ВВЕДЕНИЕ
ГЛАВА 1. ЯЗЫКОВАЯ ЛИЧНОСТЬ КАК ОБЪЕКТ НАУЧНОГО ИССЛЕДОВАНИЯ
1.1 Теоретические основы изучения феномена «языковая личность»
1.2 Структура языковой личности. Прагматический уровень
1.3 Терминологический аппарат лингвокогнитивного и прагматического уровней языковой личности
Выводы по главе 1
ГЛАВА 2. ЛИНГВОКОГНИТИВНЫЙ УРОВЕНЬ ЯЗЫКОВОЙ ЛИЧНОСТИ Д.И. СТАХЕЕВА (НА МАТЕРИАЛЕ РОМАНА «ОБНОВЛЕННЫЙ ХРАМ»)
2.1 Лексико-семантические поле концепта храм и языковые способы его реализации
2.2 Структура лексико-семантического поля концепта душа и языковые способы его репрезентации
2.3 Концепт деньги, его лексико-семантические поле и языковые способы его актуализации
Выводы по главе 2
ГЛАВА 3. ПРАГМАТИЧЕСКИЙ УРОВЕНЬ ЯЗЫКОВОЙ ЛИЧНОСТИ Д.И. СТАХЕЕВА (НА МАТЕРИАЛЕ РОМАНА «ОБНОВЛЕННЫЙ ХРАМ»)
3.1 Прецедентные тексты как основа прагматического уровня языковой личности Д.И. Стахеева
3.2 Языковые способы реализации прецедентных текстов в романе Д.И. Стахеева «Обновленный храм»
Выводы по главе 3
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
ВВЕДЕНИЕ
В системе научного лингвистического знания особенно перспективной становится проблема языкового сознания личности, определяющая специфику языковой картины мира, концептосферу в целом, индивидуальной (авторской) – в частности. Поэтому разработка теории языковой личности (далее – ЯЛ) является одной из актуальных задач современного языкознания. Сегодня в лингвистической научной парадигме имеется ряд работ, посвященных проблеме ЯЛ, формам ее существования. Среди их достаточно большого числа особенно значимыми можно назвать несколько, которые исследуют данный языковой феномен с точки зрения разных подходов: теоретико-методологического [Богин 1984; Караулов 1987]; лексикографического [Лютикова 2000]; лингвокогнитивного [Богомолов 2005, Осипова 2005]; психолингвистического [Пушкин 1990; Седов 2004]; социолингвистического [Крысин 1976, 2004]. Отметим, что источниками исследования являются созданные индивидом устные и письменные тексты. Во многих научных трудах предпринят анализ языка личностей исторических деятелей, ученых, поэтов, прозаиков, литературных персонажей. В частности, объектом исследования являлись языковые личности персонажа в прозе А.П. Чехова [Трещалина 1998], В.В. Виноградова [Федорченко 2002], Ивана Грозного [Попова 2004], Ф.М. Достоевского [Залогина 2004], Б.Акунина [Менькова 2004], Константина Левина [Богомолов 2005], А.П. Степанова [Бурмакина 2007] и др. Актуальность подобного рода работ обусловлена стремлением воссоздать относительно целостную индивидуальную языковую картину мира личности прошлых эпох или современности, необходимостью глубже познать их внутреннюю организацию, особенности мышления и мировосприятия.
Для нас интерес представляет ЯЛ Д.И. Стахеева и языковые способы актуализации ее лингвокогнитивного и прагматического уровней. Несмотря на то, что творчество Д.И. Стахеева не стало популярным в нашей стране и его имя не обрело широкой известности, его произведения, стиль их написания, языковые особенности достойны внимания не только читателей, но и ученых. Важно отметить, что художественное и мемуарное наследие Д.И. Стахеева представляет огромный научный интерес для ученых Елабужского государственного педагогического университета. В 90-е годы XXвека заметно активизируется совместная деятельность университета и школ г. Елабуги в области историко-филологического образования. Значительным в этом плане стало внедрение в образовательный процесс национально-регионального компонента. Неслучайно, что в это же время открывается новая страница в жизни университета, связанная с изучением роли купеческой династии Стахеевых в истории России. Продолжается кропотливая исследовательская работа профессора Н.М. Валеева по поиску потомков династии (многие из которых в настоящее время проживают за рубежом), изучению жизни и творчества яркого ее представителя – Д.И. Стахеева. Этапным событием, но имеющим огромное значение в научно-культурной жизни университета и города, в этом плане стали Первые Международные Стахеевские чтения, проведенные в 1990 году (сегодня они проводятся один раз в два года). Именно они обозначили начало нового научного направления в отечественной науке по изучению вклада российского купечества в русскую литературу, культуру и науку. Материалы Чтений зафиксированы в сборниках, издательством которых занимается Елабужский госпедуниверситет. Тематика научной информации Чтений охватывает широкий круг вопросов, имеющих отношение к лингвистике, ономастике, литературоведению, философии, истории и культуре России, в частности Елабуги. Интерес к ним поистине велик, поскольку на Чтения съезжаются ученые, исследователи жизни и творчества Д.И. Стахеева с разных точек земного шара. Так, участие в них приняли потомки известного купеческого рода Стахеевых из Англии (Т.Браунинг, П.Д. Карсон), Сингапура (М.Стахеев), ученые из Казани (Р.М. Мухаметшин, Р.Р. Салихов, Р.Р. Хайрутдинов), Вятки (З.В. Галлямова), Елабуги (Н.Н. Аникина, Н.М. Валеев, Н.Г. Валеева, С.И. Грахова, А.М. Калимуллин, И.В. Корнилова, И.Е. Крапоткина, И.В. Маслова, М.В. Мельник, Е.Л. Пупышева, А.И. Разживин, Д.А. Салимова, А.А. Уткин, Г.Н. Хабибуллина, Т.А. Юлкина и др.) и других городов.
Сегодня усилиями преподавателей, аспирантов, студентов ЕГПУ ведется плодотворная работа по исследованию биографических фактов, выявлению специфики литературного наследия Д.И. Стахеева: курсовые и выпускные квалификационные работы студентов, диссертационные исследования аспирантов и соискателей, научные статьи и монографии профессорско-преподавательского состава вуза. Это, во-первых, докторские и кандидатские диссертации по специальностям «русская литература» и «русский язык», в которых рассматриваются некоторые аспекты жизнетворчества и особенности языка и стиля Д.И. Стахеева: «Д.И. Стахеев. Судьба и творчество. 1840-1918 гг.» Н.М. Валеева (Москва 1996); «Типология раннего творчества Д.И. Стахеева и С.В. Максимова» С.И. Граховой (Казань 2001); «Духовная жизнь России в романах Д.И. Стахеева 1870-1890 гг.» Г.Н. Хабибуллиной (Казань 2007); «Русская антропонимия романического пространства Д.И. Стахеева» Г.Р. Патенко (Кемерово 2007); «Эмоционально-оценочная лексика в текстовом пространстве Д.И. Стахеева» Т.Ю. Колясевой (Кемерово 2008). Во-вторых, монография «Антропонимия романов Д.И. Стахеева», вышедшая в свет 2008 году в соавторстве Д.А. Салимовой и Г.Р. Патенко. В ‑ третьих, научные статьи и доклады на Международных и Всероссийских конференциях, освещающие новые страницы авторской биографии, особенности проблематики, языка, стиля, творческой индивидуальности Д.И. Стахеева: С.И. Граховой «К восприятию темы купечества в раннем творчестве Д.И. Стахеева» (Елабуга 2003); Даниловой Ю.Ю. «Имена Д.И.Стахеева и М.И.Цветаевой в системе филологического образования: национально-региональный компонент» (Наб. Челны 2005); Колясевой Т.Ю. «Особенности употребления фразеологизмов в произведениях Д.И. Стахеева» (Чебоксары 2007); её же «Средства выражения эмоциональной оценки в произведениях Д.И. Стахеева» (Москва 2007, Елабуга 2008); её же «Стилистически маркированная эмоционально-оценочная лексика в произведениях Д.И. Стахеева» (Москва 2008); Н.Н. Аникиной «Лексемы «храм» и «церковь» в историческом и функциональном аспекте» (Елабуга 2008); М.В. Мельник «Смысл названия романа Д.И. Стахеева «Обновленный храм» (Елабуга 2008); Е.Л. Пупышевой, Л.Р. Матанцевой «Специфика употребления фразеологизмов в романе Д.И. Стахеева «Обновленный храм» (Елабуга 2008); Е.Л. Пупышевой «Категория времени в русском языке: функциональный аспект (на примере произведений Д.И. Стахеева)» (Нижний Новгород 2007); её же «Специфика употребления церковнославянских слов в романе Д.И. Стахеева «Обновленный храм» (Елабуга 2003); Д.А. Салимовой «Антропонимы в текстовом пространстве романа Д.И. Стахеева «Избранник сердца» (Казань 2007); её же «Этимологически «говорящие» имена и «говорящие» фамилии в романе Д.И. Стахеева «Обновленный храм» (Елабуга 2008); Д.А. Салимовой, Г.Р. Патенко «Антропонимическое пространство романа Д.И. Стахеева «Обновленный храм» (Тюмень 2007); Л.Б. Бубековой «Выразительный синтаксис прозы Д.И. Стахеева» (Елабуга 2008); Т.А. Юлкиной «Из наблюдений над межтекстуальными связями в произведениях Д.И. Стахеева» (Елабуга 2003); её же «Особенности лингвистического выражения категории автора в тексте Д.И. Стахеева «Группы и портреты» (Елабуга 2008) и многих др.
Таким образом, актуальность настоящей работы обусловлена рядом факторов.
Во-первых, в результате изучения предшествующего опыта разработки феномена ЯЛ в целом разными учеными отметим, что обозначенный вопрос, несмотря на достаточно длительную историю его изучения, и сегодня остается открытым и представляет широкое поле для междисциплинарных исследований.
Во-вторых, несмотря на то, что мастерство этого художника слова привлекает к себе пристальное внимание ученых, что творчество, манера, стиль, художественный метод, прием Д.И. Стахеева, идейно-художественное своеобразие, проблематика его произведений не раз становились предметом научного описания, что, наконец, в последнее десятилетие возрос интерес к стахеевским текстам в лингвистическом аспекте, исследование его творческого наследия остается перспективной задачей сегодня. Более того, специальные работы, посвященные целостному анализу специфики языковой личности Д.И. Стахеева, выявлению значимых концептов как храм, душа, деньги, репрезентирующих тезаурус личности, прецедентных текстов как средств выражения авторской мотивации, способов организации романического пространства и регуляции читательской деятельности, нами не были обнаружены. Отметим, что данная работа также не претендует на полноту анализа обозначенной проблемы, в ней ставится задача обобщения имеющихся теоретических сведений, определения значимости концептов в индивидуальной языковой картине мира, классификации прецедентных текстов в романе «Обновленный храм» Д.И. Стахеева, а также способов введения автором последних в ткань художественного произведения.
В-третьих, следует отметить, что настоящее исследование осуществляется в рамках программы по изучению литературного и культурно-исторического наследия Прикамья, жизни, творчества и деятельности известных людей, имя которых так или иначе связано с городом Елабугой.
Объектом исследования явилась языковая личность Д.И. Стахеева с позиций лингвокогнитивного и прагматического уровней.
Предметом исследования являются языковые способы репрезентации лингвокогнитивного, прагматического уровней ЯЛ Д.И. Стахеева.
Цель настоящей работы – определить особенности лингвокогнитивного и прагматического уровней структуры ЯЛ Д.И. Стахеева.
Достижению поставленной цели служит решение следующих задач:
– систематизировать основные теоретические положения, связанные с рассмотрением понятий «ЯЛ», «структура ЯЛ», «лингвокогнитивный уровень ЯЛ», «прагматический уровень ЯЛ», «концепт», «лексико-семантическое поле», «прецедентные тексты», «индивидуальная языковая картина мира» и др.;
– выявить особенности лексико-семантических полей храм, душа, деньги;
– установить способы репрезентации концептов храм, душа, деньги в индивидуальной языковой картине мира ЯЛ Д.И. Стахеева;
– определить характер использования прецедентных текстов в романе Д.И. Стахеева «Обновленный храм»;
– классифицировать все обнаруженные прецедентные тексты стахеевского романа;
– выявить и описать способы введения прецедентных текстов в текстовое поле исследуемого произведения.
В решении названных цели и задач в работе применялись следующие методы лингвистического исследования:
– метод сплошной выборки при сборе фактического материала, примеров из романа «Обновленный храм» Д.И. Стахеева;
– статистический метод при выявлении количественных показателей функционирования концептов и прецедентных текстов в канве стахеевского романа;
– наблюдение с целью классификации прецедентных текстов произведения Д.И. Стахеева;
– контекстуальный анализ с целью выявить особенности функционирования концептуальных слов и прецедентных текстов в дискурсе Д.И. Стахеева.
Материалом для исследования послужил текст романа Д.И. Стахеева «Обновленный храм». Фактический материал извлекался из следующего источника: Стахеев, Д.И. Духа не угашайте. Избранные произведения / Д.И. Стахеев. – Казань: Тат. кн. изд-во, 1992. – 417 с.
Из данного источника с помощью метода сплошной выборки было выявлено более 450 лексических единиц, реализующих концепты храм, душа, деньги, 70 прецедентных текста, актуализирующих прагматический уровень ЯЛ Д.И. Стахеева.
Научная новизна представленной работы обусловлена с тем, что впервые для анализа выбрана ЯЛ Д.И. Стахеева. Кроме этого, подробно изучаются ключевые концепты такие как храм, душа, деньги и прецедентные тексты с целью выявления художественных ценностей ЯЛ писателя IIполовины XIXвека.
Теоретическая значимость выпускной квалификационной работы заключается в систематизации и углублении теоретических аспектов, связанных с природой и спецификой достаточно сложного и многогранного лингвистического явления, как языковая личность, ее структуры, дифференцирующих признаков, способов и средств ее актуализации в художественном тексте.
Практическая ценность данного исследования состоит в том, что его материалы и результаты могут быть использованы в работах по лингвистической персонологии, в средне-образовательных школах на уроках литературы, русского языка, истории для реализации национально-регионального компонента и для внеклассного чтения с целью углубленного изучения прозаического наследия Д.И. Стахеева. С целью повышения квалификации организовать специальные курсы по творчеству Д.И. Стахеева. Материалы можно также использовать при разработке курса «Лингвистический анализ художественного текста» на филологическом факультете, спецкурсов и спецсеминаров, при организации научно-исследовательской работы студентов. Отдельные фрагменты работы могут найти применение в курсе лингвокраеведения, а также в качестве ценной дополнительной информации как для школьников, студентов и преподавателей, так и для широкого круга читателей, интересующихся историей родного края.
В процессе изучения и описания обозначенной темы мы опирались на предшествующий опыт изучения феномена ЯЛ, природы концепта как основной единицы лингвокогнитивного уровня, специфики прецедентных текстов как способа актуализации прагматического уровня ЯЛ автора, особенностей их функционирования в текстовом пространстве в трудах по лингвистическому анализу художественного текста, в работах, посвященных проблемам исторического и общего языкознания, лингвостилистики, функциональной семантики, а также в исследованиях, посвященных изучению и описанию лингвостилистических особенностей идиолекта Д.И. Стахеева. Особенно значимыми для нас стали работы В.В. Виноградова, Г.И. Богина, Ю.Н. Караулова, В.И. Карасика, К.Ф. Седова, В.Д. Лютиковой, Ю.С. Степанова, В.А. Масловой, Н.М. Валеева, Д.А. Салимовой, Т.А. Юлкиной, Г.Р. Патенко, Т.Ю. Колясевой и др., которые составили теоретико-методологическую базу данной работы.
С учетом изложенных цели и задач определена структура данного исследования. Работа состоит из введения, трех глав, заключения. Список использованной литературы насчитывает 78 источников.
Во введении обосновывается актуальность выбранной темы, раскрывается степень разработанности проблемы, указывается цель и содержание поставленных задач, формулируются объект и предмет исследования, указываются избранные методы исследования, сообщается, в чем заключается научная новизна, теоретическая значимость и практическая ценность полученных результатов, определяется структура работы.
В первой главе «Языковая личность как объект научного исследования» определяются теоретические основы изучения феномена «языковая личность», которые нашли непосредственное отражение в работах Ю.Н. Караулова, Г.И. Богина, В.Д. Лютиковой, В.И. Карасика, К.Ф. Седова и др. Во втором параграфе рассматривается структура ЯЛ и типовые элементы (единицы, отношения, стереотипы), составляющие каждый уровень, в частности, лингвокогнитивный и прагматический.
Во второй главе «Лингвокогнитивный уровень языковой личности Д.И. Стахеева (на материале романа «Обновленный храм»)» на основе лексикографических источников выявляются семантические поля храм, душа, деньги, которые являются основой для установления индивидуального отражения обозначенных концептов в авторской языковой картине мира, а также языковые способы их актуализации в романе Д.И. Стахеева.
В третьей главе «Прагматический уровень языковой личности Д.И. Стахеева (на материале романа «Обновленный храм»)» рассматриваются прецедентные тексты, реализующие прагматический уровень ЯЛ Д.И. Стахеева, описывается их классификация и выявляются различные способы введения их в романическое пространство.
В заключении приводятся выводы в соответствии с поставленными целью и задачами, намечаются перспективы дальнейшего исследования.
Апробация работы. Основные положения данного исследования были изложены:
1) в докладе на ежегодной (40-й) научной конференции студентов и преподавателей ЕГПУ в апреле 2009 г. «Прецедентные тексты в романе Д.И. Стахеева «Обновленный храм» (к вопросу о прагматическом уровне языковой личности автора)»;
2) в докладе на Второй всероссийской научно-практической конференции «В.А. Богородицкий и современные проблемы исследования и преподавания языков» (28-29 апреля 2009 г., Казань) «Прецедентные тексты как способ реализации прагматического уровня языковой личности Д.И. Стахеева», по материалам которой предполагается выпуск сборника научных статей;
3) в докладе на Международной научной конференции «Литературный персонаж как форма выражения авторских интенций» (23-25 апреля 2009 г., Астрахань) «Речевая характеристика персонажей в романе Д.И. Стахеева «Обновленный храм»: к вопросу о прецедентных текстах», по результатам которой предполагается выпуск сборника научных статей в печатном издании и Интернет-версии.
Более того, основные положения настоящего исследования были изложены в виде научной работы, представленной на конкурс научно исследовательских работ студентов Елабужского государственного педагогического университета в апреле 2009 г., по результатам которого автор работы стал проводимого внутривузовского конкурса.
ГЛАВА 1. ЯЗЫКОВАЯ ЛИЧНОСТЬ КАК ОБЪЕКТ НАУЧНОГО ИССЛЕДОВАНИЯ
1.1 Теоретические основы изучения феномена «языковая личность»
В современной лингвистической науке довольно широко представлены попытки осмысления понятия «языковая личность», определения структуры, классификации ее моделей. Это произошло неслучайно и обусловлено тем, что антропоцентризм сегодня является основной характерной чертой парадигмы научного гуманитарного знания, а познание человека невозможно без изучения языка.
Повышенный интерес к языковой личности нельзя назвать абсолютно новым для русистики, так как внимание к языку отдельных писателей является её характерной чертой. В связи с этим достаточно назвать известные классические труды академика В.В. Виноградова о творчестве Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, А.А. Ахматовой и др. [Виноградов 2003]. Однако потребность в понятии и рабочем определении «языковой личности» появилась в 80-х гг. XX века. Приоритет в его разработке и использовании принадлежит русской лингвистике, хотя идея исследования существования и функционирования языка в связи с его носителем – человеком – всегда была присуща языкознанию.
Исторические предпосылки возникновения соответствующей теории можно проследить начиная с XIX века. Вильгельм фон Гумбольдт трактовал язык как «орган внутреннего бытия человека» и как выразитель духа и характера народа, нации [Гумбольдт 1985: 318]. К понятию «национальный дух народа» В.Гумбольдт относит следующее: психический склад народа, его образ мыслей, философию, науку, искусство и литературу. Он полагал, что «дух народа» и его язык настолько тесно связаны, что если существует одно, то другое можно вывести из него. В.Гумбольдт отмечал, что язык является «промежуточным миром», который находится между народом и окружающим его объективным миром. Он считал, что каждый язык описывает вокруг народа круг, из пределов которого можно выйти только в том случае, если вступаешь в другой круг. Человек, согласно взглядам В.Гумбольдта, оказывается в своем восприятии мира подчиненным языку, который ведет этого слепца по истории как поводырь. Практическая деятельность людей подчиняется языку как творцу существующего мира [Гумбольдт 1984: 86 – 87]. Ученый считал, что язык есть одновременно и знак, и отражение. Он полагал, что разговаривающие воспринимают один и тот же предмет с разных сторон и вкладывают различное, индивидуальное содержание в одно и то же слово. Он писал о том, что «никто не понимает слов совершенно в одном и том же смысле, и мелкие оттенки значений переливаются по всему пространству языка, как круги на воде при падении камня. Поэтому взаимное разумение между разговаривающими в то же время есть и недоразумение, и согласие в мыслях и чувствах – в то же время и разногласие» [там же: 44]. Главная мысль, которая прослеживается в исследовании В.Гумбольдта заключается в том, что язык определяет отношение человека к объективной действительности, преобразуя внешний мир в собственность духа.
Позднее, в 1899 г., И.А. Бодуэн де Куртенэ писал: «Человеческий язык, человеческая речь существует только в мозгу, только в «душе» человека, а основная жизнь языка заключается в ассоциации представлений в самых различных направлениях» [Бодуэн де Куртенэ 2004]. «Бодуэн де Куртенэ, подобно Потебне, устранил из своих исследований литературного языка методы исторического анализа и историзм как мировоззрение. Его интересовала языковая личность как вместилище социально-языковых форм и норм коллектива, как фокус освещения и смешения разных социально языковых категорий» [Виноградов 1980: 61]. Таким образом, можно говорить, что человек является носителем психологических механизмов, которые позволяют совершать какие-то речевые высказывания, что и послужило причиной появления психолингвистического подхода к языку и его носителю.
В сер. XIX века Ф.И. Буслаев в работе «О преподавании отечественного языка» (1867) писал о единстве родного языка и личности ученика, делал акцент на лингводидактический принцип понятия языковой личности: «Родной язык так сросся с личностью каждого, что учить оному – значит вместе с тем и развивать (личность) духовные способности учащегося... Основательное изучение родного языка раскрывает все нравственные силы учащегося» [Буслаев 1992: 26].
Уже в начале XX века А.А. Шахматов утверждал, что «реальное бытие имеет язык каждого индивидуума, язык села, города, области оказывается известной научной фикцией» [Русский язык 2003: 671].
Е.Д. Поливанов в сер. XX века разработал понятие «языкового паспорта» (портрета). Он пишет о том, что «... если мы позволим себе отвлечься на время от фактов русского языка как такового и будем исходить из всей совокупности конкретных коллективно-психологических факторов, характерных для языкового мышления рассматриваемых социальных групп, мы можем установить совершенно определенную языковую характеристику некоторых из этих групп, своего рода «языковой паспорт» [Поливанов 1968: 215]. Этот аспект имеет свое продолжение в проекции на языковую личность, например, в трудах К.Ф. Седова, где исследуется влияние психологического типа человека на его речь [Седов 1996].
Истоки термина «языковая личность» восходят к исследованиям В.В. Виноградова. Ученый в начале XX века ввел в научный оборот определение «образ автора», который и стал предшественником понятия «языковая личность». В «Опытах риторического анализа» (1930) В.В. Виноградов «анализирует языковую личность в неосложненном, чистом виде, подробно разбирает публичные выступления, речь видных русских адвокатов (В.Д. Спасовича, А.Ф. Кони). Сложный, многоуровневый, выходящий далеко за пределы одной языковой личности образ автора в этом случае сжимается, свертывается и в очень сильной степени сближается с конкретной языковой личностью» [Караулов 1987: 32].
Сам термин «языковая личность» впервые употребил В.В. Виноградов в 1930 году в книге «О языке художественной прозы». Исследователь писал, что «памятник – не только одно из произведений коллективного языкового творчества, но и отражение индивидуального отбора и творческого преображения языковых средств своего времени в целях эстетически действительного выражения замкнутого круга представлений и эмоций. И лингвист не может освободить себя от решения вопроса о способах использования преобразующею личностью того языкового сокровища, которым она может располагать» [Виноградов 1930: 91].
В последнее время современные лингвисты обращают внимание на слово в устной или письменной речи конкретного человека, которое оказывается не просто именем, обоснованием, но и личностным отражением, проявлением самого говорящего (пишущего) как в речи, так и в созданных им текстах. Этот факт представляется нам существенным, поскольку «говорящий (пишущий) активно «вычерпывает» из объекта определенные, интересные для него аспекты и стороны, характер такого выбора предопределяется параметрами личности» [Кочеткова 1999: 30]. Таким образом, через слово человек моделирует не просто некоторый объект, но определяет способ личного взаимодействия с этим объектом, воплощает своей речью четкую позицию по отношению к объекту. Рост внимания к данному взаимодействию приводит к детальной разработке проблемы языковой личности, поскольку именно в личности мы можем увидеть совокупность принципов, характеризующих фундаментальные свойства языка.
Для современной науки личность представляет особый интерес, то есть это конкретный человек со своим внутренним миром, своим отношением к себе подобным, к судьбе, окружающему миру вещей. Язык является орудием мышления, инструментом познания, а главное – средством общения. Поэтому изучение общих языковых процессов приводит к изучению проблемы коммуникации, а значит и к ее создателю – языковой личности. Сегодня существует большое количество попыток интерпретации феномена «языковая личность». Не случайно проблема языковой личности, проблема форм её существования и способов изучения оказалась одной из наиболее теоретически разрабатываемых в русском языкознании [Будагов 1976; Караулов 1987; Пушкин 1990; Богданов 1990].
Об этом также свидетельствуют и словарные статьи печатных и электронных энциклопедий, словарей, справочников, монографий, диссертаций и разного уровня трудов так или иначе касающихся вопросов обозначенной темы. В целом, все они сходятся в том, что языковая личность это «личность, выраженная в языке (текстах) и через язык, то есть личность выражается в основных своих чертах на базе языковых средств».
Описания дефиниций термина «языковая личность» многочисленны. Тщательная разработка понятия «языковая личность» отражена в работах Г.И. Богина. Им дано четкое определение понятия «языковая личность». Исследователь пишет, что «языковая личность» – это «человек, рассматриваемый с точки зрения его готовности производить речевые поступки, создавать и принимать произведения речи, т.к. человек, как носитель речи, обладает способностью к использованию языковой системы в целом».
Подробный анализ языковой личности дает Ю.Н. Караулов в книге «Русский язык и языковая личность» (1987). Он приводит психологическую трактовку личности, как «относительно стабильной организации мотивационных предрасположений, возникающих в процессе деятельности и взаимодействия между биологическими побуждениями и физическими окружениями, условиями» [Караулов 1987: 35]. При описании языковой личности необходимо учитывать связь личности не только с обществом, но, в первую очередь, – с языком. Языковая личность представляет собой «многокомпонентный, структурно упорядоченный набор языковых способностей, умений, готовностей производить и воспринимать речевые произведения».
Содержание понятия языковая личность, по мнению ученого, тесно связано с этно-культурными и национальными чертами индивидуальности. Понятие «языковая личность» включает в себя не только языковую компетенцию и определенный уровень знаний, но и интеллектуальную способность порождать новые знания на основе накопленных с целью объяснения всей совокупности, как своих действий, так и действий других языковых личностей [там же: 46].
В рамках теории языковой личности, разработанной Ю.Н. Карауловым, под языковой личностью понимается «вид полноценного представления личности, вмещающий в себя и психические, и социальные, и этические, и другие компоненты, но представленные через её язык, её дискурс» [там же].
Языковая личность может трактоваться и как «совокупность способностей и характеристик человека, обусловливающих создание и восприятие им речевых произведений (текстов), которые различаются степенью структурной сложности, глубиной и точностью отражения действительности, определенной целевой направленностью» [там же: 33].
Некоторые аспекты проблем речевой деятельности, связанные с языковой личностью, рассматриваются также в работах М.М. Бахтина, Г.И. Богина, И.Н. Горелова, Е.И. Горошко, Г.В. Колшанского, В.А. Масловой, К.Х. Седых, И.В. Сентенберга, К.Н. Хитрика. Такой обширный список исследователей является свидетельством актуальности и перспективности разрабатываемой темы.
Важно также подчеркнуть тот факт (он был ранее нами отмечен), что само понятие «языковая личность» до сих пор не является точно определенным, это, на наш взгляд, связано со сложностью и многоуровневостью самой проблемы. В настоящее время термин «языковая личность» имеет несколько значений:
1. носитель того или иного языка, охарактеризованный на основе анализа созданных им текстов с точки зрения использования в этих текстах системных средств данного языка для отражения видения им окружающей действительности (картины мира) и для достижения определенных целей в этом мире [Винокур 1989; Богин 1984; Зимняя 1976];
2. комплексный способ описания языковой способности индивида, соединяющий системное представление языка с функциональным анализом текста [Дридзе 1976];
3. совокупность способностей и характеристик человека, обусловливающих создание и восприятие им речевых произведений (текстов), которые различаются: а) степенью структурно-языковой сложности, б) глубиной и точностью отражения действительности, в) определенной целевой направленностью [Караулов 1987].
Таким образом, неоднозначность термина определяется различными подходами к языковой личности как к объекту исследования. В первом случае изучаются созданные языковой личностью тексты и на их основе реконструируются индивидуальные представления личности о мире. Второй подход акцентирует внимание на языковой способности индивида, которая выявляется на основе сопоставления системного представления о языке с функциональным анализом текста. В третьем – отмечается тенденция к обобщению представленных подходов. Однако в результате обобщения происходит расширение понятийного и объектного поля исследования языковой личности, что в свою очередь предполагает дальнейшую разработку и детализацию данной проблемы.
Необходимо отметить, что современной русистикой разрабатываются основные критерии, являющиеся основой классификации различных типов языковой личности.
1. Языковая личность и тип речевой культуры. Данное соотношение является результатом разделения носителей языка по типам внутринациональных языковых речевых культур. Применительно к русской культуре ученые выделяют типы речевого поведения, ориентированные на использование литературного языка (элитарный, среднелитературный, литературно-разговорный).
2. Языковая личность и речевые жанры. Изучение жанрового наполнения сознания человека дает критерии для создания типологии языковых личностей. Главным основанием такой классификации может стать владение/невладение носителем языка нормами жанрового поведения. Вариативность речевого поведения языковой личности внутри жанрового сценария предопределяется стратегиями и тактиками.
3. Статусно-ролевая дифференциация дискурсного поведения. С понятием речевого жанра тесно связаны такие категории, как роль и статус. Социальная роль – это нормативный, одобренный обществом образ поведения, ожидаемый от каждого человека, занимающего определенное положение в обществе. В данном случае изучается модель поведения индивида, которая сверяется с тем, насколько языковое поведение личности соответствует занимаемому статусу.
4. Лингвокреативность как черта языковой личности. К характеристикам человека говорящего следует отнести лингвокреативность, то есть способность языковой личности к речетворчеству, которая находит выражение в языковой игре [Норман 2006].
5. Языковая личность по доминирующей установке воздействия на собеседника. К.Ф. Седов предлагает типологию языковой личности, основываясь на ее речевом поведении в конфликтных ситуациях.
Таким образом, исследования в области специального языка непосредственно связаны с понятием «языковая личность» в различных аспектах.
Теоретическая база языковой личности основывается на пересечении множества дисциплин, в частности она соприкасается со стилистикой, прагматикой, психологией, культурологией, этнологией и т.д. Именно этим, на наш взгляд, можно объяснить сложность и неоднозначность подходов к определению феномена, структуре, критериям, предмету и способам описания языковой личности.
1.2 Структура языковой личности. Лингвокогнитивный и прагматический уровни
В настоящее время в лингвистике активно изучается структура языковой личности, способы языкового воплощения, методы и приемы ее описания, критерии классификации. Среди достаточно большого числа различных работ, посвященных исследованию данного вопроса, для нас особенно авторитетным является упомянутый нами неоднократно труд Ю.Н. Караулова «Русский язык и языковая личность» (1987), в котором была разработана и описана структура языковой личности, складывающаяся из трех уровней:
1) вербально-семантического, реализующегося в описании формальных средств выражения определенных значений (т.е. описание лексического, грамматического и т.д. строя языка);
2) когнитивного, в котором единицами являются понятия, идеи, концепты, складывающиеся у каждой языковой индивидуальности в «картину мира», отражающую иерархию ценностей личности (фрейм, фразеологизмы, афоризмы, метафоры и т.д.);
3) прагматического, изучающего цели, мотивы, интересы, способы аргументации, оценки и т.д. Этот уровень в анализе языковой личности обеспечивает закономерный переход от оценок ее речевой деятельности к осмыслению реальной деятельности в мире [Караулов 1987: 87].
Представленная Ю.Н. Карауловым структура «языковой личности» постепенно разрабатывалась, уточнялась и дополнялась многими исследователями, что, в свою очередь, способствовало более точному описанию языковой личности с учетом лингвистических и экстралингвистических факторов, поскольку язык в этом случае предстает и как система, и как текст, и как способность. Таким образом, исследователями выделяются и рассматриваются следующие структурные аспекты и компоненты языковой личности:
1. В структуре языковой личности выделяют потребность в самооценке и способность к самооценке. Данные потребности регулируют поведение говорящего субъекта и оказывают влияние на выбор языковых средств, которые используются для оформления языковой личностью своих мыслей. Через оценку и самооценку языковая личность моделирует свое отношение к действительности, а также создает свой образ. Проблема оценки включает в себя три аспекта: 1) объект оценки; 2) оценочное средство; 3) оценивающий субъект. Самооценка предполагает два момента: 1) интерпретацию автором текста своего поведения в знаковой ситуации и объяснение своего конкретного речевого поступка; 2) словесное моделирование – это создание языкового автопортрета за счет сравнения себя с другими. Таким образом, выделяется «рефлексирующее «Я», которое накладывает свой отпечаток на функционально различные единицы порождаемого текста, как бы предлагает исследователю разгадать стратегию своего речевого поведения [Ляпон 2007].
2. Е.Ю. Геймбух предлагает различать языковую личность и языковую маску. По его мнению, языковая личность отражает всю полноту человеческой индивидуальности, а языковая маска, будучи внешней стороной языковой личности, реализуется прежде всего в сопротивопоставлении с социальными ролями и застывшими штампами.
3. Н.А. Кузьмина выделяет интертекстуальный компонент в структуре языковой личности, предполагающий знание некоторого числа текстов данной культуры и их знаковых представителей – цитат. Устанавливается степень влияния текстов художественной литературы на языковую личность и характер прецедентной интертекстуальной части индивидуального тезауруса [Кузьмина 2006].
Структура языковой личности в представлении Ю.Н. Караулова «на каждом из трех уровней складывается изоморфно из специфических типовых элементов – а) единиц соответствующего уровня, б) отношений между ними и в) стереотипных их объединений, особых, свойственных каждому уровню комплексов. Так, на нулевом, вербально-семантическом уровне в качестве единиц фигурируют отдельные слова, отношения между ними охватывают все разнообразие их грамматико-парадигматических, семантико-синтаксических и ассоциативных связей, совокупность которых суммируется единой «вербальной сетью», а стереотипами являются наиболее ходовые, стандартные словосочетания, простые формульныепредложения и фразы типа ехать на троллейбусе, пойти в кино, купить хлеба, выучить уроки, которые выступают как своеобразные «паттерны» (patterns) и клише.
На первом, лингвокогнитивном (тезаурусном) уровне в качестве единиц следует рассматривать обобщенные (теоретические или обыденно-житейские) понятия, крупные концепты, идеи, выразителями которых оказываются те же как будто слова нулевого уровня, но облеченные теперь дескрипторным статусом. Отношения между этими единицами – подчинительно-координативного плана – тоже принципиально меняются и выстраиваются в упорядоченную, достаточно строгую иерархическую систему, в какой-то степени (непрямой) отражающую структуру мира, и известным (хотя и отдаленным) аналогом этой системы может служить обыкновенный тезаурус. В качестве стереотипов на этом уровне выступают устойчивые стандартные связи между дескрипторами, находящие выражение в генерализованных высказываниях, дефинициях, афоризмах, крылатых выражениях, пословицах и поговорках, из всего богатства и многообразия которых каждая языковая личность выбирает, «присваивает» именно те, что соответствуют устойчивым связям между понятиями в ее тезаурусе и выражают тем самым «вечные», незыблемые для нее истины, в значительной степени отражающие, а значит и определяющие ее жизненное кредо, ее жизненную доминанту» [Караулов 1987: 52 – 53].
Ю.Н. Караулов также отмечает, что собственно языковая личность начинается не с нулевого, а с первого, лингвокогнитивного уровня, потому что, только начиная с этого уровня, оказывается возможным выбор, личностное предпочтение – пусть и в нешироких пределах – одного понятия другому. Нулевой же уровень – слова, вербально-грамматическая сеть, стереотипные сочетания (паттерны) – принимается каждой языковой личностью как данность, и любые индивидуально-творческие возможности личности, проявляющиеся в словотворчестве, оригинальности ассоциативных связей и нестандартности словосочетаний, не в состоянии изменить эту генетически и статистически обусловленную данность. Индивидуальность, субъективность может проявить себя в способах иерархизации понятий, и то лишь частично, в способах их перестановок и противопоставлений при формулировке проблем, в способах их соединений при построении выводов, т.е. на субъектно-тезаурусном уровне.
По Караулову, высший, мотивационный уровень устройстваязыковой личности более подвержен индивидуализации, вследствие чего менее ясен по своей структуре. Все же исследователь полагает, что и этот уровень состоит из тех же трех типов элементов – единиц, отношений и стереотипов. Однако единицами здесь немогут быть слова (т.е. «семантические, языково-ориентированные элементы»), не могут ими быть и концепты, понятия, дескрипторы («гностически-ориентированные строевые элементы тезауруса»). Ориентация единиц мотивационного уровня должна быть прагматической и потому Караулов говорит о коммуникативно-деятельностных потребностях личности. «Было бы неправомерным назвать их только коммуникативными, поскольку в чистом виде таких потребностей не существует: необходимость высказаться, стремление воздействовать на реципиента письменным текстом, потребность в дополнительной аргументации, желание получить информацию (от коммуниканта или из текста) и т.п. личностные, так же как аналогичные и более масштабные общественные потребности, диктуются экстра-, прагмалингвистическими причинами» [там же: 53]. Он считает, что отношения между единицами этого уровня задаются условиями сферы общения, особенностями коммуникативной ситуации и исполняемых общающимися коммуникативных ролей. Эти отношения тоже, по-видимому, образуют свою сеть (сеть коммуникаций в обществе), достаточно устойчивую и традиционную, и проследить ее в полном объеме представляется исключительно сложной задачей. Одновременно стереотип данного уровня должен находиться во взаимодействии с другими его элементами, т.е. отвечать коммуникативным потребностям личности и условиям коммуникации, объединяя первые (единицы) в некоторый устойчивый комплекс (стереотип) с помощью вторых (отношений). Очевидно, всем этим требованиям, которые на первый взгляд могли бы показаться даже взаимоисключающими, отвечает определенный символ, образ, знак повторяющегося, стандартного для данной культуры, прецедентного, т.е. существующего в межпоколенной передаче текста – сказки, мифа или былины, легенды, притчи, анекдота (в изустной традиции) и классических текстов письменной традиции – памятников, произведений классической художественной литературы и других видов искусства (архитектуры, скульптуры, живописи). Причем языковой способ выражения символа прецедентного текста, естественно, совпадает со способами выражения стереотипов других уровней: это может быть цитата, ставшая крылатым выражением («Ну как не порадеть родному человечку», «Да зелен виноград»), имя собственное, служащее не только обозначением художественного образа, но актуализирующее у адресата и все коннотации, связанные с соответствующим прецедентным текстом (Базаров, Печорин, протопоп Аввакум, царь Салтан, Алеша Попович) и т.п.
Отметим, что при описании языковой личности Д.И. Стахеева мы будем опираться на трехуровневую структуру, предложенную Ю.Н. Карауловым, с учетом некоторых уточнений, данных другими исследователями.
1.3 Терминологический аппарат лингвокогнитивного и прагматического уровней языковой личности
Для наиболее полного освещения обозначенной проблемы нам представляется целесообразным раскрыть и уточнить целый ряд понятий современной лингвистической парадигмы, который и составит терминологический аппарат настоящей выпускной квалификационной работы.
В соответствии с логикой изложения проблемы нами будут рассмотрены термины и понятия лингвокогнитивного уровня такие как «концепт», «индивидуальная языковая картина мира», «лексико-семантическое поле».
Процесс образования и структура концептов, существующие их классификации рассматривались в работах ученых разных школ и направлений таких, как З.Д. Поповой, И.А. Стернина, Н.И. Жинкина, Ю.С. Степанова, Н.А. Арутюновой, А.П. Бабушкина, Н.Ф. Алефиренко, Г.Г. Слышкина, В.И. Карасика, В.А. Масловой и мн. др. ученых.
Термин «концепт» уже достаточно длительное время используется учеными, работающими в русле когнитивной лингвистики (Н.Д. Арутюнова, А.Вежбицкая, Р.Лангакер, К.Годдард, Ю.С. Степанов, Р.М. Фрумкина, И.А. Мельчук и др.). Однако до сих пор нет единого определения этого термина.
Широкое использование термина «концепт» в лингвистике связано, прежде всего, со значительным расширением предметной области лингвистической семантики и её активного сотрудничества с другими науками. Результатом такого сотрудничества стало изменение трактовки сущности языкового значения и смысла, признание зависимости семантики языкового знака не только от лингвистических, но и энциклопедических знаний, от физического и интеллектуального опыта индивида.
В когнитологии концепт – «оперативная содержательная единица памяти, ментального лексикона, концептуальной системы и языка мозга, всей картины мира, отраженной в человеческой психике».
Подробное описание существующих в современной лингвистике точек зрения относительно природы и феномена данного понятия изложены в монографии Г.Г. Слышкина «От текста к символу: лингвокультурные концепты прецедентных текстов в сознании и дискурсе» [Слышкин 2000], в работе А.П. Бабушкина «Типы концептов в лексико-фразеологической семантике языка» [Бабушкин 1996], в «Очерках по когнитивной лингвистике» З.Д. Поповой и И.А. Стернина [Попова, Стернин 2003] и др.
В данном исследовании за рабочее принимается определение Ю.С. Степанова, где концепт мыслится как «сгусток культуры в сознании человека; то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека», «тот «пучок» представлений, понятий, знаний, ассоциаций, который сопровождает слово» [Степанов 2001: 43]. По мнению этого исследователя, в структуру концепта, с одной стороны, входит все, что принадлежит строению понятия; с другой стороны, к структуре концепта относится все то, что и делает его фактом культуры – исходная форма (этимология); сжатая до основных признаков содержания история; современные ассоциации; оценки и т.д. [там же: 43].
Как было отмечено выше, на лингвокогнитивном уровне структуры ЯЛ единицами являются концепты, отношения между которыми выстраиваются в иерархически-координативные семантические поля, отражающие «картину мира» [Караулов 1987: 56]. Под индивидуальной языковой картиной мира, вслед за В.А. Масловой, мы понимаем «модель мира, представленную в сознании личности системой концептов, выраженных средствами языка в определенный исторический период» [Маслова 2004: 41].
Для более точного последующего воссоздания картины лексико-семантического поля обратимся к теоретическому определению и сущности данного понятия. Так, семантическое поле, термин, применяемый в лингвистике чаще всего для обозначения совокупности языковых единиц, объединенных каким-то общим (интегральным) семантическим признаком; иными словами – имеющих некоторый общий нетривиальный компонент значения. Первоначально в роли таких лексических единиц рассматривали единицы лексического уровня – слова; позже в лингвистических трудах появились описания семантических полей, включающих также словосочетания и предложения. Семантическое поле обладает следующими основными свойствами:
1. Семантическое поле интуитивно понятно носителю языка и обладает для него психологической реальностью.
2. Семантическое поле автономно и может быть выделено как самостоятельная подсистема языка.
3. Единицы семантического поля связаны теми или иными системными семантическими отношениями.
4. Каждое семантическое поле связано с другими семантическими полями языка и в совокупности с ними образует языковую систему.
В основе теории семантических полей лежит представление о существовании в языке некоторых семантических групп и о возможности вхождения языковых единиц в одну или несколько таких групп. Сам термин «семантическое поле» в настоящее время все чаще заменяется более узкими лингвистическими терминами: лексическое поле, синонимический ряд, лексико-семантическое поле (ЛСП) и т.п. Каждый из этих терминов более четко задает тип языковых единиц, входящих в поле и/или тип связи между ними. Тем не менее, во многих работах как выражение «семантическое поле», так и более специализированные обозначения употребляются как терминологические синонимы. Компонентный анализ позволяет установить интегрирующий компонент, по которому слова объединяются в поле. Признаки, по которым объединенные в поле слова различаются между собой, называются дифференцирующими. Внутри микрополей возможны синонимические группировки. Поле объединяет слова независимо от частеречного значения. Элементами лексико-семантических полей являются не слова в целом, а их лексико-семантические варианты (ЛСВ), поскольку внутри семантической структуры слова интегральный признак поля может присутствовать не во всех вариантах. Оппозиции между элементами поля, основанные на их компонентном составе, определяются как парадигматические отношения. Частными случаями парадигматических отношений, помимо уже упомянутых синонимических, являются отношения антонимии, конверсивности, а также деривационные [http://slovari.yandex.ru/dict/ krugosvet].
В аспекте прагматической организации романического пространства и описания ее специфики особый интерес представляют понятия «интертекстуальность», «прецедентные тексты» и «интертекстуальные смыслы».
Интертекстуальность понимается как текстовая категория, отражающая «соотнесенность одного текста с другими, диалогическое взаимодействие текстов в процессе их функционирования, обеспечивающее приращение смысла произведения» [СЭС 2003: 104]. Несмотря на то, что сам термин был введен в научный оборот критиком постструктурализма Ю. Кристевой, обозначаемое этим термином «текста в тексте» было открыто еще М.М. Бахтиным и описано им в работах, посвященных диалогичности художественного текста. М.Бахтин межтекстовые связи художественного произведения в литературоведении рассматривает в рамках проблемы литературных влияний, заимствований, подражания и пародирования, а в стилистике и лингвистике текста – в рамках проблемы взаимодействия «своей» и «чужой» речи (цитат, аллюзий, реминисценций и т.п.).
Развитие теории интертекстуальности в ее различных аспектах формировалась главным образом в рамках художественной коммуникации (на материале поэтических или прозаических текстов) как наиболее органичной сфере существования межтекстового взаимодействия. В художественно-эстетической сфере интертекстуальность является одной из возможностей создания нового текстового смысла, смысловой полифоничности текста и выражается широким спектром интертекстуальных референций – от имплицитных, скрытых в подтексте, до прямых отсылок (цитат), эксплицированных в текстовой ткани. Кроме того, художественное произведение открыто для реализации полной палитры интертекстуальных смыслов – «от преемственности до конфронтации» [там же: 106]. Новый текст, диалогически реагирующий на другой текст (предтекст), может «задавать ему любую новую смысловую перспективу: дополнять, избирательно выдвигать на первый план отдельные актуальные смыслы, трансформировать их, исходя из художественного замысла автора, вплоть до разрушения первичной смысловой системы, как это происходит, например, при пародировании» [там же: 106].
Интертекстуальность в свою очередь может проявляться посредством прецедентных текстов, понимаемых как «потенциально автономные смысловые блоки речевого произведения, актуализирующие значимую для автора фоновую информацию и апеллирующие к «культурной памяти» читателя» [там же: 107].
К феномену и теории вопроса о прецедентных текстах не раз обращались и подробно разрабатывали Ю.Н. Караулов, В.В. Красных, В.Я. Шабес, А.П. Чудинов, Е.В. Иванцова, В.Д. Лютикова, Ю.А. Сорокина, Ю.Е. Прохоров и др. Учитывая предшествующий опыт, под прецедентными текстами мы будем понимать «тексты, (1) значимые для той или иной личности в познавательном и эмоциональном отношениях, (2) имеющие сверхличностный характер, т.е. хорошо известные и окружению данной личности, включая и предшественников и современников, и, наконец, такие, (3) обращение к которым возобновляется неоднократно в дискурсе данной языковой личности» [Караулов 1987: 216]. Отметим, что сегодня в числе прецедентных текстов, наряду с художественными, фигурируют библейские тексты, виды устного народного творчества (притча, анекдот, сказка), публицистические произведения историко-философского и политического звучания. Ю.Н. Караулов в своей известной работе 1987 года рассматривает апелляции к подобным текстам посредством цитат, имен, названий произведений. Более того, широко понимая прецедентные тексты, нам представляется правомерным включить в это понятие также прецедентные имена, высказывания и ситуации.
Выводы по главе 1
В данной главе предметом научного интереса явились вопросы, существенные для характеристики феномена языковой личности и ее структуры. Обобщение и систематизация теоретических основ научного знания о природе изучаемого вопроса в данной работе обусловили следующие выводы:
1. Антропоцентризм представляет собой огромный научный интерес для ученых современного языкознания, так как изучение человека невозможно без знания его языка. В последнее время этот интерес еще более возрастает, увеличиваются работы, в которых исследуются языковые особенности значимых для истории и культуры личностей.
2. Проблема авторского языковой личности, картины мира имеет интегративный характер, который может быть выявлен только при междисциплинарном подходе к ней.
3. До сих пор не существует точного определения феномена «языковая личность», хотя этот термин уже достаточно длительное время используется учеными, работающими в русле когнитивной лингвистики. Мы же при анализе романа Д.И. Стахеева будем опираться на определение Ю.Н. Караулова, так как для нас оно является наиболее значимым и разработанным.
4. Структура ЯЛ привлекает внимание не меньше, чем само определение ЯЛ. Некоторые исследователи (Кузьмина, Ляпон, Геймбух) выделяют структурные аспекты или компоненты языковой личности. Наиболее широко и полно структура ЯЛ была разработана в работе Ю.Н. Караулова «Русский язык и языковая личность» (1987), которая представляет собой трехуровневую модель, где самым высоким уровнем является прагматический (мотивационный), т.к. именно на этом уровне языковые элементы и связи становятся на порядок выше и полностью реализуется языковая картина мира.
ГЛАВА 2. ЛИНГВОКОГНИТИВНЫЙ УРОВЕНЬ ЯЗЫКОВОЙ ЛИЧНОСТИ Д.И. СТАХЕЕВА (НА МАТЕРИАЛЕ РОМАНА «ОБНОВЛЕННЫЙ ХРАМ»)
2.1 Лексико-семантические поле концепта храм и языковые способы его реализации
Выбор концепта храм обусловлен значимостью в индивидуальной языковой картине мира Д.И. Стахеева, возможностью посредством его анализа установить восприятия и оценки действительности языковой личностью второй половины XIX века.
Для дальнейшего анализа концепта храм считаем целесообразным рассмотреть этимологию данного слова. В «Этимологическом словаре русского языка» М. Фасмера лексема храм рассматривается как «заимств. из цслав., ст.-слав. храмъ, при исконнорусск. хоромъ (см. хоромы)» [Фасмер 1987]. Также трактуется данное слово и в «Школьном этимологическом словаре русского языка» Н.М. Шанского: «ХРАМ. Заимств. из ст.-сл. яз. См. хоромы. Общеслав. *chormъ > храмъ с появлением неполногласия. Исходно – "дом вообще", затем – "церковь"» [Шанский 2004]. «Общеславянское хоромы форма мн. ч. от xopoм < *hormъ > (хором после возникновения полногласия и утраты слабого ъ), родств. др.-в.-нем. scirm "защита, заслон", др.-инд. cármen "шкура, кожа". Хором исходно – "крыша, навес", затем – "дом, жилое помещение"» [Шанский 2004]. В словаре В.И. Даля приводится следующая трактовка данного слова: «ХРАМ м . стар. хоромы, жилой дом, храмина ж. Вшедше в храмину. Матф» [Даль 1955: 564].
Подробный анализ лексемы храм в историческом и функциональном аспектах рассматривается в статье Н.Н. Аникиной, где она показывает путь исторического развития данного слова, который идет от исходного «шкура, кожа» (др.-инд.), затем – «защита, заслон» (др.-в.-нем.), позже – «деревянное строение», «жилое помещение», «дом вообще» (ст.-сл.) и, наконец, – «здание, предназначенное для совершения богослужения и религиозных обрядов» [Аникина 2008: 420]. Делая вывод, автор статьи отмечает, что в слове «храм» основным смысловым компонентом остается древнейшее значение «дом, жилище, строение», которое получает дальнейшее развитие в однокоренном восточнославянском слове «хоромы».
Рассматривая лексему храм, совокупность ее дериватов и синонимов в контексте теории семантического поля можно выделить ядерную, околоядерную и периферийную зоны значений. В результате проведенного лингвистического исследования становится возможным определить состав и структуру ЛСП концепта храм (с учетом лексикографических источников), являющейся основой для установления индивидуального отражения языковой картины мира Д.И. Стахеева на лингвокогнитивном уровне структуры языковой личности автора.
В состав ЛСП Храм входит свыше 200 лексических единиц.
Ядерную зону ЛСП Храм составляет лексема храм (23) и парадигма ее предложно-падежных форм (94) в значении ‘здание для богослужения, церковь’: «Нужно добавить, что он заботился не только о чистоте и благоустройстве храма, но даже и о том, чтобы причт, вовсе не подчиненный ему в порядке церковного управления, вел себя благоприлично» [Стахеев 1993: 174]; «Паисий хотел было замолвить словечко насчет отца Никанора, именно в том смысле, что он со своей стороны немало потрудился для храма и даже, можно сказать, приуготовил путь Ивану Петровичу; хотел даже упомянуть, что старичок огорчен именно тем, что труды и заботы его по отысканию благотворителя пропадают втуне, что он даже заболел от огорчения и обычный в понедельник акафист Иисусу Сладчайшему в храме Преображения читал вместо него отец Павел» [там же: 246]. Сюда же, на наш взгляд, можно отнести словосочетание храм Божий (3): «Он помешал ему выказать пред владыкой результаты своих неустанных трудов и забот о благолепии храма Божия» [там же: 224].
Околоядерную зону ЛСП Храм составляют:
1) Словообразовательный дериват имени поля храмовой (1): «Тут и красота, и величие, и уподобление храмовой крыши небесному своду...» [там же: 229].
2) Синонимы имени поля храм:
ЛСВ-1 церковь (77) ‘здание для христианского богослужения, храм’ и его словообразовательные дериваты церковный (-ом, -ые, -ых, -ого, -ою, -ой, -ом, -ому) (28), церковнослужителей (1): «Он служил старостой в церкви своего прихода уже не первое трехлетье и держался в церковном хозяйстве тех же обычных, сыздавна усвоенных им правил» [там же: 174]; «Во все праздники большие и малые, он всегда самолично находился за свечною стойкой и лишь в будни, когда церковные службы посещают всегда два-три богомольца да столько же старушек, он поручал исполнение должности помощнику — своему же приказчику» [там же: 174-175].
ЛСВ-2 собор (1) ‘главная или большая церковь в городе’: «В одном соборе, по словам Ивана Петровича, оказывается, иконостас хорош: «Позолоты вволю и резьба во вкусе» [там же: 191].
ЛСВ-3 монастырь (1) ‘церковь и жилые помещения религиозных общин монахов и монахинь’: «Весьма возможно, монастырь богатый» [там же: 209].
ЛСВ-4 дом Божий (1) ‘храм’: «Оно, действительно, живем, как свиньи, и карты, и чревоугодие, и насчет рысаков, а дом Божий в небрежении, и что такое, например, душа и как ее нужно соблюдать — понятия настоящего не имеем» [там же: 187].
Периферийную зону ЛСП Храм образует лексическая единица – указательное местоимение тот (3): «Так будем говорить, братцы... тот, как его... храм этот, действительно, надо бы, тот, как его...» [там же: 178].
Концепт Храм выражен в романе Стахеева как эксплицитно, так и имплицитно. Имплицитный способ реализации концепта отражен при образовании периферийной зоны ЛСП посредством семы «тот» и при употреблении автором лексемы храм в переносном значении: «Ты обновил храм сердца моего» [там же: 286]. В результате актуализируется индивидуальный авторский смысл данного слова: подразумевается душа, внутренний мир человека, его храм.
Лексему храм, номинирующую текстовый концепт, можно назвать ключевой, поскольку она отличается высокой степенью частотности и функционирования в тексте романа (120 словоупотреблений в небольшом романе), несет важные смыслы, которые актуализируются в художественном тексте.
Синонимический ряд концепта храм представлен лексемами церковь, собор, монастырь, дом Божий, из которых доминантой является лексема церковь. Это обусловлено не только частотностью данного слова (77 употреблений), но и тем, что именно оно наиболее полно отображает значение и смысл исследуемого нами концепта и является приемлемым в данном художественном тексте. Синонимы же собор и монастырь употребляются автором лишь в качестве объекта сравнения: «В одном соборе, по словам Ивана Петровича, оказывается, иконостас хорош: «Позолоты вволю и резьба во вкусе» [там же: 191]. Сочетание дом Божий указывает на высокое и глубоко духовное начало романа, и неслучайно Д.И. Стахеев именно здесь впервые определяет точку соприкосновения значений лексемы храм со словом душа: «Оно, действительно, живем, как свиньи, и карты, и чревоугодие, и насчет рысаков, а дом Божий в небрежении, и что такое, например, душа и как ее нужно соблюдать — понятия настоящего не имеем» [там же: 187].
Значимость данного концепта определяется также синтагматическими отношениями. В зависимости от сочетаемости лексемы храм с другими одноуровневыми единицами языка возникают различные ассоциации, а ее значение конкретизируется и наполняется необходимым с точки зрения автора смыслом. На протяжении всего романа самыми частотными являются словосочетания «обновление храма» (38), «ремонт храма» (12), в свою очередь, слова обновление и ремонт практически всегда связаны со словами предполагаемый, предстоящий, посредством чего Д.И. Стахеев усиливает акцент на необходимой реставрации храма. Также прослеживается синтаксическая связь существительного храм с такими прилагательными, как старый, старинный, древний, что еще раз доказывает обветшалость храма. Таким образом, на протяжении всего романа автор использует лексему храм в ее основном значении ‘здание, помещение’. Когда же появляется единичное сочетание данного концепта со словом «сердце» («Ты обновил храм сердца моего» [там же: 286]), происходит смысловая трансформация значения лексемы храм. Так, первоначальное представление храма как здание для богослужения утрачивает свою значимость и в результате возникает другая ассоциация, которая, в свою очередь, актуализирует новое представление: духовный мир человека, процесс обновления его души.
Неслучайно данный концепт вынесен автором в заглавие романа, которое кратко информирует о содержании и структуре произведения, эксплицирует его центральную проблему, репрезентирует цели и задачи автора, а также намечает перспективу развертывания основного текста. Изначально, взглянув на заглавие романа «Обновленный храм», читатель даже не предполагает, какой сильной метафоричностью оно обладает, и только прочитав роман, понимает, насколько высока степень автосемантии в нем по отношению к основному тексту. Посредством абсолютно сильной позиции характеризуется высокая степень обобщения художественного содержания концепта храм: так, для автора на первом плане оказывается единичное употребление (причем, в сильной позиции – заключительной сцене) лексемы храм в сочетании с существительным сердца. Данное словосочетание вносит новый, необходимый, самый главный для автора и, соответственно, для читателя смысл: храм – это не столько место для богослужения, религиозных обрядов, песнопений, молитв, место, где торжественно, красиво, тепло, спокойно, это в первую очередь внутреннее мироустройство, миропорядок человека. Сердце (душа), по Стахееву, – это и есть Божий храм, самое святое место.
На наш взгляд, композиция как способ репрезентации концепта храм также является важной, поскольку до конца романа автор держит читателя в напряжении и только в завершающей сцене вводит кульминационную точку, совпадающую с развязкой действия, где раскрывается вся суть и идея романа и, соответственно, актуализируется основная сема, значение концепта храм – ‘внутренний мир человека’ в реплике Никанора в
2.2 Структура лексико-семантического поля концепта душа и языковые способы его репрезентации
Бесспорно, представления о душе в значительной степени формируют картину мира русского человека [Маслова 2007: 237]. Концепт душа, на наш взгляд, глубоко раскрывает восприятие действительности Д.И. Стахеевым и является немаловажным фактором в определении его мировидения.
Этимология данной лексемы показывает тесную связь ее со словом дух: «ДУША. Общеслав. Суф. производное (суф. -j-) от той же основы, что и духъ: хj > ш. См. дух. Религиозное значение – из ст.-сл. яз. Ср. искон. душа "ямочка над грудной клеткой" (у него за душой ничего нет), ни души "никого", обращение моя душенька и т.д.» [Шанский 2004], «ДУХ. Общеслав. индоевроп. характера. Того же корня, с перегласовкой, что и дышать. Суф. производное (суф. -х- < -s-) от той же основы, что и дуть, нем. Tier "животное" (буквально – "дышащее"), лит. daũsos "воздух" и т. д. Первоначально – "дыхание", "воздух"» [там же]. Несмотря на то что эти слова (душа и дух) принадлежат к семье слов от и.-е. корня и слово душа произведено от слова духъ, Ю.С. Степанов отмечает, что в соответствии с общим правилом индоевропейской грамматики доминирующим и основным является духъ (муж. р.), а душа (жен. р.) – нечто производное, частное и подчиненное [Степанов 2001: 718]. Придерживаясь точки зрения Ю.С. Степанова, будем считать, что концепт душа не отождествляется с концептами дух, сознание, личность, но тесно соприкасается с ними, – почему и может быть освещен через эти соприкосновения. В.А. Маслова, рассматривая данный концепт, показывает, что представления о душе сложны, противоречивы, непоследовательны, так как душа представлена в русском языковом сознании несколькими ипостасями [Маслова 2007: 237]. Несмотря на сложность и неоднозначность данной лексемы, через определение состава и структуры ее ЛСП, описания синтагматических отношений, попытаемся рассмотреть, как концепт душа представлен в языковой картине мира Д.И. Стахеева на материале романа.
Состав ЛСП Душа составляет свыше 100 лексических единиц.
В ядерную зону ЛСП Душа входит полисемант душа (7) и парадигма его предложно-падежных форм (12):
1) В религиозных представлениях – сверхъестественное, нематериальное бессмертное начало в человеке, продолжающее жить после его смерти: «Душу, брат, спасать надо...» [там же: 201].
2) То или иное свойство характера, а также человек с теми или иными свойствами: «Ну, а если я вас, так сказать, от всего сердца люблю и уважаю – это вы как поймете? – продолжал Медведников, широко размахнув обеими руками, – если я, например, вижу в вас душу живую и искреннюю и ищу с ней духовного общения» [там же: 208].
3) Внутренний, психический мир человека, его сознание: «Что говорить! С душой произносит» [там же: 185].
4) Человек: «А-а-а! Спасенная душа! И паки пожаловал!» [там же: 208].
Околоядерную зону ЛСП Душа составляют:
1) Словообразовательные дериваты имени поля типа душевный (-ое, ого, -ым, -ом, -ому) (14), душевно (2), добродушии (2), душеспасительные (2), а также встречающиеся в единичном употреблении слова душеспасительно, благодушно, благодушном, благодушию, тщедушный, малодушный, малодушен, с одушевлением, великодушно, задушевные, душеполезное, душевнобольным, воодушевился, воодушевления: «Но ни ароматный ром, ни душеспасительные разговоры не подвинули вперед вопроса о том, кто жертвователь и где его искать» [там же: 209]; «Не суть важное дело, пусть еще позвонят, теперь неделя отца Павла: он по благодушию своему простит» [там же: 182].
2) Синонимы имени поля душа:
ЛСВ-1 дух (14), который выступает в нескольких значениях: 1) ‘внутренняя моральная сила’: «На помощь явился спасительный чайник, раздался стук крышечки о его края, и вековечное слово, брошенное вскользь половому: «Кипяточку» – сразу подняло их дух на подобающую высоту» [там же: 195]; 2) ‘психические способности, то, что побуждает к действиям, к деятельности, начало, определяющее поведение’: «Достоверно известно лишь одно, а именно, что с утра следующего дня Иван Петрович снова вошел в свое обычное состояние духа и во время пути из ярмарки домой, в обществе нескольких земляков, ни одним словом не обмолвился о полученном пожертвовании» [там же: 206]; 3) ‘бесплотное сверхъестественное начало’: «Да, все проходит, вечен только дух» [там же: 266]. Также в данный ЛСВ можно внести и дериваты лексемы дух – духовный (-ого, -ые, -ых) (5): «Ясно само собой все это: откройся духовные очи владыки – что ж тогда останется, и не только от тебя, достопочтеннейший хитрец, но и от многих других близких к архипастырю лиц?..» [там же: 252].
ЛСВ-2 сердце (16) ‘орган как символ переживаний, чувств, настроений человека’ и его словообразовательные дериваты сердечное (-ых, -ым) (4), чистосердечно (2), сердечно (1): «Досточтимый Иван Петрович, – начал он после этого уже совершенно другим тоном, мягким и ласковым, – малодушен я и весьма близко к сердцу принимаю дела церкви...» [там же: 225]; «Грешен и каюсь, особых грехов, которые тревожили бы душу, не имею и сердечно желаю быть лучшим», – вот и вся исповедь» [там же: 188].
ЛСВ-3 чувство (8) ‘способность осознавать, переживать, понимать что-нибудь на основе ощущений, впечатлений’ и его дериват чувствительно (1): «Поступал он так вовсе не с целью порисоваться пред прихожанами своим благочестием: вот, мол, смотрите, какой я «правильный человек», а непосредственно по искреннему чувству» [там же: 176]; «Купцы, издавна известные любители дьяконского громогласия, при разговорах о мастерском чтении отца Никанора с умилением говорили, что он читает «чувствительно» и что каждое его слово «до сердца проникает» [там же: 185].
ЛСВ-4 характер (5) ‘совокупность всех психических, духовных свойств человека, обнаруживающихся в его поведении’: «Каюсь – грешник я пред Господом, великий грешник и именно в отношении характера» [там же: 266].
Периферийную зону ЛСП Душа образуют лексические единицы, вступающие в синонимичные отношения с лексическими единицами околоядерной зоны:
1) Контекстуальные и семантико-стилистические синонимы дериватов околоядерной зоны: нрав (1), склад (1): «Иван Петрович был совсем другого склада человек» [там же: 174]; «И удивительно – какой у него беспримерно тихий и спокойный нрав» [там же: 270].
2) Устойчивые сочетания:
- по душе (2) ‘искренне’: «Иван Петрович и Павел ходили друг к другу не только играть в карты, но и потолковать «по душе», всего чаще о стройном церковном пении, о красоте храмов, о басистых протодьяконах, о величии архиерейского служения» [там же: 191].
- не в духе (3) ‘в плохом настроении’: «Заметил я еще давеча, что он не в духе и косится направо и налево...» [там же: 233].
Ядро концепта душа образует полисемант данной лексемы, который в романе «Обновленный храм» выступает в четырех значениях, но основным для Д.И.Стахеева является третье – ‘внутренний, психический мир человека’, что обусловлено не только частотностью употребления в данном значении (11 раз из 19), но и околоядерной зоной ЛСП. Анализ околоядерных лексем (синонимов дух, сердце, чувство, характер) показал, что для Д.И. Стахеева важными представляются психические особенности человека, такие как чувства, переживания, ощущения, настроения. Именно через них автор рисует «внутренний» портрет своих героев. Периферию поля концепта душа составляют единичные случаи употребления слов нрав, склад, которые в вербальной памяти носителей русского языка репрезентируют характер человека, совокупность душевных свойств.
С религиозной точки зрения душа связывает человека с высшим духовным началом, тем самым повышается ценность души, приобретают особую значимость сознательные усилия человека, направленные на самосовершенствование [Маслова 2007: 235]. Синтагматические связи концепта душа в романе Стахеева не раз это доказывают: «Ну, конечно, душа первое дело» [Стахеев 1993: 198]; «Душу, брат, спасать надо...» [там же: 201]; «Душа главное дело, ее спасать надо»[там же: 203]. Автор обращает внимание читателя на то, что духовное начало в человеке очень важно и о нем надо задумываться не на старости лет, а на протяжении всей жизни быть великодушным и благодушным. В ходе исследования и анализа сочетаемости данной лексемы с другими лексическими единицами было также установлено, что Д.И. Стахеев душу противопоставляет деньгам, материальному богатству: «Торгуй, торгуй, говорит, только душу не проторгуй» [там же: 198]. Из данного сочетания мы понимаем, что ведущим для мировосприятия автора оказывается представление о душе как о внутреннем, психическом мире человека, а материальные ценности ничего собой не представляют. Следующий пример также является доказательством вышесказанному: «Оно, действительно, живем, как свиньи, и карты, и чревоугодие, и насчет рысаков, а дом Божий в небрежении, и что такое, например, душа и как ее нужно соблюдать — понятия настоящего не имеем».
Таким образом, душа – особое слово, которое отличается своим функционированием от других рассматриваемых концептов: это слово не отличается большим количеством словоформ, у него не особенно разветвленная словообразовательная цепочка, нет синонимов, антонимов, оно очень редко замещается с помощью метафор и перифразов. По сути, душа – главное действующее лицо в романе Д.И. Стахеева. Именно душа – центр человека, следовательно, и центр мироздания.
Отметим также, что с точки зрения синтагматических отношений становится очевидным, что для Д.И. Стахеева концепт душа – отражение внутреннего, духовного мира человека. Именно в этом значении данная лексема соприкасается и с предыдущим концептом храм, еще раз доказывая, что для автора важна внутренняя красота человека, его моральная чистоплотность.
2.3 Концепт деньги, его лексико-семантические поле и языковые способы его актуализации
Еще одним ключевым концептом в индивидуальной языковой картине мира Д.И. Стахеева, отраженной в романе «Обновленный храм», является концепт деньги.
Этимология данного концепта очень детально рассмотрена в труде Ю.С. Степанова «Константы: Словарь русской культуры» (2001), основные положения которого приняты были за основу. Исследователь пишет, что в древнерусском и русском языке наименования денег прошли несколько этапов, в соответствии с концептуализацией самого понятия. В древнейшую эпоху меновым знаком служил скотъ; этот термин, отвлеченный от обозначения реального скота, значил «деньги» как орудие обмена вообще. Но, по данным В.О. Ключевского, уже в XI-XII вв. слово скотъ в значении «деньги» было, по-видимому, архаизмом. Его сменил другой термин с тем же значением – куны, от названия дорогих мехов разных пушных зверей. С конца XIIв. появляется третий термин, не вытеснивший куны, но бытовавший рядом с ним, представляющий собой заимствование из германских языков, вероятнее всего – из скандинавских, ср. др.-сев. peningr«монета» [Степанов 2001: 561- 562]. Само слово деньги появляется в русском языке последним. По данным В.О. Ключевского, сама его форма свидетельствует приблизительно об эпохе, когда оно могло появиться в нашем языке – не ранее половины XIII в., ибо слово это – тюркского происхождения и указывает на время, когда денежный оборот на Руси стоял в сильной зависимости от татар, собиравших подати и пошлины с русского населения. Рус. деньга, деньги как мн. ч., родственно казанско-татар. тәңкә «монета, серебряная или золотая», казах. теңге «рубль» и т.д. [там же: 562]. Похожее толкование можно найти в «Школьном этимологическом словаре русского языка» Н.М. Шанского: «ДЕНЬГИ. Искон. Форма мн. ч. от др.-рус. деньга, заимств. из тюрк. яз., в которых соответствующее слово тäнгä со значением "серебряная монета" – суф. производное от тäн "копейка" < "белка" (ср. др.-рус. куна "1/22 гривны" < "куница"). Последнее отражает функционирование ранее в роли денег пушнины» [Шанский 2004]. Делая вывод, можем отметить, что лексема деньги чужеязычное, заимствованное и прошло несколько этапов до того, как приобрело свое сегодняшнее значение.
Состав и структура ЛСП деньги позволит нам определить значимость данной лексемы в индивидуальной языковой картине мира Д.И. Стахеева.
Состав ЛСП Деньги составляет свыше 150 лексических единиц.
В ядерную зону ЛСП Деньги входит полисемант деньги (15) и парадигма его предложно-падежных форм (24):
1) Металлические и бумажные знаки, являющиеся мерой стоимости при купле-продаже: «Если, бывало, как-нибудь по неосторожности стиралось с пол записанное, он старался припомнить, сколько и какими деньгами заплатил или получил; но если и припомнить не удалось, то не далее как на другой же день утром наводил об этом справку у партнеров и восстановлял истину в ее настоящей силе» [там же: 174].
2) Капитал, состояние, средства: «Он был на частной службе в земстве, имел звание свободного художника, заведовал по строительной части и имел изумительную способность подбирать в свои руки все, от чего пахло деньгами» [там же: 207].
В околоядерную зону ЛСП Деньги входят:
1) Дериват имени поля типа денежных (-ая) (2): «Такое злословие, положим, понятно, в особенности если принять во внимание, что не все же и с желаемым удобством могут пристроиться около денежных сундуков, и что когда одни воруют и расхищают казенное и общественное добро, то другие, видя все это, могут, разумеется, чувствовать себя жестоко обиженными» [там же: 172].
2) Синонимы имени поля деньги:
ЛСВ-1 числительное тысяче (18), обозначающее ‘количество’ (в данном романе от пяти до семисот тысяч) и его дериват тысячные (1): «Ни тот, ни другой, разумеется, не обеспокоят ни одним словом насчет того, при каких обстоятельствах и благодаря чьему именно влиянию удалось ему получить эти жалкие десять тысяч» [там же: 228]; «С этой стороны он служил примером для старост других церквей города, и тем более потому, что все эти старосты по сравнению с ним были богачи, тучные хлебные торговцы, имевшие возможность сделать для церквей своих приходов тысячные пожертвования, которых, впрочем, не делали и ограничивались по своей службе лишь простым присмотром за церковным хозяйством».
ЛСВ-2 сумма (16) ‘определенное, то или иное количество денег’: «А здоровенную сумму сорвал с братии ученый подрядчик» [там же: 209].
ЛСВ-3 средства (5) ‘капитал, состояние’: «И неверно, – перебил отец Павел, – ты при разговоре о предстоящем ремонте храма должен прежде всего иметь в виду те малые средства, какими он в данную минуту располагает; во-вторых, те неотложные нужды, какие необходимо немедленно удовлетворить» [там же: 230].
ЛСВ-4 состояние (4) ‘имущество, собственность’: «В праздничные дни около этой церкви и вообще на набережной в этой части города собирались горожане среднего состояния, расхаживали по ней кучками, любуясь видом на реку и на заливные луга» [там же: 179].
ЛСВ-5 копейка (3), которая выступает в двух значениях: 1)‘мелкая монета, сотая доля рубля’: «Медные деньги были разложены у него тоже в отдельные кучки – копейки с копейками, пятаки с пятаками, и т.д.» [там же: 175]; ‘деньги’: «Да знаете ли вы, – восклицали они, – что Иван Петрович во всю свою долгую жизнь ни одного предосудительного поступка не сделал и никогда ни одною копейкой чужих денег не воспользовался...» [там же: 254].
ЛСВ-6 пятак (2) ‘монета в пять копеек’: «Медные деньги были разложены у него тоже в отдельные кучки – копейки с копейками, пятаки с пятаками, и т.д.» [там же: 175].
ЛСВ-7 монета (1) ‘металлический денежный знак’: «Он постучал ложечкой о чайное блюдце и, когда на этот стук подошел к столу скорыми и беззвучными шагами половой, молча ткнул ему пальцем на две серебряные монетки, положенные на скатерть «за пару чаю», и грузно поднялся со стула» [там же: 201].
ЛСВ-8 капитал (1) ‘деньги, большая сумма денег’: «Господи, ежели бы этакому человеку капитал, каких бы он делов натворил, а теперь что, поглядите-ка!» [там же: 179].
ЛСВ-9 богатство (1) ‘обилие материальных ценностей, денег’: «Да, ни сан, к примеру, ни богатство на том свете нипочем – грош цена».
ЛСВ-10 имущество (1) ‘то, что находится в чьей-нибудь собственности’: «И перевел, сказывают, каналья, все имущество на брата».
Периферийную зону ЛСП Деньги образуют лексические единицы, которые вступают в деривационные, синонимичные отношения с лексическими единицами околоядерной зоны:
1) Контекстуальные и семантико-стилистические синонимы дериватов околоядерной зоны: пожертвования (15), торговля (4), расход (4), товар (8), счет (3), вексель (3), выгода (2), покупка (2), жалованье (2), цена (2), платежи (1), доход (1), приход (1), миллион (1), барыши (1), динарии (1): «Владыка безмолвствует и до того упорно, как бы даже и пожертвования на обновление храма не поступало» [там же: 249]; «Далее слышался разговор о ценах на товары, о расходах на перевозку их, о неоплаченных векселях и т.п.» [там же: 196]. В эту же группу, на наш взгляд, можно отнести слова и словосочетания казенное добро (казенные сундуки), грош, грошовое дело: «Такое злословие, положим, понятно, в особенности если принять во внимание, что не все же и с желаемым удобством могут пристроиться около денежных сундуков, и что когда одни воруют и расхищают казенное и общественное добро, то другие, видя все это, могут, разумеется, чувствовать себя жестоко обиженными» [там же: 172]; «Медведников был мрачен и не столько было ему обидно, что ускользает из рук подряд (грошовое дело!), а всего более именно то, что Осип Творожников, скромнейший из самых скромнейших баранов, перебивает ему дорогу» [там же: 251].
2) Дериваты периферийной зоны: пожертвованные, пожертвованы, торговый (-ые, -ая и др.), торговцы, торгуй (-ешь, -ете, -ясь и др.), покупатели, покупаются, миллионер и пр.: «Я потому и от распоряжения пожертвованными деньгами уклонился, чтобы дальше от греха, ан грех тут и ест» [там же: 234]; «По торговым делам он ежегодно бывал на Нижегородской ярмарке и в Москве» [там же: 191]; «Торгуй, торгуй, говорит, только душу не проторгуй» [там же: 198].
3) Устойчивые сочетания:
- грош цена (1) ‘ничего не стоит’: «Да, ни сан, к примеру, ни богатство на том свете нипочем – грош цена» [там же: 205].
Концепт деньги строится на основе лексического значения ключевого слова, его номинирующего, и относится к многоуровневым сложным концептам. В структуре исследуемого концепта возможно выделение нескольких смысловых уровней: 1) деньги – знаки, являющиеся мерой стоимости при купле-продаже; 2) деньги – капитал, состояние, средства, содержание и значимость которых переосмыслена в романическом пространстве Д.И. Стахеева. Из двух смысловых уровней в «Обновленном храме» наиболее частотным является последний, который реализуется за счет частоты функционирования лексемы деньги во втором значении и богатства его экспликаторов: многочисленные синонимы (сумма, средства, состояние, капитал и др.), контекстуальные и семантико-стилистические синонимы дериватов околоядерной зоны (пожертвования, торговля, расход, товар, счет, вексель, выгода, покупка, жалованье, цена, платежи, доход, приход и др.), дериваты периферийной зоны (пожертвованные, пожертвованы, торговый, торговцы, покупатели, миллионер и др.).
Особенностью семантического поля лексемы деньги следует считать отсутствие четких границ между ядром, околоядерной зоной и периферией, о чем свидетельствует множество ЛСВ, выражающих данный концепт. Многочисленность лексических единиц, вербализующих концепт деньги, обусловлена и тем, что Д.И. Стахеев является выходцем из купечества, и долгое время занимался торговлей.
Экспликаторы концепта деньги отличаются богатством семантических и стилистических нюансов, наиболее полное представление о которых дает анализ лексемы деньги.
Синонимический ряд имени поля деньги представлен десятью ЛСВ, где доминантой является десять тысяч (8): «Вот десять тысяч. Получай. Значит, на обновление храма...» [там же: 205], которое часто заменяется автором самой лексемой деньги: «Отец Никанор, как только услышал о привезенных Иваном Петровичем деньгах, так тотчас же, не теряя времени и, несмотря на дурную погоду, отправился к нему в дом» [там же: 220], а также словами сумма, средства, пожертвования: «Пока можно при благоразумной экономии кой- что сделать и этою суммой» [там же: 222]. Значимость данной суммы обусловливается еще и тем, что именно вокруг нее завязываются все интриги и раскрывается духовный уровень персонажей романа: автор использует характерный для литературы XIXвека прием испытания чем-либо (любовью, смертью и т.п.), в нашем случае, деньгами. В речи и мыслях такого героя, как отец Никанор, десять тысяч часто сочетается с частицей только и прилагательным жалкие, что указывает на проявление его алчности: «Ни тот, ни другой, разумеется, не обеспокоят ни одним словом насчет того, при каких обстоятельствах и благодаря чьему именно влиянию удалось ему получить эти жалкие десять тысяч. Да еще вопрос не разъясненный... Гм... гм... почему только десять тысяч?» [там же: 228]. Если для Никанора эта сумма «крайне скудная» [там же: 222], то для Ивана Зайчикова она является достаточной: «По-моему, сумма достаточная» [там же: 221]. В данном случае Д.И. Стахеев, используя определения при существительных, посредством синтагматических связей акцентирует внимание читателя на особенностях характеров героев.
Анализ контекстов с языковыми единицами, вербализующими концепт деньги, позволяет говорить о тесной связи данной лексемы с концептом душа, которую мы обнаружили также в ходе исследования ее сочетаемости с другими лексическими единицами. Так, можно отметить, что духовные ценности для языковой личности Д.И. Стахеева составляют ядерное поле, находятся в приоритете над материальными благами.
Выводы по главе 2
1. Тезаурус ЯЛ (лингвокогнитивный уровень) позволяет представить основное содержание картины мира, мировоззренческих ценностей, значимых для той или иной личности (в нашем случае для Д.И. Стахеева).
2. Состав и структура обозначенных ЛСП весьма условны, поскольку границы каждого ЛСП на всей их протяженности проницаемы, т.к. в их периферийную зону могут входить языковые единицы, служащие средством вербализации других семантических полей (ЛСП душа, деньги, храм тесно взаимосвязаны и взаимопроникаемы на протяжении всего произведения и служат средством дополнительной коннотации смысла их самих).
3. Творческая личность, в силу особенностей своего мировидения, зачастую актуализирует скрытые семы; при этом вероятна переоценка компонентов ядерного, околоядерного и периферийного слоев. Поэтому удаленность от ядра не свидетельствует о маловажности периферийных компонентов концепта, что и доказывают рассмотренные нами концепты, в частности лексема храм в переносном значении ‛внутренний мир человека’.
4. Основными репрезентативными единицами концептов, определяющими языковую картину мира писателя, явились сами лексемы и совокупность их словоформ, дериватов, лексико-семантических вариантов, синонимические ряды.
5. Достаточно значимыми также являются способы языковой актуализации данных концептов в ткани романа: высокая степень частотности их употребления и функционирования, синтагматические отношения, композиция, заглавие произведения.
языковый личность семантический концепт
ГЛАВА 3. ПРАГМАТИЧЕСКИЙ УРОВЕНЬ ЯЗЫКОВОЙ ЛИЧНОСТИ Д.И. СТАХЕЕВА (НА МАТЕРИАЛЕ РОМАНА «ОБНОВЛЕННЫЙ ХРАМ»)
3.1 Прецедентные тексты как основа прагматического уровня языковой личности Д.И. Стахеева
В данной работе отмечены интертекстуальные смыслы, которые актуализированы знаками, вводящими прецедентные тексты. Именно смыслы, заключенные в прецедентных текстах, обладают для языковой личности ценностью. Интертекстуальное поле в произведении, в частности исследуемом нами, реализуется на прагматическом уровне, который в свою очередь осуществляется посредством введения в канву романа «Обновленный храм» прецедентных текстов.
По своему объему (120 страниц), небольшому охвату жизненных событий (реставрация храма в провинциальном городке России IIполовины XIXвека) и среднем количестве героев (2 главных и 5-6 второстепенных героев) «Обновленный храм» представляет собой роман-повесть. Метод сплошной выборки, использованный нами при сборе фактического материала, позволил выявить в текстовой ткани романа Д.И. Стахеева 70 прецедентных текстов. Таким образом, в среднем на две страницы романа приходится один прецедентный текст, имя или ситуация.
Все обнаруженные прецедентные тексты нам представилось возможным классифицировать по нескольким группам.
Первую и одну из самых частотных группу составили цитаты из Священного Писания (21): «Сказано: грядущего не изжену. Соблаговолите лучше самоварчик, теперь как раз во благовремени будет» [Стахеев 1992: 209]; «Помнишь, того… а? – говорили они, - от Иоанна: «Ныне прославился сын человеческий» - беда хорошо!» [там же: 185]. Обе эти цитаты заимствована автором из Святого Благовествования от Иоанна.
Во вторую группу вошли религиозные (церковные) песнопения, молитвы, которые также используются автором в романе достаточно часто (12): «Послышалось пение: «Днесь светло красуется царствующий град…» [там же: 220]. Это строки из тропаря (краткое песнопение, посвященное празднику, богослужению и т.п.) Пресвятой Богородице. В эту же группу нами были включены и сами названия песен и молитв (2): «Паисий хотел было замолвить словечко насчет отца Никанора, именно в том смысле, что он со своей стороны немало потрудился для храма и даже, можно сказать, приуготовил путь Ивану Петровичу; хотел даже упомянуть, что старичок огорчен именно тем, что труды и заботы его по отысканию благотворителя пропадают втуне, что он даже заболел от огорчения и обычный в понедельник акафист Иисусу Сладчайшему в храме Преображения читал вместо него отец Павел» [там же: 246].
Третью группу «прецедентные имена» (29) можно представить в виде нескольких тематических подгрупп:
а) имена знаменитых художников (живописцев) типа Рафаэль, Мурильо, Корреджио (3): «Но позвольте, – возразил Савва, – ведь все-таки Рафаэль, например, Мурильо, Корреджио… ведь это все такие авторитеты…» [там же: 274];
б) «исторические» имена (6), то есть имена церковных деятелей, отцов церкви, епископов, пресвитеров таких, как Епифаний Кипрский, Аэрий, преподобный Евстафий, Феодосий Молчаливый и др.: «В уезде действительно есть в виду ремонт, – рассказывал он, – в селе Мекинином обновляется придел во имя преподобного Евстафия» [там же: 209] – исповедника, избранного по суду Божию епископом Вифинийским (он много лет управлял церковью, согласно с учением и преданием Божественных Апостолов);
в) библейские имена или образы Священного Писания (5), к примеру, Апостол Иаков, апостол Павел, пророк Исайя, евангельская Мария, жены-мироносицы: «Все подобные смиренно-верующие дщери церкви всегда и везде поставщицы ленточек и кружев на венчики к образам, живых цветов на аналой для украшения креста в дни его праздников, покровов, воздухов и пр. принадлежности церковного богослужения и издавна носят нарицаемое имя «жен мироносиц», более, впрочем, в ироническом смысле» [там же: 242]. Жены-мироносицы – женщины, пришедшие утром в первый день после субботы ко Гробу воскресшего Иисуса Христа, с ароматами и благовониями (миром) для ритуального умащения тела [http://ru.wikipedia.org/wiki/];
г) иконические образы (4) типа нерукотворный образ Спаса, «всех скорбящих» (икона Божьей Матери), Животворящая Троица, Страшный Суд: «Иконостас изветшал, позолота на нем порыжела, образа потемнели до черноты, стенная живопись до того отцвела, что от некоторых святых, изображенных в простенке между окнами, остались одни одежды, а на картине Страшного Суда, занимавшей большую часть западной стены, уцелел только ад с чертями и грешниками, а рай и престол Божий, ангелы и праведные души уже превратились в общую бесцветную массу» [Стахеев 1992: 177]. Страшный суд – последний суд, совершаемый над людьми с целью выявления праведников и грешников, и определения награды первым и наказания последним. Страшный суд аллегорически изображался сначала в виде отделения «овец от козлов» (Мф.25: 32). Начиная с XVII века возникает сюжет страшного суда в виде сошествия Христа в ад. На сценах страшного суда в этот период появляются изображения престола уготованного, архангела Михаила с весами, одну чашу которых пытается перевесить дьявол. В таких изображениях страшного суда присутствуют картины ада с мучениями грешников и рая с блаженством праведников.
д) имя литературного героя (устной народной словесности, художественной литературы) типа Кащей бессмертный, Восьмибратов (2): «Один уверял, что если в самом деле деньги на обновление храма пожертвованы, то никем иным, как одною известною ему старушкой-помещицей, которая так долго зажилась на свете, что всех своих наследников, близких и дальних, перехоронила и которой будто бы денег все равно девать некуда; другой стоял на своем, что деньги пожертвованы не помещицей, которая, по его словам, была хуже Кащея бессмертного, а всего скорее дьяконом из одного ближайшего уездного города, непременно им, потому что он, будто бы, когда-то говорил этому купцу, что как только разбогатеет, то первым делом пожертвует сколько нужно на обновление N‑ ской старинной церкви», Кащей бессмертный – отрицательный персонаж русских сказок и в русском фольклоре, который изображается в виде худого высокого старика и представляется скряжистым и скупым. Вводя этот образ в роман в качестве сравнения, Д.И. Стахеев усиливает отрицательные стороны второстепенных персонажей, которые казалось бы не представляют значимой роли для повествования; «Словом, он мог сказать про себя, как купец Восьмибратов говорит у Островского: «Я не человек – я правило» [там же: 174]. Восьмибратов из пьесы Островского «Лес» – купец, торгующий лесом. Отметим, что Островский данную цитату вкладывает в уста своего грубого, нечестного героя в качестве оправдания себя перед другими. Стахеев же, наоборот, вводит данный образ как антигерой своему положительному (честный, нравственный) герою – купцу Ивану Зайчикову;
е) типизированные имена (3) типа священник X, город N: «Город Nиз средних» [там же: 170]. Город N – часто встречающееся в русской литературе словосочетание, обозначающее провинциальный, захолустный город;
ж) этимологически «говорящие» имена и «говорящие» [Салимова 2008: 95] фамилии (8), к примеру, отец Никанор, отец Павел, Иван Петрович Зайчиков: «Жил в этом городе купец Иван Петрович Зайчиков, седой, с благообразным лицом и вкрадчивыми манерами» [Стахеев 1992: 173]. Имя «Иван» древнееврейского происхождения, означающее «дар Бога» [Выдревич 2006];
Четвертую группу составили цитаты из текстов других авторов (2), у Стахеева это цитаты из произведений А.С. Пушкина, Н.А. Островского: «И пользуясь благоприятным течением обстоятельств, – продолжал Медведников, – чтобы выразить мои чувства, «к твоим стопам, святой отец, припадши» [там же: 208]. У А.С. Пушкина эти строки можно встретить в трагедии «Борис Годунов», когда царь обращается к «игумену и братье».
Пятая группа реализовалась посредством введения в романическое поле прецедентных ситуаций (2): «Купец перекрестился двумя перстами «по старой вере», выпил одним глотком рюмку и, сморщившись, точно от горького лекарства, зашептал: «Убирай, убирай проворней» [там же: 196]. Здесь Д.И. Стахеев, заключая данное словосочетание в кавычки, акцентирует внимание читателя именно на нем, т.е. у читателя происходит ассоциация со староверами и с расколом, произошедшим на Руси в XVIIвеке.
Таким образом, мы можем сказать, что именно прецедентные тексты являются основой прагматического уровня ЯЛ Д.И. Стахеева, к которым автор очень часто обращается на протяжении всего повествования. Отметим также, что он использует в романе и прецедентные имена, и высказывания, и ситуации, что является немаловажным фактором при определении высокого культурного уровня писателя.
3.2 Языковые способы реализации прецедентных текстов в романе Д.И. Стахеева «Обновленный храм»
В результате анализа функционирования прецедентных текстов в текстовом пространстве «Обновленного храма» были выявлены различные способы их реализации. Это, во-первых, эксплицитные, в частности прямое цитирование, например, «И теперь еще (через много лет уже после описываемых событий) помнят в Nего мастерское чтение, помнят, например, как он величественно произносил первые слова акафиста Иисусу: «Ангелов творче и Господи сил», и как потом сразу понижал тон и молитвенно со слезами в голосе продолжал: «Отверзи ми недоуменный ум и язык» [Стахеев 1992: 185]. Во-вторых, имплицитные, т.е. скрытая цитата, формой выражения которой являются аллюзии и реминисценции: «Отец Никанор, возбужденный «радостными слухами», не обращал внимания ни на грязь, ни на лужи, и шагал по ним, «яко посуху» [там же: 220]. Отметим, что второй способ, в отличие от первого, требует от читателя широкого культурно-исторического фона знаний.
В романе встречаются случаи открытого указания источника автором при использовании цитат из Священного Писания: «Пророк Исайя говорит: «Смирится муж и глаза гордых поникнут, а Господь Саваоф превознесется в суде и Бог святый явит святость свою в правде» [там же: 234]. Данная цитата заимствована Д.И. Стахеевым из кн. Пророка Исайи Ветхого Завета. Другая же: «Апостол Павел говорит, – возразил владыка: «Кто ны разлучит от любве Божия: или скорбь, или теснота, или гонение» [там же: 265] взята автором из посланий апостола Павла, описанных в Новом завете. Некоторые фрагменты Священного Писания приводятся со словом «сказано»: «Сказано: «Празднословия не даждь ми» [там же: 211], «Сказано: «Мудростью устроиться дом и разумом утверждается» [там же: 265]. На наш взгляд подобный тип введения прецедентных текстов является имплицитным, поскольку современный читатель, незнакомый близко с Библией, не обладающий необходимым багажом знаний, не сразу определит источник приведенных автором или его персонажем цитат.
Обилие образов и цитат из Священного Писания, других религиозных источников обусловлено не только названием и тематикой произведения, но и тем, что они используются автором как способ описания и передачи важнейших черт характера персонажей, внутренних конфликтов и в целом самой идеи произведения. Так, например, при описании главного персонажа Ивана Петровича Зайчикова (староста храма и купец средней руки) и его деятельности в храме Д.И. Стахеев включает название молитвы или цитату из нее, приводит фрагменты из Священного Писания, тем самым акцентируя внимание читателя на таких характерных чертах героя, как праведность, благородство, чистота помыслов, искренность, преданность своему делу: «Если, случалось, обход его совпадал с чтением Евангелия или с пением Херувимской, то он при первых же их звуках останавливался и стоял посреди молящихся с тарелочкой в руках до тех пор, пока не наступало благоприличное для продолжения обхода время» [там же: 175].
Другой герой романа, отец Никанор, открывается читателю совершенно с иной стороны: несмотря на святость своего дела, цитаты из Священного Писания он использует лишь для того, чтобы показаться благочестивым. Например, когда он узнает, что дело по обновлению храма передано епископом Ивану Петровичу, говорит ему, что владыка поступил в высшей степени благоразумно и лучше этого ничего придумать невозможно, а про себя думает: «Интриги! Кругом интриги – «от запада и севера и моря»… Вот уж именно «дние лукави суть» [там же: 266]. Здесь мы видим, что священник, который должен жить по законам Библии и учить прихожан терпению, благочестивости, порядочности, на деле оказывается ханжой, неискренним, двуличным интриганом, т.к. именно он является инициатором написания ложной статьи в газету, унижающую Ивана Петровича и возвышающую его самого.
«Ну что ж… Благодарить надо Господа… Всякое даяние благо и всяк дар совершен свыше есть, исходяй от Отца светов. Признаться, я введен в заблуждение, - добавил он, - до меня дошли слухи, что якобы вы привезли сорок тысяч» [там же: 221]. Эту цитату автор заимствует из посланий апостола Иакова, которая развивает мысль о множестве «светов», об источниках света или способах просвещения. В этих словах, произнесенных отцом Никанором, можно увидеть сожаление и недоверчивость, что производит негативное впечатление на читателя.
Из приведенных ситуаций читатель понимает, что автор, насыщая речь своего персонажа цитатами из Библии, ставит целью раскрыть низкий уровень духовной организации, а скорее – ее отсутствие.
Однако образ Никанора на протяжении развития действия претерпевает большие изменения. Например, в заключении романа Никанор произносит следующие слова: «Вздумал что! Вот еще какой выискался… гм… гм… – глухо ворчал он, разговаривая как бы сам с собою, – верую, говорит… Гм… Мало ли кто верует. Одною верой не спасешься. Сказано: «И бесы веруют и трепещут» [там же: 286]. Это единственная цитата из Священного Писания, употребленная в прямом смысле в речи Никанора. Она является первым показателем того, что душа героя обретает чистоту, духовность, искренность. Посредством этих слов читатель понимает, что происходит обновление храма души Никанора, если и не полностью, то уже вступает на начальную стадию.
Широкое использование в текстовом пространстве романа отрывков из религиозных песен и молитв обусловлено воспитанием Д.И. Стахеева (воспитание получил домашнее, довольно скудное, поскольку его обучением занимался дьяк местной церкви [Валеев 1993]) и тематикой произведения. Сам автор в своей автобиографии пишет, что с юных лет любил чтение и читал все, что попадалось под руку: и астрономические сочинения и акафисты святым [там же]. В свою очередь последние не раз упоминаются в тексте романа и даже приводятся строки из акафиста Иисусу: «И теперь еще (через много лет уже после описываемых событий) помнят в Nего мастерское чтение, помнят, например, как он величественно поизносил первые слова акафиста Иисусу: «Ангелов творче и Господи сил», и как потом сразу понижал тон и молитвенно со слезами в голосе продолжал: «Отверзи ми недоуменный ум и язык» [Стахеев 1992: 185].
В ткани художественного текста прием введения «прецедентных имен» является достаточно распространенным. На страницах романа наряду с библейскими именами встречаются и имена знаменитых художников, типизированные имена, имена литературных персонажей, «исторические» имена и др.
Имена знаменитых художников как Рафаэль, Мурильо, Корреджио упоминаются в романе в связи с проводимыми работами по обновлению храма. Отметим, что прецедентными текстами оперируют не только главные герои романа, но и второстепенные. Так, Савва, принявший поручение по живописным делам, рисуя херувимов наподобие младенцев, получает указание рисовать их бестелесными, после чего ссылается на великих мастеров («Но позвольте, – возразил Савва, – ведь все-таки Рафаэль, например, Мурильо, Корреджио… ведь это все такие авторитеты…» [там же: 274]), которые писали их в виде младенцев с крылышками. На что Иван Петрович отвечает, что «западная церковь нам не указ» [там же: 274], т.е., по мнению Зайчикова, в делах церкви художники не могут позволять себе такой вольности, смелости, силы, которыми поражают многие религиозные произведения великих художников Ренессанса. Эти имена Д.И. Стахеев вводит в целях частичной номинации, т.е. чтобы указать характерное свойство содержания произведений этих мастеров, которые в основном религиозны.
Исследователи отмечают, что прецедентные тексты являются своего рода «индикатором принадлежности» к определенной культуре и ее эпохе [Караулов 1987: 216]. Таким образом, нам кажется правомерным то, что типизированные имена, употребляемые автором, использованы не только как литературный прием, часто встречающийся в контексте русской литературе (особенно конца XVIII– XIXвеков) и характеризирующий типичный провинциальный, захолустный или уездный городок и его жителей, но и как указание на принадлежность самого Дмитрия Ивановича к этой историко-культурной атмосфере. Во-первых, Д.И. Стахеев сам родился в провинциальном городке в XIXвеке, во-вторых, именно в это время был распространен прием типизации, который встречается в творчестве таких классиков, как Н.В. Гоголь, М.Е. Салтыков-Щедрин, А.П. Чехов, Ф.М. Достоевский. Так, у Д.И. Стахеева в «Обновленном храме» действие происходит в «городе Nиз средних» [Стахеев 1992: 170], жители которого обычные, среднестатистические люди типа священника X[там же: 282].
В большинстве своем употребленные Д.И. Стахеевым в канве романа «прецедентные имена» тяготеют к завуалированности и имплицитности.
Главных героев своего романа автор наделяет этимологически «говорящими» именами и фамилиями. Имя Иван древнееврейского происхождения, означающее «дар Бога». В этом значении раскрывается имя главного героя Ивана Зайчикова в конце романа: «… Сам Господь послал тебя ко мне» [там же: 286]. Это на редкость упрямые и настойчивые люди, идущие напролом к своей цели. Однако могут отказаться от нее в самый неожиданный момент. Иваны могут пробовать себя в самых разнообразных сферах деятельности и всегда добьются успеха [Выдревич 2006]. Именно таким характером и качествами обладает главный герой – Зайчиков. Неслучайна и фамилия главного героя, «Зайчиков» ассоциируется с небольшим трусливым зверьком: Иван боится взяться за реставрацию храма, но все же берет на себя это ответственное дело. Более того, посредством уменьшительно-ласкательной формы (суффикса ‑ик‑) в фамилии персонажа автор, симпатизируя ему, выделяет как положительного героя.
Отец Никанор – другой главный герой, вступающий в конфликт с Иваном Петровичем. Имя Никанор восходит к византийским истокам, обозначая стремление к борьбе и прозорливость в ведении военных действий (на протяжении всего романа ведет борьбу с Зайчиковым и непосредственно с самим собой). Обладателю этого имени свойственны качества превосходного стратега и дар воодушевлять людей на бой [Салимова 2008]. В связи с этим вспоминается случай, когда Никанор подговаривает Медведникова написать ложную статью об Иване Зайчикове. Первая часть имени «Ника, означающее ‘победа’», произошло от имени греческой богини Ники. В данном случае значение «победа» раскрывается в конце романа, когда Никанор «побеждает» свою нечистую совесть, признает свою ошибку и раскаивается.
Полностью и всесторонне раскрывается семантика имен в последней завершающей сцене романа, когда Никанор произносит слова: «Я виноват… много… Сам Господь послал тебя ко мне. Ты обновил храм сердца моего. Он был осквернен. Прости меня!» [Стахеев 1992: 286]. Д.И. Стахеев, наделяя своих героев такими именами, определяет не только их формы поведения в тексте, но и возлагает на них текстообразующую функцию.
Цитаты из текстов других авторов Д.И. Стахеев использует как один из способов раскрытия качеств героя. При описании честности Ивана Петровича, его точности в торговых и других делах писатель приводит цитату из драматургического произведения Н.А. Островского: «Словом, он мог сказать про себя, как купец Восьмибратов говорит у Островского: «Я не человек – я правило» [там же: 174]. Купец Восьмибратов из пьесы «Лес» употребляет это выражение в доказательство своей честности.
Интерес представляет введение прецедентной ситуации в канву романа: «Отец Никанор, возбужденный «радостными слухами», не обращал внимания ни на грязь, ни на лужи, и шагал по ним, «яко посуху» [там же: 220]. «Радостные слухи» – это своего рода эвфемизм (воздержание от неподобающих слов) отца Никанора о привезенных Зайчиковым деньгах на обновление храма, о кругленькой сумме в «40 тысяч», которые будоражат самые тайные глубины священнослужителя. Введенный далее прием сравнения основан на аллюзии и способствует возникновению в сознании адресата ассоциации с событием, описанным в библейском Пятикнижии, – переходом израильтян через расступившееся перед ними Красное море, «по морю, яко посуху». В результате данного межтекстового взаимодействия создается «новая смысловая перспектива» [СЭС 2003: 106]: первичная концептуальная система разрушается, и из контекста становится очевидной смысловая противоположность, исключающая возможность буквального понимания библейской ситуации. Авторская ирония обусловлена, во-первых, характером субъекта описания (двуличием и ханжеством отца Никанора), во-вторых, несоответствием стиля предмету речи.
В другом случае мы догадываемся, что автор говорит нам о старовере: «Купец перекрестился двумя перстами «по старой вере», выпил одним глотком рюмку и, сморщившись, точно от горького лекарства, зашептал: «Убирай, убирай проворней» [Стахеев 1992: 196]. Вспоминается церковный раскол на Руси, когда в XVIIвеке произошло разделение верующих на старообрядцев (староверов) и новообрядцев (никониан). Причем староверы придерживались двуперстия в отличие от троеперстного крестного знамения новообрядцев, и им было запрещено употребление алкогольных напитков, что доказывают произнесенные купцом слова. Таким образом, в данном случае используя прецедентную ситуацию, автор иронизирует только лишь над внешним соблюдением духовных традиций, высвечивает человеческое ханжество и истинные нравы, очень часто скрывающиеся под маской «благолепия».
Так, имплицитные референции (скрытая цитация, формой выражения которой являются аллюзии и реминисценции) приобретают в романе Д.И. Стахеева особое значение и, более того, являются наиболее частотными, нежели эксплицитные. Данный способ тяготеет к завуалированности, тесно связан с подтекстовой информацией, требует от читателя широкого культурно-исторического фона знаний, предоставляя ему обширное интерпретационное поле.
Заглавие, как правило, всегда многозначно и семантически трансформировано. В названии стахеевского романа словосочетание обновленный храм развивает многозначность. При первом обращении к тексту оно реализует прямое значение, однако по мере знакомства с романом становится ясно, что оно носит больше метафорический характер. Так, в конце романа отец Никанор говорит Ивану Зайчикову: «Я виноват… много… Сам Господь послал тебя ко мне. Ты обновил храм сердца моего. Он был осквернен. Прости меня!» [там же: 286], т.е. читатель улавливает главную идею произведения, которую хотел передать автор: человеческая душа, его внутренний миропорядок – вот самый главный храм для любого человека.
Таким образом, можно отметить, что анализ прецедентных текстов языковой личности играет огромную роль в характеристике и изучении качеств того или иного героя, установлении нравственных позиций автора, в раскрытии художественных особенностей всего произведения.
Выводы по главе 3
В третьей главе нами рассматривались прецедентные тексты, реализующие прагматический уровень ЯЛ Д.И. Стахеева, предпринялась попытка их классификации и были выявлены различные способы введения их в романическое пространство, в результате чего определились следующие выводы:
1. При анализе ЯЛ Д.И. Стахеева, а именно мотивационного уровня, было выявлено, что роман «Обновленный храм» обладает высокой прагматической направленностью, которая реализуется за счет введения в романическое поле ПТ, широко используемых автором. Их классификация позволила нам выделить пять групп, каждая из которых обладает высокой значимостью.
2. Языковыми способами выражения символов ПТ Стахеева являются цитаты из Священного Писания, произведений других авторов, отрывки из религиозных песнопений и молитв, имена собственные, которые служат не только обозначением художественного образа, но и содержат глубокий метафорический смысл.
3. ПТ и интертекстуальные смыслы, передаваемые ими, выполняют в тексте разнообразные функции: используются как способ описания и передачи важнейших черт характера персонажей, внутренних конфликтов, выражают суть произведения, иногда берут на себя текстообразующие функции.
4. В ходе исследования нами были выявлены различные способы ввода ПТ: эксплицитные и имплицитные. Причем последние в романе Стахеева являются ведущими, наиболее значимыми и частотными.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В заключение отметим, что настоящая работа велась в соответствии с поставленными целью и задачами. При анализе ЯЛ Д.И. Стахеева (на материале романа «Обновленный храм») особое внимание уделялось: во-первых, лескико-семантической структуре значимых для языковой картины мира концептов храм, душа, деньги, основным способами их языковой реализации явились синонимические и синтагматические отношения, композиция, заглавие романа; во-вторых, прецедентным текстам, в которых реализуются интертекстуальные смыслы, являющиеся ценными для определения прагматической направленности ЯЛ автора.
Несмотря на то что мы не претендовали на осуществление полного, детального анализа каждого уровня ЯЛ, просмотренные нами концепты, репрезентирующие тезаурус личности, и прецедентные тексты как основные мотивационные единицы помогли дать довольно обширную характеристику ЯЛ Д.И. Стахеева.
Исследование концепта в концептосфере ЯЛ выводит анализ на уровень воссоздания индивидуальной языковой картины мира личности. В результате исследования получены доказательства того, что для личности Д.И. Стахеева ключевыми и значимыми являются концепты храм, душа, деньги, которые тесно взаимосвязаны и находятся в достаточно тесных смысловых отношениях. В вербализации данных концептов автор в полной мере использовал лексические ресурсы русского языка. Рассмотренные средства репрезентации концептов в романе Д.И. Стахеева «Обновленный храм» позволяют сделать вывод о высокой степени значимости храма души в отличие от денег для его личности, то есть доминирования духовного начала над материальным. Именно поэтому в художественном тексте достаточно часты и тщательно прописаны художником являются ситуации, в которых внутренняя красота человека превалирует над материальными благами.
Отметим, что в результате описания специфики и функционирования прецедентных текстов в романическом пространстве Д.И. Стахеева обозначилась их высокая степень значимости: обилие образов, цитат из Священного Писания и других источников, обусловило смысловую полифоничность самого произведения, послужило способом актуализации важной для автора фоновой информации и апелляции к историко-культурному кругозору читателя.
Анализ мотивационного уровня отражает определенный культурный уровень личности и позволяет говорить об ее мировидении и лингвоментальности. Таким образом, ПТ как мотивационные единицы ЯЛ Д.И Стахеева свидетельствует о широком культурно-историческом опыте самого писателя, об его православном сознании, характерном для носителя русского языка IIполовины XIXвека и интеллектуальных и эстетических предпочтениях.
Описание специфики лексико-семантических полей концептов храм, душа, деньги, способов их репрезентации в индивидуальной языковой картине мира ЯЛ Д.И. Стахеева, характера использования автором прецедентных текстов, способов введения их в текстовое поле, осуществленные в данной работе, следует рассматривать лишь как начало изучения этой интересной и своеобразной личности IIполовины XIXвека. Весьма перспективным и интересным для дальнейшего исследования представляется более глубокое изучение лингвокогнитивного и прагматического уровней ЯЛ Д.И. Стахеева, которое можно осуществить посредством анализа других его произведений, романов, повестей, рассказов, поэтических текстов. Обращение к ним, на наш взгляд, также заслуживает внимания и, конечно, существенно расширит представления об индивидуальной языковой картине мира писателя.
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
1. Аникина, Н.Н. Лексемы «храм» и «церковь» в историческом и функциональном аспектах / Н.Н. Аникина // Третьи Стахеевские чтения: материалы Международной научной конференции. – Елабуга: Изд-во ЕГПУ, 2008. – С. 420 – 425.
2. Бабушкин, А.П. Типы концептов в лексико-фразеологической семантике языка / А.П. Бабушкин. – Воронеж: Изд-во Воронежского гос. Ун-та, 1996. – 104 с.
3. Богданов, В.В. Речевое общение: прагматические и семантические аспекты / В.В. Богданов. – Л.: Лениздат, 1990. – 359 с.
4. Богин, Г.И. Модель языковой личности в ее отношении к разновидностям текстов / Г.И. Богин. – Л., 1984. – 254 с.
5. Богомолов, А.Ю. Языковая личность персонажа в аспекте психопоэтики (на материале романа Л.Н. Толстого «Анна Каренина»): автореф. дис. … канд. филол. наук: 10.02.01 / А.Ю. Богомолов. – Череповец, 2005. – 23 с.
6. Бодуэн де Куртенэ, И.А. Введение в языковедение / И.А. Бодуэн де Куртенэ. – М.: Едиториал УРСС, 2004. – 318 с.
7. Будагов Р.А. Человек и язык Р.А. Будагов. – М.: Изд-во Московского ун ‑ та, 1976. – 430 с.
8. Бурмакина, Н.А. Лингвокогнитивный и прагматический уровни языковой личности А.П. Степанова: автореф. дис. … канд. филол. наук: 10.02.01 / Н.А. Бурмакина. – Тюмень, 2007. – 22 с.
9. Буслаев, Ф.И. Преподавание отечественного языка / Ф.И. Буслаев. – М.: Просвещение, 1992. – 511 с.
10. Валеев, Н.М. Д.Стахеев. Жизнь и творчество / Н.М. Валеев. – Елабуга.: ЕГПУ, 1994. – 98 с.
11. Валеев, Н.М. Искры под пеплом. Творческий портрет писателя Д. Стахеева / Н.М. Валеев. – Елабуга: КАМАЗ, 1993. – 64 с.
12. Википедия. Свободная энциклопедия [Электронный ресурс]. – URL: http://ru.wikipedia.org/wiki/ (дата обращения: 23.03.2009).
13. Виноградов, В.В. Избранные труды. Язык и стиль русских писателей. От Гоголя до Ахматовой / В.В. Виноградов. – М.: Наука, 2003. – 394 с.
14. Виноградов, В.В. О художественной прозе / В.В. Виноградов. – М.-Л.: Госиздат, 1930. – 202 с.
15. Виноградов, В.В. О языке художественной прозы / В.В. Виноградов. – М.: Наука, 1980. – 360 с.
16. Виноградов, В.В. О языке художественной литературы В.В. Виноградов. М.: Гос. изд-во художественной литературы, 1959. – 656 с.
17. Винокур, Т.Г. К характеристике говорящего. Интенция и реакция / Т.Г. Винокур // Язык и личность / Отв. ред. Д.Н. Шмелев. – М., 1989. – С. 11 – 23.
18. Выдревич, Г.С. Имя и судьба / Г.С. Выдревич. – М.: Эксмо, СПб.: Терция, 2004. – 64 с.
19. Геймбух, Е.М. Языковая маска и языковая личность в «Повестях Белкина» / Е.М. Геймбух // Русский язык в школе. – 1999. – №3. – с. 46-53.
20. Гольдин, В.Е. и др. Внутринациональные речевые культуры и их взаимодействие / В.Е. Гольдин, О.Б. Сиротинина // Вопросы стилистики. – Саратов, 1993. – Вып. 25. – С. 9 – 19.
21. Гольдин, В.Е. и др. Русский язык и культура речи. Учебник для студентов-нефилологов / В.Е. Гольдин, О.Б. Сиротинина, М.А. Ягубова. – М.: Едиториал УРСС, 2002. – 212 с.
22. Горелов, И.Н. и др. Основы психолингвистики / И.Н. Горелов, К.Ф. Седов. – М.: Лабиринт, 2006. – 320 с.
23. Грахова, С.И. Типология раннего творчества Д.И. Стахеева и С.В.Максимова: дис. … канд. филол. наук: 10.01.01 / С.И. Грахова. – Елабуга, 2001. – 144 с.
24. Гумбольдт, В. Язык и философия культуры / В.Гумбольдт. – М.: Прогресс, 1985. – 451 с.
25. Гумбольдт, В. Избранные труды по языкознанию / В.Гумбольдт. – М.: Прогресс, 1984. – 397 с.
26. Даль, В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4-х т. / В.И. Даль. – М.: Гос. изд-во иностранных и национальных словарей, 1955. – Т. 4. – 663 с.
27. Данилова, Ю.Ю. Имена И.Д. Стахеева и М.И. Цветаевой в системе филологического образования: национально-региональный компонент / Ю.Ю. Данилова // Организация учебно-воспитательного процесса с учетом национально-регионального компонента образования: Сб. статей и тезисов региональной научно-практической конференции. – Наб. Челны, 2005. – С. 129 – 131.
28. Дридзе, Т.М. Интерпретационные характеристики и классификация текстов / Т.М. Дридзе // Смысловое восприятие речевого сообщения. – М.: Наука, 1976. – С. 34 – 45.
29. Залогина, Е.М. Языковая личность: лингвистический и психологический аспекты (на материале романа «Бесы» и «Дневника писателя» Ф.М. Достоевского): дис. … канд. филол. наук: 10.02.01 / Е.М. Залогина. – СПб., 2004. – 180 с.
30. Зимняя, И.А. Смысловое восприятие речевого сообщения в условиях массовой коммуникации / И.А. Зимняя // Смысловое восприятие речевого сообщения. – М.: Наука, 1976. – С. 5 – 33.
31. Иссерс, О.С. Коммуникативные стратегии и тактики русской речи / О.С. Иссерс. – М.: Едиториал УРСС, 2002. – 284 с.
32. Карасик, В.И. Антология концептов / В.И. Карасик. – М.: Гнозис, 2007. – 512 с.
33. Карасик, В.И. и др. Иная ментальность / В.И. Карасик, О.Г. Прохвачева, Я.В. Зубкова, Э.В. Грабарова. – М.: Гнозис, 2007. – 352 с.
34. Карасик, В.И. Культурные доминанты в языке В.И. Карасик Языковая личность: культурные концепты. – Волгоград-Архангельск: Перемена, 1996. С. 3 – 16.
35. Карасик, В.И. Оценочная мотивировка, статус лица и словарная личность В.И. Карасик Филология. – Краснодар, 1994. – С. 2 – 7.
36. Карасик, В.И. Язык социального статуса / В.И. Карасик. – М.: Гнозис, 2002. – 333 с.
37. Караулов, Ю.С. Русский язык и языковая личность / Ю.С. Караулов. – М.: Наука, 1987. – 263 с.
38. Колясева, Т.Ю. Особенности употребления фразеологизмов в произведениях Д.И. Стахеева / Т.Ю. Колясева // Вестник Чувашского университета. – 2007. – №1. – С. 208 – 211.
39. Колясева, Т.Ю. Средства выражения эмоциональной оценки в произведениях Д.И. Стахеева / Т.Ю. Колясева // Вестник Московского государственного областного университета. Серия «Лингвистика». – М.: Изд-во МГОУ. – 2007. – №2 ( в печати)
40. Колясева, Т.Ю. Стилистически маркированная эмоционально-оценочная лексика в произведениях Д.И. Стахеева / Т.Ю. Колясева // Актуальные проблемы русского языка и методики его преподаваня. – М.: Флинта: Наука, 2008. – С. 123 – 128.
41. Кочеткова, А.И. Основы управления персоналом / А.И. Кочеткова. – М.: ТЕИС, 1999. – 88 с.
42. Краткий словарь когнитивных терминов / Под ред. Е.С. Кубряковой. – М.: Изд-во МГУ, 1996. – 245 с.
43. Крысин, Л.П. Речевое общение и социальные роли говорящих / Л.П. Крысин // Социолингвистические исследования. – М., 1976. – С. 42 – 52.
44. Крысин, Л.П. Русское слово, свое и чужое / Л.П. Крысин. – М.: Языки славянской культуры, 2004. – 888 с.
45. Кузьмина, Н.А. Интертекст и его роль в процессах эволюции поэтического языка / Н.А. Кузьмина. – М.: КомКнига, 2006. – 272 с.
46. Лютикова, В.Д. Языковая личность: Идиолект и диалект: дис. … д-ра филол. наук: 10.02.01 / В.Д. Лютикова. – Екатеринбург, 2000. – 316 с.
47. Лютикова, В.Д. Языковая личность и идиолект / В.Д. Лютикова. – Тюмень, 1999. – 150 с.
48. Ляпон, М. Язык как материя смысла М. Ляпон. – М.: Азбуковник, 2007. – 736 с.
49. Маслова, В.А. Введение в когнитивную лингвистику: учеб. пособие / В.А. Маслова. – М.: Флинта: Наука, 2007. – 296 с.
50. Маслова, В.А. Лингвокультурология / В.А. Маслова. – М.: Академия, 2004. – 208 с.
51. Менькова, Н.Н. Языковая личность писателя как источник речевых характеристик персонажей (по материалам произведений Б. Акунина): дис. канд. филол. наук: 10.02.01 / Н.Н. Менькова. – М., 2004. – 175 с.
52. Норман, Б.Ю. Игра на гранях языка / Б.Ю. Норман. – М.: Флинта: Наука, 2006. – 344 с.
53. Осипова, А.А. Концепт «смерть» в русской языковой картине мира и его вербализация в творчестве В.П. Астафьева 1980-1990-х гг.: дис. … канд. филол. наук: 10.02.01 / А.А. Осипова. – Магнитогорск, 2005. – 250 с.
54. Поливанов, Е.Д. Статьи по общему языкознанию / Е.Д. Поливанов. – М.: Наука, 1968. – 375 с.
55. Попова З.Д. и др. Очерки по когнитивной лингвистике / З.Д. Попова, И.А. Стернин. – Воронеж: Изд-во «Истоки», 2003. – 191 с.
56. Попова, О.В. Языковая личность Ивана Грозного (на материале деловых посланий): дис. … канд. филол. наук: 10.02.01 / О.В. Попова. – Омск, 2004. – 177 с.
57. Пупышева, Е.Л. Категория времени в русском языке: функиональный аспект (на примере произведений Д.И. Стахеева) / Е.Л. Пупышева // Русская словесность в контексте мировой культуры: сб. статей и тезисов Международной научной конференции (3-5 октября 2007). – Нижний Новгород, 2007. – С. 369 – 374.
58. Пушкин, А.А. Способ организации дискурса и типология языковых личностей / А.А. Пушкин // Язык, дискурс и личность: межвуз. сб. науч. тр. – Тверь, 1990. – С. 50 – 60.
59. Русский язык: Энциклопедия / Под ред. Ю.Н. Караулова. – М.: Научное изд-во «Большая Российская энциклопедия», 2003. – 704 с.
60. Салимова, Д.А. и др. Антропонимическое пространство романа Д.И. Стахеева «Обновлённый храм» / Д.А. Салимова, Г.Р. Патенко // ученые записки Института гуманитарных исследований Тюменского государственного университета. Серия «Филология». Вып № 1. Мир слова – слово в мире. – Тюмень: Изд-во Типография «Печатник», 2007. – С. 84 – 92.
61. Салимова, Д.А. и др. Антропонимия романов Д.И. Стахеева / Д.А. Салимова, Г.Р. Патенко. – Елабуга: Изд-во Елабужского госпедуниверситета, 2008. – 113 с.
62. Салимова, Д.А. Этимологически «говорящие» имена и «говорящие» фамилии в романе Д.И. Стахеева «Обновлённый храм» / Д.А. Салимова // Третьи Стахеевские чтения: материалы Международной научной конференции. – Елабуга: Изд-во ЕГПУ, 2008. – С. 414 – 420.
63. Седов, К.Ф. Дискурс и личность. Эволюция коммуникативной компетенции / К.Ф. Седов. – М.: Лабиринт, 2004. – 304 с.
64. Седов, К.Ф. Типы языковых личностей и стратегии речевого поведения (о риторике бытового конфликта) / К.Ф. Седов // Вопросы стилистики. Язык и человек. – Саратов.: Изд-во Сарат. ун-та, 1996. – С. 8 – 14.
65. Сиротинина, О.Б. Некоторые размышления по поводу терминов «речевой жанр» и «риторический жанр» / О.Б. Сиротинина // Жанры речи. – 1999. – №2. – С. 14 – 21.
66. Сиротинина, О.Б. Основные критерии хорошей речи / О.Б. Сиротинина // Хорошая речь. – Саратов, 2001. – С.16 – 28.
67. Слышкин, Г.Г. От текста к символу: лингвокультурные концепты прецедентных текстов в сознании и дискурсе / Г.Г. Слышкин. – М.: Академия, 2000. – 128 с.
68. Стахеев, Д.И. Духа не угашайте. Избранные произведения Д.И. Стахеев. – Казань: Тат. кн. изд-во, 1992. – 417 с.
69. Степанов, Ю.С. Константы: Словарь русской культуры Ю.С. Степанов. – М.: Академический проект, 2001. – 990 с.
70. Стилистический энциклопедический словарь русского языка Под ред. М.Н. Кожиной. – М.: Флинта: Наука, 2003. – 696 с.
71. Трещалина, И.В. Языковая личность персонажа в прозе А.П. Чехова конца 80-х – начала 90-х годов: лексико-семантический аспект: дис. … канд. филол. наук: 10.02.01 / И.В. Трещалина. – Тверь, 1998. – 167 с.
72. Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка: в 4-х т. / Макс Фасмер. – М.: Прогресс, 1987. – Т. 4. – 861 с.
73. Федорченко, И.А. Метафорическая и метатекстовая константы языковой личности академика В.В. Виноградова: дис. … канд. филол. наук: 10.02.01 / И.А. Федорченко. – Новосибирск, 2002. – 246 с.
74. Федосюк, М.Ю. Нерешенные вопросы теории речевых жанров / М.Ю. Федосюк // Вопросы языкознания. – 1997. – №5. – С. 102 – 120.
75. Хабибуллина, Г.Н. Духовная жизнь России в романах Д.И. Стахеева 1870-1890 гг.: автореф. дис. … канд. филол. наук: 10.01.01 / Г.Н. Хабибуллина. – Казань, 2007. – 20 с.
76. Шанский, Н.М. и др. Школьный этимологический словарь русского языка. Происхождение слов Н.М. Шанский, Т.А. Боброва. – М.: Дрофа, 2004. 398 с.
77. Шмелева, Т.В. Модель речевого жанра Т.В. Шмелева Жанры речи. – 1997. – №4. – С. 88 – 98.