Чехов вошел в историю русской и мировой литературы как величайший мастер короткого рассказа. Никто не мог так экономно, как Чехов, использовать выразительные средства и в минимальный объем рассказа вместить такое глубокое содержание. Это хорошо видно на примере рассказа «Ионыч», состоящего из пяти маленьких главок, но по содержанию равного роману. Благодаря тому, что писатель умеет выбрать характерные моменты из жизни героя, создается впечатление, что ее история рассказана подробно и обстоятельно.
Чехов придавал очень большое значение отдельным деталям описываемых событий. Они часто, не связаны непосредственно с ходом действия, но воссоздают обстановку, в которой оно происходит, дополняют характеристику действующего лица. В короткой сценке «О драме» (1884) два приятеля за закуской рассуждают об искусстве. Мировой судья Полуехтов утверждает,. что драматическое искусство пало, и обвиняет в этом реализм. По его, мнению, в искусстве ценно не изображение подлинной жизни, а «экспрессия, эффект». Автор не возражает собеседникам, но художественными деталями рассказа показывает пошлость и реакционный характер их взглядов. Так, например, критикуя современную драму, Полуехтов говорит, что ее героя, «червяка в порванных штанах, говорящего ерунду какую-нибудь», он бы осудил «по сто девятнадцатой статье, по внутреннему убеждению, месяца, этак, на три, на четыре». Очень характерное «по внутреннему убеждению» свидетельствует о полном произволе судебных властей. Затем этот вершитель правосудия показывается и в действии. В самый разгар его критической тирады приходит «маленький, краснощекий гимназист в шинели и с ранцем на спине… Он робко подошел к столу, шаркнул ножкой и подал Полуехтову письмо». В письме сестра Полуехтова просила его наказать ее сына за двойку по греческому языку. Мировой судья взял ремень и охотно исполнил просьбу сестры, а затем продолжил разговор о том, какие гуманные и благородные чувства возбуждает в нем искусство прежних времен. Каждое слово рассказа точно бьет в цель. Не случайно маленький гимназист пострадал из-за греческого языка: бессмысленная зубрежка древних языков уводила учеников от живой действительности так же, как и то «чистое искусство», которое пропагандирует Полуехтов. (Вспомним, что и «человек в футляре» Беликов был учителем греческого языка.) Наконец, какой иронией звучит завершение рассказа, когда приятели после маленькой, но реальной драмы, пережитой ребенком, выпивают за процветание искусства и гуманности.
Ванька Жуков (рассказ «Ванька»), описав дедушке мучительную жизнь в «учении» у сапожника, выводит на конверте адрес: «На деревню дедушке». Казалось бы, незначительная деталь, но какую сложную художественную функцию она выполняет! Этот «адрес» скрашивает горькое повествование м
Детали, незначительные сами по себе, непосредственно между собой не связанные, приобретают особый смысл в соседстве друг с другом. Эта многозначительность художественных деталей подучила название подтекста, или «подводного течения». В рассказе «Дама с собачкой» Гурову хочется с кем-то поделиться переполнявшим его чувством любви к Анне Сергеевне. Однажды, выходя из клуба, Гуров не удержался и сказал своему партнеру - чиновнику: «Если бы вы знали, с какой очаровательной женщиной я познакомился в Ялте!
Чиновник сел в сани и поехал, но вдруг обернулся и окликнул:
* - Дмитрий Дмитрич!
* - Что?
* - А давеча вы были правы: осетрина~то с душком!» Слова чиновника совершенно не связаны с признанием Гурова, но их соседство вскрывает мучительное противоречие между живым человеческим чувством и господствующей пошлостью.
Среди выразительных средств, используемых писателем, важное место занимает пейзаж, который всегда тесно связан с содержанием произведения. В теплый весенний вечер Липа идет с мертвым ребенком (повесть «В овраге»). Она подавленна, растерянна, ее острая тоска передана в авторском описании природы, вместе с тем в нем звучит мысль о никогда не умирающей жизни: «Солнце легло спать и укрылось багряной золотой парчой, и длинные облака, красные и лиловые, сторожили его покой, протянувшись по небу. Где-то далеко, неизвестно где, кричала выпь, точно корова, запертая в сарае, заунывно и глухо. Крих этой таинственной птицы слышали каждую весну, но не знали, какая она и где живет. Наверху в больнице, у самого пруда в кустах, за поселком и кругом в поле заливались соловьи. Чьи-то года считала кукушка и все сбивалась со счета и опять начинала. В пруде сердито, надрываясь, перекликались лягушки, и даже можно было разобрать слова: «И ты такова! И ты такова!» Какой был шум! Казалось, что все твари кричали и пели нарочно, чтобы никто не спал в этот весенний вечер, чтобы все, даже сердитые лягушки, дорожили и наслаждались каждой минутой: ведь жизнь дается только один раз!»
А. М. Горький писал об удивительно красивой и простой форме чеховской речи: «Как стилист, Чехов недосягаем, и будущий историк литературы, говоря о росте русского языка, скажет, что язык этот создали Пушкин, Тургенев и Чехов».