путь мирового развития этой науки, было "Краткое руководство к красноречию" (1747), написанное М.В. Ломоносовым (1711-1765). «Риторика» М.В. Ломоносова представляет собой фундаментальный научный труд, определивший развитие этой науки в России не только в XVIII веке, но и в последующие периоды. В нем ученый уделяет существенное внимание истории риторики, анализу мастерства лучших античных ораторов, излагает систему правил и требований, которые должны соблюдаться каждым выступающим перед аудиторией. Сочинение Ломоносова стало настольной книгой всех образованных читателей того времени и принесло ученому громкую славу. В.Н. Татищев в своей «Истории Российской» назвал «Риторику» М.В. Ломоносова «особливо изрядной, хвалы достойной». В.Г. Белинский считал ее «великою заслугою своего времени».
Конец XVIII - начало XIX вв. характеризуются нарастающим интересом к конфронтационному красноречию в сферах академической, педагогической, деловой речи. Жизнь властно предъявляет к теоретическому аппарату риторики свои практические требования.
Ответом на них служат "Правила высшего красноречия" Сперанского, созданные на основе лекционного курса, который он читал в 1792 г. в Главной семинарии при Александро-Невском монастыре в Петербурге.
Взлет интереса к риторике в России конца XVIII - первой половины XIX вв. имел свои закономерные последствия. С 60-х гг. в названиях учебных пособий, риторику вытесняет словесность. При этом вслед за критикой крупнейшие филологи - А.А. Потебня и А.Н. Веселовский - провозглашают основным видом словесности художественную литературу. Престиж риторики сильно падал, пока в России не был проведен ряд судебных реформ Александра II, которые положили начало расцвету конфронтационного по своей сути судебного красноречия, когда в золотой фонд русского ораторского искусства входят речи известнейших юристов: П.А. Александрова (1838-1893), С.А. Андреевского (1847-1918), А.Ф. Кони (1844-1927), Ф.Н. Плевако (1842- 1908), В.Д. Спасовича (1829-1906), Н.И. Холева (1858-1899). Одновременно пришелся и расцвет академического красноречия, представленного именами виднейших ученых: И.С. Сеченова, Д.И. Менделеева, В.О. Ключевского, К.А. Тимирязева, С.П. Боткина, И.В. Склифосовского. И даже был заметен рост так называемого "парламентского" красноречия в России начала XX в. Риторика в главном своем назначении дала о себе знать и в судьбоносное октябрьское время, когда ораторы увлекали под свои знамена неисчислимые массы людей. И уже в 1918 г. в Петрограде усилиями С.М. Бонди, В.Э. Мейерхольда, А.В. Луначарского, Л.В. Щербы, Н.А. Энгельгардта, Л.П. Якубовского открывается первый в мире Институт живого слова, преподаватели которого предлагали программы курсов лекций по теории красноречия и теории спора.В последующие годы создается целый ряд исследований общего воспитательно-учебного и теоретического направления, которые ставят целью помочь политинформаторам, лекторам, агитаторам овладеть основами ораторского искусства. Это книги Г.З. Апресяна, Е.А. Ножина, А.Е. Михневича, Н.Н. Кохтева, В.П. Чихачева, Д.С. Беникова. К возрождению риторики как к искусству владеть речью призывал академик В.В. Виноградов(1895-1969), проводя анализ причин упадка риторики.
1.2 Теория и особенности судебного красноречия
Судебное ораторское искусство можно определить как комплекс знаний и умений юриста по подготовке и произнесению публичной судебной речи сообразно с требованиями закона; как умение построить объективно аргументированное рассуждение, формирующее научно-правовые убеждения; как умение воздействовать на правосознание людей.
Выяснить, доказать, убедить и повлиять - вот четыре взаимосвязанные функции, которые определяют внутреннее содержание судебного красноречия.
Задача судебного оратора в том, чтобы склонить судей к нужному ему решению, а присяжных заседателей к вердикту, желательному для него. Для успешного выполнения этой задачи ему необходимо знание ораторских способов и приемов, пригодных для данного вида красноречия и умение ими пользоваться. Для того чтобы выделить отличительные черты этого красноречия, мы исследуем работу К.Л. Луцкого «Судебное красноречие», где автор выделил несколько основных пунктов нужного построения юридической речи и способы воздействия на судей и присяжных заседателей.
Судебное ораторское искусство связано с логичностью и убедительностью. Доказательность - важнейшая черта рассуждений в судоговорении. Речь выступающего должна быть аргументированной. Для этого в ней должны присутствовать факты, достоверные сведения и логичные умозаключения.
Выяснить, доказать, убедить и повлиять - вот четыре взаимосвязанные функции, которые определяют внутреннее содержание судебного красноречия.
Речь судебного оратора отличается от других речей тем, что помимо сухих фактов она должна волновать и затрагивать судей и присяжных заседателей. Убеждают – доказательствами, а взволновывают возбуждением соответствуюшего настроения или чувства. Люди есть люди и ничто человеческое им не чуждо, в своих решениях они руководствуются помимо рассудка различными душевными движениями, которые часто вызывают изменение в уме. Чувства – душа красноречия. «Легче следить за сверканием молнии, - говорил Лонжен, - чем противиться страстному порыву чувств».
Прежде всего судебному оратору нужно рассмотреть, насколько предмет его речи подходит для возбуждения чувства. Возбуждать большие чувства о пустом, незначительном процессе – значит поднимать «бурю в стакане воды». В таком случае следует говорить по существу, иначе есть риск вызвать всеобщий смех. В пример можно привести дело Марциана, где он просит своего адвоката говорить о трех козах, которых у него украли, вместо того чтобы рассуждать о сражении при Каннах в своей обвинительной речи против соседа Марциана, которого и обвиняли в краже коз.
Если содержание речи дает материал для возбуждения чувства, оратор не должен сразу без всякой подготовки судей и присяжных заседателей прибегать к тому; ему необходимо подойти к этому постепенно. Следует сначала привести факты и изложить свои соображения. Подготовленный таким образом ум легче даст себя увлечь – это система больших судебных ораторов. Нужно развивать чувство постепенно, усиливая его, доводя до высокой степени напряжения и в конце концов полностью овладеть слушателями. Оратор же, который без ясных для судей мотивов неожиданно отдастся сильному волнению, уподобится «пьяному среди трезвых», - как говорил Цицерон.
Судебный оратор не должен останавливаться слишком долго на каком-либо сильном чувстве в своей речи, для него должна быть определенная граница. Необходимо давать отдых, ведь на речь, в которой от начала до конца непрерывно и продолжительно поддерживается одно страстное чувство, человек перестает реагировать, он привыкает к ней и рассеивает внимание, не вникая в сказанное.
Но если большая ошибка – слишком долго поддерживать душевный подъем, то еще большая – приостанавливать его слишком рано. Судебная речь, в которой чувство не доводится до его высоты, а умирает, не развившись, есть речь несовершенная, а иногда и слабая. Наблюдательность оратора должна указать ему точные границы в этом отношении.
Судебный оратор должен помнить, что нужно избегать всего того, что не связано с вызываемым им чувством или мало к нему подходит. Истинная сила чувства обуславливается его единством.
Последнее, что необходимо для судебного оратора, это – вникнуть в настроение судей и присяжных, которых он хочет взволновать. Присяжным, настроенным враждебно к подсудимому, невозможно сразу внушить расположение к нему, надо успокоить их враждебность. Характер души нельзя внезапно изменить, можно лишь постепенно перевоспитать. Прекрасным классическим примером в этом отношении навсегда останется речь Антония над трупом Цезаря, где ему удается мало помалу так подействовать на римлян, что вместо страстной ненависти к Цезарю, они начинают испытывать злобу и ненависть к его убийцам и даже решают сжечь дом одного из них.
«Воздействие на чувство является естественной принадлежностью красноречия в уголовном процессе, - пишет Луцкий,- Человеку не подойдет звание судебного оратора, если он говорит исключительно для ума».
Глава 2. А.Ф. Кони – выдающийся судебный оратор
XX
века
Ещё в отдаленной древности выяснена зависимость успеха оратора от его личных качеств: Платон находил, что только истинный философ может быть оратором, Цицерон держался того же взгляда и указывал при этом на необходимость изучения ораторами поэтов, Квинтилиан высказывал мнение, что оратор должен быть хороший человек (bonus vir). Все эти качества были присущи величайшему русскому юристу, выдающемуся судебному оратору Анатолию Федоровичу Кони.
Изучая биографию А.Ф. Кони, невозможно не удивляться всесторонности его образования, широте взглядов, глубине его мировоззрения. Его книги служат не только путеводителем по уголовному процессу прошлого века, по нравственным его началам, но и вообще по всей культуре конца XIX века. Они актуальны и с точки зрения практики, ведь многие положения уголовного процесса, вводимые сейчас в жизнь, во времена Анатолия Федоровича действовали, применялись и изучались. Этот опыт бесценен для нас. Практически вся жизнь юриста была связана с Петербургом. Здесь он работал, жил, здесь и умер на нынешней улице Маяковского.
Анатолий Федорович Кони родился 28 января 1844 года в Санкт-Петербурге в семье Федора Алексеевича Кони, известного водевилиста и редактора журнала «Пантеон». Его жена, Ирина Семеновна, урожденная кн. Юрьева, известная на сцене как Сандунова, была писательницей и актрисой. Сын семьи писателей не собирался идти по стопам своих родителей и поступил на математический факультет Санкт-Петербургского Императорского Университета. Но ввиду студенческих беспорядков он был вынужден переехать в Москву и поступить на юридический факультет Московского Университета, который успешно закончил со степенью кандидата прав в 1865 году. Уже в своей первой серьезной научной работе он поднял злободневный и малоизученный вопрос о пределах необходимой самообороны. Работа была замечена в научных кругах, и ему было предложено занять место на кафедре уголовного права и процесса Московского Университета. Но А.Ф. Кони твердо избрал себе иной путь - путь непосредственного служения людям и идеалам справедливости и нравственности. Он всецело посвятил себя судебной деятельности. За свою жизнь Кони прошел все ступени прокурорской и судебной иерархии.
Начало работы А.Ф. Кони пришлось на время введения в жизнь новых Судебных Уставов 1864 года, несомненно являвших собой одно из величайших достижений русской юридической мысли, остающихся и поныне образцом обеспечения состязательности судебного процесса и обеспечения деятельности присяжных заседателей. Задачи, стоявшие перед судебной системой того времени как нельзя более соответствуют требованиям нашего времени в связи с восстановлением реальной состязательности суда.
А.Ф. Кони всегда был проповедником нравственности в судебном процессе, до сих пор для нас актуальны его слова о требованиях к личным качествам судебного деятеля: «Забвение про живого человека, про брата во Христе, про товарища в общем мировом существовании, способного на чувство страдания, вменяет в ничто и ум, и талант, и внешнюю, предполагаемую полезность его работы!». Анатолий Федорович и сам последовательно показывал личный пример бесстрастности, неподкупности и принципиальности.
Всю жизнь А.Ф. Кони отличала высокая внутренняя культура, унаследованная от родителей и их окружения. Он был очень начитанным человеком, прекрасным, интересным писателем, собеседником, другом многих великих людей своего времени. Он умудрялся ладить даже с теми людьми, с которыми все были в ссоре.
Об А.Ф. Кони можно сказать, что это был человек поистине «сделавший себя сам», не пользовавшийся какими-либо связями или протекциями во власти, человек с независимыми суждениями, с твердыми моральными устоями. Все, чего добился Анатолий Федорович, было достигнуто его личным трудом, незаурядным талантом оратора, умом и высокой нравственностью. Он по праву может быть назван основателем новой науки - судебной этики, которой посвящен труд "Нравственные начала в уголовном процессе" (1902 год), в котором А.Ф. Кони писал: «Не личное счастие должно быть задачей, не отдаленные цели мирового развития и не успех в борьбе за существование, приносящие в жертву отдельную личность, а счастье ближнего и собственное нравственное совершенство». Сам А.Ф. Кони всегда достойно нес высокое звание юриста и человека. Сколько людей, которых мы уже не увидим, могли бы сказать ему человеческое спасибо за справедливость, за правду и нравственность, внесенные в суд. Ведь за каждым приговором стоит не просто наказание человека, но, в условиях российской действительности, - целая жизнь. Многие ли возвращались после "Владимирки" (этап, по которому вели в Сибирь осужденных), так живо описанной Кони в работе, посвященной памяти незаслуженно забытого Ф.П. Гааза, «святого доктора» потратившего все свои сбережения на облегчение участи арестантов?
И двор, и министерство юстиции смогли подняться выше частных претензий и увидеть в председателе окружного суда действительно талантливого юриста, который мог принести пользу Отечеству. Так, в 1885 году он был назначен обер-прокурором Сената, это была высшая прокурорская должность того времени. С 1897 года он становится сенатором. Одновременно он был избран почетным академиком изящной словесности Императорской Академии Наук вместе с А.П. Чеховым.
Общественно-политическая жизнь была для Анатолия Федоровича полна событий. После создания Государственной Думы он включается в активную законотворческую деятельность, выступая в качестве члена Государственного Совета. Во многом благодаря его поддержке были приняты законы об условно-досрочном освобождении, о допущении женщин в адвокатуру. Перед Февральским переворотом А.Ф. Кони занимал одну из наиболее значительных судебных должностей в России - первоприсутствующий в общем собрании кассационных департаментов Сената. Поддерживаемые связи с крупнейшими литературными деятелями того времени, ленинская политика по привлечению "старых специалистов", абсолютная нравственная чистота позволили ему в 1917 году если не присоединиться, то, по крайней мере, найти свое место в новой стране, в новом мире. Во время голода в Петрограде, он сам предложил А.В. Луначарскому сотрудничество в целях просвещения масс. Результатом стало чтение лекций рабочим Путиловского завода, строителям Волховстроя, студентам. Было прочитано около тысячи лекций, в том числе и на кафедре уголовного права Петроградского Университета, куда он был приглашен. Идеалист, твердый ревнитель духа великих реформ 60-х годов, он верил в возможность воспитать молодое поколение, вложить в него основы нравственности... Но жизнь не подтверждала его веры: "Я стал читать лекции в Александровском лицее и под фирмою уголовного судопроизводства стараюсь знакомить слушателей с началами судебной этики. Но эта молодежь - очень распущенная в смысле нравственном и умственном - не умеет ни слушать внимательно, ни записывать..." (из письма к Чичериной 27 ноября 1901 года)
В советский период А.Ф. Кони переиздает ряд мемуаров, объединенных в сборнике "На жизненном пути". Эти воспоминания, бесспорно, признаны лучшими образцами мемуаристики. Точность, краткость и емкость описания, как отмечали критики, поистине достойны Достоевского. Читатель его мемуаров получает не только информацию об исторических или юридических событиях, но и интеллектуальное удовольствие от приобщения к живому источнику слова. Творчество Кони подтверждает слова Ф. Ницше о том, что "хороший писатель может не быть хорошим оратором, но хороший оратор всегда - хороший писатель". Многие произведения уже упоминавшихся классиков русской литературы были написаны именно по материалам дел, в которых участвовал А.Ф. Кони. Например, роман Л.Н. Толстого "Воскресение", сюжет которого был взят из реального прецедента, существующего в практике Анатолия Федоровича.
Основная часть рукописного наследия великого оратора хранится в Институте русского языка и литературы, его книги переизданы в России и за рубежом, его речи цитируются как образцы судебных речей, его мемуары используются для объективного написания биографий многих известных личностей. Изучение его творчества продолжается, особенно актуальным становится оно сейчас, когда наш суд, как утверждают специалисты, приобретает многие черты судебной системы 1864-66 годов. И здесь незаменимыми пособиями будут книги Кони "Судебная реформа и суд присяжных", "О суде присяжных и о суде с сословными представителями", "Заключительные прения сторон в уголовном процессе".
2.1 Анализ судебной речи А.Ф. Кони «Об утоплении крестьянки Емельяновой ее мужем»
15 ноября на дне речки Ждановки был найден труп неизвестной женщины, в которой местные жители признали жену Емельянова, служащего номерным при банях купца Соловьева, расположенных недалеко от данной речки. По осмотру и вскрытию тела было выяснено, что смерть наступила от удушения вследствие утопления. В смерти Лукерьи Фроловой, жены Емельянова, было усмотрено самоубийство, последовавшее за приговором Емельянова к семидневному заключению за нанесение побоев студенту. Но повторное вскрытие тела Лукерьи показало наличие кровоподтеков на левом плече и бедре. Кроме того, жена Емельянова оказалось беременной. Ввиду обстоятельств и показаний свидетелей, крестьянин Егор Емельянов был предан суду по обвинению в умышленном лишении жизни своей жены, ее утоплении на берегу речки Ждановки.
В данном деле Анатолий Федорович Кони выступал в качестве обвинителя. Его обвинительная речь, состоящая из логических выводов и умозаключений, подкрепленная проверенными фактами, была прочитана им на слушании этого дела и повлекла за собой приговор, которым подсудимый был признан виновным в убийстве жены с заранее обдуманным намерением.
В своем вступлении автор говорит о том, что это дело не из самых легких, оно имеет много туманных неясных моментов, но этим только ценнее становится задача обнаружить истину.
Далее он последовательно и точно предоставляет судьям и присяжным все факты дела, раскрывая каждый максимально доступно и доказывая виновность подсудимого ясными и понятными выводами. Речь А.Ф.Кони имеет такой убедительный характер в связи с ее особенностями композиции. Она построена с помощью логических связок, последовательно соединяющих между собой отдельные факты дела. Исходя из показаний свидетелей, А.Ф.Кони рассуждает об их правдивости и компетентности, сопоставляет их. На этой основе он делает выводы, которые дополняет анализом психологических особенностей участников процесса. Этот анализ, проведенный Анатолием Федоровичем, базируется на событиях, предшествующих убийству Лукерьи, и он подкреплен логичной аргументацией, еще точнее описывающей психологическое состояние героев, повлекшее за собой несчастный случай. А.Ф. Кони в своих размышлениях сам развил и настолько ясно обосновал мотивы совершения преступления, что ничего нельзя было бы сказать защите в их опровержение. Помимо логики, фактов и тонкого психологического анализа, в тексте заранее присутствуют опровержения еще только предполагаемых возражений со стороны защиты. С помощью опять же логики, убедительных доводов, последовательных выводов, А.Ф. Кони изобличает факты, которые могли бы помочь подсудимому. В частности, утверждение Емельянова, что его жену утопила Аграфена Сурина, а не он. Сопоставляя факты и дополняя их психологическими моментами, А.Ф. Кони убедительно доказывает несостоятельность данного утверждения.
В заключение А.Ф. Кони напоминает о сложности данного дела, выражает полную уверенность в компетентности судей и в справедливости приговора, который они вынесут подсудимому, принимая во внимание все факты дела.
Специфика обвинительной речи Анатолия Федоровича состоит в том, что он не использует одних сухих фактов или только эмоционального давления на судей и присяжных заседателей. Как идеальный судебный оратор, Анатолий Федорович умело сочетает факты и возбуждает соответствующее чувство в сердцах присяжных заседателей. А.Ф. Кони сочетает в себе комплекс знаний и умений по подготовке и произнесению публичной судебной речи сообразно с требованиями закона, умение построить объективно аргументированное рассуждение, формирующее научно-правовые убеждения, умение воздействовать на правосознание людей. Задача судебного оратора в том, чтобы склонить судей к нужному ему решению, а присяжных заседателей к вердикту, желательному для него. Для успешного выполнения этой задачи ему необходимо знание ораторских способов и приемов, пригодных для данного вида красноречия и умение ими пользоваться. Анатолий Федорович Кони неустанно на практике демонстрировал свою компетентность в сфере судебного красноречия, доказывал свою состоятельность как судебный оратор и как человек высоких нравственных и моральных устоев. Его речь отвечает эталонам ораторско
Свою речь А.Ф. Кони делает понятной и доступной при помощи последовательных выводов, вытекающих один из другого, понятных фраз, лишенных тяжелой терминологии. Живость речи придает манера А.Ф. Кони говорить, повествуя и одновременно рассуждая о предмете высказывания. Его речь изобилует обращениями не только к судьям, но и ко всем присутствующим. Обращаясь ко всем слушателям, он заинтересовывает каждого, заставляет разобраться в деталях всем вместе. («Давайте посмотрим теперь на его жену».). Используя риторические вопросы, вопросно-ответную форму изложения, он склоняет задуматься об ответах на них («Существуют ли условия в показаниях Аграфены Суриной?», «Может быть показание это имеет своей исключительной целью коварное желание набросить преступную тень на Егора? Такая цель может быть объяснена только страшной ненавистью»). Дабы не делать речь монотонной, автор часто использует инверсию, анафору, множество причастных и деепричастных оборотов.
Речь А.Ф. Кони по праву считается образцом русского судебного ораторского искусства начала XX века.
Заключение
В данном исследовании была проведена работа по изучению качеств идеального оратора и особенностей эталона судебного красноречия. Для этого мы изучили изменение риторического идеала с развитием истории риторики и рассмотрели особенности развития судебной риторики.
Для анализа деятельности ораторов XX столетия, был взят как образец ораторского искусства великий русский юрист и судебный оратор Анатолий Федорович Кони. На основе этой личности, мы выявили основные черты, присущие великим судебным ораторам, рассмотрели, как успех ораторской деятельности зависит от личностных качеств и умения владеть аудиторией и какими способностями должен обладать человек, чтобы уметь воздействовать речью на других.
На основе одной из самых выдающихся судебных речей А.Ф. Кони «по делу об утоплении крестьянки Емельяновой ее мужем» мы на практике доказали состоятельность этой личности как великого оратора XX века. Мы проанализировали приемы речи А.Ф. Кони, которые позволяют ему соответствовать требованиям, предъявляемым к оратору.
Сила ораторского искусства А.Ф. Кони выражалась не в изображении только статики, но и динамики психических сил человека; он показывал не только то, что есть, но и то, как образовалось существующее. В этом заключается одна из самых сильных и достойных внимания сторон его таланта. Рассмотренные нами психологические этюды трагической истории отношений супругов Емельяновых с Аграфеной Суриковой, завершившихся смертью Лукерьи Емельяновой представляют высокий интерес. Только выяснив сущность человека, и показав, как он реагировал на сложившуюся житейскую обстановку, Анатолий Федорович раскрывал «мотивы преступления» и искал в них основания как для заключения о действительности преступления, так и для определения свойств его.
Анатолий Федорович Кони навсегда останется бриллиантом в сокровищнице русской судебной практики.
Список используемой литературы
1. Аверинцев С.С. «Риторика и истоки европейской литературной традиции», Москва, 1996.
2. Введенская М.А., Павлова Л.Г. «Культура и искусство речи», Ростов-на-Дону: Феникс,1995г
3. Владимиров Л.Е. «Русский судебный оратор А.Ф. Кони», Харьков, 1996.
4. Газета "Право" Санкт-Петербургская объединенная коллегия адвокатов № 7 (59), СПб, 1999 год.
5. Иванович А.В. «История русской риторики», Киев, 2003.
6. Луцкий К.Л. «Судебное красноречие», Москва: Фемида, 1992.
7. Розов А.Н. «Риторика. Искусство публичной речи», СПб, 2009.
8. Розов А.Н. «Судебная риторика: учебное пособие», СПбГПУ, 2009.
9. http://ru.wikipedia.org/wiki/Кони_А.
10. http://www.bestreferat.ru/referat-85370.html
Приложение
Анатолий Федорович Кони. Речь по делу об утоплении крестьянки Емельяновой ее мужем
Господа судьи, господа присяжные заседатели! Вашему рассмотрению подлежат самые разнообразные по своей внутренней обстановке дела, где свидетельские показания дышат таким здравым смыслом, проникнуты такою искренностью и правдивостью и нередко отличаются такою образностью, что задача судебной власти становится очень легка. Остается сгруппировать все эти свидетельские показания, и тогда они сами собою составят картину, которая в вашем уме создаст известное определенное представление о деле.
Но бывают дела другого рода, где свидетельские показания имеют совершенно иной характер, где они сбивчивы, неясны, туманны, где свидетели о многом умалчивают, многое боятся сказать, являя перед вами пример уклончивого недоговариванья и далеко не полной искренности. Я не ошибусь, сказав, что настоящее дело принадлежит к последнему разряду, но не ошибусь также, прибавив, что это не должно останавливать вас, судей, в строго беспристрастном и особенно внимательном отношении к каждой подробности в нем. Если в нем много наносных элементов, если оно несколько затемнено неискренностью и отсутствием полной ясности в показаниях свидетелей, если в нем представляются некоторые противоречия, то тем выше задача обнаружить истину, тем более усилий ума, совести и внимания следует употребить для узнания правды. Задача становится труднее, но не делается неразрешимою.
Я не стану напоминать вам обстоятельства настоящего дела; они слишком несложны для того, чтобы повторять их в подробности. Мы знаем, что молодой банщик женился, поколотил студента и был посажен под арест. На другой день после этого нашли его жену в речке Ждановке. Проницательный помощник пристава усмотрел в смерти ее самоубийство с горя по мужу, и тело было предано земле, а дело - воле божьей. Этим, казалось бы, все и должно было кончиться, но в околотке пошел говор об утопленнице.
Говор этот группировался около Аграфены Суриной, она была его узлом, так как она будто бы проговорилась, что Лукерья не утопилась, а утоплена мужем. Поэтому показание ее имеет главное и существенное в деле значение.
Я готов сказать, что оно имеет, к сожалению, такое значение, потому что было бы странно скрывать от себя и недостойно умалчивать перед вами, что личность ее не производит симпатичного впечатления и что даже вне обстоятельств этого дела, сама по себе, она едва ли привлекла бы к себе наше сочувствие. Но я думаю, что это свойство ее личности нисколько не изменяет существа ее показания. Если мы на время забудем о том, как она показывает, не договаривая, умалчивая, труся или скороговоркою, в неопределенных выражениях высказывая то, что она считает необходимым рассказать, то мы найдем, что из показания ее можно извлечь нечто существенное, в чем должна заключаться своя доля истины. Притом показание ее имеет особое значение в деле: им завершаются все предшествовавшие гибели Лукерьи события, им объясняются и все последующие, оно есть, наконец, единственное показание очевидца. Прежде всего возникает вопрос: достоверно ли оно? Если мы будем определять достоверность показания тем, как человек говорит, как он держит себя на суде, то очень часто примем показания вполне достоверные за ложные и, наоборот, примем оболочку показания за его сущность, за его сердцевину.
Поэтому надо оценивать показание по его внутреннему достоинству. Если оно дано непринужденно, без постороннего давления, если оно дано без всякого стремления к нанесению вреда другому и если затем оно подкрепляется обстоятельствами дела и бытовою житейскою обстановкою тех лиц, о которых идет речь, то оно должно быть признано показанием справедливым. Могут быть неверны детали, архитектурные украшения, мы их отбросим, но тем не менее останется основная масса, тот камень, фундамент, на котором зиждутся эти ненужные, неправильные подробности.
Существует ли первое условие в показаниях Аграфены Суриной? Вы знаете, что она сама первая проговорилась, по первому толчку, данному Дарьею Гавриловою, когда та спросила: "Не ты ли это с Егором утопила Лукерью?".
Самое поведение ее при ответе Дарье Гавриловой и подтверждение этого ответа при следствии исключает возможность чего-либо насильственного или вынужденного. Она сделалась, - волею или неволею, об этом судить трудно, - свидетельницею важного и мрачного события, она разделила вместе с Егором ужасную тайну, но, как женщина нервная, впечатлительная, живая, оставшись одна, она стала мучиться, как все люди, у которых на душе тяготеет какая-нибудь тайна, что-нибудь тяжелое, чего нельзя высказать. Она должна была терзаться неизвестностью, колебаться между мыслью, что Лукерья, может быть, осталась жива, и гнетущим сознанием, что она умерщвлена, и поэтому-то она стремилась к тому, чтобы узнать, что сделалось с Лукерьей.
Когда все вокруг было спокойно, никто еще не знал об утоплении, она волнуется как душевнобольная, работая в прачечной, спрашивает поминутно, не пришла ли Лукерья, не видали ли утопленницы. Бессознательно почти, под тяжким гнетом давящей мысли, она сама себя выдает. Затем, когда пришло известие об утопленнице, когда участь, постигшая Лукерью, определилась, когда стало ясно, что она не придет никого изобличать, бремя на время свалилось с сердца, и Аграфена успокоилась. Затем опять тяжкое воспоминание и голос совести начинают ей рисовать картину, которой она была свидетельницею, и на первый вопрос Дарьи Гавриловой она почти с гордостью высказывает все, что знает. Итак, относительно того, что показание Суриной дано без принуждения, не может быть сомнения.
Обращаюсь ко второму условию: может ли показание это иметь своею исключительною целью коварное желание набросить преступную тень на Егора, погубить его? Такая цель может быть только объяснена страшною ненавистью, желанием погубить во что бы то ни стало подсудимого, но в каких же обстоятельствах дела найдем мы эту ненависть? Говорят, что она была на него зла за то, что он женился на другой; это совершенно понятно, но она взяла за это с него деньги; положим, что даже и взяв деньги, она была недовольна им, но между неудовольствием и смертельною ненавистью целая пропасть. Все последующие браку обстоятельства были таковы, что он, напротив, должен был сделаться ей особенно дорог и мил. Правда, он променял ее, с которою жил два года, на девушку, с которой перед тем встречался лишь несколько раз, и это должно было задеть ее самолюбие, но чрез неделю или, во всяком случае, очень скоро после свадьбы он опять у ней, жалуется ей на жену, говорит, что снова любит ее, тоскует по ней. Да ведь это для женщины, которая продолжает любить, - а свидетели показали, что она очень любила его и переносила его крутое обращение два года, - величайшая победа! Человек, который ее кинул, приходит с повинною головою, как блудный сын, просит ее любви, говорит, что та, другая, не стоит его привязанности, что она, Аграфена, дороже, краше, милее и лучше для него.
Это могло только усилить прежнюю любовь, но не обращать ее в ненависть.
Зачем ей желать погубить Егора в такую минуту, когда жены нет, когда препятствие к долгой связи и даже к браку устранено? Напротив, теперь-то ей и любить его, когда он всецело ей принадлежит, когда ей не надо нарушать "их закон", а между тем она обвиняет его, повторяет это обвинение здесь, на суде. Итак, с этой точки зрения, показание это не может быть заподозрено.
Затем, соответствует ли оно сколько-нибудь обстоятельствам дела, подтверждается ли бытовою обстановкою действующих лиц? Если да, то как бы Аграфена Сурина ни была несимпатична, мы можем ей поверить, потому что другие, совершенно посторонние лица, оскорбленные ее прежним поведением, не свидетельствуя в пользу ее личности, свидетельствуют, однако, в пользу правдивости ее настоящего показания. Прежде всего свидетельница, драгоценная по простоте и грубой искренности своего показания, - сестра покойной Лукерьи. Она рисует подробно отношения Емельянова к жене и говорит, что, когда Емельянов посватался, она советовала сестре не выходить за него замуж, но он поклялся, что бросит любовницу, и она, убедившись этою клятвою, посоветовала сестре идти за Емельянова.
Первое время они живут счастливо, мирно и тихо, но затем начинается связь Емельянова с Суриной. Подсудимый отрицает существование этой связи, но о ней говорит целый ряд свидетелей. Мы слышали показание двух девиц, ходивших к гостям по приглашению Егора, которые видели, как он, в половине ноября, целовался на улице, и не таясь, с Аграфеною. Мы знаем из тех же показаний, что Аграфена бегала к Егору, что он часто, ежедневно по несколько раз, встречался с нею. Правда, главное фактическое подтверждение, с указанием на место, где связь эта была закреплена, принадлежит Суриной, но и оно подкрепляется посторонними обстоятельствами, а именно - показаниями служащего в Зоологической гостинице мальчика и Дарьи Гавриловой. Обвиняемый говорит, что он в этот день до 6 часов сидел в мировом съезде, слушая суд и собираясь подать апелляцию. Не говоря уже о том, что, пройдя по двум инстанциям, он должен был слышать от председателя мирового съезда обязательное по закону заявление, что апелляции на приговор съезда не бывает, этот человек, относительно которого приговор съезда был несправедлив, не только по его мнению, но даже по словам его хозяина, который говорит, что Егор не виноват, "да суд так рассудил", этот человек идет любопытствовать в этот самый суд и просиживает там полдня.
Действительно, он не был полдня дома, но он был не в съезде, а в Зоологической гостинице. На это указывает мальчик Иванов. Он видел в Михайлов день Сурину в номерах около 5 часов. Это подтверждает и Гаврилова, которой 8 ноября Сурина сказала, что едет с Егором, а затем вернулась в 6 часов. Итак, частица показаний Суриной подтверждается. Таким образом, очевидно, что прежние дружеские, добрые отношения между Лукерьею и ее мужем поколебались. Их место заняли другие, тревожные.
Такие отношения не могут, однако, долго длиться: они должны измениться в ту или другую сторону. На них должны были постоянно влиять страсть и прежняя привязанность, которые пробудились в Егоре с такою силою и так скоро. В подобных случаях может быть два исхода: или рассудок, совесть и долг победят страсть и подавят ее в грешном теле, и тогда счастие упрочено, прежние отношения возобновлены и укреплены, или напротив, рассудок подчинится страсти, заглохнет голос совести, и страсть, увлекая человека, овладеет им совсем; тогда явится стремление не только нарушить, но навсегда уничтожить прежние тягостные, стесняющие отношения. Таков общий исход всех действий человеческих, совершаемых под влиянием страсти; на середине страсть никогда не останавливается; она или замирает, погасает, подавляется или, развиваясь чем далее, тем быстрее, доходит до крайних пределов. Для того чтобы определить, по какому направлению должна была идти страсть, овладевшая Емельяновым, достаточно вглядеться в характер действующих лиц. Я не стану говорить о том, каким подсудимый представляется нам на суде; оценка поведения его на суде не должна быть, по моему мнению, предметом наших обсуждений. Но мы можем проследить его прошедшую жизнь по тем показаниям и сведениям, которые здесь даны и получены.
Лет 16 он приезжает в Петербург и становится банщиком при номерных, так называемых "семейных" банях. Известно, какого рода эта обязанность; здесь, на суде, он сам и две девушки из дома терпимости объяснили, в чем состоит одна из главных функций этой обязанности. Ею-то, между прочим, Егор занимается с 16 лет. У него происходит перед глазами постоянный, систематический разврат. Он видит постоянное беззастенчивое проявление грубой чувственности.
Средства к жизни добываются не тяжелым и честным трудом, а тем, что он угождает посетителям, которые, довольные проведенным временем с приведенною женщиною, быть может, иногда и не считая хорошенько, дают ему деньги на водку. Вот такова его должность с точки зрения труда!
Посмотрим на нее с точки зрения долга и совести. Может ли она развить в человеке самообладание, создать преграды, внутренние и нравственные, порывам страсти? Нет, его постоянно окружают картины самого беззастенчивого проявления половой страсти, а влияние жизни без серьезного труда, среди далеко не нравственной обстановки для человека, не укрепившегося в другой, лучшей сфере, конечно, не явится особо задерживающим в ту минуту, когда им овладевает чувственное желание обладания... Взглянем на личный характер подсудимого, как он нам был описан. Это характер твердый, решительный, смелый. С товарищами живет Егор не в ладу, нет дня, чтобы не ссорился, человек "озорной", неспокойный, никому спускать не любит. Студента, который, подойдя к бане, стал нарушать чистоту, он поколотил больно - и поколотил притом не своего брата мужика, а студента, "барина", - стало быть, человек, не очень останавливающийся в своих порывах. В домашнем быту это человек не особенно нежный, не позволяющий матери плакать, когда его ведут под арест, обращавшийся со своею любовницею "как палач". Ряд показаний рисует, как он обращается вообще с теми, кто ему подчинен по праву или обычаю. "Идешь ли?" - прикрикивает он на жену, зовя ее с собою; "Гей, выходи", - стучит в окно, "выходи" - властно кричит он Аграфене. Это человек, привыкший властвовать и повелевать теми, кто ему покоряется, чуждающийся товарищей, самолюбивый, непьющий, точный и аккуратный. Итак, это характер сосредоточенный, сильный и твердый, но развившийся в дурной обстановке, которая ему никаких сдерживающих начал дать не могла.
Посмотрим теперь на его жену. О ней также характеристичные показания: эта женщина невысокого роста, толстая, белокурая, флегматическая, молчаливая и терпеливая. "Всякие тиранства от моей жены, капризной женщины, переносила, никогда слова не сказала", - говорит о ней свидетель Одинцов. "Слова от нее трудно добиться", - прибавил он. Итак, это вот какая личность: тихая, покорная, вялая и скучная, главное - скучная. Затем выступает Аграфена Сурина. Вы ее видели и слышали: вы можете относиться к ней не с симпатией, но вы не откажете ей в одном: она бойка и даже здесь за словом в карман не лезет, не может удержать улыбки, споря с подсудимым, она, очевидно, очень живого, веселого характера, энергическая, своего не уступит даром, у нее черные глаза, румяные щеки, черные волосы.
Это совсем другой тип, другой темперамент.
Вот такие-то три лица сводятся судьбою вместе. Конечно, и природа, и обстановка указывают, что Егор должен скорее сойтись с Аграфеною; сильный всегда влечется к сильному, энергическая натура сторонится от всего вялого слишком тихого. Егор женится, однако, на Лукерье.
Чем она понравилась ему? Вероятно, свежестью, чистотою, невинностью. В этих ее свойствах нельзя сомневаться. Егор сам не отрицает, что она вышла за него, сохранив девическую чистоту. Для него эти ее свойства, эта ее неприкосновенность должны были представлять большой соблазн, сильную приманку, потому что он жил последние годы в такой сфере, где девической чистоты вовсе не полагается; для него обладание молодою, невинною женою должно было быть привлекательным. Оно имело прелесть новизны, оно так резко и так хорошо противоречило общему складу окружающей его жизни. Не забудем, что это не простой крестьянин, грубоватый, но прямодушный, - это крестьянин, который с 16 лет в Петербурге, в номерных банях, который, одним словом, "хлебнул" Петербурга. И вот он вступает в брак с Лукерьею, которая, вероятно, иначе ему не могла принадлежать; но первые порывы страсти прошли, он охлаждается, а затем начинается обычная жизнь, жена его приходит к ночи, тихая, покорная, молчаливая... Разве это ему нужно с его живым характером, с его страстною натурою, испытавшею житье с Аграфеною? И ему, особенно при его обстановке, приходилось видывать виды, и ему, может быть, желательна некоторая завлекательность в жене, молодой задор, юркость, бойкость. Ему, по характеру его, нужна жена живая, веселая, а Лукерья - совершенная противоположность этому. Охлаждение понятно, естественно. А тут Аграфена снует, бегает по коридору, поминутно суется на глаза, подсмеивается и не прочь его снова завлечь. Она зовет, манит, туманит, раздражает, и когда он снова ею увлечен, когда она снова позволяет обнять себя, поцеловать, в решительную минуту, когда он хочет обладать ею, она говорит: "Нет, Егор, я вашего закона нарушать не хочу", - т.е. каждую минуту напоминает о сделанной им ошибке, корит его тем, что он женился, не думая, что делает, не рассчитав последствий, сглупив... Он знает при этом, что она от него ни в чем более не зависит, что она может выйти замуж и пропасть для него навсегда. Понятно, что ему остается или ахнуть на нее рукой и вернуться к скучной и молчаливой жене, или отдаться Аграфене. Но как отдаться? Вместе, одновременно с женою? Это невозможно.
Во-первых, это в материальном отношении дорого будет стоить, потому что ведь придется и материальным образом иногда выразить любовь к Суриной; во-вторых, жена его стесняет; он человек самолюбивый, гордый, привыкший действовать самостоятельно, свободно, а тут надо ходить тайком по номерам, лгать, скрываться от жены или слушать брань ее с Аграфеною и с собою – и так навеки!
Конечно, из этого надо найти исход. И если страсть сильна, а голос совести слаб, то исход может быть самый решительный. И вот является первая мысль о том, что от жены надо избавиться.
Мысль эта является в ту минуту, когда Аграфена вновь стала принадлежать ему, когда он снова вкусил от сладости старой любви и когда Аграфена отдалась ему, сказав, что это, как говорится в таких случаях, "в первый и в последний раз". О появлении этой мысли говорит Аграфена Сурина: "Не сяду под арест без того, чтобы Лукерьи не было", - сказал ей Емельянов. Мы бы могли не совсем поверить ей, но слова ее подтверждаются другим беспристрастным и добросовестным свидетелем, сестрою Лукерьи, которая говорит, что накануне смерти, через неделю после свидания Егора с Суриною, Лукерья передавала ей слова мужа: "Тебе бы в Ждановку". В каком смысле было это сказано - понятно, так как она отвечала ему: "Как хочешь, Егор, но я сама на себя рук накладывать не стану". Видно, мысль, на которую указывает Аграфена, в течение недели пробежала целый путь и уже облеклась в определенную и ясную форму - "тебе бы в Ждановку". Почему же именно в Ждановку? Вглядитесь в обстановку Егора и отношения его к жене. Надо от нее избавиться. Как, что для этого сделать? Убить... Но как убить?
Зарезать ее - будет кровь, нож, явные следы, - ведь они видятся только в бане, куда она приходит ночевать. Отравить? Но как достать яду, как скрыть следы преступления, и т.д.? Самое лучшее и, пожалуй, единственное средство - утопить. Но когда? А когда она пойдет провожать его в участок - это время самое удобное, потому что при обнаружении убийства он окажется под арестом и даже как нежный супруг и несчастный вдовец пойдет потом хоронить утопившуюся или утонувшую жену. Такое предположение вполне подкрепляется рассказом Суриной. Скажут, что Сурина показывает о самом убийстве темно, туманно, путается, сбивается. Все это так, но у того, кто, даже как посторонний зритель, бывает свидетелем убийства, часто трясутся руки и колотится сердце от зрелища ужасной картины: когда же зритель не совсем посторонний, когда он даже очень близок к убийце, когда убийство происходит в пустынном месте, осенью и сырою ночью, тогда немудрено, что Аграфена не совсем может собрать свои мысли и не вполне разглядела, что именно и как именно делал Егор. Но сущность ее показаний все-таки сводится к одному, т.е. к тому, что она видела Егора топившим жену; в этом она тверда и впечатление передает с силою и настойчивостью. Она говорит, что, испугавшись, бросилась бежать, затем он догнал ее, а жены не было; значит, думала она, он таки утопил ее; спросила о жене - Егор не отвечал.
Показание ее затем вполне подтверждается во всем, что касается ее ухода из дома вечером 14 ноября. Подсудимый говорит, что он не приходил за ней, но Анна Николаева удостоверяет противоположное и говорит, что Аграфена, ушедшая с Егором, вернулась через 20 минут. По показанию Аграфены, она как раз прошла и пробежала такое пространство, для которого нужно было, по расчету, употребить около 20 минут времени.
Нам могут возразить против показаний Суриной, что смерть Лукерьи могла произойти от самоубийства или же сама Сурина могла убить ее. Обратимся к разбору этих, могущих быть, возражений. Прежде всего нам скажут, что борьбы не было, потому что платье утопленницы не разорвано, не запачкано, что сапоги у подсудимого, который должен был войти в воду, не были мокры и т.д. Вглядитесь в эти два пункта возражений, и вы увидите, что они вовсе не так существенны, как кажутся с первого взгляда. Начнем с грязи и борьбы. Вы слышали показание одного свидетеля, что грязь была жидкая, что была слякоть; вы знаете, что место, где совершено убийство, весьма крутое, скат в 9 шагов, под углом 45o. Понятно, что, начав бороться с кем-нибудь на откосе, можно было съехать по грязи в несколько секунд до низу, и если затем человек, которого сталкивают, запачканного грязью, в текущую воду, остается в ней целую ночь, то нет ничего удивительного, что на платье, пропитанном насквозь водою, слякоть расплывается и следов ее не останется: природа сама выстирает платье утопленницы.
Скажут, что нет следов борьбы. Я не стану утверждать, чтобы она была, хотя разорванная пола кацавейки наводит, однако, на мысль, что нельзя отрицать ее существования.
Затем скажут: сапоги! Да, сапоги эти, по-видимому, очень опасны для обвинения, но только по-видимому. Припомните часы: когда Егор вышел из дома, это было три четверти десятого, а пришел он в участок десять минут одиннадцатого, т.е. чрез 25 минут по выходе из дома и минут чрез 10 после того, что было им совершено, по словам Суриной.
Но в часть, где собственно содержатся арестанты и где его осматривали, он пришел в 11 часов, через час после того дела, в совершении которого он обвиняется. В течение этого времени он много ходил, был в теплой комнате, и затем его уже обыскивают. Когда его обыскивали, вы могли заключить из показаний свидетелей, один из полицейских объяснил, что на него не обратили внимания, потому что он приведен на 7 дней; другой сказал сначала, что всего его обыскивал, а потом объяснил, что сапоги подсудимый снял сам, а он осмотрел только карманы. Очевидно, что в этот промежуток времени он мог успеть обсохнуть, а если и оставалась сырость на платье и сапогах, то она не отличалась от той, которая могла образоваться от слякоти и дождя. Да, наконец, если вы представите себе обстановку убийства так, как описывает Сурина, вы убедитесь, что ему не было надобности входить в воду по колени. Завязывается борьба на откосе, подсудимый пихает жену, они скатываются в минуту по жидкой грязи, затем он схватывает ее за плечи и, нагнув голову, сует в воду. Человек может задохнуться в течение двух-трех минут, особенно если не давать ему ни на секунду вынырнуть, если придержать голову под водой.
При такой обстановке, которую описывает Сурина, всякая женщина в положении Лукерьи будет поражена внезапным нападением, в сильных руках разъяренного мужа не соберется с силами, чтобы сопротивляться, особенно если принять в соображение положение убийцы, который держал ее одною рукою за руку, на которой и остались синяки от пальцев, а другою нагибал ей голову к воде. Чем ей сопротивляться, чем ей удержаться от утопления? У нее свободна лишь одна рука, но перед нею вода, за которую ухватиться и опереться нельзя. Платье Егора могло быть при этом сыро, забрызгано водою, запачкано и грязью немного, но при поверхностном осмотре, который ему дали, это могло остаться незамеченным. Насколько это вероятно, вы можете судить по показаниям свидетелей: один говорит, что он засажен в часть в сапогах, другой говорит - босиком; один показывает, что он был в сюртуке, другой - в чуйке и т.д.
Наконец, известно, что ему позволили самому явиться под арест, что он был свой человек в участке - станут ли такого человека обыскивать и осматривать подробно?
Посмотрим, насколько возможно предположение о самоубийстве. Думаю, что нам не станут говорить о самоубийстве с горя, что мужа посадили на 7 дней под арест. Надо быть детски легковерным, чтобы поверить подобному мотиву.
Мы знаем, что Лукерья приняла известие об аресте мужа спокойно, хладнокровно, да и приходить в такое отчаяние, чтобы топиться ввиду семидневной разлуки, было бы редким, чтобы не сказать невозможным, примером супружеской привязанности. Итак, была другая причина, но какая же? Быть может, жестокое обращение мужа, но мы, однако, не видим такого обращения: все говорят, что они жили мирно, явных ссор не происходило.
Правда, она раз, накануне смерти, жаловалась, что муж стал грубо отвечать, лез с кулаками и даже советовал ей "в Ждановку". Но, живя в России, мы знаем, каково в простом классе жестокое обращение с женою. Оно выражается гораздо грубее и резче, в нем муж, считая себя в своем неотъемлемом праве, старается не только причинить боль, но и нашуметь, сорвать сердце. Здесь такого жестокого обращения не было и быть не могло. Оно, по большей части, есть следствие грубого возмущения какою-нибудь стороною в личности жены, которую нужно, но мнению мужа, исправить, наказуя и истязуя. Здесь было другое чувство, более сильное и всегда более страшное по своим результатам. Это была глубокая, затаенная ненависть. Наконец, мы знаем, что никто так не склонен жаловаться и плакаться на жестокое обращение, как женщина, и Лукерья точно так же не удержалась бы, чтобы не рассказывать хоть близким, хоть сестре, что нет житья с мужем, как рассказывала о нем накануне смерти.
Итак, нет повода к самоубийству. Посмотрим на выполнение этого самоубийства. Она никому не намекает даже о своем намерении, напротив, говорит накануне противоположное, а именно: что рук на себя не наложит; затем она берет у сестры - у бедной женщины - кофту: для чего же? – чтобы в ней утопиться; наконец, местом утопления она выбирает Ждановку, где воды всего на аршин. Как же тут утопиться?
Ведь надо согнуться, нужно чем-нибудь придержаться за дно, чтобы не всплыть на поверхность... Но чувство самосохранения непременно скажется - молодая жизнь восстала бы против своего преждевременного прекращения, и Лукерья сама выскочила бы из воды. Известно, что во многих случаях самоубийцы потому только гибнут под водою, что или не умеют плавать, или же несвоевременно придет помощь, которую они обыкновенно сами призывают.
Всякий, кто знаком с обстановкою самоубийства, знает, что утопление, а также бросание с высоты, - два преимущественно женских способа самоубийства, - совершаются так, что самоубийца старается ринуться, броситься как бы с тем, чтобы поскорее, сразу, без возможности колебания и возврата, прервать связь с окружающим миром. В воду "бросаются", а не ищут такого места, где бы надо было "входить" в воду, почти как по ступенькам. Топясь в Ждановке, Лукерья должна была войти в воду, нагнуться, даже сесть и не допустить себя встать, пока не отлетит от нее жизнь.
Но это положение немыслимое! И зачем оно, когда в десяти шагах течет Нева, которая не часто отдает жизни тех, кто пойдет искать утешения в ее глубоких и холодных струях.
Наконец, самое время для самоубийства выбирается такое, когда сама судьба послала ей семидневную отсрочку, когда она может вздохнуть и пожить на свободе без мужа, около сестры. Итак, это не самоубийство.
Но, может быть, это убийство, совершенное Аграфеной Суриной, как намекает на это подсудимый? Я старался доказать, что не Аграфене Суриной, а мужу Лукерьи можно было желать убить ее, и притом, если мы остановимся на показании обвиняемого, то мы должны брать его целиком, особенно в отношении Суриной. Он здесь настойчиво требовал от свидетелей подтверждения того, что Лукерья плакалась от угроз Суриной удавить ее или утюгом хватить.
Свидетели этого не подтвердили, но если все-таки верить обвиняемому, то надо признать, что Лукерья окончательно лишилась рассудка, чтобы идти ночью на глухой берег Ждановки с такою женщиною, которая ей враг, которая грозила убить ее! Скажут, что Сурина могла напасть на нее, когда она возвращалась, проводив мужа. Но факты, неумолимые факты докажут нам противное. Егор ушел из бань в три четверти десятого, пришел в участок в десять минут одиннадцатого, следовательно, пробыл в дороге 25 минут.
Одновременно с уходом из дому он вызвал Аграфену, как говорит Николаева. Следовательно, Сурина могла напасть на Лукерью только по истечении этих 25 минут. Но та же Николаева говорила, что Аграфена Сурина вернулась домой через двадцать минут после ухода. Наконец, могла ли Сурина один на один сладить с Лукерьею, как мог сладить с нею ее муж и повелитель? Вот тут-то были бы следы той борьбы, которой так тщетно искала защита на платье покойной.
Итак, предположение о Суриной как убийце Лукерьи рушится, и мы приходим тому, что показание Суриной в существе своем верно. Затем остаются разъясненными два обстоятельства: во-первых, зачем обвиняемый вызвал Аграфену, когда шел убивать жену, и, во-вторых, зачем он говорил, по показанию Суриной, что "брал девку, а вышла баба", и упрекал в том жену в последние моменты ее жизни? Не лжет ли Сурина? Но, господа присяжные, не одними внешними обстоятельствами, которые режут глаза, определяется характер действий человека; при известных случаях надо посмотреть и на те душевные проявления, которые свойственны большинству людей при известной обстановке.
Зачем он бросил тень на честь своей жены в глазах Аграфены? Да потому, что, несмотря на некоторую свою испорченность, он живет в своеобразном мире, где при разных подчас грубых и не вполне нравственных явлениях существует известный, определенный, простой и строгий нравственный кодекс.
Влияние кодекса этого выразилось в словах Аграфены: "Я вашего закона нарушать не хочу!" Подсудимый - человек самовлюбленный, гордый и властный; прийти просто просить у Аграфены прощения и молить о старой любви - значило бы прямо сказать, что он жену не любит потому, что женился "сдуру", не спросясь броду; Аграфена стала бы смеяться. Надо было иметь возможность сказать Аграфене, что она может нарушить закон, потому что этого закона нет, потому что жена внесла бесчестье в дом и опозорила закон сама. Не тоскующим и сделавшим ошибку, непоправимую на всю жизнь, должен он был прийти к Аграфене, а человеком оскорбленным, презирающим жену, не смогшую до свадьбы "себя соблюсти". В таких условиях Аграфена стала бы его, быть может, жалеть, но он не был бы смешон в ее глазах. И притом - это общечеловеческое свойство, печальное, но верное, - когда человек беспричинно ненавидит другого, несправедлив к нему, то он силится найти в нем хоть какую-нибудь, хотя вымышленную, вину, чтоб оправдаться в посторонних глазах, чтобы даже в глазах самого ненавидимого быть как бы в своем праве. Вот почему лгал Егор о жене Аграфене и в решительную минуту при них обеих повторял эту ложь, в виде вопроса жене о том, кому продала она свою честь, хотя теперь и утверждает, что жена была целомудренна. Зачем он вызвал Аграфену, идя на убийство? Вы ознакомились с Аграфеною Суриною и, вероятно, согласитесь, что эта женщина способна вносить смуту и раздор в душевный мир человека, ею увлеченного. От нее нечего ждать, что она успокоит его, станет говорить как добрая, любящая женщина. Напротив, она скорей всего в ответ на уверения в прочности вновь возникшей привязанности станет дразнить, скажет: "Как же, поверь тебе, хотел ведь на мне жениться - два года водил, да и женился на другой". Понятно, что в человеке самолюбивом, молодом, страстном, желающем приобрести Аграфену, должно было явиться желание доказать, что у него твердо намерение обладать ею, что он готов даже уничтожить жену-разлучницу, да не на словах, которым Аграфена не верит и над которыми смеется, но на деле. Притом она уже раз испытала его неверность, она может выйти замуж, не век же находиться под его гнетом; надо ее закрепить надолго, навсегда, поделившись с нею страшною тайною. Тогда всегда будет возможность сказать: "Смотри, Аграфена! Я скажу все, мне будет скверно, да и тебе, чай, не сладко придется. Вместе погибать пойдем, ведь из-за тебя же Лукерьи душу загубил..."
Вот для чего надо было вызвать Аграфену, удалив, во что бы то ни стало, плаксивую мать, которая дважды вызывалась идти его провожать. Затем могли быть и практические соображения: зайдя за ней, он мог потом, в случае обнаружения каких-нибудь следов убийства, сказать: я сидел в участке, а в участок шел с Грушей, что же - разве при ней я совершил убийство? Спросите ее! Она будет молчать, конечно, и тем дело кончится. Но в этом расчете он ошибся.
Он не сообразил, какое впечатление может произвести на Сурину то, что ей придется видеть, он позабыл, что на молчание такой восприимчивой женщины, как Сурина, положиться нельзя... Вот те соображения, которые я считал нужным вам представить. Мне кажется, что все они сводятся к тому, что обвинение против подсудимого имеет достаточные основания. Поэтому я обвиняю его в том, что, возненавидев свою жену и вступив в связь с другою женщиною, он завел жену ночью на речку Ждановку и там утопил.
Кончая обвинение, я не могу не повторить, что такое дело, как настоящее, для разрешения своего потребует больших усилий ума и совести. Но я уверен, что вы не отступите перед трудностью задачи, как не отступила перед ней обвинительная власть, хотя, быть может, разрешите ее иначе. Я нахожу, что подсудимый Емельянов совершил дело ужасное, нахожу, что, постановив жестокий и несправедливый приговор над своею бедною и ни в чем не повинною женою, он со всею строгостью привел его в исполнение.
Если вы, господа присяжные, вынесете из дела такое же убеждение, как и я, если мои доводы подтвердят в вас это убеждение, то я думаю, что не далее, как через несколько часов, подсудимый услышит из ваших уст приговор, конечно, менее строгий, но, без сомнения, более справедливый, чем тот, который он сам произнес над своею женою.