Мне кажется, что поэзия Валерия Брюсова стоит как-то особняком от основного потока «серебряного века». И сам он, как личность, резко отличается от современных ему поэтов. Он весь городской, кубообразный, жесткий, с хитринкой и очень волевой человек. Этот облик возник у меня после прочтения мемуаров о нем и различных литературоведческих статей, где его имя так или иначе фигурировало. Его не любили, как О. Мандельштама, Вяч. Иванова, И. Северянина или Е. Бальмонта. В нем, видимо, не было определенного личного обаяния. Как, впрочем, нет обаяния в городском пейзаже. Я уверена, чтб на любой, пусть даже самый красивый город никто не взглянет с таким умилением, как на сельский пейзаж.
Следует отметить, что такое направление его творчества было подготовлено семейными традициями. Воспитывали Брюсова, как он вспоминал, «в принципах материализма и атеизма». Особо почитавшимися в семье литераторами были Н. А. Некрасов и Д. И. Писарев. С детства Брюсову прививались интерес к естественным наукам, независимость суждений, вера в великое предназначение человека-творца. «От сказок, от всякой «чертовщины» меня усердно оберегали, вспоминал Брюсов, зато об идеях Дарвина и о принципах материализма я узнал раньше, чем научился умножению. Нечего говорить, что о религии в нашем доме и помину не было… после детских книжек настал черед биографий великих людей…’Эти биографии произвели на меня сильнейшее впечатление: я начал мечтать, что сам непременно сделаюсь «великим…» Такие начала воспитания сказались на всем дальнейшем жизненном и творческом пути Брюсова.
Основой поэтической практики и теоретических взглядов молодого Брюсова на искусство стали индивидуализм и субъективизм. В тот период он считал, что в поэзии и искусстве на первом месте сама личность художника, а все остальное только форма.
Другой темой Брюсова стала тема города, прошедшая через все творчество поэта. Продолжая и объединяя разнородные традиции (Достоевского, Некрасова, Верлена, Бодлера и Верхарна), Брюсов стал, по сути, первым русским поэтом-урбанистом XX в., отразившим обобщенный образ новейшего капиталистического города. Вначале он ищет в городских лабиринтах красоту, называет город «обдуманным чудом», любуется «буйством» людских скопищ и «священным сумраком» улиц. Но при всей своей урбанистической натуре Брюсов изображал город трагическим пространством, где свершаются темные и непристойные дела людей: убийства, разврат, революции и т. д.
Стихи Брюсова перекликались со стихами сверхурбаниста В. Маяковского. Брюсов писал:
Ах, не так ли Египты, Ассирии,
Римы, Франции, всяческий бред,
Те империей, те утлее, сирее,
Все в былом, в запруду, в запрет.
Так в великом крушеньи давно ль оно
Брюсов пытается предрекать падение и разрушение городов как порочного пространства, но у него это получается хуже, чем у Маяковского или, например, Блока.
Протест против бездушия городской цивилизации приводил Брюсова к раздумьям о природе, оздоравливающих начал которой поэт не признавал в своем раннем творчестве. Теперь он ищет в природе утраченную современным человеком цельность и гармоничность бытия. Но следует отметить, что его «природные» стихи значительно уступают его урбанистической лирике.
С большой художественной силой миру растворенной в городе пошлости противостоит у Брюсова поэзия любви. Стихи о любви сгруппированы, как и стихи на другие темы, в особые смысловые циклы «Еще сказка», «Баллады», «Элегии», «Эрот, непобедимый в битве», «Мертвые напевы» и др. Но мы не найдем в стихотворениях этих циклов напевности, душевного трепета, легкости. У Брюсова любовь всепоглощающая, возведенная до трагедии, «предельная», «героическая страсть». За Брюсовым, как известно, всю жизнь влачился темный хвост различных сплетен и слухов. Он. появлялся в самых шумных ресторанах, имел романы с известными дамами.
Во времена новых революционных преобразований в городе наступила довольно неуютная и тревожная жизнь, нищета была всеобщей. Но Брюсов относился к этому с присущим ему сарказмом. Недаром в свое время было написано:
Прекрасен в мощи грозной власти
Восточный царь Ассаргадон,
И океан народной страсти,
В щепы дробящий утлый челн.
В поэзии Брюсова город неотделим от его личности, и в трагедийности города прежде всего чувствуется трагедия самого автора, для которого нередко трагедии превращаются в фарс:
Вновь я хочу все изведать, что было,
Ужас и скорбь, и любовь!..
Мне кажется, что отобразить трагедийный мир современного города Брюсову удалось более полно в его знаменитом цикле стихотворений «В стенах»:Словно нездешние тени,
Стены меня обступили.
Думы былых поколений!
В городе я как в могиле.
Здания хищные звери
С сотней несытых утроб!
Страшны закрытые двери:
Каждая комната гроб!
Или еще:
Мы дышим комнатною пылью,
Живем среди картин и книг…
Поэт с живой страстью откликался на все важнейшие события современности. В начале века русско-японская война и революция 1905 года становятся темами его творчества, во многом определяют его взгляд на жизнь и искусство. В те годы поэт заявлял о своем презрении к буржуазному обществу, но и к социал-демократии проявлял недоверие, считая, что она посягает на творческую свободу художника. Однако в революции Брюсов видел не только стихию разрушения,
Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза,
И песня с бурей вечно сестры…
Стихи Брюсова о первой русской революции, наряду со стихами Блока, являются вершинными произведениями, написанными на эту тему поэтами начала века.
А вот в годы реакции поэзия Брюсова уже не поднимается до высокого жизнеутверждающего пафоса. Перепеваются старые мотивы, усиливается тема усталости и одиночества:
Холод, тело тайно сковывающий,
Холод, душу очаровывающий…
Все во мне лишь смерть и тишина,
Целый мир лишь твердь и в ней луна.
Гаснут в сердце невзлелеянные сны,
Гибнут цветики осмеянной весны…
Но и в этот период творчества поэт продолжает славить человека-труженика, искателя и созидателя, верит в будущее торжество революции.
Послеоктябрьские стихи Брюсова открывают последний период его литературного пути, представленный сборниками «В такие дни», «Миг», «Дали». Поэт ищет новые художественные формы для выражения нового поворота в своем мировоззрении и воссоздания в искусстве революционной действительности («Третья осень», «К русской революции»). В сборниках «Дали» и «Меа» Брюсов представляет образцы «научной поэзии» («Мир электрона», «Мир N-измерений» и др.)
Оригинальное художественное творчество Брюсова не ограничивается стихами. Зная основные классические и европейские языки, Брюсов активно занимался переводами. Он переводил Метерлинка, Вердена, Гюго, Эдгара По, Верхарна, Райниса, финских и армянских поэтов.
В Брюсове помимо дара художника жил неукротимый дух исследователя, который искал рационалистические «ключи тайн» к самым сокровенным человеческим чувствам, а также стремился понять причины рождения новых форм в искусстве, логику их развития. Брюсов внес значительный вклад в русскую культуру; современные читатели благодарны этому человеку и поэту за то, что он своим творчеством создавал эпоху «серебряного века», эпоху блистательнфых достижений русской поэзии.
Чеканный, сжатый, твердый, словно кованый стих, скульптурно выпуклая четкость образов, краткая, стремящаяся к афоризму фраза это все несомненно бросается в глаза читателю, даже впервые взявшему в руки книгу Брюсова.
Величав и торжествен строй его поэзии. У Брюсова как будто трубный голос, медное звучание. Недаром его называли поэтом бронзы и мрамора.
В стихах Брюсов художник. Он обожает меру, число, чертеж. В этой расчерченной вымеренной архитектонике, где словно действуют резец и молот, сила Брюсова. У него своя, чуть громоздкая поступь, свой, резко обозначенный лик. Уподобляя себя пахарю, он не без вызова писал:
Вперед, мечта, мой верный вол!
Неволей, если не охотой!
Я близ тебя, мой кнут тяжел,
Я сам тружусь, а ты работай!
Выступив в литературе в конце прошлого века, Брюсов быстро занял достойное место среди поэтов-символистов. Более того, он стал их теоретиком и лидером. Однако, в отличие от собратьев по цеху, чей взгляд на поэзию у поэта носил мистический оттенок, поэтическое мышление Брюсова в основе своей носило конкретный, реалистический характер. Все это вместе с рационализмом и даже некоторым холодом составляет неповторимый стиль его поэзии. Отстраненный, отягощенный псевдонаучными выкладками и гипотезами. Иногда в настоящее время это выглядит наивным и забавным, иногда убеждает и потрясает своей глубиной:
Быть может, эти электроны
Миры, где сто материков,
Венцы, паденья, царства, троны
И память сорока веков.
Еще, быть может, каждый атом
Вселенная, где сто планет.
Там все, что здесь в объеме сжатом,
И даже то, чего здесь нет.Конечно же читать Брюсова сегодня, пережив эпоху Мандельштама, Бродского, Пастернака, откровенно говоря, скучновато. Кажется, все при нем: и талант, и способность сочинять, и глубокомысленная поза мудреца и философа, и роковой профиль. Однако недаром Вл. Соловьев, которого Брюсов не спросясь называл учителем, писал по поводу стихов новоиспеченного поэта-символиста в одной из своих статей: Общего суждения о г. Валерии Брюсове нельзя произнести, не зная его возраста. Если ему не более 14 лет, то из него может выйти порядочный стихотворец, а может и ничего не выйти. Если же человек взрослый, то, конечно, всякие литературные надежды неуместны.
Оставив этот пассаж на совести Соловьева, хочется все же заметить, что рассудочная поэзия Брюсова не цепляет душу. Да, конечно, его стихи читаются. И при известном прилежании можно за час, скуля и позевывая, одолеть его книжку, погрузиться в мир его рифм, удивиться всем этим лаврам ихтиозаврам, гам пополам, булки переулки, знамя пламя и трон Ассаргадон. Потом, закрыв сборник, понять, что, несмотря на чеканность, сжатость и твердость кованого стиха, по сути своей брюсовская поэзия это антипоэзия. Ее голос доходит до нас из некоего параллельного мира. Она существует вне образов. Она за пределами естественного и легкого дыхания. Все в ней придумано, все искусственно и поэтому безрадостно.
Такие стихи выпирают, словно скалы в безбрежном океане уныния. Но именно благодаря им все здание брюсовской поэзии, изрядно обветшав и порушившись во многих местах, продолжает привлекать внимание, словно некая руина, памятник литературным излишествам эпохи.